взошла луна.
Когда они очутились за порогом кельи, бледный луч месяца осветил лицо
священника. Квазимодо взглянул на него, задрожал и, выпустив его, отшат-
нулся.
Цыганка, вышедшая на порог своей кельи, с изумлением увидела, что
противники поменялись ролями. Теперь угрожал священник, а Квазимодо умо-
лял.
Священник, выражавший жестами гнев и упрек, приказал ему удалиться.
Глухой поник головою, затем опустился на колени у порога кельи.
- Господин! - сказал он покорно и серьезно. - Потом вы можете делать,
что вам угодно, но прежде убейте меня.
С этими словами он протянул священнику свой тесак. Обезумевший свя-
щенник хотел было схватить его, но девушка оказалась проворнее. Она выр-
вала нож из рук Квазимодо и злобно рассмеялась.
- Подойди только! - сказала она священнику.
Она занесла нож. Священник стоял в нерешительности. Он не сомневался,
что она ударит его.
- Ты не осмелишься, трус! - крикнула она. И, зная, что это пронзит
тысячью раскаленных игл его сердце, безжалостно добавила:
- Я знаю, что Феб не умер!
Священник отшвырнул ногой Квазимодо и, дрожа от бешенства, скрылся
под лестничным сводом.
Когда он ушел. Квазимодо поднял спасший цыганку свисток.
- Он чуть было не заржавел, - проговорил он, возвращая его цыганке, и
удалился, оставив ее одну.
Девушка, потрясенная этой бурной сценой, в изнеможении упала на пос-
тель и зарыдала. Горизонт ее вновь заволокло зловещими тучами.
Священник ощупью вернулся в свою келью.
Свершилось. Клод ревновал к Квазимодо.
Он задумчиво повторил роковые слова: "Она не достанется никому".
КНИГА ДЕСЯТАЯ
I. На улице Бернардинцев у Гренгуара одна за другой рождаются блестя-
щие мысли
С той самой минуты, как Гренгуар понял, какой оборот приняло все де-
ло, и убедился, что для главных действующих лиц этой драмы оно, несом-
ненно, пахнет веревкой, виселицей и прочими неприятностями, он решил ни
во что не вмешиваться. Бродяги же, среди которых он остался, рассудив,
что в конечном счете это самое приятное общество в Париже, продолжали
интересоваться судьбой цыганки. Поэт находил это вполне естественным со
стороны людей, у которых, как и у нее, не было впереди ничего, кроме
Шармолю либо Тортерю, и которые не уносились, подобно ему, в заоблачные
выси на крыльях Пегаса. Из их разговоров он узнал, что его супруга, об-
венчанная с ним по обряду разбитой кружки, нашла убежище в Соборе Па-
рижской Богоматери, и был этому весьма рад. Но он даже и не помышлял о
том, чтобы ее проведать. Порой он вспоминал о козочке, но этим все и ог-
раничивалось. Днем он давал акробатические представления, чтобы прокор-
мить себя, а по ночам корпел над запиской, направленной против епископа
Парижского, ибо не забыл, как колеса епископских мельниц когда-то окати-
ли его водой, и затаил на него обиду. Одновременно он составлял коммен-
тарий к великолепному произведению епископа Нойонского и Турнейского
Бодри-ле-Руж. De сира petrarum [138] что вызвало у него сильнейшее вле-
чение к архитектуре. Эта склонность вытеснила из его сердца страсть к
герметике, естественным завершением которой и являлось зодчество, ибо
между герметикой и зодчеством есть внутренняя связь. Гренгуар, ранее лю-
бивший идею, ныне любил внешнюю форму этой идеи.
Однажды он остановился около церкви Сен-Жермен-д'Оксеруа, у самого
угла здания, которое называлось Епископской тюрьмой и стояло напротив
другого, которое именовалось Королевской тюрьмой. В Епископской тюрьме
была очаровательная часовня XIV столетия, заалтарная часть которой выхо-
дила на улицу. Гренгуар благоговейно рассматривал наружную скульптуру
этой часовни. Он находился в состоянии того эгоистического, всепоглощаю-
щего высшего наслаждения, когда художник во всем мире видит только ис-
кусство и весь мир - в искусстве. Вдруг он почувствовал, как чья-то рука
тяжело легла ему на плечо. Он обернулся. То был его бывший друг, его
бывший учитель - то был архидьякон.
Он замер от изумления. Он уже давно не видел архидьякона, а отец Клод
был одной из тех значительных и страстных натур, встреча с которыми
всегда нарушает душевное равновесие философа-скептика.
Архидьякон несколько минут молчал, и Гренгуар мог не спеша разглядеть
его. Он нашел отца Клода сильно изменившимся, бледным, как зимнее утро;
глаза у отца Клода ввалились, он стал совсем седой. Первым нарушил мол-
чание священник.
- Как ваше здоровье, мэтр Пьер? - спокойно, но холодно спросил он.
- Мое здоровье? - ответил Гренгуар. - Ни то, ни се, а впрочем, недур-
но! Я знаю меру всему. Помните, учитель? По словам Гиппократа, секрет
вечного здоровья id est: cibi, potus, somni, uenus, omnia mode rat a
sint [139].
- Значит, вас ничто не тревожит, мэтр Пьер? - снова заговорил священ-
ник, пристально глядя на Гренгуара.
- Ей-богу, нет!
- А чем вы теперь занимаетесь?
- Как видите, учитель. Рассматриваю, как вытесаны эти каменные плиты
и как вырезан барельеф.
Священник усмехнулся кривой, горькой усмешкой.
- И это вас забавляет?
- Это рай! - воскликнул Гренгуар и, наклонившись над изваяниями с
восторженным видом человека, демонстрирующего живых феноменов, продол-
жал: - Разве вы не находите, что изображение на этом барельефе выполнено
с необычайным мастерством, тщательностью и терпением? Взгляните на эту
колонку. Где вы найдете листья капители, над которыми искуснее и любов-
нее поработал бы резец? Вот три выпуклых медальона Жана Майльвена. Это
еще не лучшее произведение его великого гения. Тем не менее наивность,
нежность лиц, изящество поз и драпировок и то необъяснимое очарование,
каким проникнуты самые его недостатки, придают этим фигуркам, быть мо-
жет, даже излишнюю живость и изысканность. Вы не находите, что это очень
занимательно?
- Конечно! - ответил священник.
- А если бы вы побывали внутри часовни! - продолжал поэт со
свойственным ему болтливым воодушевлением. - Всюду изваяния! Их так мно-
го, точно листьев на кочане капусты! А от хоров веет таким благочестием
и своеобразием, - я никогда нигде ничего подобного не видел!..
Клод прервал его:
- Значит, вы счастливы?
Гренгуар ответил с жаром:
- Клянусь честью, да! Сначала я любил женщин, потом животных. Теперь
я люблю камни. Они столь же забавны, как женщины и животные, но менее
вероломны.
Священник приложил руку ко лбу. Это был его обычный жест.
- Разве?
- Ну как же! - сказал Гренгуар. - Они доставляют такое наслаждение!
Взяв священника за руку, чему тот не противился, он повел его в лест-
ничную башенку Епископской тюрьмы.
- Вот вам лестница! Каждый раз, когда я вижу ее, я счастлив. Это одна
из самых простых и редкостных лестниц Парижа. Все ее ступеньки скошены
снизу. Ее красота и простота заключены именно в плитах этих ступенек,
имеющих около фута в ширину, вплетенных, вбитых, вогнанных, вправленных,
втесанных и как бы впившихся одна в другую могучей и в то же время не
лишенной изящности хваткой.
- И вы ничего не желаете?
- Нет.
- И ни о чем не сожалеете?
- Ни сожалений, ни желаний. Я устроил свою жизнь.
- То, что устраивают люди, расстраивают обстоятельства, - заметил
Клод.
- Я философ школы Пиррона и во всем стараюсь соблюдать равновесие, -
сказал Гренгуар.
- А как вы зарабатываете на жизнь?
- Время от времени я еще сочиняю эпопеи и трагедии, но всего при-
быльнее мое ремесло, которое вам известно, учитель: я ношу в зубах пира-
миды из стульев.
- Грубое ремесло для философа.
- В нем опять-таки все построено на равновесии, - сказал Гренгуар. -
Когда человеком владеет одна мысль, он находит ее во всем.
- Мне это знакомо, - молвил архидьякон.
Помолчав немного, он продолжал:
- Тем не менее у вас довольно жалкий вид.
- Жалкий - да, но не несчастный!
В эту минуту послышался звонкий цокот копыт. Собеседники увидели в
конце улицы королевских стрелков с офицером во главе, проскакавших с
поднятыми вверх пиками.
- Что вы так пристально глядите на этого офицера? - спросил Гренгуар
архидьякона.
- Мне кажется, я его знаю.
- А как его зовут?
- По-моему, его зовут Феб де Шатопер, - ответил архидьякон.
- Феб! Редкое имя! Есть еще другой Феб, граф де Фуа. Я знавал одну
девушку, которая клялась всегда именем Феба.
- Пойдемте, - сказал священник. - Мне надо вам кое-что сказать.
Со времени появления отряда в священнике, под его маской ледяного
спокойствия, стало ощущаться волнение. Он двинулся вперед. Гренгуар пос-
ледовал за ним по привычке повиноваться ему; впрочем, все, кто приходил
в соприкосновение с этим властным человеком, подчинялись его воле. Они
молча дошли до улицы Бернардинцев, довольно пустынной. Тут отец Клод ос-
тановился.
- Что вы хотели мне сказать, учитель? - спросил Гренгуар.
- Вы не находите, - раздумчиво заговорил архидьякон, - что одежда
всадников, которых мы только что видели, гораздо красивее и вашей и мо-
ей?
Гренгуар отрицательно покачал головой.
- Ей-богу, я предпочитаю мой желто-красный кафтан этой чешуе из желе-
за и стали! Нечего сказать, удовольствие - производить на ходу такой
шум, словно скобяные ряды во время землетрясения!
- И вы, Гренгуар, никогда не завидовали этим красавчикам в доспехах?
- Завидовать! Но чему же, ваше высокопреподобие? Их силе, их вооруже-
нию, их дисциплине? Философия и независимость в рубище стоят большего. Я
предпочитаю быть головкой мухи, чем хвостом льва!
- Странно! - все так же задумчиво промолвил священник. - А все же на-
рядный мундир - очень красивая вещь.
Гренгуар, видя, что архидьякон задумался, пошел полюбоваться порталом
одного из соседних домов. Вернувшись, он всплеснул руками:
- Если бы вы не были так поглощены красивыми мундирами военных, ваше
высокопреподобие, то я попросил бы вас пойти взглянуть на эту дверь, -
сказал он. - Я всегда утверждал, что лучше входной двери дома сэра Обри
нет на всем свете.
- Пьер Гренгуар! Куда вы девали цыганочку-плясунью? - спросил ар-
хидьякон.
- Эсмеральду? Как вы круто меняете тему беседы!
- Кажется, она была вашей женой?
- Да, нас повенчали разбитой кружкой на четыре года. Кстати, - доба-
вил Гренгуар, не без лукавства глядя на архидьякона, - вы все еще помни-
те о ней?
- А вы о ней больше не думаете?
- Изредка. У меня так много дел!.. А какая хорошенькая была у нее ко-
зочка!
- Кажется, цыганка спасла вам жизнь?
- Да, черт возьми, это правда!
- Что же с ней сталось? Что вы с ней сделали?
- Право, не знаю. Кажется, ее повесили.
- Вы думаете?
- Уверен. Когда я увидел, что дело пахнет виселицей, я вышел из игры.
- И это все, что вы знаете?
- Постойте! Мне говорили, что она укрылась в Соборе Парижской Богома-
тери и что там она в безопасности. Я очень этому рад, но до сих пор не
могу узнать, спаслась ли козочка. Вот все, что я знаю.
- Я сообщу вам больше! - воскликнул Клод, и его голос, до сей поры
тихий, неторопливый, почти глухой, вдруг сделался громким. - Она
действительно нашла убежище в Соборе Богоматери, но через три дня право-
судие заберет ее оттуда, и она будет повешена на Гревской площади. Уже
есть постановление судебной палаты.
- Досадно! - сказал Гренгуар.
В мгновение ока к священнику вернулось его холодное спокойствие.
- А какому дьяволу, - заговорил поэт, - вздумалось добиваться ее вто-
ричного ареста? Разве нельзя было оставить в покое суд? Кому какой ущерб
от того, что несчастная девушка приютилась под арками Собора Богоматери,
рядом с гнездами ласточек?
- Есть на свете такие демоны, - ответил архидьякон.
- Дело скверное, - заметил Гренгуар.
Архидьякон, помолчав, спросил:
- Итак, она спасла вам жизнь?
- Да, у моих друзей-бродяг. Еще немножко, и меня бы повесили. Теперь
