День невероятно затянулся. Он пал бременем на развороченные дома
(сколько их обуглилось во время январских пожаров!), минуты тянулись в
трехаршинные часы: день был беспокоен, как больной зуб, таким он выпал
из разинутого рта уравновешенного времени. Но с выпученных как солнце
циферблатов иногда все-таки падали часы. Улицы, многоногие и шаркающие,
прозрели окончательно, все сбивались к Кремлю, втекая за стены. Но толпы
уже не щетинятся винтовками, они стали тупорылыми, как иоркширы, мягко-
телыми и только длительным чешущим шипеньем разъедают углы домов. Вон на
углу Советской и Никольской обглодали целую треть дома с громадным рых-
лым подъездом. Было жарко, как в доменной печи, солнце запеклось, чугу-
нело и снова плавилось, проливаясь в россыпь горячих зрачков. Полдень
был сладок, тягуч и тепел.
Дом с отъеденным крыльцом
ГУБЕРНСКИЙ ВОЕННЫЙ КОМИССАРИАТ красная с позолотой сочилась вывеска
так.
Елена пробиралась сюда - по ведомству.
В Агитационно-Вербовочном Отделе, рядом, никого не было. В комнатах
здесь, в Комиссариате, - трепетно, малолюдно, рябовато от пыли. У служа-
щих потные пальцы. Обжигают (особенно это заметно по тому, как их броса-
ют) телефонные трубки, кажется, что по проволокам льется не гуденье и
шепелявый притянутый сюда голос, а плавленный металл.
- К телефону.
- "Товарищ, попросите губвоенкома тов. Лысенко. Что? Не приезжал? А,
это вы... Сейчас перестанет соединять Центральная. В городе мятеж. Пред-
седатель губисполкома убит".
Мембрана - каленое кольцо.
- "Президиум арестован. Что? Да все разбежались!"
Мертво и неожиданно: прощальный поцелуй разъединенья.
Елена вышла из кабинета комиссара.
Рванули двумя-тремя вопросами: она - начальство.
Кто-то плеснул белой известью.
Горячо?
Холодно.
Белая известь - бледность.
Ремингтонистка, мелькнувшая мимо, в смоль насурьмила черные толстые
брови.
Где-то слабонервная раскололась истерикой:
- Что делать, товарищ Елена?
- Уходите все, бегите.
- А вы?
- И я...
Белая кисть мазала лица:
проступали черные толстые брови - на зрителя,
глубоко падали глаза.
- А-а-ах!
Охнуло всем домом и съежило простенки: стали шире окна, укрыться не-
куда: простенки ежатся, узятся: куда деваться?
Тенькнуло стекло: рикошет.
Сжался.
К черному ходу.
Но черный ход
сжался -
как судорожные челюсти: не выберешься. Он стал сводчатым, темным,
заставленным кадками, ложные двери пересекают бег, вся эта сложность
встала за мятежников. Когда вдруг из широкого горла хлынул в глаза двор,
покрытый бесконечным небом... -
к заборам!
бежать!
Елена дрогнула: по забытой вязаной кофточке заледенела нежная девичья
спина, как будто в эту влажную жару высасывают из тела его нормальный
жар; но вязаной кофточки не было.
В дом, в опустелое нутро дома, плеснуло шипящей кислотой:
Елена рвала бумаги в столе комиссара...
Рвануло с улицы, вытолпили вестибюль.
- Послушайте, - бормотала Елена: - Где здесь еще секретные бумаги?
В комнате никого не было, а все-таки кого-то приходилось спасать.
- Вот эти списки надо уничтожить.
Елену извнутри освещала какая-то нелепая выдумка.
Вытолпили вестибюль, гудя приближались по комнатам крики и грохоты:
- Никого нет.
- Утекли, сволочи.
- Пулемет тащи. - -
- Где? - -
- Вот он! - - - Оставили. -
- Упустили. - - - - Замка-то нет. Отвинтили, мать их
перемать.
Елена растворила дверь: зачем?
- Есть один.
Это управдел: Ступин.
"Разве он". У него лицо вытеснило полкомнаты.
Вырвали.
Вынесли.
- Еще одна! - -
- Баба! - - Стой! Баландин! Васька! -
- Та самая... - - Что третьеводни у нас. - -
- ...Ораторша. -
Карманный электрический фонарик вспыхнул в закрытых глазах: "Забо-
ишься". Тогда, ночью. Елена пощупала маленький холодный браунинг в кар-
мане. Браунинг и теперь с собой.
- Стой! Держи ее!
Елена взлетела вверх, как во взорванном погребе, жалкий услыхав хло-
пок: слегка кольнуло горячим плечо.
Пустой дом с золоченой сусальной пыльцой.
Цветочки ранений - ромашки - на окнах.
На площади, против Кремля дробью сыпался беспорядок, суетня, вызывае-
мая к жизни множеством людей, не нашедших себе применения в данной обс-
тановке, но применения этого ищущих.
Это - лихач?
Нет, только один передок, лошади половина взмахивает левой ногой.
- Берегись!
Проскакала оглобля.
Трамвай, запрокинув зеленое лицо, остолбенел, он увяз; он влип в
омертвелые провода.
В судорожных объятьях перекрестка запутался автомобиль: из него выно-
сили теплые кули.
Угол гостиницы "Виктория" лизнуло острым языком пули; тогда вытек
распаленный глаз зеркального стекла на шарахнувшийся тротуар.
Здесь, в гостинице, засела инструкторская школа сводного революцион-
ного отряда. Гостиница сбросила с вывески буквы, заменив зияния целым
столбом, целым роем прицельных мушек.
Инструкторскую школу предполагают осаждать, ее охватывают какими-то
отрядами с трех улиц, выводят пулеметы и пулеметы ставят на двор гости-
ницы, чтобы запереть все выходы. Обнаруживаются какие-то сгущения, рас-
поряжения слышны, многое совершается молча; рой прицельных мушек уже
жужжит.
Шестая.
Толпы хлынули, как известно, на Кремль черным дождем; опоенный черной
влагой Кремль грохотал: грабежом. Из подсоборных подвалов выносили бу-
тылки и яйца ручных гранат, револьверы, похожие на сухие корни, винтов-
ки, пулеметные ленты и т. д.
Наганы - г.г. офицерам.
Появлялся офицер в толпе, и толпа уже не растекалась жидкой лавой,
загустевая, а строилась:
в параллельные,
в прямоугольники,
в ромбы и трапеции
строевых частей.
Митинги.
Лозунги.
Белые кители и золотые погоны.
- Вся власть Учредительному Собранию!
- Долой Советскую власть!
- Гады-большевики продали немцам Россию.
- Истребить: гадов.
Звякают шпорами, кривя презрительные губы.
- Ну, замитинговали товарищи.
- Да, от этой привычки их скоро не отвадишь.
- Товарищи - товар ищи. Хе-хе! Питерский гарнизон.
Проходившие мимо Консистории озирались почтительно: там сейчас вытя-
нуты военной выправкой; называют себя временным Штабом и выбирают На-
чальника Гарнизона: он - единственный - выборный, - все остальные будут
назначены. Как Земский Собор после Смутного времени.
- Хе-хе, Романова, Михаила Федоровича.
Поручик Антипьев высунулся в раскрытое окно и, словно на блюде, подал
плоский крик:
- Да здравствует наш вождь -
- выждав -
- ПОЛКОВНИК ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ.
Редко и беспомощно пыхнуло:
- Ура!
- Хто такой?
- Капитан Солоимов, поезжайте немедленно к полковнику Преображенско-
му. Здесь рядом на Затинной улице.
- Я знаю, батюшка, полковника двадцать лет.
(Уже лестно.)
- Отказов его не принимайте: решенье организации.
ПОЛКОВНИК ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ.
Никто не знает.
(Седые усы. Обрюзгший. Отекший. В синем мундире. Проехал верхом,
только и видели.)
Теперь из Консистории во двор бегают люди:
- По распоряжению полковника... - -
- По приказанию... - -
- Послать взвод - -
- По решению Штаба: господам офицерам образовать из своей среды удар-
ный отряд для штурма инструкторской школы.
- Поручик Крамаренко, возьмите человек 20 к губернскому комитету
большевиков. Туда требуют подкрепления.
- Слушаюсь.
Чокнул шпорой.
Уходя показал капитану Солоимову на полковника: молодец - старик.
- Еще не сдаются?
- Никак нет.
- Много арестованных?
- Не считали. Полная гауптвахта. Некоторых помяли сильно.
- Не жалко.
- Так точно, господин полковник.
По пыльным морщинам мостовой, оступаясь проходят арестованные, рассе-
кая рыхлые массы любопытствующих.
Те же на лицах толстые, сурмленные, приговоренные брови.
- Вид у "коммуниров" - роковой, хе-хе. Бледноваты.
В Штабе гнездится горячий остро-пахучий выпот, струясь с лиц, покры-
тых мокрой пылью; и тонко пронзает пороховой дымок тяжкую ткань жары и
влаги: все это от уличной перестрелки; выходя из перестрелки, г.г. офи-
церы удачно тщатся хранить иронический выбритый вид; г.г. офицеры хрупко
крошат савельевские шпоры, звенящие на вежливых: лаковых и шевровых -
сапогах. Впрочем, все пылится.
И остроумно:
- Перепроизводство офицеров.
А в Кремлевской (бывшей епархиальной) типографии скачут проворные
шрифты, из черных пальцев прыгая в тесные верстатки. А там и на коррек-
турный лист:
БРАТЬЯМ КАЗАКАМ
станичники!
Советская власть угнетателей народа в родном городе Вашего славного
Войска НИЗЛОЖЕНА.
Объявлена власть Учредительного Собрания.
Вы - испытанные защитники народовластия - немедленно должны прислать
войска для защиты, создавшегося усильями верных сынов России, порядка.
Искры летели с посыльной мачты радиотелеграфа, жадно оседали на при-
емники.
Поверх митингующих групп летает по площади облегчающая весть:
- Надо продержаться: завтра придут казаки.
- Вы будете распущены домой, как придут казаки.
- О всех событиях сообщено куда следует.
"Куда следует: в Ставку".
Офицеры тщательно следили, как высказывались, как обсуждали приход
казаков мятежники. Речи выступавших мобилизованных были тонкоголосы,
сиплы и однообразны: долой большевиков, обещали мир, а дали войну. От
этого стержня пушилась вся аргументация.
Полковнику докладывали:
- Известье о скором приходе казаков имеет определенно благоприятное
влияние на мобилизованных. Воззвание поддерживает в них веру в победе
над большевиками.
- Чужими руками... - -
Полковник усмехнулся:
- Нет, господа, на мобилизованных надежда плоха. Они не помощники в
нашей героической борьбе за родину. Вы скажете, что нельзя говорить хо-
лодно и смотреть трезво во время сраженья. Понимаю. Но в наше время обо
всем говорят. Все оголяют. Господа, надейтесь только на себя. Мятеж про-
изошел помимо нашей воли, т.-е. я хочу сказать, что не мы его организо-
вали, а только приняли. Я понимаю... Мы только хотели... Теперь наша
обязанность... Больше упорства, спокойствия, твердости, и победа за на-
ми.
Он замолчал. Все вышли. Старик оглядел себя. Как облако на него нашла
внезапная темнота: он устал, хотел есть (поесть было покуда нечего, до и
не до того), он сидел с ощущением своей забывчивости. Что забыл... "Ах,
да. С таким настроением не побеждают". Внутри, под мускулами живота,
пробегала твердая мокрая дрожь. "Да, не побеждают. Катя в обмороке. Пос-
лать некого. Сижу как в щели".
Пять-шесть человек держались не гуще кремлевских толп, а жались они к
стенам. Это те же: мобилизованные, друг с другом незнакомые, кое-кто из
города, некоторые из деревень. Они даже больше помалкивали. Таких молча-
ливых было несколько, становилось немного больше; редкие отбивались от
народа туда, где пореже, темную, вероятно, носили мысль.
"В январе дрались не на жизнь, а на смерть. Теперь призывают. Тогда
их прогнали. Теперь сами зовем. Некоторые волости соседствовали со ста-
ничниками... У них скотины сколько. По двадцать волов".
Рассказ побежал.
- Зимой этой, когда здесь война была, они мальчишку одного зарубили.
Обойму нашли у него: "Ты, говорят, красногвардеец". Девяти лет. А потом,
когда на них рабочие наперли, - только лампасы сверкали.
- Воители.
- Как можно одним казакам устоять.
- Вон на Кубани они иногородних мобилизуют.
Коляска одна выскочила дребезжать без передка.
- Стой! -
- Держи их! -
- Стрелять будем. Стой! -
Сразу после остановки закрытого верха пролетки выросли на мостовой
лошадь в мыле и извозчик.
- Кто такие?
- Рассказывай - "коммерсанты".
- Знаем мы таких купцов.
- Это комиссар по разгрузке: я - таскаль - его видел.
