Софийского собора - самое древнее каменное строение на Руси.
Одиннадцатый век. Только собору больше, чем Москве.
Дальше - еще не вечер - собор Владимирский. Действующий.
Ждал, коченея, в церковном сквере, когда откроют. А вокруг жили
каждый своею судьбой те, что попали в тот же день и в тот же час в
это святое место. Подошел в телогрейке, "из мест заключения", по-
просил денег, я ему отказал - пьян. Нищие передрались за место у
входа в храм. Подошла дама, ухоженная, в норковой шапке и доро-
гих сапогах, с портфелем райкомовского работника, раздала нищим
подаяние, перекрестилась на собор, а потом отстояла всю службу. Я
вошел в храм со всеми и поставил свечку Христу нашему спасителю -
так подсказали мне прихожане и до конца мессы стоял под сенью
куполов и икон. О чем просил?..
Как Вы там? К-а-к В-ы т-а-м?
Письмо "Четверг".
День последний перед встречей, не то чтобы мысль, а нечто не-
отвязное с утра - и все о том же... Строчки - зеркало этого состояния -
сложились такие: если горести все вместе нам с тобою бы сложить,
проще, лучше, интересней нам с тобою было б жить...
Сомнение - отправлять ли это письмо? Я вернусь, а оно все еще
будет лететь. Вдруг слова в дороге увянут, как цветы? И чем больше
тревоги за встречу, тем короче письмо. И еще больно торчит жало
Вашего удивления, когда я перед отъездом с надеждой попросил Вас
написать мне весточку в Киев: "Это еще к чему?"
Ваш Владимир.
Письмо "Пятница".
Этого письма не было. А случись оно, то состояло бы из одной
строки: "И зачем я Вам, Дарья Сергеевна?"
А принят был я так радушно, словно разлука длилась соразмеримо
с вечностью. В субботу мне устроили пир на весь мир и познакомили
с дочерью Полиной.
Хоть и говорят, что яблочко рядом с яблонью падает, но в данном
случае у копии была явная несхожесть с шедевром. Все вроде бы то
же, такое же, но не то и не такое... Не высокоодухотворенное, что ли,
не долепленное... И отношения... Ясно, что Дарье Сергеевне никак не
хотелось выглядеть матроной с взрослой дочерью и отношения у них
были, как у подружек, а у подружек так - одна на фоне другой всегда
привлекательнее.
Полина отнеслась ко мне любезно равнодушно, она сама была
замужем, имела свой дом и подражала матери, как вассал своему
сюзерену. Клан есть клан.
Случилось еще вот что - мы перешли с тобой на "ты". Наш пер-
вый поцелуй, неужели не помнишь? Больше шалость, чем серьезно,
зато мне было даровано право на касание, на ласку рукой - теплом
ладони по щеке, по плечу, по твоей руке... Ты первая обняла меня, это
случилось в одно из застолий - гости, кто под зеленым абажуром,
кто по креслам вкруг журнального столика, болтали, сплетничали,
травили байки, я стоял в дверях гостиной, а ты возвращалась из
спальной, и вдруг подошла ко мне, обняла сзади руками за шею и
прижалась... Мы так едино постояли - какое сладкое мгновение! - и
потом весь вечер, то я, то ты ловили взглядом глаза друг друга.
Дальше начались, как противостояние русских и татарских
войск на реке Калке, великие ночные бдения. Я приходил, мы ужинали
и сначала у телевизора, а потом в разговорах просиживали до двух-
трех ночи. Так получалось само собой, мы не могли, не желали рас-
статься, но затаились, словно ждали знака или счастливого случая, да
случай не случался, знака не виделось, я целовал тебя на прощание в
щеку - и все. И так почти ежедневно.
Полина, жившая через квартал, как-то просидела с нами, и уже в
ночи, утомленная, зевнула, потянулась и предложила:
- Пойду я, а Вас куда понесет нелегкая? Оставайтесь!
И я остался. На три года...
В письме из Киева я назвал наше чувство Любочкой, девочка за
каких-то два месяца расцвела в девушку-любовь, под сенью которой
близился всемирный семейный праздник.
Счастливая пора истинной любви - ее взлет от розовой зари до
жаркого полдня, когда каждая встреча, свет дня и темнота ночи таят в
себе то поворот, то новую неожиданность, что тем и хороши, что
просто не имеют право на разочарование. Пространства наших миров и
тел распахнулись для слияния, мы бродили по незнакомым друг для
друга местам, где пейзажи заманчивы, где тепло от касаний и жарко
от поцелуев, где бьют родники сладострастия, а звуки речей - музыка
Моцарта, высшая гармония... Я люблю Вас, Дарья Сергеевна!
А вот мне ты так никогда не говорила. Не дождался.
С течением лет Новый Год перестал быть для меня любимым. В
детстве новогодняя ночь светилась радугой шаров, блеском мишуры и
ожиданием подарка, в юности - сулила встречу с неизведанным, поз-
же я мог вольно присоединиться к любой компании, если бы не одна и
та же примерно одинаковая ситуация, которая стала повторятся с
незавидным постоянством. Почти сорокалетний холостяк со своей
квартирой - предмет пристрастного внимания и созревающих, и зре-
лых и перезрелых особей слабого пола во всех аспектах. Я и сам на-
чинал беспокоиться - почему же мне так не везет? Те, кто мне нра-
вился, были уже окольцованы и, в лучшем случае, дело кончалось
салютом иногда очень даже впечатляющих встреч, но как тягостно
за новогодним столом переглядываться с хозяйкой, пить с ее рогонос-
цем и выслушивать его откровения в перекурах на лестничной пло-
щадке о победах на том фронте, где мы, можно сказать, были одно-
полчанами... Бывало и такое...
Все чаще я попадал в застолья, собранные с одной целью - пока-
зать, познакомить, представить хорошую подругу или хозяйку и у
всех у них была поразительная схожесть судеб - не везло им с этими
слепыми да глупыми, что в просторечии зовутся мужиками.
Чаще всего первая встреча оказывалась последней, но, естествен-
но, бывали и почти счастливые совпадения. Почти... в том-то все и
дело. Все решалось под Новый Год, потому что соединение под ро-
ждественской звездой означало некий принципиальный сдвиг в моих
отношениях с очередной подружкой, только каждый раз меня что-то
останавливало.
С тобой было попроще - да, нравимся друг другу, да, хорошо нам
вместе, да, сильно, вот и славно, но само собой подразумевалось, что о
таком ответственном шаге, как грядущее супружество, думать было
рановато, а может и принципиально невозможно. Вот мы с тобой и
купались в свободном полете...
Тем не менее ты выбрала момент и спросила ненавязчиво:
- А Вы... уже решили, где будете справлять?..
"Вы" я отнес к твоей деликатности - мало ли куда Владимир
Максимович ангажирован и без раздумий напросился к тебе в гости.
- Будем вдвоем, - ты явно обрадовалась.
В последний день старого года мы съездили к твоей маме, жи-
вущей в городе-спутнике, куда попадают только по пропуску или через
пролом в высокой ограде. По дороге ты мне рассказала, что отец твой
погиб под Вязьмой, а был он княжеского рода, но ушел из мира
особняков и имений и женился на сироте из детского дома - мама
сейчас работает учительницей в школе. Похоронку она получила в
эвакуации, жили вы в селе нацменов, так называли тогда представи-
телей национальных меньшинств, которые только и ждали прихода
немцев. Было страшно.
Там, в эвакуации, ты выучилась местному языку, что и сыграло
позже свою роль при знакомстве с поэтом, который также был нацме-
ном, а стал вторым мужем. С первым мужем ты была однокурсницей в
театральном институте, где и сейчас преподаешь. А тогда "без отрыва
от производства" родила Полину и работала заведующей литературной
частью одного из столичных театров далеко не из первого ряда.
Пришла к известному поэту нанимать его в авторы, у него гостил друг,
тоже нацмен, и они на своем нацменском языке стали обсуждать твои
женские достоинства, тут поэт задумался и сказал вслух скорее себе,
чем другу, что в такую бы он влюбился. "Так за чем же дело
встало?" - спросила ты на его родном диалекте.
Какая могла быть любовь между маститым, с международной
известностью корифеем, борцом за мир, хозяином квартиры с такой
необъятной гостиной, где на стене обыденно вписался рисунок Пикас-
со, и девчонкой, только что со студенческой скамьи? "Молодой спе-
циалист", как тогда называли таких. Ты по натуре своей авантюрна, но
в тот момент сказано "так за чем же дело встало?" было скорее в шутку
и больше от желания заполучить поэта для театра, а вышло в спутника
жизни. Он ежедневно приезжал в театр с цветами и сидел часами
около тебя, пока ты не сдалась и не уехала с ним в Ленинград, куда его
пригласили на очередную встречу с читателями.
Не тебе я рассказываю то, что кому-кому, а тебе-то уж ведомо
всеобъемлюще, нет. Вспоминаю свое. И сейчас мне совсем не кажется
таким вот логичным и естественным твой второй брак с человеком,
старше тебя на почти тридцать лет. Скорее брачный союз, где Он
слеп от последней любви, а Она... Ты села к нему в купе литера "СВ",
"спецвагон", который увез тебя в мир имущих, имущих и квартиры, и
гонорары, не чета рядовым гражданам, имущих доступ к власть
имущим. Цена тому - какая? Попробуй, угадай... А как попробовать
- тут нет черновика, не перепишешь сделанное, не переживешь
сотворенное, мосты твои должны были быть сожжены до тла и в
случае неудачи осталась бы ты без старика и у разбитого корыта.
С другой стороны, твою исповедь я воспринял как доверие - твое,
единственное, мне. Мне показалось, что ты оглянулась и увидела в
колодце своего прошлого холод одиночества во время самой цве-
тущей поры твоей жизни, которая хороша именно своей безмятеж-
ностью и безалаберностью, а ты не только не имела права на ошибку -
тебе не с кем было даже поговорить, посоветоваться.
Твоя сильная натура закалялась в борьбе за свое место - поэт не
хотел на тебе жениться, ему этого не позволял Коран и все-таки ты
своего добилась. А горечь расплаты прозвучала у тебя так: "Я для него
была Лолитой... Он отнял у меня мою молодость..."
Вот и получалось, что я в мои тридцать девять - компенсация как
бы за те из твоих сорока восьми, что ты прожила не так, как оно было
бы естественно.
Побывали и у моих родителей. Давно я не видел отца таким
торжественным - так ему хотелось "соответствовать" твоему социаль-
ному рангу, зато с моей мамой ты сразу нашла общий язык, доста-
точно было первого твоего вопроса: "До чего же вкусно! А как Вы это
готовите?"
"А твой отец выглядит очень молодо, просто очень молодо..." - с
задумчивым сомнением в голосе, сказала ты, когда мы шли от роди-
телей до метро. - "Гены... и ты будешь таким же..."
Как бы примеривалась... Я-то, дурак, порадовался - буду, конеч-
но, конечно, будем и я буду - для тебя... не понимая, какой червяк
сомнения залез в осеннее сочное яблоко твоего ко мне чувства.
К счастью, к нашему незамутненному счастью той поры любовь
цвела и наливалась и до исхода было еще нескоро. Сияла огоньками
елочка-подросток и дважды уютно было мне в твоей гостиной, куда
натаскал я с кухни салаты трех видов, полкачана квашеной капустки,
пупырчатые огурчики, краснокожие помидорчики, ковшик черной
икорки... В морозилке охладевало шампанское и ледяной королевой
стояла водочка, а ты, румяная, в красном переднике, празднично
озабоченная, гениальный творец нашего ужина, была вкусна при
поцелуе и источала томление, как чудо-индейка в духовке.
Праздничного одиночества не случилось - около одиннадцати,
когда мы уже успели проводить Старый год первой рюмочкой, при-
шла Полина. Как была в шубе и шапке прошла к матери на кухню, о
чем-то поговорила, потом разделась и за нашим столом появился тре-
тий прибор.
Я немного взгрустнул, но торжественный перезвон кремлевских
курантов развеял тучку на звездном небосклоне новогодней ночи,
шампанское, казалось, газировало кровь вином, ты мне подарила теп-
лый красивый свитер, я тебе павловский платок, о котором ты как-то
