там видели мало.
По обычаю того времени, латинская надпись, начертанная на стене, пре-
дупреждала грамотного прохожего о благочестивом назначении этой кельи.
Вплоть до середины XVI века сохранилось обыкновение разъяснять смысл
здания кратким изречением, написанным над входной дверью. Так, например,
во Франции над тюремной калиткой в феодальном замке Турвиль мы читаем
слова: Sileto et spera [82]; в Ирландии, под гербом, увенчивающим глав-
ные ворота замка Фортескью: Forte scutum, salus ducum [83]; в Англии,
над главным входом гостеприимного загородного дома графов Коуперов: Тиит
est [84]. В те времена каждое здание выражало собою мысль.
Так как в замурованной келье Роландовой башни дверей не было, то над
ее окном вырезали крупными романскими буквами два слова:
TU ORA! [85]
Народ, здравый смысл которого не считает нужным разбираться во всяких
тонкостях и охотно переделывает арку Ludovico Magno [86] в "Ворота
Сен-Дени", прозвал эту черную, мрачную и сырую дыру "Крысиная нора"
[87]. Название менее возвышенное, но зато более образное.
III. Рассказ о маисовой лепешке
В ту пору, когда происходили описываемые события, келья Роландовой
башни была занята. Если читателю угодно знать, кем именно, то ему доста-
точно прислушаться к болтовне трех почтенных кумушек, которые в тот са-
мый миг, когда мы остановили его внимание на Крысиной норе, направлялись
в ее сторону, поднимаясь по набережной от Шатле к Гревской площади.
Две из этих женщин были одеты, как пристало одеваться почтенным пари-
жанкам. Их тонкие белые косынки, юбки из грубого сукна в синюю и красную
полоску, белые нитяные, туго натянутые чулки с вышитыми цветной ниткой
стрелками, квадратные башмаки из желтой кожи, с черными подошвами и в
особенности их головные уборы - род расшитого мишурного рога, увешанного
лентами и кружевами, которые еще и ныне носят крестьянки Шампани, сорев-
нуясь с гренадерами русской императорской лейб-гвардии, - свидетельство-
вали о том, что это богатые купчихи, представляющие нечто среднее между
теми, кого лакеи называют "женщиной", и теми, кого они называют "дамой".
На них не было ни колец, ни золотых крестиков, но легко было понять, что
это не от бедности, а просто из боязни штрафа. Их спутница была одета
приблизительно так же, как и они, но в ее одежде и во всех ее повадках
было нечто такое, что изобличало в ней жену провинциального нотариуса.
Уже по одному тому, как высоко она носила кушак, видно было, что она не-
давно приехала в Париж. Прибавьте к этому шейную косынку в складках,
банты из лент на башмаках, полосы юбки, идущие в ширину, а не вдоль, и
тысячу других погрешностей против хорошего вкуса.
Две женщины шли той особой поступью, которая свойственна парижанкам,
показывающим Париж провинциалке. Провинциалка держала за руку толстого
мальчугана, а мальчуган держал в руке толстую лепешку. К нашему прискор-
бию, мы вынуждены присовокупить, что стужа заставляла его пользоваться
языком вместо носового платка.
Ребенка приходилось тащить за собой поп passibus aequis [88], как го-
ворит Вергилий, и он на каждом шагу спотыкался, вызывая окрики матери.
Правда и то, что он чаще смотрел на лепешку, чем себе под ноги. Весьма
уважительная причина мешала ему откусить кусочек, и он довольствовался
тем, что умильно взирал на нее. Но матери следовало бы взять лепешку на
свое попечение - жестоко было подвергать толстощекого карапуза тантало-
вым мукам.
Все три "дамуазель" ("дамами" в то время называли женщин знатного
происхождения) болтали наперебой.
- Прибавим шагу, дамуазель. Майетта, - говорила, обращаясь к провин-
циалке, самая младшая и самая толстая из них. - Боюсь, как бы нам не
опоздать; в Шатле сказали, что его сейчас же поведут к позорному столбу.
- Да будет вам, дамуазель Ударда Мюнье! - возражала другая парижанка.
- Ведь он же целых два часа будет привязан к позорному столбу. Времени у
нас достаточно. Вы когда-нибудь видели такого рода наказания, дорогая
Майетта?
- Видела, - ответила провинциалка, - в Реймсе.
- Могу себе представить, что такое ваш реймский позорный столб! Ка-
кая-нибудь жалкая клетка, в которой крутят одних мужиков. Эка невидаль!
- Одних мужиков! - воскликнула Майетта. - Это на Суконном-то рынке! В
Реймсе! Да там можно увидеть удивительных преступников, даже таких, ко-
торые убивали мать или отца! Мужиков! За кого вы нас принимаете, Жерве-
за?
Очевидно, провинциалка готова была яростно вступиться за честь
реймского позорного столба. К счастью, благоразумная дамуазель Ударда
Мюнье успела вовремя направить разговор по иному руслу.
- Кстати, дамуазель Майетта, что вы скажете о наших фландрских пос-
лах? Видели вы когда-нибудь подобное великолепие в Реймсе?
- Сознаюсь, - ответила Майетта, - что таких фламандцев можно увидать
только в Париже.
- А вы заметили того рослого посла, который назвал себя чулочником? -
спросила Ударда.
- Да, - ответила Майетта, - это настоящий Сатурн.
- А того толстяка, у которого - лицо похоже на голое брюхо? - продол-
жала Жервеза. - А того низенького, с маленькими глазками и красными ве-
ками без ресниц, зазубренными, точно лист чертополоха?
- Самое красивое - это их лошади, убранные по фламандской моде, - за-
явила Ударда.
- О, моя милая, - перебила ее провинциалка Майетта, чувствуя на этот
раз свое превосходство, - а что бы вы сказали, если бы вам довелось уви-
деть в шестьдесят первом году, восемнадцать лет тому назад, в Реймсе, во
время коронации, коней принцев и королевской свиты? Попоны и чепраки
всех сортов: одни из" дамасского сукна, из тонкой золотой парчи; подби-
той соболями; другие - бархатные, подбитые горностаем; третьи - все в
драгоценных украшениях, увешанные тяжелыми золотыми и серебряными кистя-
ми! А каких денег все это стоило! А красавцы пажи, которые сидели вер-
хом!
- Все может быть, - сухо заметила дамуазель Ударда, - но у фламандцев
прекрасные лошади, и в честь посольства купеческий старшина дал блестя-
щий ужин в городской ратуше, а за столом подавали засахаренные сласти,
коричное вино, конфеты и разные разности.
- Что вы рассказываете, соседка? - воскликнула Жервеза. - Да ведь
фламандцы ужинали у кардинала, в Малом Бурбонском дворце!
- Нет, в городской ратуше!
- Да нет же, в Малом Бурбонском дворце!
- Нет, в городской ратуше, - со злостью возразила Ударда. - Еще док-
тор Скурабль обратился к ним с речью на латинском языке, которою они ос-
тались очень довольны. Мне рассказывал об этом мой муж, а он библиоте-
карь.
- Нет, в Малом Бурбонском дворце, - упорствовала Жервеза. - Еще эко-
ном кардинала выставил им двенадцать двойных кварт белого, розового и
красного вина, настоянного на корице, двадцать четыре ларчика двойных
золоченых лионских марципанов, столько же свечей весом в два фунта каж-
дая и полдюжины двухведерных бочонков белого и розового боннского вина,
самого лучшего, какое только можно было найти. Против этого-то, надеюсь,
вы возражать не станете? Мне все известно от моего мужа, - он пятидесят-
ник в городском совете общинных старост. Он еще нынче утром сравнивал
фландрских послов с послами отца Жеана и императора Трапезундского; они
приезжали из Месопотамии в Париж при покойном короле, и в ушах у них бы-
ли кольца.
- А все-таки они ужинали в городской ратуше, - ничуть не смущаясь
пространными доводами Жервезы, возразила Ударда, - и там подавали такое
количество жаркого и сластей, какого никогда еще не видели!
- А я вам говорю, что они ужинали в Малом Бурбонском дворце, но прис-
луживал им Ле Сек из городской стражи, и вот это-то вас и сбивает с тол-
ку.
- В ратуше, говорят вам!
- В Малом Бурбонском, милочка! Я даже знаю, что слово "Надежда" над
главным входом было иллюминировано цветными фонариками.
- В городской ратуше! В городской ратуше! И Гюсон-ле-Вуар играл там
на флейте!
- А я говорю, что нет!
- А я говорю, что да!
- А я говорю, что нет!
Толстая добродушная Ударда не собиралась уступать. Их головным уборам
уже грозила опасность, но в эту минуту Майетта воскликнула:
- Глядите: сколько народу столпилось там, в конце моста! Они на
что-то смотрят.
- Правда, - сказала Жервеза, - я слышу бубен. Должно быть, это малют-
ка Смеральда выделывает свои штучки с козой. Скорей, скорей, Майетта,
прибавьте шагу и поторопите вашего мальчугана. Вы приехали сюда, чтобы
поглядеть на диковинки Парижа. Вчера вы видели фламандцев, нынче нужно
поглядеть на цыганку.
- На цыганку! - воскликнула Майетта, круто поворачивая назад и крепко
сжимая ручонку сына. - Боже меня избави! Она украдет у меня ребенка! Бе-
жим, Эсташ!
Она бросилась бежать по набережной к Гревской площади и бежала до тех
пор, пока мост не остался далеко позади. Ребенок, которого она волокла
за собой, упал на колени, и она, запыхавшись, остановилась. Ударда и
Жервеза нагнали ее.
- Цыганка украдет вашего ребенка? - спросила Жервеза. - Что за неле-
пая выдумка!
Майетта задумчиво покачала головой.
- Странно, - заметила Ударда, - ведь и вретишница того же мнения о
цыганках.
- Что это за "вретишница"? - спросила Майетта.
- Это сестра Гудула, - ответила Ударда.
- Кто это сестра Гудула?
- Вот и видно, что вы приезжая из Реймса, если этого не знаете! -
сказала Ударда. - Затворница Крысиной норы.
- Как, - спросила Майетта, - та самая несчастная женщина, которой мы
несем лепешку?
Ударда утвердительно кивнула головой.
- Она самая. Вы сейчас увидите ее у оконца, которое выходит на Гревс-
кую площадь. Она думает то же самое, что и вы, об этих египетских бро-
дяжках, которые бьют в бубен и гадают. Никто не знает, откуда у нее взя-
лась эта ненависть к египтянам и цыганам. А вы, Майетта, почему их так
боитесь?
- О! - воскликнула Майетта, обхватив белокурую головку своего ребен-
ка. - Я не хочу, чтобы со мной случилось то, что с Пакеттой Шантфлери.
- Милая Майетта, расскажите нам эту историю! - воскликнула Жервеза,
беря ее за руку.
- Охотно, - ответила Майетта. - Вот и видно, что вы парижанка, если
не знаете этой истории! Так вот... Но что же мы остановились? Рассказы-
вать можно и на ходу... Так вот, Пакетта Шантфлери была хорошенькой во-
семнадцатилетней девушкой как раз в то время, когда и мне было столько
же, то есть восемнадцать лет тому назад, и если из нее не вышло, подобно
мне, здоровой, полной, свежей тридцатишестилетней женщины, имеющей мужа
и ребенка, то это ее вина. Впрочем, уже с четырнадцати лет ей было позд-
но думать о замужестве! Она, знаете ли, дочь Гиберто, реймского менест-
реля на речных судах, того самого, который увеселял короля Карла Седьмо-
го во время коронации, когда тот катался по нашей реке Вель от Сильери
до Мюизона, вместе с Орлеанской девой. Старик отец умер, когда Пакетта
была еще совсем малюткой; у нее осталась мать, сестра Прадона, мастера
медных и жестяных изделий в Париже, на улице Парен-Гарлен, умершего в
прошлом году. Как видите, Пакетта была из хорошей семьи. Мать ее на беду
была добрая женщина и ничему не обучала Пакетту, как только вышивать зо-
лотом и бисером разные безделушки. Девочка росла в бедности. Обе жили в
Реймсе, у самой реки, на улице Великой скорби. Запомните название: мне
сдается, что от этого-то и пошли все ее несчастья. В шестьдесят первом
году, в год венчания на царство нашего богохранимого короля Людовика
Одиннадцатого, Пакетта была такая веселая и хорошенькая, что ее иначе и
не называли, как "Шантфлери". [89] Бедная девушка! У нее были прелестные
зубы, и она любила смеяться, чтобы все их видели. А девушка, которая лю-
бит смеяться, - на пути к слезам прелестные зубы - гибель для прелестных
глаз. Вот какова была Шантфлери. Жилось им с матерью нелегко. Со дня
