ние.
- Замолчишь ли ты, чертова стрекоза? - послышалось из того же темного
угла площади.
Бедная "стрекоза" умолкла. Гренгуар заткнул себе уши.
- О проклятая старая пила, разбившая лиру! - воскликнул он.
Зрители тоже ворчали.
- К черту вретишницу! - возмущались многие.
Старое незримое пугало могло бы дорого поплатиться за свои нападки на
цыганку, если бы в эту минуту внимание толпы не было отвлечено процесси-
ей шутовского папы, успевшей обежать улицы и хлынувшей теперь с факелами
и шумом на площадь.
Эта процессия, которую читатель наблюдал, когда она выходила из Двор-
ца, дорогой установила порядок и вобрала в себя всех мошенников, без-
дельников, воров и бродяг Парижа. Прибыв на Гревскую площадь, она являла
собою зрелище поистине внушительное.
Впереди двигались цыгане. Во главе их, направляя и вдохновляя шест-
вие, ехал верхом на коне цыганский герцог в сопровождении своих пеших
графов; за ними беспорядочной толпой следовали цыгане и цыганки, таща на
спине ревущих детей; и все - герцог, графы и чернь - были в отрепьях и
мишуре. За цыганами двигались подданные королевства "Арго", то есть все
воры Франции, разделенные по рангам на несколько отрядов; первыми шли
самые низшие по званию. По четыре человека в ряд, со всевозможными зна-
ками отличия соответственно их ученой степени в области этой особой нау-
ки, проследовало множество калек - хромых и одноруких: карманников, бо-
гомольцев, эпилептиков, скуфейников, христарадников, котов, шатунов, де-
ловых ребят, хиляков, погорельцев, банкротов, забавников, форточников,
мазуриков и домушников, - если перечислить их всех, то это утомило бы
самого Гомера. В центре конклава мазуриков и домушников можно было с
трудом различить короля Арго, великого кесаря, сидевшего на корточках в
тележке, которую тащили две большие собаки. Вслед за подданными короля
Арго шли люди царства галилейского. Впереди бежали дерущиеся и выплясы-
вающие пиррический танец скоморохи, за ними величаво выступал Гильом
Руссо, царь галилейский, облаченный в пурпурную, залитую вином хламиду,
окруженный своими жезлоносцами, клевретами и писцами счетной палаты. Под
звуки достойной шабаша музыки шествие замыкала корпорация судебных пис-
цов в черных мантиях, несших украшенные цветами "майские ветви" и
большие желтые восковые свечи. В самом центре этой толпы самые знатные
члены братства шутов несли на плечах носилки, на которых было больше
свечей, чем на раке св. Женевьевы во время эпидемии чумы. А на носилках,
облаченный в мантию и митру, с посохом в руке, блистал вновь избранный
папа шутов - звонарь Собора Парижской Богоматери, Квазимодо-горбун.
У каждого отряда этой причудливой процессии была своя музыка. Цыгане
били в балафосы и африканские тамбурины. Народ "арго", не очень музы-
кальный, все еще придерживался виолы, пастушьего рожка и старинной рюбе-
бы XII столетия. Царство галилейское не намного опередило их: в его ор-
кестре с трудом можно было различить звук жалкой ребеки - скрипки мла-
денческой поры искусства, имевшей всего три тона. Зато все музыкальное
богатство эпохи разворачивалось в великолепной какофонии, звучавшей вок-
руг папы шутов. И все же оно заключалось лишь в ребеках верхнего, сред-
него и нижнего регистров, если не считать множества флейт и медных
инструментов. Увы! - нашим читателям уже известно, что это был оркестр
Гренгуара.
Трудно изобразить горделивую и благоговейную радость, которая все
время, пока процессия двигалась от Дворца к Гревской площади, освещала
безобразное и печальное лицо Квазимодо. Впервые испытывал он восторг
удовлетворенного самолюбия. До сей поры он знал лишь унижение, презрение
к своему званию и отвращение к своей особе. Невзирая на глухоту, он, как
истинный папа, смаковал приветствия толпы, которую ненавидел за ее нена-
висть к себе. Нужды нет, что его народ был лишь сбродом шутов, калек,
воров и нищих! Все же это был народ, а он его властелин. И он принимал
за чистую монету эти насмешливые рукоплескания, эти озорные знаки почте-
ния, в которых, надо сознаться, выражался и самый настоящий страх. Ибо
горбун был силен, ибо кривоногий был ловок, ибо глухой был свиреп, а эти
три качества укрощают насмешников.
Но едва ли вновь избранный папа шутов отдавал себе ясный отчет в
чувствах, какие испытывал он сам, и в тех, какие внушал другим. Дух,
обитавший в его убогом теле, был столь же убог и несовершенен. Поэтому
все, что переживал горбун в эти мгновения, оставалось для него неопреде-
ленным, сбивчивым и смутным. Только источник радости бил в нем все
сильнее, и все больше овладевало им чувство гордости. Его жалкое и угрю-
мое лицо, казалось, сияло.
И вдруг, к изумлению и ужасу толпы, в ту минуту, когда упоенного ве-
личием Квазимодо торжественно проносили мимо "Дома с колоннами", к нему
из толпы бросился какой-то человек и гневным движением вырвал у него из
рук деревянный позолоченный посох - знак его шутовского папского досто-
инства.
Этот смельчак был тот самый незнакомец с облысевшим лбом, который
только что, вмешавшись в толпу, окружавшую цыганку, напугал бедную де-
вушку угрозами и злобными выкриками. На нем была одежда духовного лица.
Как только он отделился от толпы, Гренгуар, который ранее не приметил
его, тотчас же его узнал.
- Ба! - удивленно воскликнул он. - Да это мой учитель герметики, отец
Клод Фролло, архидьякон! Какого черта ему нужно от этого отвратительного
кривого? Ведь тот его сейчас сожрет!
И действительно, в толпе послышался крик ужаса. Страшилище Квазимодо
ринулся с носилок; женщины отвернулись, чтобы не видеть, как он растер-
зает архидьякона.
Одним скачком Квазимодо бросился к священнику, взглянул на него и
упал перед ним на колени.
Архидьякон сорвал с него тиару, сломал посох, разорвал мишурную ман-
тию.
Квазимодо, по-прежнему коленопреклоненный, потупил голову, сложил ру-
ки. Затем между ними завязался странный разговор на языке знаков и жес-
тов, - ни тот, ни другой не произносили ни слова. Архидьякон стоял вып-
рямившись, гневный, грозный, властный; Квазимодо распростерся перед ним,
смиренный, молящий. А между тем Квазимодо мог бы раздавить священника
одним пальцем.
Наконец, тряхнув Квазимодо за его мощное плечо, архидьякон жестом
приказал ему встать и следовать за ним. Квазимодо встал.
Но тут братство шутов, очнувшись от изумления, решило вступиться за
своего внезапно развенчанного папу Цыгане, арготинцы и вся корпорация
судейских писцов, визжа, окружили священника.
Квазимодо заслонил его собою, сжал свои атлетические кулаки и, скре-
жеща зубами, как разъяренный тигр, оглядел нападающих.
Священник все с той же суровой важностью сделал знак Квазимодо и мол-
ча удалился.
Квазимодо шел впереди, расталкивая толпу, заграждавшую им путь.
Когда они пробрались сквозь толпу и перешли через площадь, туча любо-
пытных и зевак повалила вслед за ними. Квазимодо, заняв место в арьер-
гарде, двинулся за архидьяконом. Приземистый, взлохмаченный, чудовищный,
настороженный, свирепый, облизывая свои кабаньи клыки, рыча, точно дикий
зверь, он одним движением или взглядом отбрасывал толпу назад.
Архидьякон и Квазимодо свернули в узкую темную уличку, и туда никто
уже не посмел следовать за ними, ибо одна мысль о скрежещущем зубами
Квазимодо преграждала туда доступ.
- Чудеса! - пробормотал Гренгуар. - Но где же, черт возьми, мне поу-
жинать?
IV. Неудобства, каким подвергаешься, преследуя вечером хорошенькую
женщину
Гренгуар пошел наугад вслед за цыганкой. Он видел, как она со своей
козочкой направилась по улице Ножовщиков, и тоже свернул туда.
"Почему бы и нет?" - подумал он.
Гренгуар, искушенный философ парижских улиц, заметил, что мечта-
тельное настроение чаще всего приходит, когда преследуешь хорошенькую
женщину, не зная, куда она держит путь. В этом добровольном отречении от
своей свободной воли, в этом подчинении своей прихоти прихоти другого,
который об этом даже не подозревает, таится смесь фантастической незави-
симости и слепого подчинения, - нечто среднее между рабством и свободою,
и это пленяло Гренгуара, наделенного крайне неустойчивым, нерешительным
и сложным умом, который совмещал все крайности, беспрестанно колебался
между всеми человеческими склонностями и подавлял одну при помощи дру-
гой. Он охотно сравнивал себя с гробом Магомета, который притягивается
двумя магнитами в противоположные стороны и вечно колеблется между высью
и бездной, между небесами и мостовой, между падением и взлетом, между
зенитом и надиром.
Если бы Гренгуар жил в наше время, какое почетное место занял бы он
между классиками и романтиками!
Но он не был первобытным человеком и не мог бы прожить триста лет, а
жаль! Его отсутствие создает пустоту, которая особенно сильно ощущается
именно в наши дни.
Одним словом, человек, не знающий, где ему переночевать, охотно сле-
дует за прохожими (особенно за женщинами), а Гренгуар был большим люби-
телем такого рода приключений.
Итак, он задумчиво брел за девушкой, а та, видя, что горожане расхо-
дятся по домам и что таверны, единственные торговые заведения, открытые
в этот день, запираются, ускоряла шаг и торопила свою козочку.
"Есть же у нее какой-нибудь кров, - думал Гренгуар, - а у цыганок
доброе сердце. Кто знает?.."
Многоточие, которое он мысленно поставил после этого вопроса, таило в
себе некую соблазнительную мысль.
Время от времени, проходя мимо горожан, запиравших за собой двери, он
улавливал долетавшие до него обрывки разговоров, которые разбивали цепь
его веселых предположений.
Вот встретились на улице два старика:
- Знаете, мэтр Тибо Ферникль, а ведь холодно! (Гренгуар знал об этом
с самого начала зимы.)
- Еще как холодно, мэтр Бонифаций Дизом! Видно, нам опять предстоит
такая же лютая зима, как три года назад, в восьмидесятом году, когда вя-
занка дров стоила восемь солей!
- Это, мэтр Тибо, пустяки по сравнению с зимой тысяча четыреста
седьмого года, когда морозы продолжались с самого Мартынова дня и до
Сретения, да такие крепкие, что у секретаря судебной палаты через каждые
три слова замерзали на пере чернила! Из-за этого нельзя было вести про-
токол.
Поодаль, стоя с зажженными свечами, потрескивавшими от тумана, у отк-
рытых окон, переговаривались две соседки:
- Вам, госпожа Ла-Будрак, рассказывал супруг о несчастном случае?
- Нет, госпожа Тюркан. А что такое?
- Лошадь господина нотариуса Шатле Жиля Годена испугалась фламандцев
с их свитой и сбила с ног Филиппе Аврилло, который живет при монастыре
целестинцев.
- Да что вы?
- Истинная правда.
- Лошадь горожанина! Слыханное ли это дело? Добро бы кавалерийская
лошадь!
Оба окна захлопнулись. Но нить мыслей Гренгуара была оборвана.
К счастью, он вскоре нашел и без труда связал ее концы благодаря цы-
ганке и Джали, которые попрежнему шли впереди него. Его восхищали кро-
шечные ножки, изящные формы, грациозные движения этих двух хрупких, неж-
ных и прелестных созданий, почти сливавшихся в его воображении. Своим
взаимопониманием и дружбой они напоминали ему девушек, а легкостью, под-
вижностью и проворством - козочек.
Между тем улицы с каждой минутой становились темнее и безлюднее. Дав-
но прозвучал сигнал гасить огни, и теперь лишь изредка попадался на ули-
це прохожий или мелькал в окне огонек. Гренгуар, следуя за цыганкой, по-
пал в запутанный лабиринт переулков, перекрестков и глухих тупиков, рас-
положенных вокруг старинного кладбища Невинных и похожих на запутанный
кошкой клубок. "Этим улицам не хватает логики", - подумал Гренгуар, сби-
тый с толку бесчисленными поворотами, приводившими его на то же место.
Девушке, очевидно, хорошо была знакома эта дорога, и она двигалась уве-
