лятор. Танк подался чуть назад.
Это было красиво и в записи. И еще это было страшно. Даже Наташа нача-
ла кусать губы, а Вацек как вцепился зубами в бутерброд, так и замер.
Танк словно бы сделал в ы д о х - секунду спустя из окон первого этажа
вырвались плотные языки пламени, мгновением позже - из окон второго
этажа, третьего... "Ведьмак" отполз. В здании бешено крутился заряд
бинарной смеси. С пушечным грохотом сорвало крышу. Из окна четвертого
этажа один за другим выпали два горящих клубка; первый остался, где
упал, второй принялся быстро-быстро кататься по снегу. Замер, горя.
Шевельнулся. Медленно скорчился и остался недвижен.
- Ну вот,- Гарька указал на красный огонек. - Кто был прав? На мертвых
адаптантов он реагирует.
- Пока теплые,- уточнила Наташа.
Теплые... Горящие!
Иногда поневоле принимаешь к себе меры, поймав себя на том, что по-не-
хорошему скалишься и борода у тебя встопорщена: так вас, так!.. Всех,
до последнего! В пепел! За спиной Дубина Народной Войны роняет грана-
томет и неумело ругается. Дрянь наше дело. Наташе простительно кусать
губы - но только ей, потому как женщина. Нам трепыхаться нельзя никак.
Не знаю, кто тут виноват и какой враг вбил нам в головы столько мусо-
ра, но только сейчас нам непременно понадобится изобразить, что, мол,
видели и не такое (это, кстати, правда), и что вообще из нас можно де-
лать гвозди (а это уже вранье). Глупо, но так и будет. Жаль, дядя Коля
не у экрана, он бы это враз пресек... Вон он - дует на костер, который
не хочет гореть. Я давно знал, что дядя Коля среди нас самый мудрый.
Готово: Вацек уже жует.
- А жаль ведьменка,- с фальшивой небрежностью бросаю я. - У тебя, я
гляжу, к тому времени неплохо получалось.
- Дурацкое дело не хитрое,- строит ухмылку Гарька. - Если простой сол-
дат может, почему я не могу?
Кажется, он до сих пор мнит о себе, что он не простой солдат. Понято.
Записано в подкорку. Не следует без острой необходимости его разочаро-
вывать.
В нашей записи танк продолжает ползти. Я знаю, что случится дальше:
будет еще один выжженный дом, только уже не жилой, а бывшая клиника,
затем несколько минут "ведьмак" будет вполне прилично работать самос-
тоятельно и в соответствии с программой лишения противника кормовой
базы доберется почти до складов, после чего проигнорирует команду
вновь перейти на ручное управление, неожиданно набросится на абсолютно
ничем не угрожающую ему двадцатиэтажку, дважды протаранит несущие пи-
лоны и сам останется под развалинами.
- Будь другом,- роняет Гарька через плечо, не отрываясь от экрана,-
сделай еще бутерброд.
Это он мне, бездельник. И зря.
- Вац,- отпасовываю я,- будь другом...
Вот к кому надо обращаться.
Слышно, как за спиной наш общий друг Вацек ковыряет в банке ножом.
Мне, надо полагать, бутерброд тоже готовится, и даже потолще Гарькино-
го. Субординация.
- Уполномоченный здесь?
Ну вот. Поел, называется. Теперь уже будет не до споров о сущности фе-
номенов, а надо идти и предстать... Это бы еще ничего, если вместо
споров. Хуже, что вместо завтрака. Встаю, засовываю в карман три лом-
тика хлеба, пробираюсь галсами между людьми, стараясь не наступить по
пути ни в чью банку. Готово - я предстал. Командир отряда сидит поо-
даль от народных масс на невесть откуда взявшемся в этом подвале стуле
о трех с половиной ногах. Он тоже завтракает, а рядом с ним стоят
вольно и стену не подпирают оба его порученца - хлопцы рослые, крепкие
и не шибко разговорчивые. Не то муниципальные десантники, не то еще
чего похуже. Не гориллы, но напоминают. Личная гвардия.
- Угу,- жует Сашка, глядя на меня поверх банки и как бы говоря: "Честь
не отдаешь и имеешь на то право, мы не регулярная часть,- а мог бы и
отдать, рука бы не отсохла". - Как твое второе?
Имеется в виду отделение дяди Коли. Странно не то, что я до сих пор по
привычке считаю второе отделение своим. Странно, что Сашка мне подыг-
рывает.
- Отделение завтракает,- докладываю я. - Все пятеро. - И, видя, что не
удовлетворил, добавляю: - Раненых нет, больных нет.
Сашка с отвращением глотает кусок говядины и вытирает ладонью рот.
- Недовольные?
- Недовольных нет.
- Очень хорошо. - По лицу Сашки невозможно определить, в какой степени
его устраивает отсутствие недовольных. И какие виды он имеет на мое
бывшее отделение, я пока не знаю. Какие бы он виды ни имел, мне они
заранее не нравятся. Второе отделение у нас и так самое маленькое, а
пополнения - шиш. Правда, работает отделение неплохо, лучше многих, а
на фоне общей штатско-полевой бестолковости работает просто прекрасно
- но ведь пять же человек только! Дядя Коля - раз. Наташа - редкой
собранности боец, снайпер,- два. Низенькая, некрасивенькая, и клеются
к ней только от большого мужского воздержания, заранее обеспечив себе
пути отхода, зато уважение к ней настоящее. Она бывшая аспирантка и
сдвинута на пулевой стрельбе, кандидат в мастера или что-то такое. От
современного оружия воротит нос, чем-то оно ей не нравится,- нашла и
таскает с собой старую СВД с оптическим прицелом, нянчится с этим вес-
лом, как с ребенком, и если нужно кого-то снять издалека - тут уж ей
не мешай. Ветровые потоки в городе хаотичны, холодный воздух плотен, и
работать с дальней дистанции надо уметь. Весь отряд ей аплодировал,
как в цирке, когда с расстояния в два километра она спокойно и даже
как-то нежно сняла с крыши адаптанта и тот крошечной букашкой полетел
вниз мимо всех сорока этажей, раскинув руки и ноги... Эти двое уже
стоят иного отделения. А ведь есть еще Вацек, старательный и исполни-
тельный, как всегда, есть Гарька Айвакян - тоже способный, хоть и не
доброволец. Оторвали его от семьи, семью в эвакуацию, его - сюда, ког-
да пошла мобилизация и кто-то наверху - спасибо умной голове! - приду-
мал комплектовать отряды по территориально-профессиональному признаку.
Позже других в отряд пришел, но кое-чему уже научился. Хитрый, змей, и
злой, но злость у него повернута в правильную сторону, и это главное.
Четверо. Пятый - Дубина Народной Войны. Этот, надо полагать, в проти-
вовес. Тоже отделения стоит, но только в ином смысле.
- Вот что, Сергей...
Я слушаю. Я весь внимание.
- Оденься. Прогуляемся.
Я стою. Жду, неизвестно чего. Ох, не хочется мне прогуливаться с Саш-
кой. Стоять перед ним и смотреть, как он с риском для жизни качается
на своем стуле-инвалиде, мне тоже не хочется. На его порученцев - тем
более. Может быть, он пояснит, чего ему от меня на этот раз нужно. Мо-
жет быть - нет.
Смотрит на меня, легонько усмехается:
- Охранение взяло пленного, нужно посмотреть.
Так. Нужно значит нужно. Хотя завтракать тоже нужно, а адаптант без
меня не рас-тает, не сахарный. Шагаю обратно через людей, собираю сна-
ряжение в "горб" и пристегиваю "горб" к загривку. Двигаю плечами,
подпрыгиваю в сомнении - нет, все хорошо, "горб" сидит нормально, не
мешает. Хоть беги с ним, хоть падай, хоть ползи на брюхе - не мешает.
"Уоки-токи" вдвинут в шлем до щелчка, нижний срез забрала опущен к
подбородку, термокостюм с бронепрокладкой застегнут и не жмет, в под-
ручном средстве полон рожок и еще три рожка в специальных карманах, и
на каждом бедре - по два подручных средства осколочного действия. Ав-
томат у меня на груди смотрит вправо: я предпочитаю стрелять с левой
руки, правая начинает ныть от отдачи, особенно в плохую погоду. Я те-
перь метеочувствительный, как старый дед. И ладно. Метеочувствительный
Сергей Самойло, экс-доцент, экс-командир второго отделения второй же
штурмовой группы третьего добровольческого очистительного отряда, а
ныне уполномоченный Экспертного Совета по связи с реальностью (это
злая шутка: на самом деле я уполномоченный по связи с повстанческими
формированиями),- говоря короче, мелкая околоштабная сошка, обвешанная
с ног до головы всей этой словесной бижутерией, снаряжена, экипирована
и готова к выходу. Теперь можно посмотреть, что у них там за пленный.
Снаружи - поземка и медленный промерзлый рассвет. Ветер сегодня ни на
шутку. В городе ему простора не дают, давят домами и эстакадами, режут
на части тонкими звенящими проводами, так он свирепеет, как зверь,
гнет людей к земле, плюет в забрало и под забрало снежной крупой, до
чистого льда выметает улицы-каньоны. У нас как раз такая улица, но на
проезжей части не лед и не асфальт, а отвратительное сусло из снега с
водою, и валяется в этом сусле мотоцикл, издали похожий на роликовый
конек с обтекателем. Ветер, ветер. Летит, дробясь в воздухе, сорванный
с крыши снежный пласт. В сусло - плюх! Сусло лениво шевелится. Стран-
но, что некоторые трассы еще отапливаются.
Нас с Сашкой то в легонько подталкивает, то гонит взашей. На проспекте
Русских Генералиссимусов будет потише, там дует поперек и экранируют
дома, а проспект - это тот рубеж, куда второй и девятый отряды продви-
нули нас вчера, а мы потом помогли подтянуться им. Боевое охранение
все там, распределено по фронту автономными группами, одна из них как
раз напротив места, где помещались на чугунных столбах все пять чугун-
ных бюстов, а ныне осталось четыре - граната Дубины Народной Войны
разнесла вчера в крошку Антона Ульриха Брауншвейгского. По эту сторону
проспекта очистка уже почти состоялась, осталось доделать всего ниче-
го; по ту сторону - пока нет. Но туда мы сегодня не полезем, отряду
дано указание закрепиться и закупорить все щели, по которым противник
может вырваться из западни. Весь центр мегаполиса - одна большая за-
падня для тех, кого мы обложили и жмем со всех сторон. И дожмем. Адап-
танты, надо сказать, прекрасно это чувствуют. Сегодня днем мы выровня-
ем линию, а ночью постараемся удержать позиции. По ночам бывают самые
тяжелые бои. В такие ночи каждый, кто умеет стрелять, обязан это де-
лать - отныне людям не возбраняется жить простыми желаниями. Чего же
вы еще ждали, убийцы, адаптированные к социуму, как глист к кишечнику?
Когда кишечник стал для вас мал? Получите же войну на уничтожение, та-
кую, к какой нам не привыкать, она у нас уже в генах, именно такую,
какой только и бывает настоящая очистка. Полная. Окончательная. Ассе-
низационная акция. Вязкая каша уличной войны, взаимоистребление чистых
и нечистых. Я - чистый.
2
Этот адаптант сдался сам. Его уронили в снег, ощупали - оружия не наш-
лось - и некоторое время топтали, выбивая, как было нам объяснено,
сведения о противнике, а когда оказалось, что адаптант не обладает не
только сведениями, но и элементарной речью, исключая слабо модулиро-
ванное мычание, остервенились и топтали уже просто от злости и задер-
ганности последних суток. Этих топтальщиков я знаю наперечет, в лицо -
всех, а кое-кого из бывших коллег и по имени. По существу, ребята они
неплохие, не пацифисты, конечно, но и не холодные убийцы, не садисты,
им бы, ребятам, сечас поспать часа три - были бы в порядке. Или чтобы
кто-нибудь погладил по нервам, подбодрил добрым словом. Ну, сейчас я
их подбодрю... Сашка едва заметно кивает: вдарь, мол, разрешаю. Сейчас
я их поглажу... По-моему, на время экзекуции они даже не оставили ни-
кого наблюдать за проспектом. Я им не начальство, но насовать любому в
рыло имею и без Сашки полное право. Как и каждый из нас, разомлевший в
подвале под прикрытием такого боевого охранения.
- Сволочи! - рявкаю я, оглядывая проспект и вбитое в утоптанный снег
тело. - Скоты, не люди! Душу выну!
Недоумевающие лица под забралами. Потом - все разом:
- А что?
- Кому там не нравится?! Тебе? А иди ты...
- В тепле сидит!..
- Тише вы - командир...
- Да у меня они дочь убили! Понимаешь, дочь!..
- А в чем, собственно, дело?
- Уйди, Серега, уйди от греха, надоел ты мне...
- Полтора ей было, говорить уже начинала, Светланой звали, Светоч-
кой...
- Заткнись, гад, не скули, у всех здесь кого-нибудь убили...
