перед тем исчезали под капризным узором ее пляски, архидьякон увидел че-
ловека, одетого в красное и желтое; он тоже хотел заработать несколько
серебряных монет и с этой целью прохаживался по кругу, упершись руками в
бока, запрокинув голову, с багровым лицом, вытянутой шеей и держа в зу-
бах стул. К этому стулу он привязал взятую напрокат у соседки кошку,
громко выражавшую испуг и неудовольствие.
- Владычица! - воскликнул архидьякон, когда фигляр, на лбу которого
выступили крупные капли пота, проносил мимо него пирамиду из кошки и
стула. - Чем занимается здесь Пьер Гренгуар?
Строгий голос архидьякона привел в такое замешательство бедного мало-
го, что он со всем своим сооружением потерял равновесие, и стул с кошкой
обрушился на головы кричавших истошными голосами зрителей.
Весьма вероятно, что Пьеру Гренгуару (это был он) пришлось бы дорого
поплатиться и за кошку и за ушибы и царапины, которые из-за него получи-
ли зрители, если бы он не поторопился, воспользовавшись суматохой,
скрыться в церкви, куда Клод Фролло знаком пригласил его следовать за
собой.
Внутри собора было пусто и сумрачно. Боковые приделы погрузились во
тьму, лампады мерцали, как звезды, - так глубок был мрак, окутывавший
своды. Лишь большая розетка фасада, разноцветные стекла которой купались
в лучах заката, искрилась в темноте, словно груда алмазов, отбрасывая
свой ослепительный спектр на другой конец нефа.
Пройдя немного вперед, отец Клод прислонился к одной из колонн и
пристально посмотрел на Гренгуара. Но это не был взгляд, которого боялся
Гренгуар, пристыженный тем, что такая важная и ученая особа застала его
в наряде фигляра. Во взоре священника не чувствовалось ни насмешки, ни
иронии: он был серьезен, спокоен и проницателен. Архидьякон первый нару-
шил молчание:
- Послушайте, мэтр Пьер, вы многое должны мне объяснить. Прежде все-
го, почему вас не было видно почти два месяца, а теперь вы появляетесь
на перекрестках и в премилом костюме, - нечего сказать! - наполовину
желтом, наполовину красном, словно кодебекское яблоко?
- Ваше высокопреподобие! - жалобным голосом заговорил Гренгуар, - это
действительно необычный наряд, и я чувствую себя в нем ничуть не лучше
кошки, которой надели бы на голову тыкву. Я сознаю, что с моей стороны
очень скверно подвергать сержантов городской стражи риску обработать
палками плечи философа-пифагорийца, скрывающегося под этой курткой. Но
что поделаешь, досточтимый учитель? Виноват в этом мой старый камзол,
подло покинувший меня в самом начале зимы под тем предлогом, что он раз-
лезается и что ему необходимо отправиться на покой в корзину тряпичника.
Что делать? Цивилизация еще не достигла той степени развития, когда мож-
но было бы расхаживать нагишом, как желал старик Диоген. Прибавьте к
этому, что дует очень холодный ветер и что январь - неподходящий месяц
для успешного продвижения человечества на эту новую ступень цивилизации.
Тут подвернулась мне вот эта куртка. Я взял ее и незамедлительно сбросил
мой старый черный кафтан, который для герметика, каковым я являюсь, был
далеко не герметически закрыт. И вот я, наподобие блаженного Генесия,
облачен в одежду жонглера. Что поделаешь? Это временное затмение моей
звезды. Приходилось же Аполлону пасти свиней у царя Адмета!
- Недурное у вас ремесло! - заметил архидьякон.
- Я совершенно согласен с вами, учитель, что гораздо почтеннее фило-
софствовать, писать стихи, раздувать пламя в горне или доставать его с
неба, нежели подымать на щит кошек. Поэтому-то, когда вы меня окликнули,
я почувствовал себя глупее, чем осел перед вертелом. Но что делать! Ведь
надо как-то перебиваться, а самые прекрасные александрийские стихи не
заменят зубам куска сыра бри. Недавно я сочинил в честь Маргариты
Фландрской известную вам эпиталаму, но город мне за нее не уплатил под
тем предлогом, что она недостаточно совершенна. Как будто можно было за
четыре экю сочинить трагедию Софокла! Я обречен был на голодную смерть.
К счастью, у меня оказалась очень крепкая челюсть, и я сказал ей: "Пока-
зывай твою силу и прокорми себя сама эквилибристическими упражнениями.
Ale te ipsam [93]". Шайка оборванцев, ставших моими добрыми приятелями,
научила меня множеству атлетических штук, и ныне я каждый вечер отдаю
моим зубам тот хлеб, который они в поте лица моего зарабатывают днем.
Оно, конечно, - concede, - я согласен, что это очень жалкое применение
моих умственных способностей и что человек не создан для того, чтобы всю
жизнь бить в бубен и запускать зубы в стулья. Но, достоуважаемый учи-
тель, нельзя просто существовать - нужно поддерживать свое существова-
ние.
Отец Клод слушал молча. Внезапно его глубоко запавшие глаза приняли
выражение такой проницательности и прозорливости, что Гренгуару показа-
лось, будто этот взгляд всколыхнул его душу до дна.
- Все это очень хорошо, мэтр Пьер, но почему вы очутились в обществе
цыганской плясуньи?
- Черт возьми! - ответил Гренгуар. - Да потому, что она моя жена, а я
ее муж.
Сумрачный взгляд священника загорелся.
- И ты на это решился, несчастный? - вскричал он, с яростью хватая
Гренгуара за руку. - Неужели бог настолько отступился от тебя, что ты
мог коснуться этой девушки?
- Если только это вас беспокоит, ваше высокопреподобие, - весь дрожа,
ответил Гренгуар, - то, клянусь спасением своей души, я никогда не при-
касался к ней.
- Так что же ты болтаешь о муже и жене?
Гренгуар поспешил вкратце рассказать все, о чем уже знает читатель: о
своем приключении во Дворе чудес и о своем венчанье с разбитой кружкой.
Но цыганка каждый вечер, как и в первый раз, ловко обманывает его надеж-
ды на брачную ночь.
- Это досадно, - заключил он, - но причина этого в том, что я имел
несчастье жениться на девственнице.
- Что вы этим хотите сказать? - спросил архидьякон, постепенно успо-
каиваясь во время рассказа Гренгуара.
- Это очень трудно вам объяснить, - ответил поэт, - это своего рода
суеверие. Моя жена, - как это объяснил мне один старый плут, которого у
нас величают герцогом египетским, - подкидыш или найденыш, что, впрочем,
одно и то же. Она носит на шее талисман, который, как уверяют, поможет
ей когда-нибудь отыскать своих родителей, но который утратит свою силу,
как только девушка утратит целомудрие. Отсюда следует, что мы оба оста-
емся в высшей степени целомудренными.
- Значит, мэтр Пьер, - спросил Клод, лицо которого прояснялось, - вы
полагаете, что к этой твари еще не прикасался ни один мужчина?
- Что может мужчина поделать против суеверия, отец Клод? Она это вби-
ла себе в голову. Полагаю, что монашеская добродетель, так свирепо себя
охраняющая, - большая редкость среди цыганских девчонок, которых вообще
легко приручить. Но у нее есть три покровителя: египетский герцог, взяв-
ший ее под свою защиту в надежде, вероятно, продать ее какому-нибудь
проклятому аббату; затем все ее племя, которое чтит ее, точно Богороди-
цу, и, наконец, крошечный кинжал, который плутовка носит всегда при се-
бе, несмотря на запрещение прево, и который тотчас же появляется у нее в
руках, как только обнимешь ее за талию Это настоящая оса, уверяю вас!
Архидьякон засыпал Гренгуара вопросами.
По мнению Гренгуара, Эсмеральда была безобидное и очаровательное су-
щество. Она - красавица, когда не строит свою гримаску. Наивная и
страстная девушка, не знающая жизни и всем увлекающаяся, она не имеет
понятия о различии между мужчиной и женщиной - вот она какая! Дитя при-
роды, она любит пляску, шум, жизнь под открытым небом; это женщинапчела
с невидимыми крыльями на ногах, живущая в каком-то постоянном вихре.
Своим характером она обязана бродячему образу жизни. Гренгуару удалось
узнать, что, еще будучи ребенком, она исходила Испанию и Каталонию
вплоть до Сицилии; он предполагал даже, что цыганский табор, в котором
она жила, водил ее в Алжирское царство, лежавшее в Ахайе, Ахайя же гра-
ничит с одной стороны с маленькой Албанией и Грецией, а с другой - с Си-
цилийским морем, этим путем в Константинополь. Цыгане, по словам Гренгу-
ара, были вассалами алжирского царя как главы всего племени белых мав-
ров. Но достоверно было лишь то, что во Францию Эсмеральда пришла в
очень юном возрасте через Венгрию. Из всех этих стран девушка вынесла
обрывки странных наречий, иноземные песни и понятия, которые превращают
ее речь в нечто пестрое, как и ее полупарижский, полуафриканский наряд.
Жители кварталов, которые она посещает, любят ее за жизнерадостность, за
приветливость, за живость, за пляски и песни. Она считает, что во всем
городе ее ненавидят два человека, о которых она нередко говорит с содро-
ганием: вретишница Роландовой башни, противная затворница, которая неиз-
вестно почему таит злобу на всех цыганок и проклинает бедную плясунью
всякий раз, когда та проходит мимо ее оконца, и какойто священник, кото-
рый при встрече с ней пугает ее своим взглядом и словами. Последняя под-
робность взволновала архидьякона, но Гренгуар не обратил на это внима-
ния, настолько двухмесячный промежуток времени успел изгладить из памяти
беззаботного поэта странные подробности того вечера, когда он впервые
встретил цыганку, и то обстоятельство, что при этом присутствовал ар-
хидьякон Впрочем, маленькая плясунья ничего не боится: она ведь не зани-
мается гаданьем, и потому ей нечего опасаться обвинений в колдовстве, за
что так часто судят цыганок. Гренгуар не был ей мужем, но он заменял ей
брата. В конце концов философ весьма терпеливо сносил эту форму платони-
ческого супружества. Как-никак, у него был кров и кусок хлеба. Каждое
утро он, чаще всего вместе с цыганкой, покидал воровской квартал и помо-
гал ей делать на перекрестках ежедневный сбор экю и мелких серебряных
монет; каждый вечер он возвращался с нею под общий кров, не препятство-
вал ей запирать на задвижку дверь своей каморки и засыпал сном праведни-
ка Если вдуматься, - утверждал он, - то это очень приятная жизнь, распо-
лагающая к мечтательности. К тому же, по совести говоря, философ не был
твердо убежден в том, что безумно влюблен в цыганку. Он почти так же лю-
бил и ее козочку. Это очаровательное животное, кроткое, умное, понятли-
вое, - словом, ученая козочка. В средние века такие ученые животные,
восхищавшие зрителей и нередко доводившие своих учителей до костра, были
весьма заурядным явлением. Но чудеса козочки с золотыми копытцами явля-
лись самой невинной хитростью. Гренгуар объяснил их архидьякону, и тот с
интересом выслушал все подробности. В большинстве случаев достаточно бы-
ло то так, то эдак повертеть бубном перед козочкой, чтобы заставить ее
проделать желаемый фокус. Обучила ее всему цыганка, обладавшая в этом
тонком деле столь необыкновенным талантом, что ей достаточно было двух
месяцев, чтобы научить козочку из отдельных букв складывать слово "Феб".
- "Феб"? - спросил священник. - Почему же "Феб"?
- Не знаю, - ответил Гренгуар. - Быть может, она считает, что это
слово обладает каким-то магическим, тайным свойством. Она часто вполго-
лоса повторяет его, когда ей кажется, что она одна.
- Вы уверены в том, что это слово, а не имя? - спросил Клод, проница-
тельным взором глядя на Гренгуара.
- Чье имя? - спросил поэт.
- Кто знает? - ответил священник.
- Вот что я думаю, ваше высокопреподобие! Цыгане отчасти огнепоклон-
ники и боготворят солнце Отсюда и взялось слово "Феб".
- Мне это не кажется столь ясным, как вам, мэтр Пьер.
- В сущности, меня это мало трогает. Пусть бормочет себе на здоровье
"Феб", сколько ей заблагорассудится. Верно только то, что Джали любит
меня уже почти так же, как и ее.
- Кто это Джали?
- Козочка.
Архидьякон подпер подбородок рукой и на мгновение задумался. Внезапно
он круто повернулся к Гренгуару.
