потери были ужасающими.
наш форт был окружен, нас оставалось очень немного.
мы прислоняли наших погибших товарищей к бойницам с ружьями,
наведенными на пустыню чтобы арабы думали, что не убили многих из нас
иначе нас бы взяли штурмом.
мы перебегали от мертвеца к мертвецу стреляя из их винтовок.
сержанта нашего ранили 3 или 4 раза, но он по-прежнему командовал нами
выкрикивая приказы.
потом еще больше нас погибло с честью, потом нас осталось только двое
(один из них сержант), но мы продолжали сражаться, затем у нас кончились
патроны, арабы карабкались на стены по лестницам, и мы спихивали их
обратно прикладами винтовок, но все больше и больше их лезло через край,
их было слишком много, нам конец, ни шанса, но тут раздавался звук ГОРНА!
подкрепление идет!
свежее и отдохувшее на громоносных конях!
они кидались в атаку массой по песку, сотнями в яркой и пылающей форме.
арабы кубарем скатывались со стен бежали к своим лошадям, спасая жизни
но большая часть их была обречена.
затем сержант, познав победу, умирал у меня на руках, "Чинаски,"
говорил он мне, "форт наш!"
он слабо улыбался, голова откидывалась назад и его не становилось.
потом я снова оказывался дома снова оказывался в своей комнате.
сгорбленный, жалкий и злой человек входил в нее и говорил:
"марш на улицу стричь газон.
я вижу, как травинки торчат!"
снаружи, во дворе я толкал косилку по той же самой траве еще раз
туда-сюда туда-сюда не понимая, почему это все храбрые люди с прекрасными
глазами - так далеко отсюда, спрашивая себя, будут ли они еще там когда я
к ним приеду.
драчун
на самом деле, я действительно думаю, что мой отец был безумен, то, как
он водил машину, давя на клаксон, матерясь на пешеходов; то, как он влезал
в яростные разборки в общественных местах по поводу самых ничтожных
происшествий; то, как лупил своего единственного ребенка почти ежедневно
по малейшему поводу.
конечно, драчуны иногда встречают своих хозяев.
помню, однажды захожу домой а мама говорит мне:
"твой отец побывал в ужасной драке."
я пошел искать его, и нашел сидящим на унитазе в ванной с открытой
дверью.
лицо его было сплошной массой синяков, рубцов, глаза заплыли от
фингалов.
у него даже рука была сломана и в гипсе.
мне было 13 лет.
я стоял и смотрел на него.
я смотрел на него довольно долго.
затем он заорал:
"какого черта вылупился?
в чем твоя проблема?"
я еще немного на него посмотрел, потом отошел.
должно было пройти 3 года прежде чем я сшиб его на задницу, безо всякой
проблемы с этим вообще.
жернова
некоторые люди перемалываются жерновами делая свое несчастье предельным
фактором существования до тех пор пока, наконец не становятся просто
автоматически несчастными, а их подозрительные расстроенные оскаленные я
перемалываются
дальше и пуще и ради и сквозь
причем их единственное утешение это
повстречаться с другим несчастным человеком или создать его.
подойди поближе и ни шиша не увидишь
в наше время я знаю пару мужиков которые, кажется, влюблены а их дамы
относятся к ним с безразличием или того хуже.
этих мужиков сжирает их злосчастье, не могут выкарабкаться из своего
залипа.
со мной тоже было так, только гораздо хуже:
я был очарован и обольщен бордельными бедламами, подонистыми
проблядьми, зачаточными проститутками, подгульфичными мадамами - все
уличные мегеры вселенной находили меня, а я находил их мудрыми остроумными
и прекрасными тогда.
только после того, как мне немного повезло с дистанцией и временем я
сумел осознать что эти дамы были даже ничтожнее ничтожества.
поэтому теперь когда эти мужики рассказывают мне свои печальные истории
я ничего не могу сказать поскольку для меня их женщины выглядят как
подгульфичные бедламы, зачаточные пробляди, бордельные мадамы и подонистые
проститутки, не говоря уже о ссакожуйных мегерах.
кем они вероятнее всего и являются.
правда-то правда, однако в маленькие крошечные и редкие мгновения
я спрашиваю себя чем казался я сам своим дамам?
побирушки
бедные на большой трибуне играют на ежедневные двойные пари экзакты на
6 на 9
у них кошмарные работы или никакой работы вообще
они приходят сюда битыми за еще одной трепкой.
сношенные башмаки рубашки без пуговиц, линялая и мятая одежонка -
заглохшие глаза, они - нестиранные нежеланные
побирушки большой трибуны.
и пока разворачивается один заезд за другим из них обыденно высасывают
деньги и надежду
потом когда заканчивается последний
и немногим остается забегаловка
чуть-чуть принять и купить лотерейный билет.
а остальным:
ничего.
побирушки большой трибуны.
у Государства получится.
у ипподрома получится
благодаря Дням Живых Мертвецов.
что ж, лошадки - красивые все равно.
старый игрок
на нем те же самые штаны тот же самый пиджак те же самые ботинки изо
дня в день.
рубашка незаправлена.
ботинки без шнурков.
волосы - седы и нечесаны.
лысеет.
он медленно подходит сделать свои ставки, затем медленно возвращается
на место.
он смотрит каждый заезд бесстрастно.
он залип на одной лишь невозможности.
он так устал.
старый игрок.
небеса, горы, музыка - ему ничто не важно.
он залип на невозможности.
время начала скачек
некоторые из старых толстосумов до сих пор добираются до стоянки
Торфяного Клуба Санта-Аниты и старые толстосумы до сих пор покупают
кадиллаки - а он свой кэдди уже едва водит - и служитель помогает им обоим
выбраться из него.
он жирен и приземист, белотелый, с веселенькими голубыми глазками, а
она выше его ростом, держится с достоинством, но тупа, и спина у нее
согбена.
дорого одетые они оба движутся ко входу в Торфяной Клуб где и
проглатываются навсегда а труба зовет к столбу и лошадь номер один
выступает на дорожку прекраснее всех людей прекраснее всего мира и
начинается.
временами
время от времени я до сих пор рассматриваю возможность гикнуться:
газовая труба, окно 19 этажа, 3 квинты виски за 4 часа или впечататься на
85 м/час в бетонный блок.
моя первая мысль о самоубийстве пришла, когда мне было 13 и осталась со
мной с тех пор во всех портаках:
иногда я скорее просто забавлялся ею, маленькие ни к чему не
обязывающие репетиции; в другие разы действительно старался как черт убить
себя.
однако, она никогда всеобъемлюще не интенсивна, она больше как выбор:
сходить в кино или нет, купить ли новую пару башмаков.
на самом деле, годы проходят и мысли о самоубийстве почти полностью
отмирают.
потом внезапно возвращаются, типа:
слушай сюда, малыш, давай-как еще разок вмажем.
и когда она возвращается, то звучит довольно убедительно но не сколько
в уме (как в старину), а странным образом самоубийство подстерегает в
неподходящих уголках, в затылке или сразу под подбородком или вдоль рук,
словно рукава свитера...
раньше било по печенкам, теперь это почти как подхватить крапивницу.
еду себе в машине, включив радио, а оно на меня прыгает, и я улыбаюсь
ему вспоминая прежние дни когда те, кого я знал, думали, что мои дерзкие
сумасбродные выходки происходят из храбрости...
я буду ездить несколько часов взад-вперед по чужим улицам в чужих
кварталах временами осторожно притормаживая там, где на дороге играют дети.
буду парковаться заходить в кафе пить кофе читать газеты.
я буду слышать голоса, беседующие о смехотворных и скучных делах.
буду возвращаться в машину ехать дальше и мгновенно все развеется:
мы все живем в том же самом мире:
придется платить за бензин, покупать новые очки для чтения, понадобится
новая шина левая задняя и мне кажется, я сбрасывал мусор в бак своего
соседа.
прекрасно быть нормальным снова, и когда я заезжаю к себе крупная белая
луна улыбается мне сквозь ветровое стекло вечера.
я ставлю на тормоз, выхожу, запираю дверцу машины, столетия печали,
радости и равновесия пройдут со мной к дверям когда я вставлю ключ отопру
зайду внутрь в который раз избежав неизбегаемого, я подойду к кухонному
шкафчику за бутылкой отпраздновать это или то, что бы там ни было, не
было, будет, не будет - как вот сейчас.
шарики
сегодня застрелили парня продававшего шарики на перекрестке.
они остановили машины на обочине и подозвали его.
он подошел.
они заспорили с ним о цене воздушного шарика, хотели, чтобы он скинул
цену.
он ответил, что не может.
один из них начал обзывать его.
второй вытащил пистолет и выстрелил ему в голову.
дважды.
он упал прямо там на улице.
они забрали его шарики, сказали: "теперь можно устроить вечеринку," и
уехали.
есть и другие парни на этом перекрестке, они торгуют апельсинами в
основном.
они тогда ушли и на следующий день на перекрестке их не было и на
следующий и после.
никого не было.
узнали
я был в аэропорту стоял в секции прилета с женой ждал рейса ее сестры
когда подошел молодой человек:
"вы не Генри Чинаски?"
"ну, да..."
"о, я так и думал!"
наступила пауза.
потом он продолжал: "вы не представляете, что это для меня значит!
не могу поверить!
я прочел все ваши книги!"
"спасибо," сказал я, "я должен быть благодарен за своих читателей."
он назвался и мы пожали руки.
"это моя жена," начал я...
"Сара!" воскликнул он, "я знаю ее по вашим книгам!"
еще одна пауза.
затем:
"я покупаю все ваши книги у Рыжего в Барокко...
до сих пор не могу поверить, что это вы!"
"так и есть," рассмеялась моя жена, "это он!"
"ладно," произнес он, "оставлю вас наедине!"
"передавайте Рыжему привет."
тут молодой человек отвалил.
"нормальный он был," сказал я, "обычно я их не перевариваю."
"сам же сказал, ты должен быть благодарен за своих читателей."
"чертовски правильно..."
тут подкатили самолет ее сестры и мы задвигались вместе с остальными
навстречу тем, кого знали мы, и тем, кто знал нас.
они и мы
все они сидели на парадной веранде беседуя:
Хемингуэй, Фолкнер, Т.С.Элиот, Эзра Паунд, Гамсун, Уолли Стивенс,
э.э.каммингс и кое-кто еще.
"послушай," сказала моя мать, "ты разве не можешь попросить их
умолкнуть?"
"нет," ответил я.
"они несут чушь," сказал мой отец, "им бы на работу устроиться."
"у них есть работа," ответил я.
"дьявольская же у них работенка," сказал отец.
"вот именно," подтвердил я.
тут внутрь ввалился Фолкнер.
нашел виски в буфете и вышел с бутылкой.
"ужасный тип,"
сказала моя мать.
потом встала и выглянула на веранду.
"с ними какая-то женщина,"
сказала она, "только похожа она на мужчину."
"это Гертруда," сказал я.
"там еще один парень мускулами играет," сказала она, "говорит, что
завалит любых троих."
"это Эрни," сказал я.
"и он," отец ткнул в мою сторону, "еще хочет быть как они!"
"это правда?" спросила мать.
"не как они," ответил я, "а с ними."
"найди себе, черт возьми, работу,"
сказал отец.
"заткнись," ответил я.
"что?"
"я сказал "заткнись", я слушаю этих людей."
мой отец посмотрел на свою жену:
"это не мой сын!"
"надеюсь," сказал я.
Фолкнер ввалился в комнату снова.
"где телефон?" спросил он.
"за каким дьяволом?" спросил отец.
