четвертый, совсем крошка, сидел в грязи; его совсем не было видно за
котлом, который он скреб черепицей, извлекая из него звуки, от коих
Страдивариус упал бы в обморок.
Возле костра возвышалась бочка, а на бочке восседал нищий. Это был
король на троне.
Трое бродяг, державших Гренгуара, подтащили его к бочке, и на одну
минуту дикий разгул затих, только ребенок продолжал скрести в котле.
Гренгуар не смел вздохнуть, не смел поднять глаза.
- Hombre, quila lu sombrero! [29] - сказал один из трех плутов, и,
прежде чем Гренгуар успел сообразить, что это могло означать, с него
стащили шляпу. Это была плохонькая шляпенка, но она могла еще пригодить-
ся и в солнце и в дождь. Гренгуар вздохнул.
Король с высоты своей бочки спросил:
- Это что за прощелыга?
Гренгуар вздрогнул. Этот голос, измененный звучащей в нем угрозой,
все же напоминал ему другой голос - тот, который нынче утром нанес пер-
вый удар его мистерии, прогнусив во время представления: "Подайте Христа
ради!" Гренгуар поднял глаза. Перед ним действительно был Клопен
Труйльфу.
Несмотря на знаки королевского достоинства, на Клопене Труйльфу было
все то же рубище. Но язва на его руке уже исчезла. Он держал плетку из
сыромятных ремней, употреблявшуюся в те времена пешими стражниками, что-
бы оттеснять толпу, и носившую название "метелки". Голову! Клопена вен-
чал убор с подобием валика вместо полей, так что трудно было разобрать,
детская это шапочка или царская корона.
Узнав в короле Двора чудес нищего из большой залы Дворца, Гренгуар,
сам не зная почему, приободрился.
- Мэтр... - пробормотал он. - Монсеньор... Сир... Как вас прикажете
величать? - вымолвил он, наконец, достигнув постепенно высших титулов и
не зная, вознести его еще выше или же спустить с этих высот.
- Величай меня, как угодно, - монсеньор, ваше величество или прия-
тель. Только не мямли. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
"В свое оправдание? - подумал Гренгуар. - Плохо дело".
- Я тот самый, который нынче утром... - запинаясь, начал он.
- Клянусь когтями дьявола, - перебил его Клопен, - назови свое имя,
прощелыга, и все! Слушай. Ты находишься в присутствии трех могуществен-
ных властелинов: меня, Клопена Труйльфу, короля Алтынного, преемника ве-
ликого кесаря, верховного властителя королевства Арго; Матиаса Гуниади
Спикали, герцога египетского и цыганского, - вон того желтолицого стари-
ка, у которого голова обвязана тряпкой, - и Гильома Руссо, императора
Галилеи, - того толстяка, который нас не слушает и обнимает потаскуху.
Мы твои судьи. Ты проник в царство Арго, не будучи его подданным, ты
преступил законы нашего города. Если ты не деловой парень, не христарад-
ник или погорелец, что на наречии порядочных людей значит вор, нищий или
бродяга, то должен понести за это наказание. Кто ты такой? Оправдывайся!
Скажи свое звание.
- Увы! - ответил Гренгуар. - Я не имею чести состоять в их рядах. Я
автор...
- Довольно! - не дав ему договорить, отрезал Труйльфу. - Ты будешь
повешен. Это очень несложно, достопочтенные граждане! Как вы обращаетесь
с нами, когда мы попадаем в ваши руки, так и мы обращаемся с вами здесь
у себя. Закон, применяемый вами к бродягам, бродяги применяют к вам. Ес-
ли он жесток, то это ваша вина. Надо же иногда полюбоваться на гримасу
порядочного человека в пеньковом ожерелье; это придает виселице нечто
благородное. Ну, пошевеливайся, приятель! Раздай-ка поживей свое тряпье
вот этим барышням. Я прикажу тебя повесить на потеху бродягам, а ты по-
жертвуй им на выпивку свой кошелек. Если тебе необходимо поханжить, то у
нас среди другого хлама есть отличный каменный бог-отец, которого мы ук-
рали в церкви Сен-Пьер-о-Беф. В твоем распоряжении четыре минуты, чтобы
навязать ему свою душу.
Эта речь звучала устрашающе.
- Здорово сказано, клянусь душой! - воскликнул царь галилейский, раз-
бивая свою кружку, чтобы подпереть черепком ножку стола. - Право, Клопен
Труйльфу проповедует не хуже святейшего папы!
- Всемилостивейшие императоры и короли! - хладнокровно заговорил
Гренгуар (каким-то чудом он снова обрел самоуверенность, и в голосе его
звучала решимость). - Опомнитесь! Я Пьер Гренгуар, поэт, автор той самой
мистерии, которую нынче утром представляли в большой зале Дворца.
- А! Так это ты! - воскликнул Клопен. - Я тоже там был, ей-богу! Ну,
дружище, если ты докучал нам утром, это еще не резон для того, чтобы ми-
ловать тебя вечером!
"Нелегко мне будет вывернуться", - подумал Гренгуар, но тем не менее
предпринял еще одну попытку.
- Не понимаю, почему, - сказал он, - поэты не причислены к нищенству-
ющей братии. Бродягой был Эзоп, нищим был Гомер, вором был Меркурий...
- Ты что нам зубы-то заговариваешь своей тарабарщиной? - заорал Кло-
пен. - Тьфу, пропасть! Дай себя повесить, не кобенься!
- Простите, всемилостивейший король, - молвил Гренгуар, упорно отста-
ивая свои позиции. - Об этом стоит подумать... одну минуту. Выслушайте
меня... Ведь не осудите же вы меня, не выслушав...
Но его тихий голос был заглушен раздававшимся вокруг него шумом.
Мальчик с еще большим остервенением скреб котел, а в довершение всего
какая-то старуха поставила на раскаленный таган полную сковороду сала,
трещавшего на огне, словно орава ребятишек, преследующая карнавальную
маску.
Посовещавшись с герцогом египетским и вдребезги пьяным галилейским
царем, Клопен Труйльфу пронзительно крикнул толпе:
- Молчать!
Но так как ни котел, ни сковорода не внимали ему и продолжали свой
дуэт, то, соскочив с бочки, он одной ногой дал пинка котлу, который от-
катился шагов на десять от ребенка, а другой спихнул сковородку, причем
все сало опрокинулось в огонь, и снова величественно взгромоздился на
свой трон, не обращая внимания ни на заглушенные всхлипывания ребенка,
ни на воркотню старухи, чей ужин сгорал великолепным белым пламенем.
Труйльфу подал знак, и герцог, император, мазурики и домушники выст-
роились полумесяцем, в центре которого стоял Гренгуар, все еще находив-
шийся под крепкой охраной. Это было полукружие из лохмотьев, рубищ, ми-
шуры, вил, топоров, голых здоровенных рук, дрожавших от пьянства ног,
мерзких, осовелых, отупевших рож. Во главе этого "круглого стола" нище-
ты, словно дож этого сената, словно король этого пэрства, словно папа
этого конклава, возвышался Клопен Труйльфу, - прежде всего благодаря вы-
соте своей бочки, а затем благодаря грозному и свирепому высокомерию,
которое, зажигая его взор, смягчало в его диком обличье животные черты
разбойничьей породы. Это была голова вепря среди свиных рыл.
- Послушай! - обратился он к Гренгуару, поглаживая жесткой рукой свой
уродливый подбородок. - Я не вижу причины, почему бы нам тебя не пове-
сить. Правда, тебе это, по-видимому, противно, но это вполне понятно:
вы, горожане, к этому не привыкли и воображаете, что это невесть что!
Впрочем, мы тебе зла не желаем. Вот тебе средство выпутаться. Хочешь
примкнуть к нашей братии?
Легко представить себе, какое действие произвело это предложение на
Гренгуара, уже утратившего надежду сохранить свою жизнь и готового сло-
жить оружие. Он живо ухватился за него.
- Конечно, хочу, еще бы! - воскликнул он.
- Ты согласен вступить в братство коротких клинков? - продолжал Кло-
пен.
- Да, именно в братство коротких клинков, - ответил Гренгуар.
- Признаешь ли ты себя членом общины вольных горожан? - спросил ко-
роль Алтынный.
- Да, признаю себя членом общины вольных горожан.
- Подданным королевства Арго?
- Да.
- Бродягой?
- Бродягой.
- От всей души.
- Имей в виду, - заметил король, - что все равно ты будешь повешен.
- Черт возьми! - воскликнул поэт.
- Разница заключается в том, - невозмутимо продолжал Клопен, - что ты
будешь повешен несколько позже, более торжественно, за счет славного го-
рода Парижа, на отличной каменной виселице и порядочными людьми. Это
все-таки утешение.
- Да, конечно, - согласился Гренгуар.
- У тебя будут и другие преимущества. В качестве вольного горожанина
ты не должен будешь платить ни за чистку и освещение улиц, ни жертвовать
в пользу бедных, а каждый парижанин вынужден это делать.
- Аминь, - ответил поэт, - я согласен. Я бродяга, арготинец, вольный
горожанин, короткий клинок и все, что вам угодно. Всем этим я был уже
давно, ваше величество, король Алтынный, ибо я философ. А, как вам из-
вестно, et omma in philosophia, omnes in philosopho contmentur [30].
Король Алтынный насупился.
- За кого ты меня принимаешь, приятель? Что ты там болтаешь на арго
венгерских евреев? Я не говорю по-еврейски. Я больше не граблю, я выше
этого, я убиваю. Перерезать горло - да, а срезать кошелек - нет!
Гренгуар силился вставить какие-то оправдания в этот поток слов, ко-
торым гнев придавал все большую отрывистость.
- Простите меня, ваше величество, - бормотал он, - я говорил по-латы-
ни, а не по-еврейски.
- А я тебе говорю, - с запальчивостью возразил Клопен, - что я не ев-
рей, и прикажу тебя повесить, отродье синагоги, вместе вот с этим нич-
тожным иудейским торгашом, который торчит рядом с тобой и которого я на-
деюсь вскоре увидеть пригвожденным к прилавку, как фальшивую монету!
С этими словами он указал пальцем на низенького бородатого венгерско-
го еврея, который докучал Гренгуару своим facitote caritatem [31], а те-
перь, не разумея иного языка, изумленно взирал на короля Алтынного, не
понимая, чем вызвал его гнев.
Наконец, его величество Клопен успокоился.
- Итак, прощелыга, - обратился он к нашему поэту, - ты хочешь стать
бродягой?
- Конечно, - ответил поэт.
- Хотеть - этого еще мало, - грубо ответил Клопен. - Хорошими намере-
ниями похлебки не, сдобришь, с ними разве только в рай попадешь. Но рай
и Арго - вещи разные. Чтобы стать арготинцем, надо доказать, что ты на
что-нибудь годен. Вот попробуй, обшарь чучело.
- Я обшарю кого вам будет угодно, - ответил Гренгуар.
Клопен подал знак. Несколько арготинцев вышли из полукруга и вскоре
вернулись. Они притащили два столба с лопатообразными подпорками у осно-
вания, которые придавали им устойчивость, и с поперечным брусом сверху.
Все в целом представляло прекрасную передвижную виселицу, и Гренгуар
имел удовольствие видеть, как ее воздвигли перед ним в мгновение ока.
Все в этой виселице было в исправности, даже веревка, грациозно качавша-
яся под перекладиной.
"Зачем они все это мастерят?" - с некоторым беспокойством подумал
Гренгуар.
Звон колокольчиков, раздавшийся в эту минуту, положил конец его тре-
воге. Звенело чучело, подвешенное бродягами за шею к виселице: это было
нечто вроде вороньего пугала, наряженного в красную одежду и увешанного
таким множеством колокольчиков и бубенчиков, что их хватило бы на укра-
шение упряжки тридцати кастильских мулов. Некоторое время, пока веревка
раскачивалась, колокольчики звенели, затем стали постепенно затихать и,
когда чучело, подчиняясь закону маятника, вытеснившего водяные и песоч-
ные часы, повисло неподвижно, совсем замолкли.
Клопен указал Гренгуару на старую, расшатанную скамью, стоявшую под
чучелом:
- Ну, влезай!
- Черт побери! - воспротивился Гренгуар. - Ведь я могу сломать себе
шею. Ваша скамейка хромает, как двустишие Марциала: размер одной ноги у
нее - гекзаметр, другой - пентаметр.
- Влезай! - повторил Клопен.
Гренгуар взобрался на скамью и, пробалансировав, обрел, наконец, рав-
новесие.
- А теперь, - продолжал король Арго, - зацепи правой ногой левое ко-
лено и стань на носок левой ноги.
- Ваше величество! - взмолился Гренгуар. - Вы непременно хотите, что-
бы я повредил себе что-нибудь.
Клопен покачал головой.
- Послушай, приятель, ты слишком много болтаешь! Вот в двух словах,
