телен офорт, изображающий, как полагают, доктора Фауста. На этот офорт
нельзя смотреть без глубокого волнения. Перед вами мрачная келья. Посре-
ди нее стол, загроможденный странными предметами: это черепа, глобусы,
реторты, циркули, пергаменты, покрытые иероглифами. Ученый сидит перед
столом, облаченный в широкую мантию; меховая шапка надвинута на самые
брови. Видна лишь верхняя половина туловища. Он привстал со своего ог-
ромного кресла, сжатые кулаки его опираются на стол. Он с любопытством и
ужасом всматривается в светящийся широкий круг, составленный из каких-то
магических букв и горящий на задней стене комнаты, как солнечный спектр
в камереобскуре. Это кабалистическое солнце словно дрожит и освещает
сумрачную келью таинственным сиянием. Это и жутко и прекрасно!
Нечто похожее на келью доктора Фауста представилось глазам Жеана,
когда он осторожно просунул голову в полуотворенную дверь. Это было та-
кое же мрачное, слабо освещенное помещение. И здесь тоже стояло большое
кресло и большой стол, те же циркули и реторты, скелеты животных, сви-
савшие с потолка, валявшийся на полу глобус, на манускриптах, испещрен-
ных буквами и геометрическими фигурами, - человеческие и лошадиные чере-
па вперемежку с бокалами, в которых мерцали пластинки золота, груды ог-
ромных раскрытых фолиантов, наваленных один на другой без всякой жалости
к ломким углам их пергаментных страниц, - словом, весь мусор науки; и на
всем этом хаосе пыль и паутина. Но здесь не было ни круга светящихся
букв, ни ученого, который восторженно созерцает огненное видение, подоб-
но орлу, взирающему на солнце.
Однако же келья была обитаема. В кресле, склонившись над столом, си-
дел человек. Жеан, к которому человек что сидел спиной, мог видеть лишь
его плечи и затылок, но ему нетрудно было узнать эту лысую голову, на
которой сама природа выбрила вечную тонзуру, как бы желая этим внешним
признаком отметить неизбежность его духовного призвания.
Итак, Жеан узнал брата. Но дверь распахнулась так тихо, что Клод не
догадался о присутствии Жеана. Любопытный школяр воспользовался этим,
чтобы не спеша оглядеть комнату. Большой очаг, которого он в первую ми-
нуту не заметил, находился влево от кресла под слуховым окном. Дневной
свет, проникавший в это отверстие, пронизывал круглую паутину, которая
изящно вычерчивала свою тончайшую розетку на стрельчатом верхе слухового
оконца; в середине ее неподвижно застыл архитектор-паук, точно ступица
этого кружевного колеса. На очаге в беспорядке были навалены всевозмож-
ные сосуды, глиняные пузырьки, стеклянные двугорлые реторты, колбы с уг-
лем. Жеан со вздохом отметил, что сковородки там не было.
"Вот так кухонная посуда, нечего сказать!" - подумал он.
Впрочем, в очаге не было огня; казалось, что его давно уже здесь не
разводили. В углу, среди прочей утвари алхимика, валялась забытая и пок-
рытая пылью стеклянная маска, которая, по всей вероятности, должна была
предохранять лицо архидьякона, когда он изготовлял какое-нибудь взрывча-
тое вещество. Рядом лежал не менее запыленный поддувальный мех, на верх-
ней доске которого медными буквами была выведена надпись: SPIRA, SPERA
[97].
На стенах, по обычаю герметиков, также были начертаны многочисленные
надписи: одни - написаны чернилами, другие - выцарапанные металлическим
острием. Буквы готические, еврейские, греческие, римские, романские пе-
ремешивались между собой, надписи покрывали одна другую, более поздние
наслаивались на более ранние, и все это переплеталось, словно ветви кус-
тарника, словно пики во время схватки. Это было столкновение всех фило-
софий, всех чаяний, скопление всей человеческой мудрости. То тут, то там
выделялась какая-нибудь из этих надписей, блистая, словно знамя среди
леса копий. Чаще всего это были краткие латинские или греческие изрече-
ния, которые так хорошо умели составлять в средние века: Unde? Inde? -
Homo homim monstrum - Astra, castra, nomen, numen - Meya piaslov, uteya
xaxov - Sapere aude - Flat ubi vult [98] и пр. Встречалось и, по-видимо-
му, лишенное смысла слово 'Ауаyoyiа [99], которое, быть может, таило в
себе горький намек на монастырский устав; или какое-нибудь простое пра-
вило духовной жизни, изложенное гекзаметром: Caelestem dominum.
terrestrem dicito damnum [100] Местами попадалась какая-то тарабарщина
на древнееврейском языке, в котором Жеан, не особенно сильный и в гре-
ческом, ничего не понимал; и все это, где только можно, перемежалось
звездами, фигурами людей и животных, пересекающимися треугольниками, что
придавало этой измазанной стене сходство с листом бумаги, по которому
обезьяна водила пером, пропитанным чернилами.
Общий вид каморки производил впечатление заброшенности и запустения,
а скверное состояние приборов заставляло предполагать, что хозяин ее уже
давно отвлечен от своих трудов иными заботами.
А между тем хозяина, склонившегося над большой рукописью, украшенной
странными рисунками, казалось, терзала какая-то неотступная мысль. Так
по крайней мере заключил Жеан, услышав, как его брат в раздумье, с пау-
зами, словно мечтатель, грезящий наяву, восклицал:
- Да, Ману говорит это, и Зороастр учит тому же: солнце рождается от
огня, луна - от солнца. Огонь - душа вселенной. Его первичные атомы,
непрерывно струясь бесконечными потоками, изливаются на весь мир. В тех
местах, где эти потоки скрещиваются на небе, они производят свет; в точ-
ках своего пересечения на земле они производят золото. - Свет и золото -
одно и то же. Золото - огонь в твердом состоянии. - Разница между види-
мым и осязаемым, между жидким и твердым состоянием одной и той же субс-
танции такая же, как между водяными парами и льдом. Не более того. - Это
отнюдь не фантазия - это общий закон природы. - Но как применить к науке
этот таинственный закон? Ведь свет, заливающий мою руку, - золото! Это
те же самые атомы, лишь разреженные по определенному закону; их надо
только уплотнить на основании другого закона! - Но как это сделать? -
Одни придумали закопать солнечный луч в землю. Аверроэс - да, это был
Аверроэс! - зарыл один из этих лучей под первым столбом с левой стороны
в святилище Корана, в большой Колдовской мечети, но вскрыть этот тайник,
чтобы увидеть, удался ли опыт, можно только через восемь тысяч лет.
"Черт возьми! - сказал себе Жеан. - Долгонько придется ему ждать сво-
его экю!"
- ... Другие полагают, - продолжал задумчиво архидьякон, - что лучше
взять луч Сириуса. Но добыть этот луч в чистом виде очень трудно, так
как по пути с ним сливаются лучи других звезд. Фламель утверждает, что
проще всего брать земной огонь. - Фламель! Какое пророческое имя!
Flamma! [101] - Да, огонь! Вот и все. - В угле заключается алмаз, в огне
- золото. - Но как извлечь его оттуда? - Мажистри утверждает, что су-
ществуют женские имена, обладающие столь нежными и таинственными чарами,
что достаточно во время опыта произнести их, чтобы он удался. - Прочтем,
что говорит об этом Ману: "Где женщины в почете, там боги довольны; где
женщин презирают, там бесполезно взывать к божеству. - Уста женщины
всегда непорочны; это струящаяся вода, это солнечный луч. - Женское имя
должно быть приятным, сладостным, неземным; оно должно оканчиваться на
долгие гласные и походить на слова благословения". - Да, мудрец прав, в
самом деле: Мария, София, Эсмер... Проклятие! Опять! Опять эта мысль!
Архидьякон захлопнул книгу.
Он провел рукой по лбу, словно отгоняя навязчивый образ. Затем взял
со стола гвоздь и молоточек, рукоятка которого была причудливо разрисо-
вана кабалистическими знаками.
- С некоторых пор, - горько усмехаясь, сказал он, - все мои опыты за-
канчиваются неудачей. Одна мысль владеет мною и словно клеймит мой мозг
огненной печатью. Я даже не могу разгадать тайну Кассиодора, светильник
которого горел без фитиля и без масла. А между тем это сущий пустяк!
"Как для кого!" - пробурчал про себя Жеан.
- ...Достаточно, - продолжал священник, - какойнибудь одной несчаст-
ной мысли, чтобы сделать человека бессильным и безумным! О, как бы пос-
меялась надо мной Клод Пернель, которой не удалось ни на минуту отвлечь
Никола Фламеля от его великого дела! Вот я держу в руке магический молот
Зехиэля! Всякий раз, когда этот страшный раввин ударял в глубине своей
кельи этим молотком по этому гвоздю, тот из его недругов, кого он обре-
кал на смерть, - будь он хоть за две тысячи лье, - уходил на целый ло-
коть в землю. Даже сам король Франции за то, что однажды опрометчиво
постучал в дверь этого волшебника, погрузился по колено в парижскую мос-
товую. - Это произошло меньше чем три столетия тому назад. - И что же!
Этот молоток и гвоздь принадлежат теперь мне, но в моих руках эти орудия
не более опасны, чем "живчик" в руках кузнеца. - А ведь все дело лишь в
том, чтобы найти магическое слово, которое произносил Зехиэль, когда
ударял по гвоздю.
"Пустяки!" - подумал Жеан.
- Попытаемся! - воскликнул архидьякон. - В случае удачи я увижу, как
из головки гвоздя сверкнет голубая искра. - Эмен-хетан! Эмен-хетан! -
Нет, не то! - Сижеани! Сижеани! - Пусть этот гвоздь разверзнет могилу
всякому, кто носит имя Феб!.. - Проклятие! Опять! Вечно одна и та же
мысль!
Он гневно отшвырнул молоток. Затем, низко склонившись над столом,
поглубже уселся в кресло и, заслоненный его громадной спинкой, скрылся
из глаз Жеана. В течение нескольких минут Жеану был виден лишь его ку-
лак, судорожно сжатый на какой-то книге. Внезапно Клод встал, схватил
циркуль и молча вырезал на стене большими буквами греческое слово:
'АМАГКН
- Он сошел с ума, - пробормотал Жеан, - гораздо проще написать Fatum
[102], ведь не все же обязаны знать по-гречески!
Архидьякон опять сел в кресло и уронил голову на сложенные руки, по-
добно больному, чувствующему в ней тяжесть и жар.
Школяр с изумлением наблюдал за братом. Открывая свое сердце навстре-
чу всем ветрам, следуя лишь одному закону - влечениям природы, дозволяя
страстям своим изливаться по руслам своих наклонностей, Жеан, у которого
источник сильных чувств пребывал неизменно сухим, так щедро каждое утро
открывались для него все новые и новые стоки, не понимал, не мог себе
представить, с какой яростью бродит и кипит море человеческих страстей,
когда ему некуда излиться, как оно переполняется, как вздувается, как
рвется из берегов, как размывает сердце, как разражается внутренними ры-
даниями в безмолвных судорожных усилиях, пока, наконец, не прорвет свою
плотину и не разворотит свое ложе. Суровая ледяная оболочка Клода Фрол-
ло, его холодная личина высокой недосягаемой добродетели вводили Жеана в
заблуждение. Жизнерадостный школяр не подозревал, что в глубине покрытой
снегом Этны таится кипящая, яростная лава.
Нам неизвестно, догадался ли он тут же об этом, однако при всем его
легкомыслии он понял, что подсмотрел то, чего ему не следовало видеть,
что увидел душу своего старшего брата в одном из самых сокровенных ее
проявлений и что Клод не должен об этом знать. Заметив, что архидьякон
снова застыл, Жеан бесшумно отступил и зашаркал перед дверью ногами, как
человек, который только что пришел и предупреждает о своем приходе.
- Войдите! - послышался изнутри кельи голос архидьякона. - Я поджидаю
вас! Я нарочно оставил ключ в замке. Войдите же, мэтр Жак!
Школяр смело переступил порог. Архидьякону подобный визит в этом мес-
те был нежелателен, и он вздрогнул.
- Как, это ты, Жеан?
- Да, меня зовут тоже на "Ж", - отвечал румяный, дерзкий и веселый
школяр.
Лицо Клода приняло свое обычное суровое выражение.
- Зачем ты сюда явился?
- Братец, - ответил школяр, с невинным видом вертя в руках шапочку и
стараясь придать своему лицу приличное, жалобное и скромное выражение, -
