ввиду... Я могу только догадываться... Если это касается твоего ха-
рактера, то я буду терпелив ко всем твоим капризам... Ты только
прости, я не знаю, какая была твоя личная жизнь до встречи со
мной, но бывает так, что по первому своему мужчине женщина судит
о всех остальных мужчинах, а по первому мужу - о всех остальных
мужьях... Я не знаю... Ты только пойми меня правильно, бывает так,
что женщина пострадала не только духовно, но и физически, теперь
она не может иметь детей и это ее мучает... Ты расскажи мне обо
всем, не бойся, я выдержу, я помогу тебе - вдвоем всегда легче спра-
виться с бедой... Я так люблю тебя, что просто не знаю, что нас с
тобой может разлучить...
- Разлучить? - усмехнулась она. - А кто тебе сказал, что... Хотя
ты прав - рано или поздно, но я должна была тебе все сказать. Хоте-
ла позже, но раз уж так вышло... Эх, зря ты все это затеял... Ты толь-
ко пойми...
- Да, да, я пойму, не бойся, говори.
- Вот и хорошо... Дело в том, что ни ты, ни я не виноваты в том,
что так получилось, но мы - не пара друг другу.
- Не пара? - озадаченно протянул он. - Я не понимаю, разве те-
бе плохо со мной?
- Ну, что ты, хорошо, любимый, мне с тобой очень хорошо...
Только не будь наивным, загляни вперед, представь себе на мину-
точку, что нас ждет с тобой. Да, мы любим друг друга, но это прой-
дет, чувства неизбежно ослабнут, останется привязанность, но не
больше, и вот тогда более важными станут не чувства, а наш быт.
Вот наш дом: моя двухкомнатная малогабаритная и твоя комната на
краю света - это далеко не трехкомнатная квартира в сумме, даже если
мы вздумаем съехаться. Чтобы провернуть этот вариант, нужны
деньги, много денег... А люблю широко пожить, люблю гостей,
веселье, люблю дорогие украшения, я хочу иметь машину, хочу по-
смотреть мир, чтобы в старости хотя бы просто сказать, что я была в
Париже. Неужели мне нельзя помечтать? А? Неужели ты хочешь
лишить меня мечты, любимый?..
- Не называй меня так! Это ложь!!
Он ударил кулаком по тахте. Коробочка с кольцами отскочила в
сторону.
- Не кричи, - тихо сказала она, - дочку разбудишь.
Он заговорил, еле сдерживаясь:
- И ты... И ты... выйдешь замуж за любого, кто тебе все это даст,
все это купит?
- Ну, не за любого, конечно...
- А любовь? Тоже будешь звать его любимым? Как же ты будешь
делить с ним стол и постель?
- Все будет точно так же, как у нас с тобой сегодня.
- Так же? - оторопел он. - Коньяк, ужин, Челентано, это все по-
нятно, но...
- А разве все остальное не естественно? - пожала плечом она.
- Ну... а я?
- Это пройдет... К сожалению.
Он помолчал, обдумывая сказанное ею, и, будто догадавшись о
чем-то страшном, невозможном, заговорил медленно:
- Ты... Так ты, оказывается, страшно расчетлива... Как машина...
Ты рассчитала целесообразность нашей любви, нет не любви, нашей
постели, ты была расчетливой с самого начала, ты даже не познако-
мила меня со своей дочкой, наперед зная, что это ни к чему... По-
лучается, что я - не человек, а просто... предмет для удовольствия,
для удовлетворения твоих страстишек...
- Олег, перестань сейчас же! - гневно сказала она. - Не делай мне
больно. А еще говорит, что любит.
- Ой, прости меня ради бога... Пожалуйста, прости, я совсем не
хотел... Нельзя мне было уезжать...
- О, это ничего не изменило бы. Пожалуй, даже к лучшему, если
мы расстанемся сейчас. Потом труднее будет, это точно. Я виновата
перед тобой, я знаю. Сколько раз себе же говорила, что не имею
права на свои прихоти, да и годы не те... о, господи, мое наказанье...
- Не надо, прошу тебя. Этого же не может быть, не верю я, не
могу поверить, не имею права... Да не можем мы расстаться!
- Нет, Олег, - спокойно и даже немного скучно сказала она, - мы
уже расстались, неужели непонятно? Нет у нас больше будущего.
Прикончили мы его только что под коньячок с маринованными
огурчиками. Станем только терзать друг друга, с каждым разом все
больше, пока окончательно не потеряем человеческий облик... Было
все это, понимаешь, было... Ты только не думай, что я такая жестокая.
Мне тоже больно, но уж лучше сразу. Рывком. Знаешь, как засохшую
повязку сдирают с раны? Я предпочитаю так.
Он посидел некоторое время молча, потом встал, медленно, не
торопясь, оделся, сел в кресло, покурил и спросил:
- Значит, будь я миллионером, все было бы о`кей, крошка?
Она внимательно посмотрела на него.
- Значит, проблема только в том, что я мало зарабатываю? И если
завтра я принесу тебе кишку денег, то мы сможем надеть эти колеч-
ки?
- Не груби. Дело не только в деньгах.
- Отвечай, когда спрашивают: если все, что ты пожелаешь, ис-
полнится, ты выйдешь за меня замуж?
Она не отвела глаз.
- Попробуй.
Он поднялся, взял коробочку с кольцами. сунул ее в карман.
- Отдай мои письма.
- Конечно, возьми.
Он вышел в переднюю, переобулся, оделся, положил тапочки на
место и ушел, тихо затворив за собой дверь. На улице было ветрено,
холодно, как тогда в Ленинграде. Он шел по пустой улице, и фонари
поочередно освещали его одинокую фигуру. А в оставленном им доме
плакала красивая женщина. Она не хотела плакать, она знала, что
если будет плакать, то станет некрасивой, она знала, что будет
некрасивой вдвойне, потому что потеряла любимого, и будет некра-
сивой втройне, когда перестанет любить сама.
1
СОН В РУКУ
Ветер задувает свечу,
но раздувает костер.
Ларошфуко
Время клонилось к обеду, длинная комната с двумя рядами ра-
бочих столов вдоль стен опустела и они остались вдвоем.
Вероника выдернула из розетки шнур вскипевшего чайника, до-
лила кипятку в маленький заварной чайник с отбитым носиком и, как
всегда, предложила Георгию Ивановичу поделиться тем, что при-
несла из дома - салатом в майонезной баночке, котлетой меж двух
кусков черного хлеба и двумя карамельками. Георгий Иванович отка-
зался и разложил на столе свой провиант - два бутерброда с колбасой,
один с сыром и крупно нарезанный огурец - все, чем снабдила его
супруга.
Вероника налила Георгию Ивановичу сначала из маленького, по-
том из большого чайника в большую фаянсовую кружку с золотой
полуистершейся надписью "Георгию Ивановичу Плотникову в день
50-летия от коллектива КБ". Затем наполнила чаем свою чашку и
опять повернулась лицом к окну.
- Надо бы сахару принести из дома, - сказала она больше в про-
странство, чем Георгию Ивановичу и, если кто-то мог услышать, о
чем подумала Вероника и о чем Георгий Иванович, то удивился бы
совпадению их мыслей, что сахар нынче дорог и дома в сахарницах
шаром покати. А может, этот кто-то и не удивился, живи он в то вре-
мя, какое досталось Веронике и Георгию Ивановичу.
Они жевали свои бутерброды, запивали чаем , Вероника смот-
рела в окно, за которым был виден заводской корпус и бегущие по
небу погожего осеннего дня белые облака. А Георгий Иванович смот-
рел на венчик золотисто-рыжих волос вокруг затылка Вероники,
который тускнел, когда тень от облака укрывала индустриальный
пейзаж, и светился вновь, когда выглядывало солнце.
- Сегодня какой день? - спросила Вероника.
- Четверг, - подумав, ответил Георгий Иванович. - Семнадцатое
сентября одна тысяча девятьсот девяноста второго года.
- Значит, сон мой в руку, - засмеялась Вероника. - Ой, Георгий
Иванович, я сон про вас видела.
- Страшный? - усмехнулся Георгий Иванович.
- Что вы, очень приличный сон, - пожала плечами Вероника. -
Словно еду я к вам на дачу... Да, да, я потом объясню... Вы же пом-
ните, ваши пятьдесят мы отмечали у вас на даче? Вы еще все КБ
пригласили?.. Вот и приснилось мне, будто у вас опять юбилей и
ехать мне надо... Ну, вышла я из дома, в руках сумка, до метро добра-
лась, у метро с машины грузовой яблоками торгуют по двадцать пять,
я взяла два кило, а потом по коммерческим ларькам походила - все,
как наяву, будто и не сон. У одного задержалась, "Еда" называется,
витрина такая небольшая, в ней и виски, и спирт, и ликеры, и фрук-
товые напитки иностранные в высоких пластмассовых бутылках, и
водка наша, и пиво, "Архипелаг Гулаг" Солженицына, видеокассеты с
эротикой... А в ларьке вдруг чеченец сидит в папахе коричневого
каракуля и генеральской форме. Увидел меня, глаза засверкали и
говорит, иды ко мне в жоны, я миллиард в центральном вашем русском
банке украл.
Я, естественно, отвернулась гордо, думаю, вот бы на тебя реке-
тиров натравить, вон стоят в спортивных жеваных, разноцветных как
у клоунов, костюмах и шнурованных белых кроссовках рядом с
"мерседесами" и "вольвами". Как на метро до вокзала доехала не
помню, только подземный переход видела, где нищие стоят, пьяные
валяются и мальчик на скрипке играет, да вокзальную площадь в
мусоре, где торгует, кто чем - от перегоревших лампочек, чтобы на
работу принести и на не перегоревшую заменить, до орденов, цыга-
нята чумазые бегают и музыка рок орет из "Звукозаписи"...
Вероника продолжала говорить, а Георгий Иванович как бы ви-
дел ее глазами и муравейник привокзальной площади, и город-
скопище ветшающих домов и разрушенных памятников, и страну, в
которой высшей волей суждено было ему родиться, прожить жизнь и
умереть. На восьмом году перестройки даже само слово "перестройка"
исчезло из обихода не только средств массовой информации, пере-
стали сочинять анекдоты и частушки на тему реконструкции, преобра-
зования, передела империи, что, как зеркало треснула на пятнадцать
кусков, каждый из которых провозгласил свою независимость, кон-
ституцию, валюту, армию, границы, да так и остался связанным с
остальными кровеносными сосудами железных дорог, нефте- и газо-
проводов, линий электропередачи, семейными узами "коренного" и
"некоренного" населения, традициями, укладом, бытом в единый
организм со странным названием Содружество Независимых Госу-
дарств без гимна, герба и царя - СНГ. Неблагозвучная аббревиатура,
несмотря на все богатство русского языка, не складывала естествен-
ного названия жителя страны, Родины "эсэнговца" или "эсенговки"
и расшифровывалась, как "Спаси Нас, Господи!", а сами обитатели
прозвали себя по созвучию сенегальцами, до уровня жизни которых
скатилась супер-держава.
Больше всего в развале Союза Георгия Ивановича горько
удивляло и вызывало внутреннее содрогание - раздор России с Украи-
ной, которой Хрущев "подарил" когда-то Крым, а теперь матросики в
Севастополе должны были решать, кому присягать на верность и оста-
ваться, то ли "кравчукчей", то ли "ельциноидом".
Георгий Иванович ярко вспомнил как он гостил у тетки своего
школьного кореша в Грайвороне, которая закармливала их борщами с
салом и варениками с вишней, как они бродили по речке Ворскла,
ловили черных кусачих раков и, затаив дыхание, смотрели трофейного
"Тарзана". Неужели все это невозвратимо сгинуло, кануло и раки
светятся от чернобыльской радиации? Летом восемьдесят седьмого на
отдыхе в прозрачной Паланге Георгий Иванович впервые осознал
необратимость Чернобыля, слушая рассказ физика из Риги,
мобилизованного замерять уровень радиации , как у него зашкаливало
прибор от пышущей здоровьем, кровь с молоком украинской мадонны
с младенцем, приехавшей рожать "до мамы на ридну батьковщину".
Где теперь пышногрудая хохлушка и жива ли ее деточка, кровиночка
ее белая? И по прежнему ли живет в Риге тот русский физик в Риге
или изгнан по новым "демократическим" законам?
- В электричку села, - голос Вероники вернул Георгия Ивановича к
действительности. - Боюсь я в них ездить в последнее время. Мало
