строчки. "Любите ее, берегите. Ваш Владимир."
1997 - январь 1998
1
Р Ы В К О М
- Приехал!
Она рассмеялась, обхватила его за шею руками и плавно, будто
дарила подарок или подносила хлеб-соль, откинула голову для поце-
луя. Он, спасая ее от холода, только коснулся губами губ и отстра-
нился. Она его не отпустила и сразу, широко открывшимися глазами,
поймала его глаза.
- Ты меня бросил, любимый?
- Глупости... Ой, пожалуйста, осторожнее, у меня под пальто
цветы, раздавим...
Он достал из-за пазухи три красных гвоздики, вручил их ей и,
склонившись, зарылся лицом в ладонь ее руки. Она потрепала его по
щеке, как треплют по загривку ласкового щенка.
- Разувайся, бродяга, тапочки сам знаешь где, а вот цветы надо бы
в воду поставить.
Она принесла из комнаты перламутровую вазу и ушла в ванную,
чтобы там под водой обрезать гвоздики, а он снял пальто, разулся,
нашел в стенном шкафу тапочки - они были малы ему, но других не
было, он это знал - и прошаркал на кухню. Из сумки выставил на
стол коньяк, банку с огурцами и сел на табуретку, втиснувшсь между
столом и холодильником.
- Где он? - негромко позвала она, возвращаясь из комнаты. - Ой,
маринованные? Вот ведь знаешь чем угодить. А ну-ка, расселся, вста-
вай, вставай...
Он поднялся. После того как он разулся, она казалась ему еще
выше, еще стройнее. Тихо смеясь, она полезла руками под пиджак,
но обнять себя не дала, а стала стаскивать с него пиджак, приговари-
вая:
- Снимай, снимай давай и иди в комнату, нечего тут на кухне
торчать, здесь мое место...
Она потянула его за руку в коридор, подтолкнула в комнату, а са-
ма ушла в переднюю повесить его пиджак.
- Хочешь, музыку включи, только тихо...
Он поискал среди кассет записи Челентано, включил магнитофон
и сел в кресло, захватив по пути со столика журнал мод.
Челентано неторопливо объяснялся кому-то в любви, мягко све-
тил торшер, в кресле было удобно и уютно, на столике стояли прине-
сенные им гвоздики. Она появилась в дверях комнаты, толкая перед
собой тележку с посудой и снедью. Он хотел встать, но она замахала
на него рукой и подвезла тележку прямо к креслу.
- Сиди, сиди...
- А ты?
- А я тут...
Она ногой приволокла из другого конца комнаты пуфик и усе-
лась на нем.
- Я без тебя не буду, - сказал он. - Где твоя тарелка?
- Ешь, ешь, а я огурчики посмакую.
Он разлил по рюмкам коньяк, поднял свою и набрал воздуху,
чтобы произнести тост, но она не дала, зажала рот ему рукой и, при-
близив лицо, отчего ее глаза стали огромными, прошептала:
- Потом, любимый, потом...
Он с аппетитом принялся за еду, а она рассматривала ег
и улыбалась, когда ловила его взгляд на себе... Неожиданно рас-
смеялась, мотнула головой, густые волосы черным веером разлетелись
в стороны:
- Ой, я пьяная...
- Тогда не будем больше.
- Я не от вина, любимый... Я от счастья...
Он застыл, ни слова не говоря, и только глаза у него стали
большими и синими-синими. Она вскочила на тахту, скинула халат,
закинув руки за голову, медленно потянулась:
- Правда, я красивая?
- Невозможно отрицать очевидное.
Он смотрел на ее запрокинутое лицо, на закрытые глаза и чуть
тронутые улыбкой губы, и ему казалось, что она освещена изнутри
теплым отблеском того огня, что вспыхнул между ними сразу же от
одного открытого взгляда, от первой лукавой улыбки.
Он понимал, что ему повезло с ней. Повезло еще и потому, что
далеко не во всем ему везло. Окончив институт, он попал по распре-
делению в конструкторское бюро, которое делало нужное, но до-
вольно нудное дело, оснащая комплексной автоматикой заводы то в
Карелии, то в Средней Азии, и его, как молодого неженатого специа-
листа, вечно гоняли по командировкам. Главной чертой его харак-
тера была доброта, готовность прийти на помощь, чем активно поль-
зовались и его начальство, и его родные, и его знакомые. Он и к
Люшке, своей двоюродной сестре, приехал с лекарством для ее сына,
а попал, неожиданно для себя в застолье.
Он сразу увидел ее, увидел, какая она красивая, как она хорошо
подстрижена, с каким отменным вкусом одета. Она внимательно на
него посмотрела и улыбнулась. Хорошо улыбнулась, ласково. И у
него в душе шевельнулась острая жалость к себе - от того, что не она
встречает его каждый день с работы, не она сидит рядом с ним в кино
и театре, не она ободряюще улыбается ему в минуты невзгоды.
Собственно говоря, невзгод особых не было, было одиночество,
накопленное годами беготни по чужим делам, тоска по женской
ласке и робкая, неясная надежда, что эта мечта когда-нибудь сбудет-
ся.
Сбылось гораздо быстрее, чем он ожидал... И с тех пор его
жизнь наполнилась новым содержанием - все его время, все его по-
мыслы были отданы ей.
- Нет, ты мне скажи, какая я красивая. Что я красивая, я и сама
знаю, но я хочу, чтобы ты сказал, понимаешь, не кто-нибудь, а ты,
любимый...
Не первый и, наверное, и не последний мужчина в ее жизни. К
таким встречам она относилась легко, не придавая им особого значе-
ния. Просто ей захотелось побыть с ним, и она, не задумываясь,
выполнила свое желание. Но к такой свободной непринужденности в
своих поступках она пришла не сразу. В детстве она была некрасивой
девчонкой лет до шестнадцати, и от того замкнутой и стеснительной,
а потом буквально за год расцвела, превратившись из худого
угловатого котенка в грациозную, но дикую кошку. Приручить ее
пытались многие, но удалось это человеку намного старше ее. Он
привлек ее тем, что не скрывал своих намерений, но не был назой-
лив, а, постоянно окружая ее вниманием, терпеливо ждал своего
часа. А дождавшись, устроил ей красивую и беззаботную жизнь,
увезя ее в круиз на белом пароходе. Красивая жизнь продолжалась
недолго - волшебник внезапно исчез. От него остался ворох куплен-
ных по его, а чаще по ее желанию, подарков и жестокая житейская
философия. Ты - женщина, девочка моя, учил он, а женщины старе-
ют быстрее, чем мужчины. Твой единственный капитал - красота, но
она, к сожалению, не вечна, как и все, что цветет и живет под Солн-
цем, поэтому лови свой миг удачи, она улыбается каждому, но по-
настоящему только один раз, и, если ты не схватишь за косу свою
судьбу, проживешь, не вкусив от сочного плода земных благ и удо-
вольствий.
Философию эту подтвердил собственный горький опыт - годы
ушли на скоротечное замужество, рождение дочки и долгий развод,
пока она не стала независимой женщиной, терпеливо ждущей своего
звездного часа. Сначала ей грезился молодой, красивый и состоя-
тельный "принц", но с годами, трезво оценивая свои возможности,
она была уже согласна на обеспеченного волшебника или даже про-
сто на любого, кто даст ей возможность устроить свой быт и время-
препровождение так, как она того желала...
- Нет, ты не так сказал, какая красивая. Ты по-другому скажи,
скажи стихами, а лучше так, как ты мне в письмах написал, но по-
другому.
- А как было в письмах?
- Не во всех. В последнем.
Она достала, изогнувшись, с тумбочки у изголовья тахты вдвое
сложенный листок в клеточку.
- Прочти вслух, - попросила она и закрыла глаза.
Он начал читать:
"Ну, что ж, дружище, держись, а не выдержишь - разорви
тоску мою на клочки, хотя пока она цельноклетчатая, целлюлозно-
бумажная. Я недаром скорчился - грянул хлад на град, Петром заве-
денный. Трещит окно от ударов ветра, раздуваются занавески, вы-
шибая полотенца, неумело заткнутые поперек стихии в щели рамы
моими слабыми теплыми человеческими руками. Внизу, за углом, в
синем почтовом ящике, мерзнет письмо, что пропавшей чертой в
пунктире моих писем, что упавшей птицей в клину летя щей стаи,
что привычным приходом почтальона не явилось тебе, не поздравило
с праздником, не добралось до тонких пальцев твоих, рвущих
обертку конверта, не тронуло улыбкой твоих губ, не зажгло огоньки
в бархатной саже твоих зрачков, как звезды в космическом небе.
Причина проста - проносил с собой целый день твою радость,
твое развлечение и лишь к вечеру побежал в метель, как Кай за
снежной королевой, к синему рассыльному на углу, за которым бесно-
валась вечность. Лязгнул длинным металлическим веком ящик,
сморгнул мое письмо - а время, коварное время, пропащее, ну просто
пропащее, потому что оно пропадает неизвестно куда, время на-
помнило мне шепотом о новом письме. И может, склеятся завтра
конверты, утонув в мешке одного почтальона, получив удар одного
штемпеля? И радость для тебя удвоится?
Отчего же так стыло, так холодно и зябко на душе? Просто
нет тебя рядом, а я очень люблю тебя.
И пошто я тебя покинул, затевается мысль? Не забыла ли, не
устала ли? Занавесила ли окошко, на дорогу не глядючи, по которой
сбежали непутевые ножки твоего милого? Отвернула лицо свое яс-
ное, что с двумя агатами твоих глаз, ненаглядная? Как же мне про-
лететь, пробежать, как олень по зореньке, прошептать,
наклонясь, слова заговорные, развести замка дуги черные, сердцу
кованые, и коснуться заветного нежностью..."
Тихо было недолго.
- А теперь скажи по-другому, - прошептала она, блаженно улы-
баясь, как после чудесного сна.
Он помолчал, потом сказал тихо:
- Слова могут быть иными, но главное, что я люблю тебя, а когда
любишь женщину по-настоящему и она красива, и она знает, что
любима, то тогда она красива вдвойне. Вот так и ты - красива вдвой-
не.
- Странно, что я раньше об этом не думала... Может, не замеча-
ла, когда любила, и не желала замечать, когда не любила...
- И, если женщина сама при этом любит, то она красива втрой-
не.
Он откинул одеяло, сходил в переднюю и вернулся, что-то держа
в руках.
- Это тебе, - сказал он, встал на колени у тахты и протянул ей ма-
ленькую коробочку.
Она открыла крышку и увидела на синем бархате золотые тон-
кие кольца.
- А почему два?
- Значит, это не только тебе, это нам. Одно твое, другое - мое.
- Ты это серьезно, Олег?
- Еще как серьезно. Была у нас с тобой разлука, пусть ненадол-
го, но разлука, я уезжал в Ленинград и там, в холодной гостинице, я
понял, как тоскливо мне одинокому жить, да дело даже не в этом, а
просто я осознал, что люблю тебя и это серьезно. И потому прошу
тебя, будь моей женой.
- Ты посмотри, какие мы сегодня торжественные... - она еще раз
медленно разглядела кольца, щелкнула крышкой и положила коро-
бочку между ними, рядом с его рукой. - Ох, Олежка, перестань ты в
такие вещи играться.
- Я и не играюсь, - настороженно ответил он. - Разве любовью
шутят?
- Не до шуток говоришь? - задумчиво спросила она. - Верно,
здесь шутки неуместны...
Она подняла голову, посмотрела на него и, словно решившись,
заговорила:
- Ну, что ж, держись, дружище, как ты написал в своем пись-
ме... Последнем... Помнишь, когда мы еще влюблялись друг в дру-
га?.. Хотя неверно, никакой паузы не было, ты полюбился мне сразу,
как только увидела я тебя, мне достаточно было и этого, а увидела я,
что ты добрый и одинокий, и я сразу же поняла, что хочу быть с тобой
и что будет так, как я пожелаю. Но уже тогда, вначале, я тебя
предупредила, я сказала.. Да! Вот теперь точно вспомнила, как сказала
- это было на кухне у Люшки, когда мы с тобой объяснились, вернее,
я тебе объяснилась... Ты меня что-то спросил, а я не ответила, а
запустила руки в твою чудесную, твою потрясающую гриву и поце-
ловала тебя... Вот тогда я и сказала тебе - знаешь, любимый, больше
всего на свете я боюсь сделать тебе больно. Так больно, как только я
одна умею. А ты, дурашка, рассмеялся и целовал мою ладонь так
же, как сегодня, когда вошел...
- Помню, - сказал он. - Я все помню... Я не знаю, что ты имеешь
