- Довольно в штабе сидеть. Здесь не парламент. Формировать части.
Идут за офицерами разрозненным шагом, винтовки несут как дреколье.
Козий Бугор от обезумевшего Кремля отодвинулся, загородился заметно -
лишними. -
- Чорт ее знает, даль какая! - улицами. -
- "Далеко от базы". - по улицам уже издали сеялась перестрелка -
"Молодец Крамаренко"! - и Антипьев погрузился в напряженную ходьбу.
- Ложись.
Козий Бугор - растянутая плоская возвышенность, отороченная с одной
стороны полотном железной дороги - серым забором, в сером этом поясе
красный кирпичный вокзал казался тусклой пряжкой; с другой стороны Бугор
был обрезан рядом серых же домишек, пучащих пузыристые стекла на глинис-
тый пустырь. Домишки эти теперь присели смешно и жалко - безответной
толпой, моргая зелеными ставнями.
Пыльный блин у вокзала перерезан окопами.
- Большевики.
Приземистый вокзал надвинул крышу плотнее и ниже, скосил башенки - за
большевиков! - он обезлюдел, он стал суровым, далеким, негостеприимным.
А обычно до него полторы версты - не больше.
От кирпичного рыла вокзала маратовцы перебегают, зарываясь и ложась в
иссеченный колеями суглинок.
За забором истерично верещат белые барашки паровозных свистков.
- Господин полковник, большевики у вокзала теснят.
Сломана недокуренная папироса.
По двору пронесли белую груду воззваний.
- Будем надеяться, что придут!.. успеют.
БРАТЬЯМ-КАЗАКАМ.
- Ну, это для мобилизованного стада.
- Едва ли командование успеет даже толком понять, что у нас делается.
Связь все время поддерживалась слабая.
- Капитан Солоимов, прикажите сформировать еще две роты.
- Два взвода, господин полковник?..
- Я приказываю: две роты... - ...Ну, сколько сумеете...
- Драться не умеют: кисель.
- Ну, как сумеют. До вечера продержимся.
Ну, а вечером?
А вечером - синь.
По сини потухающее пожарище. Пожар не пошел дальше: воля божья, ветер
не туда; ветер дул в сторону зданий, погоревших в январе. Огромные го-
ловни и раскаленные кирпичи: Инструкторская Школа (гостиница "Виктория")
и Губ. Комитет Партии (б. д. губернатора); дымились еще два-три дома ря-
дом, обгорев.
А вечером синь.
От реки шел неломкий плотный туман, глыбами сырости и холодка обкла-
дывая синеющие безогненные улицы. Туман шел с заливных лугов, растекших-
ся к дальним казачьим станицам: он оттуда мел на город этим диким без-
людьем. Город, истрепетавший весь день, заглушил днем и ночью пульсирую-
щую электрическую станцию; по улицам словно прошелся пылесос, обсосавший
тротуары, скверы, площади: все стало массивно, отряхнув налет праха, пы-
ли; одичание и ужас поселились в массивах на ночь; началось это с первой
темноты рано: часов с 7-ми.
По углам белые хлопья воззваний:
БРАТЬЯМ-КАЗАКАМ.
Без ламп в окнах, без уличных фонарей.
- Не зажигай, пожалуйста, света: стрелять еще будут.
- Жутко, мамочка.
- Ничего, завтра утром все решится: казаки придут.
Кремль еще не затихает, в бульканье летучих митингов погружены туск-
лые расплывы керосиновых фонарей. Но по весне оттаивает снег: расходятся
митинги. Расходятся по городу ночевать - городские из мобилизованных, их
никто не задерживает: некому задерживать.
За россыпью освещенных окон, в консистории, офицеры удушаемые много-
людством, толпятся, докуривая папиросы. Полковник Преображенский сидит
усталый, морщины текут по лицу на его старомодный мундир - смешно: при
полном параде поблекнуть! - он опустил голову, под редкими волосами, на
которых остались еще следы редкого гребешка, светится слабый, мягкий че-
ловеческий череп. Полковник говорит хриплым рваным голосом:
- Господа офицеры! Ваши донесения я выслушал. Можете расходиться по
домам...
Передохнув:
- Одну минуту подождите. Выслушал я... Слабо, господа офицеры. Орга-
низация никуда не годится. Это надо сказать прямо. Патрули на улицах
есть?.. Я спрашиваю: есть? Капитан Солоимов!..
- Никак нет, Константин Григорьевич, послать некого.
- По домашнему. Плохо. Очень плохо. Нас можно взять голыми руками.
Покачал головой. Старик уже хотел распечь, но устал. "Хорошо бы ос-
таться одному". С усилием он выпрямился, оглядел всех двумя яркими точ-
ками: очков.
- Ну, Бог не выдаст, свинья не съест. Поздравляю вас с первой и ос-
новной победой, господа!
- Ур-ра.
Внизу, в Кремле враждебный шорох пополз с губ:
- Ишь, галдят! Рады!
- Откуда их столько набралось?
- Когда же большевиков расстреливать будут?
- Ночью. Дай отдохнуть. За часовней.
Часовня шарахнулась в угол, под склон холма, к стене. Туда поверну-
лись глаза. Там и установилась - кровавая традиция.
- Со мной останется только капитан Солоимов и дежурный адъютант. Де-
журный офицерский взвод где?
- В бывшем доме священника.
- Хорошо. До завтра, господа. Пораньше. К 9 не опаздывать. Караулы
надежны?
- Надежны, господин полковник.
Разговор в темноте.
- У меня, поручик, в голове как кинематографическая лента: вспыхива-
ет. Однако у Козьего Бугра не затихают.
- Продержатся ли?
- Продержатся: там Антипьев и Дуклеев. А Крамаренко даже свой иконос-
тас обнажил, снял с сорочки и повесил на указанное место.
- Д-да. Только мобилизованные - не солдаты. А эта буффонада с ордена-
ми лишнее. И на сорочке носить и теперь надевать. Раздражает это зря.
- Пожалуй. А я ничему не верю. А вы заметили, что сегодня дрались
только у гостиницы "Виктория" и около губернаторского дома? Чрезвычайки
как не было никогда.
- Разбежалась. Ну, она еще явится.
- Да, с таким настроением не побеждают. Кто это сказал? Не помню. Ес-
ли Чрезвычайка, по вашему, явится, - то зачем вы участвуете?
- Как зачем? Да я никогда об этом и не думал. А так из обывательщины.
Обыватель тоже может быть героем. Я за семь месяцев позабыл, что я был
хорошим офицером, а муку семье возил. Ну, а теперь - повторение пройден-
ного.
- Оригинально, знаете.
- Да, оригинально. Я думал, что мы, мятеж затевая, обывателями не бу-
дем. Куда там. В первый день обывательщина заедает. Полковник Преобра-
женский - или это мне показалось - соусом парадный мундир закапал.
- Да, он и в самом деле закапал. Котлету ел. Дочь прислала.
- Э-хе. В первый день. А Троцкий в Смольном в обморок упал. С голоду,
и не спал. А тут парадный мундир. Подумайте: парадный. И соус. А артил-
лерии у нас нет.
- Так она у моряков.
- Разоружить. И никто не сказал!
- А сами вы почему не сказали?
- Да так, обывательщина. Обывательщина на службе - бюрократизм. Не
долез до вождя. Потом забыл. В первый день: бюрократизм. Потери у нас
есть?
- Кто их знает? Если есть, то небольшие.
- Ну, вот. Все-таки есть. А медицинская часть есть?
- Нет. Не видал.
- А политически мы как-нибудь обставили переворот? Перевернули и лад-
но. А когда собирались, то все тарахтели: меньшевики, кадеты, эс-эры.
- Ну, их к чорту. Завтра будут.
- Ну, к чорту. Пусть будут завтра. Это их дело.
- А вот артиллерии нет. Вернемся в Штаб. Вокзал бы можно обстрелять.
- Не стоит... Завтра. Жалко вам. Повоюем. А мятеж, думаете, мы подня-
ли?
- Мы.
- Ну, это - вы оставьте ваши слезы, кушайте лимон. Он сам произошел,
как будто нас и не было. И пройдет сам.
- До свиданья, поручик.
- Всего хорошего.
Фразы были лишены обычного дневного эхо: их без остатка пожирала тем-
нота.
Не затихает.
Громко чиркает резкой перестрелкой со стороны города, пореже и беспо-
рядочней - со стороны белого спиртового зарева, со стороны паровых ба-
рашков в зареве - почаще и пачками. Там же зелеными и красными слезами
плачут семафоры. Все, что осталось от мирного времени: семафоры, вагоны,
теплушки, даже черные маневровые кукушки, - сегодня на ночь все осталось
в нежной какой-то нерешительности: ничего они неодушевленные, неотапли-
ваемые не знают. Рабочие разошлись.
На вокзале безлюдно. Маратовцы, сменяясь, забегают в гулкий живот
вокзала, поспешно возятся с едой, пьют и перебрасываются:
- Чего это второй батальон? Приехал он или нет?
- Должно быть, приехал. Они на пароходе насколько раньше нас выехали!
- А может по дороге задержали и разоружили?
- Это кто? Мобилизованные? Ты видал, как они стреляют?
- Как крестики! У нас так сорокалетние в шестнадцатом году палили.
- Эх, белая гвардия! К утру, должно быть, в атаку пойдем.
Северов лежал в своем вагоне и наблюдал (вагон, вы помните, был обит
по его, Северова, прихоти алым бархатом, алый бархат всасывал весь свет:
было полутемно, огромную роль в чрезвычайной нежности света играла та
подушка, на которой Северов лежал, о подушке после, хотя она и не шерс-
тила лица к ней прислоненного), наблюдал тот легчайший жар и ту сонли-
вость, которые растекались извне, под верхними покровами мускулов, по
всему телу. Лицо, погруженное в мягкий ворс подушки, улавливало тонкий
сквозняк между шерстинками: лицу было прохладно. Рядом, должно быть,
тревожно сопел паровоз, а со стороны города, может быть, еще тревожнее
прыгала и тявкала перестрелка.
- Ах, это вы, Силаевский? Как тихо вы вошли.
- Ну, это вы мне дамский комплимент. Я, Юрий Александрович, не стес-
няясь, вперся: не такое теперь время, чтобы стесняться.
- Это афоризм. Мысли умных людей. Ну, что... там?
- Все благополучно. Напираем. Только я сомневаюсь, да и солдатня то-
же, насчет второго батальона. Он что-то, как мертвый. Не соблюдает пла-
на...
- А, вы вот о чем. И я потому не командую, что плана не могу соблю-
дать. Нельзя соблюдать плана сражения или диспозицию, это еще Толстой...
Потери есть? Это гораздо важнее.
- Мало. Стреляют плохо. Один убит, двое ранено.
- Убит? Кто?
- Деревягин, из первой роты.
- Не помню.
Он помолчал.
- Вы все-таки почему пришли?
- Да вот, насчет второго батальона.
- Пустяки. Доверяйте себе, как я вам доверяю. Я доверяю. Мятеж все
равно не будет... он должен быть подавлен.
Силаевский засмеялся тихо.
- Вы всегда так, Юрий Александрович. С вами хорошо воевать. Очень вы
спокойны...
- Ну, вот. С какой стати я буду отнимать у вас молодые лавры? У вас
вон в прошлую войну лицо обезображено шрамом. Вы должны это скрыть лав-
рами в настоящую войну. Мятежники не организованы и слишком явно ориен-
тируют на чернейшую белогвардейщину. Это слабо. Что?
Силаевский пропал, перед глазами колебался... потолок.
- Да, да. Впрочем вы, тов. Силаевский, ничего не сказали. Вы храбры и
молоды: вам нужны победы. Я знаю свой военный опыт, вы знакомы с ним то-
же и не преминете обернуться ко мне за советом в случае... Я говорю, как
Заглоба... Что?
...............
- Случая такого быть не может. Ну, вот. А за ними матросы, часть ра-
бочих и, главное, полная дезорганизованность наших врагов. Я справился у
Калабухова. Я передаю вам все полномочия и, главное, свою уверенность,
как главнокомандующий отрядом против белогвардейского мятежа в этом го-
роде. Главнокомандующий... это не так много...
...............
- При Керенском я, будучи штабс-капитаном, командовал полком под Тар-
нополем, при чем тогда мы сдерживали напор на всю нашу дивизию. А побеж-
дать... белогвардейцев. Идите, милый Силаевский, и приходите ко мне за
советами и за уверенностью в победе. Из нашего плана помните одно: в
атаку тихо, не спугнуть... Это чревато последствиями. Я еще выйду поды-
шать воздухом. Здесь тихо и хорошо. А, главное, нет добрых соболезнующих
глаз Калабухова. Он не любит, когда я в таком состоянии. А я люблю...
такие каникулы. Идите, Силаевский.
...............
Он вышел на вокзал.
Там было гулко, как в готическом соборе, и махорочный дым носился,
как ладан, гудя отдаленным шарканьем, мешавшимся с выстрелами на площа-
ди. Где-то изредка тенькала пуля по верхнему стеклу, от чего дребезгливо
