какое-то ночное насекомое. На лицах людей, сидящих у костра, плясали
багровые отблески.
Ксавье Овимби любил такие вечера. Обычно у огня собирался весь учас-
ток, все, кроме Хьюга Огуречникова, вечно искавшего уединения. С Хь-
югом сложнее, он ветеран, из самых первых, ему скоро три года, и полу-
чается - брезгует... А все-таки зря это он, мало ли что на участке по-
добралась сплошь двух-трехмесячная молодежь, зато уютно, день позади,
никто не суетится, не бегает, не ругается в прототипа бога душу, ни
пыли нет, ни грохота - покой и приятное отдохновение. Можно и послу-
шать, что рассказывают, и самому порассказать в свое удовольствие.
Правда, если честно, то слушать других как-то не очень хочется, может
быть, поэтому Хьюг и уходит каждый раз? Опять-таки зря, всегда ведь
можно потерпеть и дождаться своей очереди...
Рассказывал Леви Каюмжий, проходчик из новеньких, и рассказывал непра-
вильно. Было досадно, Ксавье собирался сам рассказать эту историю и
теперь морщился, ловя рассказчика на несообразностях. Зелен, неопытен,
выдумывает на ходу для пущего правдоподобия, вязнет в несущественных
деталях - а кому они нужны? Не воображает же в самом деле, будто
кто-то и впрямь поверит этим байкам о Земле, где он сроду не был? Но,
видимо, очень уж хочется, чтобы поверили.
Рассказывали видения, фантазии, сны. Двадцать мужчин - женщин на
участке не было, - двадцать слепков с прототипа, с разными лицами и
одинаковыми снами, достаточно общительные, чтобы не разбежаться, и
слишком сильные для того чтобы взвыть. Они были молоды, и для расска-
зов о реальных событиях время еще не пришло.
"...Так вот, мужики, только я, значит, это - и вдруг скрипит дверь.
Ну, думаю, влип, муж пришел, а она смотрит мне поверх плеча, огромными
такими глазами, да как завизжит прямо над ухом! Аж заложило. Оборачи-
ваюсь - никакого мужа, а в дверь просовывается во-от такая морда, гла-
за в темноте светятся, и вроде бы пока только любопытствует, но уже и
к прыжку готовится. Гиено-лев, одним словом, а вокруг, естественно,
никого... Флора визжит, как зарезанная, зачем-то простыней прикрывает-
ся, а я, сами понимаете, в чем был, то есть ни в чем, ищу нож, он у
меня всегда на поясе. Пояс нашел - нет ножа! Тогда хватаю табурет..."
Эту историю про домик егеря в саванне Ксавье слышал в разных вариан-
тах, и обычно женское имя варьировало от Флоранс до Лауры, а ворвав-
шийся зверь - от леопарда до носорога. Далее следовал рассказ о том,
как именно герой одолел зверя и какую восхитительную ночь провел с
возлюбленной. Финал был драматический: уйдя из домика еще затемно и
удивляясь про себя недальновидности мужа Лауры-Флоранс, герой на сле-
дующий день узнавал, что муж-егерь в ту же ночь погиб в перестрелке с
браконьерами. (Варианты: умер от укуса змеи, затоптан стадом гну, пос-
кользнулся на откосе и съехал в речку к крокодилам и т.п...) "И боль-
ше, мужики, я ее не видел..." Общий вздох, особенно громкий у тех, кто
сам имел виды на эту историю. Но дважды за вечер рассказывать одно и
то же не дозволяется - неписаный закон.
- Врешь ты все,- не выдержал Ксавье. - Нет на Земле никаких гиено-ль-
вов, там или гиена, или лев, одно с другим не скрещивается. Молчал бы
лучше. Бездарь.
Теперь все смотрели на него - осуждающе. Ксавье опустил глаза. Надо
же, нехорошо как получилось: не уследил за собой, сорвался. Перебивать
рассказчика нельзя, это всем известно, новичков этому учат в первый же
вечер у костра. А уж оскорбить кого-то значит оскорбить всех, кто ус-
лышал, и себя в том числе. Жаль. Но почему именно я, любой же мог...
Ждать, когда обиженное выражение на лице Леви сменится праведным гне-
вом, не стоило. Ксавье встал, скороговоркой извинился и пошел прочь от
костра. Второй неписаный закон: при угрозе конфликта виновный обязан
удалиться и не показываться на глаза некоторое время. Правда, нередко
трудно бывает определить, кто виновен. Забавно смотреть, как двадцать
человек, бросая работу, спешат разойтись по двадцати разным направле-
ниям. Впрочем, поправил он себя, забавно только тому, кто видит это
впервые...
В тоннеле было сумрачно, провешенный по стенам светящийся кабель не
давал настоящего света. Сюда уже была втащена малая ферма будущего ви-
адука, и Ксавье не утерпел, прошелся ощупью по швам, выискивая дефек-
ты. Нету. Ну и хорошо, что нету. Чем-то и тоннель хорош: идти спать не
хочется, к костру возвращаться еще рано, не в чащу же идти, там ночное
зверье, тот самый гиено-лев, которого Леви поселил на Земле... ладно,
с кем не бывает. А оружие заперто - от соблазна, и в руках ни ножа, ни
даже табурета, хотя все это фольклор: даже Леви знает, что убить гие-
но-льва ножом невозможно. Его можно только поджечь, он вспыхивает сра-
зу, как пропитанный эфиром, ревет и мечется, мечется и горит...
Ближе к концу тоннеля резко чувствовалась сырость: в любой сезон над
каньоном висела водяная пыль. Хьюг боком сидел на краю, привалившись
спиной к стенке тоннеля. Одну ногу он поджал под себя, другая свешива-
лась в каньон. Противоположной скалы видно не было, она только чувс-
твовалась и гнетуще давила на сознание. Прямо напротив в мокрой черно-
те дрожал и плавился белый круг, обведенный кольцевой радугой,- светя-
щийся вход следующего тоннеля.
- Не упадешь? - спросил Ксавье.
- Когда-нибудь упаду обязательно,- равнодушно согласился Хьюг. Он от-
вернулся от черноты и заморгал, привыкая к свету. - Кого опять принес-
ло?
- Это я, Ксавье. Не ждал?
- Ксавье, говоришь,- пробормотал Хьюг. - Это который же?.. А, помню,
помню, инженер. Ты иди отсюда, Ксавье, ладно?
- Ладно,- Ксавье пожал плечами. Ему вдруг до смерти захотелось вот так
же посидеть на скользком краю, впитывая кожей сырую тьму и думая толь-
ко о своем, неприкосновенном. Интересно, удастся ли отсюда разглядеть
звезды? - Я, собственно, ненадолго. Немного побуду, потом уйду.
- Ты не потом, ты сейчас уйди...
- Куда это? - спросил Ксавье, отступая на шаг. Он был уверен в том,
что Хьюг видит его усмешку. Разумеется, нехорошо провоцировать, и Хьюг
безусловно прав, но господи, как же надоело...
- К прототипу! - рявкнул Хьюг. - Сам уйдешь?
Многовато на сегодня, подумал Ксавье. Сначала Леви, теперь Хьюг...
тормоза не держат. И я уже не первый.
- А если сам не уйду? - спросил он, косясь на обрыв. - Тогда что?
Хьюг подвигал желваками. Помедлил.
- Тогда садись...
Ксавье осторожно приблизился к краю, осторожно сел, не спуская глаз с
Хьюга, оперся о скалу напряженными лопатками - в случае чего можно ус-
петь вскочить. Второй неписаный закон нарушался безбожно, такое даром
не проходит.
- Следишь за мной? - спросил Хьюг.
- Слежу,- согласился Ксавье. Он был готов ко всему. - Да кто за тобой
не следит? Все следят.
- Ты-то зачем?
Ксавье пожал плечами:
- Да так, знаешь ли. Все-таки я твой начальник, обязан знать, что с
тобой происходит, разве нет?..- Было видно, как Хьюг обмякает, расс-
лабляясь. Похоже, он держал себя в руках. - А если человек избегает
общества и прячется в тоннеле,- продолжал Ксавье, воодушевляясь,- то
следить за таким человеком я просто обязан. Да и каждый обязан.
- Следи, следи,- кивнул Хьюг. - Ты за мной хорошо следи, спрыгну ведь.
Ничего себе... Ксавье осторожно посмотрел вниз, в черноту. Дна каньона
не было видно, его и днем не было видно, только слышался шум потока,
пробравшийся сквозь километровую толщу тумана. Лететь и лететь... Че-
пуха, опять Хьюг шутит.
- Они, наверно, хотели как лучше,- равнодушным голосом сказал Хьюг. -
Как положено, из ума пополам с сердцем, из высших гуманистических уст-
ремлений... как могли. Они там на Земле большие гуманисты, иначе у них
уже не получается. Создать людей разными - да разве это возможно? Для
гуманиста? Ведь один созданный обязательно будет умнее или сильнее,
красивее... м-м... агрессивнее другого, а ведь это уже преступление -
знать, что кто-то заведомо будет обделен, кому-то не достанется че-
го-то нужного, когда так просто ему это нужное дать. Просто протянуть
руку и дать - живи, имей, пользуйся на благо, больше не дадим и меньше
иметь не позволим... избавь себя хотя бы от зависти, стань человеком,
скот, в обществе таких, как ты. Иметь возможность создать идеальный
социум, извечную мечту, общество абсолютного, безграничного равенства
и пренебречь - разве не преступление?.. Идеальное общество нельзя на-
селить неидеальными людьми. Это не для практического гуманиста, верно?
И ведь хорошие, наверно, ребята...- Хьюг хрипловато рассмеялся. - Я бы
с ними непрочь поделиться впечатлениями. Одного только не могу им
простить...
- Чего? - спросил Ксавье, моргая.
Глаза Хьюга совсем потухли.
- У нас слишком большая тяга к жизни,- сказал он, глядя в черноту. -
Слишком. Покоритель и должен быть жизнестойким, тут у гуманистов сом-
нения не было. Это и так само собой разумеется,- он опять рассмеялся.
- Мы должны жить и работать, до прилета переселенцев мы должны освоить
хотя бы десятую часть суши, да в конце концов мы должны жить и для се-
бя, они об этом не забыли, для них это наверняка было даже важнее... У
нас прототип вместо генотипа, нам прописано радоваться. Видишь - я
смеюсь... Скажи, а ты мог бы сейчас спрыгнуть, а? Вон туда?
- Туда? - Ксавье почувствовал, как его ладони ищут опору. - Н-нет... А
зачем?
- Не хочешь,- удовлетворенно сказал Хьюг. - Это так естественно. А ес-
ли бы очень захотел, если бы все надоело до головной боли, до рвоты...
- смог бы?
- Ну, наверное,- Ксавье сделал движение, будто собирался еще раз нак-
лониться над обрывом. Он знал, что этого не сделает. - Почему бы нет.
Если бы, как ты говоришь, все надоело... Всегда можно себя заставить.
- Вре-ешь,- злорадно сказал Хьюг. - А ну попробуй. Никогда ты себя не
заставишь, запомни это как следует. Ни-ко-гда. И никто из нас не смо-
жет себя заставить, даже в темноте с разбега, мы слишком сильны для
этого. Слишком любим жизнь, слишком предназначены для жизни, долгой и
счастливой - по благородному замыслу наших создателей. Беда в том, что
мы созданы еще и слишком общительными, чтобы, значит, не разбеглись
друг от друга, а образовывали социум. Ты что-нибудь слыхал об отшель-
никах?
Ксавье покачал головой.
- Ну еще бы, где тебе. Об этом мало говорят, и правильно. Детская бо-
лезнь. Время от времени кто-нибудь, до этого числившийся вполне благо-
получным, вдруг начинает огрызаться, иногда даже буйствует, это смотря
по обстоятельствам, а потом просто бежит. Подальше. Прячется в лесу, в
горах, жрет черт-те что, воюет со зверьем и первые дни совершенно
счастлив. Только больше месяца никто не выдерживает - возвращаются, и
все по новой... Так-то.
- Зря ты здесь сидишь,- сказал Ксавье, - ревматизм ловишь. Потому и
мысли у тебя такие. Шел бы к костру, что ли. Погрелся бы, послушал -
разве плохо?
Хьюг с интересом посмотрел на него:
- А что, историю про трех баб на леднике там еще рассказывают?
- Рассказывают.
- А про домик в саванне?
Ксавье кивнул.
- Я так и думал,- сказал Хьюг. - И зачем мне идти? Себя я могу и здесь
послушать. Три года, знаешь, слушаю - не надоедает.
- А ты других послушай.
Хьюг сморщился, будто сжевал лимон. Что-то я не то сказал, подумал
Ксавье. А ведь и верно - чушь. Где их взять, других этих?
- Ну, сам бы рассказал что-нибудь такое... невыдуманное. Ты же можешь,
у тебя опыт.
- Могу,- согласился Хьюг. - Только не хочу. Знаешь, почему? Смотрю вот
я сейчас на тебя и думаю: каким же наивным, до слез трогательным ду-
рачком я был три года назад... не обиделся? Не обижайся, ты не один
такой, там у костра таких двадцать человек... терпят друг друга, не
расходятся. Двадцать крепеньких таких Хьюгов Огуречниковых... И ты то-
же Хьюг, а я - Ксавье. Только потрепанный. А самым молодым, знаешь,
