"Эрни только что вышиб себе мозги," ответил тот.
"видишь, что бывает с такими людьми?" завопил отец.
я поднялся медленно и помог Биллу отыскать телефон.
удача - не дама
будучи полу-молодым, я рассиживал по барам набравшись по уши думая, что
со мной может что-то произойти, в смысле, я пробовал дам:
"эй, кроха. слушай, золотой берег плачет по твоей красоте..."
или что-нибудь вроде.
их головы никогда не поворачивались, они смотрели перед собой, прямо
вперед, скучая.
"эй, крошка, слушай, я гений, ха ха ха..."
тихие перед зеркалом бара, эти волшебные создания, эти тайные сирены,
большеногие, рвущиеся наружу из своих платьев, на кинжальных каблучках, в
серьгах, с клубничными ртами, просто сидели там, сидели там, сидели там.
одна из них заявила мне: "ты мне наскучил."
"нет, крошка, ты все поняла наоборот..."
"ох, заткнись."
затем входил какой-нибудь хлыщ, какой-нибудь приятель аккуратненький в
костюмчике, с карандашными усиками, при бабочке; он был худощав, легок,
утончен и так знающ и дамы щебетали его имя: "о, Мюррей, Мюррей!"
или что-нибудь вроде.
"привет, девочки!"
я знал, что могу запросто уложить такого ебунца, но едва ли это имело
значение в общем раскладе вещей, дамы просто кучковались вокруг Мюррея
(или чего-нибудь вроде), а я просто продолжал заказывать напитки, деля с
ними музыку из автомата и слушая смех, доносившийся снаружи.
я спрашивал себя, какие дивные дива я пропускал мимо, какую тайну
волшебства, то, что знали только они, и чувствовал себя снова идиотом на
школьном дворе, иногда человек так никогда оттуда и не выбирается -
меченый, с одного взгляда можно определить
и вот так меня отторгали, "я - утраченный лик Януса," мог сказать я в
какое-то мгновение тишины.
разумеется, чтобы меня проигнорировали.
они вываливали гурьбой к машинам, запаркованным сзади куря смеясь
чтобы, наконец, умчаться к какой-нибудь виртуозной победе оставляя меня
продолжать надираться меня одного сидящего там затем рожа бармена возле
моей:
"ПОСЛЕДНИЙ ЗАКАЗ!"
его мясистое равнодушное рыло дешевка в дешевом свете
чтобы выпить последнюю выйти к десятилетней давности машине на обочине
влезть внутрь чтобы поехать очень осторожненько к своей снятой внаем
комнатешке
вспоминая школьный двор снова, переменку, как выбирают предпоследним в
бейсбольную команду, то же самое солнце светит и на меня и на них, а
теперь уже ночь, большинство людей в мире - вместе.
с сигаретой, прилипшей к губе, я слышал шум мотора.
редактор
он сидел на кухне за столом в уголке читая рукописи пиша по краткому
отказу на каждую натягивая на место скрепку затем засовывая страницы
обратно в коричневые манильские конверты
он читал так час и тридцать пять минут и не нашел ни единого
стихотворения что ж придется сделать как всегда и для следующего номера:
написать стихи самому и сочинить имена авторам.
где же талант?
за последние 3 десятка лет поэты сплющились напрочь словно читаешь
барахло из дома недоумков.
но он приберег Рабовского напоследок
Рабовский присылал по 8 по десять стихов скопом но всегда среди них
было одно-два стоящих.
он вздохнул и вытащил стихи Рабовского.
медленно прочел их закончил
поднялся подошел к холодильнику вытащил банку пива хрустнул крышкой и
снова сел
он заново прочел все стихи все они были ни к черту даже Рабовский
обосрался.
редактор достал отпечатанный бланк отказа написал: "должно быть, у вас
была плохая неделя."
засунул стихи назад в бумажный конверт запечатал швырнул поверх кучи на
отправку
потом взял пиво подсел к жене на кушетку
она смотрела Джонни Карсона и он посмотрел
Карсон никуда не годился Карсон знал, что он никуда не годится но
деваться ему было некуда.
редактор встал с банкой пива в руке и начал подниматься по лестнице.
"ты куда?" спросила жена.
"в постель спать."
"но еще рано."
"черт побери да знаю я!"
"вовсе не нужно так на это реагировать!"
он зашел в спальню щелкнул выключателем на стене маленькая яркая
вспышка и верхний свет перегорел.
он сел на край постели и допил пиво в темноте.
пригнись и забудь
сегодня на скачках я стоял один смотрел под ноги когда увидел эту пару
ботинок направлявшуюся прямиком ко мне
моментально я зашевелился вправо но он-таки часть меня сцапал:
"много сегодня заработал?"
"ага," ответил я и смылся.
не очень много лет назад я стоял бы там пока эта поскользнувшаяся душа
разгружала бы свои порожняки на меня обссыкая мне день и мои чувства
поскольку он заставил меня заплатить за то, где позволил себе
присутствовать в уме и в жизни.
довольно.
однако, сторож я брату своему.
сторожу от него себя.
моментальные снимки на скачках
я иду в мужской сральник двинуть кишечником, встаю смыть.
что за черт.
что-то кроваво-темное падает в унитаз.
мне 70, я пью.
побывал на смертном ложе дважды.
я нагибаюсь за тем, что упало...
маленький горелый кусочек жареной картошки с обеда.
пока рано...
херня выпала у меня из рубашки...
я заканчиваю оправку, выхожу и смотрю заезд.
моя лошадь бежит второй в рывке к финишу 25-к-одному.
не возражаю.
затем вижу этого парня - подбегает ко мне, вечно небрит, очки всегда
готовы свалиться с носа, он меня знает и, возможно, я знаю его.
"эй, Хэнк, Хэнк!"
мы трясем друг другу руки, как две заблудшие души.
"тебя всегда приятно видеть,"
говорит он, "это меня освежает, я знаю, у тебя тяжелая житуха совсем
как у меня."
"конечно, пацан, как твои дела?"
он рассказывает мне, что крупно выиграл затем убегает.
на большом табло над головой мигают первые ставки следующего заезда.
я сверяюсь с программкой решаю уйти из клуба, попытать удачу на большой
трибуне.
все равно именно там место трудяге-игроку, правильно?
правильно.
экс-идол
я никогда не смотрю телевизор, поэтому не знаю но мне говорили, что он
играл главную роль в очень долгом сериале.
теперь он снимается в эпизодах я вижу его на скачках почти каждый день
("у меня раньше бабы из жопы лезли," как-то проинформировал он меня).
а люди до сих пор его помнят, называют по имени, и моя жена часто
спрашивает: "ты видел его сегодня?"
"о, да, сукин сын еще тот игрок."
скачки - то место, куда ходишь, когда остальная деятельность отмирает.
он до сих пор выглядит как знаменитость - то, как ходит и
разговаривает, и не было ни разу, когда я встречался с ним и не чувствовал
бы себя хорошо.
табло мигает.
небо сотрясается.
горы зовут нас домой.
тепловая волна
еще одна.
сегодня ночью люди сидят пьяные или обдолбанные или некоторые сидят у
телевизоров опущенные.
у немногих есть кондиционеры.
соседские собаки и кошки валяются повсюду в ожидании лучших времен.
а я помню машины на трассе сегодня некоторые застряли на скоростной
полосе с задранными капотами.
в жару больше убийств больше домашних ссор.
Лос-Анжелес горит уже несколько недель.
даже отчаянно одинокие не звонят и хотя бы поэтому всё кажется почти не
напрасным:
эти мяучащие голоски доварились до молчания а я слушаю музыку давно
покойного человека написанную в 19-м веке.
у нас нет денег, милая, зато у нас есть дождь
называйте это парниковым эффектом или как угодно но сейчас дожди просто
не те что были раньше.
я особенно помню дожди периода депрессии.
денег тогда не было, зато было много дождя.
дождь шел не просто ночь или день, дождь ШЕЛ 7 дней и 7 ночей а в
Лос-Анжелесе дождевые стоки не предназначены для такого количества воды и
дождь хлестал ГУСТО и ГАДКО и ПОСТОЯННО
и СЛЫШНО было, как он колошматит по крышам и вбивается в землю водопады
его низвергались с крыш и частенько бывал ГРАД большие КУСКИ ЛЬДА бомбили
взрывали врезаясь во всч и дождь просто не хотел ПРЕКРАЩАТЬСЯ
и все крыши текли - сковородки с кастрюльками расставлялись повсюду; в
них громко капало и их приходилось опорожнять то и дело.
дождь захлестывал тротуары шел через лужайки, карабкался по ступенькам
и входил в дома.
были и тряпки, и кухонные полотенца, а дождь часто прорывался сквозь
туалеты: кипящий, бурый, бешеный, кружащийся, и старые машины стояли на
улицах, машины, с трудом заводившиеся даже в солнечный день, а безработные
мужчины стояли глядя из окон на старые машины, умиравшие словно живые
твари снаружи.
безработные мужчины, неудачники в неудачное время были заключены в свои
дома вместе с женами и детьми и с домашними любимцами.
любимцы отказывались выходить и оставлять отходы в чужих местах.
безработные мужчины сходили с ума взаперти со своими некогда
прекрасными женами.
вспыхивали чудовищные ссоры когда уведомления о закрытии падали в
почтовые ящики.
дождь с градом, банки бобов, хлеб без масла; жареные яйца, яйца
вкрутую, яйца всмятку, бутерброды с арахисовым маслом, и по невидимой
курице в каждой кастрюльке.
отец, никогда не бывший хорошим человеком в лучшем случае, бил мою мать
когда шел дождь а я кидался между ними, ноги, колени, вопли пока они не
расходились.
"Я убью тебя," орал я на него. "Ударишь ее еще раз и я тебя убью!"
"Убери этого сучонка отсюда!"
"нет, Генри, ты останешься со своей мамой!"
все семьи были в осаде, но я полагаю, что наша выдерживала больше
ужаса, чем в среднем.
а ночью когда мы пытались уснуть дожди по-прежнему шли и вот в постели
в темноте разглядывая луну напротив исшрамленного окна так храбро
сдерживающего большую часть дождя, я думал о Ное и о Ковчеге и думал: вот
он наступил снова.
мы все думали об этом.
а затем, вдруг сразу, он прекращался.
казалось, он всегда прекращается около 5 или 6 утра, тогда воцарялся
мир, но не совсем тишина поскольку отовсюду продолжало капать капать
капать
и тогда еще не было смога и к 8 утра прорывался пылающе желтый
солнечный свет, ван-гоговски желтый - сумасшедший, ослепительный!
и тогда водосточные трубы освободившись от потоков воды начинали
разбухать в тепле:
ПУМ! ПУМ! ПУМ!
и все вставали и выглядывали наружу и там были лужайки всч еще мокрые
зеленее любого зеленого и птицы на лужайках ЧИРИКАЛИ как ненормальные, они
не ели толком 7 дней и 7 ночей и устали от ягод и ждали, чтобы червяки
поднялись наверх.
птицы выщипывали их и заглатывали их; там были дрозды и воробьи.
дрозды старались воробьев отогнать но те, обезумевшие от голода, были
меньше и проворнее и получали своё.
мужчины стояли на крылечках куря сигареты, теперь зная что им придется
идти туда искать эту работу которой, вероятно, там нет, заводить эту
машину которая, вероятно, не заведется.
и некогда прекрасные жены стояли у себя в ванных причесывая волосы,
нанося грим, пытаясь снова собрать воедино свой мир, пытаясь забыть ту
ужасную печаль, что схватила их, не зная, что смогут приготовить мужьям на
завтрак.
а по радио нам говорили. что школа уже открылась и вскоре я уже был в
пути туда массивные лужи на улицах, солнце - словно новый мир, родители
мои остались в том доме, я прибыл в класс вовремя.
Миссис Соренсон приветствовала нас словами: "у нас не будет сегодня
обычной перемены, двор еще слишком мокрый."
"О-О!" завыло большинство мальчишек.
"но мы займемся кое-чем особенным на перемене," продолжала она, "и это
