я был довольно-таки беден но большая часть денег уходила у меня на вино
и классическую музыку.
я любил их смешивать.
я прошерстил тот магазин подержанных пластинок от и до.
вкусы у меня были странные.
мне нравился Бетховен, но я предпочитал Брамса и Чайковского.
Бородин не работал.
Шопен был хорош лишь моментами.
Моцарт - только тогда когда я сам чувствовал себя хорошо, а я редко
себя так чувствовал.
Сметану я нашел очевидным, а Сибелиуса внушающим трепет.
Айвзу было чересчур удобно в самом себе.
Голдмарка, как я чувствовал, сильно недооценили.
Вагнер был ревущим чудом темной энергии.
Гайдн - любовью, выпущенной на волю в звук.
Гендель создавал вещи, которые брали твою голову и поднимали ее под
потолок.
Эрик Коутс был невероятно миленьким и проницательным.
а если я слушал Баха достаточно долго то не хотелось слушать никого
больше.
были и десятки других...
я постоянно переезжал из города в город и возить с собой проигрыватель
с пластинками было невозможно поэтому я начал слушать радио и выбирать то,
что можно.
у радио проблема была в том что они играли несколько стандартных работ
снова и снова.
я слышал их слишком часто и предугадывал каждую ноту прежде, чем она
наступала.
однако, хорошим было то что временами я слушал новую музыку, которой
никогда раньше не слышал, композиторов, о которых никогда не слышал, не
читал.
я был удивлен, что столько композиторов, сравнительно неизвестных, по
меньшей мере, мне, могло сочинить эти дивные и будоражащие работы.
работы, которых я никогда больше не услышу.
я продолжал слушать классическую музыку по радио много десятков лет.
я и сейчас слушаю, пока пишу это, 9-ю Малера.
Малер всегда был одним из моих любимых.
можно слушать его произведения вновь и вновь, не уставая от них.
сквозь женщин, сквозь работы, сквозь кошмарные времена и хорошие
времена, сквозь смерти, сквозь всч, в больницах и после них, в любви и
без, сквозь десятилетия, прошедшие так быстро было так много ночей, когда
я слушал классическую музыку по радио.
почти каждая ночь.
хорошо бы вспомнить название той вещи, которую я впервые услышал в
кабинке магазина но оно ускользает от меня.
по какой-то странной причине я все-таки помню имя дирижера:
Юджин Орманди.
один из прекраснейших.
и вот Малер в комнате вместе со мной и мурашки бегут у меня по рукам,
добираются до затылка...
это все так невероятно великолепно, великолепно!
а я не могу прочесть ни ноты этой музыки.
Но я отыскал такую часть мира что не сравнится ни с одной другой частью
мира.
она дала сердце моей жизни, помогла мне добраться до сюда.
транспорт
я был жалким бродягой большую часть своей жизни и чтобы добраться из
одного города в другой я садился в автобусы.
не знаю, сколько раз я видел Большой Каньон по пути с востока на запад
и с запада на восток.
там были только пыльные окна, затылки и шеи, остановки в невыносимых
местах для еды и вечно тот старый тоскливый блюз запора.
да однажды - полумудовый романчик безо всякой социально оправданной
ценности.
затем я вдруг начал ездить на поездах.
еда была прекрасна а комнаты отдыха милы и я оставался в вагонахбарах.
некоторые были такими роскошными:
круглые выпуклые обзорные иллюминаторы и большие купола над головой,
солнце сияло прямо внутрь через твое стекло а ночью можно было нажраться в
стельку и смотреть, как звезды и луна едут прям рядом с тобой.
и самое лучшее - поскольку было больше места людей не тянуло с тобой
разговаривать.
затем, после поездов, я обнаружил себя в реактивных самолетах, быстрые
броски в города и обратно.
я выглядел как многие другие:
у меня был чемоданчик и я писал на кусочках бумаги.
меня закрутило суетой.
и я суетился и травил стюардесс, гоняя их за напитками, один за другим.
еда и вид из окна были паршивы.
и люди были склонны заговаривать с тобой но всегда существовали способы
это пресечь.
самым худшим в полетах было то, что в аэропортах тебя ждали люди.
багаж - не проблема:
брал с собой сумку через плечо, смену белья, носки, одну рубашку,
зубную щетку, бритву, выпивку.
затем самолеты прекратились.
ты оставался в городе, сходился с неприглядными дамами и покупал серии
старых машин.
с машинами везло гораздо сильнее, чем с дамами.
ты покупал машины за понюшку табаку и водил их с классическим
безрассудством.
им никогда не требовалось сменить масло, и они всч держались и
держались.
на одной были сломаны амортизаторы.
на другой пружины торчали из сиденья и впивались в задницу.
у одной не было заднего хода.
мне это было по кайфу, как играть в шахматы - оберегаешь своего Короля
от шаха и мата.
еще одна заводилась только когда стояла на склоне.
была еще одна, где фары не зажигались, пока не натыкался на выбоину БАМ.
конечно, все они умерли в конце концов.
и у меня всегда поистине разбивалось сердце, когда приходилось
смотреть, как их буксируют на свалку.
еще одну я потерял, когда ее конфисковали за вождение в нетрезвом виде.
с арестплощадки мне прислали счет в четыре раза больше, чем то, за
сколько я ее купил поэтому я оставил ее им.
самой лучшей машиной у меня была та, которую мне отдала моя первая жена
при разводе.
ей было два года - как и нашей совместной жизни.
а самой последней машиной у меня была (и есть)
самая лучшая, купленная новьем за 30,000 долларов наличными. (ладно, я
выписал им чек).
в ней есть всч: воздушный мешок, тормоза с анти-запором, всё.
к тому же, 2 или 3 раза в год люди присылают за нами лимузин чтобы мы
могли посещать различные мероприятия.
они очень милы поскольку тогда можно пить как черту и не волноваться
насчет вытрезвителя.
но я собираюсь пропустить эту фазу частного самолета, частной яхты.
уход и аренда могут оказаться подлинной болью в заду.
скажу вам еще одно, тем не менее, как-то ночью не очень давно мне
приснилось, что я могу летать.
то есть, просто работая руками и ногами я мог летать по воздуху.
и я летал.
на земле стояли все эти люди, тянулись ко мне своими руками и пытались
стащить меня вниз но не могли.
мне хотелось обоссать их.
они так завидовали.
а все, что нужно им - проложить путь наверх медленно как это сделал я.
такие люди думают что успех растет на деревьях.
а ты и я, мы знаем лучше.
преданный
большим кайфом было быть довольно юным и читать О Времени и о Реке
Томаса Вулфа.
какая толстая и чудная книга!
я перечитывал ее вновь и вновь.
затем пара десятков лет прошла и я прочел книгу еще раз.
я невзлюбил поэтическую прозу с самого начала.
я отложил книгу и обвел взглядом комнату.
я чувствовал, что меня надули.
кайф ушел.
я решил уехать из города.
я был в Лос-Анжелесе.
два дня спустя я сидел в грейхаундовском автобусе направлявшемся в
Майами.
и у меня лежала пинта виски в одном кармане и дешевое издание Отцов и
Детей в другом.
выжженный
самое поганое - когда бары закрывали в 2 часа ночи а я с дамой.
идти домой пару часов соснуть, затем сменщиком доставщика почты прибыть
к звонку в 5:30 утра.
сидеть там вместе с другими сменщиками на узенькой приступочке за
ящиками для журналов.
слишком часто дают маршрут упаковать в ящики и поднести на 15-20 минут
позже, пот льет по лицу, собирается в подмышках.
у тебя все плывет, тошнит, пытаешься поднять ящик, стянуть его и
запихать в мешок, чтоб грузовик потом подобрал.
ты работал на одних нервах, перегибался в яму, вертелся, сражался а
последние минуты, последние секунды мчались к тебе.
затем выйти на маршрут с людьми и собаками, обходить новый маршрут,
заставляя ноги идти, заставляя ступни ступать.
а солнце пропекает тебя заживо, ты продрался сквозь свой первый обход
осталось еще 6 или 7.
никогда нет времени на обед, вычтут из зарплаты если опоздаешь на 5
минут.
одним вычитанием больше и тебе конец, выгонят.
то был заработок, смертельный заработок: умудриться закончить маршрут,
вернуться и зачастую услышать что тебя поставили в ночную сортировку, еще
один яйцелом.
или если выберешься оттуда приедешь к себе а там твоя леди уже в жвак,
грязные тарелки в раковине, собака некормлена, цветы неполиты, постель
незастелена, в пепельницах полно раздавленных бычков в губной помаде.
затем - в ванну с пивом.
ты уже больше не юн, ты уже больше не что-то, сношенный и выношенный а
твоя дама в соседней комнате шепелявит глупости и безумства.
наливает себе дешевого вина один стакан за другим.
всегда собирался от нее избавиться, прорабатывал это, ты в ловушке
между почтой и ею, тиски смерти, каждая сторона сокрушает тебя.
"Господи, бэби, пожалуйста, пожалуйста, просто заткнись хоть
ненадолго..."
"ах ты срань!
ты чё там делаешь, с собой играешься?"
выскочить с ревом из этой ванны, все невозможности того дня и той жизни
штопором вкручиваются в тебя раздирая всё.
из той ванны, голой, ревущей ракетой избитого тела и разума:
"ТЫ БЛЯДЬ ПРОКЛЯТАЯ,
ДА ЧТО ТЫ ПОНИМАЕШЬ ХОТЬ
В ЧЕМ-ТО?
СИДИШЬ ТУТ НА СВОЕЙ
ДОХЛОЙ ЖОПЕ И
СОСЕШЬ СВОЕ ПОЙЛО!"
ворваться в соседнюю комнату, озираясь, стены кружатся вихрем, весь мир
кренится против тебя.
"НЕ БЕЙ МЕНЯ! НЕ БЕЙ
МЕНЯ!
МЕНЯ БЬЕШЬ А
МУЖИКА
НЕ УДАРИШЬ!"
"НЕТ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, Я НЕ
УДАРЮ МУЖИКА, ТЫ ДУМАЕШЬ
Я СПЯТИЛ?"
выхватить у нее бутылку, опустошить дьявольски почти половину ее.
найти еще одну, откупорить, налить здоровый стакан для воды до краев,
затем шваркнуть им о стену, взорвать его вот так в пурпурной славе.
найти новый стакан, сесть и нацедить полный.
она затихнет к тому времени.
мы будем пить час или около того вот так.
затем - одеться, сигарета висит на губе, чувствуешь себя несколько
лучше.
потом движешься к двери.
"эй! куда это, к черту, ты пошел?"
"я пошел в ебаный бар!"
"без меня!
без меня не пойдешь, сволочь!"
"ладно, шевели задницей!"
пойти туда вместе.
занять свои табуретки.
сидеть перед длинным зеркалом.
в зеркало ты всегда ненавидел заглядывать.
сказать бармену:
"водку-7."
заставить ее сказать бармену:
"скотч с водой."
все было далеко-далеко тогда, почта, мир, прошлое и будущее.
взять принесенные напитки.
дерябнуть в первый раз в темном баре.
жизнь не могла бы стать лучше.
слово
там был Оден, не помню в какой из комнаток я его впервые прочел и там
был Спендер, и я тоже не помню в какой комнатке а потом там был Эзра и ту
комнату я помню, там была рваная занавеска через которую залетали мухи и
это был Лос-Анжелес и женщина сказала мне:
"Господи Боже, ты опять читаешь эти Кантос!"
ей нравился э.э.каммингс, однако:
она считала его действительно хорошим и она была права.
я помню, когда прочел Тургенева, тем не менее - я только что вышел из
вытрезвителя и жил один и думал, что он в самом деле тонкий и смешной
сукин сын.
Хемингуэя я читал везде, иногда по нескольку раз и от него чувствовал
себя смелее и круче пока однажды все это просто не замерзло для меня и
даже хуже, Эрни стал раздражать.
мой период Джефферса происходил где-то в Лос-Анжелесе, какая-то
комната, какая-то работа, та же самая женщина вернулась и сказала:
"Господи, как ты можешь читать это барахло?"
однажды, когда ее не было я нашел кучу журналов под кроватью.
я вытащил их и обнаружил, что там всч про убийства и про женщин которых
