я сажусь в машину, завожу ее, выезжаю задом по дорожке.
конечно же, она права, это важно.
с другой стороны мне не хочется вступать в пререкания по поводу мочалок.
она машет мне на прощанье, я машу ей в ответ, затем сворачиваю влево,
спускаюсь с холма.
прекрасный солнечный день и великие вопросы вырисовываются на
горизонтах истории.
с Карфагеном в зеркальце заднего вида, я втекаю во Время.
сидя за ИБМ
еще одна неподвижная, жаркая летняя ночь, маленькие насекомые роятся
вокруг моего бокала, моей бутылки вина.
я в который раз размышляю о собственной смерти а по радио заканчивается
симфония Брамса.
лошади сегодня не побежали (здесь, по крайней мере), зато во многих
уголках земли происходили пальба, убийства, бомбежки.
в наличии всегда имеется некое состязание.
и годы идут медленно, и годы идут быстро, и годы идут мимо.
кажется, не так уж и давно старый Генри Миллер был еще жив, всегда
находил себе новых молодых девчонок, чтоб стирали пыль с его абажуров,
позировали ему и готовили для него славную маленькую пищу.
что за бабник, ему их вечно не хватало.
во всяком случае, 5 моим котам не нравится жара, они сидят снаружи под
прохладными кустами можжевельника слушая, как я печатаю.
иногда они приносят мне подарки:
птичек или мышек.
тогда у нас возникает небольшое недопонимание.
и они пятятся назад глядя на меня и глаза их говорят: этот парень
совсем рехнулся, не понимает, что так оно и должно работать.
еще одна жаркая, летняя ночь, а я сижу тут и играю в писателя снова.
и самое худшее разумеется то, что слова никогда по-настоящему не
прорвутся ни для кого из нас.
иными ночами я вытягивал лист из машинки и держал его над зажигалкой
щелкал ею и ждал результата.
"Хэнк, ты опять жжешь свои вещи?"
спрашивала моя жена.
как бы то ни было, вот еще один композитор по радио и со своими нотами
он может сделать только это и ничего больше.
я горжусь им, однако еще мне грустно за него.
радио - старое и пыльное и через динамик он говорит со мной.
как будто он там прячется а мне бы хотелось его утешить, скажем так:
"прости, бедняга, но у творения есть свои пределы."
еще одна жаркая летняя ночь еще один листок бумаги в этой машинке,
больше насекомых, больше сигарет в этом месте, в это время, ура ура,
потерялся в скверном множестве дней динамик в радио вибрирует, дрожит
когда композитор волной подымается на меня, хорош сукин сын такой храбрый,
несмотря на пределы а коты ждут под можжевельником и я подливаю себе еще
вина, еще вина, еще вина.
мой кореш будда
надо помыть этого будду, что сидит у меня на столе - на нем пыль и
копоть главным образом - на животе и груди; ах, мы с ним претерпели
множество ночей вместе; мы претерпели банальности и ужас; в неурочное
время мы ржали чисто - теперь самое малое, чего он заслуживает - это
хорошей протирки мокрой тряпкой; поистине ужасными были некоторые долгие
ночи, но будда был хорошей, тихой компанией; он никогда не смотрит прямо
на меня, но кажется, всегда посмеивается - он смеется над этой жижей
бытия: ничего с ней не поделаешь.
"зачем меня чистить?" спрашивает он теперь, "я только снова испачкаюсь."
"я всего-навсего играю в тупое здравомыслие," отвечаю я.
"пей свое вино," говорит он, "это у тебя лучше всего получается."
"а," спрашиваю я, "что у тебя лучше всего получается?"
он отвечает: "у меня получается почти наблюдать за тобой."
тут он замолкает.
он держит нитку четок с кисточкой.
как он вообще сюда попал?
интервьюеры
интервьюеры возникают и нет ничего, что можно было бы им по-настоящему
сказать.
очень неловко и самый легкий выход - напоить и себя и их.
иногда есть еще и оператор со звукорежиссером поэтому всч превращается
в вечеринку и нужно много бутылок.
не думаю, чтобы им тоже хотелось слушать литературную чушь.
кажется, все складывается как надо:
позже я получаю письма:
"я по-настоящему хорошо провела время..."
или: "это был самый лучший день во всей моей жизни."
как странно, когда всё, что я помню о любом конкретном вечере, это
прощание у дверей со словами: "не забудьте ничего, чтобы не пришлось
возвращаться."
шизанутое время
дама ну другом конце бара все смотрит и смотрит на меня, я опускаю
голову, смотрю в другую сторону, зажигаю сигарету, бросаю еще один взгляд:
по-прежнему на меня таращится, она очаровательно одета и, сама по себе,
ну, это, можно сказать, красива.
ее взгляд сливается с моим; я приподнят и нервничаю, затем она встает,
идет в дамскую комнату:
какой зад!
какая грация!
какая газель!
я краем глаза вижу свое отражение в зеркале за стойкой, отвожу взгляд.
она вернулась; потом подходит бармен: "это вам от дамы на том конце
бара."
я киваю ей в благодарность, поднимаю стакан, улыбаюсь, жахаю.
она снова смотрит, что за странное и наслаждабельное переживание.
я смотрю перед собой, изучаю тыльные стороны рук - неплохие руки, по
сравнению с другими.
затем внезапно меня осеняет:
она перепутала меня с кем-то другим.
я слезаю с табурета и медленно иду к выходу, наружу, в ночь; прохожу
полквартала по бульвару, чувствую, что надо покурить, извлекаю пачку из
кармана куртки, смотрю с любопытством на марку (я их не покупал): СМЕРТЬ
написано там.
матерюсь, швыряю пачку на мостовую, иду к следующему бару: с самого
начала это знал:
шлюха.
пришельцы
вы можете не поверить но существуют люди проходящие по жизни с очень
малым трением или беспокойством.
они хорошо одеваются, кушают хорошо, спят хорошо.
они довольны своей семейной жизнью.
у них случаются мгновения скорби но в конечном итоге они необеспокоены
и часто чувствуют себя очень хорошо.
и когда они умирают то это легкая смерть, обычно - во сне.
вы можете не поверить но такие люди действительно есть.
но я - не такой.
о нет, я - не такой, я даже близко не подошел к тому, чтобы стать одним
из них.
но они там
а я тут.
шокотерапия
бой, что я видел после того, как телекамеры выключили, боец в зеленых
трусах и боец в синих, лишь 50-75 абсолютно молчащих людей остались,
слышно, как приземляется каждый удар сокрушительно посреди пота, слюны
крови, вздохов агонии, напитки больше не разносят, весь свет зажжен,
тысячи пустых мест, колокол прозвонил заканчивая раунд, лязгнул прямо в
тебя а боксеры отошли назад сели на свои табуретки и их начали промакивать
безразличные секундатны.
мы все были в аду все до единого и я встал и ушел в тот раз.
между заездами
я знаю, что не должен вас беспокоить, сказал он.
у вас есть на это право, ответил я.
но, продолжал он, я хочу сказать вам что не спал всю ночь читая вашу
последнюю книгу.
я прочел все ваши книги.
я работаю на почте.
о, сказал я.
и я хочу взять у вас интервью для нашей газеты.
нет, сказал я, никаких интервью.
почему? спросил он.
я устал от интервью, они ни к чему никакого отношения не имеют.
послушайте, продолжал он, я облегчу вам его, приеду к вам домой или
угощу вас обедом у Муссо.
нет, спасибо, сказал я.
послушайте, интервью, на самом деле - ни для какой не газеты, оно для
меня лично, я писатель и хочу свалить с почты.
слушайте, сказал я, просто придвигайте стул и садитесь за машинку.
никакого интервью? спросил он.
нет, ответил я.
он отошел.
лошади уже выходили на дорожку к следующему заезду.
от разговора с молодым человеком мне стало худо.
они думали, что писательство имеет что-то общее с политикой этого
занятия.
они не были просто достаточно сумасшедшими у себя в голове чтобы сесть
за машинку и выпустить слова с треском.
они не хотели писать они хотели преуспеть в писании.
я встал и пошел делать ставку.
нет смысла позволять небольшому разговору портить себе весь день.
плюханье
тупые, Господи Боже мой, до чего некоторые люди тупые можно слышать,
как они плюхаются в своей тупости а глаза их таращатся из голов.
у них есть большая часть их частей: руки, ноги, уши, ляжки, локти,
внутренности, ногти, носы и так далее но ничего в них нет однако они
способны разговаривать, строить предложения - но все, что выходит у них
изо ртов - заплесневелейшие понятия, искаженнейшие поверья, они -
хранилища всех очевидных глупостей которыми нафаршировали себя и мне
больно смотреть на них слушать их, мне хочется сбежать и спрятаться мне
хочется избежать их всеобъемлющего ничтожества нет фильма ужасов хуже,
убийства настолько нераскрытого
но мир продолжается и они продолжаются
тупо плюща мои кишки на части.
в потемках
иными ночами не спишь.
конечно 3 или 4 кота на постели тут не помогут.
моя жена любит приносить их снизу но дело не всегда в котах, едва ли в
чем-то вообще дело, скажем, перерабатываешь системы ставок на лошадей в
мозгу, или луна холодная, спина чешется, мысли о смерти там, снаружи с той
стороны жалюзи или я думаю славные вещи о своей жене, она такая маленькая
под этим одеялом, маленький комочек, и всч (смерть, возьми меня первым,
пожалуйста, этой даме нужно нежное пространство мира без меня).
потом пароходная сирена воет из гавани.
я отрываю голову от подушки, растягиваю свою толстую шею, вижу часы:
3:36 утра.
это всегда делает свое дело: посмотреть на часы.
к 3:45 я уже сплю, совсем как коты, совсем как моя жена, а жалюзи
прикрывают нас всех внутри.
Селин с тростью и корзинкой
сегодня вечером я ничто я потерял контакт со стенами я видел слишком
много голов, рук, ног, слышал слишком много голосов, я утомлен
длительностью, вся музыка - старая музыка, ничего не колышется в воздухе.
у меня на стене фотография Селина, у него в руке трость, несет
корзинку, одет в пальто, оно для него тяжеловато, длинная прядь волос
падает на лицо, его ошеломила жизнь, собаки оторвались на нем, должно
быть, слишком много слишком чересчур.
он идет через лесок, этот врач, этот печатник слов, всч, чего он хочет
- это умереть, вот всч, чего он хочет, а его фото - на стене а сам он
мертв.
этот год 1988
все эти месяцы несли в себе ужасность которой раньше я не ощущал.
я зажигаю сигарету и жду.
ни больше, ни меньше
редактор, критик, ханжа, остроумец:
чего ожидаешь ты от меня теперь, когда моя юность утекла и даже средние
года ушли?
я ожидаю того, чего всегда ожидал:
жесткой заводной строки и чуть-чуть помощи от богов.
когда смыкаются стены должно быть больше, что сказать а не меньше.
каждый день до сих пор - молот, цветок.
редактор, критик, ханжа, остроумец:
в могиле нет зеркал.
и я по-прежнему - вот эта машинка эта бумага и все прочие итакдалее.
потерянные и отчаявшиеся
было славно мальчишкой в темном кинотеатре, тогда войти в мечту
казалось гораздо легче, чем теперь.
мне нравились фильмы про Французский Иностранный Легион больше всего, а
было их тогда множество.
мне нравились форты, и песок, и потерянные и отчаявшиеся люди.
эти люди были храбрецами, и у них были прекрасные глаза.
я никогда не встречал таких людей в своем квартале.
соседи были сгорбленными и жалкими, злыми и трусливыми.
я собирался вступить во Французский Иностранный Легион
и сидел в темных кинотеатрах и был одним из них.
мы сражались много дней без пищи и почти совсем без воды.
