обмолвилась, как о желаемом, даже Полине нашелся подарок - духи,
что я припас для тебя же, а она мне в ответ многозначительно презен-
товала... зубную щетку.
Расхохотались от души и было беззаботно еще какое-то время
пока Полина не разревелась прямо за столом. Ты молчала, а Полине
надо было исповедаться - кому как не мне в присутствии матери,
чтобы ей было понятно, что не в ней, не в Полине дело.
А "дело" было многослойное и запутанное, как и всякое, когда
речь идет о двоих, как и наше с тобой, позже осложнившееся до
невозможности.
Муж Полины был уличен в измене. Не напрямую, а по дружеско-
му доносу полининой подружки. Полина, будучи аспиранткой мама-
шиного вуза, постоянно крутилась в кругу твоих студентов, среди
которых было пять представительниц слабого пола и шесть наоборот.
Тебе, как педагогу, такое положение дел было сподручно - твои
ученицы делились жгучими тайнами своих взаимоотношений с Поли-
ной, а та с тобой. На какие-то студенческие вечеринки и дни рождения
Полина ходила с мужем Григорием и он стал встречаться... слава богу,
не с моей Анютой Федоровой.
Ситуация сложилась пикантная - я ушел от твоей студентки к
тебе, а зять - к другой твоей подопечной. Полина попыталась выяс-
нить отношения с Григорием, они разругались в пух и прах, потому
что Григорий начисто отрицал наличие греха и Полина отчаянно ста-
ралась подвигнуть мать, да и меня тоже на какие-то действия и пе-
реговоры, чтобы уличить пакостника в лжесвидетельстве показаниями
той же Анюты, а с твоей помощью выгнать из стен "альма матер"
коварную соблазнительницу. Ты молча вышла и за закрытой дверью с
кем-то поговорила по телефону. Полина притихла в ожидании уте-
шительных для нее новостей, но не тут-то было:
- Нас ждут в одном доме, - улыбнулась ты мне, вернувшись.
И так, словно ничего и не произошло, легко спросила Полину:
- А ты... с нами?
По тону было ясно, что счастье на троих никак не делится.
Вернулись мы с первым троллейбусом и любили друг друга в
жемчужном тепле зимнего утра до звенящей воздушной опустошен-
ности и крепкого сна вдвоем. Полины не было, но от ее неурядиц
эгоизм нашего счастья стал более терпким на вкус. Как горчинка соли
в свежеиспеченной горячей лепешке.
Полина с мужем замирилась, правда, "соблазнительнице" через
каналы чужих языков и ушей было дано понять, что преступная связь
обнаружена и Григорий находится под бдительным оком жены, а его
пассия - под опекой тещи. Ты же, когда все поуспокоилось, выбрала
момент, опять же в моем присутствии - здесь все свои, так давайте
посоветуемся - и завела с Полиной задушевную беседу, как подружка,
но куда более опытная, о главном - что же делать, как поступать и к
чему быть готовой при экстремальных деяниях козлоногих похотли-
вых сатиров имя которым мужья, они же прелюбодеи. Я был призван
в качестве консультанта и, единовременно, испытуемого - разве я
по внешним половым признакам не отличался от тебя и Полины?
На самом деле, вспоминая, я не ерничаю, я и тогда был ис-
кренним и серьезным - иного критерия, чем любовь быть не может -
любит Григорий и можно простить, не любит - все старания удержать
его тщетны.
Вами обеими это было воспринято, как постулат, само собой ра-
зумеется, любовь - не картошка, не выбросишь в окошко, но даль-
нейшие рассуждения носили чисто женский характер. Уже тогда я
осознал, что ты-то побывала в такой же, а может и покруче, зава-
рушке, когда ушла от мужа к поэту. Тогда, наверняка, ты ясно пред-
ставляла, что эмоциональная натура твоего стихотворца может по-
торжествовать после одержанной победы, а потом успокоиться и стать
готовой к новым подвигам.
Но не об этом ты повела речь... Ты пыталась образумить свое
дитяти на ином уровне - коль состоялась чудо любви и предмет ее
окольцован, то как держать на привязи такого милого, но кобеля -
истерикой ли, лаской, капризом, терзать его кнутом обид или ма-
нить сладким пряником суперсекса... Рецептов нет, но за "своим"
особо нужен глаз да глаз и надо, ой, как тонко сечь момент и точно
знать и натуру, и все плюсы а тем более минусы своего избранника.
Тут ты припомнила некоторые, скажем, нестандартные, казусы с
Григорием. Именно в твоем доме и при твоих гостях...
Как-то Григорий скромно попросил "у старших товарищей" совета
- что же ему делать, поступил одновременно в аспирантуру градо-
строительного института, где его дипломным проектом всерьез заин-
тересовались американцы, и в аспирантуру физико-математического
факультета как соискатель. Конечно, в процессе обсуждения рейтинг
такого молодого, такого одаренного, да еще твоего зятя поднялся у
твоих гостей под верхнюю планку. Полина сияла, а потом подтвердила
нам, что Григорий и впрямь, кроме родного архитектурного куда-то
ходил на экзамены и консультации в университет.
Другой раз Григорий в присутствии директора московского му-
зея рассказал, как летом забрался в глушь под Кирилло-Белозерский
монастырь и там познакомился с пастырем отдаленного прихода
отцом Василием, который расположился к Григорию и показал ему в
ризнице неприметной церкви склад икон, спасенных от татарских
нашествий и русских революций. Такая информация не прошла даром
и ты подняла на ноги минкультуры. Эксперты отыскали и отца Васи-
лия, и церквуху. Все было верно кроме залежей "черных досок".
Конфуз списали на некомпетентность Григория, что ж, с кем не
бывает, но ты усмотрела в этих, да и еще по мелочам, случаях с Гри-
горием его одержимость какой-то тихой внутренней, но даже самому
себе неясной идеей. И попала в яблочко. Григория под видом интерес-
ного знакомства, как бы случайно, заманили на консультацию к вид-
ному психиатру и тот после беседы с ним однозначно определил
следующее. Наш мозг не просто состоит из двух полушарий - их
предназначение диаметрально разнится: одно рационально, как таб-
лица умножения, другое интуитивно и творчески одарено. Первое
призвано служить "здравым смыслом" второму, а у таких людей, как
Григорий, межшаровая связь утеряна, как браслет несчастной Нины в
лермонтовском маскераде, на балу хромосом и ген.
Отсюда у таких людей истовая вера в искаженную вымыслом
реальность. Судя по нашей истории, похоже, что и у великоросской
нации, как у Гриши, Господом разорвана или ослаблена до юроди-
вости связь меж рациональным и иррациональным - чтобы лишить
нас всех здравого смысла.
Так Григорий перестал быть членом клана, Полина развелась и
вернулась жить к тебе...
Ее развод - начало нашей разлуки, моего отлучения. Конечно, не в
Полине дело - она и в мыслях не держала ничего дурного, не желала
нам, в первую очередь тебе, недоброго, она понимала, что по боль-
шому счету нам не до нее, как тогда, на Новый Год - на мамином пиру
дочкино похмелье...
Мы уже втроем, а не вдвоем зажили в мире зыбкого равновесия -
и вроде бы вместе и все-таки врозь. Раз или два в неделю я навещал
свою квартиру и оставался там - да и не всегда было уместно мое
присутствие при твоих встречах то с издателями, то с режиссерами,
то с комиссией по литературному наследству Поэта. Мы с тобой рас-
ставались на ночь, а на следующий день праздновали новую встречу в
присутствии хмурой Полины, с другой стороны, Гришин пример вряд
ли прибавлял тебе покоя - так и родилась естественная идея перевести
в мою квартиру Полину, а меня - под твое крыло.
Есть такой журналистский штамп - нехитрый багаж. Обычно
так описывают содержимое чемоданчика небогатого простого путника,
собравшегося в дорогу. Мой багаж был еще не хитрее - книги, записи,
дневники и пара рубашек. Даже пишущую машинку не понадобилось
перетаскивать - я стал пользоваться твоей, а Полина - моей.
И стали мы с тобою жить-поживать да... чуть не сорвалось с
языка, вернее, с пера, да добра наживать... В материальном смысле я
просто приносил все, что зарабатывал - как всегда у журналиста,
существующего на гонорары, то густо, то пусто, после месяца-другого
серого, скудного житья фейрверк праздника. А вот в моральном...
Постепенно ты перезнакомила меня со всеми своими друзьями,
близкими к твоему дому, а я тебя - со своими. И каждый раз при новом
знакомстве проступало одно и то же - твое окружение старше моего
почти на поколение. То твои, то мои наивно принимали меня за
дружка Полины. Мы стали появляться с тобой на приемах и презен-
тациях, премьерах и капустниках, после которых твои благожела-
тельные приятельницы обязательно отзванивали и в букет велико-
светских новостей и сплетен вплетали отравленный ядом нездорового
интереса вопрос обо мне и моей моложавости.
Все было гладко на поверхности теплого моря нашей любви, в
глубинах же возникали и бурлили свои холодные течения. В любви
всегда из двоих кто-то раб. Моей госпожой стала ты, правда, не сразу.
Как сейчас вижу тебя, уверенную хозяйку своих владений, сидишь в
кресле по своей привычке с ногами и чуть ли не мурлыкаешь от
умиротворенной радости домашнего благополучия. И наши длинные
заполуночные разговоры вдвоем, легкие переходы то к одному, то к
другому, суждения о книгах и спектаклях, выставках и вернисажах и в
атмосфере духовного интима рассказы-откровения о поворотах чьих-то
судеб, интригах, жгучих семейных тайнах и невинный вопрос вроде бы
праздного любопытства:
- А у тебя как это было?
И после паузы:
- Я же тебя совсем не знаю...
Сладок яд полупризнаний, любит человек поддаться соблазну
самообнажения, особо под сочувствующие взгляды незнакомого по-
путчика в длинной дороге, но все равно останется в потемках дно
человеческой души, прикрытое словосплетениями собственного
рассказа.
Я был с тобой полностью искренним, иного просто вообразить
себе не мог и чем больше раскрывался, тем больше веровал в едине-
ние наших душ, с тобой же произошло иное - количество узнанного
тобой про меня превратилось в иное качество.
Так доброкачественная опухоль трансформируется в метастазы.
Процесс пошел и начался с того, чем грешат все женщины, особен-
но, извини, остро чувствующие неотвратимость возрастных перемен
и тебе потребовалось ежедневное, еженощное, ежечасное, ежеми-
нутное подтверждение своего торжества, ты прекрасно видела, что я с
каждым днем увязал в своем чувстве, моя любовь разгоралась во
всепоглощающее пламя, а твои маленькие победы каждый день надо
мной приводили тебя к жажде покорения новых вершин.
А я радовался своему рабству. Ты была щедра к своему покорен-
ному и покорному и наркотик твоей любви тоже стал для меня острой
потребностью. Ты по-своему любила своего раба - так хозяин любит
свою собаку.
Круг замкнулся, но на это ушло время. Вернее, ушло время вос-
хода нашей любви и пришло время ее заката. А точку апогея, солн-
цеворота, когда наступила зима тревоги моей я помню и знаю с точ-
ностью до нескольких часов.
В тот день я вернулся с работы и с порога ощутил перемену в
тебе - молчаливая, избегающая взгляда, ты была погружена в глубо-
кую задумчивость, как человек, которому надо обязательно принять
судьбоносное решение. Территория нашего единства развалилась на
две части, твою и мою, и пограничная полоса была непреодолима.
Любые мои поначалу недоуменные, а позже отчаянные попытки
прорваться на твою сторону натыкались на колючую проволоку недо-
молвок и тяжелых вздохов.
Добился я твоего неохотного признания нескоро - оказывается ты
прочитала мои дневники и записи, отнюдь не предназначенные для
чужих глаз. Мне, конечно, и в голову не приходило скрывать их и
прятать - все лежало в портфеле, который я притащил из своего дома.
Лежало и лежало, кто же разберется в этом ворохе тетрадок и за-
писных книжек, чернила в которых высохли может быть двадцать лет
