тые волосы, извивались и шевелились в воздухе вокруг головы-вымени. И
вот, покачиваясь между двумя скрещенными палками, над пшеницей кресть-
янина Карвайзе поднялась голова Медузы.
И точно в том виде, в каком Карвайзе пугало купил - это уж потом оно
было дополнено чем-то вроде мантии, когда на перекрестье палок набросили
дырявую шкуру сдохшей коровы, - Амзель зарисовал новое пугало в свой ра-
бочий дневник: сперва как первоначальный и куда более выразительный наб-
росок, одну голову без мантии, а затем уж и готовое изделие в дурацкой
коровьей шкуре.
Пятнадцатая утренняя смена
Ну вот, с господином артистом уже начались неурядицы. Покуда Браук-
сель и молодой человек изо дня в день усердно пишут - один склоняясь над
рабочим дневником Амзеля, другой обращаясь к своей кузине и помышляя о
ней, - этот третий уже в начале года исхитрился подхватить легкий грипп.
Вынужден временно прерваться, не имеет надлежащего ухода, об эту зимнюю
пору, оказывается, всегда был подвержен, еще раз "позволяет разрешить
себе" напомнить об обещанном авансе. Распоряжение уже отдано, господин
артист. Отправляйтесь в свой карантин, господин артист, надеюсь, он пой-
дет вашей рукописи на пользу. О деловитая радость оттого, что есть на-
дежное поприще повседневному тщанию - рабочий дневник, куда Амзель кра-
сивым и только что разученным зюттерлиновским шрифтом заносил свои рас-
ходы по изготовлению птичьих, или, как их еще называют, огородных пугал.
Свиной пузырь достался задарма. Драную коровью шкуру Криве сосватал ему
за две пачки жевательного табаку.
О красивое и округлое словечко "сальдо": есть цифирки, пузатые и ост-
роверхие, которыми Амзель заносил в свой дневник выручку от продажи раз-
личных, садовых и огородных, пугал - в частности, вымя с угрями принесло
ему полновесный гульден.
Эдуард Амзель вел этот дневник года два, чертил вертикальные и гори-
зонтальные графы, выводил зюттерлиновские буквы кругляшами и с хвости-
ком, документировал историю создания множества пугал эскизами конструк-
ций и цветовыми пробами, увековечил - задним числом - и почти все пуга-
ла, которые к тому времени были проданы, и красными чернилами ставил сам
себе оценки за каждое изделие. Позже, уже гимназистом, он куда-то засу-
нул эту мятую, затрепанную общую тетрадку в потрескавшейся коленкоровой
обложке и лишь много лет спустя снова нашел ее во время срочных сборов -
он покидал город на Висле, торопясь на похороны своей матери, - в сун-
дучке, который служил ему скамеечкой. Среди вещей, унаследованных от от-
ца, среди книг о прусских героях и битвах, под толстенным томом Отто
Вайнингера обнаружился рабочий дневник, а в нем добрая дюжина чистых
страниц, которую Амзель позднее, уже будучи Зайцингером и Золоторотиком,
правда нерегулярно, порой с годовыми паузами, заполнял многочисленными
сентенциями.
Сегодня Брауксель, чьи деловые книги ведут в конторе один делопроиз-
водитель и семь служащих, располагает этой трогательной тетрадкой в ко-
ленкоровых ошметках. У него, конечно, и в мыслях нет использовать бес-
ценный и ломкий оригинал для освежения памяти! Нет, вместе с договорами,
ценными бумагами, лицензиями и важными производственными секретами сей
оригинал хранится в сейфе, тогда как фотокопия дневника действительно
лежит сейчас прямо перед Браукселем между набитой окурками пепельницей и
чашкой полуостывшего утреннего кофе в качестве неизменного подспорья.
Первую страницу тетрадки почти целиком занимает всего одна фраза,
скорее нарисованная, нежели написанная: "Пугала, изготовленные и продан-
ные Эдуардом Амзелем".
Под ней, наподобие девиза, значительно мельче и без даты: "Начато на
Пасху, потому что ничего нельзя забывать. Криве намедни сказал".
Брауксель, впрочем, считает, что нет особого смысла полностью воспро-
изводить в данной рукописи своеобычно-терпкую манеру письма восьмилетне-
го школьника Эдуарда Амзеля; с другой стороны, очарование этого языка,
который вскоре, вместе с землячествами беженцев, отомрет и уже как мерт-
вый язык, вроде латыни, будет представлять интерес лишь для науки, впол-
не допустимо передать в ходе работы над текстом формами прямой речи. Так
что лишь когда Амзель, его друг Вальтер, паромщик Криве или бабушка Ма-
терн раскрывают рот - вот тогда Брауксель и будет во всей красе воспро-
изводить местные обороты. При цитировании же дневника вполне уместно,
поскольку, по мнению Браукселя, главную ценность данной тетрадки опреде-
ляет все же не столько отважное правописание даровитого школьника,
сколько запечатленные в ней на самых первых порах целеустремленные пуга-
лотворческие искания, - воспроизводить неповторимую манеру сельского
школьника лишь в стилизованном виде, то есть наполовину подлинным, а на-
половину литературным слогом, примерно вот так: "Севодни после дойки од-
ним гульденом больше за пугало што одной ногой стоит а другую держит на-
перикосяк взял Вильгельм Ледвормер. Дал шлем улана и кусок подстежки
когда-то из козы".
Более добросовестно Брауксель пытается дать описание сопутствующего
этой записи рисунка: карандашами разных цветов - коричневый, киноварь,
лиловый, ярко-зеленый, берлинская лазурь, - цветов, которые, однако,
нигде не выступают в чистом виде, а, напротив, смешанной заштриховкой
наслаиваются друг на друга, дабы вернее передать ветхость поношенного и
драного тряпья, - вышеупомянутое пугало, которое "... одной ногой стоит
а другую держит наперикосяк...", запечатлено целиком, очевидно по памя-
ти, эскизы отсутствуют. Наряду с цветовым решением особенно поражает на
редкость смелая, набросанная буквально несколькими штрихами и даже на
сегодняшний взгляд вполне современная конструкция основного рисунка. По-
зиция "... што одной ногой стоит..." намечена контуром слегка наклонен-
ной вперед лестницы с двумя отсутствующими перекладинами; позиции же
"...а другую держит наперикосяк..." может соответствовать лишь та непов-
торимая поперечина, что под углом в сорок пять градусов выделывает ант-
раша, как бы отламываясь в неудержимом плясовом порыве от середины лест-
ницы куда-то влево, в то время как сама лестница, напротив, слегка кре-
нится вправо. Первым делом, конечно, именно этот контурный рисунок, но и
последующая цветовая заштриховка создают в конечном итоге образ лихого
танцора, нацепившего на себя былую доблесть и вылинявшие обноски боевого
мундира, в котором красовались мушкетеры славного пехотного полка принца
Анхальт-Дессау в битве при Лигнице.
Чтобы не ходить вокруг да около - в дневнике Амзеля прямо-таки кишмя
кишат пугала в военных мундирах. Вот гренадер третьего гвардейского ба-
тальона штурмует лейтенское кладбище; бедняк из Тоггенбурга стоит во
фрунт в рядах своего итценплицкого полка; беллингский гусар капитулирует
при Максене; бело-голубые натцмерские уланы, спешившись, рубятся с шор-
лемскими драгунами; в голубом, с красной подстежкой мундире, чудом оста-
ется в живых стрелок из полка барона де Ламотт Фуке; короче, все, что на
протяжении знаменитых семи лет, да и раньше бушевало на пространствах
между Богемией, Саксонией, Силезией и Померанией, унося ноги под Молль-
вицем, потеряв кисет под Хенненсдорфом, присягнув под Пирной Фрицу, пе-
реметнувшись к неприятелю под Колином, а при Росбахе снискав внезапную
славу, - все это оживало под руками Амзеля, разгоняя, однако, отнюдь не
лоскутное имперское воинство, а всего лишь птиц в дельте Вислы. И если
Зайдлицу пришлось гнать Хильдбургхаузена - "... voila au moins mon mar-
tyre est fini..." - через Веймар, Эрфурт, Зальфельд аж до самого Майна,
то крестьянам Ликфетту и Момзену, Байстеру, Фольхерту и Карвайзе за гла-
за хватало и того, что запечатленные в рабочей тетради пугала Амзеля в
мгновение ока разгоняли пернатое население дельты Вислы с тучных полей
эппской безостой пшеницы, вытесняя его на каштаны и ивы, ольху, тополя и
гордые прибрежные сосны.
Шестнадцатая утренняя смена
Он благодарит. Звонит по междугородному, разумеется за счет собесед-
ника, семь минут, никак не меньше: деньги пришли, ему снова лучше, грипп
миновал свой кризисный апогей и теперь отступает, завтра, самое позднее
послезавтра он снова сядет за машинку; как уже говорилось, он, к сожале-
нию, вынужден сразу писать на машинке, поскольку совершенно не в состоя-
нии, увы, разбирать свои собственные каракули, зато во время болезни его
осенило несколько прекрасных мыслей...
Будто он сам и вправду не знает цену подобным горячечным озарениям.
Господин артист не видит большого проку от ведения приходно-расходной
бухгалтерии, хотя Брауксель посредством многолетних подсчетов неутеши-
тельных балансов уже не раз подводил его к неутешительному сальдо.
Как знать, возможно, смышленый Эдуард Амзель перенял основы ведения
книг не только из бортового журнала Криве, но и от своей матушки, кото-
рая в вечерние часы, вздыхая, склонялась над своими бухгалтерскими фоли-
антами, - не исключено, что он даже помогал ей в записях, подшивке доку-
ментов, в проверке подсчетов.
Лоттхен Амзель, урожденная Тиде, несмотря на все трудности послевоен-
ных лет, исхитрилась держать фирму "А.Амзель" на плаву и даже смогла, на
что сам Амзель, мир его праху, в военные годы никогда бы не отважился,
перестроить и расширить дело. Она начала торговать рыбацкими куттерами,
не только новенькими, прямо с верфи Клавитер, но и подержанными, которые
полностью перебирались на Соломенной дамбе, а еще подвесными моторами.
Она продавала куттеры или, что было еще выгодней, сдавала их в аренду
молодым рыбакам, которые только что обженились.
И хотя к маме Эдуард относился с достаточным пиететом и никогда, даже
ненароком, не воспроизводил ее в виде пугала, с тем большей беззастенчи-
востью он принялся - примерно с восьмого года жизни - копировать финан-
сово-экономическую политику своей матушки. Если она сдавала в аренду ры-
бацкие куттеры, то он начал давать напрокат свои особенно прочные, спе-
циально для прокатных целей изготовленные пугала. Многие и многие стра-
ницы его рабочего дневника скрупулезно документируют, сколько раз и кому
выдавались пугала напрокат. Отдельным столбиком, все больше смахивающим
на каланчу, Брауксель подсчитывает, сколько Амзель заработал на прокате
птичьего страха - получается очень даже приличная сумма! Из прокатных
пугал здесь будет рассмотрено лишь одно, которое хотя и не принесло вы-
соких сборов, однако существенно повлияло на дальнейший ход событий на-
шего повествования, а тем самым, значит, и на всю эволюцию птицеустраша-
ющего искусства.
Итак, вскоре после уже упомянутого ивового похода к ручью, после того
как Амзель создал и продал пугало на тему "Угри, сосущие молоко", воз-
никло еще одно произведение, отчасти обязанное своим обликом, с одной
стороны, трехглавой иве, с другой же - восставшей из немощи, размахиваю-
щей поварешкой и скрежещущей зубами бабке Матерн, и работа эта тоже наш-
ла отражение в дневнике Амзеля; однако рядом с эскизом конструкции здесь
имеется надпись, безусловно обосабливающая данный художественный продукт
ото всех прочих: "Придется сиводни уничтожить потому как Криве говорит
ничего окромя беды не будет".
Макс Фольхерт, который вообще-то всю семейку Матернов недолюбливал,
взял у Амзеля упомянутое пугало и установил прямо у забора в своем саду,
который выходил на Штутхофское шоссе аккурат напротив матерновского ого-
рода. Вскоре выяснилось, что прокатное пугало наводит ужас не только на
птиц - при его виде лошади взбрыкивали и, высекая копытами искры, пуска-
лись в галоп. Мирно бредущее по домам коровье стадо кидалось врассыпную,
едва размахивающая поварешкой ива бросала на них свою грозную тень. Ко
всей этой пуганой скотине вскоре присоединилась и бедная, вечно встре-
панная Лорхен, которую и так день-деньской гоняла бабка с поварешкой,
