саться состояния души, которой нет, и не столь уж беззащитными были
страждущие: почти каждый второй имел под матрацем что-либо на случай
крайней необходимости. Я, например, имел, так было спокойнее. И ни ра-
зу никем из больных это оружие не было применено, если не считать того
идиота, который начал палить в потолок,- стрельба случалась только на
улицах и преимущественно между людьми. То было время массового бегства
из города, в уличных пробках стонали перегруженные легковушки и ревели
исполинские трейлеры, битком набитые людьми, а те, кому не досталось
места... ну, это отдельный разговор. Между прочим, Сашка мог бы зайти
посмотреть, как себя чувствует его агент, это было бы педагогично...
Хотя - может, и лучше, что не зашел.
Желал бы я знать: поверил он мне насчет Бойля или нет? Я бы не пове-
рил.
- Иди, иди...
Просыпаюсь и вновь засыпаю. Теперь мне снится письмо - то самое письмо
от мамы. Оно ждало меня, когда я вышел из госпиталя. Лист был стран-
ный, шероховатый на ощупь - настоящий бумажный лист,- видно, где-то
бумагу опять начали делать из древесины, решив не ждать, когда снег
окончательно завалит мертвые леса. Я боялся читать это письмо. Весь Юг
сейчас - кошмар кромешный, место, где десятки миллионов людей рвут
друг друга за еду, за жилье с хотя бы нулевой температурой воздуха, за
место под негреющим солнцем. Армия почти вся там. С адаптантами тоже
дерутся, но чья берет, неясно: телевидение сдохло еще раньше почты.
Правительства вроде бы уже нет, по некоторым слухам - утоплено в про-
руби, в море, в полном составе, по другим слухам - не в полном. Не
знаю, чему верить, а вот этому поверил сразу: "Сынок, Сереженька, жить
здесь невозможно, люди хуже зверей, так мы с отцом думаем вернуться,
ты как, Сережа, считаешь?.."
Куда они вернутся?! Сюда?
Тогда я бросил все. Сашку. Квартиру. Работу в институте - уже чистую
синекуру. Дарью. Я рванул на Юг. Уже в то время я понимал, какой не-
возможной мальчишеской глупостью это было, но не сделать этой глупости
не мог. Мне еще повезло: я вернулся живым. Последние пятьдесят кило-
метров обратного пути я проделал пешком, бросив разбитую машину, и ка-
ким-то чудом добрел, не замерз...
Я не добрался даже до Курска.
Потом я ждал, когда придет очередь Дарьи. Просто ждал. Она не кричала
и не отбивалась, как другие, когда ее забирали. Последние дни она во-
обще была очень тихая, будто что-то чувствовала заранее. Она только
подошла ко мне и спросила: "Что, правда так нужно?"
Лучше бы она выцарапала мне глаза. По крайней мере, я не стал бы тогда
утешать ее лживыми словесами о том, что все это, конечно же, временно,
что надо просто подождать, пока что-то там не изменится и не станет
лучше, и мы опять будем вместе, ты и я, мы даже как-нибудь летом схо-
дим на лыжах к той самой сосне, ты ее помнишь?
Потом ее увели. Навсегда. Через Сашку мне удалось определить ее в
Степной резерват - были слухи, что там можно выжить и не возбраняется
выкапывать мерзлых сусликов. Мне опять повезло, я успел вовремя: спус-
тя несколько дней, когда первые отряды повстанцев начали разоружать
полицию, любой, кому я предложил бы отправить в резерват формирующего-
ся адаптанта, просто-напросто рассмеялся бы мне в лицо.
В моем белом сне, конечно, наоборот: Дарья остается со мной, а те, кто
за ней пришли,- те уходят, причем на цыпочках...
- Стой!
Проснулся. Вот она, главная зараза,- площадь под эстакадой надземки.
Крохотная, метров сто всего бежать по открытому, а противная, простре-
ливается вся насквозь с любой крыши - после вчерашнего дела, правда,
не с самой близкой крыши, и то удача. Амелин и Бугаец накрылись вон
там, под самыми опорами эстакады, да и некий Самойло успел здесь отве-
дать ртутной пули в мягкое место - синяк еще не сошел и садиться на
твердое не тянет. Бронепрокладка, само собой, спасет от ртутной пули,
и "пила" в ней застрянет, зато вульгарная игольчатая дрянь с прицель-
ной дистанции прошьет ее как тряпку и не ощутит сопротивления...
Р-раз и два уроду в спину:
- Бегом, гад!
Плохонько, но спринтует адаптант по вчерашнему снежку, взрывает бразды
пушистые, и склеенный колтун на голове мотается по своей воле куда хо-
чет. Тяжеленький, видать, колтунчик. Что он в нем скрыл от моих паль-
цев: гирьку на тросике, что ли? Полкило вшей? Быстрее же, сволочь!
Долбануть бы тебя промеж лопаток, да сейчас нельзя, свалишься ведь на
бегу, поднимай тебя пинками в оптическом перекрестье... Дзень! Нача-
лось. Звонко - об опору эстакады! Летит крошка. Что я говорил: враг не
дремлет. "Кукушка", "кукушка", гадина, сколько мне жить осталось... В
ближайшем доме с медленным звоном осыпается стекло. Беги, урод. Поло-
жить бы тебя на месте и утечь, но я уж тебя доставлю куда надо, это я
тебе говорю. Ясно, что имел в виду Сашка, когда не дал Вацека: если
пленный не добежит, то кругом виноватым буду я...
- Стой! Шагом.
Проскочили. Позволено отдышаться и мысленно показать снайперу укромные
телесные подробности. (Жаль, что только мысленно, но ведь отстрелит.
Во-он там он, кажется, засел, далековато - надо будет сказать Наташе.)
Дальше прямо по улочке, да по правой стороне, а не по левой, да корот-
кий бросок под арку через двадцать шагов после поворота, затем напря-
мик через сгоревшее здание, а там по другой улочке, и вот оно Сашкино
"куда надо" - городской штаб очистки, здесь же подчиненный ему штаб по
борьбе со снегом, здесь же же мобилизационный пункт, здесь же бывшая
воинская часть таинственного рода войск и историческая городская гауп-
твахта с мемориальными досками под каждой третьей решеткой. Экспертный
совет тоже здесь сидит. Все это хозяйство за одним забором, и тут уж
как положено: КПП, караульная рота забытых в Москве профессионалов,
колючий вал трех метров ростом - при желании можно металл добывать. И
ржавая на нем колючка, и новенький "самохват", и прочие культурные
слои для исследователей. А на подходе, сейчас я его увижу, стоит, упо-
ловинив проезжую часть, раздетый "ведьмак", уж не упомню, с каких пор.
Покойник, но заслуженный. Видно, что при жизни он любил ходить сквозь
стены кратчайшим путем из переулка А в закоулок Б, а горел по меньшей
мере дважды. Интересно бы знать: на его аппаратуру тоже влияли аст-
ральным способом? Я в переселение душ не верю, а Гарька мог бы найти
время поинтересоваться, как делались комплектующие в святая святых си-
ликоновых долин и чего можно ждать, когда при попадании в гермозону
одного-единственного и даже старательного дубоцефала зимой в сверхчис-
тые расплавы непонятным образом начинает залетать снег, а летом - му-
хи...
Шучу, шучу. Какие сейчас мухи.
Часового нет, и правильно, чего ему торчать на морозе. Я прислоняю
адаптанта лицом к стене и принимаюсь колотить в дверь, пока на стук не
выходят - впрочем, выходят лишь для того, чтобы преградить мне дорогу.
Вид у профессионала типично дубоцефальный. В лицо меня здесь пока пло-
хо знают, но в лицо и не смотрят, а смотрят на то место, где у поря-
дочных людей должен быть лацкан, а у уполномоченных Экспертного Совета
- значок-пропуск. Значок у меня на месте, так в чем дело? Оказывается,
в пленном. С собаками и адаптантами вход воспрещен.
- Вызови начальство, дурак.
Все как всегда. Начальство не торопится. Потом оно выйдет - сонное до
потери брезгливости, нелюбопытно пробежит взглядом сначала по мне, за-
тем по адаптанту, лениво покачается с пятки на носок, буркнет: "Опять
нам, что ли? Сами не могли за угол отвести?" - и после короткого спора
все же пропустит и меня, и пленного. Все так и будет. Все произойдет
очень обыденно - вот что самое страшное. Обыденность трагедии. Норма.
От которой хочется зажмуриться. Как объяснить это детям, которые у
нас, возможно, еще будут? Как и почему мы такое допустили? Дети ведь
спросят. Небритый дядя в арктическом снаряжении, отобранном у муници-
пального десантника, конвоирует пленного. Пленного истратят на экспе-
рименты, тот же Мишка Морозов в изолированном боксе опробует на нем
нововыведенный штамм какой-нибудь дряни. Пленный умрет или не умрет.
Если умрет, той же дрянью заразят добровольца и попытаются вылечить.
Доброволец умрет или не умрет. Тут все ясно. Но давайте попробуем, да-
вайте поднатужимся и честно ответим на простой вопрос: как получилось,
что мы, такое устойчивое, напористое, умелое, такое уверенное в своих
неиссякаемых возможностях и вместе с тем вроде бы достаточно осторож-
ное, вперед-назад-и-по-сторонам-смотрящее человечество, как мы довели
себя до состояния, при котором лютая борьба за выживание о б ы д е н н
а, а проигрыш начальной фазы борьбы о ч е в и д е н? Как же вы не за-
метили, спросят дети. У нас спросят. И с нас спросят. Отвести глаза?
Ну, нет. Разумеется, мы начнем выкручиваться и врать, что сделали все
от нас зависящее, а если бы сверху на нас не давили страшной каменной
тяжестью несколько твердолобых или корыстных дураков (которых мы сами
же и взгромоздили себе на шею, но об этом мы распространяться не бу-
дем), то сделали бы гораздо больше, и, обидившись, заявим, что нехоро-
шо так разговаривать с отцами, прожившими несладкую жизнь - сам бы
попробовал, сопляк! - по вине тех, кто жил прежде нас и не принял
мер,- ведь старт ползучему обесчеловечению, превратившемуся ныне в об-
вальное, был дан не при нас, а зн
ачительно раньше, так что ваши отцы не повинны ни в чем и ни перед кем
- уяснил, щенок? Марш к амбразуре! Проверь пулемет и гляди в оба! Кто
же виноват? - спросят с громадным детским недоумением, готовые верить
любому ответу. И мы, конечно, придумаем канонические ответы на любые
детские вопросы, потому что ничего другого нам не останется... Ох, как
мы придумаем!
Держитесь, дети.
И верьте.
3
Если человек в здравом уме носит на плечах китель с чужого плеча и со
знаками различия, нанесенными прямо на ткань через трафарет, это еще
не обязательно выдает в нем размороженного участника Ледового похода.
Гораздо вероятнее то, что этот человек намеревался прожить свою жизнь
как-то иначе. И если у него нет руки и половины скальпа, а фальцет ро-
вен и начисто лишен интонаций, сразу же наводя на мысль об искусствен-
ных голосовых связках, можно сколько угодно думать, что командующий
имел несчастье родиться с хромосомными дефектами. Но куда ближе к ис-
тине будет гипотеза о сугубом преобладании внешних факторов.
- ...Кроме того, дубоцефалы,- сказал командующий. - Я имею в виду не-
отмобилизованных - да-да, прежде всего я намерен поднять именно этот
вопрос, и чем скорее мы его решим, тем лучше. Что с ними делать? Их
сейчас в городе тысяч двести. То, что тянуть с ними дальше нельзя, яс-
но даже идиоту. От ответа на вопрос прошу не уходить. Мне нужно, чтобы
Экспертный Совет дал наконец хоть какие-то рекомендации, и самое глав-
ное: продолжать их все-таки кормить или нет?
- Не знаю,- сказал я.
- То есть, как так не знаете? Кто же еще должен знать? Вопрос, по-мое-
му, поставлен предельно ясно: либо мы продолжаем ежедневные раздачи и
через три недели остаемся без крошки продовольствия - наши ресурсы
вовсе не безграничны,- либо надо объявлять о том, что дубоцефалов мы
кормить не будем. Так?
- Не обязательно,- заметил Сашка.
- Что не обязательно?
- Не обязательно объявлять.
- Ну да...- Командующий встал и с ожесточением поскреб в бороде. -
Верно, не обязательно. Да сидите вы - повскакали!.. Допустим, мы кор-
мим только тех, кого используем... м-м... на какое время хватит наших
ресурсов при этом условии? Надеюсь, хотя бы это у вас просчитано?
- Конечно,- я пожал плечами. - В предположении о неизменной динамике
потерь и о том, что мы не дадим разграбить контролируемые нами склады,
- месяца на два. Точнее сказать трудно. При удачном стечении обстоя-
тельств, может быть, на десять недель.
