ленно покатилась по искаженному отчаянием безобразному лицу. Быть может,
то была первая слеза, которую этот горемыка пролил в своей жизни.
Казалось, он забыл, что хочет пить. От нетерпения цыганка сделала
свою обычную гримаску и, улыбаясь, прижала флягу к торчащим зубам Квази-
модо.
Он пил большими глотками. Его мучила жажда.
Напившись, несчастный вытянул почерневшие губы, как бы желая поцело-
вать прекрасную руку, оказавшую ему такую милость. Но девушка была нас-
тороже. Она, видимо, не забыла еще о грубом нападении на нее минувшей
ночью и испуганно отдернула руку, словно ребенок, боящийся, что его уку-
сит животное.
Квазимодо устремил на нее взгляд, полный упрека и невыразимой грусти.
Кого бы не тронуло зрелище красоты, свежести, невинности, очарования
и хрупкости, пришедшей в порыве милосердия на помощь воплощению нес-
частья, уродства и злобы! У позорного столба это зрелище было величест-
венным.
Даже толпа была им захвачена и принялась рукоплескать. "Слава! Сла-
ва!" - кричала она.
В эту минуту затворница из оконца своей норы увидела на площадке по-
зорного столба цыганку и крикнула ей свое зловещее:
- Будь ты проклята, цыганское отродье! Проклята! Проклята!
V. Конец рассказа о лепешке
Эсмеральда побледнела и, пошатываясь, спустилась вниз. Голос затвор-
ницы продолжал ее преследовать:
- Слезай, слезай, египетская воровка! Все равно взойдешь!
- Вретишница опять чудит, - говорили в толпе, но ничего больше не до-
бавляли. Такие женщины внушали страх, и это делало их неприкосновенными.
В те времена остерегались нападать на тех, кто денно и нощно молился.
Настало время освободить Квазимодо. Его увели, и толпа тотчас же ра-
зошлась.
У большого моста Майетта, возвращавшаяся домой со своими двумя спут-
ницами, внезапно остановилась:
- Кстати, Эсташ, куда ты девал лепешку?
- Матушка! - ответил ребенок. - Пока вы разговаривали с этой дамой,
что сидит в норе, прибежала большая собака и откусила кусок моей лепеш-
ки, тогда и я откусил.
- Как! - воскликнула мать. - Ты съел всю лепешку?
- Матушка, это не я, это собака. Я не позволял, но она меня не послу-
шалась. Ну, тогда я тоже стал есть, вот и все.
- Ужасный ребенок! - ворча и улыбаясь сказала мать. - Знаете, Ударда,
он один объедает все вишневое дерево на нашем дворе в Шарлеранже. Неда-
ром его дед говорит, что быть ему капитаном. Попробуй еще хоть раз, Эс-
таш... Смотри ты у меня, увалень!
КНИГА СЕДЬМАЯ
I. О том, как опасно доверять свою тайну козе
Прошло несколько недель.
Было начало марта. Солнце, которое Дюборта, этот классический родона-
чальник перифразы, еще не успел наименовать "великим князем свечей", тем
не менее сияло уже ярко и весело. Стоял один из тех весенних, мягких,
чудесных дней, которым весь Париж, высыпав на площади и бульвары, раду-
ется, точно празднику. В эти прозрачные, теплые, безоблачные дни бывает
час, когда хорошо пойти полюбоваться порталом Собора Богоматери. Это то
время, когда солнце, уже склонившееся к закату, стоит почти напротив фа-
сада собора. Его лучи, становясь все прямее, медленно покидают мостовую
Соборной площади и взбираются по отвесной стене фасада, выхватывая из
мрака множество его рельефных украшений, между тем как громадная цент-
ральная розетка пылает, словно глаз циклопа, отражающий пламя кузнечного
горна.
Был именно этот час.
Напротив высокого собора, обагренного закатом, на каменном балконе,
устроенном над порталом богатого готического дома, стоявшего на углу
площади и Папертной улицы, жеманничая и дурачась, болтали и смеялись
красивые девушки. Длинные покрывала, спускавшиеся до самых пят с верхуш-
ки их остроконечного головного убора, унизанного жемчугом, тонкие выши-
тые шемизетки, прикрывавшие плечи, оставляя обнаженной, согласно тогдаш-
ней очаровательной моде, верхнюю часть их прелестной девственной груди,
пышность нижних юбок, еще более дорогих, чем верхняя одежда (плени-
тельная изысканность!), газ, шелк, бархатная отделка, а в особенности
белизна ручек, свидетельствовавшая о праздности и лени, - все это ясно
указывало на то, что девушки - знатные и богатые наследницы. И в самом
деле: это были Флер-де-Лис де Гонделорье и ее подруги: Диана де Крис-
тейль, Амлотта де Монмишель, Коломба де Гайльфонтен и маленькая Шаншев-
рие, - девушки благородного происхождения, и собрались они в этот час у
вдовы г-жи де Гонделорье. В апреле в Париж должны были прибыть монсеньор
де Боже с супругой и выбрать здесь фрейлин для невесты дофина, Маргари-
ты, чтобы встретить ее в Пикардии, куда ее доставят фландрцы. Все дворя-
не на тридцать лье в окружности добивались этой чести для своих дочерей;
многие из них уже привезли или отправили своих дочерей в Париж. Девицы
были поручены родителями разумному покровительству почтенной Алоизы де
Гонделорье, вдовы бывшего начальника королевских стрелков, уединенно
жившей со своей единственной дочерью в особняке на площади Собора Бого-
матери.
Дверь балкона, на котором сидели девушки, вела в богатый покой, оби-
тый желтой фламандской кожей с тисненым золотым узором. Параллельно пе-
ресекавшие потолок балки веселили глаз причудливыми лепными украшениями,
раскрашенными и позолоченными. На резных ларях отливала всеми цветами
радуги роскошная эмаль; фаянсовая кабанья голова увенчивала великолепный
поставец, высота которого свидетельствовала о том, что хозяйка была же-
ной или вдовой поместного дворянина, имевшего свое знамя. В глубине по-
коя, близ камина, сверху донизу покрытого гербами и эмблемами, в роскош-
ном, обитом алым бархатом кресле сидела г-жа де Гонделорье, пятидесяти-
летняя женщина, о возрасте которой можно было догадаться и по лицу и по
одежде.
Возле нее стоял молодой человек, довольно представительный, но фато-
ватый и самодовольный, - один из тех красавцев мужчин, которыми восхища-
ются женщины, между тем как люди серьезные и физиономисты, глядя на них,
пожимают плечами. Этот молодой дворянин был одет в блестящий мундир на-
чальника королевских стрелков, настолько походивший на костюм Юпитера,
уже описанный нами в первой части этого рассказа, что мы можем не утом-
лять читателя вторичным его описанием.
Благородные девицы сидели кто в комнате, кто на балконе, одни - на
обитых утрехтским бархатом четырехугольных с золотыми углами подушках,
другие - на дубовых скамьях, украшенных резными цветами и фигурами. У
каждой на коленях лежал край вышивания по канве, над которым они все
вместе работали и большая часть которого спускалась на циновку, покры-
вавшую пол.
Они переговаривались полушепотом, с придушенным смешком, как обычно
разговаривают девушки, когда среди них находится молодой человек. Однако
молодой человек, одного присутствия которого было достаточно, чтобы про-
будить в них чувство женского самолюбия, казалось, очень мало об этом
заботился и, в то время как прелестные девушки наперебой старались обра-
тить на себя его внимание, был занят главным образом тем, что полировал
замшевой перчаткой пряжку своей портупеи.
По временам хозяйка тихонько заговаривала с ним, и он охотно, но с
какой-то неловкой и принужденной любезностью отвечал ей. По улыбкам, по
незаметным условным знакам, по быстрым взглядам г-жи Алоизы, которые
она, тихо разговаривая с капитаном, бросала в сторону своей дочери
Флер-де-Лис, нетрудно было догадаться, что речь шла о состоявшейся по-
молвке или о предстоящем в скором времени бракосочетании молодого чело-
века с Флер-де-Лис. А по холодности и смущению офицера было ясно, что ни
о какой любви, с его стороны во всяком случае, тут не могло быть и речи.
Все черты его лица выражали чувство неловкости и скуки, которое в наше
время гарнизонные подпоручики прекрасно выразили бы так: "Собачья служ-
ба!"
Но достопочтенная дама, гордившаяся своею дочерью, со свойственным
матери ослеплением не замечала равнодушия офицера и всеми силами стара-
лась обратить его внимание на то, с каким изумительным совершенством
Флер-де-Лис втыкает иглу или распутывает моток ниток.
- Ну взгляните же на нее! Она нагибается! - притягивая его к себе за
рукав, шептала ему на ухо г-жа Алоиза.
- Да, в самом деле, - отвечал молодой человек и снова бесстрастно и
рассеянно умолкал.
Минуту спустя ему снова приходилось наклоняться, и г-жа Алоиза шепта-
ла ему:
- Вы видели когда-нибудь личико оживленнее и приветливее, чем у вашей
нареченной? А этот нежный цвет лица и белокурые волосы! А ее руки! Разве
это не само совершенство? А шейка! Разве своей восхитительной гибкостью
она не напоминает вам лебедя? Как я порой вам завидую! Как вы должны
быть счастливы, что родились мужчиной, повеса вы этакий! Ведь, правда,
красота моей Флер-де-Лис достойна обожания и вы влюблены в нее без памя-
ти?
- Конечно, - отвечал он, думая о другом.
- Ну поговорите же с ней! - сказала г-жа Алоиза, легонько толкая его
в плечо. - Скажите ей что-нибудь. Вы стали что-то очень застенчивы.
Мы можем уверить нашего читателя, что застенчивость отнюдь не была ни
добродетелью, ни пороком капитана. Он, однако, попытался исполнить то,
что от него требовали.
- Что изображает рисунок вышивки, над которой вы работаете? - подойдя
к Флер-де-Лис, спросил он.
- Я уже три раза объясняла вам, что это грот Нептуна, - с легкой до-
садой ответила Флер-де-Лис.
Очевидно, Флер-де-Лис понимала гораздо лучше матери, что означает
рассеянность и холодность капитана.
Он почувствовал необходимость как-нибудь продолжить разговор.
- А для кого предназначается вся эта нептунология?
- Для аббатства Сент-Антуан-де-Шан, - не глядя на него, ответила
Флер-де-Лис.
Капитан приподнял уголок вышивки.
- А кто этот здоровенный латник, который изо всех сил дует в трубу?
- Это Тритон, - ответила она.
В отрывистых ответах Флер-де-Лис слышалась досада. Молодой человек
понял, что надо шепнуть ей чтонибудь на ухо: какую-нибудь любезность,
какой-нибудь вздор - все равно. Он наклонился к ней и сказал:
- Почему ваша матушка все еще носит украшенную гербами робу, как но-
сили наши бабки при Карле Седьмом? Скажите ей, что теперь это уже не в
моде и что крюк и лавр, [92] вышитые в виде герба на ее платье, придают
ей вид ходячего каминного украшения. Теперь не принято восседать на сво-
их гербах, клянусь вам!
Флер-де-Лис подняла на него свои прекрасные глаза, полные укоризны.
- И это все, в чем вы мне можете поклясться? - тихо спросила она.
А в это время достопочтенная г-жа Алоиза, восхищенная тем, что они
наклонились друг к другу и о чемто шепчутся, проговорила, играя застеж-
ками своего часослова:
- Какая трогательная картина любви!
Смутившись еще больше, капитан снова обратил внимание на вышивку.
- Чудесная работа! - воскликнул он.
Коломба де Гайльфонтен, красавица-блондинка с нежной кожей, затянутая
в голубой дамасский шелк, обратившись к Флер-де-Лис, робко вмешалась в
разговор, надеясь, что ей ответит красавец-капитан.
- Дорогая Гонделорье! Вы видели вышивки в особняке на Рош-Гийон?
- Это тот самый особняк, за оградой которого находится садик касте-
лянши Лувра? - спросила, смеясь, Диана де Кристейль; у нее были прелест-
ные зубы, и она смеялась при всяком удобном случае.
- И где стоит большая старинная башня, оставшаяся от древней ограды
Парижа? - добавила Амлотта де Монмишель, хорошенькая кудрявая цветущая
брюнетка, имевшая привычку вздыхать так же беспричинно, как беспричинно
смеялась ее подруга.
- Милая Коломба! Вы, по-видимому, говорите об особняке де Беквиля,
жившего при Карле Шестом? Да, правда, там были великолепные гобелены, -
заметила г-жа Алоиза.
- Карл Шестой! Карл Шестой! - проворчал себе под нос молодой капитан,
