часов, который нарушил бы чистоту прекрасных линий фасада, но зато оста-
лась опоясывающая здание колоннада, под сенью которой в торжественные
дни церковных праздников может величественно продефилировать депутация
от биржевых маклеров и менял.
Все это, несомненно, великолепные памятники. К ним можно еще добавить
множество красивых, веселых и разнообразных улиц вроде улицы Риволи, и я
не теряю надежды, что когда-нибудь вид Парижа с воздушного шара явит то
богатство линий, то изобилие деталей, то многообразие, то не поддающееся
определению грандиозное в простом и неожиданное в прекрасном, что отли-
чает шахматную доску.
Но каким бы прекрасным вам ни показался современный Париж, восстано-
вите Париж XV столетия, воспроизведите его в памяти; посмотрите на белый
свет сквозь удивительный лес шпилей, башен и колоколен; разлейте по не-
объятному городу Сену, всю в зеленых и желтых переливах, более изменчи-
вую, чем змеиная кожа, вбейте в нее клинья островов, сожмите арками мос-
тов; четко вырежьте на голубом горизонте готический профиль старого Па-
рижа; заставьте в зимнем тумане цепляющемся за бесчисленные трубы, колы-
хаться его очертания; погрузите город в глубокий ночной мрак и полюбуй-
тесь прихотливой игрой теней и света в мрачном лабиринте зданий; бросьте
на него лунный луч, который неясно обрисует его и выведет из тумана
большие головы башен, или, не тронув светом этот черный силуэт, углубите
тени на бесчисленных спорых углах шпилей и коньков и заставьте его вне-
запно выступить более зубчатым, чем пасть акулы, на медном небе заката.
А теперь сравните.
Если же вы захотите получить от старого города впечатление, которого
современный Париж вам уже дать не может, то при восходе солнца, утром в
день большого праздника, на Пасху или на Троицу, взойдите на какое-ни-
будь высокое место, где бы столица была у вас перед глазами, и дождитесь
пробуждения колоколов. Вы увидите, как по сигналу, данному с неба, - ибо
подает его солнце, - сразу дрогнут тысячи церквей. Сначала это редкий,
перекидывающийся с одной церкви на другую перезвон, словно оркестранты
предупреждают друг друга о начале. Затем вы внезапно увидите, - иногда и
ухо обретает зрение, - увидите, как от каждой звонницы вздымается как бы
колонна звуков, облако гармонии. Сначала голос каждого колокола, подни-
мающийся в яркое утреннее небо, чист и поет как бы отдельно от других.
Потом, мало-помалу усиливаясь, голоса растворяются один в другом: они
смешиваются, они сливаются, они звучат согласно в великолепном оркестре.
Теперь это лишь густой поток звучащих колебаний, непрерывно изливающийся
из бесчисленных колоколен; он плывет, колышется, подпрыгивает, кружится
над городом и далеко разносит оглушительные волны своих раскатов.
А между тем это море созвучий отнюдь не хаотично. Несмотря на всю
свою ширину и глубину, о, но не утрачивает прозрачности; вы различаете,
как из каждой звонницы змеится согласный подбор колоколов: вы можете
расслышать диалог степенного большого колокола и крикливого тенорового;
вы различаете, как с одной колокольни на другую перебрасываются октавы;
вы видите, как они возносятся, легкие, окрыленные, пронзительные, исто-
чаемые серебряным колоколом, и как грузно падают разбитые, фальшивые ок-
тавы деревянного; вы наслаждаетесь богатой скользящей то вверх, то вниз
гаммой семи колоколов церкви св. Евстафия; вы видите, как в эту гармонию
вдруг невпопад врывается несколько ясных стремительных ноток и как, про-
мелькнув тремя-четырьмя ослепительными зигзагами, они гаснут, словно
молния. Там запевает аббатство Сен-Мартен, - голос этого певца резок и
надтреснут; ближе, в ответ ему, слышен угрюмый, зловещий голос Бастилии;
с другого конца к вам доносится низкий бас мощной башни Лувра. Величест-
венный хор колоколов Дворца правосудия шлет непрерывно во все концы лу-
чезарные трели, на которые через одинаковые промежутки падают тяжкие
удары набатного колокола Собора Парижской Богоматери, и трели сверкают,
точно искры на наковальне под ударами молота Порою до вас доносится в
разнообразных сочетаниях звон тройного набора колоколов церкви Сен-Жер-
мен-де-Пре. Время от времени это море божественных звуков расступается и
пропускает быструю, резкую музыкальную фразу с колокольни церкви Благо-
вещенья, и, разлетаясь, она сияет, как гроздь звездных алмазов. И смут-
но, приглушенно, из самых недр оркестра еле слышно доносится церковное
пение, которое словно испаряется сквозь поры сотрясаемых звуками сводов.
Эту оперу стоит послушать. Слитный гул, обычно стоящий над Парижем
днем, - это говор города; ночью - это его дыхание; а сейчас - город по-
ет. Прислушайтесь же к этому хору колоколов; присоедините к нему говор
полумиллионного населения, извечный ропот реки, непрерывные вздохи вет-
ра, торжественный отдаленный квартет четырех лесов, раскинувшихся по
гряде холмов на горизонте подобно исполинским трубам органов; смягчите
этой полутенью то, что в главной партии оркестра звучит слишком хрипло и
слишком резко, и скажите - есть ли в целом мире чтонибудь более пышное,
более радостное, более прекрасное и более ослепительное, чем это смяте-
ние колоколов и звонниц; чем это горнило музыки; чем эти десять тысяч
медных голосов, льющихся одновременно из каменных флейт высотою в триста
футов; чем этот город, превратившийся в оркестр, чем эта симфония, гудя-
щая, словно буря.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
I. Добрые души
За шестнадцать лет до описываемого нами события, в одно погожее воск-
ресное утро на Фоминой неделе, после обедни, в деревянные ясли, вделан-
ные в паперть Собора Парижской Богоматери, с левой стороны, против испо-
линского изображения святого Христофора, на которое с 1413 года взирала
коленопреклоненная каменная статуя мессира Антуана Дезесара до того вре-
мени, пока не додумались сбросить и святого и верующего, было положено
живое существо. По давнему обычаю на это деревянное ложе клали подкиды-
шей, взывая к общественному милосердию. Отсюда каждый, кто хотел, мог
взять его на призрение. Перед яслями стояла медная чаша для пожертвова-
ний.
Подобие живого существа, которое покоилось в утро Фомина воскресенья
1467 года от Рождества Христова на этой доске, возбуждало сильнейшее лю-
бопытство довольно внушительной группы зрителей, столпившихся около яс-
лей. В группе преобладали особы прекрасного пола, преимущественно - ста-
рухи.
Впереди, склонившись ниже всех над яслями, стояли четыре женщины. Су-
дя по их серым платьям монашеского покроя, они принадлежали к одной из
благочестивых общин. Я не вижу причин, почему бы истории не увековечить
для потомства имена этих четырех скромных и почтенных особ. Это были Аг-
неса ла Герм, Жеанна де ла Тарм, Генриетта ла Готьер и Гошера ла Виолет.
Все четыре были вдовы, все четыре - добрые души из братства Этьен-Одри,
вышедшие из дому с дозволения своей настоятельницы, чтобы послушать про-
поведь согласно уставу Пьера д'Эльи.
Впрочем, если в эту минуту славные сестры странноприимного братства и
соблюдали устав Пьера д'Эльи, то они, несомненно, с легким сердцем нару-
шали устав Мишеля де Браш и кардинала Пизанского, бесчеловечно предписы-
вающий им молчание.
- Что это такое, сестрица? - спросила Агнеса у Гошеры, рассматривая
крошечное существо, которое пищало и ежилось в яслях, испугавшись мно-
жества устремленных на него глаз.
- Что только с нами станется, если начали производить на свет таких
детей! - воскликнула Жеанна.
- Я мало что смыслю в младенцах, - заметила Агнеса, - но уверена, что
на этого и глядеть-то грешно.
- Это вовсе не младенец, Агнеса.
- Это полуобезьяна, - сказала Гошера.
- Это знамение, - вставила Генриетта ла Готьер.
- В таком случае, - сказала Агнеса, - это уже третье начиная с воск-
ресенья Крестопоклонной недели Ведь не прошло и недели, как случилось
чудо с тем нечестивцем, которого божественною своею силою покарала бого-
матерь Обервилье за его насмешки над пилигримами, а то было второе чудо
за последний месяц.
- Этот так называемый подкидыш просто гнусное чудовище, - сказала Же-
анна.
- И так вопит, что оглушит певчего, - продолжала Гошера. - Да замол-
чишь ли ты наконец, ревун?
- И подумать только, что архиепископ Реймский посылает такого урода
архиепископу Парижскому, - воскликнула ла Готьер, набожно сложив руки.
- По-моему, - сказала Агнеса ла Герм, - это животное, звереныш, сло-
вом, что-то нечестивое; его следует бросить либо в воду, либо в огонь.
- Надеюсь, никто не станет на него притязать, - сказала ла Готьер.
- Боже мой! - сокрушалась Агнеса. - Как мне жаль бедных кормилиц при-
юта для подкидышей, там на берегу, в конце улички, рядом с покоями епис-
копа! Каково-то им будет, когда придется кормить это маленькое чудовище!
Я бы предпочла дать грудь вампиру.
- Как она наивна, эта бедняжка ла Герм! - возразила Жеанна. - Да неу-
жели вы не видите, сестра, что этому маленькому чудовищу по крайней мере
четыре года и что ваша грудь покажется ему менее лакомой, чем кусок жар-
кого?
Действительно, это "маленькое чудовище" (назвать его как-нибудь иначе
мы тоже не решаемся) не было новорожденным младенцем. Это был какой-то
угловатый, подвижный комочек, втиснутый в холщовый мешок, помеченный
инициалами Гильома Шартье, бывшего в то время парижским епископом. Из
мешка торчала голова. Голова эта была безобразна. Особенно обращали на
себя внимание копна рыжих волос, один глаз, рот и зубы. Из глаза текли
слезы, рот орал, зубы, казалось, вот-вот в кого-нибудь вонзятся, а все
тело извивалось в мешке к великому удивлению толпы, которая все росла и
росла.
Госпожа Алоиза Гонделорье, богатая и знатная женщина, державшая за
руку хорошенькую девочку лет шести и волочившая за собой длинный вуаль,
прикрепленный к золотому рогу высокого головного убора, проходя мимо яс-
лей, остановилась посмотреть на несчастное создание, а ее очаровательное
дитя, Флерде-Лис де Гонделорье, разодетая в шелк и бархат, водя хоро-
шеньким пальчиком по прибитой к яслям доске, с трудом разбирала на ней
надпись: "Подкидыши".
- Я думала, сюда кладут только детей! - проговорила дама и, с отвра-
щением отвернувшись, направилась к двери, бросив в чашу для пожертвова-
ний звякнувший среди медных монет серебряный флорин, что вызвало изумле-
ние у бедных сестер общины ЭтьенОдри.
Минуту спустя показался важный, ученый Робер Мистриколь, королевский
протонотариус, державший в одной руке громадный требник, а другою под-
держивавший свою супругу (урожденную Гильометту ла Мерее), - он шел меж-
ду двумя своими руководителями: духовным и светским.
- Подкидыш! - сказал он, взглянув на ясли. - Найденный, вероятно, на
берегу Флегетона!
- У него только один глаз, а другой закрыт бородавкой, - заметила
Гильометта.
- Это не бородавка, - возразил Робер Мистриколь, - а яйцо, которое
заключает в себе подобного же демона, в котором, в свою очередь, заложе-
но другое маленькое яйцо, содержащее в себе еще одного дьявола, и так
далее.
- Откуда вам это известно? - спросила Гильометта ла Мерее.
- Я это знаю достоверно, - ответил протонотариус.
- Господин протонотариус! - обратилась к нему Гошера. - Как вы думае-
те, что предвещает этот мнимый подкидыш?
- Величайшие бедствия, - ответил Мистриколь.
- О боже! Уж и без того в прошлом году свирепствовала чума, а теперь
люди говорят, будто в Арфле собирается высадиться английское войско! -
воскликнула какая-то старуха в толпе.
- Это может помешать королеве в сентябре приехать в Париж, - подхва-
тила другая, - а торговля и так идет из рук вон плохо!
- По моему мнению, - воскликнула Жеанна де ла Тарм, - для парижского
простонародья было бы гораздо лучше, если бы этого маленького колдуна
бросили не в ясли, а на вязанку хвороста.
- На великолепную пылающую вязанку хвороста! - добавила старуха.
