дителем дворянства. Очень славный человек! - обстоятельно объяснял пол-
ковник Львов.
- О! Значит, капитан из порядочной семьи! - Ковалевский медленно,
чуть сгорбившись и заложив руки за спину, несколько раз прошелся по ва-
гону, затем остановился напротив полковника Львова. - В минуты горечи и
отчаяния я думаю о том, что армия, которая имеет таких воинов, не может
быть побеждена. По крайней мере, пока они живы... Ну что ж, представьте
мне капитана. Хочу взглянуть на него, поблагодарить.
Щукин предупредительно встал, пошел к двери. Походка у него была лег-
кая и беззвучная, как будто он был обут в мягкие чувяки.
Кольцов вошел в салон-вагон следом за Щукиным. Он, как и Львов, был
уже в новой форме. Прямая фигура, гордо вскинутая голова, решительная
походка, четкость и некоторая подчеркнутая лихость движений - все гово-
рило о том, что это кадровый офицер.
Щелкнув каблуками, Кольцов доложил:
- Ваше превосходительство! Честь имею представиться - капитан
Кольцов.
Командующий с интересом посмотрел на капитана, лицо его смягчилось
еще больше, и он двинулся навстречу офицеру, невольно любуясь его вып-
равкой.
- Здравствуйте, капитан! Здравствуйте! - Командующий совсем не по-ус-
тавному, как-то по-домашнему пожал Кольцову руку. - Где служили?
- В первой пластунской бригаде, командир-генерал Казанцев, - четко
отрапортовал Павел, прямым, открытым взглядом встречая благожелательный
взгляд командующего.
- Знаю генерала Казанцева, весьма уважаемый командир.
Садитесь, капитан! Наслышан о вашем достойном... очень достойном по-
ведении в плену. Хочу поблагодарить!
Кольцов склонил голову:
- К этому меня обязывал долг офицера, ваше превосходительство!
- К сожалению, в наше время далеко не все помнят о долге! - Командую-
щий присел к столу, снял пенсне, отчего усталые глаза его с припухшими
веками словно погасли. - А кто и помнит, не проявляет должного дерзнове-
ния в его исполнении. - Немного подумав, командующий спросил: - Если не
ошибаюсь, в дни Брусиловского прорыва ваша бригада сражалась на ЮгоЗа-
падном фронте? Имеете награды?
- Так точно! Награжден орденами Анны и Владимира с мечами! - не очень
громко, чтобы не выглядело похвальбой, отрапортовал Кольцов.
Командующий бросил многозначительный взгляд на Щукина: значит, сме-
лость капитана не случайна. Чтобы получить в окопах столь высокие награ-
ды, надо обладать воистину настоящей храбростью - это Ковалевский хорошо
знал.
Складывал свое мнение о командующем и Кольцов. Он был немало наслышан
о военном умении и высоком авторитете Ковалевского. Сейчас же видел пе-
ред собой человека умного и доброго - сочетание этих качеств он так це-
нил в людях! Ковалевский был ему определенно симпатичен, и Кольцов ощу-
тил сожаление, что такие люди, несмотря на ум, волю, проницательность,
не сумели сделать правильный выбор и оказались в стане врагов...
Эти мысли, проскальзывая как бы вторым планом, не нарушали внутренней
настороженности Кольцова, его предельной мобилизованности. После побега
от ангеловцев все для него складывалось очень удачно, и это обязывало
Кольцова к еще большей собранности: он знал, что в момент удачи человеку
свойственно расслабляться, а он не имел на это права.
Вызов к командующему не был для Павла неожиданным, в сложившейся си-
туации все должно было идти именно так, как шло. Вполне естественной бы-
ла и приглядка Ковалевского к отличившемуся офицеру, хотя Кольцов и
чувствовал в ней какуюто пока не понятную ему пристальность.
- Скажите, капитан, где бы вы хотели служить? - доверительно спросил
командующий.
- Я слышал, ваше превосходительство, генерал Казанцев в Ростове фор-
мирует бригаду. Хотел бы выехать туда.
- Так-так... - Что-то неуловимое в лице Ковалевского, какое-то про-
должительное раздумье насторожило Кольцова. По логике, в их разговоре
можно было поставить точку. Интуиция же подсказывала, что командующий
делать этого не собирается.
- А если я предложу вам остаться у меня при штабе? - вдруг спросил
он.
Первая обжигающая сердце радостью мысль: "Удача, какая необыкновенная
удача! - И тотчас же, вслед: - Но и удесятеренный риск". Здесь, в штабе,
он будет все время на виду, под прожекторами. Будет постоянно подвер-
гаться контролям и проверкам... Выдержит ли легенда?.. Однако риск того
стоит. Такой второй возможности, может, никогда не представится... Эти
противоречивые мысли промелькнули одна за одной, как волны. Если в раз-
говоре и возникла пауза, то очень незначительная и вполне оправданная,
когда человеку неожиданно предлагают изменить уже сложившееся решение.
Лицо Ковалевского сохраняло прежнее доброжелательство, Кольцов отметил
это. Теперь нужно было согласиться, но сделать это осторожно, сдержанно.
- Я - офицер-окопник, ваше превосходительство, - с сомнением в голосе
сказал Кольцов, - и совсем не знаком со штабной работой!
- Полноте, капитан! - едва заметно нахмурился генерал, не любящий ни
резкости, ни торопливости в людях. - Все мы тоже не на паркете Гене-
рального штаба постигали войну. Но поверьте старому солдату, храбрость,
самообладание и выдержка нужны не только на поле брани. В штабах тоже
стреляют, капитан, правда перьями и бумагой. Но голову, смею уверить
вас, сохранить не намного легче, нежели в окопах...
Кольцов с покорным достоинством склонил голову:
- Благодарю за доверие, ваше превосходительство! Почту за честь слу-
жить под вашим командованием!
- Вы меня знаете? - Ковалевский внимательно посмотрел на Кольцова.
Кольцов снова сдержанно поклонился. Теперь его полупоклон должен был
означать уважение и почтительность:
- Кто не знает имени генерала, который первым на германском фронте
получил за храбрость золотое оружие! Имени генерала, который под Тарно-
полем вышел под пули и увлек за собой солдат в штыковую атаку!
- На войне как на войне, капитан! - Ковалевский задумчиво оперся ще-
кою о ладонь, глаза у него стали отстраненными, словно мысленно он вер-
нулся в те дни, когда честолюбивый, полный сил, он ждал от жизни только
удач, когда неудачи и жестокие поражения, отступления перед противником
были у других, а не у него, Ковалевского. Ему было трудно сейчас вер-
нуться из того далека в салон-вагон, где были его товарищи по войне -
Львов, Щукин и этот храбрый и тоже, как когда-то он сам, удачливый капи-
тан. Но он пересилил себя. И тихо сказал в прежней доброжелательной то-
нальности: - Вы свободны, капитан.
Когда Кольцов вышел, Львов спросил:
- Предполагаете - адъютантом, Владимир Зенонович? - В голосе полков-
ника явственно звучало одобрение.
- Возможно, - кратко отозвался Ковалевский тем тоном, который обычно
исключает необходимость продолжать начатый разговор.
Поднялся Щукин, который до сих пор молча сидел в углу салон-вагона,
внимательно следя за разговором командующего и Кольцова.
- Владимир Зенонович, ротмистр Волин прежде служил в жандармском кор-
пусе. С вашего разрешения, я хотел бы взять его к себе.
Ковалевский готовно кивнул, соглашаясь со Щукиным и отпуская его од-
новременно.
Оставшись наедине со Львовым, командующий пригласил его сесть побли-
же.
- Я понимаю, Михаил Аристархович! После всего пережитого вы, конечно,
хотели бы получить кратковременный отпуск?
Полковник Львов недоуменно посмотрел на командующего и почти не заду-
мываясь тотчас же решительно ответил:
- Напротив, Владимир Зенонович! Я сегодня же намерен выехать в вве-
ренный мне полк.
- Нет. В полк вы не вернетесь... Вам известна фронтовая обстановка?
- Да, Владимир Зенонович, - со скорбью в голосе ответил полковник
Львов. - Падение Луганска крайне огорчило меня...
- Генерал Белобородов сдал город, проявив нераспорядительность, без-
дарность и личную трусость, - раздраженно сказал Ковалевский. - Го-
товьтесь принять дивизию у Белобородова. Луганск для нас очень важен,
взять его обратно нужно как можно скорее...
Назначение Львова командиром дивизии казалось командующему удачным,
он верил в то, что полковник сможет благоприятно повлиять на исход опе-
рации. Все больше утверждаясь в этой мысли, Ковалевский тепло подумал о
Львове, благодарный ему и за готовность, с которой полковник принял от-
ветственное поручение, и за самое возможность дать это поручение именно
ему. И тут же мелькнула грустная мысль, что вот встретились они, люди,
давно знакомые, даже друзья, а разговор их носит сугубо деловой, офици-
альный характер, без малейшей интимности, теплинки, которая обязательно
должна присутствовать в отношениях людей, давно и хорошо знакомых и сим-
патичных друг другу. И Ковалевскому вдруг захотелось внести эту теплин-
ку, заговорив со Львовым о чем-то личном и важном только для него.
Командующий знал, что семья полковника находится на территории, заня-
той красными, что судьба жены и сына Михаилу Аристарховичу неизвестна, и
это постоянно мучило и угнетало его. Он понимал, что за дни отсутствия
Львова вряд ли могла проясниться неизвестность, но все же спросил,
чувствуя, что сейчас уместно и нужно проявить участие и неважно, какая
фраза будет произнесена первой:
- О жене и сыне по-прежнему никаких известий. Михаил Аристархович?
- Самое немногое, Владимир Зенонович, - ответил Львов с той готов-
ностью, которая подсказала Ковалевскому, что он ждал этого разговора и
благодарен за него. - С оказией удалось узнать, что Елена Павловна и Юра
выехали из Таганрога в Киев, там живет моя сестра. Выехать выехали, но
доехали ли? Так что неопределенность осталась.
- Да-да! - страдальчески поморщился Ковалевский. - Ужасно, что мы не
смогли защитить, уберечь самое для нас дорогое от всей этой кровавой ре-
волюционной неразберихи. Знаете, я даже доволен, что не имею сейчас
семьи. Слава богу, хоть этот тяжелый груз не давит. - И, спохватившись,
снова вернулся к прерванной теме: - Пожалуй, Елене Павловне лучше бы ос-
таваться в Таганроге, мы будем там скорее, чем в Киеве.
- Но Леночке ведь неизвестны штабные планы, да и сводок с фронта она
наверняка не читает. Запуталась, заметалась... - Голос Львова дрогнул от
волнения.
- Будем уповать, что все обойдется, образуется и скоро вы встретитесь
с Еленой Павловной и Юрой.
Ковалевский понимал никчемность этих утешающих слов. Но что он мог
еще сказать?
В вагоне Щукина, в той его половине, что оборудована под кабинет, не
было ничего лишнего. По сравнению с салоном командующего это была келья
отшельника: небольшой стол, стулья. Во всю стену - карта с загнутыми
краями, сплошь утыканная флажками по всем зигзагам своенравной липни
фронта. Эта линия своими причудливыми контурами напоминала фантасмагори-
ческий цветок, удлиненные лепестки которого простирались к Калачу, Лу-
ганску, Феодосии...
На окнах вагона - налитые свинцовой тяжестью плотные шторы, едва-едва
пропускающие свет. И только толстые железные решетки и два крепыша сей-
фа, стоящие рядом, придавали кабинету Щукина загадочность, говорили о
таинственности и суровости его деятельности.
Войдя в кабинет, Щукин включил свет. Сел за стол. Только что он снова
разговаривал с ротмистром Волиным, и неясное чувство раздражения на са-
мого себя постепенно наполняло его душу. Взять человека в отдел - значи-
ло допустить к самым тайным делам штаба. Не слишком ли опрометчиво он
поступил, пойдя навстречу желанию Волина, когда тот предложил ему свои
услуги? Да, Волин когда-то служил в петербургском жандармском управле-
нии. Но что из того?.. С тех пор утекло много воды. Что Волин делал все
последующие годы? С кем общался?..
Стук в дверь прервал его раздумья. Вошел среднего роста капитан в
тщательно отглаженном френче английского покроя. Его светлые волосы были
старательно, с помощью бриолина, уложены и разделены уходящим к затылку
