Грос-Салау - класс в сопровождении обоих педагогов и был доставлен авто-
бусом. Деревня застраивалась давно, и не вдоль улицы, а как придется.
Песчаная рыночная площадь, достаточно просторная для ярмарки скота. О
ней же напоминали деревянные колья с проржавленными железными кольцами
для привязи. Сверкающие лужи при малейшем порыве ветра подергивались
рябью: незадолго до прибытия автобуса прошел ливень. Но никаких коровьих
лепешек, конских яблок, зато множество воробьиных сходок, постоянно ме-
няющих месторасположение и состав участников, чей щебет стократ усилил-
ся, едва Амзель вышел из автобуса. Приземистые деревенские лачуги, час-
тично под соломенными крышами, силились разглядеть рыночную площадь сво-
ими подслеповатыми оконцами. Была тут и двухэтажная неоштукатуренная но-
востройка, торговый дом Хирша. Новенькие, прямо с завода, плуги, бороны,
сеноворошилки мечтали о покупателе. Дышла, уткнувшиеся в небо. Напротив,
чуть наискосок, красно-кирпичное здание фабрики, вымершее, с забитыми
окнами по всему растянувшемуся фасаду. Лишь в конце октября урожай са-
харной свеклы вернет в этот заколоченный гроб жизнь, вонь и заработки.
Неизбежный филиал сберкассы города Данцига, две церкви, закупочный мо-
лочный пункт, цветовое пятно - почтовый ящик. А перед витриной парикма-
хера, чтобы не сказать цирюльника, еще одно цветовое пятно - медово-жел-
тый, кренящийся на ветру медный диск играл переливами света при малейшей
перемене облачности. Сирая, холодная деревушка, почти вовсе без деревь-
ев.
Майстерсвальде, как и все поселения к югу от города, относилось к ок-
ругу Верхний Данциг. Скудная, унылая земля по сравнению с тучными, илис-
тыми почвами долины Вислы. Свекла, картофель, польские неостистые овсы,
простая стекловидная рожь. И на каждом шагу камень. Крестьяне, бродившие
по полям, то и дело нагибались, чтобы подобрать с земли один из несмет-
ного полчища многих и в слепой ярости зашвырнуть куда подальше - то бишь
на поле соседа. Та же картина и по воскресеньям: крестьяне в черных кар-
тузах с поблескивающими лаковыми козырьками бредут через свекольное по-
ле, в левой руке зонт, а правой, наклонившись, подбирают и швыряют куда
попало - и камни падают, падают дождем; каменные воробьи, супротив кото-
рых никто, даже Эдуард Амзель, еще не придумал пугала.
Итак, Майстерсвальде: согбенные черные сюртуки, гневные острия зонтов
торчком в небо, подбор - швырок, подбор - швырок, и даже объяснение, от-
куда эта каменная напасть: дескать, это черт в наказание за неисполнен-
ную клятву отомстил крестьянам тем, что всю ночь летал над землей, изры-
гая души проклятых, что комом лежат у него в желудке, на окрестные луга
и пашни. А поутру оказалось, что души превратились в камни, а поскольку
они проклятые, то крестьянам теперь никуда от них не деться - будут швы-
рять и гнуться до скончания своего горбатого века.
Отсюда классу предстояло вольным строем, со старшим преподавателем
Брунисом во главе, со старшим преподавателем Малленбрандтом в арьергар-
де, пройти пешком три километра сперва холмистым полем, на котором по
обе стороны шоссе среди обильных каменных посевов робко проглядывала ма-
лорослая рожь, потом через начинающийся Заскошинский бор, покуда между
стволами буков не забрезжили беленые кирпичные стены лесной школы.
Жидковато, что и говорить! Брауксель, чье перо выводит эти строки,
органически не способен описывать безлюдные ландшафты. Не то чтобы ему
недоставало вдохновения, нет, но едва он начинает прорисовывать чуть
волнистый склон холма, то есть его сочную зелень, и многочисленные штиф-
теровские оттенки холмов за ним - вплоть до зыбкой серо-голубой дымки у
самого горизонта, а затем помещает на еще не оформленный передний план
неизбежные камни, усеявшие поля в окрестностях Майстерсвальде, и пресло-
вутого черта, а также укрепляющие передний план кустарники, то есть пе-
речисляет их, говорит: бузина, орешник, дрок гладколистный, сосна горная
- словом, кусты, мелкие и крупные, тощие и круглые, по склону вверх и по
склону вниз, кусты сухие и с колючками, кусты-шатуны и кусты-шептуны -
ибо в этих местах всегда ветрено, - едва он за это принимается, как его
тут же подмывает вдохнуть во всю эту штифтеровскую глухомань немножко
жизни. И Брауксель говорит: а за третьим кустом, если считать слева, на
три пальца выше вон того лоскута кормовой свеклы, да нет, не под лещиной
- ох уж эта лещина, все заполонит! - вон там, там, да вон же, чуть пони-
же того красивого, большого, неподъемного, мшистого валуна, словом, за
третьим кустом слева посреди этого безлюдного ландшафта притаился чело-
век.
Нет, не сеятель. И не столь излюбленный в масляной живописи землепа-
шец. Мужчина лет сорока пяти. Бледный смуглый черный отчаянный прячется
в кустах. Нос крючком, уши торчком, зубов нет. Глянь-ка, да у этого че-
ловека ангустри, перстень на мизинце, и в последующих утренних сменах,
покуда школьники будут играть в лапту, а Брунис сосать свои мятные ле-
денцы, ему будет уделено немало внимания, поскольку он носит при себе
узелок. А в узелке что? И кто этот человек?
Это цыган Биданденгеро, и узелок у него не простой, а говорящий.
Двадцать девятая утренняя смена
Излюбленным видом спорта в те школьные годы была лапта. Уже на усеян-
ном гравием школьном дворе Конрадинума свеча, запущенная столь мастерс-
ким ударом, что, покуда мяч сперва зло вгрызался в небо, а потом как бы
нехотя пикировал вниз, игроки бьющей команды, рассыпаясь веером, успева-
ли без помех добежать до своих "меток" и вернуться, набрав очки, - такая
свеча считалась геройством, по сравнению с которым пятьдесят пять "сол-
нышек" или семнадцать отжимов на турнике были так, ерундой. Ну а уж в
заскошинской лесной школе в лапту играли с утра до вечера, для проформы
перемежая это занятие двумя-тремя уроками в день. На игру эту Вальтер
Матерн, его друг Эдуард Амзель и старший преподаватель Малленбрандт
смотрели с трех совершенно разных точек зрения.
Для Малленбрандта лапта была мировоззрением. Вальтер Матерн был мас-
тером свечи. Он запускал в небо свечи и ловил их играючи, успевая тотчас
же выбросить мяч из ловушки своему партнеру, что приносило команде до-
полнительные очки.
Что до Эдуарда Амзеля, то он колобком мчался по игорному полю как
сквозь чистилище. Толстенький коротконожка, он являл собою идеальную ми-
шень для ответных бросков противника. Он был самым уязвимым местом в
своей команде. За ним устраивали настоящую охоту. Его загоняли в квадрат
по четверо и совершали над ним разнузданные, почти людоедские пляски с
мячом. На нем опробовались самые изощренные финты, покуда он с визгом не
валился в траву, всем телом предощущая шмякающий удар мяча задолго до
самого удара.
Мяч приносил Амзелю спасение лишь тогда, когда друг Вальтер Матерн
запускал его свечкой; Вальтер Матерн, собственно, и старался бить одни
только свечи, чтобы дать Амзелю возможность под прикрытием взлетевшего в
небо мяча успеть пересечь игровое поле. Однако, увы, далеко не каждая
его свеча столь надолго зависала в воздухе, так что уже после нескольких
дней такого в буквальном смысле слова игривого мировосприятия на веснуш-
чатом теле Амзеля замерцали многочисленные синие "фонари", которые потом
долго не хотели гаснуть.
Уже и в ту пору - пересменок: после относительно мягкого детства,
проведенного на обоих берегах Вислы, начались, теперь уже вдали от Вис-
лы, страдания Амзеля. И они еще долго не кончатся. Ибо старший препода-
ватель Малленбрандт считался крупным специалистом и даже написал то ли
книгу, то ли главу в книге о спортивно-состязательных играх немецких
школьников. В ней он кратко и исчерпывающе высказал свое понимание лап-
ты. Во введении отметил, что национальное своеобразие лапты как истинно
народной игры особенно наглядно выявляется в сопоставлении с безликим,
вненациональным футболом. Затем, параграф за параграфом, изложил прави-
ла. Одинарный свисток означает: мяч вне игры. Засчитанное попадание -
когда атакующих "запятнали" - фиксируется двойным свистком арбитра. Бе-
жать с мячом запрещается. Вообще мячи: мячи бывают отвесные, так называ-
емые "свечи", дальние, плассированные с угла, ложные свечи, катыши, пол-
зуны, рикошеты, отскоки, "пятнающие" попадания и в три передачи. Подача
мячей осуществляется ударом биты и бывает, в зависимости от типа произ-
водимого удара, для отвесных и дальних мячей - снизу или боковая, для
плассированных мячей - от локтя, а также двумя руками, когда мяч подбра-
сывается на высоту плеча. Отвесные мячи, или так называемые "свечи", по-
учал Малленбрандт, ловятся игроком так, чтобы рука с ловушкой и пойман-
ный мяч образовывали одну линию с уровнем глаз ловящего. Кроме того, - и
это новшество прославило старшего преподавателя по всем городам и весям
- по его предложению расстояние, которое игрокам следует пробегать до
"меток", было с пяти метров увеличено до пятидесяти пяти. Это ужесточе-
ние правил игры - Амзелю довелось в буквальном смысле прочувствовать его
на собственной шкуре - было воспринято почти всеми гимназиями на севере
и востоке Германии. Малленбрандт был ярым врагом футбола, и многие счи-
тали его истовым католиком. На шее, а точнее, на волосатой груди у него
болтался металлический свисток. Одинарный свисток означал: мяч вне игры.
Двойной свисток означал: только что ученика Эдуарда Амзеля "запятнали"
мячом, попадание засчитывается. А вот свечи, которые Вальтер Матерн за-
пускал, стараясь спасти своего друга, Малленбрандт частенько не засчиты-
вал: "Заступ!"
Но зато следующая свеча в порядке. И за ней еще одна - тоже. А вот
следующая сорвалась - подающий чуть накренил корпус, и мяч, отклонившись
от игрового поля, со свистом и треском ныряет в чащу леса. По свистку
Малленбрандта - мяч вне игры! - Вальтер Матерн мчится к забору, перема-
хивает его одним прыжком, ищет во мху и под кустами на опушке, как вдруг
мяч сам выпрыгивает к нему из орешника.
Мяч пойман, быстрый взгляд: из ветвей и листвы торчат голова и плечи
мужчины. На ухе, на левом, покачивается медная серьга, потому что мужчи-
на смеется, беззвучно. Смуглый бледный загорелый. Ни одного зуба во рту.
Биданденгеро - это и означает "беззубый". А под мышкой - говорящий узе-
лок. Вальтер Матерн, держа мяч обеими руками и пятясь, выбирается из ле-
са. Никому, даже Амзелю, он не расскажет об этом бесшумно смеющемся нез-
накомце в кустах. Уже следующим утром, и после обеда тоже, Вальтер Ма-
терн нарочно смазывает по одной подаче, запуская мяч в лес. И, не дожи-
даясь свистка Малленбрандта, мчится через все поле и перемахивает через
забор. Но ни один куст, ни одно деревце не выбрасывает ему мяч обратно.
Один мяч он после долгих поисков нашел под папоротником, а второй так и
запропастился - не иначе лесные муравьи в муравейник затащили.
Тридцатая утренняя смена
Усердные штрихи карандаша и воробьи; штриховать и оставлять "воздух";
плодиться и взрываться.
Усердие пчел, муравьев, усердие леггорнских кур; усердные саксонцы и
усердные прачки.
Утренние смены, любовные письма, матерниады: Брауксель и его соавторы
тоже брали уроки - у кое-кого, кто всю жизнь не покладал рук, барабаня
по лакированной жести.
А что же восемь планет? Солнце, Луна, Марс, Меркурий, Юпитер, Венера,
Сатурн, Уран, к которым, как зловеще намекают астрологические календари,
может присоединиться незримая луна Лилит? Неужто они двадцать тысяч лет
усердно двигались по своим орбитам лишь затем, чтобы послезавтра войти в
роковое неблагоприятное противостояние в знаке Водолея?
Не все свечи получались как надо. Поэтому подачи, в том числе и якобы
"срезавшиеся", а на самом деле запущенные "в молоко" нарочно, надо было
усердно тренировать.
Открытая деревянная веранда, так называемый "зал отдыха", замыкала
