будет весело!"
ладно, мы все стали думать что же это будет и двухчасовое ожидание
показалось долгим сроком пока Миссис Соренсон ходила по классу преподавая
свои уроки.
я смотрел на маленьких девочек, все они выглядели такими хорошенькими,
и чистенькими, и внимательными, они сидели тихо и прямо и их волосы были
красивы в свете калифорнийского солнца.
затем прозвонил звонок на перемену и мы все стали ждать веселья.
тогда Миссис Соренсон сказала нам:
"теперь вот чем займемся - расскажем друг другу о том, что мы делали во
время грозы!
начнем с первого ряда и пойдем по кругу!
итак, Майкл, ты первый!.."
что ж, мы все начали рассказывать свои истории, с Майкла и дальше, и
дальше, и вскоре поняли, что все мы лжем, ну, не совсем лжем, но в
основном лжем, и некоторые мальчишки начали хихикать, а некоторые девчонки
начали на них гадко поглядывать, и Миссис Соренсон сказала:
"ладно, я требую тут чуточку тишины!
мне интересно, чем вы занимались во время грозы даже если вам самим это
не интересно!"
поэтому нам всем пришлось рассказать свои истории - ну и байками же они
были.
одна девочка сказала, что когда вышла радуга она увидела на ее конце
лицо Бога.
она только не сказала на каком именно.
один мальчик рассказал,что высунул удочку из окна и поймал маленькую
рыбку и скормил ее своему коту.
почти все наврали.
правда просто была слишком ужасной и неловкой, чтобы о ней рассказывать.
затем прозвенел звонок и переменка закончилась.
"спасибо," сказала Миссис Соренсон, "это было очень мило.
а завтра двор подсохнет и мы снова воспользуемся им."
большинство мальчишек закричало ура а маленькие девочки сидели очень
прямо и тихо, такие хорошенькие, и чистенькие, и внимательные, с красивыми
волосами в солнечном свете, который мир, может быть никогда больше не
увидит.
преступление и наказание
Мистер Сэндерсон были директором моей средней школы и казалось, что
большую часть времени я проводил в кабинете Мистера Сэндерсона и понятия
не имел за что.
училка отправляла меня вниз с запечатанным конвертом.
Мистер Сэндерсон открывал его читал содержимое и после этого смотрел на
меня.
"так, опять за старое!
мы себя просто не можем вести, правда?"
он всегда говорил одно и то же.
мне довольно-таки нравилась мысль быть плохим но я и представления не
имел что я плохой.
я не протестовал поскольку думал, что учителя - придурки и что Мистер
Сэндерсон - придурок, поэтому протестовать было некому.
естественно и не родителям которые были еще тупее чем все остальные.
"хорошо," говорил тогда Мистер Сэндерсон, "ступай в телефонную будку,
закрой дверь и не выходи, пока я не разрешу."
то была одна из таких застекленных телефонных будок с маленьким
стульчиком.
ни разу, пока я сиживал там, телефон не зазвонил.
и внутри было душно.
там можно было только размышлять а размышлять мне не хотелось.
Мистер Сэндерсон это знал.
еще там лежали журналы но все они были скучными, журналы для
расфуфыренных дам но я читал их все равно и от этого мне действительно
становилось паршиво, чего и хотел Мистер Сэндерсон.
наконец через час-два он колотил в дверь своим кулачищем и орал:
"ЛАДНО, ТЕПЕРЬ МОЖЕШЬ
ВЫЙТИ
И Я НЕ ХОЧУ БОЛЬШЕ
НИКОГДА ТЕБЯ ЗДЕСЬ ВИДЕТЬ!"
но я возвращался еще много раз
никогда не зная за что.
в конце концов будто отмотав срок я вышел из этой средней школы и пару
лет спустя прочел в газете что Мистера Соренсона осудили оштрафовали и
посадили в тюрьму за растрату школьных фондов.
пока я сидел в телефонной будке забавляясь с самим собой этот сукин сын
плел свои макли.
мне захотелось сходить в тюрьму и вывалить на него кучу Дамских
Домашних Журналов но, конечно же я этого не сделал.
мне и так было неплохо от того что все так обернулось.
солдат, его жена и бродяга
я был бродягой в Сан-Франциско, но как-то раз умудрился сходить на
симфонический концерт вместе с хорошоодетыми людьми и музыка была ничего,
но что-то в публике не срасталось и в оркестре и дирижер ни к черту, хоть
здание и было прекрасным, а акустика - изумительной я предпочитал слушать
музыку в одиночку по радио и после действительно вернулся к себе в комнату
и включил радио, но в стену забарабанили:
"ЗАТКНИ ЭТУ ПРОКЛЯТУЮ ХЕРНЮ!"
по соседству жил солдат со своей женой он вскоре собирался ехать туда
защищать меня от Гитлера, поэтому я вырубил радио и сразу услышал, как его
жена сказала: "не надо было так."
а солдат ответил: "ЕБАТЬ ЭТОГО ПАРНЯ!"
и я подумал, что очень мило с его стороны отдавать такие приказы своей
жене.
конечно, она так и не собралась этого сделать.
как бы то ни было, я никогда больше не ходил на живой концерт и в ту
ночь слушал радио очень тихо, прижавшись ухом к динамику.
за войну платишь ее цену, а мир - никогда не надолго, и миллионы
молодых людей повсюду умрут и слушая классическую музыку, я слышал, как
они занимаются любовью, отчаянно и скорбно, под Шостаковича, Брамса,
Моцарта, сквозь крещендо и кульминацию, и через общую стену нашей тьмы.
Отход Бонапарта
Фредом его звали.
он всегда сидел в конце бара возле входа и всегда был там с открытия до
закрытия.
он бывал там больше меня, а это кое-что да значит.
он никогда ни с кем не разговаривал.
просто сидел хлеща стаканами бочковое пиво.
смотрел прямо перед собой через весь бар но ни разу ни на кого не
взглянул.
да, и вот еще что.
он вставал время от времени и шел к музыкальному автомату и всегда
ставил одну и ту же пластинку:
Отход Бонапарта.
он играл эту песню весь день и всю ночь напролет.
это была его песня, без базара.
он никогда от нее не уставал.
а когда бочковое пиво ударяло ему в голову он поднимался и крутил Отход
Бонапарта 6 или 7 раз подряд.
никто не знал, ни кто он такой, ни чем живет, лишь то, что он обитал в
гостиничном номере через дорогу и был первым посетителем в баре каждый
день как только открывались.
я выкатил предъяву Клайду бармену:
"слушай, у нас крыша скоро поедет от этой его штуки.
рано или поздно, все остальные пластинки меняют а Отход Бонапарта
остается.
что это значит?"
"это его песня,"
ответил Клайд.
"что, у тебя нет песни?"
ну вот, захожу я в тот день около часу и все завсегдатаи на месте а
Фреда нет.
я заказал, затем спросил громко:
"эй, а где Фред?"
"Фред умер,"
ответил Клайд.
я посмотрел на дальний конец бара.
солнце пробивалось сквозь жалюзи а на последней табуретке никого не
было.
"ты меня разыгрываешь,"
сказал я, "Фред в сортире или где-нибудь еще."
"Фред сегодня утром не пришел," сказал Клайд, "поэтому я сходил к нему
в номер а он там лежит холодный как ящик из-под сигар."
все затихли.
эти парни никогда разговорчивыми не были все равно.
"что ж," сказал я, "по крайней мере, не придется больше слушать Отход
Бонапарта."
никто ничего не сказал.
"эта пластинка по-прежнему в машине?" спросил я.
"да," ответил Клайд.
"ладно," сказал я, "крутану ее еще разок."
я встал.
"постой,"
сказал Клайд.
он обошел стойку, подошел к музыкальному автомату.
в руке он держал маленький ключик.
вставил ключик в машину и открыл ее.
засунул руку внутрь и вытащил пластинку.
затем взял ее и сломал о колено.
"это была его песня," сказал он.
затем запер ящик, унес сломанную пластинку за стойку и кинул в мусор.
название бара было У Драгоценности.
он стоял на углу Креншо и Эдамса и теперь его там уже нет.
спустившая шина
шина спустила на трассе 11 утра по пути на север я съехал на обочину -
небольшая полоска на краю шоссе вытащил домкрат и запаску приступил к
работе мимо пролетали пришпоренные тачки било воздухом и шумом сотрясалось
все а в довершение всего прочего было холодно ледяной ветер и я думал
Господи ты Боже мой, пощади, у меня получится эту дрянь починить?
это хорошее место будет, чтобы спятить и бросить все к чертям.
но я присобачил новое колесо, старое - в багажник и вот я уже снова в
машине
я загнал ее в круговерть движения и вот еду как ни в чем не бывало
передвигаюсь дальше со всеми остальными
и все мы в ловушке собственного мелкого воровства и собственных гниющих
добродетелей
я гнал ее по-тяжелой сделал скоростную полосу
нажал на кнопку а антенна моего радио резала небо на ломтики.
о, я был бабник еще тот!
спрашиваешь себя о том времени когда бегал сквозь женщин как псих в
чистом поле с этим абсолютным презрением к трусикам, кухонным полотенцам,
фотографиям и всему остальному снаряжению - вроде слияния душ.
что ты пытался сделать что догнать?
это было как охота.
сколько удастся подстрелить?
на скольких наткнуться?
имена туфельки платья простыни, ванные спальни, кухни задние комнаты,
кафе, собачки клички собачек, клички детей; отчества, фамилии, придуманные
псевдонимы.
ты доказал, что это легко.
доказал, что это можно сделать снова и снова, эти ноги, задранные ввысь
за спиной у большей части тебя.
или они сверху или ты сзади или оба на боку плюс другие изобретения.
песни по радио.
машины на стоянке.
телефонные голоса.
разлитие напитков.
бесчувственные разговоры.
теперь ты знаешь что был всего-навсего ебливым кобелем, слизнем,
обернутым вокруг слизня - липкие ракушки в солнечном свете, или туманными
вечерами, или в темной темноте.
ты был идиотом природы, не доказывающим, а доказываемым.
не мужчиной, а претворяющимся планом, не вонзающим, а пронзаемым.
теперь ты это знаешь.
тогда ты думал, что ты такой умный чертяка такая скотина такой бычище
такой гадкий мальчишка
ухмыляясь поверх стакана с вином планируя свой следующий ход
какой же тратой времени ты был
ты, великий всадник Аттила источников и прочих мест
ты мог бы проспать это все и никто бы никогда о тебе не спохватился
никогда бы не спохватился о тебе вообще.
дремлющий вулкан
бармен у Муссо помнит меня, когда я ходил в рванье, бывало наваливался
на стойку с худшими и громогласнейшими из всех баб и мы, бывало пили
слишком много опрокидывали стаканы становились гнусными.
теперь я вхожу чинно с интервьюером кинорежиссером или каким-нибудь
актером или со своей женой и нежным другомдвумя.
временами теперь я вижу, как бармен смотрит на меня и я знаю он думает
про тогда про то, как было и я смотрю на него в ответ и во взгляде моем
читается:
я тот же самый, друг, только обстоятельства изменились а я точно такой
же.
затем оборачиваюсь к тому с кем я сейчас и они тоже кажется думают.
ну когда же он начнет сходить с ума снова?
ничего не остается, друг, только подождать и посмотреть.
занятия по творческому письму
виноват, я ходил на такие однажды в колледже и первое, что понял - я
могу вздуть по первое число любую пару-тройку человек там зараз (физически
то есть)
но разумеется мерять этим творчество нельзя.
к тому же я заметил, что советы профессора что делать и чего не делать
чтобы стать писателем, были довольно бледным и стандартным барахлом
которое ни к чему бы не привело.
кой-чего из студенческих работ зачитывалось в классе и я обнаружил, что
они до неприличия неумелы.
я сидел в одиночестве на заднем ряду с презрительной миной отмечая
далее, что мужики не похожи на мужиков, а бабы не похожи не баб.
