мишуры и позументов, со скромной бахромой. Эту самую кровать, знаменитую
тем, что она навевала на Людовика XI то сон, то бессонницу, можно было
видеть еще двести лет спустя в доме одного государственного советника,
где ее узрела на старости лет г-жа Пилу, прославленная в романе Кир под
именем Аррицидии, или Олицетворенной нравственности.
Такова была комната, называвшаяся "кельей, в которой Людовик Фран-
цузский читает часослов".
В ту минуту, когда мы ввели сюда читателя, комната тонула во мраке.
Сигнал к тушению огней был подан уже час назад, наступила ночь, на столе
мерцала только одна жалкая восковая свеча, озарявшая пять человек, соб-
равшихся в этой комнате.
Один из них был вельможа в роскошном костюме, состоявшем из широких
коротких штанов, пунцового, расшитого серебром камзола и плаща с парчо-
выми, в черных разводах, широкими рукавами. Этот великолепный наряд, на
котором играл свет, казалось, пламенел каждой своей складкой. На груди у
него был вышит яркими шелками герб, две полоски, образовавшие угол вер-
шиной вверх, а под ним бегущая лань С правой стороны гербового щита -
масличная ветвь, с левой - олений рог. На поясе висел богатый кинжал,
золоченая рукоятка которого была похожа на гребень шлема с графской ко-
роной наверху. У этого человека было злое лицо, высокомерный вид, гордо
поднятая голова. Прежде всего бросалась в глаза его надменность, затем -
хитрость.
Держа в руках длинный свиток, он с непокрытой головой стоял за крес-
лом, в котором, согнувшись, закинув ногу на ногу и облокотившись о стол,
сидел плохо одетый человек. Вообразите в этом пышном, обитом колдовской
кожей кресле угловатые колени, тощие ляжки в поношенном трико из черной
шерсти, туловище, облаченное в фланелевый кафтан, отороченный облезлым
мехом, и старую засаленную шляпу из самого скверного черного сукна, с
прикрепленными вокруг тульи свинцовыми фигурками. Прибавьте к этому
грязную ермолку, почти скрывавшую волосы, - вот и все, что можно было
разглядеть на сидевшем человеке. Голова его свесилась на грудь; виден
был лишь кончик длинного носа, на который падал луч света. По иссохшим
морщинистым рукам нетрудно было догадаться, что в кресле сидит старик.
Это и был Людовик XI.
Поодаль, за их спинами, беседовали вполголоса двое мужчин, одетых в
платье фламандского покроя. Оба они были хорошо освещены; те, кто при-
сутствовал на представлении мистерии Гренгуара, тотчас узнали бы в них
двух главных послов Фландрии: Гильома Рима, проницательного сановника из
города Гента, и любимого народом чулочника Жака Копеноля. Читатель при-
помнит, что эти два человека были причастны к тайной политике Людовика
XI.
Наконец в самой глубине комнаты, возле двери, неподвижно, как статуя,
стоял в полутьме крепкий, коренастый человек, в доспехах, в кафтане, вы-
шитом гербами. Его квадратное лицо с низким лбом и глазами навыкате, с
огромной щелью рта и широкими прядями прилизанных волос, закрывавшими
уши, напоминало и пса и тигра.
У всех, кроме короля, головы были обнажены.
Вельможа, стоявший подле короля, читал ему чтото вроде длинной док-
ладной записки, которую тот, казалось, слушал очень внимательно. Фла-
мандцы перешептывались.
- Крест господень! - ворчал Копеноль. - Я устал стоять. Неужели здесь
нет ни одного стула?
Рим, сдержанно улыбаясь, ответил отрицательным жестом.
- Крест Господень! - опять заговорил Копеноль, которому было очень
трудно понижать голос. - Меня так и подмывает усесться на пол и поджать
под себя ноги, по обычаю чулочников, как я это делаю у себя в лавке.
- Ни в коем случае, мэтр Жак!
- Как, мэтр Гильом? Значит, здесь дозволяется только стоять на ногах?
- Или на коленях, - отрезал Рим.
Король повысил голос. Они умолкли.
- Пятьдесят су за ливреи наших слуг и двенадцать ливров за плащи для
нашей королевской свиты! Так! Так! Рассыпайте золото бочками! Вы с ума
сошли, Оливье?
Старик поднял голову. На его шее блеснули золотые раковины цепи орде-
на Михаила Архангела. Свет упал на его сухой и угрюмый профиль. Он выр-
вал бумагу из рук Оливье.
- Вы нас разоряете! - крикнул он, пробегая записку своими ввалившими-
ся глазами. - Что это такое? На что нам такой придворный штат? Два ка-
пеллана по десять ливров в месяц каждый и служка в часовне по сто су!
Камер-лакей по девяносто ливров в год! Четыре стольника по сто двадцать
ливров в год каждый! Надсмотрщик за рабочими, огородник, помощник пова-
ра, главный повар, хранитель оружия, два писца для ведения счетов по де-
сять ливров в месяц каждый! Двое поварят по восьми ливров! Конюх и его
два помощника по двадцать четыре ливра в месяц! Рассыльный, пирожник,
хлебопек, два возчика - по шестьдесят ливров в год каждый! Старший куз-
нец - сто двадцать ливров! А казначей - тысяча двести ливров, а контро-
лер - пятьсот! Нет, это безумие! Содержание наших слуг разоряет Францию!
Все богатство Лувра растает на огне такой расточительности! Этак нам
придется распродать нашу посуду! И в будущем году, если Бог и пречистая
его Матерь (тут он приподнял шляпу) продлят нашу жизнь, нам придется
пить лекарство из оловянной кружки!
Король бросил взгляд на серебряный кубок, сверкавший на столе.
- Мэтр Оливье! - откашлявшись, продолжал он. - Правители, поставлен-
ные во главе больших владений, например короли и императоры, не должны
допускать роскошь при своих дворах, ибо отсюда этот огонь перебрасывает-
ся в провинцию. Итак, мэтр Оливье, запомни это раз навсегда! Наши расхо-
ды растут с каждым годом. Это нам не нравится. Как же так? Клянусь Пас-
хой! До семьдесят девятого года они не превышали тридцати шести тысяч
ливров. В восьмидесятом они достигли сорока трех тысяч шестисот девят-
надцати ливров Я отлично помню эти цифры! В восемьдесят первом году -
шестьдесят шесть тысяч шестьсот восемьдесят ливров, а в нынешнем году -
клянусь душой! - дойдет до восьмидесяти тысяч. За четыре года они вырос-
ли вдвое! Чудовищно!
Он замолчал, тяжело дыша, потом запальчиво продолжал:
- Я вижу вокруг только людей, жиреющих за счет моей худобы! Вы выса-
сываете экю из всех моих пор!
Все молчали. Это был один из тех приливов гнева, которые следовало
переждать. Король продолжал:
- Это напоминает прошение на латинском языке, с которым обратилось к
нам французское дворянство, чтобы мы снова возложили на него "бремя" так
называемой почетной придворной службы! Это действительно бремя! Бремя,
от которого хребет трещит! Вы, государи мои, уверяете, что мы не настоя-
щий король, ибо царствуем dapifero nullo, buticulario nullo. [149] Мы
вам покажем, клянусь Пасхой, король мы или нет!
При мысли о своем могуществе король улыбнулся, его раздражение улег-
лось, и он обратился к фламандцам.
- Видите ли, милый Гильом, все эти главные кравчие, главные виночер-
пии, главные камергеры и главные дворецкие не стоят последнего лакея.
Запомните это, милый Копеноль, от них нет никакого проку Они без всякой
пользы торчат возле короля, вроде четырех статуй евангелистов, окружаю-
щих циферблат больших дворцовых часов, только что подновленных Филиппом
де Брилем, на этих статуях много позолоты, но времени они не указывают,
и часовая стрелка обошлась бы и без них.
Он на минуту задумался, а затем добавил, покачивая седой головой.
- Хо, хо, клянусь пресвятой девой, я не Филипп Бриль и не буду под-
новлять позолоту на знатных вассалах! Продолжай, Оливье!
Человек, которого он назвал этим именем, взял у него из рук тетрадь и
опять стал читать вслух.
- "Адаму Тенону, состоящему при хранителе печатей парижского пре-
вотства, за серебро, работу и чеканку оных печатей, кои пришлось сделать
заново, ибо прежние, вследствие их ветхости и изношенности, стали не
пригодны к употреблению, - двенадцать парижских ливров.
Гильому Фреру - четыре ливра четыре парижских су за его труды и рас-
ходы на прокорм и содержание голубей в двух голубятнях особняка Турнель
в течение января, февраля и марта месяца сего года; на тот же предмет
ему отпущено было семь мер ячменя.
Францисканскому монаху за то, что исповедал преступника, - четыре па-
рижских су".
Король слушал молча. Иногда он покашливал Тогда он подносил кубок к
губам и, морщась, отпивал глоток.
- "В истекшем году, по распоряжению суда, было сделано при звуках
труб на перекрестках Парижа пятьдесят шесть оповещений. Счет подлежит
оплате.
На поиски и раскопки, произведенные как в самом Париже, так и в дру-
гих местностях, с целью отыскать клады, которые, по слухам, там были за-
рыты, хотя ничего и не было найдено, - сорок пять парижских ливров".
- Это значит зарыть экю, чтобы вырыть су! - заметил король.
- "... За доделку шести панно из белого стекла в помещении, где нахо-
дится железная клетка, в особняке Турнель, - тринадцать су За изготовле-
ние и доставку, по повелению короля, в день праздника уродов, четырех
щитов с королевскими гербами, окруженными гирляндами из роз, - шесть
ливров. За два новых рукава к старому камзолу короля - двадцать су За
коробку жира для смазки сапог короля - пятнадцать денье За постройку но-
вого хлева для черных поросят короля - тридцать парижских ливров За нес-
колько перегородок, помостов и подъемных дверей, кои были сделаны в по-
мещении для львов при дворе СенПоль, - двадцать два ливра".
- Дорогонько обходятся эти звери, - заметил Людовик XI. - Ну да лад-
но, это чисто королевская затея! Там есть огромный рыжий лев, которого я
люблю за его ужимки. Вы видели его, мэтр Гильом? Правителям следует
иметь этаких диковинных зверей Нам, королям, собаками должны служить
львы, а кошками - тигры. Величие под стать венценосцам. Встарь, во вре-
мена поклонения Юпитеру, когда народ в своих храмах приносил в жертву
сто быков и столько же баранов, императоры дарили сто львов и сто орлов.
В этом было что-то грозное и прекрасное. Короли Франции всегда слышали
рычание этих зверей близ своего трона. Однако, нужно отдать справедли-
вость, я расходую на это не так много денег, как мои предшественники,
львов, медведей, слонов и леопардов у меня значительно меньше. Продол-
жайте, мэтр Оливье. Мы только это и желали сказать нашим друзьямфламанд-
цам.
Гильом Рим низко поклонился, тогда как Копеноль стоял насупившись,
напоминая одного из медведей, о которых говорил его величество. Король
не обратил на это внимания. Он только что отхлебнул из своего кубка и,
отплевываясь, проговорил:
- Фу, что за противное зелье!
Читавший продолжал:
- "За прокорм бездельника-бродяги, находящегося шесть месяцев под
замком в камере для грабителей, впредь до особого распоряжения, - шесть
ливров четыре су".
- Что такое? - прервал король. - Кормить того, кого следует повесить?
Клянусь Пасхой, я больше не дам на это ни гроша! Оливье! Поговорите с
господином Эстутвилем и нынче же вечером приготовьте все, чтобы обвен-
чать этого молодца с виселицей. Дальше!
Оливье ногтем сделал пометку против статьи о "бездельнике-бродяге" и
продолжал:
- "Анриэ Кузену - главному палачу города Парижа, по определению и
распоряжению монсеньера парижского прево, выдано шестьдесят парижских су
на покупку им, согласно приказу вышеупомянутого сэра прево, большого ши-
рокого меча для обезглавливания и казни лиц, приговоренных к этому пра-
восудием за их провинности, а также на покупку ножен и всех полагающихся
к нему принадлежностей; столько же - на починку и подновление старого
меча, треснувшего и зазубрившегося при совершении казни над мессиром Лю-
довиком Люксембургским, из чего со всей очевидностью следует..."
- Довольно! - перебил его король. - Весьма охотно утверждаю эту сум-
му. На такого рода расходы я не скуплюсь. На это я никогда не жалел де-
