опять-таки так ценить творчество нельзя.
но то, что они выдавали на-гора походило на то кем они были.
что ж по крайней мере, препод ставил мне пятерки за те работы что я ему
сдавал но я получил общую четверку за плохую посещаемость.
я также знал, что каждый студент в этом классе кроме одного был
творчески обречен.
и даже тому одному стукнет полтинник прежде, чем на его работу обратят
хоть малейшее внимание.
немного дольше чем даже он сам ожидал.
прохладный черный воздух
часто из той комнаты, где я печатаю, я выхожу на этот маленький
балкончик а там - ночь прохладный накат черного воздуха.
я стою в шлепанцах, трусах и майке, посасывая сигаретку, мне видны
завивающиеся тормозные огни машин на извилистой Трассе Бухты.
они всё едут и едут, эти огоньки, никогда не останавливаются и я
поистине недоумеваю, что жизнь до сих пор здесь есть после всех этих
столетий, после ада всех наших ошибок, и нашей мелочности, и нашей
алчности, нашего себялюбия, нашей желчности, жизнь до сих пор здесь есть и
мысль об этом странно воодушевляет меня.
конечно, я слегка обалдел от многих часов печатания.
а теперь все та же собака в том дворе резко налево гавкает на меня
снова.
он должен знать, этот старый пердун в трусах, он уже должен знать меня.
я поворачиваюсь и возвращаюсь в комнату, где печатаю.
машинка у меня электрическая, она включена и гудит гудит гудит гудит.
вчера ночью я сделал кое-что странное: выдрав из себя несколько
стихотворений я накрыл машинку чехлом потом нагнулся и поцеловал ее разок,
и сказал:
"спасибо тебе, большое."
после 50 лет в игре я, наконец, поблагодарил свою машинку.
теперь я сажусь к ней и ТРАХАЮ ЕЕ, не касаюсь слегка, Я ТРАХАЮ ЕЕ, я
хочу это слышать, я хочу, чтоб она пустила в ход свои трюки, она спасала
мою жопу от худших из баб и худших из мужиков и худших из работ, она
плавила мои кошмары в нежное здравомыслие, она любила меня, когда я
опускался ниже некуда, и из-за нее я казался себе душою более великой,
нежели когда-либо был.
Я ТРАХАЮ ЕЕ Я ТРАХАЮ ЕЕ
и знаю, каково им всем было, писателям, когда катило хорошо, когда
катило жарко.
смерть, я отхватил тебе руки и ноги и голову.
прости, я знаю, ты просто делаешь то, что должна
даже этой гавкающей псине
но теперь Я ТРАХАЮ ЕЕ
ТРАХАЮ ЕЕ
и жду.
шакалы
по ходу лет мне, казалось, везло все больше но теперь эти шакалы эти
штурмовики из прошлого появляются вновь, как будто ничего не произошло (я
не против литературной критики, если только зависть и злоба не
просвечивают)
и теперь я встречаюсь с шакалами там, где едят и т.д.
некоторые даже подходят к дверям притаскивая целые семейства - мамаш,
папаш, престарелых тетушек...
шакалы включают свой шарм и я не возражаю, пускай все останется в
прошлом, я разливаю напитки и слушаю.
все происходит только после, как правило через недельку:
приходит толстая рукопись с запиской: "не могли бы вы это прочесть?
издатель хотел был от вас предисловие..."
я собираюсь с духом, хлопаюсь на кровать, заглядываю в нее: письмо
сноровисто но где-то там чего-то ужасно не хватает, неестественная
пустота...
от рукописи мне становится хреновато; я роняю ее не пол.
как-то вечером я заглянул ненадолго в театр, где показывали мое видео,
и когда я уже уходил подходит ко мне поэт, в руке стакан дешевого
бесплатного вина, суется своим лицом ко мне и повторяет заново ту же самую
свою речь, как будто забыл что уже произносил мне ее раньше.
"помните меня? мы встречались у Л.
тут этот новый журнал начинается, будет круче Роллинг Стоуна...
они вот чего от меня хотят:
я беру интервью у вас, вы - у меня, получаем по штуке каждый, может
больше..."
(упомянутый шакал обрушился на меня в своей статье после того, как
упросил, чтобы я сходил с ним на бокс.
его рожа была постоянно у меня перед глазами, всч говорил, говорил.
"слушайте," сказал я ему, "давайте просто посмотрим бои..."
он рассказал мне, что пришел освещать поединки, но он их не освещал:
статья была обо мне: об ужасном человеческом существе, пьянчуге, чей
час давно прошел.)
теперь он совался своим рылом ко мне на этом тротуаре, повторяя свой
шпиль: "я возьму интервью у вас, вы - у меня... штука, что скажете, а, а?"
"я дам вам знать," ответил ему я.
однако, он плелся за мной, суясь ко мне своим лицом...
что ж, подумал я, придется ему вмазать.
но сначала я попробовал кое-что другое:
"пошел от меня на хуй!"
он попятился, и я ушел в лучшее место...
неделька проходит, я возвращаюсь со скачек как-то вечером, а меня ждет
большая посылка: 3 из его последних книги от местного издательства.
я пролистал страницы:
беззаботный, шутливый стиль играющий в открытого, доброго человечного
парня, но похоже, что писал он это на бензедрине хлеща вас лохмотьями
своей души, но это было скорее скучно, нежели отчаянно.
еще там была записка с номером телефона, домашний адрес:
"я возьму интервью у вас, вы - у меня, редактор считает, что это
великолепная идея... и тут по куску на каждого из нас, может больше..."
я зашел на кухню и вывалил его в помойное ведро.
я покормил котов и тут зазвонил телефон.
новый голос:
"Чинаски?"
"да?"
"послушайте, вы меня не знаете но меня зовут Ковшик и у меня для вас
есть классное предложение."
"слушайте, как вы узнали мой номер телефона?"
"эй, чувак, а какая от этого разница?"
я повесил трубку.
через секунду телефон зазвонил снова.
я вошел в переднюю комнату выглянул в южное окно, там было прекрасно:
деревья, лужайка, кустарник, ни единого шакала на виду.
теплый свет
один сегодня в этом доме, один с 6 котами которые рассказывают мне без
напряга всё, что только можно знать.
4
под сенью розы
Динозаврия, мы
родились вот так вот в это пока меловые лица скалятся пока Миссис
Смерть смеется пока лифты ломаются пока политические ландшафты рассыпаются
пока фасовщик из супермаркета сдает на степерь в колледже пока масляная
рыба отрыгивает свою масляную добычу пока солнце прячется под маской
мы родились вот так вот в это в эти тщательно безумные войны в этот вид
разбитых фабричных окон пустоты в эти бары, где люди больше не
разговаривают друг с другом в эти драки, кончающиеся стрельбой и
поножовщиной
родились вот в это в больницы, настолько дорогие, что дешевле сдохнуть
в адвокатов, дерущих так много, что дешевле признать себя виновным в
страну, где тюрьмы переполнены, а психушки закрыты в место, где массы
возносят дураков до богатых героев
родились вот в это идем и живем сквозь это умираем из-за этого
задавлены из-за этого кастрированы растлены лишены наследства из-за этого
одурачены этим использованы этим обоссаны этим сведены с ума и тошним
из-за этого свирепееем нечеловечеем этим
сердце почернело пальцы тянутся к глотке к пистолету к ножу к бомбе
пальцы тянутся к бесчувственному богу
пальцы тянутся к бутылке к пилюле к порошку
мы родились в эту прискорбную смертельность мы родились в
правительство, что 60 лет как в долгу что вскоре будет неспособно даже
заплатить проценты по этому долгу и банки сгорят деньги станут ненужными
на улицах воцарится открытое и ненаказуемое убийство останутся лишь
пистолеты и бродячие толпы земля станет бесцельна пища станет всеубывающим
воздаянием ядерная власть будет захвачена многими взрывы беспрестанно
будут сотрясать землю радиоактивные роботы будут выслеживать друг друга
богатые и избранные будут наблюдать с космических платформ дантовский Ад
станет выглядеть детской площадкой
солнца видно не будет и навсегда останется ночь деревья умрут все
зеленое умрет радиоактивные люди будут пожирать плоть радиоактивных людей
море будет отравлено озера и реки исчезнут дождь станет новым золотом
гниющие тела людей и животных будут смердеть на темном ветру
нескольких последних выживших одолеют новые и отвратительные болезни
а космические платформы погибнут от трения от истощения припасов от
естественного воздействия общего разложения
и прекраснейшая тишина, никогда не слышанная раньше
родится из этого.
солнце по-прежнему будет прятаться
в ожидании следующей главы.
порезался при бритье
Никогда не бывает, как надо, сказал он, как народ выглядит как музыка
звучит, как слова написаны.
никогда не бывает, как надо, сказал он, всч, чему нас учат, все любови,
за которыми мы гоняемся, все смерти, которыми мы умираем, все жизни,
которыми мы живем, они вечно не такие, как надо, они едва-едва
приближаются к тому, как надо, те жизни, которыми мы живем одна за другой,
сваленные в кучу в виде истории, отходы биологического вида, сокрушение
света и пути, не совсем как надо, едва ли вообще как надо сказал он.
мне ли не знать? ответил я.
я отошел от зеркала.
стояло утро, стоял день, стояла ночь.
ничего не изменилось заперто в одном месте.
что-то мигнуло, что-то сломалось, что-то осталось.
я сошел по лестнице и прямо в него.
клевая работа
некоторые работы тебе нравятся, у некоторых есть чистое нежное
ощущение, вроде той, когда я разгружал вагоны с мороженой рыбой.
рыба приезжала упакованной в ящики размерами с гроб, прекрасно тяжело и
почти неподъемно.
у тебя были толстые рукавицы и крюк и ты багрил эту чертову дрянь и
тащил ее по полу и сталкивал скользом наружу в поджидавший грузовик.
и странно, но там не было нарядчика, они просто пустили нас на самотек
зная, что мы всё сделаем.
мы всегда отправляли одного из парней за еще одной бутылкой вина.
было скользко и холодно в тех вагонах.
мы тягали ту обледенелую рыбу, пили вино и треп так и летал.
была там ссора-другая но ничего серьезного.
я выступал миротворцем.
"кончайте хуйню пороть!
тащим рыбу отсюда!
йе!"
затем мы уже ржали и пиздели снова.
к вечеру мы все смолкали.
рыба казалась все тяжелее и тяжелее.
лодыжки трещали, колени ушибались а вино тяжестью оседало нам в кишки.
к тому времени, как доходил до своего последнего ящика вытаскивал его
уже оттуда одним лишь напряжением нервов.
когда отмечался на проходной даже карточка казалась тяжелой.
а затем оказывался в своей старой машине передвигаясь к своему месту, к
своей халабуде, не зная хорошие времена или преисподняя ожидают тебя.
но мороженая рыба с которой работал, эта мысль была приятна и
успокаивала, и ты вернешься за добавкой, багрить гробы и тащить.
наступала ночь и ты зажигал фары и мир был довольно неплох в тот момент.
последнее место в конце
я всегда изучал дерево стойки бара, волокна, царапины, сигаретные ожоги.
в этом что-то было, но я не совсем мог понять, что же именно и от этого
продолжал изучать.
еще один прикол - смотреть на свою руку вокруг стакана.
есть что-то в руке вокруг стакана - нежно завораживающее.
и, конечно же, вот еще что:
все пьяницы так делают:
берешь свой ноготь большого пальца и медленно сдираешь этикетку с
бутылки пива, что мокла в ледяной воде.
курить сигареты - тоже хороший спектакль, особенно ранним утром когда
за спиной у тебя венецианские жалюзи, дым завивается кверху и образует
свои рассеивающиеся узоры.
это дает человеку ощущение мира и поистине так, и больше того, особенно
если одна из твоих любимых старых песен исходит из музыкального ящика.
а если бармен стар и немного устал и самую чуточку мудр хорошо
