лодалась. Почему-то в дороге всегда есть хочется.
- Между седьмым и восьмым вагонами. До двадцати трех, -
поднялся проводник, на ходу складывая свою черную сумку.
- Разрешите, Евгения, пригласить вас на ужин? - расправил грудь
Лосин.
- Разрешаю с удовольствием, - милостиво согласилась она.
С удовольствием дороже, усмехнулся про себя Лосин. Дорожное
приключение, ах, ах, ах. Завтра он в части расскажет... Хмелику.
Нет, не Хмелику, но обязательно в его присутствии.
Евгения уже прихорашивалась перед зеркальцем пудреницы,
изъятой из маленькой сумочки.
- Готово, - щелкнула она крышечкой.
Звонко щелкнула, словно дала старт какому-то новому забегу в
будущее.
Без оглядки в прошлое.
В темном, грохочущем, пронизанным холодным ветром переходе
между вагонами впереди идущий Лосин подал руку Евгении и она
уже больше ее не отпускала - так они и шли длинными, вздрагиваю-
щими на стыках рельсов коридорами, взявшись за руки, как в мол-
давском танце, и впрямь почти пританцовывая в ритме раскачивающе-
гося на рессорах поезда, уже набравшего полный ход.
В вагоне-ресторане было полупусто.
Они сели напротив друг друга у окна, Лосин пробежал глазами
листок со скудным перечнем дежурных блюд и заказал официантке:
- Все меню сверху донизу два раза, бутылку сухого и пару
"Нарзана".
- За что же первый тост? - спросила Евгения, когда стол был
сервирован.
Лосин хотел было произнести банальное, избитое, но беспроиг-
рышное в устах офицера "За прекрасных дам!", однако что-то оста-
новило его и он сказал совсем другое:
- За встречу. За нашу встречу.
- Судьба, - задумчиво согласилась Евгения. - От нее, родимой,
никуда не денешься, как ни крутись, как ни вертись... Это вы хорошо
сказали - про встречу. Иная встреча может жизнь перевернуть... Жизнь
многих, а не только чью-то одну... За встречу!
Вино оказалось очень терпким, оно толчками, в такт вагонной
качке заполняло рот.
Поставив бокал на стол, Лосин встретился глазами с Евгенией и
ощутил, что то, что он назвал про себя дорожным приключением,
может, действительно, стать реальностью.
Евгения тоже, как ему показалось, поняла это, лукаво усмехну-
лась, легко пожала плечами, тряхнула головой, как бы освобождаясь от
наваждения, и принялась с аппетитом есть.
Лосин наблюдал за ней, как она смаковала еду, постанывая от
удовольствия с набитым ртом, запивала то вином, то нарзаном - все
это с веселой, заразительной энергией человека, которому доставляет
истинное удовольствие со смаком есть, жадно пить, сладко любить...
которому доставляет истинное удовольствие жить. Лосин и сам
почувствовал голод, железнодорожный бифштекс показался ему
шедевром гастрономии.
- А вы лично верите в судьбу? - с неожиданным интересом
спросила Евгения, когда они заканчивали трапезу.
- Судьба - это что-то детерминированное, что-то заданное на всю
жизнь, - подумав, ответил Лосин. - Неизбежное, что сам изменить не
можешь. Как ни крутись, как ни вертись, говоря вашими словами.
Верно я вас понял?
- Неизбежная, - подтвердила Евгения.
- В такую судьбу я не верю.
Но Лосину невольно подумалось, что родился он в городе Бей-
ске, а не в каком-нибудь другом, в послевоенные голодные годы,
учился в ФЗУ и, не будь в городе летного училища и аэроклуба, вряд
ли бы сейчас на нем был мундир капитана авиации и не сидел бы он
рядом с красивой женщиной по имени Евгения в вагоне-ресторане,
несущем их во времени и пространстве к предначертанному кем-то, но
неизвестному им концу. Конечно, существовала во всем этом своя,
естественная закономерность: не было в Бейске мальчишки, который
не мечтал бы стать летчиком, курсанты училища всегда были завид-
ными женихами для местных невест, ко всему прочему был еще
немалый материальный резон - сапоги, гимнастерка, галифе и пилотка,
короче, весь гардероб за казенный кошт плюс регулярное питание и,
наконец, жалованье. Аттестат, который при некотором воздержании и
самоограничении можно было и не трогать.
Чтобы быть готовым к поворотам судьбы.
В которую не веришь...
- Для нас, кто между небом и землей, важней приметы, - про-
должил он. - Профессия такая, связана с риском. Иногда от смерти,
от гибели отделяют мгновения, миллиметры, доли градуса угла, а
потом, уже на земле понимаешь, чего ты избежал и как избежал -
повезло, еще как повезло, словно кто-то отвел беду, и начинаешь ве-
рить, что случилось бы она непременно, если бы встретил кого-
нибудь перед полетом с пустыми ведрами.
- Все верно, летаем мы или ползаем... - вздохнула Евгения.
Лосин, еще когда приглашал Евгению на ужин, еще когда они
шли по вагонам, словно пританцовывая, когда сели за стол напротив
друг друга, неотвязно и тупо соображал, о чем же он должен вести
беседу с Евгенией, боялся показаться неинтересным, но сейчас
ощутил, что может ей рассказать даже то, в чем никому никогда не
признался бы.
- Недавно, точнее три недели назад, во время полетов в турбину
моего самолета попала птица. Такое бывает. Случается. Двигатель
заглох, машина стала падать. Штопор. Понимаете?
- Это чем бутылки открывают, - озорно улыбнулась Евгения.
- Я серьезно, - сказал Лосин таким тоном, что улыбка на лице
Евгении погасла. Она поняла, что мысленно Лосин находится не
здесь, не рядом, а там, в небе, в кресле пилота и земля кружится против
часовой стрелки, приближаясь и разрастаясь виток за витком, круг за
кругом.
Лосин рассказывал, помогая себе руками, правая ладонь его
превратилась в самолет, она вращалась, кружилась, теряла высоту:
- Штопор - это падение по спирали. С ускорением. На тренажере,
еще в летном училище, десятки раз отрабатывали эту ситуацию. Што-
пор. Но тут случилось странное... Я видел, я понимал, я даже знал, что
должен что-то сделать. И не мог. Навалилась тяжелая апатия, без-
различие и к себе, и к машине. Только круговорот падения и легкая
мгновенная смерть в конце, не успеешь ничего почувствовать, может,
увидишь последнюю яркую вспышку - и все, черная вечность...
Лосин говорил, говорил правду, он в самом деле пытался сей-
час, в разговоре с незнакомым человеком, вспомнить и разобраться в
том, что же с ним произошло, но при этом, незаметно для себя, еще
и играл, вдохновенно импровизировал придуманную им самим роль -
трагически опасную и рассчитанную на благоговейно-изумленный
восторг единственного зрителя.
Однако реакция Евгении была иной:
- Боюсь, что я тоже попала в штопор... Все так кружится, кру-
жится... Пойдемте-ка лучше домой...
Домой?.. От ее оговорки Лосин почувствовал себя так, как все-
гда чувствовал после полета при первом касании, первом толчке коле-
сами о бетон посадочной полосы. Домой... Завтра он вернется часть,
войдет через контрольно-пропускной пункт в военный городок, где по-
казарменному чисто и где в одинаковом строе одинаково крашеных
домов есть и его квартира, а сейчас его дом, дом его и Евгении -
купе на колесах, ночной мираж, дорожное приключение...
Они прежним порядком, взявшись за руки, вернулись в свой ва-
гон.
- Мы длинной вереницей идем за синей птицей, - повторяла-пела
Евгения по пути, смеялась и пару раз прижалась к Лосину всем своим
упругим телом. Он обнимал ее, как в вальсе, всей пятерней ощущая
переход от тонкости талии к крутизне бедер.
В купе она его не пустила, скрылась за дверью, и Лосин вер-
нулся в конец вагона, достал портсигар, хотя совсем не хотелось ку-
рить, и стал разминать папиросу, постукивая бумажным мундшту-
ком по плоскому ногтю большого пальца.
Подошел проводник.
Остановился рядом, равнодушно глядя в сторону. Словно ждал
чего-то.
- Вообще-то, не положено, - со значением вздохнул он после дол-
гой паузы.
- Курить? - показал папиросу Лосин.
- Не, курите... Не положено, чтоб в одном купе...
- Что в одном купе? Ты, служба, давай говори яснее.
- Лица разного пола, - спокойно посмотрел в глаза Лосину про-
водник. - Кавалер с дамой, значится...
- Что же ты раньше молчал, голова садовая? Почему не преду-
предил?
- К вам, товарищ капитан, через час должен пассажир подсесть.
Тогда все в порядке будет. По инструкции.
Проводник умолк.
Молчал и Лосин.
- Но ежели желание имеется, чтоб не беспокоили, могу этого
пассажира и в другое купе определить. Мест хватает.
- Уж ты постарайся, - попросил Лосин.
- Я и готов, рад постараться, - спрятал глаза проводник.
- Спасибо.
- Сухая спасибо горло дерет, - усмехнулся проводник.
Лосин сунул папиросу за ухо, достал из кармана галифе бумаж-
ник, развернул его, выхватил двумя пальцами и протянул про воднику
денежную купюру достоинством... Какое может быть достоинство у
денег?
Бумажка исчезла в черном кителе проводника. Как в болоте.
- Дверь на защелку поставьте, мало ли что, - деловито проин-
структировал он. - утром чаю подам, стукнусь три раза.
И косолапо, упреждая качку вагона, пошел по коридору в слу-
жебное купе.
Лосин смотрел ему в спину.
Только что он дал этому человеку взятку. Оплатил его услугу.
Купил. Сколько раз в жизни Лосин совершал такое? Сколько? И когда
в первый раз? Он и не хотел бы, да каждый случай имел свои при-
чины, стечение обстоятельств всегда оправдывало его действия...
...В школу надо было ходить оврагом, по узкому шаткому мос-
тику через речку Тихоню. Говорили, что в ней утопилась женщина, но
труп так и не нашли. Той осенью каждое утро на мостике стоял, рас-
ставив ноги циркулем, стоял пацан по кличке Хвост с безбровым,
узкогубым, желтым, опухшим лицом. Он шепелявил дыркой от выби-
того переднего зуба:
- Рубель гоните, шкелеты...
И первоклашки привычно отдавали скомканные, мятые бумажки
денег, а кто и мелочью платил свой оброк.
Можно было бы, конечно, сказать протестующе, выкрикнуть,
что нет у меня рубля, не было у мамки сегодня рубля, неоткуда его
взять, но тогда Хвост, не поверив или просто из-за утраченной выгоды,
а может другим в назидание, мог столкнуть в безмолвные воды
Тихони, которая совсем рядом, казалось, немо перебирает зеленые
волосы утопшей женщины.
Хвост не отличался ни ростом, ни могучим телосложением, но все
знали, что его брат по кличке Грач - настоящий вор "в законе" и лучше
с Хвостом не связываться.
Отдавал свои рубли и Колька Лосин. Отдавал не столько из-за
боязни пройти испытание холодными водами Тихони, сколько из-за
страха перед той животной, беспощадной силой, что стояла за Хво-
стом, которая достанет Лосина из-под земли, попробуй он бунтовать,
да и куда он денется - ежедневно ему ходить по этим мосткам.
Лосин платил. Платил за свободу. Это была купленная свобода.
Как вот сейчас Лосин купил свободу остаться с Евгенией наедине.
Правда у Лосина была еще и свобода выбора - в отличие от Хвоста он
мог и не давать проводнику взятку.
Дал.
В этот момент люди никогда не смотрят друг другу в глаза.
Знают, что делают. И ради чего.
Из длинного ряда сжатых перспективой коридора дверей в купе
высунулась голова Евгении. Она оглянулась, увидела Лосина и по-
звала, поманила отдельно появившейся белой рукой. И скрылась.
Лосин убрал папиросу из-за уха в портсигар, выпрямился, рас-
правил грудь, привычно вцепившись за полы спереди и сзади, одер-
нул китель, словно осадил его на манекене. Но в отличие от манекена
сердце Лосина гулко застучало, кровь разогналась, он был готов к
атаке, тем более, что по его разумению и диспозиции, крепость была
не только неприступной, но и готова сдаться на милость завоевателя.
Бессвязно, больше ассоциативно, Лосину вспомнился рассказ,
приписываемый классику и ходивший, как говорили в старину, в
"списках", то есть переписанный от руки, а чаще неряшливо, непро-
фессионально перепечатанный на машинке. История была из времен
первой мировой войны о том, как очень привлекательная женщина
