Гюнтер Грасс
Собачьи годы
Роман
Перевод с немецкого и вступление М. РУДНИЦКОГО
ЖИЗНЬ, ОКАЗАВШАЯСЯ КНИГОЙ
Перед читателем "ИЛ" еще один роман Гюнтера Грасса, последняя книга
его "данцигской трилогии", снискавшей автору в начале шестидесятых годов
славу почти всемирную. Почти, потому что через цензурно-идеологические
кордоны многих стран того лагеря, который гордо звался "социалистичес-
ким", произведения Грасса и в ту пору, и много "застойных" лет спустя
проникали чуть ли не контрабандой: органы, важно именовавшие себя "ком-
петентными", редко и с крайней неохотой давали добро на их публикацию -
так, из всей "данцигской трилогии" нам в свое время милостиво разрешили
прочесть, да и то с целомудренными изъятиями, лишь повесть "Кошки-мыш-
ки". Сейчас, когда нравы изменились и между нами и большой литературой
ничего, кроме личных и общественных экономических катастроф, не стоит,
особой признательности заслуживает харьковское издательство "Фолио", му-
жественно взявшее на себя благородную миссию издания четырехтомного соб-
рания сочинений Грасса, составленного Е.А.Кацевой.
Оговоримся сразу - и эта журнальная публикация, так же как публикация
романа "Жестяной барабан" (см. "ИЛ", 1995, № 11), не будет полной. При-
чиной тому, во-первых и в-главных, огромный объем произведения, а
во-вторых, достаточно самостоятельный характер отдельных его частей: ро-
ман Грасса художественно организован как конгломерат трех автономных
книг, написанных тремя разными, хотя и, понятное дело, фиктивными расс-
казчиками. В третьей книге, "Матерниады", озаглавленной так по имени од-
ного из главных героев, Вальтера Матерна, перед нами во всеоружии своего
сатирического дара предстает тот Грасс - язвительный критик послевоенной
западногерманской повседневности, которого наш читатель пусть неполно,
но все-таки уже знает по романам "Под местным наркозом" (1969) и "Из
дневника улитки" (1972). Это важная часть романа и важный аспект твор-
чества писателя, важный, но не определяющий: рискну сказать, что в рома-
не "Собачьи годы" Грасс во всем размахе и азарте своего писательского
таланта раскрылся именно в первых двух частях.
Есть книги, которым уже в самый момент их рождения суждена долгая
жизнь - столь очевидны и бесспорны их незаурядность и художественная си-
ла. К таковым, несомненно, наряду с "Жестяным барабаном", принадлежат и
"Собачьи годы" Гюнтера Грасса. Мощь художественного претворения действи-
тельности здесь явлена такая, что только очень идеологически предвзятый
или очень уж эстетически подслеповатый взгляд способен не распознать
масштабы этого дерзания. Вот почему, быть может, не стоит привычно сето-
вать на то, что наше знакомство с еще одним выдающимся явлением евро-
пейского искусства ХХ века - а первые романы Грасса, безусловно, заслу-
живают именно такой дефиниции - происходит с опозданием на три с лишним
десятилетия. По гамбургскому счету, который в данном случае вполне умес-
тен, не такой уж это и большой срок, а если оглянуться на отечественную
современность, то впору подумать, что опоздание в тридцать три года
подстроено нарочно, что оно и не опоздание вовсе, а, напротив, точно
выбранный и терпеливо выжданный исторический миг. Кстати, сам Грасс,
большой любитель достопамятных дат и магии чисел, наверняка поигрался бы
с числом 33, созвучным дате 1933 и кратным "нехорошему", как сказано в
его романе, числу одиннадцать.
Полагаю, что вживание в многослойный и сложносочиненный, одновременно
и гротескно страстный, и вдохновенно поэтичный, то сказочно-фантастичес-
кий, то беспощадно жестокий мир грассовского романа дастся нашему чита-
телю, как далось и автору этих строк, без особого труда: слишком многое
в этих прихотливых повествовательных узорах, в этих хитросплетениях об-
разов и судеб покажется, да и окажется узнаваемым, понятным, до боли
знакомым, а то и постыдно родственным. Сила художественного обобщения
здесь такова, что выплескивается за берега национальной исторической
судьбы, творя картины многозначного, универсального, общечеловеческого
смысла и безжалостно ставя нас, читателей, перед вопросами, ответы на
которые, боюсь, все еще не найдены и найдены будут не скоро. Грасс в
этой своей книге не столько анализирует - это в более поздних его вещах
проявляется порой тяга к ироничной рассудительности, - сколько яростно и
неистово, с бесстрашием и одержимостью, в которых узнается подвижничес-
кий порыв Достоевского, снова и снова выпихивает повествование к "пос-
ледним вопросам" бытия, живописуя историю болезни общества, пораженного
геном коллективного безумия.
Проще всего было бы в этом месте, не обинуясь, поименовать коллектив-
ное безумие фашизмом, да еще и сопроводить его атрибутивом "германский".
Однако иная простота, как известно, хуже воровства, поэтому не будем са-
ми себя обкрадывать. Разумеется, Грасс во всей "данцигской трилогии" от-
талкивается от своего личного опыта и опыта своего поколения, выросшего
в Германии в пору гитлеровского фашизма. На иных страницах романа именно
этот личный и глубоко выстраданный опыт окрашивает повествование тонами
пронзительной исповедальной искренности. Но Грасс понимает: всякое явле-
ние имеет свой исток и свой генезис. Вот почему его роман бессчетными
нитями своего сюжета и своей образности уходит в недра времен и в недра
человеческой души, и там, и там обнаруживая все более глубокие залегания
добра и зла, красоты и уродства, разума и первобытного звериного инс-
тинкта, созидания - и разрушения.
В этом смысле совершенно особую роль играет в романе история. Она
присутствует тут, можно сказать, постоянно, живьем и во плоти, сообщая
людям и зверям - а они в романе участвуют на равных, - событиям и вещам,
мыслям, словам и поступкам свой неповседневный контекст. И дело не толь-
ко в том, что повествование изобилует историческими аллюзиями, непринуж-
денно перескакивая из наполеоновских войн в средневековые крестовые по-
ходы, а то и вовсе ныряя в темные пучины мифа. Сами эти аллюзии доказы-
вают нечто очень важное: в извечном противоборстве добра и зла именно
ход истории в конечном счете оказывается последним судией, документируя
целесообразность мирового развития, осмысленность эволюции, свершающейся
наперекор разгулам варварства и кровопролитиям. Вспомним, с какой биб-
лейской торжественностью перечисляет Брауксель, летописец первой части,
собачьи поколения, и это, конечно, неспроста - в них, в этих собачьих
родословных, запечатлено вековечное движение от дикости к культуре: чер-
ная псина Сента "не хочет обратно к волкам".
Не хочет "обратно к волкам" и человек или, скажем точнее, как прави-
ло, не хочет, поскольку наделен противоядием от дикости - предприимчи-
востью, стремлением к созиданию, творчеству. Это его неистребимое стрем-
ление выражено в романе Грасса по-разному - оно материализовалось в дам-
бах Вислы, "облагоразумивших" коварную стремнину непокорной реки, и в
гордой красе родного Данцига, запечатлелось в аккуратной брусчатке его
мостовых и в наименованиях его улиц и площадей, мест и предместий, воб-
равших в себя века человеческого труда, мирного быта, оседлости. (Очень
важно понять и прочувствовать именно этот оттенок в отношении Грасса к
своей малой родине, нынешнему Гданьску, не придавая ностальгии писателя
какого-то иного, политического смысла, абсолютно ей не свойственного.)
Отсюда же интерес Грасса к самым разным видам человеческой деятельности,
энциклопедические познания по части ремесел, промыслов и вообще всякого
рукотворчества - в миропонимании художника это и есть первооснова гума-
низма, его содержательное наполнение. И конечно же, вершиной созидатель-
ного начала в человеке оказывается искусство.
Грасс, как известно, не только писатель - в его послужном списке нес-
колько художественных профессий: каменотес и скульптор, джазист и живо-
писец. Он не понаслышке знает театр и балет. Полагаю, именно это разнос-
тороннее знание позволило ему внести в великую тему немецкой литературы
традицию "романа о художнике", идущую еще от "Вильгельма Мейстера" и от
"Генриха фон Офтердингена", свою, совершенно особую ноту. Изобретая для
своих персонажей самые невероятные и экзотические художественные занятия
- вспомним санитара из "Жестяного барабана", который сооружает свои тво-
рения из бечевки, вязальных спиц и дощечек, вспомним барабанные палочки
самого Оскара Мацерата, выбивающие по лакированной жести причудливые и
жутковатые фантазии, поставим в этот же ряд одного из главных героев ро-
мана "Собачьи годы", Эдди Амзеля, мастерящего не что-нибудь, а птичьи
пугала, - Грасс методом остранения как бы "вылущивает" саму идею искусс-
тва, во всей ее первозданной чистоте, во всем ее бескорыстии, из скорлу-
пы традиционной, привычной, рутинной формы. А такое извлечение, в свою
очередь, сдвигает повествование в гротеск, резко сближая мир искусства и
фантазии с грубой реальностью, принуждая их как-то соотноситься, конф-
ликтовать друг с другом, вступать в сложные и непредсказуемые взаимо-
действия.
Нет, ни человеку, ни человечеству не свойственно стремиться "обратно
к волкам", но иногда - вот она, главная болевая точка и мучительная за-
гадка грассовского романа, - случаются в природе и истории генетические
тупики, аппендиксы эволюции, рецидивы впадения в зверство. Грасс и не
делает вид, что ему ведомы причины этой патологии, но как художник он
умеет разглядеть ее симптомы. Фашизм в его романе начинается, казалось
бы, с мелочей - с детских шалостей, с того, что несколько школьников из-
бивают своего одноклассника, обзывая его к тому же "абрашкой". С порази-
тельной художественной проницательностью романист ставит в один повест-
вовательный ряд историю девочки Туллы, этой маленькой нелюди, и историю
воцарения в Германии фашистского режима, причем образ Туллы с первых
строк приобретает черты поистине демонические, тогда как приход фашизма
показан скорее через быт, во всей повседневной ползучей неприметности
его эпидемического триумфа. В понимании Грасса фашизм - это не привне-
сенный извне общественный порядок, основанный на голом насилии, циничной
демагогии и лжи, но прежде всего - массовый вывих человеческой природы,
состояние души, готовой принять страх, ложь, демагогию, готовой к безро-
потному подчинению, а то и к фанатическому экстазу коллективного безумс-
тва. Роман Грасса напоминает нам: если нация начинает сходить с ума -
этому трудно воспрепятствовать.
Впрочем, наивно было бы пытаться свести всю полноту и трепетную под-
линность жизни, воплотившейся в этом удивительном романе, к некоему
идейному высказыванию. "Собачьи годы" Гюнтера Грасса - это великая кни-
га, в которой, как в жизни, есть место всему - трагическому и смешному,
страшному и доброму, прекрасному и безобразному, обыденному и невероят-
ному. В эту книгу не так уж трудно войти, а войдя, уже невозможно отор-
ваться, пока не проживешь ее всю, до последней строчки.
Памяти Вальтера Хена
Книга первая Утренние смены
Первая утренняя смена
Рассказывай ты. Нет, лучше вы расскажите. Или ты будешь рассказывать?
Может, лучше господин артист начнет? Или пугала, все скопом? А может,
подождем, покуда восемь планет не сойдутся в знаке Водолея? Ну хорошо,
прошу вас, начинайте вы! В конце концов, ведь это ваш кобель тогда...
Да, но прежде чем мой кобель, ваша сука тоже... а до нее многие суки от
многих кобелей... Но должен же кто-то начать - ты или он, вы или я...
Итак: давным-давно, много-много закатов тому назад, задолго до того, как
мы появились на свет, уже текла, не отражая нас в своих водах, Висла,
текла каждый божий день и впадала куда следует.
Летописца, чье перо выводит эти строки, в данное время зовут Браук-
