лы, предложил Лосину вернуть табак и один флакон за возможность
своего участия в затеянной Лосиным акции.
- Кури на здоровье, - ответил Лосин, а сам с удивлением поду-
мал, что даже интимность может в принципе стать предметом купли-
продажи, будь он менее... Менее кого-то или менее чего-то? Отказав
старшине, Лосин стал в чем-то более, чем старшина, но остался пока
менее, чем Фима. А где мерило этого более или менее непонятно, но
мысль эту Лосин тогда не довел до конца. Не до этого было. Да и
мысль какая-то тревожащая, беспокойная, с подвохом...
В уговоренный день с заветным ключом в кармане Лосин отделил
Серафиму от выходящих после трудового дня официанток, уже при-
выкших видеть их вместе, и повел в глубь коридора, как бы намере-
ваясь сообщить ей нечто значительное. Свернул за угол, подтолкнул
ее в спину и запер за собою дверь каптерки.
Серафима стояла посреди служебного помещения, и не было
здесь никакой таинственности, голая электрическая лампочка на
кривом шнуре раскаленно-желтым светом безжалостно освещала пол-
ки с портянками, одеялами, на каждом из которых на одном конце
было жирно начертано "ноги", прямой пробор склоненной ее головы и
несколько тюков с приготовленным для прачечной бельем, заранее
уложенных рядком на полу.
Никогда не было до этого у Лосина женщины, не познал он
пьянящей радости от физической близости, никто, да и кому было, не
научил его, не разбудил в нем самой природой мудро предусмотрен-
ного инстинкта великой игры, когда слияние должно стать пиком
торжества любовного обряда, вершиной, которую образуют и по
разным склонам которой поступенчато восходят двое. Отнюдь не
способствовали этому ни умозрительные знания про тычинки и пести-
ки, рассказанные в школе в течение одного академического часа на
уроке биологии, ни цинично-бравадные истории серстников, напол-
ненные больше непонятными курьезами, чем истиной, ни читаные
перечитанные рассказы Мопассана, ни тем более участник междуна-
родного кино-форума "Здравствуйте, товарищ Валуев!"
Здоровое тело Лосина не протрубило свой гимн, как изюбр в ут-
реннем тумане, настоянном на влажных запахах таежных цветов, трав
и деревьев, а исполнило жестко и поспешно долг самца. Оно быстро
получило облегчение и снова повторило пройденное, но теперь не по
жаркому желанию, а по приказу хозяина, который уже не столько
упивался достигнутым, сколько, освоив новые ощущения, соображал,
что было бы жаль истратить впустую оплаченное ракоглазому стар-
шине время. А тут еще кто-то явно стукнулся в дверь, что подстег-
нуло Лосина, как удар хлыста.
Напряженно завершив второе усилие, Лосин впал в состояние
воздушной опустошенности и бессмысленно-глуповатой гордости за
одержанный триумф, за способность своего здорового организма
выдержать двойную перегрузку, за испытанное чувство полной
власти над покорной Серафимой.
Она сидела на мешках, смотрела снизу на Лосина и, казалось, ее
леденцовые глаза вытекают из лица крупными светлыми каплями
слез.
- Обманешь... - хриплым, срывающимся на неожиданный фаль-
цет баском проговорила она.
- Ш-ш-ш... - прошипел Лосин непослушными губами, сами по
себе растянувшимися в широкую улыбку. - Не бойся...
А самого распирало: раз ЭТО происходило именно так, как бы-
ло с ним, то также одинаково будет всегда, каждый раз он будет
ощущать то же самое - волшебную взбудораженную опустошенность,
постепенно оседающую в сонливость и чувство снисходительного
превосходства над чужой только что принадлежавшей ему плотью.
После долгого перерыва состоялось еще одно свидание, по той
же схеме, в той же каптерке, с теми же двойными подвигами, став-
шими в конце концов стереотипными в будущей жизни Лосина, но
при этом по эмоциям все было на порядок ниже и покорность в чем-то
ином кроме физических упражнений.
Она была, как кукла, набитая опилками.
Как тесто.
Нуль на плоскости.
И опять текла крупным горохом слез:
- Обманешь... Тяжелая я...
Лосин понял, что обречен, что завяз он в этом тесте, что никуда
от нее не денется - стоит ей зайти к политруку, выпятить живот и тупо
уставиться своими леденцами, сказав лишь простое:
- Курсант Лосин...
Поэтому курсант Лосин сам представил начальству рапорт о
намерении вступить в законный брак с гражданкой Вяловой Серафи-
мой Сергеевной.
Позже, получив официальный доступ к запретному плоду, Лосин
пытался всей мощью своего здорового тела из полученного в качест-
ве свадебного подарка теста испечь горячий пирог, но все было бес-
полезно, впустую и Лосин даже пожалел, что не поделился этой уны-
лой приторностью с ракоглазым старшиной.
С этим жил и по сей день, затая в глубине сознания надежду на
встречу... Может быть в этом вагоне, в этом купе, в котором запах
казенного белья так напоминал каптерку летного училища.
Не вышло.
- А как иначе... - уже утвердительно повторил Лосин в ответ на
вопрос Евгении, приказывают ли военным быть женатыми и стать
партийными.
Промелькнула перед ним сжатая до нескольких мгновений карти-
на собственного превращения из холостого курсанта в женатого лей-
тенанта и кто приказал ему жениться?
Жизнь.
Она прикажет, накажет и помилует так, что не успеешь оглянуть-
ся.
Поезд замедлил ход, вагон перестал раскачиваться, и перед тем
как замер окончательно, в окно купе вполз свет фонаря, такого же, под
каким стоял Лосин на вокзале, косо перерубил белую салфетку
столика, высветлил сцепленные кисти рук Лосина и остановился, не
решаясь перейти дальше на смутно-белое плечо Евгении. Остановка -
как передышка. С тех пор как загорелся зеленый глаз светофора на
станции отправления - путь свободен - Евгения и лосин совершили
множество перемещений во времени и пространстве: и круиз в ресто-
ран, и вместе с вагоном по железнодорожному полотну, и вместе с
Землей вокруг ее оси, и вместе с земным шаром в космосе. И в то же
время, оставаясь вдвоем, они шли навстречу друг другу. Сколько же
ими было пройдено и много ли еще осталось?
Оглохшую тишину шепотом нарушила Евгения:
- А дети у вас есть?
- Дочь, - коротко ответил Лосин.
И сам спросил:
- Вас провожал муж?
- Муж? - удивленно переспросила Евгения.
И протянула задумчиво:
- Му-у-уж... Муж - это корень такому слову и такому понятию, как
мужчина. Вот кто такой муж. А Евсей Савич... Какой же он муж? Он
от другого корня произведен. Правда, грех мне на него жаловаться,
но он такой зану-у-уда, спасу нет. И жадный. Вот вы - не жадный.
Летчики не могут быть жадными, они рядом со смертью ходят,
поэтому я с вами и в ресторан согласилась пойти. А жадный - уже не
мужчина. Жадный пожадничает для всех: и для женщины, которую
полюбил, и поэтому потеряет ее, и для родного дитяти, и поэтому
вырастет дитяти неполноценным, и для себя лично пожадничает,
себя обкрадет, и потому не на полную катушку проживет, а
промыкается в полжизни... Евсей Савич совершил единожды подвиг
и теперь никак не рассчитается ни с мамой, ни со мной... Не укла-
дываемся мы в его гроссбух, в его калькуляцию, недополучил он чего-
то, что по его мнению ему причиталось, но, оказывается не продается
и не все покупается... Вы никогда не были в Северошахтинске?
- Не довелось.
- Форпост технического прогресса... Богатейшее месторождение,
вся таблица Менделеева в тундре, под чумами оленеводов... И возник,
как в сказке, под северным сиянием металлургический комбинат... За
Полярным кругом... Сказка-то скоро сказывается, а строили комбинат
долго, несколько поколений заключенных спят в вечной мерзлоте на
Дальнем кладбище... Без крестов, без обелисков, не считаны, не
отпеты, не помянуты...
Издалека, как лавина, нарастая пронесся грохот натягивающихся
сцепок, завзжали колесные оси, поезд двинулся, набирая поступь, на
белой салфетке столика, на стенах купе, как на экране, замелькали
вспышки света, словно прожектор шарил лучом, отыскивая бежав-
ших, чеканил из темноты профиль Лосина, плавный изгиб шеи Евге-
нии - оба они оказались застывшими подобиями человеческих су-
ществ, сотворенными из чего-то неживого, но очень правдоподобного
- и пропадал, чтобы через короткое мгновение, как мигание зрачка,
вернуться снова.
Лосин поднялся, сжал пальцами металлические ушки распора и
опустил черную штору на окно. Луч пытался заглянуть из-под шторы,
но так прижато и укороченно, словно попискивал.
Лосин пересел на другой диван, закинув нога за ногу.
- Матери моей повезло, - словно не прерываясь, продолжила Ев-
гения из своей ниши, - дожила до реабилитации. Дожила, может
быть, благодаря тому, из-за чего пострадали и отец и она - врачевали,
мы же потомственные лекари, вот и я в фельдшерицы вышла. Мама
поначалу, еще когда небо сквозь колючую проволоку видела, жену
Евсея Савича выхаживала, потом дочку... Она тоже провожать меня
приходила...
- Значит, они не родные вам?
- Родные?.. Странное было время... Амнистия. Кто в шахте зе-
ком горбатился после амнистии случалось начальником назначали над
его же бывшим охранником. Впрочем, мести не было - кому горькая
доля досталась, понимает меру страдания, и неправедного, и за дело.
Я сама ни лагерей, ни зоны не знала, не видела, миловал бог и
гражданин прокурор, а когда мама после амнистии позвала, то уехала
я от тети Саши, у которой жила, вернее улетела... Недаром в
Северошахтинске, хоть и числиться он в Европе, говорят про осталь-
ную землю - материк. С материка я как бы на остров попала. А на
самом деле, на другую планету. Иная планета, иная жизнь. Только
внешне на нашу похожа... Даже дома другие, квадратом построены,
чтобы внутренний двор обязательно был. Как в тюрьме. Специально
от снежных буранов прятаться. Когда буран, на улице унесет и
занесет, особенно тех, кто послабее, помельче. Ребенка, например. Вот
дети и выходят гулять только во внутренний двор. Щепки, доски,
мебель ломанную, брошенную стащат в кучку, разожгут костер и стоят
кружком. Огоньки в глазах пляшут от костра, только танец тот неве-
селый. Вот и я в такой круг вошла...
Евгения зябко поежилась, спрятала плечи под одеяло, закуталась
под горло.
- Маму не помнила, не знала. Как и отца. Но кровь позвала. В
Северошахтинске я десятилетку окончила, там же в медучилище
пошла. Все люди в этом городе, на той планете временно живут,
ненасовсем. Вот вернемся на материк, рассуждают, там и обзаведемся,
там и заживем, а здесь и этим обойдемся. Система проста: год
проработал - концы свел, а на следующий год уже прибавка, а на тре-
тий еще выгоднее получается. Уехал - прощай привилегии. Жа-а-
алко. Ну, еще годок, еще последний - и уедем. Отложим настоящую
жизнь еще на год, а она одна, ее нельзя откладывать, ее жить нужно.
Раз откладываешь жизнь, значит, не живешь. И так десятилетиями. А
там, глядишь, и свезут на Ближнее кладбище...Как жену Евсея Савича.
Он за длинным северным рублем приехал и жену сгубил, дочка еле
выжила... Климат там далеко не для всех подходящий. Полгода
черная ночь, полгода солнце не заходит в тех краях. И два раза в
году, когда город в ночь уходит и когда день начинает пробиваться,
происходит что-то в природе и люди чувствуют это. Как звери. С виду
нормальные, но к чему-то прислушиваются, словно кто-то зовет из-под
воды. Сама знаю, слышала. Кто на этот зов откликнется, шагает за
подоконник. Их в больнице парашютистами называли... А одна
молодая женщина вышла в парк ночью, разделась донага и замерзла.
Красивая, белая, как мраморная статуя... Под городом система
центрального отопления. Коллектор. Там тепло. Те, кто свое отсидел,
но до материка так и не добрался - в коллекторе жили. А потом
девочки и пацаны стали уходить. В коллектор. Пропадали без вести,
