звериным ревом и воем вцепились они друг в друга, и мальчик убедился, что
дикое рычание его защитника ничем не отличалось от рычания обезьяны.
Тарзан принес однажды на своей спине целого оленя, которого он убил как
Нума, вскочив ему на спину и погрузив когти в шею животного. Тяйбо задрожал
от ужаса, но как зачарованный смотрел на Тарзана. Впервые проникло в его
человеческое сердце смутное желание -- стать похожим на человека-обезьяну.
Но у маленького негра не было той божественной искры, которая горела в душе
у белого мальчика. Ему не удалось, подобно Тарзану, усвоить в детстве быт и
природу диких зверей джунглей. Тарзану помогало воображение, а воображение
есть наивысший ум.
Фантазия создает мосты, города и государства. Звери не умеют
фантазировать, негры обладают фантазией лишь в слабой степени, но сотни
тысяч людей культурных рас владеют этим высшим даром и благодаря ему
господствуют над землею.
В то время, как Тарзан заботился о будущем своего балу, судьба
распорядилась мальчиком по собственному усмотрению. Удрученная горем Момайя,
мать Тяйбо, обратилась за помощью к волхву своего села, но он ей ничем не
помог. Хотя Момайя и дала ему двух коз, он все же не вернул ей Тяйбо и даже
не сказал, где находится ее мальчик. Момайя, однако, была женщиной с
характером и, будучи сама из другого племени, не очень доверяла волхву из
племени ее мужа. Когда же заклинатель демонов намекнул, что ей придется
пожертвовать еще двумя жирными козами за более верные сведения об ее сыне,
то она рассердилась и дала волю своему языку. Ее отповедь имела очень
быстрый, но своеобразный успех: кудесник поспешил убраться, унося с собой
хвост зебры и чудодейственный котел.
Когда же он исчез, и Момайя немного успокоилась, она снова предалась
горьким думам о своем Тяйбо. Как узнать, жив ли он или нет?
Ей было известно, что белый демон не ест человеческого мяса, так как
убивая черных воинов, он не прикасался к их трупам. С другой стороны, труп
Тяйбо до сих пор нигде не обнаружен, и из этого Момайя заключила, что ее сын
жив. Но где же он находится?
Она вспомнила про Буковаи-нечистого, который жил в горной пещере на
севере от села Мбонги. Старый Буковаи -- это знали все -- жил вместе с
нечистыми духами. Лишь немногие отваживались посещать его; во-первых,
Буковаи внушал неграм ужас своим темным ремеслом и своими двумя гиенами, про
которых было достоверно известно, что они вовсе не гиены, а оборотни;
во-вторых, Буковаи страдал отвратительной болезнью, которая и побудила его
жить отшельником -- страшная язва медленно разъедала ему лицо.
Момайя решила, что точные сведения о Тяйбо ей может дать только такой
колдун, который находится в дружбе с богами и демонами, так как украл Тяйбо
или бог, или демон. А таким именно колдуном и был Буковаи. Но даже она при
всей своей великой материнской любви дрогнула при мысли о том, что ей
предстоит длинное путешествие по темным джунглям к далеким горам, в жуткую
пещеру Буковаи-нечистого и его демонов.
Материнская любовь -- одна из тех человеческих страстей, которые на
своем пути сметают все преграды. Она побуждает слабых и хрупких женщин
совершать героические подвиги. Момайя не была ни слабой, ни хрупкой, но она
была женщиной невежественной, суеверной дикаркой. Она верила в чертей, в
черную магию и в колдовство. Джунгли в ее представлении кишели существами
еще более опасными, чем львы и пантеры, например, духами, которые, являясь
человеку под видом добрых тварей, могут причинить ему страшный вред.
От одного из воинов Мбонги, который, заблудившись, попал однажды в
логовище Буковаи, мать Тяйбо узнала, как пройти к этим горам. Пещера
нечистого, -- говорил воин, -- находится там, где течет небольшой ручей
между двух гор. Эту гору легко узнать по высокому гранитному утесу, которым
она кончается. Другая гора, что лежит к западу, ниже первой и совершенно
лишена растительности, за исключением единственной мимозы на самой ее
вершине.
-- Обе горы, -- уверял воин, -- видны издалека и резко выделяются среди
окружающей их местности. -- Он, однако, отговаривал мать Тяйбо от этого
безумного и опасного путешествия и напомнил ей все, что она уже знала: если
даже сам Буковаи ей не страшен, то она по дороге к нему или на обратном пути
обязательно встретит злого духа или же дикого зверя, который ее растерзает.
Воин предупредил об этом мужа Момайи. Последний, не рассчитывая на свое
личное влияние, отправился к вождю Мбонге, прося его воздействовать на
своенравную супругу. Мбонга позвал Момайю и стал ей грозить самыми страшными
наказаниями, если она посмеет осуществить свое безумное предприятие.
Участие, проявленное старым вождем в этом деле, объяснялось исключительно
той стародавней связью, которая всюду соединяет религию и государство.
Местный колдун, который знал щекотливые тайны своего ремесла лучше, чем кто
бы то ни было, ревниво относился к славе других кудесников. Буковаи же был
известен повсеместно как великий чародей, и поэтому кудесник племени Мбонга
очень боялся, что в случае нового успеха Буковаи, многие жители села пойдут
к нему толпой, и все обильные дары достанутся нечистому. Мбонга же, как
вождь, получал от местного кудесника в свою пользу весьма значительную часть
этих приношений и само собой разумеется, что он не мог никоим образом
рассчитывать на такое же сотрудничество с Буковаи...
Но Момайю, отважившуюся на такое страшное дело, как посещение Буковаи в
его звериной берлоге, разумеется, не мог остановить страх наказаний,
которыми ей грозил втайне презираемый ею Мбонга. Она притворно согласилась с
его доводами, но немедленно вернулась к себе в хижину и снарядилась в
далекий путь.
Конечно, было бы лучше выйти днем, но при создавшемся положении это
было невозможно: днем нельзя было вынести из деревни ни пищи, ни оружия, не
возбудив при этом любопытных толков, которые тотчас бы дошли до Мбонги.
Итак, Момайя решила дождаться наступления ночи. Когда стемнело, она
успела проскользнуть в ворота деревни, пока их еще не заперли, и скрылась во
мраке джунглей. Ей было очень страшно. В пути она часто останавливалась,
затаив дыхание, и прислушивалась к реву исполинских кошек. Бесконечно долго
шла она к таинственной пещере, шла, не зная времени, как вдруг глухое
рычание, раздавшееся сзади нее, заставило ее остановиться.
Сильно забилось ее сердце. Где-то поблизости хрустели сучья под ногами
мощного зверя. Вокруг Момайи возвышались гигантские деревья джунглей,
покрытые мхом и цепкими вьющимися растениями. Она схватилась рукой за сук
ближайшего дерева и с ловкостью обезьяны вскарабкалась на него. Уже сидя на
нем, она видела, как огромный зверь с грозным ревом, от которого дрожала
земля, пробежал мимо и толкнул ствол того дерева, где она нашла себе приют.
Момайя сидела, притаившись в листве дерева. Она не могла не отдать
должного своей предусмотрительности: к счастью, она не забыла захватить с
собой сушеное человеческое ухо, которое висело сейчас на ее груди. Она
получила этот амулет от кудесника своего племени еще в детстве, и по своей
силе это средство было куда действеннее, чем все бессмысленные заклинания
колдуна в деревне Мбонги.
Всю ночь просидела Момайя на дереве, не решаясь спуститься вниз в
беспросветную тьму, несмотря на то, что лев давно уже скрылся в джунглях.
Она боялась попасть в лапы других зверей. И только на рассвете рискнула она
продолжать свое прерванное путешествие.
***
Тарзан-обезьяна убедился, что его балу не может подавить инстинктивного
страха перед обезьянами племени Керчака, что в то же время мальчику угрожает
постоянная опасность со стороны взрослых обезьян. Поэтому Тарзан боялся
оставлять его одного и брал чернокожего детеныша с собой на охоту, все более
удаляясь от постоянного пристанища антропоидов.
Углубляясь в джунгли, он проник в незнакомую ему местность к северу от
стоянки обезьян. Эта местность изобиловала дичью и водой, и поэтому Тарзан
не торопился возвращаться к своему племени.
Маленький Гоубюбалу стал по мере удаления от племени Керчака проявлять
все больший интерес к жизни. Он бежал вслед за Тарзаном, когда тот спускался
на землю, и даже карабкался вместе со своим защитником на верхушки деревьев.
Однако мальчик был печален и чувствовал себя одиноким в джунглях. Он стал
заметно худеть. Этот юный каннибал не был особенно разборчив в еде, но все
же часто брезговал той пищей, которая считалась изысканным гастрономическим
блюдом у обезьян.
Зрачки его больших глаз расширились, щеки впали. Он так похудел, что
можно было пересчитать все косточки на его теле. Может быть, постоянный
страх оставил на нем более глубокие следы, чем дурное питание. Тарзан с
грустью заметил, как негритенок тает с каждым днем. Он уже начинал терять
надежду, что его балу станет здоровым и сильным мальчиком. В одном только
направлении Гоубюбалу сделал большие успехи -- он начал говорить на языке
обезьян. Теперь Тарзан уже мог объясняться с ним, дополняя скудный язык
обезьян оживленной жестикуляцией, но Гоубюбалу говорил мало и ограничивался
короткими ответами на заданные вопросы. Его скорбь была слишком велика и
тяжела, чтобы он мог с легким сердцем окунуться в жизнь джунглей. Он
тосковал по Момайе, которая для нас с вами казалась бы отвратительной,
страшной, отталкивающей негритянкой, а для Тяйбо же она была его дорогой
мамой, воплощением единственной великой самоотверженной любви, которая не
сгорает в пламени огненной страсти.
Во время охоты Тарзан замечал многое и думал о многом. Однажды они
встретили Сабор. Львица выла, лежа на низкой траве. Вокруг нее резвились и
играли ее балу -- два пушистых шарика. Но ее большие глаза были обращены
вниз -- на неподвижно лежавшее у нее в ногах существо, которому никогда не
суждено было больше играть.
Тарзан понял скорбь матери. Увидев львицу, он хотел, было, подразнить
ее, но горе Сабор тронуло его. У него самого был свой Гоубюбалу, и он знал
по себе, что дети причиняют родителям одни только заботы и хлопоты. Он
сочувствовал Сабор, а несколько месяцев тому назад он не понял бы ее горя.
Глядя на нее, он неожиданно вспомнил Момайю, с ее спицей в носу и отвисшей
нижней губой. Тарзан понял теперь, какое сильное горе испытала эта
безобразная женщина; и он вздрогнул. Странная работа ума, которая называется
ассоциацией идей, соединила в его мыслях Момайю с Тикой. Что станется с
Тикой, если у нее отнимут Газана? Тарзан даже свирепо зарычал при этой
мысли, словно Газан был его балу. Услыхав крик своего защитника, Гобюбалу
стал всматриваться в чащу, думая, что Тарзан выследил добычу. С горящими
желто-зелеными глазами вскочила Сабор с земли. Навострив уши, она
размахивала своим хвостом и, раздув ноздри, стала нюхать. Оба ее детеныша,
бросив играть, тесно прижались к ней. Оттопырив уши и наклонив головы,
выглянули они из-под ее ног, боязливо озираясь по сторонам.
Тряхнув черной шевелюрой, Тарзан отвернулся от Сабор и умчался в
джунгли; но весь день вставали перед ним один за другим образы Сабор, Момайи
и Тики -- львицы, людоедки и обезьяны-самки, которых в глазах Тарзана
равняло общее им всем чувство материнской любви.
***
На третьи сутки в полдень Момайя наконец увидела перед собой пещеру
Буковаи-нечистого. Для защиты от диких зверей старый колдун устроил при
входе в свою берлогу решетчатую дверь из скрещенных сучьев гигантских
деревьев джунглей, которая была теперь полуоткрыта. За дверью зияла пещера
