становится все отчетливей видно, что куколок всего девятнадцать. И, на-
конец, живых червей в мешке обретается восемь особей. А в довесок, пос-
кольку условия пари этого не требуют, грифель в пальцах мельника тор-
жественно возвещает на доске: "Мертвых червей в мешке пять штук". Вот
теперь наконец сивушный дух берет свое, разом перебивая ваксу и сыворот-
ку. И предсмертную песню мух тоже кто-то поубавил. Теперь настал черед
Люрмана с его мучным ситом.
Короче, чтобы долго не томить: один к одному сошлось предуказанное
число жестких пергаментных личинок, мягких, лишь на кончиках роговистых
куколок и взрослых личинок, называемых в народе мучными червями. Недос-
тавало лишь одного дохлого червя из предполагаемых пяти: по всей види-
мости - даже наверняка! - он, высохший и распавшийся на фрагменты, сумел
ускользнуть через ячейки сита.
Так мельник Антон Матерн выиграл свой бочонок нойтайхского крепкого
пива, а в утешение и в награду всем присутствующим, особенно же Карвай-
зе, Момберу и молодому Фольхерту, которым пришлось на этот бочонок рас-
кошеливаться, он подарил то ли предсказание, то ли напутствие. Водружая
бочонок аккурат на то самое место, где только что лежал испытуемый мешо-
чек муки, он как бы между прочим, словно припоминая какие-то байки, за-
метил: он, плоскоухий мельник, покуда на этих двадцати фунтах муки своим
плоским ухом кемарил, ясно услышал, что полагают некоторые черви - он,
правда, не знает, сколько в точности, потому как все они галдели напере-
бой, - относительно видов на урожай. Эппскую пшеницу, как считают черви,
надо сжать за неделю до Семи братьев, а куявскую и шлипхакенскую, сорт
номер пять, после Семи братьев на третий день.
С тех пор, за много лет до того, как Амзель изготовил пугало яснослы-
шащего мельника, всех Матернов неизменно встречали в округе то ли приве-
том, то ли присказкой:
- Здравствуй, дорогуша, ну что там сказали старику Матерну его мучные
черви?
Шутки шутками, однако многие приходили и упрашивали мельника разуз-
нать у туго набитого мешочка, когда сеять озимую, а когда яровую пшени-
цу, когда - а мешочек довольно точно знал и это - начинать жать, когда
свозить. Задолго до того, как он предстал в виде пугала и был запечатлен
эскизом конструкции на страницах рабочего дневника Амзеля, мельник изре-
кал и другие, куда более мрачные предсказания, которые и по сей день,
когда господин артист надумал у себя в Дюссельдорфе воздвигать мельнику
памятник, подтверждаются отнюдь не в шутку, а самым недвусмысленным об-
разом.
Ибо он сумел разглядеть в ближайшем будущем не только угрозу подсту-
пающей спорыньи; не только градобой, не записанный ни в одной страховке,
- он с точностью до дня предсказал обвалы курса на Берлинской и Буда-
пештской зерновых биржах, крах банков в тридцатом, смерть Гинденбурга,
девальвацию данцигского гульдена в мае тридцать пятого; и о дне, когда
заговорят пушки, мучные черви тоже, конечно, нашептали ему заранее.
Разумеется, благодаря своему удивительному уху он знал и о собаке
Сенте, которая родит Харраса, гораздо больше, чем можно было догадаться
по внешнему виду этой псины, черным пятном застывшей возле белого мель-
ника.
И после большой войны, когда мельник со своим беженским удостоверени-
ем, разряд "А", ютился где-то между Крефельдом и Дюреном, он все еще мог
по своему заветному мешочку, который пережил с ним все военные невзгоды
и мытарства, предсказывать, как в будущем... Но об этом, по уговору меж-
ду членами авторского коллектива, Брауксель не имеет права рассказывать,
ибо об этом поведает господин артист.
Восемнадцатая утренняя смена
Вороны на снегу - какой мотив! Снег укрыл толстыми шапками заржавелые
махины скреперов и воротов - свидетелей славных времен соледобычи. Бра-
уксель распорядился снег растопить, потому как мыслимое ли это дело: во-
роны на снегу, которые, если смотреть на них долго и пристально, превра-
щаются в монахинь на снегу, нет уж, снег долой! Ночной смене, прежде чем
она начнет проталкиваться в проходную, придется часок потрудиться свер-
хурочно - а если вдруг станут артачиться, Брауксель прикажет поднять со
дна семисотдевяностометровой шахты новые, недавно приобретенные и испы-
танные модели - комбайны Перкунас, Пеколс, Потримпс, - дабы проверить их
эффективность на снежных сугробах: вот тогда и поглядим, каково придется
воронам-монахиням, тогда можно и не растапливать снег. Пусть лежит, ни-
чем не запятнанный, под окном у Браукселя и в меру сил поддается описа-
нию. Висла пусть течет, мельница мелет, поезд по узкоколейке спешит,
масло тает, молоко киснет - немного сахару сверху, и ложка стоит, - а
паром пусть приближается, а солнце заходит, а утром всходит, прибрежный
песок пусть отступает, а волны прибоя пусть его лижут... И дети бегают
босиком и ищут янтарь, а находят синие черничины, выкапывают из норок
мышей, босиком прямо по колючкам, босиком на дуплистые ивы... Но кто
ищет янтарь, бегает босиком по колючкам, прячется в дуплистые ивы, выка-
пывает из норок мышей, тот в один прекрасный день найдет в дамбе мертвую
девочку, совсем-совсем засохшую - да это же Тулла, дочурка герцога Свян-
тополка, та самая Тулла, что раскапывала песок, ловила мышей и прикусы-
вала их своими острыми резцами, Тулла, которая никогда не носила ни баш-
маков, ни чулок, - а дети бегают босиком, ивы колышут ветками, Висла
по-прежнему течет, солнце всходит и заходит, а паром плывет, уплывает
или скрежещет бортом о причал, а молоко киснет, покуда ложка в нем не
встанет торчком, и медленно поспешает, хотя и вовсю пыхтит почти игру-
шечный поезд на повороте узкоколейки... И мельница тоже покряхтывает,
когда ветер восемь метров в секунду. И мельник слушает, что нашепчет ему
мучной червяк. И зубы скрежещут, когда Вальтер Матерн ими слева направо.
И бабка точно так же, вон она гоняет по огороду бедную Лорхен. Сента,
черная и уже беременная, ломится через заросли бобов. Ибо ужасное виде-
ние приближается, уже воздета в роковом изломе десница, уже зажата в ку-
лаке и грозно вздымается в небо деревянная поварешка, она уже отбрасыва-
ет свою черную тень на лохматую Лорхен, и тень все больше, все жирней,
вот она совсем рядом, совсем большая... Но и Эдуард Амзель, который вов-
сю глазеет по сторонам и ничего не забывает, потому что за него отныне
все помнит его дневник, тоже требует теперь за свою работу несколько
больше, чем прежде, - гульден двадцать за одно-единственное пугало.
Тут вот в чем дело. С тех пор как господин Ольшевский, учитель на-
чальной школы, стал рассказывать детям про всяких богов, которые раньше
были, которые и сейчас еще, оказывается, есть и еще с незапамятных вре-
мен существовали, - с тех пор Амзель всецело отдался мифологии.
А началось все с того, что овчарка одного самогонщика из Штутхофа по
узкоколейке была доставлена вместе со своим хозяином в Никельсвальде.
Кобеля звали Плутон, у него была безупречная родословная и почетная за-
дача покрыть Сенту, что и воспоследовало. Ученик начальной школы Амзель
поинтересовался, откуда пошло имя Плутон и что оно, в сущности, означа-
ет. Господин Ольшевский, молодой, тяготеющий к педагогическому реформа-
торству сельский учитель, охотно черпавший вдохновение в вопросах своих
питомцев, с тех пор все чаще стал заполнять занятия по своему предмету,
что фигурировал в расписании под названием "Родная речь и родной край",
цветистыми и весьма многословными историями о чудесных деяниях и подви-
гах сперва Вотана, Бальдура, Фафнира и Фрейи, а потом уж Зевса, Юноны,
Плутона, Аполлона, Меркурия и даже египетской богини Изиды. И уж совсем
он впадал в раж, когда добирался до древних прусских богов Перкунаса,
Пеколса и Потримпса и начинал рассказывать, как они обитали в пышных и
раскидистых кронах вековых дубов-исполинов.
Разумеется, Амзель все это не просто мотал на ус, но и, как явствует
из его дневника, творчески и с большим мастерством перерабатывал. Так,
огненно-рыжего Перкунаса он украсил старыми наперницами, предусмотри-
тельно раздобытыми в домах, где побывала смерть. Растресканный дубовый
чурбан, на который Амзель со всех сторон понабил стоптанных лошадиных
подков, в расщелины которого понатыкал цветастых перьев из петушиных
хвостов, - это была голова Перкунаса. Пугало во всем своем великолепии -
ни дать ни взять огненный бог! - недолго красовалось на дамбе для всеоб-
щего обозрения: не прошло и дня, как оно было продано за гульден двад-
цать и перекочевало в равнинный Ладекопп, подальше от побережья.
Бледный Пеколс, о котором сказано, что он вечно смотрит исподлобья, и
который поэтому в языческие времена ведал делами смерти, был изготовлен
отнюдь не из постельных принадлежностей старых, не слишком старых и даже
вовсе не старых мертвецов - такая отдающая саваном костюмировка была бы
решением слишком очевидным и напрашивающимся, - нет, для этой цели было
выбрано брошенное при переезде - вот он, дар благосклонной к художнику
судьбы, - пожелтевшее, ветхое, пропахшее лавандой и плесенью, мускусом и
мышами свадебное платье. В этом подвенечном наряде, лишь слегка переде-
ланном на мужской манер, Пеколс был просто неотразим, так что пугало бо-
жества в облике невесты-смерти не замедлило перебраться в Шустеркруг, в
тамошнее садоводческое хозяйство, принеся автору выручку аж в два гуль-
дена.
Зато Потримпс, вечно смеющийся отрок с пшеничными колосьями в зубах,
одно из самых вдохновенных творений Амзеля, чарующее своим игривым и
многоцветным изяществом, ушло всего за один гульден, хотя, как известно,
Потримпс оберегает посевы, что озимые, что яровые, от всех напастей- от
посевного куколя и свербигузки, полевой редьки и пырея, вики, торицы и
ядовитой спорыньи. Больше недели это юношески стройное пугало, ажурный
торс которого, выполненный из посеребренных станиолью ветвей орешника,
украшал еще и передник из кошачьих шкурок, простояло на дамбе, зазывно
шурша шафрановым ожерельем из крашеных яичных скорлупок, прежде чем его
приобрел крестьянин из Фишер-Бабке. Его беременная и потому особенно
приверженная мифологии половина посчитала пугало плодородного божества
"прехорошеньким" и "ужасть как уморительным"; несколько недель спустя
она разрешилась двойней.
Но и Сенте тоже перепало от милостей отрока Потримпса: ровнехонько
через шестьдесят четыре дня она принесла шестерых кутят, покуда еще сле-
пых, но, в строгом соответствии с родословной, густого черного окраса.
Все шестеро были зарегистрированы и постепенно проданы, среди них и ко-
бель Харрас, о котором в следующей книге еще не раз пойдет речь, ибо
господин Либенау купил Харраса, дабы тот сторожил его столярную мастерс-
кую. По объявлению, которое мельник Матерн поместил в местной газете
"Последние новости", столяр приехал в Никельсвальде по узкоколейке, сто-
роны быстро сторговались и ударили по рукам.
А в самом начале, где-то в темном первоистоке, была волчица из ли-
товских чащоб, чей внук, черный кобель Перкун, зачал суку Сенту, а Сенту
покрыл Плутон, и Сента ощенилась шестью кутятами, среди которых был и
Харрас; а Харрас зачал Принца, а Принц будет героем другой истории - в
книгах, которые Браукселю писать не надо.
Но никогда, ни разу в жизни не создавал Амзель птичье пугало по обра-
зу и подобию собаки, даже по образу и подобию Сенты, что так преданно
носилась между ним и Вальтером Матерном. Все пугала, запечатленные в его
дневнике, все, за исключением одного, присосавшихся к вымени угрей, и
еще одного - полубабки-полуивы о трех головах - сотворены с оглядкой на
людей и богов.
Параллельно школьным занятиям, облекая в наглядные образы учебный ма-
териал, который учитель Ольшевский, превозмогая жужжание мух и изнуряю-
щий летний зной, рассеивал над головами своих задремывающих питомцев,
