них неуклюжие подземные пагоды, поддерживаемые вереницами исполинских
гранитных слонов.
Таким образом, в течение первых шести тысячелетий, начиная с самой
древней пагоды Индостана и до Кельнского собора, зодчество было величай-
шей книгой рода человеческого. Неоспоримость этого подтверждается тем,
что не только все религиозные символы, но и вообще всякая мысль челове-
ческая имеет в этой необъятной книге свою страницу и свой памятник.
Каждая цивилизация начинается с теократии и заканчивается демократи-
ей. Этот закон последовательного перехода от единовластия к свободе за-
печатлен и в зодчестве. Ибо, - мы на этом настаиваем, - строительное ис-
кусство не ограничивается возведением храмов, изображением мифов и свя-
щенных символов, оно не только записывает иероглифами на каменных своих
страницах таинственные скрижали закона. Если бы это было так, то, пос-
кольку для каждого человеческого общества наступает пора, когда священ-
ный символ под давлением свободной мысли изнашивается и стирается, когда
человек ускользает от влияния священнослужителя, когда опухоль философс-
ких теорий и государственных систем разъедает лик религии, - зодчество
не могло бы воспроизвести это новое состояние человеческой души, его
страницы, исписанные с одной стороны, были бы пусты на обороте, его тво-
рение было бы искалечено, его летопись была бы неполна. Между тем это не
так.
Обратимся для примера к средним векам, в которых мы можем легче ра-
зобраться, потому что они ближе к нам. Когда теократия в течение первого
периода своего существования устанавливает свой порядок в Европе, когда
Ватикан объединяет и заново группирует вокруг себя элементы того Рима,
который возник из Рима старого, лежащего в развалинах вокруг Капитолия,
когда христианство начинает отыскивать среди обломков древней цивилиза-
ции все ее общественные слои и воздвигает при помощи этих руин новый ие-
рархический мир, краеугольным камнем которого является священство, -
тогда в этом хаосе сперва возникает, а затем мало-помалу из-под мусора
мертвого греческого и римского зодчества, под дуновением христианства,
под натиском варваров, пробивается таинственное романское зодчество,
родственное теократическим сооружениям Египта и Индии, - эта неблекнущая
эмблема чистого католицизма, этот неизменный иероглиф папского единства.
И действительно, мысль того времени целиком вписана в мрачный романс-
кий стиль. От него веет властностью, единством, непроницаемостью, абсо-
лютизмом, - иначе говоря, папой Григорием VII; во всем чувствуется влия-
ние священника и ни в чем - человека; влияние касты, но не народа.
Но вот начинаются крестовые походы. Это было мощное народное движе-
ние, а всякое великое народное движение, независимо от его причины и це-
ли, всегда дает как бы отстой, из которого возникает дух свободолюбия.
Начинают пробиваться ростки чего-то нового. И открывается бурный период
"жакерии", "прагерий", "лиг". Власть расшатывается, единовластие раска-
лывается. Феодализм требует разделения власти с теократией в ожидании
неизбежного появления народа, который, как это всегда бывает, возьмет
себе львиную долю. Quia nominor leo [71]. Из-под духовенства начинает
пробиваться дворянство, из-под дворянства - городская община. Лик Европы
изменился. И что же? Изменяется и облик зодчества. Оно, как и цивилиза-
ция, перевернуло страницу, и новый дух эпохи находит его готовым к тому,
чтобы писать под свою диктовку. Из крестовых походов оно вынесло
стрельчатый свод, как народы - свободолюбие. И тогда вместе с постепен-
ным распадом Рима умирает и романское зодчество. Иероглиф покидает собор
и переходит в гербы на замковых башнях, чтобы придать престиж феодализ-
му. Самый храм, это некогда столь верное догме сооружение, захваченное
отныне средним сословием, городской общиной, свободой, ускользает из рук
священника и поступает в распоряжение художника. Художник строит его по
собственному вкусу. Прощайте, тайна, предание, закон! Да здравствует
фантазия и каприз! Лишь бы священнослужитель имел свой храм и свой ал-
тарь, - ничего другого он и не требует. А стенами распоряжается худож-
ник.
Отныне книга зодчества не принадлежит больше духовенству, религии и
Риму; она во власти фантазии, поэзии и народа. Отсюда стремительные и
бесчисленные превращения этого имеющего всего триста лет от роду зод-
чества, - превращения, так поражающие нас после устойчивой неподвижности
романской архитектуры, насчитывающей шесть или семь веков.
Между тем искусство движется вперед - гигантскими шагами. Народный
гений во всем своеобразии своего творчества выполняет задачу, которую до
него выполняли епископы. Каждое поколение мимоходом заносит свою строку
на страницу этой книги; оно соскребает древние романские иероглифы с
церковных фасадов, и лишь с большим трудом удается различить под наново
нанесенными символами кое-где пробивающуюся догму. Религиозный остов еле
различим сквозь завесу народного творчества. Трудно вообразить, какие
вольности разрешали себе зодчие даже тогда, когда дело касалось церквей.
Вот витые капители в виде непристойно обнявшихся монахов и монахинь,
как, например, в Каминной зале Дворца правосудия в Париже; вот история
посрамления Ноя, высеченная резцом со всеми подробностями на главном
портале собора в Бурже; вот пьяный монах с ослиными ушами, держащий чашу
с вином и хохочущий прямо в лицо всей братии, как на умывальнике в Бо-
шервильском аббатстве. В ту эпоху мысль, высеченная на камне, пользова-
лась привилегией, сходной с нашей современной свободой печати. Это было
время свободы зодчества.
Свобода эта заходила очень далеко. Порой символическое значение како-
го-нибудь фасада, портала и даже целого собора было не только чуждо, но
даже враждебно религии и церкви. Гильом Парижский в XIII веке и Никола
Фламель в XV оставили несколько таких исполненных соблазна страниц. Цер-
ковь СенЖак-де-ла-Бушри в целом являлась воплощением духа оппозиции.
Будучи свободной лишь в области зодчества, мысль целиком высказыва-
лась только в тех книгах, которые назывались зданиями. В этой форме она
могла бы лицезреть собственное сожжение на костре от руки палача, если
бы по неосторожности отважилась принять вид рукописи; мысль, воплощенная
в церковном портале, присутствовала бы при казни мысли, воплощенной в
книге. Вот почему, не имея иного пути, кроме зодчества, чтобы пробить
себе дорогу, она и стремилась к нему отовсюду. Только этим и можно
объяснить невероятное обилие храмов, покрывших всю Европу, - их число
так велико, что, даже проверив его, с трудом можно себе его вообразить.
Все материальные силы, все интеллектуальные силы общества сошлись в од-
ной точке - в зодчестве. Таким образом, искусство, под предлогом возве-
дения божьих храмов, достигло великолепного развития.
В те времена каждый родившийся поэтом становился зодчим. Рассеянные
среди масс дарования, придавленные со всех сторон феодализмом, словно
testudo [72] из бронзовых щитов, не видя иного исхода, кроме зодчества,
открывали себе дорогу с помощью этого искусства, и их илиады отливались
в форму соборов. Все прочие искусства повиновались зодчеству и подчиня-
лись его требованиям. Они были рабочими, созидавшими великое творение.
Архитектор - поэт - мастер в себе одном объединял скульптуру, покрываю-
щую резьбой созданные им фасады, живопись, расцвечивающую его витражи,
музыку, приводящую в движение колокола и гудящую в органных трубах. Даже
бедная поэзия, подлинная поэзия, столь упорно прозябавшая в рукописях,
вынуждена была в форме гимна или хорала заключить себя в оправу здания,
чтобы приобрести хоть какое-нибудь значение, - другими словами, играть
ту же роль, какую играли трагедии Эсхила в священных празднествах Греции
или Книга Бытия в Соломоновом храме.
Итак, вплоть до Гутенберга зодчество было преобладающей формой
письменности, общей для всех народов. Эта гранитная книга, начатая на
Востоке, продолженная греческой и римской древностью, была дописана
средними веками. Впрочем, явление смены кастового зодчества зодчеством
народным, наблюдаемое нами в средние века, повторялось при подобных же
сдвигах человеческого сознания и в другие великие исторические эпохи.
Укажем здесь лишь в общих чертах этот закон, для подробного изложения
которого потребовались бы целые тома. На Дальнем Востоке, в этой колыбе-
ли первобытного человечества, на смену индусскому зодчеству приходит фи-
никийское - плодовитая родоначальница арабского зодчества; в античные
времена за египетским зодчеством, разновидностью которого были этрусский
стиль и циклопические постройки, следует греческое зодчество, продолже-
нием которого является римский стиль, но уже отягощенный карфагенским
куполообразным сводом, а в описываемое время на смену романскому зод-
честву пришло зодчество готическое. Разбив на две группы эти три вида
зодчества, мы найдем, что первая группа, три старшие сестры - зодчество
индусское, зодчество египетское и зодчество романское - воплощают в себе
один и тот же символ: теократии, касты, единовластия, догмата, мифа, бо-
жества. Что же касается второй группы, младших сестер - зодчества фини-
кийского, зодчества греческого и зодчества готического, - то, при всем
многообразии присущих им форм, все они также обозначают одно и то же:
свободу, народ, человека.
В постройках индусских, египетских, романских ощущается влияние слу-
жителя религиозного культа, и только его, будь то брамин, жрец или папа.
Совсем другое в народном зодчестве. В нем больше роскоши и меньше свя-
тости. Так, в финикийском зодчестве чувствуешь купца; в греческом - рес-
публиканца; в готическом - горожанина.
Основные черты всякого теократического зодчества - это косность, ужас
перед прогрессом, сохранение традиционных линий, канонизирование перво-
начальных образцов, неизменное подчинение всех форм человеческого тела и
всего, что создано природой, непостижимой прихоти символа. Это темные
книги, разобрать которые в силах только посвященный. Впрочем, каждая
форма, даже уродливая, таит в себе смысл, делающий ее неприкосновенной.
Не требуйте от индусского, египетского или романского зодчества, чтобы
они изменили свой рисунок или улучшили свои изваяния. Всякое усовер-
шенствование для них - святотатство. Суровость догматов, застыв на камне
созданных ею памятников, казалось, подвергла их вторичному окаменению.
Напротив, характерные особенности построек народного зодчества - разно-
образие, прогресс, самобытность, пышность, непрестанное движение. Здания
уже настолько отрешились от религии, что могут заботиться о своей красо-
те, лелеять ее и непрестанно облагораживать свой убор из арабесок или
изваяний. Они от мира. Они таят в себе элемент человеческого, непрестан-
но примешиваемый ими к божественному символу, во имя которого они про-
должают еще воздвигаться. Вот почему эти здания доступны каждой душе,
каждому уму, каждому воображению. Они еще символичны, но уже доступны
пониманию, как сама природа. Между зодчеством теократическим и народным
такое же различие, как между языком жрецов и разговорной речью, между
иероглифом и искусством, между Соломоном и Фидием.
Если мы вкратце повторим то, что лишь в общих чертах, опуская мно-
жество доказательств и неважных возражений, мы говорили выше, то придем
к следующему заключению. До XV столетия зодчество было главной летописью
человечества; за этот промежуток времени во всем мире не возникало ни
одной хоть сколько-нибудь сложной мысли, которая не выразила бы себя в
здании; каждая общедоступная идея, как и каждый религиозный закон, имела
свой памятник; все значительное, о чем размышлял род человеческий, он
запечатлел в камне. Почему? Потому что всякая идея, будь то идея религи-
