рой, надеясь прочесть название переулка, и в этом не преуспел. Вывески
не оказалось. Только сейчас я заметил, что у тротуара не припарковано
ни одной машины. Зияющие провалы окон с зазубренными стеклянными жва-
лами по периметрам говорили сами за себя. Этому переулку уже не требо-
валось название.
Минут через пять я окончательно заблудился. Здесь оказалось какое-то
ненормальное количество узеньких переулочков и проездов в щедрой рос-
сыпи мусора на асфальте, коротких темных тупиков и арок в сомкнутых
стенах домов, открывающих проезд в непроходные и проходные, но все
равно непроходимые дворы, больше похожие на снегохранилища. Единая До-
рожная тут не действовала. Черт знает что! Часть города, в которую я
вляпался, была совершенно мертва и покинута всеми, сюда не манило даже
адаптантов, один только раз в далеком окне мелькнул слабый свет и тот-
час погас - очевидно, там услышали шум машины. Неужели в городе все
еще живет два с половиной миллиона человек? Целых два? И еще с полови-
ной? Врут, должно быть.
А ведь Бойль сказал сущую правду: у нас просто нет времени...
Может быть, и ГЕП выглядела бы разумным средством, а не очередным зиг-
загом в метаниях ополоумевших от страха народных избранников, будь у
нас впереди достаточный временной промежуток? Лет сто...
Может быть.
Совершенно неожиданно машина вынеслась на освещенную улицу. Асфальт
под фонарями мокро блестел от натаявшего снега. Ага, вот где я! Улица
была знакомая, на периферии владений той стаи, с которой я не раз иг-
рал в кошки-мышки. Ну, не так уж далеко меня занесло, через пять минут
дома буду...
Я наощупь потыкал в клавиши телефона:
- Малыш, я еду.
На лобовом стекле загорелся экранчик. И сейчас же в машину ворвалось
тяжелое дыхание из нескольких ртов, сопенье, странное повизгиванье,
мерное хрупанье, будто кто-то упорный грыз и никак не мог догрызть
громадную кочерыжку, непонятный гнусавый выговор, тягучие обрывки не-
человеческих фонем, знакомые каждому в этом городе, снящиеся по ночам
в тягучих кошмарах...
Стая!
Простые события и начинаются просто.
Нога воткнула педаль в пол. Я еще не верил в случившееся. Не мог пове-
рить, и тело сработало как автомат: дать газу, дать на полную катушку,
чтобы машина рванулась вперед гоночным болидом, чтобы потемнело в гла-
зах, чтобы размазаться по спинке сиденья и как можно дольше, хотя бы
лишнюю секунду, хотя бы полсекунды не верить...
Стая у Дарьи в доме.
Адаптанты предсказуемы только поодиночке. Выловленных одиночек свозят
в резерваты, а невыловленные постепенно вымирают в самом буквальном
смысле. Стаи живут и множатся. Свою потребность в жилье и пище они
удовлетворяют набегами на жилые кварталы. Действия стаи нелогичны и
непредсказуемы. Невозможно угадать, какой дом будет следующим. Только
выбрав цель, а иногда сразу две или три, если стая достаточно велика,
она начинает действовать размеренно и планомерно.
Экран загородила чья-то спина. Гнусавый голос оборвался лающим хохо-
том. Донесся пронзительный женский визг.
- Дарья!..- закричал я.
Спина убралась, будто ее смахнули,- адаптант отпрыгнул от экрана. Визг
повторился.
- Уж! - коротко и внятно сказал кто-то, и несколько глоток ответили
все тем же отвратительным взлаивающим смехом.
- Дарья, держись!!! - заорал я не своим голосом.
Ничего умнее я не придумал.
Ощеренная харя не поместилась в экранчик. Из безгубого рта по грязному
редколесью на подбородке стекала слюна. Глаза не оставляли никаких
сомнений: конкурентноспособный вид был тут как тут и не терял времени.
Одно мгновение адаптант и я молча смотрели друг на друга. Затем харя
отодвинулась, как бы приглашая меня полюбоваться.
В комнате царил разгром. Кресла были перевернуты, журнальный столик
целился в потолок тремя ножками - четвертая была выворочена с корнем.
Рядом со столиком, вытянувшись на полу среди осколков битой посуды,
лежал с оскаленной мордой мертвый доберман Зулус. Живот собаки был
вспорот по всей длине, и красные внутренности вывалились на пол. Адап-
тантов, кроме обладателя ощеренной хари, в кадре было двое: один не
спеша натягивал на себя рваный армейский комбинезон, другой непринуж-
денно испражнялся посреди комнаты. Еще один проволок по полу женское
тело. Голова Дарьи безжизненно моталась, домашний хала-тик был разор-
ван и висел клочьями. Экран повернулся к окну - должно быть, кто-то
заботливый повернул его специально для меня. Чернявый, голый ниже поя-
са детина с замашками вожака и исцарапанной вокруг волчьих бельм физи-
ономией стоял на подоконнике и несуетливо подергивал привязанную к
карнизу веревку с петлей на конце - испытывал на прочность.
"Держись..." Идиот!!!
Не сбрасывая газа, я отвернул вбок, уходя от столкновения с искорежен-
ным автобусом, пробившим ограждение и въехавшим передними колесами на
тротуар. На миг мне показалось, что машина сейчас перевернется на пол-
ном ходу, и сердце у меня отвалилось. На лобовом стекле творилось не-
вообразимое - похоже, поваленный на пол экран топтали ногами. Мелькну-
ло перевернутое кресло. Мелькнул и исчез силуэт, раскачивающийся в
петле на фоне темного окна, и тут же экранчик замерцал и погас. Дина-
мик компьютера с приборной панели забормотал значительным голосом -
вежливо убеждал снизить скорость и поберечь себя и окружающих. Не до-
бившись успеха, он разразился оглушительным прерывистым воем. К черту!
Зарычав, я разбил панель кулаком и оборвал провод - сирена умолкла.
Ждите меня. Потому что я иду, как это ни глупо. Потому что индивиду-
альная трагедия бывает страшнее всеобщей, что бы там ни говорил Бойль.
Потому что сейчас я не стану разбираться, люди вы или не люди.
Потому что не только адаптанты умеют убивать.
Визг шин сменился нестерпимым свистом. На вираже три правых колеса по-
висли в воздухе.
...Мозг отключается постепенно, не сразу. Так говорит медицина, а ей
надо верить. Петля сокрушает гортань, перехватывает сонную артерию.
Сердце работает как бешеное: мозг может погибнуть! Мозгу нужна кровь!
Легкие сотрясаются спазмами: воздуха! Дайте воздуха! Хоть немного...
Воздуха!
Сознание уходит быстро, раньше, чем прекращаются конвульсии тела, но
мозг начнет умирать только спустя пять-шесть минут... Я заставил себя
сбросить газ, входя в поворот, и снова вдавил акселератор до отказа.
Если Дарью только изнасиловали и повесили... Если ее повесили мучи-
тельно и неграмотно - не повредив позвонков... Допустим, ее не изреза-
ли ножами... Не растерзали голыми руками, как адаптанты умеют и любят
делать... Не вырвали для забавы глаза и внутренности... Будем считать,
шесть минут у меня еще есть. Нет, уже пять. Уже только пять...
Скорость перевалила за двести.
Если они ее только повесили, я еще могу успеть. Должен успеть! Обязан.
Две минуты.
Отказывают двигательные центры. Тело замирает и вытягивается. Лицо по-
вешенного стремительно синеет. Искусанный язык вываливается из раскры-
того рта.
Зачем, зачем я столько времени крутил по городу! Для какой надобности?
Почему меня не было с Дарьей, когда ворвалась стая? Мы бы отбились...
Я глубоко вдохнул и попытался расслабиться, насколько это было возмож-
но на бешеной скорости. Спокойнее! Если ты хочешь что-то сделать, тебе
предстоит действовать с хладнокровием автомата, как тебя учил дядя Ко-
ля. Предстоит быть расчетливым и абсолютно вне эмоций, только так. В
бою это очень полезно - вне эмоций...
А сам бы ты смог без эмоций, дядя Коля?
Три минуты. Останавливается сердце. Кровяные шарики замирают в бесчис-
ленных капиллярах. Кровь темнеет и загустевает, как клей. Мозг еще
жив, он продержится какое-то время. Очень небольшое время.
На последнем вираже машина пошла юзом, едва не врезавшись в огражде-
ние. Улица - вот она! Два шага до дома.
Никто не двинулся с места и тени перестали быть тенями, когда я осле-
пил их противотуманными фарами. Стайка. Малая часть стаи - кордон
прикрытия. Мотоциклов нет. Дались мне эти мотоциклы - как будто адап-
танты не могут передвигаться пешим ходом! Тем лучше, холодно подумал
я, направляя "марлин" на ближайшую ослепленную фигуру. Давить буду.
Все произошло очень быстро. Фигура метнулась в сторону - и тотчас раз-
дался такой звук, будто разом откупорили несколько бутылок с шипучкой.
Адаптанты оказались предусмотрительнее, чем я ожидал. Что может быть
проще колючек? Только мозги идиота, который о них забыл. Я бешено вы-
матерился. "Марлин", хлюпая жеваной резиной, вильнул вбок и пошел в
отчаянном визге тормозов кидаться от бордюра к бордюру. Мне удалось
вывалиться из машины прежде, чем она с треском и скрежетом обняла бам-
пером фонарный столб, а когда, прокатившись кубарем метров семь, я
вскочил на ноги, было уже поздно. В пяти шагах от меня, картинно расс-
тавив разновеликие ноги, стоял щуплый выродок. Короткий толстый ствол,
черный и блестящий в фонарном свете, был направлен точно мне в живот.
Расстояние для прыжка было великовато.
- Влип! - констатирующим тоном сказал выродок и по-идиотски хихикнул.
Четыре минуты... В окне шестого этажа, единственном освещенном окне в
доме - нашем с Дарьей окне! - был ясно виден женский силуэт, не касаю-
щийся ступнями подоконника. Я очень хорошо знал, чей это силуэт.
- Ути, мой маленький,- сипловато пропел выродок. Он наслаждался. -
Ути, хороший...
Тот самый... Или не тот? Дубоцефал-мальчишка. Адаптанту вовек не свя-
зать трех слов. На стреме у работающей стаи всегда стоят дубоцефалы,
за это стая их терпит. Я нервно оглянулся. Остальные тени были где-то
рядом, но пока прятались в темноте. Не спешили. Кто-то, ответственный
за мою судьбу, давал мне время.
Мне одному. Не Дарье.
Я сделал маленький шажок вперед.
- Эй! Ты меня узнаешь?
Дубоцефал шевельнул наставленным стволом - теперь я разглядел, что в
руках у него обрез, а не автомат. Почему-то это меня обрадовало. Будто
не все равно.
- Мы знакомы,- терпеливо сказал я. - Мы встречались раньше. Помнишь?
- Как? - бессмысленно спросил дубоцефал.
Я показал ему пустые ладони.
- Меня нечего бояться. Я друг, понимаешь? Я с тобой знаком. Я - с то-
бой. Знаком. Понимаешь? И ты со мной. Тоже! Знаком! Понимаешь?
- Знаком,- механически повторил дубоцефал. - Сачком. Пахом. - Он заду-
мался, чмокая губами. - Пешком. По роже мешком... Кирпич в мешке. Два.
- Я тебя как-то раз отпустил,- настаивал я. - Теперь вспоминаешь? Это
было летом. Вспомни. Ты тогда оторвался от стаи. Ты был один. А я тебя
отпустил. Отпустил, ты понимаешь?
Все мое бешенство куда-то исчезло. Ушло, просочилось, рассыпалось, ис-
терлось в пыль, оставив взамен сосредоточенную холодную злобу. Ледя-
ную. Я убеждал. Я сделался очень красноречив. Я уговаривал. Уговари-
вая, я попытался отшагнуть в сторону - ствол обреза двинулся за мной
как привязанный.
- Теперь я один,- сказал я. - Я, а не ты. Теперь твоя очередь. Теперь
ты меня отпусти. Совсем. Ты. Меня. Отпусти. Моя стая далеко. Мы должны
помогать друг другу в беде, верно?
Дубоцефал отцепил одну руку от обреза, завернул ее за шею и задумчиво
почесал между лопаток, усваивая сложную мысль. Моя правая рука сколь-
знула в карман.
- Эй! Отпусти меня!
На лице дубоцефала отразилось слабое подобие понимания. Он неуклюже
кивнул. Да, конечно. Все мы люди. Все мы братья-человеки... Дубоцефал
переступил с ноги на ногу, зачем-то потянулся, передернул плечами от
холода и опустил свой обрез.
Тогда я выстрелил прямо ему в лицо.
Возможно, я пожалел бы его, не заставь он меня потерять без толку це-
лую минуту. Я был готов сделать такую глупость.
Опрокинутый выстрелом навзничь, дубоцефал еще падал, когда я взял
старт к подъезду дома. Пять минут! Осталась одна минута, еще только
одна...
Действие вновь приобретало динамизм: от соседнего дома ко мне бежали
пятеро. У подъезда я разрядил в них пол-обоймы - передний схватился за
