склад в сарае у Фольхерта. Выглядело это так: Матерн отомкнул навесной
замок, и на удивление много добровольных помощников принялись выносить
барахло "старьевщика" - так прозвали Амзеля в окрестных деревнях - из
сарая на улицу. Четыре начатых пугала, связки досок, реек, штакетин.
Разлеталось по ветру выщипанное набивочное волокно. Матрасы изрыгали су-
хие водоросли. Конский волос рвался из диванных подушек. Пожарная каска,
изумительный длинноволосый мужской парик из Крампица, кивер, широкополые
панамы, плюмажи, колпаки от сачков для бабочек, шляпы велюровые и фетро-
вые, шляпа калабрийская и веллингтоновская, которые были получены в по-
дарок от семейства Тиде из Грос-Цюндера, - словом, все, что способно
прикрыть макушку, кочевало теперь с одной головы на другую, извлеченное
из затхлой дровяной тьмы на медовый солнечный свет: "Старье берем!
Старье берем!" Сундук Амзеля, содержимое которого могло бы свести с ума
сотню профессиональных бутафоров и костюмеров, изливался потоками рюшей
и мишуры, ручейками кисеи и стекляруса, струйками кружев, багетного шну-
ра и благоухающих гвоздикой шелковых кистей. Все, у кого руки-ноги есть,
все, кто пришел помочь старьевщику, теперь впали в примерочный раж, на-
девали, снимали, снова бросали в кучу - свитера и пиджаки, панталоны и
даже лиственно-зеленые, лягушачьи литовки. Заезжий молочник-оптовик по-
дарил Амзелю зуавский китель и сливово-сизый жилет. Эх-ма, а корсет-то,
корсет! Двое уже укутались в необъятные блюхеровские крылатки. Одержимые
танцевальным демоном невесты, обдавая всех ароматом лаванды, кружились в
подвенечных платьях. Бег в шароварах, как в мешках, - по двое. Истошный
зеленый вопль рабочего халата. Колобок муфты. Дети в накидках, как мыша-
та. Бильярдное сукно с дырками для луз. Сорочки без воротника. Брыжи и
наусники, матерчатые фиалки, восковые тюльпаны и бумажные розы, наград-
ные бляхи стрелковых праздников и собачьи жетоны, анютины глазки в воло-
сы, наклейки-мушки и фальшивые серебряные кружева. "Старье берем! Старье
берем!" Обувь, впору или нет, тоже пошла в ход - кто натягивал галоши,
кто шаркал в шлепанцах, мелькали сапожки, сапоги на шнуровке и с отворо-
тами, остроносые гнутые штиблеты топтали табачно-бурые гардины, кто-то
босиком, но в гамашах отплясывал на фамильных шторах с графским, княжес-
ким, а может, и королевским гербом. Прусское, куявское, вольное данцигс-
кое, все летело в одну кучу - какой праздник в крапиве за фольхертовским
сараем! А на самом верху, над всем этим нафталиновым раем, гордо реяла,
подпираемая жердями, Большая птица Долбоклюй - главный виновник всеобще-
го возмущения, страх и ужас окрестной детворы, Ваал здешних мест, весь в
дегте и перьях.
Солнце светит почти отвесно. Разведенный опытной рукой и штормовой
зажигалкой Криве, огонь разгорается уверенно и жадно. Все отходят на
шаг-другой назад, но остаются, желая быть свидетелями великого сожжения.
И пока Вальтер Матерн, как всегда во время официальных церемоний, произ-
водит довольно много шума, пытаясь скрежетом зубовным переспорить треск
пламени, Эдуард Амзель, прозываемый "старьевщиком", а иногда - быть мо-
жет даже и сейчас, во время этого веселого аутодафе, - "абрашкой", стоит
как ни в чем не бывало на своих веснушчатых ногах-коротышках, радостно
потирает друг о друга подушечки ладоней, щурит свои глазенки и что-то
видит. И это не желто-зеленый едкий дым, не сморщенная паленая кожа, не
обжигающий полет искристой моли заставляет его сощурить свои круглые
глаза в узенькие щелочки; скорее уж это гигантская птица, охваченная
многоязыким пламенем, дым которого тяжело оседает и низко стелется по
крапиве, дарит его животворными идеями и прочими изюминками вдохновения.
Ибо, видя, как эта воспалившаяся тварь, рожденная из тряпья, дегтя и
перьев, брызжа огнем, треща и оживая до неправдоподобия, совершает свою
последнюю попытку взлететь, а потом, взметнувшись огненным фонтаном,
вдруг разом обрушивается, Амзель решает (и записывает это в своем днев-
нике) позднее, когда он вырастет, еще раз вернуться к идее Большой птицы
Долбоклюй: он построит гигантскую птицу, которая беспрерывно горит, но
никогда не сгорает - нет, она вечно, по самой природе своей, апокалипси-
ческой и декоративной одновременно, горит, полыхает и стреляет искрами.
Двадцать шестая утренняя смена
За несколько дней до четвертого февраля, прежде чем критический
звездный час поставит под вопрос само существование нашего мира, Браук-
сель решает обогатить на одну позицию свой ассортимент, или, как он еще
выражается, демониарий: он распорядился начать конструкторские разработ-
ки задуманного Амзелем горящего Perpetuum mobile. Не настолько богат
идеями этот мир, чтобы - пусть даже и в канун рокового звездного часа,
что сулит нам конец света, - отказаться, понуря голову, от одного из са-
мых прекрасных человеческих озарений; тем более, что и сам Амзель после
знаменательного аутодафе за фольхертовским сараем явил нам пример стои-
ческой выдержки, когда принял участие в тушении огня, охватившего вышеу-
помянутый сарай в результате залета искр и последующего воспламенения.
Спустя несколько недель после публичного сожжения амзелевских запасов
и последних птицеустрашающих моделей, после пожара, который, как увидим,
зажег в смышленой головке Амзеля не один запальный шнур, породив в ней
крохотное, но неугасимое пламя, вдова Лоттхен Амзель, урожденная Тиде, и
господин Антон Матерн, мельник из Никельсвальде, получили по почте в
одинаковых казенных голубых конвертах письма, из которых явствовало, что
в такой-то день к такому-то часу каждого из них в кабинете директора ре-
альной гимназии Святого Иоанна ожидает для беседы директор департамента
учебных заведений господин доктор Батке.
По все той же узкоколейке вдова Амзель и мельник Матерн - они сидели
друг против друга, причем места им достались у окна, - отправились в го-
род. У Долгосадских ворот они сели в трамвай и доехали до Подойникова
моста. Поскольку прибыли они в город заблаговременно, оба успели уладить
кое-какие дела. Ей нужно было зайти к "Хану и Лехелю", потом к "Хауболь-
ду и Ланзеру"; ему, в связи с новой мельницей, надо было навестить стро-
ительную фирму "Прохнов" в Адебарском переулке. На Длинном рынке они
снова встретились, выпили у Шпрингера по стаканчику, потом взяли - хотя
вполне могли бы добраться и пешком - такси и прибыли на Мясницкий переу-
лок слишком рано.
Несколько округляя время, скажем так: минут десять им пришлось поси-
деть в приемной доктора Размуса Батке, прежде чем сам он, в светло-серых
ботинках и вообще одетый по-спортивному, весьма важный, хотя и без оч-
ков, показался на пороге. Вальяжным движением коротенькой холеной ручки
он пригласил обоих в свой кабинет, а когда скромные сельские жители оро-
бели при виде кожаных кресел, бодро воскликнул:
- Только без церемоний, прошу вас! Я искренне рад познакомиться с ро-
дителями двух столь многообещающих наших учеников.
Три стены книг, во всю четвертую - окно. Трубочный табак директора
издавал английское благоухание. Шопенгауэр ярился между стеллажами, по-
тому что Шопенгауэр... Графин с водой, стакан, чистилка для трубки на
массивном, красного дерева, столе под зеленым сукном. Четыре руки на ко-
жаных подлокотниках не знают, куда себя деть. Мельник Матерн повернулся
к директору своим оттопыренным, а не плоским червячнослышащим ухом. Вдо-
ва Амзель, внимая уверенным разглагольствованиям директора, после каждо-
го придаточного предложения кивает. В разговоре были затронуты, во-пер-
вых: экономическое положение на селе, то есть необходимость ожидаемого
ввиду новых польских таможенных законов урегулирования рынка, а также
проблемы сыроварен во всей Большой пойме Вислы. Во-вторых, Большая пойма
вообще и как таковая, в особенности ее колышущиеся, повсюду колышущиеся,
куда ни глянь, колышущиеся на ветру пшеничные нивы; преимущества эппско-
го и зимнестойкого сибирского сортов; борьба с посевным куколем - "но в
целом благодатнейший край, да-да, житница..." И наконец, в-третьих, зак-
лючил доктор Размус Батке, два таких славных, таких способных, хотя и с
совершенно разными наклонностями ученика - маленькому Амзелю вообще все
дается играючи, - два ученика, связанные столь тесной и столь положи-
тельной дружбой, - надо видеть, как трогательно защищает маленький Ма-
терн своего товарища от подтруниваний, разумеется вполне беззлобных
подтруниваний, некоторых одноклассников, - словом, два столь достойных
всяческого поощрения ученика из-за каждодневных и длительных поездок по
этой ужасной, допотопной, хотя в чем-то, быть может, даже весьма забав-
ной узкоколейке, совершенно лишены возможности проявить себя в полную
силу; поэтому он, директор заведения и, уж поверьте, стреляный гимнази-
ческий воробей, перевидавший на своем веку множество самых разных приез-
жих учеников, предлагает еще до наступления каникул, а еще лучше - прямо
со следующего понедельника перевести обоих мальчуганов в другую школу. В
Конрадинуме, это гимназия в Лангфуре, директор которой, его старый друг,
уже в курсе дела и согласен, имеется интернат, проще говоря - общежитие
для учеников, в котором значительной части питомцев, то есть, проще го-
воря, воспитанников, за умеренную плату - гимназия пользуется финансовой
поддержкой весьма богатого благотворительного фонда - обеспечивается пи-
тание и жилье; одним словом, оба будут там в надежных руках и прекрасно
устроены, так что он, как директор заведения, всячески советует такую
возможность не упускать.
Вот так уже в следующий понедельник Эдуард Амзель и Вальтер Матерн
сменили зеленые бархатные шапочки гимназии Святого Иоанна на красные ша-
почки Конрадинума. Вместе со своими чемоданами при посредстве все той же
узкоколейки они покинули устье Вислы, большое побережье, дамбы от гори-
зонта до горизонта, наполеоновские тополя, рыбачьи коптильни, паром сы-
ромятного Криве, новую мельницу на новых козлах, угрей между коровами и
ивами, отца и мать, бедную Лорхен, грубых и тонких меннонитов, Фольхер-
та, Кабруна, Ликфетта, Момбера, Люрмана, Карвайзе, учителя Ольшевского,
а также призрак старухи Матерн, который начал бродить по дому, потому
что трупную воду после обмывания позабыли выплеснуть за порог крест-нак-
рест.
Двадцать седьмая утренняя смена
Сыновья богатеев-крестьян и сыновья помещиков, сыновья слегка обни-
щавшей мелкопоместной знати из Западной Пруссии и сыновья кашубских кир-
пичных заводчиков, сын аптекаря из Нойтайха и сын священника из Хоенш-
тайна, сын окружного советника из Штюблау и Хайни Кадлубек из Отрошкена,
малыш Пробст из Шенварлинга и братья Дик из Ладекоппа, Боббе Элерс из
Кватшина и Руди Кизау из Страшина, Вальдемар Бурау из Прангшина и Дирк
Генрих фон Пельц-Штиловски из Кладау на реке Кладау; итак, сыновья нище-
го и дворянина, крестьянина и пастора, не совсем в одно время, но по
большей части вскоре после Пасхи, стали питомцами интерната, что нахо-
дился подле Конрадинума. Реальная гимназия, носившая такое название, в
течение многих десятилетий при поддержке фонда имени Конрада оставалась
частным учебным заведением, однако во времена, когда Эдуард Амзель и
Вальтер Матерн стали конрадианцами, город уже помогал школе крупными де-
нежными дотациями. Поэтому и назывался Конрадинум теперь городской гим-
назией. И только интернат все еще оставался не городским учреждением, а
был предметом частных забот и финансовых попечений Конрадийского фонда.
Спальный зал для шести-, пяти- и четвероклассников, называемый еще
малым спальным залом, располагался на первом этаже и выглядывал окнами в
школьный сад, туда, где рос крыжовник. Хотя бы один писун находился
всегда. Им и воняло, а еще сушеными матрасными водорослями. Наши друзья
