ло обидчивое недоумение.
- Не было ли в дороге каких происшествий? - нетерпеливо спросил Кра-
сильников. - Никому не попадал документ в руки?
Лицо Топоркова задергалось, на шее вздулись жилы, он закричал Кра-
сильникову:
- Слушай! За кого ты меня считаешь?
Фролов подошел к Топоркову, положил ему на плечо руку, негромко и
примирительно произнес:
- Извини нас, товарищ! Понимаю, что обидно тебе слышать такие слова.
Но будь на нашем месте - спросил бы то же самое.
Весь день чекисты вызывали в кабинет начальника оперативного отдела
людей, имеющих хоть какое-то отношение к операции "Артиллерийская заса-
да". Резников, который поначалу относился ко всему этому спокойно, к ве-
черу вдруг сказал Фролову:
- Боюсь, что вы что-то не то делаете, товарищи! Враг-то один! Кто он
- неизвестно! А подозрением травмируете всех работников оперативного от-
дела!.. - Он помолчал немного и добавил: - Вы уж извините меня, но так
продолжать не следует!
...Вечером Фролов и Красильников шли по длинным штабным
Коридорам. Нещадно дымя козьей ножкой, Красильников говорил Фролову:
- Нет, не нравится мне этот начальник оперативного отдела.
По-моему, он как та редиска - только сверху красный... Я его, как
только мы вошли, на подозрение взял. Ты заметил, я ему асе время в глаза
смотрел, а он ни разу на меня не глянул. И вокруг него, заметь, все та-
кие. Прапорщики, поручики, а заместитель - полковник...
Фролов взял Красильникова за руку, внимательно посмотрел на него и
ласково, доверительно сказал:
- Есть у меня, Семен, вот какая мысль. Посоветуюсь с Мартином Янови-
чем, и предложим тебя на начальника оперативного отдела армии. Вместо
Резникова. Как смотришь?
Красильииков остановился, часто заморгал глазами:
- Ты что... всерьез?
- А почему же? Происхождение у тебя самое что ни на есть пролетарс-
кое. Ненависти к белым хоть отбавляй. Нюх на врага, как у борзой...
- С грамотностью у меня не шибко... - сокрушенно вздохнул Красильни-
ков,
- Вот поэтому в штабах нашей республики и сидят бывшие поручики да
полковники, Семен, - с болью в голосе произнес Фролов.
И они снова - у шаг в шаг, плечо в плечо - зашагали по коридору.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
24 июня части Добровольческой армии стремительно вышли к Харькову. В
выгоревшей под жестким, безжалостным солнцем степи на многие версты про-
тянулись окопы первой линии - излом к излому; с брустверов в лица солдат
сыпало ссохшейся землей и колкой пылью. Еще на рассвете эти окопы при-
надлежали красным. Теперь позиции красных переместились почти к окраинам
оцепеневшего от страха Харькова, на поросшую подсолнечником возвышен-
ность, откуда били пулеметным и винтовочным огнем. Подсолнухи тоже при-
нимали молча и бессильно свою гибель: одни стояли продырявленные, другие
- с обитыми краями, а иные лежали вповалку с оторванными стеблями. Лежа-
ли на черной выгоревшей земле, и пули, как воробьи, выклевывали их.
Полковник Львов в бинокль сосредоточенно рассматривал непрочные, бес-
порядочные позиции красных. Он видел спешно вырытые окопы и даже мелька-
ющие среди стеблей подсолнечника запыленные, усталые лица, видел, как
суха земля перед этими неглубокими окопами, и понимал, что такая земля
не может ни укрыть, ни защитить от смерти приникших к ней людей.
- Михаил Аристархович, шли бы вы на КП! - умоляюще просил его лежащий
рядом командир полка.
Львов ничего не ответил. Он вспоминал недавние бои под Луганском, то
колоссальное напряжение, с которым принятая им дивизия вновь брала го-
род. Там были такие же неглубокие окопы, такая же сухая, разбитая в пыль
земля.
Окуляры его бинокля задержались на лице одного из красноармейцев,
совсем молоденького парнишки. Голова его возвышалась рядом с большим
подломанным подсолнухом - такая же конопушная, круглая. Красноармеец вы-
колупывал из подсолнуха молочно-белые семечки - пухлогубый, рассеянный,
похожи? на теленка.
"Ну вот, я сейчас прикажу открыть огонь - и наверняка этот красноар-
меец будет убит, - подумал полковник Львов. - А чем он виноват передо
мной? Да ничем! Может быть, я виноват перед ним?" В нем вдруг вспыхнуло
сознание нелепости всего этого. Неужели он, полковник Львов, будет вино-
вен в его смерти? Может ли он помиловать его сейчас? А долг? А офицерс-
кая честь?
"Война! У нее свои законы, - пытался он примириться со своим сердцем.
- На войне всегда кого-нибудь убивают. Сегодня - его, завтра - меня". Но
эти мысли о войне оказались беспомощными, за них невозможно было спря-
таться от себя, от суда совести, от сознания ненужности всего, чему он
отдал свои годы, свою жизнь... "Свои в своих... русские в русских... Я
властен над жизнью этого паренька, над жизнями сотен таких же вот моло-
деньких, русоволосых, светлоглазых, доверчиво глядящих на мир... Впро-
чем, и он, этот паренек, властен надо мной. Значит, мы обречены на неви-
димую связь, на невидимую власть друг над другом. Значит... Но что это
я? - одернул себя Львов. - Что это я? К чему? Зачем?" Резким движением
убрав бинокль от глаз, он повернулся к командиру полка и, глядя на него
воспаленными глазами, приказал:
- Немедленно готовьте батальоны к атаке!
Тот сразу же повернулся к офицеру-корректировщику и радостно прокри-
чал с раскатистым, командирским "р":
- Пр-рикр-рыть пехоту шр-р-апнелью!
Окоп загудел, тотчас забегали по траншее офицеры, готовя батальоны и
роты к атаке.
Офицер-корректировщик продул трубку полевого телефона и бодро прокри-
чал, скашивая обрадованные глаза на полковника Львова:
- Пушки - к бою! По-о цели два! Прицел сто-о!..
На огневой позиции артиллеристов повторили, команду, передавая ее от
батареи к батарее. Фейерверкеры молодцевато взмахнули руками.
- Беглым!.. Огонь!..
Наводчики коротко рванули шнуры, отбрасывая руки далеко назад, чтобы
их не задело и не поувечило замками - при откате...
Заревели яростно пушки, земля вздрогнула, словно под нею зашевелился
неистовый великан.
Батареи каждые сорок секунд выбрасывали снаряды. Шурша и посвистывая,
они проносились над окопом, в котором теперь с ненужным биноклем в руках
стоял, расслабившись, полковник Львов.
Когда первые разрывы, похожие на кусты огненного шиповника, осыпа-
лись, осели, полковник Львов снова приложился к биноклю, наблюдая, как
впереди вновь и вновь вспухала и оседала земля дымом, огнем и пылью.
Снова с неясным беспокойством поискал окулярами молоденького красноар-
мейца и с сожалением отметил, что один из снарядов разорвался прямо над
ним - теперь там, где несколько минут назад лежал парнишка, дождем сыпа-
лись вниз головки и стебли подсолнухов, оседала рыжая пыль. Львову стало
на миг не по себе, словно он предал кого-то доверчивого, расположенного
к людям. Ему показалось, что это он убил парнишку. Но насмешливый голос
рассудка, оправдывая его, торжествующе произнес: "Вот! И все-таки я те-
бя..." Полковник отряхнул пыль с локтей и встал во весь рост над окопом,
увлекая за собой в атаку солдат. Рядом с ним, отплевываясь от пыли, с
одним пистолетом в руках, тяжело и медленно, как по пахоте, шагал коман-
дир полка.
Они прошли через поле, переступая через трупы убитых красноармейцев.
Перешагивали через - витки разорванной в клочья колючей проволоки. Быст-
ро двинулись к возвышенности, часто припадая к земле, прячась за кустами
и камнями. От окопов красных все еще раздавались редкие выстрелы, - ви-
дать горстка уцелевших красноармейцев, отстреливаясь, отходила к Харько-
ву.
А сзади, из покинутого Львовым окопа, доносился надрывный голос офи-
цера-корректировщика:
- Фиалка"! Цель занята нашей пехотой! Перенести огонь дальше!.. "Фи-
алка"! "Фиалка"!.. Цель занята...
Хрупко хрустели под ногами сломанные стебли подсолнухов, ни одного
целого - подсолнухи, как и бойцы, приняли смерть на этой безвестной вы-
сотке. Полковник Львов и командир полка поднялись на возвышенность и
совсем близко увидели окраины города.
- Вот он - Харьков... - не скрывая своей радости, произнес Львов и
остановился, чтобы получше разглядеть этот, еще недавно столь далекий и
вожделенный, город. И в это мгновение увидел, как совсем близко от него,
отряхиваясь от земли, поднялся человек в красноармейской форме. Пригиба-
ясь и петляя, он побежал. И, вдруг обернувшись, вскинул винтовку и, не
целясь, выстрелил в неподвижно стоявшего на высотке полковника. Львову
померещилось, что это был тот самый конопушный парнишка-красноармеец,
что грыз семечки и над которым разорвался снаряд. Падая навзничь, пол-
ковник успел еще без всякой злобы подумать, словно продолжая недавний
разговор с самим собой: "Нет-нет, не я тебя. А ты, кажется, меня... Ты -
меня!.. Но, господи, как же это возможно? А Елена? Юрий?.."
К Львову кинулся командир полка:
- Я же вас просил... - и закричал: - Носилки!
Полковник бессильно раскрыл налитые болью глаза, попробовал припод-
няться, но не смог - руки подломились, а тело оказалось тяжелым и непос-
лушным.
- Ничего... Я обещал сыну, что меня... не убьют, - сдавленно прошеп-
тал он. - И как видите...
Очнулся полковник Львов в госпитальной палатке. По ней суетливо ходил
неопрятный, забрызганный кровью врач. Почемуто снова вспомнил конопушно-
го парнишку-красноармейца: сумел ли он выбраться из боя живым или лежит
где-то среди подсолнухов?..
Потом полковник увидел над собой два лица - полное, с поблескивающим
на носу пенсне, и молодое, энергичное, с решительным взглядом. Собрав
все свои силы, прошептал:
- Капитан!.. Владимир Зенонович!.. Когда вступите в Киев, разыщите...
моих... Помогите сыну... в этой... жизни... - и замолчал, не в силах
продолжать. На губах у него появились две белые, смертные, полоски.
Полковнику скорбно, с дрожью в голосе ответил Ковалевский:
- Все сделаем, Михаил Аристархович. Вместе с вами отыщем их!..
Лицо у Львова внезапно вытянулось, по телу пробежала дрожь...
Ковалевский отвернулся, мелко крестясь... Громко и торжественно гре-
мели над Харьковом колокола.
В соборной звоннице худой человек в черном виртуозно и самозабвенно
вызванивал на нескольких разнокалиберных колоколах ликующую победную ме-
лодию.
На улицах толпились обыватели. Вперед выступили смокинги и котелки,
они патриотически размахивали цветами.
Часов в пять пополудни в город вступили части Добровольческой армии.
Проезжали под аркой из зелени. На них дождем сыпались цветы.
Из собора в торжественном облачении вышло духовенство. Архиерей Хар-
лампий, весь в византийском золоте риз, преисполкенный торжественной
благости, ступил навстречу Ковалевскому, но до генерала не смог дотя-
нуться и осенил крестным знамением его запыленный автомобиль.
Казаки спешивались у собора, привязывали коней к железной ограде. В
церковь не входили, так как хор в белоснежных одеждах выстроился на сту-
пенях и архиерей стал служить торжественный молебен "по случаю чудесного
избавления древнего православного города Харькова" прямо на Соборной
площади, под постукивание копыт, лошадиное пофыркивание и доносившуюся
издали редкую перестрелку. Совсем недалеко от собора, на Московской ули-
це, деникинцы окружили броневик "Артем" и, лениво постреливая, ждали,
когда у красноармейцев кончатся патроны.
Под благостные звуки молебна и ангельские голоса елейно вторящих ар-
хиерею хористов четверых красноармейцев, вышедших из броневика, казаки
стали полосовать шашками. Уже мертвых, лежащих на мостовой, продолжали
тупо и жестоко рубить, разбрызгивая по булыжнику кровь.
Торжественно строгий Ковалевский в парадном мундире, с единственным
Георгиевским крестом на груди, подошел под благословение, опустился на
одно колено и склонил смиренно голову.
- Спаси и сохрани, господи, люди твоя и благослови... - неслось над
