- Ростовцев сел? - еще раз обернулся полковник и увидел, как капитан
Ростовцев упал на колени, потом, словно подкошенный, медленно повалился
в траву.
А следом за тачанкой с гиканьем и суматошным гвалтом уже мчались вер-
ховые, на скаку срывая карабины с плеч. Беспорядочно засвистели пули.
Кольцов схватился за пулемет, крикнул поручику Дудицкому:
- Готовьте ленту!
Ротмистр Волин нашарил под сиденьем тачанки пулеметные ленты.
- Куда? - обернулся к Кольцову полковник Львов. - Кто знает куда?
- Прямо? К мельнице, за ней лесок! - крикнул Кольцов, прикидывая, что
в лесок ангеловцы, пожалуй, не пойдут. Да и скрыться там легче.
Поднимая клубы рыжей пыли, тачанка пронеслась по околице хуторка, пу-
гая людей, сидящих на завалинках, и сонных кур на заборе, затем лошади
галопом выскочили на бугор, к мельнице. Тачанка крутнулась на бугре, об-
ливая преследователей градом свинца.
Из дворов выскакивали все новые верховые, устремлялись в погоню. Но
уже не было в ней ни ярости, ни силы, редко кто вырывался вперед, потому
что с тачанки бил не умолкая пулемет. К рукояткам припал Кольцов.
- Экономьте патроны, капитан! - крикнул полковник, не оборачиваясь.
Скрылась вдали мельница, тачанка вскочила в лесок. Ангеловцы наддали
и стали обходить слева и справа; все больше и больше смелея, иные уже
запальчиво вынимали клинки. Вот они уже поравнялись с тачанкой. И тогда
Кольцов снова нажал на гашетку - в седле, словно перерубленный пополам,
переломился азартный ангеловец Павло, неосмотрительно вырвавшийся впе-
ред; другие стали попридерживать разгоряченных коней.
Преследователей становилось меньше. Но те, кто продолжал погоню, все
приближались к тачанке. Впереди скакал Мирон, в руке его отливал вороне-
ной сталью клинок. Азарт погони и злоба - все было сейчас на его иска-
женном, побитом оспой нотном лице. Он что-то яростно кричал то ли от
злобы, то ли подбадривая самого себя: после удара, нанесенного Емельяно-
вым, у него сильно болела голова.
Дорога сделала поворот, и Мирон оказался прямо перед пулеметом - один
на один.
Кольцов долго целился и снова нажал на гашетку. Но очереди не после-
довало. В напряженной тишине только звучно стучали копыта и тяжело дыша-
ли вконец запаленные лошади.
- Ленту, ленту давайте! - закричал Кольцов.
- Все! - выдохнул ротмистр Волин. - Все! Нет патронов.
Мирон еще какое-то время скакал за тачанкой, но, обернувшись и уви-
дев, что остался один, круто, на всем скаку, завернул копя...
Полковник ослабил вожжи, и лошади пошли шагом. Был день. Но утренний
туман еще не покинул озябшую землю, его клочья, похожие на пух невидан-
ных птиц, цеплялись за ветви больших деревьев. Солнце проглядывало
сквозь листву, заливало светом уютные круглые поляны, отгоняло облачка
тумана в густые заросли. И не было тишины. Тяжело дыша, мирно пофыркива-
ли лошади. Скрипели давно не мазанные колеса. И стоял такой громкий пти-
чий щебет, какой редко можно услышать среди лета, а лишь ранней весной,
когда природа ликует, отогреваясь после долгой зимы.
Оглядевшись вокруг, Кольцов даже усомнился: в самом ли деле всего
несколько минут назад, припав к пулемету, он отстреливался от наседавших
бандитов, не во сне ли почудились ему события сегодняшнего дня?
Видимо, о том же думали и его спутники. Они сидели в тачанке, вслуши-
ваясь в добрые, мирные звуки, и молчали.
- Сиротин, у вас не осталось еще махорки? - спросил полковник Львов.
- По такому случаю наскребу сколько-нибудь, - ответил Сиротин и пере-
сел поближе к полковнику. Они оторвали еще по куску газеты, свернули ци-
гарки, задымили, щурясь на солнце.
- Эх, жалко мне везучего подпоручика, - вздохнул Емельянов. - И капи-
тана Ростовцева тоже.
- Подобрел ты, парень! - зло сверкнув глазами, обронил Сиротой, вне-
запно построжевший.
- Однако, господа, надо что-то предпринимать, - сказал Дудицкий,
взглянув на полковника Львова. - Надо выбираться к своим!
- Как вы себе это мыслите? - спросил полковник.
- Не знаю, - растерянно пожал тот плечами.
- Быть может, мы уже у своих, - сказал ротмистр Волин, он заметно ос-
мелел. - Я так думаю, что наши за эти дни крепко продвинулись.
Сиротин и Емельянов хмуро вслушивались в эти разговоры, на них никто
не обращал внимания.
- Надо подумать, как нам поступить с этими! - Поручик Дудицкий кивнул
на Сиротина и Емельянова. - Если мы уже на своей территории, они автома-
тически...
- А если нет? - раздраженно спросил Волин. - И потом неужели вашего
благородства...
- При чем здесь благородство?! - почти выкрикнул Дудицкий. - Есть
присяга!..
Сиротин и Емельянов почти одновременно спрыгнули с тачанки и, насто-
рожившись, пошли рядом.
- Вот что, братва!.. Извините, господа, привычка! Скорее всего вы на
нашей территории. Но это неважно! Мы с Гришей посоветовались и решили
вас отпустить.
Львов весело улыбнулся, еще не успев привыкнуть к мысли, что они на
свободе.
- В бою встретимся - по-другому поговорим... - продолжал Сиротин. -
Имущество делить не будем, хоть нажили мы его и сообща. Нам, сдается
мне, эта тачанка еще пригодится, пока доберетесь до своих. А вот ружьиш-
ко одно мы прихватим. Хоть и без патронов оно, а вид дает, - по-свойски,
расторопным говорком закончил он.
Еще какое-то время красные командиры шли рядом с тачанкой, потом
свернули с дороги, направились к зарослям. Возле кустов остановились.
Сиротин махнул рукой, бросил:
- Прощайте, братва! Может, еще и свидимся!..
Если бы кто-нибудь из сидящих в тачанке посмотрел в это мгновение на
Павла Кольцова, то увидел бы в его глазах тоску и растерянность. Сиротин
и Емельянов до последней, до этой минуты оставались для Кольцова ниточ-
кой, связывавшей его с тем, иным миром: миром его друзей, его жизни, его
убеждений - Сиротин и Емельянов шагнули в кустарник. Закачались и засты-
ли ветки. Затихли вдали шаги.
Все! Нить порвалась. Он остался один. Один отныне, среди врагов, с
которыми предстояло ему теперь жить и с которыми предстояло бороться.
Пели в лесу птицы. В неподвижном воздухе висел белый пух одуванчиков.
- Сколько вместе пережили, - задумчиво сказал полковник Львов Волину,
- а вы их даже на свадьбу не пригласили.
- На какую еще свадьбу? - недоуменно спросил Волин.
- С крестьянкой!
Все дружно, весело засмеялись. Полковник взмахнул вожжами, и кони
прибавили шагу.
Мирон Осадчий тем временем возвращался после погони в хутор. Ехал
напрямик, через лес. Колоколом гудела разбитая голова. Ветки хлестали по
лицу, однако он не обращал на это внимания. На дорогу не выезжал - мало
ли что взбредет в голову этим белогвардейским офицерам, будь они трижды
неладны. Ясно, что по лесу на тачанке далеко не уедут.
Ехал Мирон шагом, давая коню остыть. Время от времени он машинально
стирал шапкой мыльный пот, который хлопьями вскипал на крупе и боках ло-
шади. На душе у Мирона было тяжело, муторно. Батька Ангел убит. Кто ста-
нет на его место? Некому. И выходило так, что надо ему, Мирону, собирать
свои нехитрые пожитки и отправляться до дому, в Киев, на Куреневку. Там
переждать лихую годину, обмозговать, что к чему. А потом уже или к белым
примкнуть, если они в этой войне верх возьмут, а может, и к красным по-
даться, если будет им удача.
- Мирон!.. - слабо окликнул голос сзади, и Мирон испуганно натянул
повод коня, обернулся. Возле дерева лежал Павло. - Мирон! Подмогни!.. -
снова позвал Павло страдальческим голосом.
Мирон направил к Павло коня, остановился возле него, но не спешился.
- Куда тебя? - спросил он.
- В ноги... и в бок... Ты это... перевяжи меня. Слышишь, перевяжи, а
то кровью изойду. Видишь, как текет? - тянулся глазами к дружку раненый,
не в силах поверить, что на этот разобошла его удача.
Мирон внимательно и, цепко посмотрел на Павло, сокрушенно сказал:
- Да, не повезло тебе!.. А ну пошевели ногами!
Павло собрался с силами, приподнял голову, но тут же снова сник. Не-
которое время лежал молча, с закрытыми глазами.
- Видать, кости перебиты, - с сочувствием сказал Мирон.
- Ты меня на телегу... и до Оксаны... Она выходит, - с надеждой ска-
зал Павло.
- Кости перебиты... калекой будешь... - задумчиво обронил Мирон. - А
она молодая, красивая!
- Не перекипело в тебе? - облизал сухие губы Павло.
- Нет, - чистосердечно сознался Мирон. - Люблю.
- А она меня любит. Жена она мне... Перевяжи, Мирон!
- Пройдет время, забудет тебя... Все ведь забывается, Павло. И любовь
забывается. - И Мирон тронул повод. Конь осторожно переступил через Пав-
ло, медленно пошел к кустарнику.
- Слышь... выживу!.. - прохрипел Павло. - На руках доползу, но не ви-
дать тебе Оксаны!.. Слышишь, гнида!..
Мирон снова придержал коня, обернулся... Они выросли вместе на окраи-
не Киева, на Куреневке. Светловолосая сероглазая Ксанка, девчонка своен-
равная и драчливая, была единственной, кого куреневская пацанва приняла
в свои игры, ей даже прозвище дали Гетманша... Бежали годы. Стала Оксана
статной красавицей, самой завидной в Куреневке невестой. Из всех парней
выделила она одного - Павло, и Мирон, давно и тайно в нее влюбленный,
понял: не судьба. Понять - понял, но не смирился. Когда Павло ушел на
войну, стал он топтать дорожку к Оксаниному дому, из кожи лез, чтобы
угодить Оксане, стать ей подмогой, прослыть нужным, необходимым, опорой.
И втайне надеялся, что не вернется Павло с войны.
А он вернулся. Раненый. С медалями на груди. И снова Мирон ждал, на
что-то надеялся. Только не по его выходило: шагал Павле по жизни словно
заговоренный. И уже когда у Ангела очутились, в какие передряги попадали
- а все пули мимо.
И вот - дождался...
- Никуда ты, Павле, не доползешь. Все. Точка. - Мирон сунул руку за
сорочку, вытащил кольт.
Павло повернулся к Мирону, глядел на него не мигая. Побелевшие губы
еще что-то пытались сказать, а рука тянулась к обрезу. Но Мирон видел -
не дотянется, далеко, и рука слаба.
Он поднял пистолет и, почти не целясь, выстрелил. Постоял еще нес-
колько мгновений и, пришпорив коня, помчался по лесу.
...Эту сцену наблюдал лежавший неподалеку в кустах раненый ангеловс-
кий ездовой. Когда Мирон выстрелил, ездовой глубже сунул голову в траву
и затих, притворившись мертвым. Впрочем, Мирон его не заметил. Он торо-
пился подальше от этой тихой поляны, поросшей печальными желтыми цвета-
ми.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Огромный и усталый от многочисленных перемен город на днепровском бе-
регу жил тревожно и оглядчиво, потому что упорно и неотвратимо к нему
приближался фронт, вокруг рыскали банды. И киевлянам, отвыкшим от мирной
устойчивости, казалось удивительным, что из поездов, с перебоями и опоз-
данием прибывающих в город, еще толпами вываливают люди.
На одном из таких неторопливых и горемычных поездов приехал в Киев
Юра. На выходах с перрона пассажиров бдительно проверяли бойцы заградот-
ряда, но на Юру внимания никто не обратил, его подтолкнули к выходу, и
он оказался на привокзальной площади. Шум и гам висели над ней. Оборван-
ные, юркие, быстроглазые беспризорники наперебой, стараясь перекричать
друг друга, предлагали поднести вещи, какие-то женщины с мешками и кор-
зинами с трудом отбивались от их услуг. Суетились извозчики и трогали.
Лотошники, продававшие штучные папиросы, бублики, кровяную горячую кол-
басу, в розовую и белую полоску сахарные пальцы, браво нахваливали свой
товар. В стороне деловито выравнивались шеренги отбывающих на фронт
красноармейцев. И над всем этим ярко светило беспечальное летнее солнце.
Было жарко и, как показалось Юре, празднично, хотя на самом деле
пыльная привокзальная площадь жила обычной суматошной жизнью и люди,
загнанные в ее толкотню, втиснутые в ее беспорядочное движение, были
озабоченными, усталыми, лишенными приподнятой оживленности, которая от-
