- Это было бы благоразумней, - заметил Мистриколь.
К рассуждениям монахинь и сентенциям протонотариуса уже несколько ми-
нут прислушивался молодой священник. У него был высокий лоб, задумчивый
взгляд и суровое выражение лица. Он молча отстранил толпу, взглянул на
"маленького колдуна" и простер над ним руку. Это было как раз вовремя,
ибо все ханжи уже облизывались, предвкушая "великолепную пылающую вязан-
ку хвороста".
- Я усыновляю этого ребенка, - сказал священник и, завернув его в
свою сутану, удалился.
Присутствующие проводили его недоумевающими взглядами. Минуту спустя
он исчез за Красными вратами, соединявшими в то время собор с монасты-
рем.
Оправившись от изумления, Жеанна де ла Тарм прошептала на ухо Генри-
етте ла Готьер:
- Я вам давно говорила, сестра, что этот молодой священник Клод Фрол-
ло - чернокнижник.
II. Клод Фролло
Действительно, Клод Фролло был личностью незаурядной.
Он принадлежал к одной из тех семей среднего круга, которые на непоч-
тительном языке прошлого века именовались либо именитыми горожанами, ли-
бо мелкими дворянами. Это семейство унаследовало от братьев Пакле ленное
владение Тиршап, сюзереном которого был епископ Парижский: двадцать один
дом этого поместья был в XIII столетии предметом нескончаемых тяжб в
консисторском суде. Владелец этого поместья, Клод Фролло был одним из
ста сорока феодалов, имевших право на взимание арендной платы в Париже и
его предместьях. Благодаря этому много времени спустя его имя значилось
в списках, хранившихся в Сен-Мартен-де-Шан, между владением Танкарвиль,
принадлежавшим Франсуа Ле Рецу, и владением Турского колежа.
Когда Клод Фролло был еще очень мал, родители предназначили его для
духовного звания. Его научили читать по-латыни и воспитали в нем привыч-
ку опускать глаза долу и говорить тихим голосом. Он был заключен отцом в
коледж Торши, в Университет, где он и рос, склонившись над требником и
лексиконом.
Он был грустным, тихим, серьезным ребенком, прилежно учился и быстро
усваивал знания. Он не шумел во время рекреаций, мало интересовался вак-
ханалиями улицы Фуар, не имел понятия о науке dare alapas et capillos
laniare [43] и не принимал никакого участия в мятеже 1463 года, который
летописцы внесли в хронику под громким названием "Шестая университетская
смута". Он редко дразнил бедных школяров колежа Монтегю их "ермолками",
из-за которых они получили свое прозвище, или стипендиатов колежа Дорма-
на за их тонзуры и одеяния из голубого и фиолетового сукна, azurini
coloris et bruni [44], как сказано в хартии кардинала Четырех корон.
Но зато он усердно посещал все большие и малые учебные заведения на
улице Сен-Жан-де-Бове. Первым школяром, которого, начиная лекцию о кано-
ническом праве, замечал аббат Сен-Пьер де Валь, был Клод Фролло: прирос-
ший к одной из колонн против кафедры в школе Сен-Вандрежезиль, вооружен-
ный роговой чернильницей, покусывая перо, Клод что-то писал в лежавшей
на его потертых коленях тетради, для чего зимой ему приходилось предва-
рительно согревать дыханием пальцы. Первым слушателем, которого доктор
истории церковных установлении мессир Миль д'Илье видел каждый поне-
дельник утром, был все тот же Клод Фролло: запыхавшись, Клод прибегал
как раз, когда отворялись двери школы Шеф-Сен-Дени. И уже в шестнадцать
лет юный ученый мог помериться в теологии мистической - с любым отцом
церкви, в теологии канонической - с любым из членов Собора, а в теологии
схоластической - с доктором Сорбонны.
Покончив с богословием, он принялся изучать церковные установления.
Начав со Свода сентенций, он перешел к Капитуляриям Карла Великого. Тер-
заемый жаждой научных знаний, он поглотил одну за другой декреталии
епископа Гиспальского Теодора, епископа Вормского Бушара, декреталии
епископа Шартрского Ива, свод Грациана, пополнившего капитулярии Карла
Великого, затем сборник Григория IX и Super specula [45] - послание Го-
нория III. Он разобрался в этом обширном и смутном периоде возникновения
и борьбы гражданского и канонического права, происходившей среди хаоса
средних веков, - в периоде, который открывается епископом Теодором в 618
году и заканчивается папой Григорием IX в 1227 году.
Переварив декреталии, он набросился на медицину и на свободные ис-
кусства. Он изучил науку лечебных трав, науку целебных мазей, приобрел
основательные сведения в области лечения лихорадок, ушибов, ранений и
нарывов. Жак д'Эпар охотно выдал бы ему диплом врача, Ришар Гелен - дип-
лом хирурга. С таким же успехом он прошел все ученые степени свободных
искусств - лиценциата, магистра и доктора. Он изучил латынь, греческий и
древнееврейский - тройную премудрость, мало кому знакомую в те времена.
Он был поистине одержим лихорадочным стремлением к приобретению и накоп-
лению научных богатств. В восемнадцать лет он окончил все четыре факуль-
тета. Молодой человек полагал, что в жизни есть одна лишь цель: наука.
Как раз в это время, а именно - знойным летом 1466 года, разразилась
страшная чума, которая в одном лишь Парижском округе унесла около сорока
тысяч человек, в том числе, как говорит Жеан де Труа, "мэтра Арну, коро-
левского астролога, который был весьма добродетелен, мудр и доброжелате-
лен". В Университете распространился слух, что особенно сильное опусто-
шение эпидемия произвела среди жителей улицы Тиршап. На этой улице в
своем ленном владении жили родители Клода Фролло. Охваченный тревогой,
юный школяр поспешил в родительский дом. Переступив порог, он застал и
мать и отца уже мертвыми. Они скончались накануне. Его брат, грудной ре-
бенок, был еще жив; брошенный на произвол судьбы, он плакал в своей ко-
лыбели. Это было все, что осталось от его семьи. Юноша взял младенца на
руки и задумчиво вышел из дома. До сих пор он витал в мире науки, теперь
он столкнулся с действительной жизнью.
Эта катастрофа перевернула жизнь Клода. Оказавшись в девятнадцать лет
сиротою и одновременно главой семьи, он почувствовал, как жесток переход
от ученических мечтаний к будням. Проникнутый состраданием, он полюбил
ребенка, своего брата, страстной, преданной любовью. Это человеческое
чувство было необычным и отрадным для того, кто до сих пор любил только
книги.
Новая его привязанность оказалась очень сильной; для нетронутой души
это было нечто вроде первой любви. Разлученный в раннем детстве с роди-
телями, которых он почти не знал, бедный школяр, зарывшись в книги и как
бы замуровавшись в них, томимый жаждой учения и познания, поглощенный
запросами ума, обогащаемого наукой, отданный во власть воображения, пи-
таемого чтением книг, не имел времени прислушаться к голосу сердца.
Младший брат, лишенный отца и матери, это малое дитя, так внезапно,
словно с неба, свалившееся ему на руки, преобразило его. Он понял, что в
мире существует еще что-то, кроме научных теорий Сорбонны и стихов Гоме-
ра; он понял, что человек нуждается в привязанности, что жизнь, лишенная
нежности и любви, - не что иное, как неодушевленный дребезжащий, скрипу-
чий механизм. Но, будучи еще в том возрасте, когда одни иллюзии сменяют-
ся другими, он вообразил, что в мире существуют лишь кровные, семейные
привязанности и что любви к маленькому брату совершенно достаточно, что-
бы заполнить существование.
Он полюбил маленького Жеана со всей страстью уже сложившейся глубокой
натуры, пламенной и сосредоточенной. Это милое слабое существо, прелест-
ное, белокурое, румяное, кудрявое, это осиротевшее дитя, не имевшее иной
опоры, кроме другого сироты, волновало его до глубины души, привыкший
все осмысливать, он с бесконечной нежностью стал размышлять о судьбе Же-
ана. Он заботился и беспокоился о нем, словно о чем-то очень хрупком и
драгоценном. Он был для ребенка больше чем братом: он сделался для него
матерью.
Малютка Жеан лишился матери, будучи еще грудным младенцем. Клод нашел
ему кормилицу. Кроме владения Тиршап, он унаследовал после смерти отца
другое владение - Мулен, сюзереном которого был владелец квадратной баш-
ни Жантильи. Это была мельница, стоявшая на холме возле замка Винчестр
(Бисетра) неподалеку от Университета. Жена мельника в то время кормила
своего здоровенького младенца, и Клод отнес к мельничихе маленького Жеа-
на.
С той поры, сознавая, что на нем лежит тяжелое бремя, он стал отно-
ситься к жизни гораздо серьезнее. Мысль о маленьком брате стала не
только его отдохновением, но и целью всех его научных занятий. Он решил-
ся посвятить себя воспитанию брата, за которого он отвечал перед богом,
и навсегда отказался от мысли о жене и ребенке: он видел свое личное
счастье в благоденствии брата. Он еще сильней укрепился в мысли о своем
духовном призвании. Его душевные качества, его знания, его положение
вассала парижского епископа широко раскрывали перед ним двери церкви.
Двадцати лет он, с особого разрешения папской курии, был назначен свя-
щеннослужителем Собора Парижской Богоматери; самый молодой из всех со-
борных священников, он служил в том приделе храма, который называли
altare pigrorum [46], потому что обедня служилась там поздно.
Еще глубже погрузившись в свои любимые книги, от которых он отрывался
лишь для того, чтобы на часок пойти на мельницу, Клод Фролло благодаря
своей учености и строгой жизни, какую редко ведут в его возрасте, скоро
снискал уважение и восхищение всего клира. Через клириков слава его, как
ученого, распространилась среди народа; впрочем, как это часто случалось
в те времена, здесь его слава обернулась репутацией чернокнижника.
Так вот, в это утро на Фоминой неделе, только что отслужив обедню в
упомянутом приделе "лентяев", находящемся возле входа на хоры, справа от
нефа, близ статуи богоматери, и направляясь к себе домой, Клод обратил
внимание на старух, визжавших вокруг яслей для подкидышей.
Он подошел к жалкому созданию, вызывавшему столько ненависти и угроз.
Вид несчастного уродливого, заброшенного существа, потрясшая его Мысль,
что если б он умер, то его любимого братца Жеана тоже могли бы бросить в
ясли для подкидышей, - все это взяло его за сердце; острое чувство жа-
лости переполнило его душу. Он унес подкидыша к себе.
Вынув ребенка из мешка, он обнаружил, что это действительно уродец. У
бедного малыша на левом глазу оказалась бородавка, голова ушла в плечи,
позвоночник изогнут дугой, грудная клетка выпячена, ноги искривлены; но
он казался живучим, и хотя трудно было понять, на каком языке он лепе-
тал, его крик свидетельствовал о здоровье и силе. Чувство сострадания
усилилось в Клоде при виде этого уродства, и он дал себе обет, из любви
к брату, воспитать ребенка: каковы бы ни были впоследствии прегрешения
Жеана, их заранее искупал тот акт милосердия, который был совершен ради
него. Это был как бы надежно помещенный капитал благодеяний, которым он
заранее обеспечивал маленького баловня, сумма добрых дел, приготовленная
заблаговременно, на случай, когда его брат будет испытывать нужду в этой
монете, единственной, которою взималась плата за вход в райские врата.
Он окрестил своего приемыша и назвал его "Квазимодо" [47] - то ли в
память того дня, когда нашел его, то ли желая этим именем выразить, нас-
колько несчастное маленькое создание несовершенно, насколько начерно оно
сделано. Действительно, Квазимодо, одноглазый, горбатый, кривоногий, был
лишь "почти" человеком.
III. Immanis pecoris custos, immanior ipse [48]
Теперь, в 1482 году. Квазимодо был уже взрослым. Несколько лет назад
он стал звонарем Собора Парижской Богоматери по милости своего приемного
отца Клода Фролло, который стал жозасским архидьяконом по милости своего
сюзерена мессира Луи де Бомона, ставшего в 1472 году, после смерти
Гильома Шартье, епископом Парижским по милости своего покровителя Оливье
