жал:
- Нет, я все еще передвигаюсь ползком; я раздираю себе лицо и колени
о камни подземного пути. Я пока лишь предполагаю, но еще не вижу! Я не
читаю, я только разбираю по складам!
- А когда вы научитесь читать, вы сумеете добыть золото? - спросил
кум.
- Кто может в этом сомневаться! - воскликнул архидьякон.
- В таком случае, пресвятой деве известно, как я нуждаюсь в деньгах,
- я очень хотел бы научиться читать по вашим книгам Скажите, уважаемый
учитель, ваша наука не враждебна и не противна божьей матери?
В ответ на этот вопрос Клод с высокомерным спокойствием промолвил:
- А кому же я служу как архидьякон?
- Ваша правда А вы удостоите посвятить меня в тайны вашей науки? Поз-
вольте мне вместе с вами учиться читать.
Клод принял величественную позу первосвященника Самуила:
- Старик! Чтобы предпринять путешествие сквозь эти таинственные деб-
ри, нужны долгие годы, которых у вас уже нет впереди. Ваши волосы сереб-
рит седина. Но с седой головой выходят из этой пещеры, а вступают в нее
тогда, когда волос еще темен. Наука и сама умеет избороздить, обесцве-
тить и иссушить человеческий лик. Зачем ей старость с ее морщинами? Но
если вас, в ваши годы, все еще обуревает желание засесть за науку и раз-
бирать опасную азбуку мудрых, придите, пусть будет так, я попытаюсь. Я
не пошлю вас, слабого старика, изучать усыпальницы пирамид, о которых
свидетельствует древний Геродот, или кирпичную Вавилонскую башню, или
исполинское, белого мрамора святилище индийского храма в Эклинге. Я и
сам не видел ни халдейских каменных сооружений, воспроизводящих священ-
ную форму Сикры, ни разрушенного храма Соломона, ни сломанных каменных
врат гробницы царей израильских. Мы с вами удовольствуемся отрывками из
имеющейся у нас книги Гермеса. Я объясню вам смысл статуи святого Хрис-
тофора, символ сеятеля и символ двух ангелов, изображенных у портала
Сент-Шапель, из которых один погрузил свою длань в сосуд, а другой скрыл
свою в облаке...
Но тут Жак Куактье, смущенный пылкой речью архидьякона, оправился и
прервал его торжествующим тоном ученого, исправляющего ошибку собрата:
- Err as, amice Claudi! [67] Символ не есть число. Вы принимаете Ор-
фея за Гермеса.
- Это вы заблуждаетесь, - внушительным тоном ответил архидьякон. -
Дедал - это цоколь; Орфей - это стены; Гермес - это здание в целом. Вы
придете, когда вам будет угодно, - продолжал он, обращаясь к Туранжо, -
я покажу вам крупинки золота, осевшего на дне тигля Никола Фламеля, и вы
сравните их с золотом Гильома Парижского. Я объясню вам тайные свойства
греческого слова peristera [68], но прежде всего я научу вас разбирать
одну за другой мраморные буквы алфавита, гранитные страницы великой кни-
ги. От портала епископа Гильома и Сен-Жан ле Рон мы отправимся к
Сент-Шапель, затем к домику Никола Фламеля на улице Мариво, к его могиле
на кладбище Невинных, к двум его больницам на улице Монморанси. Я научу
вас разбирать иероглифы, которыми покрыты четыре массивные железные ре-
шетки портала больницы Сен-Жерве и на Скобяной улице. Мм вместе постара-
емся разобраться в том, о чем говорят фасады церквей Сен-Ком, Сент-Же-
невьев-дез-Ардан, Сен-Мартен, Сен-Жак-де-ла-Бушри...
Уже давно, несмотря на весь свой ум, светившийся у него в глазах, кум
Туранжо перестал понимать отца Клода. Наконец он перебил его:
- С нами крестная сила! Что же это за книга?
- А вот одна из них, - ответил архидьякон.
Распахнув окно своей кельи, он указал на громаду Собора Богоматери.
Выступавший на звездном небе черный силуэт его башен, каменных боков,
всего чудовищного корпуса казался исполинским двуглавым сфинксом, кото-
рый уселся посреди города.
Некоторое время архидьякон молча созерцал огромное здание, затем со
вздохом простер правую руку к лежавшей на столе раскрытой печатной кни-
ге, а левую - к Собору Богоматери и, переведя печальный взгляд с книги
на собор, произнес:
- Увы! Вот это убьет то.
Куактье, который поспешно приблизился к книге, не утерпел и восклик-
нул:
- Помилуйте! Да что же тут такого страшного? Glossa in epistolas D.
Pauli. Norimbergae, Antonius Koburger, 1474 [69]. Это вещь не новая. Это
сочинение Пьера Ломбара, прозванного "Мастером сентенций". Может быть,
эта книга страшит вас тем, что она печатная?
- Вот именно, - ответил Клод. Погрузившись в глубокое раздумье, он
стоял у стола, держа согнутый указательный палец на фолианте, оттиснутом
на знаменитых нюрнбергских печатных станках. Затем он произнес следующие
загадочные слова:
- Увы! Увы! Малое берет верх над великим; одинединственный зуб осили-
вает целую толщу. Нильская крыса убивает крокодила, меч-рыба убивает ки-
та, книга убьет здание!
Монастырский колокол дал сигнал о тушении огня в ту минуту, когда Жак
Куактье повторял на ухо своему спутнику свой неизменный припев: "Это су-
масшедший". На этот раз и спутник ответил: "Похоже на то!"
Пробил час, когда посторонние не могли уже оставаться в монастыре.
Оба посетителя удалились.
- Учитель! - сказал Туранжо, прощаясь с архидьяконом. - Я люблю уче-
ных и великие умы, а к вам я испытываю особое уважение. Приходите завтра
во дворец Турнель и спросите там аббата Сен-Мартен-де-Тур.
Архидьякон вернулся к себе в келью совершенно ошеломленный; только
теперь он уразумел наконец, кто такой был "кум Туранжо", и вспомнил то
место из сборника грамот монастыря Сен-Мертен-де-Тур, где сказано:
Abbas beati Martini, scilicet rex Franciae, est canonicus de
consuetudine et habet parvam praebendam, quam habet sanctus. Venantius
et debet sedere in sede thesaurarii. [70]
Утверждают, что с этого времени архидьякон часто беседовал с Людови-
ком XI, когда его величество посещал Париж, и что влияние отца Клода
тревожило Оливье ле Дена и Жака Куактье, причем последний по своему
обыкновению грубо пенял на это королю.
II. Вот это убьет то
Наши читательницы простят нам, если мы на минуту отвлечемся, чтобы
попытаться разгадать смысл загадочных слов архидьякона: "Вот это убьет
то. Книга убьет здание".
На наш взгляд, эта мысль была двойственной. Прежде всего это была
мысль священника. Это был страх духовного лица перед новой силой - кни-
гопечатанием. Это был ужас и изумление служителя алтаря перед излучающим
свет печатным станком Гутенберга. Церковная кафедра и манускрипт, изуст-
ное слово и слово рукописное били тревогу в смятении перед словом печат-
ным, - так переполошился бы воробей при виде ангела Легиона, разворачи-
вающего перед ним свои шесть миллионов крыльев. То был вопль пророка,
который уже слышит, как шумит и бурлит освобождающееся человечество, ко-
торый уже провидит то время, когда разум пошатнет веру, свободная мысль
свергнет с пьедестала религию, когда мир стряхнет с себя иго Рима. То
было предвидение философа, который зрит, как человеческая мысль, ставшая
летучей при помощи печати, уносится, подобно пару, из-под стеклянного
колпака теократии. То был страх воина, следящего за медным тараном и
возвещающего: "Башня рухнет". Это означало, что новая сила сменит старую
силу; иными словами - печатный станок убьет церковь.
Но за этой первой, несомненно, более простой мыслью скрывалась, как
необходимое ее следствие, другая мысль, более новая, менее очевидная,
легче опровержимая и тоже философская. Мысль не только священнослужите-
ля, но ученого и художника. В ней выражалось предчувствие того, что че-
ловеческое мышление, изменив форму, изменит со временем и средства ее
выражения; что господствующая идея каждого поколения будет начертана уже
иным способом, на ином материале; что столь прочная и долговечная камен-
ная книга уступит место еще более прочной и долговечной книге - бумаж-
ной. В этом заключался второй смысл неопределенного выражения архидьяко-
на. Это означало, что одно искусство будет вытеснено другим; иными сло-
вами, - книгопечатание убьет зодчество.
С сотворения мира и вплоть до XV столетия христианской эры зодчество
было великой книгой человечества, основной формулой, выражавшей человека
на всех стадиях его развития - как существа физического, так и существа
духовного.
Когда память первобытных поколений ощутила себя чересчур обременен-
ной, когда груз воспоминаний рода человеческого стал так тяжел и неопре-
деленен, что простое летучее слово рисковало утерять его в пути, тогда
эти воспоминания были записаны на почве самым явственным, самым прочным
и вместе с тем самым естественным способом. Каждое предание было запе-
чатлено в памятнике.
Первобытные памятники были простыми каменными глыбами, которых "не
касалось железо", как говорит Моисей. Зодчество возникло так же, как и
всякая письменность. Сначала это была азбука. Ставили стоймя камень, и
он был буквой, каждая такая буква была иероглифом, и на каждом иероглифе
покоилась группа идей, подобно капители на колонне. Так поступали первые
поколения всюду, одновременно, на поверхности всего земного шара. "Стоя-
чий камень" кельтов находят и в азиатской Сибири и в американских пампа-
сах.
Позднее стали складывать целые слова. Водружали камень на камень, со-
единяли эти гранитные слоги и пытались из нескольких слогов создать сло-
ва. Кельтские дольмены и кромлехи, этрусские курганы, иудейские мо-
гильные холмы - все это каменные слова. Некоторые из этих сооружений,
преимущественно курганы, - имена собственные. Иногда, если располагали
большим количеством камней и обширным пространством, выводили даже фра-
зу. Исполинское каменное нагромождение Карнака - уже целая формула.
Наконец, стали составлять и книги. Предания порождали символы, под
которыми сами они исчезли, как под листвой исчезает древесный ствол; все
эти символы, в которые веровало человечество, постепенно росли, размно-
жаясь, перекрещиваясь и все более и более усложняясь; первобытные памят-
ники не могли уже их вместить; символы их переросли; памятники почти пе-
рестали выражать первобытное предание, такое же простое, несложное и
сливающееся с почвой, как и они сами. Чтобы развернуться, символу потре-
бовалось здание. Тогда, вместе с развитием человеческой мысли, стало
развиваться и зодчество; оно превратилось в тысячеглавого, тысячерукого
великана и заключило зыбкую символику в видимую, осязаемую бессмертную
форму. Пока Дедал - символ силы - измерял, пока Орфей - символ разума -
пел, в это время столп - символ буквы, свод - символ слога, пирамида -
символ слова, движимые разумом по законам геометрии и поэзии, стали
группироваться, сочетаться, сливаться, снижаться, возвышаться, сдви-
гаться вплотную на земле, устремляться в небеса до тех пор, пока под
диктовку господствующих идей эпохи им не удалось наконец написать те чу-
десные книги, которые являются одновременно и чудесными зданиями: пагоду
в Эклинге, мавзолей Рамзеса в Египте и храм Соломона.
Основная идея - слово - заключалась не только в сокровенной их сущ-
ности, но также и в их формах. Так, например, храм Соломона отнюдь не
был только переплетом священной книги, он был самой книгой. На каждой из
его концентрических оград священнослужители могли прочесть явленное и
истолкованное слово, и, наблюдая из святилища в святилище за его превра-
щениями, они настигали слово в его последнем убежище, в его самой ве-
щественной форме, которая была опять-таки зодческой, - в кивоте завета.
Таким образом, слово хранилось в недрах здания, но образ этого слова,
подобно изображению человеческого тела на крышке саркофага, был запечат-
лен на внешней оболочке здания.
И не только форма зданий, но и самое место, которое для них выбира-
лось, раскрывало идею, изображаемую ими. В зависимости от того, светел
или мрачен был ждущий воплощения символ, Греция увенчивала свои холмы
храмами, пленявшими глаз, а Индия вспарывала свои горы, чтобы высекать в
