- Ах вот что? - сказала Лиенарда.
Последовало короткое молчание. Неизвестный прервал его:
- Это совершенно новая моралитэ, ее еще ни разу не представляли.
- Значит, это не та, которую играли два года тому назад, в день при-
бытия папского посла, когда три хорошенькие девушки изображали...
- Сирен, - подсказала Лиенарда.
- Совершенно обнаженных, - добавил молодой человек.
Лиенарда стыдливо опустила глазки. Жискета, взглянув на нее, последо-
вала ее примеру. Незнакомец, улыбаясь, продолжал:
- То было очень занятное зрелище. А нынче будут представлять морали-
тэ, написанную в честь принцессы Фландрской.
- А будут петь пасторали? - спросила Жискета.
- Фи! - сказал незнакомец. - В моралитэ? Не нужно смешивать разные
жанры. Будь это шутливая пьеса, тогда сколько угодно!
- Жаль, - проговорила Жискета. - А в тот день мужчины и женщины вок-
руг фонтана Понсо разыгрывали дикарей, сражались между собой и принимали
всякие позы, когда пели пасторали и мотеты.
- Что годится для папского посла, то не годится для принцессы, - сухо
заметил незнакомец.
- А около них, - продолжала Лиенарда, - было устроено состязание на
духовых инструментах, которые исполняли возвышенные мелодии.
- А чтоб гуляющие могли освежиться, - подхватила Жискета, - из трех
отверстий фонтана били вино, молоко и сладкая настойка. Пил кто только
хотел.
- А не доходя фонтана Понсо, близ церкви Пресвятой Троицы, - продол-
жала Лиенарда, - показывали пантомиму Страсти господни.
- Отлично помню! - воскликнула Жискета. - Господь бог на кресте, а
справа и слева разбойники.
Тут болтушки, разгоряченные воспоминаниями о дне прибытия папского
посла, затрещали наперебой:
- А немного подальше, близ ворот Живописцев, были еще какие-то наряд-
но одетые особы.
- А помнишь, как охотник около фонтана Непорочных под оглушительный
шум охотничьих рогов и лай собак гнался за козочкой?
- А у парижской бойни были устроены подмостки, которые изображали
дьепскую крепость!
- Помнишь, Жискета: едва папский посол проехал, как эту крепость взя-
ли приступом и всем англичанам перерезали глотки?
- У ворот Шатле тоже были прекрасные актеры!
- И на мосту Менял, который к тому же был весь обтянут коврами!
- А как только посол проехал, то с моста выпустили в воздух более
двух тысяч всевозможных птиц. Как это было красиво, Лиенарда.
- Сегодня будет еще лучше! - перебил их наконец нетерпеливо внимавший
им собеседник.
- Вы ручаетесь, что это будет прекрасная мистерия? - спросила Жиске-
та.
- Ручаюсь, - сказал он и слегка напыщенным тоном добавил: - Я автор
этой мистерии, сударыни!
- В самом деле? - воскликнули изумленные девушки.
- В самом деле, - приосанившись, ответил поэт. - То есть нас двое:
Жеан Маршан, который напилил досок и сколотил театральные подмостки, и
я, который написал пьесу. Меня зовут Пьер Гренгуар.
Едва ли сам автор "Сида" с большей гордостью произнес бы: "Пьер Кор-
нель".
Читатели могли заметить, что с той минуты, как Юпитер скрылся за ков-
ром, и до того мгновения, как автор новой моралитэ столь неожиданно ра-
зоблачил себя, вызвав простодушное восхищение Жискеты и Лиенарды, прошло
немало времени. Любопытно, что вся эта возбужденная толпа теперь ожидала
начала представления, благодушно положившись на слово комедианта. Вот
новое доказательство той вечной истины, которая и доныне каждый день
подтверждается в наших театрах: лучший способ заставить публику терпели-
во ожидать начала представления - это уверить ее, что спектакль начнется
незамедлительно.
Однако школяр Жеан не дремал.
- Эй! - закричал он, нарушив спокойствие, сменившее сумятицу ожида-
ния. - Юпитер! Госпожа богородица! Чертовы фигляры! Вы что же, издевае-
тесь над нами, что ли? Пьесу! Пьесу! Начинайте, не то мы начнем сначала!
Этой угрозы было достаточно.
Из глубины деревянного сооружения послышались звуки высоких и низких
музыкальных инструментов, ковер откинулся. Из-за ковра появились четыре
нарумяненные, пестро одетые фигуры. Вскарабкавшись по крутой театральной
лестнице на верхнюю площадку, они выстроились перед зрителями в ряд и
отвесили по низкому поклону; оркестр умолк. Мистерия началась.
Воцарилось благоговейное молчание и, вознагражденные щедрыми рукоп-
лесканиями за свои поклоны, четыре действующих лица начали декламировать
пролог, от которого мы охотно избавляем читателя. К тому же, как нередко
бывает и в наши дни, публику больше развлекали костюмы действующих лиц,
чем исполняемые ими роли; и это было справедливо. Все четверо были одеты
в наполовину желтые, наполовину белые костюмы; одежда первого была сшита
из золотой и серебряной парчи, второго - из шелка, третьего - из шерсти,
четвертого - из полотна. Первый в правой руке держал шпагу, второй - два
золотых ключа, третий - весы, четвертый - заступ. А чтобы помочь тем ту-
годумам, которые, несмотря на всю ясность этих атрибутов, не поняли бы
их смысла, на подоле парчового одеяния большими черными буквами было вы-
шито: "Я - дворянство", на подоле шелкового: "Я - духовенство", на подо-
ле шерстяного: "Я - купечество", на подоле льняного: "Я - крестьянство".
Внимательный зритель мог без труда различить среди них две аллегоричес-
кие фигуры мужского пола - по более короткому платью и по островерхим
шапочкам, и две женского пола - по длинным платьям и капюшонам на голо-
ве.
Лишь очень неблагожелательно настроенный человек не уловил бы за поэ-
тическим языком пролога того, что Крестьянство состояло в браке с Купе-
чеством, а Духовенство - с Дворянством и что обе счастливые четы сообща
владели великолепным золотым дельфином [12], которого решили присудить
красивейшей женщине мира. Итак, они отправились странствовать по свету,
разыскивая эту красавицу. Отвергнув королеву Голконды, принцессу Трапе-
зундскую, дочь великого хана татарского и проч., Крестьянство, Духо-
венство, Дворянство и Купечество пришли отдохнуть на мраморном столе
Дворца правосудия, выкладывая почтенной аудитории такое количество сен-
тенций, афоризмов, софизмов, определений и поэтических фигур, сколько их
полагалось на экзаменах факультета словесных наук при получении звания
лиценциата.
Все это было поистине великолепно!
Однако ни у кого во всей толпе, на которую четыре аллегорические фи-
гуры наперерыв изливали потоки метафор, не было столь внимательного уха,
столь трепетного сердца, столь напряженного взгляда, такой вытянутой
шеи, как глаз, ухо, шея и сердце автора, поэта, нашего славного Пьера
Гренгуара, который несколько минут назад не мог устоять перед тем, чтобы
не назвать свое имя двум хорошеньким девушкам. Он отошел и стал на свое
прежнее место за каменным столбом, в нескольких шагах от них; он внимал,
он глядел, он упивался. Отзвук благосклонных рукоплесканий, которыми
встретили начало его пролога, еще продолжал звучать у него в ушах, и
весь он погрузился в то блаженное созерцательное состояние, в каком ав-
тор внимает актеру, с чьих уст одна за другой слетают его мысли среди
тишины, которую хранит многочисленная аудитория. О достойный Пьер Грен-
гуар!
Хотя нам и грустно в этом сознаться, но блаженство первых минут было
вскоре нарушено. Едва Пьер Гренгуар пригубил опьяняющую чашу восторга и
торжества, как в нее примешалась капля горечи.
Какой-то оборванец, затертый в толпе, что мешало ему просить милосты-
ню, и не нашедший, по-видимому, достаточного возмещения за понесенный им
убыток в карманах соседей, вздумал взобраться на местечко повиднее, же-
лая привлечь к себе и взгляды и подаяния. Едва лишь послышались первые
стихи пролога, как он, вскарабкавшись по столбам возвышения, приготов-
ленного для послов, влез на карниз, окаймлявший нижнюю часть балюстрады,
и примостился там, словно взывая своими лохмотьями и отвратительной ра-
ной на правой руке к вниманию и жалости зрителей. Впрочем, он не произ-
носил ни слова.
Покуда он молчал, действие пролога развивалось беспрепятственно, и
никакого ощутимого беспорядка не произошло бы, если б на беду школяр Же-
ан с высоты своего столба не заметил нищего и его гримас. Безумный смех
разобрал молодого повесу, и он, не заботясь о том, что прерывает предс-
тавление и нарушает всеобщую сосредоточенность, задорно крикнул:
- Поглядите на этого хиляка! Он просит милостыню!
Тот, кому случалось бросить камень в болото с лягушками или выстрелом
из ружья вспугнуть стаю птиц, легко вообразит себе, какое впечатление
вызвали эти неуместные слова среди аудитории, внимательно следившей за
представлением. Гренгуар вздрогнул, словно его ударило электрическим то-
ком. Пролог оборвался на полуслове, все головы повернулись к нищему, а
тот, нисколько не смутившись и видя в этом происшествии лишь подходящий
случай собрать жатву, полузакрыл глаза и со скорбным видом затянул:
- Подайте Христа ради!
- Вот тебе раз! - продолжал Жеан. - Да ведь это Клопен Труйльфу, кля-
нусь душой! Эй, приятель! Должно быть, твоя рана на ноге здорово тебе
мешала, если ты ее перенес на руку?
И тут же он с обезьяньей ловкостью швырнул мелкую серебряную монету в
засаленную шапку нищего, которую тот держал в больной руке. Нищий, не
моргнув глазом, принял и подачку и издевку и продолжал жалобным тоном:
- Подайте Христа ради!
Это происшествие развлекло зрителей; добрая половина их, во главе с
Робеном Пуспеном и всеми школярами, принялась весело рукоплескать этому
своеобразному дуэту, исполняемому в середине пролога крикливым голосом
школяра и невозмутимо монотонным напевом нищего.
Гренгуар был очень недоволен. Оправившись от изумления, он, даже не
удостоив презрительным взглядом двух нарушителей тишины, изо всех сил
закричал актерам:
- Продолжайте, черт возьми! Продолжайте!
В эту минуту он почувствовал, что кто-то потянул его за полу камзола.
Досадливо обернувшись, он едва мог заставить себя улыбнуться. А нельзя
было не улыбнуться. Это Жискета ла Жансьен, просунув хорошенькую ручку
сквозь решетку балюстрады, старалась таким способом привлечь его внима-
ние.
- Сударь! - спросила молодая девушка. - А разве они будут продолжать?
- Конечно, - обиженный подобным вопросом, ответил Гренгуар.
- В таком случае, мессир, - попросила она, - будьте столь любезны,
объясните мне...
- То, что они будут говорить? - прервал ее Гренгуар. - Извольте.
Итак...
- Да нет же, - сказала Жискета, - объясните мне, что они говорили до
сих пор.
Гренгуар подпрыгнул, подобно человеку, у которого задели открытую ра-
ну.
- Черт бы побрал эту дурищу! - пробормотал он сквозь зубы.
В эту минуту Жискета погибла в его глазах.
Между тем актеры вняли его настояниям, а публика, убедившись, что они
стали декламировать, принялась их слушать, хотя вследствие происшествия,
столь неожиданно разделившего пролог на две части, она упустила множест-
во красот пьесы. Гренгуар с горечью думал об этом. Все же мало-помалу
воцарилась тишина, школяр умолк, нищий пересчитывал монеты в своей шап-
ке, и пьеса пошла своим чередом.
В сущности, это было великолепное произведение, и мы даже находим,
что с некоторыми поправками им можно при желании воспользоваться и в на-
ши дни. Фабула пьесы, слегка растянутой и бессодержательной, что было в
порядке вещей в те времена, отличалась простотой, и Гренгуар в глубине
души восхищался ее ясностью. Само собой разумеется, четыре аллегоричес-
кие фигуры, не найдя уважительной причины для того, чтобы отделаться от
своего золотого дельфина, утомились, объехав три части света. Затем сле-
довало похвальное слово чудо-рыбе, заключавшее в себе множество деликат-
ных намеков на юного жениха Маргариты Фландрской, который тогда скучал
один в своем Амбуазском замке, не подозревая, что Крестьянство и Духо-
венство, Дворянство и Купечество ради него объездили весь свет. Итак,
