сички Хедвиг Лау кокетливо и легко покачиваются над учебником английско-
го. Амзель быстрыми штрихами набрасывает рисунок: мило, очень даже мило!
Висячие косы он по художественным соображениям решительно отвергает и
вместо этого свивает из них два бублика, чтобы закрыть ее слишком розо-
вые, почти красные ушки. Но не то чтобы он сказал - мол, сделай так, так
гораздо лучше, косы у тебя дурацкие, надо носить бублики, нет, дождав-
шись, когда за окном показывается предместье Кнайаб, он молча кладет
свой дневник на ее раскрытый учебник, и Хедвиг Лау, изучив рисунок, ма-
новением ресниц выражает согласие, почти покорность, хотя внешне Амзель
вовсе не похож на тех мальчишек, которых привыкли слушаться одноклассни-
цы.
Двадцать третья утренняя смена
Брауксель питает неистребимое отвращение к неиспользованным бритвен-
ным лезвиям. Его верный друг и правая рука в свое время, еще в пору ак-
ционерного общества "Бурбах-калий АО", освоивший в качестве забойщика
весьма обильные соляные залежи, "освящает" лезвия Браукселя и приносит
их ему после своего первого бритья, благодаря чему Браукселю не прихо-
дится преодолевать того отвращения, какое - с той же силой, хотя и не к
бритвенным лезвиям, - от рождения мучило Амзеля. А именно: Амзель не мог
выносить и, следовательно, носить новую, пахнущую обновкой одежду. Равно
как и запах свежего белья вынуждал его с трудом подавлять в себе присту-
пы подкатывающей дурноты. Покуда он пребывал в лоне сельской школы, этой
его аллергии были положены естественные пределы, поскольку что шивен-
хорстская, что никельсвальденская поросль просиживала школьные парты в
перешитом и перелатанном, перелицованном и перештопанном, протертом поч-
ти до дыр тряпье. Но реальная гимназия Святого Иоанна требовала иного
облачения. И вот мать одела Амзеля во все новехонькое, с иголочки: зеле-
ная бархатная шапочка уже упоминалась выше, к ней присовокупились рубаш-
ки спортивного покроя, песочно-серые бриджи дорогого сукна, синяя куртка
из чертовой кожи с перламутровыми пуговицами и - не исключено, что по
заявке самого Амзеля, - лаковые башмаки с пряжками; ибо Амзель не имел
ничего против пряжек и лака, перламутровых пуговиц и чертовой кожи, и
лишь мысль о том, что все эти новые одежки будут соприкасаться с его жи-
вой кожей, с его шкурой простого крестьянина, который сам сродни своим
птичьим пугалам, - эта мысль приводила его в содрогание, больше того,
свежее белье и неношеная одежда вызывали у него мучительный зуд и экзе-
му; точно так же и Брауксель после бритья новыми лезвиями вынужден опа-
саться появления отвратительных лишаев вокруг подбородка.
К счастью, тут Вальтер Матерн мог выручить своего друга. Его школьный
костюм был пошит из перелицованного сукна, его ботинки на шнурках уже
дважды побывали у сапожника, гимназическую шапочку бережливая мать Валь-
тера Матерна тоже купила ношеную, поэтому первые две, если не три недели
поездки друзей в школу по узкоколейке начинались с одной и той же неиз-
менной церемонии: где-нибудь в товарном вагоне, среди бессловесной убой-
ной скотины, друзья обменивались школьной одеждой; в том, что касается
обуви и шапочек, это было проще простого, зато куртка, бриджи и рубашка
Вальтера Матерна - отнюдь, кстати, не замухрышки - были его другу явно
узки, тесны и неудобны, и тем не менее они ласкали его тело и дух, пос-
кольку были ношеными, перелицованными и пахли старьем, а не обновкой.
Надо ли объяснять, что новая одежда Амзеля висела на его друге мешком, к
тому же лак и пряжки, перламутровые пуговицы и смешная курточка из гру-
бой замши были ему не слишком к лицу. Амзель, однако, с наслаждением
пряча свои ноги чучельного крестьянина в грубые, сморщенные, залатанные
башмаки, искренне восторгался лаковыми ботинками на ногах у Вальтера Ма-
терна. Тому пришлось их разнашивать до тех пор, покуда Амзель не признал
их ношеными и не счел такими же растрескавшимися, как та лаковая туфель-
ка с пряжкой, что хранилась у него в ранце и так много для него значила.
Забегая вперед, надо сказать, что это традиционное переодевание дол-
гие годы оставалось если не главным связующим звеном, то по крайней мере
важным компонентом дружбы Вальтера Матерна и Эдуарда Амзеля. Даже носо-
вые платки, свежевыстиранные и складочка к складочке отутюженные, кото-
рые Амзелю заботливо подкладывала в карман его матушка, приходилось об-
новлять его другу, равно как и гетры и носки. Впрочем, дело не ограничи-
валось одной одеждой - ту же болезненную чувствительность Амзель выказы-
вал по отношению к новым карандашам и ручкам: карандаши Вальтеру Матерну
приходилось затачивать, снимать парадный глянец с нового ластика, распи-
сывать новые зуттерлиновские перья; разумеется, он, точно так же, как
верный друг Браукселя и его правая рука, неминуемо должен был бы опробо-
вать и новые бритвенные лезвия, если бы в ту пору на веснушчатом мальчи-
шеском лице Амзеля уже созрел первый рыжеватый пушок.
Двадцать четвертая утренняя смена
Кто это там стоит, облегчившись после завтрака и изучая собственное
дерьмо? Кто этот человек, задумчивый и озабоченный, вечно в погоне за
прошлым? И почему это принято глазеть именно на иссохший и лысый череп?
Театральщина, гамлетовская болтовня, актерство! Брауксель, чьим пером
пишутся эти строки, поднимает взгляд и спускает воду, созерцание помогло
ему припомнить одну историю, которая дала обоим друзьям возможность -
Амзелю скорее трезво, а Вальтеру Матерну по-актерски - и впрямь пережить
приключение, от которого веет театральщиной.
Гимназия, расположенная в Мясницком переулке, разместилась там весьма
таинственно и путано в зданиях бывшего монастыря францисканцев, то есть
имела свою предысторию и, значит, была для обоих друзей гимназией не
только реальной, но и идеальной, так как в древних стенах бывшего монас-
тыря обнаружилось великое множество укромных уголков и потаенных мест, о
которых ни учителя, ни даже гимназический сторож ведать не ведали.
Брауксель, руководящий сейчас шахтой, в которой не добывается ни ка-
лийная соль, ни руда, ни уголь и которая тем не менее работает вовсю,
углубившись своим стволом уже на восемьсот пятьдесят метров в недра,
сразу распознает все маленькие радости этого запутанного подземного
царства: ведь под всеми классными комнатами, под гимнастическим залом и
под писсуаром, под актовым залом и даже под учительской комнатой тяну-
лись потайные ходы, ведшие в таинственные подземелья и темницы либо по
кругу и даже в опасные тупиковые лабиринты. Когда после Пасхи начались
уроки, Амзель первым вошел в классную комнату на первом этаже. Коротко-
ногий увалень в башмаках Вальтера Матерна, он, едва ступив на натертые
половицы и поведя своим розовым хомячковым носом, мигом учуял: сырость!
подвал! приключение! - тут же остановился, сплел в задумчивости свои
толстые пальчики, слегка попружинил на мысках тут и там, после чего нос-
ком правого ботинка отметил на одной из половиц крест. Поскольку же ус-
ловный знак не повлек за собой ответного условного свиста, голова Амзеля
на пухлой подушечке шеи недоуменно обернулась - там, за спиной, в лако-
вых ботинках Амзеля стоял Вальтер Матерн и явно не соображал что к чему,
только таращился, как бычок, пока наконец свет понимания не озарил - от
носа ко лбу - всю его физиономию и он не издал короткий ответный услов-
ный свист через зубы. Поскольку пустота под половицами отзывается гулко
и загадочно, оба сразу почувствовали себя в классной комнате шестого на-
чального почти уютно, чуть ли не как дома, пусть за окнами класса и не
текла красавица Висла, раздвигая прибрежные дамбы своими могучими плеча-
ми.
Так что после первой же гимназической недели оба они, столь небезраз-
личные к рекам, нашли доступ к небольшой речушке и тем самым как бы воз-
местили себе отсутствие Вислы. В помещении раздевалки возле гимнастичес-
кого зала, который во времена францисканцев служил библиотекой, надо бы-
ло открыть крышку люка. Врезанный в половицы квадрат, пазы которого были
забиты отходами многолетней чистоплотности, но все же не настолько, что-
бы укрыться от всевидящего ока Амзеля, поддался наконец усилиям Вальтера
Матерна и из черного отверстия дохнуло все тем же: сырость! подвал!
приключение! Так они обнаружили начало затхлого подземного лаза, который
отличался от других ходов под классными комнатами тем, что выходил в
шахту городской канализации и по ее тоннелям вел прямиком в Радауну. Ма-
ленькая эта речушка, обязанная своим таинственным именем, а также изоби-
лием раков и рыбы Радаунским озерам, текла из этих озер по округу Берент
и, миновав Петерсхаген, втекала в город со стороны Нового рынка. Попет-
ляв - где под открытым небом, а где и в трубах под землей - по старому
городу, ныряя под многочисленные мосты, облагороженная лебедями и плаку-
чими ивами, она, наконец, между Карповым омутом и Брабанком сливалась с
Мотлавой незадолго до впадения той в Мертвую Вислу.
Таким образом, Амзель и его друг могли, когда в раздевалке не было
посторонних, подняв квадратную крышку заветного люка - что они и делали,
- заползти в подземный ход - оба заползали,- где-то на уровне писсуара
спуститься в шахту - по вмурованным в кирпичную кладку железным скобам
первым спускался Вальтер Матерн, - на дне шахты без труда открыть зар-
жавленную железную дверь - Вальтер Матерн открывал - и пройти по сухому,
но зловонному и изобилующему крысами тоннелю в своих обменянных друг у
друга ботинках до самого конца. А если точнее: пройдя под Куриным валом
и Тележным валом, под зданием управления Главной страховой компании, под
Городским парком, под железнодорожными путями между Петерсхагеном и
главным вокзалом, тоннель выводил к Радауне. Прямо напротив кладбища
Святого Сальвадора, что уютно расположилось у подошвы Епископской горы
между Гренадерским переулком и меннонитской церковью, тоннель под свода-
ми мощной арки выбегал к реке. Тут же, чуть поодаль от проема, в отвес-
ную каменную стену набережной снова были вмурованы железные скобы, по
которым можно было взобраться до замызганных перил парапета. А уж отсюда
открывался вид, хорошо знакомый Браукселю по многочисленным гравюрам: из
свежей майской зелени парка во всем своем красно-кирпичном великолепии
вздымается панорама города - от Оливских ворот до Легенских, от Святой
Катарины до Святого Петра на Поггенпфуле многочисленные башни и шпили
своей разновеликой высотой и неодинаковой статью доказывают, что они
друг другу не ровня и далеко не одногодки.
Прогулку по тоннелю друзья совершали уже два или три раза. При этом
Вальтер Матерн прикончил добрую дюжину крыс. Когда во второй раз они
вышли на свет божий у берегов Радауны, их заметили старички, коротающие
досуг в парке за пенсионерскими посиделками, но в полицию заявлять не
стали. Да им и самим уже поднадоело - ведь Радауна все же не Висла, но
тут, опять-таки под гимнастическим залом, но еще до шахты, ведшей в го-
родскую канализацию, они наткнулись на боковой ход, кое-как заложенный
кирпичами и потому поначалу ими не замеченный. Фонарь Амзеля выхватил
его из темноты. Неизученное ответвление подземного хода нельзя оставлять
без внимания. Тем более, что ход был наклонный и вел куда-то вниз. Вско-
ре они оказались в довольно просторном, в человеческий рост, каменном
тоннеле, который явно не относился к городской канализации, но вел по
ветхим, гулким и шуршащим средневековым плитам не куда-нибудь, а под
церковь, и не простую, а готическую церковь Святой Троицы. Знаменитая
эта церковь стояла около музея в какой-нибудь сотне метров от реальной
гимназии. В одну из суббот, когда было только четыре урока, а до ближай-
шего поезда оставалось еще два часа, друзья и совершили то открытие, о
котором здесь и будет рассказано - и не потому только, что средневековые
