походкой легкой и плавной. В глазах - зазывная лукавинка. Оксана-чужая
жена! Нет, уже, слава богу, не жена, а вдова!.. Вдова! У вдовы уста ме-
довы, руки горячие, думы незрячие. А вдруг зрячие?
Страх холодком пополз по спине Мирона. Ну как узнает? Что тогда?.. Но
- нет, не может она узнать. Все шито-крыто. Воевали, стреляли. Кого-то
нашла пуля-дура, а кого-то помиловала.
Не бывает такого, чтобы все возвращались живыми с войны... Нет, не
бывает!..
И нестерпимо захотелось Мирону бросить все к чертям и не мешкая ска-
кать верхом или идти пеши в Киев, к Оксане. Сказать ей, что погиб Павло,
что нет его, чтоб не ждала, не надеялась.
Выждать, пока выплачет она все слезы и успокоится: у баб слез много -
со слезами выходит вся память. Затем жениться. И снять наконец тяжкий
камень, который навалил он себе на сердце.
Но и бросить добро не поднялась рука. Без добра кто он? Без денег -
разве такой нужен он Оксане? Выплачется - и найдет другого, богатого.
С еще большей яростью стал он грузить на телегу оружие. На дно тща-
тельно уложил два разобранных пулемета, накрыл их винтовками и цинковыми
ящиками с патронами, притрусил все сеном. За несколько пар сапог выменял
у крестьян хромую, бельмастую лошадь - реквизировать" побоялся - и, не
дожидаясь ночи, тронулся в дорогу.
Ехал глухими степными дорогами, села объезжал стороной, ночевал в ле-
су, не разжигая огня. Боялся. Лишь один раз, за Тараней решился Мирон
заехать в село Ставы, к своему дядьке. Знал, что живет он на отшибе, не
на глазах соседей, - никто не увидит. И вышло так, что не зря заехал.
Помылся, досыта поел, выпили с дядькой, как водится, за встречу. Разом-
левший Мирон не утерпел и, несмотря на то что считал живущих в молчанку
удачливыми и счастливыми, рассказал о "товаре", которым загружена теле-
га. И дядька расстегнул ворот, почесал грудь и тоже в ответ - под страш-
ным секретом - открылся Мирону: вот уже второй месяц водит он белых офи-
церов в Киев, в последнее время переправлял туда оружие. Платят золотом.
За соответствующее вознаграждение пообещал найти Мирону покупателя на
его "товар". Всего два дня прожил Мирон у своего гостеприимного дядьки и
в дорогу тронулся с легким сердцем, мутной головой и крепкой надеждой на
хороший заработок.
В Киев он въехал глубокой ночью. Глухими стежками и оврагами миновал
красноармейские заставы. Почти до рассвета плутал по кривым улочкам,
объезжая стороной центральную часть города. Перед рассветом, когда сгус-
тилась самая крепкая темень и с Днепра потянуло холодком и туманом, он
добрался до Куреневки. По-хозяйски отворил знакомые ворота и, негромко
покрикивая на лошадь, въехал во двор. Ослабил упряжь, вынул удила, кинул
лошади охапку сена и лишь после этого, глотнув побольше воздуха и пыта-
ясь унять предательскую дрожь в коленях, поднялся на крыльцо, постучал.
Занавеска отодвинулась, и в окне возникла простоволосая Оксана. Долго
всматривалась. Сердце у Мирона захолодело, он жалобно отозвался на ее
взгляд:
- Это я, Ксюша!
- Ты, Павлик? - чуть-чуть отпрянула она от окна, закрывая рукой
грудь.
- Мирон это... Ксюша, - упавшим голосом объяснил он.
- А Павлик? Где Павлик? - И, не дожидаясь ответа, скрылась за оконной
занавеской, торопливо загремела в сенях засовами. Посторонилась, пропус-
кая в горенку. Выглянула во двор, словно ждала, что следом за Мироном в
дом войдет ее Павло. Но тихо было во дворе, лишь шелестела сеном лошадь.
Следом за Мироном Оксана метнулась в горенку, зажгла копотный каганец.
Пока разгоралось пламя, натянула поверх ночной сорочки юбку, накинула на
плечи большой платок, зябко повела плечами, не решаясь больше ничего
спрашивать.
Присев на край табурета у самой двери, Мирон скорбно и неторопливо
закурил, выждал необходимую паузу.
- Так вот!.. Разогнали всех нас, Ксюша! Ночью... налетели казаки и...
в одном исподнем в лес погнали... Н-да!.. Кого в хуторе зарубили, кого
за хутором достали. Кони у них добрые! - Голос Мирона лился спокойно,
деловито. Никак не мог настроить он ни своего сердца, ни своего голоса
на скорбь.
- А Павлик? - прижимая к губам кончик платка, готовая закричать, со
страхом спросила Оксана. - Скажи только одно слово! Жив Павлик?
- От, ей-богу! - сокрушенно покачал головой Мирон. - Я ж тебе все по
порядку. Кони добрые, хорошо подкованные... грязь не грязь-с места в
карьер!.. Н-да! Немного нас уцелело! Собрались в лесу. Павло - нету... А
потом, уже позже, один наш сказал, будто видел Пашу в лесу... убитым!
Оксана вскрикнула словно от нестерпимой боли. Спотыкаясь, как слепая,
о стулья и обреченно волоча за собой по полу платок, протащилась из го-
ренки в кухню. Привалилась к двери и там, наедине, отдалась своему горю.
Мирон еще долго сидел в горенке. Докурил цигарку, аккуратно растер
между пальцами окурок и лишь после этого поднялся, вышел во двор.
Заря высветила уже полнеба, разлилась по крышам домов, отчего они ка-
зались покрытыми красной жестью.
Лошадь до последнего стебелька подобрала сено и дремала, низко опус-
тив голову. Мирон стал ее распрягать.
Скрипнула дверь, и на крыльцо вышла Оксана. Искоса Мирон поглядел на
ее лицо: вроде бы спокойна, глаза опущены...
- Ты вот что, Мирон! - сказала она холодным, чужим голосом. - Ты чу-
ток погоди распрягать... езжай отсюда, Мирон!
- Чего ты, Ксюша!.. - оглядываясь по сторонам, шепотом опросил Мирон.
- Чего ты? А?
- Не верю я тебе!.. Не верю! Нету в голосе твоем сочувствия моему го-
рю. Или врешь ты, или...
- Или что? Говори!..
- Жив он! Сердце мое чует - жив!
Мирон оставил лошадь во дворе и, сердито горбясь, поднялся к ней на
крыльцо.
- Ты не дослухала всего. Я сам опосля видел его... мертвого, так что
зря надеешься, - безжалостно сказал он. - Похоронил, а как же! Место
приметил. Устоится какая-то власть, свезу тебя туда...
Мирон говорил, а тело Оксаны, словно под ударами, клонилось все ниже,
и вдруг она упала на крыльцо, заголосила.
Мирон испуганно наклонился к ней, кончиками пальцев притронулся к
ставшему мягким плечу, стал уговаривать:
- Тише, Ксюша! Соседей поднимешь. Заметут меня с моим товаром - ору-
жие тут. Уже и покупатель нашелся, - торопливо, глотая слова, бормотал
Мирон. - Золотом платят. Десятками николаевскими! А мы ж молодые. Еще
все наладится. Жизнь, говорю, наладится. Жизнь - она такая: то тряской,
то лаской. Любить тебя буду, собакой твоей, рабом твоим... Не кричи так
услышат соседи!..
- Мне все равно теперь!.. Все равно мне!.. Что жизнь, что смерть-все
равно! - обреченно причитала она. И было в ее причитании столько горя,
столько безнадежной тоски, что Мирон вдруг твердо понял: не забудет она
Павла. Никогда не забудет...
Юра запоем читал "Графа Монте-Кристо", когда услышал на скрипучей
лестнице вкрадчивые шаги Сперанского. Викентий Павлович поднялся к нему
в комнату, устало присел на краешек дивана.
- Юра! Сходи к Бинскому, - попросил обессилено он. - Он даст тебе
масла.
- Я же только вчера принес, Викентий Павлович, - откладывая с сожале-
нием книгу, отозвался Юра.
Сперанский нахмурился.
- Лишний фунт масла в доме не помешает... Иди! - В его голосе прозву-
чали металлические нотки.
Юра оделся, взял корзинку и неторопливо вышел со двора.
- И пожалуйста, побыстрее! - бросил Юре вдогонку Викентий Павлович.
Но Юра не прибавил шагу, всем своим видом показывая, что ему уже на-
чинают надоедать эти поручения.
Бинский встретил Юру своим обычным дурацким возгласом:
- А, кадет пришел! Раздевайтесь! Будем пить чай!
Юра привычно снял курточку и покорно вышел на кухню. Он даже не успел
сделать глоток, как вернулся Бинский со свертком в руках.
- Держите масло, кадет! Викентию Павловичу желаю здравствовать. Ксе-
нии Аристарховне тоже нижайший поклон. - И проводил Юру на улицу.
Неподалеку от Федоровской церкви Юра увидел мальчишек, которые играли
в "чижа". Юра хорошо знал все тонкости этой игры и поэтому, присев в
сторонке на камешках, стал наблюдать за ходом мальчишечьего состязания.
Пожалел, что не может сам принять участие в игре, так как пришлось бы
надолго застрять здесь.
Затем он прошел мимо церкви и хотел было свернуть к трамвайной оста-
новке, но увидел знакомого, воспоминание о котором вызвало в его душе
странное беспокойство. По малолюдной улице быстро шагал весовщик Лома-
кинских складов Загладин.
Юра остановился, даже уже открыл рот, чтобы поздороваться с ним, да
так и застыл, пораженный: следом за Загладиным, на некотором удалении,
вразвалочку шел, глазея по сторонам, еще один Юрин знакомый... чекист
Семен Алексеевич. Да-да, Юра не мог ошибиться - он самый, Семен Алексее-
вич, в том же потертом бушлате, что и тогда в Очеретино! Только теперь
не висел у него через плечо маузер во внушительной деревянной кобуре и
из-под расстегнутого бушлата скромно выглядывала косоворотка, а не
тельняшка.
Юра спрятался за угол дома, затаился и, выждав время, осторожно выг-
лянул. Загладин стоял нагнувшись, завязывая шнурок ботинка. Семен Алек-
сеевич тоже остановился, засунул руки в карманы и с независимым видом
разглядывал фасад ничем не примечательного дома. Юрино сердце тревожно
забилось в предчувствии необыкновенного приключения. Его окончательно
осенило: эти двое как-то связаны друг с другом. Впрочем, почему
"как-то"? Яснее ясного: Семен Алексеевич выслеживает Загладина.
И тотчас же пришло решение. Юра уже и раньше догадывался, что в доме
Сперанских кроме видимой, размеренной жизни идет и другая, вкрадчивая,
непонятная, связанная с тайной. Об этом свидетельствовали и визит позд-
него гостя, и красноречивое молчание родных при его появлении, и та-
инственнее недомолвки при разговорах с тетей Ксеней, и многое другое.
Обидно, конечно, что его в эту жизнь не пускают, может быть, от неверия
в его силы, может, берегут от неприятностей. Но вот сейчас, когда нужно
проявить выдержку и сметку, он непременно докажет свое право участвовать
в ней - он найдет, он должен найти способ предупредить Загладина о слеж-
ке. Да-да, он пойдет незаметно следом, улучит момент и шепнет Загладину
о чекисте, а сам как ни в чем не бывало отправится дальше!
Юра еще раз опасливо выглянул из-за угла дома: Заглавии уже маячил
где-то в конце улицы, Семен Алексеевич приблизился к нему почти вплот-
ную. Юра бросился следом, стараясь держаться в тени улицы, под де-
ревьями. Так они все трое миновали несколько улиц, словно связанные меж-
ду собой невидимой нитью.
Потом Загладин, видимо не замечавший слежки, свернул на Сенной базар.
И тут в людском водовороте Юра потерял из виду и его, и Красильникова.
Он в отчаянии бросался то в одну, то в другую сторону... Ну как же так?
Как же он мог зазеваться? Что же теперь будет? Что будет?
А вокруг бурлил, качался из стороны в сторону, зазывал кого-то и ко-
го-то проклинал базар. И над всем этим бестолковым галдежом висело осле-
пительно яркое украинское солнце.
Слышались визгливо-зазывные крики торговок и торговцев:
- Купите сапожки! На стройные ножки! Ходить не в деревне, а королев-
не!
- Вот они! Вот они! Ночью работаны, днем продаются, а к вечеру даром
отдаются!
Суета. Гул. Толкотня. Где тут кого отыщешь! Над самым Юриным ухом
прозвенел истошный голос какой-то лотошницы:
- Пирожки! Пирожки! С горохом и с ливером!
Рядом с ней другая:
- Не блины, а заедочки - ешьте натюследочки!..
Юра бестолково метался в толчее и не находил ни Загладина, ни его
преследователя...
На привозе было несколько тише. И людей здесь было поменьше, и торги
шли по-крестьянски степенно и основательно.
В конце ряда мажар стояла телега с сеном. К ней и подошел Загладин,
толкнул дремавшего под потрепанной шинелькой возницу. Тот поднял голову.
