глаз, явно напоминающих иконные прописи...
- Да-да, это... - хозяйка назвала имя художника и встала рядом с
рисунком.
Копия явно в чем-то проигрывала оригиналу, а дело было в том,
что автор рисунка тем и славился, что всем своим моделям присваи-
вал иконописный разрез глаз, здесь же в этом не было необходимости -
глаза Дарьи Сергеевны были по-своему, по особому хороши, и
портрет ее получился с чужими очами.
- Водочки выпьете? - просто предложила ты, нет, не ты, а Дарья
Сергеевна - кем могла для меня быть ты вечером нашей первой встре-
чи? - и опять я легко согласился, уж больно аппетитно выглядел салат
из красных помидор с белой брынзой и кинзой, крупно нарезанные
огурцы, мохнатый укроп и кусок сочного мяса с жареной картошкой.
Разговор был ни о чем... так... Дарья Сергеевна посетовала на ка-
призное лето и неспокойное море, по вине которого пришлось праздно
и скучновато провести отпуск - из-за непогоды на юге не собралась
обычно заводная бесшабашная компания... уехали и мы с дочкой через
три недели..., да, мне, как и преподавателям других вузов полагается
тридцать календарных дней отпуска... теперь пропадут, куда я денусь
после первого сентября... опять тянуть лямку нового семестра, ох, уж
эти студенты, интересно, как они после каникул...
Время ужина пробежало незаметно, настала пора откланяться и я
вплел в неприхотливый ручеек нашего разговора напоминание о не-
ясной для меня цели моего посещения этого дома по личному при-
глашению самой хозяйки:
- Зачем же Вам понадобился я, Дарья Сергеевна? Могу ли хоть
чем-то быть полезен?
Ответа не последовало, но улыбка могла вроде бы означать лишь
одно - причина есть и весьма веская, только время не приспело
поведать о ней.
С этой улыбки-недомолвки и начались наши взаимоотношения,
построенные на эфемерности не сказанного, а подразумеваемого -
разве непонятно, Владимир Максимович?.. Разве неестественно, что
Дарья Сергеевна пожелала познакомиться с вами поближе не просто
так, она же прекрасно осведомлена о вас от одной из своих студенток,
Анны Федоровой, Анюта постоянно рассказывает о вас, вот учи-
тельница и заинтересовалась, откуда это ее ученица Федорова стала
читать на этюдах отмеченные талантом стихи неизвестного автора,
впрочем, теперь уже и нам известного...
Так я тогда подумал или придумал, не это столь важно, важно
было другое - я принял условия твоей игры: не то вопрос, не то ответ,
скорее намек, недомолвка, вечное многоточие в твоем монологе нашего
диалога, поощряющий взгляд, твой возбужденный смех без видимой
причины - и я погружаюсь в радужный плен своих иллюзий.
Дарья Сергеевна просила не забывать и звонить не стесняясь и я
снисходительно согласился со своей, личной версией причин нашей
встречи, так приятно щекочущей мое честолюбие поэта и... мужчины.
Я, конечно, позвонил чуть ли не на следующий день, опять был
радостно услышан - о, это коварное завораживающее сладкозвучие
твоего голоса! - я-то думал, был абсолютно уверен, что ты только и
ждала моего звонка, ничьего больше, это потом я стал свидетелем
твоих разительных перемен - то туча-тучей, но зазвенела трель теле-
фона и ты в эфире того ожидания, словно на другом конце провода
пропавший без вести и благополучно объявившийся, желанный собе-
седник.
На следующий раз я явился с цветами и бутылкой вина - так пе-
рекинулся еще один мостик, невинно пробились и завелись-завились
вьюнками, согретые теплом наших взглядов ниточки-пряди невиди-
мых, но крепких и тонко ощущаемых связей - мы уже не были преж-
ними просто знакомыми, сладкая тайна связывала нас, тайна личная
и такая ясная нам двоим: а Вы мне нравитесь, Владимир Максимо-
вич, и Вы мне, Дарья Сергеевна...
Только я решительно не знал, что с этим, то ли интересным и же-
ланным подарком, то ли с нелегкой обузой делать дальше, насколь-
ко я мог и имел ли право перейти границу дозволенного, тут наме-
шивалось, перепутывалось и стягивалось в узелок многое: моя не в
меру затянувшаяся холостяцкая трицатидевятилетняя жизнь подска-
зывала мне - хватит с тебя, пора и образумится, разве еще не нагу-
лялся вдоволь, присмотрись к милой женщине, а не твоя ли это суже-
ная, сам понимаешь, что что-то непохоже случившееся на яркое при-
ключение, с другой стороны, себя не переделаешь - я всегда поступал
так, как мне нравится, а мне нравится Дарья Сергеевна, Ваша улыбка
- мне, Ваш взгляд - мне, Ваше внимание - мне... А также боялся я уро-
нить, опрокинуть хрупкий мир сотворенного нами чуда в пропасть
неприязни. Экий у меня словесный пассаж вылез из-под пера! На са-
мом-то деле, конечно, было просто сомнение - а не игра ли это моего
воображения - а вдруг получу в ответ удивленное с чего Вы это все
взяли, любезный Владимир Максимович, а?
Была еще одна мысль, опять придуманная мною и замораживаю-
щая дальнейшее наше сближение - с большой долей вероятности я
мог получить и такое: ой, да не придумывайте Вы, Владимир Макси-
мович, не та, к сожалению, у меня ситуация, чтобы я - женщина из-
вестная не только в Москве, вдова безвременно ушедшего поэта, борца
за мир, чью память чтить - мне самой судьбой завещано, а тут, если
хотите не то, чтобы интрижка, но принят в дом и бывает запросто
"милый друг" моей студентки, к тому же подружки моей дочери.
Время шло, я ходил к тебе в гости, каждый раз попадая за стол,
где рядом соседствовали артист, врач, адвокат, космонавт, чиновник
министерства культуры... Я был представлен, как журналист, но по
твоей просьбе уходил последним, проводив гостей с хозяйкой и все
понимали , что такое мог позволить себе только близкий друг дома.
Я звонил ежедневно, выполнял твои мелкие просьбы, помогал в
каких-то делах - сходить на почту за бандеролью, написать ответ на
письмо очередного почитателя таланта твоего покойного... даже просто
вынести ведро с мусором.
Однажды, возвращаясь из гостей, мы доехали на твоих темноси-
них "Жигулях" с красными сиденьями до подъезда моего дома, ты
повернула ключ зажигания и в салоне машины стало тихо и интимно.
Огоньки приборного щитка мягко подсвечивали твое лицо, рука по-
коилась на рукоятке переключателя скоростей рядом с моим коленом и
пауза должна была бы разрешиться естественным поцелуем... Я не
сделал этого, сказал, что позвоню и вышел из машины.
Свет фар ослепил меня, пригвоздил к белой стене дома - ты,
словно слившись воедино с машиной, мигнула мне сразу двумя глаза-
ми, круто развернулась и укатила в ночь. Я понял, что надо было не
только отважиться на поцелуй, но и пригласить тебя в мою холостяц-
кую берлогу на чашечку кофе, да было поздно.
Помогли письма - я уехал в командировку и писал, писал, писал
тебе ежедневно, а когда и дважды в день... Получи-ка мои письма
опять, те, прежние, ты вернула, прощаясь, выметая меня из дома, из
жизни, из памяти... Каждое письмо - день недели, пять писем-дней с
понедельника по пятницу...
Письмо "Понедельник".
День добрый, Дарья Сергеевна, хотя и не ведаю, стоите ли Вы у
окна, читая эти строчки в свете дня, или вечером сидите за столом под
зеленым абажуром. Пускай немного сумбурно, простите, волнуюсь, но
попробую рассказать Вам, а может быть, и сам попытаюсь разобраться
в том, что же явилось душе моей независимо от желания ее и
настроения... Чувство это - еще ребенок, имя ей - Любочка, маленькая
девочка, которая смеется и радуется, когда мы видимся, и скучает и
дуется в разлуке. Мне просто с Вами и легко - дышится, говорится,
существуется, когда рядом, и неуютно врозь. Потребность видеть Вас
вполне объяснима - при Вас я уверен в себе, как никогда прежде, при
Вас я - лучший сам для себя, понятно ли это Вам? При Вас во мне
оживает все хорошее во мне - юмор, талант, вера в людей, появился
смысл в жизни, казавшейся такой скучной и неинтересной прежде...
до встречи с Вами.
Перед отъездом был у родителей. Мама напекла пирогов на до-
рожку, пожарила курицу и сварила яичек. Поужинали, выпили с
отцом водочки - и я похвастался Вами. Отец деликатно промолчал, а
мама вздохнула.
Потом заехал домой. Ходил по квартире - как всегда словно пес у
ног хозяина молчаливо ожидающей моих приборок, перестановок, но
все было по местам, делать было совсем нечего - бывает такая пауза, а
все паузы только для Вас - вот я и присел в тишине и улыбался... Как
дурачок. Может, так оно и есть?
В купе вагона соседями оказались милиционеры - ехали в дом
отдыха. Помните, в записных книжках Ильфа про дом отдыха мили-
ционеров: по вечерам они все вместе чистят сапоги и с перепугу от
тишины бешено стреляют в воздух. Они рассказали, что объявлена
амнистия - всем, у кого срок до пяти лет и преступление не тяжкое -
свобода. Повезло кому-то, а вот я в плену и на свободу почему-то не
рвусь.
Письмо "Вторник".
Здравствуйте, Дарья Сергеевна, то бишь здоровеньки булы на
радость окружающих, в числе которых временно отсутствую и я.
Вчера попал в дом историков и архитекторов города Киева, ой, я
Вам про него ничего еще не сказал - утром солнце сквозь легкий
туман, мостовые в опавших листьях и треснувшей скорлупе от ко-
ричневокожих каштанов...
Хозяева завалили меня старыми книгами. На вопрос как куда-то
добраться, такой ответ: "Идите до метро, встаньте на Крещатике, а
дальше до площади Ленинского Комсомола, бывшая площадь Стали-
на, бывшая Думская площадь..." Исконно русский Киев по-украински
самобытен - здесь решения очередного съезда не "претворяются", а
"перетворяются", двери в вагонах метро не "закрываются", а
"зачиняются", а кино "Лихорадка на белой полосе" называется
"Лихоманка на белой полосе", а "Опасная погоня" есть
"Небеспечная..." Не беспечен ли и я в своей погоне за Вами?
Есть еще одно опасение - так скоро привыкаешь к местному го-
вору, что боюсь по возвращении буду "гакать" и "гыкать" - понра-
виться ли Вам такое? Потому и взял билет на пятницу на самолет - так
оно быстрее будет. Прилечу и позвоню, знаю будете Вы, как всегда
без сил после уроков мастерства, что традиционно у Вас почему-то по
пятницам. Все равно позвоню, ладно?
Письмо "Среда".
Не прошло еще дня и ночи, а мы снова вместе. Добрый вечер,
Дарья Сергеевна! А с утра был дождь и на душе предчувствия, мрач-
ные, как ненастные тучи - а вдруг погода несамолетная?
Днем, ежась под кепкой от мокроты, добрался до Лавры, а там
толпы инотуристов штурмуют кассы, пришлось достать палочку-
выручалочку, журналисткий билет, но потом все как-то рассосалось и
в Алмазном фонде я осознал, что кочевники скифы были-таки цари.
Далее Лавра опещерилась мощами нетленными и чудесами Богом
явленными, только, Дарья Сергеевна, Вы этим поповским сказочкам
не верьте - я сам слышал от экскурсовода, что все это - опиум, что
мощи не тлеют из-за песчаника, что затворников, замуровавших себя в
кельях, было всего четверо, да и то из них трое попросились наружу, а
последний оставшийся спятил. Были еще мироточивые главы, это есть
черепа монашьи, их пропитывали оливковым маслом и клали в
стеклянный сосуд - вот они и слезились. Это же ясно, как Божий
день.
А день после Лавры слегка распогодился, дождь приустал, я по-
сле пещер потоптался около усыпальницы Юрия Долгорукого, что в
церкви на Брестове - в нее не пускают в дождь. Добрался до Влади-
мирской горки, тезки моего, и окинул взором Днепр с высоты птичьего
полета. По Десятинной улице дошел до Андреевской церкви. Трели
Растрелли. Белые колонны на бирюзовом фоне - с оттенком синевы,
как у Вас в гостиной. Вниз по Андреевскому спуску до дома двадцать,
где жили Турбины Булгакова. Провинциальное, надо сказать,
местечко.
В обратную сторону спуск обернулся в подъем и дотянулся до
