павильоне собраны наиболее священные сердцу всякого мусульманина предметы,
связанные с жизнью Пророка. В восхитительно инкрустированных шкатулках
хранятся зуб Пророка, волосы с головы Пророка. Посетителей просят не шуметь,
понизить голос. Еще там вокруг разнообразные мечи, кинжалы, истлевший кусок
шкуры какого-то животного с различимыми на нем буквами письма Пророка
какому-то конкретному историческому лицу и прочие священные тексты, созерцая
которые, невольно благодаришь судьбу за незнание языка. Хватит с меня и
русского, думал я. В центре, под стеклянным квадратным колпаком, в раме,
отороченной золотом, находится предмет темно-коричневого цвета, сущность коего
я не уразумел, пока не прочел табличку. Табличка, естественно, по-турецки и
по-английски. Отлитый в бронзе "Отпечаток стопы Пророка". Минимум сорок
восьмой размер обуви, подумал я, глядя на этот экспонат. И тут я содрогнулся:
Йети!
26
Византия была переименована в Константинополь, если не ошибаюсь, при жизни
Константина. В смысле простоты гласных и согласных, это название было,
наверно, популярней у турок-сельджуков, чем Византия. Но и Стамбул тоже звучит
достаточно по-турецки; для русского уха, во всяком случае. На самом деле
Стамбул -- название греческое, происходит, как будет сказано в любом
путеводителе, от греческого "стан полин" -- что означает(ло) просто "город".
"Стан"? "Полин"? Русское ухо? Кто здесь кого слышит? Здесь, где "бардак"
значит "стакан". Где "дурак" значит "остановка". "Бир бардак чай" -- один
стакан чаю. "Дурак автобуса" -- остановка автобуса. Ладно хоть, что автобус
только наполовину греческий.
27
Человеку с одышкой тут делать нечего, разве что нанять на весь день такси. Для
попадающих в Стамбул с Запада город этот чрезвычайно дешев, В переводе на
доллары-марки-франки и т. п. некоторые вещи не стоят ничего. Точнее:
оказываются по ту сторону стоимости. Те же самые ботинки или, например, чай.
Странное это ощущение -- наблюдать деятельность, не имеющую денежного
выражения: никак не оцениваемую. Похоже на некий тот свет, пре-мир, и,
вероятно, именно эта потусторонность и составляет знаменитое "очарование"
Востока для северного скряги.
28
Что воспоследовало -- хорошо известно: невесть откуда возникли турки. Откуда
они появились, ответ на это не очень внятен; ясно, что весьма издалека. Что
привело их на берег Босфора -- тоже не очень ясно, но понятно, что лошади.
Турки -- точней: тюрки -- были кочевниками: так нас учили в школе. Босфор,
естественно, оказался преградой, и здесь-то тюрки, вместо того чтоб
откочевать назад, решили перейти к оседлости. Все это звучит не очень
убедительно, но мы это так и оставим. Чего они хотели от
Константинополя-Византии-Стамбула -- это, по крайней мере, понятно: они хотели
быть в Константинополе. Примерно того же, что и сам Константин. До XI века
сакрального знака у них не было. В XI он появился. Как мы знаем, это был
полумесяц.
Но в Константинополе были христиане, константинопольские церкви венчал крест.
Тюркский, постепенно превратившийся в турецкий, роман с Византией продолжался
примерно три столетия. Постоянство принесло свои плоды, и в XIV веке крест
уступил купола полумесяцу. Остальное хорошо документировано, и
распространяться об этом нужды нет. Хотелось бы только отметить значительное
структурное сходство того, "как было", с тем, "как стало". Ибо смысл истории в
существе структур, не в характере декора.
29
Смысл истории! Что, в самом деле, может поделать перо с этим смешением рас,
языков, вероисповеданий -- с этим принявшим вегетативный, зоологический
характер падением вавилонской башни, в результате которого, в один прекрасный
день, индивидуум обнаруживает себя смотрящим со страхом и отчуждением на свою
руку или на свой детородный орган --не а ля Витгенштейн, но охваченный
ощущением, что эти вещи принадлежат не ему, что они -- всего лишь составные
части, детали "конструктора", осколки калейдоскопа, сквозь который не причина
на следствие, но слепая случайность смотрит на свет. Можно выскочить на улицу
-- но там летит пыль.
30
Разница между духовной и светской властью в Византии христианской была
чрезвычайно незначительной. Номинально государю следовало считаться с
суждениями Патриарха -- что нередко имело место. С другой стороны, государь
зачастую не только назначал Патриарха, но, в ряде случаев, оказывался или имел
основания считать себя большим христианином, чем Патриарх. Мы уже не говорим о
концепции помазанника Божьего, которая одна могла избавить государя от
необходимости считаться с чьим бы то ни было мнением. Что тоже имело место и
что -- в сочетании с механическими чудесами, до которых Теофилий I был большой
любитель, -- и оказало, между прочим, решающее влияние на выбор, сделанный
Русью в IX веке. (Между прочим же, чудеса эти: рыкающие искусственные львы,
механические соловьи, поднимающийся в воздух трон и т. п. -- византийский
государь заимствовал, слегка их модифицировав, на Востоке, у своих персидских
соседей.)
Нечто чрезвычайно схожее происходило и с Высокой Портой, то бишь с Оттоманской
империей, то бишь с Византией мусульманской. Мы опять-таки имеем дело с
автократией, несколько более деспотического, сильно военизированного
характера. Абсолютный глава государства -- падишах, он же султан. При нем,
однако, существует Великий муфтий -- должность, совмещающая -- отождествляющая
-- власть духовную с административной. Управляется же все государство
посредством чрезвычайно сложной иерархической системы, в которой преобладает
религиозный (для удобства скажем -- идеологически выдержанный) элемент,
В чисто структурном отношении расстояние между Вторым Римом и Оттоманской
империей измеряемо только в единицах времени. Что это тогда? Дух места? Его
злой гений? Дух порчи? И откуда, между прочим, "порча" эта в нашем лексиконе?
Не от "Порты" ли? Неважно. Достаточно, что и Христианство, и бардак с дураком
пришли к нам именно из этого места. Где люди обращались в Христианство в V
веке с такой же легкостью, с какой они переходили в Ислам в XIV (и это при
том, что после захвата Константинополя турки христиан никак не преследовали).
Причины и того и другого обращений были те же самые: практические. Впрочем,
это уже никак не связано с местом; это связано с видом.
31
О все эти бесчисленные Османы, Мехметы, Мурады, Баязеты, Ибрагимы. Селимы и
Сулейманы, вырезавшие друг друга, своих предшественников, соперников, братьев,
родителей и потомство -- в случае Мурада II или III -- какая разница! --
девятнадцать братьев кряду -- с регулярностью человека, бреющегося перед
зеркалом. О эти бесконечные, непрерывные войны: против неверных, против своих
же мусульман-но-шиитов, за расширение империи, в отместку за нанесенные обиды,
просто так и из самозащиты. И о этот институт янычар, элита армии, преданная
сначала султану, но постепенно вырабатывавшаяся в отдельную, только со своими
интересами считающуюся касту, -- как все это знакомо! О все эти чалмы и
бороды -- эта униформа головы, одержимой только одной мыслью: рэзать -- и
потому -- а не только из-за запрета, накладываемого исламом на изображение
чего бы то ни было живого, -- совершенно неотличимые друг от друга! Потому,
возможно, и "рэзать", что все так друг на друга похожи и нет ощущения потери.
Потому и "рэзать", что никто не бреется. ""Рэжу", следовательно существую".
Да и что, вообще говоря, может быть ближе сердцу вчерашнего кочевника, чем
принцип линейности, чем перемещение по плоскости, хоть в ту, хоть в эту
сторону. И не оправданием, и не пророчеством ли одновременно звучат слова
одного из них, опять-таки Селима, сказанные им при завоевании Египта, что он,
как властитель Константинополя, наследует Восточную Римскую Империю и,
следовательно, имеет право на земли, когда-либо ей принадлежавшие? Не та же ли
нота зазвучит четыреста лет спустя в устах Устрялова и третьеримских
славянофилов, чей алый, цвета янычарского плаща, флаг благополучно вобрал в
себя звезду и полумесяц Ислама? И молот -- не модифицированный ли он крест?
Эти непрерывные, на протяжении без малого тысячелетия, войны, эти бесконечные
трактаты со схоластическими интерпретациями искусства стрельбы из лука -- не
они ли ответственны за выработавшееся в этой части света отождествление армии
и государства, политики-как-продолжения-войны-только-другими-средствами, за
вдохновенные, но баллистически реальные фантазии Циолковского?
И эта загадочная субстанция, эта пыль, летящая вам в морду на улицах Стамбула,
-- не есть ли это просто бездомная материя насильственно прерванных
бессчетных жизней, понятия не имеющая -- чисто по-человечески, -- куда ей
приткнуться? Так и возникает грязь. Что, впрочем, тоже не спасает от сильной
перенаселенности.
Человека с воображением, да к тому же еще и нетерпеливого, очень подмывает
ответить на эти вопросы утвердительно. Но, может быть, не следует торопиться;
может быть, надо повременить и дать им возможность стать "проклятыми" -- даже
если на это уйдет несколько веков. О эти "века") -- любимая единица истории,
избавляющая индивидуума от необходимости личной оценки происшедшего и
награждающая его почетным статусом жертвы истории.
32
В отличие от оледенения, цивилизации -- какие они ни на есть -- перемещаются с
Юга на Север. Как бы стремясь заполонить вакуум, оставленный оледенением.
Тропический лес постепенно одолевает хвойный и смешанный -- если не с помощью
листа, то с помощью архитектуры. Иногда возникает ощущение, что барокко,
рококо, даже шинкель -- просто бессознательная тоска вида о его вечнозеленом
прошлом. Папоротник пагод -- тоже.
В широтном направлении перемещаются только кочевники. И, как правило, с
Востока на Запад. Кочевничество имеет смысл только в определенной
климатической зоне. Эскимосы -- в пределах полярного круга; татары и монголы
-- в пределах черноземной полосы. Купола юрт и иглу, конусы палаток и чумов.
Я видел мечети Средней Азии -- мечети Самарканда, Бухары, Хивы: подлинные
перлы мусульманской архитектуры. Как не сказал Ленин, ничего не знаю лучше
Шах-И-Зинды, на полу которой я провел несколько ночей, не имея другого места
для ночлега. Мне было девятнадцать лет, но я вспоминаю с нежностью об этих
мечетях отнюдь не поэтому. Они -- шедевры масштаба и колорита, они --
свидетельства лиричности Ислама. Их глазурь, их изумруд и кобальт
запечатлеваются на вашей сетчатке в немалой степени благодаря контрасту с
желто-бурым колоритом окружающего их ландшафта. Контраст этот, эта память о
цветовой (по крайней мере) альтернативе реальному миру, и был, возможно,
поводом к их появлению. В них действительно ощущается идеосинкретичность,
самоувлеченность, желание за(со)вершить самих себя. Как лампы в темноте. Лучше:
как кораллы -- в пустыне.
33
Стамбульские же мечети -- это Ислам торжествующий. Нет большего противоречия,
чем торжествующая Церковь, -- и нет большей безвкусицы. От этого страдает и
Св. Петр в Риме. Но мечети Стамбула! Эти гигантские, насевшие на землю, не в
силах от нее оторваться застывшие каменные жабы! Только минареты, более всего
напоминающие -- пророчески, боюсь, -- установки класса земля-воздух, и
указывают направление, в котором собиралась двинуться душа. Их плоские,
подобные крышкам кастрюль или чугунных латок, купола, понятия не имеющие, что
им делать с небом: скорей предохраняющие содержимое, нежели поощряющие воздеть
очи горе. Этот комплекс шатра! придавленности к земле! намаза.
На фоне заката, на гребне холма, их силуэты производят сильное впечатление;
рука тянется к фотоаппарату, как у шпиона при виде военного объекта. В них и в
самом деле есть нечто угрожающе-потустороннее, инопланетное, абсолютно
герметическое, панциреобразное. И все это того же грязно-бурого оттенка, как и
большинство построек в Стамбуле. И все это на фоне бирюзы Босфора.
И если перо не поднимается упрекнуть ихних безымянных правоверных создателей
в эстетической тупости, то это потому, что тон этим донным, жабо- и
