покручивая усы. - Боже мой, какую старину помнит эта почтенная дама!
Госпожа Гонделорье продолжала:
- Да, да, прекрасные гобелены. И такой искусной работы, что они счи-
таются редкостью!
В эту минуту Беранжера де Шаншеврие, тоненькая семилетняя девочка,
глядевшая на площадь сквозь резные трилистники балконной решетки, воск-
ликнула, обращаясь к Флер-де-Лис:
- Посмотрите, дорогая крестная, какая хорошенькая плясунья танцует на
площади и бьет в бубен, вон там, среди этих грубых горожан!
Действительно, слышна была громкая дробь бубна.
- Какая-нибудь цыганка из Богемии, - небрежно ответила Флер-де-Лис,
обернувшись к площади.
- Давайте посмотрим! Давайте посмотрим! - воскликнули ее резвые под-
руги, и все устремились к решетке балкона; Флер-де-Лис, задумавшись над
холодностью своего жениха, медленно последовала за ними, а тот, избав-
ленный благодаря этому случаю от затруднительного для него разговора, с
довольным видом снятого с караула солдата опять занял свое место в глу-
бине комнаты. А между тем стоять на часах возле Флерде-Лис было прият-
ной, отрадной обязанностью; еще недавно он так и думал; но мало-помалу
капитан пресытился этим, близость предстоящего бракосочетания день ото
дня все более охлаждала его пыл. К тому же у него был непостоянный ха-
рактер и - надо ли об этом говорить? - пошловатый вкус. Несмотря на свое
весьма знатное происхождение, он приобрел на военной службе немало сол-
дафонских замашек. Ему нравились кабачки и все, что с ними связано. Он
чувствовал себя непринужденно лишь там, где слышалась ругань, отпуска-
лись казарменные любезности, где красавицы были доступны и успех дости-
гался легко.
Родители дали ему кое-какое образование и обучили хорошим манерам, но
он слишком рано покинул отчий дом, слишком рано попал на гарнизонную
службу, и его дворянский лоск с каждым днем стирался от грубого прикос-
новения нагрудного ремня. Считаясь с общественным мнением, он посещал
Флер-де-Лис, но чувствовал себя с нею вдвойне неловко: во-первых, пото-
му, что он растратил свой любовный пыл во всевозможных притонах, почти
ничего не оставив на долю невесты; вовторых, потому, что постоянно опа-
сался, как бы его рот, привыкший извергать ругательства, не закусил уди-
ла и не стал отпускать крепкие словца среди всех этих затянутых, благо-
воспитанных и чопорных красавиц. Можно себе представить, каково было бы
впечатление!
Впрочем, все это сочеталось у него с большими притязаниями на изя-
щество и на изысканность костюма и манер. Пусть читатель сам разберется
во всем этом, как ему угодно, я же только историк.
Итак, некоторое время он стоял, не то о чем-то размышляя, не то вовсе
ни о чем не размышляя, и молчал, опершись о резной наличник камина, как
вдруг Флерде-Лис, обернувшись к нему, спросила (бедная девушка была хо-
лодна с ним вопреки собственному сердцу).
- Помнится, вы нам рассказывали о цыганочке, которую вы, делая ночной
обход, вырвали из рук бродяг два месяца тому назад?
- Кажется, рассказывал, - отвечал капитан.
- Уж не она ли это пляшет там, на площади? Пойдите-ка сюда и посмот-
рите, прекрасный Феб.
В этом кротком приглашении подойти к ней, равно как и в том, что она
назвала его по имени, сквозило тайное желание примирения. Капитан Феб де
Шатопер (а ведь это именно его с начала этой главы видит перед собой чи-
татель) медленно направился к балкону.
- Поглядите на малютку, что пляшет там, в кругу, - обратилась к нему
Флер-де-Лис, нежно тронув его за плечо. - Не ваша ли это цыганочка?
Феб взглянул и ответил:
- Да, я узнаю ее по козочке.
- Ах! В самом деле, какая прелестная козочка! - восторженно всплеснув
руками, воскликнула Амлотта.
- А что, ее рожки и правда золотые? - спросила Беранжера.
Не вставая с кресла, г-жа Алоиза спросила:
- Не из тех ли она цыганок, что в прошлом году пришли в Париж через
Жибарские ворота?
- Матушка, - кротко заметила ей Флер-де-Лис, - ныне эти ворота назы-
ваются Адскими воротами.
Девица Гонделорье хорошо знала, как коробили капитана устаревшие вы-
ражения ее матери. И действительно, он уже начал посмеиваться, повторяя
сквозь зубы: "Жибарские ворота, Жибарские ворота! Скоро опять дело дой-
дет до короля Карла Шестого!"
- Крестная! - воскликнула Беранжера, живые глазки которой вдруг оста-
новились на верхушке башни Собора Парижской Богоматери. - Что это за
черный человек там, наверху?
Девушки подняли глаза. Там действительно стоял какой-то человек, об-
локотившись на верхнюю балюстраду северной башни, выходившей на Гревскую
площадь. Это был священник. Можно было ясно различить его одеяние и его
голову, которую он подпирал обеими руками. Он стоял застывший, словно
статуя. Его пристальный взгляд был прикован к площади.
В своей неподвижности он напоминал коршуна, который приметил во-
робьиное гнездо и всматривается в него.
- Это архидьякон Жозасский, - сказала Флерде-Лис.
- У вас очень острое зрение, если вы отсюда узнали его! - заметила
Гайльфонтен.
- Как он глядит на маленькую плясунью! - сказала Диана де Кристейль.
- Горе цыганке! - произнесла Флер-де-Лис - Он терпеть не может это
племя.
- Очень жаль, если это так, - заметила Амлотта де Монмишель, - она
чудесно пляшет.
- Прекрасный Феб, - сказала Флер-де-Лис, - вам эта цыганочка знакома.
Сделайте ей знак, чтобы она пришла сюда. Это нас позабавит.
- О да! - воскликнули все девушки, захлопав в ладоши.
- Но это безумие, - возразил Феб. - Она, по всей вероятности, забыла
меня, а я даже не знаю, как ее зовут. Впрочем, раз вам это угодно, суда-
рыни, я все-таки попытаюсь.
Перегнувшись через перила, он крикнул:
- Эй, малютка!
Плясунья как раз в эту минуту опустила бубен. Она обернулась в ту
сторону, откуда послышался оклик, ее сверкающий взор остановился на Фе-
бе, и она замерла на месте.
- Эй, малютка! - повторил капитан и поманил ее рукой.
Цыганка еще раз взглянула на него, затем так зарделась, словно в лицо
ей пахнуло огнем, и, взяв бубен под мышку, медленной поступью, неуверен-
но, с помутившимся взглядом птички, поддавшейся чарам змеи, направилась
сквозь толпу изумленных зрителей к двери дома, откуда ее звал Феб.
Мгновение спустя ковровая портьера приподнялась, и на пороге появи-
лась цыганка, раскрасневшаяся, смущенная, запыхавшаяся, потупив свои
большие глаза, не осмеливаясь ступить ни шагу дальше.
Беранжера захлопала в ладоши.
Цыганка продолжала неподвижно стоять на пороге.
Ее появление оказало на молодых девушек странное действие. Ими владе-
ло смутное и бессознательное желание пленить красивого офицера; мишенью
их кокетства был его блестящий мундир; с тех пор как он здесь появился,
между ними началось тайное, глухое, едва сознаваемое ими соперничество,
которое тем не менее ежеминутно проявлялось в их жестах и речах. Все они
были одинаково красивы и потому сражались равным оружием; каждая из них
могла надеяться на победу. Цыганка сразу нарушила это равновесие. Девуш-
ка отличалась такой поразительной красотой, что в ту минуту, когда она
показалась на пороге, комнату словно озарило сияние. В тесной гостиной,
в темной раме панелей и обоев она была несравненно прекраснее и блиста-
тельнее, чем на площади. Она была словно факел, внесенный из света во
мрак. Знатные девицы были ослеплены. Каждая из них почувствовала себя
уязвленной, и потому они без всякого предварительного сговора между со-
бой (да простится нам это выражение!) тотчас переменили тактику. Они от-
лично понимали друг друга. Инстинкт объединяет женщин гораздо быстрее,
нежели разум - мужчин. Перед ними появился противник; это почувствовали
все и сразу сплотились. Капли вина достаточно, чтобы окрасить целый ста-
кан воды; чтобы испортить настроение целому собранию хорошеньких женщин,
достаточно появления более красивой, в особенности, если в их обществе
всего лишь один мужчина.
Прием, оказанный цыганке, был удивительно холоден. Оглядев ее сверху
донизу, они посмотрели друг на друга, и этим все было сказано! Все было
понятно без слов. Между тем девушка ждала, что с ней заговорят, и была
до того смущена, что не смела поднять глаз.
Капитан первый нарушил молчание.
- Клянусь честью, - проговорил он своим самоуверенным и пошловатым
тоном, - очаровательное создание! Что вы скажете, прелестная Флер?
Это замечание, которое более деликатный поклонник сделал бы вполголо-
са, не могло способствовать тому, чтобы рассеять женскую ревность, нас-
торожившуюся при появлении цыганки.
Флер-де-Лис, с гримаской притворного пренебрежения, ответила капита-
ну:
- Недурна!
Остальные перешептывались.
Наконец г-жа Алоиза, не менее встревоженная, чем другие, если не за
себя, то за свою дочь, сказала:
- Подойди поближе, малютка.
- Подойди поближе, малютка! - с комической важностью повторила Беран-
жера, едва доходившая цыганке до пояса.
Цыганка приблизилась к знатной даме.
- Прелестное дитя! - сделав несколько шагов ей навстречу, напыщенно
произнес капитан. - Не знаю, удостоюсь ли я великого счастья быть узнан-
ным вами...
Девушка улыбнулась ему и подняла на него взгляд, полный глубокой неж-
ности.
- О да! - ответила она.
- У нее хорошая память, - заметила Флер-деЛис.
- А как вы быстро убежали в тот вечер! - продолжал Феб. - Разве я вас
напугал?
- О нет! - ответила цыганка.
В том, как было произнесено это "о нет!" вслед за "о да! ", был ка-
кой-то особенный оттенок, который задел Флер-де-Лис.
- Вы вместо себя, моя прелесть, оставили угрюмого чудака, горбатого и
кривого, кажется звонаря архиепископа, - продолжал капитан, язык которо-
го тотчас же развязался в разговоре с уличной девчонкой. - Мне сказали,
что он побочный сын какого-то архидьякона, а по природе своей - сам
дьявол. У него потешное имя: его зовут не то "Великая пятница", не то
"Вербное воскресенье", не то "Масленица", право, не помню. Одним словом,
название большого праздника! И он имел смелость вас похитить, словно вы
созданы для звонарей! Это уж слишком! Черт возьми, что от вас было нужно
этому нетопырю? Вы не знаете?
- Не знаю, - ответила она.
- Какова дерзость! Какой-то звонарь похищает девушку, точно виконт!
Деревенский браконьер в погоне за дворянской дичью! Это неслыханно!
Впрочем, он за это дорого поплатился. Пьера Тортерю - самый крутой из
конюхов, чистящих скребницей шкуру мошенников, и я могу вам сообщить,
если только это вам доставит удовольствие, что он очень ловко обработал
спину вашего звонаря.
- Бедняга! - произнесла цыганка, в памяти которой эти слова воскреси-
ли сцену у позорного столба. Капитан громко расхохотался.
- Черт подери! Тут сожаление так же уместно, как перо в заду у
свиньи. Пусть я буду брюхат, как папа, если...
Но тут он спохватился:
- Простите, сударыни, я, кажется, сморозил какую-то глупость?
- Фи, сударь! - сказала Гайльфонтен.
- Он говорит языком этой особы! - заметила вполголоса Флер-де-Лис,
досада которой росла с каждой минутой. Эта досада отнюдь не уменьшилась,
когда она заметила, что капитан, в восторге от цыганки, а еще больше от
самого себя, повернулся на каблуках и с грубой простодушной солдатской
любезностью повторил:
- Клянусь душой, прехорошенькая девчонка!
- Но в довольно диком наряде, - обнажая в улыбке свои прелестные зу-
бы, сказала Диана де Кристейль.
Это замечание было лучом света для остальных. Оно обнаружило слабое
место цыганки. Бессильные уязвить ее красоту, они набросились на ее
одежду.
- Что это тебе вздумалось, моя милая, - сказала Амлотта де Монмишель,
- шататься по улицам без шемизетки и косынки?
- А юбчонка такая короткая - просто ужас! - добавила Гайльфонтен.
- За ваш золоченый пояс, милочка, - довольно кисло проговорила
