Фэнтези - Эдгар Берроуз

Тарзан 1-13

Эдгар Берроуз.

Тарзан 1-13

Возвращение в джунгли
Приключения Тарзана в джунглях
Приключения в недрах Земли
Сын Тарзана
Тарзан великолепный
Тарзан и город золота
Тарзан и его звери
Тарзан и запретный город
Тарзан и люди-муравьи
Тарзан и потерпевшие кораблекрушение
Тарзан и сокровища Опара
Тарзан и убийства в джунглях
Тарзан приемыш обезьяны


   Эдгар Берроуз.
   Тарзан и убийства в джунглях

     Переводчики В. Анисимов, И. Владимирова
 OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX


     I
     ГОЛОС ГИЕНЫ
     По лесной тропе бесшумно  двигался бронзовотелый человек-гигант,  почти
полностью обнаженный, если не считать набедренной  повязки.  Это был Тарзан,
обходивший ранним бодряще-прохладным утром свои обширные владения-джунгли.
     Лес  в  этом  месте был  редким,  с отдельными открытыми  полянами,  на
которых  росли   разрозненные  деревья.  Продвижение  Тарзана  поэтому  было
быстрым, то есть быстрым для перемещения по земле.
     Если джунгли были бы густыми,  то он двигался бы по деревьям, перелетая
с одного на другое с ловкостью обезьяны и  со скоростью мартышки. Ибо был он
Тарзаном из  племени  обезьян,  который,  невзирая  на  свои  многочисленные
контакты с цивилизацией с  юношеских лет, сохранил в  полной  мере все  свои
лесные повадки и силу.
     Он выглядел безразличным к окружавшей его среде, однако безразличие это
было кажущимся, -- следствие того, что он прекрасно  разбирался в  запахах и
звуках джунглей. Все его органы чувств были обострены.
     Тарзан, например, знал, что  слева от  него в ста футах в кустах  лежит
лев и  что  царь  зверей  расположился рядом  с  наполовину съеденной  тушей
задранной им  зебры. Ни льва, ни  зебры он не видел, но знал, что  они  там.
Уша-ветер донес эту информацию до его чувствительных ноздрей.
     Многолетний  опыт научил этого человека  джунглей  различать запахи как
льва,  так  и  зебры.  Следы льва  с  полным  брюхом  отличаются  от поступи
голодного. Поэтому Тарзан равнодушно прошел дальше, зная, что лев  не станет
на него нападать.
     Тарзан всегда и во всем предпочитал полагаться на свое  обоняние. Глаза
человека  могут обмануть  в сумерках  и  ночью, уши -- попасть  под  влияние
разыгравшегося  воображения.  Но  обоняние  не  подводило никогда.  Оно было
всегда безошибочным; оно всегда говорило человеку, что есть что.
     К  сожалению, человеку не  всегда удается  идти навстречу ветру -- либо
человек меняет направление движения, либо ветер.
     Первое относилось сейчас к Тарзану, который пошел поперек ветру,  чтобы
избежать встречи  с рекой,  которую он  был не в настроении  переплывать.  В
результате его  сверхтонкое обоняние,  на  время отошедшее  на  второй план,
уступило место иным органам чувств, поставляющим информацию.
     Вдруг до слуха Тарзана донеслось нечто такое, чего не смогли бы уловить
ничьи иные уши, кроме его собственных -- далекий крик гиены Данго.
     У Тарзана  по обыкновению зачесалась  голова, что  с ним бывало всегда,
когда он  слышал  этот противный звук. Ко  всем  животным,  кроме,  пожалуй,
крокодила,  Тарзан  относился с уважением,  но к  Данго-гиене  он  испытывал
только отвращение. Он презирал  гнусные повадки этой твари и  не выносил  ее
запаха.  В  основном  из-за  последнего  обстоятельства  он  обычно  избегал
появляться  поблизости от Данго,  чтобы  не  поддаться  порыву  убить  живое
существо из слепой ненависти, что, по его мнению, было бы делом недостойным.
     До тех пор, пока Данго не причиняла зла, Тарзан ее щадил -- ведь не мог
же он в самом деле убить зверя только потому, что ему не нравится его запах.
Кроме того, этот запах был дан Данго от природы.
     Тарзан собрался было снова изменить  направление движения, на  сей  раз
чтобы не  приближаться  к Данго, как вдруг услышал какую-то  странную ноту в
голосе Данго, что заставило его  изменить решение. Это была  странная  нота,
она говорила о чем-то необыкновенном. В Тарзане проснулось любопытство, и он
решил разобраться, в чем дело.
     Он прибавил шагу. Оказавшись в лесной чаще,  он перебрался на  деревья,
совершая  огромные  перелеты  с одного  на другое, сокращая  расстояние.  Он
проносился мимо мартышек, которые заговаривали с ним на своем быстром языке,
и он  отвечал  им теми  же быстрыми звуками,  говоря, что спешит и  не может
задержаться.  В  любое  другое  время  он  присоединился  бы  к  ним,  чтобы
порезвиться с детенышами мартышек  под одобрительными взорами их матерей или
поиграть с зазывавшими его отцами  в перебрасывание кокосовых орехов. Сейчас
же он торопился узнать, чем вызвана эта странная нотка в голосе Данго.
     Тем не  менее, один особенно  игриво настроенный самец бросил кокосовый
орех  без предупреждения. Это было сделано без злого умысла,  ибо самец знал
быстроту  реакции  Тарзана.  И все же  молниеносный  ответный бросок Тарзана
застал животное врасплох. Тарзан поймал  орех и послал его назад почти одним
и тем  же  движением, и "бейсбольный  мяч" джунглей,  проскочив сквозь  лапы
мартышки, с глухим стуком ударился о мохнатую грудь.
     Раздался взрыв смеха мартышек, и шаловливый самец огорченно потер грудь
одной лапой, а другой -- озадаченно почесал голову.
     -- Поиграй  со  своими  братьями,  --  выкрикнул Тарзан.  -- Сегодня  у
Тарзана нет времени для забав.
     И он прибавил скорость. Голоса Данго и  ее собратьев звучали все громче
и громче  в его ушах, их запах становился все более отвратительным. Находясь
в воздухе, Тарзан сплюнул  от отвращения, но с курса  не свернул. Наконец на
краю  поляны он  глянул  вниз и  увидел  зрелище, весьма необычное для  этих
африканских зарослей.
     На земле  лежал частично изуродованный  аэроплан. Там же, бродя кругами
вокруг  обломков,  обнаружился  источник  ненавистного  Тарзану  запаха   --
полдюжины гиен с высунутыми языками, с  которых капала  слюна. Они двигались
безостановочной мягкой поступью, кружа  вокруг  аэроплана, время от  времени
прыгая на фюзеляж и явно пытаясь добраться до чего-то, находящегося внутри.
     Подавив отвращение,  Тарзан  с  легкостью  соскочил  на землю.  И  хотя
приземлился он очень мягко,  гиены услышали и  резко обернулись. Они сердито
заворчали, затем  отступили назад. Первый импульс гиен всегда отступить,  за
исключением тех случаев, когда они имели дело  с падалью. Затем, увидев, что
Тарзан  один,  гиены  посмелее  осторожно  двинулись  вперед  с  оскаленными
клыками. Между этим человеком и  племенем Данго существовала старая взаимная
вражда.
     Тарзан, казалось, не обращал никакого внимания на гиен. Лук и колчан со
стрелами, а также охотничий  нож в ножнах  оставались  на  своих  местах  --
Тарзан  не схватился  за них. Он  даже не замахнулся в угрозе дротиком. Всем
своим видом он выказывал презрение.  Однако Тарзан  держался начеку. Гиен он
знал с  давних  пор. Трусливая -- да, но,  подстегиваемая  голодом, способна
неожиданно  и  дерзко напасть, пустив  в ход клыки и когти.  Сейчас он нюхом
чуял, что  они  голодны, и, оставаясь внешне презрительным, внутренне же был
собран.
     Осмелев  от  внешнего безразличия Тарзана,  гиены приблизились  к нему.
Затем  самая крупная из  них вдруг бросилась вперед и прыгнула  на  Тарзана,
целясь ему в горло.
     Не  успели  грозные клыки сомкнуться на его горле, как Тарзан  выбросил
вперед бронзовую  руку и схватил зверя  за шею.  Он повернул  тело над своей
головой и  с чудовищной силой швырнул  гиену  в ее же сородичей, повалив при
этом трех зверей на землю. Эти трое тут же вскочили, а первая гиена осталась
лежать неподвижно, и ее сородичи тотчас же  накинулись на  покалеченное тело
своего вожака и принялись его пожирать. Да, Тарзан  из племени обезьян знал,
каким образом лучше всего обращаться с гиенами.
     Пока  те были заняты своей  отвратительной трапезой, Тарзан  обследовал
самолет и  обнаружил, что  тот разбит  не  полностью.  Одно  крыло оказалось
помятым,  шасси  же  сломано  окончательно.  Но  то, что относилось к  этому
сооружению из металла и проводов, не относилось к той плоти и крови, которая
им недавно управляла -- к той плоти и крови, до которой гиены оказались не в
состоянии добраться. В кабине за штурвалом сидел пилот, наклонив вперед тело
и упершись головой в приборную доску. Он был мертв.
     Самолет   принадлежал   итальянским   военно-воздушным  силам.   Тарзан
постарался запомнить  его  номер  и  эмблему.  Затем,  забравшись на крыло и
приблизившись  к  кабине,  открыл  поврежденный  люк и  принялся  пристально
осматривать тело пилота.
     --  Мертв. Один-два дня, -- пробормотал  Тарзан. -- Пулевое отверстие в
горле,  чуть  левее  гортани.  Вот это уже странно.  Я  бы  сказал, что этот
человек был ранен в воздухе, но прожил еще и  сумел посадить самолет. Причем
был не один. Но стреляли не его спутники.
     Для  Тарзана не составило особого труда  определить, что мертвец был не
один.  На земле  возле  самолета  виднелись  человеческие следы,  причем  не
туземцев, так как ноги людей были обуты в цивилизованную обувь. Тарзан также
заметил несколько окурков от сигарет и клочок Целлофановой обертки.
     Заключение же Тарзана о том,  что  пилота застрелили не  его  спутники,
потребовало гораздо  более  тонких  рас-суждений.  С  первого  взгляда  было
очевидно, что это случилось как-то иначе, но если  его застрелили не они, то
кто же? Тем не менее, если бы стреляли его спутники, то выстрел произвели бы
либо сзади, либо справа. Однако пуля угодила в горло левее гортани.
     Тарзан вполголоса выругался на языке джунглей.
     -- Хотя это и кажется невероятным, -- проговорил  он про  себя, -- но в
пилота стреляли в воздухе и не его спутники. Но тогда кто же?
     Он снова осмотрел рану. Покачал головой и нахмурил лоб.
     -- Пуля вошла сверху... Но разве это возможно... разве что... разве что
стреляли с другого самолета. Так и  есть. Точно!  Это могло произойти только
так и не иначе.
     Действительно, загадочная история --  в сердце Африки, вдалеке  от всех
авиалиний. Тарзан попытался истолковать смысл этой загадки подобно тому, как
читал  следы  животных на звериных тропах, и пришел к определенному  выводу,
столь определенному, что спросил сам себя:
     -- Куда делся второй самолет?
     До  слуха Тарзана вновь донеслись  звуки, издаваемые  гиенами --  звуки
разрываемого  мяса,  хруст,  чавканье,  скрежет  зубов  --  и  он сплюнул  с
отвращением. Его так  и подмывало броситься на гиен  с  дротиком  и ножом  и
прикончить их -- сделать еду из самих едоков,  еду  для стервятников.  Но он
лишь пробормотал:
     -- Здесь есть дела и поважнее. Дела, имеющие отношение к людям.  Они --
в первую очередь.
     И  Тарзан продолжил осмотр. Он нашел  одну  перчатку, перчатку с правой
руки.  Подобрал  ее,  вывернул  наружу  и  понюхал  подкладку.   Ноздри  его
затрепетали.  Затем  он  бросил  перчатку, но надолго запомнил то, что узнал
благодаря своему обонянию.
     Тарзан спрыгнул на землю. Вид гиен, занятых своим отвратительным делом,
в сочетании  с мерзкими звуками и  издаваемым  ими запахом привели Тарзана в
бешенство. Из  его широченной груди раздался грозный крик, и он бросился  на
гиен, угрожающе  размахивая  копьем.  Животные бросились  врассыпную. Тарзан
знал, что гиены  вернутся, чтобы  доесть падаль, но,  по  крайней  мере,  он
сможет закончить осмотр без их омерзительного присутствия.
     Тарзан тщательно осмотрел землю.
     -- Их  было двое, --  тихо произнес  он. -- Они  двинулись  в путь  вот
отсюда. -- Тарзан указал рукой вниз, хотя разговаривал  лишь сам с собой. --
И они пошли,  -- Тарзан снова  сделал жест  рукой,  -- в  ту  сторону. Следы
двухдневной давности, но еще достаточно четкие. Пойду по следам.
     На такое  решение  Тарзана  вдохновило  несколько  соображений. Те, кто
свалились  с неба  и сейчас  находились  в джунглях, если они еще живы, были
людьми и,  возможно, нуждались в помощи.  А кроме того,  это  люди  чужие, и
Тарзану нужно было узнать, кто они такие и что делают в его владениях.
     И Тарзан двинулся в путь без дальнейших рассуждений.
     На тропе,  по которой шел Тарзан, показался Тантор-слон, который  издал
приветственный трубный клич и приготовился хоботом поднять Тарзана к себе на
спину,  но  у  Тарзана не было времени для подобной  роскоши. По следу лучше
идти, находясь близко к земле, и он крикнул:
     -- Возвращайся к своему стаду, Тантор!
     Но чтобы слон не обиделся, Тарзан прыгнул  ему на спину, быстро почесал
Тантора за ушами, соскочил вниз и зашагал  дальше по следам. Удовлетворенный
Тантор с высоко поднятым хоботом грузно затопал обратно к своему стаду.
     В  следующий  раз  Тарзана  задержал   Уша-ветер.  Чуть  изменив   свое
направление, Уша донес  до ноздрей Тарзана совершенно новый  запах -- запах,
которого уж никак нельзя  было  ожидать в девственных  африканских джунглях.
Тарзан  моментально свернул  со  следа  и  двинулся  навстречу этому  новому
сигналу.
     Запах  становился  все  сильнее  и  сильнее,  пока  Тарзан  наконец  не
определил безо всяких колебаний запах бензина.
     Снова   загадка.   Бензин   предполагал    присутствие   человека,   но
человеческого  запаха в  воздухе Тарзан не  учуял.  И все  же запах  бензина
служил  как бы косвенным доказательством того, что он  оказался прав в своем
предположении, а именно: о наличии второго самолета.
     Предположение  вскоре  подтвердилось находкой  Тарзана. На земле лежала
груда  обломков  того,  что  некогда  было  изготовленной человеком  птицей,
аппаратом, летящим на крыльях над воздушными просторами Африки.
     Теперь он был сломан и искорежен -- мрачное свидетельство трагедии.
     Здесь, как  понял Тарзан, крылась другая часть головоломки. Это был тот
самый  второй  самолет,  в  котором  находился  человек,  выпустивший  пулю,
поразившую  горло того,  другого человека и  убившую его. Хвост самолета был
искромсан  пулеметным огнем. Да,  совершенно очевидно, в  воздухе  произошла
схватка, схватка неравная, ибо,  судя по  всему, человек  во втором самолете
был вооружен одним лишь револьвером.
     Неравная  или  нет, однако  человеку номер два удалось  избежать участи
человека  номер  один.  Гляди,  вот  помятая  трава. Номер  два  вернулся  к
самолету, потом ушел.
     Тарзан двинулся по следам и вскоре наткнулся на спутанную массу веревок
и шелка.
     -- Парашют, -- произнес он. -- Номер два выбросился с парашютом.
     Мысли Тарзана заработали. В глазах появилось отсутствующее выражение --
Тарзан попытался восстановить картину вероятных событий.
     -- Первый самолет  напал на второй. Это очевидно, так как у первого был
пулемет, а у второго  -- нет. У  пилота  второго самолета был револьвер.  Из
него  он застрелил пилота номер один,  который совершил вынужденную посадку,
затем  умер  и  был  брошен  двумя  спутниками.  Второй  самолет,   прошитый
пулеметной  очередью,  рухнул  вниз.  Его  пилот  выбросился с  парашютом  и
приземлился  здесь, в нескольких милях от  первого. Таким образом,  в  общей
сложности  на  два упавших  самолета  приходилось  трое живых людей, которые
отправились дальше. Живы ли они еще?
     --  Но почему все это  произошло?  -- спрашивал себя Тарзан. Но на этот
вопрос он ответить  не  мог. Он представлял себе,  что произошло, но  не мог
представить почему.
     А  джунгли, он знал, скорее всего запрут ответ на замок смерти. Джунгли
суровы к  пришельцам, не знакомым с их законами. У  тех троих, выброшенных в
джунгли, было мало шансов выжить, если они уже не погибли.
     Тарзан покачал головой. Подобный исход не удовлетворил его.  В его душе
шевельнулись  гуманные чувства. Второй самолет  был английским,  его  пилот,
вероятно, тоже был англичанином, а двое других, наверное,  были итальянцами.
В венах Тарзана текла английская кровь.
     Для Тарзана  жизнь человека  представлялась не более ценной, чем  жизнь
антилопы. Тарзан пришел бы на выручку антилопе, если та оказалась бы в беде,
и  помог  бы человеку в беде, если тот того заслуживал. С той лишь разницей,
что антилопа  в беде всегда заслуживала  помощи, а человек не всегда. Сейчас
же  Тарзану  не  дано  было  знать,  чего  заслуживали  эти  люди,  особенно
англичанин.
     --  Англичанин, --  произнес он  про себя. -- Начну  с  тебя.  Остается
надеяться, что  я  найду тебя  раньше,  чем  это сделают  львы  или воины из
племени Буйрае.
     Итак, Тарзан двинулся по  следам человека,  которого он не знал. Тарзан
двинулся по следам лейтенанта Сесила Джайлз-Бертона.
     II
     НИТЬ СУДЬБЫ
     Судьба --  это нить, которая соединяет  одно событие с другим и  одного
человека  с  другим.  Нить, которой  было  суждено протянуться к  Тарзану  в
джунгли  Африки, началась в лаборатории Хораса  Брауна в  Чикаго. От Тарзана
она потянулась  назад к лейтенанту Бертону,  от  Бертона  -- к  человеку  по
фамилии  Зубанев в Лондоне, от Зубанева к Джозефу Кэмпбеллу,  известному под
кличкой "Джо-дворняга",  от Кэмпбелла  --  к  Мэри Грэм,  которая  сболтнула
лишнее,  и наконец от  Мэри  Грэм к  Хорасу Брауну, у  которого она  служила
секретаршей.
     Это  длинная  нить,  и  на  всем протяжении  от  Чикаго  до  Африки она
запачкана кровью, а в перспективе крови еще прибавится.
     Хорас Браун был американским изобретателем. У  него служила секретаршей
Мэри  Грэм,  которой  он  доверял  и  которая сболтнула лишнее.  Хорас Браун
изобрел  некий прибор, имевший чрезвычайное военное значение.  Мэри знала об
этом,  и  Мэри  отправилась  на вечеринку. Именно  на  этой  вечеринке  Мэри
сболтнула лишнее.
     Она не имела никакого дурного умысла, но, увы, Мэри не была хорошенькой
и  обычно   пыталась   компенсировать  свою  непривлекательность  остроумной
беседой. На сей раз, весьма некстати, она выбрала  объектом своего остроумия
человека,  от  которого  ей  следовало  бы  держаться  подальше, --  Джозефа
Кэмпбелла, он же Джо-Дворняга.
     В  глазах Мэри  мужчина -- это  мужчина, и хотя  Кэмпбелл  не отличался
привлекательной внешностью, ей польстил интерес, который он к ней проявил. И
она  ошибочно приняла его интерес к тому, что она  говорит, за интерес к ней
самой.
     Хорас   Браун  изобрел  электрический  прибор   для  разрушения  систем
зажигания любого двигателя внутреннего  сгорания с расстояния до  трех тысяч
футов.
     -- Вы, конечно, сами понимаете, какое значение это может иметь в случае
войны, -- оживленно сказала Мэри, жестикулируя левой рукой не столько, чтобы
подчеркнуть важность  сообщения,  сколько продемонстрировать  отсутствие  на
своих ловких пальцах машинистки обручального кольца.
     --  Ни  танки,  ни иная  моторизованная техника  противника  не  смогут
подойти  ближе тысячи  ярдов. Штурмовики  рухнут на землю, не  успев нанести
какие-либо  серьезные  повреждения   на  аэродромах.   Оборудованные   этими
приборами бомбардировщики окажутся неуязвимыми для атак истребителей...
     Мэри  продолжала  болтать,  не  подозревая  о существовании  лейтенанта
Сесила Джайлз-Бертона, не подозревая о существовании Зубанева, не подозревая
о существовании  Тарзана из племени обезьян,  не  подозревая о существовании
всех тех людей  в отдаленных местах, на чьи жизни  она неосознанно повлияла.
Все ее мысли были сосредоточены на том,  что появился  мужчина, проявивший к
ней интерес.
     Джозеф  Кэмпбелл глядел на нее  с восхищением -- восхищением, вызванным
полученными сведениями, которое  она неправильно истолковала как  восхищение
ею самой. Он слушал в оба уха, запоминая каждую деталь, и  уже строил планы.
Для него появились  шансы сорвать крупный куш, потрясающие шансы, но пока он
еще не решил, каким именно образом это сделать.
     -- Я бы хотел взглянуть на эту штуковину, -- небрежно бросил он.
     --  Нельзя,  -- сказала Мэри.  -- Пока никому  не  дано ее увидеть.  Ее
разобрали на части  из соображений предосторожности,  чтобы ее  не украли. У
м-ра Брауна сохранились только чертежи в одном экземпляре.
     -- Все равно, мне хотелось бы поговорить с ним, -- настаивал Кэмпбелл и
добавил с многозначительным видом: -- Это даст нам возможность чаще видеться
друг с другом. Может, я даже смогу финансировать м-ра Брауна.
     Мэри с сожалением покачала головой. -- Боюсь, что и это невозможно. М-р
Браун вылетел в Лондон  для переговоров с  британским правительством. Видите
ли, согласно его планам, этим изобретением могут воспользоваться только наши
две страны...
     Таким вот образом Мэри Грэм невинно потянула за кровавую нить судьбы.
     Расставаясь вечером с Мэри Грэм, Джозеф Кэмпбелл обещал позвонить ей на
следующий день. Больше она его не видела. Джозеф Кэмпбелл исчез из ее  жизни
так же, как сама Мэри Грэм исчезнет сейчас из этого повествования...
     Неделей  позже  на  другом берегу  Атлантики Хорас  Браун,  заключивший
выгодную  сделку  с британским  правительством,  приступил к  сборке  своего
прибора  в   небольшой  механической  мастерской  в  Лондоне.  А   поскольку
предполагалось,  что никто,  кроме него  самого и властей, не знает, чем  он
занимается, то и не было принято никаких особых мер предосторожности для его
охраны. В течение  дня ему помогали два надежных механика. Вечером он уносил
чертежи домой, в маленький пансионат, где снимал комнату, поскольку это было
близко от работы.
     Николай   Зубанев,  русский   эмигрант-изгнанник,  проживал  в  том  же
пансионате. Это был загадочный маленький  человек, безобидный на вид. Однако
правительство, очевидно, не считало его безобидным,  так  как установило  за
ним постоянное наблюдение,  о чем Зубанев не догадывался. Как не догадывался
и  другой  постоялец,  недавно  прибывший  из Америки, который подружился  с
Зубаневым. Тем не  менее,  несмотря на бдительность  правительства,  однажды
утром  Хорас Браун был найден  мертвым. Чертежи исчезли.  Исчезли также  м-р
Зубанев и его новый друг, Кэмпбелл.
     Правительство обратилось к своим  многочисленным источникам информации.
Спустя неделю  след Кэмпбелла и  Зубанева обнаружился в  Риме, Италия. Смысл
был  очевиден:  они  отправились  туда,  чтобы  продать  украденные  чертежи
итальянскому   правительству.   Британские   агенты   в  Риме   засуетились.
Одновременно  из  Кройдона  на  скоростном  самолете  в итальянскую  столицу
вылетел  лейтенант Сесил  Дажйлз-Бертон.  Газеты сообщили,  что он совершает
полет в Кейптаун, Африка.
     В Италии был только один человек, к которому Кэмпбелл  и Зубанев хотели
обратиться  со  своим  предложением, но  добиться  с  ним встречи  оказалось
нелегко. Зубанев, не доверявший  никому, придумал способ спрятать чертежи на
тот  случай,  если  итальянские  власти решат  силой завладеть  бумагами. Он
спрятал их в двойном дне саквояжа и оставил в гостиничном номере.
     Встреча  оказалась  удачной.  Хозяин чрезвычайно  заинтересовался. Была
достигнута договоренность о цене. Они оба будут обеспечены на всю жизнь  при
условии,  разумеется,  если  экспериментальный  прибор,   изготовленный   по
чертежам, окажется способным выполнять то, для чего он был задуман.
     В гостиницу Кэмпбелл и  Зубанев  вернулись окрыленные удачей. Но  когда
они  открыли  дверь в номер  Зубанева, их воодушевление улетучилось  уже  на
самом пороге. Кто-то побывал здесь  в их отсутствие, перерыл все вещи, забыв
убрать  за  собой.  Зубанев бросился к  саквояжу  с  двойным  дном.  Саквояж
оказался на месте, двойное дно тоже, но чертежи исчезли!
     В отчаянии они  позвонили Хозяину, и немедленно все пришло  в движение.
Были изданы приказы  обыскивать каждого, покидающего Рим, и  повторять обыск
на всех  пограничных  пунктах. Но какой-то аэропорт  сообщил, что  лейтенант
Сесил Джайлз-Бертон, англичанин, вылетел за 25 минут до получения приказа об
обыске, предположительно в Кейптаун.
     Быстро проведенное расследование выявило далее тот факт, что означенный
авиатор останавливался в одной  гостинице с  Кэмпбеллом и Зубаневым и что он
покинул свой номер за каких-нибудь  полчаса до их  возвращения и обнаружения
пропажи.
     Не прошло и часа, как Кэмпбелл и Зубанев вылетели на скоростном военном
истребителе, пилотируемом лейтенантом Торлини.
     III
     СЛОМАННЫЕ КРЫЛЬЯ
     Лейтенант  Сесил Джайлз-Бертон летел на юг, в сторону побережья Африки.
Внизу катились голубые воды Средиземного моря. До  сих пор  задуманное  дело
продвигалось  с  необыкновенным успехом, и  сейчас можно  было  бы  спокойно
повернуть  на  запад и двинуться назад  в  Лондон. Но  у лейтенанта  имелись
причины поступить иначе.
     Он получил приказ лететь на юг, в Бангали, где его отец был резидентом.
Похищенные чертежи следовало передать отцу,  а самому  направиться дальше  в
Кейптаун, словно  он  и  в  самом  деле  совершал  спортивный  перелет,  как
сообщалось в газетах.
     Смысл  заключался  в  том,  что  британское правительство  благоразумно
решило не  давать  дружественной  стране  повода заподозрить  его  агентов в
похищении  чертежей из-под  носа  Хозяина, хотя первоначально  чертежи  были
выкрадены из  Англии. А поскольку отец лейтенанта Бертона являлся резидентом
в Бангали,  выбор для выполнения этой операции пал  на лейтенанта. Что может
выглядеть  более  естественным,  чем  желание  сына  повидаться  с  отцом  и
остановиться по пути в  Кейптаун? К  тому же в официальных правительственных
бумагах  была  зафиксирована  его  просьба  на  такую остановку,  и  ее  при
необходимости можно предъявить.
     Хотя в  Бангали и был  запасной  аэропорт, но находился он в стороне от
маршрутов  основных   авиалиний,  и   возникал  вопрос,   сможет  ли  Бертон
заправиться там горючим, поэтому он решил приземлиться в Тунисе  и заполнить
баки.
     Пока  он  заправлялся  в  тунисском  аэропорту,   вокруг  его  самолета
собралась    небольшая    толпа   любопытствующих.    После    быстрого    и
доброжелательного  прохождения  формальностей  во  французском аэропорту  он
остался поболтать с двумя служащими, как тут к нему подошел местный житель.
     --  Итальянцы,  --  произнес  он  на  безупречном английском, --  могут
обогнать вас по пути в Кейптаун, если вы слишком долго здесь задержитесь.
     --  О! --  воскликнул  один из французов. -- Соревнование.  Я  не  знал
этого.
     Бертон лихорадочно соображал. Его преследуют! Итальянское правительство
также постаралось создать впечатление, что это лишь спортивные состязания.
     -- По правде говоря, это не официальные гонки, -- рассмеялся Бертон. --
Всего лишь  личное пари  кое  с  кем из итальянских приятелей. Если  не хочу
проиграть, пора уматывать.
     Через  пять  минут он  снова  был в  воздухе  и  летел на  юг на полной
скорости,  испытывая чувство  благодарности за  находчивость и  заботливость
своих сотрудников в Риме и сообразительность их агента, "местного" в Тунисе.
     В Тунисе Бертон потерял полчаса, но уже темнело, и, если преследователи
в ближайшее время  не  обнаружат его,  Бертон надеялся оторваться от  них  в
течение  ночи. Он летел прямым курсом  на Бангали, иначе  говоря,  восточнее
авиалинии  на Кейптаун и  западнее регулярной  авиалинии  Каир -- мыс Доброй
Надежды, -- маршрут, который, по предположениям преследователей,  он  скорее
всего должен был выбрать из-за его безопасности.
     Время  от  времени  он  оглядывался назад и  наконец в последних  лучах
заходящего  солнца  увидел  далеко позади серебристое  мерцание,  излучаемое
нижней поверхностью крыльев аэроплана.
     Всю ночь  этот самолет преследовал его, ориентируясь на язычки пламени,
вырывающиеся из патрубков работающих моторов его машины.
     Самолет этот был скоростной и упрямо висел у него на хвосте.

     Лейтенант пытался понять замысел противника.  Он знал, что сам он им не
нужен, им нужны бумаги, которые он вез  с собой.  Если ему удастся добраться
до Бангали, чертежи  окажутся в безопасности,  ибо  там лейтенант будет  под
надежной защитой.
     Но   этому  не   суждено   было  сбыться.   Когда   забрезжил  рассвет,
самолет-преследователь нагнал его и пошел рядом,  едва  не  задевая кончиком
своего  крыла.  Лейтенант увидел,  что это итальянский  военный истребитель,
пилотируемый  итальянским  офицером.  Двоих  пассажиров  он  не  узнал, хотя
предполагал, что это Кэмпбелл и Зубанев, которых он никогда не видел.
     Внизу  простиралось  открытое  пространство, и  офицер-итальянец жестом
приказал ему приземлиться. До  Бангали оставалось не  более пятидесяти миль.
Когда лейтенант отрицательно  покачал головой,  те  направили на  него ствол
пулемета. Англичанин  сделал вираж и спикировал, затем  снова сделал вираж и
оказался под хвостом самолета противника.
     Единственным оружием  лейтенанта  был  табельный пистолет.  Он выхватил
пистолет  и стал стрелять в фюзеляж, надеясь перебить что-нибудь из  системы
управления.  Истребитель сделал вираж  и ушел  в сторону, а  лейтенант резко
взмыл вверх.
     Теперь  они  догоняли сзади  и  догоняли  быстро. Лейтенант обернулся и
выстрелил в них четыре раза. Раздавшаяся в ответ пулеметная очередь оторвала
часть оперения и стабилизатор. Лишившись управления, самолет вошел в штопор.
Лейтенант пытался сделать все, что  мог, но безуспешно. Выключив  двигатель,
он выпрыгнул с парашютом и стал плавно спускаться вниз.
     Паря  в  воздухе, он  наблюдал за  самолетом противника. Тот  вел  себя
странно,  и лейтенанту показалось, что либо он ранил  пилота, либо  повредил
систему  управления.  В последний раз  он увидел самолет, когда тот исчез за
лесом в нескольких милях к югу.
     Итак,   оба  самолета  рухнули  на  землю  в   разных  местах,  где  их
впоследствии  обнаружил  Тарзан  из   племени  обезьян,  озадаченный  своими
находками.
     Бертон  поспешно вскочил  на ноги и отстегнул парашют. Он  огляделся по
сторонам.  Вокруг  ни  единой живой  души. Он  оказался  посреди африканских
дебрей, имея  лишь туманное представление о  расстоянии до  Бангали, который
находился, как ему думалось, в юго-восточном направлении.
     В  нескольких  стах   ярдах  от  лейтенанта  лежал   самолет  --  груда
искореженных обломков. Он был рад, что  выключил двигатель  и что  машина не
сгорела, так как в кабине оставались запасные патроны и небольшой запас еды.
Он  понял,  что попал  в  чертовски  затруднительное  положение,  однако  не
предполагал, что положение гораздо хуже, чем он себе это представляет.
     Хорошо  хоть,  что  чертежи, из-за  которых  он  рисковал жизнью,  были
надежно  спрятаны  во  внутреннем  кармане  рубашки.  Он  ощупал  их,  чтобы
убедиться, что  они  не  потерялись. Удовлетворенный, он  пошел  к разбитому
самолету за патронами и едой.
     Не  мешкая,  он сразу  же двинулся  в  том  направлении, где,  как  ему
казалось,  находился  Бангали,  ибо соображал,  что  если его преследователи
приземлились благополучно, то они отправятся  на его поиски. Если до Бангали
всего  пятьдесят миль,  как он  думал, и  идти  следует  в том  направлении,
которое он для себя определил, то, вполне вероятно, он дойдет туда на третьи
сутки. Бертон молил  Бога, чтобы в  этой местности не водились львы и  чтобы
туземцы, если уж суждено с ними встретиться, оказались дружелюбными.
     Но он оказался в  местности, где водились львы, а  туземцы в этих краях
не были дружелюбны. Бангали же находился в трехстах милях.
     IV
     ЗОВ В ДЖУНГЛЯХ
     Прошло два дня, прежде чем нить,  которая потянулась от Хораса Брауна в
Чикаго и  уже успела частично обагриться кровью  Хораса  Брауна, устремилась
дальше в  Африку и обвилась  вокруг Тарзана, ненавидящего гиен.  Третий день
Тарзан  из  племени  обезьян  шел  по  остывшему  следу  англичанина  Сесила
Джайлз-Бертона. И тут судьба выкинула странное коленце.
     Сесил Джайлз-Бертон,  никогда ранее не бывавший в  Африке, прошел через
страну свирепых  буйрае  целым и  невредимым, а  Тарзан из  племени обезьян,
родившийся и выросший на этой земле, знающий ее как свои пять пальцев, попал
в засаду, был ранен и схвачен!
     Случилось это  следующим  образом.  Когда Тарзан приближался  к  лесной
чаще,  ветер дул со  спины, и  поэтому его  чувствительные  ноздри не  могли
уловить запахов живых существ, находящихся впереди. Таким образом, он не мог
знать, что по лесу навстречу ему движутся  несколько десятков воинов буйрае.
Воины охотились  и потому шли бесшумно, вот отчего  Тарзан  не услышал  и не
почуял их приближения.
     Неожиданно  слева  от Тарзана из леса выскочил лев.  Из  раны  на  боку
животного  текла  кровь. Разъяренный  лев  пробежал мимо  Тарзана, но  через
несколько ярдов резко развернулся и бросился прямо на него.
     Сохраняя полнейшее спокойствие, Тарзан поднял короткий тяжелый дротик и
приготовился к поединку. Случилось так, что Тарзан оказался к лесу спиной...
     В тот же миг из чаши прямо на Тарзана вышли буйрае...
     Удивление  их  было  велико, однако  оно  не  помешало им  действовать.
Чеманго, сын вождя  по имени  Мпингу,  узнал  в  белом  человеке  Тарзана --
Тарзана,  который  когда-то  отнял  у деревни  пленницу, которую  собирались
подвергнуть  мучительным пыткам  и принести в  жертву, -- Тарзана, который к
тому же сделал Чеманго всеобщим посмешищем.
     Чеманго не стал тратить времени даром. Он метнул копье, и белый человек
рухнул на землю с вибрирующим в спине древком. Остальные воины решили добить
льва и набросились на него с громкими криками, выставив перед собой огромные
щиты.
     Зверь обрушился на ближайшего к нему  воина, налетев на щит и опрокинув
человека на землю, где тот прикрывался спасительным щитом, пока его товарищи
окружали льва и бросали в него свои копья.
     Лев  снова  бросился  в  атаку,  и   снова   на  земле  оказался  воин,
загородившийся щитом, но  на сей раз дротик пронзил дикое сердце, и сражение
закончилось.
     В деревне вождя Мпингу возращение воинов, прибывших с белым пленником и
тушей  льва,  было встречено всеобщим ликованием.  Однако  ликование заметно
остыло, когда люди с опаской обнаружили, что их пленником является тот самый
грозный Тарзан.
     Часть  людей, подстрекаемые знахарем, потребовали немедленно прикончить
пленника, чтобы тот не смог  проявить свои магические способности и  навлечь
на них беду. Другие же советовали освободить его, утверждая, что дух убитого
Тарзана может причинить им несравненно больше вреда, чем живой Тарзан.
     Разрываемый  двумя  противоположными  идеями,  Мпингу  решил  пойти  на
компромисс. Он велел надежно связать  пленника, приставить  к  нему охрану и
подлечить раны.  Если  к  тому  времени,  когда  пленник поправится,  ничего
неблагоприятного не произойдет,  то они поступят с ним так же, как с другими
пленниками, и тогда начнутся ритуальные танцы и общая трапеза!
     Кровотечение  у  Тарзана прекратилось. Полученная им рана оказалась  бы
смертельной  для обыкновенного человека, но Тарзан был  не  обыкновенным. Он
уже обдумывал план побега.
     Веревки с силой  врезались в его тело, и охрана внимательно следила  за
тем,  чтобы путы  не ослабели. Каждый  вечер они заново  связывали  Тарзана,
удивляясь той могучей силе, благодаря  которой  человеку удавалось  ослабить
натяжение   пут   по   крайней  мере  настолько,   сколько  требовалось  для
восстановления нормального кровообращения.
     Эта  ежевечерняя процедура стала серьезной проблемой для Тарзана. Более
того, она оскорбляла его чувство собственного достоинства.
     -- Человек, не способный пошевелить руками, -- размышлял он, --  только
наполовину человек. Человек, не способный двигать руками и ногами, вообще не
человек. Он ребенок, которого нужно кормить из рук, как буйрае кормят меня.
     И  сердце  Тарзана  бешено  заколотилось от  испытываемого  им  чувства
унижения,  унижения, троекратно возросшего  от того,  что его  кормят  такие
выродки, как дикари  из  племени буйрае. Однако что толку  в том, что сердце
Тарзана  бешено  колотилось,  если  его запястья и щиколотки  были  намертво
связаны, а он лишен возможности освободиться от пут?
     Душа Тарзана кипела от ярости, но рассудок оставался холодным.
     -- Они кормят меня, чтобы  я  растолстел, -- говорил ему рассудок. -- У
человека  из сплошных мускулов мясо слишком жесткое.  Поэтому они стараются,
чтобы я нарастил слой сочного жира. Разве это достойный конец для Тарзана --
закончить свое существование в желудках буйрае? Нет, это не  достойный конец
для  Тарзана  --  и  такого конца  не  будет! Тарзан  непременно  что-нибудь
придумает.
     И Тарзан  принялся  перебирать  в  уме  различные варианты, отвергая по
очереди  один  за  другим.  Но  все  его  пять органов чувств, более  высоко
развитые, чем у любого другого человека, работали с обычной остротой.
     В сложившейся ситуации три из его органов чувств мало чем могли помочь.
Он мог видеть, но какая от этого польза, если вокруг  были лишь стены убогой
хижины? Какой  смысл  в осязании, если ноги  и руки скованы  путами?  К чему
вкусовые ощущения,  если ему  приходилось  есть  пищу буйрае,  а  не добытую
своими могучими руками? Пищу буйрае,  которую  ему  давали  с  тем расчетом,
чтобы мускулы покрылись слоем  жира, который таял бы во ртах у этих ублюдков
и заставлял бы их причмокивать от удовольствия...
     Нет, оставались только два чувства -- слух и обоняние, от которых могла
еще  быть какая-то польза.  А  сверх  того -- наивысшее  необъяснимое шестое
чувство, которым Тарзан обладал до степени, не доступной другим людям.
     Итак, проходили дни и ночи, а Тарзан  все думал  и думал, думал,  когда
просыпался и даже во сне. Он был более,  чем когда-либо, восприимчив ко всем
звукам  и  запахам, но,  что  наиболее  важно,  его  шестое чувство  целиком
обратилось к джунглям и любому посланию, которое те могли донести до него.
     Посланий  было много, однако Тарзан  дожидался такого, которое принесло
бы ему надежду. Он слышал Шиту-леопарда.  Но  надежды на него  не  было.  Он
вновь  услышал  Данго  и  с привычным отвращением учуял запах  этого  зверя.
Издалека  донесся  голодный  рык льва Нумы. Острый слух Тарзана зафиксировал
его, но звук этот был лишен смысла, разве что у Тарзана мелькнула мысль, что
благороднее быть съеденным львом, нежели буйрае.
     И  вот  Тарзан -- или, вернее, шестое чувство  Тарзана -- получил новое
известие. В его глазах появился слабый блеск удивления, ноздри расширились.
     Вскоре после этого Тарзан стал осторожно раскачиваться взад-вперед, и с
его  губ стали слетать негромкие монотонно-напевные звуки. Стоявший у  входа
стражник  заглянул внутрь, увидел осторожное раскачивание Тарзана и спросил:
-- Что ты делаешь?
     Тарзан  прервал  свои движения  и  монотонный  речитатив  только  чтобы
сказать: "Молюсь". Затем продолжил начатое.
     Стражник   сообщил   от   увиденном   Мпингу.   Мпингу  буркнул   нечто
нечленораздельное  и  сказал,  что боги буйрае более могущественны, чем боги
Тарзана.
     -- Пусть себе молится, -- произнес Мпингу.  -- Это его не спасет. Скоро
наши зубы и языки узнают его вкус.
     Стражник  вернулся к хижине  и продолжал нести караул. Тарзан продолжал
раскачиваться и произносить монотонные звуки, только теперь уже чуть громче.
Он  ожидал,  что  стражник велит ему  прекратить, но тот ничего не сказал, и
Тарзан понял, что его план срабатывает.
     Известие продолжало  доходить до него, но теперь это  было уже  больше,
чем известие, полученное его шестым чувством. Известие дошло  теперь до  его
ноздрей -- несомненно!
     Однако Тарзан действовал осторожно. Он посылал сигнал и  очень медленно
увеличивал  громкость с тем,  чтобы  у  буйрае оставалась иллюзия,  будто он
молится. Производимые им звуки незаметно усиливались с каждой минутой.
     Настал миг, когда буйрае поняли, что голос Тарзана слишком  громок,  но
они  предположили,  что  Тарзану просто  не  удается  заставить  своих богов
услышать  его. И  тут  до  них донесся знаменитый клич Тарзана, от  которого
буйрае  едва  не  лопнули  барабанные  перепонки. Это был словно гром, когда
небеса черны и сердиты.
     Внезапно все стихло...
     В дебрях  джунглей слон Тантор поднял голову навстречу ночному ветерку,
и  кончик  его  хобота  судорожно  задергался.  Его  уши   зашевелились.  Он
повернулся  вполоборота,  чтобы  полностью  уловить  информацию,   доносимую
ветром, еще раз принюхался -- и тогда он затрубил.
     Он трубил, созывая свое стадо. Подошли другие слоны, встали рядом с ним
напротив  ветра, прислушались и  услышали то,  что  слышал он.  Стадо отошло
далеко  от своего обычного пастбища, послушно следуя за своим  вожаком,  ибо
последние  несколько  дней  вожак вел  себя очень беспокойно, словно чего-то
искал, и животные боялись ослушаться его.
     Теперь они поняли, что вызывало его беспокойство и что его притягивало,
и сейчас  они также сотрясали  воздух своими трубными кличами,  в нетерпении
топтали землю, ожидая сигнала своего вожака выступить в путь.
     Тантор издал долгожданный сигнал, и стадо двинулось вперед!
     Они шли  быстро, стремительно, решительно -- прямо к цели. Они шли,  не
сворачивая  с  прямого  пути, разве  что  огибая  огромные деревья.  Молодые
деревца  ломались,  словно  тростник.  Огромное  стадо  целеустремленно  шло
напрямик на деревню буйрае.
     Тарзан  из   своего   загона  для   пленников  первым  услышал   грохот
надвигающегося  стада. Глаза его  вспыхнули огнем, губы  сложились в улыбку.
Его "молитвы" были услышаны!  Освобождение близилось -- быстрее, быстрее  --
ближе, ближе!
     Снаружи послышались  крики  паники. Тарзан услышал  треск расщепляемого
дерева -- слоны наткнулись  на деревенский  частокол. Трах! Частокол рухнул.
Слоны вошли во внутреннюю территорию!
     --  Тантор! Тантор!  --  зычно  позвал  Тарзан.  -- Тантор!  Тантор! --
закричал он во весь голос. -- Иди ко мне!
     Но Тантору не требовалось словесного приглашения явиться к Тарзану. Ему
хватало  одного лишь запаха  его друга --  человека, а голос  Тарзана просто
подтверждал знание Тантора о его присутствии там.
     Тарзан услышал, как Тантор обрушил хобот  на хижину.  Соломенная  крыша
оказалась сметенной. Взглянув  вверх, Тарзан увидел огромную тушу Тантора, а
еще  выше над ним -- ночные звезды. В следующий  миг Тантор опустил  хобот в
хижину, обхватил им Тарзана, поднял его в воздух и усадил к себе на спину.
     Тантор  поднял  свой  хобот  и  застыл  в ожидании. Теперь Тарзан, а не
Тантор стал вожаком стада.
     И  Тарзан издал свой  знаменитый  клич, послуживший сигналом к  отходу.
Деревня лежала в руинах, не осталось ни одной целой хижины, а буйрае в ужасе
попрятались в кустах. Торжествуя победу, стадо покинуло деревню.
     Забрезжил  рассвет. Тантор  и  его  слоны свое  дело  сделали.  Настала
очередь мартышек, которые освободили Тарзана от пут и запрыгали вокруг него,
вереща от радости встречи. Тарзан почесал  Тантора за ушами, и Тантор понял,
что его благодарят.
     Затем, простившись со  своими друзьями по джунглям, Тарзан запрыгнул на
дерево и скрылся из виду.
     Тарзан решил, что сейчас нет смысла идти по следу английского авиатора.
Скорее всего,  бедняга  уже умер  либо от голода, либо  от  клыков  и когтей
одного  из  огромных  хищников.  Нет,  теперь  путь  Тарзана лежал в  другом
направлении, а именно -- в Бангали.
     В  течение  нескольких  ночей,  находясь в  плену,  он  слышал  местные
африканские тамтамы, передававшие сообщение  от резидента в  Бангали для его
друга  Тарзана из племени обезьян,  в  котором он  просил Тарзана прибыть  в
Бангали.
     V
     САФАРИ
     То,  что  лейтенант  Сесил  Джайлз-Бертон  уцелел  в  своих  бесцельных
странствиях  по  джунглям, явилось  одним  из  тех  чудес,  которые  изредка
случаются  в Африке.  Черный  континент,  враждебный по отношению к чужакам,
пощадил  этого человека. И участок нити судьбы, которая  косвенно  связывала
его с болтливой девицей в далеком Чикаго, еще не успел обагриться кровью.
     Бертон дважды сталкивался  со  львами. На удачу всякий  раз  поблизости
оказывалось  дерево, и  он залезал  наверх. Один  из этих львов был  страшно
голоден и вышел  на охоту. Зверь в течение  целого дня  продержал Бертона на
дереве. Лейтенант думал, что умрет от жажды.
     Но в  конце  концов терпение  изголодавшегося  льва  истощилось,  и  он
отправился на поиски более легкой добычи.
     Из-за второго льва Бертон волновался напрасно. Зверь набил свой желудок
и  не обратил  бы внимания даже на жирную  зебру, свое любимое лакомство. Но
Бертон, в  отличие от Тарзана, не умел различать разницу  между  голодным  и
сытым львом.  Подобно большинству людей, не знакомых  с  жизнью джунглей, он
был убежден, что все  львы --  людоеды  и истребляют  всякое живое существо,
попадающееся им на глаза.
     Основной проблемой Бертона было добывание пропитания. Он быстро терял в
весе.  Он ел  разные  странные  вещи,  вроде саранчи, и  вскоре  понял,  что
голодный человек станет есть все.
     Быстро проходили  дни, а  он  все еще  искал  Бангали,  однако искал  в
неверном направлении.
     Одежда его истрепалась, висела лохмотьями. Волосы и борода отросли.  Но
отвага осталась, Худой, как щепка, он продолжал надеяться.
     Однажды  утром он  сидел  на  склоне  холма, глядя  вниз  на  маленькую
равнину. За  время вынужденного пребывания в джунглях слух его обострился, и
теперь он неожиданно  услышал  звуки,  идущие  с  верхнего  края  долины. Он
повернул голову и увидел... людей.
     Люди! Живые существа! Первые, которых он увидел  за все эти долгие дни!
Сердце лейтенанта бешено заколотилось, готовое выскочить из исхудалой груди.
Первым  его порывом было  вскочить  и  побежать  к  ним с  громкими  криками
радости.  Но  он  тут  же сдержался. Африка приучила  его  к бдительности. И
вместо того, чтобы броситься вниз, он  спрятался в кустах и стал  наблюдать.
Опрометчивого шага он не сделает.
     Люди шли длинной вереницей.  Когда  они подошли поближе,  он  увидел на
некоторых  из  них  солнцезащитные  шлемы.  Основная  же  масса  была  одета
минимально. Он  отметил про  себя, что те, на ком  было меньше всего одежды,
тащили на себе самые тяжелые грузы.
     Лейтенант догадался,  что перед ним  участники сафари -- белые и черные
люди.
     Больше он не колебался и ринулся вниз к ним навстречу.
     Колонну возглавляли местный проводник и группа белых.  Среди белых были
две женщины. За ними следовала длинная вереница носильщиков и аскари.
     -- Хелло! Хелло! -- выкрикнул Бертон прерывающимся голосом. На глазах у
него навертывались слезы, дыхание перехватило, и он шаткой походкой двинулся
к ним с распростертыми руками.
     Сафари  остановилось,   дожидаясь  его  приближения.   Ответных  криков
приветствия  не  последовало. Бертон  замедлил шаг. К нему отчасти вернулась
обычная   английская  сдержанность.   Ему  показалось  странным   отсутствие
приветливости с их стороны.
     -- Какой ужас! -- вскричала одна из  женщин, совсем молоденькая, увидев
его потрепанный вид. Но возглас  этот  был продиктован  не столько жалостью,
сколько  невежливой  несдержанностью  при  виде его  внешности, напоминающей
огородное пугало.
     Лейтенант  Бертон  напрягся,  и  его  потрескавшиеся  губы  искривились
улыбкой,  в  которой  читалась  горечь.  Разве  так  встречают  соплеменники
человека,  попавшего в  беду?  Глядя на девушку,  лейтенант Бертон  негромко
произнес:
     -- Мне жаль, леди Барбара, что ваше изумление, вызванное моими грязными
лохмотьями, не позволило вам увидеть, что носит их человеческое существо.
     Девушка ошеломленно уставилась на него. На ее лице вспыхнул румянец.
     -- Вы разве меня знаете? -- недоверчиво спросила она.
     -- И  весьма хорошо. Вы -- леди Барбара Рамсгейт. А  этот джентльмен --
или я ошибаюсь, используя  это слово? -- ваш брат. Лорд Джон. Остальных я не
знаю.
     -- Наверное,  до него  дошли слухи о нашем сафари,  -- вмешался один из
путешественников.  -- Поэтому  он  и  знает  имена.  Ну,  приятель,  что  же
приключилось?   Полагаю,   вы  отстали   от  своего   сафари,   заблудились,
изголодались  и  хотели бы  присоединиться  к  нашему сафари.  Вы  не первый
покинутый, которого мы подобрали...
     -- Прекрати, Голт, -- прервал его Джон Рамсгейт рассерженным тоном.  --
Пусть сам все расскажет.
     Лейтенант  Бертон  покачал головой, пронзая  обоих  мужчин  по  очереди
испепеляющим взглядом.
     -- Такие  же снобы в Африке, как  и в Лондоне, -- мягко сказал  он.  --
Любой из ваших носильщиков, повстречайся я ему  в такой ситуации, не стал бы
задавать вопросов, а дал бы еды и воды, даже если бы ему пришлось поделиться
последним из того, что у него есть.
     Голт открыл рот,  готовый возмущенно возразить,  но девушка  остановила
его. У нее был сконфуженный вид.
     -- Простите, -- сказала она. -- Нам всем пришлось несладко и боюсь, что
наш внешний лоск местами пообтерся, и обнаружилось, что мы не так добры, как
нам это кажется. Я немедленно прикажу принести вам воды и еды.
     -- Теперь уже не к  спеху, --  произнес Бертон.  -- Сперва я отвечу  на
ваши  невысказанные вопросы. Я  совершал перелет  из  Лондона в Кейптаун, но
пришлось сделать вынужденную посадку. С того времени я  пытаюсь выбраться из
джунглей,  -- мне нужно  попасть в Бангали.  Вы  --  первые встреченные мною
люди.  Разрешите   представиться.  Моя  фамилия   Бертон.   Лейтенант  Сесил
Джайлз-Бертон, британские ВВС.
     -- Но это невероятно! -- воскликнула леди Барбара. -- Не может быть.
     --  Бертона мы  знали, -- сказал лорд Джон. -- Вы  на него нисколько не
похожи.
     -- В этом нужно винить Африку. Я думаю, если вглядеться повнимательнее,
то вы узнаете гостя, приглашенного вами на уик-энд в замок Рамсгейт.
     И лорд Джон, вглядевшись повнимательнее, наконец пробормотал:
     -- Бог мой, ну  да, --  и  протянул  руку.  --  Примите мои  извинения,
старина.
     Бертон не  принял протянутой руки. Плечи его  поникли. Ему стало стыдно
за этих людей.
     -- Эту руку, что вы сейчас предлагаете лейтенанту Бертону, следовало бы
протянуть заблудившемуся незнакомцу, -- тихо произнес он.  --  Боюсь, что не
смогу пожать ее искренне.
     --  Он  прав, --  обратился  лорд  Джон  к своей сестре,  и та послушно
кивнула. -- Мы страшно сожалеем, Бертон. Вы окажете мне очень большую честь,
если примете мою руку.
     Бертон  пожал   руку  лорду  Джону,  и  все  повеселели.  Леди  Барбара
представила лейтенанта стоявшему рядом с ней человеку -- Дункану Тренту.
     После  еды  Бертон  познакомился  с остальными  членами  сафари.  Среди
участников был  высокий широкоплечий человек, которого звали м-р Романов,  и
именно Романов сообщил  Бертону потрясшую его весть, что до Бангали не менее
двухсот миль. Романов рассказал ему  об этом, пока его брил камердинер Пьер.
Очевидно, этот русский эмигрант путешествовал с помпой.
     Далее Бертон  узнал,  что  это сафари на  самом деле  состоит  из  двух
сафари.
     -- Мы встретились  с сафари Романова две недели тому назад, и поскольку
все шли в одном направлении -- на Бангали, то и объединились. Разница лишь в
том, что сафари Романова охотится с ружьями, а мы охотимся с фотокамерами.
     -- Глупая идея, -- сказал Трент,  который,  как видно,  положил глаз на
леди  Барбару. -- Джон  вполне  мог  отправиться  в  зоопарк  и сделать свои
дурацкие  снимки там,  вместо того  чтобы  забираться в  эту глушь и служить
кормом для насекомых.
     Бертону  также  стало  известно, что  Джеральд Голт,  человек,  который
отнесся к  нему  с таким презрением, являлся проводником  Романова. В сафари
участвовал еще один русский -- Сергей Годенский, профессиональный фотограф.
     Внимание Бертона привлекли два других белых человека. Это были те самые
подобранные в джунглях, о которых уже упоминалось. Их звали Смит и Питерсон.
Они рассказали историю о том, что их бросили местные проводники.
     -- Они что-то не веселы, -- заметил Бертон.
     -- И  к  тому же отлынивают от поручаемых им дел, -- недовольно буркнул
Джон  Рамсгейт.  -- Бертон, вы  не  станете  винить нас так  сильно  за наше
поведение, когда поближе познакомитесь  с  этим весьма своеобразным  сафари.
Человек Романова, Голт,  держит  себя высокомерно, со всеми саркастичен. Все
его  ненавидят. Пьер и  мой камердинер Томлин  влюблены в Вайолет,  прислугу
Барбары.  И, сдается  мне,  что Годенский  и Романов  терпеть не  могут друг
друга. В общем, я бы не назвал нас очень дружной семейкой.
     После обеда подали кофе и сигареты. Бертон растянулся на земле и сделал
глубокую затяжку.
     -- Подумать только, -- произнес он, -- что всего лишь утром я умирал от
голода. Никогда нельзя знать, что тебе уготовила судьба.
     Он неосознанно  похлопал себя  по сердцу, где  под  рубашкой  хранились
чертежи изобретения Хораса Брауна.
     --  Может, и хорошо,  что нам  не дано заглянуть в  будущее, -- сказала
леди Барбара.
     Прошли дни. Бертон сильно привязался к Джону Рамсгейту, а особенно -- к
Барбаре. Дункан Трент  пребывал  в  хмуром настроении.  В Бертоне  он  видел
соперника.
     Затем  начались  неприятности  из-за прислуги, Вайолет, когда Годенский
полез к  ней  с приставаниями, которые она недвусмысленно отвергла.  Бертон,
случайно  оказавшийся поблизости, свалил Годенского ударом с ног. Годенский,
вне себя от злости, выхватил нож. Неожиданно подошла леди Барбара. Годенский
убрал нож и сердито ушел.
     -- Вы нажили себе врага, -- предупредила Барбара. Бертон пожал плечами.
Он  уже пережил столько всего, что  врагом больше, врагом меньше -- не имело
значения.
     Но  нажил  он  более,  чем  одного  врага.  К  нему  заявился  Трент  и
недвусмысленно посоветовал ему держаться подальше от леди Барбары.
     -- Мне кажется, леди  Барбара сама в состоянии выбрать себе общество по
своему усмотрению, -- тихо произнес Бертон.
     Привлеченный разговором, из палатки вышел Томлин.  На  его глазах Трент
ударил Бертона, а Бертон послал Трента в нокдаун.
     -- Отправляйтесь к себе в палатку и поостыньте, -- бросил Бертон Тренту
и пошел в свою палатку.
     На  следующее  утро  Рамсгейт уведомил Годенского,  что по  прибытии  в
Бангали  не  будет  нуждаться  в его  услугах. Все  остальные  старались  не
замечать Годенского, даже двое приставших к сафари -- Смит и Питер-сон, и он
шел  целый день в одиночестве,  лелея  свою злобу.  Колонну  замыкал  Дункан
Трент, мрачный и нелюдимый.
     Настроение  у  людей  явно  упало,  и  длинный переход под немилосердно
палящим  солнцем  не  смог  успокоить  расстроенные  нервы  членов   сафари.
Носильщики  едва плелись, и Голту приходилось постоянно  бегать  взад-вперед
вдоль строя, осыпая их  руганью и бранью. В итоге  он вышел из себя и ударом
свалил одного  из носильщиков на землю.  Когда тот  поднялся,  Голт повторил
свое действие, и человек снова упал. Шедший поблизости Бертон вмешался.
     -- Прекратите, -- приказал он.
     -- А вам какое, черт побери, до этого дело? Я отвечаю за это сафари, --
огрызнулся Голт.
     -- Мне все равно, за чье сафари вы отвечаете. Не смейте  издеваться над
людьми.
     Голт   замахнулся.   Бертон   блокировал   удар,  и  в  следующий   миг
сокрушительный  ответный удар  левой  в челюсть послал Голта  на землю.  Для
Бертона это оказалось третьей дракой с  того момента, как он присоединился к
сафари. Три нокдауна -- трое врагов.
     -- Простите, Рамсгейт,  -- сказал позже Бертон.  -- Похоже, что я порчу
со всеми отношения.
     -- Вы поступили совершенно правильно, -- одобрил его Рамсгейт.
     -- Боюсь, что теперь вы заполучили настоящего врага, Сесил, --  сказала
леди Барбара. -- Насколько мне известно, у Голта весьма дурная репутация.
     -- Еще один враг -- это уже не имеет никакого значения. Завтра мы будем
в Бангали.
     Они  еще  несколько  минут побеседовали и  затем,  пожелав  друг  другу
спокойной  ночи, разошлись по  палаткам. Бертон  был  счастлив,  как никогда
ранее. Завтра он увидит отца. Завтра он выполнит задание. И  он был влюблен.
Над  лагерем,  охраняемым  сонным  аскари,  опустилась  безмятежная  тишина.
Вдалеке раздался рык охотящегося льва, и часовой подбросил дрова в костер.
     VI
     ПОЯВЛЕНИЕ ТАРЗАНА
     Было  раннее  очень  холодное предрассветное  утро. Караульному  аскари
хотелось спать еще больше, чем тому, которого он  сменил на посту. Поскольку
было холодно, он пододвинулся как можно ближе к  костру, привалился спиной к
колоде и сидя заснул.
     Когда он проснулся, то увиденное им зрелище настолько его поразило, что
он на миг  потерял  способность двигаться. Так  он сидел,  вытаращив  глаза,
уставясь  на почти обнаженного  белого человека, подсевшего  рядом  с  ним к
костру и гревшего над огнем  руки. Откуда взялся этот призрак? Секунду назад
его  здесь  не было.  Но нет, пришелец был  слишком реальным  с его  могучим
телосложением.
     Незнакомец раскрыл рот.
     --  Чье это сафари?  -- спросил он на  языке суахили.  Аскари обрел дар
речи.
     --  Кто  вы? Откуда вы  явились? --  Глаза  его вдруг  расширились  еще
больше,  и нижняя челюсть отпала.  --  Если вы демон,  --  сказал он,  --  я
принесу вам еды, только не губите меня.
     -- Я -- Тарзан, -- произнес незнакомец. -- Так чье это сафари?
     -- Здесь два  сафари, -- ответил аскари, благоговейно глядя на Тарзана.
-- Одно Бвана Романова, а второе Бвана Рамсгейта.
     -- Они идут в Бангали? -- спросил Тарзан.
     -- Да. Завтра мы будем в Бангали.
     -- Они охотятся?
     -- Бвана Романов охотится. Бвана Рамсгейт фотографирует.
     Тарзан долго  глядел на  него,  прежде чем  снова  заговорить,  и затем
сказал:
     -- Тебя следует выпороть за то, что заснул на посту.
     -- Но я не  спал,  Тарзан, -- сказал аскари. -- Я только прикрыл глаза,
потому что им стало больно от света пламени.
     --  Огонь едва не  потух,  когда  я  пришел, --  сказал  Тарзан.  --  Я
подбросил дрова в костер. Я здесь уже давно, и ты спал. В лагерь мог явиться
Симба и утащить кого-нибудь из людей. Вот он там, наблюдает за тобой.
     Аскари вскочил на ноги и вскинул ружье.
     -- Где? Где Симба? -- взволнованно спросил он.
     -- Разве ты не видишь его глаза, горящие в темноте?
     -- Да, Тарзан, теперь вижу. -- Аскари приложил ружье к плечу.
     -- Не стреляй. Если ты его только ранишь, он нападет. Погоди.
     Тарзан  вынул из костра палку с горящим концом  и швырнул ее в темноту.
Глаза исчезли.
     -- Если он вернется, стреляй в воздух. Это может его отпугнуть.
     Аскари  сделался  очень  бдительным, но,  следя за возможным появлением
льва, старался не спускать глаз с незнакомца. Тарзан грелся возле огня.
     Через  некоторое  время подул  свежий ветер и вскоре  несколько изменил
свое направление. Тарзан поднял голову и принюхался.
     -- Кто у вас умер? -- спросил он. Аскари  быстро огляделся по сторонам,
но никого не увидел. Когда он ответил, голос его слегка дрожал.
     -- Никто не умер, Бвана, -- возразил аскари.
     -- Вон в той части лагеря лежит  покойник,  -- произнес Тарзан,  кивком
головы указывая на палатки белых людей.
     --  Нет  там  никакого  покойника,  и  вы бы  лучше  уходили  с  вашими
разговорами о смерти.
     Тарзан не ответил. Он просто сидел на корточках, грея руки.
     -- Я должен пойти разбудить поваров, -- сказал вскоре аскари. -- Пора.
     Тарзан  ничего  не  ответил,  и аскари  отправился будить  поваров.  Он
рассказал им, что в  лагере появился демон, и когда те посмотрели и  увидели
белого человека,  подсевшего к огню,  их также охватил страх. Но еще  больше
они напугались, когда аскари  поведал им,  что демон сказал, будто в  лагере
есть труп. Те разбудили всех боев, ибо вместе не так страшно.
     Десятник Рамсгейта пошел в палатку своего хозяина и разбудил его.
     -- Бвана, в лагере  демон, -- сказал он, -- и он утверждает,  что у нас
здесь покойник. Но ведь в лагере нет мертвеца, правда, Бвана?
     -- Конечно, нет, как  нет и демонов. Сейчас я выйду. Рамсгейт торопливо
оделся и через  несколько секунд вышел наружу, где  увидел сбившихся в кучку
людей, глядящих в сторону костра -- там сидел почти обнаженный белый человек
гигантского  роста.  Рамсгейт направился к нему, и тот  при  его приближении
учтиво встал.
     -- Могу ли я спросить, -- начал Рамсгейт, -- кто вы такой и чем  обязан
этому визиту? --  Случай с Бертоном  научил его,  как  следует обращаться  с
незнакомыми людьми.
     Человек жестом указал на костер.
     --  Вот причина  моего визита,  -- сказал он. --  Сегодня  ночью в лесу
необычно холодно.
     -- Но  кто вы такой, приятель,  и почему разгуливаете  ночью по  лесу в
голом виде?
     -- Я -- Тарзан, -- ответил незнакомец. -- А вас как зовут?
     -- Рамсгейт.  Что это за история насчет мертвеца  в  лагере, которую вы
рассказали нашим ребятам?
     --  Это правда. В одной из тех палаток находится  мертвый человек. Умер
он не так давно.
     -- Но откуда вам это известно? Что навело вас на такую странную мысль?
     -- Я  чувствую  его запах,  --  ответил Тарзан.  Рамсгейт  вздрогнул  и
оглядел  лагерь. Неподалеку толпились наблюдавшие за  ними  носильщики, но в
остальном все выглядело нормальным.
     Он снова  поглядел на незнакомца, на сей раз повнимательнее,  и увидел,
что человек  этот красивой наружности и умный на вид. И все же Рамсгейт  был
уверен,  что  незнакомец сумасшедший; вероятно,  один  из  тех  человеческих
отщепенцев, которые изредка встречаются даже в цивилизованном мире, бродящих
голыми  по  лесу. Обычно их  называют  дикарями, но  в большинстве своем они
всего  лишь  безобидные придурки.  Тем  не  менее, помня  случай с Бертоном,
Рамсгейт решил оказать этому человеку уважение и предложить ему поесть.
     Он повернулся с крикнул боям: --  Поторопитесь-ка с  едой.  Сегодня нам
рано выступать.
     Шум в лагере разбудил кое-кого из белых, и они вылезли из палаток. В их
числе был Голт. Он подошел к костру, за ним потянулись и остальные.
     -- Что тут у нас, хозяин?
     -- Этот бедняга замерз  и пришел погреться у огня,  -- сказал Рамсгейт.
-- Все в порядке,  пусть греется. Проследите, чтобы его накормили завтраком,
Голт.
     -- Слушаюсь, сэр. -- Безропотность Голта удивила Рамсгейта.
     -- Да, вот еще, Голт,  пусть бои разбудят остальных. Я бы  хотел, чтобы
сегодня мы выступили пораньше.
     Голт  повернулся к боям и прокричал приказ на суахили.  Несколько  боев
отделились  от группы  и пошли к палаткам своих хозяев, чтобы разбудить  их.
Тарзан вновь занял свое место возле костра, а Рамсгейт отошел переговорить с
аскари, который ночью стоял на часах.
     Он  только  приступил  к расспросу  часового,  как  его  прервал  крик,
донесшийся  со  стороны палаток белых, и  он увидел боя Бертона,  бегущего к
нему с встревоженным видом.
     -- Идите скорее, Бвана, -- крикнул бой. -- Скорее сюда!
     -- В чем дело? Что стряслось? -- спросил Рамсгейт.
     -- Я иду в палатка. Я нахожу Бвана Бертона на полу. Он мертвый!
     Рамсгейт  ринулся к  палатке  Бертона,  Тарзан следом за  ним.  Голт не
отставал от них.
     На полу ничком лежало тело Бертона,  одетого в одну лишь  пижаму. Рядом
валялся опрокинутый стул и виднелись следы ожесточенной борьбы.
     Пока трое прибывших осматривали тело, в палатку вошли Романов и Трент.
     -- Это  ужасно, --  воскликнул  Романов,  вздрогнув.  --  Кто  мог  это
сделать?
     Трент ничего не сказал. Он просто стоял и глядел на распростертое тело.
     Бертона закололи в спину. Нож вошел  под  левую лопатку снизу и пронзил
сердце.  На  горле виднелись  синяки,  свидетельствующие  о том, что  убийца
задушил его, чтобы тот не смог позвать на помощь.
     -- Тот, кто это сделал, -- человек недюжинной силы,  -- сказал Романов.
-- Лейтенант Бертон сам был весьма силен.
     И тут они с изумлением увидели, что белый незнакомец берет командование
в свои руки.
     Тарзан  переложил тело  с  пола на койку  и  прикрыл его одеялом. Затем
низко наклонился и  внимательно  осмотрел следы на шее Бертона. Тарзан вышел
наружу, и люди, озадаченные и испуганные, последовали за ним.
     Выйдя из  палатки,  перед которой  собрались  практически все участники
сафари, Рамсгейт увидел свою сестру, подходящую к ним.
     -- Что произошло? -- спросила она. -- Случилось что-нибудь?
     Рамсгейт шагнул к ней и встал рядом. -- Случилось нечто  ужасное, Бэбс,
--  сказал он, избегая ее вопросительного взгляда. Затем  увел  ее обратно в
палатку, где рассказал о том, что произошло.
     Голт  грубым окриком велел всем  заняться  своими обязанностями, собрал
всех аскари, которые находились ночью в карауле, и  стал  их допрашивать. Из
собравшихся вокруг них белых Тарзан был  единственным, кто понимал вопросы и
ответы, которые произносились на суахили.
     В течение ночи  на  вахте стояли  четверо аскари, и все они утверждали,
что  не видели и  не  слышали ничего необычного, за  исключением  последнего
караульного, который сообщил,  что перед  самым  рассветом  в  лагерь пришел
незнакомый белый человек погреться у костра.
     -- Ты видел его все  то  время, что  он был в лагере?  -- требовательно
спросил Голт. Аскари заколебался.
     -- Бвана, моим глазам стало больно от огня, и я их закрыл. Но только на
миг. А все остальное время я видел его сидящим и греющимся у костра.
     -- Ты лжешь, -- сказал Голт. -- Ты спал.
     -- Может, чуточку соснул, Бвана.
     -- Значит,  этот человек  вполне мог  успеть  пройти в  палатку и убить
Бвану Бертона?
     Голт говорил  без обиняков,  так как не знал,  что Тарзан понимает язык
суахили.
     -- Да,  Бвана,  -- ответил чернокожий. -- Мог. Я не знаю. Но  он раньше
всех остальных узнал, что в лагере есть мертвый.
     -- Откуда тебе это известно?
     -- Он сам мне сказал, Бвана.
     -- Этот человек был мертв до моего прихода в лагерь, -- спокойно сказал
Тарзан. Голт опешил.
     -- Вы знаете суахили? -- спросил он.
     -- Да.
     -- Никому не известно, как долго вы пробыли в лагере. Вы...
     -- О  чем речь?  --  вмешался  Романов.  -- Не могу  понять  ни  слова.
Погодите, сюда идет лорд Джон. Ему и следует  вести расследование. Лейтенант
Бертон был его соотечественником.
     Рамсгейт   и   Романов   внимательно  выслушали   пересказанную  Голтом
информацию,  полученную  от  аскари.  Тарзан  стоял  с  невозмутимым  лицом,
опершись на копье. Когда Голт закончил, Рамсгейт покачал головой.
     -- Не вижу оснований  подозревать  этого  человека, -- произнес  он. --
Какой у  него мог быть  мотив? Совершенно ясно, что это не было ограблением,
ибо  Бертон не  имел  при себе ничего ценного. И это  не могло  быть местью,
поскольку они даже не были знакомы друг с другом.
     -- Может, он чокнутый, -- предположил Смит. -- Только психи разгуливают
по лесу нагишом. А психи способны на все.
     Трент кивнул головой. -- Психическое расстройство, -- проговорил он, --
с манией убийства.
     Подошла леди Барбара и встала рядом с братом. Глаза ее высохли от слез,
и она держалась спокойно. С ней пришла Вайолет с красными веками и шмыгающим
носом.
     --  Выяснили  что-нибудь  новое?  --  спросила  леди  Барбара у  брата.
Рамсгейт покачал головой.
     -- Голт считает, что убийство мог совершить этот человек.
     Леди Барбара подняла глаза. -- Кто он? -- спросила она.
     -- Он говорит, что  зовут его Тарзан. Он пришел в лагерь ночью, а когда
точно,  никто  вроде не  знает. Но я не нахожу никаких оснований подозревать
его. У него не могло быть никаких мотивов.
     --  Здесь  есть  несколько людей,  у которых  могли  быть  мотивы, -- с
горечью произнесла леди Барбара. Она поглядела прямым взглядом на Трента.
     -- Барбара!  --  воскликнул Трент. -- Неужели  вы хотя бы  на один  миг
допускаете, что это сделал я?
     -- Однажды  он  был  готов  убить  лейтенанта, хозяин,  --  обратился к
Рамсгейту Томлин. -- Я там был, сэр. Я видел, как Бертон сшиб его с ног. Они
ссорились из-за белой леди.
     Трент  изменился в лице.  --  Это  абсурдно,  --  запротестовал  он. --
Сознаюсь,  что  я  тогда погорячился,  но потом,  когда  поостыл, пожалел  о
случившемся.
     Вайолет обвиняющим жестом ткнула пальцем в Годенского.
     --  Он тоже пытался его убить!  Он сказал,  что  убьет его.  Я сама это
слышала.
     -- Раз уж на то  пошло,  то  и Голт грозился его прикончить, --  сказал
Романов.  --  Не могли  же  они все убить его. Я полагаю, что  вернее  всего
явиться к властям в Бангали, и пусть они во всем разберутся.
     -- Что касается  меня, то я не возражаю. -- сказал Голт.  -- Я  его  не
убивал  и  не  могу ручаться, что  его  убил этот человек. Но,  согласитесь,
как-то  очень подозрительно, что он единственный из всего  лагеря знал,  что
лейтенант Бертон мертв.
     -- Об этом знал еще один человек, -- произнес Тарзан.
     -- Кто? -- встрепенулся Голт.
     -- Тот, кто его убил.
     -- И все  же мне  хотелось бы знать,  откуда вам стало известно, что он
мертв, -- сказал Голт.
     -- Мне тоже, -- произнес Рамсгейт. -- Должен сказать, что  это выглядит
несколько странно.
     -- Все очень просто, -- сказал Тарзан, -- но, боюсь,  что никому из вас
меня не  понять. Я --  Тарзан из  племени обезьян. Я прожил  здесь почти всю
свою жизнь точно в таких же  условиях, что и другие  звери. Звери полагаются
на определенные органы чувств гораздо в большей  степени, чем цивилизованные
люди.  У некоторых из животных чрезвычайно  острый слух.  Другие  отличаются
превосходным зрением. Но наиболее развитым у всех является чувство обоняния.
     Без хотя бы одного  из этих чувств невозможно выжить. Будучи человеком,
а  значит,  естественно, наиболее  беззащитным  из  зверей,  я  был вынужден
развивать  все из  них.  Смерть имеет свой особый запах. Он появляется почти
сразу же после кончины. Пока я обогревался у костра и разговаривал с аскари,
ветер  посвежел  и  изменил  свое  направление. Он  донес  до  моих  ноздрей
свидетельство о  том,  что неподалеку лежит  мертвый  человек,  вероятно,  в
какой-то из палаток.
     --  Бред какой-то, --  с отвращением сказал Смит.  Годенский нервически
рассмеялся.
     -- Он  небось  про  себя думает, что мы  тоже сумасшедшие, если поверим
такому рассказу.
     -- Я думаю, он  как раз тот, кто нам нужен, --  сказал Трент. -- Маньяк
вовсе не обязан иметь мотивы для убийства.
     -- М-р Трент прав, -- согласился Голт. -- Давайте-ка лучше свяжем его и
доставим в Бангали.
     Никто из  этих людей Тарзана не знал. Никто из  них не смог истолковать
то  странное выражение,  которое вдруг  появилось  в его  серых глазах. Голт
двинулся к нему, Тарзан попятился. Тогда Трент выхватил револьвер и наставил
на Тарзана.
     -- Одно неосторожное движение, и я тебя застрелю, -- произнес Трент.
     Может,  намерения Трента и были  самыми благими,  но  тактику он выбрал
неверную.  Помимо прочего,  он  сделал две роковые ошибки. Он  стоял слишком
близко от Тарзана и не выстрелил сразу же после того, как выхватил оружие.
     Тарзан выбросил руку вперед  и перехватил его запястье. Трент  нажал на
курок, но пуля всего лишь вонзилась  в  землю. Человек-обезьяна  стиснул его
запястье посильнее, и  Трент,  вскрикнув  от  боли, выронил оружие.  Все это
произошло  мгновенно, и Тарзан  попятился от  людей,  загораживаясь Трентом,
словно щитом.
     Люди не смели  стрелять,  опасаясь попасть  в  Трента. Голт  и Рамсгейт
ринулись вперед.  Тарзан,  держа  одной рукой Трента,  другой  вытащил  свой
охотничий нож.
     -- Ни с места, -- сказал он, -- иначе убью. Он произнес эти слова тихим
ровным голосом, в котором однако ощущались острые металлические  нотки. Голт
и  Рамсгейт остановились,  и тогда Тарзан начал  отступать  в сторону  леса,
спускавшегося к границе лагеря.
     -- Что же вы стоите,  как истуканы? -- выкрикнул Трент.  -- Неужели  вы
позволите этому маньяку утащить меня в лес и зарезать?
     --  Что  же нам делать? -- вскричал Романов,  не  обращаясь  ни к  кому
конкретно.
     -- Мы ничего  не  можем  предпринять, --  сказал Рамсгейт.  -- Если  мы
попытаемся  его  схватить,  он  наверняка  убьет  Трента. Если  мы этого  не
сделаем, может, он и отпустит его.
     -- Я думаю, мы должны задержать его, -- высказал предположение Голт, но
добровольцев не нашлось, и  в  следующий  миг Тарзан исчез в лесу,  волоча с
собой Трента...
     В то утро отряду не удалось выступить  в путь  рано, и задолго до того,
как люди двинулись в поход, из леса вышел Трент  и вернулся к своим. Он весь
дрожал от испуга.
     --  Дайте-ка мне  глоток бренди, Джон, -- обратился  он к Рамсгейту. --
Боюсь,  что демон  сломал  мне запястье.  Боже, я совсем  расклеился. Это не
человек. Он обращался  со мной так, словно я ребенок. Когда же убедился, что
погони за ним нет, отпустил меня. И затем залез на дерево,  словно мартышка,
и скрылся по деревьям. Говорю вам, это сверхъестественно.
     -- Он ничего  с  вами  не сделал после того, как  уволок  из лагеря? --
поинтересовался Рамсгейт.
     -- Нет. Просто  тащил за  собой. Ни словечка не сказал, ни полсловечка.
Такое ощущение, будто... будто тебя волочит лев.
     -- Хочется верить, что больше мы его не увидим, -- с  надеждой в голосе
промолвил Рамсгейт.
     -- Да уж, сомневаться не  приходится, -- отозвался Трент.  -- Наверняка
он и убил беднягу Бертона и теперь смылся.
     Отряд  медленно тронулся в путь,  унося с собой тело Бертона на  наспех
сколоченных  носилках. Четверо  носильщиков  с убитым  замыкали  шествие,  а
Барбара шла  в голове колонны, рядом со своим братом, чтобы не видеть  этого
скорбного зрелища.
     До Бангали  они в  тот  день не  добрались,  и  пришлось снова  разбить
лагерь.  Все пребывали в унынии. Среди туземцев  не  слышалось ни смеха,  ни
пения; и сразу после ужина все разошлись по палаткам спать.
     Около полуночи лагерь проснулся от дикого крика  и выстрела. Из палатки
выбежал Смит, деливший  ее с Питерсом. Рамсгейт  вскочил с  койки и  выбежал
наружу в одной пижаме, едва не сбив с ног Смита.
     -- В чем дело, приятель? Ради Бога, что произошло?
     -- Этот сумасшедший гигант, -- закричал Смит. -- Он опять был здесь. На
сей раз  он  убил беднягу  Питерсона. Я  выстрелил в  него. Думаю, ранил, но
точно не знаю. Не уверен.
     -- Куда он пошел? -- коротко спросил Рамсгейт.
     --  Вон  туда,  в джунгли.  --  И запыхавшийся  Смит указал направление
рукой.
     Рамсгейт покачал головой.
     -- Погоня бессмысленна, -- сказал он. -- Нам его ни за что не найти.
     Они прошли  в  палатку  Питерсона и обнаружили его лежащим на койке.  В
сердце  его  торчала  рукоятка ножа.  Спать той ночью  в  лагере  больше  не
ложились. Караул несли и белые, и аскари.
     VII
     РАЗВЯЗКА
     В Бангали Тарзан сидел в бунгало полковника Джеральда Джайлз-Бертона.
     --  Потрясение  от вашего  известия не столь велико, как могло быть, --
произнес  полковник Бертон.  --  Я уже давно потерял  надежду увидеть  моего
мальчика живым. И все же знать, что он был  все это  время жив и почти рядом
-- вот что трудно вынести. Они кого-нибудь заподозрили в убийстве?
     -- Они все уверены, что это сделал я.
     -- Нонсенс, -- сказал Бертон.
     --  В  отряде  он имел стычки с тремя  людьми. И все  они  угрожали ему
расправой. Но,  судя  по тому, что я слышал, все  эти угрозы произносились в
запальчивости и, вероятно, ничего не стоили. Из  них только у одного имелась
достаточная причина для убийства.
     -- У кого? -- спросил Бертон.
     -- У  человека по имени Трент, который влюблен в  леди Барбару. Это  --
единственный реальный мотив, насколько мне известно.
     -- Иной раз это очень сильный мотив, -- заметил Бертон.
     -- Однако, --  продолжал Тарзан,  --  Трент не  убивал вашего сына. Это
исключено. Если убийца находился в лагере, я  смог бы его установить, но мне
пришлось спасаться бегством.
     --  Не смогли бы  вы остаться здесь и  помочь мне обнаружить его, когда
прибудет отряд?
     -- Конечно. Вам не следовало и спрашивать.
     -- Есть  одно обстоятельство, о  котором, мне  кажется,  вам необходимо
знать. В то время, когда  мой сын потерялся, он имел  при  себе очень важные
для правительства  документы. По  официальной версии он  совершал перелет из
Лондона  в  Кейптаун,  но по инструкции должен был сделать здесь остановку и
передать бумаги мне.
     -- И  за ним гнались трое  на итальянском военном самолете, -- произнес
Тарзан.
     -- Ну да! Но как вы об этом узнали? -- заволновался Бертон.
     -- Я наткнулся на оба самолета. Самолет вашего сына был сбит, но сам он
благополучно  спустился  на  парашюте.  Его  парашют  я  нашел  недалеко  от
самолета. Но  перед  тем  как  выпрыгнуть,  он  выстрелил  в пилота  второго
самолета. Смертельно раненный  пилот все же сумел посадить самолет и умер. Я
обнаружил его сидящим  за штурвалом.  Летевшие  с ним  двое  других покинули
место  аварии.  Один  из них, возможно, получил небольшую травму, так  как я
заметил, что  он  прихрамывал,  но  он мог  быть хромым и  до  этого. Точнее
сказать, разумеется, не могу.
     -- Вы видели их? -- спросил Бертон.
     -- Нет. Я  пошел по их  следам, но  шел недолго, пока не натолкнулся на
самолет вашего  сына. Затем, определив, что  он англичанин, или предположив,
что это так,  поскольку он пилотировал  английский самолет, я последовал  за
ним.  Видите ли, он приземлился в местности, где  во множестве водятся львы.
Ну да вы знаете, это там, где обитают буйрае.
     -- Да, и буйрае хуже львов.
     --  Да, -- согласился Тарзан, погружаясь в воспоминания. -- Я и  раньше
сталкивался с ними. А  на этот раз они едва не  прикончили меня. После того,
как мне удалось  уйти от  них,  я снова двинулся в Бангали, и  сегодня  рано
утром натолкнулся на это сафари.
     -- Вы полагаете, те двое имели шанс завладеть бумагами моего сына?
     -- Нет. Они пошли в другую  сторону. Вероятно, к настоящему времени оба
погибли. Плохое место выбрали они для посадки. Полагаю, это были итальянцы.
     Полковник Бертон покачал головой.
     --  Нет.  Один из  них был американцем, другой  --  русским. Их фамилии
Кэмпбелл  и  Зубанев.  Я  получил полную информацию о них из Лондона. Их там
разыскивали за шпионаж и убийство.
     -- Ну а теперь они уже не смогут причинить кому-нибудь вред, -- заметил
Тарзан. -- И утром вы получите эти бумаги.
     --  Да, получу  бумаги, --  грустно произнес  Бертон. --  Как  странно,
Тарзан, что  мы начинаем ценить счастье только тогда, когда теряем его. Я не
мстителен, но хотел бы знать, кто убил моего сына.
     -- В Африке расстояния большие,  Бертон, -- промолвил человек-обезьяна,
-- но если убийца вашего сына еще жив, я  отыщу  его прежде, чем он  покинет
Африку. Это я вам обещаю.
     -- Если его не найдете  вы,  не  найдет  никто,  -- сказал  Бертон.  --
Спасибо, Тарзан.
     Тарзан с чувством пожал руку Бертона.

     Восемь носильщиков,  несущих тела Сесила Бертона и Питерсона,  замыкали
строй  отряда,  прибывшего  к  окраине Бангали  и  приготовившегося  разбить
лагерь.
     Рамсгейт и Романов  немедленно отправились  с  сообщением  к полковнику
Бертону.  Они застали его сидящим в  своем кабинете -- отгороженной веранде,
расположенной вдоль стены бунгало. При их появлении он встал и протянул руку
молодому англичанину.
     -- Лорд Джон Рамсгейт, я полагаю,  -- сказал он и, повернувшись затем к
русскому, добавил: -- и мистер Романов. Я ждал вас, джентльмены.
     -- Мы пришли к вам со  скорбной  вестью,  полковник Бертон, -- произнес
Рамсгейт, и у него дрогнул голос.
     -- Да, я знаю, -- сказал Бертон.
     Рамсгейт и Романов опешили от неожиданности.
     -- Знаете?! -- воскликнул Романов.
     -- Да. Мне сообщили вчера ночью.
     -- Но ведь это невозможно, -- сказал Рамсгейт. -- Мы, наверное, говорим
о разных вещах.
     -- Нет. Мы оба говорим об убийстве моего сына.
     -- Странно! -- воскликнул Рамсгейт. -- Я не понимаю. Однако, полковник,
мы уже можем с уверенностью утверждать, что знаем, кто убийца. Прошлой ночью
в нашем лагере было совершено второе похожее убийство, и один  из участников
нашего сафари видел убийцу в момент совершения преступления.  Он выстрелил в
него и думает, что попал.
     В  этот  миг открылась дверь бунгало,  и  неожиданно на  веранду  вышел
Тарзан!
     Рамсгейт и Романов вскочили на ноги.
     -- Вот он! Это убийца, -- выкрикнул Рамсгейт.
     Полковник Бертон покачал головой.
     -- Нет, джентльмены, -- произнес он тихо. -- Тарзан из  племени обезьян
не  убивал моего  сына и не мог убить второго человека, потому что находился
здесь, в моем бунгало, всю прошлую ночь.
     --  Но ведь  Смит заявил, что видел этого человека  и  узнал его, когда
убили Питерсона вчера ночью, -- возразил Романов.
     -- Что  ж,  в  момент  подобного возбуждения,  да к  тому же в  темноте
человек легко может ошибиться, -- проговорил Бертон. -- Я предлагаю пойти  в
лагерь и допросить кое-кого. Насколько я понял, трое из ваших спутников либо
нападали на моего сына, либо угрожали ему.
     --  Да,  -- сказал Рамсгейт. --  Моя сестра и  я настаиваем, чтобы было
проведено  тщательное  официальное  расследование, и  я  уверен, что  мистер
Романов одного с нами мнения.
     Романов наклонил голову в знак согласия.
     -- Вы, разумеется, пойдете с нами? -- спросил Бертон.
     -- Как вам будет угодно, -- ответил Тарзан. Со смешанным чувством члены
сафари встретили появление в лагере Тарзана вместе с  Рамсгейтом, Романовым,
полковником Бертоном и нарядом местной полиции.
     -- Они его поймали, -- обратился Голт к Тренту. -- Быстрая работа.
     -- Следовало бы надеть на него наручники, -- сказал Трент, --  иначе он
ускользнет, как в прошлый раз, Они даже не отобрали у него оружие.
     По предложению полковника Бертона всех белых участников  сафари собрали
вместе  для  допроса.  Пока  их  созывали,  Тарзан тщательно  осмотрел  тело
Питерсона,  уделив  особое внимание рукам и ногам убитого,  а  также ране на
груди. Тарзан на  миг низко склонился  над телом,  приблизив лицо  к  рукаву
кителя.  Затем он  вернулся  к  полковнику Бертону, перед которым  собрались
вызванные люди.
     Полковник-англичанин   стал   по   очереди   допрашивать   каждого.  Он
внимательно  выслушал показания Вайолет, Томлина и леди Барбары. Он допросил
Годенского, Голта и Трента. Он расспросил Смита об убийце Питерсона.
     -- Итак,  вы утверждаете, что  видели, как этот человек убил Питерсона?
-- Бертон указал на Тарзана.
     -- Мне  показалось,  что  это  он,  --  ответил Смит, --  но  я  мог  и
ошибиться. Было очень темно.
     -- Ну а теперь относительно моего  сына, -- произнес Бертон. -- Есть ли
среди  присутствующих кто-нибудь, кто желал бы предъявить прямое обвинение в
убийстве в чей-либо адрес?
     Леди Барбара Рамсгейт напряглась.
     --  Да, полковник,  --  сказала она.  --  Я  обвиняю Дункана  Трента  в
убийстве Сесила Джайлз-Бертона.
     Трент заметно  побледнел,  но  промолчал. Все  взоры были устремлены на
него.  Тарзан  нагнулся  к  полковнику  и  что-то шепнул ему на  ухо. Бертон
кивнул.
     --  Тарзан хочет задать несколько вопросов, -- объявил Бертон. -- Прошу
вас отвечать на них так, как если бы их задавал я.
     -- Разрешите  взглянуть на  ваш  нож? -- попросил  Тарзан, указывая  на
Пьера.
     -- У меня нет ножа, сэр.
     -- Тогда на  ваш, --  обратился он к Голту. Голт вынул нож  из ножен  и
передал его человеку-обезьяне, который бегло осмотрел его и тут же вернул.
     Затем он поинтересовался ножом Томлина, но  оказалось, что Томлин  ножа
не носит. Тарзан поочередно и быстро изучил ножи Смита, Годенского и Трента,
после чего обратился к Смиту.
     --  Смит, --  сказал он,  --  вы  оставались в палатке  после того, как
Питерсон был убит. Не могли бы вы сказать мне, как он лежал на своей койке?
     -- Он лежал прямо на спине, -- ответил Смит.
     -- Какой стороной его койка граничила со стенкой палатки?
     -- Левой стороной.
     Тарзан повернулся к Рамсгейту.
     -- Как давно вы знакомы с этим Смитом? -- спросил он.
     -- Всего несколько недель,  -- ответил Рамсгейт. -- Мы  встретили его и
Питерсона,  когда  те плутали  в  джунглях.  Они  сказали,  что  их  бросили
проводники.
     --  Когда  вы  его  встретили, он  хромал,  не  так ли?  Джон  Рамсгейт
изумился.
     -- Да, -- ответил он. -- Смит сказал нам, что подвернул ногу.
     -- А это тут при чем? -- взвился Смит. -- Разве я вам  не  говорил, что
этот парень шизик! Тарзан подошел вплотную к Смиту.
     -- Дайте мне свой пистолет, -- потребовал Тарзан.
     -- Нету у меня никакого пистолета, -- зарычал Смит.
     -- Что  это выпирает у вас из-под рубашки с левой  стороны? --  с этими
словами Тарзан быстрым движением похлопал ладонью по этому месту.
     Смит ухмыльнулся.
     -- Не такой уж ты умник, каким хочешь казаться. Какой пистолет?
     Тарзан обратился к леди Барбаре.
     --  Мистер  Трент   не  убивал  Бертона,  --   сказал  он  с  полнейшей
убежденностью. -- Его убил Смит. Смит также убил Питерсона.
     -- Гнусная ложь!  -- вскричал  Смит.  --  Ты  сам их  убил! Это оговор!
Неужели вы все не понимаете этого?
     -- Почему вы решили, что убийца -- Смит? -- спросил полковник Бертон.
     -- Я  должен внести  одно уточнение в свое заявление, -- сказал Тарзан.
-- Их убил Кэмпбелл. Фамилия этого человека не Смит, а  Кэмпбелл.  Настоящее
имя человека, которого убили прошлой ночью, не Питерсон, а Зубанев!
     -- Говорю вам, это подлая ложь! -- закричал  Смит. -- У тебя нет против
меня никаких улик! Ты ничего не сможешь доказать!
     Тарзан выпрямился в полный  рост, возвышаясь надо всеми. Люди притихли,
даже Смит.
     -- Лейтенанта  Бертона убил  очень  сильный  человек, левша, у которого
отсутствует средний  палец  на  правой  руке, --  произнес  Тарзан. -- Рана,
оказавшаяся  смертельной  для  Бертона,  могла быть  нанесена только  в  том
случае, если нож держали  в  левой руке.  На  его  горле остались  отпечатки
большого, указательного, безымянного пальца и мизинца.
     Как вы, наверное,  заметили, у Смита Или,  вернее, Кэмпбелла  на правой
руке  нет  среднего  пальца.  Я также обратил  внимание  на то,  что,  когда
попросил  мужчин показать свои ножи, Кэмпбелл  был единственным, кто передал
мне оружие левой рукой. Ножевая рана в груди  Зубанева  была нанесена ножом,
который держали в левой руке.
     -- Но мотивы этих убийств?! -- вырвалось у Романова.
     -- Полковник  Бертон  найдет их у Кэмпбелла  под рубашкой! Это  бумаги,
которые вез с собой лейтенант Бертон, когда его сбил самолет-преследователь,
в котором  летели Кэмпбелл  и Зубанев. Я знаю,  что  Питерсон, или,  вернее,
Зубанев, находился в том самолете.  Второй человек хромал,  когда отходил от
самолета. Этот человек -- Кэмпбелл, который называет себя Смитом.
     --  Но почему Смит, или  Кэмпбелл,  или как его там зовут, хотел  убить
Бертона и Питерсона? -- спросил Джон Рамсгейт.
     --  Ему  и  Зубаневу были  нужны  бумаги,  находившиеся у  Бертона,  --
объяснил Тарзан. -- Никто больше о документах не знал. Кэмпбелл понимал, что
если он выкрадет бумаги и оставит Бертона в живых, то  лейтенант  немедленно
начнет энергичное расследование среди участников сафари. Он должен был убить
Бертона.  Зубанева он убил,  чтобы  не  делиться  с  ним  деньгами,  которые
надеялся  выручить  за  эти  бумаги,  уже проданные  ими  заочно итальянским
властям.   Эти  документы,  --  Тарзан  внезапно  рванул  рубашку  на  груди
Кэмпбелла, -- находятся здесь!
     Полицейские поволокли за собой Джозефа Кэмпбелла, он же Джо-дворняга,
     -- Как вы узнали, что Зубанев находился в том итальянском самолете?  --
спросил Рамсгейт с любопытством.
     --  Я  нашел  его   перчатку  в  задней   части   кабины,  --   ответил
человек-обезьяна.
     Рамсгейт в замешательстве покачал головой.
     -- И все же я не понимаю, -- произнес он. Тарзан улыбнулся.
     -- Это  от того, что вы -- цивилизованный человек, -- сказал он. -- Лев
Нума или леопард Шита поняли бы. Когда я нашел эту перчатку,  то понюхал ее.
Поэтому я  носил  с  собой  в памяти запах Зубанева.  И по  запаху Питерсона
понял, что он  на самом деле Зубанев. Следовательно, Смит не кто  иной,  как
Кэмпбелл. А теперь...
     Тарзан замолчал, обводя людей взглядом.
     -- Я возвращаюсь домой, -- сказал  он. -- До свидания, друзья мои. Было
приятно снова  встретиться с соплеменниками, но  зов  джунглей  сильнее.  До
свидания...
     И Тарзан из племени обезьян возвратился в джунгли...



   Эдгар Берроуз.
   Тарзан и потерпевшие кораблекрушение

  Переводчики В. Анисимов, И. Владимирова
 OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX


     I
     Иной раз бывает трудно решить,  с чего  начать  повествование. Одна моя
знакомая,  рассказывая  о соседке,  которая,  спускаясь  в  подвал,  упала с
лестницы и сломала  при этом ногу, успевала перечислить все браки и  смерти,
случившиеся в семье пострадавшей на протяжении  нескольких поколений, и лишь
после этого излагала суть дела.
     В данном случае я мог бы начать с Ах Куиток Тутул Ксиу из племени майя,
основавшего в 1004 г.  н. э.  Аксмол на Юкатане;  потом перейти  к Чаб  Ксиб
Чаку, краснокожему, разрушившему  Майяпан в  1451 г. и вырезавшему всю семью
тиранов  Коком, но  этого я делать не  стану.  Просто упомяну, что Чак Тутул
Ксиу, потомок Ах Куиток Тутул Ксиу, в силу необъяснимой тяги к перемене мест
и по  совету  Ах  Кин Май, главного жреца,  покинул  Аксмол  в сопровождении
большого числа  своих  единомышленников,  знати, воинов,  женщин  и  рабов и
отправился  на побережье, где, соорудив несколько больших каноэ-катамаранов,
пустился в плавание по безбрежным просторам Тихого океана. С  тех пор на его
родине о нем ничего не было слышно.
     Произошло это в 1452 или  1453 году. Отсюда  я мог бы совершить большой
прыжок во времени  лет эдак на 485 или 486 и перенестись в  день сегодняшний
на  остров Аксмол,  расположенный  в  южной части тихого океана,  где правит
король Чит Ко Ксиу, но  и этого я делать не собираюсь, ибо не хочу опережать
события, о которых пойдет речь.
     Вместо  этого  перенесемся  на  палубу  парохода  "Сайгон", стоящего  в
Момбасе  в  ожидании погрузки  диких животных для отправки  их в Соединенные
Штаты. Из трюма и клеток, расставленных на палубе, раздаются  жалобный вой и
грозный  рев  пойманных  зверей;  зычный  рык  львов, трубный  клич  слонов,
непристойный "хохот" гиен, трескотня обезьян.
     Возле поручней возбужденно разговаривают двое.
     --  Говорю  же тебе, Абдула,  --  горячился  первый, -- мы  практически
готовы к отплытию, последняя партия должна прибыть на этой неделе, а расходы
с  каждым днем увеличиваются.  Пока  ты  его  привезешь,  может пройти целый
месяц. А вдруг ты его вообще не получишь?
     -- Дело верное, сахиб Краузе, -- ответил Абдула Абу Неджм. -- Он ранен,
как сообщил мне Ндало,  в  чьей стране он сейчас и находится,  так что взять
его  будет  не  трудно.  Подумайте,  сахиб!  Настоящий  дикарь,   с  детства
воспитанный обезьянами,  друг  слонов,  гроза львов. Улавливаете?  В  стране
белых людей он один принесет больше денег, чем  все  ваши дикие звери вместе
взятые. Вы станете богачом, сахиб Краузе.
     --  Насколько  я понимаю, он  говорит по-английски ничуть не хуже самих
чертовых англичан, о нем я слышу уже не  первый  год. По-твоему, в Америке я
смогу выставить  в  клетке белого человека, говорящего по-английски? Абдула,
ты вечно  твердишь, что мы, белые, чокнутые, а у самого-то с головой  все  в
порядке?
     -- Вы не поняли, -- ответил араб. -- Полученное ранение лишило его дара
речи и способности понимать  человеческий язык. В этом  смысле  он ничем  не
отличается  от любого из ваших животных. Они же не могут никому пожаловаться
-- их все равно не поймут -- вот и он не сможет.
     -- Афазия, -- пробормотал Краузе.
     -- Как вы сказали, сахиб?
     --  Так называется болезнь, в результате  которой теряется  способность
говорить,  --  пояснил Краузе.  -- Она вызывается повреждением мозга.  Но  в
таком   случае  дело  принимает  иной  оборот.  Твое  предложение   выглядит
заманчивым и вполне реальным, но все же...
     Он заколебался.
     -- Вы не любите англичан, сахиб? -- спросил Абдула.
     -- Еще как! -- выпалил Краузе. -- А почему ты спросил об этом?
     -- Он -- англичанин, -- ответил араб елейным тоном.
     -- Назови свою цену.
     -- Расходы на сафари -- ничтожная сумма -- и стоимость одного льва.
     --  Такая знатная добыча,  а ты  что-то  скромничаешь,  -- засомневался
Краузе. -- Почему? Я думал ты заломишь как всегда грабительскую цену.
     Глаза араба сузились, лицо исказилось гримасой ненависти.
     -- Он мой враг, -- процедил Абдула.
     -- Сколько времени потребуется?
     -- Около месяца.
     -- Жду ровно тридцать дней, -- сказал Краузе. -- После этого отплываю.

     --  Мне скучно, -- захныкала девушка. -- Момбаса!  Как я  ненавижу этот
город!
     -- Вечно  ты недовольна, -- проворчал Краузе. -- Дернул  же  меня  черт
связаться  с тобой.  Через три дня отплываем, независимо от того, явится эта
арабская собака или нет.  Тогда у тебя, я надеюсь, появится для нытья  новый
повод.
     -- Абдула, наверное,  привезет  очень интересный экспонат?  -- спросила
девушка.
     -- Еще какой!
     -- А конкретно, Фриц? Розовый слон или красный лев?
     -- Это будет дикарь, но об этом ни гу-гу -- английские свиньи ни за что
не разрешат мне взять его на борт, если пронюхают.
     -- Дикарь! С головой, заостряющейся кверху, словно яйцо? На верхушке --
пучок волос, по всему лицу расползся нос, зато подбородка вообще нет. Он так
выглядит, Фриц?
     --  Сам  я  его  не  видел,  но,  вероятно,  ты  не  далека  от истины.
Специалисты описывают их именно такими.
     -- Гляди, Фриц! А вот и Абдула.
     Смуглый  араб  поднялся  на  борт  и направился  к  ним  с невозмутимым
выражением лица. Удалась его затея или нет -- было неясно.
     -- Мархаба! -- поприветствовал его Краузе. -- Эй кхабар?
     -- Новости самые хорошие, -- ответил Абдула. --  Я поймал его. Привез в
клетке и оставил на окраине города. Клетка затянута циновками  от любопытных
взглядов. Один  аллах знает, чего стоило это  предприятие! Мы  набросили  на
него сеть, но  прежде  чем удалось связать ему  руки,  он убил  троих воинов
Ндало. Ну  и силища у него! Как у  слона! Пришлось  держать  его  связанным,
иначе бы он в миг разнес клетку в щепки.
     -- У  меня  есть  железная  клетка,  с  которой  ему не справиться,  --
произнес Краузе.
     -- Я бы не судил столь категорично, -- предостерег  араб. --  Если ваша
клетка не  в  состоянии  выдержать  напор слона,  то советую  не развязывать
нашего пленника.
     -- Для слона моя клетка маловата, но для этого сгодится.
     -- И тем не менее, я бы не стал развязывать ему руки, -- стоял на своем
Абдула.
     -- Он что-нибудь сказал за это время? -- поинтересовался Краузе.
     --  Нет,  ни  слова. Сидит и глядит. В глазах ни ненависти,  ни страха.
Напоминает мне льва, кажется, вот-вот зарычит. Приходится кормить его с рук,
и когда он жрет свое мясо, урчит, словно лев.
     -- Чудесно! -- воскликнул Краузе. -- Он произведет сенсацию. Я уже вижу
этих дураков американцев, горящих желанием выложить кругленькую сумму, чтобы
поглазеть  на  него. А  теперь слушай: в  сумерках я  отчалю и  пойду  вдоль
берега, а ты грузи клетку на одномачтовое судно за чертой города и дожидайся
моего сигнала: три короткие вспышки прожектора, потом мигнешь ты.
     -- Считайте, что уже сигналю, -- отозвался Абдула Абу Неджм.

     К тому времени, когда Абдула принял  сигнал с "Сайгона", поднялся ветер
и  море  заволновалось. Одномачтовое  судно, маневрируя,  подошло наконец  к
пароходу  с подветренной стороны. Были спущены  тросы,  которые прикрепили к
клетке  с дикарем. Абдула направлял  поднимаемую в воздух клетку. Неожиданно
"Сайгон" сильно  накренился  в  сторону,  клетка  взмыла в воздух  вместе  с
вцепившимся в  нее Абдулой.  Клетка  ударилась  о  борт парохода и  поползла
вверх.  "Сайгон"  дал  задний  ход  и  налетел  на  суденышко.  Вся  команда
затонувшего судна погибла, а Абдула оказался на борту парохода, следующего в
Америку. Абдула запричитал, наполняя воздух стенаниями  и призывами к аллаху
сохранить ему жизнь.
     -- Тебе  чертовски повезло -- ты уцелел, --  успокоил его Краузе.  -- В
Америке  заработаешь  кучу  денег.  Я  стану   показывать  тебя  как  шейха,
поймавшего дикаря;  они хорошо заплатят, чтобы  увидеть настоящего  шейха из
пустыни.  Куплю тебе верблюда  и  будешь разъезжать  по улицам  с  плакатом,
рекламирующим мой аттракцион.
     --  Чтобы  меня,  Абдулу  Абу Неджма выставили, словно дикого зверя! --
завопил араб. -- Никогда! Краузе пожал плечами.
     -- Как угодно, -- сказал он, -- но не забывай, что тебе захочется есть,
а в  Америке осталось  не так уж  много  ничейных финиковых пальм.  Во время
рейса я,  так  и  быть,  стану тебя  подкармливать,  но по  прибытии  будешь
заботиться о себе сам.
     -- Неверный пес! -- неслышно выругался араб.
     II
     Утро следующего дня выдалось погожим. Дул свежий ветер. "Сайгон" шел на
северо-восток,  бороздя просторы  Индийского океана. Животные на палубе вели
себя спокойно. Деревянная клетка, укрытая циновками, стояла в центре палубы.
Из нее не доносилось ни звука.
     Джанетт  Лейон поднялась вслед  за  Краузе на палубу. Ее  черные волосы
развевались на ветру, легкое платье обволакивало  фигуру,  привлекая  взгляд
необычайной пленительностью форм. Вильгельм Шмидт, второй помощник капитана,
прислонившись к поручням, наблюдал за ней сквозь полуопущенные веки.
     -- Покажи мне своего дикаря, Фриц, -- попросила девушка.
     --  Надеюсь, он еще жив, -- сказал  Краузе,  -- вчера ночью его здорово
потрепало, когда поднимали клетку на борт.
     -- Что же ты раньше не поинтересовался? -- возмутилась девушка.
     -- Все равно мы ничем не смогли бы ему помочь, -- ответил Краузе. -- По
словам Абдулы, с  ним опасно иметь дело. Пойдем глянем на  него. Эй,  ты! --
крикнул он матросу-ласкару. -- Сними-ка циновку вон с той клетки.
     Матрос бросился выполнять приказ. Подошел Шмидт.
     -- Что там у вас, м-р Краузе? -- поинтересовался он.
     -- Дикарь. Что, в новинку?
     -- Встречал я  как-то одного французишку, от  которого  жена сбежала  с
шофером, -- отозвался Шмидт. -- Дикарь дикарем.
     Матрос развязал веревки и стал стягивать циновку. В клетке на корточках
сидел гигант, спокойно глядя на людей.
     -- Так он же белый! -- воскликнула девушка.
     -- Белый, -- отозвался Краузе.
     -- И вы собираетесь держать человека в клетке,  словно дикого зверя? --
спросил Шмидт.
     -- Он белый только снаружи, -- проворчал Краузе. -- Это англичанин.
     Шмидт плюнул в клетку. Девушка разгневанно топнула ногой.
     -- Никогда больше так не делайте, -- воскликнула она.
     -- А  тебе-то  что? Разве  ты  не  слышала --  это  всего лишь  грязная
английская свинья, -- процедил Краузе.
     -- Он человек, к тому же белый, -- возразила девушка.
     -- Это  бессловесная тварь,  --  ответил Краузе.  -- Говорить не умеет,
человеческого языка не понимает. А то,  что в него плюнул  немец -- для него
большая честь.
     -- Все равно, пусть Шмидт прекратит издевательство.
     Пробили рынду,  и  Шмидт удалился, чтобы  сменить  на  мостике  первого
помощника капитана.
     -- Сам он свинья, -- проговорила девушка, глядя вслед Шмидту.
     С капитанского мостика спустился Ханс де Гроот и присоединился к Краузе
и  девушке,  стоявшим  возле  клетки с  дикарем.  Приятной  наружности,  лет
двадцати   двух-двадцати   трех,  голландец  был  нанят  на  корабль  первым
помощником капитана в Батавии перед самым отплытием, когда обнаружилось, что
его предшественник загадочным образом "упал за борт".
     Шмидт,  полагавший,  что  эта  должность  по   праву  принадлежит  ему,
возненавидел де Гроота и не скрывал этого. То, что они враждовали, никого на
борту  "Сайгона"  не  удивляло,  ибо  вражда являлась здесь скорее правилом,
нежели исключением.
     Капитан  Ларсен,  который не  мог  подняться  с постели из-за жестокого
приступа лихорадки, не разговаривал с Краузе, зафрахтовавшим  судно, а члены
команды, состоявшей в основном  из  ласкаров и китайцев, в любой момент были
готовы  перерезать  друг  друга.  В  общем,   пленные   звери   были  самыми
благородными существами на борту.
     Де Гроот  в течение нескольких секунд  разглядывал  человека в  клетке.
Реакция его оказалась такой же, как и у девушки и Шмидта.
     --  Это  белый человек! --  воскликнул  он. --  Надеюсь,  вы не  будете
держать его в клетке, словно дикого зверя?
     -- Именно это  я и собираюсь делать,  -- обозлился  Краузе.  -- Не ваше
собачье дело. Не суйтесь, куда не следует, -- и он бросил сердитый взгляд на
девушку.
     -- Дикарь принадлежит вам, -- сказал де  Гроот, -- но хотя бы развяжите
ему руки. Держать его связанным -- излишняя жестокость.
     -- Развяжу, --  недовольно  буркнул Краузе,  -- как  только  на  палубу
поднимут железную клетку, иначе с его кормежкой хлопот не оберешься.
     -- Он ничего не ел и не пил со вчерашнего дня, --  воскликнула девушка.
--  Мне  все  равно,  кто он такой,  Фриц,  но я даже  с собакой не стала бы
обращаться так, как ты обращаешься с этим беднягой.
     -- И я не стал бы, -- отозвался Фриц.
     --  Он  ничтожнее  собаки,  --  раздался за их  спинами голос.  Подошел
Абдула. Он приблизился к клетке  и плюнул  в человека,  находящегося  в ней.
Девушка влепила Абдуле звонкую пощечину. Рука араба схватилась за кинжал, но
вмешался де Гроот, сжав его запястье.
     -- Зря ты  так, -- сказал  Краузе. Глаза  девушки метали молнии,  кровь
отхлынула от лица.
     -- Я не  собираюсь стоять и  безучастно смотреть, как он издевается над
человеком, -- сказала она. --  Это  касается и всех остальных.  -- И Джанетт
взглянула прямо в глаза Краузе.
     --  Я поддерживаю ее, -- добавил де  Гроот. -- Может быть,  то, что  вы
держите его в  клетке, --  и не  мое дело, но оно станет моим,  если  вы  не
соизволите обращаться с ним достойно.  Вы уже распорядились  насчет железной
клетки?
     --  Буду  обращаться с ним так,  как мне заблагорассудится, -- прошипел
Краузе. -- А что, интересно, вы предпримете в противном случае?
     -- Изобью, -- ответил де Гроот, -- а в первом же порту сдам властям.
     -- А вот и железная клетка,  --  сказала  Джанетт. --  Пересадите его и
снимите веревки.
     Краузе  испугался  угрозы де Гроота сообщить обо всем властям  и сбавил
обороты.
     --  Да ладно  вам, -- произнес он благодушным  тоном, -- не стану я его
мучить.  Я  выложил  за  него  немалые деньги и собираюсь  заработать на нем
кругленькую сумму. Какой же мне резон относиться к нему плохо?
     -- Вот и постарайтесь относиться к нему хорошо, -- сказал де Гроот.
     Поднятую  из   трюма  большую  железную  клетку  поставили  вплотную  к
деревянной, дверь  в дверь.  Краузе достал  револьвер.  Затем обе двери были
подняты. Человек в клетке не шелохнулся.
     --  Перебирайся,  ты,  немой  идиот!  --  заорал Краузе,  наставляя  на
человека револьвер. Тот даже не взглянул в сторону Краузе.
     -- Принеси железный  прут, эй ты там, -- скомандовал Краузе, -- и пихни
его сзади.
     -- Погоди, -- сказала девушка, -- дай-ка  я попробую. -- Она  подошла к
противоположной стороне железной клетки и стала жестами подзывать  пленника.
Тот глядел на нее, не шевелясь.
     -- Подойдите на минутку, -- позвала  она де Гроота. -- Дайте ваш нож, а
теперь сомкните  запястья, словно они у вас связаны.  Да-да, вот так. -- Она
взяла нож и стала изображать, будто перерезает веревку на руках у де Гроота.
Затем снова поманила  человека из деревянной клетки. Он приподнялся,  ибо не
мог выпрямиться во весь рост в низкой клетке, и перешел в железную.
     Девушка  стояла вплотную  к  решетке, держа  в руке нож. Матрос опустил
дверь железной клетки. Узник подошел к девушке и, повернувшись к ней спиной,
прислонил запястья к решетке.
     -- Ты  говорил, что  он  глуп, -- сказала Джанетт Краузе, --  но это не
так. По  одному  его  облику  видно.  --  Она перерезала  путы,  сковывавшие
побелевшие  вспухшие руки  человека.  Тот  обернулся  и  поглядел на нее, не
говоря ни слова, но глаза его, казалось, благодарили девушку.
     Де Гроот стоял рядом с Джанетт.
     -- Впечатляющий экземпляр, верно? -- спросил он.
     -- И красивый, -- отозвалась девушка и тут же повернулась к Краузе.  --
Вели принести воды и пищи, -- распорядилась она.
     -- Хочешь стать его нянькой? -- усмехнулся Краузе.
     -- Хочу, чтобы с ним обращались  по-человечески,  -- ответила она  -- А
что он вообще ест?
     -- Не знаю, -- откликнулся Краузе. -- Так что же он ест, Абдула?
     ---- Этот пес не ел двое суток,  -- ответил араб, -- так что, думаю, он
будет  жрать практически все. В джунглях он,  словно зверь,  питается  сырым
мясом, добытым на охоте.
     -- Постараемся снабдить его и мясом, -- сказал Краузе. -- Кстати, таким
образом будем избавляться от падали, если она у нас появится.
     Он  отправил матроса на  камбуз за мясом  и  водой.  Человек  в  клетке
уставился на Абдулу и глядел  так долго и  пристально, что  араб сплюнул  на
палубу и отвернулся.
     --  Не  хотел бы  я  оказаться  на  твоем месте,  если  он, не дай Бог,
вырвется из этой клетки, -- произнес Краузе.
     --  Не стоило развязывать ему руки,  -- ответил  Абдула. --  Он опаснее
льва,
     Вернувшийся  матрос вручил  мясо и воду Джанетт,  которая  передала  их
дикарю.  Тот  отхлебнул глоток  воды,  затем  прошел в  дальний угол клетки,
уселся на корточки, вонзил в мясо крепкие белые зубы и урча принялся есть.
     Девушка вздрогнула, мужчины неловко задвигались.
     -- Так же ест и большеголовый, -- сказал Абдула.
     -- То есть лев, -- пояснил Краузе. -- А под каким именем этого человека
знают туземцы, Абдула?
     -- Его зовут Тарзан из племени обезьян, -- ответил араб.
     III
     "Сайгон" пересек Индийский океан, и на Суматре Краузе взял на борт двух
слонов,  носорога,  трех  орангутангов,   двух  тигров,  пантеру  и  тапира.
Опасаясь,  что де Гроот осуществит свою угрозу и  сообщит  властям Батавии о
присутствии  на  корабле заключенного в  клетку человека, Краузе не зашел  в
этот  порт, а двинулся дальше в  Сингапур за обезьянами, еще одним тигром  и
несколькими удавами.  Затем "Сайгон" взял курс  через  Южно-Китайское море к
Маниле, последнему порту на долгом пути к Панамскому каналу.
     Краузе благодушествовал. Пока все его замыслы  осуществлялись без сучка
и  задоринки, а  если  удастся  доставить  груз  в  Нью-Йорк, можно  сорвать
солидный куш.
     Однако, знай Краузе, что происходит на  "Сайгоне", вряд ли он испытывал
бы такое воодушевление. Ларсен продолжал болеть и не выходил из своей каюты,
и хотя  де Гроот считался хорошим офицером, он был новичком на судне.  Как и
Краузе, он не  знал того, о чем говорили на полубаке и на палубе  в ту ночь,
когда на  вахту  заступил  Шмидт. Второй  помощник  капитана  имел долгую  и
серьезную беседу с  Джабу Сингхом,  ласкаром. Разговор велся шепотом.  После
этого  Джабу  Сингх  долго  и  серьезно  беседовал  на полубаке с остальными
ласкарами.
     --  А как же дикие звери? --  спросил  Чанд у своего соплеменника Джабу
Сингха. -- Что делать с ними?
     -- Шмидт сказал: выбросим всех  за борт вместе  с де Гроотом, Краузе  и
остальными.
     -- Звери стоят много денег,  -- возразил Чанд.  -- Их надо сохранить, а
потом продать.
     -- Нас поймают и вздернут, -- вздохнул другой ласкар.
     -- Нет, -- уверенно сказал Джабу  Сингх. -- Пока мы стояли в Сингапуре,
Шмидту стало известно, что Германия и Англия объявили друг другу войну.  Это
английский пароход. Шмидт утверждает, что  немец имеет  право захватить его.
Говорит, что мы получим денежное вознаграждение, но животные, по его мнению,
не представляют никакой ценности и будут только мешать.
     --  Я  знаю  одного  человека на  острове  Иллили,  который с  радостью
приобрел  бы  их, -- упорствовал Чанд. -- Нельзя позволить  Шмидту выбросить
зверей за борт.
     Ласкары переговаривались на своем родном диалекте, уверенные в том, что
матросы-китайцы  не  понимают их. Однако они  ошибались. Лум Кип, пересекший
однажды Китайское  море  на  фелуке, команда  которой состояла из  ласкаров,
выучил их язык.  А также возненавидел  ласкаров,  потому что они третировали
его  на  протяжении  всего  рейса  и  не  поделились  добром, захваченным  в
результате пиратских вылазок. Однако Лум никак  не показал,  что понял смысл
разговора, -- его лицо сохраняло обычное  выражение глубокого безразличия, а
сам он невозмутимо попыхивал своей длинной трубкой.
     Человек  в  большой  железной  клетке часто  целыми  часами  расхаживал
взад-вперед.  Время  от времени он  подпрыгивал, хватался за решетку потолка
клетки и, перебирая руками и раскачиваясь, двигался бросками от одного конца
клетки  до  другого.  Стоило  кому-нибудь  приблизиться,  как  он  прекращал
упражнение, ибо проделывал его не для забавы, а для того, чтобы  сохранить в
форме свое могучее тело и не дать ему деградировать за время заточения.
     Джанетт Лейон часто  навещала его,  проверяя, регулярно ли его кормят и
всегда ли у него есть вода. Она пыталась научить его своему родному языку --
французскому, но в этом не  преуспела. Тарзан сознавал, что с ним произошло,
и, хотя  не мог говорить и не  понимал речи  людей,  мыслил  он  по-прежнему
связно и логично. Он задавался вопросом, сумеет ли когда-нибудь выздороветь,
однако не  сильно тревожился  из-за неспособности общаться  с людьми. Больше
всего его  беспокоило то, что он не мог общаться с ману,  обезьянкой, или  с
Мангани, большими обезьянами, к которым он относил орангутангов, находящихся
на палубе в соседних клетках. Увидев груз  на "Сайгоне", Тарзан понял, какая
судьба его ожидает, но  также осознал, что  рано  или поздно совершит побег.
Чаще всего эта мысль посещала его, когда на палубе появлялся Абдула.
     Ночью,  когда  поблизости никого  не  было,  он попробовал  решетку  на
прочность и убедился, что сумеет  при  случае  раздвинуть прутья и  выйти на
волю. Но если он сделает это сейчас, когда пароход еще находится в море, его
попросту застрелят,  ибо  он  знал,  что  его  боятся.  Он  стал  дожидаться
благоприятного момента с терпеливостью дикого зверя.
     Когда на палубе появлялись  Абдула или Шмидт, он не  спускал с них глаз
--  эти  люди плюнули в  него.  Абдула  имел все основания  ненавидеть  его,
поскольку Тарзан разрушил его прибыльный бизнес работорговца и браконьера по
части  слоновой кости. А второй помощник капитана, будучи  задирой и в то же
время трусом, относился к нему как к расовому врагу, который не в  состоянии
дать отпор.
     Абдула,  ненавидевший  Краузе  и  девушку и  игнорируемый  де  Гроотом,
общался в  основном  со Шмидтом,  и вскоре они,  обнаружив между собой много
общего, стали близкими приятелями. Абдула, искавший  повод отомстить Краузе,
с  готовностью  согласился  помочь Шмидту  в предприятии,  затеваемом вторым
помощником.
     -- Ласкары  все как один на моей стороне, -- заявил Шмидт Абдуле, -- но
китаяшкам мы  ничего не  сказали, они  враждуют  с ласкарами, и  Джабу Сингх
утверждает, что его  люди не станут лезть на рожон, если китаяшки согласятся
на наши условия и получат свою долю.
     -- Их не так уж много, -- сказал Абдула. -- Если они взбрыкнутся, мигом
окажутся за бортом.
     -- Проблема в том,  что  они  нужны для управления кораблем, -- пояснил
Шмидт, -- а что касается того, чтобы от  них избавиться,  то я передумал. За
бортом  никто не окажется.  Все  они станут военнопленными, и,  если  что-то
сорвется, нас никто не сможет обвинить в убийстве.
     -- Сможете управлять судном без Ларсена и де Гроота? -- поинтересовался
араб.
     -- А как же, -- отозвался Шмидт. -- На моей стороне Убанович. Поскольку
он из России, да к тому же "красный", он терпеть не может Краузе и ненавидит
всех, у кого хоть  на пфенниг больше,  чем  у  него.  Я  назначу его  первым
помощником,  но  ему придется присматривать и  за работой в машинном отсеке.
Джабу Сингх станет вторым помощником. О, я давно все продумал.
     -- А вы будете капитаном? -- спросил араб.
     -- Конечно.
     -- А я? Кем стану я?
     -- Вы? О, черт! Да хоть адмиралом!
     После обеда Лум Кип обратился к де Грооту.
     -- Может, вас ночью убивать, -- зашептал он.
     -- Ты это о чем? -- опешил де Гроот.
     -- Вы знать Шмидта?
     -- Конечно, а в чем дело?
     -- Сегодня  ночью он захватывать  пароход. Ласкары захватывать пароход.
Убанович захватывать  тоже, человек в длинной белой одежде захватывать тоже.
Они убивать Ларсена, убивать  вас, убивать  Клаузе, убивать всех. Китаец  не
захватывать пароход, не убивать. Понимать?
     -- Ты что, накурился опиума, Лум? -- спросил де Гроот.
     -- Не курить. Подождать, там сами увидеть.
     -- А матросы-китайцы? -- де Гроот не на шутку встревожился.
     -- Вас не убивать.
     -- Они дадут отпор ласкарам?
     -- А как же. Вы давать им оружие.
     --  Оружия нет, --  сказал  де  Гроот.  -- Скажи  им, чтобы вооружались
железными прутьями, ножами и всем, чем можно. Понял?
     -- Я понимать.
     -- Когда начнется заваруха, вы, ребята, бросайтесь на ласкаров.
     -- Так и сделать.
     -- Спасибо тебе, Лум. Этого я не забуду. Де Гроот немедленно отправился
к Ларсену, но тот  в беспамятстве метался по  кровати.  Затем зашел в  каюту
Краузе, где обнаружил его самого и Джанетт Лейон, и объяснил им ситуацию.
     -- Вы верите китайцу? -- спросил Краузе.
     --  Он  не  стал бы сочинять такую бессмыслицу, -- ответил де Гроот. --
Да,  я  верю  ему.  Он  --  лучший  матрос  на пароходе,  тихий, незаметный.
Добросовестно выполняет свою работу, ни во что не встревает.
     -- Что же нам делать? -- спросил Краузе.
     -- Я немедленно арестую Шмидта, -- сказал де Гроот.
     Неожиданно дверь в каюту распахнулась, и на пороге с автоматом в  руках
возник Шмидт.
     --  Черта с два ты меня арестуешь, проклятый ирландец, -- прорычал  он.
--  Мы заметили, как этот  грязный китаяшка нашептывал тебе кое-что, и сразу
смекнули, что именно.
     За спиной Шмидта толпились человек шесть ласкаров.
     -- Взять их,  -- скомандовал Шмидт. Отстранив вожака, матросы бросились
в каюту. Де Гроот заслонил собой девушку.
     -- Не прикасайтесь к ней своими грязными лапами! -- вскричал он.
     Один  из ласкаров попытался оттолкнуть его  и схватить  Джанетт, но был
сбит с ног быстрым ударом. Мгновенно вспыхнула потасовка. Де Гроот и Джанетт
отражали  нападение в  одиночку -- Краузе тихо  уполз  в  угол  и безропотно
позволил  связать себе  руки.  Джанетт схватила тяжелый бинокль  и  оглушила
одного  из ласкаров, а  де Гроот свалил  с ног  еще двоих. Однако силы  были
неравны. В конце  концов  их  обоих связали, а де Гроот  от удара по  голове
потерял сознание.
     -- Это бунт, Шмидт, -- прошипел Краузе из своего угла. -- Тебя вздернут
на рее, если не освободишь меня.
     -- Это не  бунт,  -- ухмыльнулся  Шмидт. --  Судно английское, и именем
моего фюрера оно переходит в наши руки.
     -- Но я-то немец, -- возразил  Краузе, -- и зафрахтовал  пароход я. Это
немецкое судно.
     -- О нет, --  произнес Шмидт. -- Оно  зарегистрировано в Англии  и идет
под английским флагом. Если ты немец, значит,  предатель,  а  мы  в Германии
знаем, как поступать с предателями.
     IV
     Тарзан  чувствовал,  что  на  судне произошло что-то неладное,  но  что
именно,  не знал.  На  его глазах  плетками избили китайца, подвешенного  за
большие пальцы рук. В  течение  двух дней  он ни разу  не видел девушку  или
молодого  помощника капитана. Тарзану  перестали регулярно приносить  воду и
пищу. Он  видел, что  плюнувший в него второй помощник капитана стал главным
на  корабле.  Сопоставив  факты,  Тарзан,  хотя  ничего  и  не  знал,  начал
догадываться  о том,  что  произошло.  Изредка  мимо клетки проходил Абдула,
однако не  задирал его, и  Тарзан  понимал почему  -- араб боялся  его, хотя
Тарзан  и находился в железной  клетке. Но из клетки можно вырваться. Тарзан
знал это, а Абдула этого опасался.
     Теперь  ласкары  прохлаждались, а  всю работу выполняли китайцы.  Шмидт
осыпал  их бранью и награждал  тумаками по  малейшему поводу или  вовсе  без
повода. Человек,  подвешенный  за  большие  пальцы  рук и  избитый  плетьми,
провисел целый час,  прежде чем его  сняли и бросили  на палубе.  Жестокость
наказания возмутила Тарзана, однако он допускал,  что человек этот  серьезно
провинился и был наказан заслуженно.
     Проходя мимо  клетки с  Тарзаном,  второй помощник капитана всякий  раз
останавливался и изрыгал  ругательства. Один  вид  Тарзана  приводил  его  в
неописуемую  ярость, как  и  все, что питало  его комплекс  неполноценности.
Тарзан никак не мог взять в толк, отчего тот так сильно его ненавидит. Он не
знал,  что  Шмидт  психопат  и, следовательно, поступки  его лишены разумной
мотивации.
     Как-то раз Шмидт притащил гарпун  и  принялся тыкать им сквозь решетку,
норовя уколоть Тарзана. Абдула с  одобрением наблюдал за этой сценой. Тарзан
ухватился за гарпун и выдернул его из рук Шмидта с такой легкостью, как если
бы  перед ним  стоял ребенок.  После того как  дикарь оказался  вооруженным,
Шмидт уже старался не подходить к клетке вплотную.
     На третий день после того, как Тарзан в последний раз видел девушку, на
палубу подняли старую деревянную клетку  Тарзана  и еще  одну  -- железную и
бОльших размеров.  Чуть позже на  палубу  вывели девушку  под  конвоем  двух
матросов-ласкаров. Ее заперли в  деревянной клетке. Вскоре привели де Гроота
и Краузе,  их  затолкнули в  железную.  После этого  с  капитанского мостика
спустился Шмидт и подошел к пленникам.
     -- Что все это значит? -- требовательным тоном спросил де Гроот.
     --  Сами  жаловались, что вас  содержат взаперти внизу,  не  так ли? Вы
должны благодарить меня за то, что  я распорядился поднять вас на  палубу, а
вы опять  проявляете недовольство. Здесь вам и свежий  воздух и загар. Хочу,
чтобы  вы  выглядели  наилучшим образом, когда придет  время  выставить  вас
напоказ в Берлине вместе с другими представителями африканской фауны.
     И Шмидт расхохотался.
     -- Если хотите  позабавиться тем, что заперли  нас с Краузе,  как диких
зверей,  --  пожалуйста,  но не  можете  же  вы держать  здесь  мисс  Лейон.
Выставить  белую  женщину на  обозрение  всем этим  ласкарам!  --  Де  Гроот
старался не выдать голосом своего гнева и презрения. Он давно понял, что они
оказались  в  руках сумасшедшего и что перечить ему значит навлекать на себя
новые унижения, которые они уже с лихвой испытали.
     --  Если  мисс  Лейон  пожелает,  она  может  разделить  со мной  каюту
капитана, -- проговорил Шмидт. -- Ларсена я приказал вышвырнуть вон.
     --  Мисс Лейон предпочитает звериную клетку, --  с  вызовом  произнесла
девушка. Шмидт дернул плечом.
     -- Ах  вот как! Что  ж,  неплохая идея. Почему  бы  не поместить тебя в
клетку с одним из львов герра Краузе или тебе больше по вкусу тигры?
     -- Все равно, только не с тобой, -- выпалила девушка.
     -- А может, в  клетку  с  дикарем, который  тебе так понравился,  -- не
унимался Шмидт. -- Вот будет представление,  заодно и мы развлечемся. Абдула
говорит, что этот  человек -- каннибал. Я перестану кормить его,  как только
суну тебя к нему.
     Шмидт ушел, беззвучно посмеиваясь.
     -- Этот человек абсолютно невменяем,  -- сказал де Гроот. -- Я с самого
начала заподозрил, что он несколько не в себе, но  не  предполагал,  что  он
самый настоящий сумасшедший.
     --  Вы  полагаете,  он осуществит свою  угрозу? -- с  тревогой спросила
Джанетт.
     Де  Гроот и Краузе не ответили,  и их красноречивое молчание  послужило
ответом на  вопрос, подтвердив худшие опасения. До  этого она только кормила
дикаря и следила за тем,  чтобы  у него  была вода, да и то всегда держалась
начеку, готовая в  любой  миг отскочить  от  клетки,  если дикарю вздумается
схватить ее. На самом деле она  очень  боялась его, и лишь природная доброта
побуждала ее подружиться с ним.
     Кроме  того, Джанетт видела, что Краузе все  это  раздражает, а его она
втайне презирала.
     Джанетт,  застрявшая в Батавии без средств  к существованию, ухватилась
за предложение Краузе  поехать с ним,  лишь бы выбраться, а куда -- неважно.
Перспектива оказаться в Нью-Йорке будоражила. Ей приходилось много слышать о
великом американском  городе, слышать сказочные  истории о  том, как  просто
красивой девушке стать там обладательницей норковых  манто,  соболиных шуб и
драгоценностей. Джанетт Лейон знала, что ее красоту оценят в любой стране.
     Хотя де Гроот и Краузе оставили вопрос девушки без ответа, ответ вскоре
последовал.  Вернулся  Шмидт  с  матросами.  Он  и еще  двое  были вооружены
пистолетами, остальные держали в руках  железные прутья, которыми пользуются
при обращении с дикими зверями.
     Клетку Джанетт сдвинули  с места и приставили к  той, где сидел Тарзан,
дверь в дверь. Затем обе двери одновременно подняли.
     -- А ну-ка ступай к своему дикарю! -- приказал Шмидт.
     -- Вы не смеете, Шмидт! -- вскричал де Гроот. -- Ради Бога,  не делайте
этого!
     --  Заткнись! --  гаркнул  Шмидт.  --  Шевелись,  потаскуха!  А  ну-ка,
пощекочите ее прутьями! Оглохли, что ли?
     Кто-то  из  матросов ткнул  Джанетт, и в тот  же миг  Тарзан зарычал  и
двинулся вперед. Три пистолета нацелились на него. Просунутые сквозь решетку
прутья  преградили  ему  путь.  Рычанье  повергло  девушку в  ужас,  однако,
сознавая, что  ее  могут силой  затолкать в соседнюю клетку, Джанетт  храбро
вошла в нее сама с высоко поднятой головой. За ее спиной со стуком гильотины
упала железная дверь.
     Де Гроот, Краузе, Шмидт и ласкары, затаив дыхание,  ожидали трагической
развязки, при  этом каждый  испытывал  различные  чувства: Шмидт  предвкушал
кровавое зрелище, Краузе  нервничал, ласкары глазели с  безразличием,  а  де
Гроота обуревали чувства, в принципе несвойственные флегматичным голландцам.
Окажись он французом или  итальянцем, он, вероятно,  стал бы кричать и рвать
на себе волосы, но, будучи голландцем, он держал свои эмоции в узде.
     Джанетт  Лейон в  ожидании  застыла у  порога  клетки.  Она глядела  на
Тарзана,  а Тарзан  глядел  на нее. Он  видел,  что она дрожит  от страха, и
жалел, что не может успокоить ее словами. Тогда он  сделал единственное, что
мог -- улыбнулся ей. Джанетт хотелось верить,  что улыбка эта -- ободряющая,
дружеская, но ей нарассказывали  столько кошмаров  о его свирепости, что она
засомневалась: это  могла быть улыбка  кровожадного  предвкушения. На всякий
случай Джанетт заставила себя улыбнуться в ответ.
     Тарзан подобрал гарпун, отнятый им у Шмидта, и двинулся к девушке.
     -- Стреляйте же, Шмидт! -- вскричал де Гроот. -- Он убьет ее!
     -- Что я, рехнулся? Стрелять в  такой ценный экземпляр! --  откликнулся
Шмидт. -- Сейчас начнется потеха!
     Тарзан  подошел к Джанетт, вручил гарпун девушке, вернулся назад  и сел
на  пол  в  дальнем  углу  клетки. В значении  этого  жеста невозможно  было
ошибиться. У Джанетт подкосились ноги, и, чтобы не  упасть, она быстро села.
Подобная  реакция обычно наступает  после  сильного нервного  напряжения. Де
Гроота прошибло холодным потом.
     От ярости и разочарования Шмидт затопал ногами.
     --  И это дикарь! --  завопил  он.  -- Мне казалось, ты говорил, что он
совсем дикий, Абдула. Ты меня надул, подлый лжец!
     --  Если не верите, что он  дикий, зайдите  к нему в клетку, -- ответил
араб.
     Тарзан не спускал со  Шмидта глаз. Он  ничего не  понял  из  слов этого
человека, но, наблюдая за его  мимикой,  жестами, поступками, составил о нем
свое  мнение. Герр  Шмидт получил очередное очко не в свою пользу; очередной
гвоздь был вбит в его гроб.
     V
     Наутро оба пленника, заключенные в большую железную клетку, пребывали в
прекрасном  настроении.  Джанетт  радовалась  тому,  что  осталась  целой  и
невредимой после  ночи, проведенной  вместе  с  существом,  которое питается
сырым мясом, издавая при этом урчание,  --  с дикарем, который голыми руками
убил  троих  африканских  воинов,  пока его самого не  скрутили,  и которого
Абдула  называл  каннибалом.  От избытка чувств девушка  пропела  отрывок из
французской песенки, которая была популярна в Париже  в  ту пору,  когда она
покидала этот город.
     Тарзан же чувствовал себя  счастливым  потому, что понял  слова  песни.
Пока он  спал, могучее  здоровье взяло верх,  и недуг оставил его  столь  же
внезапно, как и поразил.
     --  Доброе  утро, --  произнес он  на французском, первом  усвоенном им
человеческом  языке,  которому его  обучил  лейтенант-француз.  Давным-давно
Тарзан спас его от смерти.
     Девушка изумленно взглянула на дикаря.
     -- Я... доброе  утро!  -- произнесла  она, запинаясь. -- Я...  я... мне
говорили, что вы немой.
     -- Со мной произошел несчастный  случай, -- объяснил он. -- А  теперь я
опять здоров.
     -- Я очень рада, -- сказала она. -- Я... -- девушка замялась.
     -- Знаю, -- прервал ее Тарзан. -- Вы меня боялись. Бояться не стоит.
     -- О вас рассказывали жуткие вещи, вы, наверное, и сами слышали.
     -- Я не только не мог говорить, --  ответил Тарзан, --  но и не понимал
речи. Что же они говорили обо мне?
     -- Что вы очень жестокий и что вы... вы... едите людей.
     Тарзан улыбнулся редкой для него улыбкой.
     --  Поэтому  вас поместили  сюда в  надежде,  что я вас  сожру? Кто это
сделал?
     -- Шмидт -- человек, который возглавил бунт и захватил пароход.
     --  Тот  самый,  который плюнул в меня. -- произнес  Тарзан, и  девушке
показалось, что в его голосе прозвучали рычащие нотки. Абдула был прав, этот
человек и вправду напоминает льва. Но теперь она уже не боялась его.
     -- Вы разочаровали Шмидта, -- сказала она. -- Он был вне себя, когда вы
передали мне гарпун, а сами  отошли в  дальний угол. Он прекрасно понял, что
вы даете понять, что мне ничего не грозит.
     -- Почему он вас ненавидит?
     -- Ненавидит?  Не думаю. Он маньяк. Садист. Видели бы вы только, что он
сделал с беднягой Лум Кипом, и как измывается над матросами-китайцами,
     --  Расскажите, пожалуйста,  что  произошло  на  судне,  пока я  был  в
беспамятстве, и что они, если вам известно, собираются сделать со мной.
     -- Краузе хочет доставить вас в  Америку  и  выставить на  обозрение  в
качестве  дикаря  вместе  с остальными дикими...  то есть  вместе со  своими
животными.
     Тарзан снова улыбнулся.
     --  Краузе  --  это  тот,  который  сидит  в  клетке  вместе  с  первым
помощником?
     -- Да.
     -- А теперь расскажите о самом бунте и о планах Шмидта, если знаете.
     Девушка   закончила   рассказ.  Для   Тарзана   все  действующие   лица
разыгравшейся  на "Сайгоне"  драмы  встали  на свои места.  Получалось,  что
только девушка, де Гроот и матросы-китайцы  вели  себя достойно. Они да  еще
звери в клетках.
     Проснулся де Гроот и первым делом окликнул Джанетт из своей клетки.
     -- Как вы? -- спросил он. -- Дикарь вас не тронул?
     -- Ничуть, -- заверила его девушка.
     -- Сегодня я собираюсь побеседовать со Шмидтом. Попробую  уговорить его
выпустить вас. Мы с Краузе согласны  не высказывать ему  никаких  претензий,
если только он освободит вас.
     -- Но здесь я в безопасности. Не хочу на  волю, пока  судном заправляет
Шмидт.
     Де Гроот уставился на нее в изумлении.
     -- Но ведь он наполовину зверь, -- воскликнул голландец. -- Пока он вас
не  тронул, но  никогда  нельзя знать, что он выкинет, особенно  если  Шмидт
начнет морить его голодом, как обещал.
     Джанетт рассмеялась.
     -- Советую  высказываться о нем  поосторожнее, раз уж вы  считаете  его
кровожадным дикарем; в один прекрасный день он может вырваться из клетки.
     -- Но ведь он меня не понимает,  -- сказал  де Гроот. -- И потом ему из
клетки не выбраться.
     Краузе, разбуженный разговором, приблизился и встал рядом с де Гроотом.
     --  Вот  и  я  считаю, что ему  не выбраться, -- сказал он. -- Шмидт уж
позаботится о том, чтобы не дать ему такого шанса. Шмидт знает, что его ждет
в  противном  случае. И  не следует беспокоиться,  что дикарь понимает  нашу
речь. Он глуп, как пробка.
     Джанетт  повернулась к  Тарзану, проверяя, какой эффект произвели слова
де  Гроота  и  Краузе. Ей было интересно,  даст  ли он  знать пленникам, что
прекрасно  все  понимает и  наслаждается  создавшейся  ситуацией.  К  своему
удивлению, она обнаружила, что сосед по  клетке улегся возле решетки и, судя
по всему, задремал. Завидя приближающегося Шмидта, она решила поостеречься и
не  стала  рассказывать де  Грооту и Краузе о том, что дикарь понял бы  все,
сказанное ими, если бы слышал разговор.
     Шмидт подошел к клетке.
     -- Надо же,  еще  живая, -- сказал он. -- Надеюсь, ночка, проведенная с
этой обезьяной, доставила тебе массу удовольствия. Если тебе удастся научить
его каким-нибудь трюкам, я  разрешу тебе  выступать вместе с  ним в качестве
дрессировщика. -- Он приблизился к клетке и взглянул на лежащего Тарзана. --
Он что, спит, или ты его прикончила?
     Неожиданно  Тарзан  просунул  руку  сквозь  решетку,  схватил Шмидта за
щиколотку  и  рванул  на себя.  Нога Шмидта  оказалась  в клетке,  а  сам он
опрокинулся  навзничь.  Шмидт  заорал  благим  матом.  Тарзан  второй  рукой
выхватил из его кобуры пистолет.
     -- Помогите! -- вопил Шмидт. -- Абдула! Джабу Сингх! Чанд! На помощь!
     Тарзан стал выкручивать ему ногу, пока тот не застонал от боли.
     -- Пусть принесут  еду и воду,  иначе я оторву  тебе ногу,  -- произнес
Тарзан.
     -- Английский  пес умеет  говорить! -- ошарашено  воскликнул Абдула. Де
Гроот и Краузе опешили от неожиданности.
     -- Если это так, значит, он понял, о чем мы говорили, -- сказал Краузе.
--  А может, понимал  все  с самого начала.  -- Краузе стал припоминать,  не
сболтнул  ли  он чего  лишнего,  ибо  сознавал, что этому  человеку не вечно
сидеть в  клетке, разве  только... Но теперь  дикарь  вооружен  -- убить его
будет нелегко.  Нужно  посоветоваться  со Шмидтом. Он  заинтересован  в том,
чтобы обезвредить этого человека, так же, как и сам Краузе.
     Шмидт приказал принести еду и воду. Неожиданно де Гроот вскричал:
     -- Эй, ты, в клетке! Берегись! Сзади! -- Но было уже поздно -- раздался
выстрел, и Тарзан рухнул на пол. Стрелял Джабу Сингх, незаметно подкравшийся
к клетке сзади.
     Шмидт  отполз в  сторону, Джанетт выхватила из  рук Тарзана пистолет и,
повернувшись,  выстрелила   в   Джабу  Сингха,  который   снова   целился  в
распростертое тело. Пуля угодила ласкару в правую руку, и он выронил оружие.
Затем Джанетт, держа  ласкара  на  мушке, пересекла  клетку, просунула  руку
через  решетку и подобрала  пистолет Джабу Сингха.  После чего  вернулась  к
Тарзану, опустилась на колени и приложила ухо к его груди.
     Шмидта  буквально  колотило  от  бессильной  злобы.  Вдруг  с   мостика
крикнули,  что  впереди   показалось  судно,  и  Шмидт,  прихрамывая,  пошел
взглянуть  на него.  "Сайгон" шел  без флага,  готовый  поднять флаг  любого
государства, какое укажет Шмидт, когда возникает необходимость.
     Судно  оказалось  английской  яхтой,  и,  соответственно,  Шмидт  велел
поднять английский флаг. Затем он связался  с яхтой  по рации и спросил, нет
ли у них на борту врача, ибо у него на пароходе двое страдающих раненых, что
в  принципе соответствовало действительности. Джабу Сингх  уж точно  страдал
под собственный вокальный аккомпанемент. Тарзан же тихо лежал там, где упал.
     С  яхты ответили,  что у них  на  борту есть врач, и Шмидт сказал,  что
вышлет за ним шлюпку.  Он лично  отправился  со шлюпкой,  набитой ласкарами,
вооруженными тем, что сумели найти --  пистолетами, ружьями, баграми, ножами
и прутьями, тщательно припрятанными от постороннего взгляда.
     Подойдя  к яхте, они  ринулись на борт  по  трапу  и высыпали на палубу
прежде, чем  потрясенные  яхтсмены  успели  сообразить,  что к ним  на  яхту
явились со злым  умыслом. В  ту же минуту английский флаг  на "Сайгоне"  был
заменен на германский.
     Люди на палубе яхты -- двадцать пять или тридцать мужчин и девушка -- в
изумлении глядели на непрошеных гостей,  имевших по-пиратски свирепый вид  и
державших наготове оружие.
     -- Что все это значит? -- требовательно спросил капитан яхты.
     Шмидт указал на германский флаг, развевающийся над "Сайгоном".
     --  Это значит, что я захватил вас именем германского правительства, --
ответил Шмидт. -- Я беру вас в качестве трофея, и на яхте будет моя команда.
Останутся ваш  инженер и штурман.  Командование примет на себя мой  помощник
Джабу Сингх. Он получил  небольшое ранение, но ваш доктор поможет ему, а все
остальные  перейдут на  мое  судно  вместе  со мной. Вы должны  считать себя
военнопленными и вести себя соответственно.
     -- Но  позвольте, -- запротестовал капитан яхты. -- Это судно  не имеет
вооружения,  это  не  военное  судно и даже  не  торговое, а  частная  яхта,
совершающая  научную  экспедицию.  Будучи  торговым  судном,  вы  не  имеете
никакого права нас захватывать.
     -- Послушайте, старина! -- К Шмидту обратился высокий молодой человек в
парусиновом костюме. -- По какому праву...
     -- Молчать! -- обрубил Шмидт. -- Вы -- англичане, а это уже достаточная
причина, чтобы вас захватить. Прекратите болтовню! Где врач? Займитесь своим
делом.
     Пока  доктор  перевязывал  Джабу  Сингха,  ласкары  по  приказу  Шмидта
обыскивали корабль  в поисках оружия  и  боеприпасов.  Они  нашли  несколько
пистолетов  и спортивных  ружей.  Когда  доктор  закончил  перевязку,  Шмидт
назначил  новую  команду  яхты из числа  своих  людей  и  оставил  несколько
матросов  из  прежнего экипажа  яхты. Затем  ласкары  затолкали  остальных в
шлюпку с "Сайгона", которая вернулась вместе с пленными на пароход.
     -- Надо же! -- не унимался молодой человек в белом парусиновом костюме.
-- Какая неслыханная наглость!
     -- Могло быть и хуже,  Алджи, -- сказала девушка. -- Может, теперь тебе
не придется жениться на мне.
     -- Скажешь тоже, -- возмутился молодой человек. -- Это будет еще хуже.
     VI
     Пуля,  угодившая  в  Тарзана,   всего  лишь  оцарапала  голову,  нанеся
неглубокую рану в мягких тканях,  и  оглушила его на несколько минут. Вскоре
однако  он пришел  в  себя  и теперь вместе  с  Джанетт  Лейон  наблюдал  за
пленными, которые перешагивали через борт "Сайгона".
     --  Шмидт  стал  пиратом, -- заметила  девушка.  --  Интересно, что  он
намерен делать со всей этой оравой? Их человек пятнадцать, не меньше.
     Ей  недолго  пришлось  ждать  ответа  на  свой  вопрос.  Шмидт  отделил
восьмерых добровольцев,  согласившихся работать в команде  "Сайгона", и  тех
увели. Затем он  распорядился поднять  на палубу еще  две  железные клетки и
поставить их в ряд с другими.
     --  А теперь, -- объявил он, -- хотя  я и понимаю, что не следует этого
делать, я позволю вам самим выбрать себе товарищей по клетке.
     --  Позвольте! --  вскричал Алджернон Райт-Смит. --  Не  станете же  вы
сажать наших женщин за решетку!
     --  Что  годится  для  английского  борова, годится  и  для  английской
свиноматки, -- прорычал Шмидт. -- Давайте решайте да поскорее.
     Пожилой мужчина  с  седыми  моржовыми усами  разгневанно фыркнул, и его
красное лицо побагровело.
     -- Ты негодяй! -- выпалил он. -- Не смей так обращаться  с  английскими
женщинами.
     -- Не надо волноваться, дядюшка, -- сказала девушка. -- Придется делать
так, как он говорит.
     -- Ноги моей в этой клетке не будет, Уильям,  -- сказала вторая женщина
с яхты, леди,  чей возраст -- пятьдесят с  небольшим  выдавала  располневшая
талия. -- Ни моей, ни Патриции, -- добавила она.
     --  Нужно  быть реалистом, -- произнесла девушка.  --  Мы  же абсолютно
беспомощны. --  С этими словами она вошла  в  клетку  поменьше. Вскоре к ней
присоединились  ее дядя и тетя,  осознавшие наконец тщетность сопротивления.
Капитан Боултон, Тиббет, второй помощник капитана яхты, доктор Крауч и Алджи
были заключены во вторую клетку.
     Шмидт расхаживал взад-вперед перед клетками, злорадствуя.
     --  Хорошенький  образовался  у  меня  зверинец,  --   сказал  он.   --
Француженка, немецкий предатель, голландский пес и семь английских свиней; с
моими  обезьянами,  мартышками,  львами,  тиграми и  слонами  мы  произведем
сенсацию в Берлине.
     Клетка, в которой томилась чета Ли и их племянница, стояла по соседству
с  той, где сидели Тарзан и Джанетт Лейон,  а  по другую  сторону находилась
клетка с четырьмя англичанами.
     Пенелопа Ли искоса разглядывала Тарзана и морщилась от неприязни.
     -- Скандал!  -- шепнула она Патриции, своей  племяннице.  -- Этот малый
практически голый.
     -- А он ничего, симпатичный, тетушка, -- заметила Патриция Ли-Бердон.
     -- Не  смотри на него,  -- предостерегла Пенелопа Ли. -- А эта женщина,
как ты думаешь, его жена?
     -- Она не похожа на дикарку, -- ответила Патриция.
     --  В  таком случае, почему она  находится  в  одной клетке  с  ним? --
возмутилась миссис Ли.
     -- Наверное, ее туда бросили, как нас -- сюда.
     -- Как  же! -- фыркнула  Пенелопа Ли. --  На  мой взгляд,  она выглядит
распутницей.
     -- Эй! -- прокричал Шмидт. -- Сейчас будем кормить  животных.  Все, кто
не на вахте, могут прийти посмотреть.
     Перед клетками  столпились ласкары, китайцы  и кое-кто из команды яхты.
Принесли  еду и воду. Еда -- отвратительное невообразимое месиво, содержание
которого  не  поддавалось определению как  на вид,  так и  на  вкус. Тарзану
кинули кусок мяса.
     --  Какая  гадость,  --  фыркнула  Пенелопа  Ли,  брезгливо  отталкивая
неудобоваримую пищу. В следующий миг  ее внимание привлекло  раздававшееся в
соседней клетке урчание. Взглянув туда, она ахнула от испуга. -- Посмотрите!
-- прошептала она  дрожащим голосом. -- Это существо рычит и ест мясо сырым.
Какой кошмар!
     -- Я нахожу его очаровательным, -- возразила Патриция.
     -- Бррр,  -- поморщился полковник  Уильям Сесил Хью  Персиваль  Ли,  --
мерзкий тип.
     -- Гадость! -- выпалила миссис Ли. Тарзан поднял глаза на Джанетт Лейон
и подмигнул ей с еле уловимой улыбкой, тронувшей его губы.
     -- Вы и по-английски  понимаете?  -- спросила она. Тарзан кивнул. -- Вы
не против, если я их немножко разыграю? -- продолжала она.
     -- Пожалуйста, -- ответил Тарзан, -- сколько вам будет угодно...
     Они оба говорили по-французски и шепотом.
     -- Ну и как? -- спросила она по-английски  достаточно громко,  чтобы ее
услышали в соседней клетке. -- Капитан вкусный?
     -- Не такой вкусный, как швед,  которого  мне давали на прошлой неделе,
-- ответил Тарзан.
     Миссис Ли побледнела, ее едва  не  стошнило.  Она грузно  осела на пол.
Полковник, и без того слегка  пучеглазый, вытаращил глаза,  потрясенно глядя
на соседнюю клетку. Подошедшая к нему вплотную племянница шепнула:
     -- Мне кажется, они нас дурачат,  дядя. Я  заметила, как  он подмигивал
девушке.
     -- Моя нюхательная соль! -- простонала миссис Ли.
     -- В  чем  дело, полковник?  -- спросил  Алджернон  Райт-Смит  из своей
клетки.
     --  Этот  дьявол ест капитана,  --  ответил  полковник шепотом, который
можно было услышать за квартал. Де Гроот усмехнулся.
     --  О  Боже!  -- воскликнул  Алджи. Джанетт  Лейон отвернулась, скрывая
смех, а Тарзан продолжал рвать мясо своими крепкими белыми зубами.
     -- Говорю вам, они насмехаются над нами, -- заявила Патриция Ли-Бердон.
-- Вы не  можете  заставить  меня  поверить в  то,  что цивилизованные  люди
позволяют  этому дикарю  есть человеческое мясо, даже  если он этого захотел
бы, в  чем я сомневаюсь. Когда эта девушка отвернулась,  я видела, как плечи
ее дрожат от смеха.
     --  Что  это,  Уильям?  --  вскричала  миссис  Ли,  заслышав рев  льва,
донесшийся из трюма.
     Некоторое  время  звери вели  себя  неестественно тихо, но  теперь  они
проголодались, и  недовольство  льва спровоцировало остальных, в  результате
чего через несколько секунд воздух наполнился  диким воем, от которого кровь
стыла  в  жилах --  раскатистое рычание львов,  кашляющее  ворчание  тигров,
отвратительный  смех  гиен, трубный  зов слонов  в  сочетании с  попурри  из
звуков, издаваемых животными помельче.
     --  О-о-о! --  вскричала миссис  Ли. -- Как страшно! Уильям, немедленно
заставь их замолчать.
     -- Хм, -- произнес полковник без своего обычного энтузиазма.
     Вскоре однако  смотрители приступили  к  кормежке. и  шум затих.  Вновь
воцарилась тишина.
     Ближе  к вечеру небо затянулось  тучами, поднялся ветер, и с начавшейся
качкой звери снова  забеспокоились. Ласкар стал разносить по клеткам ведра с
водой, минуя однако клетку, в которой сидел Тарзан.  Матрос отпирал одну  за
другой  двери,  поднимая их  вверх ровно настолько, чтобы протиснуть  ведро,
затем просовывал  веник,  которым заключенные  должны были наводить чистоту.
Хотя его и сопровождали два других матроса  с ружьями, он  не  стал отпирать
дверь в клетку Тарзана, поскольку Шмидт опасался, что тот совершит побег.
     Тарзан  всякий  раз  внимательно  наблюдал за  этой процедурой с самого
начала своего  появления на "Сайгоне". Он  заметил, что воду всегда разносил
один и тот же ласкар, и что вторично он появлялся, когда били четыре склянки
во  время первой ночной вахты с последней проверкой пленников. Во второй раз
он приходил один,  так  как ему не нужно было отпирать клетки,  но  Шмидт на
всякий случай снабжал его пистолетом.
     В тот вечер, когда ласкар  передал воду в клетку, занимаемую семейством
Ли, полковник обратился к нему с просьбой:
     -- Стюард, -- попросил он, -- принесите нам четыре стула и коврики.
     И он  протянул  ласкару  купюру  в пять фунтов.  Матрос взял  бумажку и
спрятал ее под грязной набедренной повязкой.
     -- Нет стулья, нет коврик, -- сказал он и двинулся к следующей клетке.
     --  Эй, постой!  -- крикнул  полковник.  --  Вернись! Кто капитан этого
судна? Я хочу видеть капитана.
     --  Теперь сахиб  Шмидт капитан, -- ответил ласкар.  -- Капитан  Ларсен
болеть. Его не видеть три-четыре дня. Может, умирал.
     Он отправился дальше, и полковник уже не пытался его удержать.
     Миссис Ли вздрогнула.
     -- Значит, это  на самом деле был капитан, -- выдохнула  она испуганным
шепотом и как завороженная уставилась на кость в клетке Тарзана.
     VII
     С  неба  лились  потоки  дождя.  Ветер  со  свистом гулял  по  клеткам,
пронизывая до  костей  беззащитных заключенных,  Море  штормило, и  "Сайгон"
качало на волнах, словно скорлупку.
     Тарзан стоял в клетке в полный рост, наслаждаясь  тугими струями дождя,
громом и молнией. Разрывы молнии всякий раз высвечивали обитателей  соседних
клеток,  и в  одно  из  таких мгновений он увидел, что  англичанин  набросил
пиджак на плечи своей жены и пытается прикрыть ее от ветра своим собственным
телом. Девушка-англичанка, как  и Тарзан, стояла во  весь  рост и, казалось,
наслаждается схваткой  со стихией. В тот же миг Тарзан, воспитанник обезьян,
решил, что эти двое ему нравятся.
     Тарзан  пребывал в ожидании -- он ждал ласкара с его ночной  проверкой,
но на  сей  раз ласкар  не явился. Владыка джунглей умел ждать. Терпению его
научили дикие звери, среди которых он вырос. Ласкар не пришел, так  придет в
следующую ночь.
     Шторм яростно  нарастал. "Сайгону" удалось  вырваться  из  эпицентра  и
оставить  его  в   стороне.  Огромные  волны,  преследующие  судно,   грозно
обрушивались на корму. Исступленно завывал ветер, смешивая  с дождем пену  и
грозя потопить пленников в их клетках.  Джанетт  Лейон прилегла и попыталась
заснуть.  Молодая англичанка ходила  взад-вперед  по  узкой  клетке. За  ней
наблюдал Тарзан, ему был знаком этот тип людей, предпочитавших находиться на
открытом воздухе. Ее непринужденная походка служила тому подтверждением.  Ей
наверняка удавалось все, за что она бы  ни бралась, и она стойко  переносила
тяготы. Тарзан был  убежден в этом,  поскольку наблюдал за ней с того самого
момента,  как ее доставили на борт "Сайгона";  слышал, о чем она говорила, и
видел,  что она воспринимает неизбежность с таким  же настроением, как и  он
сам.  Ему  представлялось, что  девушка  станет терпеливо дожидаться  первой
возможности и тогда будет действовать отважно и с умом.
     Молодая  англичанка, воспринимающая  дождь, ветер  и  качку  как  самое
обычное  дело, остановилась  возле стенки, примыкающей  к клетке  Тарзана, и
взглянула на него.
     --  Ну как,  капитан  пришелся по  вкусу? --  спросила она с мимолетной
улыбкой.
     -- Он был немного солоноват, -- ответил Тарзан.
     -- Наверное, швед был вкуснее, -- предположила она.
     -- Намного, особенно темное мясо.
     -- Почему вы пытались напугать нас? -- спросила она.
     -- Ваши  дядя и  тетя не слишком благоприятно отзывались о нас в  своих
репликах.
     --  Знаю, --  согласилась она. -- Мне очень  жаль, но они  очень сильно
расстроились. Для них все это  явилось страшным  ударом. Я  очень  переживаю
из-за них, они пожилые и не смогут  долго выносить все это.  Как вы думаете,
что Шмидт собирается с нами сделать?
     -- Невозможно представить, он сумасшедший. Его план -- выставить нас на
обозрение в Берлине, естественно, смехотворен. Если он доберется до Берлина,
то нас, англичан, конечно, интернируют.
     -- Вы англичанин?
     -- Мои отец и мать были англичанами.
     -- Меня зовут Бердон. Патриция Ли-Бердон, -- сказала девушка. -- Могу я
узнать ваше имя?
     -- Тарзан, -- ответил тот.
     -- Тарзан и все?
     -- И все.
     -- Пожалуйста, расскажите  мне, как вы очутились в этой клетке,  мистер
Тарзан.
     --  Просто Тарзан, -- поправил ее Владыка джунглей, --  без  мистера. В
этой клетке я оказался потому, что  Абдула Абу  Неджм захотел мне отомстить.
Он подговорил  вождя  одного из африканских племен  схватить меня,  а у того
тоже имелись причины для мести. Абдула продал меня человеку по имени Краузе,
который  скупал животных. Этот Краузе сейчас сидит в  клетке по соседству со
мной. Шмидт, который  являлся  вторым помощником  капитана,  захватил  судно
Краузе, а заодно и его дикаря, и всех животных, и самого Краузе тоже.
     -- Если шторм усилится, он может нас лишиться, -- сказала девушка.
     Она  вцепилась в прутья -- пароход  нырнул вниз с гребня  волны и взмыл
вверх на гребне следующей.
     --  "Сайгон" на  вид суденышко хлипкое, --  проговорила  Джанетт Лейон,
подходя к Тарзану, -- но я думаю,  этот шторм оно выдержит.  По пути сюда мы
попали в шторм похуже. Правда, тогда  капитаном был Ларсен и мистер де Гроот
-- первым помощником. А  теперь, когда во главе  встал  Шмидт, всякое  может
случиться.
     Пароход вдруг  развернуло  кормой  к волне,  и он  скатился  вниз,  где
накренился,  едва не черпая бортом  воду. Раздался испуганный крик, и разряд
молнии осветил полковника и его жену, которых швырнуло на решетку клетки.
     -- Бедная  тетя  Пенелопа! --  воскликнула  молодая англичанка. --  Она
этого не  перенесет. -- Патриция с  трудом  добралась вдоль  решетки к своей
тете. -- Ты не ушиблась, тетушка? -- спросила она.
     -- У меня переломаны все кости, -- ответила миссис Ли. -- Я всегда была
против  этой дурацкой  экспедиции. И  вообще,  какая  разница, что за  твари
обитают  на дне  океана -- в  Лондоне-то их  все равно не встретишь.  Только
потеряли "Наяду" и вот-вот  лишимся собственных жизней. Я надеюсь, твой дядя
удовлетворен.
     Патриция  с  облегчением  вздохнула,  ибо поняла,  что  с тетей  все  в
порядке.  Полковник  благоразумно  помалкивал  --   двадцатипятилетний  опыт
совместной жизни научил его, когда нужно промолчать.
     Миновала  долгая  ночь, но яростный шторм не  затихал.  "Сайгон", как и
прежде, шел  впереди шторма, замедлив скорость до пяти  узлов и принимая его
на  корму. Время от времени сзади накатывалась  волна и  едва не накрывала с
головой  заключенных в клетках  людей, которым  ничего не оставалось делать,
как прижиматься к решеткам и надеяться на лучшее.
     По собственному утверждению миссис Ли, она успела захлебнуться трижды.
     -- Отныне,  Уильям, -- заявила она, --  ты  будешь читать исключительно
"Таймс",  воспоминания о  походах Наполеона  и  "Рим"  Гиббона.  Стоит  тебе
взяться за что-нибудь другое, как ты совершенно лишаешься рассудка. Если  бы
ты не прочел это "Путешествие Арктуруса", написанное этим злосчастным Бибом,
мы бы, без сомнения, находились бы в данную минуту дома и горя бы  не знали.
Только потому, что он выудил  массу  отвратительных созданий с электрическим
свечением, тебе приспичило отправиться в путь, чтобы убедиться самому. Никак
не могу этого понять, Уильям.
     -- Не будь слишком  сурова к дяде,  --  сказала Патриция. --  Он мог бы
обнаружить кое-что в водопроводной воде и стать знаменитостью.
     Миссис Ли громко хмыкнула.
     В тот день к клеткам никто не подходил, и пленники  не получили ни еды,
ни  питья.  Звери в трюме также  остались  без кормежки, и  их  жалобный вой
перекрывал рев шторма. Лишь на третий  день вечером явились двое  китайцев с
едой. К  тому  времени заключенные настолько  изголодались, что  с жадностью
накинулись на принесенную пищу, несмотря на то, что это было холодное жидкое
месиво из сухарей.
     Миссис Ли  погрузилась  в  полное  молчание. Это  встревожило ее мужа и
племянницу, ибо  они знали, что  если  Пенелопа  Ли  переставала жаловаться,
значит с ней действительно было что-то не так.
     Приблизительно  в  девять  вечера  неожиданно  стих  ветер, наступившая
тишина была зловещей.
     -- Мы попали в центр шторма, -- сказала Джанетт Лейон.
     -- Скоро опять начнется, -- предположил Тарзан.
     -- Этот недотепа должен был бы уходить от  шторма, а не входить в него,
-- продолжила Джанетт.
     Тарзан  терпеливо  ждал, словно  лев  у  водопоя,  ждал, когда появится
добыча.
     -- Так оно лучше, -- сказал он девушке.
     -- Не понимаю, -- откликнулась Джанетт. -- По-моему, хуже некуда.
     -- Подождите, -- произнес Тарзан, -- думаю, скоро увидите.
     Волны  были по-прежнему высокими, но "Сайгон", казалось, приноровился к
ним, и скоро на палубе появился Шмидт и направился к клеткам.
     -- Как поживает скотина? -- повелительно осведомился он.
     -- Женщины умрут, если вы их оставите здесь, Шмидт, -- сказал де Гроот.
-- Почему бы вам не выпустить их и не поселить в каюте или, на худой  конец,
определить в трюме, где они будут защищены от шторма?
     --  Если я услышу еще  хоть одну жалобу,  -- рявкнул Шмидт, --  я брошу
всех вас за борт вместе с клетками. И вообще, какие могут быть  претензии? У
вас бесплатный проезд, бесплатное питание и личные апартаменты. За последние
три дня вы также воспользовались, причем не раз, бесплатным душем и ванной.
     -- Но, послушайте, моя жена умрет, если вы и дальше будете держать ее в
клетке, -- сказал полковник Ли.
     -- Пусть  умирает,  --  ответил Шмидт. -- Мне как  раз требуется свежее
мясо для дикаря и других зверей. --  И  с  этой прощальной любезностью Шмидт
вернулся на мостик.
     Миссис Ли  разрыдалась, а полковник  разразился  грозными  проклятьями.
Тарзан  ждал,  и вскоре  произошло  то, чего он  дожидался.  Появился Азока,
ласкар,  и  приступил к  запоздалой проверке. Он расхаживал с важным  видом,
сознавая  значимость собственной персоны -- смотрителя  английских сахибов и
их леди.
     В  свете корабельных огней можно было  различать предметы на  некотором
расстоянии,  и Тарзан с его натренированным ночным зрением сразу же  заметил
Азоку, как только тот ступил на палубу.
     Владыка  джунглей встал,  держась за два соседних прута  решетки. Азока
прошел мимо  клетки, стараясь  держаться  на расстоянии,  чтобы  не  попасть
дикарю  под  руку.  Джанетт Лейон  встала рядом  с Тарзаном.  Она интуитивно
почувствовала, что должно случиться нечто важное.
     Глаза  ее  были  прикованы  к  товарищу по  клетке.  Она  увидела,  как
напряглись мышцы его плеч и рук. Тарзан  вложил  всю свою исполинскую силу в
поединок  с  решеткой.  Прутья  медленно  раздвинулись,  и  Тарзан,  приемыш
обезьян, шагнул на свободу.
     VIII
     Азока, ласкар, с высокомерным  видом миновал клетку полковника, а когда
оказался перед клеткой с четырьмя англичанами, на его горле сзади сомкнулись
стальные пальцы. Он почувствовал, как из кобуры вытащили оружие.
     Джанетт  Лейон с  изумлением  наблюдала за  той кажущейся легкостью,  с
которой  геркулесовы мускулы раздвинули прутья решетки.  На ее глазах Тарзан
напал  на  ласкара и завладел  его  оружием.  Потом она вышла  следом  через
образовавшийся проем, захватив  с  собой  пистолеты,  отобранные у  Шмидта и
Джабу Сингха.
     Азока  сопротивлялся  и порывался  позвать  на  помощь,  но как  только
услышал зловещий  голос,  шепнувший  ему прямо в ухо:  "Молчать  или  я убью
тебя", сразу затих.
     Тарзан оглянулся и увидел подошедшую сзади Джанетт Лейон. Затем снял со
шнурка, висевшего на шее Азоки, ключ от клеток и передал его девушке.
     -- Пойдем отопрем двери, -- сказал он и обошел последнюю клетку, выходя
на ту сторону, где находились  двери. -- Мужчины пойдут со мной, --  шепотом
объявил он. -- Полковник и женщины останутся здесь.
     Тарзан остановился возле клетки  полковника. Миссис  Ли, задремавшая во
время затишья, проснулась и увидела его. Она взвизгнула.
     -- Дикарь вырвался!
     --  Заткнись, Пенелопа! --  цыкнул на нее  полковник. --  Он собирается
выпустить нас из этой проклятой клетки.
     --  Не  смей  на  меня  ругаться,  Уильям  Сесил Хью  Персиваль Ли,  --
возмутилась Пенелопа.
     -- Тихо! -- прорычал Тарзан, и Пенелопа Ли в ужасе затихла.
     -- Можете выходить, -- сказал Тарзан, -- но от клеток не отходите, пока
мы не вернемся. -- Затем он последовал за Джанетт к клетке, в которой сидели
де Гроот и Краузе и подождал, пока она отомкнула висячий замок.
     --  Де  Гроот  может выйти, -- произнес Тарзан.  --  Краузе  останется.
Азока, заходи сюда. -- Тарзан повернулся к Джанетт. -- Заприте их. Дайте мне
пистолет, а другой  держите при  себе.  Если  кто-нибудь из  них  попытается
поднять тревогу; стреляйте без предупреждения. Как вы полагаете, справитесь?
     -- Я стреляла в Джабу Сингха, -- напомнила ему девушка.
     Тарзан кивнул и повернулся к мужчинам, стоявшим  сзади.  Пистолет Азоки
он передал де Грооту. Он оценивающе приглядывался к мужчинам с того момента,
как  те оказались  на борту, и сейчас велел Джанетт передать третий пистолет
Тиббету, второму помощнику с "Наяды".
     -- Как ваше имя? -- спросил он.
     -- Тиббет, -- ответил тот.
     --  Пойдете со мной. Будем брать мостик.  Де  Гроот знает судно.  Он  и
остальные будут искать  оружие. Пока же вооружитесь тем, что  попадется  под
руку. Очевидно, предстоит схватка.
     Судно вышло из эпицентра шторма, и ветер взвыл с  новой силой. "Сайгон"
мотало из стороны  в сторону, а в это время  Тарзан и  Тиббет  поднялись  по
трапу на мостик,  где за штурвалом стоял  ласкар Чанд, а  на вахте -- Шмидт.
Шмидт  случайно обернулся именно в тот миг, когда  вошел Тарзан, и,  завидев
его, схватился за револьвер, одновременно предупреждая Чанда криком.  Тарзан
рванулся вперед  с быстротой Ары-молнии  и  ударил Шмидта по руке, когда тот
уже нажимал на курок. Пуля угодила в потолок,  а в следующее мгновение Шмидт
был разоружен. Тиббет наставил на Чанда пистолет и отобрал у него оружие.
     --  Беритесь  за штурвал, -- распорядился Тарзан,  --  и  дайте мне его
пистолет. Посматривайте назад и стреляйте в любого,  кто попытается напасть.
А вы оба спускайтесь к клеткам, -- приказал он Шмидту и Чанду.
     Тарзан прошел следом за ними на  палубу и отвел их к клетке, где сидели
Краузе и Азока.
     -- Откройте вот эту, Джанетт, -- сказал он. -- У меня еще два зверя для
вашего зверинца.
     -- Это бунт, -- завизжал Шмидт. -- И когда я доставлю вас в Берлин, вам
отрубят головы.
     --  Марш в клетку, -- приказал  Тарзан и толкнул Шмидта  с такой силой,
что тот налетел на Краузе, и они оба свалились на пол.
     Сквозь  шум шторма  послышался выстрел,  и  Тарзан  поспешил  на  звук.
Спускаясь по трапу, он услышал еще два выстрела, а также брань и крики боли.
     Оказавшись на месте схватки,  он увидел, что на его людей с тыла напали
вооруженные  ласкары,  однако, к  счастью,  было  больше шума, чем  реальной
опасности.  Ранило одного ласкара. Именно он и кричал.  Кроме  единственного
пострадавшего, ни  та,  ни другая сторона не понесла каких-либо потерь. Трое
из четверых ласкаров оставались на ногах и палили  вовсю, не разбирая  цели.
Сзади к ним подошел Тарзан с пистолетом в каждой руке.
     -- Бросай оружие, -- крикнул он повелительным тоном, -- иначе убью.
     Все трое  обернулись почти одновременно. При виде направленных  на  них
двух пистолетов Тарзана двое ласкаров выронили оружие, а третий прицелился и
выстрелил. В тот же миг прозвучал выстрел Тарзана. Ласкар схватился за грудь
и упал вперед лицом.
     Остальное было  просто. В  каюте  Шмидта отыскались  пистолеты, ружья и
патроны,  захваченные  на  "Наяде", и,  оказавшись  безоружными, Убанович  и
ласкары не оказали сопротивления, как не  оказали и китайцы и  перешедшие на
сторону Шмидта члены экипажа "Наяды", ибо все были очень рады, что больше не
нужно выполнять приказы сумасшедшего.
     Взяв пароход под свой контроль, Тарзан  собрал своих  людей в маленькой
кают-компании.  Пенелопа Ли  по-прежнему глядела на  него  с  отвращением  и
страхом: для  нее  он оставался дикарем,  людоедом,  сожравшим  ни в чем  не
повинного капитана и несчастного  шведа,  и который рано или поздно съест их
всех.  Остальные  же  должным  образом  оценили силу, отвагу и  ум  Тарзана,
вызволившего их из опасной ситуации.
     --  Боултон, --  обратился  Тарзан  к капитану  "Наяды",  -- принимайте
командование  кораблем на  себя.  Де  Гроот будет  вашим первым  помощником,
Тиббет  --  вторым.  Де Гроот  говорил,  что на  "Сайгоне"  всего две каюты.
Полковник и миссис Ли  займут  каюту капитана, девушки --  каюту  помощников
капитана.
     -- А ведь если разобраться, он нами командует, -- шепнула мужу Пенелопа
Ли. -- Ты должен что-то предпринять, Уильям. Ты должен взять командование на
себя.
     -- Не глупи, тетушка, -- шепотом урезонила ее Патриция Ли-Бердон. -- Мы
всем обязаны  этому  человеку. Он  был  великолепен.  Видела  бы ты, как  он
раздвигал прутья в решетке, словно они были резиновые!
     -- Ничего не  могу с  собой  поделать, -- возразила миссис Ли. --  Я не
привыкла, чтобы  мною командовали голые дикари. Пусть кто-нибудь одолжит ему
брюки.
     -- Ладно,  Пенелопа, -- сказал полковник, --  если тебе от этого  будет
легче, одолжу ему свои -- ха! -- и останусь без оных -- ха-ха!
     --  Фу, как  вульгарно,  --  фыркнула миссис  Ли.  Тарзан отправился на
мостик к де Грооту, чтобы сообщить последние новости.
     -- Я рад, что вы не назначили меня капитаном, -- сказал голландец. -- У
меня не хватает опыта. Боултон -- толковый моряк.  В свое  время он служил в
Королевском флоте. А что с Убановичем?
     --  Я послал за ним, -- ответил Тарзан. -- Он должен появиться здесь  с
минуты на минуту.
     -- Он ненавидит всех, -- сказал де Гроот. -- Большевик до мозга костей.
А вот, кстати, и он.
     Появился Убанович. Сутулый, мрачный, глядящий исподлобья.
     -- А вы что тут делаете? -- свирепо спросил он. -- Где Шмидт?
     --  Он  там,  куда  отправят  и  вас,  если   не  согласитесь   с  нами
сотрудничать, -- ответил Тарзан.
     -- Это куда? -- поинтересовался Убанович.
     -- В клетку, к  Краузе и парочке ласкаров, --  объяснил Тарзан. -- Я не
знаю, имели ли вы какое-либо отношение к  бунту, Убанович, но если желаете и
дальше работать механиком, никто не станет ни о чем вас расспрашивать.
     Хмурый большевик кивнул.
     -- Ладно, черт с вами. Хуже, чем с этим психом Шмидтом, не будет.
     -- Боултон -- капитан. Представьтесь ему и доложите, что вы механик. Вы
не знаете, что стало с арабом -- я его уже несколько дней не видел?
     -- Ничего с  ним не стало, --  буркнул Убанович.  --  Сидит в  машинном
отделении -- греется.
     -- Пусть  явится ко мне  на мостик. Попросите также  капитана  Боултона
прислать нам пару матросов.
     Тарзан и  де  Гроот устремили взоры  в темноту.  Нос  парохода вошел  в
огромную волну. Судно еле выкарабкалось.
     -- Шторм крепчает, -- заметил де Гроот.
     -- "Сайгон" выдержит? -- спросил Тарзан.
     -- Думаю, да, -- отозвался де  Гроот. -- Если  сумеем удержать курс, то
сохраним достаточную скорость для маневра.
     Вдруг сзади раздался выстрел. Стекло переднего иллюминатора разлетелось
вдребезги. Тарзан и де Гроот мгновенно обернулись.
     На  верхней   ступеньке  трапа  стоял  Абдула  Абу  Неджм  с  дымящимся
пистолетом в руке.
     IX
     Араб выстрелил  снова, но из-за сильной качки промахнулся. В тот же миг
Тарзан прыгнул на врага.
     Под  весом обрушившегося на  него человека-обезьяны  Абдула  сорвался с
трапа, и они вместе с  грохотом  рухнули на палубу. Араб  оказался внизу  --
оглушенная неподвижная туша.
     Присланные  капитаном  Боултоном на мостик  двое  матросов появились на
палубе как  раз в  тот  момент,  когда  все  это произошло, и они  рванулись
вперед, полагая, что оба упавших  расшиблись и потеряли сознание, но в таком
состоянии оказался лишь один из них.
     Тарзан вскочил  на  ноги, а Абдула Абу Неджм остался  лежать  там,  где
упал.
     -- Пусть  один из вас спустится вниз и попросит у  мисс Лейон  ключи от
клетки, -- распорядился  Тарзан.  Затем  схватил араба за руки  и  оттащил к
клетке, в которой находились Краузе  и Шмидт. Когда принесли ключ,  он отпер
дверь и втолкнул араба внутрь. Был  ли тот жив или уже умер, Тарзан не знал.
И не хотел знать.
     Шторм усилился,  и незадолго до рассвета  пароход упал  в ложбину между
волнами, завалился на  бок и  на мгновение застыл  в таком положении, словно
готовый  вот-вот  перевернуться. Затем его  бросило на  другой  бок.  Настал
очередной жуткий миг, когда  конец казался неизбежным. Изменение  в движении
судна  мгновенно  разбудило  Тарзана, и  он  стал  пробираться к  мостику --
подвиг,  который  дался без особого труда  человеку, выросшему в лесу  среди
обезьян и большую часть жизни проведшему на деревьях.  Вот  и сейчас он чаще
перепрыгивал  с предмета  на  предмет, чем передвигался на  ногах, и  вскоре
достиг цели. Он увидел, что оба  матроса вцепились в штурвал, а капитан -- в
пиллерс.
     -- Что стряслось? -- спросил Тарзан.
     -- Штурвал  заклинило,  -- ответил Боултон.  -- Если  бы могли  бросить
якорь, то сумели бы выровнять положение, но при таких волнах это невозможно.
А вы, черт возьми, каким образом оказались здесь в такую качку?
     -- Я пробирался так, как обычно  передвигаюсь по верхушкам деревьев, --
пояснил Тарзан.
     Боултон проворчал нечто вроде "весьма любопытно", затем сказал:
     -- Кажется, стихает. Если корабль сейчас выдержит,  мы выкрутимся, но и
в  этом  случае  окажемся  в  весьма  затруднительном  положении --  один из
матросов утверждает, что этот негодяй Шмидт вывел из строя рацию.
     "Сайгон",  словно доказывая,  на что он способен, лег на  бок  так, что
палуба встала почти вертикально, и замер в таком положении.
     -- О Боже! -- вскричал матрос. -- Сейчас перевернемся!
     Но  судно не перевернулось,  оно  качнулось в противоположную  сторону,
однако не выправилось до конца. Теперь ветер дул порывами. Шторм определенно
шел на убыль.
     Перед самым рассветом капитан спросил:
     -- Вы что-нибудь слышите?
     --  Да, -- отозвался  Тарзан. -- Слышу  и уже на протяжении  некоторого
времени.
     -- А знаете, что это такое? -- поинтересовался капитан.
     -- Знаю, -- ответил человек-обезьяна.
     --  Буруны,  -- сказал Боултон. -- Теперь нам  крышка. Медленно, словно
нехотя  наступил  рассвет,  будто  задерживаемый  тем  злым  духом,  который
направлял весь ход злополучного "Сайгона".
     С  подветренной  стороны люди на мостике увидели  остров вулканического
происхождения. Склоны гор  покрывала тропическая растительность, вершины гор
терялись в  низко  нависших  тучах. Волны  разбивались  о коралловый  риф  в
четверти мили от берега, и к этому рифу сносило "Сайгон".
     -- Вон там, справа, в рифах проход, --  заметил Боултон. -- Думаю, пора
спускать шлюпки и переправлять людей на берег.
     -- Вы -- капитан, вам и решать, -- откликнулся Тарзан.
     Боултон  приказал  свистать  всех   наверх.  Матросам  был  дан  приказ
приготовиться  к  спуску  шлюпок.  Часть  ласкаров,  не  дожидаясь  команды,
захватила шлюпку и начала спускать ее  на воду. Де Гроот выхватил пистолет и
бросился к ним, пытаясь остановить  самоуправство, но  опоздал -- шлюпка уже
коснулась воды.  Его  первым порывом было  -- открыть огонь по  нарушителям,
чтобы преподать урок остальным, однако вместо этого он повернулся и бросился
к другой группе ласкаров,  пытавшихся захватить еще одну шлюпку. К де Грооту
примкнули вооруженные Боултон и Тиббет, и ласкары отступили.
     --  Любого,  кто  ослушается  приказа,  расстреливать   на   месте,  --
распорядился Боултон.  --  Пока  же подождем,  посмотрим, что  произойдет  с
беглецами, прежде чем спускать вторую шлюпку.
     "Сайгон"  беспомощно  дрейфовал  в  сторону рифов. Пассажиры  и команда
облепили поручни, наблюдая за  тем, как люди в спасательной шлюпке сражаются
с огромными волнами, пытаясь достичь прохода в рифах.
     -- Да, шансов проскочить у них маловато, -- сказал доктор Крауч.
     -- И чем  "Сайгон" ближе к рифам, тем  труднее будет следующим шлюпкам,
-- проговорил полковник Ли.
     -- Этим подонкам не проскочить, -- добавил Алджи. -- И поделом.
     -- А мне  кажется, они  проскочат, -- возразила Патриция.  -- А вы  как
думаете, Тарзан?
     -- Сомневаюсь, -- ответил человек-обезьяна.  --  Но если  они  потерпят
неудачу, при  том,  что  у них на каждом весле  по гребцу  и нет  ни  одного
пассажира, это будет означать, что у других шлюпок отсутствует малейший шанс
на спасение.
     -- Но почему бы не попытаться? -- настаивала девушка. -- Если  "Сайгон"
напорется  на рифы, нам всем конец,  а  в шлюпке,  по крайней мере, появится
возможность бороться за жизнь.
     --  Ветер и волны  стихают, --  заметил Тарзан.  -- Сразу  за рифами --
спокойная  вода, и  если "Сайгон"  не  разобьется  сразу, то,  думаю,  лучше
оставаться здесь, чем  идти на шлюпках, которые разнесет в щепки, как только
они налетят на рифы.
     -- Пожалуй,  тут  вы правы, --  произнес  Боултон,  --  но  в  подобной
экстремальной  ситуации,  когда  речь идет  о  человеческих  жизнях,  я могу
говорить только от  своего имени. Я останусь на корабле, но  если  наберется
достаточно желающих, я велю спустить шлюпку номер четыре.
     Он обвел взглядом присутствующих, но глаза всех были прикованы к лодке,
приближающейся к рифам, и, похоже, никто не высказывал желания рискнуть.
     -- Они не пройдут, -- повторил Тиббет.
     -- Ни за что, -- согласился доктор Крауч.
     -- Смотрите! -- воскликнула Джанетт Лейон. -- Они пошли прямо на рифы.
     -- Эти негодяи поумнее, чем я думал, -- проворчал полковник  Ли. -- Они
поняли, что через проход им не пройти, и  теперь попытаются  проскочить  над
рифом на гребне волны.
     -- Если повезет, им это удастся, -- сказал Боултон.
     -- В таком случае им должно дьявольски повезти, -- добавил Крауч.
     -- Они пошли! -- крикнул Алджи. -- Глядите, как гребут эти мерзавцы.
     -- Они удачно выбрали волну, -- сказал Тиббет. -- Похоже, дело выгорит.
     -- Глядите, глядите, они вон уже где! -- воскликнула Джанетт.
     Спасательная  шлюпка  мчалась  к рифам на самом гребне огромной  волны.
Ласкары отчаянно работали веслами, пытаясь сохранить свое положение.
     -- Они  проскочили! -- закричала Патриция. Однако они не проскочили  --
нос шлюпки налетел на коралловый выступ, и обрушившаяся волна перевернула ее
кормой вверх, вышвырнув ласкаров в лагуну.
     -- Ну что ж, если не шлюпка, то люди проскочили, -- заметил Крауч.
     -- Надеюсь, они умеют плавать, -- сказала Джанетт.
     -- Надеюсь, что нет, -- буркнул полковник. Ласкары побарахтались в воде
минуту-другую и двинулись вплавь к берегу. Вскоре Джанетт воскликнула:
     -- Да они же встают на ноги, идут вброд!
     --  Неудивительно, --  произнес Боултон. -- Коралловые  лагуны зачастую
бывают мелкими.
     Ветер  и волны  быстро  затихали.  "Сайгон" медленно сносило  к  рифам.
Наступал ответственный  момент. На плохо  оснащенном  "Сайгоне" имелось лишь
несколько спасательных поясов, три из них были отданы женщинам, остальные --
членам экипажа, заявившим, что не умеют плавать.
     -- Как вы оцениваете наши шансы, капитан? -- спросил полковник Ли.
     -- Если нас поднимет на риф, то шанс может появиться, даже если корабль
продержится  там  всего  несколько  минут,  --  ответил  Боултон. -- Но если
корабль разобьется  до  того,  как сядет на рифы,  то он  затонет в глубокой
воде, и... в общем, сами можете  догадаться, что тогда произойдет. Я прикажу
спустить  на воду  шлюпки, плоты и все,  что  может  держаться на воде. И он
отдал приказ приступить  к работе. Люди занялись  приготовлениями. В  разгар
работы с палубы послышался крик:
     -- Эй вы  там!  Де  Гроот! -- Это  кричал  Краузе. -- Вы  что, намерены
оставить нас здесь, чтобы мы утонули, словно крысы в ловушке?
     Де   Гроот  вопросительно  взглянул  на  Тарзана,  и   человек-обезьяна
обратился к Джанетт.
     -- Дайте мне ключ от клеток, -- попросил он и, получив ключ, направился
к  клетке,  в которой сидели  Краузе с остальными. --  Я собираюсь выпустить
вас,  --  сказал он,  -- но  смотрите, ведите себя прилично.  У  меня  масса
оснований убить любого из вас, так что не давайте мне лишнего повода.
     С этими  словами он  отпер дверь,  и люди вышли наружу. Абдула выглядел
больным, а трое белых имели мрачный, хмурый вид.
     Выпущенные  на волю  пленники  подошли  к поручням,  и капитан  Боултон
крикнул:
     -- Приготовиться к спуску шлюпок и плотов! Идем на рифы!
     X
     Люди на борту судна замерли в ожидании. "Сайгон" был подхвачен волной и
взлетел над кипящей водой, вздыбившейся над рифом.
     Волна  со  страшной силой  швырнула  их  на  острые  коралловые  скалы.
Послышался  скрежет  и  треск  расщепляемого  дерева --  похоронный  звон по
кораблю. "Сайгон" закачался, словно  пьяный, и стал сползать к глубокой воде
с внешней стороны рифов.  У людей замерли сердца в  этот напряженный момент.
Если судно соскользнет обратно в море,  многие погибнут,  а в  том,  что оно
скользило назад, сомнений не было.
     --  Перси,  --  обратилась к  полковнику миссис Ли, называвшая  его так
только  в моменты  прилива нежности,  -- Перси,  если  иной раз  я и  бывала
несправедливой,  то  теперь,  когда  мы стоим  лицом  к нашему Создателю,  я
надеюсь, что ты меня простишь.
     Полковник кашлянул.
     -- Это я во всем виноват, не надо было читать небылицы этого Биба.
     Едва  "Сайгон" оказался  на  глубоководье, как следующая  волна, больше
первой,  подхватила  корабль и с силой  швырнула на риф.  На  сей  раз судно
застряло крепко.  Волна  откатилась,  оставив "Сайгон"  на  скалах  в  почти
горизонтальном положении.
     -- Ну дела, -- пробормотал Алджи, -- похоже, выкрутились, а? Прямо Ноев
ковчег -- старая лоханка, набитая зверьем и выброшенная на вершину Арарата.
     Одна за другой волны  поменьше разбивались  о  корпус "Сайгона", а люди
суетились возле шлюпок и плотов, торопясь спустить  их  в лагуну. Накатившая
вскоре  очередная большая  волна  накрыла  корабль  целиком,  однако тот  не
сдвинулся с места.
     Шлюпки и плоты крепились к судну с помощью линей, не дававших им отойти
в  сторону, но теперь  возникал вопрос,  каким образом усадить в них женщин.
Риф был узкий,  и "Сайгон" застрял всего лишь в нескольких футах от ближнего
к берегу края рифа. Человек спортивного склада мог  бы спрыгнуть с поручней,
перескочив при этом опасный  участок, и  приводниться в лагуне, но миссис Ли
не была человеком  спортивного  склада,  и  с ней возникла  самая  настоящая
проблема.
     Она перегнулась через поручни, глядя на проносившуюся над рифом воду.
     -- Мне ни за что не спуститься, Уильям, -- сказала она. -- А ты прыгай.
Не  думай обо  мне. Может  статься,  мы  еще встретимся на  более счастливом
свете.
     -- Не говори ерунды! -- воскликнул полковник. -- Что-нибудь придумаем.
     -- Сейчас я спрыгну вниз, -- сказал Тарзан, -- а вы спускайте ее сверху
со шлюпбалки. Я буду принимать с плота внизу,
     -- Ни за что,  -- возмутилась  миссис Ли.  Тарзан повернулся к капитану
Боултону.
     --  Немедленно  спускайте ее,  -- резко бросил  он. --  Капризам  ее не
потакайте. Я сейчас спущусь  проверить  глубину. Те, кто  не  умеют плавать,
будут прыгать в воду, а я помогу им взобраться на шлюпку или на плот.
     Тарзан  встал  на  поручни,  на мгновение замер, затем  прыгнул  далеко
вперед и нырнул в лагуну.
     Люди  бросились к  поручням посмотреть на него.  Тарзан вынырнул, затем
развернулся и  исчез в  глубине. Через некоторое время над водой  показалась
его голова.
     -- Здесь достаточно глубоко, -- прокричал он на корабль.
     Патриция Ли-Бердон сняла с себя спасательный пояс, залезла на поручни и
прыгнула  вниз, головой вперед. Когда  она вынырнула, то  обнаружила рядом с
собой Тарзана.
     -- Излишне спрашивать, умеете ли вы плавать, -- произнес он.
     Девушка улыбнулась.
     -- Я останусь здесь и помогу вам принять остальных, -- заявила она.
     Следующей,  стараясь не удариться  о край рифа, прыгнула Джанетт Лейон,
прыгнула, как умела.
     Тарзан подхватил ее прежде, чем она коснулась поверхности воды.
     -- Плавать умеете? -- спросил он.
     -- Нет, -- созналась Джанетт.
     --  Вы очень  храбрая девушка, -- сказал  Тарзан и  поплыл, поддерживая
Джанетт, к шлюпке, где помог ей взобраться на борт.
     К  тому   времени  на  судне  началась  операция   по   транспортировке
чрезвычайно  разгневанной  и  протестующей миссис  Ли,  которую  усадили  на
сооружение,  напоминающее детские качели  и стали спускать  вниз. Когда  она
достигла поверхности лагуны, ее уже ждал Тарзан.
     --  Молодой человек,  --  обрушилась она  на  Тарзана, -- если  со мной
что-нибудь случится, будете виноваты вы.
     -- Замолчите, -- прикрикнул Тарзан.
     Вероятно,  никогда еще  в жизни  с  Пенелопой Ли  не говорили тоном, не
терпящим возражений, который не только  поразил  ее, но и привел в смиренное
состояние. Миссис Ли послушно сползла в  руки Тарзана.  Он  подплыл вместе с
ней к плоту и  подсадил, ибо влезть на плот было легче, чем  в  спасательную
шлюпку.
     Тарзан  поплыл  назад  к пароходу.  Тросы продолжали висеть  над  самой
водой. Он уцепился за  трос и, перебирая  руками, взобрался  на палубу. Люди
один за другим прыгали или ныряли с поручней. Тарзан остановил их.
     --  Мне  нужны десять-пятнадцать добровольцев для очень опасной работы,
-- сказал он. -- Нужны храбрые ребята.
     -- Что вы собираетесь делать? -- спросил Боултон.
     --  Теперь,  когда  остальные  благополучно  добрались  до  берега,   я
собираюсь освободить животных,  -- ответил человек-обезьяна, --  и заставить
их прыгнуть в воду.
     -- Но позвольте, -- вскричал полковник Ли, -- многие из  них -- опасные
хищники.
     -- Их  жизни столь же  важны для  них, как  и  наши для нас, -- ответил
Тарзан, -- и я не намерен оставлять их здесь на голодную смерть.
     --  Ну  да, ну да, --  согласился полковник,  --  но,  может,  их лучше
ликвидировать. Это был бы наиболее гуманный способ.
     -- Я  же не  предлагал ликвидировать вашу жену или друзей, --  возразил
Тарзан, -- и я никому не позволю ликвидировать моих друзей!
     -- Ваших друзей? -- переспросил полковник.
     -- Да, моих  друзей, -- ответил Владыка джунглей, -- или, может,  лучше
будет сказать -- моих соплеменников.  Я  был  рожден и  воспитан среди  них.
Человека я  не  видел  ни  разу, пока  не подрос, а  белого человека впервые
повстречал, когда мне стукнуло двадцать лет. Так найдутся добровольцы, чтобы
помочь мне спасти их?
     --  Клянусь   Юпитером!  --   воскликнул   полковник.  --  Предложение,
разумеется, рискованное. Я с вами, молодой человек.
     Де  Гроот, Боултон, Тиббет, Крауч,  люди из экипажа "Наяды" и несколько
китайцев  вызвались помочь ему,  а также  трое смотрителей-индусов,  нанятых
Краузе для ухода за животными.
     Пока те, кто не решился остаться с ним, покидали судно, Тарзан выпустил
орангутангов. Он разговаривал с  ними на  их языке,  и  они  льнули к  нему,
словно испуганные дети. Затем провел людей на нижнюю палубу и открыл большие
двойные двери в борту судна,  через  которые  осуществлялась  погрузка  всех
крупных животных.
     Первыми он освободил трех индийских слонов, поскольку те были понятливы
и хорошо  выдрессированы.  Тарзан  попросил  одного  из  индусов, погонщиков
слонов,  сесть на самого большого и  направить  в лагуну,  как только  волна
накроет  риф.  Последовала  короткая  схватка с  животным, прежде  чем  того
вынудили погрузиться в воду, но стоило первому  слону поплыть, как остальные
два  последовали  за  ним  без  особого  принуждения.  Потом  были  выпущены
африканские  слоны.  Это  были  дикие  животные,  гораздо  более  опасные  и
непослушные, но стоило их вожаку увидеть индийских слонов, плывущих поодаль,
как  он ринулся в  лагуну следом за  ними,  и его  собратья последовали  его
примеру.
     Тарзан с помощниками  подтаскивали одну  за  другой клетки со  львами и
тиграми к проему, открывали двери и опрокидывали клетки, вываливая зверей за
борт. Животных поменьше выгружали подобным  же  способом. Это  была долгая и
трудная работа, но наконец она завершилась, и остались только змеи.
     -- Ас ними что делать? -- спросил Боултон.
     -- Гиста, то есть  змея, мой заклятый враг, -- ответил Тарзан. -- Ее мы
ликвидируем.
     Они стояли в проеме и наблюдали за зверями, плывущими к берегу, откуда,
согласно приказу капитана, уже возвращались к кораблю пустые шлюпки и плоты.
     Вдоль линии берега тянулась узкая отмель, за которой начинались  густые
джунгли,  плавно поднимающиеся вверх к подножию вулканических гор,  поросших
растительностью,  гор,  которые  служили  подходящим  фоном  для  дикого   и
неприветливого пейзажа.
     Люди  с корабля жались друг к другу на берегу, наблюдая за приближением
зверей. Но  животные, выскочив на сушу,  стремглав бросались в джунгли. Лишь
один из слонов обернулся, издавая трубный зов, да  еще лев зарычал то  ли  в
знак  вызова, то ли в  знак  благодарности,  кто знает. А  когда вокруг  них
сомкнулись джунгли, звери начали новую жизнь в незнакомом мире.
     Большинство  матросов вернулось  на  корабль  с  плотами и шлюпками,  и
остаток дня был проведен в доставке на берег судовых запасов.
     Матросы работали  в течение двух дней, снимая с парохода все, что могло
еще пригодиться,  и  пока половина  отряда занималась  переправкой  на берег
необходимых  предметов,  другая  половина вырубала  площадку в джунглях, где
предполагалось  разбить  постоянный  лагерь.  Они  выбрали  это место  из-за
протекавшего здесь ручья с пресной водой.
     На третий день,  когда работа  была почти  завершена, на вершине скалы,
примыкавшей  к  берегу с  юга, появилась  не  замеченная никем группа  людей
человек  в  двенадцать  и   стала  разглядывать  с  высоты  лагерь.  Укрытые
растительностью,  они  наблюдали  за пришельцами, прибывшими  на  их  остров
впервые за много-много лет.
     XI
     Люди, изучавшие потерпевших  кораблекрушение с "Сайгона", были воинами.
Их одежду составляли набедренные повязки. Концы ткани, свисавшие сзади, были
искусно  расшиты цветными  нитками или  украшены  перьями.  Плечи  покрывали
прямоугольные  накидки,  на  ногах  обуты  сандалии,  изготовленные  из кожи
животных.  Головы венчали  уборы  из  перьев,  а на  одном из  воинов  перья
составляли сложный мозаичный рисунок. Одежду этого  воина  дополняла отделка
из  нефрита,  а  пояс  и  сандалии были  усыпаны  нефритом и золотом,  как и
браслеты на руках  и  ногах. Резные украшения, вдетые в  нос,  губу  и мочки
ушей, тоже  были сделаны из  нефрита.  Весь  парадный  наряд  этого человека
отличался  великолепием  и  не  шел  ни  в  какое  сравнение  с одеждой  его
товарищей, ибо Ксатл Дин принадлежал к знатному роду.
     Коричневые лица  людей покрывала татуировка, но  татуировка Ксатл  Дина
была несомненно более вычурной. Вооружение группы  составляли луки и стрелы,
каждый воин имел по два колчана, а кроме того, по  копью и праще для метания
камней. Вдобавок к этому  --  длинный  меч, изготовленный  из твердой породы
дерева.  На лезвии меча  через  равные промежутки были сделаны вкрапления из
вулканического стекла. Для обороны они носили деревянные щиты, обитые шкурой
зверей.  Понаблюдав  некоторое  время  за  чужаками,  воины  растворились  в
джунглях.
     На берег доставили карты и морские приборы, и в полдень капитан Боултон
попытался установить  местонахождение острова. Но, приступив  к решению этой
задачи и изучив карту, он обнаружил,  что в радиусе нескольких сот  миль нет
никакой суши.
     -- Наверное, я ошибся  в расчетах, -- сказал он де Грооту, и они вместе
принялись   проверять  и  перепроверять  данные,  но  всякий  раз  результат
оставался  прежним  --  они находились где-то  в центре южной  части  Тихого
океана, в сотнях миль от земли.
     -- Не может такого быть,  -- воскликнул Боултон, --  чтобы  существовал
никому не известный и не отмеченный на карте остров.
     --  Я был  такого  же мнения,  -- согласился де Гроот, -- но  только до
последнего момента. Ваши выводы абсолютно правильны, сэр, и мы  находимся на
неизвестном острове.
     -- Имея притом столько же шансов быть когда-либо спасенными,  как  если
бы мы  находились на луне. Если здесь не побывал  ни один корабль  со времен
Васко да Гама, то логично предположить, что до конца наших дней  сюда больше
никто не заглянет.
     -- Если за  четыреста лет сюда не заходил ни один корабль, --  возразил
де Гроот, --  то наши шансы  превосходны, ибо, как вам  известно,  рано  или
поздно это  должно  случиться, и закон вероятности, согласно  которому  этот
остров остается необнаруженным, вот-вот исчерпает себя.
     -- Вы хотите сказать, что закон сработает в нашу пользу,  -- рассмеялся
Боултон. -- Что ж, хочется верить в вашу правоту.
     Тарзан работал наравне со всеми.  Для полковника с женой и двух девушек
были сооружены удобные хижины.
     Затем Тарзан созвал всех людей.
     -- Я позвал вас для того, чтобы сообщить о своем решении. Мы разделимся
на два лагеря.  Абдула, Краузе, Шмидт, Убанович  и  ласкары должны  покинуть
нас. Все  наши  беды из-за них.  Это по их вине мы оказались выброшенными на
никому не известный остров, где, по словам Боултона, нам, вероятно, придется
провести всю оставшуюся жизнь. Если  мы позволим им остаться в нашем лагере,
не оберешься неприятностей. Я знаю этот тип людей.  -- Затем он обратился  к
Краузе. -- Пойдете со своими людьми на север на расстояние по меньшей мере в
два  долгих перехода, и  чтобы ни  один из  вас  не  смел подходить к нашему
лагерю  ближе,  чем на  десять  миль.  Того,  кто ослушается  --  убью. Все.
Отправляйтесь.
     -- Ладно, мы уйдем, -- сказал Убанович, -- но возьмем с собой свою долю
провизии, оружия и патронов.
     -- Возьмете с собой лишь свои жизни и больше ничего.
     -- Не  хотите же вы сказать, что отсылаете их в незнакомые  джунгли без
еды и оружия? -- воспротивился полковник.
     --  Именно это  я и имею в  виду, -- отозвался  Тарзан,  --  и  им  еще
повезло.
     -- Вы не смеете поступать с нами таким образом, -- воскликнул Убанович.
-- Как можно  содержать в роскоши  кучу грязных  буржуев и притеснять бедных
трудящихся. Я  раскусил  вас! Вы -- виляющий хвостом  лизоблюд, заискивающий
перед богачами и власть имущими.
     -- Подумать только!  -- возмутился  Алджи. -- Этот  негодяй  еще и речи
произносит.
     -- Прямо как в Гайд-парке, -- сказала Патриция.
     --  Вот именно, --  перешел  на крик  Убанович. --  Надменная буржуазия
издевается над честными пролетариями.
     -- Пошел прочь, -- зарычал Тарзан. Абдула дернул Убановича за рукав.
     --  Лучше пойдем,  -- зашептал  он. --  Знаю  я  этого малого, он сущий
дьявол, ему проще убить нас, чем оставить в живых.
     Изгои  двинулись на север,  таща  за  собой упирающегося Убановича.  Он
обернулся и крикнул напоследок:
     -- Я  ухожу, но  вернусь,  когда гнущие на вас  спину рабы поймут,  что
господами должны стать они, а не вы.
     -- Слава богу! -- воскликнула Патриция Ли. -- Я рада, что они убрались,
это, по крайней мере, уже кое-что. -- И она бросила многозначительный взгляд
на Тарзана.
     Вокруг  лагеря  в джунглях в изобилии росли кокосовые пальмы  и бананы,
хлебные деревья и съедобные корнеплоды, а в лагуне водилась  рыба, так что о
голоде не могло быть и речи. Но одна рыба Тарзана не устраивала.
     Завершив благоустройство  лагеря, он  стал  мастерить  свои излюбленные
орудия  охоты.  Он собственноручно  изготовил  лук,  стрелы и колчан,  среди
корабельного имущества отыскал подходящий нож и веревку, а из остроги сделал
копье. Последним оружием он как бы косвенно  признавал присутствие  огромных
хищников, выпущенных им на остров. И вот однажды утром, когда все еще спали,
Тарзан покинул лагерь и пошел вверх по  течению маленькой речушки, сбегавшей
с покрытых зеленью холмов. Избегая густой поросли, он двигался по  деревьям,
перепрыгивая с ветки на ветку.
     Итак,  как  я  уже  сказал, он оставил лагерь до  того, как  проснулись
остальные,  да и  сам Тарзан так  полагал,  но вскоре он почуял, что  кто-то
преследует его, и, оглянувшись,  увидел двух орангутангов, двигавшихся вслед
за ним по деревьям.
     -- Тарзан  охотится, -- сказал  он  на языке больших обезьян,  когда те
нагнали его. -- Не шумите.
     -- Тарзан охотится, Мангани не шумят, -- уверил его один из них.
     И они втроем молча продолжили путь по деревьям тихого леса.
     На  нижних склонах  гор  Тарзану  встретились слоны,  поедающие  нежные
побеги  растений. Он заговорил с ними, и те приветственно затрубили. Они  не
испытывали  боязни  и   не  уходили.  Тарзан  решил  узнать,  насколько  они
дружелюбны,  и  спрыгнул  на  землю  рядом с огромным  африканским  самцом и
заговорил  с ним  на  языке, к которому прибегал  на  протяжении  всей своей
жизни, когда разговаривал со своим любимцем Тантором.
     На самом деле это вовсе не язык, и я не знаю, как его назвать, но с его
помощью  Тарзану   удавалось  передать  этим   животным,  с  которыми  он  с
младенчества играл в детские игры, скорее свои чувства, нежели желания.
     -- Тантор,  --  произнес  он и приложил  руку к шершавой коже огромного
зверя. Гигантский самец стал переминаться с ноги на ногу, затем обернулся  и
дотронулся   до  человека-обезьяны   хоботом  --   любознательное,  пытливое
прикосновение. А  когда  Тарзан заговорил успокаивающим тоном, прикосновение
превратилось в ласку, Тогда человек-обезьяна  подошел  к огромному животному
спереди, положил руку на его хобот и произнес:
     -- Нала!
     Хобот плавно обвился вокруг туловища Тарзана.
     -- Нала! Тантор, нала! -- повторил Тарзан, и хобот поднял его в воздух.
     --  Бьят, Тантор,  --  скомандовал Тарзан, --  танд  бьят! --  И  самец
опустил Тарзана на свою голову.
     -- Вандо! -- сказал Тарзан и почесал слона за ушами.
     Остальные слоны продолжали срывать  побеги, уже не обращая  внимания на
человека-обезьяну, а орангутанги, рассевшись  на ближайшем дереве, принялись
возмущаться, поскольку боялись Тантора.
     Теперь Тарзан решил провести эксперимент.  Он прыгнул со спины слона на
ближнее  дерево и  отошел на небольшое  расстояние  в глубь  джунглей. Затем
позвал:
     -- Йад, Тантор, йад бьят.
     По  лесу  пронесся ответный гортанный  крик самца.  Тарзан прислушался.
Раздался хруст ломаемых кустов, и вскоре перед ним замаячила  огромная  туша
Тантора.
     --  Вандо,  Тантор,  --  похвалил  он и стал удаляться  по деревьям,  к
немалому  облегчению  орангутангов, с неодобрением наблюдавших за всей  этой
сценой.
     Перед ними выросла крутая гора, и они то и дело попадали в такие места,
где  могли пройти лишь Тарзан и  его друзья --  обезьяны. Наконец они втроем
наткнулись  на  уступ,  тянувшийся к  югу. Уступ однако  уводил в сторону от
речушки, с которой  Тарзан расстался у подножия водопада, низвергавшегося на
скалы, столь  отвесные и скользкие, что преодолеть  их могла разве что  муха
или ящерица и вряд ли кто-нибудь еще.
     Они двинулись  вдоль  уступа, огибая  склон  горы, и  вышли  к большому
ровному плато, на котором  рос густой лес. Тарзан прикинул,  что здесь можно
хорошо поохотиться, и снова двинулся по деревьям.
     Вскоре  Уша-ветер  донес  до   его  ноздрей  знакомый  запах  --  запах
Хорты-кабана.  Вот оно,  мясо,  и Тарзан моментально  превратился  в  дикого
зверя, подкрадывающегося к своей добыче.
     Однако не успел он проделать и несколько шагов, как его тонкое обоняние
уловило два  других  запаха --  запах следов льва Нумы в сочетании с запахом
человека.
     Тому, что эти два запаха перемешались, могло быть два объяснения:  либо
человек  охотился  на  льва,  либо  лев  на  человека.  И  поскольку  Тарзан
определил, что это был запах  одного человека, то пришел к выводу, что охоту
вел  лев. И Тарзан поспешил  по деревьям в том направлении, откуда доносился
запах.
     XII
     Тхак Чан на льва не охотился. Это невозможно, ибо он ни разу в жизни не
видел льва и вообще не подозревал о  существовании такого зверя, как впрочем
и любой из  его предков  за всю историю их рода. Давным-давно, до  того, как
Чак Тутул Ксиу покинул Юкатан, народ Тхак Чана знавал ягуара, и память о нем
перенес через  огромный водный  простор  на этот  отдаленный  остров, где ее
увековечили в камне в храмах и на стелах, воздвигнутых повсюду. Тхак Чан был
охотником из города  Чичен  Ица,  который основал на этом острове  Чак Тутул
Ксиу, открывший его и назвавший Аксмол в честь города, где он родился.
     Тхак Чан  охотился за дикой свиньей, которая,  если рассвирепеет, может
стать столь же грозной, как и лев Нума. Пока же Тхак Чану не везло.
     Тхак Чан ступил на маленькую поляну среди леса, и тут же его испуганное
внимание  привлек  зловещий рык,  раздавшийся с другой  стороны поляны.  Там
стоял самый жуткий  зверь из  тех,  которых Тхак Чану когда-либо  доводилось
видеть. Чудовище, злобно рыча, глядело на человека.
     Огромный лев медленно вышел на поляну, и Тхак Чан повернулся и бросился
наутек.  От  раздававшихся   за  спиной  громовых   раскатов   его  едва  не
парализовало от  страха.  Тхак  Чан  мчался, спасая  собственную  жизнь,  по
знакомому лабиринту леса, а сзади прыжками его настигал голодный лев. В этой
неравной гонке у Тхак  Чана не было бы  шансов на спасение, даже  если бы он
продолжал свой бег, но когда он споткнулся  и упал, то понял, что это конец.
Он  повернулся лицом к страшному незнакомому зверю,  но не поднялся с земли,
ожидая атаки с изготовленным для броска копьем.
     Из-за поворота тропы среди деревьев появился лев. Круглые желто-зеленые
глаза  зверя  уставились на человека.  Тхак Чану  показалось, что они  горят
огнем ярости.
     Зверь оскалил огромные желтые клыки  и издал столь злобное рычание, что
у Тхак Чана  сердце ушло в пятки. Лев не стал нападать, а  просто двинулся к
своей жертве,  ибо это  был ничтожный человечишка, недостойный соперник  для
царя зверей.
     При виде приближающейся смерти Тхак Чан стал молиться чужеземным богам.
И тут, словно  в ответ на его  молитвы, произошло чудо -- с высокого  дерева
над тропой спрыгнул  обнаженный человек, гигант по сравнению с Тхак Чаном, и
упал прямо  на спину этому свирепому зверю, которого Тхак  Чан  даже не знал
как  назвать. Могучая рука обхватила  зверя  за шею, могучие  ноги  сплелись
вокруг  его  туловища. Зверь встал  на задние  лапы,  оглашая  воздух жутким
ревом,  и  попытался достать обидчика клыками и  когтями. Чудовище  прыгнуло
вверх,  извиваясь  и  выгибаясь,  затем  бросилось  на  землю   и  принялось
перекатываться с боку на бок  в отчаянной попытке  освободиться, но молчащее
существо держалось цепко и свободной рукой вновь и вновь вонзало длинный нож
в рыжевато-коричневый бок зверя, пока тот не издал  последний громовой рык и
не рухнул на землю. Зверь конвульсивно дернулся и в следующий миг затих.
     Тхак Чан наблюдал  за этой поразительной схваткой со смешанным чувством
ужаса и  надежды. Он решил, что сам  бог явился  спасти его, хотя бога этого
боялся ничуть не меньше, чем зверя.
     Когда животное испустило дух,  Тхак Чан впился  взглядом в человека или
бога, что для него пока оставалось неясным. Тот поднялся и встал одной ногой
на  тело  поверженного  зверя.  Затем  поднял лицо  к  небу и издал  долгий,
протяжный крик, столь жуткий, что Тхак Чан содрогнулся и закрыл уши руками.
     Впервые с того момента, как остров Аксмол поднялся со дна  океана,  его
горы   огласились   победным   криком  обезьяны-самца,   одолевшего   своего
противника.
     XIII
     Тхак Чану доводилось слышать о разных богах, и он попытался определить,
кто  же  это  такой.  Был  Хуиц-Хок  --  Повелитель  холмов и  долин;  Че --
Повелитель леса; были  бесчисленные земные боги; потом еще, конечно, Ицамна,
правитель неба, сын  Хунаб  Ку,  первого  бога, и  Хан Ахо,  бог  подземного
царства Ментал  -- холодного,  сырого, мрачного подземелья, где после смерти
поселяются  души  простолюдинов и тех, кто  вел неправедную  жизнь;  был еще
Эйчукан, бог  войны, которого  несли в бой  на  специальных  носилках четыре
полководца.
     Скорее всего, это Че -- Повелитель леса.  И Тхак Чан обратился  к нему,
называя  именно  так, и  вежливо поблагодарил за то,  что  тот  спас его  от
неведомого зверя.  Однако, когда  Че ответил,  оказалось, что говорит  он на
языке, которого никогда  ранее Тхак Чану  не доводилось слышать, и Тхак  Чан
подумал, что это, наверное, язык богов.
     Какое-то время Тарзан разглядывал этого странного маленького человека с
красновато-коричневым оттенком кожи, говорившего на удивительном не понятном
Тарзану языке, и затем сказал:
     --  Дако-зан, -- что на  языке великих обезьян означало "мясо", но Тхак
Чан лишь покачал головой и извинился за собственное невежество.
     Увидев,  что таким образом ничего  не добиться, Тарзан вынул из колчана
стрелу  и  принялся рисовать  наконечником  на  плотно  утрамбованной  земле
изображение Хорты, дикой свиньи.  Затем  приладил стрелу к луку и пронзил ею
рисунок зверя чуть ниже левой лопатки.
     Тхак Чан заулыбался  и возбужденно  закивал головой,  затем сделал знак
Тарзану  следовать  за  ним.  Пройдя несколько  шагов  по  тропе,  Тхак  Чан
ненароком взглянул вверх и увидел на дереве орангутангов, глядящих вниз. Это
оказалось чересчур  для  Тхак Чана с  его незатейливым  воображением. Сперва
незнакомый ужасный зверь, потом  бог, а теперь еще две омерзительные  твари.
Дрожа всем телом, Тхак Чан вскинул лук и прицелился  в обезьян. Подскочивший
к нему  Тарзан  вырвал из  его рук  оружие  и позвал  орангутангов,  которые
спустились вниз и подошли к Тарзану.
     Теперь Тхак Чан был  убежден, что это тоже боги, и  от одной мысли, что
он  общается  с  тремя  богами, Тхак Чан пришел в сильнейшее  волнение.  Ему
захотелось немедленно поспешить  назад в Чичен  Ица  и рассказать всем своим
знакомым о чудесных событиях дня, но он тут же поймал себя на мысли, что ему
никто не поверит и что жрецы могут рассердиться. Заодно он припомнил случаи,
когда людей приносили в жертву в храме и за гораздо меньшие прегрешения.
     Нужно  что-то придумать.  Тхак Чан  повел Тарзана  через  лес в поисках
дикой  свиньи, ломая голову над возникшей  проблемой. Наконец у него  созрел
великолепный план. Он приведет богов  в Чичен Ица  с тем, чтобы  люди  могли
сами убедиться, что Тхак Чан говорит правду.
     Тарзан полагал,  что  его  ведут  поохотиться  на  Хорту, дикую свинью.
Поэтому,  когда  вдруг за поворотом обнаружилось, что  джунгли  кончились, а
впереди раскинулся прекрасный  город, Тарзан удивился ничуть  не меньше, чем
Тхак Чан, уверенный, что повстречался с богами.
     Центральная часть города была выстроена  на холме, на вершине  которого
высилась  пирамида,  увенчанная,   судя  по  всему,  храмом.  Пирамида  была
сооружена  из  плит  застывшей лавы,  которые  образовывали  крутые ступени,
ведущие к  вершине. Вокруг пирамиды располагались  другие здания, скрывавшие
ее  основание  от  взгляда Тарзана,  а вокруг всей центральной  части города
тянулась стена, в которой кое-где  виднелись ворота. С внешней стороны стены
ютились ветхие тростниковые хижины, там, несомненно, жило беднейшее сословие
горожан.
     --  Чичен Ица, -- объявил  Тхак  Чан, указывая рукой и жестом приглашая
Тарзана следовать за ним.
     Человек-обезьяна   насторожился,    испытывая   природное    недоверие,
свойственное дикому зверю, которое было  у него едва ли не врожденным.  Он и
раньше не  любил город  и вообще с подозрением относился к незнакомым людям,
однако вскоре любопытство  взяло  верх над благоразумием, и он последовал за
Тхак  Чаном  в сторону города. Они миновали мужчин и  женщин, работающих  на
полях, где выращивались маис, бобы и овощи -- памятники проницательности Чак
Тутул Ксиу, который более чем  четыреста лет тому назад догадался привезти с
собой с Юкатана семена и луковицы.
     Работавшие  в  поле  мужчины  и  женщины  подняли головы,  с удивлением
разглядывая спутников Тхак Чана, но еще больше изумились,  когда Тхак Чан  с
гордостью объявил, что это Че -- Повелитель леса, и два земных бога.
     В тот же момент нервы обоих земных богов сдали, божества развернулись и
задали стрекача в сторону джунглей. Тхак Чан умоляюще призывал их вернуться,
но его увещевания оказались тщетными, и в следующий миг полусогнутые грузные
фигуры взметнулись на деревья и исчезли из виду. Наблюдавшие за происходящим
стражники, охраняющие  ворота,  к которым приближались  Тарзан и  Тхак  Чан,
оживились и засуетились. Они вызвали старшего, и тот уже  поджидал Тхак Чана
с  его спутником,  когда они подошли к воротам.  Офицер по  имени  Ксатл Дин
оказался  предводителем  отряда  воинов,  обнаруживших на берегу потерпевших
кораблекрушение.
     -- Кто ты такой, -- властно спросил он, -- и кого привел в Чичен Ица?
     -- Я Тхак Чан,  охотник, -- ответил спутник  Тарзана,  -- а  это  Че --
Повелитель  леса, который спас меня от страшного зверя,  когда тот  собрался
меня  сожрать. Те двое, что  убежали, земные боги. Наверное, люди Чичен  Ица
чем-то обидели их, иначе они пришли бы в город.
     Ксатл  Дин  никогда  прежде  не видел бога, но и  он почувствовал нечто
величественное   в  этом   почти  обнаженном  незнакомце,   который  намного
возвышался над ним и его людьми, ибо рост Тарзана подчеркивался еще тем, что
майя -- народ  низкорослый, и,  по  сравнению с  ними, Тарзан  каждой чертой
своего облика походил на бога. И тем не менее, Ксатл Дин сомневался, так как
видел на берегу незнакомцев, и предположил, что этот, наверное, один из них.
     -- Кто ты такой, пришедший в Чичен Ица? -- грозно спросил он у Тарзана.
-- Если  ты  и в самом деле Че -- Повелитель леса, представь доказательства,
чтобы король Сит Ко Ксиу и  главный жрец Чал Ип  Ксиу смогли подготовиться и
приветствовать тебя подобающим образом.
     -- Че -- Повелитель леса  не понимает нашего языка,  наиблагороднейший,
он понимает лишь язык богов.
     -- Боги в состоянии понять любой язык, -- возразил Ксатл Дин.
     --  Мне  следовало  бы  выразиться  иначе  --  он считает  ниже  своего
достоинства говорить на нашем языке, -- поправился Тхак Чан.  -- Разумеется,
он понимает все, о чем мы говорим, но  богу негоже говорить на языке простых
смертных.
     --  Для охотника  ты слишком много рассуждаешь, -- высокомерно произнес
Ксатл Дин.
     -- Те, кого боги выбирают себе в  друзья, должны быть очень мудрыми, --
напыщенно проговорил Тхак Чан.
     Тхак  Чана  распирало от  гордости.  Никогда раньше  он  не  вел  столь
пространной беседы  со  знатным  человеком,  в  жизни ему  редко  доводилось
говорить    что-либо,    кроме    "Да,    наиблагороднейший"    или    "Нет,
наиблагороднейший".  Самоуверенность  Тхак  Чана  и  впечатляющая  внешность
незнакомца наконец  возымели свое действие на Ксатл Дина, и он впустил их  в
город и сам провел к храму, который явился частью королевского дворца.
     Здесь были воины,  жрецы и представители знати, блиставшие великолепием
головных уборов из перьев и украшений из нефрита. Одному из жрецов Ксатл Дин
пересказал историю, услышанную им от Тхак Чана.
     Оказавшись в окружении вооруженных  людей.  Тарзан снова  насторожился,
подвергая сомнению разумность своего прихода в  город, который мог оказаться
западней, а побег из него -- непростым делом.
     Жрец отправился сообщить Чал Ип Ксиу, главному жрецу, о прибытии в храм
человека,  выдающего себя за Че -- Повелителя леса  и желающего повидаться с
ним.
     Как и большинство  верховных жрецов, Чал  Ип Ксиу к существованию богов
относился с известной  долей  скептицизма;  они годились для  простолюдинов,
верховному же жрецу они были ни к чему.  Если уж на то  пошло, он сам считал
себя олицетворением всех богов, и эта  вера подкреплялась той властью, какой
он обладал в Чичен Ица.
     -- Приведи  охотника  и его  спутника, --  велел он  жрецу,  принесшему
известие.
     Вскоре  Тарзан из  племени обезьян предстал  перед ликом  Чал  Ип Ксиу,
главного жреца Чичен Ица. Вместе с ним пришли охотник  Тхак Чан, Ксатл Дин с
несколькими  приятелями,  а  также человек двадцать воинов  и  жрецов низших
званий.
     Облик  незнакомца  произвел сильное впечатление  на Чал  Ип Ксиу, и он,
чтобы  не  попасть впросак, уважительно приветствовал  пришельца,  но  когда
Ксатл  Дин пояснил,  что  бог,  оказывается,  не  говорит  на языке  простых
смертных, у верховного жреца зародились подозрения.
     -- Ты докладывал о появлении на берегу чужаков, -- обратился он к Ксатл
Дину, -- может, он один из них?
     -- Возможно, святейший, -- ответил тот.
     -- Если он бог, -- произнес Чал Ип Ксиу, -- то и все другие должны быть
богами. Но ты же  говорил мне, что  их корабль потерпел крушение, и они были
выброшены на берег.
     -- Верно, святейший, -- подтвердил Ксатл Дин.
     --  В таком случае они всего лишь простые смертные, -- сказал верховный
жрец,  -- ибо богам подвластны ветер и волны, и их корабль остался  бы цел и
невредим.
     -- И это тоже правда, наимудрейший, -- согласился Ксатл Дин.
     --  Значит,  он не бог,  -- сделал  вывод  Чал Ип Ксиу,  --  но из него
получится прекрасное жертвоприношение настоящим богам. Уведите его!
     XIV
     Непредвиденный  поворот событий настолько  поразил  и потряс Тхак Чана,
что, забыв о своем невысоком социальном положении, простой охотник осмелился
возразить Чал Ип Ксиу, верховному жрецу.
     -- Но, наисвятейший, -- вскричал он, -- если бы вы видели, какие чудеса
он сотворил. Меня чуть  не загрыз огромный зверь, но он прыгнул ему на спину
и убил  его; только бог способен на такое. Если бы видели  поединок, а также
двух  богов,  которые  его  сопровождали,  то  убедились бы в  том,  что это
действительно Че -- Повелитель леса.
     -- Ты кто такой? -- грозно спросил Чал Ип Ксиу.
     -- Я Тхак Чан, охотник, -- пролепетал струхнувший Тхак.
     -- Вот и занимайся своей охотой,  -- предупредил Чал Ип Ксиу, --  иначе
закончишь свою жизнь на жертвенном алтаре или в водах святого колодца. Пошел
вон!
     Тхак Чан побрел прочь, словно побитая собака с поджатым хвостом.
     Но когда воины  попытались  схватить Тарзана, он  повел  себя совсем не
так, как  перетрусивший охотник. Хотя Тарзан не понял ни слова из сказанного
Чал Ип  Ксиу,  но  по его  тону  и  поведению  почувствовал,  что происходит
неладное,  а  когда  увидел  плетущегося  к  выходу  Тхак  Чана,  подозрения
усилились. Тогда-то воины и попытались взять его в кольцо и схватить.
     Верховный жрец принимал Тарзана на площади, окруженной с четырех сторон
крытой   колоннадой,  и  Владыка  джунглей  первым  делом   зоркими  глазами
осмотрелся кругом. За колоннами он разглядел сад, чуть поодаль стояли низкие
строения. Тарзан не знал,  что  находится непосредственно за этими зданиями,
однако знал, что невдалеке проходит городская стена, а за ней и за полями --
лес.
     Он  стряхнул с  себя  руки  схвативших  его  воинов, прыгнул на  низкий
помост,  на  котором восседал Чал  Ип  Ксиу, отшвырнул  верховного  жреца  в
сторону, промчался через сад и стал карабкаться вверх по стене здания.
     Воины бросились в погоню,  посылая ему вслед проклятья, стрелы и  камни
из  пращей, но до Тарзана  долетали только проклятья,  а они не представляли
опасности.
     Тарзан пересек крышу здания  и спрыгнул на проходившую за  домом улицу.
Там  ему встретилось  несколько  прохожих,  которые  в  ужасе  шарахались от
мчащегося  на  них бронзового гиганта. В конце улицы виднелись ворота, но не
те,  через  которые Тарзан входил в  город,  и выставленные  здесь стражники
ничего о Тарзане не знали. Для них он был лишь почти обнаженным незнакомцем,
очевидно, человеком  чужой расы,  а,  следовательно, врагом,  пробравшимся в
Чичен  Ица  невесть с  какой целью. Воины  попытались  загородить ему путь и
задержать. Тогда Тарзан  схватил часового  и, держа  его за щиколотки,  стал
размахивать им, словно дубиной, пробиваясь сквозь гущу воинов к выходу.
     Наконец  он оказался на свободе,  впрочем, он ни на миг не сомневался в
благоприятном исходе, ибо  с презрением относился к этим низкорослым людям с
их примитивным  оружием.  И  они возомнили,  что  смогут  задержать Тарзана,
Владыку джунглей! В  тот же миг выпущенный из пращи камень ударил Тарзана по
затылку, и он свалился без чувств лицом вниз.
     Придя в сознание, Тарзан обнаружил, что находится в деревянной клетке в
тускло освещенной комнате  с одним-единственным окном. Стены помещения  были
сложены  из прекрасно  отшлифованных  и  искусно пригнанных блоков  из лавы.
Небольшое окно, размером два на два фута располагалось под самым потолком. В
комнате  был  выход,  охраняемый  тяжелой деревянной  дверью,  которая,  как
определил Тарзан, запиралась на засов снаружи. Он не  знал, какая участь его
ожидает, но догадывался, что нелегкая,  судя по жестоким лицам Чал Ип Ксиу и
его приспешников -- жрецов и знати.
     Тарзан   проверил  на  прочность   прутья  своей  деревянной  клетки  и
улыбнулся.  Он  увидел,  что  стоит  ему  захотеть, и  он  без труда  сможет
выбраться из  клетки в  любой  момент, но  другой вопрос  --  как  выйти  из
комнаты. Можно было бы вылезти через окно, не такое уж оно и маленькое, если
бы  не  два  каменных стержня,  служивших решеткой. Дверь же выглядела очень
внушительно.
     Задняя решетка клетки находилась примерно в двух футах от дальней стены
комнаты, напротив входа. Выломав с этой  стороны  два прута, Тарзан вышел из
клетки.  Первым  делом он подошел к двери и взялся за дверную  ручку.  Дверь
была заперта. Тарзан попробовал высадить ее с разбегу --  та не поддавалась.
Тогда он встал перед дверью, сжав в руке выломанный из  решетки прут -- рано
или поздно кто-нибудь ее откроет.
     Тарзан не знал, что пробыл без сознания долгое время, что прошла ночь и
наступил  новый день.  Наконец он  заслышал голоса. Голосов  становилось все
больше, шум  усиливался, и Тарзан  определил,  что там  происходит  какое-то
многочисленное  сборище.  Через некоторое  время застучали  барабаны, запели
трубы, начались ритуальные песнопения.
     Пытаясь понять, что происходит в городе,  Тарзан  вдруг услышал скрежет
засова.  Он напрягся, крепко  сжимая выломанный  прут. Открылась  дверь, и в
комнату вошел воин -- воин, встретивший свою смерть быстро и без мучений.
     Тарзан шагнул на  порог  и выглянул наружу. Почти прямо перед ним перед
алтарем стоял жрец, а на алтаре лежала девушка, которую удерживали за руки и
за ноги четверо мужчин  в длинных  расшитых  одеждах и в головных уборах  из
перьев. Стоявший над ней жрец занес  нож  из вулканического стекла, метясь в
грудь девушки.
     Тарзан моментально оценил обстановку.  До  девушки  ему  не было  дела.
Смерть живого существа мало  что  значила для  него, перевидавшего множество
смертей и  воспринимавшего смерть как  естественный итог  жизни,  но Тарзана
возмутила жестокость  и  бессердечие самой  церемонии. Его охватило  желание
помешать  исполнению  кровавого замысла,  а отнюдь  не  порыв  сострадания и
милосердия.
     Бросившись к алтарю, он  вырвал нож из занесенной руки жреца, стоявшего
к  нему  спиной,  поднял  его самого  в  воздух и  швырнул  на  двух  других
служителей, рангом пониже,  державших  девушку.  Те рухнули  на  пол  храма.
Оставшихся двоих жрецов он свалил с ног ударом деревянного прута.
     Невероятное происшествие повергло зрителей в состояние шока, и никто из
присутствующих не попытался  остановить Тарзана, когда тот  поднял девушку с
алтаря,  перекинул ее через  плечо и выскочил из двери  храма. Тарзан помнил
дорогу, по  которой  его привели  в  дворцовый храм, и двинулся тем же путем
назад  в город,  миновав двух ошеломленных  стражников возле  ворот  дворца.
Часовые  проводили  Тарзана,  свернувшего на  боковую  улицу, недоумевающими
взглядами, и не посмели покинуть  свой пост и броситься за ним  в погоню, но
уже  в  следующий  миг  мимо  них  пронеслась  разгневанно  шумящая   толпа,
преследующая  чужеземца,  который  осквернил храм  и  похитил приготовленную
жертву с алтаря их бога.
     Улицы города  казались  вымершими,  поскольку  все  жители собрались на
площади  храма,  чтобы  присутствовать  при  жертвоприношении,   и  Тарзану,
бежавшему по узкой извилистой улице, не встретилась  ни одна  живая душа. Он
бежал  изо  всех сил, ибо слышал рев преследующей его толпы  и не  испытывал
желания оказаться у нее в руках.
     Девушка на его  плече не пыталась сопротивляться  или убегать; она была
чрезвычайно напугана. Вырванная из  лап смерти  неизвестно  откуда взявшимся
полуголым гигантом, она находилась в полной прострации. Единственное, на что
у нее хватило сил --  думать об ожидающей ее жуткой судьбе.  Девушка слышала
историю  Тхак Чана,  которая распространилась по всему городу, и она решила,
что ее на  самом деле похитил Че  -- Повелитель  леса, --  мысль, от которой
маленькая Ицл Ча пришла в такой неописуемый ужас, что,  даже при желании, не
смогла бы пошевелиться; ведь  боги всесильны,  и им нельзя перечить. Если Че
-- Повелителю  леса вздумалось унести  ее с собой, то сопротивление означало
бы  верную смерть. Сознавая  это, Ицл Ча тихо лежала на широком плече своего
спасителя, не смея шевельнуться.
     По затихающим звукам погони Тарзан определил, что толпа отстала. Вскоре
он достиг  городской стены, где, на  счастье, поблизости не оказалось ворот.
Будь он один,  то запрыгнул бы  наверх, но с ношей это было ему не под силу.
Тарзан стал оглядываться по сторонам,  ища  способ преодолеть препятствие, и
вдруг  увидел,  что в  одном месте,  параллельно  внутренней стороне  стены,
лепились дома и сараи разной высоты. Выход был найден.  Человек-обезьяна без
труда забрался на  крышу  низкого сарая,  оттуда  -- на крышу  более высокой
постройки,  затем  на третью,  оказавшуюся на  одной высоте  с верхним краем
городской стены.
     Ицл Ча только  сейчас  решилась открыть  глаза,  крепко зажмуренные  на
протяжении всего пути. Она  увидела, что Че -- Повелитель леса, переносит ее
с крыши на крышу.  Подбежав к краю последней,  он не сбавил скорости, и  это
заставило Ицл  Ча вновь крепко  зажмуриться, так как она  решила, что сейчас
они оба упадут вниз и разобьются насмерть.
     Оттолкнувшись от  крыши, Тарзан прыгнул вперед и приземлился на  стене.
По другую сторону,  внизу, виднелась тростниковая крыша крестьянского  дома.
Тарзан спрыгнул сначала на  крышу, а оттуда на землю. В следующий миг он уже
бежал через возделанные поля  к лесу,  унося с  собой почти  бездыханную  от
волнения Ицл Ча.
     XV
     Жизнь  в  лагере  приобрела  четкий  распорядок и  подчинялась  военной
дисциплине,  поскольку полковник Ли взял бразды правления  в  свои  руки. Не
имея горна, он установил на шесте корабельный колокол, в который били каждый
день в  шесть  часов утра  --  гулкая имитация побудки. Рында трижды в  день
созывала людей  к общему столу,  звучала в  девять утра и сигналила отбой  в
десять  вечера. Часовые  охраняли  лагерь  круглые сутки, а рабочие  команды
поддерживали  порядок,  рубили  дрова  или  собирали  в  джунглях  съедобные
растения и плоды. Это был и вправду образцовый лагерь.  Каждый день в лагуну
выходили команды рыболовов, а в лес за  дичью отправлялись группы охотников,
что  позволяло  разнообразить  монотонный рацион,  состоящий  из  фруктов  и
корнеплодов.  В   обязанность  женщин   входила  уборка   хижин  и   починка
прохудившейся одежды.
     Таинственное исчезновение Тарзана  и  его длительное  отсутствие  стало
темой многочисленных разговоров.
     -- Скатертью дорога! --  заявила миссис  Ли.  -- Как  только  я впервые
увидела это жуткое существо, сразу же лишилась покоя, и только сейчас пришла
в себя.
     -- Не  понимаю, как ты можешь так говорить, -- возразила племянница. --
Я бы чувствовала себя намного спокойнее, если бы он был здесь.
     -- Все время приходилось опасаться, как бы ему не взбрело в голову тебя
съесть, -- гнула свое миссис Ли.
     -- Я провела с ним в запертой клетке несколько дней, -- сказала Джанетт
Лейон,  --  и он  ни  разу не  выказал  по  отношению  ко  мне  ни  малейшей
неучтивости, и уж конечно не угрожал расправой. Смешно даже думать.
     Пенелопа Ли фыркнула. Она  до сих пор не снисходила до признания самого
факта  существования  Джанетт,  не  говоря  уже о  том,  чтобы удостоить  ее
беседой. Миссис Ли с  первого взгляда определила, что  Джанетт -- развратная
женщина,  а мнение  Пенелопы  Ли,  как правило,  не  могло  поколебать  даже
постановление парламента.
     -- Накануне ухода он  мастерил оружие, -- вспомнила Патриция, -- и, мне
кажется, он отправился в лес на охоту. Наверное, его растерзал тигр или лев.
     --  И поделом,  -- бросила  миссис Ли. --  Это  надо  же  придумать  --
выпустить всех диких зверей на остров, когда там  находимся мы. Будет  чудо,
если нас всех не растерзают.
     --  Он  отправился в джунгли, не взяв с собой огнестрельного оружия, --
рассуждала  Джанетт  Лейон, обращаясь в пространство. -- Полковник сказал, я
сама слышала, что все  оружие на месте. Подумать только  -- пошел в джунгли,
зная, что там все эти дикие звери, и взял с собой только острогу, лук и пару
самодельных стрел.
     Миссис Ли сделала вид, будто ее  совершенно  не интересуют  рассуждения
Джанетт Лейон, однако  не смогла удержаться от соблазна ввернуть язвительное
замечание.
     -- Он, наверное, чокнутый. Эти дикари все такие.
     -- Не могу знать, -- произнесла Джанетт Лейон невинным тоном. -- Мне ни
разу не доводилось общаться с чокнутыми.
     Миссис Ли фыркнула, а Патриция отвернулась, сдерживая улыбку.
     Алджернон Райт-Смит, капитан Боултон и доктор Крауч решили поохотиться.
Они отправились в джунгли, в северном направлении, надеясь принести в лагерь
свежего мяса. Там они пошли темной звериной тропой, где на сырой земле время
от времени встречались кабаньи следы, вселявшие надежду и манящие вперед.
     -- Скверное место для встречи с кабаном, -- заметил Крауч.
     -- Верно, -- согласился Алджи.
     -- Эй! Глядите! -- воскликнул Боултон, ушедший вперед.
     -- Что у вас? -- поинтересовался Крауч.
     -- След тигра  или льва,  -- ответил Боултон.  --  Совсем  свежий.  Эта
тварь, похоже, только что пересекла тропу.
     Крауч  и  Алджи  принялись изучать отпечатавшийся  в мягкой  земле след
зверя.
     --  Тигр, --  заключил Крауч. -- Сомнений быть не может. Я  столько  их
повидал на своем веку, что ошибиться невозможно.
     --  Мерзкое место для встречи с  полосатой кошкой,  -- сказал Алджи. --
По... --  Его  прервало  чье-то  кашляющее ворчание. -- По-моему, вот  и она
сама! -- воскликнул Алджи.
     -- Где? -- встрепенулся Боултон.
     -- Вон там, слева! -- крикнул Крауч.
     -- Ни черта не вижу, -- ответил Алджи.
     -- Думаю, нам  следует вернуться, -- пробормотал Боултон. --  Если  эта
зверюга нападет, нам крышка. Наверняка один из нас погибнет, а,  может, и не
один.
     -- Пожалуй, вы правы, -- подхватил Крауч. -- Не хватало еще погибнуть в
двух шагах от лагеря.
     Невдалеке раздался громкий хруст ломаемых веток.
     -- О Боже!  -- вскричал Алджи. -- Он идет сюда! И,  бросив ружье, Алджи
вскарабкался  на дерево. Остальные,  не мешкая, последовали его примеру и не
напрасно.  Едва  они очутились  наверху,  как  на  тропу  из  своего укрытия
выскочил огромный бенгальский тигр. Зверь застыл, глядя по сторонам, и через
секунду-другую  заметил спрятавшихся среди  ветвей охотников. Подняв  кверху
оскаленную морду, тигр зарычал, сверкая жуткими желто-зелеными глазами.
     Крауч прыснул со смеху, вызвав недоумение своих спутников.
     -- Я рад,  что нас никто не видел, -- пояснил он. -- Какой ужасный удар
был бы нанесен британскому престижу!
     --  Черт побери, что же нам оставалось делать? -- рассердился  Боултон.
-- Вы, как  и я, прекрасно понимаете, что мы не смогли бы осилить его даже с
помощью трех наших ружей.
     --  Конечно,  нет,  -- откликнулся  Алджи.  --  Мы не  успели  бы  даже
прицелиться,  как  он прыгнул  бы  на  нас.  Нам здорово повезло,  что рядом
оказались деревья и  мы успели  на них  взобраться. Милые верные  деревья. Я
всегда любил деревья.
     Рычащий тигр направился в  их сторону и, когда оказался под деревом, на
котором спасался Алджи, прижался к земле и прыгнул вверх.
     -- Клянусь Юпитером! -- воскликнул Алджи, забираясь  повыше, -- он едва
не достал меня.
     Тигр сделал  еще  две попытки под каждым из деревьев, затем вернулся на
тропу и лег неподалеку в ожидании.
     -- Влипли, -- сказал Боултон.
     -- Он же не на век там развалился, -- отозвался Крауч.
     Боултон покачал головой.
     --  Надеюсь,  что нет,  -- произнес  он,  --  но  у  тигров потрясающее
терпение. Знавал я одного парня, так того тигр всю ночь продержал на дереве.
Это было в Бенгале.
     -- Ну знаете, это уж  слишком. С нами  ему  такой  номер не пройдет, --
зашумел Алджи. -- За  кого он нас принимает, за полных  идиотов? Неужели  он
думает, что мы спустимся прямо ему в пасть?
     --  Наверное,  он  думает,  что  когда мы созреем, то упадем  вниз, как
спелые яблоки.
     -- Черт, ну и ситуация, -- проговорил Алджи спустя  некоторое время. --
Мне уже порядком это надоело. Эх, ружье бы.
     -- Вон же  оно,  прямо под вами на земле, -- сказал Крауч. -- Почему бы
вам не спуститься за ним?
     -- Эй, у  меня идея! --  воскликнул Алджи.  -- Только  сейчас  осенило!
Глядите.
     Он снял с себя рубашку, разорвал  ее на полоски, которые связал вместе,
и, когда  таким  образом получилась длинная  веревка, сделал на одном  конце
затягивающуюся петлю. Затем  спустился на ветку пониже и  бросил  вниз конец
веревки  с петлей,  норовя зацепить ею ствол  ружья, который возвышался  над
землей на пару дюймов.
     -- Умно? -- самодовольно спросил Алджи.
     --   Очень,   --   отозвался   Боултон.   --   Тигр    восхищен   вашей
изобретательностью. Видите, глаз с вас не сводит.
     --  Если  петля  затянется позади  мушки,  я смогу  поднять эту чертову
штуковину, и тогда полосатый приятель узнает, что почем.
     -- Из вас получился бы гениальный изобретатель, Алджи, -- сказал Крауч.
     -- Моя матушка хотела, чтобы я стал священником, -- отозвался Алджи, --
а отец хотел, чтобы я стал дипломатом, -- но ни  то,  ни другое поприще меня
не привлекало -- скучно, и я решил вместо этого заняться теннисом.
     -- И стали никудышным теннисистом, -- рассмеялся Крауч.
     -- Точно, дружище, -- не обиделся Алджи. -- Глядите! Получилось.
     В результате многократных попыток петля наконец была  брошена на ствол.
Алджи осторожно  потянул.  Петля  задернулась  за мушкой, и  Алджи  принялся
подтягивать ружье к себе.
     Еще один фут, и ружье было бы  у него в руках, но тут  зарычавший  тигр
сорвался  с места  и прыгнул высоко  вверх. При виде  атакующего зверя Алджи
выронил  все, что у него было в руках, и молнией взвился вверх на безопасную
высоту. Выпущенные когти вспороли пустоту в дюйме от ступни человека.
     -- Уффф! -- выдохнул Алджи, забравшись на ветку повыше.
     -- Теперь  вы и рубашки лишились, --  съязвил  Крауч. Тигр  постоял под
деревом, глядя вверх и недовольно ворча, затем  пошел обратно и снова лег на
землю.
     -- Сдается мне, наш приятель собирается продержать  нас здесь всю ночь,
-- сказал Алджи.
     XVI
     Краузе  и  не думал  выполнять приказ  Тарзана и  отойти от  лагеря  на
расстояние  двух  переходов. Изгнанники  разбили  свой  лагерь на  берегу  в
каких-нибудь четырех милях от лагеря соседей, в устье другой реки, впадающей
в океан.  Настроение у людей Краузе было препаршивым.  Они угрюмо  сидели на
берегу,  питаясь фруктами,  которые  собирали  для них в  джунглях  ласкары.
Несколько дней прошло в ожесточенных спорах и выяснении отношений. И Краузе,
и  Шмидт  хотели стать  главарями.  Победу одержал Шмидт,  поскольку  Краузе
струхнул, побоявшись связываться с психопатом. Абдула Абу Неджм сидел сам по
себе, ненавидя всех. Убанович  много говорил  громким голосом, призывая всех
стать  товарищами  и  внушая,  что  никто  не  должен  командовать  другими.
Единственной  нитью,  которая все еще связывала  этих  людей, являлась общая
ненависть к Тарзану,  поскольку  тот прогнал их, не  дав  с собой  оружия  и
патронов.
     --  Можно пойти  туда ночью  и выкрасть  то,  что  нужно, --  предложил
Убанович.
     -- Я уже и сам об этом думал, -- отозвался Шмидт. -- Отправляйся-ка ты,
Убанович,  на разведку.  Прямо  сейчас.  Заляжешь в джунглях  в окрестностях
лагеря, выберешь место, откуда лагерь хорошо просматривается, и будешь вести
наблюдение. Так мы узнаем, где у них хранится оружие.
     -- Сам иди, -- огрызнулся Убанович. -- Нечего мной командовать.
     -- Я здесь командир! -- закричал Шмидт, вскакивая на ноги.
     Убанович  тоже встал  --  громадный  грозный  увалень,  крупнее  самого
Шмидта.
     -- Ну что? -- злобно спросил он.
     --  Нам не стоит  ссориться  между  собой,  --  примирительно  произнес
Краузе. -- Почему бы тебе не послать ласкара?
     -- Будь у меня оружие, этот грязный большевик подчинился бы, -- буркнул
Шмидт и кликнул матроса-ласкара.
     --  Иди-ка сюда,  Чалдрап,  --  приказал он.  Ласкар подошел  шаркающей
походкой, хмуро глядя исподлобья. Шмидта он ненавидел, но поскольку всю свою
жизнь выполнял приказы белых, привычка подчиняться оказалась сильнее.
     --  Пойдешь в  другой  лагерь,  --  приказал  Шмидт,  --  спрячешься  в
джунглях, узнаешь, где у них оружие, патроны.
     -- Пойти нет, -- сказал Чалдрап. -- Джунгли тигр.
     -- Пойдешь как миленький! -- рявкнул Шмидт и ударом кулака сбил матроса
с ног. -- Я тебе покажу!
     Матрос поднялся на ноги,  кипя от  ненависти. Он готов  был убить этого
белого, но не решился.
     -- А теперь  пошел вон, языческий пес,  -- заорал  на него Шмидт, --  и
гляди не возвращайся, пока не выяснишь все, что нужно.
     Чалдрап повернулся и зашагал прочь. Через минуту его поглотили джунгли.
     -- Эй! Глядите! -- воскликнул Алджи. -- Что он теперь надумал?
     Тигр  поднялся  с земли и  навострил  уши,  глядя  вперед  на тропу. Он
склонил голову набок, прислушиваясь.
     -- Почуял что-то, -- предположил Боултон.
     -- Уходит, -- с надеждой сказал Крауч.
     Тигр крадучись пошел в кусты, росшие вдоль тропы.
     -- Это наш шанс, -- сказал Алджи.
     -- Он не ушел, -- сообщил Боултон. -- Вот он, я его вижу.
     -- Пытается обдурить нас, -- сказал Крауч.
     Чалдрап  очень  боялся.  Он  боялся  джунглей,  но  еще  больше  боялся
вернуться к  Шмидту  без  информации,  которую  тот  хотел  получить. Ласкар
приостановился, решая, как ему поступить. Может, вернуться и затаиться возле
лагеря  Шмидта,  а  там, выждав  время,  требуемое  для  выполнения задания,
явиться к Шмидту и выдать ему "тайну" местонахождения винтовок и патронов?
     Чалдрап  почесал  затылок,  и  тут его  озарила  великолепная  идея: он
отправится  в  лагерь англичан, расскажет им  о намерениях Шмидта и попросит
разрешения остаться у них.  Чалдрап воодушевился. Какая великолепная  мысль,
лучшая из тех, которые иногда  посещали  его.  И он, развернувшись, радостно
потрусил по тропинке.
     -- Сюда идут, -- прошептал Крауч. -- Я слышу чьи-то шаги.
     В  следующий  миг  на  тропу  выбежал  Чалдрап. Все  трое  одновременно
закричали, предупреждая человека об опасности, но было уже поздно.
     Ласкар остановился в  недоумении, поднял голову  и посмотрел  на людей,
ничего  не соображая. В  тот  же миг  из кустов  выпрыгнул  огромный тигр и,
вздыбившись нар перепуганным до смерти человеком, вцепился ему в плечо.
     Чалдрап  завопил.  Огромный  зверь  встряхнул его. затем  повернулся  и
потащил в кусты. Потрясенные англичане беспомощно наблюдали за происходящим.
     Из кустов донеслись человеческие вопли и рычание тигра. Через несколько
секунд вопли стихли.
     -- О Боже! -- воскликнул Алджи. -- Это было ужасно.
     -- Да,  -- отозвался Боултон, -- но это наш  шанс.  Теперь тигру  не до
нас. Главное -- не отвлечь его от добычи.
     Они  тихо и осторожно  спустились на землю, подобрали  свои винтовки  и
тихо двинулись к лагерю, потрясенные трагедией, разыгравшейся на их глазах.
     Все намеченные на  день работы в лагере  были выполнены, даже полковник
Ли не мог найти ничего, чем бы занять людей.
     -- Кажется, я старею, -- сказал он жене.
     -- Кажется? -- переспросила она. -- Ты только сейчас это обнаружил?
     Полковник  улыбнулся. Его  всегда радовало,  когда  Пенелопа оставалась
верна  себе. Всякий раз,  когда она говорила что-нибудь приятное или доброе,
полковник начинал тревожиться.
     -- Да, -- продолжал он, -- что-то я начинаю сдавать. Ничего не приходит
на ум, не знаю, чем бы, черт возьми, занять людей.
     -- А мне кажется, что здесь уйма всяких дел, -- заметила Пенелопа. -- Я
всегда занята.
     -- Думаю, люди заслужили право  на короткий отдых, -- сказала Патриция.
-- Они не разгибают спины с самого начала нашего пребывания на острове.
     --  Ничегонеделание  всегда   порождает   недовольство,   --   произнес
полковник, -- но я разрешу им расслабиться в течение оставшегося дня.
     Ханс де Гроот и Джанетт Лейон уселись на берегу и повели разговор.
     --  Странная  штука -- жизнь, -- начал де Гроот. --  Всего каких-нибудь
несколько  недель назад  я стремился поскорее  попасть в  Нью-Йорк, молодой,
беспечный с трехмесячным жалованием в кармане. А уж планы, какие я строил на
это время! И вот теперь я здесь, где-то в Тихом океане, на каком-то острове,
о котором никто никогда не слышал -- и это еще не самое плохое...
     -- А что тогда самое плохое? -- спросила Джанетт.
     --  То,  что  мне  здесь  нравится,  --  ответил  де  Гроот.  Джанетт с
удивлением взглянула на него.
     -- Что-то я не понимаю, -- сказала она. -- Вы, конечно, шутите?
     -- Я  говорю  серьезно, Джанетт, -- произнес  он. -- Я... --  Загорелое
лицо де Гроота вспыхнуло румянцем. -- Ну почему так трудно бывает произнести
эти три слова, если они идут от сердца?
     Джанетт потянулась к де Грооту и положила свою руку на его ладонь.
     -- Не говорите этих слов, -- сказала она. -- Никогда не говорите их ...
мне.
     -- Почему? -- удивился де Гроот.
     -- Вы  же знаете  о  моем  прошлом.  О  моих  похождениях  в Сингапуре,
Сайгоне, Батавии.
     --  Я люблю  вас, --  произнес  Ханс де  Гроот,  и  тогда Джанетт Лейон
разрыдалась.   Вообще-то  плакала   она  редко,  да  и   то  от  злости  или
разочарования.
     -- Не смейте, -- прошептала она. -- Не смейте.
     -- Разве вы совсем меня не любите, Джанетт? -- спросил он.
     -- Не скажу, -- ответила она. -- Никогда не скажу
     Де Гроот пожал ее руку и улыбнулся.
     -- Вы уже сказали, -- промолвил он.
     На этом месте их беседу прервал голос Патриции:
     -- Что с тобой, Алджи, где твоя рубашка? В лагерь вернулись охотники, и
европейцы  обступили их,  желая  выслушать  рассказ о случившемся на  охоте.
Когда рассказ был закончен, полковник решительно кашлянул.
     -- С этим пора  кончать,  -- заявил  он. -- С этого момента --  никакой
охоты в джунглях. С тиграми и львами в этой чаще нам не справиться.
     -- А все  по твоей вине, Уильям,  -- вмешалась миссис Ли. -- Тебе нужно
было взять на себя командование раньше и запретить этому дикарю выпускать на
волю диких зверей.
     -- Мне все  же кажется,  что он поступил по-джентльменски,  -- возразил
полковник, -- и потом не забывай, он подвергается такой же опасности, что  и
мы. Судя по всему, бедняги уже нет в живых. Наверное, его  разорвал один  из
этих самых зверей.
     -- И поделом,  -- повторила миссис Ли. -- Человеку, который разгуливает
перед  дамами  в  таком непотребном виде, не имеет  смысла жить, по  крайней
мере, среди порядочных людей.
     -- А я думаю, что он был толковым малым, -- сопротивлялся полковник. --
Не забывай, Пенелопа, если бы не он, еще неизвестно, что с нами бы стало.
     -- Не забывай, тетя Пенелопа, что он спас тебя с "Сайгона".
     --  Я  только и  делаю, что  стараюсь  об этом забыть,  -- пробормотала
миссис Ли.
     XVII
     Когда  Ицл Ча догадалась,  что  ее  несут  в лес,  она не  сразу сумела
разобраться  в своих ощущениях.  В  Чичен  Ица ее ожидала верная смерть, ибо
боги  не  могли допустить, чтобы у них безнаказанно  отнимали их жертвы,  и,
если она когда-нибудь вернется обратно, ее снова принесут в жертву.
     Впереди  же ее  ожидала  неизвестность, но  Ицл  Ча была  молода, жизнь
казалась  ей  прекрасной, и, возможно, Че --  Повелитель  леса не  станет ее
убивать.
     Когда они достигли  леса,  Че повел себя странно -- запрыгнул на нижнюю
ветку дерева,  оттуда  на  другую,  и  вскоре  девушка  оказалась высоко над
землей. Ицл Ча охватил панический ужас.
     Вдруг Че остановился и издал  долгий протяжный  крик -- жуткий неземной
крик, эхом отозвавшийся в лесу. Затем он продолжил путь.
     Девушка изо  всех сил старалась  не зажмуривать глаз, но вскоре увидела
нечто такое, от чего ей захотелось снова зажмуриться. Тем не менее, она, как
завороженная, продолжала глядеть на  двух несуразных существ, приближающихся
к ним по деревьям и что-то лопочущих на непонятном языке.
     Че ответил на том же странном наречии, и Ицл Ча поняла, что слышит речь
богов, ибо эти двое, несомненно, боги земли, о которых рассказывал Тхак Чан.
Боги нагнали Че, все трое остановились и повели разговор на своем непонятном
языке. Ицл Ча  случайно  глянула вниз, где  на маленькой поляне, над которой
они сейчас находились, увидела труп жуткого зверя, и догадалась,  что это то
самое животное, от которого Че спас охотника Тхак Чана.
     Девушка пожалела, что скептики из Чичен Ица не видят того, что довелось
увидеть  ей, тогда они  убедились  бы  в том, что это на  самом  деле боги и
раскаялись бы в своем непочтительном обращении с Повелителем леса.
     Божественный спаситель донес ее до горной тропы, где опустил на  землю,
и  девушка пошла сама. Теперь она  могла хорошенько его разглядеть. Какой он
красивый!  Действительно, бог.  Два бога земли ковыляли вперевалку  рядом  с
ним. Ицл Ча забыла про свои недавние  страхи, напротив, она очень  гордилась
тем, что оказалась в такой компании. Кто еще из девушек Чичен Ица когда-либо
прогуливался с тремя богами?
     Так  они вышли к  месту, где  заканчивалась  тропа, и за ней открывался
жуткий  обрыв. Че  --  Повелителя леса это не остановило. Он вновь перекинул
Ицл Ча через свое широкое плечо  и стал спускаться  вниз по склону обрыва  с
поразительной легкостью, как и два бога земли.
     Взглянув вниз,  Ицл Ча пришла  в  ужас.  Крепко  зажмурившись и  затаив
дыхание, она тесно прижалась своим маленьким телом к  Че -- Повелителю леса,
ставшему для нее чем-то вроде спасительного убежища.
     Наконец они спустились  вниз, и  Повелитель леса вновь подал голос. Ицл
Ча показалось, что он  сказал  что-то  вроде: "Йад, Тантор,  йад!"  И она не
ошиблась, именно это он и сказал: "Сюда, Тантор, сюда!"
     Буквально через секунду Ицл Ча услышала звук, который никогда раньше не
слышала, как не слышал никто из народа майя. То был трубный зов слона.
     Ицл Ча думала, что  уже перевидала  все чудеса, имеющиеся на  свете, но
когда появился громадный слон-самец, крушивший стоявшие на его пути деревья,
маленькая Ицл Ча вскрикнула и упала в обморок.
     Придя в себя, Ицл Ча не сразу открыла глаза. Она ощущала придерживающую
ее руку, а спиной чувствовала близость человеческого тела. Но почему они так
странно  движутся, и что за  шероховатая  поверхность,  которой касаются  ее
голые ноги?
     Ицл Ча  со страхом приоткрыла глаза, но тут же пронзительно закричала и
вновь зажмурилась. Она сидела на голове этого жуткого зверя!
     Повелитель леса  расположился за ее  спиной, придерживая девушку рукой,
чтобы  она  не   свалилась  на  землю.  Боги  земли  двигались  параллельно,
перепрыгивая  с  ветки  на  ветку,  и,  казалось,  недовольно  ворчали.  Для
впечатлительной Ицл Ча всего этого оказалось  слишком много: за какой-нибудь
час  или  два  с  нею  произошло столько событий,  и  она  испытала  столько
потрясений, сколько хватило бы на всю жизнь.

     День клонился  к закату.  Лум Кип был занят  приготовлением  ужина  для
европейцев.  Процедура оказалась несложной  -- нужно  было поджарить  рыбу и
сварить корнеплоды. Меню разнообразили фрукты.  Лум Кип  пребывал в отличном
настроении:  ему нравилось работать  на этих иностранцев, те хорошо  к  нему
относились, а сама работа была куда менее трудоемкой, чем рубка леса.
     Люди  собрались  на  берегу  почти в  полном составе --  обе девушки  и
большинство мужчин.  Они сидели на  земле,  обсуждая события  дня,  особенно
охотничью вылазку, закончившуюся трагедией. Патриция обеспокоено завела речь
о  Тарзане  -- доведется  ли  им когда-нибудь  с  ним свидеться, и  разговор
переключился на  дикаря  и  его  предполагаемую  судьбу. Полковник находился
внутри хижины,  он  брился, а его  жена сидела  снаружи,  занимаясь штопкой.
Вдруг что-то  привлекло  ее внимание,  и,  взглянув  в  сторону  леса,  она,
пронзительно  взвизгнув,  упала в  обморок. Люди моментально  повскакали  со
своих мест. Из хижины вылетел полковник, не  успевший стереть с лица мыльную
пену.
     -- О Боже, глядите! -- вскричала Патриция Ли-Бердон.
     Из  леса  выходил огромный слон,  на  спине  которого восседал  Тарзан,
придерживающий руками сидевшую перед ним почти обнаженную девушку. Справа на
некотором расстоянии  ковыляли два орангутанга. Не мудрено, что Пенелопа  Ли
потеряла  сознание.  Выйдя из леса  на несколько  шагов,  слон  остановился,
отказываясь идти дальше. Тарзан с девушкой на руках соскользнул  на землю и,
взяв ее за руку, повел к лагерю.
     Ицл Ча  чувствовала, что все эти люди -- боги, но  страха почти  уже не
испытывала,  поскольку Повелитель леса не  причинил  ей  вреда,  как  и боги
земли, и этот  громадный странный зверь,  на  котором она ехала верхом через
лес.
     Патриция Ли-Бердон оглядела шедшую рядом с Тарзаном девушку недоуменным
и  несколько  настороженным взглядом.  Работающий неподалеку  матрос  сказал
своему напарнику:
     -- Этот малый своего не упустит.
     Услышав эти слова,  Патриция поджала губы. Тарзана встретили молча,  но
молчание это было вызвано удивлением. Полковник хлопотал возле своей жены, и
та вскоре открыла глаза.
     --  Где  он?  --  прошептала  Пенелопа  Ли.  --  Этого  мерзавца  нужно
немедленно прогнать из лагеря, Уильям. Его и  эту распутную девку  с ним. На
них обоих  вместе взятых  лишь пара жалких лоскутков, которыми даже младенца
толком  не  прикроешь.  Я  полагаю, он  специально  уходил,  чтобы  похитить
женщину, причем, подумать только, туземку.
     -- Ты бы помолчала, Пенелопа, -- раздраженно произнес  полковник. -- Ни
ты, ни я не знаем, что случилось на самом деле.
     -- Тогда не стой, как пень, а пойди и узнай, -- бросила миссис Ли. -- Я
не могу позволить Патриции оставаться в  одном лагере с такими людьми и сама
не останусь.
     Тарзан прямым ходом направился к Патриции Ли-Бердон.
     -- Я хочу попросить вас позаботиться об этой девушке, -- сказал он.
     -- Меня? -- высокомерно процедила Патриция.
     -- Да, вас, -- ответил он.
     --  Значит,  так,  --  сказал  полковник  с  мыльной пеной  на лице. --
Объясните, что все это значит, сэр.
     -- К югу от нас расположен город, -- начал Тарзан, -- довольно большой.
Его  жители  придерживаются  некоторых языческих обрядов и приносят в жертву
богам  людей.  Эту девушку  как раз  собирались  принести в  жертву, но  мне
удалось ее спасти. Возвращаться ей нельзя, потому что ее, конечно же, убьют,
так что мы должны о ней позаботиться. Если ваша племянница против, я попрошу
Джанетт. Она, я уверен, не откажется.
     -- Ну разумеется,  я позабочусь  о  ней, -- согласилась Патриция,  -- с
чего вы взяли, что я против?
     -- Первым делом это создание  необходимо приодеть,  -- вмешалась миссис
Ли. -- Стыд и срам! Тарзан посмотрел на нее с осуждением.
     -- Это не ей, а вашим низменным мыслям нужна одежда, -- сказал он.
     У  Пенелопы Ли отвалилась челюсть. Она  застыла  с  раскрытым ртом,  не
находя слов. В следующую секунду она развернулась и прошагала в свою хижину.
     -- Эй, приятель! -- обратился к Тарзану Алджи. -- Как вам, черт побери,
удалось  уломать  этого слона прокатить вас на  своей  спине?  Ведь  слон-то
африканский, дикий?
     -- А как вы уламываете своих друзей, прося их об одолжении? -- вопросом
на вопрос ответил Тарзан.
     -- Ну, знаете, приятель, у меня нет друзей, подобных этому.
     -- Сочувствую, -- сказал человек-обезьяна и  обратился к полковнику. --
Мы должны принять все меры  предосторожности  на  случай нападения. В городе
много  воинов,  и  я  не  сомневаюсь,  что  девушку  будут  разыскивать. Они
неизбежно  наткнутся  на  наш  лагерь.  Конечно, им  неведомо  огнестрельное
оружие, и если мы будем начеку, то бояться нечего. Предлагаю разрешать выход
в джунгли только усиленными группами.
     -- Я как раз отдал приказ, запрещающий  выходить в джунгли, -- произнес
полковник.  --  Сегодня один  из  ваших тигров  напал на  капитана Боултона,
доктора Крауча и мистера Райт-Смита.
     XVIII
     В  течение последующих шести недель жизнь в лагере протекала размеренно
и  без происшествий. За  это время Патриция Ли-Бердон научила  Ицл Ча многим
английским словам и выражениям  с  тем,  чтобы юная девушка  из племени майя
могла  по крайней  мере хоть  как-то  общаться с  остальными, а  Тарзан  тем
временем уделял много внимания изучению языка майя, консультируясь с Ицл Ча.
Он  был  единственным  из всего лагеря,  кто  время  от времени  отваживался
отправляться в  джунгли, и из  этих  вылазок  зачастую возвращался  с  дикой
свиньей.
     Всякий раз, когда Тарзан отсутствовал, Пенелопа Ли закипала от гнева.
     --  Он  дерзкий  и  своевольный,  --  жаловалась  она мужу.  --  Ты  же
категорически  запретил  всем  ходить  в  джунгли,  а  он  нарочно  тебя  не
слушается. Его нужно наказать.
     --  И  как  ты предлагаешь  с  ним  поступить,  дорогая?  --  спрашивал
полковник. --  Вздернуть на  дыбе,  четвертовать  или просто  расстрелять на
рассвете?
     --  Не  пытайся  острить, Уильям, тебе  это не идет. Просто  ты  обязан
настоять на том, чтобы он подчинялся установленным тобою предписаниям.
     -- И лишиться свежей свинины? -- спросил полковник.
     -- Не нравится мне свинина, -- ответила миссис Ли. --  Кроме  того, мне
не нравятся  лагерные шуры-муры. Мистер де Гроот чересчур интимничает с этой
француженкой, а дикарь вечно липнет к этой туземке. Вот и сейчас, смотри, --
опять они болтают. Могу представить, что он ей говорит.
     -- Он хочет выучить ее язык, -- объяснил полковник, -- и  это может нам
здорово   пригодиться,  если   придется   когда-нибудь  иметь  дело   с   ее
соплеменниками.
     --  Хм!  Прекрасный  предлог,  -- возмутилась миссис  Ли. --  А как они
одеты! Если я найду что-нибудь подходящее среди вещей с корабля, то сошью ей
балахон,  а что  касается его -- ты должен что-то предпринять. Гляди! Вот-те
раз.  Теперь к ним  подошла Патриция.  Они  разговаривают. Уильям, ты должен
прекратить это безобразие -- это неприлично.
     Полковник Уильям  Сесил Хью  Персиваль  Ли  вздохнул.  Ему и  без  того
приходилось  несладко. Люди начали проявлять недовольство, были и такие, кто
стал  подвергать  сомнению его право  командовать.  Да  и  он сам  задавался
вопросом, имеет ли он на это право, однако сознавал, что без командира жизнь
превратится в  сплошной  кошмар. Алджи, Боултон, Тиббет и Крауч, разумеется,
поддерживали  его,  а также де  Гротт  и  Тарзан.  Из  них  он больше  всего
полагался на Тарзана,  ибо понимал, что это  тот человек,  который в  случае
бунта сохранит хладнокровие и трезвый рассудок. А теперь  вот  жена требует,
чтобы  он  заставил  полудикого  человека  надеть  брюки.  Полковник   снова
вздохнул. Патриция подсела к Тарзану и Ицл Ча.
     -- Как ваши занятия? -- спросила она.
     -- Ицл Ча говорит, что у меня прекрасно получается, -- ответил Тарзан.
     -- А Ицл Ча неплохо овладевает английским, -- сказала Патриция. -- Мы с
ней  уже  можем разговаривать на довольно  сложные темы. Она рассказала  мне
очень интересные вещи. Вам известно, почему ее хотели принести в жертву?
     --  Чтобы умилостивить  какого-нибудь  бога,  наверное, --  предположил
Тарзан.
     --  Да, бога по имени Че -- Повелителя леса,  чтобы умилостивить его за
оскорбление, нанесенное ему человеком, который заявил, что Че -- это вы. Ицл
Ча, понятно,  уверена в  том, что ее спас не кто  иной, как Че -- Повелитель
леса. По ее словам, многие из ее племени также верят в это. Она говорит, что
в истории ее народа  это первый  случай, когда бог спустился и забрал  живым
предназначенное  ему  жертвоприношение.  Это  произвело   на  нее   глубокое
впечатление, и никто никогда не сможет переубедить ее в  том, что вы  не Че.
Ее  собственный  отец  предложил  принести   ее  в  жертву,  чтобы  добиться
благосклонности богов, -- продолжала Патриция. -- Какой ужас, но такие у них
нравы.  Ицл  Ча говорит, что родители  часто  так поступают,  хотя  обычно в
жертву приносят рабов или военнопленных.
     -- Она рассказала мне много интересных  вещей о своем народе и острове,
--  сказал Тарзан. --  Остров называется Аксмол,  в честь города на Юкатане,
откуда сотни лет тому назад прибыл ее народ.
     -- Тогда они -- майя, -- заметила Патриция.
     -- Это очень интересно, -- произнес  подошедший к ним доктор  Крауч. --
Из того, что вы рассказали нам о своем пребывании в их городе и что поведала
Ицл Ча,  напрашивается вывод, что они сохранили свою религию и свою культуру
почти  нетронутыми на протяжении веков после переселения.  Какая благодатная
почва для  антрополога и археолога.  Если бы вам удалось  установить  с ними
дружеские отношения, то мы смогли бы расшифровать письмена на  их колоннах и
храмах в Центральной и Южной Америке.
     --  Но  поскольку  все говорит  за то, что мы  останемся здесь до конца
наших дней, -- напомнила ему Патриция, -- то наши знания принесут миру очень
мало пользы.
     -- Не могу поверить, чтобы нас когда-нибудь не спасли, -- сказал доктор
Крауч.  -- Кстати, Тарзан,  та  деревня,  которую  вы  посетили, на  острове
единственная?
     --  Этого  я не  знаю,  -- ответил человек-обезьяна, -- но  майя --  не
единственные люди  на острове. На  северной оконечности есть селение  "очень
плохих людей", как их  называет  Ицл Ча.  История  острова,  передаваемая  в
основном  из   уст   в   уста,   гласит,  что   уцелевшие  жертвы  какого-то
кораблекрушения  смешались  путем  браков  с  туземцами,  и  в  том  селении
проживают их потомки, но они не общаются с туземцами, живущими в центральной
части острова.
     -- Вы хотите сказать, что здесь есть туземцы? -- спросил доктор Крауч.
     -- Да, и наш лагерь разбит прямо на юго-западной границе их территории.
В своих вылазках я далеко  не заходил и поэтому никого из  них не видел,  но
Ицл Ча говорит, что они очень жестокие каннибалы.
     -- Какое чудесное местечко уготовила нам судьба, --  заметила Патриция,
-- и, разумеется, чтобы оно было совсем чудесным, вы выпустили на волю массу
тигров и львов.
     Тарзан улыбнулся.
     -- По крайней мере, от скуки не помрем, -- промолвила Джанетт Лейон.
     Подошли полковник Ли, Алджи и Боултон, чуть  позже  к ним присоединился
де Гроот.
     -- Со мной только что разговаривали матросы, -- сказал голландец,  -- и
просили узнать у вас, полковник, можно  ли им попытаться разобрать  "Сайгон"
на  доски и построить  лодку, чтобы выбраться отсюда. Они сказали, что лучше
погибнут в море, чем проведут здесь оставшуюся жизнь.
     -- Я  их вполне понимаю,  -- согласился  полковник.  --  Что вы об этом
думаете, Боултон?
     -- Попытаться можно, -- ответил капитан.
     -- К тому же у них появится занятие, -- сказал полковник, -- и если оно
придется им по душе, они перестанут беспрестанно ворчать и жаловаться.
     --  Вопрос  в том, где им  строить лодку, --  продолжал Боултон. --  На
рифе,  естественно, невозможно, а на берегу не имеет смысла,  так как лагуна
слишком мелка, и лодка сядет на мель.
     --  В  миле отсюда, к  северу,  есть  бухта с глубокой водой, -- сказал
Тарзан, -- и без рифов.
     --  К  тому времени, как эти  лоботрясы разберут "Сайгон"  на части, --
заметил  Алджи, --  и перенесут на милю по суше, они  так вымотаются, что не
смогут построить лодку.
     -- Или так постареют, -- предположила Патриция.
     -- Кто сделает чертеж лодки? -- спросил полковник.
     --  Матросы попросили меня заняться этим,  -- ответил де  Гроот. -- Мой
отец -- судостроитель, я работал на его верфи перед тем, как пошел в море.
     -- Неплохая  идея,  -- сказал Крауч. --  Как  считаете, можно построить
лодку таких размеров, чтобы мы все в ней уместились?
     -- Все  будет зависеть от  того,  сколько удастся  вывезти с "Сайгона".
Если на днях случится сильный шторм, то судно может развалиться,  -- ответил
де Гроот.
     Алджернон Райт-Смит широким жестом указал в сторону джунглей.
     -- Там леса предостаточно, -- сказал он, -- если "Сайгон" подкачает.
     -- Работенка будет не из легких, -- заметил Боултон.
     --  Ну, знаете,  старина,  у нас впереди целая  жизнь,  -- напомнил ему
Алджи.
     XIX
     Прошло  уже два дня, а Чалдрап  все не  возвращался. Шмидт  отправил  в
лагерь  Тарзана  другого  ласкара,  приказав  добыть  сведения  о  ружьях  и
боеприпасах.
     Ласкары обосновались в отдельном лагере, неподалеку  от того, в котором
расположились  Шмидт,  Краузе, Убанович  и  араб.  Ласкары все  время что-то
мастерили, но никто из компании  Шмидта не обращал на них никакого внимания.
Их просто вызывали по одному и приказывали выполнить то или иное поручение.
     Второй посланный  Шмидтом на разведку ласкар  также не вернулся.  Шмидт
был вне себя от ярости и на третий день отрядил еще двоих с тем же заданием.
Ласкары угрюмо стояли перед ним, выслушивая указания. Когда Шмидт  закончил,
оба ласкара повернулись и двинулись обратно в свой лагерь. Шмидт наблюдал за
ними и заметил,  что они подсели к своим товарищам. Он выждал минуту-другую,
желая  убедиться, что ласкары отправились в  путь, но те оставались на своих
местах. Тогда он бросился к их лагерю с побелевшим от гнева лицом.
     -- Я их  проучу, -- злобно шипел он. -- Я  покажу им, кто здесь хозяин.
Желтокожее отребье!
     Но когда он подошел ближе, навстречу ему встали пятнадцать  ласкаров, и
Шмидт увидел, что они вооружены луками, стрелами и  деревянными копьями. Так
вот чем они занимались несколько дней!
     Шмидт  и  ласкары стояли друг  против  друга,  пока, наконец,  один  из
матросов не спросил:
     -- Что тебе здесь надо?
     Их  было пятнадцать,  пятнадцать угрюмых,  злобных людей, причем хорошо
вооруженных.
     --  Так вы  пойдете  в  разведку  насчет  оружия  и патронов,  чтобы их
выкрасть? Да или нет? -- спросил он.
     -- Нет, -- ответил  один  из них. -- Тебе надо, ты и иди. Больше  мы не
подчиняться. Убирайся. Иди свой лагерь.
     -- Это бунт! -- заорал Шмидт.
     -- Убирайся! -- сказал рослый ласкар и натянул тетиву.
     Шмидт развернулся и, съежившись, поспешил прочь.
     -- В чем дело? -- спросил Краузе, когда Шмидт вернулся в лагерь.
     -- Негодяи взбунтовались, -- отозвался Шмидт. -- И они все вооружены --
изготовили луки, стрелы и копья.
     -- Восстание пролетариата! --  воскликнул Убанович. -- Я присоединюсь к
ним  и  поведу их.  Это  великолепно,  великолепно.  Идеи мировой  революции
проникли даже сюда.
     -- Заткнись! -- рявкнул Шмидт. -- Тошно тебя слушать.
     --  Погодите,  вот  я организую своих  замечательных революционеров, --
вскричал Убанович, -- тогда вы запоете  иначе, тогда будете ходить на задних
лапках и лепетать: "Товарищ Убанович то", "Товарищ Убанович се". Я сейчас же
иду к своим  товарищам,  которые поднялись в  полный рост  и  сбросили  ярмо
капитализма со своих плеч.
     Торжествующей походкой он направился к лагерю ласкаров.
     -- Товарищи! --  крикнул он. --  Поздравляю  вас с вашей  замечательной
победой!!! Я пришел, чтобы повести вас к  еще более великим завоеваниям.  Мы
двинемся маршем на лагерь  капиталистов, которые нас  прогнали. Мы уничтожим
их и завладеем всем оружием, боеприпасами и провиантом.
     Пятнадцать  хмурых  людей  глядели  на него молча,  затем  один из  них
сказал:
     -- Убирайся.
     -- Как  же так! -- воскликнул Убанович. -- Я пришел, чтобы быть с вами.
Вместе мы совершим замечательную...
     -- Убирайся, -- повторил ласкар.
     Убанович  топтался  на месте, пока  к  нему  не  направились  несколько
человек. Он повернулся и пошел назад в свой лагерь.
     -- Ну, товарищ, -- усмехнулся Шмидт, -- революция закончилась?
     -- Безмозглые кретины, --  выругался Убанович. В ту ночь  четверо людей
были  вынуждены  сами поддерживать огонь  в  костре, чтобы  отпугивать диких
зверей. Раньше этим занимались ласкары. Им  также пришлось  добывать дрова и
по очереди стоять на вахте.
     -- Ну,  товарищ, --  обратился  к Убановичу Шмидт, -- как тебе нравятся
революции теперь, когда ты очутился по другую сторону баррикад?
     Ласкары,  которыми  перестали  помыкать  белые  люди,  улеглись спать и
позволили костру  затухнуть.  В  соседнем лагере на вахте стоял  Абдула  Абу
Неджм, который вдруг услышал со стороны лагеря ласкаров свирепое  рычание, а
затем вопль боли и ужаса. Проснувшиеся трое вскочили на ноги.
     -- Что это? -- спросил Шмидт.
     -- Эль адреа, Владыка с большой головой, -- ответил араб.
     -- А что это такое? -- поинтересовался Убанович.
     -- Лев, -- коротко объяснил Краузе. -- Добрался до одного из них.
     Вопли  незадачливой жертвы пронзали ночную  тишину,  удаляясь от лагеря
ласкаров, ибо лев оттаскивал добычу подальше от людей. Вопли вскоре затихли,
а  затем  послышался  еще  более   жуткий,  леденящий  кровь  звук  --  звук
разрываемой плоти и хруст костей, сопровождаемый рычанием хищника.
     Краузе подбросил в костер дров.
     -- Проклятый дикарь, -- прошипел он. -- Выпустил на волю этих тварей.
     -- Так  тебе  и надо, -- съязвил Шмидт. -- Нечего было  хватать  белого
человека и сажать его в клетку.
     -- Это идея Абдулы, -- захныкал Краузе. -- Сам бы я до этого никогда не
додумался.
     Той  ночью в  лагере  больше не спали.  До рассвета были  слышны  звуки
кровавого пиршества, а когда совсем  рассвело, люди увидели, что  лев бросил
жертву и пошел к реке на водопой, затем исчез в джунглях.
     -- Теперь он проспит  целый  день, -- сказал Абдула,  --  а ночью снова
явится за добычей.
     Едва  Абдула  произнес  эти  слова,  как  с  опушки   леса  послышались
отвратительные звуки  и показались два крадущихся  зверя. Это на запах крови
явились  гиены,  которые  тут  же  принялись пожирать  то, что  осталось  от
ласкара.
     В следующую ночь ласкары вообще не разводили огонь и не досчитались еще
одного человека.
     -- Идиоты!  -- кричал Краузе. -- Теперь у льва выработалась привычка, и
он не оставит нас в покое.
     -- Они фаталисты, -- сказал Шмидт. -- По их понятию, что предопределено
свыше   --  неизбежно  и  неотвратимо,   а   поэтому  бессмысленно  что-либо
предпринимать.
     -- Ну  а  я  не фаталист,  -- промолвил Краузе.  -- И после  всего, что
произошло,  собираюсь спать  на дереве. Весь следующий  день Краузе мастерил
помост,  выбрав  для  него  подходящее  дерево  на  опушке  леса.  Остальные
поспешили  последовать  его  примеру.  Даже  ласкары  и  те  засуетились,  и
пришедший  ночью лев обнаружил,  что оба  лагеря  пусты, отчего  он  долго и
злобно  рычал,  расхаживая  по  территории  в  безуспешных  попытках   найти
очередную жертву.
     --  Все,  с меня  хватит, --  заявил Краузе. --  Я иду к Тарзану и буду
проситься в их лагерь. Пообещаю выполнить все его условия.
     --  Но как  ты собираешься туда  добраться?  -- спросил Шмидт. --  Я не
рискнул бы снова идти по джунглям и за двадцать миллионов марок.
     -- А я и не собираюсь идти через джунгли, -- сказал Краузе. --  Я пойду
берегом  и в  любой  момент  смогу  забежать  в воду,  если  мне  кто-нибудь
встретится.
     -- Мне кажется, эль адреа отнесся бы к нам благосклоннее, чем Тарзан из
племени обезьян, -- заметил араб.
     -- Я  ничего плохого  ему не сделал, -- произнес Убанович. --  Не  вижу
причины, почему бы ему не пустить меня обратно.
     -- Вероятно, он боится, что ты организуешь революцию, -- мрачно пошутил
Шмидт.
     Однако в  конце концов  решено было рискнуть, и ранним утром следующего
дня они двинулись берегом по направлению к соседнему лагерю.
     XX
     Ласкар  Чанд увидел,  что Краузе  с тремя спутниками отправились  вдоль
берега в сторону лагеря "Сайгона".
     --  Они  пошли  в   тот  лагерь,  --  сказал  он  своим  товарищам.  --
Собирайтесь, тоже пойдем.
     И через несколько секунд они уже шагали по берегу по следам белых.
     Тарзан завтракал в одиночестве.  Он встал рано, поскольку в  этот  день
ему предстояло много  дел.  Лишь  Лум  Кип был на  ногах,  молчаливо занятый
приготовлением завтрака. Из своей хижины вышла Патриция Ли-Бердон, подошла к
Тарзану и села рядом.
     -- Раненько вы сегодня встали, -- заметила она.
     --  Я  всегда  встаю  раньше других, --  ответил Тарзан, -- но  сегодня
особая причина. Я хочу как можно раньше отправиться в путь.
     -- И куда вы собрались? -- спросила она.
     --  Собираюсь  исследовать   местность,  --  ответил  Тарзан.  --  Хочу
поглядеть, что там, на другой стороне острова.
     Патриция взволнованно подалась вперед, положив руку на его колено.
     -- О, можно мне пойти с вами? -- спросила она. -- Мне очень хочется.
     Из маленькой хижины, построенной специально для  нее, за ними наблюдала
Ицл Ча. Черные глаза девушки сузились, маленькие кулачки крепко сжались.
     -- Вам это не под силу,  Патриция, --  сказал  Тарзан.  --  Мой  способ
передвижения не для вас.
     -- Я путешествовала по джунглям Индии, -- возразила она.
     -- Нет,  -- решительно произнес Тарзан. -- Идти по земле будет  слишком
опасно. Я полагаю, вы слыхали, что здесь водятся дикие звери.
     -- Тогда  и вам  нельзя  идти,  если  это опасно, --  сказала она. -- С
вашим-то легкомысленным луком и парочкой  стрел. Позвольте мне пойти с вами,
я возьму с  собой  ружье. Я меткий стрелок и участвовала в охоте на тигров в
Индии.
     Тарзан поднялся, и Патриция вскочила на ноги, кладя ему руку на плечи.
     -- Пожалуйста, не ходите, -- взмолилась она. -- Я за вас боюсь.
     Но Тарзан лишь  рассмеялся.  В следующий  миг он развернулся и пустился
бежать в сторогу джунглей.
     Патриция проводила его  взглядом. Тарзан  запрыгнул на дерево и скрылся
из виду. Девушка негодующе повернулась и прошла к себе в хижину.
     -- Я ему покажу, -- пробормотала она вполголоса. Вскоре она появилась с
ружьем  и патронташем. Ицл  Ча видела, как Патриция вошла в джунгли в том же
самом  месте,  что и Тарзан -- у  берега  маленькой речушки. Юная девушка из
племени майя прикусила губу, и  на  глазах у нее навернулись слезы  -- слезы
разочарования и гнева. Хлопотавший возле костра Лум Кип что-то напевал  себе
под нос.

     Чал Ип Ксиу, верховный жрец, все еще сильно гневался из-за похищения со
священного алтаря юной Ицл Ча.
     -- Храм осквернен, -- ворчал он, -- и боги разгневаются.
     -- Может, и нет, -- отвечал Сит Ко Ксиу,  король. -- Возможно, это и на
самом деле был Че -- Повелитель леса.
     Чал Ип Ксиу недовольно взглянул на короля.
     -- Он всего лишь один из  тех  чужаков, которых видел на  берегу  Ксатл
Дин. Если вы не желаете вызвать гнев богов, вам следует послать отряд воинов
в лагерь чужеземцев и вернуть Ицл Ча, ибо где ей еще быть, как не там.
     -- Возможно, вы правы, -- промолвил король. -- По крайней мере, хуже от
этого не будет.
     Он послал  за Ксатл Дином и велел ему собрать сотню воинов, отправиться
в лагерь чужаков и захватить Ицл Ча.
     --  Имея сотню  воинов,  ты  сможешь многих  из  них  убить, а  пленных
привести в Чичен Ица, -- напутствовал король Ксатл Дина.
     Набитая матросами  шлюпка  под  командованием  Тиббета вышла в лагуну и
двинулась к  рифам,  где предстояло  продолжить работу  по  вывозке  досок с
"Сайгона". Остальные же  принялись за завтрак.  Молчаливая  Ицл Ча сидела  с
хмурым видом и  почти ничего  не  ела,  поскольку  потеряла аппетит. Джанетт
Лейон  подошла к  столу  и села рядом с де  Гроотом.  Пенелопа Ли окинула их
презрительным взглядом.
     -- Патриция уже встала, Джанетт? -- поинтересовался полковник.
     Джанетт огляделась.
     -- Ну да, -- ответила она, -- разве ее здесь нет? Она выходила, когда я
проснулась.
     -- Куда же  эта  девица запропастилась? -- негодующе  спросила Пенелопа
Ли.
     --  Она наверняка  где-то  здесь,  -- сказал  полковник и громко позвал
племянницу. Было заметно, что он обеспокоен.
     -- И  этого  негодяя тоже  нет! -- воскликнула  миссис Ли.  -- Я  так и
знала, что  рано или поздно случится нечто подобное, Уильям. Зря ты позволил
этому человеку остаться в лагере.
     -- Но объясни, в чем же дело, Пенелопа? -- взмолился полковник.
     -- Ему  еще и объясняй.  Он ее  похитил,  вот в чем дело. Ставя блюдо с
рисом на стол, Лум Кип случайно услышал разговор и осмелился вмешаться.
     -- Тарзан ходить туда, -- Лум Кип указал на северо-восток.  --  Питрици
ходить туда, -- и указал в ту же сторону.
     -- А может, это Патриция его похитила? -- предположил Алджи.
     --  Глупая  шутка,  Алджернон, --  вскипела миссис  Ли.  --  Совершенно
очевидно, что произошло -- этот мерзавец заманил ее в джунгли.
     --  Они  долго говорить, -- угрюмо  произнесла  Ицл  Ча.  -- Они ходить
разное время. Они встречаться в джунглях.
     --  Как  ты  можешь спокойно сидеть, Уильям,  и  позволять этой туземке
намекать  на  то,  что твоя  племянница  договорилась  о  тайном  свидании в
джунглях с этим невыносимым созданием?
     -- Если Пат отправилась  в джунгли, -- ответил полковник, -- то я  молю
небеса, чтобы Тарзан был рядом с ней.
     Патриция  шла  вдоль ручья в северо-восточном  направлении, и, когда он
повернул на юго-восток, девушка повернула  вместе с ним, не зная о  том, что
Тарзан быстро  продвигается  на восток,  к другой  стороне  острова,  причем
движется  по деревьям.  Начался  крутой  подъем, и маленькая речушка  весело
устремилась вниз к океану. Патриция поняла, что вела себя как упрямая глупая
девчонка,  однако,  будучи  упрямой,  решила  подняться  вверх по  склону на
небольшую  возвышенность  и  осмотреть остров с  высоты.  Подъем  давался  с
трудом, деревья постоянно  загораживали вид,  но  девушка упорно карабкалась
вверх, пока  не вышла  на  ровный  уступ. Выбившаяся  из  сил,  она  присела
отдохнуть.

     --  Мне думается, мужчинам  следует отправиться  на поиски Патриции, --
сказала миссис Ли.
     -- Я пойду, -- вызвался Алджи, -- но только не знаю, где ее искать.
     -- Кто это там идет по берегу? -- насторожился доктор Крауч.
     -- Надо же, Краузе и  Шмидт, -- сказал Боултон.  -- А с ними Убанович и
араб.
     Мужчины инстинктивно выхватили пистолеты и застыли в ожидании.
     Люди  вскочили из-за  общего стола и напряженно глядели на изгнанников.
Краузе начал без обиняков.
     -- Мы  пришли  просить  разрешения вернуться и  разбить свой  лагерь по
соседству. Поскольку  мы безоружны, то оказались не в  состоянии защищаться.
Двое наших людей пошли в джунгли и не вернулись, а еще двоих в лагере задрал
лев. Вы не смеете нам отказать, полковник. Вы же не станете подвергать своих
соплеменников бессмысленной опасности. Если пустите нас обратно, мы  обещаем
подчиняться вам и не причинять беспокойства.
     --  Боюсь,  у  вас появятся  причины для беспокойства,  когда  вернется
Тарзан и застанет вас здесь, -- сказал полковник.
     --  Ты должен позволить  им  остаться, --  ввернула миссис Ли. -- Здесь
командуешь ты, а не этот мерзкий Тарзан.
     -- Я думаю, было бы бесчеловечно прогнать их, -- сказал доктор Крауч.
     -- Они были бесчеловечны по отношению к нам, -- резко возразила Джанетт
Лейон.
     -- Милочка, -- взорвалась Пенелопа, -- вам следует знать свое место. Не
вам говорить об этом. Решение примет полковник.
     Джанетт  Лейон  с  безнадежным видом покачала головой  и  подмигнула де
Грооту. Заметившая этот жест Пенелопа взорвалась снова.
     --  Нахалка! -- вскричала она.  --  Вас,  эту  туземку и этого гнусного
Тарзана ни за что не следовало бы пускать в один лагерь с приличными людьми.
     -- С  твоего позволения, Пенелопа, -- холодно произнес полковник,  -- я
сам в  состоянии  решить этот  вопрос без  посторонней помощи и уж по всяком
случае без необоснованных претензий.
     -- Я всего-то хочу сказать, -- проговорила миссис Ли, -- что  ты должен
разрешить им остаться.
     --  Предположим,  --  начал  Крауч,  --  мы  позволим  им  остаться  до
возвращения  Тарзана. А там  обсудим это дело с  ним, они  ведь  скорее  его
враги, чем наши.
     -- Они враги всем нам, -- возразила Джанетт.
     -- Можете оставаться, Краузе, -- принял решение полковник, -- во всяком
случае, до возвращения Тарзана. И глядите, чтоб без глупостей.
     -- Разумеется,  полковник,  --  ответил Краузе. -- И спасибо за то, что
позволили нам остаться.

     С  того уступа, где  сидела Патриция, открывался вид на океан, но не на
остров,  который оставался  сзади. Поэтому  после  передышки  она  двинулась
дальше  и вскоре вышла на просторное,  удивительно  красивое  место.  Многие
деревья  возвышались  на   островках  великолепных  орхидей.  Среди  богатой
растительности щедро  росли имбирь и гибискус. С дерева на дерево перелетали
птицы с желтым и пурпурным оперением.  Это  была идиллическая умиротворяющая
картина, которая успокоила нервы Патриции и стерла остатки гнева.
     Патриция радовалась обнаруженному ею тихому уголку и поздравляла себя с
удачей. Она  решила  отныне  наведываться  сюда  почаще. Любуясь  живописной
природой,  Патриция вдруг замерла. Из кустов  прямо на нее выходил  огромный
тигр.  Кончик его хвоста  возбужденно подрагивал. Зверь  оскалился,  обнажив
громадные  желтые  клыки.  Патриция  Ли-Бердон  произнесла  в  душе молитву,
вскинула ружье и дважды выстрелила.
     XXI
     -- Что-то у меня неспокойно на душе, -- сказала Джанетт. -- Не нравится
мне, что они постоянно здесь околачиваются. Я их боюсь, особенно Краузе.
     -- Я  за ними пригляжу, -- успокоил  ее де Гроот.  -- Дайте  мне знать,
если он начнет к вам приставать.
     -- А теперь еще вон эти, полюбуйтесь!  -- воскликнула Джанетт, указывая
вдаль. -- Ласкары тоже решили вернуться. У меня от них мурашки по спине.
     Джанетт  замолчала. В тот же миг до них  донеслись два  слабых ружейных
выстрела.
     -- Это должно быть Патриция! -- заволновался полковник. -- Она попала в
беду.
     --  Вероятно, ей пришлось пристрелить этого  негодяя,  -- с надеждой  в
голосе сказала Пенелопа.
     Полковник бросился в хижину за ружьем и  поспешил на звук выстрелов. Де
Гроот, Алджи, Крауч и Боултон кинулись следом.
     Как  только  Боултона,  бегущего  последним,  поглотили джунгли,  Шмидт
повернулся к Краузе и усмехнулся.
     -- Что тут смешного? -- недовольно спросил Краузе.
     -- Давайте-ка поищем, где у них ружья  и  патроны, -- обратился Шмидт к
своим. -- Похоже, пробил наш час.
     -- Что вы делаете?  -- возмутилась Пенелопа Ли. -- Не смейте заходить в
хижины!
     Джанетт  ринулась  к  своей  хижине за ружьем,  но нагнавший  ее  Шмидт
отшвырнул девушку в сторону.
     -- Без глупостей! -- пригрозил он.
     Четверка взяла  все имевшееся  в  лагере оружие  и, держа  ласкаров  на
прицеле, приказала им забирать все, что пожелает Шмидт.
     -- Неплохой улов, -- сказал он Краузе.  -- Думаю,  теперь  у  нас  есть
почти все, что нужно.
     --  Может,  у  тебя есть, а  у  меня  --  нет, -- ответил  коллекционер
животных и подошел к Джанетт. -- Пошли, милочка, --  сказал он. -- Мы начнем
все снова с того места, где нас разлучили.
     --  Только  без  меня. --  Джанетт  отшатнулась. Краузе  схватил  ее за
локоть.
     --  С  тобой,  с  тобой, милочка, и  лучше  по-хорошему, если не хочешь
неприятностей.
     Девушка попыталась вырваться, и Краузе ударил ее.
     --  Ради  Бога,  --  выкрикнула Пенелопа Ли.  -- Ступайте  с  ним и  не
устраивайте  здесь  сцен,  я их ненавижу. И потом вам место  рядом с ним,  а
никоим образом не в моем лагере.
     Полуоглушенную  от  удара  Джанетт  поволокли  прочь.  Жена  полковника
смотрела им  вслед.  Группа  двинулась  вдоль берега  в том же  направлении,
откуда пришла.
     -- Я  расскажу  полковнику о  том,  что вы нас  ограбили,  негодяи,  --
крикнула им на прощание миссис Ли.

     Ксатл  Дин  шел со  своей  сотней,  рассыпавшейся  по  лесу,  чтобы  не
оставлять отчетливых следов. В середине пути они услышали два резких громких
звука, раздавшихся, казалось,  совсем  близко. Никто из воинов никогда ранее
не слышал выстрелов, и поэтому они не имели понятия, что это могло быть, Они
стали осторожно  пробираться вперед, навострив уши. Впереди отряда шел Ксатл
Дин,   который,  выйдя  на   открытый   участок  в  лесу,   остановился   от
неожиданности, так как взору его предстало странное, непривычное зрелище. На
земле лежал  огромный  полосатый  зверь неизвестной  породы. Судя  по всему,
зверь был мертв, а над ним стояла фигура в странном наряде, держащая в руках
длинный черный блестящий предмет, не похожий ни на  лук, ни на стрелу, ни на
копье.
     Ксатл Дин пригляделся и понял, что это существо  --  женщина, и, будучи
человеком неглупым, сообразил, что услышанный ими  шум был произведен из той
непонятной штуковины, которую она держала в руках, и что, без сомнения, с ее
помощью  женщина  убила  громадного  зверя, лежащего  у  ее ног.  Ксатл  Дин
рассудил  также,  что  если  она сумела убить  столь крупного  и,  очевидно,
свирепого зверя, то убить человека ей не составит труда. Поэтому он не вышел
вперед, а попятился и шепотом отдал приказ своим людям.
     Майя бесшумно  рассредоточились  по джунглям, пока ни взяли  участок  в
кольцо. И  когда  Ксатл Дин постучал по дереву  мечом,  чтобы шумом привлечь
внимание девушки к себе, из джунглей крадучись вышли двое воинов и беззвучно
стали приближаться к ней сзади.
     Патриция стояла, вглядываясь туда, откуда  донесся  звук,  и напряженно
прислушивалась.  Неожиданно сзади посыпались стрелы,  кто-то  выхватил из ее
рук  ружье,  и  из джунглей  выскочило множество причудливо  одетых воинов в
великолепных  головных уборах из  перьев и  расшитых  набедренных  повязках.
Воины окружили  девушку. Патриция моментально узнала  этих людей и не только
благодаря  описаниям Ицл Ча и Тарзана, а также потому, что прочла  множество
книг о цивилизации древних майя. Она была прекрасно  знакома  с их историей,
религией   и  культурой,   ибо   внимательно  следила   за   всеми  научными
разысканиями, которые  проводили многочисленные археологические  экспедиции.
Ей почудилось, что она вдруг перенеслась на несколько веков назад, в далекое
мертвое прошлое, к которому принадлежали эти маленькие  темнокожие люди. Она
знала,  что произойдет, если ее  схватят, так  как ей  была  известна судьба
пленников майя.  Единственное, на  что она надеялась, --  что мужчинам из их
лагеря, возможно, удастся ее освободить, и надежда эта была крепкой из-за ее
веры в Тарзана.
     -- Что вы собираетесь со мной сделать? -- спросила она на ломаном языке
майя, которому выучилась у Ицл Ча.
     -- Это решит Сит Ко Ксиу, -- ответил Ксатл Дин. -- Тебя отведут в Чичен
Ица, в королевский дворец.
     И он приказал четверым воинам доставить пленницу к Сит Ко Ксиу.
     Патрицию  увели, а  Ксатл Дин  и оставшиеся воины  двинулись  дальше  в
сторону лагеря "Сайгона". Ксатл Дин был весьма доволен  собой. Даже если ему
не  удастся привести  Ицл  Ча обратно  в Чичен Ица, то он, по  крайней мере,
обеспечил ей замену на алтаре жертвоприношений, и  его несомненно похвалят и
король, и верховный жрец.

     Полковник Ли со своими спутниками  совершенно случайно оказались на той
самой  тропе,  по которой еще недавно шла Патриция. Они взобрались на уступ,
тянущийся вдоль склона горы, и, хотя сильно устали,  продолжали идти чуть ли
не  бегом.  Они  двигались  шумно  и  неосмотрительно,   ибо  были  одержимы
одним-единственным желанием -- как можно  скорее отыскать  Патрицию. И когда
им неожиданно встретился отряд воинов с перьями на головах, они от удивления
опешили.  Майя  ринулись на них с диким боевым кличем, осыпая градом камней,
выпущенных из пращей.
     -- Стрелять поверх голов! -- скомандовал полковник.
     От  страшного шума  майя  на  мгновение  замерли, но Ксатл  Дин  быстро
сообразил, что это всего лишь шум и что никто из  его людей не пострадал; он
приказал им снова идти в атаку, и отвратительный боевой клич вновь  зазвенел
в ушах белых людей.
     --  Стрелять  на  поражение!  --  коротко бросил  полковник.  --  Нужно
остановить этих разбойников, пока они не достали нас своими мечами.
     Вновь загремели выстрелы,  и четверо воинов упали.  Остальные дрогнули,
но Ксатл Дин гнал их вперед.
     Эти предметы, которые убивали с громким шумом и на  расстоянии, вселяли
ужас, и, хотя  кое-кто из  воинов  уже  едва не  схватились  с белыми людьми
врукопашную,  они  в конечном  счете  пустились  в бегство,  унося  с  собою
раненых. Следуя своей тактике, они  двигались по джунглям врассыпную,  чтобы
не оставлять хорошо обозначенных  следов, по которым враги могли отыскать их
город. Горстка же белых,  пошедшая в неверном направлении, в конечном  счете
заблудилась, так как с трудом  ориентировалась в густых  джунглях. Когда они
вышли  к  крутому  обрыву,  то  решили, что  обогнули гору и  спускаются  по
противоположному склону.
     Проплутав  в  густых  зарослях около  часа,  они  неожиданно  для  себя
обнаружили, что джунгли кончились, и обменялись  изумленными взглядами,  ибо
перед ними простирался берег и виднелся их собственный лагерь.
     -- Провалиться мне на этом месте! -- воскликнул полковник.
     Они  подошли  к лагерю, навстречу вышел Тиббет с озабоченным выражением
лица.
     -- Что-нибудь случилось, Тиббет? -- обратился к нему полковник.
     --  Не  скрою,  сэр,  случилось. Только что я  вернулся  с  "Сайгона" с
партией  обшивочных  досок и оказалось, что  Шмидт со своей бандой украл все
оставшееся в лагере оружие и боеприпасы,  а  также значительную часть нашего
провианта.
     -- Негодяи! -- возмутился полковник.
     -- Но это еще не самое худшее, -- продолжал Тиббет. --  Они  забрали  с
собой мисс Лейон. Де Гроот побледнел.
     -- В какую сторону они пошли, Тиббет? -- спросил он.
     -- Обратно вдоль  берега, -- ответил второй  помощник.  -- Наверное,  к
себе в лагерь.
     Де Гроот,  сраженный горем и вне  себя от ярости, бросился в  указанном
направлении.
     -- Погодите, -- окликнул его полковник. -- Куда вы?
     -- Догнать их, -- ответил тот.
     --  Они хорошо вооружены,  -- сказал полковник. -- Одному вам с ними не
справиться, а  людей мы  сейчас  дать  вам  не сможем, то  есть  нам  нельзя
отлучаться из лагеря  и  оставлять  миссис Ли одну, когда с минуты на минуту
лагерь могут атаковать эти размалеванные черти.
     -- Я пойду в любом случае, -- упрямствовал де Гроот.
     --  Я  с вами, --  произнес  Тиббет. Вызвались  идти еще  два матроса с
"Наяды".
     --  Желаю вам удачи,  --  напутствовал их полковник, -- но,  ради Бога,
будьте  осторожны. Советую вам  подкрасться к лагерю  со стороны  джунглей и
стрелять в них из укрытия.
     -- Есть, сэр, -- ответил де Гроот  на ходу, и группа из четырех человек
пустилась рысцой по берегу.
     XXII
     Тарзан  издали  услышал стрельбу, возникшую  в  результате столкновения
между белыми  людьми и майя.  Он мгновенно  развернулся  и  помчался  назад,
откуда,  как  ему   казалось,  доносились  выстрелы.   Однако   горное  эхо,
подхватившее  звуки, сыграло  с ним злую шутку, и Тарзан не сумел  правильно
определить  направление,  двинувшись в  противоположную  сторону.  Его также
подвело  предположение,  что  если схватке  суждено  произойти, то наверняка
возле лагеря "Сайгона" или лагеря Шмидта.
     Зная, что лагерь Шмидта находится к нему ближе, чем его собственный, он
решил сперва наведаться туда, а  затем берегом вернуться в лагерь "Сайгона",
если у Шмидта все будет тихо.
     Приблизившись  к опушке леса напротив лагеря Шмидта, он пошел медленнее
и  осторожнее, что оказалось весьма  предусмотрительным  с его стороны,  так
как, когда ему открылся вид на лагерь, Тарзан увидел, что люди возвращаются,
а четверо белых увешаны оружием.
     Краузе вел за собой упирающуюся Джанетт Лейон, а ласкары были навьючены
кладью. Тарзан понял,  что  случилось,  но  не  мог  понять, как  это  могло
случиться.  Он,  естественно,  предположил,  что   услышанная  им   стрельба
прозвучала  в  результате столкновения между его людьми и  бандой Шмидта, и,
судя по всему,  победу в  схватке  одержал  Шмидт.  Возможно, все белые люди
погибли, но где Патриция?  Где маленькая Ицл Ча? За судьбу Пенелопы Ли он не
тревожился.
     Перед  полковником  Ли  встала дилемма. Теперь только  четверо обладали
оружием --  явно недостаточно для обороны лагеря; он не мог отправиться и на
поиски Патриции, оставив Пенелопу без  защиты, а также не мог разделить свою
небольшую вооруженную группу, ибо даже вчетвером им вряд ли удастся отразить
еще одну атаку Шмидта или майя, если те будут иметь численное превосходство,
и, конечно же,  не  приходилось  надеяться на то, что  вчетвером им  удастся
взять приступом город Чичен Ица и освободить Патрицию.
     В то время, как полковник безуспешно ломал голову над этими проблемами,
Патрицию Ли-Бердон привели в тронный зал Сит Ко Ксиу, короля острова Аксмол,
и командир конвоя доложил королю:
     --  Благородный  Ксатл  Дин приказал доставить  эту  пленницу к  нашему
королю и повелителю,  сам же  он со своими воинами проследовал дальше, чтобы
атаковать лагерь чужеземцев. Произошло сражение,  ибо мы слышали  непонятные
звуки, которыми эти белые люди убивают, но чем закончился бой, мы не знаем.
     Король закивал головой.
     -- Ксатл Дин правильно поступил, -- сказал он.
     -- Отлично поступил, -- добавил Чал Ип Ксиу, верховный жрец. -- Из этой
женщины получится достойное жертвоприношение нашим богам.
     Сит  Ко  Ксиу  оценивающе  оглядел  белую  девушку  и  нашел,  что  она
прехорошенькая. Он впервые в жизни видел белую женщину, и ему вдруг пришла в
голову мысль, что будет жалко отдавать ее какому-то богу, который может ее и
не пожелать. Вслух он не осмелился об  этом сказать, но подумал, что девушка
слишком  красива  для любого бога, и,  в  действительности,  по меркам любой
расы, Патриция Ли-Бердон была красавицей.
     -- Я  думаю, --  произнес король, --  что подержу ее  некоторое время у
себя в служанках.
     Верховный жрец  Чал Ип  Ксиу взглянул  на короля  с  хорошо разыгранным
удивлением.  На самом  деле, он  ничуть не удивился, поскольку  знал  своего
короля, который уже отнял у богов несколько симпатичных жертв.
     --  Раз  уж  она  выбрана  для  богов,  --  произнес  он,  --  то  боги
разгневаются на Сит Ко Ксиу, если он оставит ее для себя.
     -- Хорошо бы устроить так,  --  сказал король,  --  чтобы ее  вообще не
выбрали  или, по крайней мере, хотя бы не сразу. И мне кажется, что боги  не
очень-то ее и захотят.
     Патриция, напряженно вслушивающаяся в разговор. смогла понять его суть.
     -- Бог уже выбрал  меня, -- промолвила она, -- и он разгневается,  если
вы причините мне зло. Сит Ко Ксиу изумился.
     -- Она говорит на языке майя, -- обратился он к верховному жрецу.
     -- Но не в совершенстве, -- заметил Чал Ип Ксиу.
     -- Боги говорят на своем языке, -- продолжала Патриция. -- Им ни к чему
говорить на языке простых смертных.
     -- А что если она богиня? -- спросил король.
     -- Я подруга Че --  Повелителя леса, -- сказала  Патриция. --  Он уже и
без того сердит на вас за то, как вы  к нему отнеслись,  когда он приходил в
Чичен  Ица.  Если  вы  благоразумны,  то  отведете меня  к нему  обратно.  В
противном случае он вас покарает.
     Король почесал в затылке и вопросительно посмотрел на своего верховного
жреца.
     --  Тебе должно быть  известно о богах  все, Чал Ип Ксиу. Тот,  который
приходил  в  Чичен Ица, действительно Че  -- Повелитель леса?  Это  был бог,
которого ты посадил в деревянную клетку? Это был бог, который похитил жертву
со священного алтаря?
     -- Нет, не  бог, -- твердо  заявил  верховный  жрец. --  То был простой
смертный.
     -- Тем  не менее,  мы не  должны  поступать  опрометчиво,  -- продолжал
король.  --  Может,  на  время  забрать  девушку?  Пусть  ее отведут в  Храм
Девственниц, и глядите, чтобы с ней обращались хорошо.
     Чал  Ип  Ксиу  вызвал  двух  жрецов  рангом пониже и велел  им  отвести
пленницу в Храм Девственниц.
     Патриция видела, что  не  произвела  большого впечатления на верховного
жреца, в отличие от короля, но, по крайней мере,  получала отсрочку, которая
даст возможность  Тарзану  и остальным, если они  поспешат,  выручить ее. И,
когда ее уводили  из  дворца, девушка не особенно волновалась и даже  смогла
оценить красоты Чичен Ица.
     Впереди высилась огромная пирамида, построенная из плит застывшей лавы.
Девушку повели по крутым ступеням боковой грани пирамиды к храму на вершине,
украшенному разными фигурами. Здесь  ее передали  верховной  жрице,  которая
отвечала за храм,  в  коем  содержалось около пятидесяти девушек  из знатных
семей, ибо считалось большой честью добровольно вызваться на эту службу. Они
поддерживали огонь  в священных  очагах и подметали полы в помещениях храма.
При желании любая из них могла вернуться в мир и выйти замуж; их  стремились
взять в жены воины и представители знати.
     Патриция вышла к колоннаде храма и стала глядеть на раскинувшийся внизу
город Чичен Ица. Вокруг подножия пирамиды тесно в ряд стояли дворцы и храмы.
За  городской  стеной виднелись соломенные крыши простолюдинов, а  дальше до
самых джунглей тянулись поля. Патриции почудилось, будто  она перенеслась на
много веков назад на древний Юкатан.

     Тарзан затаился среди буйной растительности, наблюдая сверху за людьми.
Он понимал, что не стоит  и пытаться выйти на открытое пространство,  где он
окажется лицом к лицу с  четверкой до зубов  вооруженных бандитов, имея  при
этом один  только лук. Тарзан  собирался действовать по-своему  и ничуть  не
сомневался,  что  сумеет  вызволить   Джанетт,   не  подвергая   свою  жизнь
бессмысленному риску.
     Он подождал, пока бунтари подошли поближе, и ласкары сбросили на  землю
свою поклажу, затем приладил  стрелу и, натянув  тетиву  с  такой силой, что
наконечник стрелы коснулся большого пальца левой руки, тщательно прицелился.
Тетива зазвенела,  и  в следующий  миг Краузе вскрикнул и повалился на землю
лицом вниз. Стрела поразила его в самое сердце.
     Люди в ужасе озирались по сторонам.
     -- Что случилось? -- крикнул Убанович. -- Что с Краузе?
     -- Он мертв, -- ответил Шмидт. -- Кто-то убил его стрелой.
     -- Человек-обезьяна, -- констатировал Абдула Абу Неджм. -- Кто же еще?
     -- Где он? -- спросил Шмидт.
     -- Я здесь, -- раздался голос  Тарзана. --  И  стрел у меня достаточно.
Джанетт,  идите прямо  на  мой  голос  и  заходите  в лес.  Если  кто-нибудь
попытается остановить вас, он получит то же, что и Краузе.
     Джанетт быстрым шагом пошла к лесу, и никто не посмел задержать ее.
     --  Проклятый  дикарь! --  проорал Шмидт  и разразился потоком  ужасных
ругательств. -- Он от меня не уйдет! Сейчас я его прикончу!
     Шмидт вскинул  ружье и выстрелил в  сторону леса, откуда  звучал  голос
Тарзана.
     Снова зазвенела тетива, и Шмидт, схватившись рукой за торчащую из груди
стрелу, упал на колени и завалился на бок. В тот же миг Джанетт вошла в лес,
и Тарзан спрыгнул на землю рядом с ней.
     --  Что произошло в лагере? -- спросил он, и девушка вкратце рассказала
о минувших событиях.
     --  Значит,  они позволили Шмидту  с его шайкой  вернуться,  --  сказал
Тарзан. -- Полковник меня удивляет.
     -- Во всем виновата его противная старуха, -- объяснила Джанетт.
     -- Пошли, -- решил Тарзан. -- Нужно как можно скорее возвращаться.
     Тарзан перекинул девушку через плечо  и взобрался на дерево. Вскоре они
оказались на подступах к лагерю "Сайгона",  а  в это самое время  к  стоянке
Шмидта подходили де Гроот, Тиббет и двое матросов.
     Де Гроот  окинул быстрым взглядом лагерь, но Джанетт  не обнаружил.  На
земле лежали двое, а поодаль в кучку сбились перепуганные ласкары.
     Первым  де  Гроота  со спутниками увидел Абдула, который, поняв, что те
пришли  с  желанием  отомстить  и  что  пощады  не будет,  вскинул  ружье  и
выстрелил. Но промахнулся. Де Гроот  и Тиббет  бросились  вперед, стреляя на
ходу. Матросы, вооруженные лишь острогами, бежали следом.
     Завязалась  короткая перестрелка. Ни  та,  ни  другая сторона потерь не
понесла.  Тогда  де Гроот  опустился на колено и  тщательно прицелился.  Его
примеру последовал и Тиббет.
     -- Возьмите на себя Убановича, -- крикнул де Гроот. -- Я беру араба. --
Оба ружья выстрелили почти одновременно.  Убанович и Абдула упали  на землю.
Перед смертью пламенный большевик  успел прошептать: "Да здравствует мировая
революция!", а Абдула Абу Неджм грязно выругался по-арабски.
     Де  Гроот и  Тиббет, а  за ними оба матроса  рванулись вперед,  готовые
прикончить любого, решившего оказать сопротивление, однако Убанович,  араб и
Краузе были  мертвы,  а  Шмидт  корчился  и  стонал от  боли, неспособный на
какие-либо действия.
     Де Гроот склонился над ним.
     -- Где мисс Лейон? -- прокричал он.
     Стонущий и изрыгающий проклятья Шмидт чуть слышно пробормотал:
     -- Дикарь, чтоб он сдох, он ее увел. Сказав это, он испустил дух.
     -- Слава Богу! -- обрадовался де Гроот. -- Она в безопасности.
     Забрав  у  убитых оружие и  патроны и  получив  тем  самым  неоспоримое
преимущество перед  ласкарами, люди де Гроота заставили их подобрать с земли
поклажу и погнали обратно к лагерю "Сайгона".
     XXIII
     Тарзан и  Джанетт  вышли  из  джунглей и направились к  лагерю, где  их
встретили  понурые, опечаленные люди, из  которых  только у  одного человека
нашелся повод для радости. Этим  человеком  оказалась  Пенелопа  Ли. Завидев
идущую пару, она обратилась к Алджи:
     -- По крайней мере, с этим чудовищем была не Патриция.
     -- Да будет вам, тетя Пен, --  раздосадовано  произнес Алджи. -- Вы еще
скажите, что Тарзан  и Джанетт нарочно подстроили все,  чтобы встретиться  в
джунглях.
     --  Ничуть этому  не  удивлюсь,  -- ответила она.  --  Мужчина, который
заводит шашни с туземкой, способен на все.
     Тарзан  был возмущен тем,  что произошло в  его  отсутствие, в основном
потому, что были нарушены его приказы, однако только сказал:
     -- Их нельзя было подпускать к лагерю на пистолетный выстрел.
     --  Это моя  вина, --  признал  полковник Ли.  -- Я сделал это  вопреки
здравому  смыслу.  Мне  показалось, что  будет  бесчеловечно  отправлять  их
безоружных обратно, когда там бродит лев-людоед.
     -- Полковник не виноват, -- гневно возразила  Джанетт.  -- Его вынудили
так поступить.  Во всем виновата его противная старуха. Это она настояла,  а
теперь из-за нее Ханс, возможно, убит.
     Едва  девушка произнесла последнее слово,  как  раздались звуки далеких
выстрелов. Стреляли в лагере Шмидта.
     -- Вот! -- выкрикнула Джанетт и с ненавистью обратилась к миссис Ли. --
Если с Хансом что-нибудь случится, то ваши руки будут обагрены его кровью.
     -- Что сделано, то сделано, -- произнес Тарзан. -- Теперь самое важное,
-- найти Патрицию. Вы уверены, что ее захватили майя?
     --  Мы  услышали  два  выстрела,  --  пояснил  полковник,  --  и  когда
отправились  на  поиски,  наткнулись  на  целую  сотню  краснокожих.  Мы  их
рассеяли,  но не  сумели пройти по  их  следам, и  хотя Патриции не  видели,
думаю, они схватили ее еще до встречи с нами.
     --  Теперь, Уильям, надеюсь, ты удовлетворен, -- заговорила миссис  Ли.
-- Это ты во всем виноват и в первую очередь в том, что затеял эту  дурацкую
экспедицию.
     -- Да, Пенелопа, -- покорно согласился полковник, -- я тоже считаю, что
вся  вина  лежит на  мне, но даже если  постоянно твердить  об этом, делу не
поможешь.
     Тарзан отвел Ицл Ча в сторону, чтобы поговорить с ней без посторонних.
     --  Скажи, Ицл Ча,  -- начал он,  -- что  ваши  люди  могут  сделать  с
Патрицией?
     --  Ничего,  продержат  два-три дня, от силы месяц,  потом  принесут  в
жертву.
     -- Посмотрите на этого  негодяя! -- воскликнула  Пенелопа  Ли. -- Отвел
девчонку в сторону и что-то ей нашептывает. Представляю, что именно.
     -- Они могут посадить Патрицию в  клетку, в которой сидел я? -- спросил
Тарзан.
     --  Я  думаю,  ее отправят  в  Храм Девственниц  на  вершине  священной
пирамиды. Храм Девственниц очень почитаемое место и хорошо охраняется.
     -- Я проберусь! -- сказал Тарзан.
     -- Но вы же не пойдете?! -- воскликнула девушка.
     -- Сегодня ночью, -- ответил Тарзан. Девушка обхватила его руками.
     -- Пожалуйста, не ходите, -- взмолилась она. -- Вам ее не спасти, а они
убьют вас.
     -- Глядите!  -- возмутилась Пенелопа Ли. -- Такого бесстыдства я еще не
видела! Уильям, ты должен прекратить это. Я этого не вынесу. Никогда в жизни
я не общалась с распутными людьми.
     Тарзан высвободился из объятий девушки.
     -- Ну что ты, что ты, Ицл Ча, -- сказал он. -- Меня не убьют.
     -- Не ходите, -- умоляла она. -- О, Че -- Повелитель леса, я люблю вас.
Возьмите меня с собой. Мне не нравятся эти люди.
     -- Они были очень добры к тебе, -- напомнил Тарзан.
     -- Знаю, -- ответила Ицл Ча угрюмо, -- но мне не нужна  их доброта. Мне
нужны только  вы, и вы  не должны идти в Чичен  Ица ни  сегодня  вечером, ни
вообще когда-либо.
     Тарзан улыбнулся и похлопал ее по плечу.
     -- Я иду сегодня, -- сказал он.
     --  Вы  любите  ее! -- вскричала  Ицл Ча. -- Вот  почему вы  идете.  Вы
бросаете меня из-за нее.
     -- Ну все, довольно, -- решительно произнес Тарзан. -- Больше ни слова.
     Он отошел  к людям,  а  Ицл Ча,  обезумевшая от  ревности, вернулась  в
хижину и бросилась плашмя, колотя  руками и ногами по земле. Через некоторое
время она встала, выглянула через порог и увидела, что вернулись де Гроот со
своими людьми. Воспользовавшись тем, что внимание всех было приковано к ним,
маленькая Ицл Ча незаметно выскользнула из хижины и побежала в джунгли.
     Джанетт бросилась к  де Грооту и заключила его в свои объятия. По  лицу
ее текли слезы радости.
     -- Я думала, что  ты убит, Ханс,  -- всхлипывала она. -- Я считала, что
ты убит.
     --  А  я очень даже  живой, --  улыбался  де  Гроот. --  тебе больше не
придется бояться Шмидта и его банды. Они все мертвы.
     -- Я рад, -- сказал Тарзан. -- Это были плохие люди.

     Маленькая  Ицл  Ча бежала через джунгли. Она испытывала страх, так  как
становилось темно, а ночью  в лесу хозяйничали демоны и духи умерших. Но она
бежала вперед, подгоняемая ревностью, ненавистью и жаждой мести.
     Она достигла Чичен Ица  затемно, и охранник у ворот не хотел пропускать
ее, пока  Ицл Ча ни объяснила ему,  кто  она такая, и  что у нее есть важное
известие для Чал Ип Ксиу,  верховного жреца. Тогда ее провели  к нему, и она
упала перед ним на колени.
     -- Кто ты? -- властно  спросил верховный жрец, и тут  же  узнал ее.  --
Значит ты вернулась. Почему?
     -- Я пришла сказать вам, что человек который похитил меня с жертвенного
алтаря, явится сюда сегодня ночью, чтобы похитить из храма белую девушку.
     -- Боги наградят тебя за это, -- промолвил Чал Ип Ксиу, -- и тебе снова
выпадет честь быть принесенной в жертву.
     И  маленькую Ицл Ча поместили в деревянную  клетку дожидаться  рокового
часа.

     Тарзан медленно двигался  лесом. Он не  хотел  появляться  в Чечен  Ица
раньше  полуночи.  Для  него  было важно, чтобы  жизнь в  городе затихла,  и
горожане  заснули. В лицо ему дул тихий  ветер, донесший  знакомый запах  --
где-то неподалеку пасся Тантор, слон. Животное нашло  более  легкую дорогу к
плато,  чем та,  по которой  ходил Тарзан, а  на  плато  обнаружило  богатую
поросль нежных вкусных побегов.
     Тарзан  не  стал  его  окликать,  а подошел совсем  близко и лишь тогда
негромко  подал  голос.  Тантор  узнал  голос Тарзана,  Животное  шагнуло  к
человеку  и  в  знак  того,  что   признало  его,  обвило  хоботом  туловище
человека-обезьяны. По команде Тарзана слон поднял  его к себе на загривок, и
Владыка джунглей подъехал таким образом к границе леса, близко подступавшего
к городу Чичен Ица.
     Соскользнув  со  слона,  Тарзан  пошел  через  поля к городской  стене.
Приблизившись к ней, он разбежался  и запрыгнул наверх с ловкостью  кошки. В
городе было тихо, улицы -- пустынны, и Тарзан добрался до подножия пирамиды,
не встретив по пути ни одной живой души. Тарзан стал подниматься по ступеням
к вершине, не догадываясь о том, что за дверью Храма Девственниц  притаилась
дюжина воинов.  Возле храма он остановился и прислушался, затем  завернул на
подветренную сторону, желая острым обонянием удостовериться в том, что ветер
не несет с собой никаких подозрительных запахов.
     Постояв там мгновение,  удовлетворенный  Тарзан  осторожно  прокрался к
двери. На  пороге  он  снова  остановился и прислушался,  после  чего  зашел
внутрь, и, как только он сделал первый шаг, на  него набросили сеть и тут же
затянули.  В  следующий  миг  на Тарзана  кинулись воины.  Тарзан  настолько
запутался в сети, что не мог пошевелить рукой.
     Вышедший  из  храма  жрец  поднес к губам  свирель  и  дал  три длинных
сигнала.  Словно  по  волшебству город проснулся, зажглись огни,  и  людские
потоки устремились к пирамиде храма.
     Тарзана понесли  вниз по длинному ряду ступеней, там его окружили жрецы
в  длинных  расшитых  одеждах  и  богатых  головных  уборах.  Затем  привели
Патрицию.  Процессия, возглавляемая  королем Сит Ко Ксиу и  верховным жрецом
Чал  Ип Ксиу,  впереди которых шли  барабанщики и  музыканты,  прошествовала
через город и вышла через восточные ворота.
     Тарзана поместили на особые носилки, которые несли четыре жреца, за ним
под конвоем вели Патрицию, а за ней в деревянной клетке тащили юную Ицл Ча.
     Круглый  диск  луны бросал тусклые  лучи  на  эту варварскую процессию,
которую дополнительно освещали сотни факелов в руках горожан.
     Поток  людей  двинулся  через  лес  к  подножию  горы,  откуда,  следуя
извилистой,  зигзагообразной  тропой,  поднялся  на вершину, к  краю кратера
потухшего вулкана. Лишь перед самым рассветом  шествие, спустившись по узкой
тропе, достигло  дна  кратера, где остановилось у  зияющего отверстия. Жрецы
принялись распевать псалмы под аккомпанемент флейт, барабанов и свирелей, и,
когда  забрезжил  рассвет, с  Тарзана  сняли сеть, и он был брошен в бездну,
невзирая на заклинания Ицл Ча,  уверявшую жрецов, в том, что этот человек --
Че -- Повелитель леса.  Она умоляла их не  убивать его, но Чал Ип Ксиу велел
ей замолчать и произнес приговор, обрекший Тарзана на гибель.
     XXIV
     Патриция Ли-Бердон была не из тех  плаксивых девиц, которые легко  льют
слезы, но сейчас, стоя на краю ужасной бездны, она сотрясалась от рыданий. А
когда поднялось солнце, и его лучи проникли в глубь кратера,  она увидела на
глубине семидесяти футов водоем, в котором кругами медленно плавал Тарзан. В
памяти девушки  мгновенно вспыхнули прочитанные некогда описания  священного
колодца  в древнем Чичен Ица на  Юкатане, и в душе Патриции вновь забрезжила
слабая надежда.
     -- Тарзан! -- позвала Патриция, и тот, повернувшись на спину, посмотрел
вверх.  --  Слушайте!  --  продолжала  она.  --  Я хорошо  знаю  этот способ
жертвоприношения. Он практиковался племенем майя в Центральной Америке сотни
лет тому назад. Жертву на рассвете бросали в священный колодец Чичен  Ица, а
если в  полдень жертва  была еще  жива,  ее поднимали  наверх и  присваивали
наивысший титул. Такой человек практически становился живым богом  на земле.
Вы должны продержаться до полудня, Тарзан. Должны! Должны!
     Тарзан  улыбнулся  ей  и   помахал  рукой.  Жрецы  глядели  на  нее   с
подозрением, хотя понятия не имели, что она сказала их жертве.
     -- Как  вы думаете,  сможете,  Тарзан? -- произнесла она. -- Вы обязаны
выдержать, потому что я люблю вас!
     Тарзан  не ответил. Он перевернулся  на  живот и медленно поплыл вокруг
водоема,  который  составлял  в  диаметре приблизительно сто  футов  и  имел
вертикальные стены из гладкого вулканического стекла.
     Вода  была  прохладная,  но не ледяная,  и Тарзан  плыл, регулируя свои
движения с таким расчетом, чтобы не замерзнуть.
     Люди принесли с собой еду и питье, сопровождая многочасовое томительное
зрелище праздничной трапезой.
     По  мере  того,  как  солнце  приближалось к  зениту, Чал  Ип  Ксиу все
заметнее начинал проявлять признаки беспокойства и волнения, ибо если жертве
удастся продержаться до полудня, то  действительно может оказаться,  что это
Че -- Повелитель леса,  и он, верховный жрец, попадет в чрезвычайно неловкое
положение.
     Глаза всех присутствующих были прикованы к примитивным солнечным часам,
установленным возле  края колодца, и когда тень легла на полуденную отметку,
поднялся невообразимый шум, поскольку жертва была все еще жива.
     К  ярости верховного  жреца, люди признали в  Тарзане Че  -- Повелителя
леса и потребовали немедленно поднять его из  воды.  Вниз  полетела  длинная
веревка с петлей на конце,  с помощью которой предполагалось вытащить его из
колодца,  но  Тарзан  оттолкнул   петлю,  и  сам  взобрался  по  веревке  на
поверхность. Когда он встал в полный рост на  краю колодца, люди  пали  ниц,
моля о прощении и покровительстве.
     Король и верховный жрец имели чрезвычайно сконфуженный вид, когда к ним
обратился Тарзан.
     -- Я спустился на  землю в  обличии смертного, --  сказал он,  -- чтобы
посмотреть, как вы правите моим народом в  Чичен Ица. Я не доволен.  Скоро я
снова приду проверить, исправились  ли  вы. Сейчас я ухожу и забираю с собой
эту женщину. -- И Тарзан положив руку на плечо Патриции. -- Я приказываю вам
освободить Ицл  Ча и  позаботиться о том, чтобы  ни  ее, ни  кого другого не
приносили в жертву вплоть до моего возвращения.
     Он взял Патрицию за руку, и они пошли вверх по крутой тропе к выходу из
кратера. Следом  за ними потянулась длинная людская цепочка, поющая на ходу.
Подойдя к городу, Тарзан обернулся и поднял руку.
     -- Стойте, где стоите,  -- приказал он горожанам, а Патриции шепнул: --
А теперь я покажу им нечто такое, о чем они будут рассказывать своим внукам.
     Она посмотрела на него с вопросительной улыбкой.
     -- Что вы еще придумали?
     Вместо  ответа Тарзан  издал  дикий  жутковатый  крик и  затем на языке
великих обезьян громко позвал:
     -- Иди, Тантор, иди!
     Тарзан и  Патриция пересекли  поле и  уже подходили к  лесу, как  вдруг
навстречу им вышел  огромный  слон. У стоявших поодаль  людей  вырвался крик
изумления и страха.
     -- А он  нас случаем не затопчет? --  поинтересовалась Патриция,  когда
они подошли к животному.
     -- Он мой друг, -- ответил Тарзан, кладя руку на хобот огромного слона.
-- Не бойтесь, -- успокоил он Патрицию. -- Сейчас Тантор поднимет вас к себе
на спину.
     И по команде человека-обезьяны  слон поднял сначала  девушку, а затем и
Тарзана.
     Слон развернулся и  двинулся  к лесу.  Тарзан  с Патрицией  оглянулись.
Жители Чичен Ица в ужасе стояли на коленях.
     -- Об этом услышат их пра-пра-правнуки, -- заметила Патриция.

     В  лагере  "Сайгона" царило смятение.  Люди  потеряли надежду дождаться
возвращения  Тарзана.  Многие  из них предыдущей ночью не сомкнули  глаз,  и
долгие  утренние   часы  тянулись   мучительно   медленно.   Настало   время
традиционного чаепития, а Тарзана все не было. Чай тем  не менее  подали,  и
когда компания села за стол и с  унылым видом  принялась отхлебывать чай  из
кружек, у всех в голове, должно быть, вертелась одна и та же мысль -- им уже
никогда не суждено увидеть Патрицию и Тарзана.
     -- Тебе не следовало отпускать этого подлеца на поиски Патриции одного,
-- сказала миссис Ли. -- Конечно же, он скорее всего ее  отыскал,  и страшно
представить, что с ней произошло потом.
     -- Ох, Пенелопа! --  с горечью  воскликнул  полковник. -- Почему ты так
несправедлива к этому человеку. Он ведь  ничего дурного не сделал, наоборот,
только помогал.
     -- Ха! -- произнесла Пенелопа. -- Ты очень  простодушен, Уильям.  Я его
сразу раскусила: он -- пролаза, хочет добиться нашего расположения, а потом,
вот  увидишь,  возмечтает  жениться на  Патриции.  Разумеется  из-за  денег,
которые достанутся ей по наследству.
     -- Мадам, -- ледяным  тоном произнес де Гроот. --  Этот подлец, как  вы
изволили выразиться, Джон Клейтон, лорд Грейсток, английский виконт.
     -- Чушь! -- воскликнула миссис Ли.
     --  Вовсе не  чушь,  --  возразил де Гроот.  --  Мне  об этом рассказал
Краузе, когда мы сидели в одной клетке.  А тот узнал от  араба, который знал
Тарзана много лет.
     У миссис Ли отвалилась челюсть. Казалось, она  сейчас осядет  на землю,
но она быстро взяла себя в руки.
     -- Нечто подобное я и предполагала, -- сказала она спустя мгновение. --
Я всего лишь критиковала  его за склонность к нудизму. Почему  вы раньше нам
об этом не сказали, молодой человек?
     --  Не знаю, почему я вообще вам сказал, -- ответил де Гроот. -- Это не
моего ума дело. Если бы он хотел, чтобы мы об этом знали, он сказал бы сам.
     -- Ой, а вот и он сам! -- вскрикнула Джанетт. -- И Патриция с ним!
     -- Как замечательно, -- воскликнула Пенелопа. -- Какая красивая пара --
Патриция и лорд Грейсток.
     Сидя на слоне, Патриция со своей высоты устремила взор  в открытое море
и, когда  они с  Тарзаном спустились  на землю,  бросилась  к поджидающим их
людям и, указывая в сторону рифов, закричала:
     -- Глядите! Корабль! Корабль!
     Корабль находился  далеко, и люди бросились разводить костер на берегу,
а когда  вспыхнуло пламя, стали  кидать в  него  зеленые листья  и  поливать
керосином, пока высоко в небо не взметнулся огромный столб черного дыма.
     Де  Гроот  с несколькими  матросами вышли в море на шлюпке в отчаянной,
хотя и тщетной попытке дополнительно привлечь внимание корабля.
     -- Они не видят нас, -- сказала Джанетт.
     -- А  другого корабля  может еще сто  лет не быть, --  промолвил доктор
Крауч.
     -- Долго же нам придется ждать другого раза, а? -- сказал Алджи.
     -- Они изменили курс, -- крикнул Боултон. -- Идут сюда.
     Полковник прошел в свою хижину, и вернулся с биноклем в руках. Он долго
всматривался в даль, а когда опустил бинокль, в глазах его блестели слезы.
     -- Это "Наяда", -- сказал он. -- И она действительно идет к острову.

     В  ту ночь,  при  свете  тропической луны на  палубе  "Наяды" в удобных
шезлонгах расположились две пары. Тарзан положил руку на ладонь Патриции.
     --  Сегодня  утром,  у  священного  колодца,  вы,  Патриция, в  нервном
возбуждении сказали кое-что, о чем мы оба должны забыть.
     --  Я понимаю,  что  вы имеете в виду, -- отозвалась девушка. -- Видите
ли, тогда я не знала, что это невозможно, но сказала то, что чувствую, и это
чувство сохранится навсегда.
     -- Тарзан! -- позвал де Гроот с другого борта яхты. -- Джанетт пытается
убедить меня в том, что  капитан не имеет  права  оформить наш брак. Но ведь
она ошибается, верно?
     --  Я   абсолютно  убежден  в  том,   что  она  ошибается,  --  ответил
человек-обезьяна.



   Эдгар Берроуз.
   Тарзан и его звери

     Полный перевод с последнего английского издания  Э. К. БРОДЕРСЕН
     Издательство "А. Ф. МАРКС" ПЕТРОГРАД  1923
     OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX



     I
     ЛОВУШКА
     -- Все это дело покрыто какой-то тайной, -- сказал д'Арно. -- Я знаю из
самых  достоверных источников, что ни  полиция, ни агенты генерального штаба
не имеют ни малейшего представления о том, как ему удалось это сделать.  Они
знают только одно -- то же самое, что и мы: Николай Роков бежал...
     Джон  Клейтон,  лорд  Грейсток,  тот, который был  прежде  известен под
именем Тарзана от обезьяньего племени, сидел молча в гостях  у своего друга,
лейтенанта Поля  д'Арно, в Париже, и созерцал  носок  своего  безукоризненно
вычищенного ботинка.
     Лорд  был погружен в  размышления: Николай Роков, его злейший враг, был
приговорен к  пожизненному заключению  на  основании свидетельских показаний
Тарзана-обезьяны.  И  вот,  оказывается,  он бежал  из  французской  военной
тюрьмы.
     Тарзан  вспоминал  о бесчисленных покушениях Рокова  на его жизнь.  Ну,
теперь Роков покажет себя! Теперь он ни перед  чем не  остановится, лишь  бы
отомстить Тарзану за свое заточение!
     Тарзан недавно привез жену  и  маленького  сына  в  Лондон,  так как  в
Африке,  где  они до  этого жили,  начинался  дождливый  период, чрезвычайно
вредный для здоровья.
     После этого он поспешил в  Париж навестить своего старого друга д'Арно,
и  здесь  известие  о  побеге  Рокова  отравило  радость встречи.  И он  уже
подумывал о немедленном возвращении в Лондон.
     -- Я не за себя боюсь, Поль! -- сказал он после долгого молчания, -- из
всех  столкновений  с  Роковым  я  всегда  выходил победителем.  Теперь  мне
приходится думать о других. Я знаю этого человека; я уверен, что  он захочет
нанести  удар не  мне лично, а моей жене или маленькому Джеку.  Он прекрасно
знает,  что для меня  этот удар  будет  больнее  всего. Нет,  Поль, я должен
немедленно  вернуться в Лондон. Я останусь со своими близкими, пока Роков не
будет вновь арестован и обезврежен навсегда.
     ***
     В  то  время,  когда  происходил  в Париже этот разговор, два  субъекта
подозрительного вида беседовали друг с другом в невзрачном домишке на глухой
окраине Лондона. Их мрачные, жестокие  лица обличали в них иностранцев. Один
из них был смуглый, бородатый  мужчина; у другого было бледное,  изможденное
лицо,  какое бывает после долгого заключения  в тюрьме;  лишь несколько дней
назад он сбрил свою черную бороду. Говорил последний:
     --  Ты должен  тоже  непременно остричь бороду, Алексей, иначе он  тебя
сразу  узнает.  Мы  расстанемся здесь, а когда встретимся  вновь  на  палубе
"Кинкэда", нужно надеяться, с  нами  будут еще два  "почетных  гостя".  Они,
конечно, и  не подозревают о  том приятном  путешествии, которое мы для  них
придумали.
     Через два часа я буду с одним из них в Дувре, а завтра вечером, если ты
будешь следовать  моим указаниям, ты приведешь с собой второго, при условии,
конечно, если он вернется в  Лондон  так скоро, как я предполагаю. Я уверен,
что наши  усилия увенчаются успехом, и мы из этого извлечем  большую выгоду.
Благодаря  глупости  французских  властей,  скрывших на несколько дней  факт
моего побега, я имел возможность разработать каждую деталь нашего  плана так
тщательно, что ничто не  может  помешать  его выполнению.  Ну,  а  теперь до
свидания, Алексей, желаю успеха.
     Три часа  спустя, почтальон поднимался по лестнице в парижской квартире
Поля д'Арно.
     --  Телеграмма для лорда  Грейстока,  -- сказал он лакею, вышедшему  на
звонок. -- Он здесь?
     Лакей ответил  утвердительно  и, расписавшись  в  получении телеграммы,
отнес ее Тарзану, который был занят приготовлениями к отъезду в Лондон.
     Тарзан  вскрыл   телеграмму.   Лицо  мгновенно  покрылось   смертельной
бледностью.
     -- Прочтите, Поль! -- сказал он, протягивая телеграмму  д'Арно.  -- Уже
началось! Д'Арно прочел следующее:
     "Джек украден при участии нового лакея. Возвращайся немедленно.
     Джэн".
     Когда Тарзан  взбежал  на  ступеньки  своего лондонского дома,  он  был
встречен в дверях женой; Джэн Клейтон  мужественно  переносила несчастье: ни
одна слеза не показалась  из ее глаз,  и только маленькие  руки сжимались от
негодования.
     Она торопливо рассказала все, что знала о похищении мальчика.
     Няня  вывезла ребенка в коляске на утреннюю прогулку и катала его перед
домом, по солнечной стороне. Закрытый таксомотор подъехал к углу  дома. Няня
не обратила на это особого внимания;  она заметила только, что из автомобиля
никто  не вышел и что  мотор продолжал  работать,  как будто  шофер поджидал
седока из дома, перед которым остановился.
     Почти немедленно вслед за этим новый лакей Грейстоков. Карл,  выбежал к
няне, крича ей, что барыня  требует  ее немедленно к себе и  что  маленького
Джека она может  оставить на  его попечении  до  своего  возвращения. Это не
возбудило в няне никакого подозрения;  она направилась к дому и уже дошла до
крыльца, но ей пришло в голову  предупредить лакея,  чтобы он не поворачивал
коляски, иначе солнце  будет бить  ребенку в  глаза.  Она  обернулась, чтобы
крикнуть ему об этом, и с изумлением увидела,  что Карл быстро катит коляску
к углу  дома.  В  ту  же минуту  открылась дверца таксомотора,  и  в  ней на
мгновение мелькнуло чье-то смуглое лицо. Почувствовав, что  ребенку угрожает
опасность, няня с  криком бросилась к  автомобилю, но Карл успел  вскочить в
него с ребенком  и захлопнуть за собой дверцу. В  ту же минуту шофер  двинул
рычаг,  чтобы  дать ход. В  моторе что-то  было  неисправно: шоферу пришлось
повернуть  рычаг в обратную  сторону  и  дать  машине задний ход.  Благодаря
этому, няня успела добежать до автомобиля и вскочить на подножку.
     С  громкими  криками  о помощи  няня  всеми силами старалась  выхватить
ребенка из рук похитителей, но напрасно... Автомобиль помчался вперед, увозя
ее  с собой.  Вися  на  подножке,  она цеплялась  за дверцу  и  с  отчаянием
продолжала  звать  на помощь,  все еще  не теряя надежды  спасти  маленького
Джека. Только когда  таксомотор отъехал уже далеко от  дома Грейстока, Карлу
удалось сильным ударом кулака сбросить ее на мостовую.
     Крики няни  привлекли  внимание прохожих. Леди Грейсток,  услышав крики
няни, также  выскочила из дома. Она  увидела самоотверженную борьбу няни  со
злоумышленниками и сама  бросилась догонять мотор,  но он мчался так быстро,
что сейчас же скрылся из глаз.
     Вот все, что леди Грейсток могла рассказать мужу. Она не понимала, кому
могло понадобиться похитить ее маленького Джека,  и ей это стало ясно только
тогда, когда Тарзан сообщил о том, что Роков бежал из тюрьмы.
     В  то время,  как  Тарзан  с женой  обсуждали, что  им предпринять  для
спасения ребенка, раздался звонок телефона в кабинете. Тарзан быстро подошел
к аппарату.
     -- Лорд Грейсток? -- спросил мужской голос.
     -- Да.
     --  Вашего сына похитили, -- говорил торопливо незнакомый  голос, --  и
только  я  могу  помочь  вам  вернуть  его.  Я  хорошо  осведомлен о  планах
похитителей,  так  как  должен признаться, сам  принимал  участие в деле.  Я
должен был,  знаете  ли, получить  свою  долю  награды, но  вижу,  что  меня
собираются  оставить в дураках. Но я не дам себя провести; я  покажу им свои
когти! Послушайте, лорд, я хочу помочь  вам вернуть вашего сына, но только с
условием, что вы не будете преследовать меня за соучастие в похищении. Идет?
     -- Если вы в самом деле укажете мне, где  находится мой сын, -- отвечал
Тарзан, -- вам нечего опасаться. Больше того, я  вас щедро награжу, если при
вашей помощи верну мальчика.
     -- Хорошо, -- ответил голос, -- я назначу вам место  встречи, но имейте
в  виду, что  вы должны прийти один. Достаточно того, что я доверяюсь вашему
слову; доверять другим я не могу.
     -- Когда же и где мы встретимся? -- спросил нетерпеливо Тарзан.
     Таинственный  голос  назвал  харчевню в  Дуврском порту, представлявшую
излюбленное место сборища моряков.
     --  Вы должны прийти  около десяти  часов  вечера. Не  стоит  приходить
раньше:  ваш  сын будет в безопасности.  Когда мы встретимся, я  провожу вас
тайком к  тому  месту, где он  припрятан.  Но  предупреждаю вас  еще раз: вы
должны явиться один и отнюдь не  пытаться вмешивать  сюда полицию;  я хорошо
знаю вас в лицо и  буду следить  за  каждым вашим шагом. Если кто-либо будет
вас сопровождать или я замечу поблизости переодетых агентов полиции, я к вам
не подойду, и ваша единственная надежда вернуть сына будет потеряна.
     Не дожидаясь ответа, незнакомец повесил трубку.
     Тарзан передал содержание  разговора своей  жене. Она просила позволить
ей сопровождать его, но  он наотрез отказался, боясь, что незнакомец, увидев
лишнего человека, приведет свою угрозу в исполнение и не подойдет к нему.
     Нежно простившись  с женой, Тарзан поспешил в  Дувр; Джэн осталась дома
ожидать результатов его поездки. Никто из  них  не знал и не  предчувствовал
того, что им предстояло пережить раньше, чем они снова увидят друг друга...
     ***
     Прошло минут десять после  отъезда Тарзана. Джэн Клейтон не могла найти
себе места; тревожно шагала она взад и вперед по  мягким коврам кабинета. Ее
материнское  сердце то  мучительно  сжималось,  то разрывалось на  части  от
волнения. Она старалась  уверить себя, что все окончится благополучно, но ее
угнетало какое-то тяжелое предчувствие...
     Чем  больше  думала она обо  всем  случившемся,  тем  с  большим ужасом
убеждалась, что разговор по телефону был каким-то ловким маневром со стороны
похитителей,  быть может,  для  того,  чтобы подольше  удержать родителей  в
бездеятельности, пока преступники успеют увезти мальчика из Англии. А, может
быть, это была ловушка, задуманная коварным Роковым для пленения Тарзана?
     Оглушенная этой мыслью, она в ужасе остановилась.
     -- Да, это несомненно  так! Боже  праведный, как мы были слепы! -- Джэн
бросила взгляд на большие часы, стоявшие в углу кабинета.
     Было слишком поздно. Поезд, на  котором должен  был уехать  Тарзан, уже
отошел. Но через час шел другой, которым она могла добраться до Дувра еще до
назначенного незнакомцем часа.
     Вызвав прислугу и шофера,  она отдала необходимые распоряжения.  Десять
минут  спустя,  автомобиль  уносил ее по  шумным и людным улицам  Лондона  к
вокзалу.
     ***
     В три четверти десятого Тарзан подходил  к грязной харчевне на Дуврской
набережной.  Когда  он  вошел  в эту  зловонную  трущобу,  какая-то  фигура,
закутанная в плащ, проскользнула мимо него к выходу.
     -- Следуйте  за  мной,  лорд! -- шепнул ему властно  незнакомец. Тарзан
молча повернулся и пошел за ним. Выйдя из харчевни, незнакомец повел Тарзана
по мрачным неосвещенным  улицам по направлению к пристани, утопавшей во мгле
среди высоко  нагроможденных  тюков,  ящиков  и  бочек.  Здесь  он  внезапно
остановился.
     --  Где  мой мальчик? --  спросил Тарзан,  не понимая,  куда  его ведет
незнакомец.
     -- Вон на том пароходе. Его огни видны отсюда! -- отвечал тот мрачно.
     Тарзан  силился  различить в темноте черты своего спутника;  он казался
ему совершенно незнакомым. Если бы лорд  Грейсток знал,  что его проводником
был не кто иной, как Алексей Павлов, он догадался бы сразу, что  его ожидает
предательский удар и что грозная опасность нависла над его жизнью.
     -- Вашего  сына  сейчас никто не  стережет!  --  продолжал  Павлов,  --
похитители  уверены, что теперь никто  уже  не  сумеет  его  найти. На борту
"Кинкэда" теперь нет никого, если не считать двух человек команды, которых я
снабдил достаточным количеством джина, чтобы мы могли считать их  неопасными
на несколько часов. Мы можем без всякого риска пробраться на  пароход, взять
ребенка и вернуться с ним на берег.
     Тарзан кивнул головой в знак согласия.
     Спутник  его направился к  небольшой шлюпке,  стоявшей у  пристани. Они
вошли в  нее, и Павлов торопливыми взмахами весел направил лодку к пароходу.
Казалось бы, густой черный дым,  вырывавшийся из  трубы парохода, должен был
навести  Тарзана  на  подозрения,  на  мысль  о  ловушке, но  он  ничего  не
замечал...  Он  весь  был  поглощен  мыслью  об  опасности,  угрожавшей  его
маленькому Джеку.
     С борта  парохода  свешивалась  веревочная  лестница;  оба  они  быстро
взобрались по ней  на палубу.  Здесь  спутник  Тарзана увлек его за собою  к
люку, отверстие которого зияло посреди палубы.
     -- Мальчик здесь, -- таинственно сказал он, оглядываясь по сторонам. --
Знаете  что?  Лучше  бы вам  одному  спуститься  вниз,  а  то,  пожалуй,  он
испугается,  закричит  и  разбудит  матросов. Тогда  все  пропало.  Я  лучше
останусь здесь... постерегу...
     Тарзан был  так углублен в мысль  об освобождении  сына, что не обратил
внимания на странную тишину, царившую на палубе "Кинкэда": кругом  не  видно
было ни  души, несмотря на  то,  что пароход был  уже под  парами. По густым
клубам  дыма,  с искрами  вылетавшим из  трубы, можно  было  заключить,  что
пароход  готов к отплытию. Но  все это совершенно  ускользнуло  от  внимания
Тарзана...
     Думая лишь о  том, что  через минуту он прижмет своего любимого  сына к
груди, он начал спускаться по крутой лестнице в трюм...
     Но  едва  он  очутился  внизу, как  тяжелая  крышка  люка  предательски
захлопнулась над ним.
     И только тогда, в это роковое мгновение, он понял, что сделался жертвой
злодейского умысла! Он не только не освободил сына, но и сам попал в западню
своего заклятого врага. Но было уже поздно...
     Он бросился  к  крышке  люка,  стараясь приподнять  ее  своими могучими
плечами,  но  все  его  усилия  были  тщетны...  Он  зажег  спичку  и  начал
исследовать  помещение. Маленькая  каморка,  куда  он  попал,  была отделена
перегородкой  от главной  части  трюма; крыша  над головой была единственным
выходом из этой тюрьмы. Было очевидно, что помещение приготовлено специально
для  него.  Если его  ребенок и был на борту этого парохода, то,  во  всяком
случае, где-то в другом месте...
     ***
     Все свое детство и юность, со дня рождения до двадцатилетнего возраста,
Тарзан  провел в  диких  африканских джунглях, не  подозревая даже,  что  он
человек, так как ему не пришлось ни разу встретить  ни  одного человеческого
существа. Он получил  воспитание  среди человекообразных обезьян. От них  он
усвоил все  их  нравы  и привычки.  Жизнь в  диких первобытных лесах,  среди
тысячи  опасностей, развила в нем сверхчеловеческую силу  и ловкость, за что
его прозвали впоследствии "человеком-обезьяной".
     В  самый впечатлительный период жизни он научился  переживать радости и
печали один, не  делясь  ни с  кем -- так же, как  поступают свободные звери
джунглей.
     Поэтому  и  теперь  он  не  выражал  своего  отчаяния  ни  слезами,  ни
безрассудным буйством, а терпеливо ждал дальнейших событий. В то же время он
не оставался  бездеятельным; голова его непрерывно  работала  над изысканием
способов  выбраться из темницы:  он  тщательно  осмотрел  помещение,  ощупал
толстые доски, из  которых были сколочены стены, измерил расстояние  от пола
до крышки.
     Внезапно  до его слуха донеслись  перебои вращающегося  винта парохода;
все задрожало от пущенной в ход  машины. Пароход отчаливает. Куда его увозят
и какая судьба ожидает его?
     Едва  он задал себе  этот  вопрос, как услышал  звук,  покрывший  собою
грохот машины. От этого звука кровь застыла у него в жилах. С палубы над его
головой ясно донесся пронзительный женский крик, крик отчаяния и ужаса...
     II
     БРОШЕН НА НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ
     Когда Тарзан  и  его  спутник  скрылись в вечерней  мгле, там,  где они
только что были, в темном узком переулке появилась фигура стройной  женщины.
Лицо ее было покрыто  густой вуалью.  Она  шла очень быстро, почти бежала. У
входа в харчевню она на минуту остановилась, огляделась по сторонам, а затем
решительно вошла в грязный притон.
     Десятка два подвыпивших  матросов  и подозрительных субъектов удивленно
взглянули  на нее --  слишком необычно было видеть в этой грязной обстановке
прилично одетую даму.
     Торопливыми  шагами  дама подошла  к  стоявшей за прилавком  буфетчице.
Последняя оглядела странную гостью с ног до головы не то с завистью, не то с
неприязнью.
     -- Скажите, пожалуйста, не заходил  ли сюда сейчас высокий господин? --
спросила дама. -- Он должен был встретиться здесь с одним человеком и вместе
с ним куда-то отправиться.
     Буфетчица отвечала утвердительно. Но она не могла указать  направления,
по которому ушли эти двое. Один из матросов, стоявший неподалеку, вмешался в
разговор:  он вспомнил, что у входа в харчевню он только  что  столкнулся  с
двумя мужчинами, направлявшимися к гавани.
     --  Проведите  меня  туда,  я  вам  хорошо  заплачу,  --  с  оживлением
воскликнула женщина, суя моряку в руку золотую монету.
     Тот не заставил  себя  долго  упрашивать и,  выйдя  из харчевни,  повел
женщину в гавань.
     Добравшись до набережной, они увидели на некотором расстоянии от берега
небольшую шлюпку: она быстро удалялась по направлению к ближайшему пароходу.
     -- Вот они! -- воскликнул матрос.
     --  Десять фунтов  стерлингов,  если  вы  сейчас  же  найдете  лодку  и
доставите меня  на  пароход! -- сказала женщина,  вглядываясь в две  мужские
фигуры на шлюпке.
     -- В таком  случае надо поторопиться, -- отвечал расторопный моряк,  --
пароход уже три часа под парами и каждую минуту может отчалить.
     Он  поспешно направился к  пристани. Женщина  не отставала  от него.  У
причала была привязана шлюпка, тихо  колыхавшаяся  в  волнах.  Сесть в нее и
отчалить  было делом  одной минуты;  моряк взялся за  весла, и они  бесшумно
поплыли к пароходу.
     Через  несколько   минут  моряк  подтянул  лодку  у  борту  парохода  и
потребовал обещанной  платы; женщина,  не считая,  сунула  ему  в руку пачку
кредитных  билетов,  и беглый  взгляд, брошенный матросом на  деньги, убедил
его, что его труд щедро вознагражден. Он вежливо помог женщине взобраться по
веревочной  лестнице на палубу, а сам остался  около парохода, надеясь,  что
щедрая дама пожелает вернуться на берег.
     Но в  этот момент раздался шум машины, пущенной в ход,  и грохот цепей;
на "Кинкэде" подымали якорь. Минуту спустя вода забурлила под ударами винта,
и матрос увидел, что пароход медленно поворачивается к выходу из гавани.
     Едва он взялся  за весла, чтобы плыть к берегу,  как с палубы  парохода
донесся отчаянный  женский крик; он услышал неясный шум  борьбы, а затем все
стихло.
     -- Черт возьми! -- проворчал матрос с негодованием. -- Работу перебили,
не сумел я воспользоваться случаем!..
     Взобравшись на пароход, Джэн Клейтон нашла палубу совершенно пустой.  С
минуту стояла она озадаченная.  Где же  ей искать  сына и мужа? Она заметила
большую каюту, наполовину возвышавшуюся над палубой, и смело бросилась туда;
сердце ее тревожно  билось, когда  она спускалась по узкой  крутой лестнице.
Она очутилась в длинном узком коридоре, по  обе стороны  которого находились
каюты,  по-видимому, принадлежащие команде парохода.  Она пробежала по всему
коридору,  останавливаясь у  каждой двери  и  стараясь  уловить какой-нибудь
звук.
     Зловещее молчание царило повсюду... У Джэн  начинала кружиться голова и
ее испуганному воображению казалось, что биение ее сердца наполняет громовым
грохотом все судно.
     Она  принялась осторожно  приоткрывать одну дверь за другой; все  каюты
были  пусты. Мысли начинали путаться в  голове  бедной Джэн. Где же  ей  еще
искать? Охваченная все  возраставшей тревогой за сына и  мужа,  она  даже не
почувствовала,  как  начал подрагивать весь  корпус  судна,  и  не  обратила
внимания на шум машины, пущенной в ход.
     Еще  одна  каюта оставалась необследованной.  Она приоткрыла дверь,  но
навстречу ей выскочил какой-то смуглый мужчина; грубо схватив ее за руку, он
втащил   ее  в   каюту.  Перепуганная  неожиданным  насилием,  Джэн  Клейтон
пронзительно  вскрикнула,  но  в  ту же  минуту человек крепко  зажал ей рот
рукой.
     -- Когда  мы отъедем от берега,  дорогая моя, --  сказал  он, -- можете
кричать, сколько вашей душе будет угодно, а пока...
     Леди  Грейсток  обернулась,  чтобы взглянуть на бородатое лицо,  близко
наклонившееся к  ней, и сейчас же с ужасом отпрянула: она узнала ненавистные
черты человека, подлость которого ей не раз пришлось испытать на себе.
     -- Николай Роков! Мсье Тюран! -- прошептала она, содрогаясь.
     --  Ваш покорный слуга  и поклонник! -- отвечал Роков, отвешивая низкий
поклон.
     -- Мой сын?  Где мой сын? -- застонала она, не замечая его насмешливого
тона.  -- Умоляю  вас, отдайте мне  сына,  Роков, ведь вы же человек, в  вас
должна оставаться хоть  капля жалости. Скажите мне, ради бога, скажите,  где
он? Если в вашей груди бьется сердце, не мучьте меня больше, отведите меня к
моему ребенку.
     --  Вы должны  беспрекословно повиноваться  моим приказаниям, и тогда с
ним ничего дурного не случится, -- желчно проговорил Роков. -- Вам не мешало
бы  помнить,  сударыня, что  вас никто не  приглашал  на судно  и  что бы ни
случилось, извольте пенять на себя.
     Он повернулся к  ней спиной  и  быстро вышел из каюты, заперев за собою
дверь на ключ.
     После этого Джэн не пришлось видеть его в течение нескольких дней.
     Дело  в том, что Роков был плохим мореплавателем  и  не выносил морской
качки,  а  между тем в первый же день поднялась  такая большая волна, что он
свалился на койку в сильнейшем приступе морской болезни.
     Единственным посетителем леди  Грейсток был  в  эти дни  грязный  швед,
повар с "Кинкэда", который приносил ей пишу. Звали его Свэн Андерсен.
     Это  был тощий верзила, с длинными рыжими усами,  с желтым, болезненным
цветом лица, с  черными ногтями на грязных заскорузлых пальцах. Один вид его
отбивал  всякий  аппетит у несчастной женщины,  когда он приносил ей в каюту
пищу.
     Его маленькие бесцветные глаза как-то странно бегали в узких щелках; во
всей его  наружности, в  жестах,  в кошачьей  походке  сквозила скрытность и
какое-то смутное коварство.  Засаленная веревка служила ему поясом; на поясе
висел отвратительно-грязный  передник, а за  поясом всегда был  длинный нож,
еще усиливающий то отталкивающее впечатление, которое  внушал  этот субъект.
Хотя нож являлся несомненной принадлежностью его профессии, но Джэн не могла
отделаться от мысли, что это оружие, при малейшем поводе с ее стороны, могло
быть пущено в ход совсем не для кулинарных целей.
     Повар  обращался  с леди  Грейсток  с  угрюмой  молчаливостью; она  же,
напротив,  постоянно  встречала   его  приветливой  улыбкой  и  не  забывала
благодарить  за  принесенную  пищу,  хотя  большей   частью  ей  приходилось
выплескивать содержимое котелка в иллюминатор каюты.
     В первые  дни своего заточения -- ужасные дни тревоги и  одиночества --
два  вопроса  неотступно сверлили  ей мозг: жив  ли ее муж и где ее ребенок?
Что-то подсказывало  ей в глубине  души, что  сын  ее находится  тут  же  на
пароходе и что он жив.  Но сохранили ли злодеи  жизнь Тарзану? Самые мрачные
предчувствия терзали ее...
     Леди Грейсток знала о том, какую непримиримую, животную ненависть питал
Роков к ее мужу и с каким вожделением он думал о мести. И ей казалось ясным,
что   злодей  заманил  Тарзана  на  пароход  не  иначе,  как  затем,   чтобы
удовлетворить свою жажду мести и навсегда покончить со своим врагом.
     Тарзан в это время лежал  в грязном трюме, не подозревая, что его  жена
находится так близко от него. Тот же  долговязый швед, который навещал Джэн,
приносил пищу и ему; Тарзан несколько раз пытался втянуть его в разговор, но
все усилия оставались  бесплодными. Как узнать у него, действительно ли Джэн
находится на борту парохода? Но этот  бестолковый верзила  на все  расспросы
отвечал, варварски коверкая английский язык, неизменной фразой:
     "Я  тумай, ветер скоро туть сильно".  И Тарзану пришлось  волей-неволей
отказаться от дальнейших попыток завязать с ним беседу.
     Так  прошло  несколько  недель.  Несчастным  пленникам  они  показались
месяцами. В  каком направлении шел пароход,  куда их везли и что их ожидало?
Все эти вопросы оставались без ответа...
     За все время  плавания  "Кинкэд" остановился только один раз, очевидно,
чтобы погрузить уголь; затем он сейчас же продолжил свой путь, и несчастным,
тоскующим заключенным казалось, что этому плаванию не будет конца.
     Однажды к Джэн  Клейтон явился Роков; это был первый  его  визит с  тех
пор,  как  он запер ее  в маленькой  каюте. Он был весь  желтый, осунувшийся
после долгой морской болезни.
     Войдя в каюту,  он запер за собой дверь и немедленно приступил к  делу:
он предложил  леди Грейсток выписать на  его имя  чек  на  довольно  крупную
сумму; он  заявил ей, что  она,  наверное, не откажет ему в этой  пустяковой
просьбе,  взамен чего гарантировал ей неприкосновенность и свободу  и обещал
доставить ее в Лондон.
     Джэн серьезно его слушала.
     -- Я согласна, мсье Роков, -- сказала она. -- Я выплачу вам сумму вдвое
больше этой, но при единственном  условии,  если  вы высадите меня с мужем и
сыном в какой-нибудь цивилизованной стране, -- до тех пор вы  не получите от
меня ни гроша. Ни о каких других условиях я и слышать не хочу.
     -- Вы дадите  мне чек сейчас  же! --  сказал Роков угрожающим тоном, --
иначе ни вам, ни вашему мужу, ни ребенку больше не придется увидеть землю.
     -- Поступайте, как вам угодно,  я  чека  не подпишу!  -- твердо сказала
леди Грейсток. -- Какая у меня гарантия, что вы, получив чек, не поступите с
нами так, как вам заблагорассудится?
     --  Итак,   вы  отказываетесь  исполнить  мое  требование?   --  желчно
проговорил Роков, поворачиваясь к двери. -- Ладно, пусть будет по-вашему; но
помните,  что  жизнь  вашего  сына  в  моих руках,  и если вы  услышите  его
предсмертные  стоны, знайте, что ваше  упрямство  и скупость --  причина его
смерти.
     --  Нет,  нет, только не это! -- воскликнула  несчастная мать. -- Вы не
будете, вы не можете быть до такой степени жестоким!
     --  Не я  жесток,  а  вы,  сударыня!  -- возразил  Роков  спокойно.  --
Пустячной суммой денег вы можете спасти своему ребенку жизнь.
     Разговор,  как  и следовало  ожидать,  окончился тем, что  Джэн Клейтон
выписала чек  на требуемую сумму  и передала его Николаю  Рокову. Последний,
получив  то,  чего  добивался,  немедленно  покинул  каюту  с  торжествующей
улыбкой.
     На  другой день после этого разговора Тарзан услыхал  над своей головой
чьи-то шаги, а затем скрип открываемой крышки.
     Он  взглянул  вверх  и увидел просунувшуюся  в  светлое отверстие  люка
гнусную физиономию Павлова.
     --  Ну,  вылезайте!  -- скомандовал  тот. --  Имейте  в виду,  что  при
малейшей попытке  напасть на  меня или на кого-либо  другого из  находящихся
здесь, вы будете пристрелены, как бешеная собака.
     Тарзан-обезьяна, не говоря ни  слова, по  звериному легко  выпрыгнул на
палубу. Он  быстро оглянулся вокруг, щуря глаза от яркого дневного света. На
почтительном  расстоянии   от   него   толпилось  около  десятка   матросов,
вооруженных винтовками и револьверами. Перед ним стоял Павлов.
     Тарзан продолжал  оглядываться,  ища  глазами Рокова; он не сомневался,
что его враг должен быть на  пароходе;  но, к его удивлению, Рокова не  было
видно нигде.
     -- Лорд Грейсток! -- торжественно обратился к нему Павлов. -- В течение
последних двух лет вы изволили беспрерывно совать нос в дела мистера Рокова,
которые  вас совершенно не  касались. Вполне  естественно, что  ему пришлось
принять меры для ограждения себя от вашего непрошенного вмешательства, и вам
остается  обвинять себя самого в тех несчастьях, которые обрушились на вас и
на  вашу  семью. С  другой  стороны,  вы  не можете  не  понять,  что  такая
экспедиция  обошлась  Рокову  в немалую сумму денег, а так как  вы являетесь
единственным ее виновником, то он, естественно, ожидает от вас покрытия всех
расходов по экспедиции. Я заявляю вам, лорд Грейсток, что только при условии
выполнения справедливого требования мистера Рокова, вы можете оградить  свою
жену и ребенка  от весьма  неприятных последствий,  а также  сохранить  свою
жизнь и даже получить свободу.
     -- Сколько? -- деловым тоном спросил Тарзан. И прибавил:
     -- Я  прошу сказать, какую я могу  получить  гарантию, что вы выполните
ваши обещания. У меня очень мало оснований доверять таким подлецам, как вы и
мистер Роков.
     Павлова всего передернуло при этих словах.
     --  Вы  не  в  таких  условиях,  чтобы  позволить  себе  бросать  людям
оскорбления, --  сказал он, повышая голос.  --  Я  отказываюсь дать вам иную
гарантию, кроме моего слова, но  зато у вас может быть  полная гарантия, что
мы  сумеем быстро  расправиться  с  вами,  если  вы  сейчас же  не подпишете
требуемого чека. Если  вы не совсем еще потеряли рассудок, вы можете понять,
каким большим удовольствием  было бы для нас отдать приказание этим молодцам
пристрелить вас.  И если мы  сохраняем  вам  жизнь, то  только  потому,  что
придумали для вас другое наказание, и ваша смерть не входит в наши планы.
     -- Ответьте  мне только на один  вопрос,  -- сказал Тарзан  угрюмо.  --
Находится ли мой сын на этом пароходе или нет?
     -- Его здесь нет! -- ответил Павлов. -- Ваш сын в полной безопасности в
другом  месте. Если вы сейчас  же беспрекословно исполните наши справедливые
требования,  мы   его  не  тронем.  Если  же  ваше  упрямство  заставит  нас
разделаться с вами, нам  придется прикончить и ребенка, потому что нам тогда
незачем его держать. Вы видите,  что вы можете спасти вашего сына от смерти,
только  сохранив свою жизнь, а сохранить свою жизнь  вы можете не иначе, как
подписав чек немедленно.
     -- Хорошо, я согласен, -- сказал Тарзан после минуты раздумья.
     Он  слишком  хорошо  представил себе, что  негодяи не остановятся перед
исполнением своей угрозы. Было ясно, что, согласившись на их требования, он,
быть может, сохранит жизнь ребенку.
     Но в то же время он ни минуты не сомневался, что как только он подпишет
чек, они убьют его.
     Сознание  его  было  ясным, мысли уверенны и спокойны.  Он твердо решил
умереть с достоинством и бороться до последней минуты. Он постарается задать
им перед  смертью Ѕ такой урок, какого они никогда не забудут, и уже наметил
первой  жертвой стоявшего перед  ним Павлова. Он еще несколько раз огляделся
кругом, сожалея, что не было на палубе Рокова.
     Тарзан медленно вынул из кармана чековую книжку и автоматическое перо.
     -- Сколько? -- спросил он спокойно.
     Павлов  назвал  громадную  сумму.  Тарзан  едва  удержался  от  улыбки:
алчность этих  субъектов переходила  всякие границы. Сумма была  значительно
больше того, что было у него на текущем счету, и он знал,  что такой  чек не
будет оплачен банком. Он сделал вид, что колеблется, и начал торговаться, но
Павлов неумолимо стоял на своем. Тарзану пришлось, в конце  концов, выписать
чек на всю сумму.
     Когда  он повернулся, чтобы передать Павлову  бумажку, не имевшую ровно
никакой  цены,  он  случайно  взглянул  за  борт  "Кинкэда".  К  величайшему
изумлению он  увидел,  что пароход находился  недалеко от  какого-то берега.
Почти к самой воде подходили густые тропические  джунгли, а позади виднелись
гористые склоны, покрытые лесом.
     Павлов заметил,  с каким  напряженным  интересом вглядывался  Тарзан  в
расстилавшуюся перед ним местность.
     -- Здесь вам придется высадиться! -- сказал он.
     Тарзан с недоверием посмотрел на Павлова.  Он  не мог себе представить,
что его враги оставляют ему жизнь. Но зачем бы стали они его обманывать? Его
мускулы, напрягшиеся для последней борьбы, постепенно разжимались.
     Он думал, что видит  перед собою берег  Африки, и знал,  что, если  его
здесь  высадят,  он  сравнительно легко  сумеет добраться  до цивилизованных
стран.
     Павлов взял написанный чек.
     -- А теперь извольте скинуть одежду,  -- сказал он  лорду Грейстоку, --
она вам здесь не понадобится.
     Тарзан  медлил.  Павлов молча  кивнул  в сторону вооруженных  матросов.
Тогда Тарзан начал медленно раздеваться.
     Вслед  за  этим  была  спущена  на воду шлюпка,  и Тарзан, под  сильной
охраной, был отвезен на берег. Полчаса спустя, матросы вернулись на пароход.
И пароход тотчас же двинулся в путь.
     Тарзан  стоял на  узкой  полосе  отмели,  собираясь  прочесть  записку,
переданную ему на берегу одним из матросов. Вдруг до него донеслись какие-то
крики  с удалявшегося парохода; он невольно поднял голову и увидел на палубе
человека, криками старавшегося обратить на себя его внимание.
     Это был Роков. С отвратительным хохотом он поднимал  высоко над головой
ребенка...
     У  Тарзана помутилось в глазах; он инстинктивно бросился  вперед, чтобы
догнать пароход, но бессильно остановился у самой воды.
     Он  стоял долго,  не  сводя  глаз с "Кинкэда", пока очертания судна  не
скрылись за мысом.
     Позади него на высоких ветвях деревьев пищали и ссорились  мартышки; из
глубины девственного леса доносился зловещий вой пантеры.
     Но  Джон Клейтон,  лорд  Грейсток, погруженный  в свое горе, ничего  не
слышал, ничего не замечал вокруг себя.
     Из  чащи  джунглей за  его  спиной высунулась  отвратительная  косматая
морда; злые, налитые кровью глаза наблюдали из-под нависших бровей за  новым
пришельцем.
     Тарзан  продолжал  стоять  в  каком-то  оцепенении.  Его  терзали  муки
сожаления, зачем он пропустил случай посчитаться со своими врагами?
     -- Единственное утешение, -- подумал он, -- что  Джэн  в безопасности в
Лондоне. Какое счастье, что она не попала в лапы этих мерзавцев.
     Косматое чудовище бесшумно подкрадывалось сзади к нему.
     Тарзан медленно разворачивал бумажку...
     Куда же  девалось тонко  развитое чутье дикого  человека-обезьяны?  Где
было  его  тонкое  обоняние? Где  был его острый слух, которому  мог некогда
позавидовать любой из обитателей джунглей?
     III
     ГРОЗА ДЖУНГЛЕЙ
     Тарзан развернул записку и стал читать ее. Вначале он почти не понимал,
что было в ней  написано: его  разум и чувства были притуплены горем. Но  по
мере  чтения  сознание  возвращалось  к нему,  и вся гнусность  плана  мести
вставала перед его глазами.
     Текст записки был таков:
     "Вы найдете здесь подробное изложение моих намерений относительно Вас и
Вашего сына.
     Вы  родились обезьяной, и Вам,  по-видимому, всегда  нравилось  бродить
голым по джунглям; мы Вас и возвращаем к той жизни, для которой Вы созданы и
которая Вам  по вкусу. Что же касается Вашего наследника, то мы, считаясь со
всемирным  законом эволюции, полагаем,  что он должен стоять несколько  выше
своего отца.
     Отец  был человекообразным животным;  сын  займет следующую  ступень  в
развитии. Он не будет голым зверем, живущим на деревьях  в чаще джунглей; он
будет ходить по  земле на задних  конечностях, носить передник  и  бронзовые
браслеты, а, может быть, и кольцо, продетое в нос.  Мы сделаем из него почти
человека,  отдав его  на  воспитание племени  людоедов... Нам думается,  что
способствуя  такой  естественной  эволюции,  мы  вполне  угодим  сиятельному
лорду-обезьяне...
     Я мог бы Вас  убить, лорд Грейсток, но я считаю такое наказание слишком
мягким для  того,  кто  был  моим  злейшим  врагом.  Будучи  мертвым,  Вы не
чувствовали  бы никаких мучений, никакой тревоги за участь  своего  ребенка.
Нет, я оставлю Вам жизнь вместе с приятным сознанием, что судьба Вашего сына
в моих руках: я надеюсь, что это  сознание так  украсит Вашу одинокую жизнь,
что смерть покажется Вам приятнее всего на свете...
     В этом мое мщение, лорд Грейсток, за то, что Вы осмелились поднять руку
против нижеподписавшегося
     Н. Р.
     P.  S.  В  программу  моей мести  входят  также  и  некоторые сюрпризы,
ожидающие Вашу  уважаемую  супругу,  но догадываться  о  них  я предоставляю
Вашему воображению".
     Едва он окончил чтение записки, как легкий шорох за его спиной заставил
его   быстро  обернуться.   Перед  ним  стояла   во   весь   рост  громадная
обезьяна-самец, готовая броситься на него. Чувство  самосохранения мгновенно
пробудило в Тарзане все его прежние инстинкты, воспитанные джунглями.
     Два года, протекшие с тех пор, как Тарзан покинул африканский берег, не
ослабили в  нем той необычайной физической силы, которая сделала его некогда
непобедимым   властелином  джунглей.   Напротив,   ему   часто   приходилось
упражняться  и  развивать свою  силу и  ловкость,  правда,  в  более  мирной
обстановке, в его обширных владениях в области Узири.
     Мышцы  Тарзана мгновенно напряглись: он бесстрашно  готовился встретить
зверя,  голый  и  безоружный, хотя  рассудок  подсказывал ему  всю нелепость
борьбы с косматым гигантом.
     Другого выхода не было  -- нужно было  принять неравный бой,  пользуясь
теми орудиями защиты, которыми наделила его природа, и  постараться возможно
дороже отдать свою жизнь.
     Взглянув  на опушку леса, Тарзан заметил за спиной  обезьяны  еще целую
дюжину  таких же  страшных  человекоподобных; это  его, однако, нисколько не
устрашило:  он хорошо знал нравы антропоидов, никогда не нападающих  стаями;
их  слабо  развитые  умственные  способности, к счастью,  не  умеют  оценить
преимущества общего  нападения на врага;  иначе, благодаря своей необычайной
силе  и могучим клыкам, они бы давно сделались господствующими  животными  в
джунглях.
     С глухим гортанным рычаньем зверь  бросился  на Тарзана, но человек  не
растерялся:  за  время  своего  пребывания  среди  цивилизованных  людей  он
научился многим приемам борьбы, незнакомым обитателям джунглей.
     В  прежнее время он ответил бы на грубое нападение грубой силой; теперь
же он сделал легкий  шаг  в сторону и, когда зверь со всего размаху пролетел
мимо, он,  с ловкостью  лучшего  боксера  Англии, нанес ему  сильный  удар в
область живота.
     Обезьяна  взвыла  от ужасной боли и, скрючившись, упала  на  землю,  но
тотчас же готова была вновь подняться.
     Однако человек предупредил ее: повернувшись быстрее молнии, он  с диким
криком бросился на  антропоида. Его крепкие  зубы  яростно  впились в  горло
зверя, чтобы перекусить сонную  артерию. Мускулистыми руками  он наносил ему
страшные удары  по  голове. Могучий самец  потрясал  воздух криками  боли  и
ярости, и морда его покрылась кровавой пеной.
     Племя обезьян, расположившееся вокруг, с видимым удовольствием  следило
за борьбой. Животные  что-то бормотали и издавали  глухие  звуки  одобрения,
когда боровшиеся вырывали друг у друга куски мяса и клочья шерсти. Вдруг они
застыли  от удивления: могучая белая обезьяна вскочила их  царю на спину  и,
продев  свои  могучие лапы  под мышки  противника, с  огромной  силой нажала
сплетенными кистями на шейные позвонки.  Царь  обезьян взвыл  от боли и, как
сноп, повалился в густую траву джунглей.
     В годы своей дикой  жизни, несколько лет  тому назад, Тарзан  во  время
борьбы  с  исполинской  обезьяной, Теркозом, случайно  применил  этот  прием
борьбы цивилизованных людей -- "двойной нельсон".
     Как и тогда, этот прием решил исход борьбы.
     Небольшая  кучка  зрителей --  свирепых антропоидов  --  услышала  звук
хрустнувших позвонков, страшный вой  их вождя и его  предсмертное  хрипение.
Затем голова обезьяны беспомощно повисла, и хрип прекратился.
     Маленькие быстрые  глазки  зрителей перебегали  с неподвижного тела  их
предводителя на белую  обезьяну,  которая  теперь  поднялась  во весь  рост,
поставила  ногу  на  шею  сраженного  противника и,  откинув  голову  назад,
испустила дикий  пронзительный вой --  победный  крик обезьяны-самца.  Тогда
только они сообразили, что царь их убит.
     Мартышки  на  верхушках  деревьев  внезапно  оборвали  свою   болтовню,
замолкли  звонкие голоса  ярко-сверкающих  птиц,  и  только  издали  донесся
протяжный вой леопарда и глухое рычанье льва.
     Это  был прежний Тарзан;  он  окинул  испытующим взором кучку  обезьян,
стоявших вокруг  него, и  потряс головой,  как  бы  для того, чтобы откинуть
густую гриву, спадающую ему на лицо, -- старая привычка, оставшаяся у него с
того времени, когда  густые черные волосы свешивались  ему на плечи и  часто
спадали на глаза.
     Человек-обезьяна знал, что теперь он может ежеминутно ожидать нападения
со стороны сильнейшего самца племени,  чувствующего  себя  способным  занять
место царя. В то же время ему был отлично  известен  закон обезьян, согласно
которому, кто угодно, совершенно  чужой, мог взять на  себя предводительство
над племенем,  если он победил царя.  Ему оставалось только пожелать -- и он
стал бы царем этого племени, как был им некогда, в годы ранней юности.
     Но  Тарзан  знал  по   опыту,  какие  неприятные  обязанности  налагает
положение царя и как оно стесняет свободу; он был готов отказаться от  своих
привилегий, полагая, что в этом случае вопрос о первенстве будет решаться  в
племени единоборством сильнейших его представителей.
     Эти мысли промелькнули в  голове Тарзана  в течение одной минуты. Он не
успел  опомниться  после  своей победы  над  врагом,  как  к  нему  медленно
приблизился  крупный  молодой  самец. Сквозь  его  обнаженные  боевые  клыки
раздавалось временами глухое ворчание.
     Тарзан следил за каждым движением  нового противника, стоя  неподвижно,
как  истукан.  Сделай он шаг  назад, он  ускорил  бы  этим нападение  зверя;
бросившись  вперед,  он  также ускорил  бы решительную  схватку, если только
нападение  не устрашило  бы сразу самца  и  не  обратило бы  его  в бегство.
Поэтому он стоял неподвижно.
     Когда внимание  обезьяны бывает привлечено каким-нибудь неизвестным  ей
предметом или животным, она обычно подходит совсем  близко к предмету своего
любопытства, грозно при этом  ворчит и скалит клыки, покрытые пеной, а затем
медленно обходит его кругом. Так поступила и эта обезьяна.
     Самец  начал ходить  вокруг Тарзана,  устремив  в него  налитые  кровью
глаза.
     Тарзан поворачивался также медленно, оставаясь лицом к лицу со зверем и
не сводя своих глаз с глаз противника.
     Он  заметил, что зверь  был ростом  выше  сажени  и  удивительно хорошо
сложен, хотя  ноги  у  него  были  короткие, слегка  согнутые.  Его  длинные
волосатые руки  почти достигали земли, когда он  стоял, выпрямившись во весь
рост, и его боевые клыки были необычайно  длинны и остры. Этот экземпляр был
совершенно непохож на тех обезьян, среди которых вырос Тарзан.
     Тарзан увидел, что имеет  дело с совершенно  другой породой обезьян, но
ему  хотелось узнать, не сходно ли их наречие с  языком  племени Керчака. Он
обратился к зверю на языке своего детства.
     -- Кто ты такой? -- глухо спросил он. -- Как ты смеешь угрожать Тарзану
из обезьяньего племени?
     Косматый противник посмотрел на него с удивлением и любопытством:
     -- Я -- Акут! --  ответил он на  первобытном языке, совершенно схожем с
родным наречием Тарзана. Тарзан молчал.
     -- Я -- Акут!  -- говорил самец с ворчанием. -- Молак убит. Акут теперь
-- царь. Ступай прочь или я убью тебя!
     -- Ты видел, как Тарзан убил Молака, -- отвечал человек-обезьяна. -- Он
мог  бы так же  легко убить и тебя, если бы захотел быть царем. Но Тарзан из
обезьяньего племени  не  хочет быть  царем над  племенем Акута. Тарзан хочет
жить в мире в этой стране. Тарзан из обезьяньего племени может быть полезным
для вас, и вы можете быть полезными Тарзану.
     --  Ты не  можешь  убить Акута! --  сказал молодой самец. -- Никого нет
сильнее  Акута. Если бы ты не убил Молака, Акут убил бы его сам.  Акут будет
царем!
     Вместо ответа  человек-обезьяна  одним  прыжком бросился  на громадного
зверя, ослабившего во время разговора свою бдительность.  В мгновение ока он
схватил  кисть Акута  и,  не дав ему времени  опомниться,  вспрыгнул  на его
широкую спину.
     Оба повалились  на землю; но Тарзан хорошо  рассчитал  свое  нападение:
прежде чем они коснулись земли, он успел добиться  такого же  положения рук,
какое сломало шею Молака.
     Медленно  и неумолимо усиливал он свой нажим на шею  противника...  Еще
минута  и захрустят  позвонки  под  его  могучими  руками.  Человек-обезьяна
вспомнил, как  он некогда дал возможность Теркозу сдаться; также  и на  этот
раз он  решил предложить  Акуту выбор между  жизнью  в дружбе  с Тарзаном  и
смертью...
     -- Ка-года? --  прошептал он на ухо зверю, бессильно бившемуся под ним.
Это был тот же вопрос, который он задал некогда Теркозу, и на  языке обезьян
это означало: "Сдаешься?".
     Акут вспомнил  хрустящий звук, раздавшийся перед тем, как  переломилась
могучая шея Молака, и содрогнулся. Сильнейшему в  племени все же не хотелось
лишиться  своих  прав вождя:  он сделал  еще  отчаянную попытку вырваться из
цепких объятий противника; но новый сильный нажим на  его позвоночник вырвал
едва слышный ответ: "Ка-года".
     Тарзан  ослабил немного свою хватку, но  все еще не выпускал противника
из своих могучих рук.
     --  Ты  все же  можешь быть  царем,  Акут! -- проговорил  он. -- Тарзан
сказал,  что он не  хочет  быть царем. Если даже кто-нибудь будет оспаривать
право Акута, Тарзан из обезьяньего племени поможет Акуту в его борьбе.
     Тарзан  выпустил  самца, и  тот  медленно поднялся  на ноги. Потряхивая
своей  огромной  головой  и  сердито ворча,  он  пошел вперевалку  к  своему
племени. Он испытующе посмотрел на одного, потом на другого из самых крупных
самцов, чтобы убедиться, не оспаривает ли кто-нибудь его первенство?
     Самцы  боязливо  отошли  в сторону,  когда он приблизился,  и Акут  был
признан царем.
     Через несколько  минут племя двинулось  в джунгли и  оставило Тарзана в
одиночестве на берегу моря.
     Раны, нанесенные Молаком, причиняли ему сильную  боль, но  он привык  к
физическим страданиям и переносил их с терпеливостью диких зверей, научивших
его этому в джунглях.
     Тарзан  подумал  о  том,  что  прежде  всего ему необходимо обзавестись
оружием для защиты и нападения. Первая встреча с  обезьянами и  доносившийся
дикий  рев  льва   Нумы  и  пантеры   Шиты   были   для   него   достаточным
предупреждением, что ему предстояла не очень безмятежная жизнь.
     Это  было возвращение к прежней  жизни,  полной  опасностей и  кровавых
столкновений,  возвращение к жестокой борьбе за существование:  отныне опять
либо он  будет охотиться за кем-нибудь, либо  кто-нибудь будет  охотиться за
ним. Он  знал, что каждую минуту, днем и  ночью,  он может оказаться лакомой
приманкой для хищника  и что,  рано  или поздно,  он попадет  кому-нибудь на
обед.  Это почти неизбежно случится, если он не раздобудет  оружие,  которое
можно противопоставить клыкам и когтям своих врагов. И Тарзан,  не  медля ни
минуты, отправился на поиски.
     На  берегу  моря  ему  удалось  найти   каменную  глыбу  вулканического
происхождения. После  долгих усилий  он  сумел  отколоть продолговатый кусок
длиной дюймов в двенадцать  и в четверть дюйма толщиной, один край  которого
был слегка заострен. Для начала этот осколок мог заменить ему нож.
     С этим примитивным оружием он  отправился  в джунгли  на  поиски особой
знакомой ему  породы  крепкого  дерева.  Он скоро нашел одно  такое  упавшее
дерево,  срезал  с него  небольшой прямой сучок и заострил  палочку с одного
конца, с помощью только что сделанного ножа.
     После  этого  он  выдолбил   в   стволе  лежавшего   дерева   небольшое
чашеобразное углубление, в которое насыпал мелконакрошенную сухую  кору. Сев
затем верхом  на ствол, он вставил заостренный  конец палочки в углубление и
принялся быстро вращать прут между ладонями.
     Через несколько  минут  показался дымок,  а затем и пламя. Собрав сухих
веток и  положив их  на огонь, Тарзан вскоре развел большой  костер, в пламя
которого  он  положил свой каменный нож,  а сам  отправился  к  морю,  чтобы
зачерпнуть немного воды.
     Когда  он  вернулся,  камень был накален  докрасна.  Тарзан вынул его и
брызнул на него  водой неподалеку  от края. Несколько крупинок откололось от
песчаной поверхности камня. Тарзан снова сунул камень в огонь и снова капнул
на него водой. Он повторял эту кропотливую операцию множество раз, и в конце
концов его примитивный охотничий нож стал довольно острым.
     Тарзан  испытал большое  удовлетворение,  когда  ему  удалось заострить
каменный клинок на протяжении нескольких  дюймов. Он  тут  же срезал длинный
гибкий прут для лука,  рукоятку для  своего ножа, крепкую дубину и несколько
стрел.
     Все это  имущество он  спрятал в дупле высокого дерева, близ небольшого
ручейка.  На верхних его ветвях он устроил небольшую горизонтальную площадку
для сна, а несколько выше крышу из пальмовых листьев.
     Занятый  своей  работой,  он  и  не заметил, как  наступили сумерки,  и
почувствовал сильный голод.
     Еще раньше он обратил внимание на протоптанную тропу, неподалеку от его
нового  жилища, которая вела  к ручью.  По многочисленным следам было видно,
что по этой тропе разные  животные спускаются к водопою.  К этому-то месту и
направился, перебираясь с дерева на дерево, голодный Тарзан.
     Он лазил по верхним ветвям деревьев с ловкостью обезьяны и, если бы его
не угнетало тяжелое чувство при  воспоминании о недавних событиях, он был бы
вполне счастлив. Его  грудь  наполнялась диким ощущением свободы, его память
невольно обращалась к радостным картинам детства.
     К  нему   вновь  возвращались  инстинкты   прежней  жизни,   которая  в
действительности  была  ему ближе,  чем  культурная жизнь с  ее  привычками,
приобретенными им за последние  два  года общения с  людьми. О,  если бы его
приятели -- чопорные  сэры палаты лордов -- могли видеть, как  он прыгает по
деревьям!
     Он лег  на нижнюю ветку  высокого  дерева,  свешивающуюся над тропой, и
стал  вглядываться   в  сторону  джунглей,   откуда  должно  было  появиться
какое-нибудь животное, обреченное ему на ужин.
     Ему не пришлось долго ждать. Едва он удобно устроился,  поджав под себя
ноги, как заметил грациозную лань Бару, медленно направляющуюся к водопою.
     Тонкое чутье сразу  подсказало Тарзану, что Бара была не одна: какой-то
хищник преследовал  стройное животное, не подозревавшее об опасности. Тарзан
не мог  определить, кто именно подкрадывался к лани  из глубины джунглей, но
ему  было  ясно, что  это был крупный хищник,  выслеживавший  Бару с  той же
целью, что и он сам; вероятнее всего лев Нума или пантера Шита.
     Во всяком случае жертва могла  бы ускользнуть от Тарзана, если  бы Бара
продолжала двигаться к воде так же медленно, как теперь.
     Но, очевидно,  какой-то звук  или шорох  предупредил лань об опасности;
она на мгновение  остановилась и затем  быстрыми  прыжками понеслась прямо к
ручью, чтобы, перебежав через него, спастись на противоположном берегу.
     Из чащи джунглей, на  расстоянии сотни шагов  от мчавшейся  лани, вдруг
выпрыгнула темная фигура льва Нумы. Тарзан ясно видел своего соперника. Бара
должна была пробежать под деревом, на котором сидел человек-обезьяна. Сможет
ли он вырвать у льва его добычу? Но раньше, чем голодный человек сам ответил
себе на этот вопрос, он спрыгнул с ветки на спину перепуганной лани.
     Еще  минута -- и Нума мог получить сразу  две  добычи, и,  если  Тарзан
хотел сегодня поужинать, он должен был действовать быстро.
     Он схватил  лань за рога  и молниеносным движением скрутил ей шею,  так
что хрустнул позвоночник.
     Затем  он перебросил добычу через плечо  и, схватив в  зубы ее переднюю
ногу, вскочил на ближайшую ветку.
     Лев  приближался   гигантскими  прыжками,  рыча  от  ярости   при  виде
ускользавшей от него добычи. Тарзан схватился обеими руками за ветку, и в ту
минуту, когда Нума  прыгнул вверх за ним, человек  со  своей добычей был вне
его досягаемости.
     Ошеломленный  этой неслыханной дерзостью, лев  упал на землю, а Тарзан,
устроившись  поудобнее на  более безопасном месте, стал гримасами и  криками
дразнить разъяренного зверя. А тот яростно бил себя по бедрам  своим жестким
хвостом и втягивал ноздрями запах перехваченной у него добычи.
     Своим новым ножом Тарзан отрезал сочный кусок от задней части лани и, в
то время как лев  с  рычаньем ходил  внизу взад  и вперед, лорд  Грейсток  с
жадностью  рвал зубами  теплое  мясо с дымящейся кровью. Ни  одно изысканное
блюдо в самом шикарном лондонском ресторане не казалось ему таким вкусным.
     Кровь его  добычи перепачкала ему лицо. От нее шел острый  запах, столь
привлекательный для хищных зверей.
     Насытившись  вдоволь,  Тарзан  нанизал  остатки  мяса  на острые  сучья
дерева, а  затем  отправился  по  верхним ветвям  к  своей  площадке;  Нума,
горевший жаждой мести, продолжал следить за ним снизу.
     Добравшись до площадки на верхушке дерева, Тарзан лег и заснул глубоким
сном. Проснулся он лишь на следующее утро, когда солнце стояло уже высоко.
     IV
     ШИТА
     В течение последующих  дней Тарзан был занят  совершенствованием своего
оружия  и  исследованием  джунглей. Он  сделал тетиву  для лука из сухожилий
лани,  которая  послужила  ему  ужином  в  первый  день  его  пребывания  на
необитаемом  острове.  Он  предпочел  бы  для  тетивы   жилу  Шиты,  но  это
приходилось отложить до более удобного случая.
     Он свил также длинную веревку из сухой травы, наподобие той, которой он
много лет тому назад дразнил злого Тублата и которая впоследствии  сделалась
в ловких руках мальчика-обезьяны замечательным арканом.
     Он смастерил  также  ножны и рукоятку  для  своего охотничьего  ножа  и
колчан для стрел, а из кожи Бары вырезал себе кушак и передник на бедра.
     Затем  Тарзан  отправился  на  исследование  незнакомой  местности.  Он
определил сразу, что это  не был родной ему западный берег Африки, так как в
этой местности солнце вставало со стороны моря.
     Но  это не мог  быть и восточный берег  Африки, так как он был убежден,
что  "Кинкэд" не проходил через  Средиземное море, Суэцкий канал  и  Красное
море, а  для  того,  чтобы  обогнуть мыс  Доброй  Надежды  потребовалось  бы
значительно  больше  времени.  И он  тщетно терялся  в  догадках,  куда  его
закинула судьба?
     Ему приходило в  голову,  что  пароход  пересек Атлантический  океан  и
высадил его на каком-нибудь диком берегу Южной Америки; но  присутствие льва
с несомненностью доказывало, что это не так.
     Одиноко бродя по джунглям, вдоль побережья,  Тарзан чувствовал  сильное
желание  иметь около себя какое-нибудь  живое существо и начинал жалеть, что
не остался  в  стаде обезьян.  Ему  не пришлось  их больше видеть  после той
первой встречи, когда он победил Молака.
     Теперь он почти совершенно стал прежним Тарзаном и, хотя  сознавал, как
мало  общего между ним  и большими антропоидами, все же он предпочел  бы  их
общество полному одиночеству.
     Во время своих скитаний он питался попадавшимися ему плодами и крупными
насекомыми, которых  он  находил в  трухлявых,  гниющих деревьях.  Насекомые
казались ему таким же лакомым блюдом, как и в счастливое время его детства.
     Когда  он  прошел  милю или  две, его ноздри  уловили отчетливый  запах
пантеры  Шиты,  доносившийся к  нему  поверху. Тарзан  особенно  обрадовался
встрече  с  Шитой.  Он намеревался  добыть у нее не  только крепкую жилу для
тетивы своего  лука, но  и красивую пятнистую  шкуру,  чтобы смастерить себе
новый колчан и передник.
     Перед  этим  Тарзан шел  спокойно  и беззаботно; теперь он пригнулся  к
земле и стал красться ползком, чутко прислушиваясь к малейшему шороху. Легко
и неслышно скользил он  сквозь чащу леса, выслеживая дикую кошку.  Теперь он
был,  несмотря  на человеческое происхождение,  такой  же  дикий и  свирепый
зверь, как и тот, за которым он охотился.
     Приблизившись к Шите, он сразу заметил,  что пантера, со своей стороны,
тоже кого-то выслеживает, и в тот же момент порыв ветра донес до его ноздрей
запах больших обезьян.
     Подкравшись  совсем близко  к обезьянам,  пантера вспрыгнула на дерево;
Тарзан подошел еще ближе  и увидел племя Акута, расположившееся на небольшой
лужайке. Некоторые из обезьян дремали, прислонившись к  пням, другие бродили
около поваленных деревьев, обдирая их кору и лакомясь  вкусными гусеницами и
жуками.
     Сам Акут был всего в нескольких шагах от Шиты.
     Большая  кошка лежала,  пригнувшись,  на толстом суке, скрытая от  глаз
обезьяны густой листвой. Она терпеливо выжидала, когда антропоид приблизится
к ней на расстояние ее прыжка.
     Тарзан совершенно бесшумно занял позицию на том же дереве, немного выше
пантеры. В  левой руке он сжимал свой  новый охотничий нож.  Он предпочел бы
применить здесь свой аркан, но листва, окружавшая  зверя, мешала ему пустить
его в ход.
     Акут тем временем подошел совсем близко к дереву, где его  подстерегала
смерть.  Шита  медленно  подтянула под себя задние  лапы и со страшным ревом
бросилась на обезьяну. Но одним мгновением ранее другой хищный зверь прыгнул
сверху, и его боевой крик смешался с ревом пантеры.
     При этом ужасном звуке Акут поднял  голову  и  увидел падающую прямо на
него пантеру, а на спине ее белую обезьяну, ту самую, которая победила его у
залива несколько дней назад.
     Зубы человека-обезьяны  вонзились  Шите в горло; его правая рука обвила
могучую шею  зверя, левая наносила каменным ножом  сильные  удары в бок, под
левое плечо.
     Акут с  быстротой молнии отскочил  в сторону,  чтобы  не  очутиться под
борющимися, и в  ту  же  секунду  они шумно упали  на землю у  его ног. Шита
оглашала лес диким ревом и визгом, но белая обезьяна неумолимо добивала свою
жертву.
     Глубоко  в  тело  вонзился  его  безжалостный  каменный нож,  и с  воем
смертельной  боли  упала большая кошка  на бок; после нескольких  судорожных
подергиваний пантера уже неподвижно лежала в траве.
     Тогда человек-обезьяна вскочил на тело убитого врага, и поднял  голову;
снова пронесся по джунглям его дикий победный крик.
     Акут  и  другие  обезьяны стояли  пораженные,  глядя то на мертвое тело
Шиты,  то на  гибкую  фигуру  человека, который  ее  победил  в  смертельном
поединке.
     Тарзан заговорил первый.  Он  спас  жизнь Акута с определенной целью и,
зная, как ограничены умственные способности у обезьян, счел нужным объяснить
им свою мысль.
     --  Я --  Тарзан из обезьяньего племени,  --  сказал  он, -- я  великий
охотник, могучий боец. В бою с Акутом я подарил ему жизнь, хотя и мог отнять
ее  и сделаться царем. Теперь я спас Акута от смерти,  от когтей кровожадной
Шиты. Тарзан -- друг  племени Акута:  если Акут или  кто-либо  другой из его
племени будет в опасности, пусть позовет Тарзана вот таким криком!
     И   Тарзан   издал  пронзительный  звук,  которым  племя   Керчака  при
приближении опасности созывало своих членов.
     -- И если вы услышите, что так кричит где-либо Тарзан, -- продолжал он,
--  вспомните,  что он  для вас  сделал, и стремглав спешите ему  на помощь.
Сделаете ли вы, как говорит Тарзан?
     --  Хух!  -- ответил Акут  и остальные  самцы  его  племени подтвердили
обещание единодушным "хух!".
     Затем,  как будто ничего и не случилось, они спокойно вернулись к своим
ленивым  занятиям  на лужайке, и  к  ним  присоединился  Джон Клейтон,  лорд
Грейсток.
     Он скоро заметил, что Акут все  время старался держаться около  него  и
какое-то  новое странное  выражение  появлялось в  маленьких глазках  самца,
когда  он взглядывал  на Тарзана. И один раз Акут сделал то, чего Тарзану не
приходилось  ни разу наблюдать  за  всю свою жизнь  среди  обезьян: он нашел
особенно вкусное насекомое и передал его Тарзану.
     Позднее, в часы, когда стадо охотилось, в гуще коричневых волосатых тел
всегда выделялось светлым  пятном  гладкое и  чистое  тело Тарзана. Он шел с
ними бок о бок и прикасался своим атласным телом к грубой щетине своих новых
друзей; мало-помалу его присутствие сделалось для них чем-то обычным,  и они
стали смотреть на него, как на члена своего племени.
     Если он случайно слишком  близко подходил к самке,  державшей детеныша,
она  оскаливала  клыки  и   рычала  на  него.  Рычал   также,  выражая  свое
неудовольствие,  и  молодой  забияка  самец,  в  особенности,   если  Тарзан
приближался  к  нему, когда  тот был  занят  едой. Но  так же они  рычали  в
подобных случаях и  на других обезьян своего стада; и Тарзана это  нисколько
не обижало. Он быстро отскакивал в сторону от самки-матери, встревоженной за
своего малыша, и  сам рычал на  ретивых молодых  обезьян,  оскаливая зубы не
хуже их.  Но в то же время, он  чувствовал себя  в полной безопасности среди
этих могучих и свирепых предков первобытного человека.
     Быстро свыкался  он  с  образом жизни своей ранней  юности и чувствовал
себя в  обществе обезьян  так,  как  будто никогда  и не  знал общества себе
подобных.
     Пять или шесть  дней  он бродил по джунглям со своими новыми  друзьями,
отчасти,  чтобы  не  чувствовать так  остро своего  одиночества, но  главным
образом  для  того, чтобы обезьяны окончательно свыклись  с его  обществом и
хорошенько его запомнили. Это требовало  немало времени, так  как  у обезьян
память в большинстве случаев очень короткая.
     Из опыта  прежней  жизни Тарзан  хорошо  знал,  какую пользу сумеет ему
принести племя могучих и страшных зверей в минуту опасности.
     Убедившись, что его образ достаточно запечатлелся в их памяти, он решил
на время  отделиться  от  стада,  чтобы продолжать  исследование  местности.
Однажды  рано  утром  он отправился в  путь, держась  недалеко  от берега по
направлению  к  северу.  Целый день  он двигался вперед высоко  над  землей,
перепрыгивая  с дерева на дерево,  и только  с  наступлением сумерек отыскал
удобное дупло, где и устроился на ночь.
     На следующее утро, когда взошло солнце, он с удивлением увидел, что оно
встает из-за моря не прямо перед ним, как это было во все  предыдущие дни, а
с правой стороны. Из этого он заключил, что береговая  линия сильно свернула
к западу. Весь  следующий день он продолжал свое путешествие вдоль побережья
и к вечеру заметил,  что солнце закатилось как раз против берега. Результаты
исследования  были  теперь  для него  ясны: он  находился  не на африканском
материке, а  на острове. Он выяснил также и то,  что на острове нет  никаких
признаков присутствия человека.
     Обо всем этом он мог бы догадаться уже в первый день из записки Рокова;
ведь  в том и заключалась ужасная месть его жестокого врага,  чтобы оставить
Тарзана на всю жизнь на необитаемом острове...
     Тарзан продолжал припоминать детали этого дьявольского плана мести: сам
Роков,  без  сомнения,  отправился  к   африканскому  берегу,  чтобы  отдать
маленького Джека на воспитание диким кровожадным людоедам...
     Тарзан весь  содрогнулся  при  мысли  о  тех ужасных мучениях,  которые
ожидали его нежного мальчика. Даже в самом лучшем случае, если бы он попал к
дикарям, наделенным  чувством  человечности,  и  если  бы  они привязались к
маленькому, беспомощному существу, даже и  тогда его жизнь была бы далеко не
сладкой. Тарзан  был достаточно  хорошо знаком с условиями жизни африканских
дикарей: это была сплошная  цепь  жестоких лишений  и опасностей, постоянной
угрозы смерти  и  бесконечных страданий. И, увы,  в  этих  суровых  условиях
борьбы за существование именно те из дикарей, которые отличались мягкостью и
человечностью  и способны были  испытывать  чувство жалости  при виде  чужих
страданий, именно они, как наименее  приспособленные,  терпели больше  всего
невзгод.
     А какая ужасная судьба ожидает ребенка, когда он  станет взрослым. Ведь
те инстинкты и склонности, которые воспитает в  нем  жизнь среди каннибалов,
навсегда вырвут у него возможность общения с культурными людьми.
     Людоед! Его  маленький сын превратится в  людоеда!  Эта  страшная мысль
стальным буравом сверлила мозг Тарзана.
     Подпиленные  зубы,  изуродованный,  сплющенный  нос,  лицо,  изрезанное
безобразной  татуировкой!  Несчастный отец переходил от глубокого отчаяния к
взрывам бессильной  ярости.  О, если бы он  мог  почувствовать шею  Рокова в
своих цепких пальцах!
     А Джэн? Как она должна терзаться, бедняжка, от неизвестности и тревоги.
Тарзану казалось, что она была  даже еще в худшем положении, чем он; ведь он
может  быть спокоен,  что,  по  крайней  мере,  одно из любимых  им  существ
находится  в безопасности  у  себя  дома;  а  она  теперь томится  в  полном
одиночестве, не имея ни малейшего представления, где ее сын и муж.
     Это было поистине счастьем для лорда Грейстока, что он не знал ничего о
судьбе своей жены, участь которой была не легче, чем у него. Знай он это, он
впал бы  в такую  глубину  безысходного  отчаяния, что  нравственные мучения
парализовали бы совершенно его энергию, и он недолго мог бы бороться за свое
безрадостное существование.
     Углубленный  в  эти   мрачные  мысли,  Тарзан  медленно  продвигался  в
джунглях.
     Внезапно его ухо  уловило  какой-то  странный  звук,  как бы  царапанья
когтей о дерево. Что бы это могло быть?
     Осторожно ступая,  двинулся он в направлении, откуда послышался звук, и
вскоре  открыл  его  причину:  огромная пантера,  великолепного  золотистого
цвета, как-то странно билась у упавшего дерева.
     При   приближении  Тарзана  она  обернулась  и,  оскалив  зубы,  грозно
заворчала. Тарзан увидел, что она не  могла выбраться из-под дерева; большой
сук придавил ей обе лапы.
     Человек-обезьяна  стоял  перед беззащитным животным. Попавшая в  капкан
пантера была обречена  на  смерть от  голода или безжалостных зубов  другого
хищника; Тарзан  вынул  стрелу  из колчана и  уже  натянул свой  лук,  чтобы
ускорить ее смерть, но внезапная мысль остановила его.
     Это так легко -- оборвать жизнь несчастного  животного в расцвете сил и
красоты...  Это была бы холодная, бездушная жестокость в отношении отважного
хищника, попавшего в беду.
     У  Тарзана  возникло острое желание поступить так, как он  поступил бы,
если бы стоял перед человеком, а именно: вернуть пантере жизнь и свободу. Он
обошел  вокруг дерева на почтительном расстоянии от хищника, держа свой  лук
наготове. Позвоночник был несомненно цел, передние лапы крепко ущемлены, так
что  животное  не могло  ими шевельнуть,  но возможно,  что  и  они не  были
сломаны.
     Тарзан положил  стрелу  обратно в  колчан, перекинул лук через  плечо и
подошел ближе; он начал мурлыкать, как мурлыкают кошки, когда они чем-нибудь
довольны.  Это  было  самое  приветливое   обращение,  которое   Тарзан  мог
произнести на языке Шиты.
     Пантера тотчас же перестала  ворчать и  с каким-то странным  выражением
глубоких зеленых глаз посмотрела  на человека-обезьяну, как бы  прося помочь
ей.  Чтобы  приподнять  громадное  дерево,  нужно было  подойти  вплотную  к
пантере, сильно рискуя  попасть в ее опасные объятия. Но Тарзану  из племени
обезьян чувство страха не было знакомо.
     Без колебания  подошел  он  к  груде  переплетенных  сучьев,  продолжая
дружески  мурлыкать.  Шита повернула  голову к Тарзану, продолжая смотреть в
глаза умоляющим взором. Время от времени она,  впрочем, оскаливала беззвучно
свои страшные клыки, но скорее для предостережения, чем для угрозы.
     Тарзан  уперся  плечом  под  ствол  дерева;  он  касался  ногой  мягкой
шелковистой шерсти пантеры, и ему было приятно это ласкающее прикосновение.
     Медленно  напрягал Тарзан свои  могучие  мышцы,  и громадное  дерево  с
переплетающимися ветвями постепенно приподнималось над землей. Почувствовав,
что тяжесть,  давившая на  лапы, ослабевает,  пантера  отползла  в  сторону.
Тарзан  опустил дерево на землю и,  освободившись из сети ветвей,  встал  во
весь рост, сжимая рукоятку ножа.
     Человек  и  пантера  стояли друг против друга,  и  каждый  ожидал,  что
сделает сейчас другой.
     Тарзан  хорошо знал, что, освобождая хищника джунглей,  он не  на шутку
рисковал  жизнью,  его нисколько не удивило  бы,  если бы  громадная  кошка,
получив свободу, бросилась на него. Ведь она, наверное, была голодна.
     Но этого  не  случилось.  Пантера остановилась  в  нескольких  шагах от
дерева и спокойно следила за движениями человека.
     Тарзан, стоя неподвижно  в  трех  шагах от  Шиты, решил,  что в  случае
опасности  он  прыгнет  на  ветви  ближайшего  дерева.  Это  будет для  него
спасением, так как леопарды не умеют лазить на деревья  так высоко, как умел
человек-обезьяна.  Но какой-то дух  удальства  заставил его подойти  ближе к
пантере;  Тарзан словно желал убедиться,  способен ли  зверь  на  проявление
черной неблагодарности по отношению к своему спасителю.
     Когда человек приблизился, Шита осторожно и молчаливо отошла в сторону;
Тарзан не остановился; он прошел мимо пантеры, едва не коснувшись ее влажной
морды, а  затем,  не  оборачиваясь,  зашагал  и дальше. Пантера  одну минуту
смотрела  ему  вслед,  как  будто  о  чем-то  раздумывая,  а  затем медленно
поплелась за ним, как собака, идущая по следам своего хозяина.
     Шагая по  лесу, Тарзан  слышал, что пантера  следит  за  ним, но не мог
решить, с дружескими ли намерениями, или с враждебными. Он представлял себе,
что  пантера не хочет упустить лакомого  куска и  выслеживает добычу,  чтобы
наброситься  на  нее,  как  только  почувствует  в  себе силы. Но вскоре  он
убедился, что это предположение неверно.
     Уже смеркалось. Тарзан почувствовал голод. Он спрятался в густых ветвях
дерева,   держа   наготове  аркан.  Шиты  он  не   видел  нигде  поблизости:
по-видимому, она спряталась в зарослях, когда увидела, что он остановился.
     Тарзану  не пришлось долго ждать; через полчаса петля затянулась на шее
проходившей под деревом  лани; он  быстро принялся  сдирать  шкуру с помощью
своего  ножа,  а  затем,  вспомнив  о  своем  четвероногом  спутнике,  решил
подозвать его,  чтобы разделить с ним трапезу. Он принялся мурлыкать так же,
как он  это  делал утром,  когда хотел успокоить опасения зверя, но  немного
громче и внушительнее.
     Он  не  раз слышал,  что  именно  подобное  мурлыканье  издают пантеры,
охотящиеся парами,  когда одна из них поймает добычу и хочет  подозвать свою
подругу. В ответ  на призыв Тарзана раздался треск в  кустах и  из  зарослей
показалось гибкое золотистое туловище странного спутника Тарзана.
     Заметив убитую лань,  пантера на минуту остановилась, раздувая ноздри и
втягивая аппетитный запах свежей крови; затем, издав пронзительный визг, она
побежала  рысцой  на  зов человека, и оба,  расположившись  рядом  на траве,
принялись насыщаться свежим мясом.
     После совместного ужина Шита совсем привыкла  к человеку и следовала за
ним по пятам.
     Несколько дней бродила эта странная  пара  в  джунглях. Когда одному из
них удавалось поймать добычу, он подзывал другого, чтобы разделить ее с ним;
охотясь таким образом, они доставляли себе обильную пищу.
     Однажды  после удачной охоты новые  друзья расположились под  деревом и
закусывали  мясом вепря; острый  запах  крови  привлек внимание  льва  Нумы.
Неслышно подкравшись, он  внезапно выскочил из чащи переплетающихся лиан и с
яростным  ревом  бросился  вперед,  чтобы,  пользуясь  правом  царя  зверей,
отогнать  своих  слабых подданных от  вкусной  добычи.  Увидев раздраженного
льва, Шита прыгнула в кусты, а  Тарзан проворно вскарабкался на дерево. Нума
медленно  принялся  раздирать  когтями  добычу  и проглатывать  ее огромными
кусками; а в это время  человек-обезьяна устроился на  ветке,  свешивавшейся
над пирующим львом, и спокойно разворачивал свой аркан.
     Выбрав момент,  он ловко накинул петлю на шею Нумы.  Затем, затянув  ее
резким  движением, поднял барахтавшегося льва  кверху так, что только задние
ноги животного касались земли. В то же время он не переставал звать Шиту.
     Быстро прикрутив  веревку  к  крепкому суку, он спрыгнул на землю и  со
своим ножом набросился на пойманного льва с  одной  стороны, в то время, как
прибежавшая на зов пантера кинулась на него с другой.
     Пантера рвала и терзала Нуму, а человек-обезьяна несколько раз всаживал
ему  в бок каменный нож, и  раньше,  чем владыка зверей мог  своими могучими
клыками  перегрызть  веревку, тело  его повисло беспомощно и  неподвижно  на
суку.
     И  тогда победный клич человека-обезьяны слился  с  торжествующим ревом
пантеры в один могучий крик, громовыми раскатами пронесшийся по джунглям.
     Когда   последнее  эхо  этого  крика  замирало  в  воздухе,  к  берегам
необитаемого острова причаливали на длинной пироге два десятка чернокожих.
     V
     МУГАМБИ
     Исследовав береговую  полосу  острова и обойдя  его вдоль и поперек  во
время  своих  многочисленных экскурсий  в  глубь  девственного леса,  Тарзан
окончательно убедился в том, что он  был единственным человеческим существом
на острове.
     Нигде  не нашел он ни малейшего признака хотя бы  временного пребывания
человека;  впрочем,  он  не  мог  бы  с  уверенностью сказать,  что  никогда
человеческая  нога здесь  не  ступала,  так  как  знал, как быстро роскошная
тропическая  растительность  сглаживает  всякие  человеческие  следы, но  он
убедился  в  том, что  на этом  острове никогда  не  существовало постоянных
человеческих поселений.
     На  следующий  день  после столкновения  с Нумой Тарзан,  сопутствуемый
по-прежнему Шитой, повстречался с племенем Акута. При виде пантеры  обезьяны
обратились  в  паническое  бегство,  и  Тарзану  стоило  больших  трудов  их
успокоить и созвать обратно.
     Ему пришло в  голову произвести  опыт:  примирить  этих  наследственных
врагов.  Тарзан  хватался за все,  чем можно было убить время и отвлечься от
мрачных мыслей.
     Уговорить обезьян заключить мир с Шитой и не нападать на нее оказалось,
к его радости, делом нетрудным, несмотря  на  недостаток слов  на обезьяньем
языке. Но утвердить  в  мозгу злобной  и ограниченной  Шиты, что  она должна
охотиться  вместе  с  обезьянами,  а  не  на  обезьян,  было  задачей  почти
непосильной даже для человека-обезьяны.
     Среди прочего оружия у Тарзана была длинная толстая дубина. Обвив  свой
аркан  вокруг  шеи пантеры,  он с помощью этой дубинки  старался  вдолбить в
сознание ворчливой  громадной кошки, что она не должна нападать на громадных
косматых обезьян. Обезьяны, видя аркан на шее у своего врага,  расхрабрились
и подошли поближе и с удивлением смотрели на невиданное зрелище.
     Обезьянам показалось необъяснимым, почему пантера Шита не набрасывалась
на  белую обезьяну. Но  все  объяснялось просто: когда пантера огрызалась  и
рычала, Тарзан  ударял ее по  носу, внушая  таким образом страх и уважение к
дубинке.
     Труднее   было  объяснить   привязанность,  которую  пантера  питала  к
человеку-обезьяне.  Вероятно,  что-то  подсознательное  в  этом  примитивном
разуме, подкрепленное к тому же еще вновь возникшей привычкой, заставляло ее
подчиняться   своему  спасителю.  К  этому,  конечно,   присоединялась  сила
человеческого  духа,  имеющего  всегда такое  сильное  влияние  на  существа
низшего порядка. В результате  все это складывалось в могущественный фактор,
который  доставил  Тарзану господство  над  Шитой,  как доставлял  и  раньше
влияние на всех зверей джунглей, с которыми ему приходилось сталкиваться.
     Настойчиво  продолжая свой эксперимент, Тарзан  добился в конце  концов
того, что человек,  пантера и обезьяны бродили бок о  бок по диким джунглям,
охотясь сообща за добычей и деля ее между собой; эта разношерстная  компания
представляла собою как бы первобытную коммуну. И кто мог бы узнать в главном
члене этой страшной коммуны светского джентльмена, который только  несколько
месяцев  тому  назад был желанным  гостем  всех модных лондонских салонов  и
клубов?
     Иногда члены коммуны отделялись на некоторое время друг от друга, чтобы
следовать   свойственным  каждому  из  них  желаниям.  Так  однажды   Тарзан
отправился  бродить по  берегу моря и прилег на песке погреться на солнышке.
Он  уже  задремал,  убаюканный  мелодичными звуками прибоя, как  вдруг из-за
невысокой горки ближнего леса показалась чья-то черная голова.
     Пара глаз с удивлением смотрела  на гигантскую  фигуру белого человека,
раскинувшегося в лучах жаркого  тропического солнца. Затем голова обернулась
назад, делая знаки кому-то, стоявшему позади. Через минуту уже две пары глаз
наблюдали за человеком-обезьяной; затем появились новые головы, еще и еще...
Наконец,  на  фоне  неба  появилось  около  двадцати  фигур, которые  начали
красться  к  спящему,  пригнувшись  к земле; это  были чернокожие  огромного
роста;  тела их были ярко  разрисованы,  а  лица изрезаны  татуировкой,  что
придавало   им   чрезвычайно   свирепый  вид;   странные   головные   уборы,
металлические украшения на руках и ногах и в носах и длинные копья дополняли
воинственный вид негров.
     Лица черных воинов были обращены к ветру, так что их запах не доносился
до Тарзана.  Лежа к ним спиной,  он не мог видеть, как они перебрались через
гребень  мыса и затем бесшумно поползли по густой траве к  песчаному берегу,
где он дремал.
     Душевные муки,  испытанные  Тарзаном,  несколько  ослабили  его обычную
бдительность; дикари  были уже совсем близко от него,  когда он инстинктивно
почувствовал опасность и проснулся.
     Увидев,  что белый их  заметил, негры разом поднялись во весь  рост и с
поднятыми  копьями  бросились  на свою добычу, издавая  пронзительные боевые
крики.
     Тарзан  мгновенно  вышел  из оцепенения; он вскочил на ноги  и, схватив
дубинку,  принялся  отражать  неожиданное  нападение.  Первые  ловкие  удары
сразили  ближайших  врагов; окруженный  со  всех  сторон,  Тарзан  продолжал
отбиваться, нанося удары направо и налево с такой яростью и силой, что сразу
выбил из строя человек семь и внес панику в ряды остальных.
     Дикари  немного отступили, стали о  чем-то совещаться; человек-обезьяна
стоял неподвижно, скрестив руки на  груди и, улыбаясь, смотрел на них. Через
минуту  нападавшие  выстроились полукругом  и  начали  новую  атаку.  Тарзан
почувствовал,  что   положение  становится  серьезным:  теперь  дикари  были
раздражены  и мало-помалу приводили  себя  в исступление; они  все быстрее и
быстрее кружились вокруг  человека-обезьяны в фантастической боевой  пляске,
потрясая тяжелыми копьями, издавая  дикий протяжный вой и высоко подпрыгивая
вверх.
     Внезапная  мысль осенила  Тарзана; до сих пор  он молчаливо  и спокойно
стоял  в  центре  дикой пляски, непрерывно поворачиваясь,  чтобы  оставаться
лицом  к  лицу с нападавшими.  Он испустил вдруг пронзительный крик, который
покрыл весь  оглушительный боевой шум чернокожих; как пригвожденные к месту,
дикари остановились и с недоумением посмотрели друг на  друга. Этот звериный
крик,  до такой  степени страшный,  что кровь невольно  похолодела  у  них в
жилах, не мог исходить из человеческого горла!
     Немного оправившись от испуга, дикари принялись  снова  за своеобразное
наступление и уже занесли было копья, чтобы броситься на врага, но внезапный
шум  в  джунглях позади них  снова  остановил  их. Оглянувшись, они  увидели
картину, от одного вида которой застыла бы кровь  и у  более храбрых воинов,
чем воины племени Вагамби.
     Из чащи джунглей  выпорхнула  громадная  пантера с оскаленной мордой  и
горящими  глазами; за  ней следовали десятка  два больших  косматых обезьян.
Пантера быстро  и  бесшумно скользила, пригнувшись к траве, обезьяны  бежали
вприпрыжку  на согнутых  ногах, размахивая длинными руками  и ударяя  себя в
грудь с глухим, злобным ворчаньем.
     Звери Тарзана явились на его зов.
     Раньше,  чем  чернокожие  успели оправиться  от испуга,  странная  орда
набросилась на  них с одной стороны, а Тарзан  с другой.  Дикари с отчаянием
защищались, и их копья поразили немало обезьян; но никакая человеческая сила
не могла противостоять  свирепому натиску зверей, опьяненных  запахом свежей
крови.
     Страшные зубы и цепкие когти Шиты рвали и терзали черные тела;  могучие
клыки обезьян впивались  в шейные  артерии, а Тарзан из  обезьяньего племени
носился в гуще сражения, как  бог войны, подбодряя и  поощряя  свое звериное
воинство и поражая врагов длинным каменным ножом.
     Схватка  длилась недолго;  чернокожие в паническом  ужасе  бросились  в
бегство,  стараясь унести свои жизни; но  из  двадцати человек  лишь  одному
удалось избежать зубов разъяренных зверей.
     Это  был  рослый   дикарь  в  ярком  головном  уборе  и  с  причудливой
татуировкой. Он  был  готов уже скрыться в густой  растительности за гребнем
холма, но зоркие глаза человека-обезьяны заметили беглеца.
     Оставив свою  банду насыщаться мясом  убитых, Тарзан бросился по следам
чернокожего, единственного  человека,  оставшегося в  живых.  За  холмами он
увидел  фигуру воина,  который несся во  весь опор по направлению  к длинной
пироге, лежавшей на песке у воды.
     Бесшумно,  как  тень,  бежал  человек-обезьяна за чернокожим.  При виде
пироги  он  едва не  вскрикнул  от  радости. Ведь  на этой  лодке  он сумеет
добраться до той земли, откуда явились эти люди. Если даже они приехали не с
материка,  а  с  острова,  то  ведь  этот  остров был населен  человеческими
существами и, вероятнее всего, имел сообщение с материком, а, может быть, --
кто знает? -- это туземцы африканского побережья?
     Тяжелая  рука  опустилась  на   плечо  убегающего  воина,  даже   и  не
подозревавшего, что его преследуют. Он обернулся,  чтобы броситься на своего
преследователя, но железные  пальцы сжали  ему  кисти, и прежде чем  он  мог
высвободить руки, чтобы защищаться, он был повален на землю, и белый человек
уселся на него верхом.
     Тарзан  обратился  к  лежавшему  под  ним человеку  на языке  западного
берега.
     -- Кто ты?
     -- Я -- Мугамби, вождь племени Вагамби! -- отвечал чернокожий.
     -- Я оставлю тебе  жизнь, -- сказал  Тарзан, -- если ты обещаешь помочь
мне выбраться с этого острова. Каков твой ответ?
     -- Я не  могу помочь  тебе, -- ответил  Мугамби, -- ты убил  всех  моих
воинов, и мне самому теперь не выбраться с твоего острова. Нет более в живых
ни одного гребца, а без гребцов мы не можем воспользоваться пирогой.
     Тарзан встал  и позволил своему  пленнику  подняться. Это был рослый  и
сильный  человек,  великолепного  телосложения,  в физическом  отношении  --
черный двойник белого гиганта, стоявшего перед ним.
     -- Идем! -- сказал человек-обезьяна и двинулся туда,  откуда доносилось
рычанье и визг пирующей  своры зверей. Но Мугамби стоял, как вкопанный, и на
лице его был написан суеверный ужас.
     -- Они... набросятся на нас, -- сказал он, запинаясь.
     -- Нет, -- ответил Тарзан, -- они мои.
     Чернокожий   все  же  не  решался  возвращаться  к  ужасным  существам,
пожиравшим тела его воинов. Тарзан принудил  его следовать за собою, и когда
они вышли из джунглей,  их  глазам представилась  ужасная  картина кровавого
пира, от которой волосы встали дыбом у черного вождя.
     При  виде людей звери подняли  головы с угрожающим ворчанием, но Тарзан
бесстрашно приблизился к ним, таща за собой Мугамби, дрожавшего всем телом.
     Как Тарзан заставил  недавно антропоидов принять в свое  общество Шиту,
так ему удалось, и даже еще легче, приучить их к Мугамби.
     С Шитой, впрочем, дело обошлось не  так просто: пантера  долго не могла
понять, почему  она не  имеет  права  обойтись  с  Мугамби  так же, как  она
поступила  с его  воинами.  Но она была вполне сыта и только кружилась около
чернокожего, издавая глухое рычание и не сводя с него сверкающих глаз.
     Мугамби,   полумертвый    от   страха,   цеплялся   за   Тарзана,   еле
удерживающегося от смеха  при виде плачевного положения предводителя черного
племени. Наконец, Тарзан схватил пантеру за загривок, подтащил ее вплотную к
Мугамби и принялся щелкать ее сильно по носу каждый  раз, когда она начинала
рычать на чернокожего.
     При виде человека,  справляющегося голыми  руками  с самым  свирепым  и
кровожадным хищником джунглей, глаза Мугамби чуть  не выскочили из орбит. Он
был готов пасть ниц перед белым гигантом, который казался ему каким-то богом
джунглей.
     Дрессировка Шиты  так  быстро  подвигалась  вперед, что  вскоре Мугамби
перестал быть предметом ее  внимания,  и  к вечеру он  уже чувствовал себя в
некоторой безопасности в ее обществе.
     Несмотря на это, новая  компания не приходилась, видимо, ему по душе, и
он  боязливо  вращал белками  каждый раз, когда тот или  другой из  звериной
банды слишком близко подходил к нему.
     Когда  солнце  уже  закатилось,  Тарзан,  Мугамби,  Шита и Акут легли в
засаду у водопоя  и  скоро  заметили  приближавшуюся  лань; когда  по знаку,
данному человеком-обезьяной, все  четверо бросились  разом  на  не ожидавшее
нападения животное, Мугамби решил, что бедная лань  умерла от испуга раньше,
чем ее коснулись звери.
     Добыча была тотчас же поделена между участниками охоты, и дикарь развел
костер, чтобы  поджарить свою часть добычи; Тарзан же, Шита и Акут принялись
поедать мясо  в сыром виде, разрывая его своими острыми  зубами и ворча друг
на друга, если кто-либо завладевал чужим куском.
     Едва ли нужно  удивляться  тому,  что  белый человек оказался  ближе  к
зверям, чем чернокожий дикарь. Мы все рабы привычек, усвоенных воспитанием с
детского возраста,  и, когда  отпадают  внешние обстоятельства, заставляющие
преодолевать  их, мы  легко возвращаемся вновь к  тому, с чем  сроднились  и
связаны неразрывными узами.
     Мугамби от роду не  ел  никогда сырого мяса,  в то время, как Тарзан до
двадцати лет не пробовал жареной или вареной пищи и только последние три или
четыре года приобщился к  столу цивилизованных  людей. Но не только привычка
детства  заставляла его предпочитать сырое мясо;  нет, он находил, что  вкус
его  в значительной мере портился  от жарения, и гораздо более  любил сочное
мясо свежеубитой, еще теплой добычи.
     Представителям  культурного  человечества,  конечно, внушило бы  ужас и
отвращение  то, что  Тарзан  находил  тонкий  вкус  в  сыром  мясе  и считал
лакомством  каких-то  гусениц.  Но  мне  думается,  если  бы и мы  с детства
питались подобной пищей и привыкли бы видеть, что все окружающие едят то же,
то чувствовали бы к лакомствам Тарзана не больше отвращения, чем чувствуем к
изысканным  гастрономическим деликатесам,  которые способны  вызвать рвоту у
африканского каннибала.  Все дело здесь исключительно в привычке: близ озера
Рудольфа,  например,  живет  племя,  которое  не  ест  ни  баранины, ни мяса
крупного скота,  в  то время, как у  соседних  племен --  это  обычная пища.
Недалеко от  них другое  племя любит ослиное  мясо, от одного вида  которого
ближайшие их соседи чувствуют тошноту.
     Можно  ли  после  этого  принять как  абсолютную истину,  что устрицы и
лягушечьи  ножки вкусны,  а гусеницы  и жуки совершенно несъедобны  или  что
сырая устрица, проглоченная живьем, вызывает меньше отвращения,  чем чистое,
нежное мясо свежеубитой лани?
     ***
     В течение следующих дней  Тарзан был занят одной мыслью -- найти способ
использовать пирогу, чтобы добраться до материка.  Он  делал попытки научить
обезьян управлять веслами; несколько  раз он сажал некоторых из них в легкую
лодку  и  давал им уроки гребного  искусства  в  бухте, защищенной  каменной
грядой, где море было всегда спокойно.
     Дав  обезьянам в  руки весла,  он объяснял им, что они должны подражать
его движениям. После двух-трех неудачных опытов он убедился, что потребуются
долгие недели терпеливой дрессировки,  чтобы  сделать  из  них гребцов,  так
трудно  обезьянам сосредоточиться  на  определенном  деле и  так  быстро  им
надоедает однообразное занятие.
     Впрочем, из  всех антропоидов один  составлял счастливое  исключение --
это  был  Акут.  С самого  начала  он  выказывал  интерес к  новому  спорту.
Казалось,  он  сразу понял  назначение  весел,  что  доказывало в нем  более
развитые умственные способности,  чем у его сородичей, и Тарзан старался  на
скудном  языке  обезьян  дать понять  ему,  каким  образом  нужно  управлять
веслами.
     Отчаявшись  в  возможности  выучить   обезьян   грести,  Тарзан   решил
приспособить пирогу  под  парус  и  принялся  плести  большое  полотнище  из
древесного лыка.
     Расспрашивая  Мугамби, Тарзан  узнал,  что  материк лежит не  на  очень
значительном расстоянии от  острова. Чернокожий вождь  рассказал, что страна
племени Вагамби расположена в глубине  материка, на верховьях реки Угамби, и
никто из его племени до сего времени не добирался до океана: на этот раз его
воины добрались до устья  реки и  отъехали слишком далеко от берега на своем
утлом суденышке. Захваченные отливом и сильным береговым ветром, они  вскоре
потеряли из виду землю.  Они  пробыли  в  открытом  море  целую  ночь  и  не
переставали грести, как им казалось, по направлению к родному берегу. Увидев
при  восходе солнца землю,  они очень обрадовались, считая,  что перед  ними
материк. Только от Тарзана Мугамби узнал, что он попал на остров.
     Чернокожий  вождь с опаской  и  недоверием смотрел  на  парус,  который
Тарзан смастерил из столь ненадежного  материала; он находил,  что  плетение
рассыплется при первом сильном порыве ветра.
     Однако  Тарзан  надеялся, что, если ветер будет ему благоприятствовать,
он успеет  на  своем  маленьком паруснике добраться  до континента  даже при
малой затрате  сил.  Он  считал,  что во  всяком  случае лучше  погибнуть  в
открытом  море,  чем  оставаться  на  этом  пустынном  островке без  надежды
когда-либо выбраться отсюда,  так как было ясно, что  остров этот не нанесен
на морские карты.
     В  течение  нескольких дней пирога была оснащена, на  ней был поставлен
парус, и  при первом же попутном  ветре она приняла на  свой борт странный и
страшный экипаж, какого никогда не бывало ни на одном судне в мире.
     Экипаж  этот  составляли,  не  считая  самого  Тарзана:  Мугамби, Акут,
пантера Шита и дюжина громадных обезьян-самцов из племени Акута.
     VI
     СТРАШНАЯ КОМАНДА
     По узкому  проливу между  рифами медленно  двигалась пирога со страшной
командой. Она  должна была  выйти отсюда в открытое море. Тарзан, Мугамби  и
Акут  сидели  на веслах: воспользоваться  парусом  было нельзя,  потому  что
высокий берег задерживал порывы ветра.
     Шита  лежала, свернувшись у  ног Тарзана. Он решил держать дикого зверя
подальше от  других путешественников:  малейшего повода  было бы достаточно,
чтобы Шита набросилась на кого-нибудь из них.  Только на белого человека она
смотрела с покорностью, как на своего господина.
     Мугамби  сидел на  корме судна, напротив него скорчился  на дне  пироги
Акут, а между Акутом и Тарзаном помещалось двенадцать волосатых антропоидов,
подозрительно озиравшихся  по  сторонам и с вожделением смотревших на родной
берег.
     Все  шло хорошо,  пока  лодка не вышла  в открытое море.  Но  вот берег
остался  позади, ветер вырвался на простор, натянув с силою парус, и  легкое
судно понеслось по волнам, колыхаясь, как маленькая щепка.
     И чем дальше неслось оно в море, тем выше и выше вздымались волны.
     В лодке началась паника. Волны и качка привели обезьян в ужас.
     Вначале они беспокойно оглядывались и вертелись, а потом начали визжать
и реветь.  С большим трудом Акут  удерживал их в  повиновении, но когда одна
особенно сильная волна приподняла судно, обезьянами овладело такое отчаяние,
что, вскочив на ноги, они чуть не опрокинули пирогу. Тарзану и Акуту еле-еле
удалось   успокоить   их.   Но   все-таки   мало-помалу   спокойствие   было
восстановлено, и постепенно обезьяны стали привыкать к качке.
     Путешествие  прошло без приключений,  ветер был  благоприятный, и после
часового плавания  Тарзан заметил темную полосу берега. Из-за ночной темноты
нельзя было  определить,  тут ли устье Угамби? На всякий случай Тарзан решил
причалить к ближайшему месту и там ждать рассвета.
     Лодка  толкнулась  носом  о   песок,  повернулась  бортом  к  берегу  и
опрокинулась, вывалив всю команду. Волны  прибоя окатывали людей и зверей, и
лишь с большим трудом удалось добраться до берега.
     Всю  ночь  обезьяны сидели  в кучке,  тесно  прижавшись друг к другу  и
стараясь  согреться. Мугамби развел костер и лег около огня. Тарзан  и Шита,
мучимые голодом, отправились в ближайший лес за добычей.
     Они не боялись  ночной темноты  и шли рядом  друг с другом, когда тропа
была достаточно широкой или гуськом, когда она суживалась.
     Вскоре  Тарзан  почувствовал  запах   какого-то  животного.  Крадучись,
подобрался он  с Шитой к густым зарослям камыша близ реки и вдруг увидел там
крупную,  неподвижную,  темную фигуру. Это  был огромный буйвол. Он спокойно
сидел в самой чаще тростника.
     Все  ближе и ближе подползали они к ничего не подозревавшему быку; Шита
с  правой  стороны, а Тарзан -- с  левой. Они  часто  так охотились  вместе,
подбадривая изредка Друг друга тихим мурлыканьем.
     На  мгновение они притаились,  а  затем,  по  мановению  Тарзана,  Шита
прыгнула буйволу на  спину и вонзила свои острые зубы  ему в шею. Животное с
ревом вскочило,  но Тарзан в ту же  минуту бросился на  него и несколько раз
всадил ему  под левое плечо  свой каменный нож,  цепляясь  другой  рукой  за
густую гриву.  Бык  бешено  помчался  в камыши, потащив его  за собой.  Шита
мертвой хваткой вцепилась ему в горло, стараясь перегрызть шейную артерию.
     Бык  с ревом протащил  обоих  напавших  на  него  врагов  на  несколько
саженей, но скоро в сердце ему вонзился нож. и он с ревом упал на землю.
     Тарзан и  Шита освежевали быка, наелись  до полного  насыщения  свежего
мяса, а затем  улеглись на  отдых в чаще леса,  через несколько минут голова
человека покоилась мирным сном на темно-бурой шерсти пантеры.
     Когда  наступил рассвет, они проснулись и вернулись  к берегу. И повели
остальных членов отряда к убитой вчера добыче.
     Прикончив буйвола, звери заснули, а Тарзан и Мугамби отправились искать
реку Угамби. Пройдя не более пятидесяти  саженей, они действительно достигли
широкого потока, и негр сразу признал в ней ту реку, по которой он со своими
злополучными товарищами пустился недавно в океан.
     Путешественники прошли по  берегу  до самого устья и  увидели,  что оно
находилось на расстоянии  меньше одной мили от того места,  куда пристала их
лодка.
     Тарзан был очень доволен этим открытием. Он был уверен,  что, следуя по
большой реке, они встретят туземцев,  а от них он надеялся узнать что-либо о
Рокове и своем сыне. Он был убежден, что Роков не решался забраться далеко в
глубь  материка, а постарался как можно скорее избавиться  от  ребенка после
того, как высадили Тарзана на необитаемый остров.
     Тарзан  и Мугамби сдвинули  пирогу с  берега  и  долго  возились с ней,
стараясь спустить ее в море. Им мешал сильный прибой,  и только после долгих
усилий им, наконец, удалось протащить пирогу через бурун на глубокое место и
сесть  в  нее;  и  они  отправились,  наконец,  вдоль берега  к  только  что
найденному  устью  Угамби.  Здесь  опять они испытали  большие  затруднения:
сильное течение реки и наступивший отлив  не давали  им  возможности войти в
реку.
     Только  после  долгих усилий, держась самого  берега, где  течение было
более  слабое, они смогли  подняться вверх.  И лишь вечером, в сумерки, они,
наконец, достигли места, где поутру оставили свою  звериную команду.  Крепко
привязав лодку к  толстому  суку, путники  вошли в  джунгли. Все  двенадцать
обезьян были налицо. Они лакомились плодами. Но Шиты нигде не было видно. Не
вернулась она и  к  ночи,  и  Тарзан подумал, что  пантера, повинуясь голосу
инстинкта, бросила своего хозяина и отправилась на поиски себе подобных.
     На следующий  день  рано утром Тарзан повел  свою  команду  к реке.  По
дороге  он  несколько  раз  останавливался  и  пронзительно кричал.  И  вот,
издалека послышался ответный крик, и гибкая фигура Шиты выпрыгнула из кустов
на берег  как  раз  в ту  минуту, когда Тарзан,  Мугамби и  звери  осторожно
влезали в лодку.
     Мурлыкая, как  котенок, большая пантера подошла к Тарзану и потерлась о
него  своими боками;  затем  по  одному слову  обезьяны-человека  Шита легко
прыгнула в пирогу и заняла свое прежнее место на носу судна.
     Когда все  были уже на местах, оказалось, что  двух больших обезьян  не
хватало. Царь обезьян  и Тарзан  кричали  и звали их целый час. Но ответа не
было, и  лодка отплыла без них. Это были как  раз  те обезьяны, которых было
особенно  трудно  убедить покинуть  родной  остров.  Они же проявляли особый
страх перед морским  путешествием и наиболее беспокойно  вели себя  во время
качки.  Поэтому  Тарзан не без оснований решил, что они намеренно скрылись и
умышленно не откликались на призывы.
     Около полудня лодка  пристала к  берегу,  и  путники отправились искать
пищу.
     В  это время какой-то  стройный голый дикарь выследил  их из-за  густой
береговой растительности и исчез раньше, чем кто-либо из зверей и  людей его
заметил.
     Как быстроногий олень  понесся он  по узкой тропинке вверх  по реке и в
страшном возбуждении примчался в туземный  поселок  в нескольких  милях выше
того места,  где в  это  время охотился Тарзан со своей командой. Прибежав к
предводителю, который лежал у входа в свою круглую хижину, дикарь закричал:
     --  Другой белый человек пришел!  Другой белый  человек  и  с ним много
воинов. Они приехали в большой военной пироге! Они убьют нас  и ограбят, как
это сделал чернобородый!..
     Кавири, предводитель чернокожих и глава поселка, вскочил на ноги.
     Он  только  недавно испытал много  несчастий от белого  человека, и его
сердце было полно ненависти и злобы. В  одну  минуту  загремел грохот боевых
барабанов, созывая охотников из  леса  и пахарей с поля. Быстро были спущены
семь боевых лодок. В них уселись воины с раскрашенными лицами и с перьями на
головах. Неуклюжие боевые  суда, управляемые  сильными мускулами  лоснящихся
черных рук, ощетинились длинными копьями и бесшумно скользили по поверхности
воды.
     Кавири был хитрый полководец. Он не приказал бить в  тамтам или трубить
в  рог.  Бесшумно  хотел он напасть со своими семью боевыми судами на  лодку
белого человека и победить врага  численностью, раньше чем  ружья последнего
могли принести смерть его воинам.
     Судно  Кавири  шло  на  некотором расстоянии впереди  других и, обогнув
крутую извилину реки, почти столкнулось с плывущей навстречу лодкой.
     Кавири успел  только  заметить  белое  лицо человка, сидящего  на  носу
лодки. В следующее же мгновение лодки столкнулись, и  чернокожие вскочили со
своих мест, издавая угрожающие крики и потрясая длинными копьями.
     Но минуту спустя, когда  Кавири был  уже в состоянии рассмотреть, какой
командой управляется лодка белого человека, он отдал  бы все свои бусы и все
украшения  за  возможность  оставаться  у себя  в поселке  как  можно дальше
отсюда.
     Едва  лодки столкнулись, как со дна пироги белого человека поднялись во
весь рост страшные обезьяны Акута.
     С  диким рычаньем  и  лаем они в  несколько мгновений  своими  длинными
волосатыми руками выхватили копья из рук чернокожих.
     Воины  Кавири  были объяты ужасом, но им ничего не оставалось  другого,
как защищаться.
     В это время подоспели на помощь другие боевые суда.
     Они  окружили  лодку Тарзана,  но,  увидев,  какой неприятель находится
перед ними, все, кроме одной, повернули обратно  и  быстро поплыли вверх  по
реке.  Только  одно судно  подошло  близко к  пироге Тарзана,  и  лишь тогда
находившиеся на  этом судне  воины заметили, что их товарищи  сражаются не с
людьми, а с какими-то "демонами". Тарзан кивнул Шите и Акуту, и те, не давая
воинам возможности отплыть, набросились на них  с леденящими душу криками. И
тут произошло что-то неописуемое.
     На одном  конце  судна громадная  пантера рвала  людей на куски, брызжа
кровью, а  на другой стороне Акут впивался могучими клыками в горла воинов и
выбрасывал их одного за другим за борт.
     Кавири был так поглощен  отчаянной борьбой  с "демонами", прыгнувшими к
нему  на лодку, что не  мог оказать  помощь воинам другой  лодки. Гигантский
"белый демон"  выхватил из  его руки копье  с такой легкостью, как будто он,
могучий  Кавири,  был  ребенком.  Волосатые чудовища убивали  его  воинов, а
чернокожий великан, подобный  самому  Кавири,  неистовствовал  рядом  с этой
страшной звериной шайкой, как будто сам он был зверем.
     Кавири  храбро боролся  со  своим  противником.  Он  знал,  что  смерть
неизбежна,  и  хотел  как можно  дороже продать  свою  жизнь. Но  он  вскоре
убедился,  что  вся  его  сила  ничтожна  в сравнении со  сверхчеловеческими
мышцами и проворством его противника. Этот  последний, наконец,  схватил его
за горло и бросил на дно лодки.
     Голова  Кавири  закружилась, все  предметы  завертелись  у  него  перед
глазами, он почувствовал сильную боль в груди, а затем потерял сознание.
     Когда он  открыл глаза, то увидел, что лежит  на дне своей  собственной
лодки. Руки и ноги  у  него  были  связаны.  Большая пантера сидела  рядом и
пристально на него смотрела.
     Кавири  содрогнулся  и закрыл глаза, ожидая, что свирепый зверь вот-вот
накинется на него и положит конец его существованию.
     Но все было тихо. Спустя некоторое время, Кавири снова решился  открыть
глаза. Теперь  он  увидел, что рядом с  пантерой сидит белый  человек -- тот
самый, который  победил его. Этот человек греб. Далее Кавири увидел кое-кого
из  своих воинов, которые  тоже  гребли,  а позади  них сидели, скорчившись,
волосатые обезьяны.
     Увидев,  что чернокожий предводитель пришел  в себя, Тарзан обратился к
нему.
     -- Твои  воины сказали мне, что ты предводитель многочисленного племени
и что твое имя Кавири.
     -- Да, -- ответил чернокожий.
     -- Почему ты напал на меня? Я ведь пришел с мирными намерениями.
     -- Другой белый человек тоже пришел  "с мирными намерениями" три месяца
тому назад, -- ответил Кавири.--
     Мы принесли ему  в подарок козу и молоко, а он стал в  нас стрелять  из
ружей и убил многих из моего племени, а затем ушел, забрав всех наших коз, а
также много молодых мужчин и женщин.
     --  Я не  такой,  как тот  белый человек, -- сказал Тарзан. --  Я бы не
сделал вам никакого зла, если бы ты не напал на меня. Скажи мне, что это был
за человек? Я тоже ищу одного белого, который мне  причинил  много зла. Быть
может, это тот же самый?
     -- У него было нехорошее лицо с большой черной бородой, и он был очень,
очень злой. Да, очень злой!
     -- Не  было ли  с ним маленького белого мальчика? -- спросил  Тарзан, и
сердце у него замерло в ожидании ответа.
     --  Нет, бвана,  --  ответил Кавири, -- белого мальчика с  ним не было.
Белый мальчик был с другими!
     -- С другими! -- воскликнул Тарзан. -- С какими другими?
     -- Их было трое: белый человек, женщина и ребенок, а кроме того шестеро
черных  носильщиков.  Они  прошли вверх по  реке за три дня до  злого белого
человека. Они, должно быть, бежали от него.
     Белый человек, женщина и ребенок!
     Тарзан был прямо ошеломлен этим известием. Ребенок был, несомненно, его
маленький Джек; но  кто  была женщина? Кто мужчина? Может быть,  кто-либо из
сообщников Рокова вошел в  соглашение  с какой-нибудь  женщиной из  компании
Рокова и украл у него ребенка!
     В  таком случае  они,  вероятно,  решили  вернуть ребенка  в  Англию  и
требовать там награды или же держать его у себя до получения выкупа.
     Теперь, когда  Рокову удалось загнать их далеко  внутрь  страны, Тарзан
сумеет, быть может, настичь их, если только они не попадут в плен и не будут
убиты людоедами, живущими вверх  по Угамби.  Тарзан был убежден,  что именно
этим-то людоедам Роков и хотел отдать ребенка.
     Во время разговора с Кавири все три судна продолжали свой путь вверх по
реке по направлению к  поселку. Воины Кавири  гребли, бросая искоса взгляды,
полные ужаса, на  страшных спутников.  Три обезьяны  из  племени Акута  были
убиты во  время сражения, и,  не считая  Акута, осталось  еще  семь страшных
зверей,  а кроме  того еще была пантера Шита и, наконец,  Тарзан  и Мугамби,
которые казались дикарям страшнее зверей.
     Воины  Кавири во всю свою  жизнь не видели такой страшной команды.  Они
все время боялись, что кто-либо  из зверей набросится на них. Действительно,
Тарзану  с трудом удавалось успокаивать злобных животных  и удерживать их от
нападения на чужих чернокожих.
     Добравшись  до селения Кавири, Тарзан  сделал небольшую  остановку.  Он
хотел поесть и сговориться с предводителем, чтобы тот дал дюжину гребцов для
его лодки.
     Кавири  охотно согласился на все требования обезьяны-человека, так  как
это   ускоряло  отъезд  страшной  банды.  Но  предводителю  скоро   пришлось
убедиться,  что легче обещать гребцов, чем доставить их. Узнав о  намерениях
Тарзана,  те чернокожие,  которые еще не успели бежать в  джунгли, поспешили
убежать теперь. И когда Кавири  хотел указать,  кто именно из людей назначен
сопровождать Тарзана, то оказалось, что только он  один, Кавири, и остался в
селении...
     Тарзан не мог скрыть улыбки.
     -- Они  не  очень  жаждут сопровождать  нас!  --  сказал он.  --  Но ты
оставайся дома, Кавири: ты очень скоро увидишь, как  твое племя опять явится
к тебе.
     Человек-обезьяна встал и, приказав Мугамби остаться с Кавири, скрылся в
джунглях с Шитой и обезьянами.
     С полчаса  молчание громадного леса прерывалось только обычными звуками
джунглей. Кавири и Мугамби сидели одни в селении, за высоким частоколом.
     Вдруг издалека  раздался  зловещий звук. Мугамби узнал  страшный боевой
крик  обезьяны-человека.  И немедленно с разных  концов  раздались  такие же
крики. А время от  времени  в них  вторгался и сопровождал  их  вой голодной
пантеры...
     VII
     ПРЕДАТЕЛЬСТВО
     Оба дикаря, Кавири и Мугамби, лежали у входа в хижину. Когда в джунглях
послышались неистовые крики, они  посмотрели друг на друга, и Кавири с плохо
скрываемым страхом спросил:
     -- Что это такое?
     -- Это бвана Тарзан и его команда, -- ответил Мугамби, -- но я не знаю,
что они делают; может быть, они пожирают твоих беглецов!
     Кавири содрогнулся и с тревогой посмотрел по направлению к джунглям. За
всю свою  жизнь  в диких  лесах  ему ни  разу не  приходилось слышать такого
ужасающего крика.
     Ближе и ближе слышались эти вопли. К ним примешивались испуганные крики
женщин и детей. Минут двадцать продолжался этот ужасающий хаос диких звуков,
пока кричавшие не приблизились на расстояние брошенного камня.  Кавири встал
и хотел бежать, но Мугамби схватил его и не пускал -- таково было приказание
Тарзана.
     Еще минуту  спустя из джунглей выскочили насмерть перепуганные дикари и
бросились спасаться  в своих хижинах. Они бежали словно  испуганные  овцы, а
позади них шли Тарзан, Шита и страшные обезьяны Акута и погоняли беглецов.
     Тарзан  встал  перед  Кавири  со  своей  привычной спокойной улыбкой  и
сказал:
     -- Твой  народ вернулся,  и теперь ты можешь выбрать  гребцов,  которые
должны меня сопровождать.
     Дрожа и шатаясь, Кавири пошел созывать свой народ из хижин, но никто не
отозвался на его зов.
     -- Скажи им, -- приказал  Тарзан, -- что если они не выйдут, то я вышлю
за ними свою команду.
     Кавири исполнил приказание; спустя очень короткое  время, все обитатели
селения вышли на улицу. Они дрожали и вращали  широко раскрытыми испуганными
глазами.
     Военачальник торопливо  указал на двенадцать  воинов. Их  он избрал для
сопровождения Тарзана. Несчастные  почти побелели  от ужаса при одной мысли,
что им  предстоит сидеть  рядом со страшными  обезьянами  и пантерой в узкой
пироге.  Но  Кавири заявил им, что другого выхода все равно нет и  что бвана
Тарзан будет преследовать их со  своей страшной  командой при первой попытке
бежать. Тогда  они послушно  и угрюмо направились к  реке  и  заняли места в
лодке.
     С чувством большого облегчения Кавири следил, как лодка удалялась вверх
по реке от его селения и, наконец, исчезла.
     ***
     Прошло три дня. Странное  общество  плыло все дальше  и дальше в  глубь
дикой  страны, лежащей по обе стороны Угамби -- этой почти  не исследованной
еще реки.
     По  дороге  троим  из  двенадцати  воинов  удалось бежать, но  так  как
некоторые  из обезьян  научились управлять  веслами,  то  Тарзана  не  очень
смущала эта потеря.
     Они, конечно, продвинулись бы быстрее, идя пешком  по берегу, но Тарзан
думал,  что   на  лодке  ему  будет  легче  держать  свою  дикую  команду  в
повиновении. Два раза  в  день они  высаживались на  берег для охоты, а ночь
проводили или  на берегу, или на одном из многочисленных островков, которыми
была усеяна река.
     Всюду при их приближении туземцы  бежали в паническом  страхе, и Тарзан
находил на своем пути лишь покинутые селенья.
     Его это тревожило и приводило в смущение.
     Ему  крайне необходимо  было  навести справки  у какого-нибудь  дикаря,
живущего на берегу реки,  но  благодаря  исчезновению жителей до сих пор это
ему не удавалось.
     Видя,  что  ничего другого не остается, он  решил высадиться  и  идти в
одиночестве по берегу с тем, чтобы  его команда следовала за ним в лодке. Он
объяснил  Мугамби  свое  намерение  и  приказал  Акуту  следовать  указаниям
чернокожего.
     -- Я присоединюсь к вам через несколько дней, -- сказал он, -- я должен
идти вперед, чтобы найти того белого человека, о котором я рассказывал тебе.
     На следующей же остановке Тарзан остался на берегу и  вскоре скрылся из
глаз своей команды.
     Первые   селения,   встреченные   им  на  пути,  были   также  покинуты
обитателями, так быстро распространилась весть о лодке со страшной командой.
Но к вечеру он подошел  к поселку, состоящему из многочисленных тростниковых
хижин и обнесенному  грубым частоколом. Этот поселок  не был покинут.  Здесь
было налицо около двухсот туземцев.
     Расположившись в ветвях гигантского  дерева,  которое  свешивалось  над
частоколом, Тарзан увидел женщин: они готовили ужин.
     Обезьяна-человек  терялся в догадках,  каким образом войти в сношения с
туземцами,  не  пугая  их и не пробуждая  в них  дикой наклонности сейчас же
вступить с ним в бой. Теперь, когда ему каждый день был дорог, у Тарзана  не
было ни  малейшей охоты вступать в  борьбу с каждым племенем,  встретившимся
ему на пути.
     Наконец, его осенила оригинальная мысль. Убедившись, что он  был хорошо
скрыт листвой от взглядов туземцев, он закричал  так, как кричит разъяренная
пантера. Ему был хорошо знаком этот  крик.  Намерение  его  было достигнуто:
внимание всех жителей поселка обратилось к нему.
     Уже становилось темно, и взгляд дикарей не мог проникнуть сквозь густую
зелень, скрывавшую  обезьяну-человека. Увидев, что он возбудил их  внимание,
Тарзан издал еще более пронзительный крик,  а затем почти  бесшумно спрыгнул
на землю и быстро подбежал к воротам деревни.
     Здесь  он начал стучаться  в  ворота, крича на туземном языке,  что  он
пришел как друг и просит пищи и ночлега.
     Тарзан хорошо знал характер чернокожих. Крики пантеры напрягли их нервы
до крайности, а неожиданный ночной стук в ворота еще более усилил их страх.
     Его  нисколько  не  удивило, что  они  не сразу  отозвались на его зов:
туземцы  боятся  всяких звуков,  исходящих  из  темноты, приписывая их  злым
демонам.
     -- Впустите меня, друзья  мои!  -- продолжал он.  --  Я преследую  того
злого белого человека, который проходил здесь несколько  дней  тому назад. Я
хочу  наказать его за все  зло, которое он сделал мне, а может быть,  и вам.
Если хотите, я вам докажу свою  дружбу  тем, что прогоню  с  дерева пантеру,
раньше чем она успеет напасть на вас. Если же вы не обещаете впустить меня к
вам и обращаться со мной, как с другом, я оставлю пантеру на дереве, и пусть
она сожрет вас.
     Минуту длилось молчание. Затем послышался голос старого человека.
     -- Если ты  действительно белый человек и друг нам, мы тебя впустим, но
сначала прогони пантеру!
     --  Хорошо,  --  ответил Тарзан, -- слушайте: через несколько минут  ее
здесь уже не будет!
     Человек-обезьяна быстро вернулся к дереву и на этот раз с большим шумом
влез на дерево. Он зловеще рычал, прекрасно подражая пантере, и туземцы были
уверены, что зверь все еще находится там.
     Добравшись до  ветвей, нависших над частоколом деревни, Тарзан разыграл
там целое представление: он  кричал на пантеру, пантера отвечала ему злобным
ворчаньем и ревом. Он сильно тряс дерево, как бы пугая зверя. Потом подражал
испуганному бегству пантеры и торжествующе кричал, словно празднуя победу.
     Когда  воображаемая пантера убежала, Тарзан  снова спрыгнул с дерева  и
побежал в сторону джунглей, громко стуча о  стволы и  подражая  удаляющемуся
рычанию пантеры.
     Несколько минут  спустя, задыхаясь, он  вернулся  к  воротам  деревни и
сказал:
     -- Я прогнал пантеру, теперь впустите меня!
     Внутри  послышались возбужденные голоса спорящих  между собой туземцев,
но, наконец,  подошло  несколько воинов.  Приоткрыв ворота,  они  с трепетом
заглянули в темноту.  Вид белого,  почти  обнаженного человека  не  особенно
успокоил  их,  но Тарзан уверил  их спокойным голосом в своей дружбе, и они,
наконец, впустили его.
     Как  только  ворота  были  вновь  закрыты,  к  туземцам   вернулась  их
самонадеянность, и толпа любопытных проводила Тарзана к хижине предводителя.
     Переговорив с  последним,  Тарзан  убедился,  что  Роков  действительно
проходил здесь неделю назад.  Предводитель  сообщил  ему также, что на лбу у
чернобородого белого  были  большие  рога,  и  что  его  сопровождала тысяча
чертей. Дикарь прибавил еще, что злой белый  человек оставался целый месяц в
его деревне.
     Тарзана  нисколько не  удивило полное несоответствие  этого рассказа  с
утверждениями Кавири, который говорил, что Роков проходил через его  поселок
только три дня тому назад и что отряд его был  гораздо меньше. Он привык уже
к  странной  особенности   дикарей  уснащать  действительные  факты  всякими
небылицами и путать числа и количества.
     Ему  было важно  лишь  проверить,  находится  ли  он на  верной дороге.
Убедившись в том, что он действительно  идет по следам Рокова, он теперь был
уже  уверен,  что  последнему не избежать встречи с  ним. Путем перекрестных
вопросов, Тарзан узнал, что несколькими днями раньше  Рокова здесь проходила
другая  партия:  в ней  было трое  белых --  мужчина,  женщина  с ребенком и
несколько туземцев.
     Тарзан объяснил предводителю,  что его отряд следует за  ним в лодке  и
прибудет, вероятно, на следующий день. Он просил принять отряд ласково и без
опасений  и  уверил своего собеседника,  что  сам  будет следить,  чтобы его
команда не причинила никакого зла здешним людям, если только прибывшим будет
оказан ласковый прием.
     -- А теперь,  -- сказал Тарзан, -- я улягусь под дерево  спать. Я очень
устал. Скажи, чтобы мне не мешали.
     Предводитель  предложил  ему переночевать в хижине,  но  Тарзан,  зная,
какой  тяжелый  воздух  в жилищах  туземцев,  предпочел улечься под открытым
небом. К тому же у него возник некий  план; этот план легче было привести  в
исполнение, если  оставаться  вне хижины. Предводителю  же он объяснил,  что
хочет  быть  наготове  в  случае  возвращения  пантеры,   и  предводитель  с
удовольствием разрешил ему спать под деревом.
     Тарзан всегда находил  самым выгодным для  себя производить на туземцев
впечатление  существа,  обладающего чудесной  сверхъестественной  силой.  Он
считал, что  внезапное и необъяснимое  исчезновение  всегда производит самое
сильное  впечатление  на   их  наивный  ум.  Поэтому,  как  только   деревня
погрузилась  в  сон,  он  тихо встал, вскочил  на дерево и бесшумно  исчез в
таинственном мраке джунглей.
     Весь  остаток  ночи  человек-обезьяна  быстро двигался вперед  в  глубь
страны. Его путь пролегал  по верхней и средней террасе леса. Он предпочитал
верхние ветви гигантских деревьев, так как там его путь был освещен луной.
     На  рассвете   он  остановился,  чтобы  отдохнуть  и  с  новыми  силами
продолжать свои поиски. Дважды он встретил враждебно настроенных туземцев.
     С большим трудом ему  удалось склонить их к мирной беседе, и  от них он
узнал, что действительно идет по следам Рокова -- "чернобородого белого".
     ***
     Два дня  спустя,  все  еще  пробираясь  вверх по Угамби, он  подошел  к
большой  деревне. Предводитель  местного  племени,  свирепого вида человек с
остро подпиленными  зубами, что  часто встречается у людоедов, принял его  с
показной любезностью.
     Обезьяна-человек чувствовал большую усталость и решил остаться здесь на
некоторое время на отдых, чтобы быть свежим и сильным при встрече с Роковым.
Эта встреча должна была, по его расчетам, произойти не сегодня -- завтра.
     Предводитель подтвердил, что бородатый  белый  человек  покинул деревню
сегодня утром и что  бвана Тарзан,  без сомнения,  настигнет его через самое
короткое время. Другой же  партии белых  предводитель не  видел  и ничего не
слышал о ней. Так по крайней мере он говорил.
     Тарзан  не  чувствовал особого доверия к этому острозубому человеку, но
он  так  нуждался в  отдыхе, что решил  все-таки остаться.  Не  испытывая ни
малейшего страха, он доверчиво расположился в тени хижины и спокойно заснул.
     Как только предводитель удостоверился в том, что Тарзан спит, он позвал
двух  своих  воинов, показал пальцем на  спящего белого  человека и  шепотом
передал им  какое-то приказание. Минуту спустя  стройные черные  силуэты уже
бежали по береговой тропинке вверх по реке.
     Затем предводитель позвал, кого следует,  и дал приказ соблюдать полную
тишину  в поселке: он запретил песни, громкие разговоры и никому не позволял
приближаться к спящему. Он проявлял особую заботу о своем госте.
     Три часа  спустя,  на  Угамби  появилось  несколько  лодок. Они  быстро
двигались  вниз по  течению, управляемые  ловкими и сильными чернокожими. На
берегу стоял  предводитель: когда  лодки  подъехали,  он  поднял  свое копье
горизонтально  над головой. Это был знак, что белый незнакомец все еще  спит
спокойно в поселке.
     В  лодках  находились  его гонцы.  Предводитель послал их перед  этим к
отряду  белых  людей,  находившемуся  в  этот  день  вблизи  поселка.  Гонцы
возвращались  теперь  именно   с  этими  белыми  людьми.  Они  увидели  знак
предводителя  и объяснили своим белым  спутникам  его значение.  Лодки  были
вытащены  на  берег, и туземцы и белые выпрыгнули  из них. Белых  людей было
около  шести.  Это  были угрюмые  люди  с  отталкивающими  лицами.  Особенно
отвратителен был среди них чернобородый мужчина, который ими командовал.
     --  Где белый человек, о  котором говорили твои гонцы? -- спросил он  у
предводителя.
     -- Здесь, бвана, -- ответил дикарь. -- Я поддерживал тишину  в деревне,
чтобы он не  проснулся до твоего прихода. Я не знаю, для чего  он ищет тебя.
Но  он  подробно расспрашивал  меня о тебе. Кроме  того,  он  очень похож по
твоему описанию на того человека, которого ты высадил на пустой остров. Если
бы ты  мне  ничего о нем не говорил, я не узнал бы его, и тогда он пошел  бы
вслед за тобой  и, может быть, убил бы тебя. Если даже он тебе и не враг, то
все-таки, мне кажется, я  хорошо сделал, что послал за тобой, бвана. А  если
окажется, что он и вправду  твой враг, то  я хочу получить от  тебя в услугу
ружье и снаряды.
     --  Ты, во всяком случае,  хорошо сделал, что  позвал  меня, -- ответил
белый человек. -- Все равно, друг он  мне или враг, ты получишь за это ружье
и снаряды, если обещаешь и дальше держать мою сторону.
     --  Да, я  буду стоять  за тебя!  -- сказал предводитель.  -- А  теперь
пойдем смотреть на чужого человека.
     С  этими словами он повернулся и пошел к хижине, у которой  мирно  спал
ничего не подозревавший Тарзан.
     За двумя  вождями  шли молча и  остальные белые  и два десятка  черных.
Когда они подошли к хижине, на губах у белого появилась противная улыбка при
виде спящего Тарзана.
     Предводитель  дикарей  посмотрел   вопросительно  на  своего  спутника.
Последний кивнул головой в знак того,  что  предводитель  не ошибся в  своих
подозрениях. Затем, повернувшись  к воинам,  он указал на спящего человека и
знаками приказал схватить и связать его.
     Немедленно двенадцать  воинов  накинулись на  спящего  Тарзана и крепко
связали  его. Все это произошло в один миг -- раньше, чем Тарзан мог сделать
малейшую  попытку к своему спасению. Бросив взгляд на окружающую  его толпу,
он сразу увидел злобное лицо Рокова.
     Ехидная улыбка искривила  лицо Рокова. Он  подошел  близко к Тарзану  и
сказал:
     -- Ну и дурак! Опять попался мне в руки!
     Он ударил лежащего человека по лицу ногой и сказал:
     --  Вот  тебе  мое приветствие.  Сегодня  вечером,  перед  тем, как мои
черномазые друзья скушают тебя, я, так и быть, расскажу  тебе, что случилось
с твоею супругой и твоим милым наследником и что их ожидает впереди.
     VIII
     ПЛЯСКА СМЕРТИ
     Сквозь пышную растительность  джунглей в глубоком мраке ночи пробирался
большой гибкий зверь, бесшумно ступая своими бархатными лапами.
     Иногда две горящие при свете  экваториальной  луны желто-зеленые  точки
пронизывали густую листву, чуть-чуть шелестевшую от ночного ветра.
     По  временам  зверь  останавливался,  приподнимал  голову  и  обнюхивал
воздух. Иногда быстрый, короткий скачок на  верхние ветки на несколько минут
замедлял  его  путь к востоку.  Его чувствительные  ноздри различали  легкий
запах  многочисленных  четвероногих;  запах  этот  вызывал  слюну  голода  у
свирепого зверя.
     Но  он  упорно  продолжал  свой  одинокий путь, не  обращая внимания на
сильные позывы  голода,  которые  в другое время заставили бы его  мгновенно
впиться клыками в чье-нибудь горло.
     Всю  ночь бежал  зверь,  сделав лишь  утром небольшую остановку,  чтобы
утолить  голод.  Он разорвал на куски случайную добычу и сожрал ее с угрюмым
ворчанием...
     Уже  наступили  сумерки,  когда  дикое  животное подошло  к  частоколу,
окружающему большую туземную деревню. Быстро и молчаливо зверь обошел вокруг
деревни, бросая зловещую тень на деревянный частокол. Он усиленно втягивал в
ноздри воздух и, насторожив уши, прислушивался к малейшему шороху.
     Человеческий слух не расслышал бы никакого звука, но тончайшие звериные
органы  слуха  и   обоняния  восприняли  нечто   такое,  что  заставило  его
остановиться. Вся фигура его внезапно преобразилась.
     Как на стальных пружинах зверь быстро и бесшумно вспрыгнул на частокол,
словно громадная кошка, и исчез в темном пространстве между оградой и стеной
хижины.
     ***
     В деревне на  главной  улице женщины разводили костры и наполняли котлы
водой.  Они  кипятили  воду  для  большого пиршества,  которое  должно  было
произойти  ближайшей  ночью.  Около  большого  столба, что возвышался  среди
костров,  стояли  группой  и  беседовали  чернокожие  воины.  Их  тела  были
размалеваны широкими полосами белого, синего и желтого  цвета:  глаза, губы,
груди и живот были обведены цветными кругами. На волосах, обмазанных глиной,
торчали яркие перья и куски проволоки.
     Деревня готовилась к празднеству; а в это время в одной из хижин лежала
связанная жертва. Она была предназначена для предстоящей оргии, и ее ожидала
смерть. И какая смерть!
     Тарзан-обезьяна  напрягал  свои  могучие  мускулы,  стараясь  разорвать
опутывавшие его веревки, но они были так крепко стянуты, что даже гигантские
мышцы обезьяны-человека не могли с ними справиться.
     Смерть!
     Тарзану  часто приходилось в своей жизни смотреть в глаза ужасной маске
смерти, и  всегда он  улыбался  при этом. Он  бы  и в данном случае  отнесся
спокойно  к предстоящей гибели, если бы не был озабочен судьбой  близких ему
существ: ведь им предстояло так много испытаний в случае его смерти...
     Джэн  никогда не  узнает,  какой  смертью он умер; за это он благодарил
небо. Его утешала мысль, что она в безопасности  у себя  дома, среди любящих
друзей; они помогут ей перенести горе.
     Но мальчик! Бедный мальчик! Что будет с ним?
     Тарзан весь сжимался  от  душевных  мук при этой мысли.  Он  -- могучий
властелин  джунглей,  единственный, кто  мог  бы  спасти ребенка  от ужасов,
которые  готовил  ему проклятый  Роков,  лежит  связанный, как  беспомощное,
попавшее в силки животное!
     Роков в течение этого  дня несколько  раз  заходил к  нему и осыпал его
ругательствами  и побоями; но ни  одно слово, ни  один стон жалобы и муки не
вырвались из уст гордого пленника.
     Наконец, Роков оставил его в покое. Он  решил  приберечь  к концу самую
сильную душевную  пытку, придуманную для своего врага: перед тем, как  копья
людоедов нанесут последний удар Тарзану, он откроет ему страшную тайну о его
жене...
     Сумерки  окутали  деревню.  До  слуха  обезьяны-человека  достигал  шум
приготовлений к его предстоящей пытке. Он ясно представлял себе картину этой
"пляски смерти"; ему  приходилось  неоднократно присутствовать  на  подобных
празднествах в бытность свою  в Африке. И вот теперь  ему самому  предстояло
быть главным лицом в этой ужасающей забаве, центральной фигурой, привязанной
к столбу!
     Его  не ужасала  сама по себе пытка медленной смертью, когда пляшущие в
хороводе  воины  отрезают  куски  мяса  от  живого  тела  жертвы. Он  привык
переносить всякие физические  боли и  страдания.  Но в  нем жила неукротимая
любовь к жизни, и до последнего мгновения теплилась надежда на избавление от
смерти. Ослабь они свою бдительность хотя  бы на одну минуту, его быстрый ум
и стальные мускулы, наверное, нашли бы путь к спасению и мести.
     ***
     Лежа  на  земле  в тяжком раздумье, он  внезапно почувствовал  знакомый
запах.
     Он насторожился, и  до его  напряженного  слуха донесся  легкий,  почти
неслышный шум. Он сразу догадался, от кого исходил этот шум...
     Тарзан  зашевелил  губами,  издавая слабые,  человеческим  слухом  даже
невоспринимаемые звуки... Но он знал что тот, кто  находился в  недалеком от
него расстоянии, все-таки услышит его.
     И,  действительно,  минуту  спустя за стеной  послышался  легкий  шорох
бархатных лап: зверь перелезал через забор. А затем обнюхивающая морда стала
отыскивать  удобное место,  через которое  можно  было  бы  пролезть  внутрь
хижины.
     Это  была Шита, его верный друг. Она подошла к Тарзану, терлась об него
и тыкала своим холодным носом в лицо и шею.
     Она внимательно  обнюхала и  его  самого, и  веревки,  которыми  он был
связан. Она как будто старалась понять, что ожидает ее господина.
     Ее  появление обрадовало Тарзана.  Это было доброе предзнаменование. Но
сможет ли пантера помочь  ему? Как внушить ей, чтобы она помогла ему? Тарзан
в упор глядел на нее  и властно твердил зверю: "Перегрызи веревки! Перегрызи
веревки!"... Но  Шита его  не понимала и только покорно и ласково лизала ему
руки.
     Послышались приближающиеся  шаги. Шита  глухо  зарычала  и  забилась  в
темный угол. В  хижину вошел высокий обнаженный дикарь и, подойдя к Тарзану,
кольнул его копьем. Тарзан испустил неистовый крик, и как бы по сигналу в ту
же секунду из темного  угла на  дикаря накинулась пантера и  вонзила  в него
свои стальные когти и страшные клыки...
     Дикий крик ужаса смешался  с  алчным визгом пантеры, а  затем наступила
жуткая   зловещая  тишина,  прерываемая  лишь   хрустом   костей   и  звуком
раздираемого мяса.
     Крики  Тарзана  и дикаря  были  услышаны в  деревне  и вызвали всеобщее
смятенье. Послышались испуганные голоса и шаги: к хижине приближалась толпа.
     Услышав шум, пантера бросила свою окровавленную и растерзанную добычу и
бесшумно ускользнула в отверстие, откуда она пришла.
     Туземцы подошли ко входу в хижину. Двое из них, вооруженные  копьями, с
зажженными связками  прутьев  в руках,  испуганно  заглядывали  внутрь.  Они
боязливо жались  к  задним  рядам, а  те, что стояли сзади, подталкивали  их
вперед.
     Визг  пантеры  и вопли ее  жертвы  смутили  и  обескуражили  празднично
настроенную толпу. Люди робко молчали -- и жуткая тишина погруженной во мрак
хижины казалась еще более зловещей.
     Никто не  знал,  какая опасность  таится  в безмолвной  глубине хижины.
Быстрым движением руки один из воинов бросил горящий факел в открытую дверь.
На несколько секунд пламя осветило внутренность хижины и погасло.
     И те, кто стоял  впереди, на мгновение увидели лежащего на земле крепко
связанного  белого человека. Поодаль  от него  посреди хижины  лежала другая
неподвижная фигура с перегрызанным горлом и разодранной грудью.
     Это зрелище навело на суеверных дикарей гораздо больший  ужас, чем если
бы  они  увидели самую пантеру. Они поняли, что кто-то напал на их товарища.
Но кто именно, этого они не могли постичь, и их испуганная мысль готова была
приписать это страшное дело сверхъестественной силе.
     Они в ужасе бросились бежать, толкая и опрокидывая друг друга.
     В  течение целого  часа Тарзан слышал  отдаленные голоса,  доносившиеся
откуда-то с  противоположного конца деревни. Очевидно, дикари  совещались  и
возбуждали  в себе смелость для  вторичного обследования  хижины. Это  новое
обследование не заставило себя ждать.
     Опять за  дверями хижины послышались  шаги и  шум  толпы. Первыми вошли
двое белых с горящими факелами и ружьями  в руках. Рокова среди них не было.
Тарзан нисколько не был этим удивлен. Он был готов держать пари, что никакая
земная  сила не заставит его, подлого труса, пойти  на  разведку, угрожающую
опасностью.
     Увидев, что на вошедших в хижину  белых  людей никто не нападает, толпа
туземцев  приободрилась.  Несколько человек  в свои черед вошли  в хижину  и
невольно  застыли  от  ужаса при виде  искалеченного  тела их  товарища. Они
молча,  с  тупым страхом созерцали  страшную  окровавленную  фигуру  воина и
связанного белого человека.  А двое белых людей  допрашивали  Тарзана о том,
что   здесь  случилось.  Но  все  их  старания  выведать  что-либо  остались
бесплодными. Тарзан не отвечал им ни слова.
     Наконец, раздвинув толпу, вошел и Роков.
     Взгляд его упал на  окровавленный  труп чернокожего, и он побледнел как
полотно.
     --  Пойдем!  -- сказал  он предводителю.  -- Пойдем,  покончим  с  этим
дьяволом! Иначе он погубит у тебя еще и других людей...
     Предводитель приказал поднять Тарзана и отнести его к столбу.
     Однако,  несмотря  на  суровый  тон  приказания,  чернокожие  долго  не
решались исполнить  его  и  робко  мялись на месте: так пугал  их  связанный
таинственный пленник.  Наконец,  четыре молодых воина  набрались  храбрости,
грубо схватили Тарзана и с большой опаской вытащили его из хижины.
     Выйдя наружу из пугавшего их жилья,  туземцы, казалось, освободились от
одурманивавшего  их  ужаса. Десятка  два чернокожих  с  диким воем  окружили
узника, подталкивали и били его.
     Затем они поставили его на ноги и крепко привязали к  столбу, что стоял
среди разложенных на лужайке костров с кипящими котлами.
     Роков видел это -- и к нему вернулось самообладание и обычная наглость.
Крепко привязанный к смертному  столбу, беспомощный, лишенный всякой надежды
на спасение Тарзан, конечно, теперь уже не был опасен.
     Он приблизился к человеку-обезьяне и, выхватив копье из  рук ближайшего
дикаря, нанес первый удар беззащитной жертве. Струйка багряной крови потекла
из раны по белой коже гиганта, но ни один звук страдания не вырвался  из его
уст.  Роков  взглянул в  лицо своей  жертвы и невольно  содрогнулся:  Тарзан
улыбался!
     Эта  презрительная улыбка привела  Рокова  в  совершенное  бешенство. С
залпом проклятий бросился  он  на беззащитного пленника  и стал наносить ему
кулаками удар за  ударом в лицо, но и этого  ему показалось мало, и он начал
пинать Тарзана ногами в живот и грудь, лягаясь, словно взбесившаяся лошадь.
     Задыхаясь от ярости,  он  поднял тяжелое копье и  прицелился в  могучее
сердце Тарзана, но к нему подскочил предводитель и оттащил его от жертвы.
     --  Стой, белый человек! -- закричал он. --  Если ты  лишишь нас  этого
пленника и нашей "пляски смерти", то ты сам попадешь на его место!
     Эта  угроза  подействовала  на Рокова, и  он воздержался  от дальнейших
посягательств  на пленника. Он  встал в стороне  и принялся  осыпать  своего
врага ругательствами и насмешками. Он  говорил  Тарзану, что  на предстоящем
пиру съест его сердце. Он подробно со зловещими ужимками рисовал картину той
жизни,  которая ожидала сына Тарзана, и намекнул, что месть коснется и  жены
его, Джэн Клейтон.
     -- Вы думаете, что она живет у себя в Англии? -- насмешливо спросил он.
-- Как  вы  глупы! Она находится теперь в  руках у одной темной личности  за
тридевять земель  от  Лондона! Я  не хотел  говорить вам  об этом раньше; но
теперь,  когда вас  ждет  смерть, --  и  какая смерть! -- пусть  известие  о
страданиях  жены дополнит  ваши последние мучения, пока последний удар копья
не освободит вас навсегда и от них, и от самой жизни!
     "Пляска  смерти" между тем уже началась. Чернокожие людоеды закружились
с  диким  воем  в  хороводе  вокруг  костров,  и  их вопли  помешали  Рокову
продолжать нравственную пытку.
     Пляшущие дикари, мерцающие  огни костров,  отблеск багрового пламени на
раскрашенных телах  -- все  закружилось  в вихре вокруг несчастной  жертвы у
столба, и у Тарзана потемнело в глазах.
     В  его  памяти  воскресла  такая  же сцена,  когда  он спас  д'Арно  из
подобного  же ужасного положения в самый  последний момент перед смертельным
ударом. Кто может теперь  освободить  его? На всем свете нет никого,  кто бы
мог спасти его от мучений и смерти!
     Но  мысль, что он будет  съеден  этими дьяволами,  не  вызывала  в  нем
чувства  ужаса  или отвращения. Всю  свою жизнь он  видел  зверей  джунглей,
пожирающих  мясо своей добычи, а потому и думы о предстоящем  отвратительном
надругательстве  над  его  телом  не  увеличивали  его  страданий,  как  это
случилось бы с обыкновенными белыми людьми.
     Разве  он  сам  не дрался  из-за  куска  мяса  какой-то  отвратительной
обезьяны в  те  давно минувшие  дни,  когда  он победил злобного  Тублата  и
приобрел уважение всех обезьян племени Керчака?
     Танцующие приближались прыжками к Тарзану. Копья уже касались его тела,
уже  наносили  первые  мучительные  уколы,  предшествующие  более  серьезным
поражениям. Пляшущие разгорячились, кровь возбудила их... Приближался  конец
"пляски смерти" и вместе с тем конец Тарзана.
     И человек-обезьяна ждал и жаждал последнего удара, который прекратил бы
его мучения...
     Вдруг из таинственной тишины джунглей  донесся пронзительный  крик, так
хорошо ему знакомый...
     На  минуту дикари остановились, и в наступившем молчании с  губ  крепко
привязанного  белого человека  сорвался  ответный крик, еще более зловещий и
ужасный.
     Прошло несколько  минут. Чернокожие колебались, но, побуждаемые Роковым
и предводителем, они вновь завыли и закричали, торопясь закончить  пляску  и
заколоть жертву.
     Но копья еще не  успели  коснуться  Тарзана, как из хижины,  в  которой
Тарзан  был перед тем заключен, молниеносным прыжком  выскочила  темно-бурая
пантера с зелеными горящими  глазами.  Еще мгновение --  и Шита, верный друг
Тарзана, стояла около своего господина и  грозно, с  неутомимой  свирепостью
рычала на всех окружающих.
     И  чернокожие, и белокожие окаменели  на  месте,  объятые ужасом. Глаза
всех  были устремлены  на дикого  зверя; его  белые клыки  сверкали в блеске
костров и гипнотизировали всех окружающих.
     И только  один Тарзан-обезьяна видел, как из темной внутренности хижины
появились еще какие-то фигуры.
     IX
     БЛАГОРОДСТВО ИЛИ ПОДЛОСТЬ
     Джэн  Клейтон видела из своей маленькой каюты на "Кинкэде", как ее мужа
отвезли на зеленый берег острова Джунглей. А затем пароход поплыл далее.
     Несколько  дней никто  не  входил в  ее каюту,  кроме  Свэна Андерсена,
угрюмого  и  несловоохотливого  повара.  Она спросила  его,  как  называется
местность, где высадили ее мужа?
     Швед, как всегда, ответил идиотской фразой:
     -- Я тумаю, ветер скоро туть сильно! Ничего больше она не могла от него
добиться. Джэн решила, что это единственная английская фраза,  которую знает
повар, а потому больше его не расспрашивала.
     Это  не мешало  ей, однако,  всегда  любезно встречать  его  и  ласково
благодарить  за отвратительное кушанье,  которое он ежедневно приносил  ей в
определенный час.
     Дня через три после того, как Тарзан был высажен на необитаемый остров,
"Кинкэд" бросил  якорь в устье  какой-то большой реки. Вскоре после этого  в
каюту Джэн вошел Роков.
     -- Ну-с, моя  дорогая, мы приехали! -- сказал он, бросая на  нее гадкий
взгляд. --  Вам сейчас будет предоставлена свобода, и вы будете находиться в
полной  безопасности!  Мне стало  жаль  вас,  и  я  постараюсь улучшить ваше
положение, как только могу. Ваш муж -- грубое животное, вам это лучше знать,
чем  кому-либо  другому,  потому  что вы сами нашли  его  голым  в джунглях,
таскающимся со  своими товарищами-зверями!  А  я  джентльмен  не  только  по
рождению,  но  и  по  воспитанию.  Я  предлагаю вам,  дорогая  Джэн,  любовь
настоящего культурного человека.  В  ваших отношениях к несчастной обезьяне,
за которую вы вышли замуж только из какой-то прихоти, вам не хватало общения
с  утонченным культурным человек.  Я люблю вас, Джэн! Достаточно сказать вам
одно  слово,  и  ни одна печаль  не  коснется вас.  Даже  ребенок  вам будет
возвращен немедленно.
     У дверей каюты,  снаружи, остановился  Свэн Андерсен с обедом  для леди
Грейсток.  Его голова на длинной жилистой шее  была  наклонена набок, близко
сидящие друг к другу глаза были полузакрыты; его уши, казалось, приподнялись
от напряженного внимания, а длинные рыжие усы повисли -- он весь превратился
в слух.
     Выражение удивления на лице Джэн Клейтон сменилось гримасой отвращения.
Она невольно вздрогнула.
     -- Я не удивилась бы, мистер Роков, -- ответила она, -- если бы вы даже
силой постарались принудить меня подчиниться вашим желаниям, но я никогда не
могла себе представить, что вы можете подумать, что я, жена лорда Грейстока,
добровольно соглашусь на ваше предложение даже  ради спасения своей жизни. Я
вас  всегда  считала  подлецом, мистер Роков, но до настоящего времени  я не
знала, что кроме этого вы -- идиот!
     Краска  гнева залила бледное лицо  Рокова, и он угрожающе приблизился к
ней.
     -- Мы увидим, кто из нас идиот! -- прошептал он. -- Вот когда я подчиню
вас своей воле и когда ваше американское упрямство будет вам  стоить  всего,
что вам  дорого, даже  жизни вашего  ребенка,  тогда  вы  заговорите  иначе!
Клянусь мощами св. Петра, я  вырежу сердце мальчишки перед вашими глазами, и
тогда вы узнаете, что значит оскорблять Николая Рокова!
     Джэн Клейтон гадливо отвернулась от него.
     -- Не распространяйтесь!  -- сказала  она. -- Зачем мне знать, до каких
низостей  может  дойти  ваша мстительная  натура!  Все равно  вы  не  можете
подействовать на  меня ни угрозами, ни низкими поступками! Мой сын  не может
еще ничего решать сам, но я, его мать, могу с уверенностью сказать, что если
бы ему было суждено  дожить до зрелого возраста,  он добровольно пожертвовал
бы своей  жизнью  за честь матери. Поэтому, как сильно  я ни люблю его, я не
могу купить его жизнь такой ценой.
     Роков  был  взбешен.  Он никак не ожидал, что эта женщина устоит  перед
такими угрозами. Что же еще могло заставить ее покориться его воле?
     Правду  говоря,  он  ее ненавидел,  ни о какой "любви" и речи  быть  не
могло! Но  в его планы входило показаться в Лондоне и других столицах Европы
с женой  лорда Грейстока как  своей  любовницей. Тогда чаша  мщения  была бы
полна.
     С минуту он колебался. Но потом оглянулся и вдруг решился...
     Его злобное лицо  передергивалось от бешенства. Как дикий зверь прыгнул
он на нее и, сжимая ей горло своими пальцами, повалил ее на койку.
     В  эту  минуту  дверь  каюты  с  шумом  отворилась.   Роков  вскочил  и
обернувшись,  увидел  повара.  Маленькие  глазки  шведа  выражали  полнейшее
бессмыслие,  и он, как ни в  чем  не бывало, стал сервировать обед  для леди
Грейсток на маленьком столике каюты.
     Роков с яростью накинулся на него.
     --  Это  что  такое?!  --  закричал  он.  --  Как  ты  смел  войти  без
предупреждения? Убирайся вон!
     Повар обратил на Рокова свои водянистые глаза, бессмысленно улыбнулся и
сказал:
     --  Я  тумаю  ветер  скоро туть  сильно. И он  опять начал  флегматично
переставлять блюда и тарелки.
     --  Убирайся прочь, говорят тебе, или я выброшу тебя отсюда, болван! --
закричал Роков, угрожающе придвигаясь к шведу.
     Андерсен  продолжал на него глядеть  с  ничего не выражающей  идиотской
улыбкой,  но вдруг  как бы  невзначай схватился за рукоятку длинного острого
ножа, висевшего сбоку. Роков внезапно остановился и замолчал.
     Затем он повернулся к Джэн Клейтон и сказал:
     --  Я  даю  вам  время до завтрашнего  дня  обдумать  ваш ответ на  мое
предложение.  Если  вы  будете  продолжать упрямиться,  то  завтра днем  вся
пароходная  команда будет отправлена на берег. На пароходе останутся  только
я,
     Павлов,  ваш сын и вы... И тогда вы можете стать свидетельницей  смерти
вашего сына.
     Он сказал  это  по-французски, чтобы  повар не мог понять его, и быстро
вышел из каюты.
     Едва  он  скрылся, Свэн Андерсен повернулся к  леди Грейсток  и,  хитро
улыбаясь, сказал:
     -- Он тумать я турак! Он сама турак! Я понимать францусски.
     Джэн  Клейтон посмотрела на  него с  удивлением.  Обычное бессмысленное
выражение исчезло с его лица -- он весь преобразился.
     -- Значит, вы поняли, что он сказал? Андерсен осклабился:
     -- Та, я поняла!
     -- И вам известно все, что здесь происходило? Вы пришли меня защитить?
     --  Вы быль хороший ко мне, -- пояснил  швед, -- а он обращаль со мной,
как с собак. Я хочу помогать вам, леди. Я был западный берег много раз.
     -- Но как вы можете мне помочь, Свэн, -- спросила она, -- когда все эти
люди против меня?
     Свэн Андерсен опять принял прежний вид.
     -- Я тумаю, ветер скоро туть сильно!
     С этими словами он повернулся и вышел из каюты.
     Джэн Клейтон сомневалась в способности повара оказать ей помощь; тем не
менее она была ему глубоко благодарна за то одно, что он уже сделал для нее.
Сознание,  что  среди  всех  этих негодяев  она  имела  одного  несомненного
доброжелателя, было для нее первым лучом надежды на избавление.
     Весь этот  день никто не являлся к ней, и только вечером Свэн принес ей
ужин.  Она пыталась втянуть его в разговор,  хотела узнать  что-нибудь о его
планах,   но   он   ограничился  опять   своим   стереотипным  бессмысленным
пророчеством о погоде...
     Казалось, им овладела его обычная тупая бестолковость.
     Однако, немного погодя, когда он уходил из каюты с. пустыми блюдами, он
еле слышно шепнул ей:
     -- Не раздевайтесь и сверните ваша одеяло. Я за вами скоро приду!
     Он хотел выскользнуть из каюты, но Джэн удержала его за рукав.
     -- Мой ребенок? -- спросила она. -- Где он? Я не могу уйти без него.
     -- Вы  телайте, что я сказать! -- возразил Андерсен, нахмурив брови. --
Я вам хочу помогайт; не надо делайт глюпо!
     Он ушел.  Джэн Клейтон опустилась на койку в полном  отчаянии.  Что  ей
делать?  В  уме  у  нее возникли  смутные подозрения относительно  намерений
шведа. Не будет ли еще хуже, если она последует за ним?
     Она с силой сжала руки.
     Нет, даже в обществе самого дьявола не могло  быть хуже, чем с Николаем
Роковым!  Ведь даже сам черт,  по крайней мере,  в английском представлении,
имеет репутацию джентльмена.
     Она осталась одетой,  как  ей советовал швед. Одеяло ее было свернуто и
перевязано крепким ремнем.
     Около полуночи послышался легкий стук в ее дверь.
     Быстро  вскочив,  она открыла задвижку. Дверь бесшумно распахнулась; на
пороге  показалась закутанная фигура шведа. В одной руке у него был сверток,
похожий на одеяло. Он подошел к ней и прошептал:
     -- Несить это, но не  телайт шум --  это  ваша  ребенка!  Быстрые  руки
выхватили сверток у повара, и мать крепко прижала  спящего  ребенка к  своей
груди. Горячие слезы радости текли по ее  щекам. Все ее существо содрогалось
от невыразимого волнения.
     --  Идем! --  сказал Андерсен.  -- Мало времени!  Он взял  ее сверток с
одеялом и, захватив  в коридоре у  двери свой  узел,  осторожно повел Джэн к
борту парохода. Здесь он  взял ребенка к  себе на руки и помог ей спуститься
по веревочной лестнице  в стоявшую внизу шлюпку. А  затем  быстро и бесшумно
перерезал веревку, которой шлюпка была привязана и, нагнувшись  над веслами,
беззвучно поплыл к берегам Угамби.
     Андерсен греб сильно и уверенно. Лодка быстро скользила по воде.
     Из-за туч показалась луна, и путники увидели устье  притока, впадающего
в Угамби. К этой узкой речке швед и направил шлюпку.
     Джэн Клейтон мучил вопрос: куда он ее везет? Знакомо ли ему  это место?
Она не знала, что по своим обязанностям повара, швед уже был сегодня на этой
речке,  в  маленькой  деревушке; он  покупал  там  у  туземцев  провизию  и,
воспользовавшись случаем, столковался с ними насчет бегства Джэн.
     Несмотря  на  то, что луна  ярко  светила,  поверхность  реки  казалась
совершенно темной. Гигантские деревья местами сплетались над серединой реки,
образуя  как бы  густой  и темный  свод.  Огромные  ползучие растения вились
причудливыми сплетениями  вокруг толстых стволов до самого  верха деревьев и
ниспадали оттуда длинными прядями до самой поверхности реки.
     Река была спокойна, и  тишина нарушалась  лишь плеском  весел да возней
купающихся гиппопотамов:  фыркая и пыхтя,  неповоротливые животные ныряли  с
песчаной отмели  в  прохладную и  темную  глубину реки  и плескались, словно
купающиеся люди.
     Из  густых джунглей с обоих берегов реки доносились жуткие ночные крики
хищников: можно было различить  бешеный  вой  гиены,  рев пантеры  и  глухое
рычанье льва. Кроме  них  слышались странные,  непередаваемые звуки, которые
Джэн не могла приписать какому-либо определенному ночному хищнику и которые,
благодаря своей таинственности, казались ей сверхъестественными и необычайно
жуткими.
     Она сидела на самой корме лодки, крепко прижав к  груди своего ребенка.
Близость и теплота маленького, нежного, беспомощного тельца  пробуждали в ее
сердце  такую  радость,  какой  она  давно  уже не  чувствовала  во все  эти
печальные дни.
     Она не знала, какая  судьба ее ожидает.  Новое, еще  неведомое,  тяжкое
несчастье  могло разразиться  над  ней,  но  сейчас  она  была  счастлива  и
благодарила небо за  этот, может быть, короткий миг,  когда она могла  вновь
обнять  своего  ребенка.  Она  с лихорадочным нетерпением  ожидала рассвета,
чтобы увидеть милое личико своего маленького черноглазого Джека.
     Она напрягала свое зрение, стараясь разглядеть любимые ею черты, но все
ее усилия были напрасны.
     Было  около  трех часов утра...  Лодка  внезапно зашелестела днищем  по
песку. Показался еле различаемый берег, и Андерсен причалил к отмели.
     Наверху  при  бледном  лунном  свете  нелепо  обрисовывались  очертания
туземных хижин, окруженных колючей изгородью -- бома. Андерсен громко позвал
кого-то.  Потом  еще раз крикнул. Но лишь через  некоторое  время из деревни
послышался ответный человеческий крик. Появление
     Андерсена отнюдь  не  было здесь  неожиданностью.  Его ждали.  Но негры
страшно боятся всяких звуков в ночной темноте.
     Швед помог  Джэн Клейтон с ребенком выйти  на берег,  привязал  лодку к
небольшому кусту и, захватив одеяла, повел ее к изгороди.
     У ворот деревни  они  были встречены  туземной женщиной.  Это была жена
предводителя, с которым Андерсен сговаривался днем.  Она  повела  их к своей
хижине, но Андерсен заявил, что они намерены устроиться на  ночлег прямо под
открытым небом.
     Швед объяснил Джэн, что  хижины туземцев не отличаются чистотой и кишат
разными насекомыми, а поэтому он и предпочел спать на земле.
     С непривычки  и  от пережитого волнения Джэн долго не могла  заснуть на
твердой земле:  но сильное  утомление  взяло верх  -- и, обняв ребенка, она,
наконец, крепко заснула.
     Когда она проснулась, уже светало. Около нее столпилась куча любопытных
туземцев -- большею частью мужчин. У негритянских племен сильный пол наделен
любопытством в гораздо большей степени, чем женщины.
     Джэн Клейтон инстинктивно прижала крепче к себе ребенка, но вскоре  она
убедилась,  что  чернокожие ничуть  не намереваются сделать зла  ни  ей,  ни
ребенку.
     Один из  них предложил ей даже молока в  каком-то грязном,  закопченном
сосуде. Доброе намерение  глубоко тронуло ее,  и она  приветливо  улыбнулась
туземцу. Она взяла кувшин и, чтобы не обидеть чернокожего, поднесла молоко к
губам, с трудом удерживая тошноту от противного запаха.
     Заметив  это,  Андерсен вывел ее из неловкого положения: он взял от нее
кувшин, хладнокровно выпил молоко и, вернув кувшин туземцу,  подарил ему  за
это несколько голубых бус, что привело дикаря в совершенное восхищение.
     Солнце ярко светило. Ребенок все еще спал, прикрытый от солнца одеялом,
и  Джэн с нетерпением  ждала возможности взглянуть на  любимое личико своего
сына.  Поодаль  от  нее  Андерсен  разговаривал  с  туземным  предводителем.
Последний что-то крикнул чернокожим, и те отошли от Джэн.
     Она невольно  была поражена тем, что повар разговаривал с предводителем
на туземном языке.
     Какой удивительный человек!
     Все  время  она  считала его  круглым невеждой  и идиотом.  Сегодня она
узнала,  что он  говорит не  только по-английски и по-французски,  но знаком
даже с языком дикарей западного берега Африки.
     До  этого времени  он казался ей  хитрым,  жестоким,  не  заслуживающим
никакого  доверия человеком. Сегодня он проявил себя совсем другим. Она даже
не  верила,  что  он  служил  ей  из  чисто благородных  побуждений.  Весьма
возможно, что у  него были другие планы и намерения, которых  он пока еще не
раскрывал.
     Раздумывая об этом, Джэн взглянула на него, на его хитрые глаза, на его
отталкивающее  лицо, и вдруг невольно вздрогнула. Что-то  смутно шепнуло ей,
что  под  такой   отвратительной  внешностью  не  могут  скрываться  высокие
бескорыстные побуждения.
     Из  свертка, лежавшего на ее коленях, раздался  слабый  писк. Ее сердце
радостно затрепетало. Это был голос ее сына!
     Ребенок проснулся!
     Быстро отдернула она покрывало с личика ребенка; Андерсен стоял рядом и
смотрел на нее.
     Он увидел,  как она пошатнулась  и,  держа ребенка  на вытянутых вперед
руках, с глазами полными ужаса, пристально смотрела на маленькое лицо.
     А затем с жалобным стоном упала без сознания на землю.
     X
     ШВЕД
     Когда  воины,  сбившиеся  в беспорядочную  толпу около Тарзана  и Шиты,
увидели, что их  "пляску  смерти" прервала обыкновенная живая пантера, а  не
сверхъестественное  чудовище,  они   ободрились.  Перед  их  многочисленными
копьями даже и свирепая Шита была неизбежно осуждена на смерть.
     Роков  подстрекал  предводителя  поскорее  закончить  метание  копий  и
хороводную  пляску.  Чернокожий  властитель  хотел  уже  приказать это своим
воинам, но в  это мгновение его взгляд случайно упал  на необычайную группу,
которая виднелась вдали.
     С  криком  ужаса  он  повернулся  и  пустился  что  было  силы  бежать.
Удивленные воины оглянулись, завизжали и тоже  побежали вслед за ним, толкая
и давя  друг  друга. А  за  ними, тяжело  переваливаясь,  бежали  чудовищные
косматые  фигуры  обезьян,  ярко  озаряемые  луной  и  колеблющимся   светом
догорающих костров.
     Дикий крик человека-обезьяны покрыл собою  вопли чернокожих,  и в ответ
на  этот  боевой  клич  Шита и обезьяны  бросились  с  ревом  за  беглецами.
Некоторые  из воинов  остановились  и  повернулись  к  разъяренным животным,
угрожая им копьями, но нашли кровавую смерть в объятиях страшных обезьян.
     "Пляска смерти"  превратилась в другое,  не  менее страшное зрелище,  в
котором тоже царила и свирепствовала смерть. Но у нее теперь были уже другие
жертвы -- и многочисленные, а не одна, как раньше!
     Когда вся деревня  опустела  и последний чернокожий  скрылся в  кустах,
Тарзан созвал  к себе  свою  дикую  команду.  Он  с огорчением убедился, что
никому, даже сравнительно понятливому  Акуту, совершенно невозможно  внушить
мысль освободить его от веревок, привязывающих его к столбу.
     Потребуется,  очевидно, слишком много времени, пока  эта догадка осенит
их неразвитый мозг, а за это время  он все еще будет томиться, привязанный к
столбу. И кто  знает, что может теперь случиться.  Разве не  могут вернуться
сюда и  дикари, и белые, и разве у белых  нет  такой  надежной защиты против
животных,  как ружья?  Но даже  если люди и не  явятся  сюда, он  сам  может
умереть  с  голода  раньше,  чем  тупоумные  обезьяны  сообразят, что  нужно
перегрызть веревки.
     Шита, конечно, еще  меньше понимала  это, чем  обезьяны.  Тем  не менее
Тарзан не мог не удивляться тем  качествам, которые она уже проявила. Нельзя
было  сомневаться в ее действительной привязанности к Тарзану.  После  того,
как  чернокожие были прогнаны, она  бродила  с удовлетворенным  видом взад и
вперед у столба, терлась своими боками о ноги обезьяны-человека и мурлыкала,
как довольный котенок. Тарзан был уверен, что она по собственному побуждению
привела обезьян для его спасения. Он с любовной гордостью убеждался, что его
Шита была воистину настоящим сокровищем.
     Отсутствие Мугамби немало беспокоило Тарзана. Он  старался разузнать от
Акута, что случилось с  чернокожим? Были некоторые  основания опасаться, что
звери в его отсутствие  напали на Мугамби  и растерзали его. Но  на  все его
расспросы Акут неизменно указывал молча назад, в том направлении, откуда они
вышли из джунглей. И Тарзан терялся в догадках...
     Всю  ночь  он  провел  по-прежнему,  крепко  привязанный  к  столбу.  С
рассветом он,  к своей досаде, убедился,  что его опасения  оправдались:  из
джунглей показались голые  черные  фигуры, они  осторожно  подкрадывались  к
дереву. Чернокожие возвращались! Наступал день. Им теперь казалось уж не так
страшно, как ночью, схватиться со стаей зверей, выгнавших их так позорно  из
деревни. Борьба могла кончиться для чернокожих успешно: их было много; у них
были  длинные  копья  и  отравленные стрелы. Нужно  было только  постараться
победить суеверный страх.
     Спустя  некоторое   время,   Тарзан  заметил,  что   чернокожие   стали
действительно готовиться к нападению. Они собрались на полянке, как и вчера,
раскрашенные, в перьях и украшениях, и начали дикий военный танец,  потрясая
своими копьями и испуская громкие боевые крики.
     Тарзан знал, что эти предварительные маневры обычно продолжаются до тех
пор, пока  чернокожие  не доведут себя до исступления;  тогда, раздраженные,
бешеные, они уже не боятся ничего и кидаются прямо на врага.
     Он полагал, что  при первом натиске они  еще не прорвутся в деревню; их
храбрость выдохнется, пока они добегут до  ворот. Но вторая и третья попытки
могут  кончиться  печально  для  Тарзана и  его зверей! Действительно  так и
случилось! Взвинченные своей дикой пляской  воины со страшным воем бросились
сломя  голову  к  деревне,   но  пробежали  только   до   половины  полянки:
пронзительный,  зловещий  боевой клич  человека-обезьяны привел  их в  такой
ужас, что храбрость у них сразу выдохлась.  Тогда  они вернулись на  прежнее
место набираться  нового запаса мужества. С  полчаса они  вновь  завывали  и
скакали, чтобы поднять дух, а затем опять бросились дикой ордой на деревню.
     На этот раз они  подошли  уже  к воротам деревни,  но  потерпели  новую
неудачу. Шита  и чудовищные  обезьяны  храбро  кинулись на  них  и  вторично
отогнали их в джунгли. Снова начались пляски и дикие взвизгивания. Тарзан не
сомневался,  что на  этот раз  они уже войдут  в  деревню  и  закончат  свое
кровавое дело, которое горстью решительных  белых людей было  бы доведено до
успешного конца. Его приводила в  отчаяние мысль, что спасение  его было так
близко и в то же время так недоступно  и только потому, что его бедные дикие
друзья не могли догадаться освободить  его от пут! Но он не  осуждал их: они
сделали для него все,  что могли. Он знал  также, что  и они  умрут  с ним в
бесплодной попытке его защитить.
     Чернокожие готовились  к  последнему  натиску.  Несколько  воинов вышли
вперед  и  побуждали товарищей  следовать за ними.  Еще минута -- и вся орда
хлынет через ворота в деревню.
     Тарзан думал в  эти минуты о своем маленьком сыне. Он знал, что ребенок
находится  где-то здесь же, в этой дикой стране. Сердце отца  разрывалось на
части  от  тоски по  любимому  мальчику: он не может  уже ни спасти его,  ни
облегчить мучения Джэн! О себе Тарзан не думал. Он считал себя уже погибшим.
Эти минуты были последние в его жизни. Помощь пришла к нему слишком поздно и
слишком неудачно. Никакой надежды на спасение больше уже не было.
     Чернокожие в третий раз бросились на деревню.  Тарзан мысленно прощался
с жизнью. Отвернувшись от  бегущей орды  дикарей, он стал смотреть  на своих
обезьян:  одна из  них  показалась  ему  какой-то странной.  Взгляд  ее  был
неподвижно  устремлен в одну точку. Тарзан посмотрел в том же направлении, и
вдруг  все в нем просияло и расцвело: с облегченным сердцем увидел он  дюжую
фигуру Мугамби; черный гигант во весь дух бежал к нему.
     Огромный  чернокожий тяжело  дышал  от  сильного  утомления  и нервного
возбуждения. Собрав последние силы, он бросился к Тарзану и, когда первый из
дикарей  достиг   ворот   деревни,  Мугамби  мгновенно   перерезал  веревки,
привязывавшие Тарзана к столбу.
     На главной улице  вокруг костров лежали тела  дикарей, убитых зверями в
ночной схватке. Тарзан взял  у  одного из убитых копье  и толстую дубину  и,
разминая быстрыми движениями затекшие  члены, приготовился к бою. И во главе
рычащей команды он и Мугамби встретили хлынувших в деревню дикарей.
     Долго  и жестоко  дрались противники, но в конце концов дикари все-таки
потерпели  поражение и  были  изгнаны из деревни. На их стороне было гораздо
большая  физическая сила, но при виде  двух великанов, чернокожего и белого,
сражающихся в  обществе  пантеры  и  чудовищных обезьян,  их  опять  охватил
панический суеверный ужас...
     В  руки Тарзана  попал один пленник. Его оставили в  живых,  и от  него
обезьяна-человек  пытался узнать,  что произошло с Роковым и его командой  и
куда  они  исчезли.  Он  обещал  пленнику  свободу  за  точные  сведения,  и
перепуганный чернокожий рассказал все, что знал относительно Рокова.
     Рано поутру сегодня предводитель  людоедов уговаривал белых вернуться в
деревню,  чтобы перебить ружейным огнем страшную звериную  команду, но Роков
выказал больше страха перед белым гигантом и его диковинными товарищами, чем
сами чернокожие.
     Он  ни за что  не соглашался вернуться в деревню.  У него  были  совсем
другие намерения: он собрал своих людей, поспешил с  ними к реке, и  там они
утащили несколько спрятанных  туземных челноков, спустили их в воду и быстро
уплыли вверх по реке.
     И Тарзану-обезьяне теперь приходилось снова пуститься на поиски  своего
сына и в погоню за его похитителем.
     День  за  днем они шли по почти  необитаемой стране, и  в  конце концов
Тарзан узнал, к крайнему своему огорчению, что они идут по ложному пути. Это
было для  него большим  ударом. Ему вообще  не  везло: его  немногочисленная
команда еще  уменьшилась: три обезьяны из племени Акута погибли  в последней
схватке с чернокожими. Теперь, считая  самого  Акута, оставалось  всего пять
больших обезьян.
     Сбившись с  верного  пути, Тарзан, конечно,  не  мог  получить  никаких
сведений о тех  трех  белых, которые шли впереди Рокова.  Кто были мужчина и
женщина, он не мог ни  от кого добиться, но что-то говорило ему, что ребенок
был его сын,  и мысль об этом заставляла его продолжать  свои поиски. Он был
уверен, что Роков гонится за  этими  тремя  белыми, а потому, идя  по следам
Рокова, он мог добраться и до той второй партии и спасти сына  от угрожающей
ему опасности.
     Убедившись  в том, что он потерял след Рокова, Тарзан решил, что ничего
другого не  остается, как вернуться  назад,  к тому  месту,  откуда он начал
поиски. Он так и сделал  и вновь  добрался до места своей прежней стоянки на
берегу  реки. Тарзан предполагал, что  Роков пошел на север.  Вероятно, и те
белые, которые шли с ребенком, свернули с реки в этом направлении.
     Однако он нигде не мог добыть точных сведений о том, что партия белых с
его  сыном  действительно  идут в  северном  направлении.  Ни один  туземец,
которого ему приходилось расспрашивать, не видел и не слышал  о  них ничего,
хотя почти  все они  так  или  иначе  вступали в  сношение  с самим Роковым.
Тарзану это  казалось очень  странным.  Ему  было  очень  нелегко добиваться
общения  с  туземцами: уже  один  вид его  спутников сразу  обращал негров в
бегство.  Поневоле   приходилось  идти  впереди   одному,   без  зверей,   и
подстерегать  в джунглях  какого-нибудь случайного туземца,  вовлекать его в
беседу и подвергать допросу.
     Однажды, выследив одного такого бродячего туземца, он  застиг его в тот
момент,  когда  дикарь   нацеливался  копьем  в  какого-то  раненого  белого
человека,  лежащего  в кустах у  тропинки.  Тарзан всмотрелся -- и пришел  в
крайнее  изумление:  он  узнал  этого  белого  человека.  Это  был  повар  с
"Кинкэда"...
     Да,  это был  он! Его отталкивающие черты глубоко  врезались  в  память
Тарзана: близко сидящие водянистые глаза, хитрое выражение  и  свешивающиеся
рыжие усы...
     Тарзану мгновенно пришло  в  голову, что повара  не было  в  числе  тех
белых, которые  были тогда в деревне с  Роковым. Он  их тогда всех  видел, а
этого человека не  видел -- значит, это  именно о нем упоминал  Роков, когда
мучил Тарзана  моральной пыткой.  И значит, в руках этого повара были жена и
ребенок Тарзана!
     От  сильного гнева у  Тарзана ярко  выступила на  лбу  широкая багровая
полоса  -- там, где был шрам от  скальпа,  сорванного с его черепа  Теркозом
много лет тому назад.
     Убить этого негодяя! Отомстить за жену!
     Но где оружие?  Тарзан бросился на  чернокожего и выбил у  него  из рук
копье.  Взбешенный дикарь  выхватил нож и, повернувшись  к  Тарзану,  вырвал
копье обратно и в свою очередь кинулся на него.
     Лежащий в кустах раненый  швед был свидетелем страшного поединка: голый
чернокожий сражался врукопашную с полуобнаженным белым человеком, у которого
единственным оружием были зубы и кулаки.
     Андерсен стал присматриваться к  нему, и его глаза широко раскрылись от
удивления. Этот  рычащий и  кусающийся зверь был не кто иной, как тот хорошо
одетый и благовоспитанный  английский  джентльмен, который был  пленником на
борту "Кинкэда".
     Бой кончился. Вооруженный дикарь уступил  страшной силе  невооруженного
белого  человека. Тарзан  убил своего противника, не  пожелавшего сдаться. И
швед увидел, как белый человек вскочил  на ноги  и, положив одну ногу на шею
убитого врага, издал ужасающий победный клич обезьяны-самца.
     Андерсен содрогнулся от  ужаса. Тарзан же, оставив поверженного дикаря,
повернулся к шведу и крикнул:
     -- Где моя жена? Где ребенок?
     Андерсен  хотел ответить, но  внезапный припадок  кашля помешал ему. Из
груди  его  торчала  стрела, и  когда  он  закашлял,  из пронзенного легкого
хлынула горлом кровь.
     Тарзан молча  ждал, когда  раненый снова сможет говорить. Как величавый
истукан стоял он перед  беспомощным человеком. Он вырвет  из него нужные ему
сведения и затем убьет его!
     Кашель прекратился. Тарзан, наклонившись над раненым шведом, повторил:
     -- Жена и ребенок? Где они? Андерсен еле слышно прошептал:
     -- Мистер Роков браль их...
     -- Как вы сюда попали? -- продолжал Тарзан. -- Почему вы не с Роковым?
     -- Я бежаль с вашим жена и сын от Роков. Они поймаль нас.
     -- Что вы хотели сделать  с ними и куда вы их дели?  -- спросил Тарзан,
глядя на  него глазами, полными  ненависти. -- Какое зло  вы причинили  моей
жене и ребенку? Говорите скорее, или я разорву вас на клочья!
     Лицо Андерсена выразило полнейшее изумление:
     --  Я ничего  им не делаль  худо!  Я хотел  спасайт  их  от  Роков!  --
прошептал он.
     Что-то  было  в  голосе  и  в  выражении  шведа, что убедило  Тарзана в
правдивости его слов. Еще больше значения придавало его словам то, что он не
казался испуганным.
     Тарзан опустился перед ним на колени и сказал:
     --  Мне очень  жаль  вас.  Я встречал  в обществе Рокова  одних  только
негодяев. Теперь я вижу,  что был неправ. Я хотел бы перенести вас в удобное
место и промыть вашу рану. Я хочу, чтобы вы поправились как можно скорее!
     Швед безнадежно покачал головой и тихо простонал:
     -- Идит  искать ваш  жена и ребенок.  Я уже умираль... После некоторого
колебания он прибавил:
     -- Я боюсь  гиена. Прошу вас убить меня! Тарзан содрогнулся.  Несколько
минут тому назад он хотел убить этого человека как злоумышленника, теперь же
он не в состоянии был поднять руки против него.
     Он  приподнял голову шведа, чтобы переменить положение и облегчить  ему
страдание.  Но  с ним сделался опять припадок  удушья и  кровь снова хлынула
горлом. Когда припадок прошел, Андерсен лежал с закрытыми глазами.
     Тарзан думал, что он уже умер, но швед внезапно открыл глаза, посмотрел
на обезьяну-человека и еле слышно прохрипел:
     --  Я  тумаю  ветер скоро  туть  сильно!  И это  были  последние  слова
злополучного шведа.
     XI
     ТАМБУДЖА
     Тарзан вырыл в лесу неглубокую  могилу и похоронил Андерсена. Это  было
все, что  он сделать  в джунглях для  человека, отдавшего свою  жизнь за его
жену и сына.
     Теперь, когда он наверное знал, что белая женщина была Джэн и  что  она
снова  попала  с  сыном  в  руки  Рокова,  он  решил  с  удвоенной  энергией
преследовать этого негодяя.
     С трудом напал он на верный след.  В этом месте через джунгли проходило
много тропинок, перекрещивающихся в разных направлениях, и везде на них были
бесчисленные следы проходивших здесь туземцев, белых людей и диких зверей.
     Тарзан очень внимательно изучал  все следы не  только своим  прекрасным
зрением, но  и  очень развитым чувством обоняния.  Однако,  несмотря  на все
предосторожности,  он  должен  был  к вечеру  убедиться,  что  заблудился  и
находится на совершенно ложном пути.
     Он знал,  что  его звери будут идти по его пути, и потому старался  как
можно  отчетливее оставлять здесь свои  следы. Для  этого на перекрестках он
терся  по  обеим  сторонам  тропы  о лианы  и ползучие  растения  и  глубоко
вдавливал ноги в вязкую почву, словно отпечатывая  таким образом  свой путь.
Он знал, что его звери легко разберут эту печать в огромной книге джунглей.
     К ночи пошел проливной  дождь и обезьяне-человеку  не оставалось ничего
другого, как обождать до утра под защитой огромного дерева.
     Но и с рассветом ливень не прекратился. Это была настоящая незадача для
Тарзана.  Начался период дождей. Целую  неделю солнце было  скрыто  тяжелыми
тучами  и  дождь  лил как  из ведра. Ливни смыли  последние  остатки следов,
которые  Тарзан продолжал упорно, но  тщетно разыскивать. Он стал опасаться,
что его звери потеряют и его след во время этих страшных ливней.
     Местность была для него совершенно незнакомая, а из-за  непогоды  он не
мог направлять свой путь ни по солнцу, ни по луне, ни по звездам. Первый раз
в жизни Тарзан заблудился в джунглях!..
     И это случилось  как раз в то время, когда его жена  и сын находились в
когтях его злейшего врага. Какие ужасные испытания должны были они перенести
в течение этого времени!
     Тарзан  хорошо  знал  своего   врага;  он  не  сомневался,  что  Роков,
взбешенный  бегством  Джэн  и зная, что  Тарзан идет на выручку, не замедлит
привести в исполнение свои планы мщения.
     Дождь прошел. Солнце опять светило по-прежнему. Но обезьяна-человек все
еще был  в  неведении, какого направления ему держаться.  Он знал, что Роков
оставил Угамби; но весь вопрос был  в том, будет ли его враг продолжать идти
в глубь страны или  же опять вернется (а может быть, уже вернулся) к берегам
Угамби.
     В  том  месте, где он  покинул реку, Угамби становилась  узкой и пороги
препятствовали  судоходству.  Рокову  не было  смысла плыть  далее по  реке.
Однако, если он не вернулся к реке, то в каком же направлении мог он пойти?
     Следовать по направлению,  которое взял, было, Андерсен, Роков вряд  ли
счел  возможным, так как  пересечь материк по направлению  к Занзибару  было
очень затруднительно, в особенности имея на руках женщину и ребенка.
     Но  страх  все-таки  мог  принудить  его  к этой  попытке, страх  перед
зловещей  командой  человека-обезьяны,  которая  шла  по его  следам, и  еще
больший страх перед справедливой местью Тарзана...
     После  долгих  размышлений  человек-обезьяна остановил  свой  выбор  на
северо-восточном направлении, на пути  к  восточным германским колониям.  Он
решил идти вперед  до тех пор, пока не добудет от туземцев хоть каких-нибудь
сведений относительно Рокова,
     На второй день по наступлении хорошей  погоды  он  подошел  к  туземной
деревне. Ее обитатели  при виде Тарзана обратились по обыкновению в бегство.
Тарзан  преследовал  их  и  после  непродолжительной  погони  поймал  одного
молодого  воина. Негр был до такой степени перепуган, что бросил свое оружие
и, упав на колени, смотрел на обезьяну-человека глазами, полными  ужаса, как
на самую судьбу или всемогущего демона.
     С большим  трудом удалось Тарзану  успокоить  молодого человека. Только
после долгих уговоров тот вновь получил дар слова и мог дать более или менее
связное объяснение.
     Тарзан в конце концов узнал  от него,  что  несколько  дней  тому назад
через  их деревню  проходила  компания белых.  Эти  белые  говорили, что  их
преследует страшный белый дьявол, и советовали туземцам держаться настороже,
потому что "белый дьявол" шел в сопровождении ужасной шайки демонов.
     Чернокожий юноша,  напуганный этими рассказами и предупреждениями, счел
Тарзана именно за этого "белого дьявола" и с ужасом ждал появления "демонов"
в образе обезьян и пантеры.
     Во   всей  этой  истории   Тарзан  усмотрел  военную  хитрость  Рокова:
последний, очевидно, всеми средствами старался затруднить ему путешествие  и
возбудить против него туземцев.
     Молодой  воин  проговорился,  что белый человек, который был  во  главе
компании, обещал неграм большую награду, если они убьют "белого дьявола".
     Видя,  что человек-обезьяна не замышляет  ничего дурного, туземец повел
Тарзана в деревню, созывая по дороге своих товарищей и уверяя их, что "белый
дьявол"  обещал не делать им зла, если только они будут правдиво отвечать на
его вопросы.
     Один за другим они  возвращались в деревню, но  страх их еще не прошел.
Это  было  заметно  по  их  искаженным  физиономиям  и,  в  особенности,  по
вращающимся белкам их глаз.
     Предводитель вернулся одним из первых в деревню, и его-то больше  всего
и хотел расспросить  Тарзан. Это был маленький  толстый мужчина  с  длинными
обезьяноподобными руками.  Лицо  его не обещало ничего доброго: на нем лежал
отпечаток лживости и низости.
     Только суеверный страх,  вызванный сказками о белом дьяволе  и демонах,
удерживал  его  от  намерения  немедленно  кинуться  на   Тарзана  с  самыми
кровожадными намерениями. Это  был отъявленный людоед,  равно как и все  его
племя.
     Тарзан  подробно  расспросил предводителя  и,  сравнив его показания  с
показаниями  молодого воина, убедился,  что  Роков и его сафари  скрылись  в
паническом страхе по направлению к далекому восточному берегу.
     Многие  из  носильщиков Рокова, по  словам дикаря,  уже бежали от него.
Пятерых он повесил за воровство.
     Судя по  рассказам  этих двух дикарей, а также и других жителей деревни
Ваганвазам,   все  спутники  Рокова  решили   бежать  от  своего  грубого  и
бесчеловечного  господина,  бросив  его  на  произвол  судьбы.  Предводитель
М'ганвазам отрицал присутствие  белой женщины с ребенком в этой  партии,  но
Тарзан был убежден,  что  он  лжет. Несколько  раз человек-обезьяна старался
подходить к этому  вопросу с  разных сторон,  но  все-таки ему не удалось ни
разу уличить хитрого каннибала в том, что тот говорит неправду.
     Тарзан попросил поесть, но получил еду лишь после некоторых переговоров
и колебаний.  Во время завтрака он старался выведать что-либо еще и у других
находящихся здесь дикарей, но присутствие М'ганвазама парализовало им язык.
     Убедившись в том,  что  эти  люди знают  о намерениях Рокова и о судьбе
Джэн  и  ребенка  гораздо  больше,   чем  они  говорят  об  этом,  он  решил
переночевать в деревне, надеясь за это  время узнать еще какие-нибудь важные
подробности.
     Когда  он  объявил предводителю  свое  решение, он  был удивлен  резкой
переменой,  происшедшей  в  обращении  с  ним  чернокожего. Вместо  прежнего
подозрения и  недоброжелательства  М'ганвазам вдруг стал проявлять  льстивую
предупредительность и любезность.
     Обезьяне-человеку была  предложена  лучшая  хижина  в  деревне;  оттуда
прогнали главную жену М'ганвазама, а сам  предводитель перебрался временно в
хижину одной из своих младших жен.
     Если  бы  Тарзан  вспомнил  о  награде,  которая  была  обещана за  его
убийство,  он   бы  понял   роковое   значение  этой  перемены  в  обращении
М'ганвазама.
     То обстоятельство, что Тарзан оставался на ночлег в хижине М'ганвазама,
чрезвычайно облегчало последнему задачу в деле заработка награды. Поэтому он
настойчиво  приглашал  Тарзана,  уставшего  от  долгого пути, пожаловать как
можно скорее на отдых в его "дворец".
     Человек-обезьяна  обычно  избегал  ночлега  в  туземных  хижинах  из-за
присущего  им  зловония,  дыма  и  чада, но на  этот  раз он  решил  сделать
исключение  в  надежде поговорить с каким-нибудь  молодым негром и узнать от
него всю правду. Поэтому Тарзан довольно любезно принял приглашение ночевать
в   хижине  молодых   воинов,  и  ему  было  жаль  выгонять  на  холод  жену
предводителя.
     Беззубая  безобразная   старуха,   супруга   предводителя,  была  очень
довольна. Поэтому предводитель не настаивал  на своем предложении, тем более
что желание Тарзана только помогало ему привести свой план в исполнение.
     Тарзан был помещен в хижине вблизи деревенских  ворот  и оставлен в ней
один.  В эту ночь устраивались пляски в честь вернувшихся охотников,  и  все
молодые  воины,  по  словам  М'ганвазама,  должны  были  принять  участие  в
празднике.
     Как только человек-обезьяна был приведен в хижину, М'ганвазам  созвал к
себе молодых воинов и приказал им провести ночь в обществе белого дьявола.
     Никто из них, конечно, не был особенно  обрадован этим  приказанием, но
слово  М'ганвазама  было законом  для его  племени, и  тут уже  возражать  и
противиться, конечно, не приходилось.
     М'ганвазам  сидел  с  воинами  у  костра  и  шепотом  сообщал  им  план
затеянного им убийства. Старая  женщина,  которая благодаря Тарзану осталась
на ночь в своей  хижине, подошла к костру, якобы для  того, чтобы подбросить
дров,  на самом же деле, чтобы подслушать речи заговорщиков. Они не обратили
на нее никакого внимания.
     Несмотря  на  оглушительный шум  и гвалт  праздника  и крики  пирующих,
Тарзан заснул крепким сном. Проспав около двух часов, он почувствовал, что в
хижину кто-то вошел. Огонь в  очаге потух, и  все  кругом было  погружено  в
глубокий  мрак. Однако человек-обезьяна был  уверен,  что кто-то крадется  к
нему впотьмах.
     Это не мог быть воин, возвращающийся с празднества, потому что праздник
еще  продолжался:  дикие крики  плясунов и шум тамтама все  еще доносились с
улицы. Кто же это мог быть?
     Тарзан-обезьяна вскочил и бесшумно и  легко отпрыгнул в противоположную
сторону хижины, держа наготове копье.
     --  Кто подкрадывается ко  мне?  Кто ползет,  как  голодный  зверь?  --
спросил он.
     --  Тише,  бвана! -- ответил старческий голос. -- Это ста-рая Тамбуджа,
которую ты не захотел выгнать на холод из ее хижины.
     -- Что хочет Тамбуджа от меня? -- спросил человек-обезьяна.
     -- Ты был ко мне добр, -- ответила старуха, -- поэтому и я хочу сделать
тебе добро. Я пришла предупредить тебя.
     -- Предупредить? О чем? -- спросил Тарзан.
     -- М'ганвазам приказал  нескольким  молодым воинам лечь  спать  в твоей
хижине.  Когда  пляски  поутру  кончатся, они придут в  эту хижину. Если  ты
будешь  спать, М'ганвазам приказал убить тебя. Если же ты  не  будешь спать,
они будут ждать, пока ты не заснешь, и тогда они набросятся на тебя и убьют.
М'ганвазам непременно хочет получить награду, которую обещал  за  тебя белый
человек.
     -- Я совсем забыл про награду, -- промолвил Тарзан. И прибавил:
     -- Но как же М'ганвазам надеется получить награду, если белые  ушли,  и
он даже не знает, где они теперь находятся?
     Тамбуджа возразила:
     -- Они  еще  недалеко  ушли и идут медленно.  И наши  гонцы могут легко
догнать их. Я не могу объяснить тебе, где их лагерь, но могу отвести  тебя к
ним.
     Занятые  разговором, они не  заметили, как в хижину прокрался в темноте
какой-то мальчуган и так же бесшумно и незаметно выскользнул.
     Это был маленький  Булао,  сын предводителя от одной из его младших жен
--  мстительный,  скверный  мальчишка,  всегда  шпионивший  за  Тамбуджой  и
наушничавший на нее отцу.
     -- Так пойдем же скорее! -- воскликнул Тарзан.
     Этих последних  слов Булао не слышал,  так как он уже бежал со всех ног
по деревенской улице на площадь, где его свирепый родитель пил туземное пиво
и восхищался  танцами своих подчиненных. Они дико  орали, кружились и высоко
прыгали, размахивая копьями. Тамтам и три священных барабана аккомпанировали
их пляске.
     Когда Тарзан  и Тамбуджа осторожно вышли из деревни и скрылись во мраке
джунглей,  почти  одновременно с  ними  два  стройных и легких  черных гонца
отправились в том же направлении, хотя и по другой дороге.
     Через некоторое время, уже отойдя достаточно далеко от деревни,  Тарзан
спросил старуху, видела ли она сама белую женщину и ребенка?
     -- Да, бвана, -- ответила Тамбуджа.  --  Я  видела их: у нас в  деревне
была белая женщина и маленький  ребенок. Ребенок умер  от  лихорадки, и  они
похоронили его здесь!
     XII
     ЧЕРНЫЙ НЕГОДЯЙ
     Когда  Джэн Клейтон пришла  в себя после продолжительного  обморока, ее
снова  охватило  отчаяние.  Она  с  ужасом  и тоской  смотрела на Андерсена,
который держал на руках ребенка.
     -- Что с вами? -- спросил он. -- Ви больная?
     -- Где мой сын? -- закричала несчастная женщина, не обращая внимания на
его вопрос.
     Андерсен протянул ей ребенка, но она, покачав головой, сказала:
     --  Это не мой сын, вы это прекрасно знали! Вы такой же негодяй, как  и
Роков.
     Маленькие глазки Андерсена расширились от удивления.
     -- Не ваша сын? -- спросил он.  -- Ви сам сказаль,  что ваша ребенок на
"Кинкэд".
     -- Это не мой ребенок! -- печально возразила Джэн. -- Где же мой?
     -- Там не буль другая ребенка. Я тумаль этот ваша. Я ошень жаль.
     Андерсен беспокойно  переступал  с ноги  на ногу. Было очевидно, что он
действительно не знал, что ребенок чужой.
     Ребенок на руках у Андерсена запищал  и  потянулся  ручонками к молодой
женщине.
     Никакая мать в мире не могла бы противостоять  этому призыву. И схватив
чужого  ребенка, она прижала  его  к груди и,  спрятав свое  лицо в платьице
ребенка, тихо заплакала.
     Слезы  немного  облегчили  ее.   После   первого  сильного  потрясения,
вызванного  разочарованием,  в   ней  пробудилась  надежда:  может  быть,  в
последнюю  минуту, перед  самым  отходом  "Кинкэда" из  Англии, каким-нибудь
чудом Джек был вырван из рук Рокова и подменен этим ребенком.
     -- Вы не знаете, чей это ребенок? -- спросила она Андерсена.
     Швед покачал головой.
     --  Если ета не  ваша  сын,  я не  знаю,  чей ета ребенка. Мистер Роков
говорила ета ваша сын! Я не могу  ходить на "Кинкэд": Роков меня убиваль! Но
ви может туда ходить: я вас буду проводить до моря, а там чернокожий  возиль
вас до "Кинкэд".
     -- Нет, нет! -- закричала Джэн.  -- Ни  за что на свете! Лучше умереть,
чем  опять попасть в руки этих негодяев. Нет, пойдемте  дальше  и возьмем  с
собою этого ребенка. С божьей помощью мы как-нибудь отыщем моего Джека!
     ***
     И они пустились в дальнейший поход через дикую страну!
     С  ними  шло  шесть  туземцев. Эти "сафари" несли провизию  и  палатки,
захваченные предусмотрительно Андерсеном с "Кинкэда".
     Дни и ночи  беспрерывных мучений,  которые  переживала молодая женщина,
слились  для  нее в  один непрерываемый кошмар.  Она  потеряла  всякий  счет
времени. Единственным утешением в этой жизни,  полной непрерывных страхов  и
страданий, был ребенок, к которому Джэн успела привязаться. Он до  некоторой
степени заполнил пустоту в ее сердце после того, как она была  лишена своего
ребенка.  Джэн нашла  существо, на которое могла изливать  свою  материнскую
любовь.  Иногда  она  закрывала  глаза  и  мечтала  в  сладком  и  печальном
самообмане, что ребенок у ее груди ее собственный.
     Первое время они продвигались внутрь страны чрезвычайно медленно. Время
от  времени случайно попадавшиеся им  навстречу туземцы доставляли кое-какие
сведения, по  которым можно было предполагать, что  Роков еще не напал на их
след. Это  последнее  обстоятельство, а  равно и желание Андерсена как можно
более облегчить молодой и  нежной женщине  тяготы  путешествия, заставили их
идти медленнее, чем следовало, и часто останавливаться на отдых.
     Швед проявлял свою заботливость к Джэн, чем только мог.
     Он до сих пор был очень огорчен и  страдал от  своей невольной ошибки с
ребенком. И Джэн была вполне убеждена в его благородных побуждениях.
     При остановках Андерсен тщательно следил за тем, чтобы палатка для Джэн
и ребенка была разбита на самом удобном месте; колючая изгородь  -- бома  --
вокруг нее изготовлялась как можно прочнее и непроницаемее.
     Все, что было лучшего в их скромных продовольственных запасах, Андерсен
предоставлял  Джэн и ребенку. Но  более всего  успокаивало и трогало ее  его
почтительное и вежливое с ней обращение.
     Она часто удивлялась, как могло такое врожденное благородство характера
скрываться под  такой  отталкивающей  внешностью? В конце  концов  Джэн даже
перестала замечать его уродливость. Швед казался ей почти красавцем.
     ***
     Однажды им пришлось испытать большое волнение.
     Прохожие дикари сообщили им сведения, из  которых несомненно следовало,
что Роков напал на их след и находится уже в нескольких переходах от них.
     Беглецы тогда решили изменить направление и повернули к реке Угамби.
     Купив в одной деревне, лежавшей на притоке Угамби, лодку, они двинулись
по этой речонке к Угамби, а затем поплыли вверх по этой реке. Они так быстро
продвигались  вперед,  что  долгое   время   ничего  не   слышали  о   своих
преследователях. Достигнув места, где  река переставала быть судоходной, они
покинули лодку и опять вошли в джунгли. И здесь их путь снова стал опасным и
трудным.
     На  второй день после  того, как они  покинули Угамби,  случилась новая
беда: ребенок захворал лихорадкой. Андерсен хорошо знал, что печальный исход
неизбежен, но не решался сказать это Джэн. Он видел, что молодая женщина уже
всем сердцем привязалась к ребенку.
     Вскоре  ребенку  стало  так  плохо,  что  пришлось  сделать  остановку.
Андерсен  немного  отступил  в сторону  от  главной дороги,  по которой  они
следовали, и разбил лагерь на лужайке, на берегу небольшой речки.
     Джэн ухаживала за маленьким больным, и вся была поглощена этим делом. А
между  тем ее  ожидало новое испытание.  Один  из  черных носильщиков  вдруг
прибежал с известием, что "белый  дьявол" Роков со своим караваном находится
здесь, совсем близко! Чернокожий "сафари" едва не натолкнулся на их лагерь.
     Очевидно, Роков каким-то образом напал на их след.
     Беглецам  пришлось немедленно  сняться с  лагеря  и  спешно  продолжать
бегство,  несмотря  на  то, что ребенку становилось  все  хуже и  хуже. Джэн
Клейтон достаточно хорошо знала Рокова.  Она была уверена, что первым же его
делом при  их поимке  было бы  разлучить ее с  ребенком;  а это означало  бы
верную смерть последнего.
     Они  двинулись  вперед через густые  заросли по  старой, почти заросшей
тропе. Туземные носильщики один за другим  покинули их и куда-то таинственно
исчезли. Они служили им верно  и  преданно только  до тех  пор, пока не было
опасности  попасть в руки Рокову. Они так  много слышали о  его жестокости и
чувствовали к  нему такой  неопределенный страх, что без малейшего угрызения
совести бросили своих хозяев, едва только узнали, что "белый дьявол" гонится
за ними.
     Тем не  менее  Андерсен и молодая женщина продолжали  свое путешествие.
Швед шел впереди, чтобы прорубать дорогу в тех местах,  где тропа совершенно
заросла; молодая женщина с ребенком держались сзади.
     Так шли они  весь день, а к вечеру  поняли,  что все их усилия спастись
напрасны.  Временами  ветер  доносил  до  них  совершенно  отчетливо  голоса
приближавшегося каравана.
     Скорбные,  изнемогавшие  от  усталости  и волнения,  они  остановились.
Андерсен приступил к последним приготовлениям.
     Он посоветовал Джэн приютиться позади большого дерева и тщательно укрыл
ее и ребенка сухим валежником и травой.
     Оставив  ей на всякий случай ружье  и сумку с патронами и немного пищи,
он  дал  ей  кое-какие  указания  относительно  дальнейшего.  После  прохода
каравана Рокова Джэн должна была направиться в деревушку на расстоянии одной
мили отсюда,  а  затем  пройти  обратно  к  устью Угамби и  ждать  попутного
парохода, чтобы можно было оттуда пробраться на родину.
     -- А теперь прощайте, леди! -- сказал Андерсен. -- Желаю вам счастья!
     И он протянул ей руку.
     -- Но куда же вы  идете, Свэн? -- спросила удивленно Джэн. -- Почему вы
не хотите тоже спрятаться здесь? Почему вы не хотите идти со мной к океану?
     -- Я хочу сказать Рокову, что вы умираль, и он больше вас не искаль! --
сказал швед. Джэн воскликнула:
     -- Но вы идете  на верную смерть! Остановитесь!  Мы найдем какой-нибудь
способ к побегу!
     -- Это не помогайт! -- возразил Андерсен. -- Они нас оба будут поймаль,
и тогда я не могу вам ничего сделайт, леди.
     Указав на  тропинку, по  которой они  только что пришли, он посоветовал
хранить полное молчание и тишину.
     Через  мгновение  он уже  шел  спокойно  и  уверенно по  этой  тропинке
навстречу  приближающемуся каравану Рокова. Она следила за ним, пока поворот
тропы не скрыл его из ее глаз...
     Первым  ее  побуждением  было бежать за ним, возвратить  ему  ружье или
уговорить  вернуться. Ей было  до  отчаяния жаль  его. Да  и мысль  остаться
одной, без друга, в страшных африканских джунглях, была слишком ужасна.
     Джэн тихонько  приподнялась,  чтобы вылезти из своего  убежища.  Прижав
ближе к себе ребенка, она взглянула ему  в личико. Оно было багрово-красного
цвета. Ребенок горел как в огне.
     С криком ужаса Джэн Клейтон вскочила на ноги. Ружье и сумка с патронами
лежали забытые под валежником.  Она  забыла все: и Андерсена,  и  Рокова,  и
страшную опасность, которая ей угрожала. Ее мозг сверлила только одна мысль:
ребенок  захворал страшной  тропической  лихорадкой, и она  не может  ничего
сделать, чтобы облегчить его страдания!
     Нельзя  было терять ни  минуты времени. Скорее в деревню,  в  жилье,  к
людям, где может  найтись хоть какое-нибудь  целебное средство! Взяв на руки
ребенка, она побежала по тропинке, которую указал ей Андерсен.
     Далеко  позади  нее послышались  крики  и  выстрелы, а затем  наступила
тишина. Новая  тоска сжала  ей сердце: она знала, что Андерсен встретился  с
Роковым.
     Полчаса спустя, еле держась на  ногах от  усталости,  она  добежала  до
маленькой деревушки. К ней навстречу высыпала целая толпа: мужчины, женщины,
дети. Любопытные  туземцы засыпали ее вопросами, кто она, что ей надо, что с
ней случилось? Но Джэн не знала их языка.
     Она только с ужасом указывала на жалобно стонавшего на ее руках ребенка
и повторяла: "Лихорадка, лихорадка!".
     Чернокожие  не   поняли  ее  слов,  но  какая-то   молодая   негритянка
догадалась, что ребенок болен. Она схватила Джэн за руку и потащила к себе в
хижину. Женщины окружили Джэн и старались успокоить ее и помочь ребенку.
     Позванный  ими знахарь развел в  хижине огонь, повесил над ним глиняный
небольшой  горшок  и  начал варить  в  нем  какое-то странное  зелье,  делая
магические жесты и бормоча монотонные заклинания. Затем он опустил  в горшок
хвост зебры и с заклинаниями и бормотаниями обрызгал им лицо ребенка.
     После его ухода негритянки уселись в круг  и начали вопить и причитать.
Джэн  думала, что  она  сойдет  с  ума, но зная,  что  все это проделывалось
женщинами из добрых побуждений, она молча и терпеливо переносила этот ночной
кошмар.
     Около  полуночи она  услышала  внезапное  движение в деревне. Слышались
голоса спорящих туземцев, но она не могла  понять их слов и не догадывалась,
в чем дело. Вскоре  послышались  приближающиеся  к хижине шаги. Джэн сидела,
скорчившись на полу около огня, держа ребенка на коленях. Ребенок лежал тихо
с полуоткрытыми закатившимися глазами. Дыхания почти не было слышно.
     Джэн Клейтон с тоскою и ужасом смотрела на маленькое личико. Это не был
ее ребенок,  это не была ее  плоть  и кровь, и все же  как дорог и близок ей
этот бедный безвестный мальчик!
     Смерть  приближалась! Она видела  это и, несмотря на все свое горе, она
считала  эту  смерть  благодетельной,  потому  что  она  прекращала  мучения
маленького страдальца.
     Шаги  остановились  у  дверей.  Послышался  тихий  разговор,  и, минуту
спустя, вошел М'ганвазам,  предводитель  племени. Джэн  мельком  видела  его
накануне вечером, перед тем как женщины увели ее в хижину.
     К ней наклонилось зверское коварное раскрашенное лицо дикаря, в котором
не было ничего  человеческого;  Джэн Клейтон показалось даже, что  он больше
походит на гориллу, чем на человека.
     Дикарь  попробовал  объясниться  с ней,  но  видя  безуспешность  своих
попыток,  обернулся  к двери  и позвал  кого-то.  В  хижину немедленно вошел
другой негр, сильно отличавшийся по внешности от М'ганвазама и, по-видимому,
принадлежавший  к другому  племени.  Он  понимал  по-английски и мог служить
переводчиком.
     С  первого  же   вопроса,   предложенного  М'ганвазамом,  Джэн  Клейтон
почувствовала, что дикарь  допрашивает ее с какой-то  определенной, пока еще
непонятной   ей  целью.  Он  проявлял  особый  интерес   к  ее   намерениям,
расспрашивал,  с  какой  целью  и  куда   она  путешествовала  и  почему  ее
путешествие  было  прервано  здесь  в его деревне?  Не  видя причин скрывать
правду,  она  рассказала  все, как было. На его вопрос, не  было  ли у ней с
мужем  условлено  встретиться  здесь в деревне,  она  покачала  отрицательно
головой.  Тогда  он изложил ей  при помощи  переводчика  главную цель своего
визита:
     --  Я только что  узнал, --  сказал он, -- от людей, живущих  на берегу
Угамби, что ваш муж шел вдогонку за вами вверх по реке. Он прошел уже далеко
по стране, но негры недавно напали на него и убили. Я говорю  вам это затем,
чтобы  вы  не теряли времени на розыски мужа; лучше  возвращайтесь  назад  к
реке. Вам больше нечего делать в этой стране!
     Джэн  шепотом поблагодарила  М'ганвазама  за его  внимание.  У  ней  не
хватило голоса. Ее  сердце  окаменело  от нового удара. С опущенной  головой
сидела она, глядя отсутствующим взглядом  на  ребенка. М'ганвазам беззвучно,
как кошка,  вышел  из  хижины. Немного погодя послышался шум у входа: кто-то
еще вошел в хижину.
     Женщины-негритянки по-прежнему  сидели у огня;  одна из  них подбросила
сухих  веток  на догорающие уголья. Внезапно вспыхнуло пламя и осветило, как
по волшебству, хижину изнутри.
     Джэн Клейтон онемела от  ужаса: ребенок был мертв! Когда он  умер,  она
даже не заметила. Беззвучные рыдания подступили  к ее горлу, ее голова упала
на  маленький сверток у ее груди.  С минуту в хижине  царила  полная тишина.
Затем туземные женщины разразились ужасным воплем.
     Мужчина,  стоявший некоторое время безмолвно в  хижине, кашлянул и тихо
произнес:
     -- Леди Клейтон!
     Она испуганно подняла глаза и  увидела  перед  собой  насмешливое  лицо
Николая Рокова.
     XIII
     БЕГСТВО
     Прошло несколько минут...
     Роков  стоял молча  с  наглой  усмешкой  на  губах;  его  взор упал  на
небольшой сверток на  коленях  молодой  женщины. Джэн  прикрыла углом одеяла
лицо ребенка; было похоже, что он просто спит.
     --  Вы, сударыня, напрасно причинили себе столько хлопот! -- иронически
промолвил Роков. -- К  чему вам было  лично  везти сына к людоедам? Я сам бы
охотно  доставил его  сюда. Вы могли бы  этим  избавить себя от опасностей и
трудностей путешествия. В общем я, впрочем, очень благодарен  вам за это. По
крайней мере, мне не пришлось возиться с вашим ребенком во  время  трудных и
подчас опасных переходов.
     Он помолчал и после небольшой паузы продолжал с той же гадкой улыбкой:
     -- Уже с самого начала я предназначал вашего сына именно для этой самой
деревни. М'ганвазам тщательно будет следить за его воспитанием и  сделает из
него бравого людоеда. Если вам удастся вернуться в Англию, то, без сомнения,
вам будет приятно вспомнить, что  ваш сын в полной сохранности живет здесь в
избранном  людоедском  обществе. Еще раз  от всей  души благодарю  вас, леди
Грейсток,  за то, что  вы так  любезно  доставили сами  вашего сына сюда.  А
теперь я  должен  просить Вас  вручить его  мне, чтобы  я  мог передать  его
приемным родителям.
     Роков цинично усмехнулся  и  протянул руки к ребенку. К  его удивлению,
Джэн Клейтон встала и без единого слова протеста  положила маленький сверток
к нему на руки.
     --  Возьмите  его!  -- сказала она. -- Слава  богу, он теперь уже не  в
вашей власти!
     Сразу поняв значение этих слов,  Роков  скинул  одеяло с  лица мертвого
ребенка; он хотел удостовериться, правда ли это.
     Все эти дни Джэн ломала себе голову над  вопросом, знал ли Роков о том,
что   ребенок  чужой.   Теперь   ее  сомнение  рассеялось  при  виде  злобы,
перекосившей  лицо Рокова.  Негодяй не мог  скрыть  своей досады  на то, что
судьба помешала ему осуществить затеянное мщение.
     Он бросил трупик  ребенка обратно на  руки  Джэн,  топнул ногой и  стал
расхаживать взад и вперед по хижине. Не  желая  и  не умея  сдерживаться, он
ругался  и  размахивал  кулаками.  Наконец,  он  остановился  перед  молодой
женщиной и близко склонился над ней:
     --  Вы смеетесь  надо  мной!  -- закричал  он. --  Вы  думаете, вы меня
победили? Вздор! Я покажу вам, что  значит иметь дело с Николаем  Роковым. Я
лишился ребенка, которого я  предназначал  в  сыновья к каннибалу, но, -- он
сделал паузу для того, чтобы придать больше веса своим дальнейшим словам, --
но я могу вместо этого сделать мать этого ребенка женой каннибала и, клянусь
мощами св. Петра, я  это сделаю! Но только сделаю это после того, как получу
от вас то, что мне хочется!
     Если он думал возбудить  в Джэн ужас,  то жестоко ошибся. Она была выше
этого:  ее  рассудок  и нервы до того притупились, что уже  не  воспринимали
больше страданий и горя. К крайнему его удивлению он заметил у нее довольную
улыбку.  Она  в  душе  торжествовала:  этот  бедный  маленький  мертвец  был
совершенно чужим ей, и Роков этого и не подозревал!
     Она, конечно, с  радостью бы бросила ему правду в лицо, но пусть  будет
так! -- так лучше, так безопаснее Джеку, где бы он сейчас ни был.
     Она не  знала,  где ее сын, не знала даже, жив ли он, но у нее все-таки
была  слабая надежда, что он  жив. Разве не могло случиться, что  без ведома
Рокова, кто-нибудь из его соучастников подменил ребенка с целью передать его
друзьям  Грейстоков в  Лондоне  за  большой  выкуп?  Джэн  все  время  нынче
разукрашивала эту  мечту разными  подробностями, и  это была ее единственная
отрада!
     Нет, Роков никогда не узнает, что это чужой ребенок!
     Джэн  прекрасно сознавала, что ее  положение со смертью Андерсена стало
не  только  плохо,  но  безнадежно.  Роков угрожал  ей не попусту! Она  была
уверена, что он постарается во что бы то ни стало исполнить  свою угрозу. Ей
оставалось одно -- найти способ покончить с собой раньше, чем Роков приведет
в исполнение свой постыдный план.
     Но  для  этого  ей   требовалось  время,  нужно  было  все  обдумать  и
приготовиться  к  смерти.  Она  чувствовала,  что не  сможет  сделать  этого
последнего и решительного шага, не испробовав всех способов и возможностей к
побегу. Она не дорожила жизнью, но в ней теплилась надежда, что каким-нибудь
образом  она  сможет  вернуться  к   своему   сыну,   к   своим  материнским
обязанностям. Но она твердо знала, что не задумается при выборе двух решений
-- Николай Роков или самоубийство!
     -- Ступайте прочь! -- крикнула она в исступлении. --  Оставьте  меня  с
моим умершим ребенком. Разве вы еще не достаточно причинили мне  страданий и
горя? Что я вам сделала? За что вы продолжаете преследовать меня?
     --  Вы  страдаете  за  обезьяну-человека, любовь которого вы  предпочли
любви  джентльмена! --  ответил он. -- Но  не  будем  об  этом говорить.  Мы
сначала  похороним  здесь  вашего ребенка,  и затем вы пойдете со мной в мой
лагерь,  а завтра утром  я  вас  приведу обратно и  передам  очаровательному
М'ганвазаму.
     Он хотел взять ребенка, но она отвернулась с ним от него.
     -- Я сама похороню  его! -- сказала  она. -- Прикажите вырыть могилу за
деревней.
     Роков хотел поскорее  покончить с  этим делом, чтобы отвести затем ее в
лагерь.  Он  видел  в  ее  апатии  полную  покорность  судьбе   и  внутренне
торжествовал.
     Позвав  несколько человек чернокожих, он проводил Джэн за  деревню. Там
под большим  деревом чернокожие  вырыли маленькую могилу.  Завернув трупик в
одеяло, Джэн  тихо положила его в  приготовленную яму  и,  встав на  колени,
произнесла тихую молитву над могилой безвестного младенца.
     Спокойная,  с  сухими  глазами,  она  встала  и  последовала  за  своим
мучителем в глубокий мрак джунглей по узкой тропе, которая соединяла деревню
Ваганвазама  с  лагерем   международного  проходимца  и   мошенника  Николая
Рокова...
     Тропа  представляла собою как  бы узкий  коридор, стены  его составляли
густые  заросли, переплетающиеся сверху  и  не пропускающие  лунного  света.
Молодая женщина слышала, как трещит валежник под ногами крупных зверей, и до
слуха ее доносилось  глухое рычанье охотившегося льва, похожее на  гром,  от
которого  дрожала земля.  Носильщики зажгли связки  тростника  и размахивали
ими, чтобы напугать хищников и держать их на почтительном  расстоянии. Роков
торопил людей, и по дрожащему тону его голоса Джэн поняла, что он трусит.
     Ночные звуки джунглей  вызвали у  нее воспоминание о тех днях  и ночах,
которые она проводила в подобных же лесных зарослях со своим лесным богом --
бесстрашным и непобедимым Тарзаном из племени обезьян. У нее не было и мысли
о страхе, несмотря на то, что звуки джунглей были тогда еще новыми для нее.
     Как чудесно все изменилось бы, если  бы  только она  знала, что он тоже
здесь, в этой дикой стране, и ищет ее!  Тогда было бы, для чего жить, и была
бы надежда на помощь! Мысль, что он умер, не могла уместиться в ее сознании.
Она не  могла  себе представить,  что это огромное тело,  эти могучие  мышцы
навсегда оцепенели в мертвом покое.  Неужели  он  в самом деле  умер? Верить
этому или нет?  Но для неверия не было оснований.  Если  бы Роков сказал ей,
что Тарзан умер, она, конечно, сочла бы это ложью без малейшего колебания. А
зачем  было  М'ганвазаму  обманывать ее? Джэн, конечно, не могла знать,  что
последний говорил просто по наущению Рокова.
     Они достигли колючей  изгороди, которой был окружен лагерь  Рокова. Там
царило  какое-то  смятение. Джэн  не знала,  что это  значит,  но, очевидно,
случилось что-то особенное  и притом крайне неприятное для Рокова:  все лицо
его  исказилось  от  злобы.  Немного   позже   по  обрывкам  разговоров  она
догадалась,  что за  время  его  отсутствия несколько человек  из его отряда
бежали, захватив большую часть припасов и снаряжения.
     Излив  свою  ярость  на  оставшихся,  Роков  вернулся  к  Джэн, которую
охраняли двое белых матросов. Он грубо схватил ее за  руку и потащил к своей
палатке. Джэн изо всех сил отбивалась,  стараясь вырваться, а матросы стояли
в сторонке и потешались над  интересным  зрелищем.  Видя сопротивление Джэн,
Роков ударил ее несколько раз по лицу и в  полусознательном состоянии втащил
ее в палатку.
     Слуга зажег лампу,  а  затем,  по  знаку своего  господина, вышел. Джэн
упала  на  пол  посреди  палатки.  Немного придя  в себя, она  быстро обвела
глазами внутренность палатки, не упуская из вида ни малейшей подробности.
     Роков приподнял ее с пола и потащил к походной кровати. На поясе у него
висел большой револьвер. Джэн видела его. Она ждала удобного случая овладеть
этим оружием. Она сделала вид, что  лишилась сознания, но через полузакрытые
веки  продолжала   следить  за  Роковым.  Воспользовавшись  ее   "обморочным
состоянием",  Роков  отнес  ее на  кровать; но  вдруг какой-то  шум  снаружи
заставил его оглянуться.
     Удобный случай, наконец,  представился: ловким и быстрым движением Джэн
выхватила  револьвер. Когда испуганный взгляд  Рокова повернулся к Джэн, она
подняла револьвер  и изо  всей силы ударила  им насильника между глаз. Роков
как сноп  повалился  на  землю  и потерял  сознание.  Молодая  женщина легко
вздохнула: она была спасена от мерзких объятий!
     Шум, привлекший  внимание  Рокова,  продолжался. Джэн боялась,  что сию
минуту  сюда  войдет  слуга и увидит, что  случилось. Она  быстро  подошла к
столику, на котором  стояла  чадившая лампа,  и  потушила  ее. Очутившись  в
полном мраке, она стала обдумывать дальнейший план действия.
     Она была во враждебном лагере. А за пределами этого лагеря лежали дикие
джунгли,  населенные  страшными хищниками и еще более страшными людьми. Было
слишком  мало шансов, что ей  удастся  остаться  в  живых  среди  всех  этих
опасностей. Но мысль, что она уже прошла невредимой через столько опасностей
и что  где-то там  далеко  ожидает сын,  придала ей  решимость.  Что  бы  ни
случилось,  что  бы  ей ни грозило, она  все-таки  постарается  пересечь эту
страну ужасов и выйти к свободному океану...
     Палатка Рокова стояла почти в центре  лагеря. Вокруг нее стояли палатки
его белых  спутников и туземцев. Пройти мимо них и пробраться сквозь колючую
изгородь  казалось задачей  почти невыполнимой; но другого выхода у  нее  не
было. Оставаться в  палатке до тех пор,  пока  ее не обнаружат, было нелепо.
Это погубило бы все то, что она уже сделала для завоевания своей свободы.
     Крадущимися  шагами подошла она к стене палатки и ощупью искала  двери,
но  их  не  было. Тогда она  вернулась к лежащему Рокову, ощупью  отыскала у
пояса   рукоятку  ножа   и  прорезала   им  полотно  палатки.  Снаружи   она
остановилась. С облегчением она увидела,  что в лагере уже все спали. Только
один часовой сидел на противоположной  стороне изгороди. Стараясь идти таким
образом,  чтобы  палатки скрывали ее от глаз часового, она подошла к колючей
изгороди.
     Из  мрака  джунглей  доносились ей  таинственные  жуткие ночные звуки и
грозное рычание львов. С минуту  она колебалась. Мысль  о хищниках приводила
ее  в ужас. Здесь в темноте их голоса казались особенно страшными. Но минута
колебания  прошла  --  Джэн  энергично  потрясла головой  и начала раздирать
колючую  бому  своими  нежными  руками. Она не  обращала  внимания на раны и
кровь. Часовой на другом конце  лагеря ничего  не видел и не  слышал, и  она
продолжала  работать,  пока  не  проделала  в  изгороди  достаточно  большое
отверстие, через которое она могла пролезть.
     И вот  она  очутилась  уже  по ту сторону  изгороди.  То,  что осталось
позади, было хуже, чем смерть. Впереди ее тоже ожидала верная смерть, но, во
всяком случае, это  была быстрая, милосердная и чистая смерть. Без сожаления
и  колебания  она отошла от лагеря,  и минуту  спустя ее скрыла таинственная
темнота джунглей.
     XIV
     ОДНА В ДЖУНГЛЯХ
     Тамбуджа  повела Тарзана по  извилистой тропе к лагерю  Рокова; она шла
очень  медленно:  ее  старые  ноги  плохо  уже служили  ей.  Поэтому  гонцы,
посланные  М'ганвазаном  для  того,  чтобы предупредить  Рокова  о  прибытии
Тарзана, пришли в лагерь значительно раньше Тарзана и его спутницы.
     Гонцы застали  лагерь  белого  человека  в полном смятении.  Роков  был
найден  раненым  и в бессознательном состоянии  в  своей  палатке. Когда  он
пришел в  себя и увидел, что Джэн  Клейтон скрылась, он пришел в ярость. Вне
себя  от  бешенства,  он  бегал по лагерю  с винтовкой  и грозил пристрелить
туземных часовых,  по оплошности которых  молодой женщине удалось бежать.  В
конце  концов его же подчиненные матросы обезоружили его из  опасения, что и
последние туземцы разбегутся от страха.
     Между тем  прибыли  гонцы М'ганвазама. Едва  они успели передать Рокову
свое сообщение, как  прибежали два других гонца. Они  еле дышали от быстрого
бега  и,  волнуясь,  сообщили, что произошло страшное событие: белый великан
убежал ночью от М'ганвазама и  теперь идет к  лагерю белых,  чтобы отомстить
своим врагам.
     В  лагере поднялась  страшная  тревога.  Чернокожих охватил  панический
страх  при  одной  мысли о  близости "белого дьявола"  с его бандой свирепых
зверей. Этот почти мистический страх был так велик, что  дикари  попрятались
где  попало: в лесу, на прибрежье, в кустах, на деревьях. В лагере вскоре не
осталось  никого из негров. Но, несмотря на  всю поспешность, они не  забыли
захватить с собой все, наиболее ценное, что было в лагере у Рокова.
     Таким образом Роков  и его семь  матросов были и ограблены,  и покинуты
туземными работниками. Видя свое  безвыходное  положение, Роков, как всегда,
со  злобой  накинулся  на  своих  спутников,  обвиняя  их   одних   во  всем
происшедшем. Но  на  этот раз матросы вовсе не были расположены  сносить его
оскорбления и  ругательства. Тиранические выходки  и бешеный характер Рокова
довели  его подчиненных до того, что они  стали открыто  возмущаться. И даже
более того: один  из матросов  вытащил в пылу гневных пререканий револьвер и
выстрелил в Рокова. Хотя он и  промахнулся, но  все-таки выстрел произвел на
Рокова сильное впечатление; попросту говоря, он перетрусил и поспешил к себе
в палатку.
     Но  его ждало еще одно сильное потрясение. Не успел он дойти  до своего
убежища, как буквально оцепенел от ужаса:  на опушке леса из густых зарослей
появилась гигантская фигура почти обнаженного белого человека. Роков со всех
ног  бросился  в  свою  палатку;  там,  в  задней  стене, все  еще оставался
незашитым  длинный разрез, который сделала ночью Джэн. Объятый ужасом, Роков
воспользовался этим  отверстием, выскочил  наружу и  исчез  в  джунглях,  не
заметив, что он бежит по следам Джэн Клейтон.
     При виде обезьяны-человека все матросы обратились в такое же паническое
бегство. Тарзан увидел, что  Рокова среди них не было,  и потому не пустился
за  ними в  погоню.  Ему  был нужен  только Роков; он надеялся  найти его  в
палатке. Что касается матросов,  то он  был уверен,  что  в джунглях они все
равно  понесут  справедливое  наказание за  все  свои  деяния. Джунгли  сами
воздадут им должное...  И он не ошибся:  он был  последним  белым человеком,
который видел их на этом свете.
     Тарзан   вошел   в  палатку   Рокова,  но   там   никого  не   было,  и
человек-обезьяна, рассерженный  этой неудачей, хотел немедленно пуститься  в
погоню за Роковым. Тамбуджа удержала его  от этого, советуя  ему вернуться в
их деревню.
     -- Он, наверное, там! -- сказала старуха. -- Пойдем туда поскорее!
     Предположение старухи показалось Тарзану правдоподобным, и вместо того,
чтобы  отыскивать здесь следы Рокова, он отправился с  нею обратно к деревне
Ваганвазам. Он надеялся, что Джэн была  еще жива.  Если, к счастью, это так,
то  через какой-нибудь час ему удастся, наконец, вырвать  ее из  рук Рокова!
Тарзан очень сожалел,  что  с ним не было Мугамби, Шиты, Акута и прочей  его
команды. Вот когда бы пригодилась их помощь!
     К своему удивлению, он не нашел здесь в деревне и признаков  пребывания
ни  Джэн, ни Рокова. Но, зная  лживость  предводителя,  он  не  стал  терять
времени на  бесплодные расспросы и  поспешил обратно  к  покинутому  лагерю,
чтобы отыскать  там  хоть  какие-нибудь  следы Рокова  и Джэн. Он  тщательно
обошел  вокруг  колючей  изгороди  и  нашел  здесь  кое-что, привлекшее  его
внимание. Изгородь в одном  месте была разломана и разорвана, и по некоторым
признакам можно было предположить, что кто-то пролез через  это отверстие из
лагеря и, очевидно, бежал в джунгли.
     Превосходно развитое чувство  обоняния подсказало Тарзану, что те двое,
кого он ищет, бежали здесь из  лагеря и притом бежали в  одном  направлении.
Минуту спустя, он пошел по той же дороге, отыскивая слабые следы на земле.
     ***
     В  это  время  вдали  от лагеря, в глухих  зарослях  девственного леса,
пробиралась по узкой тропе объятая ужасом молодая женщина. Каждую минуту она
боялась  очутиться  лицом  к  лицу с  диким  зверем или  с  таким  же  диким
человеком. Она шла по узкой тропе наугад, надеясь,  что тропинка приведет ее
к  большой  реке.  И вдруг  остановилась  в недоумении: окружающая местность
показалась ей странно знакомой. Что это значит?
     По  одну  сторону тропы, под гигантским  деревом лежала куча валежника.
Джэн с минуту  подумала, и внезапно в ней проснулось воспоминание:  да  ведь
здесь  ее спрятал Андерсен!  Здесь  он  отдал свою  жизнь  после  бесплодной
попытки  спасти  ее, Джэн,  от посягательства  негодяя!  Да!  Этого  места в
джунглях ей никогда не забыть -- на всю жизнь оно врезалось в ее память.
     При  виде валежника  Джэн вспомнила о винтовке и  патронах,  которые ей
оставил  в  последнюю  минуту  злополучный  швед.  Ее  рука  все еще сжимала
револьвер, выхваченный ею  у Рокова. Револьвер, правда, хорошая защита, но в
нем было только шесть  зарядов,  а  это слишком мало для  ее длинного пути к
океану.
     С замиранием  сердца  просунула она  руку  под валежник. Там  ли  клад,
оставленный  ею?  К великой  своей  радости она  нащупала  ствол винтовки  и
сумочку с патронами и вытащила и то и другое из-под груды сухих ветвей. Джэн
повесила  сумку  через плечо  и взяла наперевес  тяжелое ружье.  Вооруженная
таким образом, она почувствовала себя увереннее и  с новой надеждой на успех
продолжала свой путь.
     Ночь она провела на деревьях, а рано утром отправилась дальше.
     Днем,  пересекая  небольшую  поляну, Джэн  чуть  было не  наткнулась на
громадную обезьяну,  которая вышла навстречу из  джунглей. Ветер дул поперек
лужайки, и Джэн  догадалась встать так, чтобы  очутиться  против ветра.  Она
успела спрятаться в густом кустарнике и держала наготове свою винтовку.
     Чудовище медленно  двигалось  по  полянке,  время  от времени обнюхивая
землю и как  бы отыскивая  чьи-то  следы.  И  еще не  успел этот  гигантский
антропоид  сделать несколько шагов,  как из чащи джунглей  показался  второй
такой же, а  затем еще и  еще, и  вскоре  перед  испуганной молодой женщиной
предстали целых пять свирепых зверей.
     К  ее  удивлению,  обезьяны,  словно  в  нерешительности,  остановились
посреди полянки.  Они собрались в  кучу и оглядывались назад, как бы  ожидая
еще кого-то.
     Джэн страстно  молила бога, чтобы  они  ушли  как можно скорее.  Каждую
минуту  случайный  ветерок мог донести ее запах к обезьянам, и тогда никакое
ружье в ее руках не помогло бы ей.
     Она  взглянула  по  тому  направлению,  куда  глядели  животные,  и  ей
показалось, что  она  поняла, почему  они толпятся здесь на лужайке,  словно
прячась  от кого-то. Очевидно,  их  выслеживал хищник...  И,  действительно,
через несколько минут Джэн увидела гибкую  сильную пантеру: громадная  кошка
бесшумно выскользнула из джунглей, оттуда же, откуда вышли и обезьяны.
     Но  каково было  удивление  Джэн,  когда  пантера  вместо  того,  чтобы
кинуться на обезьян, близко подошла к обезьянам и, спокойно усевшись рядом с
ними, стала со спокойно заботливым видом облизываться.
     Но  еще через несколько минут удивление Джэн сменилось  уже страхом: из
джунглей появился высокий чернокожий и приблизился к группе зверей. Она была
уверена, что  еще секунда -- и от  человека останутся одни клочья. Но черный
человек спокойно подошел к странной компании и, что еще  страннее, заговорил
с ними...
     Вскоре  все  это диковинное общество  двинулось  дальше  и  скрылось  в
противоположной  стороне  джунглей. Со  вздохом  облегчения вскочила Джэн на
ноги и постаралась как можно дальше убежать от страшной банды; она ничего не
понимала, и вскоре ей стало казаться, что она просто видела странный сон...
     ***
     На той  же  дороге, за полмили  назад, другой  человек  лежал на  земле
полумертвый  от страха. Он спрятался за  огромным муравейником и видел ту же
банду. Это был Роков. Для него это звериное общество не было ни новостью, ни
загадкой.  Он узнал страшных союзников  Тарзана. И  как только  звери прошли
мимо него, он первым  же делом  вскочил и  бросился  со всех ног  бежать. Он
бежал по направлению к берегам Угамби.
     Туда же шла и Джэн Клейтон.  И  когда  она добралась, наконец, до реки,
Роков был так близко к ней, что они могли встретиться каждую минуту.
     На берегу молодая женщина увидела  большой  челн, наполовину вытащенный
на  берег и привязанный к дереву. Это  была желанная находка! Если бы только
Джэн  смогла  спустить челн в  воду! Быть может, ей удалось бы добраться  до
океана! Отвязав веревку, Джэн  схватилась за нос челна;  толкая и раскачивая
его, она старалась столкнуть ладью в  воду; но  все ее усилия были напрасны.
Ей пришло  тогда в голову навалить  на  корму  лодки какую-нибудь тяжесть  и
раскачивать челн до тех пор, пока он не спустится в воду.
     Она нашла  несколько  тяжелых обрубков, с большим трудом подкатила их к
челноку, втащила в него и уложила на корме. И с радостью заметила,  что челн
стал действительно опускаться в воду.
     Она была  так занята этой работой,  что  не заметила, как неподалеку от
нее появился  какой-то  мужчина. Он следил  за Джэн -- и на его смуглом лице
играла хитрая и недобрая усмешка.
     Челн был уже в воде.  Джэн вскочила  в него, положила  туда же  ружье и
сумку и уже хотела оттолкнуться веслом от берега. Вдруг в глаза ей бросилась
какая-то мужская фигура. Легкий крик ужаса вырвался у молодой женщины: перед
ней стоял Роков!
     Он  подбежал к берегу  и, угрожая смертью, заставлял  ее  остановиться.
Джэн Клейтон  ничего не  знала о неудачах, постигших  Рокова  со времени  ее
бегства из лагеря. Она была убеждена, что при нем есть оружие и что его люди
следуют за ним. Но она твердо решила не попадаться ему в руки. Лучше смерть,
чем то, что  ее  ожидает. Еще минута, и челн  понесется по волнам! Только бы
попасть на середину реки, а там она уже вне власти Рокова. На берегу не было
другой лодки, и ни один человек, тем более такой трус, как Роков, не решится
броситься вплавь в реку, кишащую крокодилами.
     Роков был, в  сущности, более всего поглощен своим бегством.  Он охотно
отказался  бы от всех своих намерений по отношению к Джэн и даже наобещал бы
ей   что  угодно,  если  бы  только  она  позволила  и  ему  воспользоваться
драгоценной лодкой. Он подбежал к самой воде и протянул руку, чтобы схватить
нос судна.  Но в эту минуту Джэн Клейтон напрягла все свои силы и оттолкнула
челн от берега.
     Она на мгновение почти потеряла сознание от  того страшного напряжения,
в котором находилась последние минуты. Но, слава богу, она спасена!
     Но не успела она опомниться, как увидела торжествующую улыбку на хитром
лице Рокова. Он быстро нагнулся и с ликующим видом поднял  еще  остававшийся
на берегу конец веревки, которой челн был привязан к дереву.
     Джэн Клейтон с широко раскрытыми от ужаса глазами смотрела на Рокова. В
последнюю минуту, когда, казалось, все  шло благополучно,  ее опять постигла
неудача, и она вновь оказалась во власти негодяя.
     XV
     ВНИЗ ПО УГАМБИ
     На середине дороги между Угамби и деревней Ваганвазам Тарзан встретился
со своей дикой командой, которая  медленно шла по его старым следам. Мугамби
едва мог  поверить, что Роков и жена его господина Джэн  Клейтон  прошли так
близко  от звериной команды. Ему казалось совершенно  невероятным, чтобы два
человеческих существа  могли пройти  мимо них, не будучи замеченными чуткими
зверями. А между тем их следы неопровержимо доказывали это.
     Тарзан, однако, сразу определил, что Джэн и Роков шли отнюдь не вместе,
а порознь. След ясно указывал,  что молодая  женщина шла впереди  на большом
расстоянии от Рокова, но  затем  становилось столь  же очевидным,  что Роков
быстро настигал свою жертву.
     Вначале  следы  диких  зверей  виднелись  поверх  отпечатков  ног  Джэн
Клейтон,  между  тем как следы Рокова доказывали,  что последний проходил по
тропе уже после того,  как дикие звери оставили отпечатки своих лап. Но  чем
дальше, тем меньше было заметно  следов  зверей между отпечатками ног Джэн и
Рокова,  и,  дойдя  до  реки,  Тарзан установил,  что  Роков  был  только на
несколько десятков сажень позади молодой женщины.
     Он  был убежден,  что  они здесь, совсем  недалеко  от  него.  Дрожа от
нетерпения  и ожидания,  он  опередил свою  команду. Он  несся по  деревьям,
перебрасываясь с ветки  на ветку, и вышел к берегу как раз в том месте,  где
Роков догнал Джэн. На песке прибрежья  он нашел  ясные отпечатки следов  тех
двух людей, которых он искал, но ни лодки, ни людей не было.
     Тарзан не сомневался,  что они уплыли  по реке в каком-нибудь  туземном
челноке.  Зоркий  глаз обезьяны-человека быстро окинул взором течение  реки.
Вдали,  где  река делала изгиб, Тарзан  увидел челн,  плывущий у берега  под
тенью густо нависших деревьев. На корме виднелась фигура мужчины.
     Вышедшая на берег вслед за своим предводителем звериная команда видела,
как  он  проворно помчался  по болотистому  грунту, перепрыгивая с  кочки на
кочку, к небольшому мысу на повороте реки.
     Тяжелые неповоротливые обезьяны не могли идти  по  вязкому берегу; Шита
тоже не любила такой ходьбы. Поэтому они пошли в обход по лесу. Мугамби тоже
последовал за ними.
     После получасового быстрого  бега Тарзан достиг мыса. Отсюда открывался
далекий вид на извилистую реку. И на  ее  светлой  поверхности Тарзан  сразу
увидел челн  и в нем Николая Рокова. Роков был один. Джэн не было с ним. При
виде  своего  заклятого  врага,  широкая  полоса  на  лбу  обезьяны-человека
побагровела от гнева,  и он испустил  страшный звериный крик обезьяны-самца.
Роков содрогнулся при этом зловещем крике. Прижавшись ко дну лодки, стуча от
ужаса зубами,  он, не  отрывая глаз,  смотрел на  человека, которого  боялся
больше всего на свете.
     Находясь в челне на середине реки, Роков считал себя в безопасности; но
уже один вид Тарзана приводил его в трепет. Трудно описать, что стало с ним,
когда  он  увидел,  что  белый  гигант  бесстрашно  нырнул  в  жуткие  волны
тропической реки и поплыл к лодке...
     Рассекая волны быстрыми движениями рук, человек-обезьяна приближался  к
плывущему  по  течению  челноку. Роков схватил лежащее  на дне весло и, дико
глядя на своего преследователя, гнал, что было сил, неповоротливый челн. А с
противоположного берега на обнаженного пловца уже надвигалась зловещая рябь.
     Тарзан  достиг кормы судна.  Вытянув руку, он схватился за борт.  Роков
сидел, не шевелясь, словно парализованный ужасом...
     Что-то плеснуло за спиной у Тарзана. Он недоумевающе обернулся и увидел
предательскую рябь. И  понял, что это значит. В ту же минуту могучие челюсти
обхватили  его  правую ногу.  Он с  силой рванулся,  стараясь освободиться и
влезть в  челн. Страшная боль мутила его  сознание.  Роков вскочил и тяжелым
веслом изо всех сил ударил своего  врага по голове... Руки человека-обезьяны
соскользнули с лодки, и он погрузился снова в воду.
     На поверхности воды  закипела и угасла  недолгая борьба... Запенилась в
круговороте  вода, всплыли пузыри, разошлись на воде  сглаживаемые  течением
круги. И этот водоворот, и эти пузыри, и круги отметили то место, где Тарзан
из племени обезьян скрылся в зловещих водах Угамби...
     ***
     Подкошенный  пережитыми  волнениями  и смертельной усталостью,  Роков в
изнеможении повалился на дно лодки. В первый момент он не мог дать себе даже
отчета о случившемся. Потом, поняв все значение выпавшей на  его долю удачи,
он торжествующе  улыбнулся.  Но  радость  его  была  непродолжительной. Лишь
только у него мелькнула мысль о  том, что  теперь  можно  уже считать вполне
безопасным  дальнейшее  путешествие до океана, как с берега  до него донесся
дикий рев.
     Он оглянулся: на берегу, в густой листве сверкали  устремленные на него
злые глаза пантеры. Из-за нее выглядывали страшные обезьяны, а впереди этого
кошмарного  звериного  воинства  чернела мощная фигура  чернокожего гиганта,
который кричал и выразительно грозил Рокову кулаками...
     ***
     Это было какое-то сумасшедшее бегство вниз по  Угамби... Фантастическая
орда гналась за лодкой Рокова днем и ночью. Иногда  преследователи шли почти
наравне с  ним, иногда на время  пропадали в лабиринте джунглей, чтобы вновь
появиться с воплями гнева, с угрозами, с щелканьем клыков  и диким воем. Это
путешествие превратило крепкого,  здорового Рокова  в  изнуренного,  седого,
полубезумного старика...
     Он плыл мимо населенных поселков.  Неоднократно туземные воины пытались
в  своих челнах  перехватить  его.  Но всякий  раз  из  джунглей  появлялась
страшная команда и отгоняла испуганных чернокожих обратно на берег.
     Нигде на своем пути Роков  не встречал следов Джэн Клейтон. Он не видел
ее с  того  момента, когда схватил конец  веревки,  привязанной  к  лодке, и
смеялся от мысли, что она опять находится в его власти. Но это был лишь один
момент. В следующую же секунду молодая женщина схватила со дна челна ружье и
прицелилась ему в грудь...
     Быстро выпустил он тогда веревку,  и челн с Джэн уплыл вниз по течению.
Он же побежал по берегу вверх по реке к устью одного маленького притока: там
был спрятан  его челн, в котором он и его люди плыли во  время преследования
Андерсена и Джэн.
     Что  с  ней?  Роков  не  сомневался,  что она попала в  руки дикарей  в
какой-нибудь  из  деревень, мимо которых  она плыла  к  океану.  Добравшись,
наконец,  до  устья Угамби,  Роков воспрял духом:  там на желтых водах бухты
стоял на якоре "Кинкэд".
     Перед своей поездкой вверх по реке  он отослал пароход грузиться углем,
оставив  его на попечение Павлова.  Он  чуть не вскрикнул от радости,  когда
увидел,  что пароход уже вернулся и нагруженный  стоял на рейде. Усиленно он
начал грести к пароходу, время от времени оборачиваясь и громко крича, чтобы
привлечь внимание экипажа. Но его крики не вызывали никакого ответа с палубы
молчаливого судна. Роков бросил беглый взгляд на берег: страшная команда уже
обогнала его и находилась на морском побережье.
     Но что стало с  теми, кого он оставил на "Кинкэде"? Где Павлов? Неужели
судно брошено экипажем?  Неужели  ему, пережившему  все эти  кошмарные дни и
ночи,   предстоят   еще  новые   испытания?   Роков  вздрогнул:  ему   вдруг
почувствовалось дыхание смерти.
     Однако  он  продолжал  грести  и,  спустя  короткое  время,  нос  челна
стукнулся о борт парохода. На одной стороне свешивалась веревочная лестница.
Но, когда Роков обеими руками схватился за нее, он  услышал с палубы грозный
предостерегающий окрик и, подняв голову,  увидел холодное, безжалостное дуло
ружья.
     ***
     После того, как Джэн Клейтон насмерть перепугала на берегу Угамби своей
винтовкой  Рокова  и ей  удалось,  благодаря этому  "жесту",  ускользнуть  в
челноке  от  его  преследования, она  все  время держалась  самого  сильного
течения.
     Все эти длинные дни и тяжелые ночи она держала лодку на страже.  Только
в  самые жаркие  часы  дня она  ложилась  на дно лодки, прикрыв лицо большим
пальмовым  листом,  и  отдавалась  течению. Это  были ее  единственные  часы
отдыха, в другое же время она гребла, стараясь увеличить быстроту движения.
     Напротив того, Роков, плывя следом за ней по той же реке, держался  все
время в  струе слабого течения,  так как  он старался уклоняться  как  можно
дальше  от того  берега,  по которому  шли  его страшные  преследователи,  и
попадал в тихие заводи противоположного берега.
     Таким образом,  хотя Роков отплыл  вниз по  Угамби почти одновременно с
Джэн, она достигла бухты  двумя часами раньше его.  Увидев стоявший на якоре
пароход,  она  невольно  прослезилась  от  радости  и  надежды.  Но  радость
сменилась тяжелым раздумьем, когда Джэн увидела, что это "Кинкэд": тот самый
"Кинкэд", на котором она уже перенесла столько испытаний!
     Но у нее  была надежда, что теперь, когда Рокова там нет и не будет, ей
удастся уговорить экипаж  отвезти ее за  большое вознаграждение в  ближайший
цивилизованный портовый  город. Во  всяком  случае, ей стоило  пойти даже на
риск -- только бы добраться до парохода!
     Течение быстро несло ее вниз по реке, и она  почувствовала, что  только
при  напряжении  всех сил  ей удастся направить свой  неповоротливый  челн к
"Кинкэду". Она рассчитывала,  что с парохода помогут ей, но, к ее удивлению,
на  борту не было даже  признака жизни. Челн несся  все ближе и ближе к носу
парохода, а между  тем никто  не окликал  ее.  Еще минута,  и ее отнесет  за
пароход, и, если  не  спустят  шлюпки  для ее  спасения, она  будет  унесена
течением в океан.
     Джэн  начала  громко  звать на  помощь,  но  в ответ  послышался только
пронзительный рев зверей из окрестных джунглей. Джэн изо всех сил налегла на
весла,  чтобы подъехать к пароходу. Но  челн относило течением в сторону, и,
казалось, что он ни за что не удержится около парохода и унесется в открытое
море.
     Но в самую  последнюю минуту челн попал в струю водоворота -- в одну из
тех  крутящихся  пучин,  которых  так  много в  устье быстрой  реки. Быстрая
кружащаяся  струя  отбросила челн  в  сторону,  и  он  попал под  самый  нос
парохода. Джэн успела  ухватиться  за якорную цепь. Прикрепив конец лодочной
веревки к  цепи,  она  пустила  челн вдоль борта,  пока  он не  очутился под
спускавшейся с борта веревочной лестницей.
     С  перекинутым  через  плечо ружьем,  она ловко вскарабкалась на палубу
парохода. Первым  же делом она стала  осматривать пароход. Она держала ружье
наготове, не без основания опасаясь какого-нибудь  нападения.  С первого  же
взгляда  Джэн  поняла,  почему  пароход казался  покинутым:  в  кубрике  она
наткнулась  на двух  мертвецки  пьяных  матросов,  которым,  очевидно,  была
поручена охрана судна.
     Содрогаясь от  отвращения,  Джэн поспешила взобраться наверх  и  плотно
прикрыла  люк над спящими  матросами. Затем  она  отправилась на поиски еды,
нашла на  кухне  кой-какую  провизию и, утолив свой голод, заняла на  палубе
караульный  пост с ружьем в руках. Она  решила, что никто  против ее воли не
причалит к борту "Кинкэда".
     Прошло около часа. Ничто не показывалось на  реке, что могло бы вызвать
у нее тревогу, но вот  в излучине реки  показался  челн.  На  нем  виднелась
фигура мужчины. Челн приблизился  к пароходу, Джэн узнала Рокова и направила
на него дуло ружья...
     ***
     Увидев,  кто  целит в  него  из винтовки,  Роков  пришел  в неописуемую
ярость. Он всячески грозил Джэн и осыпал ее ругательствами. Видя, что это на
нее  не действует, он  переменил тон: начал умолять ее  и соблазнять разными
обещаниями.  На все его  предложения  Джэн отвечала  одно:  она  никогда  не
позволит Рокову быть  на том  же пароходе,  где  она,  и при  первой  же его
попытке взобраться по лестнице, она его застрелит.
     Не  видя  никакого  другого  выхода из положения,  Роков решил,  рискуя
каждую  минуту быть  отнесенным в открытое  море, высадиться на  берег. А на
другом берегу по-прежнему стояла и ждала его страшная команда.
     К вечеру молодая женщина была сильно  встревожена доносившимися с  моря
криками.  Это  кричал Роков. Джэн  выглянула  за  борт  и  с ужасом  увидела
приближающуюся к "Кинкэду" пароходную шлюпку. В ней сидело несколько мужчин.
     XVI
     ВО МРАКЕ НОЧИ
     Когда Тарзан понял, что его  схватили могучие челюсти крокодила,  он не
покорился судьбе и  не оставил  надежды на спасение.  Так поступил бы только
обыкновенный человек,  но не  Тарзан-обезьяна!  Раньше, чем чудовище утащило
его в воду, он  набрал в легкие как можно больше воздуха, а затем напряг все
свои жизненные силы, чтобы высвободиться из пасти чудовища. Он  нащупал свой
каменный  нож,  вытащил его и стал, что было  мочи, долбить  им толстую кожу
пресмыкающегося.
     Боль и страх заставили крокодила еще быстрее поплыть в  свою берлогу. И
в ту минуту, когда человек-обезьяна почувствовал, что уже задыхается, он был
выброшен  на  илистый  грунт, а  голова  оказалась  над  поверхностью  воды.
Несколько мгновений Тарзан  жадно  вдыхал спертый  воздух берлоги,  лежа  на
вязком  иле.  Вокруг  него  был  мрак  и  безмолвие  могилы.  Сцепившись   с
крокодилом,  Тарзан  некоторое  время  лежал  с  ним  рядом;  он  чувствовал
прикосновение  холодного  тела  чудовища. Не  теряя надежды на спасение,  он
продолжал вонзать свой каменный нож в брюхо животного, пока не почувствовал,
что  огромное  туловище  крокодила  конвульсивно  затрепетало  и  замерло  в
неподвижности.
     Высвободив  свою  ногу  из  его  пасти, человек-обезьяна  начал  ногами
исследовать берлогу. Без сомнения,  единственным ее входом и выходом было то
отверстие,  через  которое  крокодил протащил его. Его  первой мыслью  было,
конечно, скорее  выбраться отсюда,  но это  оказалось  не так-то  просто. Он
ежеминутно рисковал попасть в зубастую пасть другого такого же страшилища.
     Мало того: если бы даже он благополучно выбрался  на свободное течение,
то и там его  каждую минуту ждала опасность нападения. Но другого выбора все
равно  у него  не  было,  и, наполнив легкие  спертым  и  зловонным воздухом
берлоги, Тарзан  нырнул  в темное  отверстие, которого он не  мог  видеть, а
только нащупал своими ногами.
     Нога,  которая побывала в крокодильей пасти,  была сильно разорвана, но
кости остались целы.  Мышцы и сухожилия были  тоже не  настолько повреждены,
чтобы нельзя было пользоваться раненой ногой. Тарзан ощущал мучительную боль
и только.
     Но  Тарзан  из  племени обезьян  умел  стойко  переносить  страдания, а
потому, исследовав  ногу  и убедившись в ее относительной целости, он больше
не думал о ней.
     Быстро  пролез  и  проплыл  он через проход, выходивший на илистое  дно
реки. Вынырнув на поверхность реки, он увидел  недалеко  от себя головы двух
крокодилов. Они  быстро приближались  к нему... С  нечеловеческими  усилиями
Тарзану удалось  уйти от этой погони и, приплыв к берегу, он схватился здесь
за свешивающийся сук большого дерева.
     Он успел сюда  вовремя! Две огромные пасти защелкали под ним зубами, но
он был уже  в безопасности.  От пережитых волнений и усталости  он ослабел и
прилег  на  берег,   чтобы  отдохнуть.  Но  он  не  спал:  его  глаза  зорко
всматривались в даль... Он искал и ждал Рокова. Но ни лодки, ни Рокова нигде
не было видно.
     Отдохнув и перевязав свою раненую ногу большим пальмовым листом, Тарзан
снова  пустился  преследовать своего врага.  Он  оказался  теперь не на  том
берегу,  на который он вышел из джунглей, а на противоположном,  но это  ему
показалось безразличным.
     Вскоре  он с  огорчением заметил, что его нога была  повреждена гораздо
сильнее,  чем это  ему  показалось  сначала. Она  очень мешала быстроте  его
передвижения.  По  земле  он  еще  мог двигаться довольно быстро,  хотя и  с
большим  трудом и  страданиями. Но  прыгать  с дерева на  дерево  во "втором
этаже"  джунглей  оказывалось прямо  невозможным. А  между  тем  этот способ
передвижения всегда был у Тарзана излюбленным и самым быстрым.
     От старой негритянки, Тамбуджи, Тарзан узнал, что белая женщина, хоть и
была опечалена смертью  ребенка, но будто бы  говорила, что  этот ребенок не
ее, а чужой. Тарзан  не  видел причины, почему Джэн  стала бы отрекаться  от
своего  ребенка.   Единственным   объяснением   могло  быть,   что  женщина,
сопровождавшая вместе со шведом его сына, была вовсе не Джэн.
     Чем  больше он  думал об этом, тем больше он приходил  к убеждению, что
его сын умер, а жена находится в Лондоне  и  ничего не знает о судьбе своего
Джека. В таком  случае,  он  неверно понял  намек  Рокова и напрасно все это
время так беспокоился за Джэн.
     Но  мысль о  смерти сына повергла его опять в  уныние. Несмотря на свою
привычку к жестокостям и страданиям, Тарзан содрогался при мысли о  страшной
судьбе, постигшей ни в чем не повинного ребенка.
     В продолжение всего путешествия к океану  Тарзан  думал  о том, сколько
зла и  горя  принес  ему  и  его  семье  Роков, и  широкая багровая  полоса,
обозначавшая  всегда моменты его наивысшей животной ярости, не сходила с его
лба. Время  от времени он издавал невольный рев или такое свирепое  рычание,
что мелкие животные джунглей прятались от испуга  в свои норы. О если бы ему
суждено было схватить этого негодяя!
     В пути воинственные  туземцы  дважды  пытались  напасть  на  него,  но,
услышав страшный  обезьяний крик и  увидев  яростно набрасывавшегося на  них
белого великана, немедленно обращались в бегство.
     Тарзан  привык передвигаться  с быстротой самых проворных  обезьян; ему
казалось поэтому,  что  он движется очень  медленно;  на самом  же  деле  он
двигался почти с такой  же скоростью, как Роков. Он подошел к  океану в один
день с Джэн  и  с Роковым, но только  поздним вечером,  когда уже  наступила
густая темнота. Над черной  рекой  и прибрежными джунглями навис такой мрак,
что даже Тарзан,  глаза  которого  привыкли различать  в  темноте,  едва мог
видеть на несколько сажен перед собой.
     Он собирался  исследовать морской берег в надежде найти следы  Рокова и
женщины,  которая,  по  его  мнению,  шла  впереди  Рокова. Он,  конечно,  и
представить себе не мог, что "Кинкэд" или вообще какой-либо пароход стоит на
якоре в нескольких саженях от него. Не единый огонек не выдавал  присутствия
парохода.  Внезапно внимание его было привлечено шумом весел: кто-то ехал  в
лодке на  недалеком расстоянии  от берега.  Вскоре этот  шум прекратился,  и
послышались  звуки ног,  подымавшихся по веревочной лестнице и ударявшихся о
стенки корабля. Что бы это могло значить?
     Тарзан стоял на самом берегу, напряженно всматриваясь в густой мрак, но
нигде  не  мог обнаружить присутствия  парохода. Вдруг  грянули  выстрелы, и
зазвенел  отчаянный женский крик. Тарзан из племени  обезьян  забыл про свою
усталость  и раны. Не  колеблясь ни  секунды, он бросился в воду и поплыл  в
непроницаемой тьме туда, где стреляли и кричала женщина.
     ***
     Шлюпка,  привлекшая внимание Джэн, была также замечена Роковым с одного
берега и Мугамби с другого.
     Роков  подозвал шлюпку и в ней направился к "Кинкэду". Но не прошла она
и половины расстояния,  как выстрел  из  ружья,  грянувший в темноте, уложил
одного  из  матросов  на  носу  шлюпки.  Шлюпка начала  двигаться медленнее,
ехавшие повернули к  берегу  и там остановились.  Они ровно ничего не  могли
различить в быстро наступившей темноте.
     ***
     Дикая  команда  Тарзана   находилась  на  противоположном   берегу  под
предводительством Мугамби.
     Этот преданный  человек  знал все обстоятельства, приведшие Тарзана  на
остров джунглей. Он  знал, что его господин искал жену и ребенка,  знал, что
они  были украдены злым белым  человеком, которого они преследовали вверх по
Угамби, далеко  внутрь страны, а теперь обратно до  океана. Он полагал,  что
этот же  самый человек убил  и белого великана, которого Мугамби  почитал  и
любил  преданнее и горячее, чем кого-либо из величайших предводителей своего
племени.  И  Мугамби твердо  решил  настигнуть  злого  человека  и  достойно
отомстить ему за убийство своего господина.
     Мугамби  сообразил, что  имея в своем распоряжении небольшое судно,  он
мог бы быстро расправиться со  всеми врагами  Тарзана, которые, как он знал,
находились на "Кинкэде". Но как добыть это судно?
     ***
     Роков и его спутники  отступили перед выстрелами Джэн, темнота укрывала
их  где-то на  реке.  И Джэн  решила  использовать  темноту  и эту временную
передышку  для  последней и решительной  попытки  к своему спасению. С  этой
целью  она вступила в переговоры с двумя  матросами,  которых она заперла  в
каюте; и под угрозой смерти они согласились повиноваться ей.
     Становилось  уже темно, когда  Джэн выпустила их. С револьвером в руках
она  выводила  их  по  очереди, заставляя  поднять  руки вверх  и  тщательно
обыскивая  их. Удостоверившись, что они безоружны, она  приказала им поднять
якорь и пустить пароход свободно по волнам океана.
     Она считала безопаснее довериться стихии, чем мстительному  и жестокому
Рокову.  Можно  было  надеяться,  что  "Кинкэд" будет  замечен  каким-нибудь
встречным кораблем.
     Притом на пароходе имелось  достаточное количество съестных  припасов и
воды  --  так  по  крайней  мере  ее уверили матросы --  потому  Джэн  имела
некоторые основания надеяться на успех ее замысла.
     Надвигалась ночь... Тяжелые тучи нависли над  джунглями и морем, только
на  западе,  на горизонте безбрежного океана,  еще виднелась светлая полоса.
Темнота ночи  благоприятствовала исполнению задуманного ей плана.  В темноте
враги  не заметят, что на пароходе что-то  происходит и не смогут определить
направление, по которому быстрое течение унесет "Кинкэд" в океан. К рассвету
отлив  увлечет "Кинкэд" в Бенгуэльское  течение, которое направляется  вдоль
берегов Африки к северу. Так как дул сильный южный ветер, то  Джэн надеялась
скрыться из бухты Угамби раньше, чем Роков заметит исчезновение парохода.
     Джэн с револьвером в руках стояла около работающих  матросов и торопила
их -- и у нее вырвался вздох облегчения, когда якорь был, наконец, поднят  к
бушприту... Она знала, что теперь она скоро выберется из дикой Угамби.
     Все  еще угрожая револьвером двум  пленникам,  Джэн приказала им идти в
каюту с  намерением опять  их  запереть. Но  они стали так  горячо  клясться
честно и верно служить  ей, что  она  сдалась  на их просьбы и  разрешила им
остаться  на  палубе.  Между  тем  "Кинкэд"  незаметно,  но быстро несся  по
течению. На минуту пароход застрял на мели, но  затем, повернувшись  носом к
берегу, медленно тронулся вновь.
     Джэн  Клейтон  уже поздравляла себя с удачей. Все шло хорошо. Вдруг она
услышала  трескотню  ружей  и   крик  женщины   --  громкий,  пронзительный,
перепуганный... Стреляли и кричали в  том месте,  где  перед  этим  стоял на
якоре  "Кинкэд". Джэн  вся превратилась во внимание:  что  такое происходило
там?
     Матросы на "Кинкэде"  были убеждены, что  выстрелы обозначают появление
их командира. Им совершенно не нравился план Джэн носиться по океану по воле
ветра и волн. Тихонько -- за спиной  Джэн -- они сговорились арестовать  эту
женщину  и  позвать  Рокова  и  его   спутников   на   помощь.   Судьба   им
благоприятствовала: звук выстрелов отвлек внимание Джэн Клейтон от матросов.
Они,  крадучись,  подошли к ней сзади, схватили ее и связали.  Когда матросы
вели ее по палубе, Джэн увидела силуэт мужчины, который перелезал через борт
"Кинкэда".
     После  долгих  трудов, мук и испытаний ее героическая борьба за свободу
потерпела опять неудачу.
     XVII
     НА ПАЛУБЕ "КИНКЭДА"
     Мугамби  повернул со своей командой обратно в джунгли не  зря:  у  него
была определенная цель.  Он хотел раздобыть  челн,  чтобы переправить зверей
Тарзана  на  борт  "Кинкэда".  К   вечеру  он  действительно   нашел  лодку,
оставленную кем-то на  берегу небольшого рукава Угамби. Не теряя времени, он
согнал в лодку всю звериную команду и отчалил от берега. Впотьмах Мугамби не
заметил, что на дне лодки спала какая-то женщина.
     Не успели они отплыть от берега, как  одна  из  обезьян дико  и  злобно
зарычала и пришла  в беспокойство. Мугамби наклонился, чтобы узнать, на кого
она рычит, и увидел лежавшую женщину. С трудом ему удалось удержать обезьяну
и  успокоить женщину. К удивлению Мугамби,  это  была негритянка. Оказалось,
что  она  бежала  из  своей  деревни,  не  желая  быть   выданной  замуж  за
ненавистного ей старого человека, и спряталась на ночь в челне, найденном ей
на берегу реки.  Она была большой помехой Мугамби, но делать было нечего. Он
не хотел терять времени на высаживание ее на берег и позволил ей остаться.
     Со  всей  скоростью,  на  которую  они были  только  способны, страшные
спутники Мугамби мчали  лодку ударами своих весел к устью реки и  "Кинкэду".
Мугамби с большим трудом различал в темноте неясные силуэты парохода.
     Чернокожий  вождь  был  крайне  удивлен,  когда  заметил,  что  пароход
движется вниз по течению.  Он стал уговаривать свою команду налечь на весла,
чтобы нагнать  пароход.  В этот момент, на  расстоянии сажени от  его лодки,
неожиданно вынырнула  из темноты  другая шлюпка. Экипаж этой шлюпки  заметил
ладью Мугамби,  но  не  успел  рассмотреть  ее страшных пассажиров. Человек,
сидящий на носу чужой шлюпки, крикнул им, желая предупредить столкновение.
     В  ответ послышалось угрожающее  ворчание пантеры, и  человек на шлюпке
увидел  перед собой горящие  глаза Шиты.  Пантера, положив передние лапы  на
борт, готовилась прыгнуть на пассажиров шлюпки.  Роков (это он был в шлюпке)
понял, какая опасность  угрожает ему и его спутникам. И он приказал стрелять
по встречной лодке.
     Эти-то  ружейные  залпы и  крик перепуганной  негритянки  и  слышали  в
темноте Джэн и Тарзан.
     Раньше,   чем   неповоротливые  и   неискусные  гребцы  Мугамби  сумели
использовать  свое преимущество, чужая шлюпка быстро повернулась, и матросы,
что  было  силы,  налегли   на  весла,  направляясь  к  "Кинкэду".  Пароход,
толкнувшись  об  отмель, попал в полосу медленного течения, и его относило к
южному  берегу Угамби. Таким образом "Кинкэд"  предавал Джэн Клейтон прямо в
руки ее врагов.
     В это время Тарзан бросился в воду и поплыл наугад к невидимой цели. Он
не видел  в  темноте  парохода, и ему в голову не могло  прийти,  что совсем
близко от него находится большое судно.  Плывя во мраке, он руководствовался
только звуками, доносившимися к нему с обеих лодок.
     В его памяти живо встала  его последняя  встреча  с  крокодилом в водах
Угамби,  и  он  невольно   содрогнулся.  Два  раза   он   чувствовал  чье-то
прикосновение  к своим ногам, но никто не схватил  его. В темноте перед  ним
неожиданно  выросла  бесформенная  высокая  масса, и,  к его  удивлению,  он
нащупал просмоленный  борт корабля.  С ловкостью  обезьяны он  ухватился  за
якорную  цепь,  перелез  через  бортовую сетку  и  выскочил  на  палубу.  На
противоположной стороне палубы -- он это ясно слышал -- происходила какая-то
борьба. Тарзан бесшумно побежал туда, спотыкаясь о канаты.
     Теперь  не было уже так  темно,  как прежде.  Взошла  луна. И,  хотя во
многих  местах  небо  все  еще  было  обложено  тучами,  мрак  не   был  так
непроницаем, как раньше. Зоркие глаза Тарзана увидели на  корме фигуры  двух
мужчин, боровшихся с женщиной.
     На пароходе появилась новая неведомая сила... Матросы, тащившие молодую
женщину, первые узнали об этом... Эта  сила  прежде всего обрушилась на них:
чьи-то могучие  руки схватили их  за  плечи. Еще мгновение  -- и оба матроса
были отброшены в сторону с такой легкостью, с какой  могучее  маховое колесо
швыряет в воздух мелкие щепки.
     -- Джэн!
     Молодая женщина сразу узнала своего мужа и с радостным криком бросилась
к  нему. Развязать ей  руки,  поднять  ее,  как  ребенка,  прижать  к груди,
расцеловать, было для Тарзана делом одной  минуты. Громадное,  ослепительное
счастье засияло в его сердце...
     -- Джэн! Джэн! Дорогая, любимая жена!
     Но  радость  свидания  была  слишком  коротка.  Не  успели оба  супруга
опомниться, как увидели, что  через борт "Кинкэда" лезут какие-то люди. Тучи
разошлись, и луна ярко осветила палубу.  Перед Тарзаном стояли Роков  и  его
товарищи.
     Тарзан быстро втолкнул Джэн в каюту, около которой они  стояли, а  сам,
не тратя  ни секунды,  бросился на  Рокова.  Двое матросов, стоявших  позади
Рокова, прицелились в Тарзана и выстрелили.
     А  в полутьме  позади  них  по  веревочной  лестнице на  борт  парохода
поднимались еще какие-то фигуры. Это была страшная звериная команда Тарзана!
Сначала появились  и  грозно  рычали  пять  громадных обезьян с  оскаленными
клыками  и  покрытыми  пеной  мордами,  а  за  ними  перепрыгнул  через борт
чернокожий гигант; его длинное копье сверкало  при лунном  свете. Позади них
карабкался  еще один  зверь, и из всей этой  странной  команды он  был самый
страшный. Это  была Шита, пантера,  с разинутой  пастью и свирепыми глазами,
горящими ненавистью и кровожадностью.
     Тарзан  был  жив. Матросы  промахнулись:  у них  дрожали руки при  виде
приближавшихся свирепых  обезьян. Объятый паническим  страхом,  весь  экипаж
"Кинкэда" попрятался по разным углам. Четыре матроса  кинулись  в  кубрик  и
пытались забаррикадироваться.
     Там, в темной каюте, сидел, скорчившись, Роков. Возмущенные тем, что он
первый убежал и покинул их в минуту опасности, матросы набросились на него с
руганью и вышвырнули его обратно на палубу.
     Тарзан и его заклятый враг встретились лицом к лицу...
     Еще минута -- и Тарзан бросился бы  на Рокова...  Но Шита, следившая за
Роковым, предупредила своего  хозяина. С  оскаленными  зубами  могучий зверь
бесшумно подкрался к  объятому  ужасом  человеку.  Отчаянные  крики о помощи
огласили воздух, когда Роков увидел, что к нему крадется свирепая пантера.
     Тарзан подскочил  к  Рокову. Его  сердце горело яростным  огнем  мести.
Наконец-то убийца его сына в его руках!
     Однажды Джэн  остановила его руку, когда он хотел покарать Рокова своей
властью. Теперь никто не остановит его -- он  приговорил преступника к давно
заслуженной  смерти  и  сам  казнит его! Но тут  он  внезапно  увидел  Шиту,
готовившуюся  отнять  у  него законную  жертву  его  мщения.  Тарзан  громко
прикрикнул на зверя и приказал Шите отойти.
     Роков воспользовался удобной минутой и бросился бежать на нос парохода.
Шита,  не обращая  внимания  на  голос  своего господина,  бросилась за ним.
Тарзан  в  свою  очередь  кинулся  за ними,  но  вдруг  почувствовал  легкое
прикосновение к руке. Обернувшись, он увидел испуганную Джэн.
     -- Не оставляй меня одну, -- прошептала она. -- Я боюсь твоих зверей.
     Тарзан оглянулся. За Джэн стояло несколько обезьян. Две или  три из них
подкрадывались  к  молодой  женщине  с  оскаленными клыками  и  с угрожающим
рычанием.  Обезьяна-человек отогнал их. Он совершенно  упустил  из вида, что
они не знают Джэн и вообще не умеют различать его врагов от друзей.
     Роков забрался  на капитанский мостик. Там он стоял у  штурвала,  дрожа
всем  телом,  и   широко  раскрытыми  глазами  глядел   на  зверя,  медленно
подкрадывающегося  к  нему.  Пантера ползла, глухо  ворча. Роков  стоял  как
окаменелый -- его  глаза  были готовы  выскочить  из  орбит, и холодный  пот
выступил у него на  лбу. Под ним на  палубе стояли  огромные  антропоиды  и,
словно выжидая момента, высматривали его снизу. Роков потерял всякую надежду
на   спасение.   Его  колени   дрожали.   С   его  уст   срывались  какие-то
нечленораздельные звуки.
     Пантера  прыгнула на  Рокова  и  повалила  его  на спину. Джэн  Клейтон
невольно отвернулась  в  ужасе;  громадные клыки Шиты разрывали  несчастному
грудь  и  шею. Но  Тарзан из племени  обезьян  не отвернулся.  Торжествующая
улыбка  трепетала  на его губах. Багровая полоса  на  его  лбу  бледнела  и,
наконец, совсем исчезла.
     Роков  отбивался,  как мог, от  рычащей, яростной пантеры, но все  было
тщетно! Пантера мучила свою жертву, как  кот мышонка! Все свои  злодеяния он
искупил этой страшной смертью.
     Когда борьба  кончилась,  Тарзан, по  просьбе Джэн, хотел вырвать  тело
Рокова из когтей пантеры для погребения; но раздраженная, опьяненная  кровью
и борьбой, Шита, рыча, встала с ногами на свою добычу и готова была кинуться
на своего господина, и Тарзан должен был отказаться от своего намерения.
     При  свете луны зверь предавался кровавому  пиршеству  до утра, и когда
солнце встало, от злейшего врага Тарзана остались лишь обглоданные кости...
     ***
     Из  партии  Рокова  все  были  налицо,  кроме  Павлова.   Четверо  были
пленниками на "Кинкэде". Остальные погибли.
     С  помощью  этих четырех уцелевших матросов  Тарзан на "Кинкэде"  решил
отправиться на  поиски  Острова  Джунглей. Случайно остался в живых помощник
капитана. Он мог оказать Тарзану большую помощь в плавании.
     На  рассвете поднялся сильный  западный ветер,  и  помощник не  решился
выйти в  море. Весь день пароход стоял на якоре  в устье реки под прикрытием
берега.  Хотя к  вечеру  ветер  стих, решено было ждать  следующего утра для
отплытия.
     Звериная команда  Тарзана днем беспрепятственно расхаживала  по  палубе
парохода -- Тарзан и Мугамби внушили ей,  что они не смеют трогать никого на
"Кинкэде", но на ночь, из предосторожности, их запирали в трюм.
     Радость Тарзана была  безгранична, когда Джэн сказала ему, что ребенок,
умерший  в деревне Ваганвазам,  был не его сыном. Кто был этот ребенок и что
стало  с их сыном,  они не могли узнать, так как  ни  Рокова, ни  Павлова не
было... Но уже  надежда на  то, что  их  сын  остался в живых, была  большим
утешением. Очевидно, маленький Джек вовсе не был привезен на борт "Кинкэда",
иначе  Андерсен  знал  бы это. Он  не  переставал  уверять  Джэн перед своей
смертью, что ребенок, переданный им Джэн, был единственным ребенком на борту
"Кинкэда".
     XVIII
     ЗАМЫСЕЛ МЩЕНИЯ
     Джэн  и  Тарзан,   сидя  на   палубе,  рассказывали  друг   другу  свои
приключения, пережитые каждым из них с  того времени, когда они расстались в
Лондоне. В это время с берега за ними следила пара злобных глаз.
     Пока билось сердце Алексея Павлова, ни один человек, возбудивший к себе
его неприязнь, не  мог считать  себя в безопасности. В мозгу этого  человека
уже рождались планы, каким образом  помешать отъезду Тарзана и  его жены  на
родину!
     Он придумывал один план  за другим, но  ни один не удовлетворял его: то
он считал его невыполнимым, то слишком мягким для своей мести. Но при каждом
новом плане Павлов приходил к заключению,  что он  ничего не сможет сделать,
пока не попадет  сам на пароход, где находятся будущие жертвы  его мести. Но
как  добраться  до  корабля?  Он  мог достать  лодку  только  в негритянской
деревушке, а Павлов не был уверен, что  "Кинкэд" будет все еще  стоять здесь
на якоре, пока он вернется на лодке.
     Однако другого  выхода не было. И, погрозив на прощанье Джэн  и Тарзану
кулаком, Павлов скрылся  в  густых джунглях. Но по дороге в  его уме  возник
новый план, по его мнению, наиболее целесообразный. Он решил забраться ночью
на борт  "Кинкэда", отыскать кого-либо из команды,  кто остался живым  после
той  страшной ночи, и уговорить их вырвать  пароход из  рук Тарзана.  В  его
прежней каюте было оружие и патроны, а в  одном потайном отделении даже была
спрятана адская  машина,  которую Павлов смастерил еще в  то время, когда он
был анархистом.
     Если бы только добраться до нее! В этом маленьком деревянном ящике было
достаточно разрушительной силы,  чтобы в одну секунду превратить в прах всех
врагов на борту "Кинкэда".
     Павлов решительно остановился на этом плане и  уже предвкушал  сладость
мести. И,  несмотря на  свою усталость, ускорил  шаги,  чтобы не  опоздать и
застать "Кинкэд" еще на рейде. Конечно, все зависело от того, когда "Кинкэд"
отплывет.  Павлов знал, что он  ничего не  сможет сделать  днем, при  свете.
Только  ночью  можно рискнуть  на  такой шаг. Если  только Тарзан  или  леди
Грейсток его увидят, ему ни за что не попасть на судно.
     Он  догадывался,  что  "Кинкэд" задержался  из-за сильного  ветра. Если
ветер не стихнет до вечера,  то все шансы будут на его стороне. Было слишком
мало  вероятности, что Тарзан решится  отплыть в темноте, так как извилистый
рукав  Угамби  отличался дурным  фарватером  и  в  нем  было  много мелей  и
островков.
     Поздно  вечером   Павлов  добрался  до  деревушки  на  берегу   Угамби.
Чернокожий предводитель встретил  его подозрительно и  недружелюбно. У  него
было слишком мало  оснований симпатизировать  этому белому человеку: он  так
же,  как и все,  кто так  или иначе приходил в соприкосновение с Роковым или
Павловым, пострадал от их алчности, жестокости и распутства.
     Павлов  обратился  к нему  с  просьбой дать  ему челн. Но  предводитель
угрюмо  отказал.  А  в ответ  на  дальнейшие  просьбы  и  увещания  попросту
предложил  белому  человеку  покинуть  деревню.   Предводитель  был  окружен
свирепыми воинами, которые, казалось, только и ждали повода, чтобы проткнуть
незваного  гостя копьями. При таких  условиях Павлову  не оставалось  ничего
другого, как уйти...
     Человек десять вооруженных  туземцев  проводили  его  за  деревню  и на
прощанье предложили ему не показываться больше в их соседстве.
     Подавив  свою злобу, Павлов  скрылся в  джунглях, но  там остановился и
стал выжидать, когда уйдут его конвоиры. Он напряженно прислушивался; слышал
удалявшиеся голоса чернокожих  и,  убедившись,  что они действительно ушли и
никто не следит за ним, пробрался через кусты к берегу реки. Он решил во что
бы то ни стало добыть нужный ему челн.
     Для него было  вопросом  жизни попасть на "Кинкэд"  и уговорить остаток
экипажа  перейти  на  его  сторону.  Оставаться  здесь,   среди   опасностей
африканских джунглей, где он успел возбудить против себя всех туземцев, было
равносильно  смертному приговору. А к  этому  присоединялась  еще неутолимая
жажда мести.
     Ему не  пришлось долго ждать. Вскоре на поверхности реки показался один
из  тех  небольших  неуклюжих  челнов,  которые  мастерят туземцы.  Какой-то
чернокожий  парень  выехал  на  нем  из  деревушки  и,  гребя  одним веслом,
неторопливо  направил  его к  середине  реки. Там  он пустил челн  плыть  по
течению, а сам беспечно улегся на дно своего челна.
     Не подозревая о том, что с  берега жадно  следят за ним чьи-то жестокие
глаза, молодой негр медленно плыл вниз по течению.  А в это время  по берегу
шел,  не  отставая  от  него,  Павлов.  Чернокожий  юноша проехал  небольшое
расстояние,  а затем направил лодку к берегу,  где  таился Павлов, к большой
радости последнего.  Павлов спрятался в кустарнике и  следил, куда  причалит
челнок.  В этом  месте течение  реки  было  очень медленное. Так же медленно
приближался  и  челнок.  Парень,  не  торопясь,  направил  свою  лодку   под
небольшое, свешивающееся над водой дерево.
     Павлов уподобился пресмыкающемуся:  он лежал на траве. Жестокие, хитрые
глаза были устремлены на желанный челн; он оценивал  взглядом  фигуру юноши,
взвешивал свои  шансы  на успех  в  случае возможного столкновения.  У  него
оставалось  уже очень  мало времени, чтобы попасть на "Кинкэд"  до рассвета.
Оставит ли когда-нибудь этот чернокожий болван свой челн? Павлов  выходил из
себя.  А  юноша, не торопясь, с  ленивой  медлительностью осмотрел  стрелы в
колчане, попробовал лук, вынул охотничий нож... Затем он потянулся и зевнул.
Посмотрел на  берег,  передернул  плечами  и  опять  улегся  на  дно,  чтобы
вздремнуть до заката солнца.
     Павлов  слегка  приподнялся.  Он  не  отрывал  глаз  от  своей  жертвы.
Чернокожий парень  закрыл глаза; он заснул.  Павлов встал на ноги.  Желанная
минута наступила...
     Павлов  подкрался  поближе. Ветка захрустела под  тяжестью  его ног,  и
юноша  беспокойно повернулся во сне. Павлов вытащил  револьвер и нацелился в
чернокожего.  Он застыл в  ожидании, но тот  уже  опять  крепко спал.  Белый
человек подполз  еще ближе. Он знал, что необходимо выстрелить  без промаха.
Близко  наклонившись  над спящим,  Павлов  приставил  дуло револьвера к  его
груди. Молодой  негр продолжал безмятежно спать; нежный пушок  лежал на  его
темных щеках; он улыбался во сне.
     Рука  Павлова не  дрогнула  при  виде  картины  счастливой  безмятежной
молодости.  С  усмешкой на  губах надавил он  на курок. Послышался негромкий
сухой треск,  слабо прозвучавший в сыром воздухе. Тело немного приподнялось.
Улыбавшиеся губы конвульсивно передернулись, и безвестный чернокожий мальчик
погрузился в глубокий, вечный сон.
     Убийца быстро вскочил в челн, схватил мертвого мальчика и  без зазрения
совести перебросил его за борт в темную, кишевшую крокодилами реку...
     Отвязать веревку было делом одной минуты. И, схватив весло, Павлов стал
лихорадочно грести по направлению к бухте  Угамби. Уже наступила ночь, когда
челн выехал из притока на реку Угамби. Павлов напрягал свое зрение, стараясь
пронизать быстро сгустившуюся темноту.
     Стоял ли  еще пароход  в водах  Угамби, или же Тарзан отважился выйти в
море?  Это  было  весьма  возможно, так как  ветер  утих. Эти вопросы сильно
тревожили  Павлова.  Ему  казалось  в  темноте, что  он  несется  с  большой
скоростью; поэтому он все больше  убеждался, что давно должен был достигнуть
места стоянки "Кинкэда".
     Но  вот перед ним показалась светящаяся точка  -- это был мигающий свет
корабельного фонаря.  Павлов перестал  грести,  предоставив  челну плыть  по
течению,  изредка  погружая  бесшумно  весло  в воду, чтобы  направить  свое
примитивное судно к борту парохода.
     Темная масса корабля  как-то  сразу выросла  перед  ним в  темноте.  Ни
единого звука  не доносилось с палубы.  Никем не замеченный,  Павлов подплыл
вплотную к  пароходу. Легкий  стук его  лодки, ударившейся о  борт "Кинкэда"
почти не нарушил молчания ночи.
     Дрожа от нервного возбуждения, Павлов несколько минут сидел  неподвижно
в  лодке. Наверху было все  спокойно,  ничто не свидетельствовало о том, что
его заметили.  Тогда он осторожно направил челн вдоль борта, пока веревочная
лестница не оказалась как раз над  ним.  Привязав лодку, он вылез  из  нее и
поднялся, никем не замеченный, на палубу
     Он  чувствовал  сильное  нервное  напряжение.  Невольно  подумал  он  о
страшной команде, которая сейчас находилась  на пароходе, и мурашки забегали
у него по спине. Но кругом  все было пусто и тихо.  Даже вахтенного  не было
нигде видно.
     Павлов  бесшумно подкрался к матросской каюте. Там тоже было тихо.  Люк
был поднят. Заглянув  вниз, Павлов увидел матроса: последний читал там книгу
при свете фонаря.  Павлов  хорошо знал  этого  матроса. Это  был отъявленный
мошенник. На него-то, главным  образом,  он и  рассчитывал  при  составлении
своего адского плана.
     Осторожно спустился он  по узкой и крутой лестнице в  каюту. Матрос был
так углублен в чтение,  что  не  заметил вошедшего.  Только когда тот позвал
матроса  по имени, последний поднял  голову.  Его глаза широко раскрылись от
удивления  при виде знакомого лица, но в следующую секунду он  нахмурился  и
воскликнул:
     -- Черт возьми! Откуда вы явились? Мы думали, что вы уже давно подохли.
Лорд будет очень рад вас видеть, прикажете доложить?
     Павлов подошел к матросу с дружеской улыбкой и протянутой рукой с таким
видом, как будто встретился с  дорогим приятелем. Матрос не обратил внимания
на протянутую руку и не улыбнулся в ответ.
     --  Я пришел  вам помочь! --  объяснил Павлов. --  Я  хочу  помочь  вам
отделаться  от  этой английской обезьяны и его страшной команды,  тогда  нам
нечего будет  бояться  правосудия, если вернемся опять на  родину.  Мы можем
напасть на них ночью, когда они спят, а затем нетрудно будет справиться и со
зверями. Кстати, где они?
     -- Они внизу, -- ответил матрос.  -- Только знаете что, Павлов! Если вы
думаете  восстановить нас  против нашего нового  капитана, то это ровно ни к
чему не поведет. Мы  уже достаточно натерпелись от вас и от скотины  Рокова.
Он съеден пантерой, и я готов биться о заклад, что и  вас скоро постигнет та
же участь. Вы оба обращались с нами, как с собаками, и если вы рассчитываете
на нашу привязанность, то очень ошибаетесь.
     Павлов спросил:
     -- Вы хотите сказать, что вы меня выдадите? Матрос утвердительно кивнул
головой, но после небольшой паузы добавил:
     -- Если  вы сумеете меня  кой-чем заинтересовать, то я, пожалуй,  так и
быть позволю вам выбраться отсюда...
     --  Надеюсь,  вы не  вздумаете  выбросить  меня  на произвол  судьбы  в
африканские джунгли? -- сказал Павлов. -- Я через неделю там погибну!
     Матрос возразил:
     -- И все-таки у вас больше шансов спастись  там, чем здесь. Здесь стоит
только мне разбудить товарищей, как они перережут вам глотку раньше, чем вас
увидит наш новый капитан. Вам необыкновенно повезло, что сегодня дежурный я,
а не кто-нибудь другой.
     -- Да вы с ума сошли! --  воскликнул  Павлов. -- Разве вы не понимаете,
что при первой возможности англичанин вас выдаст правосудию, и вы все будете
повешены!
     Матрос улыбнулся.
     --  Ничего  подобного! Он нам при всех  объявил, что Роков и вы во всем
виноваты, а мы были только слепым орудием в ваших руках! Поняли?
     Павлов бесконечно долго упрашивал матроса; то  он обещал ему  сказочные
награды, то стращал его ужасными карами. Матрос был неумолим.
     Он заявил Павлову, что  перед  ним  только два решения: или остаться на
пароходе,  и тогда  он будет немедленно выдан лорду Грейстоку, или заплатить
матросу  за  позволение  покинуть незамеченным  "Кинкэд"  и  убраться долой!
Матрос требовал за это все деньги и все ценности, которые были у Павлова при
себе и в его каюте.
     -- Решайте поскорее! -- прибавил матрос. -- Я хочу спать!
     -- Вы поплатитесь за вашу глупость! -- сердито промолвил Павлов.
     -- Замолчите!  --  крикнул  на  него матрос.  --  Если  вы будете много
разговаривать, я могу передумать и не выпущу вас совсем!
     У  Павлова  не  было ни малейшего желания попасть в руки Тарзана.  Даже
ужасы джунглей казались ему  легче, чем  смерть, которая его  ждала от  руки
человека-обезьяны.
     -- Кто-нибудь спит в  моей каюте?  -- спросил  Павлов.  Матрос  покачал
головой и сказал:
     -- Нет! Лорд и леди спят в  каюте капитана, помощник у себя, а в  вашей
никого нет.
     --  Прекрасно! -- промолвил Павлов.  -- Я  спущусь туда  и  принесу вам
деньги и драгоценности.
     -- Я пойду с вами! -- сказал матрос и поднялся вслед за ним на палубу.
     У дверей каюты  матрос  остался сторожить, а Павлов вошел один  в  свою
каюту. Он собрал вещи,  за которые хотел купить свою сомнительную свободу, а
затем приступил к выполнению своего  дьявольского плана. Лицо его осветилось
злорадной усмешкой...
     Убедившись в  том,  что  его  никто  не видит,  Павлов  открыл потайное
отделение бюро и вынул из него небольшой черный ящик и открыл его. Ящик имел
два отделения: в  одном из  них был часовой механизм, а в  другом  небольшая
батарея.  Соединив провода, он стал  ключом заводить механизм, прикрыв  ящик
пледом, чтобы заглушить шум. Затем установил стрелку на циферблате и, закрыв
ящик крышкой, поставил машину опять на прежнее место.
     Все с той же злорадной улыбкой Павлов собрал вещи, задул лампу  и вышел
из каюты к ожидавшему его матросу.
     -- Вот все мои драгоценности! -- сказал он. -- Теперь выпустите меня!
     Матрос промолчал.
     -- Хорошо! Но сначала нужно осмотреть еще ваши карманы!
     Павлов поморщился.
     -- Это еще зачем? Матрос усмехнулся.
     -- А, может быть, вы там имеете что-либо такое, что в
     джунглях вам не потребуется, а в Лондоне мне пригодится?
     Ага! Так и есть!
     Матрос вытащил у  Павлова из  кармана пачку денег. Павлов выругался. Он
утешался только тем, что матрос никогда не достигнет Лондона и не насладится
плодами своего грабежа.
     Немного погодя, он  уже греб  к берегу. Его  там ожидала первая  жуткая
ночь в  джунглях. Если бы он мог хоть немного  предвидеть, что его ожидает в
последующие долгие годы, он бы предпочел броситься в море.
     Убедившись  в  том,  что Павлов  отчалил,  матрос вернулся в  каюту  и,
спрятав свою неожиданную добычу, мирно улегся спать.
     В  бывшей  каюте  Павлова  в  тишине  ночи равномерно  тикал  небольшой
механизм  в черном  маленьком ящике:  там  таилась  бомба.  Она  должна была
взорваться  в  известное время  и  мгновенно уничтожить "Кинкэд" со всем его
экипажем.
     XIX
     ГИБЕЛЬ "КИНКЭДА"
     Вскоре  после  рассвета  Тарзан вышел  на  палубу, чтобы  узнать  какая
погода.  Ветер  стих.  Небо было безоблачное. Условия  для путешествия  были
вполне  благоприятные, и Тарзан решил немедленно отплыть на Остров Джунглей,
чтобы высадить зверей. А затем в Англию!
     Человек-обезьяна  разбудил  своего помощника  и приказал поторопиться с
отплытием. Матросы, которых  лорд Грейсток уверил, что они не будут отвечать
за поступки Рокова и Павлова, взялись с радостью за свое привычное дело.
     Звери,  выпущенные  из своего заключения,  прогуливались  по  палубе  к
немалой  тревоге экипажа. Матросы слишком  хорошо еще помнили жуткую картину
ночной борьбы,  когда  столько  людей нашли  смерть от клыков и  когтей этих
самых  зверей. Им  казалось, что  звери и сейчас  высматривают себе  добычу.
Однако под  бдительным взором Тарзана и  Мугамби обезьяны и Шита должны были
смирять свои инстинкты, и матросы работали на палубе среди зверей.
     Наконец, "Кинкэд" поднял  якорь и  вышел  из бухты Угамби  и поплыл  по
водам Атлантического океана. Тарзан  и Джэн Клейтон  внимательно следили  за
зеленой   береговой  линией,   удалявшейся   от   них,   и   в   первый  раз
человек-обезьяна покидал свою родную землю без малейшего сожаления.
     Ему казалось, что  даже самый  быстроходный пароход в мире не мог  бы с
достаточной  быстротой увезти его  из дикой  Африки... С  таким  нетерпением
рвался Тарзан в Лондон, чтобы возобновить там поиски сына. "Кинкэд" со своим
медленным ходом представлялся  нетерпеливому Тарзану настоящей черепахой! По
мнению Тарзана, он совсем не двигался...
     Однако "Кинкэд" все-таки  шел вперед, и  вскоре на  западном  горизонте
показались низкие холмы Острова Джунглей.
     В  бывшей каюте Павлова механизм в  черном ящике продолжал тикать,  и с
каждой минутой  стрелки  приближались все ближе  к  роковому моменту,  когда
провода должны были соединиться и произвести взрыв.
     Джэн  и Тарзан стояли  на  мостике  парохода и  беззаботно смотрели  на
приближающийся   берег.  Матросы  собрались  на  носу  парохода,  следя   за
выплывающей  из-за  океана  землей.  Звери  забрались  в тень  на палубе  и,
свернувшись, спали. Все было тихо и спокойно и на корабле, и на воде...
     Внезапно  грянул оглушительный треск... Крыша над каютами  взлетела  на
воздух; высоко вверх  взвился столб густого  дыма. Затем последовал страшный
взрыв, от которого пароход содрогнулся от носа до кормы.
     На палубе произошла паника. Обезьяны, перепуганные взрывом, бегали взад
и вперед,  рыча и ревя. Шита  бросалась в разные стороны,  издавая отчаянный
вой... Мугамби  трясся  всем  телом... Только Тарзан и  его  жена  сохранили
присутствие  духа. Тарзан немедленно  очутился среди  зверей, успокаивал их,
разговаривал с ними спокойным тоном, гладя их мохнатые тела и уверяя их, что
ничего страшного нет.
     Через несколько  минут стало ясно,  что  главная опасность  заключается
теперь   в  пожаре.   Пламя  лизало  расщепленные  доски  каюты   и   оттуда
перебросилось уже на  палубу.  Каким-то чудом ни один человек на пароходе не
пострадал от  взрыва; причины его никто на пароходе не знал...  Никто, кроме
одного матроса. Последний  сразу догадался, что это дело рук Павлова, однако
никому об этом не говорил. Он решил лучше умолчать об этом.
     Между  тем  пламя  все  разгоралось. Тарзану  стало  ясно,  что  им  не
справиться с огнем. Чем больше они заливали пламя водой, тем оно становилось
сильнее, словно в  горевшей каюте был какой-то секрет,  превращавший  воду в
огонь...
     Прошло с  полчаса.  Над  обреченным  пароходом  вздымались черные клубы
дыма. Пламя достигло уже машинного  отделения, и пароход остановился. Судьба
"Кинкэда" была решена.
     Тарзан сказал своему помощнику:
     --  Оставаться на пароходе бессмысленно! Нужно  спустить  шлюпки и,  не
теряя времени, высадиться на берег.
     Другого выхода не было.  Почти весь  пароход был охвачен огнем. Матросы
успели  вынести свои  пожитки;  Другие  каюты  уже  пылали. Немедленно  были
спущены  две  лодки. Море  было  спокойно, переправа на берег  произошла без
затруднений. Встревоженные звери при приближении к  берегу жадно втягивали в
себя родной воздух; как только шлюпки пристали, Шита и обезьяны перепрыгнули
через борт и помчались в джунгли.
     С грустью посмотрел Тарзан им вслед.
     --  Прощайте, друзья мои! -- промолвил он.  -- Вы были хорошими верными
товарищами, и мне без вас будет скучно!
     -- Они еще вернутся, дорогой мой? Не правда ли? -- утешала его Джэн.
     -- Это неизвестно! -- ответил Тарзан. -- Им было очень не по себе с тех
пор, как они попали  в такое многочисленное людское общество. Мугамби и я --
мы их меньше стесняли, но ведь мы только наполовину люди. А ты,  мой друг, и
матросы,  вы слишком культурны для моих зверей -- они убежали именно от вас?
Вероятно, они  боялись как-нибудь  ненароком соблазниться, видя  перед собой
такую чудесную пищу...
     Джэн засмеялась и сказала:
     -- А я думаю, они  убегают от тебя. Ты так часто  не позволял им делать
того, что им казалось  вполне естественным. Им,  как детям,  захотелось дать
стрекача от родительской опеки!
     Смеясь, она прибавила:
     -- Во всяком случае, я надеюсь, что они не вернутся к нам ночью!
     -- Или голодными, не  правда ли? --  засмеялся Тарзан. Небольшая группа
людей  целых два часа стояла на берегу и смотрела на горевший пароход. Затем
донесся  слабый звук второго  взрыва,  и  почти  немедленно  вслед  за  этим
"Кинкэд" погрузился в воду.
     Причина  второго  взрыва  не  заключала  в себе  ничего  таинственного.
Помощник  объяснил,  что  огонь достиг паровых котлов,  и  их разорвало.  Но
отчего произошел первый взрыв? Потерпевшие кораблекрушение долго и бесплодно
рассуждали об этом...
     XX
     СНОВА НА ОСТРОВЕ ДЖУНГЛЕЙ
     Маленькое общество прежде всего позаботилось о том, чтобы найти пресную
воду для питья и разбить лагерь. Все понимали, что пребывание их  на Острове
Джунглей может затянуться на месяцы и даже годы.
     Тарзан знал  расположение ближайшей речки и повел к ней немедленно  всю
партию.  Здесь  мужчины  тотчас  же  принялись   за  постройку  жилья  и  за
изготовление  кое-какой  грубой мебели. Тарзан  пошел  в  джунгли  за пищей,
оставив  Джэн  на  попечение  верного  Мугамби  и  негритянки.  На  матросов
"Кинкэда" он положиться не мог
     Леди Грейсток страдала нравственно больше других, потерпевших крушение.
Ей казалось, что поиски ее сына бесполезны, и его положение, рисовавшееся ей
всегда в  самых мрачных красках, не будет улучшено. Более того: ей думалось,
что она никогда не узнает ничего о судьбе маленького Джека.
     Общество  разделило  между собой  разные  обязанности. Было установлено
постоянное   дежурство  на  высоком   холме,  откуда  виднелось  на  далекое
расстояние море. Здесь была собрана огромная куча сухого  валежника, чтобы в
любой момент развести сигнальный костер.  На высоком  шесте, вбитом в землю,
развевался  сигнальный  флаг.  Его смастерили  из красной  рубахи  помощника
"Кинкэда".
     Но на горизонте не показывались  ни паруса, ни дым, и напряженные глаза
часовых безнадежно смотрели на пустое, безбрежное пространство океана.
     Тарзану пришла мысль построить судно,  на котором они могли бы  отплыть
обратно на материк. Он  показал матросам, как смастерить грубые инструменты,
и  все  горячо  принялись  за  работу. Однако,  чем  дальше,  тем  очевиднее
становилось, что эта работа не под силу такой горсточке людей. Матросы стали
раздражаться,  и  к  прежним   невзгодам  присоединились   еще   раздоры   и
подозрительность.
     И более, чем  когда-либо, Тарзан боялся теперь оставлять Джэн с грубыми
матросами. Но ему волей-неволей приходилось по временам покидать ее, уходя в
джунгли  на  охоту:  никто  не  приносил так много дичи, как он.  Иногда его
заменял  Мугамби, но копье и  стрелы чернокожего не давали  тех результатов,
как аркан и нож человека-обезьяны.
     В конце  концов матросы  побросали свою  работу и  тоже стали уходить в
джунгли для охоты. Все это время в лагере не показывались ни Шита, ни  Акут,
ни другие большие обезьяны.  Но Тарзан иногда встречал  их во время охоты  в
джунглях.
     ***
     В лагере злополучных  пассажиров "Кинкэда" дела с  каждым днем  шли все
хуже и хуже.
     Их лагерь находился на восточном берегу Острова Джунглей. А к северу от
них в это время расположился другой лагерь. Здесь, в небольшой бухте, стояла
на якоре парусная шхуна  "Каури". Несколько дней тому назад на ней произошел
бунт  матросов,  окончившийся  убийством офицеров и  капитана.  Тяжелые  дни
пришлось пережить  "Каури" с тех  пор, как  на ее  борт  в числе  матросской
команды попали такие люди, как швед Густ, араб Момулла Маори и самый главный
негодяй во всей этой компании -- китаец Кай-Шанг.
     Матросов было десять.  Это были  настоящие отбросы южных гаваней. Густ,
Момулла и  китаец  Кай-Шанг  были  заправилами и душою их кружка.  Бунт  был
организован ими.  Они  подстрекали матросов перебить  начальство,  захватить
шхуну и разделить между собой улов жемчуга, составлявший богатство "Каури".
     Кай-Шанг  убил  спящего капитана, а Момулла Маори  напал на офицеров  и
часовых.  Густ  всегда находил предлоги отказаться от активного выступления,
но зато, умело воспользовавшись обстоятельствами, произвел себя в начальники
над мятежниками. Он присвоил себе  все вещи убитого капитана "Каури" и  даже
стал носить его мундир, чтобы показать, что он теперь начальник.
     Кай-Шангу это было совсем не  по душе. Он вообще  не признавал никакого
начальства,  а тем более  не хотел подчиняться простому  шведскому  матросу.
Таким образом семена для распрей уже были посеяны в лагере мятежников.
     Кай-Шанг понимал, что он должен действовать осмотрительно. Из всей этой
банды только один Густ имел достаточно знаний по навигации, чтобы вывести их
из Атлантического океана и обогнуть мыс Доброй Надежды.  Там они могли найти
подходящий рынок для сбыта награбленного имущества и устроить дележку.
     За  день  до  того, как они  увидели  Остров  Джунглей  и  нашли  в нем
маленькую защищенную от ветра  бухту, вахтенный  заметил на южном  горизонте
дым  из  трубы  военного  корабля.  Никому из них  не хотелось встречаться с
военными моряками и подвергаться риску быть допрошенными. Поэтому они решили
укрыться здесь на несколько дней и переждать опасность.
     А теперь Густ уже совсем не желал  выходить в  море. Он был уверен, что
замеченный ими корабль послан специально  на их поиски. Кай-Шанг указывал на
нелепость  подобного предположения:  ведь  никто,  кроме  них самих, не  мог
знать, что произошло на борту "Каури".
     Но Густ  стоял  на своем.  Этот алчный по  натуре человек лелеял  мечту
каким-нибудь образом увеличить свою долю добычи. У него созревал такой план.
Только он один мог  управлять "Каури", и поэтому остальные не могли без него
покинуть Остров Джунглей. И вот. Густ собирался в один прекрасный день взять
с собой  только самое необходимое  количество  людей  и  бежать на шхуне  от
Кай-Шанга, Момуллы Маори и остальных.
     Густ   только   и  ждал  теперь  удобного  случая;  он  надеялся,   что
когда-нибудь  Кай-Шанг,  Момулла и трое  или  четверо из остальных уйдут все
вместе из лагеря на охоту, и он воспользуется их отсутствием для  внезапного
отплытия. И Густ напрягал все силы своего  ума, чтобы как-нибудь отвлечь  их
от места стоянки "Каури". С этой целью он устраивал одну охоту за другой, но
подозрительный и хитрый китаец никогда не соглашался охотиться без Густа.
     Однажды Кай-Шанг переговорил тайком с Момуллой Маори и сообщил ему свои
подозрения  относительно шведа. Момулла посоветовал  сейчас же  расправиться
без лишних  церемоний  с изменником. Правда,  у Кай-Шанга  не  было  никаких
данных  против шведа,  и  свои  подозрения  он основывал на  догадках.  Да и
убивать Густа не  имело смысла, так как все они зависели от  него. Однако он
решил его припугнуть и заставить согласиться на их условия.
     После  этого   разговора  Момулла  стал  опять  приставать  к  шведу  с
требованием немедленно отплыть в море. Но  Густ стал  приводить свои прежние
возражения:  военный  корабль,  вероятно, еще  крейсирует  в южных  водах  и
подстерегает их и поймает их прежде, чем они обогнут  мыс. Момулла высмеивал
его  страх; он уверял, что никто  ни на  одном военном  корабле  не знает  о
мятеже. Каким же образом и у кого их шхуна может вызвать подозрение?
     -- Нет, извините! В этом-то вы и  ошибаетесь,  --  воскликнул Густ.  --
Ваше  счастье,  что среди вас находится такой образованный человек,  как  я!
Иначе вы по незнанию попали бы в хорошую переделку! Негры -- дикари и ничего
не знают о радио.
     Момулла Маори  вскочил и схватился  за  рукоятку  ножа.  Я не негр!  --
закричал он.
     Я только пошутил,  -- поспешил  объяснить швед. --  Мы  с тобой  старые
друзья, Момулла,  мы  не  должны  ссориться.  В  особенности  теперь,  когда
Кай-Шанг замышляет украсть весь жемчуг.  Если  бы только  он нашел человека,
умеющего  управлять  шхуной, он в  ту  же минуту бросил  бы нас на  произвол
судьбы.  Он потому-то и  говорит так много об отъезде,  что хочет как-нибудь
отделаться от нас.
     Момулла, помолчав, сказал:
     -- Ты говоришь о радио... Причем тут радио?
     -- Причем радио?
     Густ почесал  у  себя в  затылке.  Он соображал, действительно ли Маори
настолько невежественен, что поверит такой нелепости.
     --  Видишь   ли,   --  начал  он,  --  каждый  военный  корабль   имеет
радиостанцию.  На такой станции  имеется  аппарат, с  помощью которого можно
разговаривать с другими судами на расстоянии тысячи миль и  слышать все, что
говорится на тех судах. Ну, а когда мы стреляли  на "Каури" и кричали, шуму,
я  думаю, было немало. Мне думается, этот военный корабль находился не очень
далеко  от нас и все слышал.  Конечно, они не могли знать названия шхуны, но
они  безусловно знают, что экипаж какого-то судна  взбунтовался и убил своих
офицеров. И теперь они будут обыскивать каждое судно.
     Швед старался придать своему лицу самый серьезный вид, чтобы не вызвать
в своем  слушателе подозрений  относительно  правдивости своих слов. Момулла
сидел  некоторое  время молча, исподлобья  глядя на  Густа; затем,  встав  с
места, сказал:
     -- Ты бессовестный лжец! Если ты завтра же не выведешь  нас отсюда,  то
тебе уже никогда  не  придется  больше врать.  Знаешь,  что  я тебе скажу? Я
слышал, как два человека сговаривались всадить тебе нож, если ты  будешь еще
держать нас на этом проклятом острове!
     -- А ты пойди и спроси Кай-Шанга, существует ли на военных судах радио!
--  сказал Густ, обидевшись. --  Он  тебе  тоже  скажет,  что  корабли могут
говорить  друг  с другом  на расстоянии тысячи миль. А потом скажи  тем двум
дуракам, которые собираются меня убить, что им никогда не придется  получить
своей доли добычи, потому что только я один могу вывести их отсюда!
     Момулла  действительно отправился к Кай-Шангу и спросил, существует  ли
такой  аппарат,  посредством  которого  корабли  могут  переговариваться  на
большом расстоянии. Кай-Шанг подтвердил ему это. Момулла был поражен; однако
он все  же хотел покинуть остров. Он предпочитал встретиться с какими угодно
опасностями   в  открытом  море,  чем   жить  томительно  и  однообразно  на
необитаемом острове.
     Кай-Шанг сетовал:
     -- Если бы у нас был кто-нибудь другой, кто мог бы управлять шхуной!
     Однажды Момулла отправился на охоту с двумя товарищами. Они направились
на юг и еще не успели отойти далеко от лагеря, как вдруг услышали в джунглях
звук человеческих голосов.
     Они знали,  что никто из их  компании не пошел в эту сторону. А так как
они были  убеждены, что остров необитаем, то  у них мелькнула мысль, не духи
ли это? Может быть, духи убитых офицеров и матросов с "Каури"?
     Испугавшись,  они  хотели  бежать, но у Момуллы  любопытство пересилило
суеверный  ужас. Показав жестом своим спутникам, чтобы они следовали за ним,
он пополз осторожно  на четвереньках по тому направлению, откуда раздавались
голоса невидимых людей.
     Вскоре  он  остановился  на  опушке   небольшой  полянки  и  облегченно
вздохнул.  Это  были вовсе не духи! Прямо перед  собой  он увидел двух белых
людей.  Они сидели на дереве и были заняты серьезным разговором. Один из них
был Шнейдер, помощник с "Кинкэда", а другой -- матрос с того же парохода, по
имени Шмидт. Шнейдер говорил:
     -- Мы это сможем легко сделать, Шмидт! Вовсе не так уж трудно построить
хороший челн, а трое гребцов смогут в один день  доставить челн на  материк,
если море спокойно и  ветер  попутный.  Зачем нам  ждать,  пока этот упрямый
англичанин построит большое судно, чтобы забрать всю  компанию?  Матросы уже
устали, ведь им приходится работать весь день не покладая рук. Это совсем не
наше дело спасать англичанина. Пусть он сам заботится о себе и устраивается,
как хочет! -- Шнейдер остановился на минуту, а  затем, пристально  посмотрев
на  собеседника,   чтобы  заметить,  какой   эффект  произведут  его  слова,
продолжал.  --  Ну, а  женщину мы заберем  с собой. Было бы  глупо оставлять
такую хорошенькую бабенку на необитаемом острове, не правда ли?
     Шмидт взглянул на него и  усмехнулся.  --  Вот откуда ветер-то дует! --
сказал он. -- Почему  вы это  сразу не сказали?  Ну, хорошо!  А что  вы  мне
дадите за мою помощь?
     --  Она должна  нам отвалить хороший куш, если мы ее доставим обратно в
цивилизованные  места, -- пояснил Шнейдер, -- и  я по-товарищески поделюсь с
теми двумя  матросами, которые мне помогут. Я возьму половину, а  они  могут
разделить  другую половину -- вы и тот  второй, которого мы выберем. Мне  до
черта надоел  этот остров, и чем  скорее  мы выберемся,  тем  лучше. Как  вы
думаете?
     -- Идет! -- ответил Шмидт. -- Одному мне не добраться до материка. Да и
остальные также не смогут. Только вы знаете толк в этом деле. Значит, можете
рассчитывать на меня.
     Момулла насторожил уши. Ему  не  раз  приходилось плавать на английских
судах. Он понял разговор между Шнейдером и Шмидтом.
     Он  встал  и  направился  к  ним. Шнейдер  и  его собеседник  испуганно
вздрогнули,  словно перед ними предстало привидение.  Шнейдер  схватился  за
револьвер. Момулла поднял  правую  руку ладонью  вперед в знак своих  мирных
намерений.
     -- Я друг! -- сказал он. -- Я слышал, что вы говорили, но не бойтесь, я
вас не выдам. Я даже могу вам помочь, а вы за это поможете мне!
     Он обратился к Шнейдеру:
     -- Вы  умеете управлять кораблем, но у  вас  нет корабля. А у нас  есть
корабль, да  управлять  некому. Если вы хотите поехать  вместе с  нами  и не
будете нас ни о чем расспрашивать, мы вас охотно примем  к себе.  А когда вы
нас  довезете до нужного нам места,  которое мы вам  укажем, и  нас высадите
там, мы отдадим вам и наше судно. Поезжайте тогда на нем, куда хотите.
     Он помолчал и прибавил:
     -- Вы можете взять с собой и женщину, о которой вы  говорили. И мы тоже
не будем вас ни о чем спрашивать. Идет?
     Шнейдер  заинтересовался,  но хотел  иметь  более  подробные  сведения.
Момулла заявил, что в таком случае им следует поговорить с Кай-Шангом. Тогда
Шнейдер  и  Шмидт  последовали  за  Момуллой,  к которому  присоединились  и
поджидавшие его товарищи. Момулла довел их до своего лагеря, но, не заходя в
лагерь,  оставил их  под  присмотром  товарищей,  а сам отправился на поиски
Кай-Шанга.
     Вскоре он  вернулся с Кай-Шангом, которому уже успел вкратце сообщить о
выпавшей  на  их долю удаче.  Китаец вступил  в  продолжительную  беседу  со
Шнейдером и убедился, что Шнейдер  такой же мошенник, как и он сам, и так же
страстно желал покинуть остров. Кай-Шанг не сомневался,  что Шнейдер  примет
командование  "Каури".  В  то  же время  он был уверен, что впоследствии  он
всегда найдет способ принудить Шнейдера подчиниться его желаниям.
     Возвращаясь после этого разговора в свой собственный лагерь,  Шнейдер и
Шмидт чувствовали большое облегчение. Наконец, у них был вполне осуществимый
план выбраться с острова на настоящем судне.  Не  надо  больше  мучиться над
постройкой,  не надо подвергать  свою жизнь  риску, отправившись в  океан на
самодельной  лодке,  у которой  больше шансов  пойти  ко  дну,  чем  достичь
материка.  Им помогут также захватить женщину или,  точнее, женщин. Услышав,
что в другом лагере  имеется еще  и черная женщина, Момулла настоял  на том,
чтобы и ее захватили.
     Кай-Шанг  и Момулла со своей стороны были  тоже  очень довольны. Теперь
они  не нуждались больше в Густе и могли от  него  избавиться.  Вернувшись в
лагерь, они немедленно пошли к нему  в палатку. Нужно заметить, что хотя для
всей  компании  гораздо  удобнее было  бы  оставаться на  шхуне,  но в  силу
некоторых  обстоятельств, по взаимному  уговору, было  решено  расположиться
лагерем на берегу.
     Дело в том, что никто из матросов "Каури" не доверял друг другу и никто
не решился  бы сойти на берег, оставляя других на шхуне. Поэтому было решено
всем перебраться на  берег и не пускать более двух или трех  человек за один
раз на шхуну.
     Направляясь к палатке Густа,  Момулла ощупал лезвие  своего  ножа. Швед
почувствовал  бы  себя очень  нехорошо,  если бы ему  довелось увидеть  этот
многообещающий  жест или если бы он  мог  прочесть  мысли  этого темнолицего
человека.
     Густ случайно находился в палатке повара, стоящей в нескольких футах от
его  собственной палатки,  и  поэтому он слышал, как  сюда  идут  Кай-Шанг и
Момулла,  но не подозревал, что им от него надо. На свое  счастье, он в этот
момент выглянул  из  палатки и обратил внимание  на странные крадущиеся шаги
обоих  матросов; такую  походку  отнюдь  нельзя  было  объяснить  дружескими
намерениями. А когда они проскользнули в его палатку, Густ  заметил  длинный
нож, который Момулла держал за спиной.
     Глаза шведа расширились, и волосы зашевелились на голове. Его загорелое
лицо побледнело  от страха. Поспешно вышел он  из палатки  повара. Намерения
обоих его сотоварищей были слишком очевидны.
     То  обстоятельство, что он один умел управлять шхуной, было  до сих пор
достаточной  гарантией  для  его  безопасности.  Очевидно, случилось  что-то
такое, что дало им избавиться от него.
     Не теряя ни  минуты, Густ опрометью пустился  через береговую  полосу в
джунгли.  Он чувствовал непреодолимый страх  к джунглям,  из глубины которых
доносились страшные таинственные звуки. Но еще более  он  боялся Кай-Шанга и
Момуллы. Опасность,  таившаяся  в джунглях,  была более или менее вероятной,
между тем как опасность, грозившая  от его товарищей,  была очень  реальной.
Густ  однажды  видел, как Кай-Шанг  задушил  человека  в  темной  аллее.  Он
одинаково боялся как  веревки китайца, так и ножа Момуллы. Поэтому его выбор
пал на джунгли.
     XXI
     ЗАКОН ДЖУНГЛЕЙ
     Тарзану удалось, наконец, путем угроз и обещаний  значительно подвинуть
постройку  лодки. Уже  был готов весь  ее остов.  Большая часть  работы была
сделана самим обезьяной-человеком  и Мугамби,  несмотря на  то,  что они  же
снабжали весь лагерь пищей.
     Помощник с "Кинкэда" Шнейдер был один из  главных  недовольных. Однажды
он даже бросил  работу  и ушел со Шмидтом на охоту в джунгли. Он заявил, что
ему нужен отдых, и Тарзан, не  желая вызывать лишних разговоров, позволил им
обоим уйти.
     Однако на следующий день Шнейдер сделал вид, что почувствовал угрызение
совести, и сам добровольно принялся  за работу. Шмидт  тоже работал довольно
охотно. Тарзан был очень этому рад. Он решил, что они оба, наконец, осознали
необходимость совместной работы и поняли свои  обязательства по отношению  к
остальным членам их маленького общества.
     Поэтому  с легким  чувством, какого он  уже давно  не испытывал за  все
последние дни, он отправился в полдень на охоту подальше в джунгли. Он хотел
выследить стадо молодых ланей, которых будто бы  видели накануне  Шнейдер  и
Шмидт. Шнейдер говорил, что он видел стадо на юго-западе. В этом направлении
человек-обезьяна и отправился в путь.
     В это время  с севера  крались по лесу  шесть подозрительных субъектов.
Они  думали, что идут никем не замеченные. Но  почти  с самого того момента,
как они оставили свой  лагерь, за ними полз  высокий человек. В глазах этого
человека  была видна  ненависть, боязнь и  любопытство. В его голове бродили
тревожные мысли:  зачем крадутся к югу  Кай-Шанг,  Момулла и остальные?  Это
неспроста!
     И Густ в  недоумении покачал головой. Надо это узнать!  Он выследит их,
узнает, что  они затевают, и, если  нужно, помешает  им. Ему  пришло было  в
голову, не ищут ли они его? Здравый смысл, однако, подсказал ему,  что этого
быть не может, раз они уже достигли того, чего желали, т. е. прогнали его из
лагеря.  Такие люди,  как Момулла и  Кай-Шанг, идут на убийство только из-за
денег, а так как у Густа денег нет, то, очевидно, они ищут кого-то другого.
     Вскоре  шестеро  людей остановились на отдых. Они спрятались в  листве,
окаймлявшей  звериную  тропу,  по  которой  они   шли.  Чтобы  удобнее  было
наблюдать, Густ  вскарабкался на дерево, спрятавшись так, чтобы  его прежние
товарищи не могли видеть. Ему недолго пришлось ждать. Вскоре с южной стороны
подошел незнакомый  белый человек. Увидев его, Момулла и Кай-Шанг вылезли из
своего убежища, поздоровались с ним и вступили в беседу. О чем они говорили,
Густ  не мог  расслышать. Затем белый человек вернулся в том же направлении,
откуда пришел.
     Это был Шнейдер. Приблизившись к своему лагерю, он обогнул его и вбежал
с противоположной  стороны.  В  сильном возбуждении,  задыхаясь,  словно  он
только что летел сломя голову, он побежал к Мугамби.
     --  Эй вы! -- закричал он. --  Ваши обезьяны схватили Шмидта! Они убьют
его! Бегите скорее на помощь! Вы один можете их отозвать... Возьмите с собой
в помощь Джонса и Сулливана и  идите к Шмидту  как можно скорее.  Он там, на
звериной тропе около мили к югу. Я останусь здесь! Я слишком устал!
     И  помощник с "Кинкэда" бросился на землю,  делая вид, что еле дышит от
изнеможения.
     Мугамби колебался. Ему поручили охранять обеих женщин. Он не знал,  что
делать,  но  Джэн  Клейтон, слышавшая  рассказ  Шнейдера,  присоединилась  к
просьбе последнего.
     --  Не  теряйте  времени,  --  торопила  она  негра.  --  Здесь   мы  в
безопасности.  С  нами останется мистер Шнейдер.  Идите, Мугамби. Бедняге  в
самом деле нужно поскорее помочь!
     Шмидт, который в это время  лежал за кустом у лагеря, от души  смеялся.
Он наслаждался этой комедией!
     Мугамби  чувствовал  себя  обязанным  повиноваться  своей  госпоже.  Он
послушно отправился на юг с  Джонсом  и Сулливаном. Но,  уходя из лагеря, он
все-таки очень сомневался, умно ли он поступает и к добру ли все это
     Как  только они скрылись из вида, Шнейдер вскочил и помчался на север в
джунгли. Спустя несколько  минут на опушке леса показался  Кай-Шанг. Шнейдер
увидел китайца и жестом дал ему понять, что дело сделано...
     Джэн  Клейтон  и  негритянка  сидели  у  входа   в  палатку,  спиной  к
приближающимся  негодяям.  Они узнали о присутствии  чужих  в лагере  только
тогда, когда перед ними появились шесть оборванцев.
     -- Пойдем! -- сказал Кай-Шанг, жестом приказывая им  встать и следовать
за ним.
     Джэн Клейтон  вскочила и оглянулась,  ища глазами Шнейдера. Он стоял  с
усмешкой на лице позади  незнакомцев. Рядом с ним стоял Шмидт. Мгновенно она
поняла, что стала жертвой заговора.
     -- Что это значит? -- спросила она, обращаясь к помощнику "Кинкэда".
     -- Это значит, что мы нашли корабль  и можем уехать с Острова Джунглей,
-- ответил Шнейдер.
     -- Почему вы отослали Мугамби и двух других в джунгли? спросила она.
     -- Потому что они с нами не поедут. Поедете только вы и негритянка.
     --  Идем, идем  скорей! --  повторил Кай-Шанг и схватил Джэн Клейтон за
руку.
     Момулла с своей стороны потащил негритянку и, когда она начала кричать,
закрыл ей ладонью рот.
     ***
     Мугамби между тем бежал  по лесной тропе на юг. Джонс и Сулливан бежали
за ним. Около мили прошел он ради  спасения Шмидта, но нигде и следа не было
ни  человека,  ни  обезьян.  Наконец,  он  остановился  и  испустил  громкий
призывный клич,  которым Тарзан  и он сзывали  антропоидов.  Ответа не было.
Тогда Мугамби прошел еще с полмили, временами издавая призывный клич.
     Вдруг  он  остановился пораженный.  Он  понял,  что его  обманули.  Как
испуганный олень, помчался он  обратно к лагерю. Опасения его подтвердились:
леди Грейсток  и негритянки не было  в  лагере, а также и  Шнейдера. Мугамби
пришел в такую ярость,  что хотел убить  Джонса и Сулливана, считая их  тоже
участниками  заговора.  Им  едва удалось убедить  чернокожего в своей полной
невиновности.
     Они стояли и  обсуждали,  куда могли пропасть обе женщины  и для  какой
цели  Шнейдер увел  их из лагеря. Они были  так поглощены разговором, что не
заметили, как Тарзан спрыгнул в это время с ветки дерева и подошел к ним.
     С первого же взгляда он  увидел, что случилось что-то неладное. Услышав
от Мугамби об исчезновении Джэн, он гневно сжал кулак и нахмурил брови.
     На что рассчитывал Шнейдер, похищая Джэн? Куда он мог деваться с ней на
этом маленьком островке,  где ему некуда  было уйти  от мщения Тарзана? Нет!
Тут  было что-то  не  так! Человек-обезьяна  не  считал  его таким  наивным.
Шнейдер не совершил бы такого поступка, если бы он не был вполне уверен, что
имеет  возможность покинуть со своими  пленницами Остров Джунглей. Но к чему
он взял с  собой  негритянку? Очевидно,  с ним был еще  какой-то чернокожий,
который пожелал иметь туземку.
     -- Идем!  --  сказал Тарзан. -- Нам  остается  только одно: идти  по их
следам!
     В это  время  с северной стороны лагеря из джунглей  показался  высокий
неуклюжий человек  и направился  к  разговаривавшим.  Он  был совершенно  им
незнаком: никто из них и не  предполагал, что кроме них на этом острове есть
еще человеческие существа. Это был Густ.
     -- Ваши женщины украдены, -- сказал он без обиняков.  -- Если вы хотите
их спасти, следуйте, не теряя  ни минуты, за  мной.  Если мы замешкаемся, то
уже не застанем "Каури" в бухте, и она выйдет в море.
     -- Кто вы?  -- спросил Тарзан. -- Что вы знаете о похищении моей жены и
чернокожей женщины? Густ промолвил:
     -- Я слышал, как китаец Кай-Шанг и Момулла сговаривались с двумя людьми
из вашего лагеря. У  меня есть с  ними кое-какие  счеты. Они замышляли убить
меня, и я хочу с ними посчитаться! Идемте!
     Густ повел всех четырех через джунгли к северу. Они шли, и у всех  была
одна и та же мысль: придут ли они вовремя?
     Когда,  наконец, они  пробрались через последний ряд  густой  листвы  и
перед ними показались бухта и  океан, они убедились, что судьба  им  нанесла
жестокий удар. "Каури" с распущенными парусами медленно отплывала в открытое
море.
     Что они могли сделать?
     Широкая грудь Тарзана  тяжело подымалась. Этот последний удар был самым
жестоким. В жизни Тарзана бывали моменты, когда он терял всякую надежду,  но
никогда еще они не имели такой остроты и боли, как сейчас, при виде корабля,
отвозящего его жену неведомо куда. Джэн была еще так близко от него и вместе
с  тем так  страшно  далеко! Молча следил он  за шхуной.  Он  видел, как она
повернула  к востоку и скрылась за мысом. Он упал на  землю  и  закрыл  лицо
руками.
     Уже совсем  стемнело, когда  пятеро  мужчин вернулись в своей лагерь на
восточном берегу. Ночь была  жаркая и душная. Не было  ни малейшего ветерка.
Никогда не видел Тарзан Атлантического океана таким спокойным. Он  стоял  на
берегу  у самой воды и смотрел  по  направлению к материку. Сердце его  было
полно отчаяния. Неожиданно из джунглей позади лагеря раздался вой пантеры.
     Была какая-то знакомая нотка  в этом  зловещем  крике, и  Тарзан  почти
машинально повернулся и ответил  таким же  криком. Минуту спустя черно-бурая
фигура Шиты скользнула в полумрак берега.  Луны не  было, но все небо горело
звездами. Дикий зверь безмолвно подошел к человеку-обезьяне.
     Прошло много  времени с тех  пор, как Тарзан расстался со своим  боевым
товарищем.  Однако нежное  мурлыканье убедило  его, что  зверь  помнит  узы,
связывавшие их прежде. Тарзан положил свою руку на спину Шиты; она прижалась
к нему, и он ласкал и гладил дикого зверя.
     Вдруг он  вздрогнул. Что это там  такое? Он  напряженно всматривался  в
морскую  даль,  а затем позвал  людей,  сидевших  на  земле и куривших.  Они
подбежали  к  нему,  только  Густ  благоразумно  остался  в стороне,  увидев
странного спутника Тарзана.
     -- Смотрите! -- закричал Тарзан.
     -- Огни! Огни корабля! Это должно быть "Каури". Они попали в штиль!
     И весь охваченный возродившейся надеждой, воскликнул:
     -- Мы можем их настигнуть! Мы доплывем к ним в нашем челне!
     Густа взяло сомнение.
     -- Они хорошо вооружены, -- заметил он,  -- мы не можем захватить шхуну
-- нас только пятеро.
     --  Нас  теперь уже шесть,  -- ответил Тарзан, указывая на  Шиту,  -- а
через полчаса  нас  будет  еще  больше. Шита  стоит  двадцати  человек, а те
остальные, которых я  сейчас  позову, будут  стоить  целой  сотни. Вы  их не
знаете...
     Человек-обезьяна  повернулся  к джунглям,  закинул  голову  и прокричал
несколько  раз призывный клич обезьяны-самца. Вскоре из джунглей  послышался
ответный крик, затем еще и еще. Густ содрогнулся при мысли, в какую он попал
компанию. Не лучше ли было остаться с Кай-Шангом и Момуллой, чем связываться
с этим гигантом, который гладил пантеру и звал зверей из джунглей?
     Через  несколько минут обезьяны Акута появились из кустарников и  вышли
на берег.
     В это  время пять  мужчин  старались спихнуть  с берега неуклюжий челн.
Понадобились  большие  усилия,  чтобы спустить  его  в  воду.  Весла с обеих
маленьких  шлюпок, бывших на "Кинкэде", служили подпорками  для палаток, так
как сами шлюпки были  унесены волнами  в  следующую же ночь после высадки на
берег. Их взяли сейчас с собой, и когда Акут  и его обезьяны вышли на берег,
все было готово к отплытию.
     Страшная команда снова вступила на службу к своему господину и послушно
разместилась  в лодке. Густа  никакими силами нельзя  было уговорить сесть в
лодку. Четыре  человека  взялись за весла, кое-кто  из обезьян последовал их
примеру, и вскоре неповоротливая ладья медленно вышла в море и направилась к
колеблющимся огням.
     На палубе "Каури" сонный матрос стоял на вахте... Внизу в каюте Шнейдер
расхаживал  взад и вперед,  гневно споря  с  Джэн  Клейтон. Молодая  женщина
случайно  нашла револьвер  в ящике стола в каюте, куда  ее заперли, и теперь
она держала под прицелом помощника с "Кинкэда"...
     Негритянка сидела тут же  на полу,  а Шнейдер ходил взад и вперед перед
дверью, то угрожая, то обещая, то уговаривая, но все безуспешно.
     Вдруг с палубы донесся предостерегающий крик и выстрел.
     На минуту  Джэн  ослабила  свою  бдительность  и  взглянула  наверх  на
окошечко в потолке. В то же мгновение Шнейдер набросился на нее.
     Вахтенный заметил, что к "Каури" приближалось небольшое судно, и  почти
в  тот  же момент  из-за борта  шхуны  высунулась  голова и плечи  какого-то
человека. Матрос с криком вскочил на ноги и прицелился в непрошенного гостя.
Этот-то крик и последовавший за ним выстрел были услышаны в каюте.
     Прежняя тишина на  палубе сменилась всеобщей тревогой.  Экипаж "Каури",
вооруженный револьверами, саблями и длинными ножами, бросился на палубу,  но
тревога была  поднята слишком поздно.  Звери Тарзана уже были на палубе, а с
ними Тарзан и два матроса с "Кинкэда".
     При виде таких небывалых страшных  неприятелей мужество совсем покинуло
матросов  шхуны.  Некоторые из  них дали было несколько  залпов,  но сию  же
минуту бросились искать  убежище. Иные полезли на мачты, но обезьяны  лазили
гораздо  лучше и быстро  стащили их с высоких  мачт.  Тарзан поспешил искать
Джэн. Никто не удерживал зверей, и они  излили всю ярость своей дикой натуры
на злополучный экипаж "Каури".
     Шита  выследила  Кай-Шанга,  пробиравшегося  тайком  в  свою  каюту.  С
пронзительным воем Шита бросилась за  ним, с воем, вызвавшим почти такой  же
нечеловеческий крик и у объятого ужасом китайца.
     Кай-Шанг добежал до своей каюты на секунду раньше пантеры  и, прыгнув в
каюту, старался закрыть дверь. Но было  уже слишком поздно. Крупное туловище
Шиты  скользнуло в дверь раньше,  чем она была защелкнута на замок. Дрожащий
Кай-Шанг забился в угол верхней койки и вопил от ужаса.
     Шита без  малейшего усилия прыгнула за своей  жертвой и  перегрызла  ей
горло, словно маленькой мыши.
     ***
     Шнейдер успел вырвать  у Джэн револьвер, но в ту же секунду дверь каюты
открылась, и высокий полуобнаженный белый человек показался на пороге. Молча
и  бесшумно прыгнул он  в каюту.  Шнейдер  почувствовал  только, как сильные
пальцы сжали его горло. Он обернулся,  и его  глаза расширились от ужаса: он
увидел перед собой человека-обезьяну.
     Пальцы сжимали все крепче и крепче горло  моряка.  Он старался кричать,
просить, но ни один звук не выходил из его горла, и его глаза выскакивали из
орбит.
     Джэн  Клейтон  схватила  мужа  за  руки  и  старалась  оттащить  его от
задыхающегося человека, но Тарзан потряс головой.
     -- На  этот  раз  нет! -- промолвил он. -- Я уже однажды  даровал жизнь
негодяям,  и  из-за  этого  нам  обоим  пришлось столько страдать.  От этого
негодяя мы должны освободиться навсегда... Мы должны быть уверены в том, что
он больше никогда не повредит ни нам, ни кому-либо другому!
     И с этими словами быстрым движением он  свернул шею матросу. Послышался
треск позвоночника, и  с отвращением Тарзан  отбросил тело в сторону и вышел
на палубу с Джэн и негритянкой.
     Борьба кончилась. Только Шмидт, Момулла и  еще двое матросов остались в
живых: они  спрятались в  матросской  каюте.  Все остальные  умерли страшной
смертью  от  клыков и когтей зверей Тарзана.  Восходящее  солнце осветило на
палубе  "Каури" страшную картину; но на этот раз пролитая кровь была  кровью
негодяев, а не невинных людей.
     Тарзан вытащил из каюты четырех спрятавшихся там матросов. Не обещая им
ни освобождения,  ни помилования, он заставил  их работать  на  шхуне; иначе
грозил им немедленной смертью.
     С  восходом  солнца  поднялся  сильный  ветер.  "Каури",  распустив все
паруса, направилась к Острову Джунглей.
     Здесь  Тарзан взял на  борт  Густа  и попрощался с Шитой и с обезьянами
Акута.  Он высадил  их  на берег,  дав им  возможность продолжать  их  дикую
привольную жизнь. И, не теряя ни минуты, звери скрылись в прохладной глубине
своих любимых джунглей.
     Без сомнения, они и не поняли, что Тарзан их покидает. Может быть, лишь
Акут, как более развитой, подозревал это. Он единственный остался на берегу,
когда маленькая шлюпка направилась обратно к шхуне, отвозя его господина.
     Тарзан  и Джэн стояли на палубе, и  пока берег не скрылся  из виду, они
видели  одинокую  фигуру  волосатого   антропоида,  стоящего  неподвижно  на
песчаном берегу Острова Джунглей.
     ***
     Три  дня  спустя,  "Каури"  встретился  с  кораблем  английского  флота
"Форватер". Благодаря  ему лорд Грейсток мог  связаться по радио с Лондоном.
Они  получили  известие, переполнившее их сердца радостью  -- маленький Джек
находился в лондонском доме Грейстоков. Он был жив и здоров.
     По приезде  в  Лондон Тарзан  и  Джэн узнали то  необычайное  сплетение
обстоятельств, которое сохранило им ребенка.
     Оказалось,   что   Роков,  опасаясь  перевезти  ребенка  днем  на  борт
"Кинкэда", отдал его в  убежище  для случайно  подобранных  на улице  детей,
намереваясь взять его вечером.
     Его соучастник и главный  помощник, Павлов, превзошел своего патрона  в
хитрости.  Надеясь  получить  громадный  выкуп,  если  он возвратит  ребенка
невредимым,  он  открыл  тайну  его происхождения  начальнице  убежища. С ее
помощью  он заменил Джека другим ребенком. Он был убежден, что Роков никогда
и ни за что не догадается о подлоге.
     Заведующая убежищем обещала сохранить ребенка до возвращения  Павлова в
Англию;  но и она, со своей стороны, тоже соблазнилась возможностью получить
большую награду и вошла в переговоры с доверенными лорда Грейстока.
     Эсмеральда, старая негритянка,  няня Джэн Клейтон, уезжавшая  в Америку
на отдых,  вернулась  и  удостоверила личность  Джека. Выкуп был уплачен  и,
спустя десять  дней  после похищения, будущий лорд Грейсток был благополучно
доставлен в отчий дом.
     Таким  образом, последнее и  самое крупное злодеяние  Рокова окончилось
неудачей, благодаря измене его "единственного" друга.
     Лорд  и  леди Грейсток вполне  успокоились,  зная, что  их злейший враг
погиб и не может уже замышлять против них новых козней.
     Хотя  судьба  Павлова была  неизвестна, но  они  имели полное основание
думать, что и  он погиб в  джунглях, и теперь лорд и леди Грейсток с  полным
правом могли  предполагать,  что  навсегда освободились от этих двух  людей,
единственных врагов, которых Тарзан опасался.
     ***
     Счастливая  семья  опять  собралась  в  полном  своем  составе  в  доме
Грейстоков. Это было в день прибытия лорда Грейстока и его жены в Англию.
     С  ними вместе  приехали Мугамби  и негритянка, которую Мугамби нашел в
лодке на маленьком притоке Угамби. Негритянка заявила, что ей гораздо больше
по душе остаться у своего нового господина, нежели вернуться к старому мужу,
от которого она бежала.
     Тарзан предложил  им  поселиться  в его  доме  в  обширных  африканских
поместьях в стране  Вазари. В непродолжительном времени чернокожая чета туда
и отправилась.
     Весьма возможно, что мы еще встретимся с ними в диких страшных джунглях
и в  бесконечных равнинах,  столь любимых Тарзаном  из племени обезьян.  Кто
знает?
y



   Эдгар Берроуз.
   Приключения в недрах Земли

     Тарзан и люди-муравьи Перевод В. Анисимова
     OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX


     ПРЕДИСЛОВИЕ
     Как известно любому школьнику, Пеллюсидар -- это  мир внутри Земли, мир
на внутренней стороне пустотелого земного шара, имеющий связь с земной сушей
и океанами.
     Первооткрыватели Пеллюсидара  Дэвид Иннес и Абнер  Перри обнаружили его
совершенно случайно,  когда на  механическом геологоразведчике, изобретенном
Перри, отправились искать залежи антрацита.
     Проникнув  в земную кору,  они прошли  вглубь около  пятисот  миль.  На
третий  день пути Перри  от недостатка кислорода  лишился  сознания, а Дэвид
находился  на грани  обморока. Вдруг нос машины протаранил свод  внутреннего
мира, и в кабину ворвалось живительная струя воздуха.
     Необычная судьба выпала на долю исследователей. Шли годы. О Перри -- ни
слуха, лишь Иннес однажды  напомнил о себе, предприняв трудное и рискованное
путешествие на Землю, чтобы одарить обнаруженный им во внутреннем мире народ
эпохи неолита благами цивилизации.
     В  постоянной  ожесточенной  борьбе  с  первобытными племенами,  дикими
зверями  и  рептилиями  империя  Пеллюсидара  делала  первые  шаги  по  пути
прогресса.
     В самом  центре  этой  страны расположено  солнце  Пеллюсидара, навечно
застывшее в зените, даря жизнь и  тепло джунглям. Здесь  всегда царит свет и
не бывает ночей... В этой  подземной стране не действует компас, отсутствуют
звезды и луна. Нет здесь такого понятия, как "горизонт". Человек здесь видит
ландшафт, покуда хватает зрения.
     "Время"  как  понятие   неприменимо  к  Пеллюсидару  --   принципиально
вневременному миру. Здесь  теряют смысл  такие выражения, как  "работать все
время", "время -- деньги", "делу время -- потехе час".
     Трижды мы имели связь с Пеллюсидаром, вернее получали оттуда известия.
     Первым благом цивилизации, которым одарил аборигенов талантливый  Абнер
Перри, стала мощь огнестрельного оружия.
     Известно и то, что он изобрел радио. Еще известно, что Дэвид Иннес стал
по сути императором Пеллюсидара.
     Радио Пеллюсидара работало на необычной  волне, которую,  тем не менее,
удалось обнаружить Джейсону Гридли, и тогда молодой  исследователь приступил
к организации  экспедиции. Полученное  по загадочной радиоволне сообщение об
Иннесе вдохновило Джейсона  Гридли  на  опасное путешествие, к  которому  он
привлек Тарзана.
     В последнем  сообщении Перри, посланном им перед  смертью, говорилось о
том, что Дэвида  Иннеса,  первого императора  Пеллюсидара, захватили  в плен
корсары и  бросили в темницу, вдали от материка, вдали от его любимой страны
Сари, расположенной на огромном плато неподалеку от Лурал Аз...
     Впрочем,  нашлись скептики,  утверждавшие,  что Дэвида Иннеса  и Абнера
Перри не  существовало  вовсе,  а мир  внутри земного шара  --  не более чем
сказка...
     I
     КОРАБЛЬ 0-220
     Остановившись, Тарзан  напряг слух и потянул носом воздух. Будь  на его
месте вы,  то  не уловили  бы  ни звука. И не ощутили бы никаких посторонних
запахов,   кроме   обычного   сочетания  запаха   гнили,   распространяемого
разлагающейся тропической растительностью, и аромата благоухающих растений.
     Услышанные   Тарзаном   звуки  доносились  откуда-то   издалека,  и  он
определил, что там люди и движутся они в его сторону.
     Если бы сквозь лесную чащу пробирался носорог Буто, слон Тантор или лев
Нума, то Владыка  джунглей  едва  бы заинтересовался. Но  всякий раз,  когда
приближался  человек,  Тарзан  старался выяснить  --  кто именно,  поскольку
только человек способен нести с собой разрушения и неприятности.
     Выросший среди  огромных человекообразных обезьян, он привык общаться с
дикими  животными.  Познакомившись  же с  человеком, Тарзан  стремился  быть
начеку  и  находиться  в  курсе всего, что  касалось очередного вторжения  в
джунгли двуногого предвестника раздора.
     У него имелись друзья среди местных племен, но это мало что  значило, и
Тарзан  старался  выяснить цели  и причины любого вторжения в его  владения,
если пришельцем оказывался двуногий собрат.
     Вот и  сейчас он бесшумно пробирался сквозь заросли на заинтересовавшие
его звуки.
     Острый   слух  Тарзана  распознал  звуки  шагов  и   пения  аборигенов,
сгибающихся под  тяжестью  грузов. Вскоре он уловил  запах  чернокожих. К их
запаху примешивался  другой,  принадлежащий,  как сразу же установил Тарзан,
белому  человеку. И он  не ошибся. На тропе,  на которой застыл  в  ожидании
Владыка джунглей, показалась экспедиция, возглавляемая белым человеком.
     Рядом с ним шел другой белый,  молодой. И когда взгляд Тарзана упал  на
него,     Владыка    джунглей,    выросший    среди     обезьян,     испытал
необъяснимо-тревожное чувство при виде пришельца.
     Теперь на тропинке появилась  и голова колонны. Идущие впереди, завидев
Тарзана, сделали знак следующим  сзади,  успокаивая  перепуганных  туземцев,
которые, поскольку были родом из отдаленных мест, никогда Тарзана не видели.
     -- Меня зовут Тарзан! -- объявил Владыка джунглей. -- Что привело вас в
страну Тарзана?
     Молодой  человек,  идущий  во  главе   отряда,  отделился   от  группы,
направляясь к Тарзану. На его взволнованном лице заиграла улыбка.
     -- Значит, это ты -- Владыка, поддерживающий огонь? -- спросил он.
     -- Да, перед тобой  Тарзан  из  племени обезьян, -- подтвердил приемный
сын Калы.
     --  В  таком  случае  мне  чертовски  повезло,  --  обрадовался молодой
человек, -- ведь я разыскиваю тебя от самой Южной Калифорнии.
     -- Кто  ты  такой?  --  спросил  Владыка  джунглей.  --  И  зачем  тебе
понадобился Тарзан?
     --  Зовут  меня  Джейсон Гридли,  --  ответил  молодой человек. --  Мой
рассказ будет долгим, очень долгим. Надеюсь, у  тебя найдется время пойти со
мной в наш лагерь -- мы его разобьем  здесь неподалеку -- и  хватит терпения
выслушать причины моего появления в твоей стране.
     Тарзан ответил кивком головы.
     --  В джунглях свободного времени предостаточно, -- добавил  он. -- Где
ты собираешься разбить лагерь?
     -- К сожалению, проводник,  которого мне  удалось  найти  на  последнем
привале в маленькой  деревушке, внезапно заболел и час тому назад отправился
назад, мои же люди с этой местностью  не  знакомы. Откровенно говоря,  я  не
имею ни малейшего представления, где найти удобное для стоянки место.
     -- Найдется такое местечко, в  полумиле отсюда,  -- сказал  Тарзан.  --
Подходящее, с хорошей водой.
     --  Прекрасно,  --  отозвался  Гридли,  и  отряд  двинулся  в  путь.  В
предвкушении долгожданной передышки люди заметно повеселели.
     Расположившись наконец  на  отдых, отряд  с  наслаждением принялся пить
кофе, и Тарзан с Джейсоном вернулись к цели прихода американца.
     -- И что же побудило тебя отправиться в такой долгий и нелегкий путь от
Южной Америки сюда, в самое сердце Африки? -- поинтересовался Тарзан.
     На губах Гридли появилась улыбка.
     --  Сижу я сейчас перед тобой, с трудом веря в  свою удачу, и  с каждой
минутой  все  больше убеждаюсь в  том, насколько нелегко  будет  мне убедить
тебя, что я  не сумасшедший. Однако, повторяю, у меня  нет ни капли сомнения
насчет того, о чем я тебе расскажу, и доказательством тому -- огромная сумма
денег, а также то  время и те усилия, которые потрачены мною на мой план,  в
осуществлении  которого, сознаюсь,  я  рассчитываю на твою помощь, Тарзан. Я
готов  вложить еще больше  средств, все  свои  деньги и  время,  которыми  я
располагаю,  но,  увы, я не  в  состоянии полностью финансировать задуманную
экспедицию.  В  этом  и  заключается  основная  причина   прихода  к   тебе.
Разумеется, я мог бы как-нибудь набрать необходимую сумму, но  я уверен, что
ты согласишься встать во главе того  опасного мероприятия, что я  задумал. А
коли так, то в деньгах уже нет нужды.
     --  Так или  иначе,  экспедиция,  о  которой идет  речь, --  воскликнул
Тарзан, -- наверняка принесет громадную прибыль, если  уж  ты рискуешь своим
состоянием.
     -- Ничего  подобного, -- произнес  Гридли. --  Насколько я понимаю, она
вообще не принесет ни цента.
     -- Но разве ты не американец? -- улыбнулся Тарзан.
     -- Так-то оно так, но далеко не каждый американец гоняется за прибылью.
     --  Но тогда  что же потянуло  тебя  в  эти  края? Объясни мне  все  по
порядку.
     -- Тебе  известно  что-нибудь о  теории,  согласно которой Земля -- это
пустое сферическое тело, содержащее в себе животный и растительный мир?
     -- Теория, которую полностью опровергают научные разыскания, -- ответил
человек-обезьяна.
     -- Причем, к полному удовлетворению?
     -- К полному удовлетворению ученых, -- уточнил Тарзан.
     -- Поначалу и к моему тоже, -- воскликнул Гридли, -- пока я не  получил
известие непосредственно из самого внутреннего мира.
     -- Поразительно, -- отозвался Тарзан.
     -- Я сам поразился,  но факт остается фактом. Тогда я связался по радио
с Абнером Перри из  внутреннего  мира Пеллюсидара. Текст  полученного ответа
при мне,  как и  заверенное письменное показание,  сделанное одним  из  моих
друзей под присягой.  Он как раз находился в тот момент со  мной,  мы вместе
слышали это сообщение. Вот бумаги.
     Гридли полез в портфель  и  достал письмо  и исписанные от  руки  листы
бумаги,  свернутые  в  трубочку  и  перевязанные  лентой. Бумаги  он  вручил
Тарзану.
     -- Не стану тратить время на зачитывание всего, что относится к истории
Танара  из  Пеллюсидара, поскольку  это не  имеет прямого  отношения к  моей
затее.
     -- Как знаешь, -- ответил Тарзан. -- Итак, я слушаю. В течение получаса
Джейсон Гридли читал выдержки из рукописи.
     -- И тогда, --  сказал  Гридли,  откладывая  рукопись, --  я убедился в
существовании Пеллюсидара. Потом  еще неприятность,  в которую  попал  Дэвид
Иннес.  Все  это  заставило  меня  обратиться  к тебе с предложением принять
участие в экспедиции,  первой  задачей  которой  станет освобождение его  из
подземной темницы корсаров.
     --  Каким  образом? У  тебя  есть план  действий? -- спросил Тарзан. --
Веришь ли ты в теорию  Иннеса, утверждающего,  что на каждом  полюсе имеется
вход во внутренний мир?
     --  Не знаю, чему и верить, -- ответил Гридли. -- Но, получив сообщение
от Перри, я  намерен заняться  этим вопросом вплотную и доказать, что теория
населенного мира, находящегося в центре земли и имеющего отверстия-выходы на
северном  и  южном  полюсах,  отнюдь  не  нова  и  что  тому  есть множество
подтверждений. Я обнаружил очень обстоятельное описание этой теории в книге,
написанной еще в 1830 году, и потом еще в одной, гораздо более ранней. В них
я  нашел  массу объяснений всем тем моментам,  которые кажутся  странными  в
гипотезах исследователей.
     -- Например?
     -- Ну... теплые ветра и теплые океанские течения, которые идут с севера
и  описаны всеми исследователями Арктики. Или, например, северное  сияние --
что это?  В интерпретации Дэвида  Иннеса, объяснение достаточно простое. Это
лучи  света, посылаемые  солнцем внутреннего мира,  которые проникают сквозь
туман и пелену облаков над полярным выходом. Далее,  некоторые районы полюса
покрыты толстым слоем пыли. Откуда бы ей взяться на снегу и льду? Опять-таки
из внутреннего мира... И окончательным доказательством в  пользу этой версии
являются отдаленные северные племена эскимосов, чьи предки  пришли  из  этой
страны на север.
     -- Разве норвежские  экспедиции  во  главе  с Амундсеном  не опровергли
гипотезу о  входе  через  земную кору на  северном полюсе?  И  разве  полеты
аэропланов  не подтвердили,  что  в радиусе  полюса  не наблюдается  никаких
загадочных явлений? -- домогался Тарзан.
     -- Возможен  только один  ответ.  Дело в том, что  входное отверстие на
полярном  полюсе настолько  огромно, что  воздушный корабль,  дирижабль  или
аэроплан могли  пролететь мимо  него  даже  на небольшой высоте и  ничего не
зафиксировать.
     -- Ты и в самом деле  уверен, что  существует не только внутренний мир,
но и вход в него на северном полюсе? -- спросил Тарзан.
     -- Насчет существования внутреннего мира я не  сомневаюсь, но не вполне
уверен в наличии полярного входа, -- ответил Гридли. -- Могу только заявить,
что  для  меня  очевидна  необходимость  организовать  экспедицию, что  я  и
предлагаю.
     -- Допустим,  что  имеется  полярный вход во внутренний мир;  с помощью
какой техники ты планируешь его обнаружить и исследовать?
     --  На  данный  момент  наиболее  доступное  средство передвижения  для
реализации   моего   намерения  --  аэрокорабль   специальной   конструкции,
оснащенный по последнему слову техники. Он безопаснее всех  других имеющихся
машин, так как работает на гелии. Я долго обдумывал эту проблему и пришел  к
выводу,  что  если  все-таки  обнаружится  полярный  вход,  то  при  попытке
проникнуть во внутренний мир препятствия, которые могут встретиться на нашем
пути, окажутся  куда  менее серьезными,  чем  те,  что  пришлось  преодолеть
норвежцам во время их похода через льды полюса к Аляске.
     Мы в короткое время покроем расстояние, которое считается огромным, и в
сравнительной безопасности  подойдем к  полярному морю, которое находится  к
северу  от земли корсаров,  как описывал его  Дэвид Иннес незадолго до того,
как его захватили в плен.
     Наибольший  риск  заключается  в  том, что вполне вероятно мы не сможем
вернуться на поверхность земной коры. Может случиться, что запасы горючего и
гелия  кончатся в результате длительного маневрирования  или от атмосферного
давления. Естественно, можно бы воспользоваться более дорогостоящим топливом
"радиеном", но это не безопасно.
     Думаю,   что  вакуумный  танкер  нашего  корабля  будет  изготовлен  из
материала, способного выдерживать  колоссальное атмосферное давление. В наши
дни это вполне реально...
     --  Твои  последние слова  напомнили мне  одну  историю,  -- проговорил
Тарзан. -- Ее  мне недавно рассказал один молодой человек, мой приятель,  по
имени Эрих ван  Харбен, он что-то вроде  ученого-экспериментатора. Последняя
наша с  ним встреча  произошла,  когда он возвратился  из экспедиции в  горы
Вирамвази. Тогда он и рассказал мне, что открыл некое племя,  кочующее вдоль
озера  на  каноэ.  Каноэ  изготовлены из  металла, легкого,  как пробка,  но
прочного,  как сталь. Он  прихватил с собой несколько  образцов. Я сам видел
опыты, которые  он  производил в своей крошечной  лаборатории  в день  нашей
встречи.
     -- Где он, этот человек? -- зажегся Гридли.
     --  Доктор ван Харбен  в  стране Учамби, где  у  него своя  колония, --
ответил Тарзан. -- Отсюда на запад мили четыре.
     Время перевалило  уже  за  полночь, а  они продолжали обсуждать  детали
проекта, которым Тарзан живо заинтересовался.
     Утром следующего дня они  двинулись в страну Учамби, где  располагалась
колония  ван Харбена. Туда они прибыли на четвертый день пути, поскольку шли
непроходимой лесной чащей. Произошла встреча с  доктором, его сыном Эрихом и
женой, красавицей Фавонией.
     Вряд ли имеет особый смысл описывать подробности  подготовки экспедиции
на Пеллюсидар, хотя часть этих работ была связана с открытием вышеназванного
племени и замечательного  металла,  который  известен теперь  под  названием
харбенит.
     Пока Тарзан и Эрих ван Харбен занимались поисками залежей и переправкой
найденного металла на побережье, Джейсон Гридли тоже не сидел без дела -- он
консультировался в  Фридрихшафене  с инженерами одной  компании, на  которой
после  тщательных  поисков  остановил  свой выбор.  Тем предстояла  нелегкая
задача построить аэрокорабль, способный достичь внутреннего мира.
     Сюда были доставлены образцы харбенита, подвергнувшиеся самым различным
испытаниям.  Заканчивалась  работа  над  чертежами, и  к тому  времени,  как
завершилась  отгрузка  руды,  все  было  готово  для строительства  корабля,
которое проводилось с соблюдением самой строгой секретности.
     Спустя полгода 0-220 -- так был назван аэрокорабль -- был готов  взмыть
в небо.
     На  этом  огромном,  превосходно  оборудованном  аэрокорабле  Тарзан  и
Джейсон Гридли -- остальные  даже  толком не  знали что к чему  -- надеялись
найти полярный вход во внутренний  мир и вызволить Дэвида Иннеса, императора
Пеллюсидара, из подземелья корсаров...
     II
     ПЕЛЛЮСИДАР
     Наконец наступило  утро  прекрасного  июньского дня,  когда перед самым
рассветом  0-220 медленно выплыл  из  ангара. Предстоял испытательный полет,
условия которого приближались к  экспедиционным. Корабль был в полном объеме
нагружен и оборудован. Три нижних  танкера содержали воздух, а  гидротанкеры
--  водяной  балласт.   Корабль   двигался   с  такой   легкостью  и   такой
маневренностью, что так и подмывало  сравнить его с  автомобилем, едущим  по
хорошей дороге.
     Членами экипажа являлись люди, которым предстояло участие в экспедиции.
Итак,  в  пробный  полет  вылетели: Запнер, непосредственно участвовавший  в
конструировании корабля и избранный капитаном; два помощника -- ван  Хорст и
Дорф,   офицеры  воздушных  сил;  Хайнс,   навигатор-лейтенант;   двенадцать
инженеров и восемь механиков; негр-кок и два филиппинца, кают-юнги.
     Руководителем экспедиции был Тарзан, заместителем -- Джейсон Гридли.
     Корабль  взлетел над  городом,  и  находившийся на  контрольном  пункте
Запнер не смог сдержать охватившего его восхищения.
     --  Никогда не  видел  такого чуда!  --  восторженно воскликнул он.  --
Стоило прикоснуться к ручкам управления, как корабль уже набрал высоту!
     --  Ничего  удивительного,  --  отозвался Хайнс. -- В  корабле я  и  не
сомневался. Вот только, сдается мне команда слишком большая.
     --  Опять ты  за  свое, лейтенант! --  рассмеялся  Тарзан. -- Наверное,
думаешь, что команда такая большая из-за несовершенства корабля. Не забывай,
ведь нам предстоит полет в незнакомый мир, надолго ли -- никто не знает. Нас
может подстерегать опасность. возможно, придется схватиться с неприятелем, о
чем  все вы многократно  предупреждались. Будь нас  даже вдвое  больше,  чем
необходимо   для   экспедиции,  едва  ли  мы  сумеем   вернуться  домой  без
человеческих потерь. Нас ожидают неимоверные трудности, и  все же я надеюсь,
что вернемся  мы  в полном составе, однако нужно досконально  все  взвесить,
учесть  все возможности. А  к тебе. Хайнс, у меня  будет просьба --  дай нам
практические уроки по навигации, прежде чем мы встретимся с неприятностями.
     Запнер засмеялся, а лейтенант согласно кивнул.
     --  Научу  всему,  что умею. За мной самый  роскошный  обед, когда-либо
заказанный в Берлине, если корабль вернется, а я все еще буду его штурманом.
     -- Договорились,  а пока  поговорим о деле,  -- сказал  Тарзан. --  Как
капитан  отнесется к  тому, чтобы позволить  подчиненным помочь механикам  и
инженерам? Ребята подобрались толковые, все  схватывают  на  лету и в случае
необходимости помогут разобраться с моторами и вообще пригодятся в  машинном
отделении.
     -- Ты прав, Тарзан,  -- согласился Запнер. Огромный сверкающий  корабль
двигался на север
     и спустя час летел над узкой полоской Дуная.
     Чем дольше они находились в воздухе, тем сильнее
     воодушевлялся Запнер.
     -- Я абсолютно убежден в успехе полета этой машины! -- восклицал он. --
С  каждой  минутой я все больше убеждаюсь,  что  ничего  подобного прежде не
видел. Потрясающий корабль. Он  откроет  новую эру в  аэронавтике.  Огромное
расстояние до Гамбурга мы покроем за рекордно короткое время.
     -- До Гамбурга и обратно. Это основная задача  нашего пробного  полета,
-- уточнил Тарзан. -- Только вот не совсем понимаю, зачем нам возвращаться в
Фридрихшафен...
     На Тарзана устремились удивленные взгляды.
     -- А и правда, зачем? -- подхватил Гридли. Запнер пожал плечами.
     -- Просто мы  прекрасно  экипированы, у нас отличный запас провизии, ну
и...
     -- Но тогда к чему нам делать ненужный крюк в 80 миль? Только для того,
чтобы вернуться в Фридрихшафен? -- наседал Хайнс.
     -- Если не возражаете, то летим дальше на север, -- заявил Тарзан.
     Таким образом пробный полет 0-220  неожиданно стал  началом длительного
путешествия в недра Земли.
     К  полюсу  решили  двигаться  вдоль  десятого  меридиана  к  востоку от
Гринвича.  Но сразу  лететь этим  курсом было  неудобно, и корабль,  миновав
западную  часть  Гамбурга,  пересек   Северное  море  и  двинулся   западнее
Шпицбергена над ледяными полярными пустынями.
     Корабль  летел  со  скоростью приблизительно  75 миль в час и к полночи
следующего дня до Северного полюса оставалось совсем немного. Через какое-то
время Хайнс торжественно объявил, что они достигли полюса.
     Корабль стал медленно кружить над окаменелыми льдами, покрытыми снегом.
     -- Мы должны узнать полюс по итальянским флагам, -- с  улыбкой произнес
Запнер.
     0-220  сделал  правый  разворот  и  взял  курс  чуть  южнее,  к  170-му
восточному меридиану.
     С  этого  момента  Джейсон  Гридли  не отходил  от  Запнера  и  Хайнса,
взволнованно наблюдая за приборами и всматриваясь в ледяную пустыню.
     Гридли был  убежден в  том,  что  вход  в  северный полюс  расположен в
радиусе 85‡ северной широты и 170‡ западной долготы.
     Из  всех  измерительных приборов  Гридли сосредоточил  свое внимание на
компасе,  которому  отводилась  немалая  роль  в  теоретических  разработках
Джейсона  для  определения местонахождения полярного  входа.  В течение пяти
часов корабль летел на юг. И вот настал момент, когда Гридли воскликнул:
     -- Капитан!  Остановите  корабль!  Если  мои подсчеты правильны,  то мы
сейчас как раз будем у полярного входа; дело в том, что компас отклонился, а
что касается курса, то мы на верном пути.  Чем ближе  к искомому  месту, тем
страннее поведение компаса. Иначе говоря, по мере приближения к центру входа
стрелка компаса движется все более беспорядочно и хаотично. Вообще-то здесь,
над  страной Пеллюсидара, компас становится  ненужным. Давайте  двигаться по
спирали вниз, в найденный нами вход.
     Запнер задумчиво покачал головой.
     -- Спуск  возможен лишь при хорошей погоде. Если же разыграется  вьюга,
мы непременно собьемся с курса, ведь практически мы остались без компаса.
     --  Забирай  вправо!   --  скомандовал  Гридли.  Обстановка  накалилась
настолько, что в течение последующих двух часов никто не промолвил ни слова.
     -- Глядите! -- вскричал вдруг Хайнс, прерывая тишину. -- Внизу под нами
открытая вода!
     -- Что и следовало ожидать, -- заговорил Запнер. -- Входа нет и быть не
может. Я всегда это  знал,  как  бы вы  меня не  разубеждали. С  того самого
времени, как Гридли ознакомил нас со своей теорией.
     --  Пожалуй,  из  всего  экипажа я  единственный,  кто  поверил  в  эту
гипотезу, -- сказал  Гридли с улыбкой, --  только не надо называть  ее моей.
Она  вовсе  не  моя.  Однако не удивлюсь, если вам все же  не  удастся  меня
опровергнуть.  Тот,  кто наблюдал  за солнцем в течение нескольких последних
часов, думаю, согласится со мной в том, что именно  в данной точке полярного
входа  в  недра  земли  нет.  На  этом участке земной коры  полагается  быть
огромной впадине и здесь, именно здесь,  нам предстоит опуститься на большую
глубину.  Может, кое-кто  из  вас и  заметил,  что  полуденное солнце  стоит
намного ниже, чем следовало бы, и по мере нашего движения оно опускается все
ниже и  ниже.  Несомненно,  оно  вскоре  сядет  совсем, а мы с  вами  увидим
полуденное солнце Пеллюсидара.
     Вдруг зазвонил телефон, и Хайнс поднял трубку.
     --  Вас  понял,  сэр,  -- произнес он и положил  трубку. -- Звонил  ван
Хорст, капитан. Он говорил из рубки. Сказал, что впереди мертвая земля.
     -- Земля?! -- воскликнул удивленный  Запнер.  -- Неужели Сибирь? Другой
суши здесь просто быть не может!
     -- Но ведь Сибирь расположена на сотни миль южнее 85-го градуса, а мы в
данную минуту  находимся на расстоянии не более 30 градусов южнее, -- сказал
Гридли.
     -- В таком случае мы либо открыли доселе неизвестную арктическую землю,
либо же подходим к  северным  границам Пеллюсидара, -- проговорил  лейтенант
Хайнс.
     -- Именно так, подходим к границам. -- Лицо Гридли осветилось улыбкой.
     -- О Боже! Взгляните на термометр!
     -- Черт!  -- воскликнул Запнер.  -- Всего каких-нибудь плюс двадцать по
Фаренгейту!
     -- Впереди пустыня с небольшим снежным покровом.
     -- По описанию Иннеса, это -- северная часть земли корсаров, -- объявил
Гридли.
     Новость молниеносно  облетела весь  корабль.  Сомнения в  существования
Пеллюсидара  мгновенно  рассеялись. Волнение  нарастало. Члены  экипажа,  не
занятые вахтой, внимательно вглядывались вперед,  ожидая увидеть лучи солнца
Пеллюсидара.
     0-220  медленно двигался  к  югу.  И когда  полуночное  солнце  наконец
скрылось  за  горизонтом,  взгляду людей  открылось  мерцание,  исходящее от
центрального светила подземной страны.
     Ландшафт  местности, над которой  летел  0-220, быстро менялся.  Позади
осталась ледяная равнина, стали появляться возвышенности  и хребты, поросшие
лесами.  Это  и  на  самом  деле  оказалась  страна  Пеллюсидар.  Тот  самый
Пеллюсидар, о котором грезил Джейсон Гридли.
     Лес  перемежался  с равнинами, появились реки и ручьи. Но нигде не было
следов пребывания человека.
     -- Точно преисподняя, -- сказал Тарзан. -- Капитан, давайте садиться.
     И 0-220 стал медленно снижаться.
     Посадочные  лапы  погрузились  в  землю,  и  днище  кабины  оказалось в
каких-нибудь шести футах от поверхности. Экипаж высыпал из машины, по колено
утопая в буйной растительности Пеллюсидара.
     -- Нехудо  бы  разжиться  свежим  мясом, --  сказал Тарзан.  -- Но наша
посадка  распугала всю  живность  в округе. Ну  да ладно,  а  вот в  чем  мы
действительно  нуждаемся, так это  в  отдыхе, --  добавил он. --  В  течение
длительного  времени экипаж  работал  не  покладая рук  на  износ,  торопясь
завершить дела по подготовке  экспедиции. Вряд  ли  среди  нас найдется хоть
один,  кто  бы  за последние  три дня сомкнул глаза  хотя бы на два  часа  Я
предлагаю остаться пока на  корабле  и разведать прилегающую местность, а уж
только потом начать систематическое изучение земли корсаров.
     Предложение об отдыхе звучало заманчиво, и возражений не последовало.
     --  Я  считаю,  --  продолжал  Тарзан,  обращаясь  к  Запнеру,  --  что
необходимо настрого  запретить  людям покидать корабль  без  разрешения. Еще
напорются  на дикарей или диких животных. На  Пеллюсидаре  каждый шаг  может
грозить опасностью. Само  собой,  ко  мне  это не  относится,  --  улыбнулся
Тарзан.
     -- Не сомневаюсь, что  ты сам можешь достойно постоять за себя, где  бы
ни находился, -- произнес Запнер.
     -- А потом  в одиночку я  на  охоте  принесу больше  пользы  для общего
котла, чем с помощниками, -- добавил воспитанник обезьян.
     --  Так  или  иначе,  --  продолжал   Запнер,  --  приказ  руководителя
экспедиции не подлежит обсуждению, и, разумеется, никто из членов экипажа не
станет  возражать, если  ты сам не станешь его выполнять. Хотя я уверен, что
никому из нас не захочется побродить в одиночку в этой стране.
     Прошло  немного  времени, и  весь  экипаж,  за  исключением  вахтенных,
погрузился в глубокий сон.
     Первым  проснулся  Тарзан и вышел из корабля.  Прежде всего он скинул с
себя  одежду,  которая  раздражала его  в течение всего  полета.  Стоя возле
корабля,  Тарзан прислушался. Через несколько  секунд он отправился в  путь,
почти  полностью обнаженный, вооруженный охотничьим ножом, дротиком  и луком
со стрелами  --  оружием, которое  он  с раннего детства  предпочитал любому
огнестрельному.
     Единственный,  кто заметил уход Тарзана,  --  вахтенный офицер  Дорф, с
благоговейным испугом наблюдающий за  тем, как Владыка джунглей безо всякого
сопровождения пересек долину и скрылся в лесу...
     Оказавшись  в  лесу,  Тарзан  отметил  про себя,  что  некоторые породы
деревьев ему не знакомы. И все же это был лес, его стихия, и этого оказалось
вполне достаточно, чтобы Тарзан немедленно устремился  в чащу, где мгновенно
забыл о том, что еще недавно находился в цивилизованном мире.
     Тарзан наслаждался одиночеством, хотя ему и нравились люди,  с которыми
он сюда прилетел.
     Вновь  обретя свободу, Тарзан сейчас походил на школьника,  удравшего с
уроков. Очутившись в знакомой и такой родной среде, лицом к лицу с природой,
Тарзан набрал полную грудь  воздуха Пеллюсидара. Он перепрыгивал с дерева на
дерево, переполняемый чувством радости.
     Пообвыкшись и успокоившись, Тарзан продолжал свой путь.
     Мимо  пролетали незнакомые ему  птицы, вдали мелькали какие-то странные
звери. Но Тарзан не брался за оружие, с охотой он еще успеет. В  этот момент
он просто  жил и  дышал.  Обретя свободу, он  потерял  чувство  времени.  Не
задумывался  о  том, далеко ли  он отошел  от корабля и  в каком направлении
идет.  Не думал и о  том, что над  головой нет  его друзей:  солнца, луны  и
звезд, так часто помогавших ему в скитаниях по джунглям Африки.
     Но вот Тарзан насторожился  и спрыгнул  с  дерева на четко обозначенную
тропу.  Его  взору   открылось  нечто  новое   и  неожиданное.  Следы  давно
исчезнувшей эпохи. Гигантские деревья, резко пахнущие огромные цветы, росшие
тут в изобилии.
     Нечто дикое  и  неизведанное ощущалось в окружающей  обстановке. Тарзан
почувствовал опасность.
     И в тот же миг он осознал, что  собственно произошло. Хотя последствия,
как ясно  понимал  Тарзан,  могли оказаться  гибельными  для  него, губы его
скривились  в  некоем  подобии  улыбки  --  улыбки  горькой  --  с  оттенком
отвращения к самому себе.
     Он, Тарзан, попал в  примитивную ловушку,  которая предназначалась  для
неосторожного зверя.
     Большой  силок  из  сыромятной кожи,  прикрепленный  к ветке  согнутого
дерева  -- вот и вся премудрость. И в силке он, Тарзан. Все бы ничего,  если
бы не петля, обмотавшая тело, наподобие лассо, и сковавшая руки.
     Тарзан  повис в воздухе. От земли его отделяло шесть футов. Петля змеей
обвила поясницу, крепко прижав  руки выше локтей. И кроме всего  прочего, он
висел вниз головой.
     Тарзан принялся высвобождать руку, чтобы достать нож, но от тяжести его
тела сыромятная кожа растянулась и  при  малейшем движении  затягивалась еще
туже. Хватка была мертвой. Положение становилось безвыходным.
     Тарзан  понимал,  что ловушку,  в которую  он  попал,  смастерили  руки
человека,  а,  значит, люди  непременно придут  проверить,  не  попалась  ли
добыча.  Будучи сам охотником, он знал это по своему  опыту. Они обязательно
явятся за добычей, будь то зверь или птица. Он старался представить себе тех
людей,  что  населяют эту страну. И даже если он не сумеет  завязать с  ними
дружеские отношения,  то все  равно молил Всевышнего,  чтобы человек  пришел
раньше, чем появятся дикие звери. Размышляя о своей  судьбе,  он чутким ухом
уловил приближающиеся шаги, но  это,  судя по  звуку, шел не человек. Тарзан
напряг обоняние, но запах приближающегося ни о чем ему не говорил.  Вместе с
тем, Тарзан понял, что это существо уже его учуяло.
     Зверь не спешил, и Тарзан сумел  установить,  что  к нему  приближается
копытное  животное  задолго до того,  как оно появилось  в  поле его зрения.
Тарзан не испытывал  страха, хотя не  имел ни малейшего представления о том,
что  это  за  животное.  Вероятно, одно из  тех  странных  существ,  которые
водились на Пеллюсидаре, но не на внешней поверхности Земли.
     Вдруг  до него  донесся новый  запах, от которого, находись он в родных
джунглях, у него  зашевелились бы волосы  на голове от страха. Вернее, не от
страха, а в силу естественной реакции на своего извечного врага. Новый запах
чем-то напоминал  Тарзану запах его врага.  Не так пахли следы льва Нумы или
леопарда  Шиты, так  пахла огромная  кошка, правда, несколько  иначе. Тарзан
явственно ощущал  ее  приближение,  крадущийся  шаг.  Он  понимал,  что  она
спускается по тропе, идя на запах Тарзана или этого копытного животного.
     Копытное животное выросло перед  Тарзаном  первым.  Оно  имело  голову,
напоминавшую бычью, с выпиравшими  вперед  клыками. Огромный зверь загородил
собой всю тропинку.  Увидев вдруг  человека, он  остановился, тупо глядя  на
Тарзана.
     Тарзан  застыл  в  неподвижности,  стараясь не вспугнуть  эту "корову",
чистое  страшилище юрского периода,  поскольку неотрывно ощущал  присутствие
следящей за ними громадной  кошки.  Но если  Тарзан думал,  что животное  на
тропе  при  встрече со  вторым  зверем обратится в  бегство,  то он  глубоко
заблуждался.
     Копытная  тварь также учуяла схоронившегося  врага и воинственно забила
копытами, затем  вонзила клыки в корни ближайшего  дерева,  задрала  хвост и
пригнула клыкастую голову к земле, приготовившись к нападению.
     Тарзану пришло в голову, что если зверь слегка  толкнет его или заденет
головой, то от него, Тарзана, мало что останется.
     Оглядываясь по  сторонам и  не выпуская зверя из поля зрения, Тарзан  с
тоской сознавал всю свою  беспомощность. С  раннего  детства он собственными
руками  добывал  себе  пропитание.  Работая бок о  бок с Гримом Рипером,  он
перевидал  смерть во всех  ее  видах и  не  страшился  ее. Он согласился  бы
встретить смерть в  поединке, но в  таком  положении, как сейчас, умирать не
хотел.  Тарзана  едва  не колотило  от безысходности.  Погибнуть без единого
шанса  на борьбу  за жизнь -- совсем не так рисовался  в воображении Тарзана
его конец...
     Тарзан,  беспомощно  повисший  в  воздухе,  отвел  глаза от  зверя.  Он
чувствовал,  как  сжимается сердце при мысли, что  нет  возможности достойно
встретить смерть.
     И в тот миг, когда Тарзан уже приготовился к смертельному удару, воздух
вокруг сотрясся от душераздирающего рева.
     Тарзан повернулся и увидел такое жуткое зрелище, которое ему никогда не
доводилось видеть на Земле.
     На шее огромного животного повис тигр таких  чудовищных  размеров,  что
Тарзан   замотал  головой,  отказываясь  верить  своим   глазам.  Гигантский
саблезубый тигр вонзил клыки  в  шею  копытного страшилища,  которое  вместо
того, чтобы сбросить  его,  словно приросло к земле и только мотало огромной
головой,  пытаясь  достать клыками  живую  смерть, впившуюся  в  шею. Зверь,
содрогаясь, жутко ревел от боли и ярости.
     Тигр изловчился  и мощными  саблями-клыками раздробил череп противника.
Смерть наступила мгновенно.
     В пылу схватки тигр-гигант не  заметил Тарзана -- были дела поважнее. И
лишь  приступив  к трапезе,  он  обратил свой  взор  на  висящее тело.  Тигр
мгновенно позабыл про еду. Пригнув голову,  он пристально глядел на Тарзана,
скаля убийственные клыки. Зверь наблюдал за новой жертвой. Из пещерообразной
глотки раздался низкий, грозный  рык. Бросив недоеденную добычу, он  свирепо
захлестал длинным хвостом по земле и крадучись стал приближаться к Тарзану.
     III
     ГИГАНТСКИЕ КОШКИ
     Роберт Джонс потянулся и, зевая, уселся на узенькой корабельной койке с
выражением удивления на лице.  Затем поднялся на  ноги и выглянул в открытый
люк. Несколько минут он неотрывно  глядел на полуденное солнце, стоявшее над
головой, после чего поспешно оделся и заторопился в камбуз.
     --  Ну  и дела,  -- проговорил он про себя. -- Будто и не спали совсем.
Солнце на  том  же месте. --  Настенные часы  показывали шесть часов.  Джонс
приложил ухо к часам.
     --  Вроде  не стоят,  --  пробормотал он. Он  снова  вышел из  камбуза,
посмотрел на солнце и покачал головой.
     -- Черт, кто бы сказал, что сейчас готовить? Завтрак, обед или ужин?
     Из своей каюты вышел Джейсон Гридли, который спустился  в узкий коридор
и направился в камбуз.
     -- Доброе утро,  Боб!  -- сказал  он, останавливаясь на  пороге.  -- Не
откажусь от легкого завтрака.
     -- Как вы сказали -- "завтрак", сэр? -- переспросил Джонс.
     --  Ну да.  Два-три тоста, кофе, парочка  яиц  -- все, что найдется под
рукой.
     -- Я так и знал! -- воскликнул негр. -- Так и знал, что часы в порядке.
Это солнце, его проделки! Гридли понимающе улыбнулся.
     --  Пойду  похожу  немного  снаружи.  Вернусь минут  через  пятнадцать.
Кстати, ты случаем не видел лорда Грейстока?
     -- Нет, сэр. В последний раз массу Тарзана я видел вчера вечером.
     -- Непонятно, в каюте его нет.
     Гридли  быстро  обошел вокруг  корабля. Вернувшись в  кают-компанию, он
обнаружил там Запнера и Дорфа, сидевших за столом в ожидании завтрака.
     -- Доброе утро, -- поприветствовал их Гридли.
     --  Доброе утро.  Хотя кто  знает,  может и добрый вечер, --  отозвался
Запнер.
     -- Мы  здесь находимся около двенадцати часов,  -- подхватил Дорф, -- а
время  то же самое,  что  и вчера,  когда  мы прилетели. Я как  раз с вахты,
четыре часа стоял,  и если бы не  хронометр, то нипочем бы не  знал, сколько
прошло времени -- четверть часа или неделя.
     -- У меня тоже такое  ощущение нереальности, и  объяснить его я вряд ли
смогу, -- согласился Гридли.
     -- Где же Грейсток? -- спросил Запнер. -- Обычно он ранняя пташка.
     -- Не знаю. Спросил только что у Боба, но тот его не видел.
     --  Он  покинул корабль  часа эдак три тому назад,  может, и больше, --
сказал  Дорф. --  В начале  моей  вахты.  Он  на моих глазах пошел  к лесу и
скрылся в нем.
     -- Напрасно он ушел один, -- потускнел Гридли.
     -- Этот человек не даст себя в обиду, -- возразил Запнер.
     --  Знаете,  за  время  дежурства  я  видел кое-каких здешних зверей  и
позволю себе усомниться, что с ними можно справиться в одиночку. Даже такому
человеку, как Тарзан. Тем более, при его-то оружии.
     -- Вы хотите сказать, что он ушел без винтовки? -- спросил Запнер.
     -- Я заметил у него только лук  со стрелами. Надеюсь, он не забыл взять
с собой нож. А наше оружие, огнестрельное, вряд ли ему пригодится. Для этого
зверья,  что я  видел  на  вахте,  пули --  это все  равно  что горошины, --
продолжал Дорф.
     -- Ты не мог бы пояснее? -- встрепенулся  Запнер. -- Говори прямо,  что
ты видел?
     --  Честное  слово,  об  этом   и  говорить-то  не  хочется,   до  того
омерзительно. Самому не верится, черт
     побери.
     -- Может, тебе померещилось? Игра теней и все такое? -- спросил Запнер.
     -- Ну хорошо, с час тому назад ярдах в ста от корабля прошел медведь.
     -- Тоже мне, удивил, -- усмехнулся Запнер.
     -- Может, и не удивил, но только медведь этот был такой огромный, что я
даже протер глаза, не поверил. И  если бы мне пришлось охотиться на него, то
я предпочел бы стрелять из полевой пушки.
     -- Из пушки в медведя? -- недоверчиво переспросил
     Запнер.
     -- Представьте  себе.  Потом еще  тигры  да не один,  а с  дюжину. Наши
бенгальские  тигры --  это просто котята  по  сравнению с ними. А медведь --
таких огромных  экземпляров я  в жизни  не  видел.  Клыки  у  них --  во! --
примерно  от  восьми  дюймов до  фута. Они  шли  к  ручью на  водопой. Потом
обратно, часть в лес, другие к  реке. Даже  имей Грейсток при себе ружье, он
ничего не смог бы сделать, вот что я вам скажу.
     -- Если бы он встретился с ними  в  лесу,  то сумел  бы ускользнуть, --
сказал Гридли.
     --  Не  нравится  мне  все  это, --  произнес Запнер, качая головой. --
Угораздило же его уйти одному.
     -- Медведи и тигры -- это еще цветочки. -- Я видел кое-что и похлеще.
     Роберт Джонс,  имевший в некотором роде привилегии, вышел из камбуза и,
вытаращив глаза,  с живейшим  интересом слушал рассказ Дорфа об увиденных им
кошмарах.
     -- Так вот, -- продолжал Дорф, --  я видел  какие-то странные существа.
Следил за ними из корабля и сумел хорошенько разглядеть. Сперва я решил, что
это  птица,  но вот существо  приблизилось,  и я  догадался,  что  гляжу  на
крылатую  рептилию  с  длинной  узкой  головой,  внушительными  челюстями  и
множеством преострых  зубов. На голове у нее какой-то нарост. Размах крыльев
футов с двадцать.  На моих  глазах она вдруг  камнем упала на землю, а когда
взмыла вверх,  в  лапах у нее  барахталась  овца,  причем далеко не  мелкая.
Рептилия безо всяких усилий пролетела с этим грузом примерно с милю. Так что
эта пташка без труда сможет "покатать" и человека.
     Роберт Джонс закрыл рот и на цыпочках вышел из помещения.
     -- Похоже, это был птеродактиль, -- предположил Запнер.
     -- Да, -- ответил Дорф. -- Я бы отнес эту мерзость к птеранодонам.
     --  Вам не кажется,  что  пора  отправляться  на  поиски?  -- предложил
Гридли.
     -- Боюсь, что Грейстока это не приведет в восторг, -- ответил Запнер.
     -- Назовем это иначе, скажем, "охотничья вылазка", -- предложил Дорф.
     -- Если в течение ближайшего часа он не объявится, -- сказал Запнер, --
придется нам предпринять нечто в этом духе.
     К собеседникам  присоединились  Хайнс и  ван Хорст.  Узнав  об  отлучке
Тарзана и увиденных Дорфом животных, они неподдельно встревожились.
     -- Давайте прочешем местность, -- предложил ван Хорст.
     -- А если он вернется в наше отсутствие? -- спросил Гридли.
     -- Давайте поднимем корабль в воздух.
     -- А  вы  ручаетесь,  что потом  мы  сумеем приземлиться именно  в этом
месте? -- спросил Запнер.
     --  Сомневаюсь,  -- ответил  лейтенант.  --  Наши  приборы  в  условиях
Пеллюсидара бесполезны.
     --  Значит, мы должны оставаться  на  месте,  пока  он не  вернется, --
заключил Гридли.
     --  А  если  послать  людей  на  поиски, --  рассуждал  Запнер, --  где
гарантия, что они отыщут дорогу назад?
     --  Проще   простого,   --   рассмеялся   Гридли.  --  Будут  оставлять
опознавательные знаки, по ним и вернутся.
     -- Тоже верно, -- согласился Запнер.
     -- Предлагаю следующее, -- сказал Гридли. -- Пойдем мы с ван Хорстом, а
также  Мувиро  со своими  людьми; это  проверенные  парни, солдаты,  знающие
джунгли как свои пять пальцев.
     -- Но здесь нет джунглей, -- вмешался Дорф.
     -- В любом случае они ориентируются  в лесу куда лучше, чем кто-либо из
нас, -- напирал Гридли.
     -- Я считаю, что так и следует сделать, -- сказал Запнер. -- Тем более,
что  вы в  данный  момент  остались  за руководителя, а, значит,  мы обязаны
выполнять ваши приказы без обсуждения.
     --  Мы  с  вами  попали в экстремальную  ситуацию,  согласитесь.  И все
принимаемые решения должны основываться на нашем жизненном опыте  и знаниях.
Поэтому естественно,  что за  командование должен взяться наиболее опытный и
компетентный из нас. В данный  же  момент мы поступим разумно и плодотворно,
прибегнув к обсуждению, невзирая на ранг или возраст.
     -- Узнаю стиль Грейстока,  -- произнес Запнер.  -- Поэтому с  ним  было
легко и  просто.  Совершенно с  вами согласен. Ваш план  представляется  мне
более реальным и разумным.
     --  Прекрасно,  -- сказал Гридли.  -- Лейтенант, вы  идете  со мной? --
спросил он, обращаясь к ван Хорсту. Офицер кивнул.
     --  Я  бы  не смог вам простить, если бы вы  не взяли меня с собой,  --
сказал он.
     -- Отлично. Тогда  нужно как  можно  быстрее  собраться  и --  в  путь.
Позаботьтесь о том,  чтобы воины  плотно поели, лейтенант, и скажите Мувиро,
чтобы он захватил винтовки. Они могут сгодиться.
     -- Хорошо.  Я как раз позавчера объяснял им преимущество огнестрельного
оружия, ведь они считают его признаком малодушия. Мувиро  рассказал мне, что
воины  предпочитают лук  и стрелы,  а пулевым оружием пользуются  только для
практики, не для охоты, например, на льва или какое другое животное.
     -- Погодите, как только они увидят тех тварей, что видел я,  они тут же
возьмутся за винтовки, -- сказал Дорф.
     -- И еще. Пусть они возьмут с собой по возможности больше патронов, они
ведь будут налегке, так как еду нам нет смысла брать. Пищу добудем на охоте.
     -- Человек, который не сумеет приспособиться  к этой стране,  сдохнет с
голоду! -- воскликнул Запнер.
     Гридли отправился в свою  каюту,  а  ван Хорст  -- выполнять полученные
распоряжения.
     Практически  весь  экипаж  принял участие в  подготовке к  спасательной
экспедиции. Наблюдавший  за  начавшейся  суматохой  Роберт Джонс  благодушно
ворчал:
     -- Ну, теперь парни прочешут не только лес, но и всю страну.
     Оставшиеся члены экипажа провожали долгими взглядами поисковую  группу,
которая пересекла долину и вскоре исчезла в темной чаще. Джонс в который раз
взглянул  на полуденное солнце, покачал  головой, ударил  кулаком о кулак  и
скрылся в камбузе.
     Когда группа  оказалась в лесу,  Гридли попросил Мувиро взять  на  себя
руководство по поискам следов Тарзана, потому что он обладал  самым  большим
опытом жизни в лесу по сравнению со всеми остальными.
     Вскоре обнаружились первые  следы  Тарзана,  однако в глубине  чащи они
потерялись.
     --  Вот  здесь,  на  этом  месте Великий Бвана забрался  на  дерево, --
сообщил  Мувиро,  --  но  среди  нас нет  такого  человека,  который мог  бы
последовать за  ним в гущу лиан, где он  с  такой легкостью передвигается на
любой высоте.
     -- И что же ты предлагаешь, Мувиро? -- спросил Гридли.
     --  Будь  он  в  своих  родных  джунглях, -- сказал  воин,  --  то, без
сомнения, двигался бы прямым ходом к  намеченной цели, если только не увидел
животное, за которым бросился на охоту.
     -- Наверняка он здесь охотился, -- сказал ван Хорст.
     -- Думаю, что если это и так, то он в любом  случае двигался по прямой.
Другое дело, если он вдруг обнаружил какую-нибудь тропу или след.
     -- И что он тогда предпринял? -- поинтересовался Гридли.
     -- Наверное, стал бы выжидать над  тропой  или двинулся бы вдоль нее по
лианам и деревьям.  Тарзан  всегда отличался любознательностью и  остался бы
верен этому свойству характера даже в столь необычных условиях.
     -- Надо идти в лес  в том же направлении и  найти эту тропу, -- объявил
Гридли.
     Мувиро с тремя  воинами  двинулись вперед,  прорубая  при необходимости
кусты и  делая  зарубки на стволах деревьев с тем, чтобы  не сбиться с пути,
когда группа  пойдет обратно. Солнечные  лучи с  трудом  пробивались  сквозь
густые   кроны  деревьев,  поэтому   ориентироваться  по   солнцу  оказалось
невозможным.
     -- Господи! Ну и чащоба! -- сокрушался ван Хорст.  -- Как  же мы отыщем
его? Это все равно что искать  иголку в стогу сена... Может, выстрелить пару
раз, вдруг он услышит?
     -- Неплохая идея!  Но  не из  револьвера, а  из винтовки. Она  стреляет
громче, а значит, больше шансов, что Тарзан услышит.
     Прогремели  три выстрела. Естественно, никакого ответа  не последовало.
По  мере  продвижения в  глубь  леса людей  охватывало  уныние  от  сознания
безнадежности поисков.
     Деревья  образовывали   сплошную  стену,  смыкаясь   вверху  кронами  в
непроницаемую  толщу. Идти становилось все  труднее, люди выбивались из сил.
Но вот наконец отряд вышел на тропу.
     -- Продолжайте метить наш маршрут, ведь тропы могут пересекаться!
     Идти  теперь стало  гораздо легче. Группа  прошла несколько миль. Время
совершенно не ощущалось.
     За  продвижением  людей издали  наблюдали  необычные огромные обезьяны,
внешним  видом походившие на  человека. Над  группой,  негодующе  крича,  на
небольшой высоте пролетали незнакомые людям птицы, громко хлопая крыльями.
     --  Хоть  бы  одним  глазом  взглянуть  на  какое-нибудь  чудовище  или
человеческое существо, если они вообще здесь имеются, -- сказал ван Хорст.
     -- Странно,  что они нам еще не  встретились. Вряд  ли  оттого, что они
хитрее  нас  с  вами.  И  не потому, что  они  нас  боятся. Скорее всего, их
насторожил незнакомый запах. Он кажется им подозрительным, -- сказал Гридли.
     -- Вы обратили внимание,  -- спросил ван Хорст, -- что звуки в основном
раздаются  спереди от  нас?  Они напоминают мне  трубные  звуки,  что издают
слоны. Слышите? Они, правда, далеко. Слышите?
     -- Вроде нет. Ты уверен, что не ослышался? -- спросил Гридли.
     -- Готов поклясться. У меня такое впечатление, что мы движемся прямо на
стадо хищных зверей.
     -- Слава Богу, что  солнце  все время стоит  в  зените.  Нам  не грозит
ночевка в лесу.
     В  тот  же  миг  люди  услышали  возглас  одного из воинов,  замыкающих
шествие:
     -- Глядите-ка, Бвана, вон там!
     Гридли  и ван Хорст взглянули  в указанном воином направлении и увидели
громадного зверя, медленно и тяжело движущегося по тропе.
     -- Боже!  -- вырвалось  у ван  Хорста.  --  А  я-то  считал,  что  Дорф
привирает! О  Господи! Неужели  такое возможно? Мы живем  в  век  телеграфа,
телефона,  науки и  техники,  а сейчас стоим  перед  саблезубыми  монстрами,
миллионами лет населяющими недра Земли!
     -- Глядите в оба -- где один, там и другие!
     -- Стрелять, Бвана? -- спросил один из воинов.
     -- Пока нет. Держитесь все  вместе  и будьте начеку.  Не исключено, что
они нападут.
     Отряд медленно  отходил  назад.  Вооруженные  воины, образовав  заслон,
пятились шаг за шагом от приближающихся зверей. Мувиро подошел к Гридли.
     -- Я  уже давно  приглядываюсь к следам  и  чувствую  по запаху слонов.
Впереди  показались какие-то звери, их  отсюда  толком не разглядеть, но они
как пить дать похожи на слонов, -- тихо произнес Мувиро.
     -- Кажется, мы попали в переплет, -- сказал ван Хорст. -- Куда ни ступи
-- то  тигры, то слоны. Теперь  еще, слышите,  затрещали  кусты,  сейчас еще
какой-нибудь зверь выпрыгнет.
     Ван  Хорст   высказал  то,  о   чем  думали  все,  однако  предпочитали
помалкивать. Отряд продолжал двигаться медленно и осторожно. Вскоре их взору
открылась большая поляна, вокруг которой густой стеной высился лес.
     На поляну  выходило  несколько троп, по которым двигались самые  разные
звери.  Жуткие чудовища, отдаленно  напоминавшие  быков.  Какие-то  существа
красного  цвета,  похожие  на  гигантских  оленей.  Мастодонты  и   мамонты,
слонообразные, с неестественно  большими  головами и ногами-колоннами,  фута
три  в ширину.  Удлиненная голова с огромными  челюстями и свинячьими  ушами
переходила в могучее тело высотой в десять футов.
     Моментально  позабыв  про тигров,  подходивших со спины,  Гридли  и ван
Хорст   вытаращили   глаза,   наблюдая    за   гигантскими   слоноподобными,
собирающимися на поляне.
     -- Вы когда-нибудь видели нечто подобное? -- спросил Гридли.
     -- Нет, как и все  мы, -- отозвался ван Хорст. -- Я думаю,  что похожие
экземпляры  водятся  и  на  поверхности  Земли, правда,  им  далеко  до этих
гигантов.
     Подошедший  к беседующим  Мувиро застыл, уставившись  на  стадо  широко
распахнутыми глазами.
     -- Что скажешь, Мувиро?
     -- Пока  мы целы, нужно убираться да  поскорее. С поляны нужно уходить.
Эти  огромные  кошки  нападут сейчас  на  слонов, и  начнется  такая бешеная
схватка, что вам даже и не снилось. Если нас не растерзают в клочья кошечки,
то растопчут слоники, мокрого места не останется.
     --  Похоже,  ты  прав,  --  согласился  Гридли.  Он  вернулся к отряду,
приказал немедленно пересечь открытую местность, пока кошки не сцепились  со
слонами.
     -- Держитесь кучкой и не стреляйте без необходимости.
     --  Глядите! -- раздался  взволнованный  голос  ван  Хорста.  --  Тигры
выходят на поляну! Они начинают окружать слонов.
     Группа  людей  вступила  на поляну,  на которой резвились  дикие слоны.
Поведение животных неожиданно изменилось,  когда стадо увидело тигров. Слоны
насторожились,  озираясь  по  сторонам,  обеспокоенные  близостью гигантских
кошек.
     -- Держитесь  подальше от тигров!  --  выкрикнул ван  Хорст. --  Их тут
никак не меньше сотни!
     Тигры выходили  на  поляну со  всех сторон. Кольцо сжималось.  Тигры не
стали  кидаться  на животных  сразу,  а медленно приближались, прижимаясь  к
земле и готовясь к атаке.
     И  тогда  самый крупный мамонт поднял  хобот. Раздался грозно-призывный
клич. Тигры, словно по команде, бросились на вожака, вонзая  в содрогающуюся
живую плоть клыки и когти. Разыгралось побоище. Кто-то из воинов не выдержал
и выстрелил. На выстрел ответил какой-то жуткий  незнакомый  звук,  и вскоре
горстка  людей  увидела колоссальных  размеров  динозавра,  который,  подняв
хвост, шел прямо на них.
     До  леса же  оставалось  несколько  сот ярдов. Джейсон Гридли мгновенно
оценил всю опасность создавшейся ситуации.
     -- Дадим залп и бегом к деревьям! -- скомандовал он.
     Грохнули  выстрелы. Динозавр на какой-то миг приостановился, и тут люди
услышали  сзади  тяжелый  топот.  К   лесу,   спасаясь  от  тигров,  мчались
перепуганные мамонты, грозя смести все живое.
     -- Пли! -- выкрикнул Гридли, и грянул очередной залп.
     Пули уложили  динозавра,  одного  тигра и  пару мамонтов, остальные  же
безудержно неслись вперед, топча тела  убитых сородичей и неумолимо настигая
людей, бегущих изо всех сил.
     Люди  понимали  безысходность ситуации, и стрелки  побросали оружие  за
ненадобностью. Рядом проносились спасающиеся благородные олени, огибая людей
слева и справа.
     Гридли и ван Хорст предприняли все  возможное, чтобы остановить людей и
призвать их к дисциплине,  но их старания не увенчались успехом. Им самим то
и  дело приходилось увертываться от  несущихся  оленей. Вдруг  в  нескольких
шагах  рухнуло большое дерево, поваленное  животными. Гридли  решил укрыться
возле поверженного  ствола, а ван  Хорст побежал дальше к лесу,  до которого
было уже рукой подать.  Гридли  все же  передумал, выскочил из укрытия и что
было духо пустился к опушке. Плечом к плечу с ним мчался огромный мамонт.
     Не добежав до леса,  Гридли увидел высокое толстое  дерево, стоявшее на
отшибе,  с разбегу  взобрался  на  него  и  надежно спрятался  среди могучих
раскидистых ветвей.
     Оказавшись в  укрытии, Гридли первым делом подумал о своих  товарищах и
стал искать их глазами. К этому времени вокруг не оказалось никого из людей.
Звери ураганом неслись по поляне и  исчезали  в чаще. Гридли сознавал, что в
таком диком хаосе мало кому из группы удалось уцелеть.
     Может, кто и  сумел добежать  до леса,  но вряд ли  смог  схорониться в
спасительной чаще. Гридли особенно  переживал  из-за ван  Хорста,  бежавшего
последним.
     Гридли стал смотреть на  поляну. Звери потоком мчались вслед  за  своим
вожаком, повинуясь стадному инстинкту.  Вперемешку с мамонтами бежали олени,
перепрыгивая  гигантскими  скачками  через  туши  мастодонтов, а  те нередко
подминали их под собой  на  бегу.  Зрелище было ужасающим. Гридли разглядел,
что  часть  животных неслась со  смертоносной  ношей --  наскочившими на них
исполинскими кошками, терзавшими плоть  бегущей  жертвы.  Он  также оказался
очевидцем  жуткой  схватки  между  двумя  тиграми,  не  поделившими  добычу.
Истекающие  кровью,  они  терзали  друг  друга,  вырывая  из  туши соперника
огромные куски дымящегося мяса...
     Когда животные скрылись в лесу, тигры вернулись к своей добыче и как ни
в чем не  бывало  принялись  за пиршество.  А  на  расстоянии  в  нетерпении
выжидали  дикие  собаки,  гиены  и  волки,  надеясь  полакомиться  остатками
трапезы.
     IV
     САГОТЫ
     Тарзан,  на  которого  собиралась прыгнуть  огромная  кошка,  явственно
ощутил дыхание смерти. Но  и сейчас,  в  последний  миг жизни  он восхитился
величием и великолепием атаковавшего его зверя.
     Тарзан, будь такая возможность, выбрал бы смерть в открытом бою. Страха
он  не  испытывал, однако хотел  бы знать, что с  ним  будет  после  смерти.
Владыка джунглей не принадлежал ни к одной религии, в Бога не верил, но, как
и все  те,  кто  живет в  постоянном  общении с  природой,  испытывал  некое
религиозное  чувство. Ему  не  хватало  знаний, чтобы  объяснить  загадочные
явления природы. Многого он просто не понимал. Когда он изредка  размышлял о
Боге, то думал о нем примитивно -- как о своем,  личном Создателе. И теперь,
когда  он  осознал несовершенство своей  веры,  ему хотелось надеяться,  что
жизнь не закончится со смертью.
     Так  рассуждал про  себя  Тарзан в те считанные секунды, когда  к  нему
приближался  тигр.  Тарзан  не  сводил  глаз с  длинного  прекрасного  тела,
замершего для прыжка.  Неожиданно прямо  над тигром раздался звук, отвлекший
его внимание от Тарзана.
     Зверь замер.
     Теперь и Тарзан услышал  над  собой  треск  сучьев и  разглядел крупное
животное, нечто вроде большой гориллы, уставившееся на него.
     Из листвы соседних деревьев высунулись еще две морды, а на тропу откуда
ни  возьмись выскочили  несколько таких  же  косматых и  свирепых  животных.
Тарзан  отметил  про  себя, что  у  этих  существ очень много схожего  как с
гориллой, так и с человеком.
     Тарзан перевел взгляд на тигра и увидел, что тот как будто заколебался,
решая,  что  предпринять  -- броситься  ли  на  Тарзана или же схватиться  с
гориллами.
     В  следующий миг  хищник  сделал  свой выбор.  Издав  свирепый  рык, он
двинулся на Тарзана.  В ту же  секунду одна из горилл молниеносно ухватилась
за кожаную петлю, державшую Тарзана,  и стала тянуть  вверх.  Но  зверь  уже
прыгнул. На взмывшее ввысь тело хищника  обрушились десятки увесистых дубин.
Рассевшиеся по  веткам гориллы  вкладывали  всю свою  могучую силу в  удары,
стараясь попасть в голову. Упав на землю, тигр уже не вставал.
     Расправившись с неприятелем, гориллы спустили Тарзана вниз и освободили
от  пут. Две  гориллы  схватили его за руки,  а  третья сжала горло Тарзана,
занося другой рукой смертоносную дубину над его головой.
     Из  пасти  гориллы,  что стояла  перед Тарзаном,  неожиданно  вырвались
гортанные звуки,  от  которых Тарзан опешил точно так  же, как если бы вдруг
заговорил саблезубый тигр.
     -- Ка-года? -- услышал Тарзан.
     В родных джунглях Тарзана так говорили, когда предлагали сдаться.
     Это  слово, сказанное гориллой,  живущей в чужом  мире, шло  из лексики
великих обезьян, язык которых,  по  мнению  Тарзана,  отличался чрезвычайной
простотой. С  помощью этого  языка  общались между собой  в джунглях великие
обезьяны, низшие обезьяны, гориллы, гиббоны и прочие особи.
     То, что горилла знала этот  язык здесь,  на Пеллюсидаре, могло означать
только одно: наличие контактов с внешней Землей или же одинаковость  законов
эволюции для всех.
     Однако Тарзан  рассудил  иначе. Он подумал, что  услышанное  слово явно
свидетельствует  о некоей  связи с  племенем обезьян, язык которых он знал с
младенчества, поскольку воспитывали и наставляли его великие обезьяны.
     -- Ка-года? -- повторил самец.
     -- Ка-года,  -- ответил Тарзан. Услышав ответ на своем языке, горилла с
удивлением наклонила голову на бок.
     -- Кто ты такой? -- раздался следующий вопрос.
     -- Я -- Тарзан, искусный воин и великий охотник.
     -- Что привело тебя в страну Мва-лота?
     --  Я  пришел как  друг,  --  объяснил Тарзан.  -- Я не враждую с твоим
народом.
     Гориллообразное  существо опустило дубину.  С  деревьев стали  сползать
другие ему подобные.
     -- Откуда тебе известен язык саготов? -- изумился самец.
     --  Это наречие моего  народа, -- пояснил Тарзан. --  Меня ему  научила
Кала вместе с другими обезьянами из племени обезьян Керчак.
     -- Впервые слышим о племени Керчак, -- насторожился самец.
     -- Да  врет  он все, -- вмешался второй. -- Давайте кончать его,  он из
гилаков, не иначе.
     -- Успеется, --  сказал третий. --  Предлагаю отвести  его  к Мва-лоту,
чтобы в обряде убийства могло принять участие все племя.
     -- Так и сделаем, -- произнесла  подошедшая горилла,  -- отведем его  к
себе, а там будем веселиться.
     Тарзан  прекрасно  все понял, хотя в речи горилл преобладали  гортанные
звуки и не соблюдались никакие правила синтаксиса.
     Участь  пленника была  решена.  Теперь саготы сосредоточили внимание на
тигре, который  успел  очнуться  и  отползал  назад, сердито стуча  по земле
хвостом.
     Трое  горилл связали Тарзану руки  за спиной  и  накинулись  на  тигра,
нанося  ему  сокрушительные  удары  дубинами  по  голове.  Добив  зверя, они
принялись руками раздирать его  на  куски. Тарзан  пристально  изучал  своих
недругов. По  сравнению  с  гориллами из земных  джунглей,  эти  были  более
стройными и  не такими тяжелыми.  Руки  и  ноги  имели  большее  сходство  с
человеческими, чем  у земных сородичей, однако тело, сплошь заросшее густыми
волосами,  подчеркивало   животную  сущность.  Их  лица  явственно  выражали
свирепость,  но,  в  отличие  от  горилл,  эти  человекообразные  отличались
живостью ума.
     На  них  полностью отсутствовала  какая-либо  одежда,  --  ни лоскутка.
Насытившись  свежатиной,  обезьянолюди  двинулись  в  ту  же  сторону,  куда
направлялся и Тарзан, угодивший затем в ловушку.
     Один  из  саготов  занялся силком и аккуратно присыпал  петлю листьями,
готовя ее к встрече с очередным гостем.
     Хотя   саготы   и   напоминали  зверей,  все  их   движения  отличались
выверенностью и точностью. Скорее всего, они находились в самом начале своей
эволюции.  Несомненно.  это  были  уже  люди, имели  человеческий разум,  но
внешний облик и лицо оставались пока еще обезьяньими.
     Когда  сагот  двигался  по  тропе,  то шел он,  как  человек, напоминая
Тарзану  его  соплеменников.  И  в  то  же  время  он, без сомнения,  больше
полагался  на свои  органы  обоняния,  чем на зрение  --  под  стать  любому
животному.
     Саготы  с  Тарзаном  отправились  в   путь  и  пройдя  несколько  миль,
остановились возле упавшего  на тропу большого дерева, рядом с которым зияла
яма.  Кто-то  из саготов  дубиной  постучал  по  стволу  условным  сигналом:
тук-тук, тук-тук,  тук-тук-тук.  Подождал  секунду-другую  и снова  повторил
позывные. Потом еще раз, после чего  саготы, все как один, прильнули ушами к
земле.
     Откуда-то  из  леса   донесся   ответный  сигнал:   тук-тук,   тук-тук,
тук-тук-тук.
     Саготы  удовлетворенно  вздохнули, полезли на  деревья  и расселись  на
ветках, словно дожидаясь чего-то. Двое саготов схватили  Тарзана и  затащили
его на дерево, поскольку с завязанными руками ему это было не под силу.
     Тарзан, не проронивший  за  весь путь ни  единого  слова,  обратился  к
саготу с просьбой:
     -- Развяжи мне руки, я ведь не враг.
     -- Тар-гуш, -- позвал сагот, -- гилак просит, чтобы его развязали.
     Огромный  самец  по  имени Тар-гуш, более  светлой окраски и,  если это
слово  вообще  уместно,  более  изящный,  чем  остальные,  впился  в Тарзана
взглядом. Тар-гуш  глядел  на  пленника,  ни  разу  не  моргнув,  и  Тарзану
почудилось,  что он слышит, как со скрипом ворочаются мысли  в этой косматой
голове. Казалось, сагот заколебался. Наконец он произнес:
     -- Развязать.
     --  С  какой  такой стати? --  возразил ему второй  самец. В голосе его
слышались грозные нотки.
     -- Потому что Тар-гуш сказал "развязать"! -- вмешался третий сагот.
     --  Пусть  не  мнит  себя  Мва-лотом.  Только  король  может  приказать
"развязать", тогда мы и подчинимся.
     -- Да,  я не Мва-лот. Я Тар-гуш. И я велю  развязать его. Или ты оглох,
Тор-яд?
     -- Вот придет скоро Мва-лот и скажет свое слово. Ты мне не указ.
     В ответ Тар-гуш молниеносно  тигриной хваткой вцепился в горло Тор-яду.
Безо всякого предупреждения  или колебания. В тот же миг Тарзан  осознал все
различие между Тар-гушем и  обезьянами,  которых  Тарзан так хорошо знал. Но
умственные  способности  и  реакции  Тар-гуша  были  такими  же.  Поваленный
Тар-гушем, Тор-яд свалился в близлежащие кусты. Безоружные,  они боролись на
земле, время от  времени издавая  глухое рычание.  Тар-гуш  острыми клыками,
отсюда  и  его   прозвище,  вцепился  в  тело  Тор-яда,  который,  извиваясь
по-змеиному,  вырвался  и  отполз  в  сторону.  Тар-гуш  вскочил,  схватился
длинными руками за ногу  обидчика,  перевернул его на спину и уселся сверху,
переводя дыхание.
     -- Ка-года? -- сказал он, отдышавшись.
     -- Ка-года! -- выдавил из себя Тор-яд. Тогда Тар-гуш поднялся на ноги и
отошел в сторону.
     Затем с обезьяньим проворством вскарабкался на дерево, откуда приказал:
     -- Развяжите руки гилаку!
     Грозным  взглядом  обведя  окружающих, он не обнаружил  никого, кто  бы
захотел разделить участь Тор-яда.
     --  А  если  он  вздумает  убежать,  убейте! --  добавил  он.  Пленнику
развязали руки. Тарзан  прикинул,  что саготы  не дадут  ему воспользоваться
ножом, а лук и стелы  лежали  на  тропе. Саготы  видели  их, но  не обращали
никакого внимания, видимо, не знакомые с этим оружием.
     Тор-яд отошел в сторону  и  взобрался на дерево,  держась  подальше  от
саготов. Вдруг Тарзан заслышал звуки шагов. Саготы оживились.
     -- Идут! -- воскликнул Тар-гуш.
     -- Это Мва-лот, -- объявил другой сагот и стрельнул глазами на Тор-яда.
     До Тарзана наконец  дошло значение  условного стука,  и  все же  он  не
понимал, зачем понадобилось вызывать соплеменников.
     Вскоре прибыли новые саготы.  Тарзан без труда определил в толпе короля
Мва-лота.  Во главе подошедших следовал большой  самец.  Тело его  покрывала
седая шерсть, волосы на лице отличались голубоватым оттенком.
     Завидя своих, саготы спустились с деревьев, забрав с собой Тарзана.
     Король поднял руку.
     -- Мва-лот явился, -- провозгласил он, -- со своими людьми.
     -- Я -- Тар-гуш. -- Сагот сделал шаг вперед.
     -- А это что такое? -- спросил Мва-лот, кивая на Тарзана.
     -- Это гилак. Мы обнаружили его в ловушке, -- пояснил Тар-гуш.
     -- И для этого требовалось нас вызывать?  -- угрожающе спросил Мва-лот.
-- Его следовало доставить в стойбище. Он ведь в состоянии передвигаться.
     --  Мы дали сигнал не  только из-за этого мяса.  -- Тар-гуш  указал  на
Тарзана.  --  На тропе, откуда  мы пришли,  рядом  с ловушкой  лежит большое
животное, задранное тигром.
     -- Здорово! Мы можем съесть его и позже.
     -- И потанцевать, -- подхватил один из стражей Тарзана. -- Давненько мы
не  танцевали,  Мва-лот,  даже   не  упомнить,  когда  мы  в  последний  раз
веселились.
     Саготы, возглавляемые Тар-гушем, отправились по тропе к готовой добыче.
Они бросали на Тарзана подозрительные взгляды и  по всему чувствовалось, что
им не по душе его присутствие.
     И  хотя становилось  ясно,  что  саготы  отличаются от керчаков, Тарзан
чувствовал себя с ними как дома несмотря даже на то, что являлся пленником.
     Неподалеку от Тарзана  шел Мва-лот  с подошедшим  к  нему Тор-ядом. Они
неслышно переговаривались, время от времени поглядывая на Тар-гуша,  который
шел впереди. К концу разговора Мва-лот рассвирепел. Саготы глядели на своего
короля, видя, что тот вне себя от ярости. И лишь Тар-гуш, который  ничего не
заметил,  спокойно  шел впереди. Мва-лот вихрем  вдруг сорвался  с  места и,
подняв  тяжелую  дубину,  безо всякого  предупреждения бросился на Тар-гуша,
намереваясь проломить тому череп.
     Жизнь научила Тарзана многому, и, самое главное, мгновенной реакции. Он
полностью отдавал себе отчет в том, что в создавшейся ситуации друзей у него
быть  не может,  но также понимал и то, что  ни один  из  саготов не решится
окриком предупредить Тар-гуша об опасности.
     И прежде чем его успели остановить, Тарзан с криком: "Криг-а,  Тар-гуш"
метнулся в сторону и в прыжке сокрушительным ударом свалил с ног Тор-яда.
     Услышав  предупреждающий выкрик  "криг-а", что на языке великих обезьян
означало "берегись", Тар-гуш стремительно обернулся  и увидел мчавшегося  на
него Мва-лота, занесшего над головой дубину. Но тут произошло нечто, от чего
Тар-гуш опешил. Он увидел, что гилак напал на Мва-лота, схватив его сзади за
шею. Затем  рванулся  к Тар-гушу,  волоча короля за собой, и  встал спиной к
дереву, рядом с Тар-гушем.
     Саготы моментально вскинули дубины и двинулись на дерзких смутьянов.
     -- Сразимся, Тар-гуш? -- выкрикнул Тарзан.
     --  Они убьют нас, -- ответил тот. -- Не будь ты гилаком,  мы смогли бы
убежать по  деревьям, но  ведь  ты этого  не умеешь. Придется  оставаться  и
встретить бой.
     -- Если из-за меня, то не придется. Тарзан пройдет всюду.
     -- Тогда пошли, -- сказал Тар-гуш, взметнув  вверх дубину и  размахивая
ею перед мордами противников.
     Они рванули по тропе. Тар-гуш в мгновение ока вскарабкался на дерево  и
с удивлением отметил, что безволосый гилак не отстает от него ни на шаг.
     Воины  из  племени Мва-лота  бросились  вдогонку, но вскоре  отстали  и
прекратили преследование.
     Удостоверившись в  том, что погоня прекратилась, беглецы  остановились.
Сагот произнес:
     -- Я -- Тар-гуш!
     -- А я -- Тарзан, -- назвался человек из племени обезьян.
     -- Почему ты решил предупредить меня? -- спросил сагот.
     -- Я  же  говорил тебе, что пришел к вам  с  дружескими  намерениями, и
когда заметил, что Мва-лот собрался тебя  прикончить, я и выкрикнул, ведь ты
-- единственный, кто потребовал развязать мне руки.
     -- Зачем ты пришел в страну саготов? -- спросил Тар-гуш.
     -- Я охотился.
     -- А теперь куда собираешься?
     -- Вернусь к своим, -- ответил Тарзан.
     -- Где же они?
     Тарзан заколебался. Он и сам точно не знал. Посмотрел на солнце, но оно
было скрыто кронами  деревьев. Огляделся вокруг -- всюду листва. Ничто -- ни
солнце,  ни  листва, ни деревья  не могли подсказать ему путь к кораблю. Это
были не родные, чужие солнце, листва и деревья. Не его родные джунгли.
     Владыка джунглей растерялся.
     V
     ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГРИДЛИ
     Джейсон Гридли,  укрывшийся на дереве,  оказался  очевидцем  леденящего
зрелища охоты жутких кошек. Он видел  обезумевших животных, которых кромсали
тигры.
     То  был Пеллюсидар с  его гигантскими хищниками, столь  не похожими  на
земных зверей.
     Гридли вернулся мысленно к себе. Что же дальше? Он не сомневался в том,
что  рано  или поздно сюда явится человек Пеллюсидара,  но что сулит ему эта
встреча? Гридли стал прикидывать, как ему добраться до корабля.
     Не увидев вокруг никого из  группы, Гридли  несколько раз  крикнул,  но
никакого ответа не получил. Правда, он делал скидку на  то, что голос его не
столь  уж зычный, чтобы расслышать издалека. Гридли в глубине души надеялся,
что товарищам  все  же удалось избежать  кровавой  бойни,  однако  продолжал
тревожиться за ван Хорста.
     Настало время подумать и о своей дальнейшей судьбе. Пора уходить отсюда
и пробираться к  кораблю. В любой миг могли вернуться звери, схоронившиеся в
лесной чаще.  Гридли посмотрел на солнце и пожалел,  что на  Пеллюсидаре нет
ночей. В ночной темноте ему было бы легче уйти отсюда незамеченным.
     Затем Гридли стал соображать, сколько же времени прошло с того момента,
как  поисковая  группа  покинула  корабль.  Однако  здесь,  на  Пеллюсидаре,
определить время не  представлялось  возможным.  Лишь безмерная  усталость и
сонливость указывали на то, что поиск длится уже долго.
     Вскоре на поляну вышли шакалы  и дикие  собаки. Они шныряли по  кустам,
охочие до падали, и клацали устрашающими зубами. Гридли, голодный и злой, не
решался спуститься на землю.
     Он глядел на лежавшее невдалеке от дерева огромное животное,  задранное
насмерть, на тигров, бродивших среди убитых  животных,  и  сознавал, что эти
гигантские полосатые чудовища могут броситься на него в любую минуту.
     Наконец в голове у Гридли созрело решение, и он, невзирая на опасность,
спрыгнул  на  землю,  зажав  в  кулаке  нож.  Не сводя глаз  с  оказавшегося
поблизости тигра, он принялся вырезать из туши  мертвого зверя большие куски
мяса.
     Огромная кошка находилась  примерно в пятидесяти ярдах  от Гридли. Тигр
заметил  появление  человека,  но  не оторвался от  лакомой  добычи.  Гридли
вернулся на дерево, устроился поудобнее и закрыл глаза.
     Голод  давал  о  себе  знать  все сильнее и сильнее. Пришлось  отломить
несколько  сухих веток  и  развести  нечто наподобие  маленького  костра, на
котором Гридли обжарил кусок мяса и впервые в жизни съел полусырым.
     Утолив  голод, он  посмотрел  вокруг и увидел,  что насытившиеся  тигры
неторопливо двинулись к лесу, уступая место шакалам, гиенам и диким собакам.
     Отыскав  среди  веток сравнительно удобное для спанья место, где  можно
было растянуться в полный рост, Гридли лег и мгновенно забылся крепким сном.
     Проснувшись, он обнаружил, что поляна опустела и можно было уходить.
     Гридли слез  с  дерева и, стараясь  не обнаружить себя, стал выискивать
тропу, приведшую  их сюда. От него шарахались  дикие  собаки, скаля  грозные
клыки, однако Гридли не опасался их, ибо знал, что животные сыты, а, значит,
не нападут.
     Достигнув края  поляны, Гридли  увидел несколько  троп. Но какую из них
выбрать, он не знал.
     Тогда  он  напряг  память и  попытался  мысленно  восстановить  картину
движения поисковой группы. Определив  таким образом нужную тропу, Гридли  не
мешкая отправился назад к кораблю.  Немилосердно палящее солнце, оставаясь в
одной и той же точке, не помогало Гридли ориентироваться на местности.
     Он шел по бесконечной тропе, сознавая, что в любой момент на него могут
напасть  звери,  и  поражаясь  тому, что Тарзан отправился в  лес  в  полном
одиночестве и практически безо  всякого оружия.  Гридли даже засомневался --
жив ли еще Тарзан.
     Размышляя о участии  своих товарищей,  он  двигался  по тропе,  которая
казалась нескончаемой. Может, она вовсе не ведет к кораблю? Гридли находился
на грани отчаяния от чувства безысходности и безмерной усталости. Да еще это
проклятое солнце,  которое видит со своей  высоты  их  корабль,  но не хочет
указывать к нему путь!
     Гридли мучился от жажды,  и ему пришлось долго еще идти, пока, наконец,
не вышел к ручью, перерезавшему тропу.
     Здесь он напился и сделал привал.  Развел  маленький костер и  поджарил
кусок мяса. Запил его водой и зашагал дальше.

     Шло  время.  Люди  на  борту корабля  пребывали  в  гнетущем  молчании.
Становилось  все  более  очевидным,  что  ушедшие  на  поиски  товарищи   по
экспедиции не вернутся, и команда мрачнела с каждым часом.
     -- Уже 72 часа,  как  их нет, -- произнес Запнер, который все это время
вместе с Дорфом  не  покидал верхней  наблюдательной площадки. -- Впервые  в
жизни чувствую себя таким беспомощным. Ума не приложу, что теперь делать.
     -- Как мы  все же зависим  от случайностей, которые могут  изменить всю
нашу жизнь.
     --  На  Земле,  я  считаю,  в  подобной   ситуации  мы  знали  бы,  что
предпринять,  --  сказал  Запнер.  --  А здесь,  в этой стране, если поднять
корабль в воздух и  двинуться на их  поиски,  нет никакой  гарантии, что  мы
сумеем вернуться  сюда  же. На Пеллюсидаре свои  неведомые  человеку законы,
здесь ни в чем нельзя быть уверенным.
     Лейтенант Хайнс разглядывал лес в бинокль. От его внимательного взгляда
не ускользнули ни один  зверь и ни одна птица, мелькавшие вдали. Вдруг Хайнс
взволнованно вскрикнул.
     -- Что? -- подскочил к нему Запнер. -- Что там такое?
     --  Человек!  --  воскликнул  Хайнс.  -- Даю  голову на  отсечение, это
человек!
     -- Где? -- Дорф вскинул к глазам бинокль.
     -- Милях в двух от нас.
     -- Ага, теперь вижу. Это либо Гридли, либо ван Хорст. Но вот почему  он
один?
     --  Возьми  с десяток людей,  лейтенант,  --  велел Запнер, обращаясь к
Дорфу. -- Проследи, чтобы они были во всеоружии, и гоните  навстречу. Дорога
каждая минута! -- крикнул он вслед.
     Запнер и Хайнс не сводили глаз с Дорфа и его группы, вышедшей навстречу
человеку. Вскоре лейтенант разглядел в идущем Джейсона Гридли.
     Они бросились друг к другу и обнялись, что было совершенно естественно.
Первый  вопрос,  заданный  Гридли,  касался  участников пропавшей  поисковой
группы.
     Дорф пожал ему руку.
     -- Никто не вернулся, вы -- единственный, -- ответил он.
     Взгляд  Гридли  потускнел,  он  как-то разом  постарел  и  почувствовал
смертельную усталость.
     -- Не имею представления о времени, поскольку часы мои разбились, когда
тигр пытался достать меня на дереве. Как долго меня не было, Дорф?
     -- Около семидесяти двух часов. Гридли оживился.
     -- В таком случае еще не все потеряно! -- обрадовался он. -- А я-то был
уверен, что прошло не меньше недели. Несколько  раз меня сваливал сон, но не
знаю, долго ли я спал. Потом я все шел и шел, томимый голодом и жаждой.
     Поведав свои мытарства, Джейсон набросился на еду, затем принял ванну и
спустя полчаса, посвежевший, появился в кают-кампании.
     -- Ты в состоянии  повести  новую партию на поиски ван Хорста и воинов?
-- спросил Запнер.
     -- Ну конечно, -- ответил Гридли. -- Мы ведь с самой первой минуты, как
оказались в лесу, стали делать зарубки на деревьях,  пока не вышли на тропу,
что  вела налево. Так что, если разобраться, мое присутствие не требуется, и
коль скоро мы  решим отрядить поисковую  группу,  то сопровождать мне ее  не
обязательно.
     Присутствующие с недоумением  уставились на него, и наступила  неловкая
пауза.
     -- Дело в  том, что  у меня есть план получше. Нас здесь двадцать  семь
человек,  из  них двенадцать  умеют  управлять  кораблем. Значит,  остальные
пятнадцать могут отправляться на поиски. Поведет их лейтенант Дорф.  Капитан
Запнер и  Хайнс останутся  на  корабле. Если же и  эта  поисковая  партия не
вернется, вы сможете снарядить еще одну.
     -- Но из твоих слов я понял, что ты не идешь, -- сказал Запнер.
     -- Верно. С  той лишь разницей, что собираюсь  один полететь  на легком
разведывательном  самолете.  И экспедицию  следует  послать  через  двадцать
четыре часа  после  моего вылета, не раньше.  Так как к  тому времени я  или
отыщу их или сам пропаду.
     Запнер задумчиво покачал головой.
     -- Сложность в  том,  что как только ты потеряешь корабль из виду, тебе
придется  очень нелегко. В  условиях  Пеллюсидара  невозможно  полагаться на
навигационные приборы.
     -- Я все взвесил,  -- произнес Гридли, -- и пришел к выводу, что это --
последний шанс отыскать пропавших.
     --  Дай-ка и я порассуждаю, -- вмешался Хайнс. -- По сравнению со всеми
вами,  у меня наибольший опыт полетов такого  рода, не говоря, разумеется, о
Запнере, но им мы рисковать никак не можем.
     --  Рисковать  нельзя  никем. Естественно,  это не означает, что я несу
меньшую ответственность за  судьбу пропавших, чем кто-либо из вас. Но так уж
все сложилось, что  лететь должен  я  и  ни кто иной.  Вы  должны понять мои
чувства и предоставить этот шанс мне.
     Последние минуты тишины, в течение  которых присутствующие  пили кофе и
курили. Молчание прервал Запнер:
     -- Первым делом тебе нужно хорошенько выспаться. К тому времени самолет
будет готов к полету. Получай свой шанс и постарайся сделать все возможное.
     --  Спасибо. Пожалуй, ты прав,  мне и в самом  деле надо выспаться. Мне
очень жаль  терять время, так  что разбудите  меня сразу, как только самолет
будет готов.
     Гридли ушел спать. Тем временем поисковый самолет  выгрузили из корабля
и досконально осмотрели. Еще  прежде, чем самолет оказался готов к полету, в
люке корабля показался Гридли, поспешно спрыгнувший на землю.
     -- Ты совсем мало поспал! -- обеспокоился Запнер, увидев Гридли.
     -- Не знаю  -- мало это или много,  но я  прекрасно отдохнул. По правде
говоря,  мне уже и не  спится.  Нас  ведь ждут товарищи, надеются, что мы их
спасем.
     -- С чего ты начнешь поиск?
     -- Полечу прямо над лесом. Мне кажется, что  они идут в противоположном
от корабля направлении. Во время полета  буду  запоминать наиболее приметные
ориентиры, по ним и стану возвращаться. Таким образом  смогу зайти далеко от
вас и  надеюсь,  что,  заслышав шум двигателя, они постараются дать  о  себе
знать.
     -- А приземляться будешь? -- спросил Запнер.
     -- Конечно, если увижу их. Понапрасну же не стану, ибо полученный здесь
опыт показывает, что далеко углубляться в Пеллюсидар не следует.
     Гридли  тщательно  осмотрел  самолет, попрощался с офицером  и  помахал
рукой остальным.
     --  До  встречи, старина, -- попрощался Запнер.  -- Да сопутствуют тебе
Бог и удача.
     Механик крутанул винт, мотор  завелся, и через считанные минуты самолет
взмыл в воздух. Гридли сделал два круга над кораблем и направился в  сторону
леса.
     Оказавшись в небе, Гридли в ту же секунду понял, насколько сложно будет
вернуться назад. Вдалеке виднелись горы,  но горизонта как такового не было.
Он пристально разглядывал  проплывавшую  внизу местность, но  не  заметил ни
единой живой души.
     Гридли решил снизиться, чтобы самолет легче было увидеть.
     Полет длился уже два  часа, в течение которых Гридли старался двигаться
по прямой. Он пролетал над лесами, холмами, равнинами, полянами, но не видел
ни единого признака человека.  Гридли уже  завершал намеченный маршрут,  как
вдруг впереди  появилась новая горная цепь.  Гридли решил, что люди не могли
зайти в такую даль, и собрался  было повернуть назад, как неожиданно боковым
зрением увидел в воздухе некий предмет и, моментально повернув голову, замер
от удивления.
     Над самолетом летело устрашающих размеров существо с жуткими челюстями,
усеянными   острейшими  зубами.   Нетрудно  представить  себе,  чем  чревато
нападение такого птенчика!
     Гридли стал  потихоньку  снижаться,  и,  когда  от  земли  его отделяли
несколько  сот  футов,  гигантский  тиранодон  атаковал  самолет.  Громадные
челюсти ухватились за пропеллер. Раздался жуткий скрежет металла.
     Теряя  высоту,  самолет   или,  вернее,  то,  что   от  него  осталось,
перевернулся в  воздухе,  и Гридли выпал наружу. Он успел почувствовать удар
по голове, и сознание его померкло...
     VI
     ТАОР
     -- И где же он,  твой народ? --  выпытывал Тар-гуш. Тарзан лишь покачал
головой.
     -- Не знаю.
     -- А твоя страна?
     -- Отсюда очень далеко, -- ответил Тарзан. -- Не на Пеллюсидаре.
     Тар-гуш из всего  разговора понял лишь то, что Тарзан потерялся. Сам он
никогда  в  подобную  ситуацию  не  попадал. У Тар-гуша  был  сильно  развит
"инстинкт очага". Окажись он в  любой точке  Пеллюсидара, даже в  океане, он
непременно вернулся бы "домой", то есть туда, где родился на свет.
     -- Я знаю, где находится племя людей, -- произнес сагот. -- Отведу тебя
к ним. Наверное, это и есть твой народ.
     Тарзан, не имевший даже самого смутного представления о местонахождении
корабля,  решил, что сагот говорит  об экспедиции 0-220. Тарзан  чувствовал,
что Тар-гушу можно довериться.
     --  Когда ты в последний  раз  видел племя  людей? --  спросил  Тарзан,
выдержав паузу. -- Как долго ты жил после встречи с ними?
     Но понятие времени  было для Тар-гуша чуждым, и  попытка Тарзана  таким
образом выяснить, имеет ли сагот в виду экспедицию, не увенчалась успехом.
     Вдвоем они отправились  на  поиски племени, которое  имел в виду сагот.
Они являли собой странную пару: один весьма  отдаленно  напоминал  человека,
второй же был Владыкой джунглей.
     Поначалу Тар-гуш относился к  Тарзану  с недоверием,  как к выходцу  из
другой расы, однако постепенно подозрительность прошла, и он стал испытывать
к спутнику нечто вроде дружеских чувств.
     Они  охотились на  пару  и  на пару  сражались.  Вместе  запрыгивали на
деревья, когда на земле охотились  огромные  кошки, бок о  бок шли по  тропе
через равнины.
     Жили они вольготно, как всякие охотники. Тарзан изготовил лук и стрелы,
но  сагот шарахнулся от  них в сторону. Вскоре однако он  увидел,  что  этим
чудным оружием без труда  можно  поразить зверя и добыть  пропитание, и живо
заинтересовался  диковинным приспособлением.  Тарзан научил  его обращению с
луком и наглядно продемонстрировал, как сделать его самому.
     Местность, которой шли Тарзан  и Тар-гуш, изобиловала дичью, и воды тут
было вдоволь.  В свое время Тарзан считал, что нет на  свете места лучше его
собственных джунглей. Но чем дальше они углублялись в Пеллюсидар, тем богаче
и разнообразнее становилось животное царство.
     Возникшая   между   саготом   и   Тарзаном   дружба   основывалась   на
взаимоуважении  и  крепла  с  каждым  днем.  Молодые  люди  достигли  такого
взаимопонимания,  что  не  нуждались  в многословных речах. Им  хватало пары
слов,  а  нередко они понимали  друг друга с полуслова. В результате долгого
странствия они оказались  в мрачном  лесу. Сагот вскинул руку и прислушался,
глядя ввысь, откуда послышался какой-то непонятный звук.
     --  Скорей!  --  крикнул он. --  Это  синдар! Он  сделал  знак  Владыке
джунглей последовать его примеру и рванулся к раскидистому дереву.
     -- Что за  синдар? --  поинтересовался Тарзан, поудобнее устраиваясь на
земле.
     -- Синдар  --  это синдар, -- ответил  Тар-гуш.  Иначе объяснить он  не
умел.
     -- Это живое существо? -- не унимался Тарзан.
     -- Да. Живое. Могучее и свирепое.
     -- Ну, тогда это не синдар, -- улыбнулся Тарзан.
     -- А что же? -- спросил сагот.
     -- Самолет.
     -- А это что такое? -- вновь спросил Тар-гуш.
     --  Трудно  объяснить, чтобы ты понял, -- сказал Тарзан. --  Это  такая
штука, которую изобрел человек, чтобы летать в небе.
     С последними словами Тарзан  вышел  на поляну, чтобы иметь  возможность
посигналить   пилоту.  Вполне  вероятно,  это  был  самолет  с  их  корабля,
отправившийся на его поиски.
     -- В укрытие! -- завопил сагот. -- Тебе синдара не побороть. Он нападет
на тебя и убьет, если не укроешься под деревом!
     -- Он не причинит мне никакого вреда. В самолете мой друг.
     -- Он  похитит тебя, если не спрячешься под  деревом! -- раздался вопль
Тар-гуша.
     Самолет приближался, и Тарзан выскочил на  небольшой открытый  участок.
Стараясь привлечь внимание пилота,  он изо всех сил  замахал  руками, однако
тот, судя по всему, ничего не заметил.
     Тарзан замер, провожая тоскливым взглядом  самолет, пока тот не скрылся
из виду. Он  понимал, что пилот, рискуя собственной жизнью, разыскивает его,
и что он, Тарзан, должен любой ценой вернуться на корабль.
     -- Да, это не был  синдар, -- промолвил сагот, выступая из-под дерева и
подходя к Тарзану. -- Впервые вижу такое существо.  Оно крупнее и, наверное,
гораздо страшнее синдара. Наверняка оно очень злое, иначе почему же оно  так
жутко злилось и выло.
     -- Оно совсем не  живое, -- пояснил  Тарзан. -- Его  построил  человек,
чтобы летать, как птица. Им управляет кто-то из  моих друзей. Он разыскивает
меня.
     Сагот покачал головой.
     -- Как хорошо, что  оно не село. Оно было страшно сердитое или же очень
голодное, слышал, как громко ворчало.
     Тарзан понял, что  саготу ничего не объяснишь  про  самолет,  поскольку
Тар-гуш был уверен в том, что видел огромную летающую рептилию.
     Тарзан не стал разуверять сагота. Сейчас Тарзана волновало лишь одно --
направление, в котором следует  искать корабль. И поэтому он решил двигаться
курсом самолета,  по которому,  как  уверял  его сагот, можно выйти на племя
людей.
     Вдалеке  замерли звуки  двигателя,  и  Тарзан с саготом  направились  к
холмам, шагая по хорошо протоптанной тропе.
     Они  шли, не разговаривая, и чуткий слух Тарзана ждал, когда послышится
звук возвращающегося самолета,  но вместо  этого услышал  зловещий,  хриплый
крик.
     Тар-гуш застыл на месте.
     -- Дайал! -- встревожился он. Тарзан удивленно взглянул на сагота.
     -- Дайал злой-презлой! -- воскликнул Тар-гуш.
     -- Что такое дайал?
     -- Это страшная  птица, но мясо  у  нее --  пальчики  оближешь. Тар-гуш
проголодался.
     Этим  все было сказано. Пусть  дайал  и страшен. Сагот голоден,  а мясо
дайала вкусное.
     Они помчались в каньон, откуда доносились треск веток  и истошные вопли
птицы. Тар-гуш бежал впереди, и, когда  Тарзан поравнялся  с ним, тот знаком
велел ему остановиться и глядеть в оба.
     Их взору  предстало существо, которому  нельзя было  найти определение.
Для саготов  то  был  дайал  и  только.  Голова птицы массивная, устрашающих
размеров, похожая на лошадиную.  Клювообразная  пасть  злобно ощерена. Птица
беспомощно била крыльями.  Тарзан пригляделся  и  увидел торчащий в туловище
дротик, изготовленный безусловно рукой человека.
     Он изумленно  разглядывал птицу, не в состоянии представить себе, каким
образом Тар-гуш одолеет ее, орудуя одной лишь дубинкой.
     Тар-гуш  отважно двинулся  к  птице.  На  полпути  он  увидел,  что под
уставившейся  на  него  птицей что-то  шевелится. Приблизясь  к  ноге птицы,
Тар-гуш обрушил на  нее  сильнейший удар. Тарзан сообразил,  что  тот  решил
перебить  двигательный  нерв  рептилии.  Пытаясь  помочь  приятелю,   Тарзан
прицелился  и пронзил тело  дайала стрелой.  Сагот  отшатнулся, и  следующая
стрела поразила птицу в голову.
     Раненая  рептилия заметалась  по  дну каньона,  и  Тарзан  с  Тар-гушем
отскочили в  сторону.  Разъяренная  рептилия бросилась на Тарзана,  который,
подпустив ее поближе, вонзил в нее нож.
     Все это заняло считанные секунды, и лишь когда рухнувшая на землю птица
забилась  в предсмертной агонии, Тарзан заметил человека, который, вероятно,
и ранил рептилию дротиком.
     Человек успел встать на ноги  и растерянно следил за происходящим. Кожа
его  лоснилась на  солнце.  В руке  он держал тяжелую  дубину.  Глаза умные,
телосложение пропорциональное.
     Тар-гуш взялся за свою дубину и пошел на незнакомца.
     -- Я -- Тар-гуш, -- объявил он. -- Буду убивать. Человек зажал в кулаке
каменный  нож и ждал,  переводя взгляд с одного пришельца на другого. Тарзан
вклинился между ними.
     -- Погоди, -- произнес он. -- Почему ты хочешь убить?
     -- Он -- гилак, -- ответил сагот.
     -- Но он же ничего плохого тебе не сделал. И потом ведь он первым ранил
птицу, и благодаря этому мы вообще смогли ее убить.
     Сагот минуты две думал, после чего затряс головой.
     -- Но если не я, то он убьет меня! Тарзан обратился к незнакомцу:
     -- Меня  зовут Тарзан,  а  это Тар-гуш, --  указал  он на сагота и стал
ждать ответа.
     -- Я -- Таор, -- представился человек.
     -- Давай будем друзьями, -- предложил Тарзан. -- Ведь мы не ссорились.
     Таор ошарашено глядел на Тарзана.
     -- Понимаешь  язык саготов? -- спросил его Тарзан, рассчитывая получить
утвердительный ответ. Таор кивнул.
     -- Немного, -- ответил он. -- Но отчего мы обязаны стать друзьями?
     -- А к чему нам быть врагами? Таор замотал головой.
     -- Не знаю... Так было всегда.
     -- Мы же сообща одолели дайала, -- воскликнул Владыка джунглей. -- Если
бы не ты, Таор, мы  бы потерпели неудачу.  Мы должны стать  друзьями,  а  не
врагами. Ты куда путь держишь?
     -- Возвращаюсь  в свою  страну, --  сказал  Таор,  указывая туда,  куда
направлялись Тарзан и Тар-гуш. Затем покосился на сагота.
     -- Мы пойдем  как  друзья, Тар-гуш? --  спросил Тарзан с повелительными
нотками в голосе.
     -- Такого никогда не бывало! -- возмутился сагот.
     -- Так будет! -- улыбнулся Тарзан. -- Пошли.
     Тарзан не сомневался в том, что они двинутся вслед за ним. Взяв нож, он
приступил к разделыванию птицы.
     Таор  и Тар-гуш  заколебались, с подозрением разглядывая друг друга, но
уже спустя минуту присоединились к Тарзану и принялись ему помогать.
     Таора сильно заинтересовал стальной нож Тарзана, которым он безо всякой
натуги рассекал мясо дичи.
     Вскоре они развели костер и в полной тишине приступили к жареному мясу.
Тар-гуш не стал  есть  со всеми, а, взяв свою долю, отошел  в сторонку,  где
принялся  поедать его, бросая косые  взгляды  на Тарзана  и Таора. Очевидно,
звериный инстинкт в нем взял верх.
     Покончив с едой, они двинулись по тропе через долину. Шли они долго, не
обмолвясь ни единым словом.
     -- Здесь начинается Зорам.
     -- Зорам? -- переспросил Тарзан. -- Что такое Зорам?
     -- Моя страна. Она расположена в горах Синдара, -- ответил Таор.
     Тарзану уже вторично доводилось слышать о синдаре. Впервые от Тар-гуша,
назвавшего этим словом самолет, а  теперь вот от Таора,  который  назвал так
горы.
     -- Может, объясните, что такое синдар? -- спросил он.
     Таор не скрывал своего удивления.
     -- А ты, собственно, откуда родом, если не знаешь, что это  такое, и не
говоришь на языке гилаков?
     -- Я не с Пеллюсидара, -- ответил Тарзан.
     -- Я бы еще поверил, если было бы такое место, откуда ты мог бы прийти.
Разумеется, не из Молон Аз -- моря, которое омывает Пеллюсидар. Единственные
живые  существа,  которые  водятся  в тех краях -- крошечные демоны, несущие
смерть. Сам я их не видел, но уверен, что они на тебя ничуть не похожи.
     -- Верно,  я не из  Молон Аз, хотя часто  думаю,  что мою  страну  тоже
населяют демоны -- как маленькие, так и большие.

     Так они стали жить вместе,  вместе  охотиться, есть и спать. Постепенно
Тар-гуш свыкся с  Таором и перестал относиться к нему с недоверием. Эти трое
представляли  собой  три  различных  исторических  периода,  между  которыми
пролегли целые века.
     Тарзан  тщетно  пытался определить, сколько  времени  он отсутствует на
корабле, однако начал сознавать, что движутся они вовсе не в сторону корабля
и что ему еще долго придется находиться в обществе Тар-гуша и Таора.
     Они в  очередной раз  поели, поспали  и вновь двинулись  в  путь. Вдруг
острое  зрение Тарзана  обнаружило  впереди  на открытом  пространстве некий
непонятный предмет.  Тарзана,  еще  не  понимающего, что  там лежит,  влекла
вперед неодолимая сила. Он пустился бегом к загадочному предмету и, подбежав
вплотную, остолбенел от изумления.
     Перед ним лежали обломки самолета...
     VII
     КРАСНЫЙ ЦВЕТОК ЗОРАМА
     Красный  Цветок  Зорама  --  Джана  --  остановилась  и  огляделась  по
сторонам. Она  испытывала  острый  голод  и  валилась с ног  от недосыпания.
Причиной  тому -- четыре  человека из Фели, гнавшиеся  за ней по пятам. Фели
лежала у подножья гор Синдара, внизу от Зорама.
     Детство свое Джана провела в горной стране Синдара.
     Теперь же  за  ней гналась погоня, и девушка  из последних сил пыталась
оторваться  от  преследователей. Здесь, в  этой  стране,  особенно  ценилась
красота девушек и их  нередко похищали, увозя за реку. Джана, Красный Цветок
Зорама,  мчалась  быстрее молнии, рискуя своей жизнью и готовая  наложить на
себя руки, лишь бы не достаться никому.
     Недавно была выкрадена Лана, ее  сестра, и все девушки Зорама трепетали
от страха, постоянно ощущая близкую опасность.
     Такая участь представлялась Джане хуже смерти. Она  не могла вообразить
жизнь без  своей земли, без гор. Она,  истинная дочь гор, не могла унизиться
до того, чтобы стать женой человека из низины.
     Джану  любили  многие  молодые  воины  Зорама,  однако  сердце  девушки
оставалось свободным.  Правда, Джана знала,  что настанет такой  день, когда
она уйдет с кем-нибудь из них, если только к тому времени ее не выкрадут.
     Невдалеке от Джаны остановились передохнуть четверо преследователей.
     -- Хватит рассиживаться, -- проворчал один.
     -- Тебе ее не видать, Сирак. В этой стране удача  на стороне синдарцев,
остальные же могут утереться. Сирак замотал косматой головой.
     -- Я положил на нее глаз, и она будет моей. Я так решил.
     -- Наши руки исцарапаны, сандали изодраны, ноги сбиты. Нам нельзя идти.
Мы погибнем, -- возразил другой.
     -- Ты, возможно, и умрешь, но покуда жив, ты будешь идти. Я, Сирак, так
сказал. Слово вожака -- закон.
     Воины   недовольно  зашумели,  но  Сирак  цыкнул  на   них,  и   погоня
продолжилась.
     Джана видела, как  преследователи  полезли  в  гору, и поняла, что  они
вновь  напали на ее  след. Она отпрянула за  скалу.  Одетый на  Джане  хитон
скрадывал фигуру, не закрывая стройных ног. Полуденное солнце играло бликами
на  бронзовой  коже. Джана была обута в  маленькие сандалии, на  бедре у нее
висел каменный нож, в правой руке девушка сжимала дротик.
     Взобравшись  повыше  на  утес, Джана швырнула в  карабкающегося  следом
Сирака увесистый камень и выкрикнула:
     -- Убирайся к себе в страну! Не для тебя Красный Цветок Зорама!
     С этими словами она полезла  еще  выше на утес. По левую сторону от нее
виднелся  Зорам, далеко-далеко  отсюда.  От родного  города  Джану  отделяли
многочисленные скалистые утесы,  и девушка понимала, что к своим она попадет
еще не скоро.
     Она  оказалась в  чуждой  ей местности, однако была  готова  без страха
встретить любое животное как в лесу, так и на равнине.
     Справа  стеной высились  горы, слева  находилось глубокое ущелье, сзади
приближались  Сирак со  своими воинами. В  первый миг Джана  испытала страх,
который вскоре улетучился, уступив место затеплившейся надежде.
     В  поисках  пути  к  отступлению Джана потеряла  немало  времени,  пока
наконец не сообразила, что ее нагоняют. Она встрепенулась и,  подобно серне,
бросилась бежать, перепрыгивая с камня на камень.
     Обернувшись на бегу,  девушка увидела Сирака, который двигался следом с
некоторой  опаской,  но  тем не менее довольно  быстро. Сирак  тяжело дышал,
однако шага не замедлял.
     У Джаны, решившей  ни за что не даваться в руки мужчинам, был один лишь
выход -- прыгать через ущелье, пусть даже она сорвется вниз и разобьется.
     Подобрав  платье,  девушка  из последних  сил  разбежалась  и совершила
отчаянной  смелости  прыжок. Ей  удалось зацепиться одной  рукой за каменный
выступ.  Внизу  зияла  пропасть.  Джана  неимоверным  усилием подтянулась  и
ухватилась за  выступ  другой  рукой.  На глазах выступили слезы, но девушка
продолжала цепляться за камень побелевшими пальцами.
     Необходимо было спешить -- невдалеке  показались преследователи. Из-под
ногтей сочилась кровь. Над головой -- жуткая скала, внизу -- верная смерть.
     Стараясь  не  делать  лишних  движений  и не расслаблять пальцев, Джана
медленно   принялась   нащупывать    ногами   скалу,   отыскивая    малейшую
шероховатость,  и начала  опаснейший  спуск. Она двигалась  дюйм  за дюймом,
подгоняемая голосами преследователей.
     Над  выступом,  за  который чуть раньше  держалась  слабеющая  девушка,
высунулось заросшее омерзительное лицо Сирака.
     -- Хватайся за мою ногу! -- крикнул он Джане.
     Видя, что девушка не станет этого делать, он велел  воинам опустить его
как можно глубже в пропасть, держа за ноги.  Сирак повис в воздухе, стараясь
руками схватить Джану за длинные волосы, чтобы подтянуть ее к себе.
     Девушка в  страхе  закрыла глаза  и приготовилась встретить смерть, ибо
решила, что предпочтет разбиться о камни, нежели достаться Сираку.
     Сирака  теперь  отделяли  от  девушки считанные  дюймы.  Цепкие  пальцы
мужчины  коснулись  волос  Джаны. Но  в  тот же  момент  она нащупала  ногой
крохотный выступ и сумела вывернуться из хищных рук Сирака.
     Сирак  пришел   в  бешенство,  но  близость  девушки  подстегивала  его
решимость любой ценой завладеть строптивой красавицей.
     Взглянув  в ущелье,  Сирак не на шутку испугался. Он  недоумевал, каким
чудом девчонке удавался спуск, как она вообще сумела продержаться до сих пор
и не  сорваться в ущелье. Он понимал, что продолжать  погоню в данный момент
бессмысленно.  Однако необходимо  было спешить,  ведь  Джана могла сорваться
вниз, а лишиться лакомой добычи Сираку явно не хотелось.
     И Сирак, насилу влезший обратно, сказал своей свите:
     -- Будем искать спуск полегче.
     Затем свесился в ущелье и хрипло прокричал:
     -- Твоя взяла, горная девчонка! Я возвращаюсь домой, в низину Фели.  Но
скоро я вернусь и поймаю тебя.  Так и  знай. Все равно  не  отвертишься.  Ты
будешь моей!
     -- Какой ловкий! -- крикнула девушка в ответ. -- Смотри,  а то синдарцы
схватят  тебя и вырвут твое сердце  раньше,  чем сумеешь добраться  до своей
мерзкой низины!
     Ответа не последовало,  из  чего девушка заключила, что  преследователи
убрались той же дорогой, что и пришли сюда. Откуда ей было знать, что чужаки
отправились на поиски более легкого спуска,  ведущего  на дно пропасти, куда
двигалась сама Джана. А слова его имели целью усыпить бдительность беглянки.
     Сердце  Красного Цветка  Зорама захлестнула  жгучая ненависть к Сираку.
Джана  продолжала  спуск.  Ей  посчастливилось  найти птичье  яйцо.  Находка
утолила и голод, и жажду.
     Долго  продолжался  опасный  спуск,  но  наконец  девушка  оказалась  у
подножия.  Сирак  с воинами, отыскав гораздо  более  удобную  дорогу,  также
спустились вниз и находились сравнительно недалеко от Джаны.
     Джана ступила на землю и остановилась в растерянности.  В какую сторону
бежать? Внутренний голос сказал  ей, что следует  поостеречься и не  идти по
равнине в сторону Зорама. Тогда Джана помчалась вниз, к долине, минуя каньон
слева.
     Девушка впервые в жизни спустилась с родных гор в  низину и ее поразила
красота чужой страны. Джане всегда казалось, что здесь жутко  и страшно, ибо
населяли эту местность враждебные племена, похищающие девушек.
     Она залюбовалась  открывшейся взору  прекрасной картиной,  на  какое-то
время даже позабыв об опасности.
     Вдруг  сверху донесся  звук. Джана вскинула  голову и  увидела странное
существо.
     Над  ней находился синдар таких  устрашающих  размеров, что  девушка не
сразу распознала огромную птицу. Ничего подобного видеть ей не доводилось.
     В  тот  же  миг  она увидела еще  одного  синдара, не  такого крупного,
который тараном пошел  на первого.  Раздался глухой стук,  и  оба рухнули на
землю. Пока два синдара падали, девушка заметила некий предмет, отделившийся
от сцепившихся птиц. Птицы уже врезались в землю, а предмет продолжал парить
в  воздухе,  неторопливо  приближаясь  к поверхности. Он крепился  к чему-то
совершенно непонятному.
     Когда  этот  предмет опустился на землю  в нескольких  шагах  от Джаны,
глаза ее полезли на лоб от страха и потрясения. Предмет оказался человеком!
     Ее народ по уровню цивилизации превосходил все остальные, но даже Джана
была не в состоянии объяснить  загадочное появление человека. Высоко в  небе
схватились два синдара, и вдруг из них выпадает человек. Кошмар да и только!
     Недолго думая, Джана, что было вполне естественно, бросилась бежать. Не
успела  она оказаться на безопасном расстоянии, как вдруг перед ней возникли
четверо преследователей во главе с Сираком.
     Как  и  девушка, они  оказались очевидцами произошедшей  в небе сцены и
считали, что Джана бежит к ним в надежде на спасение.
     Завидев  своих мучителей,  она метнулась вправо,  стараясь  увернуться.
Сирак бросился наперерез. Началась погоня.
     Готовая на все,  лишь бы не  попасться в руки Сираку, девушка повернула
назад...
     В  тот же  миг  Джейсон Гридли, лишившийся сознания от удара по голове,
пришел в себя. Открыв глаза, он увидел, что лежит на мягкой траве в сказочно
красивой долине.
     Он поднялся на ноги и стал сворачивать парашют. Серьезных ранений он не
получил -- местами содрана кожа, гудела голова.
     Гридли первым  делом подумал о самолете, но тут же отвлекся и посмотрел
вправо, где вдруг раздалось рычание.
     Неподалеку оказались четыре дикие собаки, оскалившие свои жуткие пасти.
В следующий миг Гридли понял, что животные рычат не  на него, его они еще не
заметили. Они глядели  в другую сторону -- туда, откуда прямо на них мчалась
девушка. Гридли  опешил,  однако вскоре  все  понял, когда  увидел  четверых
мужчин, гнавшихся за ней.
     При виде диких собак девушка  заметалась, не зная, что делать. Сзади же
нарастал шум погони.
     Животные  бросились  к   ней.  Оставался  один  только  выход.  Девушка
повернула и кинулась  к Гридли. Джейсон  моментально сообразил, что  к чему.
Понял он и состояние девушки, которая приближалась к нему с опаской, но  еще
больше опасалась преследования со стороны мужчин,  своих врагов. Гридли стал
криками подзывать девушку.
     За спиной Джаны  был  Сирак с воинами, слева надвигались дикие  собаки.
Джана  не могла решиться, куда бежать. Незнакомец незнакомцем, однако видно,
что он не такой грозный, как то, что ожидало ее сзади и слева.
     И девушка вихрем помчалась к нему.
     Гридли  бросился  к ней  навстречу,  выхватывая  на  бегу  кольт  45-го
калибра.
     Гиенособаки  настигали девушку, бежавшая  впереди  уже  разинула пасть,
намереваясь вцепиться в добычу.
     В ту  же секунду Джана споткнулась и упала. Собака едва не наскочила на
нее,  и,  когда  Гридли  выстрелил, тяжелая туша  собаки погребла  под собой
девушку.
     Собаки, напуганные  чуждым им звуком, попятились и  бросились назад,  к
Сираку с товарищами.
     Гридли  подскочил к убитой  собаке, вытащил из-под нее девушку и поднял
на  ноги,  не  подозревая,  что оказался  на  волосок  от смерти,  ибо Джана
замахнулась  каменным  ножом. В  любом мужчине, кроме жителя  Зорама,  Джана
видела заклятого  врага, и первым  импульсом девушки было убить  его, спасая
свою  жизнь.  Но  вдруг  в  глазах  незнакомца  она  прочла  такое  странное
выражение,  что  рука  ее  опустилась. Джана безотчетно  почувствовала,  что
человек не станет причинять ей зла, что он ее спасет.
     Девушка  нерешительно  улыбнулась Гридли. Тот  поддержал ее за  плечи и
загородил  собой.  Затем   обернулся   к  преследователям,   которые  успели
оправиться от  замешательства и приготовились к броску.  Создалась следующая
расстановка сил: две дикие собаки  атаковали Сирака с  воинами,  а третья --
Гридли с Джаной.
     В воздухе замелькали дубинки.  Один зверь с перебитой лапой взвыл, пока
его не утихомирил удар по голове. Второе животное повалило одного  из воинов
на землю, и тот едва  успел выхватить каменный нож, но воспользоваться им не
пришлось -- на помощь уже спешил Сирак, расправившийся со своим зверем.
     Гридли же  ничего этого не видел. Он не  спускал глаз с собаки, летящей
прямо на них с Джаной.
     Девушка мгновенно сообразила,  что мужчинам сейчас не до нее и ей ничто
не мешает спастись от них бегством. На ее  плечах лежала рука  незнакомца, и
она  незаметно  высвободилась,  хотя  и  чувствовала,  что вреда  он  ей  не
причинит.   Напротив,   от   его   прикосновения   она  испытывала  ощущение
защищенности, давно  позабытое.  Так  чувствует  себя слабый, когда за  него
заступается сильный.
     Грохнул  выстрел,  брызнула  кровь.  Пуля  не  остановила  зверя,  и  в
следующую секунду собака прыгнула, целясь в горло Джейсона.
     Джейсон   снова  выстрелил,  но  тут  же  упал,   подминаемый  тяжестью
обрушившегося на него тела.  Казалось,  клыки зверя сейчас  вопьются в горло
Гридли, но собака вдруг обмякла, и Джейсон, высвободившись, вскочил на ноги.
     Над собакой  стояла  стройная девушка, сжимавшая в руке  каменный  нож.
Неожиданно девушка схватила Гридли за руку и воскликнула:
     -- Они идут сюда!  Они убьют тебя и  заберут  меня с собой! Не  отдавай
меня!
     Гридли,  разумеется,  не  понял  ни единого  слова,  но  тон  девушки и
застывшее на ее лице  выражение  ужаса говорили сами за себя. Он  понял, что
эти мужчины куда более опасны для нее, чем дикие собаки.
     Покончившие с собаками люди надвигались на Гридли с Джаной.
     Гридли наставил револьвер на Сирака, шедшего впереди.
     -- Убирайтесь! Молодая леди боится вас! Второй воин выкрикнул:
     -- Я -- Глаф! Я убью тебя!
     --  Если я правильно понял, то  вы  мне  угрожаете. Позвольте заметить,
что, судя по вашему низкому лбу -- вы глупы, а ваше поведение говорит о том,
что вы просто пьяны!
     Гридли не  собирался убивать этого мужчину, как, впрочем, и  подпускать
на близкое расстояние. Девушке  явно грозила  опасность.  Мужчины взяли их в
кольцо. Нужно было что-то предпринять, и Гридли начал стрелять поверх голов,
чтобы отпугнуть нападавших.
     Те застыли на месте, но, обнаружив, что остались невредимыми, двинулись
вперед,  устремляясь  к девушке. Они хотели поскорее вернуться домой и  были
готовы сражаться.
     И тогда  Гридли принял решение стрелять в цель. Раздались два выстрела.
Двое упали.
     "В  этой маленькой стране произошло немало  событий, причем  далеко  не
радостных", -- подумал Гридли.
     Красный  Цветок  Зорама  не сводила с Гридли  восхищенного взгляда. Она
впервые видела такого мужчину, все в нем приводило ее в  восторг. Как сильно
он отличался от всех остальных!
     А его волшебное оружие, выплевывающее смерть! Какое чудо!
     Джана с раннего детства усвоила истину, что от мужчины добра не жди, из
какого бы он ни был племени.
     В глазах  и улыбке незнакомца светилась такая теплота, что сердце Джаны
затрепетало.   Меньше  всего  ей  теперь  хотелось   бежать   от  него.  Она
догадывалась, что человеку не по себе в этом,  судя по всему, незнакомом для
него мире, и Джану охватило материнское чувство, пусть даже они  не понимали
ни слова из тех, что говорили друг другу...
     VIII
     ДЖАНА И ДЖЕЙСОН
     Тар-гуш и Таор с любопытством рассматривали обломки аэроплана, а Тарзан
лихорадочно  разыскивал  тело  пилота.  К немалому облегчению,  трупа  он не
обнаружил,  зато заметил следы  человека, обутого в ботинки. Эти следы могли
принадлежать только Гридли. Теперь Тарзан  был уверен, что Джейсон не погиб.
Однако к своему удивлению вскоре рядом со следами Гридли он увидел отпечатки
маленьких сандалий. После минутного  размышления Тарзан пришел к выводу, что
вместе с Джейсоном была какая-то женщина одного из племен Пеллюсидара.
     Цепочка следов тянулась от разрушенного аппарата как раз  в ту сторону,
откуда они только  что пришли.  Оставалось только двинуться в путь  по  этим
следам.
     С  большим  трудом  удалось  оторвать  Таора  от  самолета, который тот
разглядывал  с нескрываемым интересом. Тарзан  был  засыпан градом вопросов.
Реакция Тар-гуша  оказалась прямо противоположной. Он  удивленно смотрел  на
аппарат и задал лишь один вопрос:
     -- Что это?
     -- Это  та  самая  штука,  которая  в  прошлый  раз пролетела над нами.
Помнишь, я объяснял,  что она  сделана  руками человека?  Ты  еще  назвал ее
летающей рептилией. Здесь был мой друг, что-то произошло, и эта штука упала.
Но другу удалось спастись, -- пояснил Тарзан.
     -- У  нее нет  глаз.  Как  же  она может летать  вслепую? -- сомневался
Тар-гуш.
     -- Она не живая.
     -- Но  я своими ушами слышал, как она ворчала, -- упорствовал сагот, не
в состоянии понять,  что эта диковинная штука,  столь похожая на синдара, не
живая.
     Они прошли немного вдоль цепочки следов и увидели теранодона с разбитой
головой. Неподалеку валялся сломанный  пропеллер.  Причина катастрофы  стала
ясна.
     Спустя некоторое время  они  обнаружили  парашют,  а  невдалеке четырех
мертвых гиенособак и трупы двух волосатых мужчин.
     Осмотр  показал, что  две  гиенособаки  и  оба  мужчины  были  убиты из
огнестрельного оружия. На земле явственно виднелись следы борьбы и отпечатки
маленьких  сандалий. Бросалось также в глаза, что оба мужчины были из одного
племени.
     -- Из нижней  страны Фели, --  пояснил Таор, --  а девушка  из  племени
Зорама.
     -- Как ты догадался?
     -- Люди  горного племени шьют сандалии из  другого  материала и не так,
как в низине.
     -- При первой встрече ты говорил, что ты из Зорама?
     -- Да, это моя родина.
     -- Так может быть ты знаешь девушку, которой принадлежат следы?
     -- Да. Это моя сестра.
     Тарзан с удивлением взглянул на него.
     -- Как ты определил?
     -- По отпечаткам. Ее сандалии не  перевиты лианами, а таких больше ни у
кого нет.
     --  Что же она  делает  так далеко  от  дома и каким образом  оказалась
вместе с моим другом?
     -- Это легко объяснить. Видимо, мужчины из Фели выкрали ее, но появился
твой друг и убил гиенособак и двух фелианцев. Наверное, моя сестра не сумела
от него убежать, и он захватил ее.
     Тарзан улыбнулся.
     -- Судя по следам, она и не собиралась от него убегать.
     Таор согласно кивнул головой.
     -- Верно. Но я  ничего не могу  понять. Женщины моего народа никогда не
согласятся  жить с  мужчиной  из другого племени. Я  знаю  Джану. Она скорее
умрет, чем спустится с гор Синдара. Она постоянно твердила об этом и, думаю,
не лгала.
     -- Мой друг  не мог применить силу, -- сказал Тарзан. -- Если она пошла
с ним, то только по своей воле.  Надеюсь,  мы  их найдем. По-моему, он  лишь
провожает ее в Зорам: это добрый человек и не может оставить женщину в беде.
     -- Там  видно будет, -- ответил  Таор. -- Но если он захватил ее силой,
его ждет смерть.
     Тарзан, Тар-гуш  и Таор  продолжали свой  путь,  а в то же  самое время
милях  в пятидесяти восточное в обход великих гор Синдара продвигался отряд,
состоящий из  десяти чернокожих  и  одного белого. Казалось,  в мире не было
более  унылых  и растерянных людей.  Мувиро и  его  воины едва  спаслись  от
обезумевших животных и теперь брели по равнине, не приближаясь к  зарослям и
надеялись на спасательную экспедицию  с корабля. Они понимали, что  заметить
их можно только на открытом пространстве.

     На  корабле же волнение, связанное  с исчезновением на сей  раз Гридли,
достигло апогея.
     Запнер послал второй отряд спасателей, но  через несколько  часов  люди
вернулись ни с  чем. Они прошли по тропе до большой поляны, но не обнаружили
ни малейших следов пропавших.
     Дорф предположил, что растерявшихся людей могли  запросто растерзать те
огромные кошки, которые во множестве бродили по округе.
     --  Как  бы то ни  было,  мы обязаны  найти их. Живых  или мертвых,  --
ответил Запнер.
     Откладывать  взлет  больше не имело  смысла --  заработали двигатели, и
корабль  взмыл в воздух. В журнале Роберт  Джонс сделал запись:  "Стартовали
днем".

     Когда  Сирак и его соплеменник бросились наутек и скрылись за  выступом
скалы, Гридли, опустив кольт, повернулся к девушке.
     -- Ну-с, что же дальше? Девушка покачала головой.
     -- Я не понимаю тебя. Ты не владеешь языком гилаков.
     --  Да-а,  ситуация, -- пробормотал  Джейсон. -- Думаю,  надо осмотреть
местность и  попытаться разыскать  мой самолет.  Будем  молиться всем богам,
чтобы от него хоть что-то осталось.
     Джана  внимательно  вслушивалась  в   слова  Джейсона,  затем  тряхнула
головой.
     --  Пошли, --  сказала  она  на  своем  языке, подкрепляя слово жестом.
Гридли  двинулся в том направлении, в котором, как ему казалось,  должен был
находиться самолет.
     --  Нет,  не  туда,  --  воскликнула   Джана  и,  подбежав,  попыталась
остановить  его, указывая  рукой  в противоположную сторону  --  на зубчатые
вершины гор, где лежал Зорам.
     Гридли  прекрасно понимал,  что  все попытки хоть что-то  объяснить ей,
обречены на неудачу. Поэтому он нежно взял ее за руку и осторожно потянул за
собой в нужном направлении.
     И  вновь его располагающая улыбка сыграла свою роль. Даже  понимая, что
незнакомец  уводит  ее  от   родного  племени,  от  любимого  Зорама,  Джана
потихоньку  пошла следом, раздумывая, почему она не боится его,  а наоборот,
идет рядом. Вероятно, он не был гилаком, он не знал их языка.
     После получаса поисков Гридли  обнаружил останки самолета. К сожалению,
аппарат был поврежден так сильно, что не поддавался ремонту.
     Джана  с  живейшим любопытством  лазила по обломкам. Ей хотелось задать
тысячу вопросов,  все было  новым и непонятным, однако единственный на свете
человек, который мог бы на них ответить, не знал ее языка.
     Гридли, конечно же,  отлично понимал, что  следует  держаться открытого
пространства для встречи с товарищами. Не исключено, что для поиска снарядят
корабль  и  тогда  его  найдут  гораздо  быстрее.  Будучи  не  в   состоянии
определить, где север или юг, запад или восток,  он сознавал, что самому ему
не выбраться. Тот длинный путь, что он проделал за несколько суток,  корабль
покроет за каких-нибудь полчаса.
     Гридли принялся жестикулировать, показывая рукой то в одну, то в другую
сторону, не  сводя  с  Джаны вопрошающего взгляда.  Тем самым  он  давал  ей
понять, что готов пойти с ней, куда ей угодно. Девушка правильно  поняла его
и указала на горы Синдара.
     -- Там мой дом. Это Зорам, родина моего народа.
     --  Железная  логика,  --  улыбнулся Гридли. --  А  мне остается только
мечтать о том, чтобы еще и уяснить смысл ваших слов. Ручаюсь, что прелестное
создание  с  такими восхитительными  зубками  не может  не  быть  интересным
собеседником.
     Джана  не дала Гридли развить  эту тему  и двинулась  по  направлению к
Зораму. Джейсону Гридли ничего не оставалось, как зашагать следом.
     Девушка  лихорадочно пыталась  сообразить, каким  образом ей общаться с
взволновавшим ее воображение незнакомцем.  И она решила, что  станет обучать
его своему языку. Но  как  это  осуществить на  практике?  Ведь  не было еще
такого случая,  чтобы она сама или  ее народ обучали  бы  какого-либо чужака
своему языку. Она не имела даже понятия, с чего следует начать.
     И тогда Красный Цветок Зорама ткнула себя пальцем и сказала:
     -- Джана.
     Так она повторила несколько раз, после чего подняла вопросительно брови
и пристально посмотрела на Гридли.
     -- Джейсон, -- ответил он, догадавшись, что от него требуется.
     Итак, состоялся  их  первый диалог,  послуживший  началом  постепенного
преодоления языкового барьера.
     Шли они долго. Взбирались  на холмы, пересекали ручьи и речушки.  Джана
собирала орехи и фрукты, готовила пищу да так, что у Гридли текли слюнки. Он
не переставал  любоваться  своей  спутницей,  восхищаясь малейшим  движением
точеного бронзового  тела, стройного,  как кипарис. Джана олицетворяла собой
гимн женской красоте.
     Каждая  черточка ее прелестного  лица --  зубы,  глаза, нос  --  дышала
очарованием.
     Наблюдая за девушкой, когда та орудовала  каменным ножом, готовила пищу
и   разводила   огонь,   играючи   управляясь   с  громоздкими   допотопными
приспособлениями, Гридли  силился понять, откуда  у этого  хрупкого создания
берутся выносливость и сила.
     Страстно желая научиться ее языку, он с опаской думал о том, что, когда
такой  день  настанет,  не  дай  Бог  обнаружится,  что   у  Джаны  мышление
примитивной дикарки.
     Утомившись, Джана готовила  себе  под деревом ложе из травы и мгновенно
засыпала. Гридли же бодрствовал, оберегая  ее  сон, готовый в  любой  момент
отразить  опасность. К  огнестрельному  оружию он прибегал  редко, поскольку
крупные звери пока не встречались.
     А когда Гридли все же засыпал, на вахту заступала Джана. Малейший шорох
-- и Джана предупреждала Джейсона об опасности.
     Джейсон не имел представления о том, как долго они идут, но считал, что
дорога  куда-нибудь  да   приведет.  Они  уже   могли  кое-как  общаться   и
обменивались  короткими фразами. Джейсон старался как  можно скорее овладеть
языком,  который  давался ему  с трудом, особенно произношение, вызывавшее у
Джаны веселый смех. Зная, что понятие времени на Пеллюсидаре не  существует,
Гридли ломал голову над тем, сколько времени им предстоит провести в пути --
дней, недель или лет, прежде чем они доберутся до дома Джаны.
     Как-то раз на очередном привале девушка неожиданно спросила:
     -- Почему  ты все время на меня смотришь? Гридли покраснел и потупился.
Он только сейчас сообразил, что неотрывно наблюдает за Джаной. Он начал было
оправдываться, но тут же осекся и замолчал. Нелепо было бы объяснять ей, что
он любуется ее красотой.
     -- Что же ты молчишь, Джейсон? -- допытывалась девушка.
     -- Не знаю, что и сказать.
     --  Расскажи, что  ты  видишь, когда глядишь на меня, --  не  унималась
Джана.
     Гридли  удивился  словам  девушки,  однако  понял,  что  от  него  ждут
признания  в  любви.  В  любви?  К  этой  полуголой  дикарке,  готовящей  на
примитивном  костре  еду и  зубами разрывающей  полусырое  мясо?  Не имеющей
представления о цивилизации?
     При одной этой мысли Гридли содрогнулся.
     Ему  вспомнилась   Цинтия  Френсис   из  Голливуда,  дочь  управляющего
известной  фирмой. Перед внутренним взором  возникло аристократическое  лицо
Барбары  Грин, дочери  старого Джона  Грина  из  Техаса,  агента по  продаже
недвижимости,  проживающего нынче в Лос-Анджелесе. Конечно, Цинтия -- девица
избалованная, как,  впрочем,  и Барбара, но его вдруг  охватил страх, что он
может   оказаться   отрезанным  от   привычной  ему  жизни.  Отрезанным   от
цивилизации, в обществе девушки из каменного века.
     Он  силился представить  себе  Джану  на  званом  обеде  в кругу  своих
знакомых.  Джана,  нельзя  не   отдать  ей   должное,  отличная  спутница  в
приключениях, но современный человек, то есть Гридли,  не мог вообразить как
бы она вписалась в цивилизованное общество.
     Если в его  глазах временами и сквозило нечто большее,  чем дружелюбие,
то теперь он искренне раскаивался  в этом. Он прекрасно  сознавал, что между
ними ничего не может быть. И не должно. Абсолютно ничего.
     В ожидании ответа на  свой вопрос Джана пристально наблюдала за Гридли.
Затем ее губы тронула легкая  улыбка. Маленькая дикарка  из  каменного века,
она все же была настоящей женщиной, к тому же, далеко не глупой.
     Она медленно отстранилась от Гридли и  побрела прочь,  не промолвив  ни
слова.
     -- Джана! Постой! -- воскликнул Гридли. -- Не обижайся! Куда же ты?
     Девушка на миг остановилась и высокомерно вздернула подбородок.
     -- Иди своей дорогой, гилак, -- произнесла она. -- Джана уходит...
     IX
     ГНЕЗДО СИНДАРА
     Над горами Синдара сгустились тяжелые, темные тучи.
     --  Быть воде, -- объявил Таор. -- Она обрушилась на Зорам, скоро будет
и здесь.
     Стало темно. Несущиеся по небу черные тучи затянули полуденное солнце.
     Впервые   Пеллюсидар  предстал  Тарзану  таким  мрачным.  Он  испытывал
гнетущее чувство. Тар-гуш  и Таор разделяли  его  впечатление. Казалось, они
чего-то  боятся. С  гор  стали  спускаться звери, которые метались в поисках
укрытия и не обращали на людей ни малейшего внимания.
     -- Почему они не нападают на нас, Таор? -- спросил Тарзан.
     -- Они напуганы. Чувствуют приближение  воды. Теперь  им не  до добычи,
лишь бы понадежнее спрятаться.
     -- А нам тоже грозит опасность?
     -- Если поднимемся повыше, то  нет.  Вода заливает низины. Настоящая же
опасность  грозит  сверху,  когда  черные  тучи  раскалываются и вниз  летят
огненные  стрелы. Но и это  не страшно,  если  оставаться на открытом месте,
ведь стрелы  ударяют в деревья. Никогда не прячься под деревом,  когда летят
стрелы. Дерево загорится.
     Как только  солнце скрылось, стало холодно.  Поднялся порывистый ветер,
хлестающий, словно плеткой, обнаженные тела путников.
     -- Собирайте хворост. Сейчас разведем огонь и согреемся.
     От  костра потянуло долгожданным  теплом, но тут же полил дождь. С неба
хлынули потоки воды.
     Ослепшие  от  дождя  животные  бестолково метались  в  поисках укрытия,
пытаясь спрятаться от непогоды.
     Тарзан со  спутниками набрели на  небольшую пещеру,  где и схоронились.
Вновь развели костер.
     Тарзану  казалось, что  дождь  никогда  не кончится,  но он, как  и его
товарищи, безмолвно  переносил  тяготы создавшегося  положения.  Люди сидели
возле огня, слушая, как завывает ветер.
     Постепенно  буря  стала  затихать.  Тучи  рассеялись, выглянули  первые
солнечные лучи, потеплело.
     -- Я проголодался, -- сказал Тарзан.
     Таор кивнул в сторону лежавших на земле тел мелких животных.
     Сам  он скрепя  сердце принялся  за сырое  мясо, а Тарзан  и Тар-гуш  с
удовольствием подкрепились. Проглотив последний кусок,  Тарзан улыбнулся. Он
вспомнил, как  однажды обедал в лондонском клубе  с человеком, которого едва
не хватил удар, когда он увидел, что Тарзан ест полусырое мясо.
     Вскоре  они выбрались наружу  и возобновили поиски Джейсона и Джаны. Но
дождь начисто смыл все следы.
     -- Нужно  подождать, пока не  сойдет  вода. А там, если повезет, увидим
свежие следы.
     -- Надо идти вправо, к  подъему, --  сказал Таор. -- Они наверняка ушли
этим путем, другого нет. Мы непременно выйдем на их след.
     Они  полезли в  гору,  осматривая  все  вокруг, но  никаких  следов  не
обнаружили.
     -- Значит, они пошли в твою страну другой дорогой, -- решил Тарзан.
     --  Возможно, --  отозвался  Таор. -- В общем, ничего не остается,  как
идти в Зорам. Там соберем мой народ, организуем поиски.
     Наткнувшись  на  яйца  птицы  синдар, они  приготовили  их  на  огне  и
приступили к еде. Вдруг Таор насторожился и стал прислушиваться.
     Острый слух Тарзана также уловил неясные звуки хлопающих крыльев.
     -- Синдар, -- прошептал Таор. -- А мы как на ладони.
     -- Нас все-таки трое, -- сказал Тарзан. -- По части мозгов ей с нами не
тягаться.
     -- Может, мы и прикончим ее, -- сказал Таор.
     -- А ты уверен, что она нападет на нас? -- спросил Тарзан.
     --  Она  летит  сюда и не сможет не  заметить нас.  Стоит  ей  завидеть
что-либо живое, как она тотчас же нападает.
     -- И на тебя нападала? -- спросил Тарзан.
     -- А как же, -- ответил Таор. -- Мы, люди из Зорама, не стыдимся своего
страха перед синдаром,
     -- И тебе уже приходилось  убивать этих птиц? Почему же ты не решаешься
сделать это еще раз? -- допытывался Тарзан.
     -- Попытаться-то  можно. Просто я  никогда не схватывался с ней один на
один  или втроем, если  уж  на то  пошло. Нас всегда  было много -- людей из
моего племени. Человек, охотящийся на синдара в одиночку, умирает от страха.
Когда же нас  много, то и  ран  мы наносим ей много, и кто-нибудь непременно
смертельную.
     -- Вот она! -- вскричал Тар-гуш, указывая вдаль.
     -- Летит прямо на нас, -- голос Таора посуровел. -- Значит, заметила.
     Тарзан положил дротик на землю, взялся за лук и натянул тетиву. Тар-гуш
принялся размахивать дубиной, издавая при этом звериный рык.
     Громадная рептилия  медленно приближалась, тяжело  махая  крыльями.  Ее
ожидали трое почти безоружных мужчин.
     Завидя людей, синдар камнем спикировал вниз. Выпущенная Тарзаном стрела
успела вонзиться в грудь рептилии по самое оперение.
     Раздался разъяренный крик, и Тарзан поспешно выпустил еще три стрелы.
     Гигантская  птица  пронеслась почти вровень  с  землей  и  на  огромной
скорости  налетела  на  Тарзана.  Вцепилась  острыми  когтями тому  в спину,
причинив острейшую боль, и взмыла высоко в небо вместе со своей добычей.
     Таор и Тар-гуш  замешкались, опасаясь ненароком  поранить товарища, и в
итоге  упустили птицу. Ощущая собственное бессилие, они беспомощно наблюдали
за рептилией, уносившей Тарзана далеко за  горы Синдара. Стояли молча,  пока
могучая птица не скрылась из виду.
     Тар-гуш обернулся к Таору.
     -- Тарзану конец.
     Таор понуро кивнул головой.
     Тар-гуш ничего не  добавил к сказанному, отвернулся и стал спускаться в
долину, откуда они пришли. Он возвращался домой, к своему племени, поскольку
не стало связующего звена между ним и Таором.
     Таор  некоторое  время  глядел  ему  вслед, затем передернул  плечами и
двинулся к Зораму.
     Синдар  летел  над  остроконечными  горными  вершинами,  а  Тарзан  тем
временем лихорадочно соображал, как ему  спастись.  Он  знал, что  некоторые
птицы, знакомые ему по собственным джунглям, разжимают в полете когти с тем,
чтобы  жертва  разбилась  о  скалы,  и  лишь  тогда   принимаются   кромсать
бездыханное тело. Ему  хотелось надеяться, что синдары Пеллюсидара  не имеют
подобной  привычки.  Оставалось  крепиться, молить  Бога,  чтобы не лишиться
сознания, и набраться сил для схватки с летучей гадиной.
     Внизу проплывали горные вершины. Тарзан прикинул,  что птица  пролетела
уже миль двадцать.
     Впереди  вдруг  появилось гнездо, в  котором  копошились птенцы,  вовсю
разевающие рты.
     Увидев  такой  поворот событий, Тарзан выхватил из  набедренной повязки
охотничий нож. Затем медленно поднял руку, нащупал ногу рептилии и ухватился
за  нее,  словно  клещами.  Теперь  его жизнь  зависела  от  силы  удара  --
единственный шанс на спасение.
     Тарзан вонзил нож. Рептилия заверещала.
     Птица конвульсивным  движением сбросила  добычу  в  гнездо  к  голодным
птенцам.
     Тарзану  повезло  -- птенцов оказалось всего  трое, правда, зубы  у них
были уже острые, а челюсти сильно развитые.
     Тарзан заработал  ножом, отбиваясь от  птенцов, и выбрался  из  гнезда,
отделавшись неглубокими царапинами. Рядом с гнездом громоздилась неподвижная
туша синдара.
     Птенцы пронзительно пищали,  но из  гнезда не вылезали. Тарзан принялся
пристально осматривать пустынный ландшафт.
     С  напряжением вглядывался он  в очертания  скал,  пытаясь восстановить
путь полета синдара.
     Ближайшая более-менее ровная  площадка, что он увидел, находилась футах
в двадцати пяти от гнезда синдара.
     Тарзан  размотал  веревку,   которую  носил  на  себе  под  набедренной
повязкой, прикидывая,  что  ее  должно  хватить,  чтобы  спуститься  на  эту
площадку. Ухватившись за край гнезда, он начал рискованный спуск по веревке,
перебирая руками и отталкиваясь ногами от гранитной стены. Наконец он достиг
спасительной площадки.
     Ноги и  руки Тарзана болели от  порезов,  оставленных  зубами  птенцов,
спина  представляла собой  кровавую рану от когтей синдара,  тело  ломило  и
ныло, и лишь теперь, оказавшись  в относительной безопасности, Тарзан ощутил
безмерную усталость. А также беспомощность и обреченность,  чего с ним ранее
никогда не бывало.  Если даже он сумеет слезть  с этой площадки, то  корабля
ему все равно вряд ли сыскать. И все же с площадки нужно уходить.
     Собрав  остатки сил, он  двинулся вниз. Нащупывая ногами еле различимые
выступы в скале, раздирая в кровь руки, он фут за футом преодолевал отвесную
стену и спустился-таки на вожделенную землю. Напрягши  всю свою  силу  воли,
Тарзан побрел к лесу, где можно было укрыться и напиться воды.
     Среди  деревьев  Тарзан  заметил  тропу,  ведущую  наверх,  к  каньону.
Передохнув и  утолив жажду,  Тарзан двинулся по тропе. Он шел, стиснув зубы,
измотанный,  но  предельно  бдительный,  готовый  немедленно  отразить любую
опасность.
     Чутье говорило  ему, что этой тропой прошли совсем незадолго до него. И
действительно, вскоре он услышал впереди себя чьи-то шаги. Тарзан определил,
что это не мужчина и что человек направляется в ту же сторону, что и он.
     Поддавшись  любопытству,  Тарзан  ускорил  шаг,  решив  догнать идущего
впереди.  Однако  в следующую  минуту он насторожился, услышав звериный рык.
Подобный звук животное издает перед самым нападением.
     Впереди, в сотне шагов, обозначился каньон, где у самого входа в пещеру
тропа заканчивалась. Возле  входа стоял  мальчик лет  десяти-двенадцати,  на
которого наседал громадный пещерный медведь, чрезвычайно раздраженный.
     Увидев Тарзана,  мальчик было обрадовался, но  когда понял, что человек
этот из чужого  племени, гордо расправил  плечи и  вытащил  каменный  нож  в
ожидании нападения.
     Тарзан без труда восстановил картину событий.
     Медведь  вернулся к  себе в  пещеру  и застал там мальчика,  который не
сумел улизнуть, поскольку туша медведя загораживала выход.
     С детства усвоив  закон  джунглей,  Тарзан прекрасно  понимал,  что  не
обязан выступать в рискованной роли  спасителя. Но  в пламенной душе Владыки
джунглей,  горел огонь рыцарства,  унаследованный им от  родителей-англичан.
Поэтому он всегда  заступался  за слабого,  даже если  его собственной жизни
грозила опасность. К тому же это дитя из чужого племени понравилось Тарзану,
а медведь внушал чувство омерзения. Тарзан вспомнил свое далекое детство, то
время, когда он сам чувствовал себя беспомощным и обездоленным. И тогда  он,
истекая кровью, приготовился спасать мальчика.
     Он  достал все имевшееся у него оружие. Левая рука держала веревку, лук
и стрелы, правая -- дротик.
     Тарзан,  понятное   дело,  рассчитывал  исключительно  на   собственную
ловкость  и удачливость, так как  сознавал  что практически  безоружен перед
огромным животным.
     Первым  делом следовало отвлечь  внимание  медведя,  чтобы мальчик смог
убежать. Тарзан  закричал и  в тот же  миг выпустил стрелу, попавшую зверю в
спину.
     Медведь взревел от боли, встал  на задние  лапы  и повернулся  мордой к
Тарзану в поисках обидчика.
     Тарзан  внутренне  содрогнулся,  увидев  жуткие  глаза зверя.  Медведь,
яростно рыча, надвигался на Тарзана устрашающей глыбой.
     Тарзан натянул  тетиву  и  одну  за  другой  выпустил еще  три  стрелы,
вонзившиеся медведю в грудь. Из последних  сил размахнулся  и  метнул в него
дротик, отскочив тут же назад.
     Зверь рухнул, но поднялся снова.
     У Тарзана промелькнула  мысль о том, что в любую секунду в пещеру может
возвратиться  медведица.  Что  тогда?  Бежать  некуда  --  справа  от пещеры
высилась отвесная стена, слева же начинался крутой обрыв.
     Тарзан  с надеждой взглянул наверх  --  не может быть, чтобы не нашелся
какой-нибудь выход! Вот  и она,  спасительная  расщелина  в гранитной стене,
тянущаяся над тропой в двадцати пяти футах от поверхности.
     Не  выпуская  из левой  руки веревку,  Тарзан правой  подобрал  дротик.
Раненый  медведь,  тяжело  дыша,  неумолимо  надвигался.  Снизу  послышалось
учащенное дыхание медведицы, спешащей на подмогу.
     Тарзан зацепил  веревочной петлей  острый выступ рядом с расщелиной и с
ловкостью обезьяны стал карабкаться вверх по стене.
     Он был спасен.
     X
     ГРИДЛИ В ПУТИ
     Не требовалась проницательность  Шерлока Холмса, чтобы  догадаться, что
Джана  оскорбилась, и Джейсон, неплохо  разбиравшийся  в психологии  женщин,
отлично  понимал  почему.  Красавица  Джана знала  о  своих  чарах  и об  их
воздействии на мужчин. По ее рассказам, многие домогались ее, мечтая сделать
хозяйкой очага,  а один даже рисковал жизнью,  выкрав ее  и бежав через горы
Синдара.
     Гридли находил  негодование девушки  совершенно естественным,  ведь эта
красавица из каменного века была убеждена,  что и он не сможет устоять перед
ее неотразимыми чарами. И  все же  он  не  вполне  понимал причину  подобной
яростной вспышки.
     Им  было хорошо и легко друг с другом. Обычно общение с женщиной быстро
наскучивало Гридли,  и он начинал тяготиться избранницей. Но на сей раз  все
было  иначе --  ничего, кроме радости,  Гридли  не  испытывал, и поэтому ему
стало грустно от того, что все так закончилось. Он  решил, что пойдет следом
за  Джаной, пока та не успокоится.  Путь к Зораму полон опасностей и девушку
нельзя отпускать  одну,  без защитника. Правда, зря она назвала его гилаком,
на языке  ее  народа это слово  имело не совсем приличный, бранный смысл. Он
догонит Джану и попросит прощения. И Гридли  бросился ей вслед, но не  успел
сделать  и  десяти  шагов, как  девушка стремительно  обернулась,  напоминая
разъяренную фурию, и, выхватив каменный нож, закричала:
     -- Я же сказала -- ступай  своей дорогой! Не желаю тебя видеть! Если не
оставишь меня в покое, я тебя убью!
     -- Одну я тебя не оставлю, Джана, -- сказал Джейсон ровным голосом.
     -- Красный  Цветок  Зорама  обойдется без  защитников,  --  высокомерно
процедила девушка.
     -- Давай все же пойдем вместе. Хотя бы в память о нашей дружбе. Я не...
     Гридли замялся и замолк.
     -- Ты никогда не любил меня, я знаю. И я ненавижу тебя, потому что твои
глаза лживы. Когда лживы губы, на это не обижаются, это так  естественно. Но
когда  лгут глаза,  то,  значит,  лжет и сердце. А если лжет  сердце,  то  и
человек насквозь лживый.  Нет тебе доверия,  и  дружба  твоя  мне не  нужна.
Ничего мне от тебя больше не нужно. Убирайся.
     -- Ты не поняла, Джана, -- попытался объяснить Гридли.
     --  Я поняла то, что  если ты не оставишь меня в покое, я тебя убью, --
вскричала Джана.
     --  Тогда убей, ибо одну я тебя не отпущу.  И  ничто меня не остановит,
даже твое отношение ко мне.
     С этими словами он шагнул к девушке.
     Девушка занесла нож, глаза ее полыхали огнем.
     Вдруг она сорвалась с места и бросилась бежать. Она неслась с быстротой
ветра,  и Гридли, которому мешала  неудобная  обувь и громоздкое оружие,  не
поспевал за ней.  Он взывал к Джане, умоляя ее остановиться,  однако девушка
словно не слышала.
     От досады Гридли разозлился, но тут же поймал себя на том, что не может
сердиться  на Джану.  Ему  было хорошо  с ней. Девушка  овладела  всеми  его
помыслами. "Она издевается надо мной. Куда до нее Цирцее!"
     Одно   слово   --  дикарка,  но   какая  потрясающая  женщина,  гордая,
неприступная.
     Впереди  мелькнула  и  вновь  исчезла  ее фигурка.  Джана  игнорировала
Гридли, жалобно зовущего ее и пытающегося что-то объяснить...
     Валясь  с ног от  усталости,  Гридли, томимый жаждой и голодом,  совсем
было отчаялся догнать девушку, как вдруг неожиданно для себя едва не налетел
на нее.
     Джана застыла на краю зияющей пропасти. Слева виднелся Зорам, но путь к
нему преграждала пропасть. Девушка  вглядывалась в чернеющую пустоту, решая,
как ей поступить. Вдруг она почувствовала присутствие Гридли.
     --  Убирайся! -- гневно закричала она, рывком повернувшись  к Джейсону.
-- Иначе я брошусь вниз!
     --  Прошу  тебя, Джана, позволь  мне  идти  с тобой.  Я  не  стану тебе
докучать,  даже  разговаривать  не буду.  Разреши только  охранять  тебя  от
зверей.
     Девушка захохотала.
     -- Он меня защитит! Джана не скрывала сарказма.
     --  Что  ты  можешь знать об опасностях, которые  подстерегают  в нашей
стране!  Без этого диковинного оружия,  изрыгающего  огонь и  смерть,  ты --
ничтожество перед страшными зверями и  птицами. Проваливай к своему племени!
Проваливай к  своим  спокойным  женщинам,  которых ты мне нахваливал! Только
настоящий мужчина пройдет там, где ходит Красный Цветок Зорама.
     -- Что ж, ты меня убедила, но лишь отчасти и только в том, что я ползу,
как черепаха. Но и черепаха, да будет тебе известно, может принести какую-то
пользу. Короче, я пойду за тобой покуда хватит сил.
     -- Не  понимаю, о  чем ты. Но если последуешь за мной, то  будешь убит.
Попомни мои слова -- только мужчина пройдет там, где хожу я.
     С этими словами девушка спрыгнула с края обрыва и исчезла из вида.
     Джейсон подскочил  к  краю  пропасти и с  испугом  глянул вниз. Девушка
успела   спуститься  на   несколько   ярдов.  Она  вплотную   прижималась  к
вертикальной стене, нащупывая ногами еле заметные выступы.
     Джейсон  затаил  дыхание.  Казалось   невероятным,  чтобы  человек  мог
спуститься по  этой  скользкой отвесной стене.  Похолодевший от ужаса Гридли
впился взглядом в Джану.
     Девушка  продвигалась фут за футом, удаляясь от  Джейсона,  который лег
плашмя  на самом  краю и в гробовом молчании наблюдал за нею. Нервы его были
напряжены до  предела, он панически боялся  шелохнуться, чтобы  ненароком не
вспугнуть  Джану. "Боже мой!  -- шептал он про себя. -- Какое самообладание!
Какое хладнокровие! И верно, тут способен пройти только мужчина!"
     Джана размеренно  продолжала спуск, не глядя по сторонам и  не поднимая
головы.
     Сняв ботинки,  Гридли  поднялся и стал спускаться  вслед  за  девушкой,
двигаясь  с максимальной  осторожностью,  чтобы  не  задеть  Джану  случайно
сорвавшимся из-под ног камнем.
     Джана  остановилась, наблюдая за  продвижением  Джейсона.  Вначале  она
глядела со злобой, сменившейся вскоре недоверием, перешедшим  в  удивление и
наконец в испуг.
     Мысленно твердя, словно  заклинание,  слова  Джаны  --  "только мужчина
пройдет там, где  хожу я"  --  Гридли медленно  спускался по отвесной стене,
цепляясь   за  малейшие  шероховатости.  Усталость,  голод,   жажда  --  все
позабылось. Пальцы одеревенели от неимоверных усилий, ноги налились свинцом,
и все же Гридли фут за футом приближался к девушке.
     Нескончаемый спуск завершился  неожиданно скоро.  Ноги Гридли  лишились
опоры, изодранные  в  кровь руки  не успели вовремя ухватиться  за выступ, и
Гридли  с  шумом  покатился  вниз,  к подножию скалы.  Благосклонная  судьба
распорядилась  так, что Гридли упал  на кусты и благодаря этому не разбился.
Продолжая лежать, Джейсон вскинул голову и встретился с затуманенным слезами
взглядом Джаны, в котором читался страх.
     Гридли кое-как  поднялся,  прошелся возле скалы, отыскал  свои ботинки,
сброшенные перед спуском, обулся и  вновь устремил  взор  наверх. Джана  уже
лезла по другой скале -- там находился родной ей Зорам.
     На  небосклоне  Пеллюсидара  Гридли  заметил  первую  появившуюся тучу,
которая  разрасталась на глазах, грозя пролиться дождем. Но он и представить
себе не мог, чем грозит здешняя непогода.
     Удостоверившись в том, что Джейсон цел и невредим, Джана вновь испытала
жажду мести, хотя в какой-то миг и перепугалась за его жизнь.
     Девушка  прошла уже  изрядный путь, как  увидела признаки бури, готовой
разразиться с минуты на минуту. Она тут же подумала о той опасности, которой
подвергался Гридли, карабкавшийся следом далеко внизу.
     Не  раздумывая, Джана  повернулась и стремглав  помчалась по тропе,  на
которую только что набрела. Необходимо было добежать до Джейсона прежде, чем
Ни него обрушится вода. Добежать и вывести его из каньона  на высокое место,
ибо Джана прекрасно понимала, что вода затопит ущелье.
     Со скалы срывались бурные потоки, грозя смыть девушку.
     Она бежала сломя голову, впервые испытывая  ужас  перед разбушевавшейся
стихией. Порывы ветра едва не сбивали ее  с ног. Вода в каньоне стремительно
прибывала. С неба  стеной низвергался дождь, затопляя все кругом. Это конец!
Джейсона уже ничто не спасет! Его наверняка смыло водой! Он погиб!
     Красный  Цветок Зорама  оцепенела,  тупо уставившись на  ревущие потоки
воды, беснующиеся под ногами. К чему теперь жить? Зачем?
     Однако что-то  вдруг словно ожгло  ее. Очевидно,  сработал  первобытный
инстинкт самосохранения. Девушка отшатнулась и снова полезла вверх по скале.
Вода грозила увлечь  ее вниз, но  Джана упрямо  стиснула зубы  и  продолжала
карабкаться вверх...

     Джейсон  Гридли, знакомый  с  проливными дождями Калифорнии  и Аризоны,
знал, что такое наводнение. Теперь  же, видя, с  какой невероятной скоростью
прибывает вода, он осознал, что непогода в родных  краях -- детские  шалости
по сравнению с разбушевавшейся стихией на Пеллюсидаре.
     Боясь  останавливаться,  он  продолжал  подъем.  Стена оказалась  почти
отвесной, и Гридли продвигался очень медленно. Скосив глаза, он увидел внизу
бурлящую воду, которая уже касалась его ног. Беснующийся ветер хлестал его в
лицо песком вперемешку с дождем, норовя оторвать  Гридли от скалы и швырнуть
в кипящую пучину.
     Гридли  яростно боролся  за свою  жизнь и  сумел выбраться на крошечную
площадку, имевшую нечто вроде навеса и отстоящую от пропасти.
     А в то же время по  другую сторону  скалы в  пещере от дождя укрывались
Тарзан, Тар-гуш и Таор.
     Джейсон  изнывал  от  неизвестности  --  как  там  Джана,  спаслась ли.
Продрогший, вымокший до нитки, голодный, Гридли стал думать о дальнейшем. Он
распрощался  с надеждой отыскать  Джану,  хотя  и знал, где  расположена  ее
родина.
     Наконец  буря миновала,  показалось солнце,  наполняя  воздух теплом, и
Гридли воспрянул духом.
     Стараясь держаться  маршрутом  Джаны,  он  двинулся  в ту  же  сторону.
Сколько  времени отнимали у него отдых, еда и  питье --  Гридли не знал.  Он
просто ложился спать, и когда набирался сил, то шел дальше.
     Упрямо шагая вперед, рассчитывая встретить  Джану, он никогда раньше не
испытывал такую беспомощность и такое одиночество.
     Как-то на привале, очнувшись  ото сна и  собираясь в  дорогу, Гридли  с
недоумением обнаружил, что одежда его исчезла! Он заметался в поисках  вора,
но безрезультатно -- никого поблизости не оказалось.
     Итак, все, что осталось  у Гридли -- это рубашка, лежавшая под деревом,
которую  вор,  очевидно, проглядел, и оружие. Холода Гридли  не опасался  --
лучи  здешнего солнца согревали  лучше любой одежды, но вот обувь... Правда,
Джана шла босиком, но так это Джана! А он, Гридли, человек цивилизованный.
     Разорвав  рубашку,  Джейсон  смастерил  набедренную  повязку,  и вскоре
новоявленный Адам с двумя кольтами, заткнутыми за пояс, двинулся дальше.
     Хуже  всего  пришлось  его  босым ногам, которые очень быстро сбились в
кровь. Тогда Гридли  подстрелил мелкую рептилию и из ее кожи изготовил нечто
вроде сандалий, значительно облегчивших ходьбу.
     Шло  время.  Гридли  ел, пил,  спал  и снова  шел. Отчаявшись  отыскать
корабль, он лелеял в душе  надежду набрести хотя бы  на  какое-нибудь  племя
аборигенов. Правда, судя по рассказам Джаны, он вполне мог пасть  жертвой их
подозрительности и недоверчивости. Во всяком чужаке они видели врага, и вряд
ли  Гридли  удастся  расположить  их  к себе.  И  все  же он  страстно желал
встретить хоть какого-нибудь человека.
     Спускаясь  по  горе  к  Зораму,  Джейсон  вышел к  каньону.  Его  взору
открылось обширное  плато, одним краем упиравшееся  в отвесную  скалу. Перед
обрывом  возле  небольшого   костра,  на  котором  что-то   жарилось,  стоял
бронзовотелый воин, сосредоточенно разглядывающий готовившуюся дичь.
     Гридли внимательно рассматривал человека, прикидывая, как  лучше к нему
подступиться,  чтобы тот не усомнился в его дружеских  намерениях. Он решил,
что вернее всего -- подойти к воину с пустыми руками, без оружия.
     Джейсон сделал  шаг к костру,  но  вдруг краем  глаза  заметил в пещере
некое движение.  Он не мог разобрать, что там такое,  поскольку фигура воина
загораживала вход в пещеру.  В проеме затаилось нечто,  совсем не похожее на
человека. Существо двинулось  наружу, и Гридли увидел  громадного динозавра.
Первым делом Джейсон подумал,  что каменистая  площадка  рухнет под тяжестью
выползшего чудовища, но она выдержала.
     Воин, также заметивший страшилище, молниеносно схватился за копье. В ту
же секунду Гридли, выхватив из-за пояса оба кольта, рванулся вперед, готовый
бок о бок сражаться против монстра.
     XI
     ПЕЩЕРЫ КЛОВИ
     Тарзан   молниеносно  взобрался   по  веревке  вверх,   и   медведь   в
растерянности  замер.  Однако  камень,  за  который  крепилась  веревка,  не
выдержал тяжести  тела  Тарзана, и  человек рухнул прямо на спину  пещерному
чудовищу.
     Трудно сказать, кто из них удивился больше. Зверь инстинктивно рванулся
в  сторону,  стараясь  освободиться   от  неожиданного   груза,  но  Тарзан,
вцепившись одной рукой в шею животного, другой уже доставал нож.
     Завязалась  борьба не на жизнь,  а на  смерть. Человек сражался  молча,
вонзая  нож в тело животного. Медведь ревел и  хрипел,  топчась на месте. Но
исход битвы был уже предрешен. Через какое-то время зверь свалился замертво.
Тарзан  вскочил на  ноги и, собрав оружие,  сделал  несколько шагов  вперед.
Вдруг  он лицом  к  лицу столкнулся с  мальчиком.  Тарзан замер, стараясь не
испугать его. Мальчик держал  в руке  дротик Тарзана, но,  заметив человека,
рванулся в сторону, как будто ожидая нападения.
     --  Я -- Тарзан  из  племени обезьян --  сказал  Владыка джунглей. -- Я
пришел как друг, без злых намерений. Я не собираюсь никого убивать.
     -- Я --  Овен, -- ответил мальчик. -- Если ты  пришел к нам не убивать,
значит, хочешь  похитить женщину. В  любом  случае воин племени клови обязан
убить тебя.
     -- Тарзан не ищет женщину, -- возразил человек-обезьяна.
     -- Тогда почему ты здесь?
     -- Заблудился. Я живу в другом мире, не на Пеллюсидаре. Я потерял своих
друзей и не могу отыскать дорогу назад. Я хочу быть другом народа клови.
     -- Почему ты вступил в схватку с медведем? -- неожиданно спросил Овен.
     -- Потому что в противном случае он убил бы тебя Овен кивнул головой.
     -- Хочется  верить твоему объяснению. Человек моего племени поступил бы
именно  так, но ты -- чужой. Ты враг, и мне не понятно, почему ты спас меня.
Можешь ли ты это растолковать?
     -- Конечно.
     Овен внимательно  посмотрел на  Тарзана. Это был  симпатичный, стройный
мальчик с живыми умными глазами.
     --  Почему-то  я верю тебе,  хотя прежде ни о чем  подобном не слышал и
думаю, мои  соплеменники вряд ли поверят мне, даже  если я подробно обо всем
расскажу. Они не поверят, что ты не враг.
     -- Где ваше селение?
     -- Недалеко.
     -- Я пойду  с тобой, -- продолжал  Тарзан, --  и  сам поговорю с  вашим
вождем.
     -- Хорошо,  -- согласился  мальчик.  -- Ты сможешь поговорить  с вождем
Аваном. Это мой отец. Если тебя приговорят к смерти, я помогу тебе спастись.
Ты спас мне жизнь, когда медведь уже был готов разорвать меня на куски.
     -- Зачем ты полез в пещеру? Ты не знал, что там дикий зверь?
     --  Просто  мне  не повезло: я  оказался не позади медведя,  как ты,  а
впереди него.
     -- Я не знал, куда ведет тропа.
     -- Я тоже. Мне еще не доводилось охотиться  в одиночку. Но я уже достиг
возраста воина и хотел  добыть какого-нибудь крупного зверя, чтобы доказать,
что я стал  настоящим мужчиной. Обнаружив тропу, я пошел по ней. Услышав  за
собой чьи-то  шаги,  я  нырнул в  пещеру. Медведь за  мной.  Я  испугался  и
подумал,  что никогда  больше  не увижу свой народ и не стану воином. ТЫ  же
поступил, как настоящий охотник: смело пустил ему стрелу в бок. От ярости он
забыл  обо мне и ринулся на тебя.  Ты настоящий храбрый воин. Расскажи мне о
твоей стране. Где она? Ваши мужчины охотятся или занимаются земледелием?
     Тарзан попытался растолковать мальчику,  что его страна находится не на
Пеллюсидаре,  но это  оказалось  выше  понимания Овена,  и Тарзану  пришлось
сменить  тему разговора. Они  шли к Клови, и Овен с увлечением рассказывал о
храбрости воинов его племени и красоте женщин.
     -- Аван, мой отец, великий вождь, а мужчины --  великие воины. Мы часто
воюем  с племенем Зорама или Дароза и похищаем  их женщин, потому  что у нас
мужчин больше,  чем женщин.  Сейчас  один  из наших --  Карб --  с двадцатью
воинами отправился в Зорам, чтобы похитить женщину. Они там очень  красивые.
Когда я вырасту, обязательно украду женщину из Зорама.
     -- А далеко Клови от Зорама? -- поинтересовался Тарзан.
     -- Говорят, не очень. Я слышал, что за время пути воины едят шесть раз,
но  сильный может поесть  только  два раза  и остаться  сильным. Обратно еще
ближе.
     -- Как это?
     -- Когда они возвращаются, их преследуют воины Зорама.
     Тарзан невольно улыбнулся, выслушав это наивное объяснение.
     Они продолжали свой путь, время от  времени  отвлекаясь для охоты. Овен
очень заинтересовался оружием  Тарзана, особенно ножом со  стальным лезвием.
Тарзан помог мальчику изготовить лук и стрелы и научил его пользоваться ими.
Овен понравился Тарзану, и за дорогу они подружились.
     Когда они подошли к Клови, мальчик вдруг воскликнул:
     -- Мы  почти на месте. Там, внизу, -- наши пещеры. Надеюсь, Аван примет
тебя как друга, но ничего  не  могу обещать. Может, тебе лучше уйти, пока не
поздно? Еще есть время. Я не хочу твоей смерти.
     --  Они  меня  не  убьют. Я пришел как друг, --  ответил Тарзан,  но  в
глубине души шевельнулось сомнение: он знал, что поведение первобытных людей
может оказаться непредсказуемым.
     -- Тогда пошли.
     Тропа  вела в  каньон.  Там, на плоской площадке, они увидели  примерно
сотню мужчин и женщин.
     При  виде  Тарзана мужчины  повскакали  со своих  мест, сжимая  в руках
копья, а женщины бросились к детям, торопливо уводя их к пещерам.
     -- Спокойно! -- крикнул мальчик. -- Это я -- Овен и мой друг Тарзан.
     -- Мы убьем его! -- закричали несколько воинов.
     -- Где вождь Аван? -- спросил мальчик.
     --  Я  здесь! --  раздался вдруг низкий грубый голос,  и  Тарзан увидел
коренастого крепко сбитого дикаря, страшного на вид.
     -- Если ты, Овен, привел пленника, мы растерзаем его.
     -- Это не пленник. Он пришел как друг, а не как враг.
     -- Он -- чужак, и его необходимо убить. Теперь  он знает дорогу к нашим
жилищам, и если мы не убьем его, он вернется со своими людьми и погубит всех
нас.
     -- Он потерял свой народ и не знает, как вернуться в свою страну.
     -- Он лжет. Нет такого мужчины, который не  знал бы, как найти дорогу в
свою страну. Пошли! Отойди, Овен, я убью его своими руками.
     Он навис над Тарзаном, могучий и страшный.
     -- Прежде чем убить друга Овена, придется сначала убить самого Овена!
     Высокий воин, стоящий рядом с вождем, придержал его за руку.
     --  Овен  всегда  был  хорошим мальчиком.  Он честен  и  умен. Если  он
утверждает, что пришелец -- друг и не  собирается причинять  зла, значит,  у
него  есть на  то  основания. Сначала выслушаем его, а уж потом решим судьбу
чужака.
     --  Что ж! -- воскликнул  вождь.  -- Может,  ты  и прав,  Уман. Говори,
малыш. Объясни, почему мы не должны убивать его.
     -- Потому что он, рискуя  собой, спас мне жизнь. Мы охотились вместе, и
он  не  сделал мне ничего плохого. Он не  только  храбр, но еще и прекрасный
охотник. Думаю, для  клови пригодится такой  отважный воин.  Он пришел к нам
как друг.
     Аван задумался.
     -- Ладно. Когда  вернется Карб,  соберем совет и решим, что  делать.  А
пока пришелец останется у нас как пленник.
     -- Я не  согласен, --  возразил Тарзан. -- Я пришел как друг и останусь
только при этом условии. Или вообще не останусь.
     -- Пусть остается как  друг, -- предложил Уман. -- Он пришел с Овеном и
не причинил ему никакого зла. Почему же мы думаем,  что он обидит наш народ?
И потом, нас много, а он один, что он сможет сделать?
     -- А вдруг он попытается украсть наших женщин? -- предположил Аван.
     -- Нет, -- возразил  Овен, --  этого не случится. Оставьте его.  Жизнью
клянусь, что он не сделает нам ничего дурного.
     --  Давайте  оставим,  -- сказал  один  из воинов.  Овен  был  любимцем
племени,  и любая  его просьба, естественно,  разумная,  а не основанная  на
мимолетном капризе, исполнялась без возражений.
     -- Ладно,  -- согласился Аван. -- Пускай остается. Но Уман и Овен будут
отвечать за все его поступки.
     Не все в Клови отнеслись к Тарзану с полным доверием, в том числе Марал
-- мать Овена и Рела  -- его сестра, но они обе безоговорочно верили Овену и
со временем признали  Тарзана. Зато  Уман  сразу подружился с новичком. Уман
был сильным храбрым воином, и его голос много значил на совете старейшин.
     Тарзан быстро освоился и естественным образом втянулся в жизнь племени,
не обращая внимания на тех, кто сторонился его. Он с интересом изучал обычаи
и традиции  Клови,  стараясь досконально  выяснить их историю. Ему нравилось
беседовать с Марал -- это  была умная женщина, и постепенно они подружились.
Марал рассказала, что сама  она из Зорама, и была похищена Аваном, когда тот
был еще молод.
     Однако  большинство воинов относились к Тарзану с опаской, поскольку не
могли  припомнить  случая,  чтобы  пришелец  оказался  другом.   Они   ждали
возвращения Карба и его  людей, надеясь, что дело все же закончится смертным
приговором.
     Но узнав Тарзана поближе,  и они прониклись  к нему уважением. Особенно
восхищали их сила и ловкость, которую Тарзан проявлял во время охоты. Вскоре
недоверие сменилось дружелюбием.
     А  Тарзан  вынашивал  свой  план. Он  хотел  с  помощью  племени  клови
разыскать Джейсона Гридли и найти дорогу к кораблю.
     Когда он пришел к племени  клови, был полдень. И прошел  день, а, может
быть, месяц, но солнце все так же стояло в зените.
     Разговаривая с Марал,  Тарзан помогал  ей разжечь костер. В это время с
низины раздался сигнал, возвещающий о возвращении Карба. Послышались крики:
     -- Карб! Карб идет! Победитель Карб возвращается с прекрасной пленницей
из Зорама! Великий Карб!
     Спешно  бросились разводить костры, и вскоре показался небольшой отряд.
Среди воинов шла юная девушка со связанными за спиной руками.
     Тарзан обратил внимание на Карба. Это был  человек, обладающий огромной
физической силой. Правильные черты  лица  добавляли привлекательности  всему
его облику, но губы  атлета  были узкими и  жесткими, а  во взгляде сквозили
холод и неприязнь.
     Тарзан посмотрел  на девушку. Действительно, она была,  пожалуй,  самой
красивой  девушкой Зорама.  Аван, вождь  племени,  стоял в центре, дожидаясь
отряда. Он спокойно  выслушал Карба,  подробно рассказавшего о походе, затем
сказал:
     -- Сейчас соберем воинов и решим, что делать с пленницей. А кроме того,
решим еще один вопрос, обсуждение которого мы отложили до возвращения Карба.
     -- Какой же? -- спросил Карб. Аван указал на Тарзана.
     -- Вот пришелец, явившийся к нам, чтобы стать одним из нас.
     Карб  перевел  свой  неприязненный взгляд  на  Тарзана, и  по  лицу его
пробежала тень.
     -- Почему вы сразу не прикончили его? Немедленно убейте его!
     -- Ты можешь высказать  свое мнение,  -- проговорил  Аван. --  На общем
собрании воины должны решить, как с ним поступить.
     Карб дернул плечом.
     --  Если  даже  собрание  постановит  сохранить  ему жизнь, я  убью его
собственными руками. Карб не намерен жить вместе с врагом!
     --  Тогда немедленно  трубите сбор, --  воскликнул  Уман. -- Посмотрим,
окажется ли Карб сильнее всех остальных воинов!
     -- Мы  проделали долгий  путь и  очень  устали,  -- произнес  Карб.  --
Давайте сперва поедим, отдохнем, а затем уж обсудим наши вопросы.
     Воины, пришедшие вместе с  ним, поддержали  своего предводителя, и Аван
согласился отложить сбор.
     Девушка не произнесла ни  слова с тех пор, как ее привели в селение. Ей
развязали руки и подвели к костру, где Марал готовила пищу для нее.
     Тарзану  была известна  жестокость  африканских  племен по отношению  к
женщинам,  и он  крайне  удивился,  увидев,  с  какой  трогательной  заботой
относится жена вождя к пленнице.
     Марал спокойно объяснила Тарзану причину своего поведения.
     -- Любую девушку нашего племени тоже могут похитить и увести к чужим. А
если они узнают, что мы грубо  обращаемся с их женщинами, то могут выместить
свою злобу  на наших. А  потом, почему  мы должны плохо  относиться  к  этим
девушкам? Нас мало, и мы живем  бок о  бок. Наша жизнь и без того трудна,  а
если  мы будем  еще  и  ругаться,  она станет  вообще невыносимой.  Женщина,
которая  все время  ссорится с другими, не может быть  хорошей  матерью. А в
таком  случае  может распасться все племя. Поэтому-то ты и не видел никогда,
чтобы женщины клови ссорились. Она обернулась к пленнице.
     -- Присядь. В горшочке мясо. Поешь, а потом пойдешь отдыхать. Не бойся,
кругом друзья. Я ведь тоже из Зорама.
     Девушка посмотрела на Марал.
     -- Из Зорама? Тогда  ты, наверное, понимаешь, что я сейчас переживаю. Я
хочу вернуться. Лучше умереть, чем жить где-нибудь в другом месте.
     -- Привыкнешь.  Я испытала то же  самое.  Но я  привыкла и поняла,  что
народ  клови очень похож на  народ  Зорама. Они были добры ко мне. Они будут
добры  и  к тебе. Пройдет время, и  ты станешь такой  же,  как я. Когда тебя
возьмет в жены один из вождей, ты будешь смотреть на мир другими глазами.
     -- Никогда!  -- вскричала пленница, топнув ногой. --  Никогда я не буду
женой  человека вашего племени! Я -- Джана, Красный Цветок Зорама, и я  сама
выберу себе мужа.
     Марал грустно покачала головой.
     -- Поначалу я тоже так говорила, да только все прошло.  И тебя  ждет та
же участь.
     -- Нет! -- воскликнула девушка.  -- Я уже сделала свой выбор и не выйду
замуж ни за кого другого!
     -- Ты  Джана? -- спросил  Тарзан.  --  Сестра Таора? Девушка  удивленно
взглянула на Тарзана, поскольку только сейчас обратила на него внимание.
     -- А ты тот самый пришелец, которого Карб собирается убить?
     Тарзан кивнул.
     -- Что тебе известно о моем брате Таоре? -- спросила Джана.
     --  Мы  шли  в  Зорам  по  вашим  следам.  Охотились  вместе.  Но  одно
обстоятельство нас  разлучило. Из-за  ливня мы потеряли ваши следы. Мужчина,
который сопровождал тебя, как раз тот человек, которого я разыскиваю.
     -- Что ты знаешь о нем?
     -- Он мой друг. С ним что-то случилось?
     -- Он сорвался в каньон во время бури.  Вероятно, разбился,  -- грустно
ответила девушка. -- Он из твоей страны?
     -- Да.
     -- А как ты узнал, что он шел со мной?
     -- Я узнал его следы, а Таор твои.
     -- Он был отважным воином, -- воскликнула Джана. -- И очень храбрым!
     -- Ты уверена, что он погиб?
     -- Да.
     Они помолчали, думая о Джейсоне Гридли.
     -- Ты был его другом, --  зашептала Джана, пододвинувшись к Тарзану. --
Они  хотят убить тебя. Я  знаю этот народ. Я знаю Карба. Он добьется своего.
Если мы сможем  убежать, я отведу  тебя в Зорам, и если ты мой  друг и  друг
моего брата, люди Зорама примут тебя.
     -- О чем это вы шепчетесь? -- раздался вдруг рассерженный голос.
     Оглянувшись, они увидели Авана. Не дожидаясь ответа, он приказал Марал:
     -- Отведи женщину в пещеру. Она останется там до тех пор, пока собрание
не решит, кто  станет  ее мужем. Я  приставлю к ней часового,  который будет
сторожить ее.
     Марал  взяла  девушку  за  руку. Джана обернулась и бросила  на Тарзана
умоляющий взгляд. Тарзан, уже поднявшись  на ноги, осмотрелся по сторонам. У
выхода из каньона, на тропе, которая являлась единственным путем к спасению,
собралось  около  сотни  воинов. В  одиночку  он,  может  быть,  и  смог  бы
прорваться,  но вдвоем это было  невозможно. Он  покачал  головой и тихонько
шепнул:
     -- Жди.
     Через мгновение Красный Цветок Зорама скрылась в темной пещере Клови.
     -- Что же касается тебя, чужеземец, пока собрание не решит, как с тобой
поступить, -- ты наш пленник. Иди в пещеру и жди приговора.
     Десяток воинов  закрыли  дорогу  к  свободе.  Тарзан  был  уверен,  что
собрание выскажется в его пользу, и когда огласят решение, воины с восторгом
будут приветствовать его. Но если  сейчас рвануться по  тропе  и  попытаться
скрыться, он будет немедленно схвачен ими же.
     Момент становился критическим.
     Наконец  Тарзан  решил  подчиниться,  оставив  надежду  на  немедленное
освобождение.  Уныло  поплелся  он  ко  входу  в  пещеру.  Видимо,  придется
разочаровать Красный Цветок Зорама, сестру Таора и друга Джейсона.
     XII
     ФЕЛИАНСКИЕ ТОПИ
     Когда Джейсон  Гридли бросился  к  высокому  воину, приготовившемуся  к
отражению  нападения гигантской рептилии,  он вдруг подумал, что картина эта
ему уже знакома. Стегозавр юрского периода.
     Воин спокойно стоял, сжимая в левой руке нож, а в  правой -- дротик. На
его лице не было заметно ни тени страха, лишь готовность постоять за себя.
     Стрелять с такого  расстояния  было  бесполезно, но  Гридли решил,  что
незнакомые звуки могут хоть на некоторое время отвлечь внимание чудовища. Он
дважды выстрелил, спускаясь вниз по каньону.
     Стегозавр,  заслышав  хлопки  выстрелов,  повернулся и,  заметив нового
врага, поднял свой хвост, как копье, по направлению к Джейсону.
     Воин тоже услышал выстрелы  и, заметив Гридли, рванулся к нему, пытаясь
защитить от  страшного  оружия  чудовища.  Первобытный  человек знал,  что в
трудную минуту  помощь можно ожидать  только от  своих соплеменников, а этот
пришелец вместо того, чтобы броситься наутек от рычащей громадины, отвлекает
ее внимание. И он поспешил на помощь.
     Прежде  чем  Гридли  сумел  разобраться  в обстановке,  огромный  хвост
чудовища,  рассекая  воздух,  как боевая палица, обрушился  на  землю совсем
рядом. Джейсон принялся  торопливо стрелять сразу из обоих кольтов, метясь в
голову и стремясь поразить крошечный мозг рептилии.
     Некоторые выстрелы достигли цели, и страшилище медленно осело на землю,
испуская  крик  ярости  и боли.  Однако  спустя  несколько  минут оно  вновь
поднялось на ноги, и вновь смертоносный хвост взметнулся в воздух.
     -- Обходи его с  боку! --  крикнул воин. -- Я зайду с другого! Где твой
дротик? Этого зверя одним шумом не убьешь!
     Гридли метнулся в сторону, улыбаясь про себя наивности аборигена.
     Воин стал заходить  с другого бока, но прежде чем он успел метнуть свой
дротик, Джейсон  несколькими точными выстрелами поразил  чудовище. Стегозавр
замертво рухнул на землю.
     -- Он мертв? -- удивился воин. -- Что же его убило? Ведь ни ты, ни я не
успели метнуть свои дротики. Джейсон показал кольт.
     -- Вот это его и убило.
     -- Звуком нельзя убить. Крик синдара еще никому не приносил вреда.
     -- А  он убит не звуком. Если ты внимательно осмотришь голову чудовища,
ты поймешь, что бывает, когда начинает говорить мое оружие.
     Воин с уважением посмотрел на Гридли.
     -- Кто ты? И что делаешь во владениях Зорама?
     -- Боже мой! -- воскликнул Гридли. -- Так я в Зораме?
     -- Да.
     -- А ты из племени Зорама?
     -- Да. А ты кто?
     --  Скажи,  ты  знаешь  Джану  --  Красный Цветок  Зорама? --  радостно
воскликнул Джейсон.
     --  Что  тебе  известно  о  Красном  Цветке   Зорама,   чужеземец?   --
насторожился вдруг воин, и лицо его  побледнело. -- Ответь, как зовут тебя в
той стране, откуда ты пришел?
     -- Мое имя Гридли. Джейсон Гридли, -- ответил американец.
     -- Джейсон! Джейсон Гридли! Скажи же, где Красный Цветок Зорама? Что ты
с ней сделал?
     -- Где она -- я  не знаю. Нас разлучила буря, и  с тех пор я ищу ее. Но
откуда тебе известно мое имя?
     -- Я  долго шел за  тобой, но  во время бури вода смыла  твои следы, --
ответил воин,
     -- Зачем ты преследовал меня?
     -- Ты  был вместе с  Красным  Цветком Зорама, и  я  шел за тобой, чтобы
убить тебя. Но он сказал, что ты не сможешь принести Джане вреда. Он сказал,
что она пошла за тобой по доброй воле. Это правда?
     --  Да. Она шла со мной по  собственному  желанию,  а потом раздумала и
оставила меня. Я не сделал ей ничего дурного.
     -- Похоже, он  был прав. Что ж, подождем, пока я не отыщу ее, и если ты
не обидел ее, я не трону тебя.
     --  Но кого ты называешь "он"? -- спросил  Джейсон. --  На  Пеллюсидаре
никто не знает меня.
     -- Слышал ли ты когда-нибудь о человеке по имени Тарзан?
     -- Тарзан! -- воскликнул Гридли. -- Ты видел Тарзана? Он жив?
     -- Я видел его. Мы вместе охотились и шли следом за вами. Но сейчас его
уже нет в живых.
     -- Неужели! Ты уверен в этом?
     -- Да. Он погиб.
     -- Как это случилось?
     -- Мы пересекали вершину гор, его схватил синдар и унес.
     Тарзан  погиб...  Гридли  с  трудом  понимал  слова  воина.  Он  не мог
поверить,  что  этот  отважный,  мужественный   человек  мертв.  Он  не  мог
представить,  что в  этом  сильном  загорелом теле  больше  не  бьется такое
храброе благородное сердце.
     -- Ты любил его? -- спросил воин, взглянув на окаменевшего Гридли.
     -- Да.
     -- Я тоже. Но ни Тар-гуш, ни я не могли  спасти его. Синдар  так быстро
схватил его, что мы даже не успели воспользоваться оружием.
     -- Тар-гуш... Кто это?
     -- Сагот. Один из тех волосатых людей, которые живут в лесу.
     -- И он тоже был с вами? -- удивился Гридли.
     -- Да. Они были вдвоем, когда я их  встретил. Но теперь Тарзан погиб, а
Тар-гуш  вернулся в свою страну. Я  же  отправился на поиски Красного Цветка
Зорама. Ты спас мне жизнь,  чужестранец,  но  я  не  знаю, что  ты сделал  с
Джаной. Может, ты убил ее? Мне это не известно. Что же делать?
     -- Я тоже ее ищу. Давай искать вместе, -- предложил Гридли.
     -- Тогда, если мы ее отыщем, она сама  скажет, убивать тебя или нет! --
обрадовался воин.
     Естественно,  Гридли тут же вспомнил,  как рассердилась на  него Джана.
Пожалуй, она захочет расправиться с ним своими собственными руками. Впрочем,
она может попросить об этом воина, видно, он ей больше по сердцу, а когда он
обо всем узнает, то с легкостью исполнит приговор.
     -- Я иду с тобой, -- решился Джейсон. -- Если я обидел Джану, ты убьешь
меня. Как твое имя?
     -- Таор, -- ответил воин.
     Девушка рассказывала Гридли о своем брате, но даже  если она и называла
его  имя, американец просто  не запомнил его и теперь  решил,  что  Таор  --
избранник Джаны.
     Чем больше он размышлял  над этой темой, тем сильнее укреплялся в своем
предположении. Если Таор был ее мужем, становилась понятной и его реакция на
возможную гибель  Джаны. Но почему-то эти мысли приводили Джейсона в ярость.
Значит, с ее стороны это был обычный  женский флирт! Она просто смеялась над
ним!  Маленькая бестия! Она старалась влюбить его  в себя,  а  сама уже была
замужем.  Некоторое  время  Гридли  отчаянно   злился,  но  потом  природное
благоразумие взяло верх, и он грустно улыбнулся.
     --  Где вы  расстались  с  Джаной?  --  спросил Таор.  --  Мы  могли бы
вернуться к тому месту и поискать следы.
     -- Боюсь, я не могу сориентироваться  -- у меня нет компаса, -- ответил
Гридли. -- Последний раз я  видел ее, когда она взбиралась по узкому ущелью.
Если ты знаешь это место, мы можем начать поиски оттуда.
     --  Я знаю эту расщелину,  -- ответил Таор. -- Если  двое фелианцев,  о
которых  ты  рассказывал,  остались  в  живых и  проникли  в это ущелье, они
наверняка поймали Джану. Мы обыщем все вокруг и если не отыщем ее, спустимся
в низину, в страну фелианцев.
     Они отправились в путь, и поскольку время  для Таора не имело значения,
они шли без  устали, лишь изредка делая  привалы, чтобы поесть  и отдохнуть.
Гридли не верил, что можно найти следы Джаны.
     Джейсон познакомился  с Таором поближе,  и  подозрительность  сменилась
симпатией,  хотя  чувство ревности не  покидало его.  Они редко  говорили  о
Джане, но думали о ней  постоянно. Джейсон вновь и вновь перебирал в  памяти
подробности их совместного  путешествия. Никогда в жизни он так не скучал по
женщине. Он  старался  забыть о  ней, пытался вспоминать Цинтию Френсис  или
Барбару Грин, но  образ  прекрасной Джаны стоял  перед глазами. Даже мысли о
Тарзане, ван Хорсте, Мувиро не могли заслонить его.
     В свою очередь и Джейсон пришелся по душе Таору.
     Наконец  они пришли к ущелью, но следов нигде не  было видно. И никаких
признаков присутствия Джаны.
     -- Надо спускаться в низину, -- решил Таор. -- В страну Фели. Даже если
мы не сумеем найти Джану, мы сможем за нее отомстить.
     Мысль, содержащая  в  себе зерно примитивной справедливости, показалась
Гридли вполне естественной. Они  спустились на  землю Фели, и сердце каждого
горело жаждой мести. Низина заросла огромными деревьями, но животный мир был
здесь  помельче.  Правда,  однажды  им  довелось  стать  свидетелями схватки
траходона и динозавра, которые щелкая страшными зубами бились не на жизнь, а
на смерть.
     Удача сопутствовала им, и они  успешно продвигались вперед.  Джейсон не
мог представить себе, как люди живут в такой чащобе, пусть даже фелианцы.
     --  Человек не может жить в таком лесу,  -- сказал  он Таору. -- Страна
Фели где-то в другом месте.
     -- Нет,  --  не  согласился спутник.  -- Сюда  нередко  спускались наши
воины, чтобы отбить похищенных женщин, и рассказывали об этом крае.
     -- Возможно, ты и  прав, но  я все равно  не представляю, как могут тут
жить люди.  Я поверю  только  тогда,  когда увижу  кого-нибудь из них своими
собственными глазами.
     -- Потерпи, скоро увидишь.
     -- Почему ты так думаешь?
     --  Взгляни вниз,  и  ты  увидишь то, что  я ищу.  Гридли  посмотрел  в
указанном направлении, но кроме ручья ничего не заметил.
     --  Именно  этот  ручей я  и  ищу,  --  сказал Таор. --  Все, кто здесь
побывал, утверждают, что фелианцы  селятся на правом берегу реки,  в которую
впадает этот ручей.  Свои  жилища они  строят  на возвышенности подальше  от
диких зверей. Жить возле реки -- совсем неплохо.
     Они  двинулись  вперед,  соблюдая все  меры  предосторожности,  так как
деревня могла появиться в любую минуту, но прошло немало времени, прежде чем
Таор остановился и предостерегающе поднял руку.
     Сквозь стволы  деревьев Джейсон разглядел каменистое  плато. Было ясно,
что территория расчищена и обработана руками человека. Вдалеке виднелся лишь
один  дом, если это  сооружение можно было  вообще назвать домом.  Уложенные
горизонтально  бревна  образовывали  стену. Перпендикулярно им располагались
бревна меньшего диаметра. Щели в нижней части стены были замазаны глиной.
     Подойдя чуть  ближе, они обнаружили еще  три таких же  хижины. Подножие
холма утопало в растительности, а  на склонах  и  на  вершине  деревья  были
выкорчеваны.  Пробраться к хижинам, оставаясь незамеченным,  было  абсолютно
невозможно.
     Таор  был уверен, что  их  уже давно обнаружили.  Небольшие отверстия в
стенах хижин позволяли просматривать все подходы к селению.
     --  Ну,  что теперь будем делать? --  спросил  Джейсон.  Таор задумчиво
разглядывал кольты Гридли.
     -- Что-то давно молчат твои  шумные помощники, несущие смерть.  Похоже,
только с их помощью мы сумеем освободить Джану или отомстить за нее.
     -- Тогда пошли, -- решительно произнес Гридли. Бок о  бок они двинулись
к деревне, не подозревая, что  за  ними пристально наблюдают из-за деревьев,
росших  вдоль  берега  реки,  несколько  пар  злобных  глаз,  сверкающих  на
волосатых лицах...
     XIII
     ХОРИБЫ
     Аван расставил часовых перед  входом в  пещеру, и, когда Тарзан захотел
войти внутрь, его остановили.
     -- Стой, куда идешь?
     -- В пещеру, -- ответил Тарзан удивленно.
     -- Зачем? -- спросил часовой.
     -- Я хочу спать, -- объяснил Тарзан. -- Раньше я свободно входил сюда и
мне никто не препятствовал.
     -- Аван приказал, чтобы пришелец  не подходил к пещере до тех пор, пока
не закончится собрание воинов. В это время подошел сам Аван и приказал:
     -- Пусть войдет. Это я послал его сюда. Но обратно его не выпускай.
     Тарзан без лишних слов вошел в мрачную пещеру. Когда его глаза привыкли
к темноте, он начал осматриваться в надежде отыскать Джану.
     Около дальней стены собрались женщины и  дети, несколько воинов у входа
о чем-то тихо  разговаривали. В полном молчании Тарзан пробирался по пещере,
пытаясь найти Джану. Девушка первой заметила его и тихонько свистнула.
     -- Как  нам убежать отсюда? -- спросила она,  пока Тарзан  располагался
рядом.
     --  Не  знаю.  Все,  что  мы в  состоянии  сейчас  сделать -- это ждать
развития событий и приложить все усилия, чтобы остаться в живых.
     -- Я думаю, что тебе  в одиночку будет легче убежать, -- сказала Джана.
--  Ты  же не  пленник.  Ты свободно  передвигаешься,  ходишь  среди воинов,
наконец у тебя твое оружие.
     -- Увы, сейчас я тоже  пленник, -- вздохнул Тарзан.  -- Аван только что
приказал, чтобы  я оставался здесь до  тех пор, пока  собрание  не решит мою
судьбу.
     -- Да,  твое будущее  не внушает радости... Ясно,  какая судьба ждет  и
меня. Но я им не дамся. Ни Карбу, ни кому другому.
     Они тихо переговаривались, потом замолчали, и  каждый погрузился в свои
мысли. Нарушив  молчание,  Джана принялась  задавать Тарзану  вопросы  о том
мире,  из которого он пришел.  Завязался  долгий  разговор. Джана  не давала
Тарзану  передохнуть, засыпая  его  градом  вопросов,  ответы на которые  не
всегда понимала.  Электричество и  цивилизация,  музыкальные  инструменты  и
книги -- все  это оказалось недоступно ее разуму. И  как  она  ни  старалась
вникнуть в суть вещей, ей это не удавалось.
     Спавший неподалеку от них воин проснулся и принялся будить соседа.
     -- Просыпайся, пора на собрание.
     Проходя мимо Тарзана, он узнал его и спросил:
     -- А ты что тут делаешь?
     Это был Карб.
     Тарзан пристально и молча взглянул ему в лицо.
     -- Отвечай, если тебя спрашивают! -- рявкнул Карб.
     -- Ты не вождь. Можешь требовать ответа от своей жены или детей.
     Карб побледнел от гнева.
     -- Можешь идти, -- повелительно сказал Тарзан, указывая рукой на выход.
     После  минутного колебания Карб повернулся  и пошел к  выходу,  будя по
дороге спящих воинов.
     -- Считай, что ты уже труп, -- грустно произнесла Джана.
     -- Про меня он  давно  все решил, так что хуже не будет, --  усмехнулся
Тарзан.
     Опять  наступило  долгое молчание. Они  знали,  что в эти  мгновения за
стенами пещеры решается их судьба.
     Тарзан и Джана ждали. Вдруг в пещеру вбежал Овен. Он искал Тарзана.
     -- Собрание решило убить тебя, -- зашептал мальчик, приблизившись, -- а
девушку отдать Карбу.
     Тарзан вскочил на ноги.
     -- Пока,  -- крикнул он Джане. -- Сейчас или никогда. Если мы прорвемся
к тропе, только самые быстроногие воины смогут нас перехватить.  И если  ты,
Овен, мне друг, как  ты говорил, то ты будешь молчать и дашь нам возможность
использовать этот шанс.
     -- Я твой друг, потому-то я и здесь. Но тебе не добраться до тропы. Она
уже перекрыта, и воины готовы к бою. Они знают, что ты вооружен, и  уверены,
что ты предпримешь попытку спастись бегством.
     -- У нас нет другого выхода, -- ответил Тарзан.
     -- Есть. Я знаю другой путь и покажу его вам.
     -- Где? -- спросила Джана.
     -- Идите  за  мной, --  сказал Овен  и,  отступив в темноту,  скрылся в
небольшом углублении в скале. Джана и Тарзан бросились следом.
     Ход  в скале делался все уже и круче, так что  передвигаться в  темноте
становилось все труднее. Наконец Овен остановился и с  усилием убрал глыбу у
себя над головой, открыв новый вход в лабиринт.
     -- Там дальше тропа, которая  ведет на вершину горы. Только вождь и его
старший сын знают об  этой тропе. Если отец догадается, что это я указал вам
дорогу, мне не миновать смерти, но я все предусмотрел. Когда меня хватятся и
начнут искать,  я буду  уже мирно  спать  в своей  пещере.  Тропа  крутая  и
опасная, но это ваш единственный шанс. Идите скорее. Я спасаю твою жизнь так
же, как ты спас мою.
     С  этими  словами он  оставил  их,  скрывшись  в  темноте.  Тарзан  еще
некоторое время слышал его удаляющиеся шаги.
     Тарзан протиснулся  в  темное  отверстие  и  протянул  руку  Джане. Они
осторожно двинулись вперед, нащупывая ногами тропу.
     Обоим казалось, что они идут целую вечность, но ничего не меняется. Все
так же не  хватало воздуха,  все так же  сыпались из-под  ног песок и камни.
Однако в конце концов впереди забрезжил солнечный свет.
     -- В какой стороне находится Зорам? -- спросил Тарзан.
     Девушка показала и добавила:
     -- Но мы не доберемся до Зорама, двигаясь напрямик. Все тропы перекрыты
Карбом и  его воинами. Не  думай,  что они так легко позволят нам  уйти. Они
наверняка уже рыскают по всей округе.
     -- Это твои края, ты ориентируешься здесь лучше, чем я.  Я выполню все,
что ты скажешь.
     -- Надо спуститься  с  гор по направлению к Клови, -- продолжала Джана.
-- Они будут искать нас именно в горах. Спустившись, мы тут же  пойдем назад
в сторону  Зорама. Сейчас мы находимся над Зорамом. Нужно как  можно  скорее
покинуть горы.
     Спуск занял немало времени, так как местность  вокруг была  незнакомая.
Приходилось обходить пропасти  и  расщелины, неожиданно возникающие на пути.
Они несколько раз ели, трижды спали, но сколько  дней заняла  дорога, Тарзан
предположить не мог.
     -- Здесь обитает глор Каре, -- сказала однажды Джана.
     -- Это еще кто такой?
     -- Лучше с ним не встречаться. Это ужасное  существо.  Я его не видела,
но  некоторые воины  Зорама с ним сталкивались.  Он  намного больше обычного
человека. Обычно он лежит на земле и ни  на кого не нападает, но уж очень он
большой и страшный: две пары усов -- одна под носом, другая  над  глазами --
жуть!
     -- Судя по твоим словам, Джана, у него  мало  врагов,  от  которых  ему
приходится отбиваться, применяя свою силу.
     -- Только хорибы охотятся за его вкусным мясом.
     -- А это кто? Девушка вздрогнула.
     -- Люди-змеи, -- прошептала она.
     -- Люди-змеи? -- переспросил Тарзан. -- А как они выглядят?
     --  Ох,  давай не  будем о них говорить.  Они отвратительны.  Хуже, чем
глоры. У них холодная кровь, и говорят, нет сердца. Им неизвестны нормальные
человеческие чувства, они не знают ни дружбы, ни любви.
     Беглецы прошли еще  около  мили вниз  по склону горы. Казалось, что все
вокруг вымерло, что было необычно для Пеллюсидара. Однако чутье подсказывало
Тарзану, что они были не одни. Он  ощущал резкий  запах, но не мог объяснить
его природу. Вероятно, так пахли змеи.
     В целях безопасности Тарзан решил  как можно скорее пересечь болотистую
низменность и подняться в горы, ведущие  в Зорам. Они были уже почти у цели,
когда  Джана  вдруг  схватила Тарзана  за  руку и  испуганным жестом указала
вперед.
     --  Глор!  -- сдавленным  голосом прошептала  Джана.  --  Надо  лечь  и
затаиться в высокой траве.
     -- Он  еще не заметил нас, -- возразил Тарзан. -- А может, ему до нас и
дела нет.
     Невозможно  описать невероятные  размеры и  устрашающий  вид  существа,
представшего  их взору.  Первое,  что пришло на ум  Тарзану --  это сходство
чудовища  с грифами Пал-ул-дон. У него  было два уса  над глазами и два  под
носом,  волосатый  клюв  и волосатое  подобие  шеи.  Вокруг  глаз  --  четко
обозначенные  круги. Несомненно,  это было  огромное чудище юрского периода,
так напоминающее грифов.
     Джана затаилась  в траве  и  знаками призывала  Тарзана  сделать то  же
самое. Нагнувшись, он наблюдал за животным.
     --  Кажется, он учуял наш запах, -- тихо произнес Тарзан. --  Он стоит,
задрав голову  и принюхивается. Вероятно, он  необычайно быстро бегает,  что
кажется невероятным для  такого крупного зверя.  Джана,  он учуял запах, но,
похоже,  не  наш. Ветер справа, а  он смотрит влево. По-моему, я тоже ощущаю
этот запах. Там передвигается что-то легкое и стремительное, и глор глядит в
ту сторону.  Слышу какой-то  звук.  Глор  двинулся  на звук,  видимо,  желая
понять, что там такое.
     Тарзан следил за глором, прислушиваясь к звуку, который издавало еще не
видимое существо.
     -- Кто бы там ни был, -- прошептал Тарзан, -- он пересекает наши следы.
Они встретятся как раз позади нас.
     Джана, не шевелясь, лежала в траве, боясь привлечь внимание глора.
     -- Нужно  убираться отсюда поскорее,  --  шепнула она, --  пока  нас не
заметили.
     -- Группа всадников выходит  из ущелья, -- продолжал наблюдение Тарзан.
-- Но, Бог мой, на чем они едут!
     Приподнявшись, Джана посмотрела в  ту сторону, в которую глядел Тарзан,
и в ужасе прошептала:
     -- Это не люди.  Это хорибы. И едут они на  гороборах. Если они заметят
нас -- мы погибли. Никто  в мире не в состоянии убежать от них, ибо  на всем
Пеллюсидаре  им  нет  равных в скорости.  Замри.  Наша  единственная  теперь
надежда на то, что они нас не увидят.
     Заметив приближающихся хорибов, глор  пронзительно взревел и,  наклонив
голову,  бросился на врагов. Тарзан рассмотрел,  что воины вооружены пиками.
Рассыпавшись в  цепь, они  образовали  полукруг  и бросились  в  атаку.  Все
происходило  невероятно  быстро.  Глор  яростно  заметался в  кольце врагов,
щелкая  челюстями. Тарзан с недоумением размышлял, как  же  удастся  хорибам
свалить десятитонную громадину.
     Один из нападавших вырвался вперед и  оказался ближе всех  к глору. Тот
бросился на него, пригнув голову и раскрыв страшную пасть. Круг на мгновение
распался,  затем  сомкнулся вновь.  Глор  отскочил назад, видимо, ранив двух
хорибов.
     Глор опять издал яростный рев и  двинулся на таран, стремять  разорвать
цепь. Тарзан ужаснулся: если  хорибам не удастся сдержать глора, обезумевшее
животное помчится прямо в их сторону.
     Опустив клюв и тяжело дыша, глор истекал кровью, хлеставшей  из десятка
ран.  С пиками наперевес к  нему медленно приближались хорибы. Одновременно,
все разом, они воткнули в тело животного свои пики и так же дружно отскочили
назад.  Израненный  глор  из  последних  сил  попытался подняться, но  через
мгновение рухнул на землю замертво.
     Тарзан  обрадовался,  что сражение  закончилось  именно таким образом и
раненый  зверь не добрался  до них,  но вдруг он обнаружил, что,  перестроив
свои ряды, хорибы окружили их плотным кольцом. Вероятно, люди-змеи  заметили
их раньше, но не подали вида, пока вели битву с глором.
     -- Надо  драться!  -- решил Тарзан, и  так  как  больше  не было смысла
прятаться, он поднялся в полный рост.
     -- Да, -- согласилась  Джана,  вставая рядом. --  Будем сражаться, хотя
конец известен: их больше полусотни, а нас всего двое.
     Тарзан   молча   натянул   тетиву.  Хорибы   осторожно   окружали   их,
приглядываясь к новой жертве. Наконец цепь подошла совсем близко.
     Теперь Тарзан мог как  следует  рассмотреть людей-змей, восседающих  на
своих отвратительных "лошадках".
     Внешне хорибы немного напоминали  людей: формой торса и конечностей. Их
трехпалые  ноги  и  пятипалые руки  были  похожи  на  лапы  рептилий.  Почти
полностью их тела покрывала  чешуя, хотя кисти рук,  лицо и ноги производили
впечатление кожистых -- такая мелкая  на них была чешуя.  Сходство со змеями
дополняла  окраска  этого  покрытия.  На  груди  у  каждого  виднелся  круг,
пересекаемый восьмиугольником.
     На поясе у  каждого из  них в сыромятных ножнах висели  костяные  ножи,
запястье  украшали браслеты. Раскраска и орнамент  указывали на то,  что это
были воины.  Кроме ножей их вооружение составляли  длинные пики с  костяными
наконечниками.  Они   восседали  на  своих  неуклюжих  лошадях  --  амадонах
третичного периода.
     Тарзан  всмотрелся в хорибов и  понял,  почему  о  них говорили: "у них
холодная кровь и нет сердца". Это были люди-рептилии.
     В   свою  очередь  и  хорибы  рассматривали  Тарзана   и  Джану  своими
немигающими глазами с отсутствующими  веками. Впечатление от их взгляда было
отвратительным.
     Вдруг один из хорибов сказал на чистом языке гилаков:
     -- Вы не можете убежать. Бросайте оружие!
     XIV
     ЧЕРЕЗ МРАЧНЫЙ ЛЕС
     Джейсон Гридли торопливо поднимался вверх по склону  холма к селению, в
котором  он надеялся  отыскать  Красный  Цветок  Зорама.  Рядом бежал  Таор,
готовый с оружием в руках вызволить сестру из плена.
     В это  время  из-за деревьев  за  ними наблюдали  несколько  волосатых,
устрашающего вида, мужчин.
     Таор  был крайне удивлен, что из  дома, к которому они приближались, не
доносилось ни звука.
     -- Будь начеку, --  предупредил он Джейсона. -- Как бы нам не попасть в
западню!
     Они подкрались к дому. Гридли заглянул внутрь.
     -- Здесь никого нет! -- крикнул он. -- Дом разрушен.
     --  Посмотрим  в других,  --  отозвался Таор.  Но и другие  хижины были
пусты.
     -- Они ушли, -- сказал Джейсон.
     -- Похоже  на то, -- согласился Таор. -- Но они должны вернуться. Давай
спустимся вниз, спрячемся среди деревьев и дождемся их прихода.
     Не подозревая о грозящей опасности, они спустились с холма и вступили в
лес по тропе, протоптанной фелианцами.
     Едва они оказались под кронами деревьев, на них моментально набросилось
около  десяти  мужчин.  В считанные  секунды  они  были повалены  на  землю,
обезоружены и  связаны. Затем  их грубо  поставили на ноги, и глаза Джейсона
расширились, когда он увидел, кто их пленил.
     --  Пресвятая дева! -- вскричал он. -- Мало того,  что  здесь на каждом
шагу мамонты, птеродактили и динозавры!  Никогда бы не  подумал, что встречу
капитана Кидда, Лаффита и сэра Генри Моргана в сердце Пеллюсидара!
     -- Что такое? -- прорычал один из напавших. -- Кто вы? Из какой страны?
     -- Из доброй старой Америки, из США, -- ответил Гридли. -- А вы сами-то
кто такие, черт побери, и что вам от нас надо?
     Он обратился к Таору:
     -- Ведь это не фелианцы?
     -- Нет, -- произнес Таор. -- Впервые вижу этих странных людей.
     -- Нам  все про вас известно, -- гаркнул один из длинноволосых  мужчин.
-- Не пытайтесь нас одурачить.
     --  Превосходно!  Тогда  отпустите   нас,  ведь   мы   идем  с  мирными
намерениями.
     -- Как  бы не  так.  Твоя страна постоянно воюет  с  корсарами.  Ты  --
сариан. Тебя выдало твое оружие. Я сразу  понял, что ты из далекой Сари, как
только увидел его. Кидд и Балф обрадуются встрече.  А может, -- обратился он
к спутникам, --  это сам Танар. Кто-нибудь знает -- его уже поймали в стране
корсаров или нет?
     -- Меня не было, я в это время путешествовал, -- ответил один.
     -- Что-то  не  припомню.  Но  если  это он,  нам причитается  приличное
вознаграждение, -- отозвался второй.
     -- Должно быть, он вернулся на корабль. Не имеет смысла ждать, забираем
этих плоскостопых.
     Отряд  двинулся вдоль берега. Через  некоторое время показался корабль,
скрытый высокими деревьями и густым кустарником.
     Пленники  ступили на  борт, и  корсары столкнули корабль  в узкое русло
реки.
     Корсары  занялись  своими делами, и Гридли смог наконец рассмотреть  их
получше.  Они имели свирепый вид, головы  повязаны  платками,  в  ноздрях --
золотые кольца. Настоящие пираты!
     О корсарах он слышал от Перри, благодаря которому имел о  них некоторое
представление, однако воспринимал  их все же как пиратов, знакомых с детства
по книжкам.
     Таор приготовился к худшему, а Джейсон  не терял надежды, поскольку  из
разговоров команды он уловил,  что везут их  в  страну Корсарию, в тот самый
город,  куда  был   доставлен  Дэвид  Иннес,  который  первым  отправился  в
экспедицию  и  стал  императором Пеллюсидара.  Собственно  говоря,  Гридли и
затеял эту экспедицию, чтобы попасть именно в то место.
     Корабль стремительно  двигался вниз по течению.  Из  росшего по берегам
леса раздавались крики  зверей,  треск  сучьев  -- словом, там кипела жизнь.
Деревья  в лесу росли сплошной стеной, не пропуская солнечных лучей. В  воде
показались некие рептилии, и корсары встревожились, словно опасаясь чего-то.
Они  пристально  вглядывались в воду,  как будто  ожидая чьего-то появления.
Всем  были розданы  весла, включая  пленников,  и  корабль  полетел  вперед.
Корсары  совершенно  игнорировали правый берег и в то  же время  не спускали
глаз с левого. Джейсон ломал голову над причиной для их тревоги.
     Через  какое-то   время  корсары   заметили,  что  пленники  совершенно
обессилели,  и  забрали  у них весла. Джейсон попытался  прикинуть,  сколько
времени находится в пути корабль. Судя по всему, долго, хотя люди не спали и
не ели. Джейсону и Таору тоже не давали  есть. Выбившись из сил, они рухнули
на голые доски палубы, и в тот же миг раздались взволнованные крики:
     -- Вот они! Гребите вовсю! Если прорвемся, мы спасены!
     Джейсон  с  трудом   поднялся  и  стал  смотреть  туда,  куда  указывал
длинноволосый корсар. Остолбеневший Джейсон  не мог даже подыскать  названия
для тех существ, что приближались к кораблю  на большой скорости. Похожие на
людей, они взгромоздились на спины  рептилий -- это Джейсон видел отчетливо.
"Всадники" были  вооружены длинными копьями, а  их  так называемые  "лошади"
резво  двигались  к  судну, рассекая  воду. Когда расстояние  между  ними  и
кораблем сократилось,  Джейсон увидел, что это не люди, хотя имелось немалое
сходство. Головы этих тварей напоминали головы ящериц.
     -- О Боже! -- вырвалось у Джейсона. -- Что это? Приподнявшийся на локте
Таор шепотом ответил:
     -- Это хорибы. Лучше сдохнуть, чем оказаться у них в лапах.
     Тяжелый  корабль шел навстречу мерзким существам.  Расстояние неумолимо
сокращалось. И в тот миг, когда  должно было  произойти столкновение, тишину
вдруг   разорвали   выстрелы   --  корсары   взялись  за  аркебузы.   Хорибы
расступились,  пропуская корабль, и стали окружать  его  с  бортов. Извергая
пламя  и дым, акребузы поливали чудовищ свинцовым огнем. Но на месте убитого
хориба возникали  два  новых. Твари  подошли вплотную  к  судну,  и корсары,
побросав  весла, залегли на дне корабля.  Хорибы  схватились за свои длинные
копья, и началась бойня.
     Безоружные  Джейсон  и Таор  оказались  в  глубокой луже  крови,  среди
оторванных ног и рук,  в окружении  искалеченных  и мертвых тел. Аркебузы не
затихали, но  корабль  уже  лишился управления. Его зацепили хорибы и  стали
подтягивать к берегу. Змееподобные люди прыгали со  спин рептилий на  борт и
расправлялись с уцелевшими.
     Наконец резня  завершилась. Из корсаров в живых осталось только трое, в
их числе и  капитан Лайо. Хорибы  скрутили им руки за  спиной и приступили к
обходу корабля, закалывая раненых.
     Джейсону и Таору повезло -- им также связали руки.
     Собравшись вместе, хорибы, похоже, решили передохнуть. Гридли глядел на
чудовищ, еле сдерживая свое отвращение. Суровые корсары и те содрогались  от
одного вида тварей.
     -- Как думаешь, почему нас не убили? -- спросил Джейсон.
     Лайо пожал плечами.
     -- Кто их знает.
     -- Не иначе как отдадут нас на съедение своим женщинам и детям.
     -- Откуда ты взял? -- спросил Лайо.
     -- Просто  я знаю  их повадки,  хотя  вижу  в первый раз. Ведь  это  --
хорибы, люди-змеи. Они курсируют по реке между Рела Ам и Гиера Корса.
     Наблюдавший   за  хорибами  Джейсон   неожиданно   отметил   про   себя
удивительную  способность чудовищ менять свою окраску. Во время сражения они
имели  бледно-голубой оттенок, а как только расположились на отдых, чешуя их
сделалась красноватой.
     Джейсон глядел на них как завороженный. Хорибы разлеглись на земле,  но
Джейсон не мог  определить, спят  они  или бодрствуют, поскольку глаза их не
закрывались. Лежа на  коричневатой  земле,  они  были  почти  не  различимы,
сливаясь с ней по цвету.
     Джейсон  заснул, и ему приснился кошмарный сон, в котором он сражался с
хорибами.
     Проснулся он от острой боли в плече: возле него стоял хориб и колол его
острой пикой.
     --  Чего  расшумелся,   --  сердито   произнес  хориб.  Остальные  тоже
задвигались, поднимаясь с земли.
     --  Вставай! -- приказал  хориб, прервавший сон  Джейсона.  -- Я  решил
развязать  пленников.  Убежать  вы все  равно  не  сможете,  а  если  кто  и
попытается, того мы убьем. Пошли! -- И хориб освободил руки Джейсона.
     Для Гридли все эти твари были на одно  лицо, и он с удивлением отметил,
что они различают друг друга.
     -- Залезай! -- Хориб указал на горобора. -- Садись ближе к шее.
     Джейсон подчинился.  Уселся  на  скользкую холодную  спину  и  обхватил
голыми  ногами  шею  "лошади",  содрогаясь  от  омерзения.  Человек-рептилия
разместился сзади. Устроив таким образом  всех пленных, твари  направились в
сумрачный лес, двигаясь на удивление быстро.
     --  Что вы намерены  с нами сделать?  -- поинтересовался Гридли, спустя
некоторое время.
     -- Сперва  вас посадят на яйца, а потом скормят нашим женщинам и детям,
--  ответил  хориб. -- Пока они сыты -- их накормили рыбой и  глором. Гилаки
для них -- лакомство.
     Джейсон замолк,  на  душе сделалось гадко. Сидеть на яйцах и быть потом
съеденным -- такая перспектива не внушала оптимизма.
     По сторонам  мелькали  деревья. В какой-то  миг боковым зрением  Гридли
увидел Таора,  но вступить  с  ним  в разговор  не удалось.  Вскоре  впереди
засверкала гладь голубого озера. Оказавшись вблизи,  Гридли разглядел в воде
змеевидных людей, направляющихся в их сторону.
     Самки рептилий, такие же омерзительные, как и самцы, едва отличались от
последних. Единственное  различие  -- отсутствие усов и боевой раскраски, от
чего они выглядели какими-то голыми.
     Пленников ссадили с "лошадей" и отвели на высокий берег.
     Возле воды в грязи лежали самки, оберегающие яйца. Яйца были наполовину
погружены  в прибрежную  жижу  и  замазаны  сверху  той  же грязью.  Повсюду
виднелись небольшие  гнезда,  вокруг которых копошилось множество  крохотных
хорибов, только что  вылупившихся  из  яиц  и старающихся выбраться на сухое
место. Они  были  предоставлены сами себе --  никакого внимания  со  стороны
взрослых. Новорожденные хорибы походили  на  ящериц, извивающихся  в тщетных
попытках вскарабкаться на берег.
     Подъехавший к гнезду первый хориб, перед которым сидел Таор, неожиданно
обхватил рукой голову спутника, зажав ему нос и рот, и нырнул в озеро вместе
со своей жертвой.
     Гридли со  страхом глядел, как в водной пучине исчезает его товарищ. На
этом  месте в мутной воде озера Гридли  заметил отверстие. Через секунду тем
же путем последовали Лайо и оба корсара вместе со своими стражниками.
     Джейсон  отчаянным усилием попытался вырваться из цепкой  хватки мягких
пальцев,  но холодные  руки  держали его крепко.  И вот  уже холодная ладонь
легла ему на лицо, и  в следующий миг Гридли почувствовал,  как над  головой
сомкнулись теплые воды озера.
     Гридли  сопротивлялся  изо всех  сил, надеясь, что хориб вернет его  на
поверхность, однако тот  продолжал тащить его сквозь липкую грязь. Казалось,
легкие  вот-вот  разорвутся  от  нехватки  воздуха.  Перед  глазами  поплыли
огненные  круги. Сейчас он потеряет сознание.  Вдруг хориб  снял с его  лица
руку,  освободив рот и нос. Джейсон  судорожно глотнул воздух и ощутил,  что
лежит, словно в постели, в теплой грязи, но не в воде.
     Вокруг  стоял  непроглядный  мрак.  Пошарив подле  себя  рукой,  Гридли
нащупал чьи-то  мягкие  тела.  Затем раздалось  бульканье  льющейся  воды, и
наступила тишина.
     Могильная тишина.
     XV
     В ПЛЕНУ
     Осознав бессмысленность сопротивления, Тарзан опустил оружие.
     -- Что вы сделаете  с  нами?  -- спросил  он хориба,  велевшего  убрать
оружие.
     --  Заберем с собой,  там вам дадут еды,  -- ответил  хориб. -- От нас,
хорибов, не уйти. Это еще никому не удавалось.
     Тарзан колебался.
     -- Нужно подчиниться, -- прошептала  подошедшая к нему Джана. -- Сейчас
бежать бесполезно, их  слишком много. Надо пойти с ними, а потом попробовать
убежать.
     Тарзан кивнул и сказал хорибу:
     -- Мы согласны.
     Они сели на шеи гороборов, за каждым из  них пристроился воин, и группа
двинулась к мрачному лесу, из которого вышли Джана и Тарзан.
     Идя к восточной части подножия гор Синдара, они оказались возле реки --
Реки  Сумерек  (Рела  Ам). Хорибы  атаковали корсаров  как  раз  около места
слияния двух рек.
     Они проделали миль  пятьдесят, хотя на  Пеллюсидаре  определить  точное
расстояние не представлялось возможным.
     Пока  Тарзана с Джаной везли на гороборах по лесу, в сотнях миль от них
в кромешной тьме очнулся Джейсон Гридли.
     -- Боже! -- произнес он.
     -- Кто это? -- послышалось из темноты, и Джейсон узнал голос Таора.
     -- Я, Гридли, -- отозвался Джейсон.
     -- Где мы? -- спросил другой голос, принадлежащий Лайо.
     -- Ну  и темень!  Скорее бы уже  они  нас  сожрали,  -- произнес третий
голос.
     -- Не волнуйся, за этим дело не станет, -- раздался четвертый.
     -- Значит, мы снова вместе! -- воскликнул Джейсон. -- А я-то думал, что
нам крышка, когда нас по одному затаскивали в воду.
     -- Но где же  мы? -- спросил кто-то из корсаров. -- Что это за дыра,  в
которую нас запихнули?
     --  В моей стране эти громадные рептилии зовутся крокодилами, -- сказал
Джейсон.  -- И они строят  гнезда  из ила, который  достают со дна  реки.  С
поверхности имеется лишь один вход. Именно в такой дыре мы и находимся.
     -- Может, попытаться всплыть? -- предложил Таор.
     -- Попытаться можно, но они нас обнаружат и затащат обратно.
     -- Выходит, мы должны барахтаться в  этой грязи и дожидаться,  пока нас
сожрут эти твари? -- вскричал Лайо.
     -- Нет, --  произнес  Джейсон.  --  Необходимо продумать  план  побега.
Наступила тишина.
     -- Как вам кажется, здесь, кроме  нас, есть  еще  кто-нибудь? -- Гридли
понизил голос. -- Как будто слышно только наше  дыхание. Придвиньтесь-ка  ко
мне поближе.
     Все сгрудились вокруг Джейсона.
     --  У меня возникла  идея, -- шепотом начал он.  --  Наверху я  обратил
внимание на то, что лес растет на самом  берегу озера. Если прорыть  до него
тоннель, мы сможем убежать.
     -- А лес в какой стороне? -- поинтересовался Лайо.
     --  Можно лишь  предполагать, -- ответил  Джейсон. --  Вполне  вероятна
ошибка, однако  такой  шанс упускать нельзя.  Думается, мы  находимся  прямо
напротив того места, где расположен вход.
     -- Давайте копать немедленно! -- воскликнул один из корсаров.
     -- Погодите, я  схожу на разведку, -- сказал Таор. Под покровом темноты
он пополз к входу. Наконец, все принялись за работу.
     В сердцах узников вспыхнула надежда.  Люди  под  началом  Гридли копали
каждый  в своем месте,  чтобы  при выходе их труднее было бы схватить. Через
какое-то время  они почувствовали  под  коленями  землю  и  обнаружили,  что
находятся  в  узкой  и длинной  пещере,  предположительно  тянувшейся  вдоль
берега.
     Землю  было решено разбрасывать вокруг равномерным  слоем, чтобы хорибы
ни о  чем не  догадались. Почва,  к счастью,  оказалась мягкой и податливой.
Копали, естественно, руками. Работали с остервенением, из последних сил.
     Послышалось шуршание тел  и плеск воды. Это приплыли  хорибы с едой для
пленников.  Все  замерли. Хорибы почуяли неладное.  В пещере,  насколько они
могли разобрать во  мраке, что-то  происходило. Однако  хорибы  не  рискнули
соваться в темноту, и поспешно убрались восвояси.
     Земляные  работы были в самом разгаре. Силы  людей иссякали. Но  настал
миг, когда забрезжила надежда на благополучный исход.
     Джейсон решил  подстраховаться  и велел отыскать корни деревьев,  чтобы
вылезти между ними.
     Пятеро  пленников  копошились в непроглядном мраке  под  землей,  а тем
временем над горами Синдара парил корабль 0-220.
     -- Они здесь не проходили, -- заключил Запнер.
     -- Скорее всего, ты прав, -- произнес Хайнс. -- Давайте искать в другом
направлении.
     -- Боже мой!  -- воскликнул Запнер. -- Знать бы только, в каком именно!
Хайнс покачал головой.
     -- Искать можно всюду.
     -- И я так считаю, -- подхватил Запнер и взял курс на Гиера Корса.
     Корабль  двигался  к  юго-востоку  над  лесной  чащей,  сквозь  которую
пробирались Тарзан  с Джаной, плененные рептилиями. Если  бы Запнер знал  об
этом! Но  корабль продолжал полет на юго-восток, а внизу  медленно двигались
пленники, размышляя о своей несчастной участи.
     Стоило  Тарзану  оказаться в  лесу, как  он  понял,  что  убежать проще
простого. Соскочить со  спины  горобора, броситься  в  кусты,  взобраться на
дерево и -- свобода! На деревьях хорибам за ним не угнаться.
     Но оставить Джану на произвол судьбы он не мог, как не мог и поделиться
с ней своим планом, ибо кругом  было  полно  хорибов, что исключало разговор
даже шепотом. Впрочем, вряд ли девушка сможет двигаться  с той же скоростью,
что и он.
     Если бы он сумел подобраться к Джане, то схватил бы ее на руки, вскинул
на плечи и оторвался бы от погони. Для этого нужно  дождаться благоприятного
момента.
     Вскоре они вышли к западному концу озера, где кишмя кишели хорибы.
     Изнемогавший  от нетерпения Тарзан увидел наконец путь  к спасению.  Он
рассчитывал  быстротой своих  действий застать чудовищ врасплох  и тем самым
выиграть несколько  секунд. Этого  будет вполне достаточно,  чтобы  схватить
Джану и помчаться к деревьям, что возвышались на краю деревни.
     Нервы его были напряжены до предела.  Он  никогда  бы не  подумал,  что
может так сильно волноваться. Однако в тот миг,  когда он  приготовился было
спрыгнуть со спины горобора, до него донесся некий запах.
     Тарзан сразу  понял, в  чем дело. Запах  доносился  откуда-то  спереди.
Мысли лихорадочно заработали.
     Нельзя терять ни  минуты, надо  действовать. Знакомый запах усиливался.
Тарзан  сознавал, что сейчас им вдвоем не  уйти, однако имелся другой  путь.
Они будут спасены!
     Хориб  сидел  за  Тарзаном   почти  вплотную.  Одной  рукой  он  держал
"уздечку",  вторая  оставалась  свободной.  Тарзану  предстояло  действовать
молниеносно, чтобы хориб не успел вцепиться в него  незанятой рукой.  Тарзан
принялся всматриваться  в поисках подходящего места и вскоре заметил большой
куст -- то, что надо! С него -- на дерево. Вот оно -- спасение!
     Тарзан пружинисто вскочил на ноги и в следующий миг оказался на дереве.
Все  это   заняло   две-три  секунды,  и  когда  хорибы  пришли  в  себя  от
неожиданности,  было   уже  поздно.  Тарзан  удалялся  по  верхней  террасе,
образованной верхушками деревьев.
     Джана ехала  чуть сзади, и поэтому  побег  Тарзана произошел  у  нее на
глазах.  Сердце  ее замерло. Впервые в жизни  она  испытала  самый настоящий
страх при мысли, что  осталась одна среди чудовищ.  Она  почувствовала  себя
брошенной. Тарзана Джана  не  винила  -- он  использовал  появившийся  шанс.
Напротив, она даже  порадовалась  за Тарзана. И  все  же в  глубине души она
чувствовала, что Джейсон никогда не бросил бы ее в такой ситуации.
     Тарзан  ориентировался  лишь  по  запаху   и   спешил  что   было  сил,
перескакивая с  ветки на ветку. Хорибов нужно было опередить во что бы то ни
стало.
     Отойдя на  значительное расстояние,  Тарзан  стал  спускаться  к земле.
Знакомый  запах будоражил его. Он  обнаружил, что  искал. Спрыгнув с дерева,
Тарзан предстал  перед  десятком  темнокожих  воинов,  которых  снарядили  с
корабля на поиски Тарзана.
     Воины застыли в изумлении, выпучив  глаза. Затем  рухнули  на колени  и
стали ползать  вокруг  него, целуя  ему  руки и  проливая  слезы  счастья  и
умиления.
     -- О, Бвана, Бвана! -- причитали они. -- Маланда любит своих  детей. Он
вернул нам Большого Бвану в целости и сохранности.
     -- Я с вами, дети мои! --  провозгласил Тарзан. -- Скоро здесь появятся
люди-змеи.  С  ними девушка,  их пленница. Слава Богу, у  вас  есть  оружие,
остается надеяться, что у вас достаточно патронов.
     -- Мы их берегли. Стреляли только из луков.
     -- Прекрасно. Теперь они придутся очень кстати. Корабль далеко отсюда?
     -- Не знаю, -- отозвался Мувиро.
     -- Не знаешь? -- разочарованно протянул Тарзан.
     -- Мы заблудились. Теперь вот бродим, ищем корабль.
     -- А как вы вообще очутились вдали от него, и почему вы одни?
     -- Нас послали на ваши поиски, Бвана. С нами пошли Гридли и ван Хорст.
     -- А они где?
     --  Еще  давно,  я даже  не  могу  сказать,  как  давно,  нам  пришлось
расстаться.  Гридли мы  не  видели  с тех  пор.  А  куда  делся  ван  Хорст,
неизвестно. Наверное,  не обошлось без диких зверей. Мы набрели  на пещеру и
там заснули, а когда открыли глаза, ван Хорста и след простыл.
     -- Они приближаются! -- заволновался Тарзан.
     -- Слышим, слышим, -- зашумели чернокожие.
     -- Вам доводилось видеть змееподобных  людей? -- спросил Тарзан, берясь
за оружие.
     -- Нет, Бвана.  Мы  не помним, когда  в  последний раз видели человека.
Только жутких зверей.
     --  Ну,  теперь  вам  представится  возможность встретиться  с  жуткими
людьми, но бояться их не следует. Огнестрельное оружие обратит их в бегство.
     --  Когда это  вы,  Бвана,  видели, чтобы  мы  боялись,  -- с некоторым
вызовом воскликнул Мувиро. Тарзан улыбнулся.
     --  Ладно-ладно.  Сейчас  мы  рассредоточимся.  Не  знаю,  каким  точно
маршрутом  они идут.  Начнете стрелять --  не забудьте, что с  ними девушка.
Будьте осторожны, не заденьте ее ненароком.
     Среди деревьев  показался первый  хориб, который  при виде  чернокожих,
пронзительно закричал. Из леса, словно по команде, высыпала толпа хорибов. В
ту же минуту прогремел  залп. Не знавшие  до сих пор поражения хорибы меняли
свою окраску с серой на синюю и замертво валились на землю.
     Тарзан увидел,  что Джану, сидевшую на спине  горобора, уводит  один из
хорибов.
     Единственная возможность выручить  девушку  --  убить  горобора. Тарзан
выстрелил  ему  в  спину.  Хориб  соскочил  с  горобора, подхватил  Джану  и
устремился к лесу.
     Обезумевшие от ярости гороборы скучились, топчась на месте. Один из них
даже  сбил с ног зазевавшегося  Тарзана. Горобор словно свихнулся без своего
седока и метался из стороны в сторону.
     Мувиро и его  люди отважно сражались, укрывшись за стволами деревьев  и
поражая в упор растерявшихся всадников.
     Тарзан  поднялся  с  земли.  В  голову ему  пришла  дерзкая  мысль.  Он
бесстрашно  оседлал горобора,  который, ничего не  соображая,  перепуганный,
вихрем бросился в  чащу. Взявшись за уздечку, Тарзан направил  свою "лошадь"
вслед за хорибом, уносившим Джану все дальше и дальше.
     Горобор нес Тарзана  с такой бешеной  скоростью, что в считанные минуты
нагнал хориба с  Джаной. На какую-то долю секунды горобор  замедлил бег, что
дало возможность Тарзану выстрелить. Хориб  рухнул на  землю, не раненный, а
оглушенный выстрелом.
     Тарзан  проворно  соскочил  с  горобора  и  увидел  перед  собой  морду
человека-ящера.  В  тот же миг  под ногами Тарзана разверзлась  земля, и  он
провалился в пустоту по самые плечи!
     Забарахтавшись, он попытался  выбраться на поверхность, но вдруг кто-то
вцепился  в его  щиколотки и потащил  вниз. Холодные хваткие  пальцы держали
крепко. Тарзан исчез в темной дыре...
     XVI
     ПОБЕГ
     Корабль   0-220   неспешно  облетал  Гиера  Корса.  Экипаж   пристально
вглядывался вниз,  фиксируя любое  живое  существо.  Встречались лишь звери,
птицы  и разная  нечисть. Людей  не было видно. С  горы стекала река, орошая
своими водами  равнину.  По подсчетам Запнера, люди,  заблудившиеся в  чужой
местности, непременно отыщут реку и пойдут по течению.
     Корабль двигался над широкой полноводной рекой. -- Может, держась реки,
мы выйдем к океану? -- предположил Запнер.
     Люди пристально  разглядывали землю.  Запнер решил  посадить корабль  и
пополнить  запасы воды и продовольствия. Роберт Джонс вновь сделал запись  в
журнале: "Приземлились в полдень".
     Корабль опустился на берег  моря, а между  тем в  сотнях миль к  западу
Джейсон Гридли  заканчивал  рытье тоннеля.  До поверхности оставалось совсем
немного, как вдруг Джейсон услышал звуки стрельбы. Он не поверил своим ушам,
отчаявшись встретиться с друзьями вновь. Вспыхнула искорка надежды.  Правда,
стрелять  могли и корсары.  Не  иначе, они снарядили  экспедицию  на  поиски
командира Лайо. И все же лучше умереть от пуль  корсаров, нежели быть заживо
сожранным мерзкими рептилиями.
     Джейсон принялся копать с удвоенной энергией, стремясь как можно скорее
очутиться на поверхности. Ему чудилось, что наверху мечутся  какие-то звери.
Над  головой раздавались крики,  выстрелы  и топот  ног. Возбуждение  Гридли
нарастало. Он уже приготовился было вылезти на поверхность, как вдруг что-то
рухнуло ему на голову.
     Первым порывом  Гридли, который  больше всего страшился  хорибов,  было
желание  уползти  назад.  Ведь если  его  обнаружат,  все  их усилия  пойдут
насмарку! И Гридли схватил упавшее на него тело и потащил в тоннель.
     Тарзан отчаянно отбивался, пока  ему  не удалось освободиться от цепкой
хватки и выбраться на поверхность. И только тогда он сообразил, что  это был
не хориб. Руки, которые недавно держали его, принадлежали человеку!
     Хориб, готовый вступить в поединок с Тарзаном, вдруг обнаружил, что тот
исчез под землей, но причину выяснять не стал, а подхватил Джану и кинулся в
чащу.
     Тарзан заметил их в последний момент и помчался вдогонку.
     Джейсон спустился  к товарищам по несчастью и велел им поторапливаться,
после чего  вылез на поверхность как  раз в тот миг, когда бронзовая  фигура
Тарзана скрылась за деревьями. И хотя  Джейсон видел бегущего всего какую-то
долю секунды, он понял, что это -- Владыка джунглей.
     Но как  он  оказался  здесь? Гнался  ли  он  за кем-либо или, наоборот,
спасался от  погони?  Как бы  то ни  было,  Гридли  решил, что нельзя терять
Тарзана из виду, и  помчался  следом. Даже если  он  обознался, это  все  же
человек, а не чудовище, что  совсем неплохо, поскольку человек --  союзник в
схватке со змееподобными людьми.
     Тарзан  вскарабкался  на  дерево и, двигаясь  по кронам  Деревьев, стал
преследовать   хориба,  тащившего  сопротивляющуюся  Джану.  Догнав  хориба,
Тарзан,  не раздумывая, прыгнул на него сверху и нанес  удар такой силы, что
тот  рухнул, не издав  ни  звука. Тарзан зажал ему горло  мертвой хваткой  и
перекинул  через себя. Хориб грохнулся  о  землю.  Подняв оглушенную тварь в
воздух,  Тарзан  вновь  швырнул хориба  оземь.  Свое  действие  он  повторил
несколько  раз.  Джана  глядела  на  новоявленного  Геркулеса  восторженными
глазами.
     Вскоре с хорибом было покончено. Выпустив  из рук обмякшее тело, Тарзан
достал нож и сказал Джане:
     -- Бежим! Есть только одно место, где мы можем спастись.
     Затем  легко, словно  пушинку,  взвалил девушку на  плечи и  бросился к
высокому дереву.
     --  Здесь тебе  ничто  не  грозит. Вряд  ли  гороборы  умеют  лазать по
деревьям, -- сказал Тарзан, забираясь на дерево.
     -- Прежде  я думала,  что  отважнее  всех  -- воины Зорама. Но  потом я
повстречала Джейсона и тебя, и мнение  мое  изменилось.  Хотелось бы верить,
что Джейсон не погиб,  -- добавила она с  грустью.  -- Он -- храбрый воин и,
вдобавок, добрый  человек.  Мужчины Зорама  не  грубы  в  своем обращении  с
женщинами, но они очень эгоистичны, думают только о себе. Джейсон  же всегда
думал в первую очередь о моем благополучии и безопасности.
     -- Он тебе понравился? -- спросил Тарзан.
     Девушка  промолчала, готовая вот-вот расплакаться. Она ответила  кивком
головы, не в силах произнести ни слова.
     Когда  они взобрались на  дерево, Тарзан  объяснил  Джане,  как следует
передвигаться. Вдруг он  уловил легкий шорох.  Кто-то торопливо пробирался в
их сторону.
     Тарзан оставил девушку на дереве, а сам поспешно соскользнул на землю и
застыл как вкопанный.  Перед  ним стоял  человек,  в одной лишь  набедренной
повязке. Тело его было  вымазано  грязью с  головы до ног. На голове торчком
стояла  заляпанная  грязью  густая  черная  шевелюра.  При  всей необычности
существа было ясно, что это не хориб. К тому же, оно было безоружным.
     Беззащитное и  одинокое, что делало  оно здесь в лесу? Завидев Тарзана,
человек замер, глаза его полезли на лоб, и он завопил:
     --  Тарзан! Ты ли это? Слава Богу,  ты жив! Жив! В первую минуту Тарзан
опешил, не узнавая говорящего. А  Джана,  как только заслышала голос Гридли,
ринулась вниз.
     Губы  Тарзана  медленно раздвинулись  в  улыбке.  Наконец-то  он  узнал
Гридли.
     -- Гридли! Джейсон Гридли! А Джана считает, что тебя уже нет в живых.
     -- Джана! -- вскричал Гридли.  -- Откуда ты ее знаешь? Ты ее видел? Где
она?
     -- Здесь, со мной.
     Спрыгнувшая на землю Джана не спешила выходить из-за ствола дерева.
     -- Джана! -- Гридли бросился к девушке. Джана дернула плечами.
     -- Джейсон! Сколько раз я тебе твердила -- не подходи к Красному Цветку
Зорама!
     Джейсон  поник, руки его  опустились. Он медленно  поплелся к  Тарзану,
наблюдавшему  за этой  сценой  с удивленно поднятыми бровями. Тарзан не стал
вмешиваться.
     -- Пошли. Нужно найти воинов.
     Едва он произнес эти слова,  как  впереди  раздались  громкие  крики, в
которых Тарзан  узнал  боевой  клич  своих воинов. Тарзан с  Джейсоном сломя
голову  бросились  на  клич   и  успели  предотвратить  трагедию,   едва  не
разыгравшуюся у них на глазах.
     Чернокожие  воины  оцепили вылезших из-под  земли Таора  и  корсаров  и
наставили  на  них винтовки. Жители  Пеллюсидара,  впервые  увидевшие  людей
черного цвета, решили, что они столь же опасны, как и люди-змеи. Обе стороны
приготовились к смертельной схватке. Но появление  Тарзана, Джейсона и Джаны
остановило людей, вздохнувших с облегчением.
     Таор  обрадовался,  увидев  Тарзана  невредимым,  а  когда  взгляд  его
остановился на  Джане, то  он  словно ошалел от счастья.  Бросился  к  ней с
возгласами радости, заключил в объятия и прижал к груди.
     Гридли,  наблюдавший  за  этой  сценой  со  стороны, вдруг  понял,  что
чувство, которое он испытывает к этой прелестной дикарке, и есть любовь. Его
охватила безумная ревность. Культурный продукт цивилизации ревновал человека
из каменного века!
     Таору, Лайо и корсарам сделалось как-то не по себе, когда обнаружилось,
что чернокожие, их явные враги, оказались друзьями.
     После короткого  отдыха люди  стали  обсуждать  дальнейшие планы.  Таор
собирался  вернуться  с  Джаной в Зорам. Тарзан, Джейсон  и  их воины горели
желанием отыскать свою экспедицию. Лайо  с корсарами  намеревались вернуться
на свой корабль.
     Тарзан и Джейсон не стали  посвящать корсаров  в  истинную  цель своего
появления на Пеллюсидаре, а постарались убедить их в том, что хотят посетить
Сари, чтобы повидаться с Танаром и его народом.
     -- Сари далеко отсюда, -- сказал  Лайо. -- Человек, который  туда идет,
должен  увидеть  сто снов,  пока  будет проходить  через  Корсар Аз и  чужие
страны, где врагов видимо-невидимо. Сари так же далеко, как и Страна Ужасных
Теней. Не всем удается вернуться оттуда живыми.
     -- А обойти чужие страны можно? -- спросил Тарзан.
     -- Да. Я бы сам вас  провел, если бы мы шли из Корсарии. Но путешествие
было  бы жутким.  Никому  не ведомо,  какие ужасные  племена и  звери  могут
встретиться из Корсарии в Сари.
     -- А если мы пойдем в Корсарию, нас не примут за врагов, Лайо?
     Корсар покачал головой.
     -- Вас не примут за друзей.
     -- И все же я не сомневаюсь в том, что, отыскав наш корабль,  мы сумеем
добиться расположения корсаров.
     Джейсон сказал:
     -- Таору нужно  в  Зорам, это совсем недалеко.  Проводим его с Джаной и
отправимся в Корсарию. Тарзан обратился к Таору.
     -- Если вы  присоединитесь к нам, мы доставим вас в Зорам очень быстро,
если, конечно, найдем наш корабль. Если же он не отыщется, мы проводим вас в
Зорам. Так будет намного безопаснее.
     -- Хорошо,  мы пойдем  с вами, -- решил Таор. Вдруг он  нахмурился, как
будто вспомнив о чем-то и спросил Джану:
     -- Чуть было не забыл. До того как пойти с ними, я  должен узнать о том
человеке,  с которым ты оставалась наедине. Он  обижал тебя?  Если да,  то я
убью его.
     Джана, даже не взглянув на Джейсона, тут же ответила:
     --  Тебе не  придется его  убивать.  Если  бы  он  дал  повод,  я  сама
прикончила бы его.
     --  Вот и хорошо, -- отозвался Таор.  -- Приятно слышать,  ведь он  мой
друг. Ну так что, идем?
     -- Наша  лодка,  вероятнее всего, там,  где  на  нас напали хорибы,  --
произнес Лайо. -- Отбив ее, мы сможем двигаться по Рела Ам.
     -- Чтобы нас захватили в плен ваши люди! -- возразил Гридли. -- Нет уж,
Лайо,  события приняли иной  оборот. И если  ты  согласен  идти  с  нами, вы
становитесь нашими пленниками.
     Но все-таки было  принято решение вернуться к Рела Ам и отыскать  лодку
корсаров. После чего предполагалось начать поиски корабля 0-220 или большого
пиратского судна, капитан которого выслал корсаров вперед на разведку.
     По  пути  к  реке они не встретили ни одного  хориба. Рептилии,  скорее
всего, испугались чернокожих и попрятались.
     Джейсон  сторонился Джаны,  один вид которой  повергал  его  в глубокое
уныние. Он вдруг осознал, что даже тогда,  когда решил, что не  нуждается  в
Джане, он уже любил ее. Любил так, как никогда никого не любил.
     Впереди  засверкали  воды  реки.  Лодка корсаров  оказалась на  прежнем
месте.  Хорибы  исчезли. Люди воодушевились и без  труда  столкнули  лодку в
быстрое течение. Набирая скорость, она двинулась к морю.
     Оказавшись в море, люди,  забыв  про опасность,  думали  лишь об отдыхе
после всех пережитых приключений.
     Наконец они  достигли  того места, где предположительно корсаров должен
был дожидаться базовый корабль.
     Лайо и двое корсаров всполошились. Базового корабля как не бывало.
     --  Ошибка  исключена!  Корабль  стоял  именно   здесь,  напротив  этой
возвышенности, -- воскликнул Лайо.
     -- Они  ушли без нас. Бросили, -- возмутился корсар, награждая капитана
и команду нелестными эпитетами.
     Лодка  медленно дрейфовала в сторону открытого моря.  Показался остров,
на котором, как уверял Лайо, было полно дичи.
     Посовещавшись,  люди решили, что охотиться следует не отходя  далеко от
берега.
     --  Земля корсаров находится к северо-востоку. Провалиться мне  на этом
месте.
     Началась подготовка к долгому путешествию в  Корсарию. Мясо  коптили на
костре,  сушили.  Запаслись также свежей водой, чтобы уже не останавливаться
до самой Корсарии. Учитывалось  и то обстоятельство, что они могут попасть в
длительный шторм.
     Джана работала не покладая рук. Оказываясь ненароком рядом с Джейсоном,
она  не  обращала  на   него  ни  малейшего  внимания,  словно  того  и   не
существовало.
     -- Джана, давай  станем  вновь  друзьями, --  предложил  он однажды. --
Пойми, вместе мы будем намного счастливее.
     -- А  я и  так счастлива, как  никогда, -- ответила девушка. -- Правда,
очень скоро Таор уведет меня обратно в Зорам...
     XVII
     ВОЗВРАЩЕНИЕ
     Подгоняемое ветром судно двигалось к океану, а в то же время 0-220, идя
тем же курсом,  делал  очередной круг, хотя Запнер и сам  не верил  в успех.
Экипаж  пришел  к  выводу,  что пора возвращаться на  поверхность,  пока  не
погибли все.
     Лейтенант  Хайнс посоветовался  с  Дорфом  и  счел необходимым  еще раз
осмотреть  все  вокруг.  Пока  они  беседовали,  огромный  корабль  летел  в
прогретом местным  солнцем небе Пеллюсидара. Члены экипажа оставались каждый
на своем месте.
     Внизу  раскрывалась впечатляющая  по  своим масштабам картина.  Морская
гладь, побережье, холмы, леса, равнины.
     Офицеры  продолжали уточнять  кое-какие  детали,  а Роберт  Джонс в это
время  понуро плелся к  камбузу. Он рассеянно глядел в голубое пространство,
погруженный  в  свои  мысли.  Пеллюсидар угнетающе  действовал на  всех  без
исключения.
     Время тянулось томительно.  Отправляясь  в поход,  Тарзан  и Гридли  не
могли предположить, что он затянется так надолго...
     Чутье  подсказывало  корсарам, что пройдена  треть  маршрута, начиная с
того  острова,  где  они  пополнили запасы.  Стоявший  на  носу  судна  Лайо
принюхался, словно охотничья собака, берущая след, и повернулся к Тарзану.
     -- Боюсь, надвигается шторм. Нужно держаться поближе к берегу.
     Но было уже поздно. Подул  шквалистый ветер,  и  разбушевавшиеся  волны
грозили  перевернуть судно.  Дождя  не  было,  поскольку  не  было  туч,  но
обрушившийся на  них  ветер грозил немалыми  бедами.  Чернокожие  воины,  не
привыкшие  к морским  штормам,  ударились в  панику. Тарзан  и Джейсон  были
готовы  к  тому,  что суденышко  не выдержит  и развалится на  части. Тарзан
подошел к Гридли  вплотную и, перекрывая свист и  вой ветра, прокричал ему в
самое ухо:
     -- Джейсон! Наша посудина не выстоит против шторма!
     -- Черт с ней!
     Гридли бросился искать Джану. Прижав ее к себе, он прокричал:
     --  Возможно,  скоро  нам  всем придет конец, и  как  бы ты  ко  мне ни
относилась, я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя...
     Он понимал, что поступает не совсем корректно -- ведь Джану  любит Таор
-- но он не мог перед смертью не открыть ей своих чувств... Таор относился к
Джане с таким вниманием! И хотя  они вели примитивный образ  жизни, они были
такими же людьми,  как и он сам. Казалось странным, что ни Таор, ни Джана не
предпринимали  попыток  как-то  сблизиться,  не обнаруживали  ни  намека  на
интимные отношения, а вели себя, словно брат и сестра.
     На   сей  раз   фортуна  улыбнулась  путешественникам,  и   им  удалось
благополучно  выбраться из шторма. Море успокоилось,  ветер  внезапно  стих.
Земли не было видно.
     --  Лайо, берег исчез,  --  сказал Тарзан. -- Как  теперь добраться  до
Корсарии, не имея ориентиров?
     -- Да-а,  задача, -- отозвался Лайо. -- Единственное, что может  помочь
-- так это ветер. Я знаю, откуда он обычно дует. В общем, пока отклонение от
курса минимальное. Ну да не беда, до суши мы доберемся.
     -- Глядите, что  это?! -- Джана  указала рукой  вперед.  Люди устремили
взоры в указанном направлении.
     -- Корабль! -- обрадовался Лайо. -- Мы спасены!
     -- А что если нас встретят отнюдь не дружелюбно? Вдруг это не корсары?
     -- Говорю же, корабль наш, другие здесь не появляются.
     -- А вон еще один! И еще! -- воскликнула Джана. -- Их много!
     -- Нужно уходить, -- сказал Тарзан. -- Хорошо бы уйти незамеченными.
     -- Уходить? Но почему? -- спросил Лайо.
     --  Нас слишком мало, чтобы отразить нападение, --  ответил Тарзан.  --
Может, они и не враги вам, но нам -- как пить дать.
     Лайо не стал перечить, так как корсаров на судне  было всего трое. Трое
безоружных, тогда как у всех остальных имелось оружие.
     Люди пристально следили за кораблями, приближавшимися с каждой минутой.
     --  Пожалуй,  это  не  корсары,  --  заявил  Лайо.  -- Корабли какие-то
диковинные.
     Корабли неслись на  всех парусах. Высокие,  с широкими корпусами, двумя
парусами и веслами по бортам.
     --  Господи!  -- произнес  Джейсон.  --  Кого  только не  встретишь  на
Пеллюсидаре! Сначала испанские пираты, теперь -- викинги!
     -- Правда с несколько модернизированной экипировкой, -- заметил Тарзан.
--  Видишь  стволы  пушек?  Похоже,   лучше   ретироваться.  Боюсь,  нам  не
поздоровится. Впрочем, уже поздно.
     На палубе подходившего корабля появился человек.
     -- Сдавайтесь, иначе мы вас потопим.
     -- Кто вы? -- крикнул Тарзан.
     --  Я  --  Анорос,  --  объявил человек.  --  Да здравствует  император
Пеллюсидара, Дэвид Первый!
     --  Не  иначе,  кто-то  из нас родился  в  воскресенье, --  пробормотал
Гридли. -- Небывалое везение!
     -- А  кто вы такие? -- спросил  Анорос,  когда его  корабль подошел еще
ближе.
     -- Друзья, -- ответил Тарзан.
     -- У императора Пеллюсидара нет друзей в Корсар Аз.
     -- Если среди  вас  есть  Абнер  Перри,  то  мы  сможем  доказать  вашу
неправоту.
     -- Здесь нет Абнера Перри. А что вам известно о нем? -- спросил Анорос.
     Корабль Анороса  подошел  вплотную,  и  его воины перебрались на  судно
корсаров.
     -- Это Джейсон Гридли.  -- Тарзан указал на  американца. -- Абнер Перри
наверняка о  нем рассказывал. Он организовал экспедицию  из  внешнего  мира,
чтобы вызволить Дэвида Иннеса из корсарского плена.
     Трое корсаров хмуро разглядывали подошедшие корабли.
     Гридли пригласил Анороса к  себе и дружески приветствовал его  на борту
своего судна.  Выяснилось,  что  среди других капитанов были Дакор  Сильный,
брат Диона Прекрасного; Колк, сын Горка; Танар, сын Гхака, короля Сари.
     Тарзан  и  Джейсон  узнали,  что  корабли  вышли  спасать  Дэвида.   Их
странствие  длилось так долго, что люди забыли, сколько раз они ели и спали.
Лишь недавно они нашли путь из Корсарии в Лурал Аз.
     -- Теперь мы знаем, как добраться до города корсаров. Осталось недолго.
     --  И вы  рассчитывали  отбить  Дэвида  с  помощью  десятка воинов?  --
удивился Танар.
     -- Нас  было намного больше, -- ответил  Тарзан. -- Так получилось, что
мы растеряли людей в пути, а часть осталась на корабле.
     Вдруг раздался чей-то истошный вопль. Воины встревожились, глядя в небо
и отчаянно жестикулируя. Руки потянулись к оружию.
     В  небе  показался  корабль   0-220.  Он  медленно  кружил,  осматривая
местность.
     -- Теперь я точно уверен, что кто-то из нас  родился в воскресенье,  --
воскликнул  Гридли. --  Это наш корабль.  Там  наши друзья, --  добавил  он,
обращаясь к Аноросу.
     В мгновение ока новость  облетела  корабли. Выяснилось, что  в  небе не
рептилия,  а  воздушный  корабль, в котором находятся  друзья Абнера Перри и
всеми любимого императора Дэвида Первого.
     Корабль 0-220 сел на воду, и Джейсон Гридли, попросив у  воина дротик и
привязав к нему платок, принялся размахивать им, как флагом.
     0-220 приближался к эскадре и вскоре оказался в пределах слышимости.
     -- Как вы там? Все в порядке? -- прокричал Тарзан.
     -- Да! -- донеслось в ответ, и Запнер радостно замахал руками.
     -- Ван Хорст с вами? -- спросил Гридли.
     -- Нет!
     -- Значит, один все-таки пропал, -- огорчился Гридли.
     -- Сможете взять  нас  на борт?  --  спросил  Тарзан. Запнер подрулил к
судну  корсаров,  и  члены экспедиции  перебрались на родной  0-220.  Сперва
воины,  затем  Джана с Таором и наконец Гридли и  Тарзан.  Корсары  остались
заложниками.
     Перед  тем  как  задраить люк,  Тарзан  сказал  Аноросу,  что если  тот
собирается идти в Корсарию спасать  Дэвида  Первого,  то  воздушный  корабль
будет сопровождать его эскадру и окажет, если понадобится, помощь.
     Оказавшись на борту 0-220, Таор и Джана долго не могли прийти в себя от
удивления.
     -- Приснится же такое, -- только и сумела вымолвить Джана.
     Тарзан представил гостей экипажу. Знакомя Дорфа с Джаной, он пояснил:
     -- Это Джана, Красный Цветок Зорама, сестра Таора.
     Гридли остолбенел от неожиданности.  Его  словно парализовало. Всю  его
ревность как рукой сняло. Оказывается, все знали об этом, а  ему не сказали.
Гридли поначалу обиделся, но тут же сообразил, что, видимо, все считали, что
он в курсе, поэтому и не затрагивали эту тему.
     На воздушном  корабле  царило приподнятое настроение,  омрачаемое  лишь
исчезновением ван Хорста.
     0-220  медленно   летел  над  морем,  держась  корабля  Анороса.  Вдали
показался берег страны корсаров. Анороса подняли на 0-220, где был составлен
тщательный план спасения Дэвида. Затем  Анорос спустился на свой корабль,  а
его место заняли трое корсаров.
     Заложников подробно ознакомили с боевой мощью корабля 0-220.
     -- Достаточно  одной бомбы,  --  пояснил Гридли, --  и от  королевского
дворца останутся  одни развалины. А если  потребуется, мы разнесем вдребезги
всю Корсарию вместе со флотом.
     По плану предусматривалось отправить одного из пленных с ультиматумом о
капитуляции.
     -- Ты видел вооружение на корабле, Лайо. Как понимаешь, мы вполне можем
справиться и без эскадры Анороса. Ты скажешь королю корсаров, что мы явились
сюда  за императором,  и опишешь, что  произойдет  в  случае отказа. Вопросы
есть?
     -- Нет.
     -- Отлично, -- сказал Тарзан. -- Растолкуй ему хорошенько,  что  ему же
будет лучше обойтись без кровопролития.
     Дорф вручил Лайо какой-то сверток.
     -- Надень-ка.
     -- Что это такое? -- попятился Лайо.
     -- Парашют, -- объяснил Дорф.
     -- Что-что? -- переспросил Лайо.
     -- Давай сюда руки.
     Лайо продел руки в лямки, Дорф тут же защелкнул замок.
     -- Теперь все зависит от  тебя.  Ни один человек на Пеллюсидаре  еще не
спускался на землю на парашюте.
     -- Я ничего не понимаю! -- уперся Лайо.
     -- Доставишь ультиматум Тарзана своему королю.
     -- Сначала  посадите корабль,  а уж  потом я  передам королю  этот  ваш
ульти... ультиматум.
     --  Ничего  подобного. Корабль останется  в воздухе, а вот ты спрыгнешь
вниз.
     -- Как?! Вы задумали убить меня! -- завопил Лайо.
     --  Нет, -- рассмеялся  Гридли. -- Слушай меня  внимательно,  и с тобой
ничего не случится.  Ты видел немало занятных  вещей  на  корабле, а  значит
имеешь какое-то представление о мире, из которого  мы прибыли. Сейчас у тебя
появилась  возможность  показать  в  действии прекрасное  изобретение  нашей
цивилизации.  Клянусь, ничего  дурного  с  тобой  не  случится.  Как  только
окажешься в воздухе, дерни правой рукой за это  железное кольцо, и ты плавно
приземлишься.
     -- Я же разобьюсь!
     -- Ну, если  ты струсил, найдется корсар и похрабрее. Уверяю тебя,  все
будет в порядке.
     -- Ничего я не струсил. Ладно, прыгну.
     -- Не забудь передать  Кидду, что  если  он  не  вышлет  нам  навстречу
корабль с императором, мы начнем бомбить город.
     Дорф подвел Лайо к люку и открыл задвижку. Лайо занервничал.
     --  Не  забудь про кольцо. -- С этими словами Дорф выпихнул парашютиста
за борт.
     Через  несколько  мгновений  раскрылся  белый  купол.  Теперь  никто не
сомневался, что послание Тарзана достигнет адресата.
     Не нужно  обладать богатым воображением,  чтобы  представить дальнейший
ход событий. Через некоторое время в море вышел небольшой одиночный корабль.
Сверху его сопровождал 0-220, пока тот не поравнялся с кораблем Анороса и не
пошел с ним борт о борт.
     Император Дэвид Первый был возвращен своему народу.
     Когда  судно  корсаров ушло, Дэвида  подняли  на  борт  0-220,  где  он
встретился  со своими спасителями,  пришельцами из другого мира, которых  он
видел впервые.
     От долгого  пребывания  в подземном плену  Иннес выглядел  изможденным,
слабым и худым.
     Тарзан решил не сопровождать императорскую флотилию в Сари во избежание
новых злоключений.
     Пришла пора завершить и без того затянувшееся путешествие.
     -- Мы обещали  доставить Таора  и Джану в Зорам, -- напомнил Гридли. --
Сперва высадим корсаров возле их города, а оттуда -- в Зорам. Я не вернусь с
вами, поэтому прошу высадить меня на корабль Анороса.
     -- Что ты сказал? -- удивился Тарзан. -- Ты хочешь остаться здесь?
     -- Экспедицию организовал  я.  Поэтому я несу ответственность за  жизнь
каждого из вас. Я не вправе вернуться, не разузнав о судьбе ван Хорста.
     -- Но ведь ты собрался с  флотилией  в Сари. Как же ты  его найдешь? --
недоумевал Тарзан.
     -- Попрошу Дэвида Иннеса  посодействовать в организации  экспедиции для
его поисков, -- ответил Джейсон. -- Опираясь на местных жителей, я сделаю во
сто крат больше, чем находясь на борту 0-220.
     --  Что  ж,  если  ты так решил, мы  незамедлительно  доставим  тебя  к
Аноросу.
     Нагнав корабль  Анороса, 0-220  посигналил ему, чтобы  тот остановился.
Тем  временем Гридли  собрал необходимые  вещи, в том  числе и огнестрельное
оружие.
     Пока груз спускали на палубу, Джейсон прощался с друзьями.
     -- До свидание, Джана. -- К девушке он обратился в последнюю очередь.
     Джана промолчала, затем повернулась к Таору и сказала:
     -- До свидания, брат.
     -- Что значит "до свидания"? -- опешил тот. -- Что ты задумала?
     -- Я отправляюсь в Сари  с  человеком, которого  я  люблю! --  ответила
Красный Цветок Зорама...



   Эдгар Берроуз.
   Тарзан приемыш обезьяны

     Полный перевод с последнего английского издания  М. В. ВАТСОН
     Издательство "А. Ф. МАРКС",  ПЕТРОГРАД  1923
    OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX


     I
     В МОРЕ
     Я был в гостях у одного приятеля и слышал от него эту историю.
     Он  рассказал мне  ее  просто  так, безо  всякого повода.  Мог бы  и не
рассказывать. Начал  он  ее  под  влиянием винных  паров, а  потом,  когда я
сказал,  что  не  верю  ни  одному  его  слову,   это  удивило  его,  и  он,
подстрекаемый  моим  недоверием,  счел  себя  вынужденным  рассказать все до
конца.
     Человек он был  радушный, но гордый и  обидчивый  до нелепости. Задетый
моим скептицизмом, он, для подкрепления  своих слов, представил мне какую-то
засаленную  рукопись и кипу старых  сухих  отчетов Британского  Министерства
Колоний.
     Однако, я  и теперь  не  решусь  утверждать, что  все  в  этом рассказе
достоверно. Ведь событий, изображаемых здесь,  я  не видел своими глазами. А
может быть  это и правда, кто знает! Я, по крайней мере,  счел благоразумным
дать главным героям рассказа вымышленные имена и фамилии.
     Засаленная  рукопись,  с  заплесневелыми   и   пожелтевшими   листьями,
оказалась дневником одного человека, которого давно уже нет в живых. Когда я
прочитал этот дневник,  и  познакомился с  отчетами Министерства  Колоний, я
увидел, что эти документы  вполне подтверждают рассказ  моего гостеприимного
хозяина.
     Таким образом, то, что вы  прочтете на  дальнейших страницах, тщательно
проверено мною и заимствовано из разных источников.
     Если  же  этот рассказ  не внушит  вам  большого  доверия,  вы  все  же
согласитесь со мною, что он -- изумительный, интересный, диковинный.
     Из  записок человека, которого давно  нет в живых, а  также  из отчетов
Министерства Колоний мы  узнаем,  что  один  молодой  английский  офицер (мы
назовем  его  Джоном  Клейтоном,  лордом  Грейстоком) был  послан в Западную
Африку, в одну из британских прибрежных колоний, произвести там исследование
весьма деликатного свойства.
     Дело в том,  что жители этой  колонии были народ простодушный;  и  вот,
одна из европейских держав, пользуясь их  наивностью, стала  вербовать  их в
солдаты для своей колониальной армии, причем эта  армия только и делала, что
отнимала резину и  слоновую  кость у  дикарей,  живущих по берегам Арувими и
Конго.
     Несчастные  жители  британской  колонии  жаловались,   что  вербовщики,
соблазняя тамошнюю молодежь идти в  солдаты, сулили ей золотые горы, а между
тем немногие из этих доверчивых рекрутов вернулись назад.
     Англичане,  жившие  в  этой  колонии,  подтвердили  жалобы  туземцев  и
прибавили  со   своей   стороны,  что   чернокожие  солдаты,   завербованные
иностранной   державой,  в   действительности  стали  рабами:  пользуясь  их
невежеством,  белые офицеры не отпускают их  на  родину по  истечении  срока
службы, а говорят им, что они должны прослужить еще несколько лет.
     Ввиду  этого, Министерство Колоний  послало  Джона  Клейтона  в Африку,
предоставив  ему  новый  пост,  причем  конфиденциально  ему  было  поручено
сосредоточить все свое внимание на жестоком обращении офицеров дружественной
европейской державы с чернокожими британскими подданными.
     Впрочем, нет надобности распространяться о том, зачем и куда был послан
Джон Клейтон, так как в конце концов он не только не расследовал этого дела,
но даже не доехал до места своего назначения.
     Клейтон был из тех англичан,  которые издревле прославили Англию своими
геройскими подвигами в  морских  боях и на поле сражения,  --  мужественный,
сильный человек, сильный и душою и телом.
     Росту он  был  выше  среднего.  Глаза  серые.  Лицо  правильное,  резко
очерченное.  В  каждом  движении  чувствовался  крепкий,  здоровый  мужчина,
прошедший многолетнюю военную выправку.
     Он  был честолюбив. Ему хотелось играть  роль  в политике. Оттого  он и
перевелся из офицеров в чиновники Министерства Колоний и взялся исполнить то
поручение весьма деликатного свойства, о котором мы сейчас говорили.
     Когда Джон Клейтон узнал, какие задачи возлагает  на него Министерство,
он был и польщен  и  обрадован, но в  то же время весьма опечален. Ему  было
приятно, что его многолетняя служба в армии оценена по заслугам, что за свои
труды он  получает такую большую награду, что  перед ним открывается широкое
поприще для дальнейшей карьеры;
     Но ехать теперь в Африку ему не хотелось: ведь не прошло и трех месяцев
с  тех  пор, как  он женился  на  красавице Элис Рутерфорд, и  ему  казалось
безумием везти свою молодую жену в тропическую  глушь,  где  лютые опасности
подстерегают человека на каждом шагу.
     Ради  любимой женщины он охотно  отказался  бы  от возложенной на  него
миссии, но леди Элис и  слышать об этом не хотела. Напротив, она  требовала,
чтобы он отправился в Африку и взял ее с собою.
     Конечно,  у юной  четы  были  матери,  братья,  сестры,  тетки, кузены,
кузины, и каждый и каждая из  них выражали свои мнения  по этому поводу;  но
каковы были эти мнения, история умалчивает. Да это и не существенно.
     Нам известно лишь одно: что в 18** году, в одно прекрасное майское утро
лорд Грейсток и его супруга, леди Элис, выехали из Дувра в Африку.
     Через месяц они прибыли в Фритаун, где зафрахтовали небольшое суденышко
"Фувальду", которое должно было доставить их к месту назначения.
     Ничего больше неизвестно о лорде Джоне Грейстоке  и  его супруге,  леди
Элис. Они сгинули, исчезли, пропали!
     Через два месяца после того, как  "Фувальда"  подняла якорь и  покинула
гавань Фритауна, около полудюжины британских военных судов появились в водах
Южного Атлантического океана, тщетно пытаясь отыскать хоть какой-нибудь след
погибших  именитых путешественников.  Не  прошло и нескольких  дней,  как  у
берегов острова  св. Елены этой эскадре  удалось  обрести осколки  какого-то
разбитого судна, и все тотчас уверовали, что это -- осколки  "Фувальды", что
"Фувальда"  утонула со всем  своим экипажем.  Поэтому дальнейшие поиски были
приостановлены в самом начале, хотя много  было любящих сердец,  которые все
еще надеялись и ждали.
     "Фувальда", парусное трехмачтовое судно, не больше ста тонн, было самым
заурядным  кораблем в тех местах: тысячи таких суденышек обслуживают местную
торговлю и  шныряют  вдоль  всего  побережья. Их  команда обычно  состоит из
отчаянных головорезов и беглых каторжников -- всех народов и всех племен.
     "Фувальда" не  была исключением из  общего правила;  на судне процветал
мордобой. Матросы  ненавидели начальство, а начальство  ненавидело матросов.
Капитан  был опытный моряк,  но со своими подчиненными обращался, как зверь.
Разговаривая  с  ними,  он  знал только  два  аргумента:  либо  плеть,  либо
револьвер.  Да  и  то  сказать, этот  разноплеменный  сброд вряд  ли мог  бы
уразуметь какой-нибудь другой разговор.
     На второй же день после того, как лорд Грейсток и леди Элис отъехали из
Фритауна,   им,  довелось   быть  свидетелями   таких  отвратительных  сцен,
разыгравшихся  на борту их судна какие они издавна привыкли считать выдумкой
досужих беллетристов.
     То, что произошло в этот день рано утром на палубе "Фувальды", явилось,
как  это ни  странно сказать, первым звеном в той цепи удивительных событий,
которая  завершилась самым неожиданным образом:  некто,  еще  не  рожденный,
очутился в такой обстановке, в какой не был еще ни один человек,  и ему была
назначена судьбою  такая  необыкновенная жизнь,  какой, кажется,  не изведал
никто с тех пор, как существует человеческий род. Началось это так.
     Два матроса мыли  палубу "Фувальды"; капитан стоял тут же,  на палубе и
разговаривал о чем-то с лордом Клейтоном и его юной супругой.
     Все трое  стояли спиною к матросам, которые мыли  палубу. Ближе и ближе
придвигались  матросы;  наконец, один из них  очутился за спиной у капитана.
Как раз в эту минуту капитан, окончив разговор с лордом  и  леди, сделал шаг
назад, чтобы уйти. Но наткнувшись на матроса, он упал и растянулся на мокрой
палубе, причем зацепил ногой за ведро; ведро опрокинулось и окатило капитана
грязной водой.
     На минуту вся сцена показалась забавной, но только на минуту.
     Капитан  рассвирепел. Он  чувствовал себя опозоренным. Весь красный, от
унижения и  ярости,  с  целым градом  бешеных  ругательств, накинулся  он на
несчастного матроса  и нанес ему страшный  удар кулаком. Тот так и рухнул на
палубу.
     Матрос  был  худой, маленького  роста,  уже не  молодой,  тем постыднее
казалась расправа, которую учинил капитан. Но другой матрос был широкоплечий
детина, здоровенный медведь, усы черные, шея воловья.
     Увидев, что его товарищ упал, он присел к земле, зарычал, как собака, и
одним ударом кулака повалил капитана на пол.
     Мгновенно лицо  капитана из  пунцового сделалось  белым. Бунт! Это  был
бунт!  Усмирять бунты зверю-капитану приходилось не раз. Ни минуты не медля,
он выхватил из кармана револьвер и выстрелил в упор в своего могучего врага.
Но  Джон  Клейтон оказался  проворнее: чуть  только он  увидел,  что  оружие
сверкнуло на солнце, он подбежал к капитану и ударил его по руке, вследствие
чего пуля угодила матросу не в сердце, а гораздо ниже -- в колено.
     В очень резких выражениях Клейтон  тотчас же  поставил капитану на вид,
что  он не допустит  такого  зверского обращения  с командой и  считает  его
возмутительным.
     Капитан уже открыл было  рот, чтобы ответить ругательством на замечание
Клейтона, но вдруг его словно осенила какая-то мысль, и он не сказал ничего,
а круто повернулся и, с невнятным рычаньем, мрачно ушел на корму.
     Он  понимал,  что не слишком выгодно раздражать британского  чиновника,
ибо могучая  рука королевы может скоро направить на него грозное и  страшное
орудие кары -- вездесущий британский флот.
     Матросы приподнялись с  палубы:  пожилой помог своему раненому товарищу
встать.  Широкоплечий  великан,  который  среди  матросов  был известен  под
кличкой   Черный  Майкэл,  попытался   двинуть  простреленной  ногой;  когда
оказалось, что это возможно, он повернулся  к  Клейтону  и довольно неуклюже
выразил ему свою благодарность.
     Слова его были грубы, но в них звучало искреннее чувство.
     Он  резко  оборвал   свою  краткую  речь  и  зашагал,  прихрамывая,  по
направлению к  кубрику, показывая этим, что лорд Клейтон не  должен отвечать
ему ни слова.
     После  этого  ни  Клейтон, ни  его жена не видали его  несколько  дней.
Капитан не разговаривал с ними, а когда ему приходилось по службе сказать им
несколько слов, он сердито и отрывисто буркал.
     Они  завтракали и обедали в капитанской  каюте, потому  что  так у  них
повелось еще до этого  несчастного случая, но теперь  капитан не появлялся к
столу, всякий раз ссылаясь на какое-нибудь неотложное дело.
     Помощники капитана,  все как  на  подбор, были  неграмотные бесшабашные
люди,  чуть-чуть  почище того  темного сброда  матросов, над которым они так
злодейски тиранствовали.  Эти люди, по весьма понятным причинам, при  всяких
встречах с прекрасно воспитанным лордом чувствовали себя  не в своей тарелке
и потому избегали какого бы то ни было общения с ним.
     Таким  образом,   Клейтоны  --  муж  и  жена  --  очутились  в   полном
одиночестве.
     В  сущности, это одиночество  им было только приятно,  но, к сожалению,
они  таким образом  стали  отрезаны от  жизни  своего  корабля  и  оказались
неподготовленными  к той  страшной  кровавой  трагедии, которая  разыгралась
через несколько дней.
     А между  тем, уже  тогда можно было предвидеть, что близка  катастрофа.
Внешним  образом  жизнь   на  корабле  шла  по-прежнему,  но  внутри  что-то
разладилось  и  грозило  великой  бедой.  Это  инстинктивно ощущали  и  лорд
Клейтон, и его жена, но друг другу об этом не говорили ни слова.
     На  другой  день  после  того, как пуля  капитана  прострелила  Черному
Майкэлу ногу,  Клейтон,  выйдя  на  палубу, увидел,  что  четыре матроса,  с
угрюмыми лицами, несут какое-то  бездыханное тело, а  сзади шествует старший
помощник, держа в руке тяжелую нагайку.
     Клейтон предпочел не  вникать в  это дело, но на следующий день, увидев
на горизонте очертания британского военного  судна, решил потребовать, чтобы
капитан  немедленно  причалил к нему. Лорду Клейтону было ясно, что  при тех
мрачных порядках,  которые  установились на "Фувальде", вся  его  экспедиция
может окончиться только несчастьем.
     Около полудня они подошли так близко  к военному  судну,  что  могли бы
вступить  в  переговоры  с  ним;  но как  раз  в  ту минуту,  когда  Клейтон
вознамерился  обратиться  к  капитану с  изъявлением своего желания покинуть
"Фувальду", ему  пришло в голову, что все  его  страхи  вздор и  что капитан
только посмеется над ним.
     В самом деле, какие были у него основания просить офицера, командующего
военным кораблем  великобританского  флота, изменить  свой рейс  и вернуться
туда, откуда он только что прибыл?
     Конечно,  Клейтон может сказать, что он не пожелал  остаться  на  борту
своего  корабля,  так   как  его  капитан  сурово  наказал  двух  нарушивших
дисциплину  матросов. Но  такое объяснение покажется офицерам военного судна
смешным, и они втихомолку позабавятся над чувствительным лордом, а, пожалуй,
сочтут его трусом.
     Ввиду таких соображений, Джон Клейтон,  лорд Грейсток, не стал просить,
чтобы  его  доставили  на военный корабль;  но  уже  к  вечеру, когда  трубы
броненосца  скрылись  за  далеким горизонтом, он стал  раскаиваться в  своей
излишней  боязни  показаться  смешным,  так  как  на "Фувальде"  разыгрались
ужасные события.
     Случилось  так,  что  часа в  два или три пополудни тот  самый  пожилой
матрос невысокого роста, которого  несколько  дней тому назад капитан ударил
по лицу кулаком, чистил на палубе медные части. Приблизившись к Клейтону, он
пробормотал еле слышно:
     -- Будет ему нахлобучка... Помните мое слово: будет... Это ему даром не
пройдет...
     -- Что вы хотите сказать? -- спросил у него Клейтон.
     -- А разве вы. сами не  видите, какие тут у  нас  заварились дела? Этот
сатана-капитан и  его мерзавцы-подручные  чуть не всю команду  искалечили до
смерти...  Вчера  двоих, да сегодня  троих. Но Черный Майкэл опять на ногах;
погоди, он покажет  им, как измываться  над нами. Уж он расправится  с ними,
помяните мое слово.
     -- Вы  хотите  сказать,  -- спросил  Клейтон,  --  что команда  корабля
затевает мятеж?
     -- Мятеж! --  воскликнул старый матрос. -- Какой там мятеж! Не мятеж, а
убийство! Уж мы его укокошим, я вам это говорю!
     -- Когда?
     --  Скоро! А когда, не  скажу,  я и так наболтал  слишком  много. Но вы
хороший господин, вы тогда вступились за меня и за Черного Майкэла, и потому
я сказал вам словечко. Но держите язык за зубами, и когда услышите выстрелы,
ступайте в трюм и оставайтесь там, а не то попадет и вам.
     И старик,  закончив  работу неподалеку  от  лорда, направился  дальше к
другим, еще невычищенным, медным частям.
     Леди Элис стояла тут же и слышала каждое слово матроса.
     -- Недурные развлечения у нас впереди! -- сказал иронически Клейтон.
     -- Нужно сейчас же предупредить капитана,  -- воскликнула леди Клейтон.
-- Может быть, ему удастся отвратить катастрофу.
     -- Пожалуй, это будет самое  лучшее, -- отозвался  лорд, -- хотя, чтобы
сохранить свою  шкуру, я должен бы держать язык за зубами. Теперь, что бы ни
случилось на судне, матросы  не тронут ни  тебя,  ни  меня,  потому  что они
видели, как я заступился за этого старика и за Черного  Майкэла. Но если они
узнают, что  я  предатель,  что я разболтал обо всем капитану, нам  обоим не
будет пощады.
     --  Но,  милый Джон,  --  возразила жена, --  если ты  не  предупредишь
капитана о готовящемся на  него покушении, ты тем самым окажешься виновным в
убийстве, ты будешь соучастником этих злодеев.
     -- Ты  не  знаешь, что ты  говоришь, моя милая, -- ответил Клейтон.  --
Ведь я забочусь только о  тебе. Капитан сам виноват, он  заслужил эту  кару;
зачем  же  я  стану подвергать  опасности  мою  жену  ради  спасения  такого
жестокого зверя? Ты не можешь себе представить, мой  друг, как  ужасна будет
наша  жизнь,  если  "Фувальда"   окажется  во  власти  этих  головорезов   и
каторжников!
     -- Долг есть долг, -- заявила жена,  -- никакие софизмы не помогут тебе
уклониться от выполнения  долга.  Я  была бы  недостойна тебя, если бы из-за
меня тебе  пришлось  хоть раз  изменить  своему долгу. Конечно, я знаю,  что
последствия могут быть ужасны, но  я безбоязненно встречу их рядом с  тобою.
Лучше самая ужасная  опасность, чем позор.  А ты только подумай,  как велики
будут  твои  угрызения совести,  если с капитаном,  действительно,  случится
несчастье!
     -- Ну, будь  по-твоему,  Элис! -- ответил, улыбаясь,  Джон Клейтон.  --
Может  быть,  мы  напрасно тревожимся... Конечно,  дела на  корабле  идут не
важно,  но мы,  кажется,  сгущаем  краски. Весьма возможно,  что этот старый
матрос сообщал нам не реальные  факты о положении вещей, а только свои мечты
и желания! Ему хочется отомстить обидевшему его капитану, вот он и сочиняет,
будто эта  месть неизбежна... Вообще мятежи  на  кораблях уже вышли из моды.
Лет сто  тому  назад  они были заурядным явлением, а теперь  о них давно  не
слыхать  ... Но вот  капитан идет к  себе в каюту. Я пойду  к нему сейчас  и
скажу ему о том, что я слышал, так как мне хочется кончить это гнусное  дело
скорее. Не очень-то мне приятно разговаривать с этим животным.
     Сказав это,  он  с  беззаботным  видом  направился  к каюте  капитана и
постучал к нему в дверь.
     -- Войдите! -- сердито зарычал капитан. Когда Клейтон вошел  в  каюту и
закрыл за собою дверь, капитан рявкнул отрывисто:
     --Ну?
     -- Я  пришел  сообщить  вам,  что  сегодня  я  случайно подслушал  один
разговор,  из которого  мне  стало ясно,  что  ваши  люди  затевают  мятеж и
замышляют убийство.
     --  Ложь! --  заревел вне себя капитан. -- И если еще  раз у вас хватит
нахальства лезть не в свое дело и подрывать дисциплину на моем корабле, я не
поручусь за последствия!  Черт вас возьми! Вы думаете, я очень боюсь, что вы
лорд? Наплевать мне  на лорда!  Я  --  капитан корабля и  никому  не позволю
совать нос в мои распоряжения.
     К концу  этой яростной речи  взбешенный капитан потерял всякий контроль
над собою, лицо у него  покраснело, и  последние слова он выкрикнул  громким
фальцетом, стуча одним кулаком по столу, а другим потрясая перед самым носом
Клейтона.
     Кулаки у него были огромные.
     Клейтон  не  шелохнулся.  Он  спокойно  стоял  и  смотрел  разъяренному
капитану в глаза, как будто ничего не случилось.
     -- Капитан Виллинг, -- сказал он, наконец, -- простите, пожалуйста, мою
откровенность, но я позволю себе высказать вам, что, по-моему, вы -- осел!
     Сказав  это, он  немедленно  повернулся и вышел из  каюты своей обычной
непринужденной,  спокойной  походкой. Эта  походка  несомненно  должна  была
вызвать  в  таком  вспыльчивом человеке,  каким  был капитан, новые приступы
ярости.
     Если бы Клейтон ничего не сказал капитану, весьма возможно, что капитан
через минуту раскаялся бы в  своей излишней  горячности; но своим поведением
Клейтон раз и навсегда уничтожил всякую возможность примирения.
     Теперь уже нельзя было надеяться, что, в случае каких-нибудь несчастий,
капитан  окажется  союзником  Клейтона  и  вместе  с  ним  примет  меры  для
самозащиты от взбунтовавшихся матросов.
     --  Ну, Элис, -- сказал Клейтон,  вернувшись к жене, -- ничего хорошего
не  вышло.  Этот молодец оказался неблагодарной  свиньей. Накинулся на меня,
как бешеный пес  ... А пускай матросы  делают  с  ним, что хотят, мы  должны
позаботиться о  себе сами. Первым долгом  идем к себе в  каюту. Я приготовлю
мои револьверы. Жаль, что наши ружья и снаряды находятся внизу, в багаже.
     Когда они  пришли к себе  в каюту,  они  нашли там страшный беспорядок.
Кто-то рылся у них в чемоданах и разбросал по каюте их платье. Даже койки, и
те были сломаны, а постель валялась на полу.
     --  Очевидно,  --  воскликнул Клейтон, --  кому-то наши вещи показались
очень интересны. Интереснее даже, чем нам. Но что искали эти люди? Посмотри,
чего не хватает. Клейтон перебрал все имущество, которое было в каюте.
     Все  оказалось  в  целости.  Ничего  не  пропало.  Исчезли  только  два
револьвера да пули.
     -- Жаль,  -- сказал Клейтон. --  Они взяли наиболее ценное.  Теперь уже
нельзя сомневаться, что нам угрожает бунт.
     -- Что же нам  делать, Джон? --  воскликнула жена. -- Теперь я не стану
настаивать, чтобы ты пошел к  капитану, потому что не хочу, чтобы  ты  снова
подвергся  оскорблению.  Может  быть,  будет лучше всего, если  мы останемся
нейтральны. Предположим,  что победит капитан. Тогда все пойдет по-прежнему,
и  бояться  нам  нечего.  А  если  победят матросы,  будем  надеяться (хотя,
кажется,  надежда плоха), что  они не тронут нас, так  как увидят, что мы не
мешали им действовать.
     --  Хорошо,  Элис!  Будем  держаться  по  середине  дороги!  Они  стали
приводить  свою каюту  в  порядок и  только тогда заметили,  что из-за двери
торчит клочок какой-то бумажки. Клейтон нагнулся поднять ее, но с изумлением
увидел, что она сама пролезает в дверь. Было ясно, что кто-то просовывает ее
с той стороны.
     Он ринулся  вперед и уже  взялся  за  ручку,  чтобы распахнуть дверь  и
настигнуть неизвестного человека врасплох, но жена схватила его за руку.
     -- Не  надо!  -- шепнула  она. -- Ведь ты хотел держаться "по  середине
дороги".
     Клейтон улыбнулся, и рука у  него опустилась. Муж и жена стояли рядом и
смотрели,  не двигаясь, как  вползает к ним  в  комнату маленькая, беленькая
бумажка. Наконец, она остановилась. Клейтон  нагнулся и поднял ее.  Это была
сложенная вчетверо, грубая шершавая бумажка.
     Развернув   ее,  Клейтоны   увидели  какие-то  малограмотные  каракули,
выведенные рукой, явно непривычной к перу.
     Эти каракули предупреждали Клейтона, чтобы он не смел сообщать капитану
о пропаже револьвера и также не говорил никому о своем разговоре с матросом.
Иначе и ему и его жене -- смерть.
     -- Ну, что ж, будем паиньки, -- сказал Клейтон с горькою усмешкой.
     -- Нам ничего  другого  не осталось,  как  сидеть смирно и ждать  своей
участи.
     II
     ДИКОЕ УБЕЖИЩЕ
     Ждать им пришлось  недолго.  На следующее утро Клейтон  вышел  из своей
каюты, чтобы прогуляться по палубе перед завтраком.  Вдруг раздался выстрел.
За ним еще и еще.
     Посередине   судна  стояла  маленькая  кучка   начальствующих.  Матросы
обступили их пестрой толпой; Черный Майкэл впереди всех.
     Стреляли офицеры.  После  первого же  выстрела  матросы  разбежались  и
попрятались, кто за мачту, кто за каюту. Из-под прикрытий они стали палить в
ненавистных пятерых человек, которые командовали ими.
     Капитан убил двоих  из  револьвера. Трупы  убитых остались  валяться на
палубе.
     Старший  помощник  капитана зашатался  и  упал  ничком.  Черный  Майкэл
скомандовал: "вперед!" -- и бунтовщики кинулись на четырех офицеров. Ружей и
револьверов у них было всего шесть штук, и поэтому в ход пошли багры, топоры
и кирки.
     Капитан  выстрелил  из  револьвера,  и  пока  он заряжал  его,  матросы
кинулись  в  атаку.  Ружье  второго помощника дало осечку.  Оставалось всего
только  два револьвера, чтобы встретить натиск мятежников.  Последние быстро
подошли к офицерам, и те подались назад перед бешеной атакой команды.
     С той и  с другой стороны  сыпались страшные  проклятья.  Ругательства,
треск  выстрелов, стоны  и  вопли  раненых  превратили палубу  "Фувальды"  в
подобие сумасшедшего дома.
     Едва офицеры успели отступить на несколько шагов, как матросы бросились
на  них.  Дюжий  негр  взмахом топора раскроил капитану  голову  от  лба  до
подбородка;  минуту спустя, и остальные офицеры пали мертвые или раненые под
градом ударов и пуль.
     Мятежники действовали быстро и решительно. Во время свалки Джон Клейтон
стоял,  небрежно облокотясь  у  прохода, и задумчиво курил трубку, как будто
присутствуя на состязании в крикет.
     Когда упал  последний  офицер,  Клейтон  решил, что ему пора спуститься
вниз, к  жене;  он боялся, что мятежники ворвутся в каюту и застанут ее  там
одну.
     Хотя по  внешности Клейтон казался совершенно спокоен и безразличен,  в
душе  он был сильно  встревожен.  Судьба бросила их  во  власть разнузданных
зверей, и он боялся за безопасность жены.
     Когда  он  повернулся,  чтобы спуститься  к ней в каюту, он,  к  своему
изумлению, увидел ее стоявшую почти рядом с ним.
     -- Ты здесь давно, Элис?
     --  С самого начала,  -- ответила  она. -- Как  страшно,  Джон!  О, как
страшно!  Что  с  нами  будет  в  руках  таких  людей  и  на  что  мы  можем
рассчитывать?
     -- Мы можем, надеюсь, рассчитывать получить  от них  завтрак, -- сказал
он, спокойно шутя, чтобы ободрить ее,  и  добавил:  -- Во  всяком  случае, я
сейчас же иду на разведку.  Пойдем со мной, Элис. Мы должны им показать, что
не боимся и что заранее уверены в их корректном обращении с нами.
     Матросы столпились  вокруг  мертвых  и  раненых  офицеров. Безо  всякой
жалости выкидывали они  мертвых и даже  еще живых своих начальников за борт.
Впрочем, они обошлись так же бессердечно и со своими ранеными и убитыми.
     Один из бунтовщиков, заметив приближавшихся Клейтонов, закричал:
     -- К рыбам и этих двух! -- и бросился на них, взмахнув топором.
     Но Черный Майкэл  не зевал.  Его пуля уложила матроса  на месте. Затем,
указывая на  лорда и  леди Грейсток, он  громко  крикнул, привлекая внимание
остальных матросов:
     -- Эй вы! Эти оба -- мои  друзья. Их не трогать! Поняли? Я теперь здесь
капитан,  и мое слово -- закон, -- и, обращаясь  к  Клейтону, он добавил: --
Держитесь в стороне,  и никто вас не тронет.  -- С этими словами он  сердито
взглянул на своих товарищей.
     Клейтоны постарались в точности исполнить совет Черного Майкэла; они ни
на  кого  не  обращали  внимания  и  ничего  не знали  о  дальнейших  планах
бунтовщиков.
     По временам  к ним доносились слабые отзвуки ссор и споров, а  два раза
злобное  щелканье взведенных курков прорезало тихий воздух. Но Черный Майкэл
был подходящим вождем для этого разношерстного сброда головорезов и вместе с
тем умел держать их в строгом повиновении.
     На пятый  день  после  убийства офицеров вахтенный крикнул,  что  видна
земля.  Был  ли это остров или  материк, -- Черный  Майкэл  не  знал.  Но он
объявил  Клейтону, что если эта местность  окажется  обитаемой,  лорд и леди
Грейсток будут высажены на берег со всем своим имуществом.
     -- Вы тут недурно проживете несколько месяцев, -- объяснил он. --  А за
это время  мы сумеем отыскать  где-нибудь пустынный  берег  и разбредемся  в
разные стороны. Я  обещаю осведомить правительство о том, где вы находитесь,
и оно тотчас вышлет за вами военный корабль.  Думаю, что вы нас не выдадите.
Но высадить вас в цивилизованную местность для нас совсем неподходящее дело.
К нам сразу же привяжутся с кучей вопросов, ответить на которые нам будет не
слишком удобно.
     Клейтон  понятно   протестовал  против  бесчеловечной   высадки  их  на
пустынный берег, где они либо станут добычей диких зверей, либо, быть может,
еще более диких людей.
     Но  протест  его  не имел успеха и  только  рассердил  Черного Майкэла.
Волей-неволей Клейтон  вынужден был покориться  и  постарался примириться со
своим безвыходным положением.
     В три  часа пополудни они подошли к  красивому лесистому  берегу против
входа в закрытую бухту. Черный Майкэл спустил небольшую шлюпку с  матросами,
чтобы исследовать  глубину  и  решить вопрос, может ли "Фувальда"  безопасно
войти в бухту.
     Час  спустя люди вернулись и доложили, что дно глубокое как  в проходе,
так и в самом заливе.
     И  прежде, чем  наступила  темнота,  парусник,  мирно  став  на  якорь,
отражался в гладкой зеркальной поверхности бухты.
     Берег,  раскинувшийся  впереди,  утопал  в  прекрасной  полутропической
зелени.  Вдали  рисовались  холмы  и  плоскогорья,  почти   сплошь  покрытые
первобытным лесом.
     Не  было и  признака  жилья.  Но человеческое существование было  здесь
возможным.  Обилие  птиц  и  животных, которых  было  видно  даже  с  палубы
"Фувальды", обеспечивали пропитание, а сверкающая маленькая речка, впадавшая
в бухту, обещала в изобилии пресную воду.
     На землю спустилась темная  ночь. Клейтон  и леди Элис все еще стояли у
борта в молчаливом созерцании местности, где им суждено было жить.  Из мрака
девственного леса доносился страшный  вой диких  зверей: глухое рычанье льва
и, по временам, пронзительный визг пантеры.
     Женщина  боязливо прижалась к мужчине. Она предвидела те ужасы, которые
стерегли их во  мгле грядущих ночей, когда они окажутся одни на этом диком и
пустынном побережье.
     Черный Майкэл  подошел к ним и заявил, чтобы они готовились сойти утром
на  берег.  Они  пытались  упросить  его,  чтобы  он   высадил  их  ближе  к
цивилизованной местности, откуда со-временем можно было надеяться попасть на
родину. Но  ни  мольбы,  ни  угрозы, ни  обещания  вознаграждения не  смогли
поколебать Черного Майкэла. Он ответил им:
     -- Кроме меня на судне нет ни  одного человека, который не предпочел бы
видеть вас обоих  мертвыми ради своей безопасности. Хоть  я и  сам знаю, что
это единственный  разумный способ  застраховать наши  шеи,  не такой человек
Черный  Майкэл, чтобы забыть одолжение. Вы спасли мне жизнь, -- в отплату за
это, я спасу вашу. Но это все, что я могу для вас сделать.
     -- Команда больше ждать не согласна и, если я вас завтра  же не высажу,
они могут передумать и отказаться оказать вам даже эту услугу. Я выгружу ваш
багаж и дам  вам еще  кухонные принадлежности и  несколько старых парусов на
палатки. Кроме  того,  я снабжу вас провизией  на первое время, пока  вы  не
найдете  себе дичи и  плодов.  Вы, значит, сможете здесь недурно устроиться,
пока не явится помощь. Когда я буду уже в безопасности, то извещу британское
правительство о том, где вы находитесь. Хотя -- клянусь жизнью -- я и сам не
знаю в точности, что это за место! Но они сумеют вас отыскать.
     Когда он ушел, Клейтоны молча спустились в  свою каюту, оба погруженные
в мрачные предчувствия.
     Клейтон  не  верил тому,  что Черный  Майкэл  имеет  хотя  бы  малейшее
намерение известить  британское правительство об  их местопребывании.  Он не
был даже особенно уверен и в том, не злоумышляют  ли мятежники какого-нибудь
предательства по отношению к ним  на следующее  утро, когда они должны  были
очутиться одни с матросами на берегу.
     Без присмотра  Черного Майкэла, любой  матрос мог их  убить. Совесть же
Черного Майкэла этим не отягощалась.
     Но,  положим, они избегнут этой  опасности.  Разве им не придется тогда
стоять лицом к лицу с опасностями, еще более  страшными? Если бы еще Клейтон
был  один, он  мог бы надеяться прожить долгие годы, потому что  он сильный,
атлетического сложения человек.
     Но  что будет  с  Элис  и  тем  другим  крохотным  существом,  которому
предстояло уже скоро  появиться на свет  среди лишений и страшных опасностей
первобытного мира?
     Клейтон  вздрогнул,  представив  себе  несказанные  трудности  и полную
безвыходность своего положения. К счастью, им не было дано  предвидеть ту по
истине  ужасную  судьбу, которая  должна  была стать  их уделом  в  страшных
глубинах мрачного леса.
     Рано поутру  на следующий день их  многочисленные  сундуки и ящики были
подняты на палубу в ожидании шлюпок для перевозки их на берег.
     У них было очень много багажа, и притом самого разнообразного. Клейтоны
рассчитывали пробыть на новом месте служения семь-восемь лет и, кроме всяких
необходимых вещей, они везли много предметов роскоши.
     Черный Майкэл твердо решил, что ни одна вещь, принадлежащая Клейнтонам,
не  должна  оставаться на борту. Делал ли он это  из сострадания к ним,  или
просто в  виду собственных интересов  -- трудно  решить. Но  несомненно, что
присутствие на борту вещей, принадлежавших пропавшему британскому чиновнику,
вызвало бы нежелательные толки в любом цивилизованном портовом городе.
     Черный  Майкэл с таким рвением приводил в  исполнение свое решение, что
заставил даже матросов вернуть Клейтону похищенные у него револьверы.
     В  шлюпки  были погружены солонина  и сухари.  Кроме  того, их снабдили
небольшим запасом  картофеля,  бобов,  спичек,  кухонными  принадлежностями,
ящиками, инструментами и обещанными Черным Майкэлом старыми парусами.
     По-видимому, глава мятежников опасался  того  же  самого, чего боялся и
Клейтон. Поэтому  он сам проводил их на берег и сел в последнюю лодку только
после того, как  все  шлюпки, захватив свежей  воды,  отчалили  к ждущей  их
"Фувальде".
     Клейтон и  его жена молча стояли на берегу  и  смотрели  вслед уходящим
лодкам.  В  груди  у обоих  теснилось предчувствие  неминуемого несчастья  и
ощущение горькой безнадежности.
     А  в это время из-за небольшого пригорка следили за ними  другие глаза,
близко посаженные, -- глаза, злобно сверкавшие под густыми бровями.
     Когда "Фувальда" прошла узкий пролив и  скрылась из вида за мысом, леди
Элис охватила руками шею мужа и разразилась неудержимыми рыданиями.
     Она  вынесла храбро опасность бунта; с героической  твердостью смотрела
на грозное будущее; но сейчас, когда они очутились  в полном одиночестве, ее
измученные нервы не выдержали страшного напряжения.
     Он  не пытался остановить  ее слезы.  Слезы могли облегчить и успокоить
ее.  Прошло  много  минут, прежде  чем  молодая женщина  снова стала владеть
собой.
     -- О, Джон, -- простонала  она, -- какой ужас! Что нам делать?  Что нам
делать?
     -- Нам остается одно, Элис, --  он говорил так же спокойно, как если бы
они  сидели в своей уютной гостиной, -- нам остается только  одно: работать.
Работа должна быть  нашим  спасением. Не надо  давать  себе  времени думать,
потому что  это  поведет к безумию!  Мы  будем трудиться  и ждать  Даже если
Черный  Майкэл не сдержит своего обещания, то я уверен, что помощь придет, и
придет скоро, как только станет известным, что "Фувальда" пропала.
     --  Дорогой мой Джон, если бы  дело шло  только о  тебе  и обо  мне, --
зарыдала она, -- мы бы вынесли все, я знаю, но ...
     --  Да, дорогая,  -- ответил он  нежно, -- я тоже думал об этом.  Но мы
должны и это встретить мужественно, веря в наше умение справиться со всем, с
чем нам суждено столкнуться. Подумай! Сотни тысяч лет  тому назад, в далеком
и туманном  прошлом,  наши  предки стояли  перед  теми  же  задачами,  перед
которыми стоим мы теперь, -- может быть даже в этих самых первобытных лесах.
И  то, что мы с  тобой сейчас очутились здесь  -- живое свидетельство о том,
что они победили. Неужели мы не  сделаем того, что сделали они, и даже лучше
их?  Ведь мы вооружены высшим  знанием! У нас есть  способы  защиты, которые
дала нам наука и о которых  они не  имели  понятия. Элис, мы можем добиться,
чего добились они, вооруженные жалкими орудиями из костей и камня!
     -- Ах, Джон, я хотела бы быть мужчиной. Я, может быть, также бы думала,
но я женщина  и вижу скорее сердцем, чем головой. А все, что я вижу, слишком
ужасно,  слишком  немыслимо, чтобы  выразить словами. Хочу надеяться, что ты
прав,  Джон.  Я  сделаю  все,  чтобы  быть  храброй,  первобытной  женщиной,
достойной подругой первобытного мужчины!
     Первой мыслью  Клейтона было  соорудить временное убежище для защиты их
во время сна от зверей, которые уже высматривали легкую добычу.
     Он открыл ящик,  в котором лежали его ружья и патроны, чтобы  иметь  их
всегда под  рукой на  случай неожиданного нападения, и  они  отправились  на
поиски места для их первой ночевки.
     В ста  ярдах  от  берега  они  нашли  маленькую  ровную  поляну,  почти
свободную от  деревьев;  здесь именно и  решили они  выстроить свое  будущее
постоянное  жилище.  Но  сейчас  им  обоим  пришла  мысль,  что лучше  всего
соорудить  небольшую площадку на деревьях --  повыше, так, чтобы  до них  не
могли добраться крупные хищные звери, в царстве которых они находились.
     Клейтон выбрал для этой цели четыре дерева, составлявшие приблизительно
четырехугольник в восемь квадратных футов, и,  срезав длинные ветви с других
деревьев, он устроил в десяти футах над землею раму  из  брусьев. Он  крепко
привязал концы веток  к  деревьям веревками, которыми в числе других запасов
снабдил их Черный Майкэл. Поперек этого  остова Клейтон положил более мелкие
ветки. Затем  он  устлав  всю эту платформу исполинскими листьями лопуха,  в
изобилии  росшего вокруг,  а поверх листьев положил большой парус, свернутый
много раз.
     Семью  футами выше  Клейтон  построил  такую  же,  хотя и  более легкую
платформу, которая должна была служить им крышей, а по сторонам вместо  стен
повесил остатки парусов.
     В конце концов, у них оказалось довольно уютное маленькое гнездышко. Он
перенес туда одеяла и часть ручного багажа.
     День клонился уже к  вечеру, но, пока еще было светло, Клейтон соорудил
грубую  лестницу, по  которой  леди  Элис  могла  взобраться  в  свое  новое
помещение.
     Весь день кругом них летали и щебетали птицы в ярком оперении и прыгали
болтливые  мартышки,  с  изумлением  и  сильнейшим  интересом  следившие  за
появившимися среди них  новыми  существами  и  за  постройкой  их  странного
гнезда.
     Несмотря на то, что оба они, и Клейтон и его  жена, все время держались
настороже, они  не видели крупных животных. Но два раза маленькие соседки их
--  мартышки --  с криком и  визгом  убегали с близлежащего  холмика, бросая
назад  испуганные  взгляды. Было  ясно,  --  как  если бы  они  говорили это
словами, -- что они спасаются от чего-то ужасного, притаившегося за холмом.
     Как раз перед наступлением  сумерек Клейтон кончил  постройку лестницы,
и,  наполнив большую  чашу  водой  из близлежащего  ручья, оба, муж и  жена,
поднялись в свою, сравнительно безопасную, воздушную комнату.
     Было очень тепло,  и  Клейтон  откинул полог; они уселись по-турецки на
своих одеялах, и леди Элис стала пристально всматриваться в сгущающиеся тени
леса. Вдруг она вздрогнула и схватила Клейтона за руку.
     -- Джон, -- шепнула она, -- смотри, что это такое? Человек?
     Клейтон   взглянул   в   указанном   направлении   и    увидел   смутно
обрисовывающийся на  темном фоне силуэт... Какая-то  темная фигура стояла во
весь рост на холме.
     Одно  мгновение  она стояла,  как  бы прислушиваясь,  а затем  медленно
повернулась и исчезла в тенях джунглей.
     -- Что это, Джон?
     --  Не  знаю, Элис, --  ответил  он  серьезно. -- Слишком темно,  чтобы
разглядеть. Быть может, -- просто тень, брошенная луной.
     -- Нет,  Джон!  Если  это  не  человек,  то  это  какая-то  огромная  и
отвратительная пародия на человека. Мне страшно!
     Он  крепко обнял  ее и  шептал ей  слова любви и мужества. Для Клейтона
самым  большим горем в их несчастии была душевная тревога его молодой  жены.
Сам  он  был храбр и  бесстрашен, но он обладал способностью понимать, какие
ужасные мучения  может  причинить  страх  более  слабой натуре.  Это  редкое
качество было одной из многих прекрасных сторон характера, которые завоевали
молодому лорду Грейстоку любовь и уважение всех знавших его.
     Вскоре затем Клейтон спустил полог, крепко привязав его к деревьям, так
что,  за исключением маленького отверстия к морю,  они  были закрыты со всех
сторон.
     Теперь  в  их  маленьком  воздушном  гнездышке было совсем  темно;  они
улеглись  на одеяла  и  постарались  найти  во  сне  хоть  короткий отдых  и
забвение.
     Клейтон лежал лицом к отверстию с ружьем и парой револьверов в руках.
     Не успели  они  закрыть глаза,  как из  джунглей за их  спиной  донесся
ужасающий крик пантеры. Этот крик все приближался; наконец, они услышали его
как  раз под собой. В продолжение часа, а то и больше, пантера  обнюхивала и
царапала деревья,  поддерживавшие  их жилье.  Наконец, она  удалилась  вдоль
берега, и Клейтон ясно  разглядел ее там под яркой луной: это было огромное,
красивое животное, самое большое из виденных им до тех пор.
     В долгие часы темноты они только  урывками засыпали. Непривычные ночные
звуки необозримых джунглей, наполненных мириадами животной жизни, держали их
истрепанные   нервы  все  время  настороже.  Сотни  раз  вскакивали  они  от
пронзительных визгов или крадущихся движений каких-то таинственных существ.
     III
     ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
     Всю ночь  они почти не  смыкали глаз и с  большим облегчением встретили
рассвет.
     После  скудного  завтрака,  состоявшего  из  соленой  свинины,  кофе  и
сухарей, Клейтон начал работать над сооружением постоянного  жилища: он ясно
понял, что они не могут  надеяться на  безопасность и  спокойствие,  пока не
отгородят себя от джунглей четырьмя крепкими стенами.
     Работа  оказалась  нелегкой.  На  постройку  маленькой  хижины  в  одну
небольшую комнату ушел почти целый месяц, Клейтон строил  ее из бревен около
шести  дюймов в диаметре, а промежутки замазывал  глиной,  которую нашел  на
глубине  нескольких футов под поверхностью почвы. На одном  конце комнаты он
поставил печь из  небольших  валунов, собранных  на  взморье. Когда дом  был
готов, он обмазал его со всех сторон четырехдюймовым слоем глины.
     Оконный переплет Клейтон устроил из веток около дюйма в диаметре, тесно
переплетенных крест-накрест в  виде крепкой решетки, способной противостоять
натиску  могучих зверей. Такая  решетка  не препятствовала  доступу  свежего
воздуха в хижину и, в то же время, являлась надежной защитой.
     Двускатная крыша была крыта мелкими ветками,  плотно пригнанными друг к
другу, а сверху была устлана толстым слоем длинных трав джунглей и пальмовых
листьев. Затем крыша была также густо обмазана глиной.
     Дверь Клейтон сколотил из досок тех ящиков, в которых были упакованы их
вещи. Он  прибивал доски крест-накрест до тех пор, пока не  получилось такое
массивное сооружение, что, взглянув на него, они оба расхохотались.
     Но  тут Клейтон  встретил самое большое  затруднение:  у него  не  было
петель, чтобы приставить массивную дверь у входа. Однако, после двухдневного
упорного труда, ему  удалось соорудить две  огромные и  неуклюжие деревянные
петли, на которые он  и повесил  дверь так, что  она свободно  закрывалась и
открывалась.
     Штукатурные и другие работы были завершены уже после того, как Клейтоны
перебрались в хижину. А это они сделали тотчас же, как только была закончена
крыша. Дверь они заставляли на ночь  сундуками и ящиками,  и, таким образом,
получалось сравнительно безопасное и довольно уютное жилище.
     Изготовление  кровати, стульев, стола  и полок было  делом сравнительно
легким, и в конце второго месяца лорд и  леди Грейсток были довольно недурно
обставлены.  Если бы не постоянная боязнь нападения диких  зверей  и не  все
растущая тоска одиночества, они примирились бы со своим положением.
     Ночью  большие  звери рычали и ревели  вокруг их маленькой хижины, но к
часто повторяемым звукам  и  шуму  можно до  такой степени  привыкнуть,  что
вскоре  перестанешь  обращать  на них  внимание.  В конце  концов,  Клейтоны
привыкли к ночным крикам и крепко спали всю ночь.
     Трижды случалось  им видеть мимолетные образы больших  человекоподобных
фигур,  похожих на  ту,  которую они видели  в  первую ночь, но никогда  эти
видения  не  подходили  к  ним  настолько близко,  чтобы они  могли  сказать
наверное: люди ли это или звери?
     Блестящие птицы и  маленькие обезьяны  привыкли к своим новым знакомым.
Они,  по-видимому, до тех пор никогда  не встречали  людей, и теперь,  когда
первый их страх рассеялся, они стали  подходить к ним все  ближе и ближе. Их
влекло  к  человеку  то  странное  любопытство,  которое  управляет   дикими
существами лесов, джунглей и степей. Спустя месяц, многие из птиц прониклись
таким доверием, что брали пищу из рук Клейтона.
     Однажды  к  вечеру,  когда  Клейтон  работал над  рубкой  деревьев  (он
собирался прибавить  еще  несколько  комнат  к своей хижине), его  маленькие
друзья  --  мартышки с  визгом  бросились  прочь  от холма  и попрятались  в
джунглях.  Они кидали назад испуганные взгляды  и, становясь около Клейтона,
возбужденно   затараторили,  как  бы   предупреждая   его  о  приближающейся
опасности.
     И он увидел то, чего так боялись маленькие обезьяны: человека-зверя, то
загадочное существо, чья фигура уже не  раз мелькала перед ними в мимолетных
полуфантастических  образах. Зверь шел через джунгли полувыпрямившись, время
от  времени  касаясь  земли  своими  сжатыми   кулаками.  Это  была  большая
обезьяна-антропоид; приближаясь, она яростно рычала и иногда глухо лаяла.
     Клейтон находился довольно далеко от хижины и ревностно рубил выбранное
им  для  постройки дерево. Месяцы, в  продолжение  которых  ни одно страшное
животное  при дневном свете не осмеливалось приблизиться к хижине,  приучили
его к беззаботности. Он оставил  все свои  ружья  и  револьверы в хижине.  И
теперь, когда он увидел большую  обезьяну, направлявшуюся прямо к нему через
кустарник, он понял, что путь к отступлению отрезан, и почувствовал, как  по
его спине пробежала легкая дрожь. Он был вооружен одним топором и  прекрасно
сознавал,  что  его шансы  на успех  в борьбе с этим жестоким чудовищем были
совершенно ничтожны. -- "А Элис,  о,  боже!" -- подумал он,  -- "что будет с
Элис?"
     Ему,  может быть, удастся  еще добежать до  хижины.  На бегу он крикнул
жене, чтобы она вошла в дом и закрыла за собою дверь.
     Леди Грейсток  сидела  неподалеку  от  хижины. Услыхав крик  мужа,  она
подняла голову и увидела, что обезьяна с поразительной для такого большого и
неуклюжего животного скоростью прыгнула наперерез Клейтону.
     Элис с криком побежала к хижине. Вбежав  в нее,  она оглянулась и у нее
захолонуло сердце от ужаса:  страшный зверь уже пересек путь ее мужу. Теперь
Клейтон стоял перед обезьяной, схватив обеими руками топор и готовый ударить
им разъяренного зверя, когда тот на него накинется.
     -- Запри дверь на засов, Элис! -- закричал  Клейтон. -- Я могу  топором
справиться с этой обезьяной.
     Но он знал, что его ждет верная смерть, и она тоже это знала.
     Напавшая на него обезьяна была большим самцом; она весила, вероятно, не
менее  трехсот  фунтов. Из-под косматых  бровей  злобно сверкали  маленькие,
близко  посаженные глаза,  а острые волчьи клыки  свирепо оскалились,  когда
зверь  на  мгновение  остановился перед  своей  жертвой. За спиной  обезьяны
Клейтон видел, не далее  как в 20 шагах дверь хижины и волна ужаса нахлынула
на  него, когда он увидел,  что его  молодая жена снова  выбежала из хижины,
вооруженная его винтовкой.
     Она,  которая всегда так боялась огнестрельного оружия, что не решалась
даже дотронуться до него, бросилась теперь к обезьяне  с бесстрашием львицы,
защищающей своих детенышей.
     -- Элис! Назад! -- крикнул Клейтон -- Бога ради, назад!
     Но она не слушала, и в ту же  минуту  обезьяна накинулась на Клейтона и
ему уже было не до разговоров.
     Человек  взмахнул топором изо всей  силы,  но  могучее  животное своими
страшными лапами схватило топор,  вырвало  его из  рук Клейтона и отшвырнуло
далеко в сторону.
     Со свирепым  рычанием кинулся  зверь на беззащитную жертву,  но прежде,
чем  его клыки коснулись горла  человека,  раздался громкий выстрел,  и пуля
попала обезьяне в спину между лопатками.
     Отшвырнув Клейтона наземь, зверь  обратился против нового врага. Теперь
перед ним стояла  до смерти  перепуганная  молодая женщина и тщетно пыталась
выстрелить  еще раз. Она не  знала механизма ружья, и ударник беспомощно бил
по пустой гильзе.
     С ревом бешенства и боли обезьяна бросилась на хрупкую фигуру -- и Элис
упала в обморок.
     Почти одновременно Клейтон вскочил на ноги и, ни минуты не думая о том,
что  его помощь  совершенно  бесполезна,  бросился  вперед,  чтобы  оттащить
обезьяну от  неподвижного  тела  жены. И ему  это удалось почти без  усилия.
Громадная обезьяна  безжизненно рухнула  на  траву перед  ним  --  она  была
мертва. Пуля сделала свое дело.
     Быстро осмотрев жену, он убедился,  что она жива  и невредима, и решил,
что огромный зверь умер в минуту прыжка на него.
     Осторожно поднял  он все еще  бессознательное  тело жены и  снес его  в
хижину; но прошло добрых два часа, пока, наконец, Элис пришла в себя.
     Первые  же  слова ее  наполнили смутным  опасением  душу Клейтона.  Она
говорила:
     --  О, Джон, как уютно нам дома! Мне снился страшный сон! Мне казалось,
мой  милый,  будто  мы вовсе  не  в Лондоне,  а  в какой-то  ужасной,  дикой
местности и что на нас нападают страшные звери.
     -- Да, да, хорошо, Элис! -- сказал он, гладя ее по лбу. --  А  все-таки
попробуй-ка снова заснуть и не думай о снах!
     Этой ночью в  крошечной комнате на опушке первобытного леса, в ту пору,
когда леопард визжал перед дверью, а  из-за холма доносился глухой рев льва,
-- у четы Клейтон родился маленький сын.
     Леди Грейсток так и не оправилась от потрясения,  вызванного нападением
большой обезьяны. Она  жила еще год после того, как  родился ребенок, но уже
ни разу не выходила из хижины и не сознавала, что она не в Англии.
     Иногда  она  задавала  Клейтону вопросы  относительно  страшных  ночных
шумов,  спрашивала,  почему  нет  прислуги, и  куда  девались все  знакомые.
Говорила о странной обстановке своей комнаты. Но хотя Клейтон и  не  пытался
скрывать от нее правды, она не могла понять его слов.
     В других  отношениях она была, впрочем, совершенно нормальна. А радость
и  счастье, доставляемые ей ее  маленьким сыном,  и  постоянное  внимание  и
попечение о ней ее мужа сделали этот год  для нее очень  счастливым -- самым
счастливым в ее молодой жизни.
     Клейтон  хорошо  понимал,  что  если   бы  она  владела  вполне  своими
умственными  способностями,  то  этот  год  был  бы   для  нее  непрестанным
мучительным  чередованием тревог  и  волнений.  Поэтому,  хотя  он и  горько
страдал, видя ее в таком состоянии, но временами был почти рад тому, что она
не может сознавать настоящего положения вещей.
     Он давно  уже  отказался от всякой надежды на спасение. Спасти их могла
лишь  какая-нибудь  случайность.  Все  с  тем  же  рвением  трудился он  над
усовершенствованием внутренности хижины. Шкуры львов и  пантер устилали пол;
стены  были  украшены  полками  и  шкафчиками.  Прекрасные  цветы  тропинкой
распускались в причудливых вазах, сделанных его руками из глины. Занавеси из
трав  и  бамбука закрывали окна и -- что было труднее  всего при том скудном
подборе  инструментов,   которыми  он  располагал,  --  ему  удалось  гладко
обстругать доски для обшивки стен, потолка и пола.
     То, что он оказался  способен своими руками исполнить такую непривычную
для  него работу, служило ему постоянным источником радостного удивления. Он
любил свою  работу; ведь он  исполнял ее для жены  и для крошки, который был
отрадой им обоим, хотя и увеличивал в  сотни раз  ответственность и ужас его
положения.
     В этом году  на Клейтона несколько  раз  нападали большие обезьяны. Эти
страшные человекоподобные  бродили теперь, по-видимому,  в  большом числе по
окрестностям. Но  так  как  Клейтон  никогда  уже  не  выходил  без  ружья и
револьверов, он не очень боялся этих огромных зверей.
     Он укрепил решетки  окон и приделал  к двери деревянный замок. Когда он
уходил на охоту за дичью, или собирал плоды для поддержания запасов питания,
он уже не боялся вторжения зверей в маленькую хижину.
     Первое время он убивал дичь прямо из окон хижины, не выходя из дома, но
под  конец животные стали бояться и избегать странного логовища, из которого
вылетал ужасающий гром его ружья.
     В  свободное время Клейтон часто читал вслух  жене книги,  взятые им  с
собой  из Англии.  В их числе было много детских книг с картинками и азбуки.
Они рассчитывали при отъезде, что, прежде чем они смогут вернуться в Англию,
их ребенок успеет достаточно подрасти для такого чтения.
     В  свободные  часы Клейтон  иногда  писал  свой  дневник,  --  по своей
привычке  всегда по-французски.  Он заносил  в дневник  все  подробности  их
странной  жизни;  эту тетрадь  держал он  запертой в маленькой металлической
шкатулке.
     Ровно  через  год  после  рождения  маленького  сына,  леди  Элис  тихо
скончалась. Ее  смерть была  до  того спокойной, что прошло  несколько часов
прежде, чем Клейтон понял, что жена его действительно умерла.
     Ужас его положения не сразу проник в его сознание. Он,  по-видимому, не
вполне  оценил  значение этой утраты и страшную ответственность, связанную с
заботами о маленьком грудном ребенке, выпавшую на его долю.
     Последняя  запись в его дневнике  была сделана утром сразу после смерти
жены;  в  ней  он сообщает  печальные  подробности случившегося...  Сообщает
деловым тоном, в котором сквозит страшная усталость, апатия и безнадежность,
и который еще усиливает трагический смысл написанного.
     --  Мой маленький  сын  плачет,  требуя  пищи. О, Элис,  Элис,  что мне
делать?
     Когда  Джон  Клейтон написал эти слова -- последние,  которые ему  было
суждено  написать, --  он устало  опустил голову  на  руки  и склонился  над
столом, сделанным им для той, которая лежала теперь неподвижная и холодная в
постели около него.
     Долгое  время ни  один звук не нарушал мертвой  тишины джунглей,  кроме
жалобного плача ребенка.
     IV
     ОБЕЗЬЯНЫ
     В  лесу  на  плоскогорье,  на расстоянии  одной  мили от океана, старый
Керчак, глава обезьяньего племени, рычал и метался в припадке бешенства.
     Более  молодые и проворные  обезьяны взобрались на  самые высокие ветви
громадных  деревьев,  чтобы  не  попасться  ему  в  лапы.  Они  предпочитали
рисковать  жизнью,  качаясь  на  гнувшихся  под   их  тяжестью  ветках,  чем
оставаться  поблизости  от  старого Керчака во  время одного из  его  тяжких
припадков неукротимой ярости.
     Другие  самцы  разбежались по  всем направлениям.  Взбешенное  животное
успело  переломить позвонки  одному из них своими  громадными  забрызганными
пеной клыками.
     Несчастная молодая самка сорвалась с высокой ветки и свалилась на землю
к ногам Керчака.
     Он бросился на  нее с диким воплем  и вырвал могучими клыками громадный
кусок мяса из ее бока. Затем, схватив сломанный сук, он принялся злобно бить
ее по голове и плечам, пока череп не превратился в мягкую массу.
     И тогда он увидел Калу. Возвращаясь со  своим  детенышем после  поисков
пищи,  она  не  знала  о  настроении могучего  самца.  Внезапно  раздавшиеся
пронзительные  предостерегающие крики ее соплеменников  заставили  ее искать
спасения в безумном бегстве.
     Но  Керчак погнался за  ней  и  почти схватил ее за ногу;  она  сделала
отчаянный прыжок в пространство с одного дерева на другое -- опасный прыжок,
который обезьяны делают, только когда нет другого исхода.
     Прыжок удался ей, но когда  она схватилась  за  сук  дерева,  внезапный
толчок сорвал висевшего  на  ее шее  детеныша, и бедное существо,  вертясь и
извиваясь, полетело на землю с высоты тридцати футов.
     С тихим стоном, забыв о  страшном Керчаке, бросилась  Кала  к  нему. Но
когда она прижала к груди крохотное изуродованное тельце, жизнь уже оставила
его.
     Она сидела печально, качая маленькую обезьяну; и Керчак уже не  пытался
ее тревожить. Со смертью детеныша  припадок демонического бешенства прошел у
него так же внезапно, как и начался.
     Керчак  был  огромный  обезьяний  царь,  весом,  быть  может,  в триста
пятьдесят фунтов. Лоб  он имел низкий и покатый, глаза налитые кровью, очень
маленькие и  близко  посаженные у  широкого  плоского  носа; уши  широкие  и
тонкие, но размерами меньшие, чем у большинства его племени.
     Его  ужасный  нрав и могучая сила  сделали  его властелином  маленького
племени, в котором он родился лет двадцать тому назад.
     Теперь, когда он достиг полного расцвета  своих  сил, во всем  огромном
лесу  не было  обезьяны, которая осмелилась бы оспаривать  у него  право  на
власть. Другие крупные звери тоже не тревожили его.
     Из всех диких зверей один только старый слон Тантор не боялся его --  и
его  одного  лишь боялся  Керчак.  Когда  Тантор  трубил,  большая  обезьяна
забиралась  со  своими соплеменниками  на  вторую  террасу  деревьев.  Племя
антропоидов,  над  которыми,  благодаря  своим железным  лапам и  оскаленным
клыкам, владычествовал Керчак, насчитывало шесть или восемь семейств. Каждое
из них состояло из взрослого самца с женами и  детенышами,  так  что всего в
племени было от шестидесяти до семидесяти обезьян.
     Кала  была  младшей  женой  самца  по  имени  Тублат,   что  обозначало
"сломанный нос", и детеныш,  который  насмерть разбился у нее на глазах, был
ее первенцем. Ей самой было всего девять или десять лет.
     Несмотря  на  молодость,  это было  крупное, сильное, хорошо  сложенное
животное  с высоким, круглым  лбом, который указывал на большую смышленость,
чем  у  остальных  ее  сородичей.  Она  обладала  поэтому  также  и  большей
способностью к материнской любви и материнскому горю.
     И все же она  была обезьяной, -- громадным, свирепым, страшным животным
из породы, близкой к породе горилл,-- правда, несколько более смышленой, чем
сами  гориллы,  что  в  соединении с  силой  Керчака делало  ее племя  самым
страшным изо всех племен человекообразных обезьян.
     Когда  племя  заметило, что  бешенство Керчака улеглось,  все  медленно
спустились  со  своих  древесных  убежищ  на  землю  и  принялись  снова  за
прерванные занятия.
     Детеныши  играли  и  резвились  между  деревьями  и  кустами.  Взрослые
обезьяны  лежали  на мягком  ковре  из  гниющей  растительности, покрывавшем
почву. Другие переворачивали упавшие ветки и гнилые пни в поисках  маленьких
насекомых   и  пресмыкающихся,  которых  они  тут   же   поедали.  Некоторые
обследовали деревья и кусты,  разыскивая  плоды, орехи,  маленьких  птичек и
яйца.
     Они  провели  в  этих занятиях около часа;  затем Керчак созвал  всех и
приказал следовать за ним по направлению к морю.
     В открытых  местах  обезьяны шли большею частью по земле, пробираясь по
следам  больших  слонов -- этим единственным проходам  в густо  перепутанной
массе кустов, лиан, вьющихся стволов и деревьев.  Их походка была  неуклюжа,
медленна;  они  переваливались с ноги  на ногу, ставя  суставы сжатых рук на
землю и вскидывая вперед свое неловкое тело.
     Но когда  дорога  вела  через  молодой  лес,  они передвигались гораздо
быстрее,  перепрыгивая  с  ветки  на  ветку  с  ловкостью  своих   маленьких
сородичей-мартышек.  Кала  все время несла крохотное  мертвое тело детеныша,
крепко прижимая его к груди.
     Вскоре  после полудня  шествие  достигло  холма,  господствовавшего над
взморьем, откуда виднелась маленькая хижина. А к ней и направлялся Керчак.
     Он  видал,  как многие из его племени погибали от грома, исходившего из
маленькой  черной  палочки  в  руках  белой  обезьяны, обитающей в  странном
логовище.
     В  своем грубом уме, Керчак  решил  во  что  бы то ни  стало добыть эту
палку, несущую смерть, и исследовать снаружи и внутри таинственную берлогу.
     Он горел желанием впиться в шею страшного животного, которого он боялся
и  ненавидел. Часто  выходил  он  со своим  племенем  на  разведку,  выжидая
момента, когда белая обезьяна попадется врасплох.
     За  последнее  время обезьяны не только перестали  нападать, но  даже и
показываться около  хижины. Они заметили, что  каждый раз  маленькая  черная
палочка с громом несла им смерть.
     В  этот  день  они  не  видели  человека.  Дверь  хижины была  открыта.
Медленно, осторожно и безмолвно поползли обезьяны сквозь джунгли к маленькой
хижине. Не слышно было ни  рычания, ни криков бешенства  -- маленькая черная
палочка научила их приближаться тихо, чтобы не разбудить ее.
     Ближе и ближе подходили они, пока Керчак не подкрался к самой  двери  и
не заглянул в нее. Позади него стояли два самца и Кала, крепко прижимавшая к
груди мертвое тельце.
     Внутри берлоги они увидели белую обезьяну;  она  лежала  почти  поперек
стола, с  головой,  опущенной на  руки. На постели виднелась другая  фигура,
прикрытая парусом, в то время как из крошечной деревянной колыбели доносился
жалобный плач малютки.
     Керчак неслышно  вошел  и приготовился  к прыжку. Но  в эту минуту Джон
Клейтон встал и обернулся к обезьянам.
     Зрелище,  которое он увидел, заледенило всю кровь в его жилах. У дверей
стояло трое самцов-обезьян, а за ними столпились другие,  -- сколько их  там
было  всего, он так никогда  и не узнал. Револьверы и ружья висели далеко на
стене. Керчак кинулся на него.
     Когда царь  обезьян отпустил безжизненное тело того,  кто еще за минуту
перед тем был Джон  Клейтоном,  лордом  Грейстоком, он  обратил  внимание на
маленькую  колыбель  и потянулся к ней. Но Кала предупредила  его намерения.
Прежде чем успели  ее остановить,  она  схватила маленького живого младенца,
шмыгнула в дверь и забралась со своей ношей на дерево.
     Она  оставила в пустой колыбели своего мертвого  детеныша.  Плач живого
ребенка  возбудил в  ней  материнскую  нежность, которая была уже  не  нужна
мертвому.
     Усевшись высоко среди могучих ветвей, Кала прижала плачущего ребенка  к
груди; он инстинктивно почувствовал мать и затих.
     Сын английского  лорда и английской леди  стал кормиться грудью большой
обезьяны Калы.
     Между тем звери осматривали все находившееся внутри странной берлоги.
     Убедившись, что  Клейтон  умер,  Керчак обратил  внимание  на  предмет,
лежавший на постели и прикрытый парусом.
     Он осторожно приподнял край покрова, увидел под ним тело женщины, грубо
сорвал с него полотно, схватил огромными волосатыми руками неподвижное белое
горло и бросился на нее.
     Он глубоко запустил свои клыки в  холодное  тело, но понял, что женщина
мертва, отвернулся,  заинтересованный обстановкой комнаты -- и больше уже не
тревожил ни леди Элис, ни лорда Джона.
     Ружье, висевшее на стене, более всего привлекало его внимание.
     Он много месяцев мечтал об этой странной палке.
     Теперь она была в его власти, а он не смел до нее дотронуться.
     Осторожно  подошел  он  к  ружью,  готовый  удрать,  как  только  палка
заговорит оглушительным,  рокочущим голосом,  как часто  говорила она тем из
его племени,  кто по незнанию, или по необдуманности, нападали на  ее белого
хозяина.
     В его зверином рассудке глубоко таилось нечто, подсказывающее  ему, что
громоносная  палка  была  опасна  только  в  руках  того,  кто  умел  с  нею
обращаться.  Но  прошло  несколько минут, пока, наконец, он  решился до  нее
дотронуться.
     Он  ходил  взад и вперед мимо палки,  поворачивая голову  так, чтобы не
спускать глаз с интересовавшего его предмета.
     Мощный царь  обезьян бродил  по  комнате  на своих  длинных лапах,  как
человек  на  костылях,  качаясь на  каждом  шагу, и  издавал глухое рычанье,
прерываемое пронзительным воем, страшнее которого нет в джунглях.
     Наконец, он остановился перед  ружьем. Он медленно поднял огромную лапу
и прикоснулся к  блестящему стволу, но сразу  отдернул ее и снова заходил по
комнате.  Казалось,   будто  огромное  животное   диким  рычанием  старалось
возбудить свою смелость до того, чтобы взять ружье в свои лапы.
     Он остановился, вновь еще раз заставил свою руку неуверенно дотронуться
до холодной стали, и почти  тотчас же снова  отдернул  ее  и возобновил свою
тревожную прогулку.
     Это  повторилось  много  раз,  и  движения  животного  становились  все
увереннее; наконец, ружье было сорвано с крюка. Громадный зверь  зажал его в
своей лапе.  Убедившись, что палка  не причиняет  ему вреда,  Керчак занялся
подробным осмотром ее.  Он ощупал ружье  со всех  сторон, заглянул  в черную
глубину дула, потрогал мушку, ремень и, наконец, курок.
     Забравшиеся в хижину обезьяны сидели в это время  у двери,  наблюдая за
своим  главой. Другие толпились снаружи у входа,  вытягивая  шеи  и стараясь
заглянуть внутрь. Случайно Керчак нажал курок. Оглушительный грохот пронесся
по маленькой  комнате,  и звери, бывшие у дверей и за  дверями,  повалились,
давя друг друга в безумной панике.
     Керчак был тоже испуган -- так испуган, что забыл даже выпустить из рук
виновника  этого  ужасного  шума и бросился к  двери, крепко сжимая  ружье в
руке.
     Он  выскочил  наружу,  но  ружье  зацепилось  за  дверь, и  она  плотно
захлопнулась за улепетывающими обезьянами.
     На некотором расстоянии от хижины Керчак  остановился,  всмотрелся -- и
вдруг заметил, что все  еще  держит в руке ружье. Он его отбросил торопливо,
как будто  железо было раскалено докрасна. Ему  уже не хотелось взять палку.
Зверь  не выдержал ужасного грохота. Но зато он убедился, что страшная палка
сама по себе совершенно безвредна.
     Прошел  целый  час,  прежде  чем  обезьяны набрались храбрости и  снова
приблизились к хижине. Но когда они, наконец решились, то к своему огорчению
увидели,  что дверь  была  закрыта  так крепко  и прочно, что никакие усилия
открыть ее не привели ни к чему. Хитроумно сооруженный Клейтоном замок запер
дверь  за спиной Керчака, и все попытки обезьян проникнуть сквозь решетчатые
окна тоже не увенчались успехом.
     Побродив некоторое время  в  окрестностях, они отправились  в  обратный
путь в чащу леса, к плоскогорью, откуда пришли.
     Кала ни  разу не спустилась  на  землю  со своим  маленьким приемыш, но
когда Керчак  приказал  ей  слезть, она, убедившись,  что в  его голосе  нет
гнева,  легко  спустилась  с  ветки  на  ветку  и  присоединилась  к  другим
обезьянам, которые направлялись домой.
     Тех  из обезьян, которые пытались осмотреть ее странного детеныша, Кала
встречала оскаленными клыками и глухим, угрожающим рычанием.
     Когда ее стали уверять в том, что никто не хочет нанести вред детенышу,
она позволила подойти поближе, но не дала никому прикоснуться к своей ноше.
     Она чувствовала, что детеныш слаб и  хрупок, и боялась, что грубые лапы
ее соплеменников могут повредить малютке.
     Ее путешествие  было особенно трудным, так как она все  время цеплялась
за ветки одною рукою.  Другой она отчаянно прижимала к себе нового детеныша,
где бы они ни шли. Детеныши других обезьян сидели  на спинах матерей, крепко
держась руками за волосатые их шеи и обхватывая их ногами под мышки, -- и не
мешали их движениям. Кала несла крошечного лорда Грейстока крепко прижатым к
своей груди,  и нежные ручонки ребенка цеплялись  за длинные  черные волосы,
покрывавшие эту часть ее тела.
     Кале  было  трудно,  неудобно,  тяжело.  Но она  помнила,  как  один ее
детеныш,  сорвавшись с ее  спины, встретил ужасную смерть,  и уже  не хотела
рисковать другим.
     V
     БЕЛАЯ ОБЕЗЬЯНА
     Нежно вскармливала  Кала  своего найденыша,  втихомолку удивляясь  лишь
тому, отчего он не делается сильным и ловким, как маленькие обезьянки других
матерей.
     Прошел год  с того дня,  как  ребенок попал ей в руки, а он  только что
начинал ходить. А в лазанье по деревьям он был уже совсем бестолковый!
     Иногда Кала говорила со старшими самками о своем милом ребенке; ни одна
из них  не могла понять,  почему он такой отсталый и непонятливый,  хотя бы,
например, в таком простом деле, как добывание себе пищи.
     Он не умел находить себе еду, а уже  больше двадцати лун прошло  с того
дня, как Кала взяла его к себе.
     Знай она, что ребенок уже прожил на  свете целых тринадцать лун прежде,
чем  попасть в  ее  руки, --  она сочла  бы его совершенно безнадежным. Ведь
маленькие обезьяны ее племени были  более развиты после двух или  трех  лун,
чем этот маленький чужак после двадцати пяти.
     Муж Калы,  Тублат, испытывал величайшую  ненависть к этому детенышу,  и
если  бы самка не  охраняла его  самым  ревностным и  заботливым образом, он
давно бы нашел случай убрать малютку со своей дороги.
     --  Он не  будет  никогда большой обезьяной, --  рассуждал Тублат. -- И
тебе, Кала,  вечно  придется  таскать его на  себе и заботиться о нем. Какая
польза от него для нас и для  нашего племени? Лучше всего бросить его, когда
он уснет, в траве, а ты  выносишь  сильных обезьян, которые сумеют оберегать
нашу старость.
     --  Нет,  Сломанный Нос,  ни за что,  -- возражала Кала, -- если бы мне
пришлось даже всю жизнь носить его!
     Тогда Тублат обратился  к самому Керчаку и потребовал, чтобы царь своею
властью заставил Калу отказаться от Тарзана. Так назван  был  маленький лорд
Грейсток. Имя это означало "белая кожа".
     Но когда Керчак заговорил с Калой о ребенке, она заявила, что убежит из
племени, если ее с  ее  детенышем не  оставят  в покое. А  так как каждый из
обитателей джунглей имеет право уйти из племени, если оно ему не по душе, то
Керчак  ее  больше не  беспокоил,  боясь  потерять Калу --  красивую, хорошо
сложенную, молодую самку.
     Но Тарзан подрастал; он все быстрее и быстрее  развивался  и  догонял в
успехах  своих сверстников-обезьян.  Когда  ему минуло  десять  лет,  он уже
превосходно лазил по  деревьям, а  на земле  мог проделывать  такие  фокусы,
которые были не по силам его маленьким братьям и сестрам.
     Он  отличался от  них  во  многом.  Часто они дивились его изумительной
хитрости.  Но он был ниже их ростом и слабее.  В десять лет человекообразные
обезьяны уже совсем взрослые  звери, и некоторые из них догоняют к этой поре
шести  футов.  Тарзан же все  еще  был  подростком-мальчиком.  Но зато каким
мальчиком!
     С  первых дней детства  он  научился  ловко пускать в  дело руки, когда
прыгал с ветки на ветку, по примеру  своей гигантской  матери. Подрастая, он
ежедневно целыми  часами гонялся по верхушкам деревьев за  своими братьями и
сестрами.
     Он выучился делать прыжки в двадцать футов на головокружительной высоте
и  мог с  безошибочной точностью и  без видимого  напряжения  ухватиться  за
ветку, бешено раскачивающуюся от  вихря. Он  мог  на  высоте двадцати  футов
перебрасываться с ветки на ветку,  молниеносно  спускаясь на  землю, и был в
состоянии с легкостью и быстротой белки взбираться на самую вершину высокого
тропического гиганта.
     Ему  было  всего  десять  лет,   а  он  уже  был  силен,  как  здоровый
тридцатилетний  мужчина, и  обладал  несравненно большей  подвижностью,  чем
тренированный атлет. И день ото дня силы его прибывали.
     Жизнь Тарзана среди  этих свирепых обезьян текла  счастливо, потому что
он не помнил  иной жизни  и не знал, что во вселенной есть что-нибудь, кроме
необозримых лесов и зверей джунглей.
     Когда  ему исполнилось  десять  лет, он начал понимать, что между ним и
его товарищами существует большая разница. Маленькое его тело, коричневое от
загара,  стало вдруг  вызывать  в нем острое чувство стыда,  потому  что  он
заметил, что оно совершенно безволосое и голое, как тело презренной змеи или
другого пресмыкающегося.
     Он пытался поправить дело,  обмазав  себя с ног  до  головы грязью.  Но
грязь  пересохла  и облупилась. Вдобавок  это причинило ему такое неприятное
ощущение, что он решил лучше переносить стыд, чем подобное неудобство.
     На равнине, которую часто посещало его племя, было маленькое озеро, и в
нем впервые увидел Тарзан свое лицо отраженным в зеркале светлых, прозрачных
вод.
     Однажды в знойный день, в  период засухи, он и один из  его сверстников
отправились  к озеру пить. Когда они нагнулись, в тихой воде отразились  оба
лица:  свирепые  и  страшные  черты   обезьяны   рядом  с   тонкими  чертами
аристократического отпрыска старинного английского рода.
     Тарзан  был  ошеломлен. Мало еще  того,  что он был безволосым! У  него
оказывается такое безобразное лицо! Он удивился,  как другие обезьяны  могли
переносить его.
     Какой противный маленький рот и  крохотные белые зубы!  На что они были
похожи рядом с могучими губами и клыками его счастливых братьев?
     А  этот тонкий  нос -- такой жалкий  и  убогий, словно  он  исхудал  от
голода! Тарзан покраснел, когда сравнил  свой  нос  с великолепными широкими
ноздрями  своего спутника.  Вот у  того,  действительно,  красивый  нос!  Он
занимает почти половину лица! -- "Хорошо быть таким красавцем!" -- с горечью
подумал бедный маленький Тарзан.
     Но когда он  рассмотрел свои глаза, то  окончательно пал  духом. Темное
пятно, серый зрачок, а  кругом одна белизна! Отвратительно! Даже у  змеи нет
таких гадких глаз, как у него!
     Он  был  так  углублен в осмотр своей внешности, что не  услышал шороха
высоких трав,  раздвинутых за ним огромным зверем, который пробирался сквозь
джунгли. Не слышал ничего и его товарищ-обезьяна: он в это  время жадно пил,
и чмоканье сосущих губ заглушало шум шагов тихо подкрадывающегося врага.
     Позади них, на  берегу,  шагах в  тридцати,  притаилась Сабор,  большая
свирепая львица. Нервно  подергивая хвостом, она осторожно  выставила вперед
большую мягкую лапу и бесшумно  опустила ее на землю.  Почти касаясь  брюхом
земли, ползла эта хищная большая кошка, готовая прыгнуть на свою добычу.
     Теперь она была на расстоянии всего каких-нибудь десяти футов от обоих,
ничего  не  подозревавших, подростков.  Львица  медленно подобрала под  себя
задние ноги, и большие мускулы красиво напряглись под золотистой шкурой.
     Она   так   плотно   прижалась  к   траве,  что,  казалось,  будто  вся
расплющилась; только изгиб спины возвышался над почвой.
     Хвост больше не двигался. Он лежал сзади нее, напряженный и прямой, как
палка.
     Одно мгновение она выжидала, словно окаменев. А затем с ужасающим ревом
прыгнула.
     Львица Сабор была мудрым охотником.  Менее  мудрому  свирепый  рев  ее,
сопровождавший прыжок, мог бы показаться глупым. Разве не вернее  напасть на
жертву, прыгнув на нее безмолвно?
     Но Сабор знала быстроту обитателей джунглей и почти невероятную остроту
их  слуха.  Для  них  внезапный  шорох  травяного стебля  был таким же ясным
предостережением, как самый громкий вой. Сабор понимала, что ей все равно не
удастся бесшумно прыгнуть из-за кустов.
     Не предостережением был ее  дикий крик. Она испустила его, чтобы бедные
жертвы оцепенели  от  ужаса  на тот краткий миг, пока  она не запустит своих
когтей в их мягкое тело.
     Поскольку дело касалось  обезьяны, Сабор рассудила правильно.  Звереныш
оцепенел на мгновение,  но этого мгновения оказалось  вполне  достаточно для
его гибели.
     Но  то Тарзан,  дитя  человека.  Жизнь  в  джунглях,  среди  постоянных
опасностей,  приучила его  отважно  встречать всякие  случайности,  а  более
высокий ум его выявлял себя в такой быстроте соображения, которая была не по
силам обезьянам.
     Вой львицы Сабор наэлектризовал мозг и мускулы маленького Тарзана, и он
приготовился к моментальному отпору.
     Перед ним были глубокие воды озера, за ним  неизбежная смерть, жестокая
смерть от когтей и клыков.
     Тарзан всегда ненавидел воду и признавал ее  только  как  средство  для
утоления жажды.  Он ненавидел ее, потому что связывал  с ней представление о
холоде,  о проливных дождях,  сопровождаемых  молнией  и громом, которых  он
боялся.
     Его дикая мать  научила  избегать глубоких вод озера; разве он не видел
сам, несколько недель до  того, как маленькая Пита погрузилась под спокойную
поверхность воды и больше не вернулась к племени?
     Но из двух зол быстрый  его ум  избрал меньшее. Не  успел замереть крик
Сабор, нарушивший  тишину джунглей, как Тарзан  почувствовал,  что  холодная
вода сомкнулась над его головой.
     Он не умел плавать,  а  озеро было глубокое; но он не потерял ничего от
своей   обычной   самоуверенности  и   находчивости.   Эти  черты   являлись
отличительными признаками его изобретательного ума.
     Он  стал  энергично  барахтаться  руками  и ногами,  пытаясь  выбраться
наверх, и инстинктивно  стал делать движения,  подобные  движениям  плывущих
собак.  Через несколько секунд нос его оказался над поверхностью воды,  и он
понял, что продолжая такого рода движения, он  сможет  держаться  на  воде и
даже двигаться в ней.
     Тарзан был изумлен  и  обрадован  этим новым познанием, так  неожиданно
приобретенным им, но у него не было времени долго об этом думать.
     Он плыл  теперь параллельно  берегу  и видел  жестокого  зверя, который
притаившись над  безжизненным  телом  его  маленького приятеля,  схватил бы,
конечно, и его.
     Львица  напряженно следила  за  Тарзаном, очевидно, предполагая, что он
вернется  на берег;  но  мальчик  и не  думал  это делать. Вместо  того,  он
испустил громкий предостерегающий крик своего племени.
     Почти немедленно издали донесся ответ,  и тотчас же сорок или пятьдесят
обезьян помчались по деревьям к месту трагедии.
     Впереди всех неслась Кала, потому что она  узнала голос своего любимого
детеныша, а с  нею была и мать  той маленькой обезьянки,  которая уже лежала
мертвой под жестокой Сабор.
     Огромная  львица, лучше вооруженная для сражения, чем человекоподобные,
все же не желала встретить этих бешеных взрослых самцов.
     Яростно рыча, она быстро прыгнула в кусты и скрылась.
     Тарзан  подплыл  теперь  к берегу и  поспешно  вылез на  сушу.  Чувство
свежести  и удовольствия,  доставленное  ему  холодной  водой, наполняло его
маленькое существо радостным изумлением. Впоследствии  он никогда не упускал
случая  окунуться  в  озеро,  реку  или  океан,  как только  предоставлялась
возможность.
     Долгое  время Кала  не могла привыкнуть  к  такому зрелищу, потому что,
хотя обезьяны и умеют плавать, когда бывают  вынуждены к  этому, но избегают
погружаться в воду и никогда не делают этого добровольно.
     Приключение с  львицей  стало  одним  из приятных воспоминаний Тарзана:
такого рода происшествия нарушали однообразие  повседневной жизни. Без таких
случаев, его жизнь являлась бы лишь скучной чередою поисков пищи, еды и сна.
     Племя,   к  которому  принадлежал   Тарзан,  кочевало   по   местности,
простиравшейся на двадцать  пять миль  вдоль морского  берега и на пятьдесят
миль приблизительно вглубь страны. Изо дня в день бродили  обезьяны по  этой
территории, по временам оставаясь  целые месяцы в одном  и том же месте.  Но
так как они передвигались по деревьям гораздо быстрее,  чем  по  земле,  они
часто проходили это расстояние и в несколько дней.
     Переходы  и  остановки  зависели  от  обилия  или  недостатка  пищи, от
природных  условий местности и  от наличия опасных зверей.  Следует, однако,
сказать, что  Керчак  зачастую  заставлял  обезьян  делать  длинные переходы
только по той причине, что ему было скучно долго  оставаться на  одном и том
же месте.
     Ночью они спали там,  где их застигала темнота, спали,  лежа на земле и
иногда  покрывая  себе голову,  а  изредка  и  все  тело  большими  листьями
громадного лопуха. Чаще,  если ночи были холодные, то, чтобы  согреться, они
лежали, прижавшись друг к другу, по-двое или по-трое; таким образом и Тарзан
все эти годы по ночам спал в объятиях Калы.
     Не было  никаких сомнений, что огромное свирепое животное горячо любило
своего  белого  детеныша. Он, со  своей стороны, платил большому  волосатому
зверю всей  той нежностью, которая была бы обращена к его прекрасной молодой
матери если бы она не умерла.
     Правда,  когда Тарзан не  слушался Калы,  она  слегка  его  шлепала, но
гораздо чаще ласкала, чем наказывала.
     Однако Тублат, ее  муж, продолжал ненавидеть  Тарзана  и  искал  случая
покончить с белой обезьяной.
     Со своей  стороны,  и Тарзан пользовался всяким  удобным случаем, чтобы
показать, что и он отвечает полной взаимностью на  чувства своего  приемного
отца. Если только он мог безопасно досадить ему,  состроить рожу или послать
бранное слово, находясь в надежных объятиях матери, он это делал непременно.
     Изобретательный  ум  и  хитрость   помогали  Тарзану  измышлять   сотни
дьявольских проделок,  чтобы насолить  Тублату  и отравить  его и  без  того
тяжелое обезьянье существование.
     Еще в раннем детстве Тарзан научился вить веревки, скручивая и связывая
длинные травы. Этими веревками он при всяком удобном  случае стегал Тублата,
или пытался схватить его под мышки и подвесить на низких ветвях дерева.
     Играя  постоянно  с веревками,  Тарзан научился  вязать грубые  узлы  и
делать затяжные  петли, чем забавлялись вместе с ним  и маленькие  обезьяны.
Они пытались  подражать Тарзану, но он один  изобретал и доводил выдумки  до
совершенства.
     Однажды,  играя  таким  образом,  Тарзан закинул  петлю  на  одного  из
бежавших с ними  товарищей, придерживая другой  конец веревки  в своей руке.
Петля  случайно обвилась вокруг шеи обезьяны, принудив ее круто остановиться
среди разбега самым неожиданным образом.
     -- Ага, вот  новая игра, и хорошая игра!  -- подумал Тарзан в тотчас же
попытался  повторить   эту   штуку.  После  того,  постоянной  практикой   и
старательными упражнениями, он отлично научился искусству закидывания на шею
жертвы петли аркана.
     И  вот тогда-то жизнь Тублата  превратилась в какой-то кошмар. Спал  ли
он,  шел  ли  он ночью и днем, он никогда не мог быть уверен,  что невидимая
беззвучная петля не охватит его шеи и не задушит его.
     Кала наказывала  Тарзана,  Тублат  клялся жестоко  отомстить  ему, даже
старый Керчак обратил внимание на его шалости, предостерегал его, грозил, но
все было  напрасно  -- Тарзан никого не слушался, и тоненькая крепкая  петля
охватывала шею Тублата, когда тот меньше всего ожидал нападения.
     Другим  обезьянам  эти  вечные  проделки  Тарзана с  Тублатом  казались
забавными,  так как "Сломанный нос"  был  тяжелый  старик, которого никто не
любил.
     В  светлой  головке  Тарзана  зарождались новые  мысли,  созданные  его
человеческим разумом.
     Если он мог ловить своих соплеменников-обезьян длинным арканом из трав,
почему бы не попытаться ему поймать им и львицу Сабор?
     Это был лишь зародыш  мысли,  и  ей суждено было медленно  созревать  и
таиться в его подсознании,  пока, наконец, эта идея  не  осуществилась самым
блистательным образом.
     Но случилось это уже много позже.
     VI
     БОЙ В ДЖУНГЛЯХ
     Постоянные скитания часто приводили  обезьян  к запертой  и  безмолвной
хижине у маленькой  бухты.  Ее таинственность  была для Тарзана неиссякаемым
источником интереса.
     Он  заглядывал в занавешенные окна, или взбирался  на крышу и смотрел в
черное отверстие трубы, тщетно ломая  себе  голову над  неведомыми чудесами,
заключенными среди этих крепких стен.
     Его  детское воображение создавало  фантастические образы  удивительных
существ, находящихся внутри хижины. Особенно подзадоривала его вторгнуться в
закрытую дверь полная невыполнимость этого плана.
     Он лазил часами вокруг крыши  и окон, пытаясь найти вход,  но  почти не
обратил внимания на дверь, потому что она, по внешнему виду, мало отличалась
от массивных и неприступных стен.
     Вскоре после своего приключения  со старой Сабор, Тарзан снова  посетил
хижину  и,  подойдя к  ней,  заметил, что,  с некоторого  расстояния,  дверь
казалась как бы  отдельной частью строения, независимой от прилегающих к ней
стен.  Впервые ему  пришла мысль,  что, быть может,  здесь-то  и кроется так
долго ускользавший от него способ вторжения в хижину.
     Он был один, что случалось часто, когда  он бродил около хижины, потому
что обезьяны ее избегали.  История о палке, извергающей громы, еще жила в их
памяти,   и  пустынное  обиталище   неведомого  белого  человека  оставалось
окутанным атмосферой ужаса и тайны.
     О том, что он сам был найден здесь -- Тарзан  не знал.  Эта история ему
не была никем рассказана.  В обезьяньем языке так мало слов, что их  хватало
самое  большее  на  то, чтобы  поведать  о палке с громом. Но  для  описания
неведомых странных существ, их обстановки и вещей язык обезьян был бессилен.
И поэтому, задолго перед тем, как Тарзан вырос  настолько,  чтобы понять эту
историю, она была попросту забыта племенем.
     Кала туманно и смутно  объяснила  Тарзану, что  отец его  был  странной
белой обезьяной, но мальчик не знал, что Кала не была ему родной матерью.
     Итак,  он  в тот день  направился  прямо к двери  и провел много часов,
исследуя ее; он долго  возился  с петлями, с ручкой, с  засовом. Наконец, он
попал   на  правильный  прием,  и  дверь  с  треском  раскрылась  перед  его
удивленными взорами.
     Несколько  минут  он не  решался  войти, но  когда,  наконец, его глаза
свыклись с тусклым светом комнаты, он медленно и осторожно пробрался туда.
     Посреди  пола  лежал скелет,  без  малейших  следов плоти на костях;  к
костям налипли истлевшие, покрытые плесенью остатки того, что когда-то  было
одеждой. На постели Тарзан заметил другой такой  же страшный предмет, но уже
меньшего  размера, а  в  крошечной  колыбели около  кровати  лежало  третье,
крохотное подобие скелета.
     Мальчик только мимоходом обратил внимание на эти свидетельства страшной
трагедии  давно  минувших  дней. Джунгли приучили его  к зрелищу  мертвых  и
умирающих животных. Если бы  он даже знал, что он смотрит на останки родного
отца и матери, и тогда он не был бы очень потрясен.
     Внимание его привлекла обстановка и находившиеся в комнате предметы. Он
стал  подробно  и  внимательно рассматривать все это:  странные инструменты,
оружие, книги, бумаги, одежду -- то немногое, что уцелело от разрушительного
действия времени ч сырой атмосфере прибрежных джунглей.
     Затем он открыл те ящики и шкафы,  с которыми смог справиться благодаря
только что приобретенному опыту. То, что он нашел в них, сохранилось гораздо
лучше.
     В числе других  вещей там был охотничий нож, об острое  лезвие которого
Тарзан немедленно порезал  себе палец. Нимало не смущаясь, он продолжал свои
опыты  и убедился,  что этой  штукой  можно откалывать  щепки  от  столов  и
стульев.
     Долгое  время это занятие забавляло  его,  но наконец  наскучило, и  он
продолжал свои поиски. В одном из  наполненных книгами шкафов  ему  попалась
книга с  ярко раскрашенными  картинками.  Это была  детская иллюстрированная
азбука.
     С А  начинается Аист,  Гнездо свое  вьет он  на крыше. С  Б  начинается
Башня, Домов всех вокруг она выше.
     Картинки его увлекли необычайно.
     Он увидел много белых обезьян, похожих на него лицом
     Дальше в книге он нашел  несколько маленьких мартышек, похожих  на тех,
которых он видел  прыгающими на  деревьях первобытного леса. Но  нигде он не
встретил обезьян  своего племени; во всей книге не было видно ни Керчака, ни
Тублата, ни Калы.
     Сначала Тарзан пытался снять пальцами маленькие фигурки со  страниц, но
быстро понял, что они не настоящие. Он не имел понятия о том, что они такое,
и не находил в своем первобытном языке слов, чтобы назвать их.
     Пароходы,  поезда, коровы  и лошади не имели для  него никакого смысла,
они  скользили  мимо  внимания   и   не  беспокоили  его.  Но  что  особенно
заинтересовало Тарзана и даже сбивало его с топку, это многочисленные черные
фигурки  внизу  и  между раскрашенными картинками, --  что-то вроде букашек,
подумалось ему --  потому что  у многих из  них  были ноги, но ни у одной не
было ни рук, ни глаз. Это было его первое знакомство с буквами алфавита. Ему
было тогда уже больше десяти лет от роду.
     Он,  никогда  не видавший  ничего  печатного,  никогда не  говоривший с
кем-либо, кто имел бы хотя отдаленное представление о существовании писанной
речи, никак не мог угадать значение этих странных фигурок.
     В середине книги он нашел своего старого врага Сабор, львицу, а затем и
змею Хисту, свернувшуюся клубком.
     О, как это было занимательно! Никогда за все десять  лет своей жизни он
не испытывал  такого  огромного  удовольствия.  Он так увлекся,  что даже не
обратил  внимания на приближающиеся сумерки, пока они не надвинулись на него
и не смешали во тьме все рисунки.
     Тарзан  положил книгу  назад  в шкаф и притворил дверь,  потому что  не
хотел,  чтобы кто-нибудь другой  нашел  и уничтожил  его  сокровище. Выйдя в
сгущающуюся тьму, он закрыл за собой  большую дверь хижины так, как она была
закрыта  раньше. Но прежде чем  уйти, он заметил  охотничий нож, лежавший на
полу. Он поднял его и взял с собою, чтобы показать своим товарищам.
     Едва только он вступил в джунгли, как из тени низкого куста встала пред
ним огромная  фигура.  Сначала он  принял ее за обезьяну  своего племени, но
через мгновение сообразил, что перед ним Болгани, громадная горилла.
     Мальчик  стоял  так близко к ней,  что бежать  было  уже невозможно,  и
маленький  Тарзан  понял,  что единственный  выход  -- остаться на  месте  и
биться,  биться насмерть,  потому что  эти  большие звери были  смертельными
врагами его соплеменников и, встретившись с  ними, никогда не просили  и  не
давали пощады.
     Если бы Тарзан был взрослым самцом  обезьяньего племени Керчака, он был
бы серьезным  противником для  гориллы, но он был лишь маленьким  английским
мальчиком, правда -- необычайно крепким и мускулистым для своего возраста, и
конечно не мог сравниться со своим страшным противником.
     Но в его жилах текла кровь того  народа, в среде которого много могучих
бойцов  и ловких  спортсменов, к тому  же у  него  была  еще  и  собственная
тренировка, приобретенная им в его жизни среди хищных зверей джунглей.
     Тарзану  было  чуждо  понятие  страха  так, как  его понимаем  мы;  его
маленькое  сердце  билось  учащенно,  но  от  одного  возбуждения.  Если  бы
представилась  возможность  бежать,  он   конечно  воспользовался   бы  этой
возможностью, но только  потому, что рассудок  ему говорил,  что  он неровня
громадному  зверю. Когда  же разум подсказал  ему,  что  бегство  немыслимо,
Тарзан  смело  и храбро встретил  гориллу. Ни один  мускул не дрогнул на его
лице, --  бесстрашно  встретился он  с ужасной обезьяной.  Он  схватился  со
зверем, едва тот прыгнул на него, и  бил его громадное тело своими кулаками,
разумеется -- столь же безрезультатно, как если бы  муха ударила слона. Но в
одной руке Тарзан все еще держал нож, подобранный им в хижине  отца, и когда
зверь, кусаясь, опять бросился на него, мальчик случайно ударил острием ножа
волосатую грудь гориллы. Нож глубоко вонзился  в тело, и зверь завыл от боли
и бешенства.
     В один миг мальчик узнал  употребление  своей острой блестящей игрушки.
Он  немедленно  воспользовался  этим   новым  знанием,  и  когда  терзающий,
кусающийся зверь повалил его на землю, он  несколько раз погрузил ему нож  в
грудь по самую рукоять.
     Горилла, сражаясь по  приемам своей породы, наносила мальчику ужасающие
удары лапой и  терзала ему  горло и грудь своими могучими клыками. Некоторое
время  они  катались  по  земле в  диком бешенстве  сражения. Истерзанный  и
залитый кровью ребенок  все слабее  и слабее  наносил удары  длинным лезвием
своего ножа, затем маленькая фигурка судорожно вытянулась, и Тарзан, молодой
лорд  Грейсток,  покатился  без признаков жизни  на гниющую  растительность,
устилавшую почву его родных джунглей.
     Племя Керчака услышало издалека свирепый  вызов гориллы, и, как всегда,
когда угрожала опасность, Керчак сейчас же  собрал  свое племя  отчасти  для
взаимной  защиты  от  общего  врага,  так  как  горилла могла  быть не одна,
отчасти-- чтобы сделать проверку, все ли члены племени налицо.
     Скоро выяснилось, что отсутствует Тарзан. Тублат, страшно обрадовавшись
случаю,   изо  всех   сил  противился  посылке   помощи.  Сам  Керчак,  тоже
недолюбливавший странного маленького найденыша,  охотно послушал  Тублата и,
пожав плечами, вернулся к груде листьев, на которых приготовил себе постель.
     Но иначе думала Кала.  Не успела она узнать,  что Тарзан исчез, как она
уже  мчалась  по спутанным  ветвям к тому  месту, откуда еще ясно доносились
крики гориллы.
     Темнота  окутала  землю,  и  только  что  взошедшая луна  струила  свой
неверный свет, бросая уродливые тени на пышную листву.
     Редкие  матовые лучи  ее проникали до земли, но этот свет только сгущал
кромешную тьму джунглей.
     Неслышно,  подобно  огромному призраку, перебрасывалась Кала с ветви на
ветвь.  Она  то  быстро  скользила по  большим сучьям, то кидалась  далеко в
пространство с  одного  дерева  на  другое  и быстро  приближалась  к  месту
происшествия. Ее опыт и знание джунглей говорили ей, что место боя близко.
     Крики гориллы извещали, что страшный  зверь находится в смертельном бою
с  каким-то другим  обитателем дикого  леса. Внезапно  крики эти смолкли,  и
гробовая тишина воцарилась по всему лесу.
     Кала  ничего  не  могла  понять:  крик Болгани  был  несомненно  криком
страданий и предсмертной  агонии, но до нее не доходило ни единого звука, по
которому она могла бы определить, кто же был противником гориллы?
     Было совершенно невероятным, чтобы  ее  маленький Тарзан мог уничтожить
большую  обезьяну-самца.  И  потому,  когда она приблизилась к месту, откуда
доносились звуки борьбы, Кала стала  продвигаться  осторожнее,  а  под конец
совсем   медленно  и   опасливо  пробиралась  по  нижним  ветвям,   тревожно
вглядываясь  в   обрызганную   лунным  светом  темноту   и   отыскивая  хоть
какой-нибудь  признак  бойцов.  Вдруг  на  открытой  полянке,  залитой  ярко
блестевшей  луной, она увидела маленькое, истерзанное тело Тарзана и рядом с
ним большого самца-гориллу, уже совершенно мертвого и окоченевшего.
     С глухим криком бросилась Кала к  Тарзану, прижала  белое окровавленное
тело к своей груди,  прислушиваясь, не бьется ли в нем еще жизнь, и с трудом
расслышала слабое биение маленького сердца.
     Осторожно и любовно  понесла его Кала через чернильную тьму джунглей  к
своему племени.  Долгие дни и ночи пришлось ей просидеть около него, принося
ему пищу и воду и отгоняя мух от его жестоких ран.
     Бедняжка не имела понятия  о медицине; она могла только вылизывать раны
и таким способом держала их  в относительной чистоте,  пока целительные силы
природы делали свое дело.
     Первое время Тарзан не принимал пищи и метался в бреду  и лихорадке. Но
он  поминутно  просил пить  и она носила ему воду тем единственным способом,
который был Б ее распоряжении, т. е. в собственном рту.
     Ни  одна   женщина  не  сумела  бы  проявить  большего  самозабвения  и
самоотверженной преданности к маленькому найденышу,  чем  это бедное,  дикое
животное.
     Наконец лихорадка прошла, и мальчик начал поправляться. Ни одной жалобы
не вырвалось из его крепко сжатых губ, хотя его раны мучительно болели.
     Часть  его груди  оказалась разодранной  до  костей, и  три ребра  были
переломлены могучими  ударами гориллы.  Одна  рука  была  почти  перегрызена
огромными  клыками,  и большой кусок  мяса вырван  из  шеи,  обнажив главную
артерию, которую свирепые челюсти не перекусили лишь чудом.
     Со  стоицизмом,  перенятым от  воспитавших  его  зверей,  Тарзан  молча
выносил боль, предпочитая уползти в  заросли высоких трав и безмолвно лежать
там, свернувшись в клубок, чем выставлять напоказ свои страдания.
     Одну  лишь  Калу  Тарзан был всегда  рад видеть  около себя. Но теперь,
когда  ему  стало  лучше,  она  уходила на более  продолжительное время  для
поисков пищи. Пока Тарзану было плохо, преданное  животное питалось кое-как,
чтобы только поддержать свое существование. И теперь Кала  от  худобы  стала
тенью самой себя.
     VII
     СВЕТ ПОЗНАНИЯ
     Прошло  много  времени,  и оно  показалось  целою вечностью  маленькому
страдальцу, -- пока, наконец, он встал на ноги и мог снова ходить. Но с этих
пор выздоровление его пошло уже так быстро, что через месяц Тарзан был таким
же сильным и подвижным, как прежде.
     Во время своего выздоровления он  много раз восстанавливал в памяти бой
с  гориллой. И первой его  мыслью было снова отыскать то  чудесное маленькое
оружие, которое превратило его  из безнадежного слабого  и хилого существа в
победителя могучего зверя, наводившего страх на джунгли.
     Кроме  того,  он  всей  душой  стремился  снова  побывать  в  хижине  и
продолжать осмотр тех диковинных вещей, которые находились там.
     Однажды  рано утром он отправился на розыски. Он  скоро  увидел начисто
обглоданные кости  своего противника,  и  тут же, рядом, прикрытый  опавшими
листьями валялся его нож, весь заржавленный от запекшейся крови гориллы и от
долгого лежания на влажной почве.
     Ему  не  понравилось,  что  прежняя  блестящая   поверхность  ножа  так
изменилась,  но  все-таки  в  его руках это было  достаточно грозное оружие,
которым  он решил воспользоваться при первом случае. У  него мелькнула  даже
мысль, что  отныне он  уже  не должен  будет спасаться  бегством  от  наглых
нападений старого Тублата.
     Через  несколько  минут Тарзан  был уже около хижины,  опять открыл  ее
дверь и вошел. Его  первой заботой было изучить механизм замка, и пока дверь
была открыта,  он внимательно  осмотрел его устройство.  Ему хотелось  точно
узнать,  что   собственно  держит  дверь  закрытой  и   каким  образом   она
открывается, как только прикоснешься к замку?
     Тарзан  увидел, что изнутри  тоже можно притворить и  запереть дверь на
замок. Он так и сделал, чтобы никто не мог потревожить его во время занятий.
     Тогда он  приступил к систематическому осмотру хижины; но  его внимание
было опять главным образом приковано к  книгам.  Казалось, они имели на него
какое-то  странное, непреодолимое влияние. Он не  мог  сейчас заняться ничем
иным -- до такой  степени  захватила  его увлекательная сила и  изумительная
тайна книг.
     Здесь  был букварь,  несколько элементарных  детских  книжек,  какие-то
многочисленные  книги с картинками  и большой словарь. Тарзан рассмотрел  их
все. Больше всего ему понравились картинки, но и маленькие странные букашки,
покрывавшие  страницы, где не было  рисунков, возбуждали  в нем  удивление и
будили его мысль.
     Сидя  с  поджатыми  ногами на  столе  в хижине, построенной  его отцом,
склонившись  своим  стройным  и  нагим  телом  над  книгой,  этот  маленький
первобытный человек с густой гривой черных волос и блестящими умными глазами
представлял собою  трогательную  и прекрасную живую  аллегорию  первобытного
стремления к знанию сквозь черную ночь умственного небытия.
     Лицо его поражало выражением напряженной мысли. Каким-то не поддающимся
анализу  путем,  он  уже  нащупал  ключ к  столь  смущавшей  его  загадке  о
таинственных маленьких букашках.
     Перед  ним  лежал  букварь,  а  в  букваре  был  рисунок,  изображавший
маленькую обезьяну. Эта обезьяна походила на него самого, но, за исключением
рук и лица, была покрыта каким-то забавным цветным мехом. Тарзан принимал за
мех костюм человека! Над картинкой виднелись семь маленьких букашек:
     М-а-л-ь-ч-и-к.
     И он заметил, что в тексте,  на той же странице, эти семь букашек много
раз повторялись в том же порядке.
     Затем он постиг, что отдельных  букашек  было сравнительно немного,  но
что  они повторялись много  раз -- иногда в одиночку, а чаще в сопровождении
других.
     Он  медленно переворачивал страницы,  вглядываясь в  картинки и текст и
отыскивал повторение знакомого сочетания м-а-л-ь-ч-и-к. Вот  он  снова нашел
его под другим  рисунком: там опять была маленькая обезьяна и с нею какое-то
неведомое животное,  стоявшее на  всех четырех лапах и походившее на шакала.
Под этим рисунком букашки слагались в такое сочетание:
     М-а-л-ь-ч-и-к и с-о-б-а-к-а.
     Итак эти семь маленьких букашек всегда сопровождали маленькую обезьяну!
     Таким образом шло  вперед учение Тарзана. Правда,  оно шло очень, очень
медленно, потому что, сам того  не зная, он задал себе трудную и кропотливую
работу,  которая вам или  мне показалась бы невозможной: он хотел  научиться
читать, не имея ни малейшего понятия о буквах или письме и никогда не слыхав
о них.
     Тарзану долго не  удавалось справиться с  поставленной им себе задачей.
Прошли многие  месяцы и  даже годы,  пока  он разрешил ее. Но  спустя долгое
время, он все-таки постиг тайну  маленьких букашек.  И когда ему исполнилось
пятнадцать лет, он уже знал все комбинации букв,  сопровождавшие ту или иную
картинку в маленьком букваре и в двух книжках для начального чтения.
     Разумеется, он имел  лишь  самое туманное  представление о  значении  и
употреблении союзов, глаголов, местоимений, наречий и предлогов.
     Как-то раз (ему  было  тогда около двенадцати  лет) в одном  из  ящиков
стола  он нашел несколько карандашей. Случайно проведя концом  одного из них
по столу, он с восхищением увидел,  что  карандаш оставляет за собой  черный
след.
     Тарзан так  усердно занялся этой  новой игрушкой, что поверхность стола
очень  скоро  покрылась  линиями,  зигзагами  и кривыми  петлями,  а  кончик
карандаша стерся до дерева. Тогда  Тарзан принялся за новый карандаш.  Но на
этот раз он уже имел в виду определенную цель.
     Ему пришло  в  голову самому изобразить некоторые из маленьких букашек,
которые ползали на страницах его книг.
     Это было трудное дело, прежде  всего уже потому, что он держал карандаш
так,  как  привык  держать  рукоять  кинжала, что  далеко не  способствовало
облегчению письма или разборчивости написанного.
     Однако, Тарзан не бросил своей затеи. Он занимался письмом  всякий раз,
когда приходил в хижину, и в конце концов практический опыт указал ему такое
положение карандаша,  при котором ему легче было направлять и водить  его. И
тогда он получил возможность воспроизвести некоторые из маленьких букашек.
     Таким путем он стал писать.
     Срисовывая букашки, он научился и другой вещи -- их числу. И хотя он не
мог  считать в  нашем смысле  этого  слова,  он все же  имел представление о
количестве, в основе которого лежало число пальцев на одной руке.
     Роясь в разных книгах, Тарзан  убедился в  том, что ему теперь известны
все  породы букашек, появляющихся  в разных комбинациях. Он тогда без  труда
расположил их в должном порядке. Ему  было  легко это сделать, потому что он
часто перелистывал занимательный иллюстрированный букварь.
     Его образование, таким образом, шло вперед. Но самые важные познания он
приобрел в  неистощимой сокровищнице громадного  иллюстрированного  словаря.
Даже  после  того, как он понял смысл букашек,  он  продолжал гораздо больше
учиться по картинкам, чем с помощью чтения.
     После того, как он открыл расположение букв в  алфавитном порядке, он с
наслаждением искал и находил знакомые ему  комбинации. Слова, сопровождавшие
их,  и их определения увлекали его все дальше  и дальше  в громадную область
знания.
     К семнадцати годам  Тарзан  научился  читать детский  букварь и  вполне
понял удивительное значение маленьких букашек.
     Он уже больше не  презирал своего  голого тела, не  приходил в отчаяние
при  виде своего человеческого  лица; он знал теперь, что он  принадлежит  к
совсем иной породе, чем его дикие и волосатые сотоварищи.
     Он  был ч-е-л-о-в-е-к, а  они  о-б-е-з-ь-я-н-ы. Маленькие  же обезьяны,
скачущие по верхушкам  деревьев, были  м-а-р-т-ы-ш-к-и. Тарзан  узнал также,
что старая Сабор л-ь-в-и-ц-а, Хиста з-м-е-я, а Тантор с-л-о-н.
     Таким образом он научился читать.
     С того времени его успехи шли очень быстро. С помощью большого  словаря
и  упорной  работы  здорового разума,  Тарзан, унаследовавший способность  к
мышлению,  свойственную  высокой расе, часто  догадывался о  многом,  чего в
действительности не  мог понять, и почти  всегда  его догадки были близки  к
истине.
     В его учении случались большие  перерывы,  так как племя иногда  далеко
уходило от хижины,  но, даже вдали от книг, его живой ум  продолжал работать
над этими таинственными и увлекательными вопросами.
     Куски коры, плоские листья и даже гладкие участки земли служили Тарзану
тетрадями, в которых острием охотничьего ножа он выцарапывал уроки.
     Но в то время, как он следовал своей склонности к умственному труду, он
не пренебрегал и суровыми жизненными знаниями".
     Он упражнялся  с веревкой и  играл  со своим охотничьим. ножом, который
научился точить о плоские камни.
     Племя окрепло и увеличилось со времени, когда поступил в него Тарзан.
     Под  предводительством Керчака ему  удалось  изгнать другие  племена из
своей  части джунглей, так что у племени была теперь в изобилии пища и почти
не приходилось терпеть от дерзких набегов соседей.
     И потому, когда молодые самцы вырастали, они находили более удобным для
себя брать жен из собственного  племени, а если и брали в  плен чужих самок,
то  приводили их  к Керчаку,  предпочитая подчиниться ему и  жить  с  ним  в
дружбе, чем устраиваться самостоятельно.
     Изредка какой-нибудь самец,  более свирепый, чем  его товарищи, пытался
оспаривать власть у Керчака, но еще никому не удалось одолеть эту свирепую и
жестокую обезьяну.
     Тарзан находился в племени на особом положении. Хотя обезьяны и считали
его  своим,  но  Тарзан  слишком заметно  от  них  отличался, чтобы  не быть
одиноким в их обществе. Старшие самцы уклонялись от сношений с ним и либо не
обращали  на него  внимания, либо  относились к  нему  с такой  непримиримой
ненавистью,  что если  бы  не изумительная  ловкость  мальчика  и  не защита
могучей Калы, которая оберегала его со всем  пылом материнской  любви, -- он
был бы убит еще в раннем возрасте.
     Самым  свирепым и постоянным  его  врагом был Тублат. Но когда  Тарзану
минуло около тринадцати лет, преследования его врагов внезапно прекратились,
его оставили  в покое  и даже стали питать к нему  род уважения. Тарзан  мог
наконец  рассчитывать  на спокойную совместную жизнь с племенем  Керчака, за
исключением тех случаев,  когда  на  кого-нибудь из  самцов нападал припадок
безумного  неистовства, которыми страдают в джунглях самцы диких  зверей. Но
тогда никто из обезьян не был в безопасности.
     Виновником этого счастливого для Тарзана поворота  был никто  иной, как
тот же Тублат.
     Произошло  это  событие  следующим образом.  Однажды, все племя Керчака
собралось  в  маленьком  естественном  амфитеатре, лежащем  среди  невысоких
холмов,  на  широкой и чистой  поляне, свободной от колючих  трав и ползучих
растений
     Площадка  была почти круглой. Со всех сторон  амфитеатр замыкали мощные
гиганты девственного леса; их огромные стволы  были сплетены такой сплошной;
стеной  кустарника, что доступ  на маленькую гладкую арену был возможен лишь
по  ветвям  деревьев.  Здесь,  в  безопасности  от   какого-либо  вторжения,
устраивало свои собрания  племя Керчака.  В  середине  амфитеатра возвышался
один из  тех страшных  земляных барабанов,  из которых  антропоиды извлекают
адскую музыку при совершении своих обрядов. Из глубины джунглей глухие удары
их иногда доносятся  до человеческого  слуха, но никто  из людей, никогда не
присутствовал на этих ужасных празднествах. Многим  путешественникам удалось
видеть эти  диковинные  барабаны  обезьян. Иные из них  слышали даже  грохот
свирепого,  буйного   разгула   громадных   человекообразных,   этих  первых
властителей  джунглей.  Но  Тарзан, лорд  Грейсток,  был  несомненно  первым
человеческим  существом, которое  когда-либо  само  участвовало в опьяняющем
разгуле Дум-Дум.
     Этот первобытный обряд послужил  прототипом для всех служб, церемоний и
торжеств, какие устраивались и устраиваются церковью и государством. На заре
человеческого  сознания,   в   седой  глубине  веков,  за   далекой   гранью
зарождающегося  человечества, наши свирепые волосатые предки при ярком свете
луны  выплясывали  обряды  Дум-Дум  под звуки  своих  земляных барабанов,  в
глубине  величавых  джунглей,  которые остались такими же и поныне. Все наши
религиозные  таинства  и обряды начались  в ту давно забытую ночь, в тусклой
дали  давно  минувшего  мертвого прошлого, когда первый мохнатый наш предок,
раскачав своею тяжестью ветку тропического дерева, легко  спрыгнул на мягкую
траву, на место первого сборища.
     В тот  день, когда  произошло  событие, после которого Тарзан  добился,
наконец, прекращения  тех  преследований, которым он  подвергался в  течение
первых двенадцати лет своей жизни,  племя Керчака, состоявшее  теперь уже из
целой сотни обезьян,  шло молча толпою  по нижним ветвям деревьев и бесшумно
спустилось на арену амфитеатра.
     Празднества  Дум-Дум устраивались  обычно  по  случаю  того  или  иного
важного события в жизни обезьян, например -- победе над враждебным племенем,
захвата  пленника, умерщвлении  или  поимки  какого-нибудь крупного  хищника
джунглей  и,  наконец,  по  случаю  смерти  или  воцарения  владыки -- главы
племени. Каждый такой случай  сопровождался торжественными обрядами и особым
церемониалом Дум-Дум.
     В  этот  день,  праздновалось убийство гигантской  обезьяны из  другого
племени. И когда обезьяны Керчака заняли арену амфитеатра, два могучих самца
принесли труп побежденного.
     Они положили свою  ношу перед земляным барабаном и уселись на корточках
возле него в виде стражи. Остальные участники торжества разлеглись в  густой
траве,  чтобы подремать, пока не  взойдет  луна. При ее  свете  должна  была
начаться дикая оргия.
     Долгие  часы  на  поляне  царила  полнейшая  тишина,  нарушаемая   лишь
нестройными криками пестрых  попугаев и щебетом  тысячи птиц, которые стаями
порхали среди ярких орхидей и гирлянд огненно-красных  цветов, ниспадавших с
покрытых мохом пней и стволов.
     Наконец,  когда над джунглями спустилась ночь,  обезьяны  зашевелились,
поднялись  и  расположились  вокруг  земляного  барабана.  Самки  и детеныши
длинной  вереницей  уселись  на  корточках  с  внешней  стороны  амфитеатра,
взрослые самцы расположились внутри  полянки, прямо против  них. У  барабана
заняли  место три  старые самки,  и каждая  из  них  имела  в руках  толстую
суковатую ветку длиной около пятнадцати дюймов.
     С   первыми  слабыми  лучами  восходящей  луны,  посеребрившей  вершины
окружных деревьев, старые самки  стали медленно  и тихо ударять  по звучащей
поверхности барабана.
     Чем  выше поднималась луна  и  чем ярче  освещался ее сиянием  лес, тем
сильнее  и  чаще  били в барабан  обезьяны, пока, наконец, дикий ритмический
грохот не наполнил собою всю окрестность на много миль во всех направлениях.
Хищные звери джунглей приостановили свою охоту и, насторожив уши и приподняв
головы,  с любопытством прислушивались к далеким глухим ударам,  указывавшим
на то, что у больших обезьян начался праздник Дум-Дум.
     По временам какой-нибудь зверь испускал пронзительный визг или громовый
рев в  ответ  на дикий грохот праздника  антропоидов.  Но  никто из  них  не
решался пойти на разведки или подкрасться для  нападения, потому что большие
обезьяны  собравшиеся  всей  своей  массой, внушали лесным  соседям глубокое
уважение.
     Грохот барабана достиг, наконец,  силы грома; тогда  Керчак  вскочил на
середину круга, в открытое пространство между сидящими на  корточках самцами
и барабанщицами.
     Выпрямившись  во весь рост, он откинул голову назад и, взглянув прямо в
лицо восходящей луне,  ударил в грудь  своими большими  волосатыми лапами  и
испустил страшный, рычащий крик.
     Еще и еще пронесся этот наводящий ужас крик над притихшими в  безмолвии
ночи и словно мертвыми джунглями.
     Затем Керчак  ползком, словно крадучись, безмолвно проскочил  мимо тела
мертвой обезьяны,  лежавшей перед барабаном, не сводя с трупа своих красных,
маленьких, сверкавших злобою глаз, и, прыгая, побежал вдоль круга.
     Следом за ним  на арену  выпрыгнул другой самец,  закричал,  и повторил
движения вождя.  За ним  вошли в круг и другие, и  джунгли  теперь уже почти
беспрерывно оглашались их кровожадным криком.
     Эта пантомима изображала вызов врага.
     Когда  все  возмужалые  самцы   присоединились  к  хороводу  кружащихся
плясунов, -- началось нападение.
     Выхватив огромную дубину  из  груды кольев, нарочно  заготовленных  для
этой цели,  Керчак  с  боевым рычанием бешено кинулся на  мертвую обезьяну и
нанес  трупу  первый  ужасающий  удар.  Барабанный  грохот  усилился,  и  на
поверженного  врага   посыпались  удар   за   ударом.  Каждый   из   самцов,
приблизившись  к  жертве  обряда,  старался  поразить ее  дубиной,  а  затем
уносился в бешеном вихре Пляски Смерти.
     Тарзан  тоже  участвовал  в диком, скачущем  танце.  Его смуглое  тело,
испещренное  полосами  пота,  мускулистое  тело  блестело  в  свете  луны  и
выделялось гибкостью и изяществом среди неуклюжих, грубых, волосатых зверей.
     По мере того,  как  грохот  и быстрота  барабанного боя  увеличивались,
плясуны пьянели от  его  дикого ритма и от  своего  свирепого воя. Их прыжки
становились все быстрее, с оскаленных клыков потекла слюна, и пена выступила
на губах и груди.
     Дикая пляска  продолжалась около получаса.  Но,  вот, по знаку  Керчака
прекратился бой барабана. Самки-барабанщицы торопливо пробрались сквозь цепь
плясунов  и  присоединились к толпе зрителей. Тогда  самцы,  все, как  один,
ринулись  на тело  врага,  превратившееся под их ужасающими ударами в мягкую
волосатую массу.
     Им  не  часто удавалось  есть  в  достаточном  количестве свежее  мясо.
Поэтому  дикий  разгул  их ночного празднества  всегда  кончался  пожиранием
окровавленного трупа. И теперь они все яростно кинулись на мясо.
     Огромные  клыки вонзались  в тушу, разрывая  кровавое битое тело. Более
сильные хватали отборные куски, а слабые вертелись около дерущейся и рычащей
толпы, выжидая  удобный момент, чтобы  втереться туда  хитростью и подцепить
лакомый кусочек, или стащить какую-нибудь оставшуюся кость  прежде,  чем все
исчезнет.
     Тарзан  еще  больше,  чем  обезьяны,  любил  мясо  и  испытывал  в  нем
потребность.  Плотоядный по  природе,  он  еще  ни  разу  в  жизни,  как ему
казалось, не поел мяса  досыта. И вот теперь, ловкий и гибкий,  он пробрался
глубоко в массу борющихся и раздирающих мясо обезьян. Он стремился хитростью
добыть себе хороший кусок, который ему трудно было бы добыть силой.
     С  боку  у него висел охотничий нож его неведомого  отца, в самодельных
ножнах. Он видел образчик их на рисунке в одной из своих драгоценных книг.
     Проталкиваясь  в  толпе,  он, наконец,  добрался до  быстро исчезающего
угощения и своим острым ножом отрезал  изрядный кусок; он и не надеялся, что
ему достанется  такая богатая  добыча  -- целое  предплечье, просовывавшееся
из-под  ног  могучего  Керчака. Последний  был  так  занят своим царственным
обжорством,   что   даже   не   заметил   содеянного   Тарзаном  оскорбления
величества...
     И Тарзан благополучно ускользнул из борющейся массы со своей добычей.
     Среди обезьян, которые  тщетно вертелись за  пределами круга  пирующих,
был и старый Тублат. Он очутился одним из первых на пиру и  захватил уже раз
отличный кусок,  который спокойно съел в  сторонке. Но  этого ему показалось
мало, и  теперь  он  снова пробивал  себе  дорогу, желая еще  раз  раздобыть
хорошую порцию мяса.
     Вдруг он заметил Тарзана: мальчик выскочил из царапающейся и кусающейся
кучи переплетенных тел с полосатым предплечьем, которое он крепко прижимал к
груди.
     Маленькие  тесно  посаженные,  налитые  кровью  свиные  глазки  Тублата
засверкали злобным блеском, когда они увидели ненавистного  приемыша.  В них
загорелась также и жадность к лакомому куску в руках мальчика.
     Но и Тарзан  заметил своего  злейшего  врага. Угадав  его намерение, он
быстро  прыгнул  к  самкам  и детенышам, надеясь  скрыться среди них. Тублат
быстро погнался за ним по пятам. Убедившись, что ему не удастся найти место,
где он мог бы спрятаться, Тарзан понял, что остается одно -- бежать.
     Со  всех  ног  помчался  он  к  ближайшим   деревьям,   ловко  прыгнул,
ухватившись  рукой за ветку,  и с  добычей в зубах стремительно полез вверх,
преследуемый Тублатом.
     Тарзан  поднимался  все   выше   и  выше  на  раскачивающуюся  верхушку
величавого гиганта лесов. Тяжеловесный преследователь не решился гнаться  за
ним  туда,  и,  усевшись  на вершине, мальчик кидал  оскорбления  и насмешки
разъяренному, покрытому  пеной животному,  которое остановилось на пятьдесят
футов ниже его.
     И Тублат впал в бешенство.
     С ужасающими воплями и рычанием  низвергнулся он наземь в толпу самок и
детенышей  и накинулся на  них.  Он  перегрызал огромными  клыками маленькие
слабые  детские шеи  и  вырывал целые  куски  мяса  из спин и животов самок,
попадавших в его когти.
     Луна ярко озаряла эту кровавую оргию бешенства. И Тарзан все это видел.
     Он видел, как самки и детеныши бежали, что было сил, в безопасные места
на  деревьях.  А  затем  и  большие  самцы,   что  сидели   посреди   арены,
почувствовали  могучие  клыки  своего обезумевшего  товарища.  И  тогда  все
обезьяны поспешно скрылись среди черных теней окрестного леса.
     В амфитеатре,  кроме Тублата, оставалось только одно живое существо  --
запоздавшая  самка, быстро бежавшая  к  дереву, на верхушке  которого  сидел
Тарзан. За ней близко по пятам гнался страшный Тублат.
     Это была Кала. Как только Тарзан увидел, что Тублат ее настигает, он, с
быстротою  падающего  камня,  бросился  с  ветки на  ветку на  помощь  своей
приемной матери.
     Она подбежала к  дереву. Как раз над нею  сидел Тарзан, затаив дыхание,
выжидая исхода этого бега взапуски.
     Кала  подпрыгнула  вверх  и  зацепилась за  ниже  висевшую  ветку.  Она
оказалась почти над самой  головой Тублата и  была здесь уже в безопасности.
Но раздался  сухой,  громкий треск,  ветка  обломилась,  -- и Кала свалилась
прямо на голову Тублата, сбив его с ног.
     Оба вскочили на мгновение, но Тарзан еще быстрее спустился с дерева,  и
громадный разъяренный  обезьяний  самец  внезапно  очутился  лицом к лицу  с
человеком-ребенком.
     Ничто не могло  быть более  наруку злобному зверю.  С  ревом  торжества
обрушился  он  на  маленького лорда Грейстока. Но  клыкам его все же не было
суждено вонзиться в это крошечное коричневое тело цвета ореха.
     Мускулистая рука с молниеносной быстротой схватила Тублата за волосатое
горло.  Другая рука вонзила несколько раз  острый охотничий  нож  в широкую,
мохнатую грудь.  Удары  падали, словно молнии, и  прекратились только тогда,
когда Тарзан почувствовал, что ослабевшее вялое тело рушится на землю.
     Когда труп упал, Тарзан, обезьяний приемыш, поставил ногу на шею своего
злейшего врага, поднял глаза  к полной луне и, откинув назад буйную, молодую
голову,  испустил дикий и  страшный  победный крик  своего  народа.  Друг за
другом, из своих древесных убежищ, спустилось все племя. Они окружили стеной
Тарзана и  его побежденного  врага, и  когда  все оказались  налицо,  Тарзан
обратился к ним.
     -- Я Тарзан,  --  крикнул он.  --  Я  великий боец. Все должны почитать
Тарзана и Калу, его мать. Среди вас нет никого, кто может сравниться с ним в
силе! Пусть берегутся его враги!
     Устремив  пристальный  взгляд  в злобно-красные глаза Керчака,  молодой
лорд  Грейсток  ударил  себя  по  могучей  груди  и  испустил  еще раз  свой
пронзительный крик вызова.
     VIII
     ОХОТА НА ВЕРШИНАХ ДЕРЕВЬЕВ
     На следующее  утро  после  Дум-Дум, обезьяны медленно двинулись назад к
берегу,  через  лес. Мертвый  Тублат остался  лежать там,  где он был  убит,
потому что племя Керчака не ест своих.
     Поход на этот раз был весь занят поисками пищи. Капустные пальмы, серые
сливы, визанг  и  сентамин встречались  в  изобилии; попадались также  дикие
ананасы, а иногда обезьянам удавалось находить мелких млекопитающихся, птиц,
яйца,  гадов  и  насекомых.  Орехи   обезьяны  раскалывали  своими  могучими
челюстями, и только когда они оказывались слишком твердыми, они разбивали их
камнями.
     Однажды путь  их пересекла  старая Сабор.  Встреча с  львицей заставила
обезьян поспешно искать убежище на высоких ветвях.
     Правда, Сабор относилась с уважением  к их численности и острым клыкам,
но и обезьяны, со своей стороны, проявили неменьшую почтительность к ее силе
и свирепости.
     Тарзан  сидел на низко опущенной ветке. Львица, пробираясь через густые
заросли, оказалась  как  раз под  ним.  Он швырнул в исконного  врага своего
народа бывший у него под  рукою ананас. Величественное животное остановилось
и, обернувшись, окинуло взглядом дразнившую ее сверху человеческую фигуру.
     Сердито  вильнув хвостом,  Сабор обнажила свои желтые клыки и сморщила,
огрызаясь,  щетинистую  морду.  Злобные  глаза ее  превратились  в две узкие
щелки, в которых горели бешенство и ненависть.
     С  прижатыми  ушами львица посмотрела прямо в  глаза Тарзану, найденышу
обезьян, и испустила пронзительный боевой вызов.
     И, сидя под нею на  ветке, человек-обезьяна  ответил ей страшным криком
своего племени.
     Несколько  мгновений они молча смотрели  друг на друга.  А через минуту
громадная  кошка повернула в джунгли, и  лесная чаща поглотила ее, как океан
поглощает брошенный в него камень.
     Но  в уме Тарзана зародился серьезный  план.  Он  убил, ведь, свирепого
Тублата,  значит, он стал могучим бойцом? А, вот, теперь  он выследит хитрую
Сабор и убьет ее тоже. Тогда он станет великим охотником.
     В глубине  его маленького европейского сердца  таилось сильное  желание
прикрыть одеждой свою наготу.
     Из своих книжек с  картинками он узнал, что все люди  прикрыты одеждой,
тогда  как  мартышки  и  обезьяны   ходят   голые.  Одежда   --  знак  силы,
отличительный признак превосходства человека над всеми созданиями. Не могло,
конечно, быть  другой причины для того,  чтобы  носить  такие отвратительные
вещи.
     Много лун  тому  назад,  когда  он  был гораздо  моложе, Тарзану  очень
хотелось  иметь шкуру  львицы Сабор, или  льва  Нумы, или пантеры Шиты,  для
прикрытия  своего  безволосого тела. Тогда, по крайней мере, он перестал  бы
походить  на  отвратительную  змею Хисту. Но  нынче  Тарзан  гордился  своею
гладкою  кожей,  потому  что  она  означала  его  происхождение  от могучего
племени. В нем  боролись  два  противоположных  желания --  ходить  свободно
голым, по примеру племени  Керчака, или  же,  сообразуясь  с обычаями  своей
породы, носить неудобную  одежду. И оба желания попеременно одерживали в нем
верх.
     В  течение  всего  того  времени,  когда,  после  бегства  Сабор, племя
продолжало свой  медленный переход через  джунгли, голова Тарзана была полна
широкими планами  выслеживания  и убийства  львицы. Много  дней прошло, а он
только об этом и думал.
     Но внимание его было однажды отвлечено страшным явлением.
     Среди белого дня внезапно темнота спустилась на джунгли; звуки  стихли.
Деревья  стояли  неподвижно,  словно парализованные ожиданием  надвигающейся
катастрофы. Вся природа  как  бы  замерла.  И  вот издалека  слабо донеслось
какое-то тихое, печальное стонание.  Ближе и ближе звучало оно, разрасталось
и становилось все более оглушительным.
     Большие  деревья  разом погнулись, словно их  пригнетала к земле чья-то
могучая  рука.  Они склонялись все  ниже и ниже, и  все  еще  не было слышно
другого  звука,  кроме  глухого и  страшного стона  ветра.  И вдруг великаны
джунглей выпрямились и закачали могучими вершинами, как бы выражая этим свой
гневный   протест.  Из  несущихся  вихрем   черных   туч   сверкнул   яркий,
ослепительный  блеск.  Раскаты грома  потрясли воздух,  как  канонада. Затем
сразу хлынул потоп, и джунгли превратились в настоящий ад.
     Обезьяны, дрожа  от холодного  ливня, сбились в кучу и жались к стволам
деревьев. При свете молний, пронизывавших  тьму,  видны были дико-качавшиеся
ветки, льющиеся потоки воды и стволы, гнущиеся от ветра.
     Время от времени один из  древних лесных патриархов, пораженный ударом,
с треском ломался на тысячи кусков и рушился, повергая за собой бесчисленные
ветки окружавших  его деревьев и  множество мелких  тварей. Большие  и малые
сучья, оторванные свирепым вихрем, кружились и летели в  неистовой пляске на
землю, неся гибель несчастным тварям подлесья.
     Долго  бесновался ураган, и обезьяны  в смятении  жались друг к  другу,
подвергаясь   постоянной   опасности   от   падающих   стволов   и   ветвей,
парализованные яркими вспышками молний и  раскатами  грома. Они притаились в
ужасе и безмолвно страдали, выжидая конца бури.
     Конец  был   такой  же  внезапный,  как  и  начало.  Ветер  прекратился
мгновенно, выглянуло солнце, и природа снова улыбнулась.
     Мокрые  листья  и влажные  лепестки  чудесных  цветов  засияли  в лучах
солнца.  Природа  смягчилась, и все живое простило ей гнев и причиненное  ею
зло и занялось своими обычными делами. Хлопотливая жизнь опять потекла своей
чередой, как до наступления бури.
     Но для Тарзана забрезжил свет неожиданного откровения:
     он  постиг тайну одежды.  Как ему было бы тепло и уютно во  время дождя
под  тяжелой шкурой Сабор! И эта мысль была еще одной побудительной причиной
выполнить затеянный замысел.
     В продолжение нескольких  месяцев  племя  бродило близ отлогого берега,
где находилась  хижина Тарзана, и он посвящал  большую часть  своего времени
учению. Но когда он  скитался  по джунглям,  то  постоянно  держал  наготове
веревку, и немало мелких животных попалось ему в петлю.
     Однажды аркан  обвил жесткую  шею  кабана Хорта. Зверь бешено прыгнул в
попытке сбросить его и  стащил Тарзана с ветки, на которой тот  лежал в  это
время.
     Зверь услышал шум падения, обернулся и, увидев легкую добычу -- молодую
обезьяну, нагнул голову и кинулся на захваченного врасплох юношу.
     Но Тарзан,  к счастью, не пострадал; он по-кошачьи упал на четвереньки,
широко расставив  ноги.  Очутившись  перед кабаном,  он  мгновенно  вскочил,
прыгнул  с  обезьяньей  ловкостью  на дерево и  оказался в безопасности в то
время, как разъяренный Хорта тяжело промчался под ним.
     Благодаря этому случаю, Тарзан  на опыте узнал, чего можно ждать и чего
следует бояться при употреблении петли.
     Он  лишился своей длинной веревки, но  зато понял,  что если бы с ветки
стащила его Сабор, то исход был бы совсем иной, и он несомненно был бы убит.
     Ему потребовалось довольно много дней, чтобы свить новую веревку. Когда
она  была  наконец готова,  Тарзан  отправился  на затеянную охоту  и  залег
настороже среди густой листвы  на большой ветке, как раз над звериной тропой
к водопою. Много мелких зверей прошло под  ним невредимо. Мелкая дичь сейчас
не интересовала  Тарзана.  Для достижения своей  цели ему надо  было крупное
животное.
     И  вот,  наконец,  появилась та,  которую  он ждал.  Играя мышцами  под
бархатной пышной шкурой, жирная и блестящая, шла львица Сабор.
     Ее большие лапы мягко ступали по узкой тропе. Она шла с высоко поднятой
головой, чутко и  зорко следя за каждым движением и шорохом; медлительными и
красивыми движениями извивался ее длинный хвост.
     Ближе и  ближе  подходила львица к месту, где Тарзан подстерегал ее  на
ветке, уже держа наготове сложенный кольцами длинный аркан.
     Тарзан  сидел неподвижный, как  бронзовый  идол,  и  непреклонный,  как
смерть.  Сабор прошла под ним.  Она сделала шаг, другой, третий -- и длинная
веревка взвилась над ней.
     Широкая   петля   со  свистом   охватила  ее  голову.  И  когда  Сабор,
встревоженная  шумом,  подняла голову, петля  уже обвилась вокруг ее  горла.
Тарзан крепко затянул аркан на глянцевитой шее, а затем  отпустил  веревку и
уцепился обоими руками за поддерживавшую его ветку.
     Сабор была поймана.
     Испуганный  зверь кинулся  бешеным прыжком  в  джунгли.  Но  Тарзану не
хотелось терять веревки, как в первый раз. Наученный  опытом,  Тарзан крепко
привязал  конец аркана к стволу, на котором сидел. Не  успела львица сделать
скачок, как почувствовала, что веревка стягивает ей шею. Она перевернулась в
воздухе и тяжело свалилась на землю.
     План  его, по-видимому,  был  удачен.  Но  когда  он  схватил  веревку,
упираясь в  разветвление  двух могучих суков, то  увидел, что  очень  трудно
подтащить  к дереву и повесить  тело  такого мощного  зверя, и притом зверя,
который яростно сопротивлялся, кусался, царапался и выл.
     Тяжесть  старой Сабор  была  громадная,  и  когда  она упиралась своими
огромными лапами, пожалуй, только слон Тантор мог бы стащить ее с места.
     Львица стала  метаться на веревке и снова попала на ту тропинку, откуда
она  могла  видеть  виновника нанесенной  ей обиды. Воя  от  бешенства,  она
внезапно прыгнула  высоко вверх по направлению к Тарзану. Но  когда она всей
тяжестью  ударилась  о ветку, на которой  он  сидел, ее  обидчика там уже не
было.
     Он  успел перебраться  на более тонкую ветку, футов на двадцать выше, и
его  разъяренная  пленница  опять  оказалась под ним.  Одно  мгновение Сабор
висела поперек ветки, а Тарзан издевался над ней и бросал сучья и ветки в ее
ничем не защищенную морду.
     Затем  животное  снова  соскочило  на  землю,  и Тарзан быстро  схватил
веревку; но Сабор догадалась уже, что ее держало, и,  схватив тонкую веревку
в свои огромные челюсти, она перегрызла ее прежде, чем Тарзан успел вторично
затянуть петлю.
     Тарзан был  очень огорчен; так хорошо  задуманный план пропал. Он сидел
на ветке, бранился и  визжал  на рычавшее под ним животное и, издеваясь  над
львицей, строил ей гримасы.
     Сабор целых три часа расхаживала взад и вперед под деревом. Четыре раза
приседала  она   и  прыгала  на  кривлявшегося  вверху,   высоко   над  нею,
оскорбителя. Но это было столь же бесцельно, как гоняться за ветром, который
шептался и шелестел в верхушках деревьев.
     Наконец, мальчику  приелась  эта забава.  С  пронзительным  вызовом, он
ловко запустил в львицу  спелым плодом, который густо и клейко размазался на
ее огрызающейся  морде. Затем Тарзан быстро помчался  по  деревьям на вышине
ста футов над землей и в скором времени оказался среди своих соплеменников
     Он рассказал им о своем  приключении. Грудь его вздымалась от гордости,
и  он  так фанфаронил и  хвастался,  что произвел впечатление даже  на своих
самых заядлых врагов, а Кала простодушно плясала от радостной гордости.
     IX
     ЧЕЛОВЕК И ЧЕЛОВЕК
     Тарзан,  обезьяний приемыш, продолжал жить  своей первобытною  жизнью в
джунглях еще несколько лет  почти без перемен. Перемена была лишь в том, что
он  становился сильнее и  умнее, и многое узнал из  своих книг о  диковинных
краях, находящихся где-то за пределами его леса.
     Его жизнь  никогда  не казалась ему ни однообразной,  ни бесплодной.  У
него всегда находилось занятие. Всегда можно было охотиться,  искать  плоды,
ловить в многочисленных ручейках и озерках рыбу Низу. Кроме того приходилось
постоянно  остерегаться Сабор и  ее  свирепых  сородичей. И  эта  постоянная
опасность придавала остроту и вкус каждой минуте жизни.
     Часто звери охотились за ним, а еще чаще он охотился за зверями. И хотя
их жестокие, острые когти еще ни разу не коснулись его, однако бывали жуткие
мгновения, когда  расстояние было так мало, что  едва  можно  было просунуть
толстый лист между их когтями и его гладкой кожей.
     Быстра  была  львица  Сабор,  быстры были и Нума и Шита,  но Тарзан был
настоящей молнией.
     Он сдружился  со  слоном  Тантором.  Как?  Об  этом  не спрашивайте. Но
обитатели  джунглей  знали,  что часто,  в  лунные  ночи,  Тарзан, обезьяний
приемыш, и  слон Тантор подолгу вместе  гуляли. И там, где путь  по лесу был
свободен, Тарзан ехал, сидя высоко на могучей спине Тантора.
     Но  все  остальные  звери  в  джунглях были  его  врагами,  --  все, за
исключением его  собственного племени, среди которого он  теперь  имел много
сторонников.
     За эти годы Тарзан много дней провел в хижине  своего отца, где все еще
лежали  нетронутыми кости  его родителей и  маленький скелет  детеныша Калы.
Восемнадцати лет отроду  Тарзан уже  свободно читал и  понимал  почти  все в
разнообразных книгах, которые хранились на полках в хижине.
     Он  мог  также  и  писать,  и  писал  отчетливо  и  быстро,  но  только
по-печатному. Рукописных букв он почти не усвоил, потому что, хотя среди его
сокровищ  и  было много  тетрадей,  но он считал лишним затруднять себя этой
другой  формой  письма.  Позднее,  впрочем,  он  кое-как научился  разбирать
рукописи, но лишь с большим трудом.
     Итак, в восемнадцать  лет это был молодой  английский лорд,  который не
мог говорить  по-английски, но тем не менее умел  читать и писать  на родном
языке. Никогда не видел он  никакого другого  человеческого существа,  кроме
себя,  потому  что  та небольшая  область, где кочевало  его племя,  не была
перерезана ни одной большой рекой, по которой могли бы спуститься к ним хотя
бы дикие туземцы из глубины страны.
     Высокие холмы закрывали ее с трех  сторон,  и океан -- с четвертой. Она
была  населена лишь львами,  леопардами, ядовитыми змеями. Девственные  леса
джунглей до той поры не видели еще ни одного существа  из породы тех зверей,
которые зовутся людьми.
     Но   однажды,  когда  Тарзан-обезьяна  сидел  в   хижине  своего  отца,
погруженный в  тайны книги, произошло  роковое событие,  и прежнее  безлюдие
джунглей было нарушено навсегда.
     Он увидел вдали на восточной окраине странное шествие:
     оно двигалось гуськом по гребню невысокого холма.
     Впереди шли  пятьдесят черных  воинов, вооруженных  длинными копьями, с
железными  остриями;  кроме  того,  каждый  нес большой  лук  с отравленными
стрелами.  На  спинах висели  овальные  щиты, в носах  были  продеты большие
кольца, а на сбитых, как шерсть, волосах красовались пучки ярких перьев.
     Лбы их были татуированы тремя параллельными цветными полосками, а грудь
тремя  концентрическими  кругами.  Их  желтые зубы  были отточены, как клыки
хищников, а  большие и отвислые  губы  придавали еще более  зверский  вид их
внешности.
     За ними  плелись  несколько  сотен  детей и женщин.  Последние несли на
головах всевозможный  груз: кухонную посуду, домашнюю утварь и  большие тюки
слоновой  кости.  В приергарде  шла сотня воинов,  точно  таких  же,  как  и
неродовой  отряд. Они,  по-видимому,  больше  опасались  нападения  и погони
сзади, чем  встречных  врагов.  Об  этом свидетельствовало самое  построение
колонны. Так  оно  и  было.  Чернокожие спасались бегством от  солдат белого
человека,  который  так грабил  и  притеснял их,  отнимая  слоновую  кость и
резину, что в один прекрасный день они восстали на своих насильников,  убили
белого  офицера  и перебили  весь маленький отряд его черного войска.  После
того они несколько дней объедались их мясом; но внезапно ночью другой, более
сильный, отряд  солдат напал  на их поселок, чтобы отомстить за смерть своих
товарищей.
     В ту  зловещую  ночь черные  солдаты белого  человека, в свой  черед, в
изобилии поели  мяса,  а  жалкий остаток  когда-то  могущественного  племени
скрылся в мрачных джунглях-- на пути к неизвестности и свободе.
     Но  то,  что означало свободу  и  поиски  счастья  для этих  чернокожих
дикарей, несло ужас и смерть для многих из диких обитателей их новой страны.
     Три  дня медленно  пробирался  отряд сквозь дебри  непроходимого  леса.
Наконец, рано утром  на  четвертый день они добрались  до небольшого участка
близ  речки,  который  казался менее  густо  заросшим,  чем  все  местности,
встреченные ими до тех пор.
     Здесь чернокожие пришельцы занялись постройкой  жилищ.  Через месяц ими
уже была расчищена  большая площадка,  были выстроены хижины, кругом поселка
вырос  крепкий  частокол; было посеяно  просо,  ямс и маис, и  дикари зажили
прежней жизнью в  своей новой отчизне.  Здесь не  было  ни бедных людей,  ни
черных  войск; не было сборов ни  слоновой кости, ни  резиной для жестоких и
корыстных хозяев.
     Но  прошло  немало  месяцев  прежде,  чем  черные  отважились забраться
подальше  в  леса,  окружавшие  их  новый поселок. Многие  из них  уже  пали
жертвами старой Сабор. Джунгли были полны свирепыми  и кровожадными кошками,
львами и  леопардами,  и черные  воины  опасались  уходить  далеко от  своих
надежных палисадов.
     Но однажды  Кулонга, сын старого  вождя, Мбонги, зашел далеко к западу.
Он  острожно  шел в густых зарослях, держа копье наготове, и крепко прижимал
левой рукой к своему стройному черному телу длинный овальный щит.
     За  спиной  у  него висел  лук,  а колчан был  полон прямыми  стрелами,
старательно смазанными темным, смолистым веществом,  благодаря которому даже
легкий укол становится смертельным.
     Ночь  застигла Кулонгу далеко от поселка отца,  все на  том же пути  по
направлению к западу. Он влез на разветвление большого дерева и устроил себе
здесь нечто вроде площадки, на которой и улегся спать.
     На расстоянии трех миль к западу от него ночевало племя Керчака.
     На следующее утро с зарею обезьяны поднялись и разбрелись по джунглям в
поисках  пищи.  Тарзан, по своему обыкновению,  пошел к  хижине. Он хотел по
дороге найти какую-нибудь дичь и насытиться раньше того, как он доберется до
берега.
     Обезьяны разошлись по окрестностям в одиночку, подвое и по-трое по всем
направлениям, но все же старались держаться поблизости друг от  друга, чтобы
в случае опасности можно было крикнуть и быть услышанным.
     Кала  медленно брела  по  слоновой тропе  в направлении к западу и была
поглощена  переворачиванием  гнилых  веток,  в  поисках грибов  и  съедобных
насекомых. Вдруг какой-то странный шум привлек ее внимание.
     Впереди  нее  на  протяжении  пятидесяти  ярдов   путь  шел  совершенно
открытый,  и  она  из своего  лиственного  туннеля  увидела подкрадывающуюся
фигуру страшного, невиданного существа.
     Это был Кулонга.
     Кала не стала  терять времени на разглядывание  его,  она повернулась и
быстро двинулась назад по тропе. С ее стороны это вовсе не было бегством. По
обыкновению   своих  соплеменников,   которые  благоразумно  уклоняются   от
нежелательных столкновений, пока в них не заговорит страсть,  она стремилась
не убежать от опасности, а избежать ее.
     Но Кулонга  не отставал... Он почуял  мясо... Он мог убить ее и отлично
поесть в этот день. И он бежал за Калой с копьем, уже занесенным для удара.
     На повороте тропы Кале удалось было  скрыться, но Кулонга опять заметил
ее  на прямом  участке. Рука, держащая  копье,  откинулась далеко  назад,  и
мускулы  в  одно  мгновение   напряглись   под  гладкой  кожей.  Затем  рука
выпрямилась, и  копье  полетело в Калу. Но  удар был плохо рассчитан.  Копье
только оцарапало ей бок.
     С криком ярости и  боли бросилась обезьяна на своего  врага. И  в то же
самое  мгновение деревья затрещали под  тяжестью  ее  товарищей.  Племя  уже
спешило сюда, прыгая с ветки на ветку в ответ на крик Калы.
     Кулонга с невероятной быстротой выхватил лук из-за плеч и вложил в него
стрелу.  Далеко оттянув тетиву,  он  послал отравленный  метательный  снаряд
прямо в сердце огромного человекоподобного зверя.
     И Кала с ужасающим воплем упала ничком на глазах всех изумленных членов
своего племени.
     С  ревом  и  воем кинулись обезьяны  на  Кулонгу, но осторожный  дикарь
помчался  вниз по тропе, словно  испуганная  антилопа. Он достаточно  знал о
свирепости этих диких, волосатых людей, и его единственным желанием было как
можно больше увеличить пространство между собою и ими.
     Обезьяны преследовали его на  довольно далеком расстоянии, стремительно
прыгая  по  деревьям,  но,  наконец, одна  за  другой, они бросили  погоню и
вернулись к месту трагедии.
     Никто  из них до сих пор  не  видал другого человека, кроме  Тарзана, и
потому все смутно удивлялись, что это за  странное  существо  появилось в их
джунглях.
     Вдали на  берегу,  около маленькой хижины, Тарзан слышал слабые отзвуки
стычки. И догадавшись,  что  с его  племенем  случилось нечто  серьезное, он
поспешил туда, где раздавался шум борьбы.
     Когда он  добежал до места происшествия, то он застал  здесь все племя.
Обезьяны в  большом волнении кричали и  суетились  вокруг  тела  его  убитой
матери.
     Горе и злоба Тарзана были безграничны. Он  несколько раз проревел  свой
страшный боевой клич и  бил себя в грудь  сжатыми кулаками, а потом бросился
на труп Калы и горько рыдал над ней, изливая скорбь своего одинокого сердца.
     Утрата единственного  существа во всем мире, питавшего к нему  дружбу и
нежность,  была действительно великим несчастьем для  него. Что из того, что
Кала была свирепым и страшным зверем! Для Тарзана  она была нежной, близкой,
а потому и прекрасной.
     Не сознавая  того сам,  он  расточал  ей  все то почитание,  уважение и
любовь,  которые  всякий английский мальчик питает к  своей  родной  матери.
Тарзан  никогда  не  знал  иной  матери  и  безмолвно  отдал  Кале  все, что
принадлежало бы прекрасной леди Элис, если бы она была в живых.
     После  первого  взрыва отчаяния,  Тарзан опомнился и взял себя  в руки.
Расспросив  соплеменников,  бывших свидетелями убийства Калы, он  узнал все,
что их бедный лексикон позволял передать ему.
     Однако,  и  этого  было  вполне  достаточно.  Он  узнал,  что странная,
безволосая черная обезьяна с  перьями, растущими из головы, бросила  в  Калу
смерть из гибкой ветки и  затем бежала с быстротой оленя Бары по направлению
к восходящему солнцу.
     Тарзан  вскочил и, забравшись  на ветки, быстро  понесся  по  лесу.  Он
хорошо знал  все  изгибы  слоновой тропы, по  которой  бежал  убийца, и  шел
напрямик по джунглям, чтобы  пересечь дорогу черному воину, который  не  мог
идти иначе, как по извилистым изгибам.
     На бедре Тарзана  висел  нож, унаследованный им от  отца,  а  на плечах
лежала его длинная веревка, свитая в круги.
     Через  час   человек-обезьяна  снова  спустился  на  тропу  и  принялся
внимательно осматривать землю.
     В тонкой грязи на  берегу крошечного ручейка он нашел такие  следы  ног
какие во  всех здешних лесах оставлял лишь он,  но они  были гораздо крупнее
его следов. Сердце  Тарзана сильно забилось. Неужели он преследует человека,
представителя своей собственной породы?
     Здесь   были   две  дорожки   следов   указывающие  на  противоположные
направления.
     Итак,  жертва, за которой он гнался, прошла  здесь и  вернулась той  же
тропой. Вглядевшись  в  более свежий  след, Тарзан заметил маленькую частицу
земли, которая катилась с  края одного из следов  в  его углубление,  -- это
значило, что след  был совсем свежий и что таинственное существо, за которым
гнался Тарзан, прошло здесь только что.
     Тарзан снова вскочил на деревья и быстро, почти бесшумно понесся высоко
над тропой.
     Он не  пробежал и мили,  как  действительно увидел черного  воина. Воин
стоял  на открытой  поляне.  В руке  у него  был его  гибкий лук со стрелою,
которую он готов был спустить.
     Против него стоял готовый кинуться вепрь Хорта, с опущенной головой и с
покрытыми пеной клыками.
     Тарзан  с удивлением смотрел на странное чернокожее  существо. Оно  так
походило  на него  общим обликом и  все  же отличалось лицом и цветом  кожи.
Правда, в книжках своих он встречал  рисунки, изображавшие негра, дикаря, но
как непохожи были те мертвенные отпечатки на это лоснящееся, черное, ужасное
существо, дышавшее жизнью!
     К тому же,  этот  человек  с туго  натянутым  луком напомнил Тарзану не
столько "негра", сколько "стрелка" из его иллюстрированного букваря:
     С С начинается стрелок.
     Как все  это было удивительно!  Тарзан  пришел в  такое  возбуждение от
своего открытия, что чуть было не выдал своего присутствия.
     Но на полянке перед  его  глазами  происходило  нечто  совсем  новое  и
невиданное.
     Мускулистая рука сильно натянула тетиву; вепрь бросился вперед, и тогда
черный  человек  спустил маленькую  отравленную стрелу. И Тарзан увидел, как
стрела полетела с быстротой молнии и вонзилась в щетинистую шею вепря.
     Едва  стрела была спущена  с тетивы, как Кулонга положил на нее вторую,
но  не успел  спустить ее, как вепрь  стремительно бросился на  него.  Тогда
чернокожий  перескочил через  зверя  одним прыжком, с неимоверной  быстротою
всадил в спину Хорте вторую стрелу и почти мгновенно вскочил на дерево.
     Хорта повернулся, чтобы еще раз броситься  на  врага, сделал  несколько
колеблющихся шагов, словно удивившись  чему-то;  качнулся  и  упал  на  бок.
Несколько  мгновений  мышцы его еще судорожно  сокращались,  но скоро он уже
лежал неподвижно.
     Кулонга слез с дерева.
     Ножом, висевшим  у него  на  боку, он вырезал на  теле вепря  несколько
больших кусков. Он ловко и быстро развел огонь посреди тропы и стал жарить и
есть это мясо. Остальную часть вепря он оставил там где она лежала.
     Тарзан крайне  заинтересовался  всем  виденным. Желание  убить  яростно
пылало в его свирепой груди, но  желание  научиться кое-чему новому было еще
сильнее. Он решил выследить это дикое существо и узнать, откуда оно явилось.
Убить его  он решил  на досуге  когда-нибудь потом, когда лук и смертоносные
стрелы будут отложены в сторону.
     Покончив свою еду, Кулонга исчез за ближайшим поворотом тропы, а Тарзан
спокойно спустился на землю. Своим  ножом он тоже отрезал  несколько  кусков
мяса от туши Хорта, но не стал их жарить.
     Тарзан видел и прежде огонь, но только когда Ара, т. е. молния, сжигала
какое-нибудь  большое  дерево.  Но  для   Тарзана  было  непостижимо,  чтобы
какое-нибудь существо из джунглей могло добывать красно-желтые острые клыки,
пожирающие деревья и ничего не оставлявшие после себя, кроме тонкой  пыли. А
для чего черный воин испортил свое восхитительное кушанье, отдав его в  зубы
огню, -- было  уже  совершенно вне понимания Тарзана. Быть  может, Ара  была
союзницей стрелка, и он делил с нею свою пищу?
     Уж  конечно он,  Тарзан, никогда не,  испортит так глупо хорошего мяса.
Поэтому он  поел попросту и без затей сырого кабана. Остальную же часть туши
зарыл близ тропы так, чтобы можно была ее найти после своего возвращения.
     Вдоволь покушав, лорд Грейсток вытер жирные, пальцы  о свои голые бедра
и снова  отправился  по следам Кулонги,  сына вождя Мбонги.  В это же  самое
время  в  далеком  Лондоне лорд  Грейсток,  младший  брат  настоящего  лорда
Грейстока, отослал обратно клубному повару поданные ему котлеты, заявив, что
они  недожарены.  А  потом, окончив свой обед,  окунул  пальцы в  серебряный
сосуд, наполненный душистой водой, и вытер их куском белоснежного камчатного
полотна.
     Весь день выслеживал Тарзан Кулонгу,  летал над  ним по веткам,  словно
злой дух лесов. Еще  два раза видел  он, как Кулонга метал свои стрелы: один
раз в Данго, гиену, а другой  раз в  мартышку Ману. В обоих случаях животное
умирало почти мгновенно. Яд Кулонги, очевидно, был свеж и очень силен.
     Тарзан много думал об  этом изумительном способе убийства  в то  время,
как,  раскачивая  ветки,  он  следовал  за  чернокожим воином  в  безопасном
расстоянии от него. Он понимал, что маленький укол стрелы не мог сам по себе
так  быстро  убивать  диких  обитателей  джунглей.  Лесные  звери  бывали  в
сражениях со своими врагами истерзаны, расцарапаны, изгрызаны в кровь  самым
страшным образом -- и тем не менее часто выживали.
     Нет, в этих маленьких  деревянных щепочках крылось что-то таинственное.
Недаром  же  одной  царапиной  они  могли  причинять  смерть. Тарзан  должен
обследовать это дело.
     В  ту ночь Кулонга опять спал  в разветвлении большого дерева. А высоко
над ним притаился Тарзан.
     Когда  Кулонга  проснулся, то  увидел, что  его лук  и стрелы  исчезли.
Черный воин был  взбешен и испуган. Больше  испуган, чем взбешен. Он обыскал
землю под деревом, осмотрел все  ветки, но нигде не было и следа ни лука, ни
стрел, ни таинственного ночного грабителя.
     Панический  страх охватил Кулонгу.  Он  был безоружен! Ведь он  оставил
свое копье в теле Калы. А теперь, когда  его лук  и стрелы  пропали, он  был
совсем  беззащитен. У него оставался лишь нож. Его единственной надеждой  на
спасение было -- как можно скорее добраться до селения Мбонги.
     Он  был уверен,  что  поселок  недалеко,  и быстрой рысью  пустился  по
дороге.
     Тогда  из густой зелени непроницаемой листвы,  на расстоянии нескольких
ярдов от него, показался Тарзан и спокойно понесся за ним по деревьям.
     Лук и  стрелы Кулонги  были крепко привязаны  им  к вершине гигантского
дерева. У  подножия этого дерева  Тарзан срезал острым ножом полосу  коры со
ствола, и повыше надломил  ветку. Это были отметки, которыми он обозначал те
места, где у него хранились какие-либо запасы.
     Кулонга  продолжал  свое  путешествие,  а  Тарзан  все  ближе  и  ближе
пододвигался  к  нему,   пока,  наконец,  не  оказался  почти  над   головой
чернокожего. Он держал теперь наготове в  правой руке свою сложенную кольцом
веревку.
     Тарзан только  потому откладывал этот момент,  что  ему  очень хотелось
выследить,  куда направляется черный воин,  и вскоре он был  вознагражден за
терпение: перед  ним открылась внезапно большая поляна, на которой виднелось
множество  странных логовищ.  Лес  кончился, и  между  джунглями  и поселком
тянулись около двести ярдов обработанного поля.
     В этот момент Тарзан находился прямо над головой Кулонги. Ему надо было
действовать  быстро,  иначе  добыча  могла  ускользнуть.  Жизнь  в  джунглях
приучила Тарзана во всех  критических обстоятельствах, так часто возникавших
перед ним,  действовать  с  молниеносной  быстротой  прежде еще,  чем  мысль
созрела.
     И  вот,  когда  Кулонга  выступил  на  простор  из лесной чащи,  тонкие
извилистые круги веревки полетели  на него с нижней ветки могучего дерева  у
самой окраины полей Мбонги. И  прежде, чем сын вождя успел сделать несколько
шагов по открытому месту, ловкая петля стянула ему шею.
     Тарзан,  обезьяний  приемыш,  так сильно дернул свою добычу,  что крики
испуга  были  мгновенно  подушены в  горле Кулонги.  Быстро перебирая руками
веревку,  Тарзан тянул  отчаянно  упиравшегося  чернокожего, подтащил его  к
дереву и  повесил его в воздухе за шею. Затем  он взобрался повыше и  втащил
все еще  бившуюся жертву в густой шатер листвы. Он крепко привязал веревку к
громадному  суку,  спустился  и  всадил  свой  охотничий  нож в самое сердце
Кулонги. Кала была отомщена.
     Тарзан  тщательно  осмотрел   чернокожего.  Никогда  еще  не  видел  он
человеческого существа. Нож с  ножнами и  поясом  немедленно  привлекли  его
внимание, и Тарзан забрал их себе.  Медный обруч тоже  понравился  ему, и он
надел его себе на ногу. Затем он пришел в восхищение от татуировки на  груди
и  на лбу дикаря, полюбовался  на остро отточенные зубы, осмотрел и присвоил
себе головной убор из перьев. После всего этого Тарзан решил  пообедать, так
как он  был голоден,  а здесь  имелось мясо -- мясо убитой им  жертвы. Этика
джунглей позволила ему есть это мясо.
     Можем  ли мы судить его? И какое мерило могли бы мы  приложить к  этому
человеку-обезьяне,  с  наружностью  и  мозгом  английского  джентльмена  и с
воспитанием дикого зверя?
     У  него даже  не  мелькнула никогда  мысль съесть Тублата,  которого он
ненавидел и который ненавидел  его,  хотя он  и убил его в честном  бою. Это
было бы для него так же возмутительно, как людоедство для нас.
     Но кто был ему Кулонга, что его нельзя было съесть так же спокойно, как
вепря  Хорту или  оленя Бару?  В глазах  Тарзана он  был просто одним из тех
бесчисленных   диких   существ,   которые   нападали   друг   на  друга  для
удовлетворения голода.
     Но какое-то странное сомнение внезапно остановило Тарзана. Может  быть,
благодаря своим книгам, он  понял, что перед ним был человек? Может быть, он
догадался, что "стрелок" тоже человек?
     Едят ли люди людей? Этого он не знал. Чем же объяснялось его колебание?
Он сделал  усилие над  собой,  желая  отрезать мясо Кулонги, но  им  овладел
внезапный приступ тошноты. Тарзан не понимал, что с ним. Он знал только, что
он не в состоянии попробовать мяса черного человека.
     Наследственный  инстинкт, воспитанный  веками, овладел  его  нетронутым
умом  и  уберег  Тарзана  от  нарушения  того  всемирного  закона,  о  самом
существовании которого он не знал ничего.
     Он быстро спустил  тело  Кулонги  на землю,  снял с  него петлю и вновь
взобрался на деревья.
     X
     ТЕНИ СТРАХА
     Усевшись на высокой ветке,  Тарзан рассматривал селение  состоявшее  из
тростниковых хижин. За ними тянулись возделанные поля.
     В  одном  месте  лес  подходил  к  самому  поселку. Заметя это,  Тарзан
направился  туда,  привлеченный  каким-то лихорадочным любопытством. Ему так
хотелось  посмотреть  животных  своей  породы,  узнать,  как  они  живут,  и
взглянуть поближе на странные логовища, в которых они обитают.
     Жизнь среди свирепых тварей леса  невольно заставляла его видеть врагов
в  этих  чернокожих существах.  Хотя  они и  походили на него своим  внешним
видом, Тарзан нисколько не заблуждался относительно того,  как встретят  его
эти первые виденные им люди, если откроют его.
     Тарзан, приемыш  обезьяны,  отнюдь  не  страдал сентиментальностью.  Он
ничего не знал  о.  братстве  людей.  Все, кто  только не принадлежали к его
племени,  были  его   исконными  врагами,  с  самыми  лишь   незначительными
исключениями, вроде, например, слона Тантора.
     Он сознавал все это без  злобы  и ненависти. Умерщвление  -- закон того
дикого  мира, в  котором он жил. Удовольствий в его  первобытной  жизни было
мало, и самыми большими из них были охота и убийство. Но Тарзан и за другими
признавал право  иметь такие же удовольствия и  желания, даже в  том случае,
если он сам становился предметом их посягательств.
     Его  странная  жизнь не сделала  его  ни  угрюмым, ни  кровожадным.  То
обстоятельство, что он убивал с радостным смехом, -- вовсе не доказывало его
прирожденной  жестокости. Чаще всего  он убивал, чтобы  добыть пищу. Правда,
будучи человеком, он убивал иногда и для своего удовольствия, чего не делает
никакое другое животное. Ведь из  всех созданий в мире  одному лишь человеку
дано  убивать  бессмысленно,  с  наслаждением,   только  ради   удовольствия
причинить страдания и смерть.
     Когда  Тарзану приходилось убивать из мести или для самозащиты,  он это
делал спокойно,  без угрызений совести. Это был простой  деловой акт, отнюдь
не допускавший легкомыслия.
     И  потому теперь, когда  он осторожно приближался к  поселку Мбонги, он
просто  и естественно приготовился  к тому,  чтобы убивать или быть  убитым,
если  его откроют. Он крался  чрезвычайно  осторожно, так как Кулонга внушил
ему глубокое  уважение к маленьким острым  деревянным палочкам,  так верно и
быстро приносившим смерть.
     Наконец,  Тарзан  добрался  до большого,  необычайно  густо-лиственного
дерева, с  ветвей  которого  свисали  тяжелые  гирлянды гигантских  ползучих
растений. Он притаился в этом непроницаемом убежище, приходившемся почти над
самой деревней, и  стал созерцать все происходившее внизу под ним, изумляясь
каждой подробности этой новой для него и диковинной жизни.
     Голые ребятишки резвились на  деревенской улице. Женщины толкли сушеное
просо в  грубых каменных ступах или пекли из муки лепешки.  Вдали, на полях,
другие женщины копали землю мотыгами, пололи и жали.
     Какие-то  странные,  торчащие  подушки из сушеной  травы  закрывали  их
бедра, и у многих  были медные и  латунные запястья с гремучими кольцами. На
черных шеях висели забавно свитые круги проволоки. Вдобавок у многих в  носы
были вдеты огромные кольца.
     Приемыш обезьяны смотрел  с  возрастающим изумлением  на этих  странных
созданий. Он увидел также и мужчин, которые дремали в тени. А на самом  краю
открытой поляны Тарзан  заметил вооруженных воинов.  Они, очевидно, охраняли
поселок от неожиданного нападения врага.
     Ему  бросилось в глаза, что трудились одни женщины.  Никто из мужчин не
работал ни в поселке, ни на полях.
     Наконец, глаза Тарзана остановились  на старухе, сидевшей  внизу  прямо
под ним.
     Перед нею, на маленьком костре, был прилажен небольшой котелок, и в нем
кипела  густая,  красноватая, смолистая масса. Рядом лежала груда отточенных
деревянных стрел. Женщина брала их  одну  за другой, обмакивала в  дымящуюся
массу  их острия  и складывала на  узкие козлы из веток, стоявшие по  другую
сторону костра.
     Тарзан  пришел  в  большое   волнение.  Пред  ним   раскрывалась  тайна
разрушительной силы маленьких метательных  снарядов Стрелка. Он заметил, что
женщина  очень  старается не  коснуться руками кипящего  в котле вещества; и
один раз, когда крошечная капля брызнула ей на палец, она немедленно окунула
его в сосуд о водой и быстро стерла маленькое пятнышко пучком листьев.
     Тарзан  не  имел  никакого понятия о  ядах,  но его  острое соображение
подсказало ему, что убивает именно это смертельное вещество,  а не маленькая
стрела, которая только несет страшный состав в тело жертвы.
     Ему  страстно захотелось  получить побольше этих маленьких смертоносных
лучинок! Если бы  женщина хоть на минуту  оставила свою работу, он бы сейчас
же спустился  на землю и сумел  захватить пучок  стрел и снова  вернуться на
дерево прежде, чем она успела бы вздохнуть. Он уже обдумывал, как отвлечь ее
внимание, как  вдруг  дикий  крик  донесся с  конца  открытой поляны. Тарзан
взглянул туда. Под  деревом, на  том самом  месте,  где час  тому назад  был
умерщвлен убийца Калы, стоял черный воин.
     Воин кричал и размахивал над головою копьем. По временам он указывал на
что-то лежащее у его ног.
     Весь  поселок мгновенно поднялся. Вооруженные люди  выбегали из хижин и
мчались,  сломя  голову, через поля к возбужденному  воину. За ними  побрели
старики, побежали женщины, дети, и в мгновение селение опустело.
     Тарзан,  обезьяний приемыш,  понял, что они нашли  труп его жертвы,  но
совсем не это интересовало его сейчас. В деревне не осталось никого, кто мог
бы помешать ему  набрать  соблазнявший его запас  стрел. Быстро  и безмолвно
спустился он  на землю около  котла с ядом. С  минуту он стоял неподвижно, с
интересом рассматривая селение своими живыми, блестящими  глазами.  Не  было
видно  никого.  Взгляд  его остановился  на открытой двери ближайшей хижины.
Тарзану  захотелось  заглянуть  в нее, и он осторожно подошел  к  строению с
низкой крышей.
     Сперва  он постоял у входа, чутко  прислушиваясь.  Ни  звука!  Тогда он
скользнул в полумрак хижины.
     По стенам  висело  оружие  --  длинные копья, странного вида ножи и два
узких  щита.  В середине  хижины  стоял  котел, а  у  дальней  стены  лежала
подстилка из сухих трав,  покрытая плетеными  циновками, очевидно служившими
владельцам  постелью  и  одеялом.  На  полу  лежало  несколько  человеческих
черепов.
     Тарзан не только ощупал каждый  предмет, но и перенюхал  их, потому что
он "видел" главным образом  своими  высокоразвитыми ноздрями.  Он решил было
взять одно  из  длинных острых копий, снятых  со  стены, но не мог захватить
всего за раз из-за стрел, которые  ему непременно хотелось унести. Он снимал
со стены одну  вещь за другой  и складывал их  в груду  посередине  комнаты.
Поверх всего он поставил перевернутый котелок, а на котелке водрузил один из
ухмыляющихся черепов и надел на него головной убор убитого им Кулонги.
     Затем он  отошел в сторону, чтобы полюбоваться  на свое произведение, и
усмехнулся. Приемыш обезьян любил шутить.
     Но  в то же мгновение он услышал снаружи множество  голосов; раздавался
долгий жалобный вой и громкие причитания. Тарзан встревожился.
     Не слишком  ли  долго  пробыл  он здесь? Быстро выскочив из  дверей, он
взглянул вдоль улицы по направлению к воротам.
     Туземцев еще не было видно, хотя он  ясно слышал,  что они приближаются
полями. Голоса их раздавались где-то совсем близко.
     Как молния прыгнул он к груде стрел. Ухватив все, что можно было унести
одной  рукой, он  опрокинул  ногой кипящий котел и исчез в листве дерева как
раз в тот момент, когда первый  дикарь уже входил в ворота на  другом  конце
поселка. Качаясь  на ветке,  как дикая  птица, готовая  слететь  при  первой
опасности, Тарзан стал наблюдать за тем, что теперь происходит в деревне.
     Улица  была  запружена  народом. Четверо  туземцев  несли мертвое  тело
Кулонги. За ними шли женщины, испускавшие страшные вопли и громко  рыдавшие.
Передняя  часть  шествия подошла к  дверям хижины Кулонги  -- той  самой, на
которую  Тарзан произвел свой набег, и вошла в нее. Но вошедшие почти тотчас
же, в диком  смятении,  выскочили из нее  обратно, возбужденно тараторя. Все
сразу  окружили их. Все  яростно жестикулировали  и  голосили,  указывая  на
хижину, пока несколько воинов не подошли и не заглянули туда.
     Наконец,  один  из них  вошел  в  хижину:  это был  старик,  обвешанный
металлическими   украшениями,   с  ожерельем  из  сухих  человеческих   рук,
ниспадавшими на грудь.
     Это был сам Мбонга, король, отец убитого  Кулонги. В течение нескольких
минут  все молчали.  Вскоре Мбонга  вышел  из хижины с  выражением  гнева  и
суеверного страха, сквозившем на его страшном лице. Он сказал что-то воинам,
и  в одно мгновение  они бросились обыскивать каждую хижину и  каждый уголок
поселка.
     Едва  начались  поиски, как был  замечен  опрокинутый котелок, а заодно
была обнаружена и пропажа отравленных стрел. Однако,  ничего  больше они  не
нашли, и, несколько минут  спустя, вокруг вождя собралась перепуганная толпа
дикарей.
     Мбонга  никак  не  мог  объяснить  этот  ряд  страшных  и  таинственных
происшествий. Находка на самой границе их полей  еще теплого трупа его сына,
Кулонги, зарезанного  и обобранного чуть ли не на  пороге  отцовского  дома,
была сама по себе достаточно загадочна; но страшные открытия в самом поселке
и в хижине мертвого Кулонги наполнили сердца дикарей несказуемым смятением и
вызвали в их бедном мозгу самые удивительные и суеверные объяснения.
     Столпившись  кучками, они  говорили  вполголоса,  испуганно  вращая  по
сторонам белками своих вытаращенных глаз.
     Тарзан все  это время наблюдал за ними со своей высокой ветки. Многое в
их  поведении было  для него  непонятно,  так  как он не  знал суеверия, а о
страхе имел лишь очень смутное представление.
     Солнце высоко  стояло  в небе. Тарзан сильно проголодался,  а  до  того
места, где была им зарыта початая поутру туша вепря, было еще много миль.
     И   потому  он  повернулся  спиной  к  поселку   Мбонги   и  пропал   в
густолиственной чаще леса.
     XI
     ОБЕЗЬЯНИЙ ЦАРЬ
     Тарзан еще засветло добрался до  своего племени, хотя он останавливался
по дороге, чтобы съесть остатки закопанного дикого вепря и чтобы снять лук и
стрелы Кулонги с вершины, на которой он их запрятал.
     Тяжело нагруженный, спрыгнул он с дерева посреди племени Керчака.
     Гордо выпятя грудь, принялся он за рассказ о славных своих приключениях
и гордо хвастался своею добычей.
     Керчак ворча, отвернулся, он завидовал этому странному члену племени. В
своем маленьком злом мозгу он давно искал какой-нибудь предлог, чтобы излить
на него свою ненависть.
     На следующее утро, при первых лучах зари, Тарзан принялся упражняться в
стрельбе из  лука.  Сначала он давал почти  сплошные промахи,  но постепенно
научился  направлять маленькие  стрелы, как следует. Не прошло и месяца, как
он уже метко стрелял. Но его успехи обошлись ему дорого: он извел почти весь
свой запас стрел.
     Племя  Керчака  продолжало кочевать  вдоль берега  моря, так как  охота
здесь была  хороша, и Тарзан чередовал свои  упражнения в стрельбе с чтением
имевшихся в отцовской хижине книг.
     Как  раз в это время молодой английский лорд нашел в хижине запрятанную
в глубине одного из ящиков металлическую шкатулку. Ключ был в замке, и после
недолгого обследования Тарзану удалось успешно раскрыть это хранилище.
     В нем он нашел поблекшую фотографию гладко выбритого молодого человека,
осыпанный  бриллиантами,  золотой  медальон  на  короткой  золотой  цепочке,
несколько писем и маленькую книжку.
     Тарзан   рассмотрел  все  это   очень  внимательно.  Ему  больше  всего
понравилась фотография, потому что глаза молодого человека улыбались, а лицо
было открытое и приятное. Ему, конечно, и в голову не приходило, что это его
отец.
     Медальон  тоже понравился ему. Тарзан  немедленно  повесил его  себе на
шею,  в подражание украшениям, которые он видел  у черных людей.  Сверкающие
камни странно блестели на его гладкой, смуглой коже.
     Содержания писем он так и не смог разобрать, потому что почти  вовсе не
знал рукописных букв;  он положил их назад в шкатулку вместе с фотографией и
обратил свое внимание на книжку,
     Она  была почти  вся  исписана  тонким почерком, и  хотя все  маленькие
букашки  были  ему  знакомы,  но  их  сочетания  казались  ему  странными  и
совершенно  непонятными. Тарзан давно  уже научился пользоваться словарем  и
хотел применить его; но, к его огорчению, словарь  оказался тут бесполезным.
Во всей книге он не нашел ни одного понятного ему слова и спрятал ее обратно
в металлический ларец, отложив разгадку этих тайн на дальнейшие времена.
     Бедный маленький обезьяний  приемыш! Если  бы  только он знал, что  эта
маленькая книжечка заключала в своем крепком переплете из тюленьей кожи ключ
к  его  происхождению и  ответ  на всю загадку его странной  жизни!  Это был
дневник Джона Клейтона, лорда Грейстока, написанный по-французски.
     Тарзан поставил шкатулку в  шкаф, но с той поры уже не забывал милого и
мужественного лица  своего отца, и затаил в  мозгу твердое решение разгадать
тайну странных слов, начертанных в маленькой черной книжке.
     Но сейчас перед ним стояла важная и неотложная  задача.  Весь запас его
стрел кончился,  и  ему предстояло возобновить этот запас,  сделав набег  на
поселок черных людей.
     Он  отправился в путь на  следующий  день рано утром, и еще до  полудня
очутился  у  деревни  чернокожих.  Он влез на  то же большое дерево и, как в
прошлый раз,  его глазам представились женщины  работавшие на полях и  перед
хижинами; и опять, как тогда, прямо под ним на земле бурлил котелок с ядом.
     Несколько часов пролежал на ветке Тарзан, выжидая удобный момент, когда
поблизости никого не будет, чтобы захватить стрелы.  Но теперь  не случилось
ничего такого, что могло бы отвлечь жителей из поселка. Улица была все время
полна народу. День  уже  угасал, а  Тарзан  все  еще лежал, притаившись  над
головою ничего не подозревавшей женщины, которая хлопотала у котла.
     С полей вернулись работницы.  Охотники потянули  из  леса  и, когда все
вошли  в палисад, ворота были накрепко  заперты.  По всей  деревне  зажглись
костры и появились котелки над огнями. Перед каждой хижиной сидела женщина и
варила похлебку, и у всех в руках были видны лепешки из манноки и проса.
     Неожиданно с лесной опушки послышался окрик.
     Тарзан взглянул.
     Это  был отряд запоздавших охотников, возвращающихся  с  севера.  Они с
трудом тащили за собой какое-то упирающееся животное.
     Когда  они приблизились к деревне,  ворота распахнулись, чтобы впустить
их.  Рассмотрев  жертву  охоты,  чернокожий  народ  вождя   Мбонги  испустил
неистовый крик радости: дичь была человеком.
     Когда  пленника,  все  еще противящегося, потащили  по улице, женщины и
дети набросились на него  с  палками и камнями. И Тарзан, обезьяний приемыш,
молодой  и  дикий зверь джунглей, удивился жестокому зверству животных своей
породы.
     Из всех обитателей джунглей одни только леопард Шита мучил свою добычу.
Этика всех других тварей предписывала быструю и милосердную смерть.
     Тарзан  из своих  книг извлек  лишь отрывочные и  скудные  сведения  об
образе жизни человеческих существ.
     Когда он гнался в лесу за Кулонгой, то думал, что его след приведет или
к городу странных домов на колесах -- домов, пускавших клубы черного дыма из
большого  дерева, воткнутого  в крышу одного из них,  или к  морю, покрытому
большими плывучими  зданиями,  которые, как он  знал,  назывались  различно:
судами, парусниками, пароходами и барками.
     Поэтому он был очень разочарован жалким  тростниковым поселком, который
ютился в его родных джунглях и где не видно было ни одного дома хотя бы даже
такой величины, как его собственная хижина на далеком берегу.
     Тарзан убедился, что народ  этот  еще более злой,  чем его обезьяны,  и
жестокий, как сама Сабор, и он переставал  относиться с прежним уважением  к
своей породе.
     Между тем  чернокожие  притащили  пойманную жертву в середину  деревни,
привязали  ее  к  большому столбу,  прямо  против хижины  Мбонги,  и  воины,
потрясая копьями и ножами, образовали вокруг него пляшущий и воющий хоровод.
     Вокруг  танцующих  воинов уселись женщины:  они били в барабаны и выли.
Это сразу  напомнило Тарзану  Дум-Дум, и теперь, он уже знал,  что последует
дальше.  Но все  же сомнение закралось  в  него:  не  кинутся же  чернокожие
внезапно на мясо еще живой жертвы? Обезьяны никогда не делали этого.
     Кольцо вокруг пленника все суживалось  и суживалось в то время, как они
скакали в разнузданной пляске  под умопомрачительный грохот барабанов. Вдруг
мелькнуло  копье  и  укололо жертву. Это послужило сигналом  для  пятидесяти
других копий.
     Глаза,  уши,  ноги  и  руки пленника  были  проколоты; каждый  дюйм его
трепещущего тела стал мишенью  жестоких  ударов.  Дети и женщины визжали  от
восторга.  Воины  облизывали  толстые  губы  в  предвкушении  ожидавшего  их
угощения  и   соперничали  друг  перед  другом  в  гнусности   омерзительных
жестокостей,  которые   они  изобретали,  пытая  несчастного,  все   еще  не
потерявшего сознания.
     Тогда  Тарзан, обезьяний  приемыш,  решил,  что  удобное время настало.
Глаза всех были устремлены на жуткое зрелище у столба. Дневной свет сменился
тьмою безлунной  ночи, и  только горящие костры бросали  тревожные  блики на
дикую сцену.
     Человек-обезьяна  гибко  спрыгнул на  мягкую землю в  конце деревенской
улицы. Он  быстро собрал стрелы -- на этот раз  все,  так как принес с собой
длинные волокна, чтобы связать их в пучок. Он связал их накрепко,  не спеша,
и уже собирался уйти, как вдруг словно какой-то  озорной бесенок залез ему в
душу.
     Ему захотелось сыграть какую-нибудь  ловкую шутку  над этими уродливыми
созданиями, чтобы они снова почувствовали его присутствие среди них.
     Положив  связку  стрел у  подножия  дерева, Тарзан стал  пробираться по
затененной стороне улицы, пока  не дошел до той самой хижины,  в которой  он
уже побывал, однажды.
     Внутри была полная  тьма, но, пошарив, он нашел предмет, который искал,
и не медля повернулся к дверям.
     Но выйти он не успел. Его  чуткие уши уловили где-то совсем близко звук
приближающихся  шагов.  Еще минута --  и  фигура женщины  заслонила  вход  в
хижину.
     Тарзан  безмолвно  прокрался  к  дальней  стене, и  рука  его  нащупала
длинный, острый охотничий нож. Женщина быстро прошла на середину хижины и на
мгновение остановилась, ища руками  вещь,  за которой пришла. Очевидно, вещи
этой не  было на  обычном  месте, и  женщина в  поисках  все  ближе и  ближе
подвигалась к стене, у которой стоял Тарзан.
     Она подошла теперь так близко, что обезьяна-человек чувствовал животную
теплоту ее голого тела. Он замахнулся охотничьим ножом, но женщина как раз в
это  мгновение отодвинулась в сторону, и  ее спокойное гортанное восклицание
обнаружило, что поиски ее, наконец, увенчались успехом.
     Она повернулась и  вышла из хижины, и когда  проходила в дверях, Тарзан
разглядел, что она несет в руках горшок для варки пищи.
     Он пошел за ней по пятам  и, выглянув в дверь,  увидел, что все женщины
торопливо  шли  к  хижинам и  выходили из них  с горшками  и  котелками. Они
наполняли  их  водой  и  ставили  на  костры  близ столба,  где  еще  висела
неподвижная окровавленная, истерзанная масса.
     Выбрав  минуту, когда, как  ему  казалось,  никого поблизости  не было,
Тарзан поспешил  обратно  в  конец улицы к  своей связке стрел  под  большим
деревом. Как и в  прошлый раз, он опрокинул котел,  а  затем гибким кошачьим
прыжком взобрался на нижние ветви лесного гиганта.
     Бесшумно поднялся он выше, пока не нашел места, откуда сквозь просвет в
листве мог свободно видеть все, что происходило внизу.
     Женщины рубили истерзанное тело пленника на куски и раскладывали их  по
горшкам. Мужчины  стояли кругом,  отдыхая от  разгульного  танца. В  деревне
воцарилось сравнительное спокойствие.
     Тогда Тарзан высоко поднял предмет, взятый им из хижины, и с меткостью,
достигнутой годами упражнений в  швырянии  плодов и кокосовых орехов, бросил
его в группу дикарей.
     Предмет упал среди них, ударив одного из воинов по голове и сбив его  с
ног. Затем он  покатился среди женщин и остановился у полуистерзанного тела,
которое они приготовляли для пиршества.
     Оцепенев, в ужасе смотрели на него чернокожие.
     Это был человеческий череп, который лежа на земле, скалил на  них зубы.
Падение его с  ясного  неба казалось чудом. И чудо  это  охватило чернокожих
страшным суеверным страхом. Все,  как один,  разбежались  по  своим хижинам.
Своею хорошо рассчитанной выходкой Тарзан внушил  дикарям вечный ужас  перед
какой-то  невидимой  и неземной силой,  подстерегающей их  в лесу вокруг  их
поселка.
     Позже, когда они  нашли  перевернутый  котел и увидели,  что стрелы  их
снова  украдены,  в  их  бедном  мозгу  людоедов  зародилась мысль, что  они
оскорбили какого-то могущественного бога, правящего этой частью джунглей. Он
мстит им за то, что, выстроив здесь  поселок, они  не  подумали умилостивить
его предварительно богатыми дарами. С той поры  народ Мбонги  стал ежедневно
оставлять пищу  под большим деревом, откуда исчезли стрелы. Это была попытка
задобрить таинственного Могучего.
     Семя  страха  было  глубоко  посеяно  в  дикарях, и  Тарзан,  обезьяний
приемыш, сам не зная того, положил этим основу многих будущих  несчастий для
себя и для своего племени.
     В ту ночь  он спал в  лесу, недалеко  от поселка,  и следующим утром на
заре медленно двинулся  в обратный  путь. Он был страшно голоден, а ему  как
раз  попались  только  несколько ягод  и подобранные  на листьях гусеницы...
Увлеченный поисками  еды, он случайно поднял голову над пнем, под которым он
рылся, и вдруг на  тропе, менее,  чем в  двадцати шагах от себя,  он  увидел
львицу Сабор.
     Большие  желтые глаза ее  были устремлены на  него с злобным  и мрачным
блеском;  красный язык  жадно  облизывал  губы,  Сабор тихо  кралась,  почти
касаясь земли животом.
     Тарзан и не думал бежать. Он был рад случаю, которого искал все прошлые
дни. А ведь теперь он был вооружен не одной лишь травяною веревкой.
     Быстро снял он лук со спины и вложил в него стрелу, тщательно смазанную
ядом.  Когда  Сабор  прыгнула,  маленькая  острая палочка  встретила  ее  на
полпути, а Тарзан в то же  мгновение отскочил в сторону. Громадная кошка  со
всего размаху уткнулась в  землю  около  него, а  другая окунутая  в  смерть
стрела глубоко вонзилась ей в бедро.
     С  ревом  зверь обернулся и прыгнул еще раз -- и опять неудачно; третья
меткая  стрела  попала  ей прямо  в  глаз.  Но на этот раз  львица оказалась
слишком близко к обезьяне-человеку, чтобы  тот мог увильнуть от падающего на
него
     тела.
     Тарзан рухнул  под тяжестью огромной туши  своего врага, но  высвободил
при этом свой нож  и успел нанести львице несколько ран. Одно мгновение  они
оба неподвижно  лежали;  наконец обезьяний приемыш  понял,  что безжизненная
масса,  упавшая на него, никогда больше не сможет  повредить ни человеку, ни
обезьяне.
     С   трудом  выкарабкался   он   из-под   тяжелого   звериного  тела  и,
выпрямившись, смотрел  на  свой трофей. Мощная  волна ликования нахлынула на
него.
     Глубоко дыша, он поставил  ногу на тело могучего врага и, откинув назад
красивую молодую голову, проревел страшный победный клич обезьяны-самца.
     Лес отозвался на дикий крик торжества. Птицы умолкли, а  крупные хищные
звери отошли, оглядываясь, подальше, так как мало кто в джунглях искал ссоры
с большими антропоидами.
     А в Лондоне в  это время другой лорд Грейсток держал речь к людям своей
породы  в  палате лордов, и никто не дрожал от звуков его приятного, мягкого
голоса.
     Сабор  была совсем невкусной едой  даже для Тарзана, но голод -- лучшая
приправа  для жесткого и горького  мяса, и вскоре обезьяна-человек  исправно
набил  себе желудок  и  приготовился заснуть.  Однако, он сперва решил снять
шкуру с львицы, это была  ведь одна  из  причин,  ради которых он  добивался
умертвить Сабор.
     Тарзан  проворно  снял ее большую  шкуру, потому что  хорошо набил себе
руку на маленьких животных, и повесил  свой  трофей на разветвление высокого
дерева. Затем, свернувшись поудобнее, заснул глубоким сном без сновидений.
     Недосыпавший в прежние дни, утомленный и плотно поевший, Тарзан проспал
целый солнечный  круг  и проснулся  лишь  около  полудня  следующего дня. Он
тотчас же спустился  вниз к  освежеванной туше  Сабор, но,  к  досаде своей,
нашел  от нее  одни кости, чисто обглоданные  другими  голодными обитателями
джунглей.
     Через полчаса неторопливого шествия по лесу он увидел молодого оленя, и
прежде  чем  маленькое  существо  узнало  о близости  врага,  острая  стрела
вонзилась ему в шею.
     Яд  подействовал  так быстро, что, едва сделав несколько прыжков, олень
пал мертвым  в кустарнике.  Тарзан опять хорошо  поел,  но  на  этот  раз не
ложился спать.
     Он  спешил  туда,  где  кочевало его  племя,  и,  встретив  обезьян,  с
гордостью показал им шкуру Сабор.
     -- Обезьяны  Керчака,  -- кричал он, -- смотрите! Смотрите,  что сделал
Тарзан, могучий убийца! Кто из вас когда-либо убил  хоть одного  из  племени
Нумы? Тарзан сильнее вас всех, так как  Тарзан не обезьяна. Тарзан... --  но
тут он был принужден прервать свою речь,  потому что на языке антропоидов не
существовало  слова для обозначения человека, и сам Тарзан мог только писать
это слово, да и то по-английски, а произнести его не умел.
     Все  племя  собралось  вокруг.  Обезьяны  слушали  его  речь,  созерцая
доказательство его удивительного подвига.
     Только Керчак остался стоять в стороне, кипя от ненависти и бешенства.
     Внезапно что-то  сорвалось  в тупом  мозгу антропоида.  С бешеным ревом
бросился зверь на толпу.
     Кусаясь и колотя своими огромными руками, он убил и искалечил с  дюжину
обезьян, прежде чем остальные успели спастись на верхние ветки деревьев.
     В  безумии своего бешенства  Керчак с  визгом осматривался кругом,  ища
глазами Тарзана, и вдруг заметил его сидящим поблизости на ветке.
     --  Спустись-ка теперь, великий убийца, -- вопил Керчак, --  спустись и
почувствуй клыки более великого! Разве могучие бойцы забираются на деревья и
трясутся  при  виде опасности? --  И  Керчак  вызывающе испустил боевой клич
племени.
     Тарзан спокойно сошел наземь. Еле дыша, смотрело племя со своих высоких
насестов,   как  Керчак,  продолжая   реветь,  бросился  на  легкую   фигуру
противника.
     Несмотря на  свои  короткие ноги,  Керчак  достигал почти  семи футов в
вышину. Его огромные  плечи были оплетены громадными  мускулами, а  короткая
шея казалась  сзади глыбой железных  мышц, так что голова его представлялась
как  бы  небольшим шаром, выступающим из большой  горы  мяса. Оттянутые вниз
губы  оскалили  боевые  клыки, а маленькие,  злобные,  налитые кровью  глаза
сверкали страшным огнем безумия.
     Выжидая его,  стоял Тарзан -- тоже  крупное и мускулистое животное.  Но
его рост и сильные мышцы казались жалкими рядом с исполинской фигурой зверя.
     Его  лук и  стрелы лежали в стороне  -- там,  где он  их оставил, когда
показывал шкуру Сабор своим соплеменникам. Он стоял лицом к лицу с Керчаком,
вооруженный одним охотничьим ножом и человеческим разумом.
     Когда его противник с  яростным  ревом  бросился на него, лорд Грейсток
вынул из ножен  свой  длинный нож и  с  таким  же неистовым  вызовом  быстро
бросился вперед  навстречу  противнику. Он  был достаточно  ловок,  чтобы не
позволить длинным волосатым рукам охватить  себя. В то мгновение, когда тела
их должны были столкнуться, Тарзан сжал кисть одной из рук своего противника
и,  легко  отскочив в  сторону,  вонзил  по  самую  рукоятку свой нож в тело
обезьяны, пониже сердца.
     Но прежде,  чем  он успел  выдернуть  нож,  быстрое  движение  Керчака,
пытавшегося  схватить  его  в свои ужасные  объятия, вырвало  оружие из  рук
Тарзана.
     Обезьяна готовила  ужасающий  удар в  голову ладонью -- удар,  который,
если бы попал в цель, легко проломил бы череп юноши.
     Но человек был  проворнее и, пригнувшись, сам нанес зверю  могучий удар
сжатым кулаком под ложечку.
     Керчак зашатался; к тому же  смертельная  рана  под  сердцем почти  что
лишала  его  сознания.  Но  он  приободрился  на  одно  мгновение,  как  раз
достаточное, чтобы вырвать свою руку у Тарзана, и вступил с ним врукопашную.
     Крепко прижав обезьяну-человека  к себе, свирепый самец пытался поймать
своими  громадными клыками  горло  Тарзана,  но мускулистые пальцы  молодого
лорда успели охватить шею Керчака.
     Так боролись  они: один  --  стараясь перекусить  шею соперника  своими
страшными  зубами, другой  силясь --  сжать  дыхательное горло  врага  своей
рукой, в то же время отстраняя от  себя оскаленную пасть зверя. Более мощная
обезьяна начинала, казалось, медленно брать верх, и зубы  надрывавшегося  из
последних  сил зверя  были  уже в  дюйме от горла  Тарзана. Но  вдруг Керчак
содрогнулся  всем  своим грузным телом --  на одно мгновение как бы замер, а
затем безжизненно свалился на землю.
     Он был мертв.
     Вытащив  нож,  который так часто давал  ему победу над мускулами  более
могучими, чем его  собственные,  Тарзан  поставил  ногу  на шею побежденного
врага, и снова громко, на весь лес, раздался свирепый крик победителя.
     Таким образом молодой лорд Грейсток сделался царем обезьян.
     XII
     УМ ЧЕЛОВЕКА
     Среди  подданных Тарзана был один самец, который дерзал оспаривать  его
власть.  Это  был  сын  Тублата,  Теркоз. Но  он так  боялся острого ножа  и
смертоносных  стрел  нового  властелина,  что  осмеливался   проявлять  свое
недовольство  только  в  мелочном  непослушании   и  в  постоянных  коварных
проделках.  Тарзан  знал,  однако,  что  Теркоз только выжидает  подходящего
случая,  чтобы внезапной изменой вырвать власть из его рук, и  потому всегда
держался настороже против возможного нападения врасплох.
     В   течение  долгих  месяцев   жизнь   обезьяньего   племени  протекала
по-прежнему. Нового было только то, что, благодаря выдающемуся уму Тарзана и
его  охотничьей  ловкости,  снабжение  продовольствием  шло  теперь  гораздо
успешнее, и еды было  больше, чем  когда-либо  прежде. И  потому большинство
обезьян было очень довольно сменой правителя.
     Тарзан  по ночам  водил племя на поля черных людей. Здесь, по указаниям
своего  мудрого вождя,  обезьяны досыта  ели, но никогда не уничтожали того,
что не  могли  съесть,  как это  делает  мартышка Ману и  большинство других
обезьян.
     Поэтому, хотя чернокожие и досадовали на постоянный грабеж их полей, но
набеги обезьян  не отбивали  у  них охоты обрабатывать землю, что несомненно
случилось  бы,  если  бы  Тарзан позволил  своему  народу  бесчинно разорять
плантации.
     В  продолжение этого времени Тарзан много раз посещал по  ночам поселок
для другой  -- личной своей  цели. Он время от времени возобновлял  там свой
запас стрел. Скоро заметил он и пищу, которую негры теперь постоянно ставили
под деревом, и стал съедать все, что чернокожие оставляли для него.
     Когда  дикари убедились, что  пища исчезает за ночь,  они пришли  в еще
больший ужас,  так как ставить  пищу  для снискания благосклонности бога или
черта  -- это одно,  но  уже  совершенно  другое,  когда  дух  действительно
является в  поселок  и  поедает  приносимую  пищу!  Это  было  неслыханно  и
наполнило их суеверные умы всякого рода смутными страхами.
     Периодическое исчезновение стрел и странные проделки,
     творимые  невидимым существом, довели  чернокожих  до такого состояния,
что жизнь их в новом поселке сделалась невыносимой. Мбонга и его  старейшины
стали усиленно поговаривать о том, чтобы навсегда оставить деревню  и искать
новую более спокойную местность поглубже в джунглях.
     Черные воины, в поисках места,  забирались все дальше и дальше на юг, в
самую глубь лесов.
     Появление  этих разведчиков  стало все чаще беспокоить  племя  Тарзана.
Тихое уединение первобытного леса  было нарушено новыми,  странными криками.
Не было больше покоя ни для зверей, ни для птиц. Пришел человек...
     Другие  животные приходили  и ночью и днем,  скитаясь по  джунглям,  --
свирепые, жестокие звери; но более слабые их соседи  только на время убегали
от них, чтобы тотчас же вернуться, когда минует опасность.
     Не то с человеком.  Когда  он  приходит, многие из  более крупных пород
инстинктивно   покидают  местность  и  чаще  всего  уже   никогда  более  не
возвращаются; так  всегда  было  с  большими  антропоидами.  Они  бежали  от
человека, как человек бежит от чумы.
     Некоторое время племя Тарзана еще держалось вблизи бухты, потому что их
новый  царь  и  думать  не хотел  о том, чтобы навсегда  бросить  сокровища,
собранные им в маленькой хижине.
     Однажды,  несколько   из  человекоподобных   встретили   многочисленных
чернокожих  на  берегу  маленькой  речки,  в  продолжение  многих  поколений
служившей  привычным местом водопоя, и увидели,  что черные  люди  расчищают
джунгли и сооружают множество хижин. После этого обезьяны не захотели больше
оставаться у бухты,  и  Тарзан  увел  их  вглубь  страны, на много переходов
дальше, в место, еще не оскверненное ногой человеческого существа.
     Но раз в месяц Тарзан,  быстро перепрыгивая с ветки на  ветку, мчался в
свою  хижину, чтобы  провести там  день с книгами, а  также чтобы  пополнить
запас стрел. Последняя задача становилась все более и более трудной, так как
черные стали прятать на ночь свои стрелы в житницы и жилые хижины.
     Тарзан  за день  должен  был  усиленно  наблюдать, куда будут  спрятаны
стрелы.  Дважды входил  он  в  хижины, пока  их  обитатели  спали  на  своих
циновках,  и  похищал  стрелы  из-под  самого носа  воинов. Но  этот  способ
показался Тарзану  слишком опасным,  и потому он предпочитал ловить одиноких
охотников  своими длинными смертоносными  петлями.  Обобрав  с них  оружие и
украшения, он бросал  ночью эти трупы  с высокого  дерева на середину  улицы
поселка.
     Эти разнообразные случаи опять до того напугали чернокожих что если  бы
не  месячная передышка между посещениями  Тарзана,  внушавшая им каждый  раз
надежду, что больше набегов не будет, то они вскоре  опять  покинули бы свой
новый поселок.
     Чернокожие  еще  не  заметили  хижины Тарзана  на  далеком  берегу,  но
обезьяна-человек  жил в постоянном  страхе,  что во время его отсутствий они
найдут  ее  и ограбят его  сокровища.  Поэтому  с течением времени  он  стал
проводить  все больше и больше времени близ жилища своего отца  и все реже и
реже бывал среди обезьян. И вот, члены  его  общины  стали страдать  от  его
пренебрежения к  ним;  то и  дело  возникали  ссоры и распри, которые только
верховный вождь мог мирно уладить.
     Наконец, некоторые  из старейших обезьян  завели разговор с Тарзаном по
этому поводу, и он после того целый месяц оставался без отлучек из племени.
     Обязанности   верховного   вождя   у  антропоидов   не  трудны   и   не
многочисленны. После полудня придет, например, Така, и пожалуется на то, что
старый Мунго  украл у него его новую жену.  Тогда дело Тарзана, созвать всех
обезьян  -- и если  окажется, что  жена  предпочитает своего нового  супруга
прежнему мужу, он  приказывает,  чтобы так и было, или  же велит Мунго  дать
Таке в обмен одну из своих дочерей.
     Обезьяны считают окончательным всякое решение вождя -- каково бы оно ни
было, и, удовлетворенные, возвращаются к своим занятиям.
     А то прибежит с  криком  Тана, прижав  руку к боку, из которого  хлещет
кровь. Она жалуется, что Гунто, муж ее, зверски ее укусил. А вызванный Гунто
говорит,  что  Тана  ленива,  не  хочет  носить  ему  жуков  и  орехов,  или
отказывается чесать ему спину.
     И  Тарзан бранит их обоих, грозя Гунто смертоносными  стрелами, если он
будет  продолжать  истязать  Тану, а Тана,  со своей  стороны,  должна  дать
обещание исправиться и лучше исполнять свои женские обязанности.
     Так все и  идет.  По большей части, это все маленькие  семейные распри,
которые, если их не уладить, могут однако привести к значительным  партийным
ссорам и даже иногда к расчленению племени.
     Но  Тарзану  это  стало  надоедать.  Он  понял,  что  верховная  власть
значительно ограничивает его свободу. Его страстно тянуло к морю, озаренному
ласковым  солнцем,  к  прохладной  комнате  уютно   построенного  дома  и  к
нескончаемым чудесам многочисленных книг.
     Когда Тарзан  стал старше,  он  понял,  что становится  чужим  в  своем
племени. Их интересы все больше расходились с его интересами. Обезьянам были
чужды многие странные и чудесные  грезы, которые мелькали в деятельном мозгу
их человека-вождя. Их язык был так беден, что Тарзан даже не  мог говорить с
ними о  многих новых истинах и  о  широких горизонтах мысли,  которые чтение
раскрыло перед его жадными взорами.  Он  не мог сообщить им и о  честолюбии,
тревожившем его душу.
     У него  уже давно  не  было друзей  и товарищей.  Ребенок может  водить
знакомство со  многими странными  и  простыми  существами, но для  взрослого
человека необходимо некоторое, хотя бы внешнее равенство ума, как основа для
дружбы.
     Будь жива Кала, Тарзан  всем бы пожертвовал, чтобы остаться вблизи нее.
Но теперь,  когда ее  не  было, а  резвые  друзья его детства превратились в
свирепых и грубых животных, он  чувствовал,  что  ему гораздо более по  душе
спокойное одиночество своей  хижины, чем докучливые  обязанности  вождя стаи
диких зверей.
     Однако желание Тарзана  отказаться от своего верховенства  над племенем
сильно  задерживалось  ненавистью  и  завистью Теркоза,  сына  Тублата.  Как
упрямый молодой англичанин,  Тарзан  не  мог  заставить себя отступить перед
лицом злорадствующего врага.
     Тарзан знал  отлично, что  на его место будет избран вождем Теркоз, так
как   свирепое  животное  уже  давно  установило  право  своего  физического
превосходства  над   немногими   самцами-обезьянами,   которые  осмеливались
восстать против его жестоких задираний.
     Тарзану хотелось  сломить этого злобного зверя,  не прибегая к ножу или
стрелам. Его сила и  ловкость настолько возросли вместе с его возмужалостью,
что  он стал  подумывать:  не  сможет ли  он  победить  грозного  Теркоза  в
рукопашной схватке?  Если бы только не огромные боевые клыки, дававшие такое
превосходство  антропоиду   перед   плохо   вооруженным  в  этом   отношении
Тарзаном!..
     Но однажды,  силою  обстоятельств,  это  дело  было  выхвачено  из  рук
Тарзана,  и он мог спокойно  избирать свой путь  и либо остаться в  племени,
либо уйти из него, не запятнав свою честь дикаря.
     Случилось это так:
     Племя спокойно искало себе пищу. Все разбрелись в разные стороны, когда
вдруг пронзительный крик  раздался к востоку от того места, где Тарзан, лежа
на  животе  около  прозрачного ручья,  пытался поймать  увертывающуюся  рыбу
своими быстрыми коричневыми руками.
     Как  один,  все  члены  племени  быстро   помчались  по  направлению  к
испуганным крикам и здесь  нашли Теркоза, державшего за волосы старую самку.
Он бил ее своими большими руками.
     Тарзан  подошел к нему и поднял руку в знак  того,  что  Теркоз  должен
перестать  драться.  Самка  принадлежала  не ему,  а  бедному старому самцу,
боевые дни которого уже давно миновали и который не мог защищать свою семью.
     Теркоз знал, что поступает против законов своего племени, избивая чужую
жену.  Но, будучи  забиякой, он воспользовался слабостью  мужа  самки, чтобы
наказать ее  за  то,  что  она не  захотела  уступить  ему  нежного молодого
грызуна, пойманного ею.
     Когда Теркоз увидел Тарзана, приближающегося к  нему без стрел в руках,
он принялся  еще сильнее колотить  бедную самку, надеясь этим вызвать на бой
ненавистного властителя.
     Тарзан не повторил своего предупреждения,  а вместо того просто кинулся
на Теркоза.
     Никогда, с этого  давно минувшего дня, когда Болгани, вождь горилл, так
страшно истерзал его, не приходилось Тарзану выдерживать такого боя.
     На этот раз нож Тарзана едва ли мог возместить  собой  сверкающие клыки
Теркоза,  зато небольшое превосходство  обезьяны над ним в смысле силы  было
почти уравновешено изумительной ловкостью и быстротой человека.
     Но все же, в  конечном счете, антропоид имел на своей стороне некоторое
преимущество, и если бы не оказалось  на  лицо другой силы, которая повлияла
на исход  битвы, Тарзан, приемыш племени обезьян, молодой лорд Грейсток, так
и умер бы, как он и жил, неведомым диким зверем в экваториальной Африке.
     Но  налицо  было  то, что  возвышало  Тарзана над всеми его  товарищами
джунглей  -- искра,  в  которой сказывается вся  разница  между человеком  и
зверем -- разум. Разум уберег  Тарзана от железных  мускулов и жадных клыков
Теркоза.
     Их схватка едва продолжалась несколько  секунд, а  они уже  катались на
земле, колотя, терзая и разрывая друг друга, --  два большие свирепые зверя,
бьющиеся насмерть.
     Теркоз  имел  дюжину ножевых  ран на голове  и груди, а Тарзан был весь
растерзан и обливался кровью. Его скальп был в одном месте сорван с головы и
висел над глазом, заслоняя ему зрение. Но молодому англичанину удавалось  до
сих пор удержать ужасные клыки противника, рвущиеся  к его шее, и теперь, во
время легкой  передышки, Тарзан придумал хитрый план. Он  обойдет Теркоза и,
вцепившись ему в  спину зубами и ногтями, будет до тех пор наносить ему раны
ножом, пока враг не перестанет существовать.
     Этот маневр  был выполнен им легче,  чем  он  думал, потому  что глупое
животное, не поняв его намерения, не думало пытаться предупредить его.
     Но когда, наконец, Теркоз понял, что его противник схватил его так, что
он не мог достать его ни зубами, ни кулаками, то он стремительно бросился на
землю. Тарзану оставалось только отчаянно цепляться за скачущее, вертящееся,
изгибающееся тело. А прежде, чем он успел нанести ему  хоть один  удар,  нож
был  выбит  у  него  из  рук  тяжелым  толчком  о землю,  и  Тарзан  остался
беззащитным.
     В следующее мгновение, когда оба противника катались клубком  по земле,
Тарзан должен был несколько ослабить свою хватку,  пока,  наконец, случайное
обстоятельство в этой  быстрой смене постоянно меняющихся эволюций позволило
ему  сделать  новое  нападение правой рукой, после которого,  как он  тотчас
понял,  его  позиция  стала  совершенно  неприступной.  Его  рука  оказалась
пропущенной сзади под рукой Теркоза, а  предплечье и кисть легли кругом  его
шеи. Это был полу-Нельсон,  современный прием  борьбы, на  который  случайно
натолкнулся  несведущий обезьяна-человек.  Но божественный  разум  мгновенно
подсказал  ему,  насколько  ценно  сделанное  им открытие.  От  этого приема
зависели жизнь или смерть.
     Он постарался добиться подобного же положения для левой руки,  и  через
несколько минут бычья шея Теркоза затрещала под целым Нельсоном.
     Теркоз  перестал  вертеться. Оба  они лежали совершенно тихо  на земле,
Тарзан на спине  Теркоза. И медленно круглая голова обезьяны была  вынуждена
пригибаться к его груди все ниже и ниже.
     Тарзан знал, чем все это кончится. Еще минута -- и сломается шея. И вот
тогда,  на  счастье  Теркоза,  в  Тарзане заговорила та  самая  способность,
которая помогла ему одолеть обезьяну, -- способность рассуждения.
     -- Если я  его  убью,  -- подумал Тарзан,  -- какая мне  будет от этого
польза? Лишу племя могучего бойца, вот  и все. Если  Теркоз  будет мертв, он
ничего  не  будет знать  о  моем  превосходстве, а живой -- он всегда  будет
примером для других обезьян.
     -- Ка-го-да? --  зашипел Тарзан  в ухо  Теркозу, что в вольном переводе
значит: "сдаешься?". Нет ответа, и Тарзан слегка прибавляет давление, вызвав
ужасающий крик боли у большого зверя.
     -- Ка-го-да? -- повторил Тарзан.
     -- Ка-го-да! -- закричал Теркоз.
     -- Слушай, -- сказал Тарзан,  несколько отпустив его, но не  освобождая
рук.  -- Я, Тарзан, верховный  вождь обезьян, могучий охотник, могучий боец.
Во  всех  джунглях  нет  никого  столь  великого,  как  я.  Ты  сказал  мне:
"ка-го-да". Это слышали все.  Не  ссорься больше ни со своим вождем,  ни  со
своими соплеменниками, или в следующий раз я убью тебя. Понял?
     -- Ху, -- подтвердил Теркоз.
     -- Ну, теперь довольно с тебя?
     -- Ху, -- сказала обезьяна.
     Тарзан выпустил его, и через несколько минут все занялись опять  своими
делами,  как  будто  не  случилось  ничего,  нарушающего  спокойствие  в  их
первобытном лесном пристанище.
     Но  в  сознании  обезьян  глубоко укрепилось  убеждение,  что Тарзан --
могучий боец и  странное создание. Странное  потому,  что  в его руках  была
жизнь  врага,  и,  вместо  того,  чтобы  его  убить,  он  позволил ему  жить
невредимым.
     На  закате дня, когда все племя  вместе  собралось,  по своему  обычаю,
перед  тем,  как темнота  опустилась на джунгли, Тарзан, раны которого  были
омыты в прозрачных водах ручья, созвал вокруг себя старых самцов.
     -- Вы опять видели сегодня, что Тарзан, вождь  обезьян -- самый великий
среди вас, -- сказал он.
     -- Ху, -- ответили они в один голос, -- Тарзан великий.
     -- Тарзан, -- продолжал он, -- не  обезьяна. Он не похож на свой народ.
Его пути не ваши  пути,  и  потому Тарзан возвратится в логовище своего рода
близ вод большого озера. Вы должны избрать  себе нового вождя. Тарзан больше
не вернется.
     И, таким образом, молодой лорд Грейсток сделал первый шаг к  той  цели,
которую он себе поставил -- отысканию белых людей, подобных ему.
     XIII
     ЕГО СОБСТВЕННЫЙ РОД
     Следующим утром Тарзан,  сильно  страдавший от  нанесенных ему Теркозом
ран, направился на запад к морскому берегу.
     Он двигался очень медленно, провел ночь в джунглях, и добрался до своей
хижины лишь поздно следующим утром.
     В течение нескольких  дней он выходил  очень  мало  и только  для того,
чтобы собрать нужное ему для утоления голода количество плодов и орехов.
     Но через десять дней Тарзан  был  уже  совершенно  здоров.  На его лице
остался  только  ужасный  полузаживший  шрам,  который, начинаясь над  левым
глазом, шел  поперек всей головы  и кончался над правым  ухом. Это был след,
оставленный Теркозом, когда тот сорвал с него скальп.
     В период  выздоровления Тарзан пытался  смастерить плащ из шкуры Сабор,
пролежавшей все время в хижине. Но он увидел, что кожа тверда, как дерево. А
так  как  он  ничего  не  знал  о дублении, то  ему и пришлось отказаться от
взлелеянного плана.
     И  вот он решил  отобрать хоть какую-нибудь  одежду  у  кого-нибудь  из
чернокожих в поселке Мбонги, потому что Тарзан, питомец обезьян, решил всеми
возможными способами отметить свою эволюцию из существ низшего порядка. А по
его мнению не было  более отличительного признака человеческой  породы,  как
украшения и одежда.
     С этой целью он собрал различные украшения для  рук и ног,  снятые им с
черных воинов, погибших от его быстрой и бесшумной  петли. Все это он  надел
так, как видел на других.
     На шею  он  повесил золотую цепочку с осыпанным брильянтами  медальоном
его  матери, леди  Элис, а  за  спиной,  на ремне, колчан со стрелами,  тоже
снятый им с какого-то из побежденных им чернокожих.
     Талию он  украсил поясом из небольших полосок необделанной кожи. Он сам
смастерил  себе  этот  пояс  для  самодельных  ножен,  в  которые  вкладывал
охотничий нож своего отца. Длинный лук, принадлежавший Кулонге, висел за его
левым плечом.
     Молодой  лорд Грейсток  представлял оригинальную и воинственную фигуру.
Его  густые  черные  волосы падали  ему  сзади на плечи,  а спереди были  им
неровно срезаны охотничьим ножом, чтобы не лезли в глаза.
     Его прямая  и  прекрасная  фигура, мускулистая,  как  у  лучших древних
римских  гладиаторов,  но  вместе  с  тем  с  мягкими и нежными  очертаниями
эллинского бога,  говорила с  первого  же взгляда об удивительном соединении
огромной силы с гибкостью и ловкостью.
     Тарзан, приемыш  обезьяны, был  олицетворением  первобытного  человека,
охотника, воина.
     С благородной посадкой красивой головы на широких плечах, с огнем жизни
и  ума в  прекрасных и  ясных глазах, он  легко  мог  показаться полубогом в
дышащем древностью первобытном лесу.
     Но Тарзан и не думал об этом. Он досадовал, что у него не было одежды и
что  он не может  показать всем обитателям джунглей, что  он  человек, а  не
обезьяна.  Часто в  его ум закрадывалось  серьезное сомнение, не может ли он
еще превратиться в обезьяну.
     Разве волосы  не начали пробиваться у  него  на лице?  У  всех  обезьян
волосатые  лица, а единственные люди,  которых он  видел  --  чернокожие  --
совершенно безволосые, за немногими исключениями.
     Правда, в книжках  ему приходилось  видеть рисунки людей с массой волос
на губах, щеках и подбородке, но тем не менее Тарзан брился. Почти ежедневно
точил он  свой острый  нож и  соскабливал и выскребывал свою молодую бороду,
чтобы с корнем уничтожить этот унизительный признак обезьяны.
     И, таким  образом, он  научился бриться, -- правда, грубо и мучительно,
но тем не менее удачно.
     Когда он почувствовал, что совершенно поправился после  кровавого боя с
Теркозом, Тарзан однажды утром направился к поселку Мбонги.  Он шел небрежно
по  извилистой  тропе  в  джунглях,  вместо  того,  чтобы  передвигаться  по
деревьям, как вдруг очутился лицом к лицу с черным воином.
     Взгляд изумления дикаря был  почти комичен, и  прежде, чем Тарзан успел
снять свой лук, воин повернул и побежал по тропе с криком тревоги, как будто
обращался к другим товарищам.
     Тарзан бросился в погоню по  деревьям и  через  несколько  минут увидел
впереди отчаянно бегущих людей.
     Их было трое, и они безумно неслись гуськом через густой кустарник.
     Тарзан их  легко  обогнал, и  они не заметили ни того,  как он бесшумно
несся над  их  головами,  ни того, как  он притаился  на низкой  ветке,  под
которой пролегала тропа.
     Тарзан  дал   пройти  двум   первым  воинам,  но  когда  третий   бегом
приблизился,  тихая  петля охватила  черное  горло  и  была  затянута ловким
движением.
     Негр  испустил  душераздирающий  крик,  и  его  товарищи,  обернувшись,
увидели, что содрогающееся тело, точно по волшебству, медленно поднимается в
густую листву над ними.
     С криками ужаса они бросились бежать еще быстрее, надеясь спастись.
     Тарзан молчаливо и быстро  покончил  со  своим пленником,  снял с  него
оружие, украшения и -- о,  счастье! -- прекрасную замшевую  повязку с бедер.
Он тотчас же надел ее на себя.
     Вот теперь он, наконец, одет  так, как  подобает быть  одетым человеку.
Никто не сможет больше сомневаться в  его высоком происхождении. Как приятно
было  бы  вернуться  сейчас  к  своему  племени, выставив  напоказ перед  их
завистливыми глазами этот удивительный наряд!
     Взвалив тело  черного на плечо, он  неторопливо двинулся  по деревьям к
маленькому,  обнесенному  частоколом, поселку, потому что  опять нуждался  в
стрелах.
     Совсем близко  подойдя к  палисаду, Тарзан увидел  возбужденную группу,
окружавшую обоих беглецов, которые, дрожа от страха  и усталости, едва могли
рассказать неслыханные подробности своего приключения.
     --  Мирандо, --  говорили  они,  -- шел  впереди  них,  не  на  далеком
расстоянии,  но внезапно  он прибежал к ним  с криком, что страшный  человек
белый и голый преследует его. Все втроем бросились тогда бежать со всех ног.
     Потом  опять  раздался  пронзительный крик  ужаса  Мирандо, а когда они
повернули головы, то увидели  ужасающее зрелище  -- тело их товарища  летело
вверх, в  деревья;  руки  и  ноги  его судорожно  бились в  воздухе, а  язык
высовывался из открытого рта. Ни одного звука не произнес он больше, и около
него не было видно решительно никого.
     В  поселке началась паника. Но мудрый старый Мбонга сделал вид, что  не
верит их рассказу.
     --  Вы рассказали  нам длинную сказку потому, что  не  посмели  сказать
правды. Вам стыдно признаться, что когда лев  прыгнул на Мирандо, вы удрали,
бросив его. Трусы вы!
     Едва  Мбонга  кончил последнее  слово,  как над  ним  в  ветвях дерева,
раздался  громкий  треск. Все  с новым  страхом  взглянули  вверх.  Зрелище,
представившееся  их  глазам,  заставило  содрогнуться даже  мудрого  старого
Мбонгу, так как, переворачиваясь и извиваясь, с вершины летело мертвое  тело
Мирандо и с хрустом распласталось на земле у их ног.
     Как один, все  чернокожие бросились  врассыпную и исчезли в густой тени
окружающих зарослей.
     Тогда Тарзан смело вошел  в поселок, возобновил свой запас стрел и съел
пищу, заготовленную дикарями для усмирения гнева таинственного злого духа.
     Прежде чем уйти, он перенес тело Мирандо  к воротам поселка и  поставил
его стоймя у  изгороди так,  что  казалось, будто его  мертвое лицо  смотрит
из-за ограды вдоль тропы, ведущей в джунгли.
     Много раз  пытались  безумно  напуганные  черные войти  в поселок  мимо
страшного, скалившего зубы лица мертвого  их товарища, пока, наконец, все же
осмелились  это  сделать. Когда они увидели,  что пища  и стрелы исчезли, то
поняли, что Мирандо погиб потому, что видел страшного духа джунглей.
     Это объяснение  показалось им самым  разумным. Все, кто встречал  этого
ужасного  бога  лесов,  умирали: из  живых  никто  не  видал его.  Вид его--
приносил верную смерть.
     Они  подумали  также,  что пока  они будут снабжать божество стрелами и
пищей, оно им  не будет вредить, если только им не глядеть на него. И потому
Мбонга  постановил,  чтобы,  в   дополнение  к  приношениям  пищи,  клали  и
приношение стрелами этому Мунанго Ксевати. И с тех пор так и делали.
     Если вам когда-либо случится  побывать  в этом  поселке,  затерянном  в
африканских  пустынях,   то   и   вы  несомненно  увидите   перед  крошечной
тростниковой  хижиной, построенной как  раз за  оградой  поселка,  небольшой
железный  горшок  с  пищей,  а  рядом  колчан  с хорошо  смазанными  отравой
стрелами.
     Тем временем Тарзан шел домой, не торопясь и  охотясь по пути. Когда он
подошел  к отлогому берегу, где стояла его  хижина, его глазам представилось
необычайное зрелище.
     На  зеркале  тихих вод  бухты  стояло  большое  судно, а на  берег была
вытащена маленькая лодка.
     Но  самое  удивительное  было  то,  что между  берегом  и  его  хижиной
двигалось несколько, подобных ему, белых людей.
     Тарзан  увидел, что во многом они были  похожи на рисунки в его книгах.
Он подкрался к ним по деревьям, пока не очутился почти что над ними.
     Их было десять человек. Смуглые, загорелые от солнца и какие-то гнусные
с виду  люди.  Они столпились вокруг лодки, громко и сердито говоря и сильно
жестикулируя. Один  из них,  маленький, чернобородый  человек  со  скверным,
подлым  лицом,  напомнивший  Тарзану  крысу-Намба,  положил  руку  на  плечо
гиганту,  стоявшему  рядом с  ним  и  с  которым  все  остальные  спорили  и
ссорились.
     Маленький  человек  указал  вглубь страны,  так что гигант  должен  был
отвернуться от других, чтобы  взглянуть,  по  указанному направлению;  тогда
маленький  человек  с  подлым.  лицом,  выхватил  из-за  пояса  револьвер  и
выстрелил в спину гиганта.
     Великан всплеснул руками  над головой, колена его  подогнулись, и,  без
единого звука, он свалился на землю мертвым.
     Выстрел, первый, когда-либо слышанный Тарзаном, вызвал в нем удивление,
но и этот непривычный звук не мог заставить вздрогнуть его здоровые нервы  и
навести на них даже подобие паники.
     Поведение  белых  чужеземцев  -- вот что более  всего  смутило его.  Он
сдвинул брови и нахмурился  с видом глубокой задумчивости. -- "Хорошо сделал
я", -- подумал Тарзан, -- что  сдержал свой первый порыв  броситься вперед и
приветствовать этих белых людей, как братьев!"
     Очевидно,  они  ничем не  отличались от черных людей  и были  не  более
цивилизованы, чем обезьяны, и не менее жестоки, чем Сабор.
     Одно мгновение остальные стояли и молча смотрели на маленького человека
с отталкивающим лицом и на великана, лежавшего мертвым на берегу.
     Затем  один  из них засмеялся и хлопнул маленького человека  по  спине.
Опять пошли длинные разговоры и жестикуляции, но ссор было меньше.
     Потом спустили лодку, все прыгнули в нее и стали  грести по направлению
к большому кораблю,  на  палубе которого Тарзан  мог разглядеть много других
фигур.
     Когда  люди с  лодки  поднялись  на борт, Тарзан спрыгнул на  землю  за
большим деревом и  пополз к хижине, стараясь, чтобы она  всегда  приходилась
между ним и кораблем.
     Скользнув  в   хижину,  он  увидел,  что  здесь  все  было  перерыто  и
разбросано. Его книги  и карандаши валялись на полу, его оружие и другие его
маленькие запасы сокровищ тоже были всюду раскиданы.
     Когда он увидел этот разгром, свежий шрам на лбу его  внезапно выступил
от гнева ярко-малиновой полосой на смуглой коже.
     Быстро  подбежал Тарзан  к шкафу и стал там искать в далеком углублении
на нижней полке. --  "А!.." -- облегченно  вздохнул  он, когда  вынул оттуда
металлический  ларчик  и,  открыв  его,  нашел нетронутыми  свои  величайшие
сокровища.
     Фотография   улыбающегося  молодого  человека  с  энергичным   лицом  и
загадочная черная книжечка были целы.
     Но что это?
     Чуткое ухо его уловило слабый, но незнакомый звук.
     Подбежав к  окну,  Тарзан взглянул по направлению  к бухте.  С большого
корабля была спущена  на  воду рядом с первой  еще другая шлюпка. Вскоре  он
увидел многих людей, перелезавших через  борт большого судна и садившихся  в
лодки. Они возвращались на землю еще более многочисленные.
     В  продолжение  нескольких  минут  Тарзан  следил, как  с борта корабля
спускались разные ящики и  тюки и ожидавшие лодки. Когда шлюпка  отчалила от
корабля и  направилась к берегу, обезьяна-человек  схватил  кусок  бумаги  и
написал на  нем  карандашом  несколько строк прекрасно выведенными печатными
буквами. Эту записку он  прикрепил к  двери коротким осколком дерева; затем,
взяв драгоценный жестяной ларчик,  стрелы и  столько копий и луков,  сколько
смог унести, он поспешил к двери и исчез в лесу.
     Когда обе  лодки  врезались в серебристый песок,  на  берег  высадилась
необычайно разнокалиберная публика.
     Их было  всего  душ двадцать, если считать, что и те пятнадцать  грубых
матросов  с  отталкивающими  лицами  обладали  той  же   бессмертной  искрой
человеческого  духа.  Но,  по  правде  говоря,  они  сразу казались позорным
сбродом отъявленных негодяев.
     Остальные зато были совсем в другом роде.
     Один из них был пожилой человек с седыми волосами и с большими очками в
широкой оправе.  Его  слегка сутулые плечи были  облачены в дурно сидящее на
нем, но  безукоризненно чистое пальто.  Блестящий шелковый цилиндр на голове
еще больше подчеркивал нелепость его одеяния в глуши африканских джунглей.
     Вторым  высадился  высокий молодой  человек в  парусиновом  костюме,  а
непосредственно после него -- другой пожилой человек с  очень высоким лбом и
суетливыми манерами.
     После них вышла на берег громадного роста негритянка, необычайно пестро
и  крикливо одетая. Она  испуганно  таращила  глаза на  джунгли  и на  толпу
ссорившихся матросов, которые выгружали из лодок тюки и ящики.
     Последней вышла  на берег молодая  девушка,  лет девятнадцати.  Молодой
человек,  стоявший у носа лодки, высоко поднял ее  над волною и  поставил на
сухой берег. Она поблагодарила его славной улыбкой, но и он и она молчали.
     Все общество безмолвно направилось прямо к хижине. Было очевидно, что у
этих людей все было уже решено прежде, чем они  оставили корабль.  Итак, они
подошли к  двери домика, впереди матросы  с ящиками  и тюками, а за ними эти
пятеро, столь непохожие на них. Матросы опустили свои ноши на землю, и тогда
один из них заметил записку, прибитую Тарзаном на двери.
     -- Стой, товарищи! --  крикнул он. -- Что это  такое? Этой бумаги здесь
не было час тому назад.
     Остальные   матросы  столпились  вокруг,  вытягивая  шеи   над  плечами
передних. Но так как мало кто из них мог  читать, один из матросов обратился
под конец к низенькому старику в пальто и цилиндре.
     -- Эй, вы, профессор! -- подозвал он его  насмешливо, -- шагните вперед
и разберите-ка эту дурацкую записку.
     Окликнутый   таким  образом,  старик  медленно  подошел  к  матросам  в
сопровождении своих спутников. Поправив  очки,  он  взглянул на  прибитое  к
дверям   объявление  и  затем  пробормотал  себе  под  нос,  уходя:  "Весьма
замечательно, весьма замечательно".
     -- Стойте, старое ископаемое! -- крикнул матрос, обратившийся к нему за
помощью,  --  разве  мы  вас  позвали, чтобы  вы  про себя читали,  что  ли?
Вернитесь назад, старая развалина, и прочтите нам записку громко!
     Пожилой господин остановился и, повернувшись, сказал:
     -- Ах, и то правда! Милостивый государь,  тысячу раз  прошу  извинения.
Это была  рассеянность  с моей стороны, да, сильная  рассеянность. Записка в
высшей степени замечательна, в высшей степени замечательна!
     Он опять взглянул на записку, перечел ее про себя и по всей вероятности
повернулся бы и снова отошел, размышляя над  ее содержанием, если  бы матрос
не схватил его грубо за ворот и не проревел ему в самое ухо:
     -- Громко читайте, старый идиот! Громко!
     -- Ах, да, в самом  деле, в самом деле! -- мягко  ответил профессор  и,
еще раз поправив очки, прочел вслух:
     Это дом Тарзана, убийцы зверей  и многих черных людей. Не портите вещи,
принадлежащие Тарзану. Тарзан следит.
     Тарзан из племени обезьян.
     -- Что за черт такой Тарзан? -- крикнул матрос, говоривший раньше:
     -- Он очевидно знает по-английски, -- ответил молодой человек.
     -- Но что  значит: "Тарзан из племени обезьян"?  -- воскликнула молодая
девушка.
     -- Не знаю, мисс Портер, --  ответил молодой человек. -- Может быть, мы
открыли  обезьяну,  сбежавшую  из лондонского  Зоологического  Сада, которая
привезла в  свои родные джунгли европейское  образование. Каково ваше мнение
об этом,  профессор Портер?  -- добавил  он, обращаясь  к старику. Профессор
Архимед Кв. Портер поправил очки:
     --  Да,  в  самом  деле, это в  высшей  степени замечательно, в  высшей
степени замечательно! -- сказал он. -- Но я ничего не могу добавить к  тому,
что уже говорил в объяснение этого поистине странного случая.
     И с этими словами профессор медленно направился к джунглям.
     -- Но, папа, -- воскликнула девушка, -- вы еще ничего не объяснили нам!
     --  Тише,   тише,   дитя,  --  ответил  профессор  Портер  ласковым   и
снисходительным тоном. --  Не затрудняйте  вашу хорошенькую  головку  такими
тяжеловесными и отвлеченными проблемами. -- И он опять медленно зашагал,  но
в  другом  направлении,  устремя  глаза   под  ноги  и   заложив   руки  под
развевающиеся фалды своего пальто.
     -- Думаю,  что выживший  из ума старый чудак столько же знает  об этом,
сколько и мы, -- проворчал матрос с крысьим лицом.
     --  Извольте быть  вежливы, -- крикнул  молодой  человек, побледнев  от
гнева, возмущенный оскорбительным  тоном матроса. -- Вы убили своих офицеров
и ограбили  нас. Мы  в вашей власти, но я заставлю вас  относиться с должным
почтением к профессору Портеру  и к мисс Портер,  или я голыми руками сверну
эту вашу подлую шею, безразлично, есть ли у вас ружье или нет!
     И молодой человек так близко подошел к матросу,  что последний,  хотя у
него и  было два револьвера и  достаточно  неприятного вида  нож за  поясом,
отступил в смущении.
     --  Проклятый трус! -- крикнул ему вслед молодой человек. -- Вы никогда
не посмеете убить никого, пока  он не повернется к  вам спиной.  Да  и тогда
даже вы  не  осмелитесь  в  меня выстрелить.  -- И,  сказав  эти  слова,  он
демонстративно  повернулся  спиной  к  матросу  и  беспечно  пошел,  как  бы
испытывая его.
     Рука матроса медленно потянулась к рукоятке одного из  его револьверов,
и   злые  глаза   блеснули,  поглядывая   на  удаляющуюся  фигуру   молодого
англичанина. Его товарищи смотрели на него, но он все колебался.  В душе  он
был еще большим трусом, чем предполагал Уильям Сесиль Клейтон.
     Что  бы  он сделал, -- так  и осталось  неизвестным,  потому что налицо
оказалась еще  одна сила,  о существовании  которой никто не  подозревал, но
которая  должна  была  иметь огромное значение  в жизни этой  горсти  людей,
затерянных на негостеприимном берегу Африки.
     Из  густой  листвы   находящегося   вблизи  дерева  два   зорких  глаза
внимательно следили за каждым движением каждого из пришельцев.
     Тарзан видел, какое изумление было вызвано его запиской, и хотя он и не
мог  понять ни одного  слова  из  разговорного языка этих странных людей, но
жесты и выражения лиц сказали ему многое.
     Поступок маленького матроса с крысиным лицом,  убившего одного из своих
товарищей, уже тогда вызвал в Тарзане сильное отвращение. А теперь, когда он
увидел, что матрос ссорится с красивым молодым человеком, враждебность его к
нему еще усилилась.
     Тарзан никогда  до  того дня не видел действия  огнестрельного  оружия,
хотя знал об этом кое-что из книг. Но когда  он заметил,  что "крысья морда"
хватается за рукоять револьвера, он вспомнил ссору у лодки и, конечно, счел,
что молодой человек будет так же убит, как перед тем великан-матрос.
     И вот, Тарзан  положил отравленную  стрелу на  свой лук  и нацелился  в
неприятного матроса. Но  зелень была  так густа, что он тотчас же понял, что
стрела  непременно  будет отклонена листьями или маленькой  веткой. И  тогда
вместо стрелы он пустил со своего воздушного насеста тяжелое копье.
     Клейтон отошел  на какие-нибудь десять шагов.  Матрос с  крысиным лицом
вытащил наполовину свой револьвер, остальные матросы с напряженным вниманием
следили за происходившим.
     Профессор Портер  уже  исчез  в  джунглях,  куда за  ним  последовал  и
суетливый Самюэль Т. Филандер, его секретарь и ассистент.
     Негритянка  Эсмеральда  выбирала багаж своей госпожи из груды  тюков  и
ящиков у дверей  хижины,  а мисс  Портер повернувшись,  пошла за  Клейтоном,
когда вдруг что-то заставило ее обернуться к матросу.
     И  тогда почти одновременно случились  три  вещи:  матрос выхватил свой
револьвер и прицелился в спину  Клейтона, мисс Портер вскрикнула, и длинное,
с  металлическим  острием, копье сверкнуло  сверху, как  молния,  и пронзило
насквозь правое плечо человека с крысиным лицом.
     Револьвер  бесцельно  разрядился  в воздух, а матрос  весь  съежился  и
вскрикнул от боли и ужаса.
     Клейтон обернулся и побежал к месту происшествия.
     Перепуганные  матросы  с  револьверами в руках вглядывались  в джунгли.
Раненый стонал и корчился на земле.
     Клейтон  незаметно  поднял  упавший револьвер и спрятал  его у  себя на
груди, затем подошел к группе матросов.
     --  Кто  это  мог  быть?  --  шепнула Джэн  Портер,  и молодой человек,
обернувшись,  увидел, что она  стоит  почти  рядом,  с широко  раскрытыми от
изумления глазами.
     -- Думаю, что  этот Тарзан, из  племени обезьян, хорошо следит за всеми
нами, -- ответил он неуверенным тоном.
     -- Не знаю, для кого было предназначено это копье. Если для Снайпса,  в
таком случае наш обезьяний друг -- друг на самом деле. Но, клянусь Юпитером,
где ваш  отец  и  мистер  Филандер?  Здесь  есть  кто-то  или  что-то в этих
джунглях, и это что-то,  кто бы  оно  ни  было,  вооружено. Мистер Филандер!
Профессор! Мистер Филандер! Сюда! -- крикнул молодой Клейтон.
     Ответа не было.
     --  Что  же  нам делать,  мисс Портер? --  продолжал молодой человек  с
лицом,  омраченным  выражением недоумения  и  нерешительности. -- Я не  могу
оставить  вас  здесь  одну  с этими разбойниками,  и вы,  конечно, не можете
рисковать идти со мной в джунгли. Но кто-нибудь должен отправиться на поиски
вашего отца. Он более чем способен бесцельно бродить, не обращая внимания на
опасность и на выбор дороги. А м-р Филандер лишь  чуточку менее непрактичен,
чем  он.  Вы простите  меня за откровенность,  но жизнь  всех  нас  в  такой
опасности здесь, что,  когда мы разыщем вашего отца, ему надо будет внушить,
какому риску он подвергает и нас и самого себя своею рассеянностью.
     -- Вполне согласна с вами, -- ответила девушка, --и нимало не обижаюсь.
Бедный, милый папа отдал бы жизнь за  меня, не колеблясь  ни минуты, если бы
только  ему   удалось  на   мгновенье  задержать   свое  внимание  на  таком
легкомысленном предмете. Но удержать его от опасности  можно -- разве только
приковав его на цепь к дереву. Бедный, милый папа, он такой непрактичный!
     -- Нашел!  -- вдруг  воскликнул Клейтон. -- Умеете  ли вы  обращаться с
револьвером?
     -- Умею. Почему вы спрашиваете?
     -- У меня есть  револьвер. С ним вы и Эсмеральда будете в сравнительной
безопасности в хижине,  я  же  пока  пойду разыскивать вашего  отца  и  м-ра
Филандера.  Итак, позовите  Эсмеральду, а я поспешу на  розыски.  Они еще не
могли уйти далеко.
     Джэн  Портер сделала  так, как ей посоветовали, и когда Клейтон увидел,
что дверь плотно закрылась за женщинами, он направился в джунгли.
     Некоторые из матросов пытались  вытащить копье  из  раны  их  товарища.
Клейтон подошел  и попросил одолжить ему на  время револьвер, пока  он будет
разыскивать в джунглях профессора.
     Когда матрос с крысьим лицом убедился, что он еще жив, к нему вернулось
все его былое нахальство. Со страшными ругательствами он отказал Клейтону от
имени всех своих товарищей дать какое бы то ни было огнестрельное оружие.
     С тех пор как убили их прежнего предводителя, этот Снайпс взял на  себя
роль вождя, и никто из товарищей еще не оспаривал его авторитета.
     Клейтон только  пожал плечами,  но когда он отошел немного, то подобрал
копье, которое  пронзило Снайпса, и,  вооруженный этим  первобытным оружием,
сын тогдашнего лорда Грейстока пошел в непроходимые джунгли.
     Каждые несколько  минут  он  громко звал  по  имени  профессора  и  его
ассистента.  Следившие за ним из хижины женщины слышали, как звук его голоса
становился все слабее и слабее, пока, наконец, его совсем поглотили  мириады
шумов первобытного леса.
     Когда  профессор  Архимед  Кв.  Портер  и  его  ассистент,  Самюэль  Т.
Филандер, после долгих  настойчивых  уговоров последнего, решились, наконец,
повернуть свои стопы к лагерю, то они, хотя этого и не сознавали, безнадежно
заблудились в диком и запутанном лабиринте джунглей.
     Еще  чудо,  что они  направились  к  западному берегу Африки,  а  не  к
Занзибару на противоположной стороне Черного Континента.
     Когда они добрались до берега и не нашли лагеря, Филандер стал уверять,
что  они находятся к северу от места своего  назначения, в то  время, как на
самом деле они были в двухстах ярдах на юг от него.
     В  голову  этих  непрактичных  теоретиков  ни  разу  не  пришло  громко
крикнуть, чтобы привлечь внимание своих друзей. Вместо того, с непоколебимой
уверенностью,  созданной дедуктивными  рассуждениями, основанными на  ложной
предпосылке,  мистер Самюэль Т.  Филандер крепко ухватил  за руку профессора
Архимеда Кв.  Портера и,  несмотря  на  слабый протест  старого джентльмена,
повлек его по направлению Кантоуна, находящегося в тысячи  пятистах  милях к
югу.
     Когда Джэн  Портер и Эсмеральда увидели  себя в безопасности за  дверью
хижины, первой мыслью негритянки было забаррикадировать дверь  изнутри.  Она
обернулась, чтобы  поискать что-нибудь подходящее для этой цели.  Но взгляд,
брошенный во  внутренность  хижины,  вызвал  у нее  крик  ужаса,  и, подобно
испуганному  ребенку,  громадная  черная  женщина побежала  к своей госпоже,
чтобы спрятать лицо на ее плече.
     Джэн Портер, обернувшись на этот крик, увидела причину его  --  лежащий
ничком на полу скелет  мужчины. Другой взгляд -- и она увидела второй скелет
на постели.
     -- В каком мы ужасном месте!  -- прошептала пораженная ужасом  девушка.
Но в страхе ее не было паники.
     Наконец, освободившись от неистовых объятий  все еще орущей Эсмеральды,
Джэн Портер перешла через всю комнату, чтобы заглянуть в маленькую колыбель,
уже зная наперед,  что она  увидит, раньше,  чем крошечный скелетик открылся
перед нею во всей своей жалостной и трогательной хрупкости.
     О какой страшной трагедии говорили эти бедные кости? Девушка вздохнула,
при  мысли  о том,  какие  случайности могут ожидать  ее и ее друзей  в этой
роковой  хижине, какие  признаки  таинственных  и,  быть  может,  враждебных
существ реют над нею.
     Но  она  пересилила   себя  и,  нетерпеливо  топнув  маленькой  ножкой,
постаралась  отогнать  мрачные предчувствия. Затем, обратясь  к  Эсмеральде,
велела ей прекратить свои вопли.
     -- Молчите, Эсмеральда, молчите сию же минуту! --  крикнула она.  -- От
вашего  крика  только хуже.  Господи,  я никогда  не видела такого  большого
младенца!
     Она  докончила эти  слова  с грехом пополам  и  с  маленькой  дрожью  в
собственном голосе, вспомнив о трех мужчинах, на покровительство которых она
рассчитывала и которые скитались теперь в глубинах ужасного леса.
     Вскоре  девушка  увидела,  что  дверь  была   снабжена  внутри  тяжелой
деревянной перекладиной, и, после нескольких попыток, соединенные силы обоих
женщин помогли, наконец, им вдвинуть ее на место в первый раз после двадцати
лет.
     Тогда они, обнявшись, сели на скамейку и стали ждать.
     XIV
     ВО ВЛАСТИ ДЖУНГЛЕЙ
     После того,  как Клейтон исчез в зарослях, бунтовщики принялись спорить
о своих дальнейших намерениях. В одном они все были согласны, что им следует
поспешить вернуться на стоящий на якоре "Арроу", где они могли быть в полной
безопасности  по крайней  мере от  копий  незримого  врага. Итак,  пока Джэн
Портер с Эсмеральдой баррикадировались  в  хижине, трусливая шайка  поспешно
гребла к своему кораблю в двух лодках, доставивших их на берег.
     В  этот день Тарзан увидел столько всего, что его голова шла кругом. Но
самое  удивительное зрелище из всех было для него  -- лицо  прекрасной белой
девушки.
     Наконец,  тут  одна  из  его  собственной  породы,  --  в  этом  он  не
сомневался! И молодой человек и оба старика также были именно такими, какими
он рисовал себе людей.
     Наверно  и они так свирепы  и жестоки, как  и  другие люди, которых  он
видел. Тот факт, что они были безоружны, служил вероятно объяснением, почему
они еще никого не убили. Быть может, они были  совсем другими, если бы у них
в руках оказалось оружие.
     Тарзан  видел,  как молодой человек поднял  упавший  револьвер раненого
Снайпса и  спрятал его у себя на груди, и он  видел также, как  он осторожно
передал его девушке, когда та входила в хижину.
     Тарзан не  понимал ничего в их мотивах, но  так или иначе,  интуитивно,
молодой  человек  и  оба  старика ему  нравились,  а  к молодой  девушке  он
чувствовал  странное  влечение,  которое  он  едва понимал. Что же  касается
большой черной женщины,  она,  очевидно, каким-то образом имела отношение  к
молодой девушке, и потому она тоже ему нравилась.
     К матросам, и в  особенности  к Снайпсу, Тарзан определенно  чувствовал
ненависть. Он знал  по их угрожающим жестам и  по выражению их скверных лиц,
что они  были врагами  той  другой  группы, и  потому  решил  тайно за  ними
присматривать.
     Тарзан дивился, почему мужчины  пошли в джунгли,  но ему и в  голову не
могло прийти, что можно заблудиться в спутанной чаще низколесья, которая для
него была также ясна, как для вас главная улица в родном вашем городе.
     Когда он увидел,  что  матросы  отплыли  к  кораблю,  и  сообразил, что
девушка и ее спутница в безопасности в хижине, Тарзан решил пойти  в джунгли
вслед  за молодым человеком и узнать, какое у него могло  быть там  дело. Он
быстро  помчался  по  направлению,  избранному Клейтоном,  и  вскоре услышал
слабые из-за расстояния и теперь уже лишь редкие оклики англичанина.
     Вскоре Тарзан  настиг  белого человека; почти доведенный  до истощения,
тот  прислонился  к  дереву,  вытирая со  своего лба  пот. Обезьяна-человек,
безопасно скрытый  за ширмой листвы, сидел  и внимательно изучал этот  новый
экземпляр своего собственного рода.
     По  временам  Клейтон громко кричал,  и, наконец, Тарзан понял, что  он
ищет стариков.
     Тарзан собрался-было  сам  идти на  поиски за ними,  как  вдруг заметил
желтый  блеск  гладкой  лоснящейся  шкуры,  осторожно  пробиравшейся  сквозь
джунгли  к  Клейтону.  Это  был  леопард  Шита.  Теперь Тарзан слышал  тихое
шуршание трав  и  удивлялся, почему  белый молодой человек не  насторожился.
Могло ли быть, чтобы он  не слышал  громких шагов? Никогда  раньше Тарзан не
видел Шиту таким неуклюжим.  Но нет,  белый человек ничего  не  слыхал. Шита
приготовился к прыжку, и тогда, в тишине джунглей, раздался  пронзительный и
леденящий кровь боевой крик человека-обезьяны.
     Шита повернулся и, с треском ломая ветви, исчез в кустах.
     Клейтон вскочил, содрогаясь. Кровь застыла  у него  в жилах. Никогда во
всей его жизни такой ужасающий крик не  раздирал  ему уши.  Он далеко не был
трусом, но если когда-либо мужчина чувствовал ледяные пальцы страха на своем
сердце,  Уильям  Сесиль  Клейтон, старший  сын  лорда  Грэйсто-ка из Англии,
почувствовал их в этот день в глуши африканских лесов.
     Треск кустов под прыжком громадного тела, кравшегося так близко рядом с
ним, и звук ужасного крика сверху -- испытали до последних пределов мужество
Клейтона.  Он  не мог знать, что  этому  крику он был обязан  жизнью  и что,
издавший его был его двоюродным братом, настоящим лордом Грейстоком.
     День склонялся к  закату, и Клейтон, растерянный и упавший духом, был в
страшном  затруднении,  как  ему  лучше  поступить,  продолжать  ли   поиски
профессора Портера, подвергая себя почти верной гибели в джунглях ночью, или
же вернуться в  хижину,  где, по  крайней мере, он мог быть полезен, защищая
Джэн Портер от опасностей, угрожавших ей со всех сторон.
     Ему  не хотелось  возвращаться в  лагерь  без  ее отца; а еще более  не
хотелось  ему оставлять  ее одну беззащитной среди  бунтовщиков  с "Арроу" и
сотни других неведомых опасностей джунглей.
     --  "Возможно  ведь",  думал он,  --  "что  профессор  и Фи-ландер  уже
вернулись. Да, это  более чем правдоподобно". Он решил во всяком случае идти
к  лагерю  и убедиться в  этом  прежде, чем продолжать дальнейшие поиски. И,
таким  образом, спотыкаясь в густом и спутанном низколесье,  он  двинулся по
направлению, где, как ему казалось, находилась
     хижина.
     К своему удивлению,  Тарзан увидел, что молодой человек идет все дальше
-- прямо  к  поселку  Мбонги,  и  его  проницательный ум подсказал ему,  что
пришелец просто заблудился.
     Это казалось почти невероятным;  но его разум подсказывал  ему, что  ни
один человек не  отважится сознательно идти  в поселок жестоких  чернокожих,
вооруженный  одним  лишь  копьем,  которое,  по-видимому,  было  непривычным
оружием для белого человека. Он отходил  к тому же и от следа стариков. Этот
след  он  почему-то оставил  далеко позади, хотя он был ясный и свежий перед
глазами Тарзана.
     Тарзан недоумевал. В  свирепых  джунглях, незащищенный чужеземец явится
легкой добычей, если его не довести быстро до берега.
     Вот уже лев Нума выслеживает белого человека в двенадцати шагах от него
справа!
     Клейтон слышал, что какое-то большое животное идет  параллельно  с ним.
Внезапно в вечернем воздухе раздался громовый рев зверя. Человек остановился
с поднятым  копьем, лицом к кусту, из  которого раздался  ужасный звук. Тени
сгущались, темнота спускалась на землю.
     Боже! Умереть здесь одному, под клыками диких зверей;
     быть истерзанным и  изорванным,  чувствовать  горячее дыхание зверя  на
своем лице в то время, как громадные лапы раздавят ему грудь!
     Одно  мгновение  все было  тихо. Клейтон стоял  неподвижно,  с поднятым
копьем.  Теперь слабый шорох  в кустах известил его, что животное крадется к
нему.  Оно  уже  готовилось прыгнуть.  И вот он увидел его  всего в двадцати
шагах  от  себя, --  извилистое  длинное  мускулистое  тело и  бурую  голову
громадного льва с черной гривой.
     Животное  лежало на брюхе,  двигаясь вперед очень медленно. Когда глаза
его встретили глаза Клейтона,  лев остановился и осторожно подобрал под себя
задние лапы.
     В  порыве  мучительного отчаяния человек ждал,  боясь бросить копье, не
имея сил бежать.
     В  ветвях  над  его  головой  раздался  шум.  --  "Новая опасность"  --
мелькнуло у  него в уме, но он не решился отвести глаз от горевших перед ним
желто-зеленых  зрачков.   Раздался  резкий  звук,  словно  порвалась  струна
мандолины, и стрела вонзилась в желтую шкуру льва.
     С ревом боли  и гнева животное  прыгнуло, но Клейтон как-то  отскочил в
сторону, и  когда он обернулся  снова  к  обезумевшему царю  зверей, то  был
ошеломлен представившимся  его  взорам зрелищем. В тот  момент, когда  зверь
повернулся, чтобы возобновить свое нападение, голый гигант спрыгнул с дерева
прямо на его спину.
     Как молния, рука, свитая из железных  мускулов, окружила громадную шею,
и большое животное, рычащее и рвущее когтями воздух, было поднято так ловко,
как Клейтон поднял бы комнатную собачку.
     Зрелище,  которому  он  был  свидетелем   здесь,  в   сумеречной  глуши
африканских джунглей, навсегда врезалось в памяти англичанина.
     Стоящий   перед   ним   человек  являлся   олицетворением   физического
совершенства и гигантской  силы. Но  не на этом  зиждилась его уверенность в
бою с большой кошкой, потому что,  как  бы ни были могучи  его мускулы,  они
были  ничто  по сравнению с мускулами Нумы. Ловкости, уму и  своему длинному
острому ножу был он обязан своим превосходством.
     Он охватил правой рукой шею льва,  в то  время как левая рука несколько
раз  кряду  всаживала  нож в незащищенный  бок  зверя у  его  левого  плеча.
Разъяренное   животное,  поднятое  на  дыбы,  беспомощно  боролось  в   этом
неестественном положении.
     Если бы бой продлился еще несколько секунд, исход его мог быть иным. Но
все  произошло   так  быстро,  что,   прежде  чем  лев  оправился  от  столь
неожиданного нападения, он свалился мертвым на землю.
     Тогда странная фигура  победителя выпрямилась  во  весь рост над трупом
льва  и, откинув  назад дикую и прекрасную голову, издала тот самый страшный
крик, который несколько минут перед тем так испугал Клейтона.
     Он  видел   перед  собой   молодого  человека,  совершенно  голого,  за
исключением повязки на бедрах и  нескольких варварских украшений на руках  и
ногах.  На  груди,  ярко  выделяясь  на  гладкой  коричневой  коже,  сверкал
драгоценный   брильянтовый   медальон.  Охотничий   нож  был  уже  вложен  в
самодельные  ножны, и человек поднимал с земли свой лук  и стрелы, брошенные
перед прыжком на льва.
     Клейтон заговорил с  незнакомцем по-английски, благодаря  его за смелое
спасение и  приветствуя  изумительную  силу и  ловкость,  выказанные им.  Но
единственным ответом был уверенный  взгляд  и легкое пожимание могучих плеч,
которое могло  означать или  пренебрежение оказанной  услугой,  или незнание
языка Клейтона.
     Закинув за плечи  лук и колчан, дикий  человек -- таким Клейтон  считал
его  теперь -- снова  вытащил нож и ловко  вырезал дюжину широких полосок из
туши  льва. Тогда, усевшись,  на корточки, он принялся поедать  мясо, сделав
сначала знак Клейтону, чтобы и он присоединился к нему.
     Крепкие зубы с явным  удовольствием вонзались  в сырое мясо, с которого
еще капала кровь. Но Клейтон не мог заставить себя разделить  это  пиршество
со  своим  странным  хозяином.  Он наблюдал  за ним,  и  у  него  зародилось
убеждение,  что это  и  есть  Тарзан, записку которого  этим утром он  видел
прибитой к двери хижины.
     Если это так, то он должен говорить по-английски. Снова Клейтон пытался
завести  разговор с  обезьяной-человеком;  но  ответы, теперь  устные,  были
сказаны  на  странном  языке,  похожем  на бормотание мартышек, смешанное  с
рычанием какого-нибудь дикого зверя.
     Нет, это не  мог быть Тарзан; было очевидно, что английского  языка  он
совершенно не знает.
     Когда Тарзан кончил есть,  он  встал  и, указывая на  совершенно другое
направление, чем то, по которому шел Клейтон, пошел вперед сквозь джунгли.
     Ошеломленный  Клейтон колебался,  следовать  ли  за ним, потому что  он
боялся, не ведет ли его дикарь еще глубже в чащу лесов. Но обезьяна-человек,
видя, что он не идет,  вернулся и, схватив его  за платье, тащил за собой до
тех пор пока Клейтон понял, что от него требуется;  тогда ему позволили идти
добровольно.
     Придя к заключению, что он в  плену, англичанин  не видел иного исхода,
как  следовать за  тем, кто взял его  в  плен.  Таким  образом  они медленно
пробирались по джунглям,  в то время  как мягкая мантия непроницаемой лесной
ночи легла на них. Кругом раздавались крадущиеся  шаги мягких лап, смешанные
с хрустением ломающихся веток и с дикими зовами лесных тварей,  которые, как
казалось Клейтону, окружили его со всех сторон.
     Внезапно Клейтон услышал слабый звук огнестрельного оружия.  Последовал
один только выстрел, и затем наступила тишина.
     В хижине на берегу две смертельно напуганные женщины прижимались друг к
другу на низенькой скамейке в сгущающейся темноте.
     Негритянка истерично рыдала, оплакивая  несчастный день своего  отъезда
из дорогого родного Мэриленда, а белая девушка, с  сухими  глазами  и внешне
спокойная, мучилась внутренними  страхами и предчувствиями. Она боялась и за
себя и за тех трех человек,  скитающихся в бездонной глубине диких джунглей,
из которых  теперь доносились почти непрерывные крики и  рев, лай  и рычание
страшных обитателей джунглей, искавших добычу.
     И вдруг  послышался звук тяжелого тела, которое терлось о стены хижины.
Девушка различала  крадущиеся,  мягкие шаги. На мгновение наступила  тишина.
Даже дикие крики в лесу стихли до слабого шепота. А затем она ясно  услышала
фырканье животного у двери, не дальше  двух футов  от  того  места,  где она
притаилась. И  инстинктивно девушка содрогнулась и прижалась ближе  к черной
женщине.
     --  Тс... тише! -- шепнула она, -- тише, Эсмеральда, -- так как стоны и
рыдания женщины, казалось, привлекали зверя за тонкой стеной.
     У  двери   раздался  слабый  звук  царапанья.  Зверь  пытался  насильно
ворваться в хижину; но скоро  бросил, и опять девушка услышала, как огромные
лапы мягко крадутся  кругом хижины. Снова шаги остановились  -- на  этот раз
под окном, и туда теперь устремились испуганные взоры девушки.
     -- Боже! -- шепнула она в ужасе. В маленьком квадрате окна, силуэтом на
освещенном луной небе, вырисовывалась голова громадной львицы. Горящие глаза
ее были со сосредоточенной яростью устремлены на девушку.
     -- Эсмеральда,  смотрите, -- шепнула она. -- Боже  мой! Что нам делать?
Смотрите! Скорей! Окно!
     Эсмеральда,  еще  ближе  прижимаясь   к  своей  госпоже,  бросила  один
испуганный взгляд на маленький  квадрат лунного  света как раз, когда львица
издала глухое, свирепое рычанье.
     Зрелище,  представившееся   глазам  бедной  негритянки,  было  чересчур
потрясающее для ее натянутых нервов.
     --  О, Габерелле! --  завопила  она  и скользнула на пол неподвижной  и
бесчувственной массой.
     Долго,  бесконечно долго стояла львица у  окна,  положив на  подоконник
лапы, и  смотрела во  все  глаза  в  комнату.  И вот  она попробовала своими
большими когтями крепость решетки.
     Девушка  почти перестала  дышать, когда,  к ее облегчению, голова зверя
исчезла  и  она услышала его удаляющиеся шаги.  Но шаги снова приблизились к
двери, снова  началось царапание,  -- на этот  раз -- со все растущей силой,
пока,  наконец, зверь не стал  рвать массивные доски в полном  бешенстве  от
желания схватить беззащитную жертву.
     Если  бы Джэн  Портер знала о  неимоверной крепости двери,  сколоченной
часть за частью, она бы меньше опасалась за нападение львицы с этой стороны.
     Могло  ли прийти в  голову  Джону  Клейтону, когда  он  сколачивал  эту
грубую, но могучую дверь, что, двадцать лет спустя,  она защитит от клыков и
когтей львицы прекрасную американскую девушку, тогда еще не родившуюся?
     Целые двадцать минут  зверь  фыркал  и бился около  двери,  по временам
издавая дикий, свирепый рев обманутого бешенства. Под конец он бросил  здесь
свои попытки, и Джэн Портер  услышала, что  львица возвращается к  окну, под
которым она остановилась на мгновение, а затем бросилась всей своей огромной
тяжестью на ослабевшую от времени решетку.
     Девушка слышала, как скрипели  деревянные брусья  под напором;  но  они
удержались, и огромное тело зверя свалилось обратно на землю.
     Львица повторяла этот маневр, пока,  наконец, перепуганная  пленница не
увидела, что  часть решетки  поддалась, и  через  мгновение  большая лапа  и
голова животного пролезли в комнату.
     Могучая шея и плечи медленно раздвигали брусья, и гибкое тело старалось
проникнуть все дальше и дальше.
     Словно  в  исступлении  девушка  встала, держа руку  на груди, с широко
раскрытыми  от  ужаса  глазами,  устремленными  на  оскаленную  морду зверя,
стоявшего не  дальше десяти футов  от  нее. У ног Джэн лежало бесчувственное
тело  негритянки.  Если  бы только ей удалось  привести  ее  в чувство, быть
может, их объединенными усилиями удалось  бы заставить отступить вторгшегося
к ним свирепого и кровожадного врага.
     Джэн Портер склонилась к служанке и схватила ее за плечи,  сильно тряся
ее.
     --  Эсмеральда!  Эсмеральда!  -- кричала она. --  Помоги  мне,  или  мы
погибли.
     Эсмеральда медленно открыла глаза. Первый предмет, который она увидела,
были покрытые пеной клыки громадного зверя.
     С криком ужаса бедная  женщина встала на  четвереньки и забегала в этом
положении по комнате, пронзительно вопя:
     "О, Габерелле! О, Габерелле!".
     Эсмеральда   весила  около   двухсот   восьмидесяти  фунтов,   что   не
способствовало  воздушной  стройности  ее  фигуры,  даже  когда  она  ходила
выпрямившись.  Но  ее  суетливость,  соединенная  с  ее  крайней  тучностью,
производили  невыразимо  комическое  впечатление, когда Эсмеральда  находила
нужным передвигаться на четвереньках.
     Львица  на  одно   мгновение  затихла,  пристально  устремив  глаза  на
мелькавшую Эсмеральду, избравшую, по-видимому, своею  целью шкаф,  в который
она намеревалась всунуть свое огромное тело. Но так  как  полки были лишь на
расстоянии девяти  или десяти  дюймов друг от друга, ей удалось всунуть туда
только голову, после  чего с таким неистовым визгом,  перед которым бледнели
все крики джунглей, она снова упала в обморок.
     Когда Эсмеральда утихла, львица возобновила свои усилия пролезть сквозь
ослабевшую решетку.
     Девушка стояла  бледная и неподвижная  у задней  стены  и искала со все
возрастающим  ужасом  какую-либо  лазейку  для спасения.  Внезапно  рука ее,
крепко  прижатая  к груди,  нащупала  твердые очертания  револьвера, который
Клейтон уходя  оставил ей.  Быстро выхватив его  из-за корсажа,  она, целясь
прямо в морду львицы, спустила курок.
     Блеснуло пламя, послышался грохот выстрела и ответный на него рев  боли
и гнева зверя.
     Джэн Портер увидела, что большая туша исчезла из  окна,  и  тогда и она
упала в обморок, уронив револьвер.
     Но Сабор не была убита. Пуля лишь нанесла ей  болезненную рану в плечо;
только  неожиданность  ослепительной вспышки огня и  оглушающий грохот  были
причиной ее  поспешного, но  временного отступления. Еще мгновение, и она  с
удвоенной яростью вернулась  к  решетке и принялась рвать ее  когтями,  но с
меньшим успехом, чем прежде, так как раненая лапа была почти бесполезна.
     Она  видела перед собой свою добычу  -- двух  женщин, распростертых  на
полу; здесь  не нужно  будет больше  бороться, сопротивления не будет.  Мясо
лежало  перед  ней  готовое,  и Сабор  оставалось  только  пробраться  через
решетку, чтобы схватить его.
     Дюйм за дюймом, с трудом протискивала  она через отверстие свое большое
туловище. Вот прошла голова,  вот пролезло одно большое предплечье, и  затем
она осторожно подняла раненую лапу, чтобы втиснуть ее между узкими брусьями.
     Еще минута  -- и  длинное гибкое тело  и узкие бедра быстро скользнут в
хижину.
     XV
     ЛЕСНОЙ БОГ
     Когда Клейтон  услышал  выстрел,  им овладели  мучительные опасения. Он
знал, что кто-нибудь из матросов мог произвести этот выстрел, но  мысль, что
он  дал  револьвер  Джэн Портер  и  его  расстроенные нервы  вызвали  в  нем
болезненную уверенность, что именно ей угрожает какая-то большая опасность и
что, быть может, теперь она пытается защитить себя от нападения человека или
зверя.
     Какие мысли мелькали  у странного похитителя или. спутника его, Клейтон
мог только  предполагать; но то, что он  слышал выстрел и  был  им почему-то
сильно  возбужден,  было  вполне  очевидно; он  настолько  ускорил шаг,  что
Клейтон, спотыкаясь в темноте, ежеминутно падал в тщетном усилии поотстать и
скоро все же остался безнадежно позади.
     Боясь снова заблудиться, он громко крикнул дикому человеку впереди него
и через минуту с радостью убедился, что тот легко спрыгнул  с дерева рядом с
ним.
     С минуту Тарзан пристально глядел на молодого человека, точно  не зная,
как  лучше  поступить.  Затем, согнувшись перед  Клейтоном, он  показал  ему
жестом, чтобы тот схватил руками его шею и с белым человеком на спине Тарзан
понесся по деревьям.
     Следующие затем мгновения были такие, что молодой англичанин не  мог их
забыть  никогда.  Высоко  среди гнущихся и  раскачивающихся веток он несся с
быстротой казавшейся ему  неимоверной,  в то время как Тарзан  был недоволен
медленностью своего продвижения.
     Таинственное  существо, неся  его на  спине, легко  перебрасывалось  по
головокружительной  дуге  с  одной  высокой   ветки   на  другую,  затем  на
протяжении,  быть  может,  ста  ярдов  шло  верными  шагами  через  лабиринт
переплетенных  деревьев,  балансируя,  как  веревочный  плясун,  высоко  над
черными глубинами зеленых зарослей внизу.
     От первого ощущения холодящего страха Клейтон перешел к чувству пылкого
восхищения и  зависти  к гигантским мускулам  и изумительному  инстинкту или
знанию, которое вело лесного бога сквозь чернильную темноту ночи так легко и
верно,  как  сам Клейтон мог  прогуливаться  по  лондонским  улицам в  яркий
полдень.
     По временам они выходили на места, где  нависавшая  листва была реже  и
яркие лучи  месяца освещали перед  изумленными взорами Клейтона тот странный
путь, по которому они шли.
     В такие минуты у Клейтона захватывало дух при виде страшных глубин  под
ним. Тарзан выбирал самый краткий путь, который часто шел на сотни футов над
землей.
     И  все же,  несмотря на  всю кажущуюся спешность,  Тарзан на самом деле
двигался сравнительно медленно, постоянно  выбирая  ветви достаточно крепкие
для поддержания их двойного веса.
     Но вот они  добрались до поляны  у берега. Чуткий слух  Тарзана  уловил
странные звуки, производимые усилиями Сабор, протискивающейся через решетку,
и  Клейтону показалось, что  они мигом слетели на  сто  футов, -- так быстро
спустился  Тарзан.  Однако,   когда  они   коснулись  земли,  Клейтон   едва
почувствовал толчок; спрыгнув со спины обезьяны-человека, он увидел, как тот
с быстротою белки метнулся к противоположному фасаду хижины.
     Англичанин кинулся  за  ним  как раз вовремя, чтобы увидеть задние лапы
какого-то громадного зверя, готовящегося исчезнуть в окне хижины.
     Когда Джэн Портер открыла глаза и снова увидела перед  собой угрожающую
ей  гибель,  ее  смелое  молодое сердце  отказалось от  последнего  призрака
надежды  и   она  наклонилась,  чтобы  подобрать  упавший  револьвер,  решив
прибегнуть к милосердной  смерти  от  револьвера прежде, чем  жестокие клыки
будут рвать ее тело.
     Львица уже почти вся  вошла в комнату через отверстие прежде,  чем Джэн
нашла  оружие, и  она  быстро приложила его себе  к  виску,  чтобы  навсегда
избежать ужасных челюстей, уже раскрывшихся, чтобы схватить свою добычу.
     Одно  мгновение  девушка колебалась. В  эту  минуту глаза  ее упали  на
бедную Эсмеральду, которая лежала неподвижно у шкафа.
     Может  ли  Джэн  оставить  бедное,  преданное  ей  существо   в  добычу
беспощадным  желтым клыкам?  Нет, она  должна  сперва выпустить  одну пулю в
лежащую в обмороке женщину, а уже потом обратить дуло револьвера на себя.
     Какая ужасная обязанность! Но было бы  в тысячу раз менее простительной
жестокостью  дать  негритянке,  воспитавшей  ее  с   детских   лет  со  всей
заботливостью и нежностью матери,  прийти к сознанию под терзающими  когтями
большой кошки.
     Джэн  Портер решительно  встала на  ноги  и подбежала к Эсмеральде. Она
плотно прижала дуло револьвера к преданному ей сердцу, закрыла глаза и ...
     Сабор издала ужасающий вой.
     Девушка, ошеломленная, спустила  курок и, обернувшись  к зверю, тем  же
движением подняла револьвер и приложила его к своему виску.
     Она не выстрелила во  второй раз потому, что  с изумлением увидела, что
кто-то медленно вытаскивает огромное животное обратно через окно, за которым
в лунном свете она рассмотрела головы и плечи двух мужчин.
     Когда, обежав вокруг хижины, Клейтон увидел исчезающее в окне животное,
он увидел также, как обезьяна-человек, схватив обоими руками длинный хвост и
упираясь ногами в  стены хижины, напряг всю свою богатырскую силу  в попытке
вытащить зверя из комнаты.
     Клейтон быстро подбежал на помощь ему, но обезьяна-человек протараторил
ему что-то  повелительным  и непреклонным тоном,  и  Клейтон понял,  что это
приказание, хотя не мог разобрать его.
     Наконец, под рывками  огромное тело стало  все больше и больше выходить
из окна, и тогда только Клейтон понял, насколько был дерзок и  смел поступок
его спутника.
     Поступок  голого  человека,  тянущего  за хвост  упирающееся и  ревущее
чудовище, для спасения  чужой ему белой девушки, был действительно последним
словом героизма.
     Что же касалось  Клейтона, тут дело обстояло иначе, так как девушка  не
только принадлежала к его расе, но была  единственной женщиной во всем мире,
которую  он любил. И хотя он знал, что львица быстро покончит с ними обоими,
он тащил ее  за  хвост, желая удержать ее от  Джэн Портер. Затем он вспомнил
бой между этим человеком и огромным львом с черной гривой и стал чувствовать
большую уверенность.
     Тарзан  все еще отдавал приказания, которые чужестранец  никак  не  мог
понять.
     Он   пытался  растолковать  глупому  человеку,  чтобы  тот  вонзил  его
смертоносные стрелы в спину и бока Сабор и всадил ей в сердце длинный острый
нож, висевший у его бедра. Но человек не понимал, а Тарзан не смел отпустить
могучую Сабор, чтобы сделать это самому, потому что он видел, что тщедушному
белому человеку ни за что не удержать львицу.
     Она медленно появлялась из окна. Наконец, ее плечи оказались снаружи.
     И тогда Клейтон увидел нечто, чего  вечные  небеса никогда не видели до
тех  пор. Тарзан, напрягая  свой мозг  в поисках найти средство справиться в
единоборстве с разъяренным  зверем, внезапно вспомнил свою битву с Теркозом.
И  когда  большие  плечи  высунулись из  окна  так,  что  львица  висела  на
подоконнике  только своими передними лапами, Тарзан внезапно выпустил  зверя
из рук.
     Быстро, как стрела, вскочил он на спину Сабор.
     Он вспомнил прием, которому был обязан победой над свирепым Теркозом, и
руки его протянулись над мышцами зверя, охватив его шею.
     Львица с воем повернулась на спину и навалилась всей тяжестью на врага.
Но черноволосый гигант только крепче сжал ее своими руками.
     Терзая землю лапами,  Сабор каталась и бросалась туда  и сюда в попытке
сбросить  с себя странного  противника. Но все  крепче  и крепче напрягались
стальные мышцы и все больше и больше пригибали вниз голову зверя.
     Стальные  предплечья  обезьяны-человека забирались все  выше  к затылку
Сабор. Усилия львицы становились слабее.
     Наконец,  Клейтон  увидел под  серебристым  светом луны,  как  огромные
мускулы  Тарзана  вздулись  узлами  на  его  предплечьях.  Еще одно  долгое,
нечеловеческое усилие -- и позвонки шеи Сабор переломились с резким хрустом.
     Тарзан  мгновенно  вскочил  на  ноги,  и  Клейтон  опять  услышал дикий
небесный рев самца-обезьяны. Затем раздался мучительный крик Джэн Портер.
     --  Сесиль  м-р  Клейтон!  О, что  это  такое, что это  такое?  Клейтон
подбежал к  двери  хижины, крикнул, что все хорошо,  и  просил впустить его.
Джэн,  как  только  могла  быстрее,  подняла  тяжелый брус  и  почти втащила
Клейтона в комнату.
     -- Что  это был за страшный крик?  -- шепнула  она, близко прижимаясь к
нему.
     --  Победный крик  человека, который  только что спас  нам жизнь,  мисс
Портер. Подождите, я позову его, чтобы вы могли его поблагодарить.
     Испуганная девушка не хотела оставаться одна и пошла вместе с Клейтоном
к стене хижины,  где  лежало  мертвое тело  львицы.  Тарзан скрылся. Клейтон
позвал  его несколько раз, но ответа не было, и они оба  вернулись в хижину,
где все были в сравнительной безопасности.
     -- Что за крик! -- сказала Джэн Портер. -- Я содрогаюсь при одной мысли
о нем. Не говорите мне, что этот  отвратительный крик был издан человеческим
голосом.
     --  Но  это так, мисс  Портер,  --  ответил Клейтон,  -- или во  всяком
случае, если не человеческим горлом, то горлом лесного бога.
     И затем он рассказал ей о своих приключениях с этим странным существом,
-- как  дикий  человек дважды  спас ему  жизнь, --  о его изумительной силе,
быстроте и храбрости, о его смуглой коже и прекрасном лице.
     -- Я ничего не могу понять во всем этом, -- объявил он в заключение. --
Сначала я думал, что это быть может, Тарзан из обезьяньего племени. Но он не
говорит и не понимает по-английски, так что это предположение не подходит.
     -- Что ж, кто бы он  ни был, -- воскликнула девушка, --  мы обязаны ему
спасением нашей жизни, и да благословит его бог и  хранит его в безопасности
в его диких и свирепых джунглях.
     -- Аминь, -- сказал горячо Клейтон.
     -- Господи боже, жива ли я еще? -- раздался подле них голос.
     Оба обернулись и  увидали, что  Эсмеральда сидит на полу, вращая туда и
сюда  свои большие  глаза, и  как будто не может поверить их свидетельству о
том месте, где она находится.
     Рев  львицы спас  жизнь  негритянке,  потому  что,  вздрогнув,  девушка
повернула дуло револьвера в другую сторону, и пуля попала в пол.
     А теперь для Джэн Портер наступила реакция, и она бросилась на скамейку
с истерическим хохотом.
     XVI
     "В ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНО"
     В нескольких милях на юг от хижины, на песчаной косе пустынного берега,
стояли два старых джентльмена и рассуждали.
     Перед ними расстилался безбрежный Атлантический океан; за их спиною был
Черный Континент, а вокруг, в неясных очертаниях, надвигалась, непроницаемая
темнота джунглей.
     Дикие звери ревели и рычали, шумы отвратительные  и жуткие осаждали  им
уши. Они  сделали уже несколько миль в поисках лагеря, но все время в ложном
направлении. Они  блуждали  так  же  безнадежно,  как если  бы  их  внезапно
переселили в другой мир.
     Положение  было  жуткое,  и,  несомненно,  каждый  фибр их  соединенных
мыслительных способностей должен был быть сосредоточен на решении жизненного
вопроса данной минуты, от которого  зависели для них жизнь или смерть,  -- а
именно вопроса о возвращении в лагерь.
     Самюэль Т. Филандер ораторствовал:
     -- Но, дорогой мой профессор, я продолжаю отстаивать свою точку зрения,
что, если бы не победа Фердинанда и Изабеллы над маврами пятнадцатого века в
Испании,  то мир  в  настоящий момент стоял бы на  неизмеримо  более высокой
ступени культуры. Мавры по существу были терпимым и  либеральнейшим  народом
земледельцев, ремесленников и торговцев -- то есть тем типом народа, который
создал цивилизацию подобную той, что мы видим теперь в Европе  и Америке, --
в то время, как...
     -- Ой, ой, дорогой  м-р Филандер, прервал его профессор Портер, -- сама
религия их уже безусловно исключала ту возможность, на которую вы намекаете.
Ислам был, есть и всегда  будет могилой научного  прогресса, который, как  я
отметил...
     --  Господи  боже,  профессор,  --  прервал  м-р  Филандер,  обративший
случайно свои взоры на джунгли, -- к нам точно кто-то подкрадывается.
     Профессор  Архимед  Кв.  Портер  рассеянно  обернулся   в  направлении,
указанном близоруким мистером Филандером.
     -- Ой, ой, м-р Филандер! -- пожурил он. -- Как часто должен я побуждать
вас добиваться той  полной  сосредоточенности ваших умственных способностей,
которая  одна  позволяет  нам  направить  всю  силу  нашего  интеллекта   на
многозначительные проблемы, выпадающие  на долю высоких умов! Я снова  ловлю
вас на  прямом  нарушении вежливости.  Вы прерываете мою  ученую речь,  -- и
только для того,  чтобы обратить мое  внимание на простое четвероногое genus
Felis. Как я уже говорил, м-р...
     -- Господи боже, профессор, ведь  это -- лев!  -- крикнул м-р Филандер,
напрягая свое слабое зрение в сторону смутных очертаний зверя на фоне темных
тропических кустарников.
     -- Ну, да, м-р Филандер,  лев  --  если вы  настаиваете на употреблении
просторечия в вашем разговоре. Но, как я говорил...
     -- Ради бога, профессор! -- снова прервал его м-р Филандер.
     -- Позвольте мне вам заметить, что мавры,  разбитые в пятнадцатом веке,
вряд ли потерпят особый ущерб, если мы отложим вопрос о них до того времени,
когда этот великолепный экземпляр Felis carnivora будет от нас подальше.
     В это время лев подошел и с величавым спокойствием остановился в десяти
шагах от людей, с любопытством следя за ними.
     Лунный свет  обливал берег, и  странная группа рельефно  выделялась  на
желтом песке.
     --   Крайне  предосудительно,  крайне  предосудительно!  --  воскликнул
профессор  Портер, с легкой  ноткой раздражения  в  голосе. -- Никогда,  м-р
Филандер,  никогда  в  жизни не случалось  мне  видеть,  чтобы  этим  зверям
позволяли  выходить из  клетки и бродить на  свободе.  Обязательно  доложу о
возмутительной небрежности директорам ближайшего зоологического сада.
     --  Вполне справедливо, -- согласился м-р Филандер, -- и чем скорее  вы
это сделаете, тем лучше. Пойдемте сейчас же!
     Схватив профессора за руку, м-р Филандер начал удаляться от зверя.
     Они прошли несколько  шагов, когда, бросив взгляд  назад, м-р  Филандер
открыл,  что лев следует за ними. Он крепче прижал к себе руку протестующего
профессора и ускорил походку.
     -- Как я уже говорил ... -- снова начал профессор Портер.  М-р Филандер
бросил назад еще один быстрый взгляд.
     Лев также припустил скорость и упрямо поддерживал тоже
     расстояние.
     -- Он идет за нами! -- крикнул м-р Филандер, бросаясь бежать.
     -- Ах, м-р Филандер, м-р Филандер -- увещевал профессор.
     --  Эта  неприличная  поспешность совсем  не к  лицу ученым. Что  будут
думать  о  нас  наши друзья,  если случайно  встретят нас на улице  и  будут
свидетелями  наших легкомысленных прыжков? Прошу вас, давайте идти с большим
достоинством.
     М-р Филандер бросил тайком еще один тревожный взгляд назад.
     Ужас! Лев мчался легкими прыжками не дальше, как в пяти шагах от них.
     Тогда,  бросив  руку профессора,  м-р Филандер  понесся  вперед с такой
лихорадочной быстротой, которая бы сделала ему честь на состязании в беге.
     --  Как  я  говорил,  м-р Филандер ... -- повторил профессор  Портер, и
вдруг  тоже  пустился со всех ног. Бросив беглый  взгляд назад, он увидел  в
угрожающей близости к своей особе сверкание  жестоких желтых глаз и огромную
разинутую пасть.
     С  развевающимися  фалдами  пальто  и освещенный луною мчался профессор
Архимед Кв. Портер в своем  блестящем цилиндре по следам улепетывающего м-ра
Самюэля Т. Филандера.
     Перед  ними  выдавался  узкий  мысок, заросший деревьями, и к  этому-то
убежищу  и направил м-р Самюэль Т. Филандер  свои изумительные  прыжки, в то
время  как  из  тени  этой рощи два зорких  глаза с  интересом  наблюдали за
паническим бегом стариков.
     Это был  Тарзан,  который  улыбаясь  забавлялся этой  странной игрой  в
перебежку.   Он   знал,   что   оба  джентльмена   были  вне  опасности   от
непосредственного  нападения. Тот факт, что Нума воздержался от такой легкой
добычи, говорил лесной мудрости Тарзана, что брюхо льва уже полно.
     Лев может выслеживать их, пока не проголодается  вновь, но были шансы и
за то,  что, если его не рассердят, он скоро  утомится  забавой и скроется в
свое логовище в джунглях.
     Единственной  действительной  опасностью  являлось  то,   что  один  из
стариков мог споткнуться и упасть, и тогда  желтый дьявол будет на нем в тот
же миг, и радость убийства окажется слишком большим искушением, чтобы от нее
воздержаться.
     Итак Тарзан быстро спустился на более низкую ветку. И когда м-р Самюэль
Филандер, запыхавшись и  отдуваясь, очутился под  ним  уже слишком  усталый,
чтобы сделать еще одно усилие и искать безопасности на ветвях дерева, Тарзан
перегнулся, схватил его за ворот и поднял на ветку рядом с собой.
     Еще минута -- и профессор  в свою очередь,  оказался в сфере достижения
дружеской руки, и он тоже был подтянут вверх,  как раз когда Нума, обманутый
в своих ожиданиях, с ревом прыгнул, чтобы вернуть себе исчезающую добычу.
     Несколько минут двое  беглецов, порывисто  дыша, цеплялись  за  большую
ветку, в то время  как Тарзан, усевшись  спиной к стволу дерева, наблюдал их
со смесью любопытства и веселости.
     Первым прервал молчание профессор:
     -- Я глубоко огорчен, м-р  Филандер, что  вы проявили  такое отсутствие
мужества  и  смелости  в  присутствии  одного  из  низших  существ  и  вашей
необычайной  робостью   заставили   меня  догонять   вас  и   принять  такое
несоответствующее  моему  достоинству  положение.  Но  возвращаюсь  к  нашей
теме... Как я говорил, м-р Филандер, когда вы прервали меня, мавры...
     -- Профессор Архимед Кв. Портер! -- перебил м-р Филандер ледяным тоном.
-- Настает время,  когда терпение  уже становится  преступлением,  а желание
оскорбить облекается в мантию добродетели. Вы обвиняете меня в  трусости. Вы
намекаете,  будто вы бежали только для  того, чтобы  догнать  меня, а не для
того, чтобы  спастись  от  когтей  льва.  Берегитесь,  профессор Архимед Кв.
Портер!  Я  человек,  впавший  в отчаяние.  Даже червяк, и тот, раздраженный
долгим терпеливым страданием, поднимает свою голову.
     --  Тише, тише,  м-р  Филандер,  --  удерживал  его  профессор,  --  вы
забываетесь.
     -- Я пока еще  не забываюсь, профессор Архимед  Кв.  Портер, но, верьте
мне, милостивый государь, я почти готов забыть ваше высокое положение в мире
науки и ваши седые волосы!
     Профессор  несколько  минут  сидел  молча,  и  темнота  скрыла  грозное
выражение, появившееся на его морщинистом лице. И вот он заговорил:
     --  Послушайте, Скиппи  Филандер,  -- сказал он  воинственным тоном, --
если  вы  ищете драки, то  снимите  свой сюртук и  спуститесь на землю, и  я
пробью вам голову, как сделал  это шестьдесят лет  тому назад в  переулке за
гумном Норка Эванса.
     -- Арк! -- воскликнул удивленный м-р Филандер. -- Господи, как мило то,
что  вы говорите! Когда  вы  человечны, Арк, я  люблю вас  всем  сердцем; но
иногда мне кажется, что за последние двадцать лет вы забыли, что значит быть
человечным.
     Профессор  протянул  худую  старческую  руку,  пока  в  темноте  она не
нащупала плечо своего друга.
     -- Простите, меня,  Скиппи!  -- сказал он мягко. --  Это было не совсем
двадцать лет тому назад, и одному богу известно как усиленно я старался быть
человечным ради Джэн.
     Другая старая рука протянулась со  стороны м-ра Филандера, и пожала ту,
которая лежала на его  спине, и ничего не могло лучше передать вести  одного
сердца к другому.
     Они  молчали в продолжение нескольких минут. Лев под ними нервно  шагал
взад и вперед. Третье  существо на дереве было  скрыто  густой тенью ствола.
Оно тоже молчало, неподвижное, как резное изображение.
     --  Вы  подняли  меня  на дерево как раз  вовремя, -- сказал,  наконец,
профессор. -- Мне надо поблагодарить вас. Вы спасли мне жизнь.
     -- Но  я не поднимал вас на дерево, профессор! -- сказал  м-р Филандер.
-- О, господи! Возбуждение  той минуты почти  заставило меня  забыть,  что и
меня  самого   подняла  сюда  какая-то   посторонняя  рука.  Кто-нибудь  или
что-нибудь находится с нами вместе здесь, на этом дереве!
     --  Э...  --  протянул  профессор.  -- Вполне  ли  достоверно  это ваше
утверждение, м-р Филандер?
     -- Как нельзя  более достоверно, профессор, -- ответил м-р Филандер, --
и --  добавил он--я думаю, нам следует поблагодарить это  третье  лицо. Оно,
быть может, сидит как раз рядом с вами теперь, профессор.
     -- Э! Что это такое? Ой, ой, м-р Филандер, ой, ой! --  сказал профессор
Портер, осторожно подвигаясь ближе к м-ру Филандеру.
     Как раз  тогда  обезьяний  приемыш  решил,  что  Нума достаточно  долго
рыскает под деревом, и потому он поднял молодую свою голову  к небу, и затем
в   ушах  перепуганных  стариков  раздался  страшный   предупреждающий  крик
антропоидов.
     Оба  приятеля,  дрожа,  прижимались друг к  другу на  своем  ненадежном
насесте;  они увидели,  что  большой  лев  в  беспокойстве  остановился  под
деревом, когда крик, замораживающий кровь,  поразил  его слух, затем  быстро
скользнул в джунгли и мгновенно пропал из виду.
     -- Даже лев, и тот дрожит,-- шепнул м-р Филандер.
     -- В  высшей  степени замечательно, в  высшей степени замечательно!  --
пробормотал   профессор,   отчаянно  хватаясь   за   м-ра  Филандера,  чтобы
восстановить равновесие, которое потерял  от  страха. К несчастью для обоих,
центр равновесия м-ра  Филандера был сдвинут в сторону, так  что понадобился
лишь  незначительный толчок  профессора  Портера, чтобы  столкнуть  с  ветки
преданного секретаря.
     Одно мгновение они  неуверенно балансировали, и  вдруг с общим жалобным
криком  слетели  головами  вниз  с  дерева,  крепко  сцепившись в  отчаянном
объятии.
     Прошло  несколько минут прежде, чем  кто-либо из них двинулся, так  как
оба были уверены,  что  такая  попытка обнаружит  у  них столько переломов и
вывихов, что всякое передвижение окажется невозможным.
     Наконец,  профессор  Портер  попытался   двинуть  одной  ногой.  К  его
удивлению,  нога повиновалась  его воле, как  в былые дни. Тогда  он  согнул
другую ногу и снова вытянул ее.
     -- В  высшей степени замечательно, в  высшей  степени замечательно!  --
пробормотал он.
     -- Слава богу, профессор, -- шепнул горячо м-р  Филандер, -- вы  значит
живы?
     --  Тише,  м-р Филандер, тише, --  предостерег его  профессор, -- я еще
доподлинно этого не знаю.
     С  бесконечными  предосторожностями  профессор  Портер рискнул  согнуть
правую  руку:  о, счастье, -- она была невредима!  Еле дыша, он махнул левой
рукой над своим распростертым телом  --  и рука  махала! -- В высшей степени
замечательно, в высшей степени замечательно! -- повторял он.
     --   Кому  вы  сигнализируете,  профессор?   --  спросил  м-р  Филандер
возбужденным тоном.
     Профессор Портер  не  снизошел  до ответа  на  такой ребяческий вопрос.
Вместо  того  он  осторожно приподнял  с земли  голову и закачал  ею  взад и
вперед.
     --  В высшей степени замечательно,  -- чуть слышно шепнул он.  -- И она
осталась цела!
     М-р Филандер не  двинулся с того  места, куда  упал; он не  осмеливался
сделать такую попытку. Как можно, в самом деле, двигаться, когда руки и ноги
и спина, -- все сломано?
     Один  глаз  его  был  залеплен  мягкой  глиной,  а  другой  скосившись,
устремился на странные вращательные движения профессора Портера.
     -- Какая жалость, промолвил вполголоса м-р Филандер -- сотрясение мозга
вызвало  в  нем  полную  умственную аберрацию! Действительно,  очень,  очень
грустно! Особенно для такого еще молодого человека!
     Профессор Портер лег  на животе и осторожно выгнул спину, пока  не стал
похож на огромного кота, стоящего перед лающей собакой. Затем он сел и начал
себя со всех сторон ощупывать.
     -- Все на месте! -- воскликнул он. -- В высшей степени замечательно!
     После  того  он  встал и,  бросив неодобрительный  взгляд  на  все  еще
распростертую  фигуру  м-ра  Самюэля  Т.  Филандера,  сказал: -- Ой, ой, м-р
Филандер, сейчас совсем не время валяться! Нужно вставать и действовать.
     М-р  Филандер  снял  глину  со  своего  второго  глаза  и  взглянул  на
профессора Портера  с безмолвным бешенством. Затем  он  попытался  встать, и
вряд ли человек  мог быть более изумлен, чем он, когда его усилия немедленно
увенчались полнейшим успехом.
     Он   все  еще  был   преисполнен  бешенства,  вызванного   жестоким   и
несправедливым замечанием профессора Портера,  и  готовился  едко  возразить
ему, когда взгляд его  упал на странную фигуру,  стоявшую в нескольких шагах
от них  и внимательно  их  рассматривавшую. Профессор  Портер  поднимал свой
блестящий шелковистый цилиндр, заботливо чистил его рукавом пальто и надевал
на  голову, когда он  заметил, что м-р Филандер указывает  на что-то  позади
него.  Он  обернулся  и  увидел  неподвижно  стоявшего  перед  ним  гиганта,
совершенно  голого,   за  исключением  повязки   на   бедрах  и   нескольких
металлических украшений на руках и ногах.
     -- Добрый  вечер,  милостивый государь!  -- сказал профессор  и  поднял
шляпу.
     В  ответ  гигант  указал знаками, чтобы они шли  за ним, и направился в
сторону берега, откуда они только что пришли.
     -- Думаю, что было бы разумно следовать за ним, -- сказал м-р Филандер.
     -- Постойте!  -- возразил  профессор, -- вы же сами недавно представили
мне весьма логические аргументы для подтверждения  вашей  теории о  том, что
лагерь лежит от нас к югу! Я сперва относился скептически, но в конце концов
вы меня  убедили, и потому  теперь  я  положительно утверждаю, что мы должны
идти на юг, чтобы добраться до наших друзей. И потому я буду продолжать идти
на юг.
     -- Но, профессор Портер, возможно, что этот человек знает лучше, чем вы
или  я.  Он,  по-видимому, туземец, уроженец этой части света. Попробуем, по
крайней мере, последовать за ним.
     -- Ой, ой, м-р Филандер, -- повторил профессор, -- я человек,  которого
трудно  убедить,  но  если  я уже раз убедился в  чем-либо, то  мое  решение
остается неизменным. Я  пойду  в  прежнем направлении,  хотя бы мне пришлось
обойти кругом весь Черный Континент, чтобы дойти до цели.
     Но  дальнейшая  аргументация  ученого была  прервана Тарзаном, который,
увидев, что эти странные люди стоят на месте, вернулся к ним.
     Он снова знаками пригласил их идти за собою, но они продолжали стоять и
припираться.
     Наконец, глупость этих невежд взорвала Тарзана. Он схватил  испуганного
ассистента  за  плечо,  и прежде, чем этот достойный  джентльмен мог понять,
убит ли он,  или  только искалечен на всю жизнь, Тарзан крепко привязал один
конец веревки к шее м-ра Филандера.
     --  М-р Филандер,  --  вещал ему профессор Портер,  -- с  вашей стороны
крайне неприлично подчиняться такому унижению.
     Но едва  эти слова вылетели из его уст, как он тоже был схвачен и та же
веревка крепко обмоталась вокруг его шеи.  Тогда Тарзан пошел по направлению
к северу, ведя за собой совершенно перепуганного профессора и его секретаря.
     Усталым  старикам казалось, что они шли  уже  целые часы.  Они молчали,
полные  отчаяния.  Но  вот  внезапно, поднявшись  на  небольшой холмик,  они
увидели не дальше, как в ста ярдах, маленькую хижину, покинутую ими утром, и
сердца их забились от радости.
     Здесь  Тарзан освободил их и, указывая  на маленькое строение,  исчез в
ближайших кустах.
     В высшей  степени  замечательно,  в высшей степени  замечательно! --  с
трудом  произнес профессор. --  Но вы видите теперь, м-р  Филандер, что, как
всегда,  я был  совершенно прав. Если  бы  не  ваше  упорное  своеволие,  мы
избежали бы  целого  ряда крайне  унизительных, чтобы не сказать -- опасных,
приключений. Прошу вас в следующие разы,  когда вы будете нуждаться в мудром
совете, подчиниться руководству более зрелого и практичного ума.
     М-р  Самюэль  Т. Филандер  был слишком обрадован  счастливым исходом их
приключений, чтобы чувствовать  себя задетым язвительной  шуткой профессора.
Вместо  того,  он схватил за  руку  своего приятеля  и быстро повел  его  по
направлению к хижине.
     Небольшое  общество  этих  растерявших  друг  друга  людей  было  очень
успокоено и  обрадовано, когда,  наконец, все оказались вместе. Заря застала
их  еще  за   пересказом  различных   приключений   и  за   рассуждениями  о
тождественности страшного  защитника  и покровителя, найденного  ими на этот
диком берегу.
     Эсмеральда не сомневалась, что это был никто иной, как ангел  господень
посланный со специальной миссией оберегать их.
     -- Если бы вы видели, Эсмеральда, как он пожирал сырое львиное мясо, --
смеялся Клейтон,  --  вы  бы  убедились,  что  этот  небесный дух достаточно
материален.
     -- Я  ничего об этом не  знаю, масса Клейтон! -- возразила служанка. --
Но  я предполагаю, что господь мог просто  забыть  дать ему с  собой спички.
Ведь его послали на землю так наспех, чтобы оберегать нас! И он, наверно, не
мог ничего сжарить, не имея спичек, просто не мог.
     -- В его голосе тоже ничего небесного не было,  -- сказала Джэн Портер,
слегка вздрогнув  при  воспоминании об ужасающем  реве, раздавшемся вслед за
убийством львицы.
     --  Моим  незыблемым  понятиям  о  достоинстве  небесных  посланцев, --
заметил  профессор  Портер,  --  совершенно  не  соответствует  его   манера
действовать. Этот джентльмен связал двух чтимых и просвещенных ученых за шеи
и погнал их сквозь джунгли, как коров!
     XVII
     ПОХОРОНЫ
     Между тем, уже почти совсем рассвело, и после бессонной ночи  общество,
из  которого  никто   ничего  не   ел  с  предыдущего  утра,   принялось  за
приготовление завтрака.
     Бунтовщики  с  "Арроу"  выгрузили   небольшой   запас  сушеного   мяса,
консервированных супов и овощей, галетов, муки, чая и кофе для пяти человек,
которых они высадили на необитаемом берегу. Все это было поспешно вынуто для
удовлетворения требования изголодавшихся желудков.
     Затем  следовало привести  хижину в жилой вид,  и для этой  цели решено
было  тотчас же убрать мрачные остатки трагедии, разыгравшейся здесь в давно
минувшие дни.
     Профессор Портер  и м-р Филандер  были глубоко заинтересованы  осмотром
скелетов. Оба большие скелеты,  по их мнению, принадлежали мужчине и женщине
одного из высших племен белой расы.
     Маленькому скелету было уделено весьма незначительное внимание, так как
самое присутствие его в колыбели  не оставляло  сомнений в том, что  это был
младенец, рожденный от несчастной четы.
     Подняв  большой  скелет,  Клейтон  нашел  массивное   кольцо,  очевидно
находившееся  на пальце  мужчины в момент его смерти, так как одна из тонких
костей кисти еще была продета в золотую безделушку.
     Клейтон поднял кольцо, чтобы рассмотреть его, и вскрикнул от изумления:
на перстне был вырезан его собственный герб!
     В то же время Джэн Портер обнаружила в шкафу книги и, открыв  заглавный
лист одной из них, увидела надпись:
     "Джон  Клейтон.  Лондон".   Во  второй  книге,  которую  она   поспешно
осмотрела, было одно только имя "Грейсток".
     -- Слушайте, м-р Клейтон, -- крикнула она, -- что  это зна-чит? На этих
книгах имена ваших родственников!
     -- А  здесь,  --  ответил он  с серьезным  видом,  --  большой  родовой
перстень Грейстоков, который был утерян с тех пор как дядя мой Джон Клейтон,
бывший лорд Грейсток, исчез погибнув, как предполагали, в море.
     -- Но как вы объясняете себе нахождение этих вешен здесь, в африканских
джунглях?
     --  Только одним предположением можно  объяснить себе это, мисс Портер,
--  сказал Клейтон. -- Покойный лорд  Грейсток не  утонул. Он  умер здесь, в
этой хижине, и эти останки на полу, -- все, что осталось от него.
     -- В таком случае,  это должны  быть останки  леди Грейсток, -- сказала
Джэн Портер, с благоговением указывая на бедную груду костей на кровати.
     --  Прекрасной  леди Элис, --  ответил Клейтон,  --  о  качествах  и об
изумительном личном обаянии которой я не раз слышал от родителей. Несчастная
леди! -- грустно прошептал он.
     С большою торжественностью останки  покойных лорда и леди Грейсток были
погребены у стен маленькой хижины, а между ними был уложен скелетик детеныша
Калы.
     Когда  мистер  Филандер  завертывал  хрупкие  кости  младенца  в  кусок
парусины, он подробно осмотрел его череп. Затем подозвал профессора Портера,
и они вполголоса говорили вдвоем несколько минут.
     --  В  высшей  степени замечательно, в высшей степени замечательно!  --
сказал профессор Портер.
     --  Господь бог мой! -- воскликнул м-р Филандер,  -- мы должны сообщить
м-ру Клейтону о нашем открытии.
     -- Потише, м-р Филандер, потише, -- остановил его профессор Архимед Кв.
Портер. -- Пусть мертвое прошлое хоронит своих мертвецов.
     И седовласый  старик прочел похоронную службу над этой странной могилой
в то время, как остальные стояли низко склонив головы, и молились.
     С верхушек деревьев Тарзан, обезьяний приемыш, наблюдал торжественный и
непонятный обряд; но дольше всего не спускал он глаз с милого лица и изящной
фигуры Джэн Портер.
     В его наивной душе просыпались  новые чувства. Он удивлялся, почему его
так интересуют  эти люди, почему он взял на себя столько труда, чтобы спасти
от гибели в джунглях мужчин? Но он не  удивлялся, почему он оторвал Сабор от
нежного тела этой чужой девушки.
     Несомненно, мужчины  были и глупы и  смешны и трусливы.  Даже  мартышка
Ману была сообразительней их. Если таковы образчики его  собственной породы,
ему, пожалуй, нечего гордиться своим происхождением.
     Но девушка -- ах, это совсем иное дело! Здесь он не рассуждал. Он знал,
что она создана, чтобы быть под защитой, а он создан, чтобы защищать ее.
     Его удивило, что они вырыли в земле большую яму  только для того, чтобы
спрятать  там кости.  Это  было  очевидно  бессмысленным:  кому  понадобится
украсть сухие кости?
     Другое  дело, если бы на них было мясо, -- Тарзан понял бы это, так как
только так можно уберечь мясо от гиены Данго и других воров джунглей.
     Когда  могила была  засыпана землею, маленькое общество  направилось  к
хижине,  и  Эсмеральда, все еще горько  плакавшая по покойным, о которых она
ничего не слышала до сегодняшнего дня, случайно взглянула на бухту. Ее слезы
вдруг прекратились.
     --  Взгляните-ка  на  этот  белый сброд,  -- взвизгнула  она  отчаянно,
указывая по направлению  к  "Арроу".  -- Они  уходят,  оставив  нас на  этом
ужасном острове!
     И, действительно,  корабль медленно  направлялся из  бухты  к открытому
морю.
     -- Они обещали оставить нам огнестрельное оружие  и запасы патронов, --
сказал Клейтон. -- Безжалостные скоты!
     --  Все это  дело рук матроса,  которого они  зовут Снайпсом,  я в этом
уверена, -- заявила Джэн  Портер. -- Кинг  был негодяем,  но он обладал хоть
маленькой долей  человечности. Если бы они не убили его, я  уверена, что  он
позаботился  бы  о том,  чтобы  снабдить нас  всем  необходимым прежде,  чем
покинуть нас на этом необитаемом острове.
     --  Жаль,  что  они  не посетили нас перед  своим  отплытием, -- сказал
профессор Портер. -- Я намеревался просить их оставить наш клад, потому что,
если он пропадет, я буду совершенно разоренным человеком.
     Джэн Портер с грустью посмотрела на отца.
     -- Не жалейте об этом, дорогой, -- сказала она. -- Это не привело бы ни
к чему хорошему. Ведь только  из-за этого  клада убили  они своих офицеров и
высадили нас на этот ужасный берег.
     --  Потише,  дитя, потише, -- возразил профессор Портер.  -- Вы  добрая
дочь,  но в практических  делах неопытны.  -- И профессор Портер повернулся,
медленно  направился к  джунглям,  сложив  руки сзади под  длинными  фалдами
пальто и опустив глаза к земле.
     Дочь его следила за  ним  с трогательной  улыбкой на  устах,  и  затем,
обращаясь к м-ру Филандеру, шепнула:
     -- Пожалуйста, не давайте  ему  скитаться в джунглях опять, как  он это
делал вчера. Вы знаете, мы рассчитываем на  вас, что  вы  будете хорошо  его
охранять.
     --  Каждый день становится  труднее смотреть за  ним,  --  ответил  м-р
Филандер,  со  вздохом  покачивая  головой.  --  Думается  мне,  он   теперь
направляется к директорам зоологического сада с  докладом, что один из львов
был  на  свободе прошлой  ночью. О,  мисс Джэн,  вы не  знаете,  сколько мне
приходится выносить от него!
     -- Нет, я знаю, м-р Филандер; но, хотя мы все любим его, вы один умеете
ходить  за ним. Несмотря на  все,  что он может наговорить вам,  он искренне
уважает вас за вашу большую ученость  и  имеет безграничное доверие к вашему
суждению. Бедный папа не делает различия между эрудицией и здравым смыслом.
     М-р Филандер,  с несколько озадаченным  выражением на лице,  обернулся,
чтобы  идти  вслед  за  профессором  Портером,  стараясь  разрешить  вопрос:
чувствовать ли ему  себя польщенным или обиженным двусмысленным комплиментом
Джэн Портер.
     Тарзан заметил  выражение ужаса на лицах  маленькой группы следившей за
"Арроу". И так как корабль сам по себе был для него интересной новинкой,  то
он решил отправиться к северу от входа в бухту, осмотреть его вблизи и, если
возможно, узнать, куда  он направляется. Переносясь по деревьям с величайшей
быстротой, он достиг мыска одновременно  с тем, как корабль вышел из  бухты,
так что ему были прекрасно видны все чудеса плавучего дома.
     Около  двадцати человек бегали  взад  и вперед по палубе  и  возились с
канатами.
     Дул легкий береговой  ветер, и  судно шло по проливу почти без парусов.
Но  теперь,  когда оно  миновало  мысок,  на  нем подняли все  паруса, чтобы
ускорить ход.
     Тарзан следил за плавными движениями  корабля с глубоким восхищением, и
ему страшно хотелось быть на борту его. Но вот его острое зрение заметило на
далеком северном горизонте легкий намек на дым, и он удивился причине такого
явления  на безбрежном пространстве воды. Почти одновременно с  ним,  должно
быть,  и  вахтенный  на "Арроу" тоже заметил  дымок.  Несколько минут спустя
Тарзан  увидел, что паруса были вновь спущены и закреплены. Судно повернуло,
и теперь Тарзан знал, что оно возвращается к берегу.
     Человек  на носу все время опускал в  море веревку, к концу которой был
привязан какой-то  небольшой  предмет. Тарзан не понимал, какая  может  быть
цель этого странного  действия?  Наконец, судно встало прямо  против  ветра;
якорь был брошен, и паруса убраны. На палубе началась суматоха. Была спущена
лодка  и  в  нее поставлен  большой сундук.  Дюжина матросов наклонилась над
веслами, и лодка быстро понеслась к тому месту, где Тарзан прятался в ветвях
дерева.
     У руля Тарзан узнал человека с крысьим лицом.
     Лодка причалила  к берегу. Матросы выскочили из нее и вытащили на песок
большой  сундук. Они  находились  на  северной  стороне мыска,  так  что  их
присутствие было скрыто от обитателей хижины.
     Матросы  сердито спорили между собой несколько мину  г. Потом человек с
крысьим лицом, в сопровождении  товарищей,  поднялся на высокий пригорок, на
котором росло дерево. На нем-то и сидел притаившись Тарзан. Несколько  минут
матросы смотрели по сторонам.
     -- Здесь хорошее место, -- сказал человек с  крысьим лицом, указывая на
местечко под деревом Тарзана.
     --  Такое  же  хорошее, как и всякое  другое, --  ответил  один  из его
спутников.  --  Если  они  застигнут нас с  кладом  на борту,  его тотчас же
конфискуют. Мы можем закопать его хоть здесь; быть  может, кто-нибудь из нас
избежит виселицы и, вернувшись сюда, воспользуется кладом.
     Человек  с  крысьим лицом  позвал людей,  оставшихся  в  лодке,  и  они
медленно подошли к тому месту, неся лопаты и кирки.
     -- Поторапливайтесь!  -- закричал один из матросов сердитым  тоном.  --
Каждая мразь из себя адмирала корчит!
     --  А все-таки я  -- капитан  и заставлю  вас признавать это, швабра вы
этакая! -- кричал Снайпс, извергая поток ужасающих проклятий.
     -- Спокойней, товарищи, -- вступился один из матросов, молчавший до тех
пор. -- Какой прок из того, если мы тут перегрыземся между собой?
     -- Правильно, -- согласился матрос, рассердившийся на повелительный тон
Снайпса. -- Но по той  же причине не годится, чтобы кто бы то ни было строил
из себя начальство в честной нашей компании!
     -- Вы, товарищи,  копайте  вот  здесь,  --  сказал  Снайпс, указывая на
местечко под деревом. -- А когда вы будете копать, Питер сделает  карту этой
местности, чтобы  мы могли найти ее потом. Вы, Том и Биль, возьмите еще двух
или трех людей с собой и тащите сюда сундук.
     -- А вы что будете делать? -- спросил спорщик.-- Хозяина разыгрывать?
     --  Делайте  свое дело, -- ворчал  Снайпс.  -- Так вы  думали,  что ваш
капитан будет работать лопатой, что ли?
     Все  кругом сердито посмотрели на Снайпса.  Никто  не любил  его, и его
постоянное выставление  напоказ  своей власти с  тех пор, как он убил Кинга,
действительного главаря и предводителя бунтовщиков, только подливало масла в
огонь.
     --  Значит, вы  не желаете взять лопаты  в  руки и помочь работе?  Ваше
плечо не так уже сильно пробито копьем.
     -- Ив  голову мне  не  приходит, --  ответил Снайпс, нервно  потрагивая
рукоять револьвера.
     -- Тогда, клянусь богом, -- крикнул Тарант,  -- если вы не хотите взять
лопату, то попробуете кирки!
     С этими словами он высоко поднял свою кирку  и могучим ударом всадил ее
острие в мозг Снайпса.
     На минуту все окаменели и смотрели на  жертву гнева  их товарища; затем
один из матросов сказал:
     --Так ему, мерзавцу, и следовало!
     Другой  спокойно принялся рыть  землю киркой. Земля была мягкая, и  он,
отбросив кирку в сторону, взялся за лопату.
     Тогда и остальные последовали его  примеру. Об убийстве не было  больше
речи, но люди работали дружнее и веселее, чем когда Снайпс командовал ими.
     Когда яма была  достаточно велика, чтобы  зарыть в  нее  сундук, Тарант
посоветовал увеличить ее еще и тут же закопать поверх сундука тело Снайпса.
     -- Это может одурачить тех, которые  вздумали бы  рыть в этом месте, --
объяснил он.
     Другие нашли,  что это хитро выдумано, и яма была вырыта по длине тела,
а  в  середине  ее  было  сделано  углубление  для  сундука,  предварительно
обернутого в  брезент, причем когда его спустили в яму,  крышка оказалась на
один фут ниже дна  могилы. Его засыпали и хорошо утрамбовали  землю, так что
дно могилы стало ровным и гладким.
     Тогда двое из матросов весьма бесцеремонно скатили в  нее тело человека
с крысьим лицом, сняв  сначала с  него  оружие и еще некоторые вещицы, после
чего они забросали могилу землей и старательно утоптали ее.
     Остаток вырытой земли  они  разбросали во все стороны,  и раскидали над
свежей могилой массу сухих листьев и валежника,  чтобы наиболее естественным
образом замаскировать ее и скрыть место, где земля была только что вскопана.
     Сделав свое  дело матросы вернулись к маленькой  лодке и  стали  быстро
грести к кораблю.
     Ветер крепчал, и так как  дымок на горизонте вырос, и  подымался теперь
большими клубами, бунтовщики, не теряя времени, подняли все паруса и поплыли
на юго-запад.
     Тарзан -- страшно заинтересованный непонятной сценой, очевидцем которой
ему пришлось быть -- сидел, раздумывая о странных поступках этих существ.
     Люди оказывается действительно более глупы и более жестоки, чем звери в
джунглях. Как  он счастлив,  живя один в  тишине и  безопасности  громадного
леса!  Тарзан  старался  догадаться,  что  такое  было  в  сундуке,  зарытом
матросами? Ведь если сундук им не был  нужен, зачем же они не бросили его  в
воду? Это было бы гораздо легче сделать.  -- Нет, --  подумал  он, --  видно
сундук  им нужен.  Они  спрятали его  здесь  потому, что хотят потом за  ним
вернуться.
     Тарзан  спустился  с дерева и стал  осматривать землю вокруг могилы. Он
хотел  убедиться, не потеряли  ли эти  существа какую-нибудь  вещь,  которая
могла  бы  ему  пригодиться.  Он  скоро  нашел  лопату,  спрятанную в  груде
валежника, наваленного на могилу.
     Он взял  и  попытался  работать  ею  так,  как  работали  матросы.  Это
оказалось нелегко,  и он повредил себе голую ногу,  но упорствовал,  пока не
отрыл труп. Тогда он вытащил его и положил в сторону.
     Он  продолжал рыть, пока не откопал сундук. И его он вытащил и поставил
рядом с трупом. Затем  он  засыпал яму  от сундука,  уложил тело  обратно  в
могилу,  засыпал  кругом  землей  и,  прикрыв  ветками  кустарника,  занялся
сундуком. Четверо матросов изнемогали  под его  тяжестью. Тарзан поднял его,
как будто это был пустой упаковочный ящик, и, привеся лопату на спину, понес
его в самую глухую часть джунглей.
     Он не мог удобно идти по деревьям с  такой неуклюжей ношей, но держался
знакомых троп, так что все же двигался
     достаточно быстро.
     Через несколько часов ходьбы, все время в северо-восточном направлении,
он  дошел  до   непроницаемой   стены  спутанной  и   переплетенной   густой
растительности. Тогда он  взобрался на  нижние  ветви и  через четверть часа
вышел к амфитеатру, где обезьяны собирались для советов или для празднования
обрядов  Дум-Дум. Он  начал  рыть яму  почти в  центре  арены, не далеко  от
барабана. Это  было много труднее,  чем  раскапывать свежевырытую могилу; но
Тарзан был упорен и продолжал трудиться, пока не был вознагражден видом ямы,
достаточно глубокой для того, чтобы опустить в  нее сундук  и скрыть  его от
взоров.
     Зачем взял  он на  себя  всю эту работу, не зная ценности содержимого в
сундуке?
     Обезьяний приемыш Тарзан был человек, умом и телом, но был обезьяной по
воспитанию и по всей обстановке жизни.  Его мозг говорил ему,  что в сундуке
нечто ценное, иначе люди не стали бы его так старательно прятать. Воспитание
научило его, не задумываясь, подражать  всему новому и необычайному.  Теперь
естественное любопытство, общее и людям и обезьянам, возбуждало его  открыть
сундук и рассмотреть его содержимое.
     Но  железный  замок  и  кованая  железная   обивка  не  поддавались  ни
хитростям, ни огромной физической силе, и он был вынужден зарыть сундук, так
и не узнав его содержания.
     Когда  Тарзан,  все  время  охотясь, чтобы  отыскать  себе  пропитание,
вернулся к хижине, было уже почти совсем темно.
     В маленьком домике  горел свет, потому что  Клейтон нашел там непочатую
еще жестянку керосина, простоявшую нетронутой в продолжение двадцати лет. То
была часть припасов, оставленных Клейтону Черным  Майкэлом. Лампы тоже  были
годны  для  употребления,  и, таким образом, перед изумленным взором Тарзана
внутренность хижины явилась светлой, как днем!
     Он  часто ломал себе голову, как пользоваться лампой?  Чтение и картины
сказали ему,  что  такое были  лампы, но он не  знал,  как поступить с ними,
чтобы  они  начали проливать  удивительный  солнечный  свет, который, как он
видел на картинках, они иногда изливали на все окружавшие предметы.
     Когда  он  подошел к окну,  ближайшему к двери, он  увидел, что  хижина
разделена надвое грубой перегородкой из жердей и парусов.
     В  переднем  помещении   находились  трое  мужчин;  двое  старших  были
углублены  в  горячие   споры,  в   то   время  как   младший,  сидевший  на
импровизированном стуле,  прислонившись к  стене,  был  совершенно  поглощен
чтением одной из книг Тарзана.
     Тарзан, однако, не особенно интересовался мужчинами и потому перешел ко
второму  окну. Тут  была девушка.  Какие у нее  прекрасные черты! Как  нежна
белоснежная кожа!
     Она  писала у окна за столом Тарзана. В дальнем конце комнаты на ворохе
травы лежала спящая негритянка.
     Целый  час, пока  писала девушка, глаза Тарзана  наслаждались ее видом.
Как ему хотелось бы заговорить с нею,  но он не смел попытаться это сделать,
так как был уверен, что и она, подобно молодому человеку, не поймет его, и к
тому же он боялся, что может ее испугать.
     Наконец, она поднялась, оставив  рукопись  на столе. Подойдя к постели,
покрытой  несколькими слоями мягких трав, она их поправила. Затем распустила
шелковистую  массу  золотистых  волос,  венчавших  ей  голову;  словно волны
сверкающего водопада,  превращенного в полированный металл лучами заходящего
солнца, обрамляли они ее овальное лицо и скатывались волнистыми линиями ниже
пояса.
     Тарзан  стоял,  как  зачарованный. Она  потушила  лампу,  и вдруг все в
хижине сразу оказалось окутанным тьмою первобытных времен.
     Тарзан все  еще  стоял  у окна. Подкравшись к нему вплотную,  он  ждал,
прислушиваясь  около получаса. Наконец, он расслышал  звуки ровного дыхания,
которое означает сон.
     Осторожно просунув руку  сквозь перекладины решетки до самого плеча, он
тихо шарил  по столу.  Наконец, нащупав  рукопись  Джэн  Портер,  он  так же
острожно вытащил руку, зажав в ней драгоценное сокровище.
     Тарзан сложил листы в маленький сверток,  который  засунул в  колчан со
стрелами. Затем он исчез в джунглях тихо и безмолвно, как тень.
     XVIII
     ЖЕРТВА ДЖУНГЛЕЙ
     Рано  утром  на следующий  день,  Тарзан проснулся с  тою же мыслью,  с
которой заснул накануне; --  мыслью  об удивительной рукописи,  спрятанной в
его колчане.
     Торопливо  достал он ее, надеясь,  против всякого  вероятия, что сможет
прочесть то, что написала прекрасная белая девушка.
     При  первом  взгляде,  брошенном  на  рукопись,  он испытал  величайшее
разочарование  своей  жизни.  Никогда  раньше  не  желал он чего-нибудь  так
страстно,  как желал теперь прочесть послание золотоволосой  богини, которая
так внезапно и неожиданно вторгалась в его существование.
     Что из того, что это послание не предназначается ему? Во всяком случае,
оно было выражением ее мыслей, и этого было вполне достаточно для Тарзана. И
вдруг  быть обманутым  странными  неуклюжими знаками,  подобных  которым  он
раньше никогда не видел!  Ведь они даже  наклон имели  противоположный тому,
что  он  наблюдал  в  печатных  книгах  и  в самых  трудных рукописях!  Даже
маленькие букашки  непонятной черной книжки были ему знакомы и дружественны,
хотя сочетания их ничего  не  говорили ему;  но  эти  букашки были и новы, и
неведомы.
     Двадцать минут пристально изучал он их,  как  вдруг они стали принимать
знакомые,  хотя и  искаженные образы.  Ах, это были его  старые  друзья,  но
жестоко искалеченные!
     И вот он  начал разбирать одно слово  здесь,  одно слово  там. Сердце у
него прыгало от радости. Он может читать! Он прочтет!
     Еще  полчаса -- и он  быстро  подвигался вперед, хотя то  в одном, то в
другом  месте  и встречалось  какое-нибудь совсем  непонятное  слово. Тарзан
увидел, что ему нетрудно разобрать письмо.
     Вот то, что он прочел:
     Западный берег Африки, около 10 градусов южной широты  (так говорит м-р
Клейтон). 8-го (?) февраля 18** г.
     Дорогая моя Элоиза! Быть  может, и не умно писать  вам,  так как письмо
мое  по  всей вероятности  не  попадет в  ваши  руки;  но  я  просто  должна
рассказать  кому-нибудь  наши  ужасные испытания с тех  самых  пор,  как  мы
отплыли из Европы на злосчастном "Арроу".
     Если мы никогда  не вернемся  к цивилизации, что теперь кажется  более,
чем вероятным, это  письмо  явится, по  крайней мере, кратким протоколом тех
событий, которые приведут нас к окончательной нашей судьбе, какова бы она ни
оказалась.
     Вам  известно, что мы предполагали отправиться  в научную  экспедицию в
Конго. Думали, что папа  намерен доказать  существование какой-то неслыханно
древней цивилизации, остатки которой  скрываются где-то  в долине Конго.  Но
когда мы вышли в море, истина всплыла.
     Оказывается,  что какая-то старая книжная  крыса, владеющая в Балтиморе
магазином книг  и  редкостей,  нашла между  страницами  старинной  испанской
рукописи  письмо, написанное в 1550 г. В этом письме рассказывалось подробно
о  приключениях  взбунтовавшегося  экипажа  испанского  галиона,  шедшего из
Испании в Южную Америку с большим грузом "дублонов" и "монет в восемь", -- я
быть может ошибаюсь? -- потому что эти  названия действительно звучат как-то
по-пиратски и немного волшебно.
     Автором письма был один из матросов галиона и адресовал он  его  своему
родному сыну. А тот был хозяином торгового судна.
     Много  лет прошло  со времени  изложенных в  письме событий,  и  старик
сделался спокойным и уважаемым гражданином маленького испанского городка. Но
любовь к  золоту была в нем  еще  так  сильна,  что  он рискнул  всем, чтобы
ознакомить сына со способами для достижения баснословного богатства.
     Письмо содержит жуткую повесть о том, как, неделю спустя после отплытия
из  Испании,  экипаж  взбунтовался  и  перебил  офицеров  и  всех  тех,  кто
сопротивлялся  им.  Этой бессмысленной  жестокостью они  расстроили  и  свои
собственные  планы:  у  них не  осталось никого,  кто  бы мог вести судно  в
открытом море.
     Их  бросало как щепку туда  и сюда  в продолжении  двух  месяцев, пока,
наконец, больные, умирающие  от цинги, жажды  и голода они не были выброшены
на  маленький островок. Галион был выкинут волной на берег,  где  и разбился
вдребезги, но выжившим --  их было всего десять душ -- удалось все же спасти
один из сундуков с золотом.
     Они  зарыли его  на острове  и  в  продолжении  трех  лет  жили  там, в
постоянной надежде на спасение.
     Один за другим они  болели и  умирали,  пока,  наконец, в живых остался
только тот, который написал письмо.
     Из обломков галиона ими была сколочена лодка, но, ни имея представления
о местонахождении острова, они не решались пуститься в открытое море.
     Однако,  когда все умерли, исключая одного,  страшное одиночество стало
до того угнетать его душу, что он не в силах был больше выносить  этой жизни
и предпочел  опасность  смерти в  открытом море  сумасшествию  на  пустынном
острове.  После почти целого  года полного  одиночества он  поднял парус  на
своей маленькой лодке.
     К счастью,  он поплыл на север  и через  неделю попал  в полосу  рейсов
испанских  торговых  судов,  плававших  между  Вест-Индией  и  Испанией. Его
подобрал корабль, возвращающийся на родину.
     Он  рассказал  обычную  историю  о кораблекрушении,  в  котором все  за
немногими исключениями погибли, а оставшиеся в живых добрались до острова, и
умерли  все, кроме  его одного.  Он  не упомянул  ни о мятеже,  ни о зарытом
сундуке с кладом.
     Хозяин торгового  судна уверил  его,  что судя по тому месту,  где  его
подобрали,  и подувшим  за последнюю неделю ветрам место  их кораблекрушения
могло быть  лишь на одном из  островов группы Зеленого Мыса, расположенных у
западного берега Африки около 16 или 17 градусов северной широты.
     Это  письмо подробнейшим  образом описывает и сам остров, и  место, где
зарыт  клад.  В  виде добавления он  прилагает маленькую старую карту, самую
грубую и забавную, какую  я когда-либо видела; все  деревья и скалы помечены
на ней нацарапанными Х-ми для указания точного места, где зарыто сокровище.
     Когда папа объяснил  мне истинную цель нашей экспедиции, сердце мое так
и упало, потому что я хорошо знала, каким непрактичным мечтателем был всегда
мой милый отец. Я боялась, что его  опять  обманули,  в  особенности,  когда
узнала от него, что он заплатил тысячу долларов за письмо и карту.
     А  тут  еще выяснилось, что он, кроме  того, занял  целых десять  тысяч
долларов у Роберта Канлера и дал ему вексель на эту сумму.
     М-р Канлер не потребовал  обеспечения, и вы знаете, дорогая, что грозит
мне в том случае, если папа  не заплатит по векселю. О, как я ненавижу этого
человека!
     Мы все же старались смотреть бодро на вещи и  не впадать в отчаяние, но
мистер Филандер  и  м-р Клейтон, -- последний присоединился к нам  в Лондоне
просто из жажды приключений, --  так же  скептически отнеслись к делу, как и
я.
     И  вот,  чтобы кратко рассказать вам всю  эту длинную историю, мы нашли
остров и нашли клад: большой,  обитый железом дубовый  сундук, завернутый  в
несколько слоев промасленной парусины, такой же крепкой и плотной, каким его
зарыли почти четыреста лет тому назад.
     Он  был  доверху набит  золотыми  монетами и  такой тяжелый, что четыре
матроса еле несли его.
     Злосчастный клад этот,  по-видимому, не приносит ничего кроме несчастий
тем,  кто  имеет с ним дело,  потому  что три  дня спустя,  как мы  отошли с
островов Зеленого Мыса, наш экипаж тоже взбунтовался  и  перебил всех  своих
офицеров.
     О, это было  самое ужасающее  испытание, которое можно себе вообразить,
--я даже не в силах писать об этом.
     Они  собирались  убить и нас, но  один  главарь их,  по имени Кинг,  не
допустил этого. Итак они  поплыли на юг, вдоль берега,  до пустынного места,
где нашли хорошую бухту, и здесь они сошли на берег и высадили нас.
     Сегодня они отплыли, увезя с собой клад, но м-р Клейтон говорит, что их
ждет  та  же  учесть, как  бунтовщиков старого  галиона,  потому  что  Кинг,
единственный человек на корабле,  имевший понятие о  навигации, был  убит на
берегу одним из матросов в тот день, когда нас высадили.
     Хотелось  бы мне, чтобы  вы  познакомились  с  м-ром  Клейтоном; он  --
милейший  человек  и, если  я  не ошибаюсь,  очень  сильно  влюбился в  вашу
несчастную подругу.
     М-р Клейтон  -- единственный сын лорда Грейстока и  в будущем наследует
титул и поместья. К тому же  он и лично обладает большим  состоянием. Но тот
факт, что он  будет английским лордом, меня очень  печалит --  вы знаете мое
отношение   к  американским  девушкам,  выходящим   замуж  за   титулованных
иностранцев. Ах, если бы он был простым американским джентльменом!
     Правда  бедняга  в  этом  не  виноват!   И  во  всем  остальном,  кроме
происхождения, он может лишь  делать  честь моей милой, дорогой родине, -- а
это самый лестный отзыв, какой я могу дать о ком бы то ни было.
     Мы  испытали  множество  изумительных  приключений   с  тех  пор,   как
высадились здесь. Папа и  м-р Филандер  заблудились в  джунглях,  и за  ними
охотился настоящий лев.
     М-р Клейтон  тоже заблудился, и  дважды на  него нападали дикие  звери.
Эсмеральда  и  я  --  мы  были  осаждены  в  старой  хижине  очень  страшной
людоедкой-львицей.  О,  это  было  просто  "одна  ужасть",  как  сказала  бы
Эсмеральда.
     Но самое  страшное из  всех происшествий -- это  изумительное существо,
которое нас всегда спасало. Я его не видела, но папа и м-р Филандер видели и
говорят,   что   он   --   богоподобный   белый   человек,   загоревший   до
темно-коричневого  цвета.  Обладает  он  силой  дикого  слона,  подвижностью
обезьяны и храбростью льва.
     Он не говорит по-английски и исчезает так  быстро и  таинственно  после
того,  как  совершит  какой-нибудь доблестный поступок, словно  он  какой-то
бесплотный дух.
     У  нас  есть  еще  другой  таинственный  сосед.  Он  прекрасно  написал
печатными буквами записку по-английски  и  прибил  ее к двери своей  хижины,
которую  мы заняли, предостерегая нас,  чтобы  мы  не  портили его вещей,  и
подписался: "Тарзан, из племени обезьян".
     Его  мы  еще не видели, хотя думаем, что  он где-нибудь поблизости, так
как, когда один из матросов собрался выстрелить м-ру Клейтону в спину, то он
получил копье в плечо от чьей-то незримой руки в джунглях.
     Матросы оставили  нам  очень мало провианта и мы, имея лишь всего  один
револьвер  с тремя патронами к нему, не знаем, как будем добывать себе мясо,
хотя м-р Филандер и говорит,  что мы сможем просуществовать до бесконечности
на диких плодах и орехах, которыми изобилуют джунгли.
     А теперь я очень устала и потому пойду спать в свою забавную постель из
трав,  собранных для  меня м-ром Клейтоном.  От  времени  до  времени я буду
приписывать к этому письму, что с нами случится.
     Любящая вас Джэн Портер. Элоизе Стронг, Балтимора, М. Мэриленд.
     Тарзан сидел, погруженный  в мрачную задумчивость,  долгое  время после
того, как прочел письмо. В нем было столько новых и  удивительных вещей, что
голова шла кругом, когда он пытался во все вникнуть.
     Итак, они не знают, что он-то и есть Тарзан, из племени обезьян! Он  им
скажет.
     На своем дереве он соорудил в защиту от дождя грубый навес из листьев и
сучьев,  под которыми  спрятал  немногие сокровища, унесенные  им из хижины.
Между ними было несколько карандашей.
     Тарзан взял один из них и под подписью Джэн Портер написал:
     "Я Тарзан, из племени обезьян".
     Он  подумал,  что этого  будет вполне  достаточно. Немного  погодя,  он
отнесет письмо в хижину.
     -- Что касается пищи,  -- подумал Тарзан, -- им нечего беспокоиться; об
этом я позабочусь. -- Так он и сделал.
     На  следующее  утро Джэн  Портер нашла  пропавшее  письмо на том  самом
месте, откуда  оно исчезло две ночи тому назад. Она была  изумлена; но когда
увидела  печатные буквы  под своей  подписью,  то  холодная,  влажная  дрожь
пробежала  по ее  спине. Джэн показала письмо или,  вернее,  приписку к нему
Клейтону.
     --  Подумать только, --  сказала  она, --  что это  страшное  существо,
по-видимому, следило за мной, когда я писала. О! Я содрогаюсь при одной лишь
мысли об этом!
     -- Но, должно быть,  существо это дружественно относится к нам, -- стал
ее  успокаивать Клейтон  -- оно  вернуло вам ваше  письмо, не причиняет  вам
никакого  вреда и,  если  я не ошибаюсь, оставило  этой  ночью у нашей двери
весьма ощутительный знак  своего благоволения:  я только  что нашел там тушу
дикого кабана.
     С  тех  пор  редкий  день проходил  без  того,  чтобы они  не  получали
приношения  дичью  или другой провизией.  Иногда  то  был молодой олень, или
большое количество странной  готовой пищи -- лепешки из манноки,  похищенные
из поселка Мбонги, иногда вепрь или леопард, а один раз лев.
     Тарзану  доставляло  величайшее  удовольствие  охотиться  за дичью  для
чужестранцев.  Он чувствовал, что ни одна земная радость не может сравниться
с заботой о благополучии и безопасности прекрасной белой девушки.
     Как-нибудь,  он  отважится пойти в  лагерь днем  и  поговорить  с этими
людьми путем маленьких букашек, знакомых и им, и ему.
     Но ему  было  страшно  трудно  преодолеть  свою робость  дикого лесного
существа,  и так день  шел за  днем,  а  Тарзан  все  не  осуществлял своего
намерения.
     Обитатели  лагеря, осмелевшие благодаря привычке, забирались уже дальше
и  дальше  в джунгли в  поисках за  орехами и плодами. Не проходило дня  без
того, чтобы  профессор Портер с озабоченно-безучастным видом не шел  прямо в
пасть смерти. А м-р Самюэль Филандер, который никогда не был крепким, теперь
превратился  в тень  своей  собственной тени от  постоянного  беспокойства и
душевной   тревоги,  вызванных   его  сверхчеловеческими  усилиями  охранять
профессора.
     Прошел  месяц.  Тарзан,  наконец, окончательно решился посетить  лагерь
днем.
     Полдень  уже  миновал.  Клейтон  ушел  на  северный  мыс  бухты,  чтобы
сторожить проходящие суда. У  него была собрана  там  огромная  груда  сухих
веток, которые он мог зажечь в виде сигнала в то мгновение, когда на дальнем
горизонте появится пароход или парусник.
     Профессор  Портер  бродил  вдоль  берега  к  югу  от  лагеря   с  м-ром
Филандером, который шел  рядом с  ним  и  уговаривал его  повернуть обратно,
прежде чем они оба сделаются снова потехой какого-нибудь дикого зверя.
     Когда  остальные  ушли,  Джэн  Портер и Эсмеральда  тоже  отправились в
поиски плодов, все дальше и дальше углубляясь в джунгли.
     Тарзан безмолвно  ждал их возвращения у дверей маленького домика. Мысли
его были устремлены к прекрасной белой девушке. Его мысль теперь всегда была
с нею. Он только  боялся,  не испугается ли она его, и  это опасение чуть не
заставило его оставить свое намерение.
     Им овладело нетерпеливое ожидание  ее возвращения. Тарзану так хотелось
насладиться ее  присутствием, ее  близостью! Быть может,  ему  даже  удастся
коснуться  ее. Этот обезьяна-человек ничего не знал о  боге,  но он  был так
полон поклонения своему божеству, как едва ли кто-либо из смертных.
     В ожидании ее, он занялся писанием  печатными  буквами послания  к ней.
Намеревался ли  он  сам отдать его  ей,  --  он  не  знал; но  ему доставило
бесконечное удовольствие видеть свои  мысли выраженными на бумаге,  --  а  в
этом деле в конце концов он совсем не был уж таким дикарем!
     Он писал:
     Я -- Тарзан, из племени обезьян.  Я  хочу вас.  Я ваш. Вы моя. Мы будем
здесь всегда жить вместе в моем доме. Я буду носить вам самые лучшие  плоды,
самых нежных оленей,  самую вкусную дичь,  которая скитается по джунглям.  Я
буду  охотиться для  вас. Я  --  величайший из  охотников джунглей.  Я  буду
сражаться за Вас. Я -- самый могучий из бойцов джунглей. Вы Джэн Портер -- я
это узнал  из вашего письма. Когда  вы увидите это, вы будете знать, что это
для вас и что Тарзан, из племени обезьян, любит вас.
     В то время, как он стройный, словно молодой индеец,  стоял в ожидании у
ее дверей, кончив  свое письмо, его чуткие уши уловили знакомый звук. В лесу
по нижним ветвям передвигалась большая обезьяна.
     Одно  мгновение  он  напряженно  прислушивался.  Внезапно  из  джунглей
донесся раздирающий душу крик женщины, и Тарзан, уронив на землю свое первое
любовное послание, кинулся в лес.
     Клейтон  тоже услышал  крик,  так  же,  как и  профессор Портер,  и м-р
Филандер.  Через несколько минут  все они,  запыхавшись, собрались у хижины,
забрасывая друг друга набегу перекрестным градом вопросов. Взгляд, брошенный
в хижину, подтвердил их худшие опасения. Джэн Портер и  Эсмеральды  в ней не
было. Немедленно Клейтон бросился в  джунгли в сопровождении обоих стариков,
громко окликая девушку по имени.  Около получаса носились они по  лесу, пока
Клейтон не наткнулся на распростертое тело служанки.
     Он нагнулся к ней, пощупав ее  пульс и послушал биение сердца. Она была
жива. Он стал трясти ее.
     -- Эсмеральда!  --  кричал  он  ей  в  ухо. -- Эсмеральда!  бога  ради,
скажите,  где мисс Портер?  Что  случилось? Эсмеральда! Негритянка  медленно
открыла глаза. Она увидела Клейтона, увидела кругом себя джунгли.
     -- О, Габерелле! -- простонала она и снова упала в обморок.
     К этому времени подошли профессор Портер и м-р Филандер.
     -- Что нам делать, мистер Клейтон?  -- спросил старый профессор. -- Где
нам искать ее? Бог  не может быть настолько жестоким, чтобы  отнять теперь у
меня мою дочку.
     --  Мы, должны  прежде всего привести в  чувство Эсмеральду, -- ответил
Клейтон. -- Она может сообщить нам, что случилось. -- Эсмеральда! -- крикнул
он снова, грубо тряся негритянку за плечи.
     --  О,  Габерелле! Хоть бы  умереть! --  вопила  бедная женщина, крепко
зажмурив  глаза. -- Дай мне умереть, господи, но не дай мне видеть опять эту
ужасную образину. Зачем послал ты  дьявола за бедной старой Эсмеральдой? Она
никому  зла не сделала, никому, господи, никому. Она совершенно неповинна ни
в чем, господи, да, неповинна ни в чем!
     -- Ну, ну,  Эсмеральда, -- прикрикнул  Клейтон, -- перед вами не бог, а
мистер Клейтон. Откройте глаза. Эсмеральда исполнила, что ей было велено.
     -- О, Габерелле! Слава господу богу! -- проговорила она.
     -- Где мисс Портер? Что случилось? -- спрашивал Клейтон.
     -- Разве мисс Джэн нету здесь?.. -- воскликнула Эсмеральда,  поднимаясь
с  изумительной быстротой  для  особы ее  объема.  --  О, господи, теперь  я
вспомнила.  Должно быть, оно унесло ее. --  И  негритянка принялась рыдать и
вопить причитания.
     -- Кто унес? -- крикнул профессор Портер.
     -- Большое толстое животное, покрытое волосами.
     -- Горилла,  Эсмеральда? -- спросил м-р Филандер, и трое мужчин затаили
дыхание, когда он высказал ужасающую мысль.
     -- Я думала, это был дьявол, но, должно быть, это был один из тех, кого
вы  зовете  горильмантами. О,  моя  бедная  крошка,  моя  маленькая  птичка,
бедная... -- И снова Эсмеральда разразилась несдерживаемыми рыданиями.
     Клейтон  немедленно стал искать следы, но  не мог  найти ничего,  кроме
массы примятой поблизости травы, а его  лесные понятия были слишком ничтожны
для истолкования того, что он видел.
     Весь остаток дня  трое мужчин занимались поисками в джунглях. Но  когда
спустилась  ночь, они  волей-неволей были  вынуждены  с  отчаянием  в сердце
прекратить  эти  поиски,  потому  что  они  не знали  даже  куда, по  какому
направлению унесло Джэн Портер животное.
     Было уже  далеко после  захода солнца, когда  они добрались  до хижины.
Убитое горем небольшое общество сидело теперь безмолвно в маленькой комнате.
     Наконец, профессор Портер прервал молчание. Тон его голоса  уже не  был
тоном ученого  педанта, разводящего  теории об абстрактном и неведомом.  Это
был  тон человека действия --  тон решительный, но вместе с тем  проникнутый
таким  неописуемо-безнадежным  горем, что  вызвал ответную волну отчаяния  в
душе Клейтона.
     -- Я прилягу, -- сказал старик, --  и постараюсь  заснуть.  Завтра рано
утром, как  только рассветет,  возьму  с  собой  столько пищи,  сколько могу
снести, и пойду искать Джэн, пока не найду ее. Без нее не вернусь!
     Его спутники не  сразу ответили.  Каждый из  них  был поглощен  в  свои
печальные  мысли,  и  каждый  знал, как  знал  это и старый  профессор,  что
означали его последние слова:
     профессор Портер никогда не вернется из джунглей.
     Наконец,  Клейтон встал  и,  нежно  положив на руку  сгорбленное  плечо
старого профессора, сказал:
     -- Я, конечно, пойду с вами. И не  говорите  мне, что я не должен этого
делать.
     -- Я знал, что вы это предложите, что вы захотите идти, м-р Клейтон, но
право --  не делайте этого. Джэн  теперь  вне человеческой помощи.  Я просто
потому  иду, чтобы вместе с нею погибнуть, а  также чтобы сознавать, что та,
которая была так недавно моей дорогой маленькой дочуркой, не лежит одиноко и
покинутая  всеми в страшных джунглях. Одни и же те стебли  и листья  покроют
нас с нею и одни и те же дожди  будут поливать нас. Нет, я должен идти один,
пото-му что  она была  моей дочерью, единственным, что оставалось  у меня на
свете и что я любил!
     -- Я  пойду с вами,  -- просто  сказал Клейтон.  Старик поднял голову и
внимательно посмотрел на энергичное, красивое лицо Уильямса Сесиля Клейтона.
Быть  может, впервые он  прочел  на этом  лице  любовь,  таившуюся  в сердце
молодого человека, -- любовь к его дочери.
     Обычно профессор Портер был слишком  занят своими собственными  учеными
мыслями, чтобы  замечать  мелкие факты,  случайные слова,  которые  бы давно
подсказали всякому другому, что молодые люди все ближе и ближе тяготеют друг
к другу. Теперь он стал припоминать все, одно за другим.
     -- Как хотите, -- согласился он наконец.
     -- Вы можете рассчитывать также и на меня, -- заявил м-р Филандер.
     -- Нет, мой дорогой старый друг, --  возразил профессор Портер, -- всем
нам идти не следует. Было бы большой жестокостью оставить бедную  Эсмеральду
здесь одну; да и всем троим не  достигнуть большего  результата, чем одному.
Без  того достаточно уже  мертвых  в этом  жестоком лесу. Пойдемте, господа,
попытаемся немного заснуть.
     XIX
     ЗОВ ПЕРВОБЫТНОСТИ
     С  того времени, как  Тарзан, приемыш обезьян, ушел из племени  больших
антропоидов, оно  было  раздираемо  постоянными распрями  и  ссорами. Теркоз
оказался  жестоким  и  капризным  царем;  многие  из более старых  и  слабых
обезьян, на которых он чаще всего привык обрушивать свой зверский нрав, ушли
далеко  вглубь страны,  забрав  с  собой  свои семьи,  в  поисках  тишины  и
безопасности.
     Но,  наконец,  и  оставшиеся  были  доведены  до  отчаяния  постоянными
придирками Теркоза, и тут один из них вспомнил прощальный совет Тарзана.
     -- Если у вас будет жестокий  повелитель, -- сказал он, покидая  их, --
не поступайте так, как поступают другие обезьяны, -- пусть никто из  вас  не
пытается восстать против него в одиночку. Вместо того, пусть двое, или трое,
или  четверо  соберутся вместе и все сразу  нападут на него.  Тогда ни  один
властитель  не  осмелится быть иным, чем ему  следует,  потому  что  четверо
всегда справятся с любым вождем.
     Вспомнив  этот  мудрый совет,  обезьяна повторила его многим  из  своих
товарищей,  так  что, когда  Теркоз  вернулся  домой,  то его ждал теплый  и
дружный прием.
     Особых формальностей не  было. Как только Теркоз приблизился к сборищу,
пять огромных волосатых зверей бросились на него.
     В душе Теркоз был отъявленным трусом,  какими обыкновенно бывают нахалы
и среди обезьян, и среди людей. Поэтому Теркоз не принял боя, исход которого
был для него ясен, но вырвался и скрылся в ветвях деревьев.
     Он сделал еще две  попытки вернуться  в  племя, но всякий раз  на  него
нападали и прогоняли его. Наконец, поняв, что его никогда не примут обратно,
он ушел в джунгли, горя ненавистью и бешенством.
     Несколько дней он там без цели бродяжничал. Гнев его все разрастался, и
он  искал какое-нибудь  слабое существо, на  котором он  мог бы  излить  всю
душившую его злобу.
     В  таком  состоянии   духа  это   ужасное  человекоподобное   чудовище,
перекидываясь  с  ветки  на  ветку,  неожиданно  встретило в  джунглях обеих
женщин.
     Он был  как  раз над  ними, когда заметил их. Первое  указание  на  его
присутствие  Джэн Портер получила только тогда, когда большое волосатое тело
прыгнуло на землю  рядом  с нею, и она  увидела его  страшную образину,  его
оскалившийся отвратительный рот, не дальше фута от себя.
     Пронзительный  крик  вырвался  у Джэн, когда рука зверя схватила  ее за
плечо. Потом она увидела ужасные клыки,  которые разверзлись над ее  горлом.
Но прежде, чем они коснулись прекрасной кожи, антропоид уже передумал.
     Его жены остались в племени.  Он должен  заменить их другими. Эта белая
безволосая обезьяна будет первой в его новом хозяйстве.  Он грубо вскинул ее
на свои волосатые плечи и вспрыгнул на  ветку, готовя Джэн участь, которая в
тысячу раз хуже смерти.
     Крик ужаса негритянки  раздался только  один  раз вместе с  криком Джэн
Портер, а потом,  -- как это  всегда полагалось  у  Эсмеральды в критических
моментах, требовавших полного присутствия духа, -- она упала в обморок.
     Но  Джэн  Портер  ни  разу не  теряла  сознания.  Правда, что  страшная
образина, прижимавшаяся близко к ее лицу, и зловонное дыхание, обдававшее ее
ноздри,  парализовали ее. Но сознание ее было ясно, и она  понимала все, что
происходило  когда  зверь нес  ее.  Все  же  она не  кричала и  не боролась.
Внезапное появление обезьяны до такой степени сбило ее с толку, что ей стало
теперь казаться, что ее несут к берегу.
     Она решила сохранить  свою  энергию  и силу голоса  до  той поры, когда
увидит, что  они  достаточно  близко от лагеря, чтобы привлечь  оттуда столь
желанную ей помощь.
     Бедное дитя!  Если бы она знала, что ее несут  все  дальше  и дальше  в
непроходимую глушь джунглей!
     Крик,  который  встревожил Клейтона и обоих стариков,  привел  Тарзана,
приемыша  обезьян, прямо  туда, где лежала  Эсмеральда. Но  не на Эсмеральде
сосредоточился его интерес, хотя он и удостоверился, что она невредима.
     Одно  мгновение Тарзан  исследовал  землю  и  ближайшие  деревья,  пока
инстинкт обезьяны,  соединенный с  разумом человека, не рассказали ему,  так
изумительно знавшему жизнь лесов, все происшествие так же ясно, как будто он
видел его своими глазами.
     И  тотчас  помчался  он  по  свежему  следу,  который  никакой   другой
человеческий глаз  не мог бы  заметить,  и тем более объяснить. Больше всего
следов на концах ветвей, где  антропоид перебрасывался с ветки  на ветку, но
по ним  трудно установить его направление,  потому что под тяжестью его тела
ветвь  склоняется  вниз  и  неизвестно, подымалась  или  спускалась  по  ней
обезьяна; зато ближе к стволу, где следы слабее, направление яснее означено.
Вот  тут, на ветке, большой лапой беглеца была раздавлена гусеница, и Тарзан
инстинктивно  чувствует,  куда  ступит  теперь  та  же  большая  лапа  --  и
действительно он  находит там микроскопическую частичку уничтоженного червя,
иногда простой влажный след.
     Дальше, маленький кусочек  коры  отодран когтем, а  направление  излома
указывает на направление беглеца. Там  и  сям  на какой-нибудь большой ветке
или на стволе  дерева, которых  коснулось  волосатое тело, застрял крошечный
обрывок волос. По тому, как он втиснут под корой, он говорит Тарзану, что он
идет правильно.
     Он  не  замедляет  своего бега, чтобы подметить все  эти,  на вид столь
слабые, признаки зверя. Для Тарзана они ярко выделяются среди мириады других
повреждений, шрамов и знаков на ветвистом пути. Но больше всего помогает ему
запах, потому что  Тарзан преследует по ветру, и  его развитые ноздри так же
чувствительны, как ноздри собаки.
     Есть люди, которые  думают,  что существа  низшего  порядка  специально
одарены  природой лучшими  обонятельными  нервами,  чем человек,  --  но это
только дело развития.
     Жизнь  людей --  не  в  такой  сильной зависимости  от совершенства  их
чувств.   Способность  к   рассуждению   освободила   человека   от   многих
обязанностей; чувства до известной степени атрофировались, так же как мышцы,
двигающие уши и  волосяной  покров  головы, атрофировались от недостаточного
употребления.
     Мускулы имеются и у ушей и под кожей головы, но они недоразвиты оттого,
что в них не нуждаются.
     Но,  то с Тарзаном,  обезьяньим приемышем.  С  первых  дней детства его
существование  неизмеримо больше  зависело от  остроты  его  зрения,  слуха,
обоняния,  осязания и  вкуса, чем от более  медленно  развивающегося  органа
разума.
     Менее всего  у Тарзана  было развито  чувство вкуса, и он мог  с  почти
одинаковым  удовольствием  есть  роскошные   плоды  и   сырое   мясо,  долго
пролежавшее  в  земле; в  этом,  впрочем,  он  мало чем отличался  от  наших
утонченных гурманов!
     Почти бесшумно мчался Тарзан по следу Теркоза и его добычи; но звук его
приближения все  же  достиг до  ушей убегавшего зверя  и  заставил  его  еще
быстрее бежать.
     Три мили были покрыты, прежде чем  обезьяна-человек настиг их и Теркоз,
видя,  что  ему  не уйти,  соскочил  на  открытую  небольшую  поляну,  чтобы
сразиться здесь за свою добычу, или же, бросив ее, спастись бегством.
     Он еще прижимал к себе огромной лапой  Джэн Портер, когда Тарзан, точно
леопард, прыгнул на арену,  которую природа как бы нарочно создала для этого
первобытного боя.
     Когда  Теркоз  увидел,  кто его  преследовал,  он  сразу  подумал,  что
похищенная им самка-- жена Тарзана: они, очевидно, были той же породы -- оба
белые и безволосые. И Теркоз был в восторге  от возможности больно отомстить
ненавистному врагу.
     Внезапное  появление таинственного богоподобного человека подействовало
как бодрящее вино на измученные нервы Джэн Портер.
     По описаниям Клейтона, своего отца и м-ра Филандера она догадалась, что
должно быть это  и есть то самое изумительное существо, которое спасло их, и
она видела в нем друга и защитника.
     Но когда Теркоз грубо толкнул ее в  сторону, чтобы броситься  навстречу
Тарзану,  Джэн  Портер рассмотрела  огромные  размеры  обезьяны, ее  могучие
мускулы и огромные клыки, и сердце ее упало. Разве мог человек, каков бы  он
ни был, победить такого мощного противника?
     Они  сшиблись, как  два  разъяренных быка  и, как два волка,  старались
добраться  до  горла  друг друга. Против  длинных клыков обезьяны у человека
было узкое лезвие ножа.
     Джэн  Портер  всем  своим  гибким, молодым  телом  прильнула  к  стволу
большого дерева, прижав  крепко  руки  к нервно  дышащей груди, и  с  широко
раскрытыми  глазами, в которых отражалась смесь ужаса и восхищения, смотрела
на бой первобытной обезьяны с первобытным человеком за обладание женщиной --
за обладание ею.
     Когда большие  мускулы спины и плеч человека  вздулись от  напряжения и
огромный  бицепс  и  предплечье  остановили  страшные  клыки,  завеса  веков
цивилизации и  культуры  разверзлась  перед  отуманенным  взором  девушки из
Балтиморы.
     А  когда  длинный  нож раз  десять  упился  горячей  кровью  Теркоза  и
громадная  туша  его  безжизненно  пала  на  землю,  первобытная  женщина  с
распростертыми объятиями бросилась к  первобытному мужчине, который сражался
за нее и завоевал ее.
     А Тарзан?
     Он сделал то, что сделал  бы  на  его месте  всякий мужчина, у которого
течет  в жилах красная кровь.  Он взял женщину в свои объятия и стал осыпать
поцелуями ее трепещущие губы.
     Одно  мгновение  Джэн  Портер  лежала в  его  объятиях с  полузакрытыми
глазами. Одно  мгновение  -- первое  в ее молодой жизни --  она  узнала, что
такое любовь.
     Но  завеса упала так же внезапно, как  поднялась.  Сознание оскорбления
покрывало лицо Джэн Портер  ярко вспыхнувшим румянцем. Женщина оттолкнула от
себя Тарзана, человека-обезьяну, и закрыла лицо свое руками.
     Тарзан был изумлен, когда девушка, которую он безотчетно любил какой-то
отвлеченной любовью, вдруг очутилась добровольной пленницей  в его объятиях.
Теперь он был не менее изумлен тем, что она отталкивает его.
     Он приблизился к ней еще раз и взял  ее за руку. Она бросилась на него,
как тигрица, нанося своими крошечными руками удары в его большую грудь.
     Тарзан не мог ничего понять.
     Еще за минуту до того, он  был  намерен  как можно скорее  вернуть Джэн
Портер  ее родственникам, но эта  минута уже канула в смутном и невозвратном
прошлом, а вместе с нею кануло и его доброе намерение.
     Тарзан,   обезьяний   приемыш,  преобразовался   в   один  миг,   когда
почувствовал теплое гибкое тело, крепко прижавшееся к нему.
     Прекрасные  губы  слились  с  его  губами  в  жгучих  поцелуях и выжгли
глубокое клеймо в его душе-- клеймо, отметившее нового Тарзана.
     Он снова положил руку на ее плечо. Она оттолкнула его. И тогда  Тарзан,
обезьяний приемыш, поступил  как  раз так,  как это сделал бы его отдаленный
предок.
     Он поднял свою женщину и понес ее в джунгли.
     Рано  утром  на  следующий день, четверо  людей, оставшиеся  в хижине у
моря, были разбужены пушечным выстрелом Клейтон выбежал первым и увидел, что
там, за входом в маленькую бухту, стоят на якоре два судна.
     Одно было "Арроу",  а другое -- небольшой французский крейсер, на борту
которого  толпилось  много  людей,  смотревших  на  берег.  Клейтон,  как  и
остальные, которые теперь присоединились к нему, ясно понимал,  что пушечный
выстрел имел целью привлечь их внимание, если они еще оставались в хижине.
     Оба  судна  стояли   на  значительном  расстоянии  от  берега,  и  было
сомнительно, чтобы даже в подзорную трубу они могли заметить четыре фигурки,
махавшие шляпами так далеко за мысами бухты.
     Эсмеральда  сняла  свой  красный передник и бешено размахивала  им  над
головой; но Клейтон,  опасаясь, что даже и это может  остаться незамеченным,
бегом  бросился к северному мысу бухты,  где  им был  приготовлен сигнальный
костер.
     Ему,  так же как и  тем, кто, затаив дыхание, остались ждать  у хижины,
показалось,  что  прошла  целая  вечность,  пока,  наконец,  он  добрался до
огромного вороха сухих ветвей и кустарника.
     Выйдя  из  густого  леса  на  открытое  место,  с которого  можно  было
различить суда, Клейтон был страшно поражен, увидев, что на "Арроу" подымают
паруса, а крейсер уже двинулся вперед. Быстро зажег он костер со всех сторон
и помчался на самую крайнюю точку мыса, где, сняв  с себя рубашку и привязав
ее к упавшей ветке, он долго стоял, размахивая ею над головой.
     Но суда все удалялись, и он уже потерял  всякую  надежду,  когда  вдруг
огромный столб дыма, поднявшийся над лесом густой отвесной колонной, привлек
внимание дозорного  на крейсере, и тотчас же дюжина биноклей была направлена
на берег.
     Оба  судна  повернули обратно:  "Арроу"  спокойно  стал, покачиваясь на
волнах океана, а крейсер медленно направился к берегу.
     На некотором расстоянии он остановился, и шлюпка была спущена и послана
к берегу. Когда она подошла, из нее выпрыгнул молодой офицер.
     -- Мосье Клейтон, я полагаю? -- спросил он.
     -- Слава  богу, вы пришли!  -- был ответ Клейтона,-- может быть, даже и
теперь еще не поздно!
     --  Что  вы хотите  этим  сказать,  мосье? -- спросил  офицер.  Клейтон
рассказал о том, что  Джэн Портер похищена и что  им нужны вооруженные люди,
чтобы продолжать поиски в джунглях.
     -- Mon  Dieu! -- печально воскликнул офицер. -- Вчера -- еще не было бы
слишком поздно, а сегодня -- быть может, было бы лучше, чтобы бедная девушка
не была найдена... Это ужасно, monsieur! Это просто ужасно!
     От крейсера отплыло еще несколько шлюпок. Клейтон указав офицеру вход в
бухту, сел в его шлюпку и она была направлена в закрытый  заливчик, куда  за
ней последовали и другие лодки.
     Вскоре все высадились у  того места, где стояли  профессор  Портер, м-р
Филандер и плачущая Эсмеральда.
     Среди офицеров  последней, отчалившей  от  крейсера,  шлюпки был  и сам
командир  корабля. Когда  он услышал историю  о  похищении  Джэн Портер,  он
великодушно вызвал охотников сопровождать профессора Портера и Клейтона в их
поисках.
     Не было ни одного офицера  или матроса среди этих храбрых и симпатичных
французов, кто не вызвался бы в охотники.
     Командир выбрал  двадцать матросов и двух офицеров -- лейтенанта д'Арно
и  лейтенанта  Шарпантье.  Шлюпка  пошла   на  крейсер  за  продовольствием,
патронами и ружьями; матросы уже были вооружены револьверами.
     Тогда  на  вопросы Клейтона,  как случилось,  что  они бросили  якорь в
открытом море и дали им пушечный сигнал, командир, капитан Дюфрен, объяснил,
что с  месяц тому назад они впервые увидели "Арроу", шедший на юго-запад под
значительным количеством  парусов. Когда они  сигнализировали судну подойти,
он поднял  еще новые  паруса и  ушел.  Они гнались за ним до захода  солнца,
стреляя в него  много раз, но на следующее утро судна нигде не было видно. В
продолжение нескольких недель  кряду  они крейсировали вдоль  берега  и  уже
забыли о приключении с  недавней погоней,  как вдруг  рано утром,  несколько
дней тому  назад,  дозорный заметил  судно, бросаемое из  стороны  в сторону
среди сильной зыби; руль его бездействовал, и никто не управлял парусами.
     Подойдя  ближе к брошенному  судну,  они с  удивлением узнали в нем  то
самое, которое скрылось  от них несколько  недель тому назад. Его фок-шток и
контр-бизань были подняты, как будто были сделаны усилия поставить его носом
по ветру, но шторм разодрал в клочья полотнища парусов.
     При  страшном  волнении  попытка   перевести   команду  на  судно  была
чрезвычайно опасной. И так как на палубе его не было видно никакого признака
жизни, то было  сперва решено переждать,  пока  ветер  уляжется. Но как  раз
тогда заметили человеческую фигуру, цепляющуюся  за перила и слабо  махавшую
им в отчаянном призыве.
     Тотчас  же была снаряжена  шлюпка и сделана удачная попытка причалить к
"Арроу". Зрелище, встретившее взоры французов, когда они вскарабкались через
борт судна, было потрясающее.
     Около дюжины мертвых и умирающих людей катались туда и сюда при килевой
качке по палубе, живые вперемежку  с  мертвыми.  Среди  них были два  трупа,
обглоданные точно волками.
     Призовая команда скоро поставила на  судне  необходимые паруса,  и  еще
живые члены злосчастного экипажа были снесены вниз на койки.
     Мертвых завернули в брезенты и привязали к палубе, чтобы товарищи могли
опознать их прежде, чем они будут брошены в глубь моря.
     Когда французы  поднялись на  палубу "Арроу", никто из живых  не был  в
сознании.  Даже  бедняга,   давший  отчаянный  сигнал  о  бедствии,  впал  в
беспамятство прежде, чем узнал, помог ли его призыв или нет.
     Французскому офицеру не пришлось долго задумываться о причинах ужасного
положения  на судне, потому что,  когда стали искать  воды  или водки, чтобы
восстановить силы матросов, оказалось,  что ни  того, ни другого не было, --
не было и признака какой-либо пиши.
     Офицер   тотчас  просигнализировал  крейсеру  просьбу  прислать   воду,
медикаменты, провизию, и другая шлюпка совершила опасный переход к "Арроу".
     Когда подкрепляющие  средства были  применены,  некоторые  из  матросов
пришли  в  сознание  и вся история  была  рассказана. Часть ее нам  известна
вплоть до убийства Снайпса и зарытая его трупа поверх сундука с золотом.
     По-видимому,    преследование   крейсера   до   того    терроризировано
бунтовщиков,  что  они  продолжали идти  в  Атлантический  океан  в  течение
нескольких дней и после того, как потеряли крейсер из вида. Но, обнаружив на
судне скудный запас воды и припасов, они повернули назад на восток.
     Так как на борту не было никого, кто бы мог управлять судном,  то скоро
начались споры  о том,  где  они находятся и какой курс следует держать. Три
дня плыли они на восток, но земли все не было видно;  тогда они повернули на
север,  боясь, что  дувшие все время  сильнейшие северные ветры отнесли их к
югу  от южной оконечности Африки. Два  дня  шли  они на курс северо-восток и
тогда попали в  штиль,  продолжавшийся почти неделю. Вода иссякла,  а  через
день кончились и запасы пищи.
     Положение быстро менялось к худшему. Один матрос сошел  с ума и прыгнул
за борт.  Вскоре другой  матрос  вскрыл  себе  вены  и стал пить собственную
кровь.
     Когда он  умер,  они тоже  бросили его за борт,  хотя некоторые из  них
требовали, чтобы трупы держали на борту. Голод превращал их в диких зверей.
     За  два дня до  того, как их встретил французский  крейсер, они до того
ослабели, что не могли уже управлять судном; в тот же день  у них умерло еще
три человека. На следующее утро оказалось, что один из трупов частью съеден.
     Весь тот день люди лежали и сверкающими глазами смотрели друг на друга,
как  хищные  звери. А  на другое утро уже два  трупа оказались  обглоданными
почти до костей.
     Но эта  еда каннибалов их мало подкрепила,  потому  что отсутствие воды
было куда более сильной пыткой, чем голод. И тогда появился крейсер.
     Когда  те, кто мог, поправились,  вся  история  бунта  была  рассказана
французскому   командиру,    но   матросы    "Арроу"    оказались    слишком
невежественными, чтобы  суметь указать, в каком  именно  месте  берега  были
высажены профессор и его спутники. Поэтому крейсер медленно плыл вдоль всего
побережья,  изредка давая пушечные  сигналы и исследуя каждый дюйм берега  в
подзорные трубы.
     Ночью они становились на якорь, чтобы обследовать все части берега  при
свете дня. И случилось так, что предшествующая ночь привела их как раз на то
самое место берега, где находился маленький лагерь, который они искали.
     Сигнальные  выстрелы,  данные  ими  накануне  после  полудня,  не  были
услышаны  обитателями хижины, --  потому что те вероятно были в  это время в
глубине джунглей  в поисках Джэн Портер, и шумный треск сучьев под их ногами
заглушил слабые звуки далеких пушек.
     К тому времени, как обе стороны рассказали друг другу свои приключения,
шлюпка с крейсера вернулась с продовольствием и оружием для отряда.
     Через  несколько  минут выделилась  маленькая  группа  матросов, и  оба
французских офицера вместе с профессором Портером и Клейтоном отправились на
свои безнадежные и зловещие поиски.
     XX
     НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ
     Когда Джэн Портер поняла, что  странное лесное существо, которое спасло
ее  от когтей  обезьяны, несет ее куда-то,  как  пленницу, она  стала делать
отчаянные попытки от него  вырваться. Но сильные руки  только немного крепче
прижали ее к себе.
     Тогда она отказалась  от  бесплодных попыток и стала  лежать  спокойно,
разглядывая из-под полуопущенных век лицо того человека, который, неся ее на
руках, так легко шагал через запутанные заросли кустарников.
     Лицо  его  было  необычайной  красоты.  Оно  являлось  идеальным  типом
мужественности  и силы,  не искаженным ни беспутной жизнью, ни  зверскими  и
низменными  страстями. Хотя Тарзан и был убийцей людей и животных, он убивал
бесстрастно, как убивает охотник,  за исключением тех редких случаев,  когда
он убивал из ненависти. Впрочем сама  ненависть эта  была не  той  злобной и
долго таящейся  ненавистью,  которая  навсегда оставляет страшную  печать на
чертах ненавидящего.
     Тарзан  убивал со  светлой  улыбкой  на  устах, а  улыбка --  основание
красоты.
     В  тот  миг,  когда  Тарзан напал на  Теркоза,  девушку поразила  яркая
красная полоса на  его лбу, идущая от левого глаза  до начала волос. Теперь,
когда она внимательно рассматривала его черты,  она увидела,  что эта полоса
исчезла, и только узкий, белый шрам отмечал еще место, где она выступала.
     Джэн Портер не вырывалась и Тарзан слегка ослабил железное кольцо своих
рук.
     Раз он взглянул  ей в глаза  и улыбнулся --  и девушке пришлось закрыть
свои глаза, чтобы победить чары этого прекрасного лица.
     Тарзан  поднялся на деревья, и у Джэн Портер, не чувствовавшей никакого
страха,  от  этой   необычайной  дороги,  мелькнула  мысль,  что  во  многих
отношениях она никогда за  всю свою жизнь не  была в такой безопасности, как
теперь,  когда лежала в объятиях  этого сильного,  дикого  существа, которое
несло  ее,  неизвестно куда и неизвестно  для чего, через все  более  глухие
заросли первобытного леса.
     Иногда  она закрывала  глаза  и со  страхом думала  о том, что ее ждет.
Живое  воображение  подсказывало  ей тогда всевозможные ужасы; но  стоило ей
поднять веки и взглянуть на прекрасное лицо, низко склоненное над нею, чтобы
все опасения рассеивались.
     Нет,  ей  не  следует  его  бояться!  В  этом  она  все  более и  более
убеждалась, пытливо  разглядывая  тонкие  черты  и  честный взгляд,  которые
свидетельствовали о рыцарстве и благородстве натуры.
     Они  все  глубже  и глубже забирались  в  лес,  смыкавшийся вокруг  них
неприступной,  как ей казалось,  стеной,  но перед  лесным  богом, словно по
волшебству, всякий  раз открывался проход, который тотчас же и закрывался за
ними.
     Редкая ветка слегка  касалась ее, --  а между тем,  и сверху и снизу, и
спереди и сзади, глазам представлялась одна сплошная масса тесно  сплетенных
ветвей и ползучих растений.
     Во время  этой  дороги  Тарзан, идя  упрямо вперед,  был полон  многими
новыми мыслями. Перед ним встала задача, какой он еще никогда не встречал, и
он скорее чувствовал, чем понимал, что должен разрешить ее как человек, а не
как обезьяна.
     Передвижение по средней террасе, по которой Тарзан прошел большую часть
пути,  помогло охладить  пыл  его  первой неистовой  страсти,  так  внезапно
загоревшейся.
     Теперь он стал размышлять об участи, которая выпала бы на долю девушки,
если бы он не спас ее от Теркоза.
     Он знал, почему  тот  не убил ее, и  стал  сравнивать свои намерения  с
намерениями обезьяны.
     Правда, по обычаю  джунглей, самец  брал себе  самку силой. Но может ли
Тарзан  в  этом  случае  руководствоваться законом зверей?  Разве  Тарзан не
человек? А как поступают в таких случаях люди? Он был в большом затруднении,
потому что не знал.
     Очень хотелось ему спросить об этом девушку; потом ему пришло в голову,
что она уже ответила, сопротивляясь и пытаясь оттолкнуть его...
     Наконец, они достигли своего назначения, и Тарзан, обезьяний приемыш, с
Джэн Портер в своих сильных  объятиях, легко спрыгнул на дерн той арены, где
собирались  для совета  большие  обезьяны и где они  плясали в диких  оргиях
Дум-Дум.
     Хотя  они  прошли  много  миль, день  все еще не клонился  к  вечеру, и
амфитеатр был облит полусветом, проникавшим сквозь чащу листвы.
     Зеленый дерн казался мягким, прохладным и звал отдохнуть. Мириады шумов
джунглей доносились издали и казались далеким звуком прибоя.
     Чувство  мечтательного  спокойствия овладело  Джэн  Портер,  когда  она
опустилась на  дерн и  взглянула на  большую фигуру Тарзана, стоявшую  возле
нее. К этому прибавилось еще непонятное ощущение полнейшей безопасности.
     Она следила  за ним  из-под  полуопущенных  век,  пока Тарзан переходил
через маленькую круглую полянку, направляясь к деревьям у дальнего края. Она
отметила   изящную  величавость  его  походки,   совершенную  симметрию  его
величественной  фигуры и  гордую посадку  его прекрасной  головы на  широких
плечах.
     Что  за  изумительное  создание!  Ни жестокость,  ни низость  не  могут
таиться под  этой богоподобной внешностью. Никогда еще, думала она, подобное
совершенство не попирало ногами землю.
     Тарзан  вскочил  одним   прыжком   на  дерево   и  исчез.  Джэн  Портер
недоумевала: зачем он ушел? Неужели он оставил ее здесь, покинув ее судьбе в
пустынных джунглях?
     Она нервно оглянулась. Каждый стебель, каждый куст  казались ей засадой
какого-нибудь  огромного  и  ужасного  зверя,  подстерегающего  ее и  только
ждущего  мгновения, чтобы вонзить блестящие  клыки  в ее нежное тело. Каждый
звук  превращала она в своем воображении в скрытое,  незаметное  приближение
гибкого и злобного существа.
     Какая разница во всем с тех пор, как он ее оставил!
     Она сидела четыре или пять минут, показавшихся ей часами, с напряжением
ожидая прыжка притаившегося животного, который положил бы конец ее муке.
     Она почти молила о  жестоких  клыках, которые принесли  бы  ей смерть и
отвратили бы эту агонию страха.
     Услыхав вновь легкий шорох позади себя, она с криком вскочила на ноги и
обернулась лицом к ждущему ее концу.
     Перед  ней стоял  Тарзан, и в руках у него была  целая груда  роскошных
спелых плодов.
     Джэн Портер пошатнулась и упала бы,  если бы Тарзан, бросив свою  ношу,
не  удержал ее  в  своих  объятиях.  Она  не  потеряла  сознания, но  крепко
прижалась к нему, вздрагивая и дрожа, как испуганная лань.
     Тарзан,  приемыш обезьян, тихо  гладил ее шелковистые волосы и старался
успокоить  и утешить ее,  как  это  делала  Кала  с  ним,  когда,  маленькой
обезьянкой, он пугался змеи Хисты или львицы Сабор.
     Раз он слегка приник к ее лбу, и она не шелохнулась, только вздохнула и
закрыла глаза.
     Джэн никак не могла понять, что с ней делается.
     Джэн  чувствовала себя в  безопасности в  этих сильных  объятиях,  и ей
этого  было  достаточно.  О  будущем не хотелось думать,  и  она  покорялась
судьбе.  За  несколько  истекших  часов,  она  вдруг  стала  доверять  этому
загадочному существу лесов, как доверяла бы лишь очень немногим  знакомым ей
мужчинам. Ей  пришло в голову, что все это очень странно, и  вдруг в ее душе
родилась догадка,  что  это необыкновенное состояние может быть ничем  иным,
как настоящей любовью... Ее первой любовью! Она вспыхнула и улыбнулась. Джэн
Портер слегка отодвинулась от Тарзана  и, глядя на  него с полуулыбающимся и
полунасмешливым выражением, придававшим ее лицу полнейшую обворожительность,
она указала на плоды в траве и села на  край земляного барабана антропоидов,
так как голод давал себя знать.
     Тарзан быстро собрал плоды и, принеся их, положил к ее ногам; а затем и
он тоже сел на барабан, рядом с нею,  и стал ножом разрезать  и приготовлять
для нее пищу.
     Они  ели вместе и  молчали, время  от  времени  украдкой бросая друг на
друга лукавые  взгляды, пока,  наконец, Джэн  Портер  не разразилась веселым
смехом, к которому присоединился и Тарзан.
     -- Как жаль, что вы не говорите по-английски, -- сказала девушка.
     Тарзан  покачал  головой, и выражение трогательной  и жадной пытливости
омрачило его смеющиеся глаза.
     Тогда  Джэн Портер пыталась  заговорить  с ним  по-французски,  а потом
по-немецки, но сама рассмеялась над своими ошибками при попытке  говорить на
последнем языке.
     -- Во всяком случае, -- сказала  она ему по-английски, -- вы  понимаете
мой немецкий язык так же хорошо, как меня понимали в Берлине!
     Тарзан давно уже пришел к решению относительно  того, каким должен быть
его дальнейший образ действий. Он имел время вспомнить все  прочитанное им в
книгах об обращении  мужчин и женщин. И он  поступит  так, как он воображал,
что поступили бы мужчины, если бы были на его месте.
     Он  снова  встал  и пошел  к деревьям,  но сначала  попытался объяснить
знаками, что скоро вернется, и так хорошо сделал это, что Джэн Портер поняла
и не испугалась, когда он ушел.
     Только  чувство  одиночества охватило ее, и она нетерпеливо смотрела на
то  место,  где он  исчез,  ожидая  его возвращения. Как и прежде,  она была
извещена о его  присутствии легким шорохом за своей  спиной и,  обернувшись,
увидела его, идущего по дерну с огромной ношей веток.
     Он принес затем  большое количество мягких трав и папоротников. Еще два
раза уходил он, пока у него не оказалась  под руками целая груда материалов.
Тогда  он разостлал  папоротники и  траву  на земле  в  виде мягкой,  ровной
постели, а над нею соорудил шалаш из  веток  в несколько футов высоты. Ветки
образовали как бы двухскатную кровлю, поставленную прямо на землю. На них он
положил  толстый  слой  огромных  листьев  слонового уха  и накрыл ветвями и
листьями один конец маленького убежища.
     Они  снова уселись вместе на  край  барабана и попытались разговаривать
знаками.
     Великолепный бриллиантовый медальон, висевший на  шее Тарзана, оказался
для Джэн Портер источником величайшего  изумления.  Она указала  на него,  и
Тарзан снял хорошенькую безделушку и передал ей.
     Джэн увидела, что оправа -- работы  искусного  ювелира и что бриллианты
прекрасной игры, но по гранению камней было видно, что работа несовременная.
     Она заметила также, что медальон открывается, нажала скрытую пружину, и
обе половины отпрянули. В каждой створке оказалось по миниатюре на  слоновой
кости.
     На  одной  было  изображение  молодой красавицы, а  другая представляла
почти  точный портрет сидевшего  рядом  с ней  Тарзана, за исключением  едва
уловимой разницы в выражении.
     Она  посмотрела  на  Тарзана и  увидела,  что,  склонившись к ней, он с
удивлением устремил глаза  на миниатюры. Протянув  руку  за  медальоном,  он
отнял его у нее и принялся рассматривать миниатюры с  очевидными  признаками
изумления и интереса. Его манеры ясно  указывали, что он никогда до  того не
видел их и не думал, что медальон открывается.
     Этот  факт вызвал Джэн  Портер на дальнейшие размышления, и воображение
ее  стало  рисовать ей, как это  прекрасное украшение попало в собственность
дикого и непросвещенного существа неисследованных джунглей Африки.
     Но  еще более  удивительно  было  то обстоятельство,  что  в  медальоне
оказалось  изображение  человека,  который  мог бы быть  братом или, вернее,
отцом этого лесного полубога.
     Тарзан все еще пристально рассматривал оба изображения. Вдруг он снял с
плеча колчан  и, высыпав  стрелы на  землю,  достал  со  дна  мешкообразного
вместилища плоский предмет, завернутый в несколько  слоев  мягких  листьев и
перевязанный длинными травами.
     Осторожно развернул  он  листья,  слой за  слоем, пока, наконец,  в его
руках не очутилась фотография. Указывая на миниатюру мужчины в медальоне, он
передал фотографию Джэн Портер.
     Фотография привела  девушку  в еще  большее  удивление,  так  как  она,
очевидно,  была лишь другим изображением  того же самого  мужчины, миниатюра
которого находилась в медальоне рядом с миниатюрой молодой женщины.
     Тарзан смотрел  на  нее  с  выражением  недоумевающей  растерянности  в
глазах,  когда она  взглянула на  него.  Казалось,  на  губах  его шевелился
какой-то вопрос.
     Девушка указала на фотографию, потом на миниатюру  и потом на него, как
бы  желая сообщить, что она  думает, что  это его  изображение. Но он только
покачал  головой,  и  затем  пожав  своими  могучими  плечами,  взял  у  нее
фотографию и, заботливо завернув ее, опять спрятал на дно колчана.
     Несколько минут он сидел молча,  устремя глаза в землю, в то  время как
Джэн Портер,  держа маленький медальон  в  руке, рассматривала  его со  всех
сторон, стараясь отыскать какое-нибудь указание, которое могло бы привести к
установлению подлинности  первоначального его  собственника. Наконец,  ей  в
голову пришло простое  объяснение. Медальон  принадлежал  лорду Грейстоку  и
миниатюры были его самого и леди Элис.
     Это дикое существо просто нашло медальон в хижине на  берегу. Как глупо
было с ее стороны сразу не подумать об этом!
     Но  объяснить странное сходство лорда Грейстока  с лесным  богом -- это
было выше  ее сил. Естественно,  чего она  не могла и  представить себе, что
этот голый дикарь в действительности сын лорда.
     Наконец, Тарзан взглянул на  девушку, рассматривавшую медальон.  Он  не
мог проникнуть в значение миниатюр, но мог  прочесть интерес и восхищение на
лице живого молодого существа рядом с ним.
     Она  заметила,  что  он  следит за  ней,  и, подумав,  не желает ли  он
получить обратно свое украшение, протянула его ему. Он взял медальон и надел
его ей на шею, улыбаясь выражению ее изумления при неожиданном подарке.
     Джэн Портер горячо потрясла головой  в знак отказа и  попыталась  снять
золотые звенья со своей шеи, но  Тарзан не допустил этого. Он взял ее руки в
свои и, когда она  стала  настаивать на своем,  он крепко  держал  их, чтобы
помешать ей.
     Наконец, она  согласилась, с легким смехом поднесла медальон к губам и,
встав, сделала Тарзану маленький реверанс.
     Тарзан  не  знал  точно,  что  она хочет  этим  сказать,  но  правильно
догадался --  это ее  способ выразить признательность за подарок.  Итак,  он
тоже  встал  и,  взяв  медальон  в  руки, склонился с  важностью  старинного
придворного и прижал свои губы к тому месту, которого коснулись ее губы.
     Величавый и любезный поклон его  был исполнен с  грацией и достоинством
полнейшей бессознательности. Это была печать его происхождения, естественное
проявление утонченного воспитания многих поколений и наследственный инстинкт
приветливости, которых не смогли искоренить грубое воспитание и дикая среда.
     Становилось уже темно, и они снова принялись за плоды, которые были для
них одновременно и пищей, и питьем. Потом Тарзан встал и повел Джэн Портер к
маленькому убежищу, сооруженному им, попросив ее знаком войти в него.
     В первый раз  после  нескольких часов  ощущение  страха вновь  охватило
Джэн, и Тарзан почувствовал, что она пятится назад, как будто опасаясь его.
     Часы, проведенные с этой девушкой, сделали Тарзана совершенно иным, чем
он был утром;
     Теперь  в каждом фибре его существа  наследственность  говорила громче,
чем воспитание.
     Он, конечно,  не  переродился в  одно  мгновение из  дикой  обезьяны  в
утонченного  джентльмена,  но инстинкт последнего стал  преобладать; он весь
горел желанием понравиться женщине, которую он любил, и не уронить себя в ее
глазах!
     Итак,  Тарзан,  обезьяний приемыш, сделал  единственную  вещь,  которая
могла убедить  Джэн Портер в ее безопасности. Он вынул  из ножен свой  нож и
передал его ей рукояткою вперед снова указывая знаком войти в убежище.
     Девушка поняла и, взяв длинный нож, вошла в шалаш и  улеглась на мягкие
травы, в то время как Тарзан растянулся на земле поперек входа.
     Так застало их восходящее утро.
     Когда Джэн Портер  проснулась,  она  не  сразу припомнила  удивительные
происшествия минувшего дня, и  потому изумилась, увидав странную обстановку,
окружающую  ее:  маленький  лиственный шалаш,  мягкие  травы  ее  постели  и
незнакомый вид кругом из отверстия в шалаше.
     Медленно восстановляла она все обстоятельства ее теперешнего положения.
И тогда огромное изумление родилось в ее сердце и ее охватила могучая  волна
благодарности за  то,  что,  хотя она и  подверглась ужасной  опасности,  но
осталась невредимой.
     Она  двинулась к выходу из своего шалаша,  чтобы взглянуть, где Тарзан.
Его не  было; но на этот раз страх не напал на нее: она была уверена, что он
вернется!
     На  траве, у  входа  в  беседку,  она увидела отпечаток  его тела в том
месте,  где  он лежал всю  ночь,  охраняя  ее.  Она  знала, что  именно  его
присутствие здесь позволило ей спать в такой мирной безопасности.
     Имея  его  вблизи,  кто бы мог бояться?  Она сомневалась, чтобы был еще
другой человек на земле, с которым девушка могла чувствовать себя вне всякой
опасности  в  диких африканских джунглях. Даже  львы и пантеры ей  теперь не
страшны.
     Она взглянула вверх и увидела, как его  гибкая фигура легко спрыгнула с
близ стоящего дерева. Когда он поймал  ее глаза  на  нем, лицо его озарилось
той открытой, сияющей улыбкой, которая накануне завоевала ее доверие.
     Он  подошел  -- и  сердце  Джэн  Портер  забилось  сильнее  и глаза  ее
заблестели, как никогда не блестели прежде, когда к ней приближался мужчина.
     Он опять  собрал плодов  и сложил их  у  входа в шалаш. Еще раз уселись
они, чтобы вместе поесть.
     Джэн Портер стала раздумывать, какие же у него планы? Доставит ли он ее
назад  на берег, или  будет держать здесь?  И вдруг  она  осознала,  что это
обстоятельство, по-видимому, не очень  ее тревожит. Неужели возможно, что ей
это все равно?
     Она  начала  также  понимать,  что,  сидя  здесь,  рядом  с улыбающимся
гигантом,  и кушая восхитительные плоды  в лесном раю, скрытом  в отдаленных
глубинах африканских джунглей -- она была и довольна, и очень счастлива.
     Она никак не могла  уразуметь этого.  Казалось бы, что она должна  быть
измучена  разными  страхами, что  должна  бы  впасть  в  уныние  от  мрачных
предчувствий, а вместо всего этого сердце в груди  ее ныло, и  она улыбалась
человеку, сидевшему рядом и отвечавшему ей улыбкой!
     Когда они кончили завтрак, Тарзан вошел  в  ее шалаш и взял оттуда свой
нож.  Девушка совсем и  забыла о нем! Она поняла,  что это случилось потому,
что она забыла страх, побудивший ее взять этот нож.
     Сделав ей  знак следовать за ним,  Тарзан направился к деревьям на краю
арены и, охватив ее сильной рукой, вспрыгнул на верхние ветки.
     Девушка  знала, что  он  несет  ее к  родным местам, и не  могла понять
внезапного чувства одиночества и печали, охватившего ее.
     Несколько часов они  медленно  двигались вперед.  Тарзан не спешил.  Он
пытался как можно дольше продлить сладостное удовольствие этого путешествия,
в котором дорогие ему руки обвивали его шею, и  потому он уклонился далеко к
югу от прямого пути к берегу.
     Много  раз они останавливались  для  короткого отдыха, в котором Тарзан
совсем не нуждался,  а в полдень они  остановились на целый час у небольшого
ручья, где поели и утолили свою жажду.
     Таким образом  солнце  было  уже близко к закату,  когда они подошли  к
поляне  и  Тарзан, спрыгнув на  землю у большого  дерева,  раздвинул высокую
траву и указал ей на маленькую хижину.
     Она  взяла его за руку, чтобы отвести туда и рассказать отцу,  что этот
человек спас ее от смерти  и ужаса худшего, чем  смерть, и что он охранял ее
нежно и бережно, как мать.
     Но  на  Тарзана,  приемыша  обезьян,  опять  нахлынула  робость  дикого
существа перед человеческим жильем. Он покачал головой и отступил.
     Девушка  подошла к нему близко и смотрела ему в лицо просящими глазами.
Ей почему-то была невыносима мысль, что он вернется один в ужасные джунгли.
     Но он  продолжал качать головой и,  наконец, нежно привлек  ее к себе и
наклонился, чтобы  поцеловать ее,  но раньше  посмотрел ей  в  глаза,  чтобы
узнать, будет ли ей это угодно, или она оттолкнет его.
     Одно лишь  мгновение колебалась девушка, затем порывисто обвила его шею
руками, привлекла его лицо к своему и смело поцеловала его.
     -- Я люблю вас, люблю вас, -- шепнула она.
     Издали  донесся слабый звук многих  ружейных  выстрелов. Тарзан и  Джэн
Портер подняли головы. Из хижины вышли м-р Филандер и Эсмеральда.
     С того места, где  находились Тарзан  и  девушка,  они не  могли видеть
обоих судов, стоящих в бухте на якоре.
     Тарзан  указал  по направлению к звукам, коснулся  рукой своей груди  и
снова указал в  том  же направлении. Она поняла.  Он уходил,  и почему-то ей
стало ясно, что он это делает, думая, что люди ее народа в опасности.
     Он опять поцеловал ее.
     -- Возвращайтесь  ко  мне,  --  шепнула она. -- Я буду ждать вас, ждать
всегда.
     Тарзан исчез -- и, обернувшись Джэн Портер пошла через поляну к хижине.
     М-р Филандер  первый увидел ее.  Было темно,  а  м-р Филандер был очень
близорук.
     --  Скорей Эсмеральда!  -- крикнул он.  -- Бегите в хижину. Это львица!
господи! господи!
     Эсмеральда не стала ломать  себе голову  над проверкой сказанного м-ром
Филандером. Его тона было достаточно. Она мигом очутилась в хижине и заперла
за  собою  дверь  раньше, чем  он кончил  произносить ее имя. Его  "господи,
господи" --  было  вызвано  тем,  что  Эсмеральда  в  излишней  торопливости
заперлась, оставив снаружи как его, так и быстро приближающуюся львицу.
     Он яростно забарабанил по тяжелой двери.
     -- Эсмеральда! -- вопил он. -- Эсмеральда! Впустите! Лев уже почти съел
меня!
     Эсмеральда  поняла,  что шум  у двери  производит львица, и,  по своему
обычаю, упала в обморок.
     М-р  Филандер  бросил назад испуганный взгляд. Ужас! Зверь  был  совсем
близко. М-р  Филандер попытался вскарабкаться по стене хижины и ему  удалось
ухватиться за легкий выступ тростниковой крыши. С минуту он висел, цепляясь,
как  кошка,  на  веревке,  натянутой  для  просушки  белья. Но  вдруг  кусок
тростниковой крыши рухнул, и м-р Филандер стремительно свалился на спину.
     В  то  мгновение,  когда  он  падал,  в его уме  блеснуло замечательное
сведение  из  естественной  истории.  Если  верить  изменчивой  памяти  м-ра
Филандера,  львы  и  львицы  никогда  не  тронут  человека,  притворившегося
мертвым.
     Итак, м-р  Филандер продолжал  лежать там, где упал, леденея от страха.
Так как его  руки  в момент падения были вытянуты кверху, то эта поза смерти
не была слишком убедительной.
     Джэн Портер следила на всеми его выходками с кротким удивлением. Теперь
же  она засмеялась легким, заглушенным смехом; но этого было достаточно. М-р
Филандер повернулся набок и осмотрелся кругом. Наконец, он разглядел ее.
     -- Джэн! -- крикнул он. -- Джэн Портер! господи, помилуй! Он вскочил на
ноги и бросился к ней. Ему не верилось, что это она и что она жива.
     -- Помилуй, господи! Откуда вы? Где же вы были? Как?..
     --  Смилуйтесь,  м-р  Филандер,  --  прервала  его  девушка. --  Мне не
разобраться в такой куче вопросов!
     -- Хорошо, хорошо, -- сказал м-р Филандер.  -- Господи, помилуй! Я  так
исполнен удивления и безграничного восторга видеть вас невредимой и здравой,
что, верите ли, едва сам понимаю, что  говорю. Но  идите  скорее, расскажите
все, что с вами случилось!
     XXI
     ДЕРЕВНЯ ПЫТОК
     По мере того,  как маленький отряд матросов  с трудом пробирался сквозь
густые  заросли  джунглей,  бесполезность  их  поисков  все  более  и  более
выяснялась.  Но  горе  старика  и безнадежный  взгляд  молодого  англичанина
удерживали д'Арно от отказа продолжать поиски.
     Он думал, что все же есть некоторая возможность найти тело девушки или,
вернее,  остатки его, так  как он не сомневался  в  том, что хищные звери ее
растерзали. Он развернул своих людей длинною цепью разведчиков с того места,
где была найдена  Эсмеральда, и в таком растянутом построении они, обливаясь
потом и задыхаясь, продвигались вперед  сквозь спутанные,  вьющиеся стволы и
крепкие ползучие растения.
     Это было  тяжелой работой. Полдень заставал их отошедшими всего лишь на
несколько  миль  вглубь  страны.  Пройдя  еще  некоторое  расстояние,  после
краткого отдыха, один из матросов открыл хорошо протоптанную тропу.
     Это была старая слоновая тропа, и д'Арно, посоветовавшись с профессором
Портером и Клейтоном, решил пойти по ней.
     Тропа  извивалась в  северо-восточном направлении, и отряд  двигался по
ней гуськом.
     Лейтенант д'Арно  был впереди всех и шел быстро, потому что дорога была
здесь сравнительно  легкая.  Тотчас позади него  шел  профессор,  но  д'Арно
опередил  его  на  сотню  ярдов, когда внезапно  с  полдюжины  черных воинов
окружили его. Д'Арно  крикнул  предостереженно своему отряду, но, прежде чем
он смог выхватить револьвер, его связали и поволокли в кустарник.
     Крик  его  встревожил  матросов, и около двенадцати  человек  кинулись,
обогнав профессора  Портера, на  помощь своему офицеру. Они не знали причины
окрика офицера, но понимали, что это несомненно предостережение об опасности
впереди.
     Они уже пробежали то место, где д'Арно был схвачен, как вдруг брошенное
из  джунглей копье пронзило  одного из  них, и  вслед  затем их осыпал  град
стрел.
     Матросы подняли  ружья и  выстрелили в кустарник по направлению, откуда
летели метательные снаряды.
     К  ним  подоспел  остаток  отряда,  и  залп за  залпом  были  пущены  в
невидимого врага. Эти-то выстрелы и слышали Тарзан и Джэн Портер.
     Лейтенант Шарпантье, находившийся в тылу, бросился к месту происшествия
и, узнав все  подробности засады, приказал  матросам следить за ним и быстро
нырнул в спутанные заросли.
     Стрелы и  пули посыпались  густо  и часто, и через миг  матросы  бились
врукопашную   с  полусотней  черных  воинов  из   поселка  Мбонги.  Страшные
африканские  ножи  и  приклады французов  смешались в  яростной  схватке, но
вскоре туземцы бежали в джунгли, оставив французов считать свои потери.
     Четверо из двадцати матросов  были убиты, с дюжину ранены,  а лейтенант
д'Арно пропал. Ночь быстро спускалась, и  их  положение еще ухудшалось  тем,
что они не могли найти слоновую тропу, по которой шли до тех пор.
     Оставалось одно: разбить  лагерь и  ждать до рассвета в том месте,  где
они находились. Лейтенант  Шарпантье  приказал расчистить небольшое открытое
место и возвести вокруг лагеря ограду из срубленных деревьев.
     Работа эта была  окончена уже ночью: матросы развели  большой  костер в
середине поляны, чтобы работать при его свете.
     Когда  они  оказались, насколько  возможно,  защищенными  от  нападения
негров  и  хищных  зверей,  лейтенант  Шарпантье  расставил  часовых  вокруг
маленького  лагеря,  и голодные, усталые  люди бросились  на землю,  надеясь
заснуть.
     Стоны раненых, вой и  рычанье хищных зверей, привлеченных шумом и огнем
костров, отгоняли сон от усталых глаз.  С  чувством тоски и голода пролежали
люди  всю  эту  долгую ночь, молясь о рассвете и лишь моментами  забываясь в
тяжелом кошмаре.
     Чернокожие, схватившие д'Арно,  не участвовали  в  последовавшей  затем
схватке; они волокли своего пленника некоторое время сквозь джунгли, а затем
вышли на тропу дальше того места, где происходил бой.
     Они быстро подгоняли пленника, и  звуки сражения становились все слабее
и слабее по мере того, как  они от него удалялись. И вот, неожиданно,  перед
глазами  д'Арно  открылась большая  поляна,  в  одном  конце  которой  стоял
обнесенный частоколом тростниковый поселок.
     Было уже  темно, но часовые у  ворот  увидели  приближавшуюся группу  и
разобрали, что ведут пленника, прежде чем группа дошла до них.
     За палисадом  раздался  крик. Толпа женщин и  детей  выбежала навстречу
идущим.
     И  тогда началось для французского  офицера самое ужасающее  испытание,
которому  может  подвергнуться  человек:  прием белого  пленника  в  поселке
африканских   каннибалов.  Дьявольскую  злобу   их   еще  разжигало  горькое
воспоминание о жестоких варварствах, примененных к ним  самим и к их племени
белыми  офицерами  Леопольда  II Валмийского, этого низкого  лицемера, из-за
зверств которого они  покинули свободное государство Конго и  бежали  жалким
остатком некогда сильного племени.
     Пустив в ход  зубы  и ногти, женщины и дети накинулись  на д'Арно,  его
били палками и камнями и терзали руками. Всякий  признак одежды был сорван с
него, и их беспощадные удары падали на его голое и дрожащее тело. Но ни разу
француз  не  крикнул  от  боли.  Он  воссылал лишь безмолвную молитву, чтобы
скорей быть избавленным от этой пытки.
     Но  смерть,  о которой он молил, не могла  ему достаться легко.  Вскоре
воины  отогнали  женщин  от  пленника.  Его  нужно было сохранить для  более
благородной забавы, чем эти; и когда первая вспышка их ненависти утихла, они
ограничились тем, что выкрикивали насмешки и оскорбления и плевали на него.
     Теперь  они  добрались  до  середины поселка.  Здесь д'Арно был  крепко
привязан  к  тому большому  столбу,  с которого еще  ни один  живой  человек
никогда не смог освободиться.
     Часть женщин рассыпалась по хижинам за горшками  и водой, другие зажгли
ряд костров,  чтобы сварить  часть мяса  для пира, в то время  как остальная
часть должна  была быть медленно высушена впрок  длинными  ломтями; ожидали,
что и  другие воины  вернутся и приведут еще много  пленных.  Пиршество было
отложено до возвращения воинов,  оставшихся для схватки  с  белыми, так  что
было  поздно,  когда  все  собрались  и закружились в пляске  смерти  вокруг
обреченного.
     В полуобмороке от боли и истощения, д'Арно смотрел из-под полуопущенных
век  на  то, что  казалось ему  причудливым  бредом  или  же страшным ночным
кошмаром, от которого он должен проснуться.
     Размалеванные  скотские физиономии,  громадные  рты  и  вялые, обвисшие
губы,   остро  отточенные  желтые  зубы,   вытаращенные  дьявольские  глаза,
лоснящиеся  гладкие  тела,  жестокие  копья -- несомненно такие создания  не
могут существовать на земле, все это должно быть сном!
     Дикий,  вертящийся  круг дикарей все более приближался.  Вот  сверкнуло
копье и оцарапало ему  руку. Острая  боль и ощущение горячей, капающей крови
убедили его в ужасающей реальности его безнадежного положения.
     Еще  одно копье  и  еще одно вонзились в него. Он закрыл глаза и крепко
стиснул  зубы! Он не крикнет, нет! Он--солдат Франции и покажет этим скотам,
как умирает офицер и джентльмен ...
     Тарзан, обезьяний приемыш, не нуждался  в толкователе, который объяснил
бы ему смысл этих  далеких выстрелов. С  поцелуями Джэн Портер, еще горящими
на устах, он мчался как вихрь по деревьям прямо к поселку Мбонги.
     Самая  схватка его мало интересовала; он решил, что она скоро кончится.
Тем, которые были убиты, он все равно не может помочь, а тем, которые успели
спастись, тоже не нужна его помощь.
     Он торопился к тем, кто не был убит и не  спасся. И он знал, что найдет
их у большого столба в середине поселка Мбонги.
     Много раз Тарзан  видел, как  черные отряды  возвращались с  набегов на
север,  ведя пленников, и каждый раз те же  сцены разыгрывались у  зловещего
столба в ослепительном блеске ряда зажженных костров.
     Он знал также, что  они редко теряют много времени в приготовлениях,  и
потому опасался, что на этот раз опоздает и сможет лишь отомстить.
     Тарзан смотрел сквозь пальцы на их прежние  оргии и только по  временам
вмешивался  ради удовольствия дразнить чернокожих; жертвами  их  всегда были
черные люди.
     А этой ночью дело  обстояло иначе:  белые  люди, -- люди одного  рода с
Тарзаном,  -- быть может, терпят как раз  теперь  предсмертные  муки пыток в
этом страшном застенке джунглей.
     Он мчался вперед. Ночь спустилась, и он продвигался по верхней террасе,
где  роскошная  тропическая  луна освещала  его головокружительный  путь  по
слегка волнистым веткам верхушек деревьев.
     И вот,  он увидел  отражение отдаленного пламени. Оно лежало  вправо от
его  пути.  Это  должно  быть  зарево от костра, которое  пленники разложили
прежде, чем  они подверглись нападению, -- подумал он; Тарзан ничего не знал
о присутствии моряков.
     Тарзан был так  уверен в  своем знании джунглей, что не  отклонился  от
своего пути, а промчался мимо яркого  света на  расстоянии полумили. Это был
сторожевой огонь французов.
     Через  несколько минут  Тарзан  парил  на деревьях над  самым  поселком
Мбонги. Ага! Значит  он не  очень опоздал! Или все-таки?.. Он не мог решить;
фигура у столба была  совершенно безмолвна,  а  между тем черные  воины  еще
только слегка покалывали ее.
     Тарзан хорошо знал их обычай. Смертельный удар еще не был нанесен, и он
мог бы  с точностью почти  до минуты сказать,  как долго продолжается танец.
Еще одно мгновение-- и нож Мбонги отсечет одно ухо у жертвы,  и это  отметит
начало конца, так как  очень скоро после  того  от  пленника  останется лишь
судорожно корчащаяся груда изувеченного тела.
     В нем и  тогда  еще  будет  искра жизни,  но  спасать  его было  бы уже
бессмысленным и смерть являлась бы единственным, желанным благодеянием.
     Столб  стоял  на расстоянии сорока  футов от ближайшего  дерева. Тарзан
развернул свой  аркан.  И  над дьявольскими  криками пляшущих демонов  вдруг
неожиданно раздался боевой вызов обезьяны-человека.
     Плясавшие остановились, словно окаменев.
     Веревка взвилась с певучим жужжанием высоко над головами чернокожих. Ее
совсем не было видно при ослепительном  огне костров.  Д'Арно  открыл глаза.
Огромный чернокожий, стоявший  прямо перед ним, упал навзничь, словно сбитый
с  ног незримой рукой. Он барахтался и кричал, а его тело,  перекатывающееся
из стороны в сторону, быстро двигалось в тень под деревьями.
     Чернокожие с глазами, выскакивавшими из орбит от ужаса, казались словно
околдованные.
     Очутившись  под деревом,  тело  взвилось  стрелою  ввысь, и  когда  оно
исчезло  в  листве,  терроризированные  негры с  криками  ужаса понеслись  в
бешеной скачке к воротам.
     Д'Арно остался один.
     Он был храбр, но почувствовал, как зашевелились короткие волосы  на его
затылке около шеи, когда тот зловещий крик раздался в воздухе.
     Когда извивающееся тело чернокожего  поднялось будто сверхъестественной
силой в густую листву  леса,  д'Арно показалось, что  тень смерти  встала из
темной могилы и коснулась липким пальцем его плоти.
     В том месте,  где тело скрылось в листву,  д'Арно услышал шорох.  Ветки
закачались  как  бы  под тяжестью  человеческого  тела, послышался треск,  и
чернокожий полетел, растянувшись, на землю  и остался неподвижно лежать там,
куда упал.  Тотчас после него  скатилось  и белое тело,  но оно  вскочило на
ноги.  Что  это могло  значить? Кто  это мог  быть? Нет сомнения,  что и это
существо несет ему новые пытки и новую гибель!
     Д'Арно  ждал. Его взор ни  на секунду не  покидал лица  приближавшегося
человека.  Он увидел  открытые,  ясные  глаза, которые  не дрогнули под  его
пристальным взглядом. Д'Арно успокоился: хотя он не имел никакой надежды, но
смутно чувствовал, что такое лицо не таит никакой жестокости.
     Не  говоря ни слова, Тарзан перерезал веревки,  которыми  был  привязан
француз. Тот, ослабев  от страданий и потери крови, упал бы, если бы сильные
руки не поддержали его.
     Он почувствовал, что его поднимают с земли.  Потом явилось ощущение как
бы от полета, и он потерял сознание.
     XXII
     РАЗВЕДЧИКИ
     Когда рассвет  взглянул на  маленький французский лагерь, затерянный  в
джунглях, он увидел печальный и впавший в уныние отряд.
     Как  только  стало   достаточно  светло,   чтобы  различать  окружающую
местность,  лейтенант  Шарпантье  разослал   по  три  разведчика  по  разным
направлениям, чтобы отыскать тропу.  Через десять минут она была  найдена, и
вся экспедиция поспешила назад к берегу.
     Они шли очень  медленно, потому что несли  тела  шести мертвых, -- двое
раненых умерли за ночь, и многие  из  тех,  которые были ранены, нуждались в
поддержке даже, чтобы идти не спеша.
     Шарпантье решил  вернуться  в  лагерь за подкреплением  и тогда сделать
попытку выследить туземцев и спасти д'Арно.
     Было  поздно, когда изнеможенные люди  добрались до поляны у берега, но
двоим  их  них  возвращение принесло  такую  большую  радость,  что  все  их
страдания и раздирающее душу горе были мгновенно забыты.
     Маленький отряд выступил из джунглей на поляну,  и первое лицо, которое
увидели  профессор  Портер  и Сесиль Клейтон,  была Джэн Портер, стоявшая  у
двери хижины.
     Она бросилась им навстречу с криком радости и облегчения, обвила руками
шею отца и, в первый раз  с  тех пор, как они были  высажены на этот ужасный
берег, залилась слезами.
     Профессор  Портер  старался  мужественно  подавить  свое  волнение,  но
напряжение  его нервов и упадок  сил были слишком сильны. Он долго крепился,
но наконец, уткнув  свое старое  лицо в плечо дочери, он тихо заплакал,  как
усталый ребенок.
     Джэн  Портер повела  его к  хижине, а  французы  направились  к берегу,
откуда шли им навстречу многие из их товарищей.
     Клейтон, желая оставить наедине отца с дочерью, присоединился к морякам
и разговаривал с ними,  пока их шлюпка не  отплыла к крейсеру, где лейтенант
Шарпантье должен был доложить о неудачном исходе предприятия.
     Тогда  Клейтон медленно повернул к хижине. Его сердце было преисполнено
счастья. Женщина, которую он любил, была спасена!
     Он дивился, каким чудом удалось ей спастись? Видеть ее в живых казалось
почти невероятным.
     Когда он подошел к хижине, он увидел выходившую оттуда Джэн Портер. Она
поспешила к нему навстречу.
     -- Джэн! -- крикнул он.  -- Бог был поистине милосерден к вам. Скажите,
как  спаслись вы?  Какой облик приняло провидение, чтобы сохранить  вас  для
нас?
     Никогда прежде не называл он ее  по  имени, и, сорок  восемь часов тому
назад,  Джэн  Портер залилась  бы нежным  румянцем удовольствия, услыхав это
обращение из уст Клейтона -- теперь оно испугало ее.
     М-р Клейтон! --  сказала она,  спокойно протягивая ему  руку: -- прежде
всего позвольте мне поблагодарить вас за  вашу  рыцарскую преданность  моему
дорогому отцу. Он рассказал мне, какой вы были самоотверженный и смелый. Как
сможем мы отплатить вам за это?
     Клейтон заметил, что она не ответила на  его дружеский привет, но он не
почувствовал  никаких опасений по этому  поводу.  Она  столько вынесла... Он
сразу понял, что не время навязывать ей свою любовь.
     -- Я уже вознагражден, -- ответил он, -- тем, что вижу в безопасности и
вас и профессора Портера, и тем,  что мы вместе. Я думаю, что  я не  мог  бы
вынести  дольше вида сдержанного  и молчаливого  горя вашего отца.  Это было
самое  печальное  испытание во  всей  моей  жизни,  мисс Портер. А  к  этому
добавьте и мое личное горе -- самое большое горе, которое я когда-либо знал.
Скорбь  отца  вашего  была так безнадежна,  что я понял, что никакая любовь,
даже  любовь  мужа  к  жене,  не  может  быть  такой  глубокой,   полной   и
самоотверженной, как любовь отца к своей дочери.
     Девушка  опустила  взор. Ей хотелось задать один вопрос,  но он казался
почти  святотатственным  перед лицом  любви  этих  двух  человек  и  ужасных
страданий, перенесенных ими  в то  время, как она счастливая сидела, смеясь,
рядом с богоподобным лесным существом, ела дивные  плоды и смотрела  глазами
любви в отвечающие ей такой же любовью глаза.
     Но любовь  странный властелин, а природа  человека  еще более  странная
вещь. И Джэн  все же спросила,  хотя  и не попыталась  оправдать  себя перед
своей собственной совестью. Она  себя  прямо  ненавидела и презирала  в  тот
момент, но тем не менее продолжала свой вопрос:
     -- Где  же лесной  человек,  который  пошел вас спасать?  Почему  он не
здесь?
     -- Я не понимаю, -- ответил Клейтон. -- О ком вы говорите?
     -- О том, кто спас каждого из нас, -- кто спас и меня от гориллы.
     О! -- крикнул с удивлением Клейтон. --  Это он спас  вас? Вы ничего  не
рассказали мне о вашем приключении? Пожалуйста, расскажите!
     --  Но,  --  допытывалась  она,  --  разве вы его  не видели? Когда  мы
услышали  выстрелы в джунглях,  очень слабые, очень  отдаленные, он  оставил
меня. Мы как раз добрались до открытой поляны, и  он поспешил по направлению
к схватке. Я знаю, что он пошел помогать вам.
     Тон  ее был почти  молящий,  выражение --  напряженное от сдерживаемого
волнения. Клейтон не  мог не заметить этого  и смутно удивлялся,  почему она
так  сильно взволнована,  так  озабочена  тем, где  находится  это  странное
существо. Он не догадывался об истине, и как мог он о ней догадаться?
     Однако,  он ощутил смутное предчувствие какого-то грозящего ему горя, и
в   его  душу  бессознательно  проник  зародыш  ревности  и   подозрения   к
обезьяне-человеку, которому он был обязан спасением своей жизни.
     -- Мы его не видели, --  ответил он спокойно.  -- Он не присоединился к
нам. -- И после минуты задумчивого недоумения  добавил:  -- Возможно, что он
ушел к своему племени -- к людям, которые напали на нас.
     Клейтон не знал сам, почему он это сказал: ведь он сам не  верил этому;
но любовь -- такой странный властелин!
     Девушка глядела на него широко раскрытыми глазами.
     -- Нет! -- воскликнула  она пылко,-- слишком уж пылко-- подумалось ему.
-- Это невозможно. Они -- негры, а он ведь белый и джентльмен!
     Клейтон смутился, но его соблазнил маленький зеленоглазый чертенок.
     -- Он странное, полудикое существо джунглей, мисс Портер. Мы  ничего не
знаем о нем. Он не говорит и не понимает ни одного европейского языка, и его
украшения и оружие -- украшение и оружие дикарей западного побережья.
     Клейтон говорил возбужденно.
     --  На  сотни  миль  вокруг нас  нет других  человеческих существ, мисс
Портер, одни дикари! Он  наверное принадлежит  к  племени, напавшему на нас,
или к какому-нибудь  другому, но столь же дикому, -- он,  может  быть,  даже
каннибал.
     Джэн Портер побледнела.
     -- Я этому не верю, -- прошептала она как бы про себя. -- Это неправда.
Вы  увидите,  -- сказала  она,  обращаясь к Клейтону, -- что  он  вернется и
докажет вам, что вы  не правы. Вы  его не знаете так, как я его знаю. Говорю
вам, что он джентльмен.
     Клейтон  был великодушный, рыцарски настроенный человек, но что-то в ее
тревожной защите лесного  человека подстрекало его к безрассудной  ревности.
Он  вдруг забыл  все, чем  они были обязаны этому дикому полубогу, и ответил
Джэн Портер с легкой усмешкой:
     --  Возможно, конечно, что вы правы, мисс Портер, -- сказал он, -- но я
не  думаю, чтобы  кому-нибудь из  нас  стоило особенно  беспокоиться об этом
молодце,  поедающем  падаль.  Конечно, может  быть,  что он  полупомешанный,
потерпевший когда-то крушение, но  он забудет  вас так  же  скоро, как и  мы
забудем его. В конце концов это только зверь джунглей, мисс Портер!
     Девушка  не  ответила, но почувствовала, как  больно сжалось ее сердце.
Гнев и злоба,  направленные на того, кого мы  любим, ожесточают наши сердца,
но презрительная жалость заставляет нас пристыженно молчать.
     Джэн знала,  что Клейтон говорил только то, что думает, и  в первый раз
попыталась подробно разобраться  в своей новой любви и подвергнуть объект ее
критике.
     Медленно  отвернулась  она от  молодого  человека  и  пошла  в  хижину,
напряженно раздумывая. Она  попыталась представить себе лесного  своего бога
рядом с  собою в салоне  океанского  парохода.  Она  вспомнила, как  он  ест
руками, разрывая пищу, словно хищный  зверь,  и вытирает затем  свои  жирные
пальцы о бедра, -- и содрогнулась.
     Она пыталась  вообразить,  как  она  его  представляет  своим  светским
друзьям -- его, неуклюжего, неграмотного, грубого человека.
     Джэн  задумчиво вошла в  свою  комнату, села на  край  постели из трав,
прижав  руку  к тревожно дышащей груди,  и  вдруг почувствовала  под  блузой
твердые очертания его медальона.
     Джэн Портер  вынула медальон и с минуту смотрела  на него затуманенными
от слез глазами. Потом прижала его к губам, зарыла лицо свое в папоротники и
зарыдала.
     -- Зверь?  -- прошептала  она.  -- Пусть тогда бог  тоже обратит меня в
зверя; потому что, человек ли он или зверь -- я его!
     В тот день она  не видела больше Клейтона. Эсмеральда принесла ей ужин,
и она велела ей передать отцу, что ей нездоровится.
     Следующим утром Клейтон рано ушел  со спасательной экспедицией в поиски
за лейтенантом  д'Арно.  На  этот раз отряд состоял из двухсот  человек, при
десяти офицерах и двух врачах. Провианта было заготовлено на неделю.
     Были взяты с собой постельное белье и койки  -- для переноса больных  и
раненых.
     Это был решительный и свирепый  отряд -- карательная, а вместе с  тем и
спасательная  экспедиция.  Они  добрались  до  места  схватки  вскоре  после
полудня,  потому  что шли теперь по знакомой  дороге  и  не теряли времени в
разведках.
     Оттуда слоновая тропа прямо вела в поселок Мбонги. Было всего два часа,
когда голова экспедиции остановилась на опушке.
     Лейтенант Шарпантье, командовавший отрядом,  тотчас же послал часть его
через джунгли к противоположной стороне поселка. Другая часть  была  послана
занять позицию перед  его воротами, в то время, как сам лейтенант с остатком
отряда  остался  на  южной  стороне  поляны.  Было  условлено,  что  откроет
нападение  тот отряд который должен был занять северную, наиболее отдаленную
позицию, чтобы  дать  ему время  дойти.  Их первый  залп должен был  служить
сигналом  для  одновременной  атаки  со  всех сторон,  чтобы  сразу  штурмом
овладеть поселком.
     Около получаса отряд с лейтенантом Шарпантье ждал сигнала,  притаившись
в густой листве джунглей. Эти полчаса показались целыми часами матросам. Они
видели, как туземцы работают на полях и снуют у ворот поселка.
     Наконец,  раздался сигнал -- резкий ружейный  выстрел, и ответные залпы
дружно понеслись из джунглей к западу и к югу.
     Туземцы  в  панике  побросали  свои  орудия  и  кинулись   к  палисаду.
Французские пули косили их,  и матросы,  перепрыгивая через простертые тела,
бросились прямо к воротам.
     Нападение было так внезапно и неожиданно, что белые докатились до ворот
прежде,  чем испуганные туземцы  успели  забаррикадироваться,  и в следующую
минуту улица  наполнились вооруженными  людьми, сражавшимися  врукопашную  в
безвыходной путанице хижин.
     Несколько  минут  черные  стойко  сражались  при  входе  на  улицу,  но
револьверы,  ружья и  кортики французов смяли туземцев копейщиков и перебили
черных стрелков с их полунатянутыми тетивами.
     Скоро бой перешел в преследование и затем в страшную резню: французские
матросы нашли обрывки мундира д'Арно на некоторых из черных противников.
     Они щадили детей и тех женщин, которых они  не  были вынуждены  убивать
для самозащиты. Но, когда,  наконец, они остановились,  задыхаясь,  покрытые
кровью и потом, -- во всем диком поселке Мбонги не осталось ни одного воина.
Тщательно обыскали каждую хижину, каждый  уголок  поселка, но не могли найти
ни малейшего следа д'Арно. Знаками они допросили пленных, и,  наконец,  один
из  матросов, служивший  во  французском  Конго,  заметил,  что они понимают
ломаное наречие,  бывшее  в  ходу  между белыми и  наиболее  низко  стоящими
племенами  побережья.   Но  даже  и  тогда  они  не  смогли   узнать  ничего
положительного о судьбе д'Арно.
     На  все  вопросы  о  нем  им  отвечали  возбужденной жестикуляцией  или
гримасами  ужаса. Наконец, они убедились,  что  все  это лишь доказательство
виновности  этих  демонов, которые две ночи  тому назад умертвили и съели их
товарища.
     Потеряв  всякую  надежду, они  стали  готовиться к  ночевке в  деревне.
Пленных  собрали  в  трех  хижинах,  где  их сторожил  усиленный  караул.  У
загороженных ворот  были  поставлены  часовые, и весь  поселок  погрузился в
молчание сна, нарушаемое лишь плачем туземных женщин о своих мертвецах.
     На  следующее  утро  экспедиция  двинулась  в   обратный  путь.  Моряки
предполагали  сначала  сжечь поселок дотла, но эту  мысль не  выполнили и не
взяли с собой пленных. Они остались в поселке плачущие, но все же имея крышу
над головой и палисады для защиты от диких зверей.
     Экспедиция  медленно  шла по вчерашним  следам. Десять нагруженных коек
задерживали ее ход. В  восьми  койках лежали наиболее тяжело раненые, а двое
гнулись под тяжестью мертвецов.
     Клейтон  и лейтенант Шарпантье шли в тылу отряда; англичанин  молчал из
уважения к  горю своего спутника,  так как д'Арно и Шарпантье были с детства
неразлучными друзьями.
     Клейтон не мог не сознавать, что француз тем более остро чувствует свое
горе,  что гибель д'Арно была  совершенно  напрасной; Джэн  Портер оказалась
спасенной  прежде,  чем д'Арно попал в руки дикарей  и, кроме  того, дело, в
котором он потерял жизнь, было вне его службы и было затеяно  ради чужих. Но
когда Клейтон высказал все это лейтенанту Шарпантье, тот покачал головой:
     --  Нет, monsieur, -- сказал он. -- Д'Арно захотел  бы умереть  так.  Я
огорчен лишь тем, что не мог умереть за него, или, по крайней мере, вместе с
ним. Жалею, что вы его не знали
     ближе, monsieur. Он  был настоящим офицером  и  джентльменом --  вполне
предоставленное  многим,   но  заслуженное  очень  немногими.   Он  не  умер
бесполезно,  потому  что  смерть  его за  дело  чужой  американской  девушки
заставит нас, его товарищей, встретить смерть еще смелее,  какова  бы она ни
была.
     Клейтон  не  ответил, но  в  нем  зародилось  новое  чувство уважения к
французам, оставшееся с тех пор и навсегда непомраченным.
     Было очень поздно,  когда они  дошли до хижины на  берегу. Один выстрел
перед тем, как они вышли из джунглей, известил бывших в лагере и на корабле,
что д'Арно не спасен;
     -- было заранее условлено, что  когда они будут в  одной или двух милях
от лагеря, один выстрел  будет означать неудачу, а три -- удачу, в  то время
как  два выстрела означали  бы, что они  не нашли ни д'Арно, ни  его  черных
похитителей.
     Их  встретили печально-торжественно, и не много слов было  произнесено,
пока  мертвые и  раненые,  заботливо размещенные на  шлюпках,  не  были тихо
отвезены на крейсер.
     Клейтон,  изнуренный  пятидневной трудной ходьбой  по  джунглям я двумя
схватками с черными, вошел  в хижину, чтобы съесть что-нибудь и отдохнуть на
сравнительно удобной постели из трав.
     У дверей стояла Джэн Портер.
     -- Бедный лейтенант! -- сказала она. -- Нашли ли вы хоть след его?
     -- Мы опоздали, мисс Портер, -- ответил он печально.
     -- Говорите мне все! Что с ним случилось?
     -- Не могу, мисс Портер! Это слишком ужасно.
     -- Неужели они пытали его? -- прошептала она.
     --  Мы  не знаем, что они  делали с ним перед тем, как  убили  его,  --
ответил Клейтон с выражением жалости на  измученном лице,  делая ударение на
"перед тем".
     -- "Перед  тем'', как они убили его? Что вы хотите сказать? Они не? ...
Они не? ... -- Она подумала о том, что Клейтон сказал о вероятных отношениях
лесного человека с этим племенем, и не могла произнести ужасного слова.
     -- Да, мисс Портер,  они  --  каннибалы, --  сказал он почти с горечью,
потому  что  и ему  пришла  в голову  мысль  о  лесном человеке, и  страшная
беспричинная ревность, испытанная им два дня тому назад, снова охватила его.
     И тогда с внезапной  грубостью, столь же чуждой  Клейтону, как вежливая
предупредительность чужда обезьяне, -- он сгоряча сказал:
     -- Когда ваш лесной бог ушел от вас, он, наверное, торопился на пир.
     Об этих словах Клейтон пожалел еще раньше,  чем договорил их, хотя и не
знал,  как жестоко  они уязвили девушку.  Его  раскаяние  откосилось к  тому
безосновательному вероломству, которое  он проявил по отношению  к человеку,
спасшему жизнь каждому из них и ни разу не причинившему никому из них вреда.
     Девушка гордо вскинула голову.
     -- На ваше утверждение мог бы быть один подходящий  ответ, м-р Клейтон,
-- сказала ока ледяным тоном, -- и я жалею, что я не мужчина, чтобы дать вам
такой ответ. -- Она быстро повернулась к ушла в хижину.
     Клейтон  был  медлителен, как  истый англичанин, так что девушка успела
скрыться  из  глаз  прежде,  чем он  успел сообразить, какой  ответ  дал  бы
мужчина.
     -- Честное слово, -- сказал он грустно, -- она  назвала меня лгуном!  И
мне сдается, что  я заслужил это,  -- добавил он задумчиво. -- Клейтон,  мой
милый,  я знаю, что вы утомлены и издерганы, но это  не причина  быть ослом.
Идите-ка лучше спать!
     Но  прежде  чем лечь, он тихонько позвал Джэн Портер из-за  парусиновой
перегородки, потому что желал извиниться.  Однако с таким же  успехом он мог
бы обратиться и к сфинксу! Тогда он  написал  записочку на  клочке бумаги  и
просунул ее под перегородку.
     Джэн Портер  увидела бумажку, притворилась, что не  заметила ее, потому
что была очень рассержена, обижена и оскорблена;  но -- она была  женщиной и
потому скоро как бы случайно подняла ее и прочла:
     Дорогая мисс Портер, у меня не было никакого  основания сказать то, что
я  сказал.  Единственное мое  извинение  --  что,  должно  быть,  нервы  мои
расшатались  окончательно;  впрочем,  это  вовсе  не извинение!  Пожалуйста,
постарайтесь  думать, что  я этого не  говорил совсем. Мне очень  стыдно.  Я
никак не хотел обидеть вас, -- вас менее, чем кого  бы то ни было на  свете!
Скажите, что вы прощаете меня.
     Ваш Сесиль Клейтон.
     --  Нет,  он  думал  так,  иначе он  никогда  бы  этого не  сказал,  --
рассуждала девушка;  -- но  это  не  может быть правдой, и, я знаю, что  это
неправда!
     Одно выражение в записке испугало ее: "Я никак не хотел обидеть вас, --
вас менее, чем кого бы то ни было на свете!"
     Еще неделю тому назад это выражение наполнило бы ее радостью, теперь --
оно угнетало ее.
     Она жалела, что познакомилась  с Клейтоном. Она жалела, что встретилась
с лесным богом, -- нет,  этому она была рада. А тут еще  та, другая записка,
которую  она  нашла  в  траве  перед  хижиной  после своего  возвращения  из
джунглей, любовная записка, подписанная Тарзаном из племени обезьян.
     Кто бы мог  быть этот новый поклонник? Что, если  это еще один из диких
обитателей  страшного леса,  который  может  сделать  все,  что  угодно  для
обладания ею?
     -- Эсмеральда! Проснитесь! -- крикнула  она. -- Как вы раздражаете меня
тем, что можете спокойно спать, зная, что кругом горе!
     -- Габерелле! -- завопила Эсмеральда,  приняв сидячее положение. -- Что
тут опять? Гиппосорог? Где он, мисс Джэн?
     -- Вздор, Эсмеральда,  никого тут  нет. Ложитесь опять!  Вы  достаточно
противны, когда спите, но еще несносней, когда проснетесь!
     --  Деточка вы  моя сладкая, да что  с вами, мое  сокровище? Вы сегодня
будто не в себе, -- сказала служанка.
     -- Ах, Эсмеральда,  я сегодня вечером совсем гадкая. Не обращайте вы на
меня внимания -- это будет самое лучшее с вашей стороны.
     -- Хорошо,  сахарная моя,  ложитесь-ка вы лучше всего спать. Ваши нервы
издерганы.  Со всеми этими рассказами массы Филандера о  ринотамах  каких-то
людоедских гениях оно и не удивительно!
     Джэн Портер засмеялась, подошла к кровати  Эсмеральды и, поцеловав щеку
преданной негритянки, пожелала ей спокойной ночи.
     XXIII
     БРАТСТВО
     Когда д'Арно  пришел  в  сознание, он оказался лежащим  на  постели  из
мягких лопухов и трав в шалаше, построенном из веток в виде маленького Л.
     В отверстие шалаша  открывался вид на луг, покрытый  зеленым дерном, за
которым довольно близко подымалась плотная стена кустарников и деревьев.
     Он был весь разбит и очень слаб. Когда  сознание полностью  вернулось к
нему, он почувствовал острую боль многих жестоких ран и  тупую боль в каждой
кости, в каждом мускуле тела -- последствия ужасных побоев, перенесенных им.
     Даже повернуть голову -- и это вызывало в нем такое безумное страдание,
что он долго пролежал неподвижно, закрыв глаза.
     Он пытался по  частям воссоздать подробности того, что с ним  случилось
до  той  минуты, когда он потерял сознание,  чтобы найти  объяснение  своего
теперешнего  положения;  старался понять,  среди  друзей ли  он,  или  среди
врагов.
     Наконец,  ему вспомнилась вся ужасающая сцена у столба и странная белая
фигура, в объятиях которой он впал в бессознательное состояние.
     Д'Арно  не  знал, какая участь  ожидает его.  Он не видел  и не  слышал
кругом никаких признаков жизни.
     Беспрестанный гул джунглей -- шорох листьев, жужжание насекомых, голоса
птиц и обезьянок,  --  казалось, смешались в баюкающее  ласковое мурлыкание.
Казалось,  будто он лежит в стороне, далеко от мириады жизней, звуки которых
долетают до него только как смутный отголосок.
     Наконец, он впал в спокойный сон и проснулся уже после полудня.
     Опять  испытал  он странное  чувство  полнейшей растерянности,  которое
отметило  и  его  первое пробуждение;  но теперь он скоро припомнил недавнее
прошлое и, взглянув через отверстие шалаша, увидел фигуру человека, сидящего
на корточках.
     К нему была обращена широкая мускулистая  спина, и хотя она была сильно
загорелой, д'Арно увидел, что  это спина белого человека, и он возблагодарил
судьбу.
     Француз  тихо окликнул Тарзана. Он  обернулся и,  встав,  направился  к
шалашу. Его лицо было  прекрасно -- самое  прекрасное, -- подумал д'Арно, --
какое он когда либо видел в жизни.
     Нагнувшись, он вполз в  шалаш к  раненому офицеру и дотронулся холодной
рукой до  его лба. Д'Арно заговорил  с ним  по-французски, но человек только
покачал головой с некоторой грустью, как показалось французу.
     Тогда д'Арно попробовал говорить по-английски, но человек снова покачал
головой.  Итальянский,  испанский   и  немецкий  языки  привели  к  тому  же
результату. Д'Арно знал несколько слов по-норвежски, по-русски и по-гречески
и имел  поверхностное представление о наречии  одного из негритянских племен
западного побережья-- человек отверг их все.
     Осмотрев раны д'Арно, незнакомец вышел из шалаша и исчез. Через полчаса
он вернулся с каким-то плодом, вроде тыквы, наполненным водой.
     Д'Арно жадно напился, но ел  немного. Его удивляло, что у него  не было
лихорадки.  Опять попытался он говорить  со своей странной сиделкой,  но его
попытка оказалась опять безрезультатной.
     Внезапно  человек вышел  из шалаша  и через несколько минут  вернулся с
куском коры  и, -- о, чудо из  чудес, -- с графитным карандашом! Усевшись на
корточки  рядом с д'Арно,  он несколько минут  писал  на  гладкой внутренней
поверхности коры;  затем  передал ее французу.  Д'Арно  был  изумлен, увидев
написанную четкими печатными буквами записку по-английски:
     --  Я, Тарзан из  племени  обезьян. Кто  вы?  Можете вы читать  на этом
языке?
     Д'Арно схватил карандаш и приостановился. Этот  странный  человек писал
по-английски. Очевидно, он -- англичанин!
     --  Да, -- сказал д'Арно,  -- я читаю по-английски.  Я и говорю на этом
языке.  Значит,  мы  можем  говорить с  вами!  Прежде  всего  позвольте  мне
поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали.
     Человек только покачал головой и снова указал на карандаш и кору.
     -- Mon Dieu! -- воскликнул  д'Арно. -- Если вы англичанин, почему же вы
не можете говорить по-английски?
     И  у него блеснула мысль:  человек  вероятно немой,  возможно  даже  --
глухонемой.
     Итак д'Арно написал на коре по-английски:
     -- Я, Поль  д'Арно, лейтенант французского флота. Благодарю вас за все,
что вы  для меня сделали. Вы мне спасли жизнь, и все, что мне принадлежит --
все ваше! Но разрешите ли спросить: как человек, который пишет по-английски,
не говорит на этом языке?
     Ответ Тарзана привел д'Арно в полное изумление:
     -- Я  говорю только на языке моего племени -- больших обезьян, которыми
правил Керчак. Говорю немножко на языке  слона Тантора и льва Нумы и понимаю
также  языки прочих народов джунглей. С  человеческом существом я никогда не
говорил, исключая одного раза с  Джэн  Портер и то  знаками. Это первый раз,
что я говорю с другим из моей породы путем переписки.
     Д'Арно  был поражен. Казалось  невероятным,  чтобы на земле существовал
взрослый  человек, который никогда не говорил с другим человеком, и казалось
еще  более  нелепым,  чтобы такой  человек  мог  писать и  читать!  Он снова
взглянул на послание Тарзана: "исключая одного раза с Джэн Портер". Это была
американская девушка, унесенная в джунгли гориллой.
     Внезапный  свет  начал  брезжить  в  голове  д'Арно:  --  так  вот  она
"горилла!". Он схватил карандаш и написал:
     -- Где Джэн Портер?
     И Тарзан подписал внизу:
     Она вернулась к родным, в хижину Тарзана из племени обезьян.
     -- Значит она жива? Где же она была? Что случилось с ней?
     -- Она жива. Теркоз взял ее себе в жены, но Тарзан отнял ее у Теркоза и
убил  его раньше, чем  он успел  повредить  ей. Никто  в  джунглях не  может
вступить в бой с  Тарзаном и остаться живым. Я, Тарзан, из  племени обезьян,
могучий боец!
     Д'Арно написал:
     -- Я рад, что она в безопасности. Мне больно писать. Я отдохну немного.
     И Тарзан ответил:
     --  Отдохните! Когда поправитесь,  я  отнесу вас  к  вашим.  Много дней
пролежал д'Арно  на своей постели  из мягких  папоротников.  На  второй день
началась  лихорадка,  и  д'Арно думал,  что  это означает  заражение, и  был
уверен, что он умрет.
     Ему пришла одна мысль в голову. Он удивился, как  раньше не  подумал об
этом?
     Он позвал  Тарзана  и знаками показал, что хочет писать. А когда Тарзан
принес кору и карандаш, д'Арно написал следующее:
     -- Не можете ли вы сходить к моим и привести их сюда? Я напишу записку,
и они пойдут за вами.
     Тарзан покачал головой и, взяв кору, ответил:
     --Я  подумал об  этом в первый же  день, но  не  смел. Большие обезьяны
часто приходят сюда, и если  они найдут вас здесь одного и раненого, они вас
убьют.
     Д'Арно  повернулся  набок  и  закрыл  глаза.  Он не хотел  умирать,  но
чувствовал, что наступает конец, потому что жар все повышался и повышался. В
ту ночь он потерял сознание.
     Три дня он бредил, а Тарзан сидел около него, мочил ему голову и руки и
омывал его раны.
     На четвертый день лихорадка  прошла так же внезапно, как и началась, но
от д'Арно осталась одна тень. Он страшно  исхудал  и  ослабел. Тарзан должен
был поднимать его, чтобы он мог пить из тыквы.
     Лихорадка не была вызвана заражением, как думал лейтенант, а была одной
из  тех  лихорадок, которую  обыкновенно схватывают  европейцы в джунглях  и
которая или убивает их, или же внезапно покидает, что и было с д'Арно.
     Два дня спустя француз  бродил, шатаясь, по амфитеатру,  и сильная рука
Тарзана поддерживала его, чтобы он не упал.
     Они уселись в  тени большого дерева,  и  Тарзан добыл  несколько кусков
гладкой коры, чтобы они могли разговаривать.
     Д'Арно написал первую записку:
     -- Чем могу отплатить вам за все, что вы для меня сделали?
     Тарзан ответил:
     --Научите меня говорить языком людей.
     Д'Арно начал тотчас  же, показывая на  обычные предметы  и повторяя  их
названия  по-французски,  потому что он  думал,  что ему  легче  всего будет
научить этого человека своему родному  языку, который он сам знал лучше всех
остальных.
     Для  Тарзана это  было,  конечно,  безразлично,  потому что  он не  мог
отличать один язык от другого. Когда он указал на слово "man" --  "человек",
которое он написал по-английски на коре печатными буквами, то д'Арно  научил
его произносить homme, и таким же образом научил произносить аре -- singe --
обезьяна, и three -- arbre -- дерево.
     Тарзан  был  очень  ревностным  учеником,  и  через  два  дня настолько
освоился с  французским  языком, что мог произносить  маленькие предложения,
вроде:  "это  дерево", "это трава", "я голоден"  и тому подобное; но  д'Арно
нашел, что  трудно учить французскому построению речи  на основе английского
языка.
     Лейтенант  писал маленькие  уроки  по-английски, а  Тарзан  должен  был
произносить их  по-французски; но так как буквальный перевод  оказывался  из
рук вон плохо, то Тарзан часто становился в тупик.
     Д'Арно понял теперь,  что он сделал большую ошибку, но ему казалось уже
слишком поздно начинать все сызнова и переучивать Тарзана,  особенно потому,
что они уже быстро подходили к возможности разговаривать друг с другом.
     На  третий  день  после  прекращения  лихорадки д'Арно, Тарзан  написал
записку, спрашивая его,  чувствует ли он себя достаточно окрепшим, чтобы его
можно было  отнести в хижину. Тарзан так же  сильно стремился  туда,  как  и
д'Арно:
     ему так хотелось снова увидеть Джэн Портер!
     Ему было  нелегко  оставаться с французом все эти  дни,  когда  все его
существо  рвалось  к  маленькому  домику  у  моря,  и  то,  что  он это  так
самоотверженно делал, говорило  более ярко о благородстве его характера, чем
даже спасение им французского офицера из когтей Мбонги.
     Д'Арно, только и желавший этого, написал:
     -- Но вы не сможете нести меня  все это расстояние через этот  дремучий
лес! Тарзан засмеялся.
     -- Mais oui, --  сказал он, и д'Арно тоже громко засмеялся, услыхав  от
Тарзана эту фразу, которую он так часто употреблял.
     Итак, они отправились в  путь, и  д'Арно  так же,  как и Клейтон и Джэн
Портер, изумился поразительной силе и ловкости обезьяны-человека.
     Довольно поздно после полудня добрались они до открытой поляны, и когда
Тарзан спустился на землю  с ветвей  последнего  дерева,  сердце его  громко
стучало в груди в ожидании  так  скоро увидеть  вновь Джэн  Портер. Но около
хижины не было заметно никого, и  д'Арно недоумевал, увидав, что ни крейсер,
ни "Арроу" не стоят на якоре в бухте.
     Чувство  одиночества  было  разлито  по   всей   местности  и  внезапно
сообщилось обоим мужчинам, направлявшимся к хижине.
     Оба молчали, но оба еще раньше, чем открыли запертую дверь, знали  уже,
что они найдут за нею. Тарзан поднял щеколду, и тяжелая дверь повернулась на
своих  деревянных петлях.  Оказалось то, чего они так боялись:  хижина  была
пуста!
     Мужчины  обернулись и  посмотрели  друг  на друга.  Д'Арно  понял,  что
товарищи считают его мертвым,  но Тарзан  думал только  о женщине, которая с
любовью целовала его, а теперь бежала, пока он оказывал  услугу одному из ее
же породы!
     Великая  горечь  поднималась в  его  сердце. Он скроется  в  джунгли  и
вернется к своему  племени. Никогда не захочет он вновь увидеть кого-либо из
своей  породы; мысль  о возвращении в хижину  -- тоже  невыносима для  него.
Навсегда оставит он ее позади себя, вместе с бузумной  надеждой,  которую он
здесь вскормил, надеждой найти свой собственный  род  и сделаться  человеком
среди людей.
     А француз? А д'Арно?  Что ж такое? Пусть идет он своей  дорогой,  как и
Тарзан. Видеть его Тарзан больше не желает. Он хочет одного -- уйти, уйти от
всего, что может напомнить ему Джэн Портер!
     Пока Тарзан стоял на пороге, погруженный в свои мысли,  д'Арно  вошел в
хижину. Он увидел, что  в ней  значительно больше вещей, чем  раньше. Немало
предметов  оказалось тут  с  крейсера --  походная  кухня,  посуда,  ружье и
значительное  количество  патронов,  консервы,  одеяло,  два  стула,  койка,
несколько книг и журналов, большей частью американских.
     -- Они  намерены вернуться,  --  подумал  д'Арно. Он  подошел к  столу,
который  столько  лет  тому  назад смастерил Джон  Клейтон в виде пюпитра, и
увидел на нем две записки, адресованные Тарзану из племени обезьян.
     Одна была написана твердым мужским почерком. Другая, написанная женским
почерком, была запечатана.
     -- Здесь  есть два послания вам, Тарзан! -- крикнул д'Арно, обернувшись
к двери, но его спутника не было.
     Д'Арно подошел к  двери и выглянул. Тарзана нигде не было видно. Д'Арно
громко позвал его, но не получил ответа.
     -- Mon  Dieu, -- воскликнул д'Арно, -- он бросил меня! Я  это чувствую.
Он вернулся в джунгли и покинул меня здесь одного.
     И тогда он вспомнил взгляд  Тарзана, вошедшего в пустую хижину -- такой
взгляд бывает у раненого оленя, которого так весело подстрелил охотник.
     Тарзану был нанесен жестокий удар. Д'Арно это было ясно  теперь,  -- но
почему? Он не мог понять.
     Француз посмотрел  кругом  себя. Одиночество и ужас  местности начинали
действовать на его нервы, уже ослабленные страданиями и болезнью.
     Быть  оставленным   здесь   совершенно  одиноким,  рядом  со  страшными
джунглями,  никогда не слышать человеческого голоса, не видеть человеческого
лица -- в беспрерывном  страхе перед  дикими  зверьми  и еще более страшными
дикими людьми  --  и  погибнуть от  одиночества  и  безнадежности!  Это было
ужасно!
     А там  далеко к востоку Тарзан,  обезьяний  приемыш, мчался по  средним
террасам ветвей назад  к своему племени. Он никогда не путешествовал с такой
безрассудной поспешностью,  как теперь.  Тарзан  чувствовал, что он бежит от
самого себя, -- что, несясь по  лесу, как  испуганная белка, он спасается от
собственных мыслей. Но как быстро он не мчался, мысли не отставали от него.
     Тарзан пролетел над гибким телом львицы, шедшей  в обратном направлении
-- к хижине, покинутой им.
     Что мог предпринять д'Арно против  Сабор? Что сделает он,  если горилла
Болгани нападет на него? Или лев Нума, или жестокая Шита?
     Тарзан приостановил свое бегство.
     --  Кто  вы  такой,  Тарзан?  --  спросил  он громко.  -- Обезьяна, или
человек? Если вы обезьяна,  то поступайте, как поступают обезьяны,  оставляя
одного  из своих умирать в джунглях. Если же вы человек, то вернитесь, чтобы
защитить  своего  соплеменника.  Вы не  должны убегать  от  одного из своих,
потому что другой сбежал от вас.
     Д'Арно крепко запер дверь. Он был очень нервен. Даже храбрые люди, -- а
д'Арно был храбр, -- иногда боятся одиночества.
     Он  зарядил одно из  ружей  и положил его поблизости от себя. Тогда  он
подошел к  пюпитру и взял  незапечатанное письмо, адресованное Тарзану. Быть
может, в нем  было сообщение, что корабли только временно покинули бухту. Он
чувствовал, что не будет нарушения этики, сели  он прочтет письмо,  и потому
он вынул его из конверта и стал читать:
     Тарзану, из  племени обезьян. Благодарим вас за то, что мы пользовались
вашей хижиной, и огорчены  тем, что вы нас лишили удовольствия видеть вас  и
поблагодарить лично. Мы ничего не испортили у вас и оставили много вещей для
удобства и безопасности вашей в вашем одиноком доме.
     Если вы  знаете странного  белого человека, который  столько раз спасал
нам жизнь и  приносил нам пищу,  и  если вы общаетесь с ним, поблагодарите и
его от нашего имени за его доброжелательность к нам.
     Мы  отплываем через час, чтобы никогда больше не вернуться; но хотелось
бы нам, чтобы вы и другой наш друг в джунглях знали, что мы всегда будем вам
благодарны за все, что вы сделали для чужестранцев на вашем берегу; а также,
что и мы сумели  бы гораздо лучше отблагодарить вас обоих, если бы вы только
доставили нам для этого благоприятный случай.
     С уважением Уильям Сесиль Клейтон.
     -- "Чтобы никогда больше не  вернуться", --  повторил д'Арно и бросился
ничком на койку.
     Час спустя  он вскочил и прислушался. За дверью  был кто-то, пытавшийся
войти.
     Д'Арно достал заряженное ружье и взял на прицел.
     Уже смеркалось, и в хижине было очень  темно: но он видел, что  щеколда
двигается со своего места.
     Он почувствовал, как волосы стали подниматься дыбом у него на голове.
     Дверь  осторожно приотворилась, и сквозь тонкую  щель можно было видеть
что-то стоящее как раз за  дверью. Д'Арно навел  в щель вороненое дуло ружья
-- и спустил курок.
     XXIV
     ПРОПАВШЕЕ СОКРОВИЩЕ
     Когда экспедиция  вернулась  после бесполезных попыток  спасти  д'Арно,
капитан Дюфрен выразил желание отплыть как можно  скорее,  и все были с этим
согласны, исключая одной Джэн Портер.
     -- Нет, -- решительно  сказала  она капитану Дюфрену, -- я  не поеду, и
вам не  следовало бы  ехать. В  джунглях  осталось два наших  друга, которые
придут оттуда,  надеясь на то, что их будут ждать. Один из них ваш офицер, а
другой --  лесной человек, который спас  жизнь каждому из членов  экспедиции
моего отца. Он простился со мной на краю джунглей два  дня тому назад, чтобы
поспешить, как он думал, на  помощь моему отцу и  м-ру Клейтону, и  остался,
чтобы спасти лейтенанта д'Арно; в  этом  вы можете быть уверены! Если бы его
помощь лейтенанту оказалась запоздалой, он давно уже был бы здесь. Тот факт,
что он этого не сделал, служит для  меня вернейшим доказательством того, что
или  лейтенант д'Арно ранен и он задерживается с ним, или же, что он  должен
был  разыскивать его похитителей  дальше  поселка,  который  атаковали  ваши
матросы.
     -- Но ведь мундир бедного д'Арно и все принадлежащее ему было найдено в
этом  поселке, мисс  Портер, -- возразил  капитан,  --  и  туземцы  выказали
большое возбуждение, когда их расспрашивали о судьбе белого человека.
     --  Да, капитан, но  они не  признали, что он убит! А  что касается его
одежды и вещей, --  что же? И  более  цивилизованные народы, чем эти  бедные
негры, отбирают у своих пленных все ценное, собираются ли они их убивать или
нет. Даже солдаты моего родного Юга грабили не только живых, но и мертвых. Я
готова согласиться с  вами, что это очень  важная улика,  но ведь это еще не
достоверное доказательство!
     -- Возможно, что и сам лесной ваш человек попался в плен к дикарям, или
был ими убит, -- намекнул капитан. Девушка засмеялась.
     --  Вы его  не  знаете!  -- возразила она,  чувствуя, как легкая  дрожь
гордости пробежала  по всем ее нервам при мысли,  что она говорит о том, кто
принадлежит ей.
     --  Пожалуй,  что  этого  вашего  сверхчеловека, и  правда,  стоило  бы
подождать, -- сказал капитан, смеясь, -- я очень бы желал видеть его.
     --  В таком  случае подождите его, дорогой мой капитан,  --  настаивала
девушка. -- Я во всяком случае останусь!
     Француз  был бы до крайности  удивлен,  если бы мог вникнуть в истинное
значение слов девушки.
     Они  шли  от  берега к хижине, разговаривая  таким  образом,  и  теперь
присоединились  к  маленькой группе,  сидящей  на  походных  стульях в  тени
большого дерева у хижины.
     Тут  были  профессор  Портер и м-р  Филандер  и  Клейтон  с лейтенантом
Шарпантье  и двумя из его товарищей офицеров, а  Эсмеральда ходила  тут  же,
вставляя  время от времени свои  замечания. Офицеры  встали и  отдали честь,
когда приблизился их начальник,  а Клейтон уступил Джэн Портер свой походный
стул.
     --  Мы  только что  обсуждали судьбу бедного  Поля, --  сказал  капитан
Дюфрен.  -- Мисс Портер  настаивает  на  том,  что у  нас нет  положительных
доказательств его  смерти, и действительно их у нас нет.  С  другой  стороны
мисс Портер уверяет, что продолжительное отсутствие нашего всемогущего друга
в  джунглях указывает на то, что  д'Арно еще нуждается в  его помощи или как
потому, что он ранен, или потому, что он все еще в плену в  более отдаленном
поселке туземцев.
     -- А тут  предполагали, -- заявил  лейтенант. Шарпантье,  -- что  дикий
человек,  быть  может,  состоял  членом племени  чернокожих, напавших на наш
отряд, и что он спешил помогать им.
     Джэн Портер бросила быстрый взгляд на Клейтона.
     -- Это имеет все данные казаться правдоподобным,  --  сказал  профессор
Портер.
     -- Я не согласен с вами, -- возразил м-р Филандер. -- Он имел полнейшую
возможность сам повредить нам, или же повести против  нас свое племя. Вместо
того, в продолжение долгого нашего  пребывания здесь, он  никогда не изменил
своей роли нашего защитника и поставщика.
     --  Это правда, -- вмешался Клейтон, однако мы не должны пренебречь тем
фактом,  что  за  исключением  его,   на  сотни  миль  кругом,  единственные
человеческие существа -- дикие каннибалы. Он был вооружен совершенно так же,
как они, а это предполагает поддержку с  ними каких-то постоянных отношений.
Самый факт, что он -- единственный белый среди, возможно, тысячи чернокожих,
указывает  на то, что отношения  эти едва ли могли  быть  иными, как  только
дружескими!
     -- Да, если так, то конечно невероятно, чтобы он не имел связи с  ними,
-- заметил капитан, -- возможно даже, что он сам -- член этого племени!
     --  Или,  --  добавил  один из офицеров, -- что он  достаточно  времени
прожил  среди  диких обитателей  джунглей --  зверей  и людей,  чтобы  стать
искусным в стрельбе и охоте и в употреблении африканского оружия.
     --  Не  прилагайте к нему вашего  собственного  мерила, -- сказала Джэн
Портер.  -- Заурядный белый  человек, вроде любого из вас,  --  простите,  я
неловко выразилась,  -- вернее, белый  человек,  стоящий  выше заурядного  в
физическом и умственном  отношении, никогда бы не смог, уверяю вас,  прожить
целый  год  один и голый в этих  тропических  джунглях!  Но этот  человек не
только  превосходит  заурядного  белого  человека  в  силе  и  ловкости,  он
настолько выше  даже наших тренированных атлетов и сильных людей,  насколько
они превосходят  новорожденного младенца,  а его смелость и свирепость в бою
равняют его с диким зверем.
     --  Он  несомненно приобрел себе  верного  поборника, мисс  Портер,  --
промолвил,  смеясь, капитан  Дюфрен.  -- Я  уверен, что  каждый из нас здесь
охотно согласился бы сто раз идти  навстречу смерти, чтобы заслужить похвалы
хотя вполовину столь преданного и столь прекрасного защитника...
     -- Вы не  удивились бы, что я его защищаю, -- сказала девушка, --  если
бы вы видели его, как его видела я, сражающимся за меня с огромным волосатым
зверем. Он  бросился  на это чудовище, как бык мог бы  броситься на дряхлого
старика,  -- без  малейшего признака колебаний или  страха;  если бы  вы это
видели, вы бы тоже сочли, что он сверхчеловек. Если бы вы видели его могучие
мускулы  напрягающимися  под  коричневой кожей,  если  бы вы видели,  как он
отражал страшные  клыки, -- вы  бы  тоже сочли его непобедимым.  А  будь  вы
свидетелями его рыцарского обращения со  мною, незнакомой девушкой, -- вы бы
чувствовали к нему то же безграничное доверие, которое к нему чувствую я.
     --  Вы выиграли ваше дело, прекрасный  адвокат, --  крикнул капитан. --
Суд признает подсудимого  невиновным,  и крейсер останется еще на  несколько
дней, чтобы дать ему возможность вернуться и благодарить прекрасную Норцию.
     --  Ради господа бога! -- воскликнула Эсмеральда,  --  неужели вы,  мое
сокровище,   хотите   сказать   мне,  что  останетесь  еще,  в  этой  стране
зверей-людоедов, когда у нас удобный случай вырваться отсюда! Не говорите вы
мне этого, цветочек!
     -- Эсмеральда! -- воскликнула Джэн Портер, -- как вам не стыдно? Так то
вы  высказываете  благодарность этому человеку? Ведь он вам два  раза спасал
жизнь?
     -- Правда,  мисс Джэн,  все что  вы говорите -- правда, но уж  поверьте
мне, что этот лесной джентльмен вовсе не спасал нас для того, чтобы мы здесь
оставались! Он спас нас, чтобы мы могли уехать  отсюда. Мне думается, он был
бы страх как сердит, если бы узнал, что мы до того одурели, что остались еще
здесь  после того, как  он помог нам уехать.  А я-то надеялась,  что  уж  не
придется  мне  больше  ночевать в этом геологическом саду и слушать все  эти
скверные шумы, которые подымаются в джунглях, когда становится темно.
     -- Я нисколько не осуждаю вас,  Эсмеральда, -- сказал Клейтон. --  И вы
действительно попали  в точку,  сказав "скверные"  шумы.  Я  никогда не  мог
подобрать  настоящего  слова  для  них,  а  это,  знаете  ли,  очень  меткое
определение: именно "скверные" шумы.
     -- Тогда  вам с Эсмеральдой лучше всего  перебраться на  крейсер и жить
там, -- заявила Джэн Портер насмешливо. -- Что бы вы сказали, если бы должны
были прожить всю жизнь в джунглях, как жил наш лесной человек?
     --  Боюсь, что  я оказался  бы  далеко не блестящим  образчиком  дикого
человека,  -- с  горечью рассмеялся Клейтон. -- От этих  ночных шумов у меня
волосы  на голове подымаются дыбом. Понимаю, что мне следовало  бы стыдиться
такого признания, но это правда,
     --  Не знаю, -- сказал лейтенант Шарпантье. -- Я никогда не думал много
о  страхе и  подобного рода вещах;  никогда не пытался выяснить, трус я, или
храбрый человек. Но в ту ночь, когда мы лежали в лесу после того, как бедный
д'Арно был взят в  плен и шумы джунглей подымались и  падали  вокруг  нас, я
стал думать,  что я  в самом  деле  трус! Меня не столько  пугал  рев хищных
зверей, сколько эти крадущиеся шорохи, которые вы неожиданно слышите рядом с
собой и затем ждете  повторения  их,  -- необъяснимые  звуки почти  неслышно
движущегося огромного  тела, и  сознание,  что вы не знаете,  как близко оно
было и не подползло ли оно еще ближе за то время, когда вы перестали слышать
его.  Вот эти шумы и глаза  ... Mon Dieu! Я никогда не  перестану видеть эти
глаза  в  темноте,  --  глаза, которые  видишь, или  которые  не видишь,  но
чувствуешь; ах, это самое ужасное...
     Все с минуту молчали, и тогда заговорила Джэн Портер:
     -- И он там! --  она  сказала это  стихнувшим от ужаса  голосом. -- Эти
сверкающие  глаза  будут  ночью  глядеть  на  него  и  на  вашего  товарища,
лейтенанта д'Арно. Неужели вы можете  бросить их, джентльмены, не оказав им,
по крайней мере, пассивную помощь, задержавшись с крейсером еще на несколько
дней?
     -- Погоди, дитя, погоди, -- сказал  профессор Портер. -- Капитан Дюфрен
согласен остаться, а я со своей стороны тоже согласен, вполне  согласен, как
всегда, когда дело шло о подчинении вашим детским причудам.
     --  Мы  могли  бы использовать завтрашний день для перевозки  сундука с
кладом, -- сказал м-р Филандер.
     -- Совершенно верно, совершенно верно, м-р  Филандер; я почти что забыл
о кладе! -- воскликнул профессор  Портер. Быть может, капитан Дюфрен одолжит
нам в помощь несколько матросов и одного пленного  с "Арроу", который укажет
местонахождение сундука.
     --  Конечно,  дорогой профессор,  мы  все к вашим  услугам,  -- ответил
капитан.
     Итак, было условлено, что на следующее утро лейтенант Шарпантье возьмет
взвод  из  десяти  человек  и одного  из  бунтовщиков с  "Арроу"  в качестве
проводника и  они  откопают  клад,  а  крейсер простоит  еще целую неделю  в
маленькой бухте. По окончании этого  срока можно  будет  считать, что д'Арно
действительно  мертв, а лесной  человек  не хочет  вернуться,  пока  они еще
остаются здесь, и тогда оба судна уйдут со всей экспедицией.
     Профессор Портер не  сопровождал кладоискателей на следующее утро,  но,
увидев,  что  они возвращаются  около полудня  с  пустыми  руками,  поспешно
бросился  им  навстречу.  Его обычная  рассеянная  озабоченность  совершенно
исчезла и сменилась нервностью и возбуждением.
     -- Где клад? -- крикнул он Клейтону еще с расстояния ста футов.
     Клейтон покачал головой.
     -- Пропал, -- сказал он, подойдя ближе.
     --  Пропал? Этого  быть не может.  Кто  мог  взять  его? --  воскликнул
профессор Портер.
     --  Одному богу известно, профессор, -- ответил Клейтон. -- Мы могли бы
подумать,  что проводник наш солгал  относительно  его  местонахождения,  но
изумление  и ужас его  при  виде  исчезновения сундука  из-под тела  убитого
Снайпса были слишком неподдельны, чтобы  быть притворными. И кроме того, под
телом  действительно было  что-то зарыто, потому  что под ним  имелась  яма,
закиданная рыхлой землей.
     -- Но кто же мог взять клад? -- повторил профессор.
     --  Подозрение  могло бы,  конечно,  пасть на  матросов с  крейсера, --
сказал лейтенант Шарпантье. -- Но младший лейтенант Жавье уверяет, что никто
из команды не имел отпуска на берег и  что никто из них  с тех  пор,  как мы
встали на якорь, не был на берегу иначе, как под начальством офицера. Я и не
предполагал, чтобы вы стали  подозревать  наших матросов,  но очень рад, что
фактически доказана полная несостоятельность такого подозрения,  -- закончил
он.
     -- Мне никогда и в голову не приходила мысль подозревать людей, которым
мы стольким обязаны, -- любезно возразил профессор Портер. -- Я скорей готов
был бы подозревать дорогого моего Клейтона, или м-ра Филандера.
     Французы  улыбнулись -- как офицеры, так и матросы.  Было ясно, что эти
слова облегчили им душу.
     --  Сокровище  пропало  уже  некоторое  время  тому назад, -- продолжал
Клейтон. --  Когда мы вынули  труп,  то он развалился, а это указывает,  что
тот, кто взял клад, сделал это еще тогда, когда труп был свежий, потому что,
когда мы отрыли его, он был целый.
     -- Похитителей должно было быть порядочно,  -- сказала подошедшая к ним
Джэн   Портер.  --  Вы  помните,  что   потребовалось  четыре  человека  для
перенесения сундука.
     -- Клянусь  Юпитером,  -- крикнул Клейтон, -- это  верно! Сделали  это,
должно  быть,  чернокожие. Вероятно кто-нибудь  из  них видел,  как  матросы
зарывали сундук, после чего немедленно вернулся  с помощниками, и они унесли
сундук.
     --  Всякие  такие соображения  ни к чему не  ведут,  -- печально сказал
профессор Портер. -- Сундук  пропал. Мы его никогда больше не увидим, как не
увидим и клада, бывшего в нем.
     Одна только Джэн Портер  понимала, что эта утрата означала для ее отца,
но никто не знал, что она означала для нее.
     Шесть дней спустя, капитан Дюфрен объявил, что выход в море назначен на
следующее утро.
     Джэн Портер стала бы еще просить о дальнейшей отсрочке, если бы сама не
начинала думать, что ее лесной возлюбленный не вернется.
     Вопреки  самой  себе,  ее стали мучать сомнения  и  страхи.  Разумность
доводов   этих   беспристрастных   французских  офицеров   помимо  ее  воли,
действовала на ее убеждение.
     Что он каннибал, -- этому она никак не могла поверить;
     но в конце концов ей стало казаться возможным, что он -- приемный  член
какого-нибудь племени дикарей. Мысли, что  он мог умереть, она не допускала;
было  невозможно  представить  себе,  чтобы  то  совершенное   тело,  полное
торжествующей жизни, могло перестать существовать.
     Допустив такие мысли, Джэн  Портер невольно постепенно  стала подпадать
под власть других.
     Если   он  принадлежит  к  племени  дикарей,  он,  должно  быть,  имеет
жену-дикарку, быть  может --  целую  дюжину жен и  диких  полукровных детей.
Девушка содрогнулась, и когда ей  сообщили, что крейсер на утро уходит,  она
была  почти рада. Тем не менее, именно она подала мысль, чтобы в хижине были
оставлены  оружие,  патроны,  припасы и много различных предметов, якобы для
неуловимой личности, которая  подписалась Тарзаном из племени обезьян, и для
д'Арно, если он еще жив и  доберется до хижины.  В  действительности же  она
надеялась, что эти вещи достанутся ее лесному богу, даже если бы он оказался
простым смертным.
     И  в  последнюю  минуту она оставила ему еще весточку, передать которую
поручила Тарзану.
     Джэн последняя  покинула  хижину, вернувшись туда  под  каким-то пустым
предлогом после того, как все остальные направились к шлюпке.
     Она  стала  на  колени  у  постели, в  которой провела  столько  ночей,
вознесла к  небу молитву за  благополучие  своего  первобытного  человека и,
крепко прижав к губам его медальон, шепнула:
     -- Я  люблю тебя и верю в тебя!  Но если  бы даже и не верила, я все же
любила бы. Пусть бог  сжалится  над моей душой за  это признание! Если бы ты
вернулся  ко мне,  не было бы  другого исхода, и ушла бы за тобой,  навсегда
ушла в джунгли.
     XXV
     НА КРАЮ СВЕТА
     Когда   д'Арно  выстрелил,  дверь  распахнулась  настежь,   и  какая-то
человеческая фигура грохнулась  ничком,  растянувшись во весь  рост,  на пол
хижины.
     Француз, охваченный паникой, только-что собрался вторично выстрелить  в
лежащего, как вдруг он увидел, что это белый. Еще одно мгновение -- и д'Арно
понял: он  застрелил своего друга,  своего  защитника,  Тарзана  из  племени
обезьян!
     С мучительным криком отчаянья бросился д'Арно к обезьяне-человеку. Став
на колени, он поднял черноволосую  голову и прижал ее к  своей груди, кромко
называя Тарзана по  имени. Ответа не было. Тогда  д'Арно приложил ухо  к его
сердцу. С радостью услышал  он, что сердце работает равномерно  и стойко. Он
заботливо поднял Тарзана и уложил его на койку, а затем, торопливо заперев и
заложив дверь, он  зажег одну  из ламп и  осмотрел рану.  Пуля  слегка  лишь
задела  Тарзана по голове. Рана  была поверхностная, хотя  и  безобразная на
вид, но не было признаков перелома черепа.
     Д'Арно облегченно вздохнул и стал смывать кровь с лица своего друга.
     Вскоре  холодная  вода  привела  его в  чувство и, открыв глаза,  он  с
изумлением взглянул на д'Арно.
     Последний перевязал рану кусочками полотна и, увидев, что Тарзан пришел
в  себя,  написал  записку,  которую  и  передал обезьяне-человеку.  В  этом
послании  д'Арно объяснял ужасную  ошибку, которую он сделал, и говорил, как
он счастлив, что рана оказалась не столь серьезной.
     Тарзан, прочитав написанное, сел на край койки и рассмеялся.
     --  Это  ничего, -- сказал он  по-французски. Потом, так  как запас его
слов истощился, он написал:
     -- Вы  бы видели, что Болгани сделал со мной, а также Керчак и  Теркоз,
прежде  чем я  убил их, --  тогда  бы вы не  смеялись  над  такой  маленькой
царапиной.
     Д'Арно передал Тарзану оба письма, оставленные на его имя.
     Тарзан прочел  первое с выражением печали  на  лице.  Второе  он  долго
переворачивал на все стороны, не зная,  как его  открыть.  Тарзан никогда не
видал до тех пор заклеенного письма.
     Д'Арно наблюдал за ним и  понял: его  привел в  замешательство конверт.
Казалось  так  странно,  чтобы  для взрослого белого  человека  конверт  был
загадкой! Д'Арно вскрыл его и передал письмо Тарзану.
     Усевшись  на  походный  стул,  обезьяна-человек  разложил  перед  собой
исписанные листы и прочел:
     Тарзану,  из  племени  обезьян.  Прежде,  чем  я  уеду,  позвольте  мне
присоединить  мою благодарность к благодарности м-ра Клейтона за данное вами
любезно разрешение пользоваться вашей хижиной,
     Мы очень сожалеем о том, что вы так и не  пришли познакомиться с  нами.
Мы были бы так рады посидеть и поблагодарить нашего хозяина!
     Есть еще другой,  которого я  тоже хотела  бы  поблагодарить,  но он не
вернулся, хотя я не могу поверить, что он умер.
     Его имени я не знаю. Он -- большой, белый гигант, носивший брильянтовый
медальон на  груди. Если  вы  знаете  его  и можете  говорить  на его языке,
передайте  ему  мою  благодарность  и  скажите,  что  я семь дней ждала  его
возвращения. Скажите ему  также,  что я живу в Америке, в  городе Балтимора.
Там он всегда будет для меня желанным гостем, если пожелает навестить меня.
     Я нашла записку, которую вы мне написали. Она лежала между листьями над
деревом около хижины. Не знаю, как  вы, никогда не говорящий со мною, сумели
полюбить меня? И я очень огорчена, если это правда, потому что я свое сердце
отдала другому.
     Но знайте, что я всегда останусь вашим другом.
     Джэн Портер
     Тарзан  почти целый час сидел, устремив  взгляд на  пол.  Из  писем ему
стало очевидно, что они не знали, что он и  Тарзан-- один  и тот же человек.
-- "Я отдала мое сердце другому" -- повторял он снова и снова про себя.
     Значит, она не  любит его! Как могла  она  притворяться,  что любит,  и
вознести  его  на  такую  высоту надежды только  для того, чтобы  сбросить в
бездну отчаяния?
     Быть может, ее  поцелуи были только  знаком дружбы? Что может знать он,
он, который ничего не знает о человеческих обычаях?
     Неожиданно он  встал и, пожелав д'Арно доброй ночи, как тот научил его,
бросился на постель из папоротников, на которой спала Джэн Портер.
     Д'Арно потушил лампу и тоже лег.
     Целую неделю  они почти  только и делали,  что отдыхали  и д'Арно  учил
Тарзана   французскому  языку.   К  концу   недели  они  уже  могли  кое-как
объясняться.
     Раз, поздно вечером, когда  они  сидели в  хижине,  собираясь  ложиться
спать, Тарзан бросился к д'Арно.
     -- Где Америка? -- спросил он. Д'Арно показал на северо-запад.
     -- Во многих тысячах миль за океаном. Для чего вам это?
     -- Я собираюсь туда. Д'Арно покачал головой.
     -- Это невозможно, друг мой, -- сказал он.
     Тарзан  встал  и, подойдя к одному  из шкафов, вернулся с  основательно
зачитанной географией в руках. Раскрыв карту всего мира, он сказал:
     --  Я  никогда  не   мог  хорошенько  понять  всего  этого;  объясните,
пожалуйста!
     Д'Арно исполнил его просьбу, сказав, что синяя краска означает всю воду
на  земле, а пятна других цветов  --  континенты  и острова. Тарзан попросил
указать место, где они теперь находятся.
     Д'Арно это сделал.
     --  Теперь  укажите, где  Америка,--  сказал  Тарзан.  И  когда  д'Арно
дотронулся пальцем  до  Северной  Америки, Тарзан  улыбнулся и,  положив  на
страницу  ладонь,  измерил  ею  Атлантический  океан,  лежащий между  обоими
материками.
     --  Вы видите, это не далеко; моя рука шире!  Д'Арно рассмеялся. Как бы
заставить понять этого человека?
     Он взял карандаш и сделал крошечную точку на берегу Африки.
     -- Этот маленький знак на карте, -- сказал он, -- во  много раз больше,
чем ваша хижина на земле. Видите вы теперь, как это далеко?
     Тарзан задумался.
     -- Живут ли белые люди в Африке? -- спросил он.
     -- Живут.
     -- Где живут самые близкие?
     Д'Арно указал на карте точку к северу от них.
     -- Так близко? -- с удивлением спросил Тарзан.
     -- Да, -- ответил д'Арно,-- но это совсем не близко.
     -- А у них есть большие суда для переезда через океан?
     -- Есть.
     -- Мы  пойдем туда завтра, -- заявил Тарзан. Д'Арно улыбнулся и покачал
головой.
     -- Это слишком далеко! Мы умрем много раньше, чем доберемся туда.
     -- Вы хотите остаться здесь навсегда? -- спросил Тарзан.
     -- О, нет, -- ответил д'Арно.
     -- Ну, тогда мы завтра двинемся с  места. Здесь мне больше не нравится.
Я готов скорее умереть, чем оставаться здесь.
     -- Хорошо, -- ответил д'Арно, пожав плечами. -- Не знаю, друг мой, но и
я тоже скажу, что предпочел бы умереть, чем жить здесь. Если вы уйдете, и  я
уйду с вами.
     -- Значит, решено, -- сказал Тарзан. -- Завтра я отправлюсь в Америку.
     -- Как же вы поедете в Америку без денег? -- спросил д'Арно.
     -- Что такое деньги? -- удивился  Тарзан. Потребовалось немало времени,
чтобы он хоть смутно понял.
     -- Как люди добывают деньги? -- спросил он, наконец.
     -- Они их зарабатывают.
     -- Отлично. Я заработаю.
     --  Нет,  друг мой,  --  возразил д'Арно.  -- О  деньгах  вы не  должны
беспокоиться и вам  не  нужно будет зарабатывать.  У меня их  достаточно для
двух,  достаточно  для двадцати, -- гораздо больше  денег у  меня,  чем  это
полезно для одного  человека. И вы будете иметь все, что  пожелаете, если мы
когда-нибудь доберемся до цивилизации.
     Итак, на следующее  утро они двинулись в путь вдоль  берега. Каждый нес
ружье  и  патроны,  а  также  постель   и  немного   провизии   и   кухонных
принадлежностей.
     Последние  показались  Тарзану  совершенно  бесполезным бременем, и  он
выбросил свои.
     --  Но вы должны  научиться есть вареную пищу, мой друг, --  усовещевал
его д'Арно. -- Ни один цивилизованный человек не ест мясо сырым!
     -- Хватит у  меня времени научиться,  когда я  доберусь до цивилизации.
Мне эти вещи не нравятся; они только портят вкус хорошего мяса.
     Целый  месяц шли  они к северу,  иногда находя себе  пищу в изобилии, а
иногда голодая по нескольку дней.
     Они не встречали и признаков туземцев, а дикие  звери их не беспокоили.
В общем их путешествие было необыкновенно удачно.
     Тарзан   закидывал   товарища   вопросами   и   его   познания   быстро
увеличивались. Д'Арно учил его тонкостям цивилизации, даже употреблению ножа
и вилки. Но иногда Тарзан с отвращением бросал их,  и схватив пищу сильными,
загорелыми руками, рвал ее коренными зубами, как дикий зверь.
     Тогда д'Арно сердился и говорил:
     -- Вы не должны есть, как скот, Тарзан, когда я так стараюсь сделать из
вас джентльмена. Mon Dieu! Джентльмены не делают этого -- это просто ужасно!
     Тарзан улыбался смущенно и снова брался за вилку и нож, но в душе он их
ненавидел.
     По дороге он рассказал д'Арно  о  большом сундуке,  о том, как  матросы
зарыли его, и о том,  как он  его отрыл, перенес на  сборное место обезьян и
там зарыл снова.
     Должно быть это сундук с кладом профессора Портера,-- сообразил д'Арно.
-- Это очень, очень не хорошо, но, конечно, вы не знали!
     Тарзан тут только вспомнил  и понял письмо,  написанное Джэн Портер  ее
приятельнице,  украденное им  у  нее  в  первый  же  день,  когда  пришельцы
устроились в его  хижине.  Теперь он знал,  что это  было в сундуке и что он
значил для Джэн Портер!
     -- Завтра мы вернемся назад  за сундуком,  --  объявил он,  обращаясь к
д'Арно.
     -- Назад? --  воскликнул д'Арно. -- Но  дорогой мой, мы теперь уже  три
недели  в пути;  нам  придется  употребить  еще  три  недели  для  обратного
путешествия  за  кладом.  И затем, при огромном весе сундука, нести  который
потребовались четыре матроса, месяцы пройдут раньше, чем  мы опять дойдем до
этого места.
     -- Но это  нужно,  друг  мой,  -- настаивал Тарзан.  --  Идите дальше к
цивилизации, а я вернусь за кладом. Один я смогу идти куда скорее.
     -- У меня есть план получше, Тарзан! -- воскликнул д'Арно. -- Мы вместе
дойдем до ближайшего  поселения. Там мы  наймем  гребное судно и вернемся за
сокровищем морем вдоль  берега, таким  образом  доставка  его будет  гораздо
легче.  Это  и быстрее и  безопаснее и не  заставит нас разлучаться.  Что вы
думаете о моем плане, Тарзан?
     -- Идет! -- сказал Тарзан. -- Сокровище окажется на месте, когда бы  мы
ни  явились за ним; и хотя я мог бы сходить  туда теперь и нагнать вас через
месяц или два, но буду более спокоен за  вас, зная, что вы не один в дороге.
Когда  я  вижу,  до чего  вы  беспомощны  д'Арно,  я  часто  удивляюсь,  как
человеческий род мог избежать уничтожения за все те века,  о которых вы  мне
говорили. Одна Сабор могла бы истребить тысячи таких, как вы.
     Д'Арно засмеялся:
     -- Вы будете более  высокого мнения  о  своем роде,  когда увидите  его
армии и флоты, огромные города и могучие  механические приспособления. Тогда
вы поймете, что  ум, а не мускулы, ставит человеческое существо выше могучих
зверей ваших джунглей. Одинокий и  безоружный человек, конечно, не  равен по
силе крупному зверю; но если десять  человек соберутся, они соединят свой ум
и свои  мускулы против диких  врагов,  в  то время  как  звери,  неспособные
рассуждать, никогда  не задумаются о союзе против людей. Если бы было иначе,
Тарзан, сколько прожили бы вы в диком лесу?
     -- Вы правы,  д'Арно, -- ответил Тарзан. --  Если  бы  Керчак пришел на
помощь Тублату  в  ночь Дум-Дума,  мне  был  бы конец. Но  Керчак  не  сумел
воспользоваться таким подходящим для него случаем! Даже Кала, моя  мать,  не
могла  строить планов вперед. Она просто ела, сколько ей было нужно и  когда
она хотела  есть.  Даже  находя пищу в  изобилии в такие времена,  когда  мы
голодали,  она никогда не  собирала  запасов.  Помню,  она  считала  большой
глупостью с моей стороны обременять себя излишней пищей во  время переходов,
хотя бывала  очень рада есть вместе со мной, когда случайно на пути у нас не
встречалось продовольствия.
     -- Значит, вы знали вашу мать, Тарзан? -- спросил с удивлением д'Арно.
     --  Знал. Она была  большая,  красивая  обезьяна, больше меня  ростом и
весила вдвое по сравнению со мной.
     -- А ваш отец? -- спросил д'Арно.
     --  Его  я  не  знал.  Кала  говорила,  что  он  был  белая обезьяна  и
безволосый, как я. Теперь знаю, что должно быть он был белым человеком.
     Д'Арно долго и пристально рассматривал своего спутника.
     --  Тарзан, --  сказал  он наконец, --  невозможно, чтобы обезьяна Кала
была  вашей  матерью.  Если  бы  это  было  так,  вы  унаследовали  бы  хоть
какие-нибудь особенности  обезьян. А у вас их совсем нет. Вы -- чистокровный
человек и, вероятно, сын высококультурных  родителей. Неужели у вас нет хотя
бы слабых указаний на ваше прошлое?
     -- Нет никаких, -- ответил Тарзан.
     -- Никаких записок в хижине,  которые могли  бы пролить какой-либо свет
на жизнь ее прежних обитателей?
     --  Я  прочел  все, что  было в  хижине, за  исключением одной  книжки,
которая, как  я  знаю теперь, была написана не по-английски, а  на  каком-то
другом языке. Может быть, вы сумеете прочесть ее.
     Тарзан вытащил со дна своего колчана маленькую черную книжку и подал ее
своему спутнику.
     Д'Арно взглянул на заглавный лист.
     -- Это дневник Джона Клейтона, лорда Грейстока,  английского дворянина,
и  он  написан  по-французски,  --  сказал  он,  и  тут же  принялся  читать
написанный свыше двадцати  лет  тому назад дневник,  в котором  передавались
подробности  истории,  уже нам  известной -- истории  приключений, лишений и
горестей  Джона  Клейтона и  его  жены  Элис со дня  их  отъезда из  Англии.
Оканчивался  дневник за  час  до  того,  как  Клейтон  был  сражен  насмерть
Керчаком.
     Д'Арно читал громко.  По временам его голос срывался и он  был вынужден
остановиться. Какая страшная безнадежность сквозила между строками!
     По  временам он  взглядывал  на  Тарзана. Но обезьяна-человек  сидел на
корточках неподвижный, как каменный идол.
     Только когда началось  упоминание  о малютке, тон  дневника изменился и
исчезла  нота  отчаяния, вкравшаяся в  дневник  после  первых  двух  месяцев
пребывания на  берегу. Теперь тон дневника был окрашен каким-то  подавляющим
счастьем, производимым еще более грустное впечатление, чем все остальное.
     В одной из записей звучал почти бодрый дух:
     Сегодня  моему мальчику исполнилось шесть месяцев. Он сидит на  коленях
Элис  у  стола,  за  которым я  пишу;  это счастливый, здоровый,  прекрасный
ребенок.
     Так или иначе, даже против всякой правдоподобности, мне представляется,
что я вижу его взрослым, занявшим в свете положение отца, и этот второй Джон
Клейтон покрывает новою славой род Грейстоков.
     И вот, как будто для  того,  чтобы придать моему пророчеству вес  своей
подписью, он  схватил мое перо  в пухленький кулачок и  поставил на странице
печать своих крошечных пальчиков, перепачканных в чернилах.
     И тут же,  на поле страницы, были  видны слабые и наполовину замазанные
оттиски четырех крошечных пальчиков и внешняя часть большого пальца.
     Когда  д'Арно кончил  читать,  оба  человека  просидели несколько минут
молча.
     --  Скажите, Тарзан, о чем вы думаете? -- спросил д'Арно. --  Разве эта
маленькая  книжечка  не  раскрыла перед вами тайну вашего  происхождения? Да
ведь вы же лорд Грейсток!
     Голова Тарзана поникла.
     --  В книжке  все  время говорят  об одном ребенке,  -- ответил он.  --
Маленький скелетик его лежал в колыбели, где он умер, плача о пище. Он лежал
там с  первого дня, как  я вошел в хижину, и  до того дня,  когда экспедиция
профессора Портера похоронила  его  рядом  с  его отцом  и матерью, у  стены
хижины.  Это-то  и  был  ребенок,  упоминаемый  в книжечке,  и  тайна  моего
происхождения еще темнее, чем  была прежде, потому что последнее время я сам
много думал  о возможности, что эта  хижина была  местом моего  рождения.  Я
думаю, что Кала говорила правду, -- грустно заключил Тарзан.
     Д'Арно  покачал головой.  Он  не был  убежден, и в  уме его  зародилось
решение  доказать  правильность своей  теории,  потому  что  он нашел  ключ,
который мог открыть тайну.
     Неделю спустя путники неожиданно вышли из леса на поляну.
     В  глубине высилось  несколько  зданий,  обнесенных крепким частоколом.
Между ними  и  оградой  расстилалось  возделанное поле, на котором  работало
множество негров.
     Оба  остановились  на  опушке джунглей.  Тарзан  уже готов был спустить
отравленную стрелу со своего лука, но д'Арно ухватил его за руку.
     -- Что вы делаете, Тарзан? -- крикнул он.
     -- Они будут пытаться  убить нас, если увидят,  -- ответил Тарзан. -- Я
предпочитаю быть сам убийцей.
     -- Но, может быть, они нам друзья, -- возразил д'Арно.
     -- Это черные  люди, -- было единственным ответом  Тарзана. И  он снова
натянул тетиву.
     -- Вы не должны этого делать, Тарзан! -- крикнул д'Арно-- Белые люди не
убивают зря. Mon Шеи, сколько вам  еще осталось учиться! Я жалею того буяна,
который  рассердит вас,  мой дикий друг, когда я привезу вас в Париж. У меня
будет дела полон рот, чтобы уберечь вас от гильотины.
     Тарзан улыбнулся и опустил лук.
     -- Я не понимаю,  почему  я  должен  убивать чернокожих в джунглях и не
могу  убивать их  здесь? Ну, а если лев Нума  прыгнул бы  здесь на  нас,  я,
видно,  должен был бы сказать ему: "С добрым утром, мосье Нума, как поживает
мадам Нума?"
     --  Подождите, пока  чернокожие на нас бросятся, -- возразил д'Арно, --
тогда стреляйте. Но пока  люди не докажут, что они ваши враги -- не  следует
предполагать этого.
     -- Пойдемте,  --  сказал Тарзан, пойдемте  и представимся им, чтобы они
сами убили нас! -- И он прямо пошел поперек  поля,  высоко подняв голову,  и
тропическое солнце обливало своими лучами его гладкую, смуглую кожу.
     Позади  него шел д'Арно, одетый в платье,  брошенное Клейтоном в хижине
после  того, как французские офицеры с крейсера снабдили его более приличной
одеждой.
     Но  вот, один из чернокожих поднял глаза, увидел Тарзана, вернулся и  с
криком бросился к частоколу.
     В один  миг  воздух наполнился криками ужаса убегавших  работников,  но
прежде, чем они добежали до палисада,  белый человек появился из-за ограды с
ружьем в руках, желая узнать причину волнения.
     То, что он увидел перед собой, заставило его  взять ружье на  прицел, и
Тарзан, из племени обезьян, вторично попробовал бы свинца, если бы д'Арно не
крикнул громко человеку с наведенным ружьем:
     -- Не стреляйте! Мы друзья!
     -- Ни с места, в таком случае! -- послышался ответ.
     -- Стойте, Тарзан! -- крикнул д'Арно. -- Они думают, что мы враги.
     Тарзан приостановился, а затем он  и д'Арно стали медленно подходить  к
белому  человеку  у   ворот...  Последний  рассматривал  их  с   изумлением,
граничащим с растерянностью.
     -- Что вы за люди? -- спросил он по-французски.
     -- Белые люди, -- ответил д'Арно. -- Мы долго скитались по джунглям.
     Тогда человек опустил ружье и подошел к ним с протянутой рукой.
     -- Я отец Константин из здешней французской миссии, -- сказал он, --  и
рад приветствовать вас.
     -- Вот это  мосье Тарзан, отец Константин, -- ответил д'Ар-но, указывая
на  обезьну-человека;  и  когда  священник  протянул  руку  Тарзану,  д'Арно
добавил: -- А я, -- Поль д'Арно, из французского флота.
     Отец Константин пожал руку,  которую Тарзан протянул  ему в  подражание
его  жесту,  и  окинул  быстрым и  проницательным  взором  его  великолепное
сложение и прекрасное лицо.
     Тарзан, обезьяний приемыш, пришел на первый передовой пост цивилизации.
     Они   пробыли  здесь   с  неделю,   и  обезьяна-человек,  до  крайности
наблюдательный, многому  научился  из обычаев людей.  А  в это время  черные
женщины шили для  него и для  д'Арно  белые  парусиновые  костюмы, чтобы они
могли продолжать свое путешествие в более пристойном виде.
     XXVI
     НА ВЫСОТЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ
     Месяц  спустя  они добрались до  маленькой  группы  строений  на  устье
широкой реки. Глазам Тарзана представилось большое количество судов, и снова
присутствие множества людей исполнило его робостью дикого лесного существа.
     Мало-помалу  он  привык   к   непонятным  шумам   и  странным   обычаям
цивилизованного  поселка, и никто  не мог  бы  подумать,  что  этот красивый
француз  в безупречном  белом  костюме,  смеявшийся  и  болтающий  с  самыми
веселыми из  них, еще два  месяца тому  назад  мчался  нагишом через  листву
первобытных  деревьев,  нападая  на  неосмотрительную  жертву и  пожирая  ее
сырьем!
     С  ножом  и вилкой,  которые  он так  презрительно  отбросил месяц тому
назад, Тарзан обращался теперь столь же изысканно, как и сам д'Арно.
     Он был необычайно способным учеником, и молодой  француз упорно работал
над  быстрым  превращением   Тарзана,  приемыша   обезьян,   в  совершенного
джентльмена в отношении манер и речи.
     --  Бог создал  вас джентльменом в душе, мой друг, -- сказал д'Арно, --
но нужно, чтобы это проявилось и во внешности вашей.
     Как  только  они  добрались  до  маленького  порта, д'Арно известил  по
телеграфу свое правительство о том, что он невредим, и просил о трехмесячном
отпуске, который и был ему дан.
     Он протелеграфировал также и своим банкирам о высылке  денег.  Но обоих
друзей   сердило  вынужденное  бездействие   в  продолжение  целого  месяца,
происходившее от  невозможности  раньше зафрахтовать  судно для  возвращения
Тарзана за кладом.
     Во  время их  пребывания в  прибрежном  городе, личность  мосье Тарзана
сделалась   предметом   удивления   и  белых   и   черных  из-за  нескольких
происшествий, казавшихся ему самому вздорными пустяками.
     Однажды огромный негр, допившийся до белой горячки, терроризировал весь
город,  пока  не забрел на  свое горе на  веранду  гостиницы, где,  небрежно
облокотившись, сидел черноволосый французский гигант.
     Негр поднялся, размахивая ножом, по  широким  ступеням и  набросился на
компанию  из  четырех  мужчин,   которые,  сидя  за  столиком,  прихлебывали
неизбежный абсент.
     Все четверо убежали со  всех ног с  испуганными  криками, и  тогда негр
заметил  Тарзана. Он с  ревом набросился на обезьяну-человека,  и сотни глаз
устремились на Тарзана,  чтобы быть свидетелями, как гигантский негр зарежет
бедного француза.
     Тарзан  встретил  нападение  с   вызывающей  улыбкой,  которою  радость
сражения всегда украшала его уста.
     Когда негр  на  него  бросился, стальные мускулы схватили черную  кисть
руки с занесенным ножом.  Одно  быстрое усилие  -- и рука  осталась висеть с
переломленными костями.
     От боли и  изумления  чернокожий  мгновенно  отрезвел,  и когда  Тарзан
спокойно опустился в  свое  кресло, негр с пронзительным воплем  кинулся  со
всех ног к своему родному поселку.
     В  другой раз Тарзан и д'Арно сидели за  обедом с  несколькими  другими
белыми. Речь зашла о львах и об охоте за львами.
     Мнения разделились насчет храбрости царя зверей;  некоторые утверждали,
что лев  --  отъявленный трус, но  все соглашались, что  когда  ночью  около
лагеря  раздается  рев  монарха   джунглей,   то   они   испытывают  чувство
безопасности, только хватаясь за скорострельные ружья.
     Д'Арно  и  Тарзан  заранее   условились,  что  прошлое  Тарзана  должно
сохраняться в  тайне, и кроме французского офицера  никто не знал  о близком
знакомстве Тарзана с лесными зверями.
     -- Мосье  Тарзан еще  не  высказал своего мнения, -- промолвил один  из
собеседников. -- Человек с такими данными, как у него, и который провел, как
я  слышал,  некоторое время в  Африке, непременно должен был  так или  иначе
столкнуться со львами, не так ли?
     -- Да, --  сухо ответил Тарзан. -- Столкнулся настолько,  чтобы  знать,
что каждый из вас прав в своих суждениях о львах, которые вам повстречались;
но  с таким же успехом  можно судить и о  чернокожих по тому негру,  который
взбесился здесь  на  прошлой неделе,  или решить  сплеча, что  все  белые --
трусы,   встретив   одного  трусливого   европейца.  Среди   низших   пород,
джентльмены, столько  же  индивидуальностей,  сколько  и  среди  нас  самих.
Сегодня вы  можете  натолкнуться  на льва с более чем робким  нравом, --  он
убежит  от  вас.  Завтра  вы  нарветесь  на   его  дядю,  или  даже  на  его
братца-близнеца, и друзья ваши  будут удивляться, почему вы не возвращаетесь
из джунглей. Лично же я всегда заранее предполагаю, что лев свиреп, и всегда
держусь настороже.
     --  Охота  представляла  бы  немного удовольствия,  -- возразил  первый
говоривший, -- если бы охотник боялся дичи, за которой охотился!
     Д'Арно улыбнулся: Тарзан боится!
     -- Я не  вполне разумею, что  вы хотите сказать словом страх, -- заявил
Тарзан: -- Как и  львы, страх тоже  различен у различных  людей. Но для меня
единственное  удовольствие  охоты  заключается  в  сознании,  что  дичь  моя
настолько же  опасна  для меня,  насколько  я  сам опасен для нее. Если бы я
отправился   на  охоту   за   львами  с  двумя  скорострельными  ружьями,  с
носильщиком, и двадцатью  загонщиками,  мне думалось бы, что  у льва слишком
мало  шансов, и  мое удовольствие  в  охоте  уменьшилось бы  пропорционально
увеличению моей безопасности.
     -- В таком случае остается предположить, что мосье  Тарзан предпочел бы
отправиться на  охоту  за львами нагишом и вооруженный одним лишь  ножом? --
рассмеялся  говоривший  раньше, добродушно, но с легким оттенком сарказма  в
тоне.
     -- И с веревкой, -- добавил Тарзан.
     Как раз в эту минуту глухое рычание льва донеслось из далеких джунглей,
словно бросая вызов смельчаку, который решился бы выйти с ним на бой?
     -- Вот вам удобный случай, мосье Тарзан, -- посмеялся француз.
     -- Я не голоден, -- просто ответил Тарзан.
     Все рассмеялись, за исключением д'Арно. Он один знал, насколько логична
и серьезна эта причина в устах обезьяны-человека.
     --  Признайтесь, вы боялись бы,  как  побоялся бы каждый из  нас, пойти
сейчас  в джунгли  нагишом, вооруженный только  ножом и веревкой, --  сказал
шутник.
     -- Нет, -- ответил ему Тарзан. -- Но глупец тот, кто совершает поступок
без всякого основания.
     -- Пять тысяч франков -- вот вам и основание, -- сказал другой француз.
-- Бьюсь об заклад на эту сумму, что вы не сможете принести из джунглей льва
при соблюдении  упомянутых вами  условий:  нагишом  и  вооруженный  ножом  и
веревкой.
     Тарзан взглянул на д'Арно и утвердительно кивнул головой.
     -- Ставьте десять тысяч,-- предложил д'Арно.
     -- Хорошо, -- ответил тот. Тарзан встал.
     --  Мне  придется  оставить свою  одежду  на  краю  селения,  чтобы  не
прогуляться нагишом по улицам, если я не вернусь до рассвета.
     -- Неужели вы пойдете сейчас? -- воскликнул бившийся об заклад. -- Ведь
темно?
     --  Почему же  нет? -- спросил  Тарзан. -- Нума бродит по  ночам, будет
легче найти его.
     -- Нет, --  заявил тот.  --  Я  не  хочу иметь вашу  кровь на  совести.
Достаточно риска, если вы пойдете днем.
     -- Я пойду сейчас! -- возразил Тарзан и отправился к себе  в комнату за
ножом и веревкой.
     Все  остальные проводили его до  края  джунглей,  где  он  оставил свою
одежду в маленьком амбаре.
     Но  когда  он  собрался вступить  в темноту низких  зарослей,  они  все
пытались отговорить его,  и тот, кто бился  об заклад, больше всех настаивал
на том, чтобы он отказался от безумной затеи.
     --  Я буду  считать,  что вы выиграли,--  сказал он,--  и десять  тысяч
франков ваши, если только вы откажетесь  от этого  сумасшедшего предприятия,
которое обязательно кончится вашей гибелью.
     Тарзан только засмеялся, и через мгновение джунгли поглотили его.
     Сопровождавшие его  постояли  молча  несколько  минут и  затем медленно
пошли назад, на веранду отеля.
     Не  успел Тарзан  войти  в  джунгли, как  он взобрался на деревья  и  с
чувством ликующей свободы помчался по лесным ветвям.
     Вот это --  жизнь! Ах,  как  он ее любит!  Цивилизация не имеет  ничего
подобного  в своем  узком  и ограниченном кругу,  сдавленном со всех  сторон
всевозможными  условностями  и  границами.   Даже  одежда   была  помехой  и
неудобством.
     Наконец он свободен! Он не понимал до  того, каким пленником он был все
это время!
     Как легко  было бы вернуться  назад к берегу и двинуться на  юг к своим
джунглям и к хижине у бухты!
     Он  издали почуял запах Нумы потому,  что  шел против ветра. И вот  его
острый  слух уловил знакомый звук мягких лап  и  трение огромного, покрытого
мехом, тела о низкий кустарник.
     Тарзан  спокойно  перепрыгивал  по  веткам  над ничего не подозревавшим
зверем  и  молча  выслеживал  его, пока не  добрался  до  небольшого клочка,
освещенного лунным светом.
     Тогда быстрая петля обвила  и сдавила бурое горло, и подобно тому,  как
он это сотни раз  делал в былые  времена,  Тарзан прикрепил конец веревки на
крепком суку и, пока зверь боролся за свободу и рвал когтями  воздух, Тарзан
спрыгнул на землю позади него и,  вскочив на его большую  спину, вонзил  раз
десять длинное узкое лезвие в свирепое сердце льва.
     И тогда,  поставив ногу на труп Нумы, он громко издал  ужасный победный
крик своего дикого племени.
     С минуту  Тарзан  стоял  в нерешительности под  наплывом противоречивых
душевных стремлений: верность к д'Арно  боролась  в нем  с порывом к свободе
родных джунглей. Наконец, воспоминание о  прекрасном  лице  и горячих губах,
крепко прижатых  к  его  губам,  победило обворожительную  картину прошлого,
которую он нарисовал себе. Обезьяна-человек вскинул себе на плечи неостывшую
еще тушу и опять прыгнул на деревья.
     Люди на веранде сидели почти молча в продолжение часа.
     Они  безуспешно пытались говорить на разные  темы, но неотвязная мысль,
которая мучила каждого из них, заставляла их уклоняться от разговора.
     -- Боже мой! -- произнес, наконец, бившийся об заклад. -- Я  больше  не
могу  терпеть. Пойду в джунгли с  моим скорострельным ружьем и приведу назад
этого сумасброда.
     -- Я тоже пойду с вами, -- сказал один.
     -- И я, и я, и я, --  хором воскликнули остальные. Эти слова  как будто
нарушили чары какого-то злого ночного кошмара. Все бодро поспешили  по своим
комнатам и затем, основательно вооруженные, направились к джунглям.
     -- Господи!  Что это такое? -- внезапно крикнул один англичанин,  когда
дикий вызов Тарзана слабо донесся до их слуха.
     -- Я  слышал однажды нечто подобное, -- сказал бельгиец, -- когда я был
в  стране  горилл.  Мои  носильщики  сказали  мне,  что  это  крик  большого
самца-обезьяны, убившего в бою противника.
     Д'Арно вспомнил слова Клейтона об ужасном реве, которым Тарзан возвещал
о своей победе, и он почти улыбнулся,  несмотря на свой ужас, при мысли, что
этот раздирающий душу крик вырвался из человеческого горла -- и из  уст  его
друга!
     В  то время,  когда  все  собравшееся  общество  остановилось  на  краю
джунглей  и  стало  обсуждать, как лучше распределить свои  силы,  все вдруг
содрогнулись, услыхав рядом с собою негромкий смех, и, обернувшись, увидели,
что к ним, перекинув на плечи львиную тушу, приближается гигантская фигура.
     Даже д'Арно был  как громом поражен,  потому  что казалось невозможным,
чтобы с тем жалким оружием, которое взял Тарзан, он мог так быстро покончить
со львом, или  чтобы он один мог принести огромную  тушу сквозь непроходимые
заросли джунглей.
     Все   окружили   Тарзана,   засыпая   его  вопросами,   но   он  только
пренебрежительно усмехался, когда ему говорили о его подвиге.
     Тарзану  казалось,  что это  все  равно,  как если бы  кто стал хвалить
мясника за то, что он убил корову. Тарзан так часто убивал ради пищи или при
самозащите,  что  его поступок нисколько не казался ему  замечательным. Но в
глазах  этих людей, привыкших охотиться за  крупной дичью,  он был настоящим
героем; кроме  того, он неожиданно приобрел десять тысяч франков, потому что
д'Арно настоял на том, чтобы он их взял себе.
     Это было очень существенно для Тарзана, потому что он начинал понимать,
какая сила кроется в  этих маленьких кусочках металла или бумажках,  которые
постоянно переходят из рук  в руки,  когда  человеческие существа ездят, или
едят,  или спят,  или  одеваются, или  пьют, или  работают, или  играют, или
отыскивают себе приют от холода, дождя и солнца.
     Для  Тарзана  стало  очевидным, что без денег  прожить  нельзя.  Д'Арно
говорил ему, чтобы он не беспокоился, так как у него денег больше, чем нужно
для обоих. Но обезьяна-человек многому научился и, между прочим, и тому, что
люди смотрят  сверху  вниз на  человека, который берет деньги от других,  не
давая взамен ничего равноценного.
     Вскоре после  эпизода  с охотой за  львом, д'Арно удалось  зафрахтовать
старый парусник для каботажного рейса в закрытую бухту Тарзана.
     Это было счастливое утро для них обоих, когда, наконец, маленькое судно
подняло парус и вышло в море.
     Плавание вдоль берегов совершилось благополучно,  и на утро после того,
как они бросили якорь  перед  хижиной,  Тарзан  с лопатой в руках отправился
один в амфитеатр обезьян, где был зарыт клад. На следующий  день он вернулся
к вечеру, неся  на плечах большой сундук; при восходе солнца маленькое судно
вышло из бухты и пустилось в обратный путь на север.
     Три  недели  спустя  Тарзан  и  д'Арно уже  были  пассажирами на  борту
французского парохода, шедшего  в Лион.  И,  проведя  несколько дней  в этом
городе, д'Арно повез Тарзана в Париж.
     Приемыш обезьян страстно стремился  скорей уехать в Америку, но  д'Арно
настоял на том, чтобы он сперва съездил с ним в Париж,  и не хотел объяснить
ему, на какой безотлагательной надобности основана его просьба.
     Одним из  первых  дел  д'Арно  по приезде  в  Париж был  визит  старому
приятелю, крупному чиновнику департамента полиции, -- куда он взял с собой и
Тарзана.
     Д'Арно  ловко  переводил  разговор  с  одного  вопроса на другой,  пока
чиновник  не  объяснил  заинтересовавшемуся  Тарзану  многие  из современных
методов или захвата и опознавания преступников.
     Тарзана особенно поразило изучение отпечатков пальцев, применяемое этой
интересной наукой.
     --  Но  какую же ценность могут иметь эти отпечатки, -- спросил Тарзан,
--  если через  несколько  лет линии  на пальцах  будут совершенно  изменены
отмиранием старой ткани и нарастанием новой?
     -- Линии не меняются никогда, -- ответил  чиновник.  --  С детства и до
старости отпечатки пальцев каждого индивида меняются только в величине, ну и
разве что  поранения изменяют  петли и изгибы. Но если были сняты  отпечатки
большого пальца и всех четырех пальцев обеих рук, индивид должен потерять их
все, чтобы избегнуть опознания.
     --  Изумительно! -- воскликнул д'Арно.  --  Хотел  бы  я знать,  на что
похожи линии на моих пальцах?
     -- Это мы можем сейчас увидеть, -- объявил  полицейский  чиновник, и на
его  звонок  явился помощник,  которому  он  отдал  несколько  распоряжений.
Чиновник  вышел  из  комнаты,  но  тотчас  вернулся с  маленькой  деревянной
шкатулкой, которую он и поставил на пюпитр своего начальника.
     -- Теперь, -- сказал чиновник, -- вы получите отпечаток ваших пальцев в
одну секунду.
     Он  вынул   из  маленькой  шкатулки  квадратную  стеклянную  пластинку,
маленькую  трубочку густых  чернил, резиновый валик  и несколько белоснежных
карточек.
     Выжав каплю чернил на стекло,  он  раскатал ее взад  и вперед резиновым
валиком,  пока  вся  поверхность  стекла  не была  покрыта  очень  тонким  и
равномерным слоем чернил.
     --  Положите  четыре пальца вашей  правой  руки на стекло,  вот так, --
сказал чиновник д'Арно. -- Теперь большой палец... Хорошо. А теперь, в таком
же  положении,  опустите их на эту  карточку,  сюда, нет, немного правее. Мы
должны оставить  еще место для большого пальца и  для четырех  пальцев левой
руки. Так! Теперь то же самое для левой руки.
     -- Тарзан, идите  сюда, Тарзан! -- крикнул д'Арно. -- Посмотрим, на что
похожи ваши петли.
     Тарзан  тотчас же согласился, и  во время  операции забросал  чиновника
вопросами.
     --  Показывают ли отпечатки  пальцев различие рас?  --  спросил  он. --
Могли ли бы вы например определить только по отпечаткам пальцев, принадлежит
ли субъект к черной или к кавказской расе?
     -- Не думаю, -- ответил чиновник, -- хотя некоторые утверждают, будто у
негра линии менее сложны.
     -- Можно ли отличить отпечатки обезьяны от отпечатков человека?
     --  Вероятно  да,  потому  что  отпечатки  обезьяны  будут  куда  проще
отпечатков более высокого организма.
     --  Но  помесь  обезьяны с человеком  может  ли выказать  отличительные
признаки каждого из двух родителей?
     --  Думаю,  что  да,  --  ответил  чиновник,  --  но  наука эта еще  не
достаточно разработана, чтобы дать точный ответ на подобные вопросы. Лично я
не могу  довериться  ее  открытиям  дальше  распознавания  между  отдельными
индивидами. Тут она абсолютна. Вероятно, во всем мире не найдется двух людей
с тождественными линиями на всех пальцах. Весьма сомнительно чтобы хоть один
отпечаток  человеческого  пальца  мог сойтись с  отпечатком иным, как только
того же самого пальца.
     -- Требует ли сравнение много времени и труда? -- спросил д'Арно.
     -- Обыкновенно лишь несколько минут, если отпечатки отчетливы.
     Д'Арно  достал  из  своего  кармана  маленькую  черную  книжку  и  стал
перелистывать страницы.
     Тарзан с удивлением взглянул на книжечку. Каким образом она у д'Арно?
     И вот д'Арно  остановился на странице, на  которой  было пять крошечных
пятнышек.
     Он передал открытую книжку полицейскому чиновнику.
     --  Похожи ли эти отпечатки на  мои, или мосье Тарзана? Не тождественны
ли они с отпечатками одного из нас?
     Чиновник  вынул из  конторки  очень  сильную  лупу и  стал  внимательно
рассматривать все  три  образца отпечатков,  делая в то же время отметки  на
листочке бумаги.
     Тарзан понял теперь смысл посещения ими полицейского чиновника.
     В этих крошечных пятнах лежала разгадка его жизни.
     Он сидел,  напряженно наклонившись  вперед,  но  внезапно как-то  сразу
опустился и откинулся, печально улыбаясь, на спинку стула.
     Д'Арно взглянул на него с удивлением.
     -- Вы забываете, --  сказал  Тарзан с  горечью, --  что  тело  ребенка,
сделавшего  эти отпечатки пальцев,  лежало мертвым в хижине  его отца, и что
всю мою жизнь я видел его лежащим там.
     Полицейский чиновник взглянул на них с недоумением.
     -- Продолжайте, продолжайте,  мосье, мы расскажем  вам  всю эту историю
потом, если только мосье Тарзан согласится.
     Тарзан утвердительно кивнул головой и продолжал настаивать,
     --  Вы сошли  с ума,  хороший мой  д'Арно! Эти маленькие  пальцы  давно
похоронены на западном берегу Африки.
     -- Я этого не знаю, Тарзан, -- возразил  д'Арно. -- Возможно,  что так.
Но если  вы не сын  Джона  Клейтона, тогда скажите  мне именем неба, как  вы
попали  в эти  богом забытые джунгли, куда не ступала нога ни одного белого,
исключая его?
     -- Вы забываете Калу, -- сказал Тарзан.
     -- Я ее даже вовсе не принимаю в соображение! -- возразил д'Арно.
     Разговаривая, друзья  отошли  к широкому окну, выходившему на  бульвар.
Некоторое  время  они  простояли  здесь, вглядываясь в  кишащую внизу толпу;
каждый из них был погружен в свои собственные мысли.
     --  Однако,  сравнение  отпечатков  пальцев  берет немало  времени,  --
подумал д'Арно и обернулся, чтобы посмотреть на полицейского чиновника.
     К  своему изумлению он  увидел,  что тот  откинулся на  спинку стула  и
спешно и тщательно исследует содержание маленького черного дневника.
     Д'Арно  кашлянул. Полицейский  взглянул и,  встретив его взгляд, поднял
палец, приглашая молчать.
     Д'Арно снова отвернулся к окну, и тогда полицейский чиновник заговорил:
     -- Джентльмены!
     Оба они повернулись к нему.
     -- Очевидно, от точности этого сравнения зависит многое. Поэтому  прошу
вас оставить  все  дело в  моих руках,  пока не  вернется мосье  Дескер, наш
эксперт. Это будет делом нескольких дней.
     --  Я  надеялся узнать  немедленно,  -- сказал д'Арно. --  Мосье Тарзан
уезжает завтра в Америку.
     -- Обещаю вам, что вы сможете протелеграфировать ему отчет не позже как
через две недели, -- заявил  чиновник. -- Но сказать, какой будет результат,
я сейчас не решусь. Сходство есть несомненно, по  пока лучше это оставить на
усмотрение мосье Дескера.
     XXVII
     ОПЯТЬ ВЕЛИКАН
     Перед  старомодным  домом  одного  из предместий Балтимора  остановился
таксомотор.
     Мужчина около сорока лет, хорошо сложенный, с энергичными и правильными
чертами лица, вышел из автомобиля и, заплатив шоферу, отпустил его.
     Минуту спустя, приехавший входил в библиотеку старинного дома.
     -- А! М-р Канлер! --воскликнул старик, вставая навстречу ему.
     --  Добрый  вечер,  мой  дорогой  профессор! -- сказал  гость,  радушно
протягивая ему руку.
     -- Кто вам открыл дверь? -- спросил профессор.
     -- Эсмеральда.
     -- В таком случае она сообщит Джэн о вашем приезде, -- заявил старик.
     -- Нет, профессор, --  ответил Канлер,  --  потому что я  первоначально
хотел повидаться именно с вами.
     -- А, очень польщен, -- сказал профессор Портер.
     --  Профессор! --  начал  Канлер с  большой осторожностью,  старательно
взвешивая  свои  слова.  --  Я  пришел  сегодня,  чтобы  поговорить  с  вами
относительно  Джэн.  Вам  известны  мои  стремления,  и вы  были  достаточно
великодушны, чтобы одобрить мое ухаживание.
     Профессор Архимед  Кв.  Портер  вертелся на  своем кресле.  Этот  сюжет
разговора был ему всегда неприятен. Он не мог понять-- почему. Канлер, ведь,
был блестящей партией!
     -- Но,  -- продолжал Канлер, -- я не могу понять Джэн. Она  откладывает
свадьбу  то  под одним предлогом, то  под  другим. У  меня всякий раз  такое
чувство, что она с облегчением вздыхает, когда я с ней прощаюсь.
     --  Не  волнуйтесь, -- сказал профессор Портер, -- не  волнуйтесь,  м-р
Канлер! Джэн  в высшей  степени послушная дочь. Она исполнит  то, что  я  ей
скажу.
     -- Значит,  я все еще  могу рассчитывать на  вашу поддержку? -- спросил
Канлер с тоном облегчения в голосе.
     -- Несомненно, милостивый государь, несомненно! -- воскликнул профессор
Портер. -- Как могли вы сомневаться в этом?
     -- А вот этот юный  Клейтон, знаете, -- заметил Канлер, -- он болтается
здесь  целые месяцы. Я не говорю,  что Джэн  им  интересуется; но помимо его
титула,  он, как слышно, унаследовал от отца очень значительные поместья,  и
не было бы  странным, если бы  он  в  конце концов не добился своего,  разве
только ... -- и Канлер остановился.
     -- Ой, ой, м-р Канлер, разве только что?
     --  Разве только вы нашли бы удобным потребовать,  чтобы Джэн и  я, мы,
повенчались тотчас же, -- медленно и определенно договорил Канлер.
     --  Я  уже  намекал  Джэн,  что  это  было бы желательно!  --  печально
проговорил профессор Портер.  -- Мы не в состоянии больше содержать этот дом
и жить сообразно с требованиями ее положения.
     -- И что же она вам ответила? -- спросил Канлер.
     -- Она ответила,  что еще ни  за  кого не собирается выходить замуж, --
сказал профессор, --  и что  мы можем перебраться  жить на  ферму в северном
Висконсине,  которую ей  завещала мать. Ферма  эта приносит немножко  больше
того, что нужно на жизнь. Арендаторы жили на этот доход и могли еще посылать
Джэн  какую-то безделицу  ежегодно. Она решила ехать  туда  в начале будущей
недели. Филандер и  м-р  Клейтон  уже там, чтобы  все приготовить  к  нашему
приезду.
     --  Клейтон  поехал туда?  -- воскликнул Канлер,  видимо огорченный. --
Отчего мне не  сказали? Я тоже с радостью поехал бы и принял все меры, чтобы
все устроить удобно.
     -- Джэн считает, что мы и так уже слишком в долгу у вас, м-р Канлер, --
ответил профессор Портер.
     Канлер только  что  собирался  возразить, когда  раздались из  приемной
шаги, и Джэн Портер, вошла в комнату.
     --  О, прошу  извинить  меня!  --  воскликнула она,  останавливаясь  на
пороге. -- Я думала, что вы один, папа!
     -- Это только  я, Джэн, -- заявил  Канлер, вставая. -- Не хотите  ли вы
войти и присоединиться к семейной группе? Как раз была речь о вас.
     --  Благодарю  вас,  --   сказала  Джэн  Портер,  входя  и  взяв  стул,
придвинутый для  нее Канлером. -- Я только хотела  сказать  папа, что  Тобей
придет завтра из колледжа и упакует книги. Очень бы я желала, папа, чтобы вы
определенно  указали,  без чего вы можете обойтись до осени! Пожалуйста,  не
тащите  за собою всю библиотеку в Висконсии, как вы бы потащили ее в Африку,
если бы я не помешала этому.
     -- Тобей здесь? -- спросил профессор Портер.
     -- Да,  я  только  что говорила с  ним. Он  и Эсмеральда  заняты теперь
своими религиозными диспутами у черной лестницы.
     -- Ну, ну, -- я должен еще повидать его, -- крикнул профессор.
     -- Извините меня, дети, я на минуточку уйду, -- и старик поспешно вышел
из комнаты.
     Как  только  он  ушел настолько, что  ничего не  смог  слышать,  Канлер
обратился к Джэн Портер.
     --  Вот  что,  Джэн,  --  сказал  он  грубо.  --  Долго будете  вы  еще
оттягивать?  Вы  не  отказались  выйти  за  меня  замуж,  но  и  не  обещали
определенно.  Я  хочу  завтра получить разрешение,  и  тогда,  не  дожидаясь
оглашения,  мы могли бы спокойно обвенчаться до вашего  отъезда в Висконсин.
Обвенчаемся без треска и шума; я уверен, что и вы это предпочтете.
     Девушка вся похолодела, но храбро подняла голову.
     -- Ваш отец желает этого, -- добавил Канлер.
     -- Да, я знаю.
     Она говорила почти шепотом.
     -- Понимаете ли вы, м-р Канлер,  что вы меня покупаете? -- сказала она,
наконец,  ровным,  холодным  голосом.  --  Покупаете  за  несколько   жалких
долларов? Конечно,  вы это знаете, Роберт Канлер! Надежда на такое  стечение
обстоятельств несомненно  была у вас на уме, когда вы дали пале денег взаймы
на сумасбродную экспедицию,  которая чуть  было  не кончилась так неожиданно
блестяще. Но если бы нам повезло, то вы, м-р Канлер, были бы поражены больше
всех! Вам и  в  голову  не приходило, что эта затея может оказаться удачной.
Для  этого  вы слишком  хороший  делец. И не в вашем духе  давать деньги  на
поиски зарытых в  землю  кладов, или давать деньги  взаймы без  обеспечения,
если  вы  не  имеете  каких-нибудь  особых  видов!  Но  вы  знали,  что  без
обеспечения  честь  Портеров вернее  у вас  в руках, чем с обеспечением.  Вы
знали, что это лучший способ, не подавая и виду, принудить меня выйти за вас
замуж. Вы никогда не упоминали о долге. Во всяком другом человеке я сочла бы
это за великодушие и  благородство. Но вы себе на уме,  м-р Роберт Канлер! Я
вас лучше знаю, чем вы  думаете.  Мне, конечно, придется выйти за вас замуж,
если не будет другого выхода, но надо нам раз и навсегда понять друг друга.
     Пока  она говорила, Роберт Канлер попеременно то краснел, то бледнел, а
когда она окончила, он встал и с наглой улыбкой на энергичном лице сказал:
     -- Вы  меня удивляете,  Джэн. Я  думал, что у вас больше самообладания,
больше  гордости.  Конечно, вы правы:  я вас покупаю и я  знал,  что вы  это
знаете, но я думал, что вы предпочтете  делать вид, что это  не так. Я хотел
думать, что самоуважение и  гордость Портеров не  допустят вас  до признания
даже себе  самой,  что вы  продажная  женщина.  Но пусть  будет  по  вашему,
деточка, -- добавил он весело. -- Вы будете моей, и это все, что мне надо!
     Не говоря ни слова, Джэн повернулась и вышла из комнаты.
     Джэн Портер не вышла замуж перед своим отъездом с отцом и Эсмеральдой в
маленькую  висконсинскую ферму, и когда  она  из  вагона  отходящего  поезда
холодно  попрощалась с  Робертом Канлером, он  крикнул ей, что присоединится
ним через неделю или две.
     На  станции  их встретил  Клейтон  и  м-р Филандер в огромном  дорожном
автомобиле,  принадлежавшем Клейтону,  и  они быстро  помчались через густые
северные  леса  к небольшой ферме, которую девушка ни разу не посетила после
раннего детства.
     Домик мызы,  стоявший на маленьком пригорке, на расстоянии каких-нибудь
ста  ярдов  от дома  арендатора,  испытал полное превращение за три  недели,
проведенные там Клейтоном и м-р Филандером.
     Клейтон  выписал   из   отдаленного   города  целый   отряд  плотников,
штукатуров,  паяльщиков  и  маляров.  И  то,  что  представляло  собой  лишь
развалившийся остов,  когда они приехали, являлось теперь уютным, маленьким,
двухэтажным  домиком  со всеми  современными удобствами, которые можно  было
достать в такое короткое время.
     -- Что  ж  это  такое,  м-р Клейтон, что  вы сделали?  -- крикнула Джэн
Портер. И сердце у  нее упало, когда  она прикинула  в уме  вероятный размер
сделанных затрат.
     -- Т-с... -- предупредил  Клейтон,  -- не говорите  ничего вашему отцу.
Если вы не скажете ему, он никогда не заметит, а  я просто не мог  допустить
мысли, чтобы он жил в той ужасной грязи и запустении, которые м-р Филандер и
я застали здесь. Я сделал так мало, когда бы мне хотелось сделать так много,
Джэн. Ради чего, прошу вас, никогда не упоминайте об этом.
     -- Но вы знаете, что мы  не сможем отплатить  вам! -- крикнула девушка.
-- Зачем вы хотите так ужасно меня обязать?
     -- Не надо,  Джэн,  --  сказал  Клейтон печально. --  Если  бы это было
только для вас, поверьте, я не стал  бы  этого делать,  потому  что с самого
начала  знал,  как  это повредит  мне  в ваших глазах.  Но  я просто не  мог
представить себе дорогого старика живущим  в  дыре, которую мы здесь  нашли.
Неужели вы мне не верите, что я это  сделал  именно для него, и не доставите
мне по крайней мере это маленькое удовольствие?
     -- Я вам  верю, м-р Клейтон, -- ответила девушка, -- потому  что  знаю,
что вы достаточно щедры и  великодушны,  чтобы сделать все именно ради него,
-- и,  о, Сесиль, я бы хотела отплатить вам, как вы того заслуживаете  и как
вы сами желали бы!
     -- Почему вы этого не можете, Джэн?
     -- Я люблю другого.
     -- Канлера?
     --Нет.
     -- Но вы выходите за него замуж! Он сказал мне это перед  моим отъездом
из Балтимора. Девушка вздрогнула.
     -- Я не люблю его, -- объявила она почти гордо.
     -- В таком случае из-за денег, Джэн? Она кивнула.
     -- Значит,  я менее желателен, чем Канлер? У меня денег довольно, более
чем достаточно для всяких нужд, -- промолвил он с горечью.
     -- Я не люблю вас, Сесиль, -- возразила она, -- но я уважаю вас. Если я
должна унизить себя торговой сделкой с каким-нибудь мужчиной, я предпочитаю,
чтобы  это  был человек, которого  я и без того презираю. Я  чувствовала  бы
отвращение к  тому, которому продалась бы без  любви, кто  бы он ни был.  Вы
будете  счастливее  без меня, сохранив  мое уважение и дружбу, чем со  мною,
если бы я стала вас презирать.
     Он  не  стал больше настаивать, но если когда-либо  человек таил  жажду
убийства  в  груди, то это был Уильям Сесиль  Клейтон,  лорд Грейсток, когда
неделю спустя Роберт Канлер  подъехал к домику мызы в своем шестицилиндровом
автомобиле.
     Прошла неделя без  всяких приключений,  но напряженная и неприятная для
всех обитателей маленького дома висконсинской мызы.
     Канлер не переставал  настаивать  на том, чтобы Джэн немедленно  с  ним
обвенчалась.
     Наконец,  она  уступила  просто  из  отвращения  к  его беспрерывной  и
ненавистной докучливости.
     Было условлено, что  следующим утром Канлер  поедет  в город и привезет
разрешение и священника.
     Клейтон хотел уехать, как только узнал о принятом  решении; но усталый,
безнадежный взгляд девушки удержал его. Он не в силах был ее бросить.
     Что-нибудь могло еще случиться, -- старался он мысленно утешить себя. А
в  душе  он знал, что  достаточно  пустяка,  чтобы  его ненависть  к Канлеру
перешла в действие.
     Рано утром на следующий день Канлер уехал в город.
     На  востоке, низко над лесом, стлался дым, лес горел  уже целую  неделю
недалеко от них,  но ветер все время продолжал быть западным, и опасность им
не угрожала.
     Около полудня Джэн Портер пошла на прогулку.  Она не позволила Клейтону
сопровождать ее.
     -- Мне  хочется  побыть  одной,  --  сказала она,  и  он  подчинился ее
желанию.
     Дома профессор  Портер  и  м-р Филандер  были  погружены  в  обсуждение
какой-то серьезной научной проблемы. Эсмеральда дремала на кухне, а Клейтон,
сонный после проведенной без  сна ночи,  бросился на  кушетку  в столовой  и
вскоре погрузился в беспокойный сон.
     На востоке черные клубы  дыма  поднялись  выше, неожиданно  повернули и
стали быстро нестись к западу.
     Все ближе подходили они. Семьи арендатора не было, так как был базарный
день, и никто не видел быстрого приближения огненного демона.
     Вскоре  пламя  перебросилось через дорогу и  отрезало  путь позвращения
Канлеру. Легкий ветер направил огонь к северу, затем повернул назад, и пламя
стало почти неподвижно, будто какая-то властная рука держала его на привязи.
     Неожиданно  с северо-востока показался бешено мчавшийся большой  черный
мотор.
     Он остановился перед коттеджем. Черноволосый гигант  выскочил из него и
бросился  к двери. Не  останавливаясь,  вбежал он в  дом.  На кушетке  лежал
спящий Клейтон. Человек содрогнулся от изумления, но одним прыжком  очутился
около спавшего.
     Он его резко потряс за плечо и крикнул:
     -- Боже мой, Клейтон, вы здесь все с ума сошли? Разве вы не знаете, что
вы почти окружены огнем? Где мисс Портер?
     Клейтон  вскочил  на  ноги.  Он  не узнал  человека,  но понял слова  и
бросился на веранду.
     -- Скотт! -- крикнул он арендатора, и затем, вбегая в комнату: -- Джэн!
Джэн! Где вы?
     В одну минуту сбежались Эсмеральда, профессор Портер и м-р Филандер.
     -- Где мисс Джэн? -- закричал  Клейтон, схватив  Эсмеральду  за плечи и
грубо тряся ее.
     -- О, Габерелле! Масса Клейтон, мисс Джэн пошла прогуляться.
     -- Она еще  не вернулась? -- и,  не дожидая ответа, Клейтон помчался во
двор, сопровождаемый другими.
     --  В  какую  сторону  пошла   она?   --  спросил  черноволосый  гигант
Эсмеральду.
     -- Вот по  этой дороге! -- крикнула испуганная  негритянка, указывая на
юг, где взор встречал сплошную, высокую стену ревущего пламени.
     --  Сажайте всех  в ваш автомобиль, что стоит под навесом, --  закричал
незнакомец  Клейтону --  и  везите  их по северной  дороге.  Мой  автомобиль
оставьте  здесь. Если я найду мисс Портер, он нам понадобится. А не найду --
никому он не будет нужен. Делайте, как я сказал, -- добавил он, заметив, что
Клейтон колеблется.  И вслед затем они  увидели, как гибкая фигура метнулась
через поляну к северо-востоку, где лес еще стоял нетронутый огнем.
     В каждом из присутствовавших поднялось непостижимое чувство облегчения,
будто  большая ответственность  была снята  с  их плеч; чувствовалось  нечто
вроде  безотчетной  веры  в  незнакомца: он спасет Джэн  Портер, если ее еще
можно спасти.
     -- Кто это? -- спросил профессор.
     -- Не  знаю, -- ответил Клейтон. -- Он назвал меня по имени, и он знает
Джэн, потому что назвал ее. И Эсмеральду он назвал по имени.
     -- В нем что-то поразительно знакомое, -- воскликнул м-р Филандер, -- а
между тем я знаю, что никогда раньше не видел его.
     --  Да! -- крикнул  профессор Портер. -- В высшей степени замечательно!
Кто бы это мог быть, и почему я чувствую, что  Джэн спасена теперь, когда он
отправился за нею в поиски?
     -- Не могу сказать вам, профессор, -- ответил Клейтон задумчиво,-- но я
испытываю такое же странное чувство.
     -- Однако, пойдемте!  --  воскликнул он,  -- мы сами  должны выбираться
отсюда, или будем отрезаны. -- И все присутствовавшие поспешили к автомобилю
Клейтона.
     Когда  Джэн  Портер  повернулась,  чтобы  идти  домой, она  испугалась,
заметив, как близко подымался теперь дым лесного пожара. Она торопливо пошла
вперед, и скоро испуг ее перешел почти в панику.  На глазах  у нее громадные
языки пламени  быстро  прокладывали себе дорогу между ней  и коттеджем. Путь
был отрезан!
     Джэн свернула в густой кустарник, пытаясь пробить себе дорогу на запад,
обойдя огонь, и таким образом добраться до дому.
     Но скоро бесплодность ее  попыток стала  очевидной,  она поняла, что ее
единственная  надежда  --  повернуть  назад  на  дорогу и  бежать к  югу  по
направлению к  городу.  Она снова  бросилась назад. Ей понадобилось не менее
двадцати  минут, чтобы выбраться на дорогу,  --  но и за эти двадцать  минут
огонь успел снова отрезать ей отступление.
     Пробежав  немного вниз по  дороге, ей пришлось остановиться в полнейшем
ужасе; перед нею подымалась сплошная стена огня. Полоса пламени перекинулась
на полмилю к югу от главного очага пожара, захватив и этот небольшой участок
дороги в свои неумолимые объятия.
     Джэн Портер  поняла, что пробраться через  кустарник немыслимо.  Уж раз
пыталась она это сделать,  и  ей это не удалось. Теперь она видела ясно, что
через несколько минут протянутые с севера и юга горящие  щупальцы сольются в
сплошную массу волнующегося пламени.
     Девушка спокойно стала  на  колени в пыли дороги и стала просить небо о
том, чтобы оно дало  ей сил  мужественно  встретить свою судьбу и чтобы  оно
спасло отца и друзей от смерти.
     Она и не  подумала о спасении  себя  самой, -- так  очевидно было,  что
никакой надежды нет и что даже сам бог не мог бы теперь спасти се.
     Внезапно она услышала, что кто-то громко зовет ее по имени.
     --  Джэн! Джэн Портер!  --  прозвучало  сильно и громко,  но  голос был
незнакомый.
     -- Здесь! Здесь! -- крикнула она в ответ. -- Здесь! На дороге!
     И тогда  увидела  она, что по веткам  деревьев к ней мчится с быстротой
белки какая-то исполинская фигура.
     Порыв ветра обволок их облаком дыма,  и  она потеряла из вида человека,
который спешил к ней. Но  вдруг ее охватила большая  рука и  подняла куда-то
вверх. Она почувствовала напор ветра и изредка легкое  прикосновение ветки в
быстром полете вперед.
     Она открыла глаза.
     Далеко под ней расстилались мелколесье и земля.
     Вокруг струилась листва.
     Гигантская фигура, которая несла Джэн Портер, перепрыгивала с дерева на
дерево, и ей казалось, что она в каком-то сне, снова переживает приключение,
выпавшее на ее долю в далеких африканских джунглях.
     О, если бы это был  тот самый  человек, который  тогда  нес  ее  сквозь
запутанную зелень листвы! Но это невозможно. И однако, кто же другой во всем
мире  достаточно  силен  и ловок, чтобы делать то,  что  делает  сейчас этот
человек?
     Она украдкой бросила взгляд на лицо, близко склонившееся к ее лицу, и у
нее вырвался слабый, испуганный вздох:
     -- это был он.
     -- Мой возлюбленный! -- шепнула она. -- Нет, это предсмертный бред!
     Должно быть, она сказала это  громко,  потому  что  глаза, по  временам
скользившие по ней, засветились улыбкой.
     -- Да,  ваш  возлюбленный, Джэн,  ваш дикий, первобытный  возлюбленный,
явившийся  из джунглей  потребовать  свою  подругу --  потребовать  женщину,
которая от него убежала, -- добавил он почти свирепо.
     --  Я  не  убежала, --  прошептала она. -- Я  согласилась уехать только
после того, как целую неделю прождали вашего возвращения.
     Они уже  выбрались из полосы огня, и он повернул  обратно к поляне. Они
шли теперь  рядом  к коттеджу.  Ветер опять повернул, и огонь гнало обратно;
еще час -- и все должно было погаснуть.
     -- Отчего вы тогда не вернулись? -- спросила она.
     -- Я ухаживал за д'Арно. Он был тяжело ранен.
     --  Ах,  я знала это! --  воскликнула она. -- А  они уверяли, будто  вы
присоединились к неграм и что вы были из их племени.
     Он засмеялся.
     -- Но вы им не верили, Джэн?
     --  Нет!  Как мне звать  вас? -- спросила она.  --  Я не знаю, как  вас
зовут.
     -- Я  был Тарзан из  племени обезьян,  когда вы меня впервые узнали, --
сказал он.
     -- Тарзан  из племени  обезьян? -- крикнула она.  -- Так это была  ваша
записка, на которую я уезжая ответила?
     -- Да! Чья же еще она могла быть?
     -- Я не знала;  только она не могла быть вашей: ведь Тарзан, из племени
обезьян, писал по-английски, а вы не понимали ни слова ни на каком языке!
     Он опять засмеялся.
     -- Это  длинная  история: я написал то, чего не мог  сказать, а теперь.
д'Арно еще ухудшил дело, выучив  меня говорить на  французском  языке вместо
английского.
     -- Идем! -- добавил он. -- Садитесь в мой автомобиль, мы должны догнать
вашего отца; они  лишь немного впереди  нас.  Когда они  отъехали, он  снова
обратился к ней:
     -- Значит, когда  вы написали в записке  к Тарзану, что любите другого,
вы подразумевали меня?
     -- Да, -- ответила она просто.
     -- Но в Балтиморе, -- о, как  я искал вас там, -- мне  сказали, что вы,
быть может, теперь уже замужем! Что человек,  по имени Канлер, приехал сюда,
чтобы повенчаться с вами! Правда ли это?
     -- Правда.
     -- Вы его любите?
     --Нет.
     -- Любите ли вы меня, Джэн? Она закрыла лицо руками.
     --  Я дала слово другому. Я не могу  ответить вам, Тарзан! --  крикнула
она.
     -- Вы мне ответили. Теперь скажите мне, как вы решаетесь выйти замуж за
человека, которого вы не любите?
     -- Мой отец ему должен много денег.
     В памяти  Тарзана неожиданно  всплыло письмо, которое он  прочел, и имя
Роберта  Канлера, и то  горе,  на которое ока намекала в письме и которое он
тогда не мог понять. Он улыбнулся.
     --  Если бы  ваш отец не  потерял  своего  клада,  вы  были  бы  все же
вынуждены сдержать ваше обещание этому Канлеру?
     -- Я могла бы просить его вернуть мне мое слово.
     -- А если бы он отказал?
     -- Я дала свое слово.
     С  минуту  они  молчали.  Автомобиль бешено мчался по изрытой  неровной
дороге,  потому что  огонь снова  стал угрожать им  справа и  новая перемена
ветра  могла  мгновенно  перебросить  его  через  этот  единственный путь  к
спасению.
     Наконец, они миновали опасное место и Тарзан замедлил ход.
     -- Предположим, что я его попрошу? -- предложил Тарзан.
     --  Едва  ли  он  согласится исполнить просьбу  незнакомца, -- ответила
девушка, -- особенно такого, который сам желает меня получить.
     -- Теркоз согласился, -- мрачно промолвил Тарзан.
     Джэн Портер вздрогнула и с испугом взглянула на него.
     -- Здесь не джунгли, -- сказала она, -- и вы уже больше не дикий зверь.
Вы джентльмен, а джентльмены не убивают хладнокровно и зря.
     --  Я все еще дикий зверь в душе, --  проговорил  он  тихо, как бы  про
себя.
     Они снова помолчали некоторое время.
     -- Джэн Портер! -- сказал наконец Тарзан, -- если  бы вы были свободны,
вышли бы вы за меня?
     Она не ответила сразу, но он ждал терпеливо.
     Девушка старалась  собраться  с  мыслями.  Что  знала  она  о  странном
существе, сидящем рядом с нею? Что знал он  сам о себе? Кто был он? Кто были
его родители?
     Даже имя его было  отзвуком его таинственного происхождения и его дикой
жизни.
     У  него не было  человеческого  имени.  Могла ли  она  быть счастлива с
мужем, который всю жизнь провел на вершинах деревьев в африканских пустынях,
который  с  детства  играл  и  сражался  с антропоидами,  вырывая  куски  из
трепещущего бока свежеубитой добычи и вонзал крепкие зубы в сырое мясо, в то
время как товарищи его рычали и дрались кругом него за свою часть? Мог ли он
когда-нибудь подняться до ее общественного круга? Могла ли она вынести мысль
о том, чтобы спуститься до его уровня? Будет ли кто-нибудь из них счастлив в
таком ужасном неравном браке?
     -- Вы не ответили, -- сказал он. -- Вы боитесь причинить мне боль?
     -- Я не знаю,  что ответить, --  печально проговорила Джэн Портер. -- Я
не могу разобраться в своих мыслях.
     -- Значит, вы меня не любите? -- спросил он ровным голосом.
     -- Не спрашивайте  меня.  Вы будете счастливее без меня. Вы не  созданы
для мелочных ограничений  и условностей общества. Цивилизация скоро стала бы
вам  невыносима,  и вы стали бы  рваться к свободе  вашей прежней  жизни  --
жизни, к которой я так же не приспособлена, как и вы к моей.
     -- Я думаю,  что понял вас, -- спокойно ответил он. -- Я не буду больше
настаивать. Для  меня  важнее  видеть  вас счастливой, чем  быть  счастливым
самому.  Я  сам  понимаю теперь, что вы не  смогли  бы быть  счастливой -- с
обезьяной!
     В его голосе прозвучала слабая нотка горечи.
     --  Не надо, -- умоляюще проговорила она.  --  Не говорите  так! Вы  не
поняли!
     Но прежде, чем она успела сказать что-либо дальше, неожиданный  поворот
дороги привез их в середину маленького лагеря.
     Перед  ними  стоял  автомобиль  Клейтона,  окруженный  всем  обществом,
которое он привез из коттеджа.
     XXVIII
     ЗАКЛЮЧЕНИЕ
     При виде Джэн Портер,  крики  облегчения  и восторга сорвались  со всех
уст, и  когда  автомобиль  Тарзана  остановился рядом с  другим автомобилем,
профессор Портер схватил дочь в свои объятия.
     Одну минуту  никто  не обратил внимания  на Тарзана, который  продолжал
молча сидеть на  своем месте. Первым вспомнил о нем Клейтон  и, обернувшись,
протянул ему руку.
     -- Как сумеем мы  когда-либо отблагодарить вас? -- воскликнул он. -- Вы
спасли всех нас. В  коттедже  вы  назвали меня по имени, но я  никак не могу
припомнить,  где мы встречались, и как вас зовут,  хотя  в  вас  есть что-то
очень  знакомое.  Мне  кажется,  что  я  вас  знал  при  совершенно   других
обстоятельствах и много времени тому назад.
     Тарзан улыбнулся и пожал протянутую руку.
     -- Вы правы, мосье  Клейтон, -- ответил  он по-французски. -- Простите,
что не говорю с вами по-английски. Как раз учусь этому языку и, хотя понимаю
его очень хорошо, но говорю на нем еще очень плохо.
     -- Но кто же вы? -- спросил Клейтон, на этот раз по-французски.
     -- Тарзан, из племени обезьян. Клейтон отшатнулся от удивления.
     -- Клянусь Юпитером, -- воскликнул  он, -- верно! И профессор  Портер и
м-р Филандер  продвинулись  вперед, чтобы присоединить  свою благодарность к
благодарностям  Клейтона и высказать Тарзану свое  изумление  и удовольствие
встретить своего друга из джунглей так далеко от его дикой родины. Все пошли
в бедную деревенскую гостиницу, где Клейтон тотчас же  сделал  распоряжение,
чтобы их устроили и накормили.
     Они  сидели  в  убогой  маленькой  гостиной,  когда  их  внимание  было
привлечено  отдаленным  пыхтением приближающегося автомобиля.  М-р Филандер,
стоявший у окна, выглянул в то время, как мотор остановился перед гостиницей
рядом с другими автомобилями.
     -- Господь мой, -- сказал м-р Филандер с тенью неудовольствия в голосе.
-- Это м-р Канлер. А я-то уж  надеялся... Я думал ... Э ...  Впрочем  мы все
очень рады, конечно,  что  он не  попал в полосу пожара, --  докончил  он  с
грехом пополам.
     -- Ой, ой, м-р Филандер, -- сказал профессор Портер. -- Ой, ой! Я часто
увещевал моих учеников считать до десяти, прежде чем начинать говорить. Будь
я на вашем месте, м-р  Филандер, я считал бы, по крайней мере,  до тысячи, и
все же даже и после того хранил бы скромное молчание!
     -- Спаси, господи! Вы правы, -- сконфуженно согласился м-р Филандер. --
Но что это с ним за джентльмен крерикального вида.
     Джэн побледнела.
     Клейтон беспокойно задвигался на стуле.
     Профессор  Портер нервно снял очки, подышал на  них и надел их снова на
нос, забыв протереть стекла.
     Вездесущая  Эсмеральда заворчала. Только один Тарзан не понимал ничего.
И вот Роберт Канлер влетел в комнату.
     -- Слава богу, -- крикнул он.  --  Я боялся наихудшего, пока не  увидел
вашего  автомобиля,  Клейтон! Пожар  отрезал  меня на южной  дороге,  и  мне
пришлось вернуться в город, а оттуда направиться на запад  по этой дороге. Я
уже думал, что никогда не доберусь до коттеджа.
     Никто не выказал большого восторга. Тарзан наблюдал за Робертом Канлер,
как Сабор наблюдает за своей добычей. Джэн Портер взглянула на него и нервно
кашлянула.
     -- М-р Канлер, -- сказала она, -- это мосье Тарзан, старый Друг.
     Канлер  обернулся и протянул  руку. Тарзан  встал и поклонился так, как
только один д'Арно мог научить джентльмена кланяться;  но,  казалось, он  не
заметил протянутой руки Канлера.
     Канлер, по-видимому, не обратил на это внимания.
     --  Вот  пастор,   почтенный  м-р  Туслей,  Джэн,  --  объявил  Канлер,
повернувшись  к  священнику, стоявшему  позади  него.  -- М-р  Туслей,  мисс
Портер!
     М-р Туслей поклонился и засиял.
     Канлер познакомил его и с остальным обществом.
     --  Джэн,  обряд  венчания  может  быть  совершен немедленно, -- сказал
Канлер. -- Тогда мы сможем еще с вами поспеть на ночной поезд в город.
     Тут  Тарзан сразу  все  понял. Он посмотрел из-под полуопущенных век на
Джэн Портер, но не шевельнулся.
     Девушка колебалась. Комната была полна напряженного молчания. Все нервы
были натянуты.
     Все глаза обратились к Джэн Портер, ожидая ее ответа.
     -- Нельзя ли подождать еще несколько дней?  --  промолвила она наконец.
-- Я так потрясена! Столько пришлось мне пережить сегодня.
     Канлер почувствовал враждебность,  исходящую  от всех присутствовавших.
Это его разозлило.
     -- Мы ждали до тех пор, покуда я соглашался ждать, -- резко ответил он.
-- Вы обещали выйти за меня замуж. Я не позволю дольше играть  собой. У меня
в руках разрешение, и  тут вот священник. Идемте, мистер Туслей! Идем, Джэн!
Свидетелей здесь довольно, даже больше, чем  надо, --  добавил он неприятным
тоном. И, взяв Джэн Портер за руку, он повел ее к уже ожидавшему священнику.
     Но едва успел он сделать шаг, как тяжелая рука опустилась ему на плечо,
сжав  его  плотно стальными  пальцами. Другая рука схватила его  за горло  и
мгновение спустя так легко  тряхнула  его в воздухе,  как кошка может трясти
мышь.
     Джэн Портер в ужасе и изумлении обернулась к Тарзану.
     И когда она взглянула ему в лицо, то увидела на его лбу красную полосу,
которую  уже видела в далекой  Африке в тот  раз,  когда Тарзан, из  племени
обезьян, вышел на смертный бой с большим антропоидом -- Теркозом.
     Она  знала, это  в этом диком сердце таится убийство, и с легким криком
ужаса бросилась  вперед,  чтобы  упросить  обезьяну-человека  отказаться  от
своего намерения. Но  она боялась больше  за  Тарзана, чем за Канлера.  Живо
представила она себе суровое  возмездие,  которым  правосудие цивилизованных
стран наказывает убийцу.
     Однако,  прежде  чем  она  что-либо  сказала, Клейтон  уже  подскочил к
Тарзану и попытался вырвать Канлера из его тисков.
     Одним взмахом могучей руки англичанин  был отброшен, полетев через  всю
комнату. И  тогда  Джэн Портер твердо  положила  белую ручку на  кисть  руки
Тарзана и взглянула ему в глаза.
     -- Ради меня, -- сказала она только.
     Рука немного отпустила сжатое горло Канлера.
     -- И вы желаете, чтобы вот это жило? -- спросил он с удивлением.
     -- Я не желаю, чтобы он умер  от ваших рук, мой друг, -- возразила она.
-- Не желаю, чтобы вы стали убийцей. Тарзан снял руку с горла Канлера.
     -- Освобождаете ли вы ее от обещания? -- спросил он. -- Это цена  вашей
жизни.
     Канлер, с трудом дыша, утвердительно кивнул головой.
     -- Вы обещаете уйти и никогда больше ее не тревожить?
     Канлер опять кивнул головой. Лицо его было еще искажено страхом смерти,
которая так близко к нему подошла.
     Тогда Тарзан отпустил  его совсем; Канлер, шатаясь, направился к двери.
Еще мгновение -- и он ушел, а за ним вышел и пораженный ужасом пастор.
     Тарзан обернулся к Джэн Портер.
     -- Могу я минуту поговорить с вами наедине? -- спросил он.
     Девушка кивнула  головой  и направилась к двери, которая  вела на узкую
веранду гостиницы. Она ушла туда, чтобы там объясниться с Тарзаном, и потому
не слышала последовавшего разговора.
     --  Стойте! -- крикнул профессор  Портер,  когда Тарзан направился идти
вслед за Джэн.
     Профессор совершенно терялся от неимоверного темпа событий, сменившихся
за эти несколько последних минут.
     -- Прежде чем  входить  в дальнейшие разговоры,  милостивый государь, я
желал  бы получить  объяснение  того,  что  случилось. По  какому  праву вы,
милостивый государь, решились вмешаться  в отношения между  моей  дочерью  и
м-ром Канлер? Я обещал ему ее руку, милостивый государь, и, не взирая на то,
нравится ли он нам или не нравится, обещание необходимо сдержать.
     -- Я вмешался, профессор Портер, -- ответил Тарзан, -- потому, что ваша
дочь  не  любит м-ра Канлера, она не  желает выйти замуж  за него.  Для меня
этого вполне достаточно.
     -- Вы не знаете,  что вы сделали, -- сказал профессор Портер. -- Теперь
он без сомнения откажется жениться на ней.
     -- Непременно откажется, -- заявил Тарзан  выразительно и  энергично, и
добавил:
     --  Вам  не  следует  бояться,  что  гордость  ваша  может  пострадать,
профессор Портер!  Вы будете иметь  возможность уплатить этому Канлеру  все,
что вы ему должны, в ту же минуту, как вернетесь домой.
     -- Ну,  ну, милостивый государь! -- воскликнул профессор Портер. -- Что
вы этим хотите сказать?
     -- Ваш клад найден, -- заявил Тарзан.
     --  Что,  что вы сказали?  -- крикнул задыхаясь профессор. -- Вы  с ума
сошли! Это невозможно.
     -- Однако, это так. Сокровища ваши украл я, не зная ни  ценности клада,
ни кому оно принадлежит. Я  видел, как матросы  зарывали его; я по-обезьяньи
вырыл его и снова закопал, но уже  в другом месте.  Когда д'Арно сказал мне,
что это такое и что эти деньги ваши, я вернулся в джунгли и достал его. Этот
клад причинил  так много преступлений,  страданий  и горя,  что д'Арно  счел
лучшим не пытаться  привезти его сюда, как я намерен был сделать. Вот почему
я  привез только аккредитив. Возьмите  его,  профессор  Портер,-- и  Тарзан,
вынув из кармана конверт, передал его изумленному профессору. -- Тут  двести
сорок  одна тысяча долларов.  Клад был тщательно  оценен экспертами,  но  на
случай, если у вас могли бы появиться какие-либо  сомнения, д'Арно сам купил
его и хранит для вас.
     -- К без того уже огромной  тяжести нашего  долга перед вами, -- сказал
профессор  Портер  дрожащим  голосом,  --  вы  добавили еще одну  величайшую
услугу. Вы даете мне возможность спасти мою честь.
     Клейтон,  вышедший  из  комнаты минуту  спустя  после  Канлера,  теперь
вернулся.
     -- Извините, -- сказал он, -- я думаю, что лучше попытаться добраться в
город еще засветло и выехать с первым поездом из этого леса. Туземец, только
что приехавший верхом с севера, сообщил, будто пожар медленно движется уже в
этом направлении.
     Заявление  Клейтона  прервало  дальнейшие  разговоры,  и  все  общество
направилось к ожидавшим моторам.
     Клейтон  с  Джэн  Портер, профессором  и Эсмеральдой  заняли автомобиль
Клейтона, а Тарзан взял с собою ассистента.
     -- Спаси, господи! -- воскликнул м-р Филандер, когда  мотор их двинулся
за  автомобилем  Клейтона. --  Кто  мог когда-либо  считать  это  возможным!
Последний  раз,  когда  я видел  вас,  вы  были  настоящим диким  человеком,
прыгавшим среди ветвей тропического  африканского леса;  а  теперь вы везете
меня по висконсинской дороге во французском автомобиле. Господь бог  мой! Но
ведь это в высшей степени замечательно!
     -- Да, -- согласился  Тарзан и, после некоторого молчания, добавил:  --
Филандер, можете  ли  вы припомнить подробности  относительно  нахождения  и
погребения  трех скелетов,  лежавших  в  моей  хижине  на  краю  африканских
джунглей?
     -- Могу и очень точно, милостивый государь, очень точно! -- ответил м-р
Филандер.
     -- Не было ли чего-нибудь особенного в одном из скелетов?
     М-р Филандер пристально взглянул на Тарзана.
     -- Отчего вы это спрашиваете?
     -- Для  меня это  имеет очень большое  значение, -- возразил Тарзан. --
Ваш  ответ  разъяснит тайну. Во всяком случае, он не может сделать  что-либо
худшее, как только оставить тайну  тайной. За последние  два месяца у меня в
мыслях была своя теория относительно этих  скелетов, и я прошу вас  ответить
мне  открыто  и  начистоту: были  ли  все скелеты,  которые  вы  похоронили,
человеческими скелетами?
     -- Нет, -- ответил м-р Филандер, -- самый маленький скелет, найденный в
колыбели, был скелетом обезьяны-антропоида.
     -- Благодарю вас! -- сказал Тарзан.
     В автомобиле ехавшем  впереди, Джэн  Портер лихорадочно обдумывала свое
положение.  Она  поняла  намерения  Тарзана,  когда он  попросил  позволения
сказать  ей  несколько  слов, и она знала,  что должна быть  готова дать ему
ответ.
     Он не такой человек, от которого можно было отделаться кое-как! И вдруг
эта  мысль вызвала в ней удивление и она усомнилась, не боится ли она его на
самом деле?
     А могла ли она любить того, кого боялась?
     Она  понимала,  очарование,  овладевшее  ею  в  глубине  столь  далеких
джунглей, но  здесь  в  прозаичном Висконсине не могло быть такой  сказочной
любви. И  безупречно  одетый  молодой  француз  не будил в  ней  первобытную
женщину, как тот лесной бог.
     Любила ли она его? Этого она сама теперь не знала!
     Она украдкой взглянула на Клейтона.  Вот человек, воспитанный  в той же
среде  и  обстановке,  в  которых  была  воспитана  она;  человек  с   таким
общественным  положением  и  культурой,  которые она  была  приучена считать
главной основой  для подходящего брака. Неужели  ее  чутье  не указывало  на
этого английского джентльмена? Ведь его любовь была такой, какую ищет всякая
цивилизованная женщина в своем товарище жизни...
     Могла ли она  полюбить Клейтона. Она не видела  причины, по которой  не
могла бы.  Джэн Портер не была по природе  существом холодно-рассудочным, но
воспитание,  обстановка  и  наследственность  --  все  совместно научили  ее
рассчитывать даже и в сердечных делах.
     То, что она была так безумно увлечена силой молодого гиганта, когда его
большие руки обнимали  ее в  далеких африканских  джунглях и  сегодня в лесу
Висконсина,  могло,  как   ей   начинало  казаться,  быть  приписано  только
временному  возврату  к  прототипу,  к психологическому  отклику первобытной
женщины, таившейся в ней, на зов первобытного мужчины.
     -- Если  он никогда больше  не коснется  ее,  -- рассуждала она, -- она
никогда не почувствует к нему влечения.  А  в таком  случае она, значит,  не
любит  его.  Это  было  не  более,  как  временная  галлюцинация,  вызванная
возбуждением и физическим контактом, но, если бы она вышла за Тарзана замуж,
то все очарование окончательно притупилось бы в совместной жизни.
     Она  опять взглянула на  Клейтона. Он был красив  и  был джентльменом с
головы до ног. Таким мужем она могла бы очень гордиться!
     И в это время он заговорил -- минутой раньше или минутой  позже, и  три
жизни пошли бы  совершенно иначе;  но судьба  вмешалась  и указала  Клейтону
психологический момент.
     -- Теперь вы свободны, Джэн, -- заявил он. -- Скажите "да", и я посвящу
всю свою жизнь, чтобы сделать вас вполне счастливой.
     -- Да, -- шепнула она.
     В  тот  же вечер, в маленьком  зале для ожидающих  на станции,  Тарзану
удалось застать Джэн Портер одну.
     -- Теперь вы  свободны, Джэн, -- сказал он, --  и я пришел сквозь века,
из  далекого и туманного прошлого, из логовища первобытного человека,  чтобы
требовать вас себе по праву:
     ради вас я сделался цивилизованным человеком,  ради вас я  переправился
через океан  и материки, ради  вас я сделаюсь тем, чем вы захотите,  чтобы я
был! Я могу дать вам счастье, Джэн, в той жизни, которую вы знаете и которую
любите. Выйдете вы за меня замуж?
     В первый  раз она поняла глубину его любви к  ней и все,  что  он из-за
любви  совершил  в столь короткое  время.  Она  отвернулась  и закрыла  лицо
руками.
     Что она сделала! Оттого, что испугалась возможности уступить зову этого
гиганта, она  сожгла  за собой все мосты,  и,  от страха  сделать  жизненную
ошибку, сделала ошибку еще более ужасающую!
     И тогда она сказала ему все, сказала  ему всю правду, слово в слово, не
пытаясь обелить себя или оправдать свой поступок.
     -- Что же нам делать? -- спросил он. -- Вы признались, что любите меня.
Вы  знаете, что  я  люблю  вас,  но  я  не  знаю этики общества,  которою вы
руководствуетесь. Оставляю  решение вопроса  в ваших  руках,  потому что  вы
лучше понимаете, что может устроить ваше благополучие!
     -- Я не могу отказать ему, Тарзан! -- заявила  она.  --  Он тоже  любит
меня, и  он хороший человек. Я никогда не смогу взглянуть в лицо  ни вам, ни
другому честному человеку,  если я откажу  Клейтону.  Мне  придется сдержать
данное слово, и вы должны  помочь  мне нести это бремя, хотя, быть может, мы
больше не увидим друг друга после сегодняшнего вечера.
     В это время вошли в комнату остальные, и Тарзан отошел к окошку.
     Но он  ничего не  видел.  Перед  его глазами  неотступно стояла залитая
солнцем  лужайка,   окаймленная   спутанной   массой  роскошных  тропических
растений,  над ней  колебалась листва  могучих  деревьев,  а  над всем  этим
сверкала лазурь экваториального неба.
     В  центре  лужайки сидела молодая женщина  на маленьком земляном валу и
рядом с ней молодой гигант.  Они  ели чудесные плоды,  смотрели друг другу в
глаза и улыбались. Они были очень счастливы и были одни.
     Мысли его прервал  приход  станционного служащего, который спросил, нет
ли тут джентльмена, по имени Тарзан.
     -- Я -- мосье Тарзан, -- сказал обезьяна-человек.
     -- Вам депеша из Парижа, пересланная из Балтимора. Тарзан взял  конверт
и вскрыл его. Депеша была от д'Арно. В ней значилось:
     Отпечатки пальцев доказывают, что вы Грейсток. Поздравляю!
     Д'Арно.
     Когда  Тарзан  прочел телеграмму, вошел  Клейтон и направился к  нему с
протянутой рукой. Тарзан смотрел на него.
     Вот человек,  который  носит титул Тарзана, владеет его поместьями!  Он
женится на женщине, которую любит Тарзан и которая любит  Тарзана. Одно лишь
слово его перевернет жизнь этого человека. Оно отнимет у него титул, отнимет
поместья и замки, оно отнимет их также и у Джэн Портер.
     -- Знаете ли, старина? -- крикнул Клейтон. -- Я  все еще не имел случая
благодарить вас за то,  что  вы  для  нас сделали. Вы только  и делали,  что
спасали нам жизнь и в Африке и здесь. Страшно  рад, что вы сюда приехали. Мы
должны  поближе  познакомиться.  Знаете   ли,  я  часто  думал  о  вас  и  о
замечательных  обстоятельствах окружающей  вас обстановки.  Хотелось  бы мне
спросить  вас, если  позволите: каким образом, черт возьми,  попали вы  в те
далекие страшные джунгли?
     -- Я там родился, -- спокойно ответил Тарзан. -- Моя мать была обезьяна
и, само собой разумеется, не могла мне много об этом рассказать. Отца своего
я никогда не знал.



   Эдгар Берроуз.
   Тарзан и город золота

     Переводчики Анисимов В., Владимирова И.
     OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX


     ГЛАВА I
     Стояла середина сентября.  Сезон дождей, неустанно  льющихся с июня  на
всем протяжении африканского континента от  Тигра  и Амхары с  юга и Гойама,
Шоа и Каффы с севера, подходил к концу. Дожди прекратились, но реки вышли из
берегов, а земля была влажной и мягкой.
     По дорогам в  поисках  одиноких путников, караванов или селений рыскали
разбойники-шифты. Эти бандиты, объявленные вне  закона, за голову каждого из
которых была  обещана приличная сумма, обычно отсиживались в своих крепостях
в неприступных горах  Каффы.  Но вот сейчас они вышли на охоту. Глухой топот
их  неподкованных  лошадей  нарушал ночную  тишину,  но  это не  внушало  им
тревоги: слишком силен  был  страх у местных  жителей  попасться бандитам на
глаза.
     Однако  они  не были одиноки в своих поисках. В том  же направлении, но
немного впереди  них  охотящийся  зверь выслеживал  свою жертву.  Его чуткие
ноздри не могли уловить запах  человека,  так  как  ветер  дул  от  него  по
направлению  к разбойникам,  а острый  слух  охотника  напрасно  напрягался:
рыхлая, мягкая земля поглощала топот копыт.
     Этот охотник своим обликом вовсе  не походил  на  хищного зверя, однако
его внешность еще в меньшей степени указывала  на его истинное происхождение
английского лорда.
     Этим странным существом был Тарзан из племени обезьян.
     Он  привык  утолять  свой голод  исключительно  за  счет охоты,  причем
охотился в своих  излюбленных местах. Уже два дня как Тарзан  был голоден --
два дня  без малейшей  передышки  шел  дождь.  Сейчас его  внимание  привлек
олененок,  который пил  воду  из заросшего  тростником  и кустарником ручья.
Тарзан, осторожно ползя  по траве, старался занять  удобное положение, чтобы
пустить стрелу или бросить копье. Он потерял на какое-то  время присущую ему
бдительность,  и Уша-ветер, переносящий запахи  и звуки,  -- пронес их  мимо
чутких ноздрей и  ушей  Тарзана.  Он  не почувствовал, как недалеко  от него
группа всадников осадила коней и с неотрывным вниманием следила за ним.
     Не  подозревая   о   грозящей   ему   опасности,  Тарзан  с  величайшей
осторожностью тихо подкрадывался к своей жертве.
     Между тем  разбойники-шифты  покинули  небольшую возвышенность,  откуда
молча наблюдали за ним, и  двинулись в его сторону, выставив вперед копья  и
длинноствольные мушкеты. Они были явно озадачены его своеобразным обликом --
никогда  прежде им  не  случалось видеть большого белого человека, подобного
этому, -- но больше, чем любопытство, ими владела жажда убийства.
     Время  от времени  олененок пытливо  оглядывался по сторонам,  и  тогда
Тарзан замирал, словно  статуя.  Вдруг взгляд животного  скользнул по фигуре
человека-обезьяны  и задержался  на мгновение. Затем  олененок подпрыгнул  и
скрылся. Тарзан чисто инстинктивно оглянулся -- он был уверен, что не он был
причиной бегства  оленя, а кто-то позади него, кого  обнаружили острые глаза
Уаппи. И действительно, полдюжины всадников  направлялись в его сторону. Ему
было ясно, что это шифты, враги более жестокие и кровожадные, чем лев Нума.
     Когда они поняли,  что обнаружены, то пустили лошадей в галоп,  пытаясь
окружить его. При этом они размахивали оружием и дико кричали. Однако они не
открывали  огонь, вероятно желая повергнуть его на  землю  и растоптать  или
пронзить его  тело своими стрелами и копьями. А  быть  может,  они надеялись
вкусить варварское удовольствие охоты на человека.
     Но Тарзан  и  не  думал спасаться бегством, хотя, безусловно,  ему были
известны все возможные пути спасения от  любого врага.  Он  отлично понимал,
что от  вооруженных людей убежать невозможно. И потому он решил сражаться до
тех пор, пока не представится счастливый случай для бегства.
     Высокий, прекрасно сложенный, с фигурой скорее Аполлона, чем Геркулеса,
в набедренной  повязке из львиной шкуры,  он походил на  мифического лесного
бога. Колчан со стрелами и небольшое копье за спиной,  на бедре -- охотничий
нож, доставшийся  ему  от  отца,  да лук в  левой  руке  -- таковым было его
оружие.
     Подобно молнии Ара, Тарзан, в мгновение ока определив надвигающуюся  на
него опасность, стремительно вскочил на ноги и мгновенно натянул свой лук.
     Коротким,  но  мощным  был  лук  человека-обезьяны,  его  стрелы  легко
проходили  сквозь  толстую кожу  диких животных.  Ни одному  цивилизованному
человеку не удалось бы натянуть его тетиву.
     Прямо в сердце одного из бандитов угодила первая стрела, и он,  вскинув
руки над головой, свалился с седла. Четыре другие стрелы, посланные Тарзаном
с  молниеносной быстротой, нашли свою цель. Еще один разбойник упал с лошади
замертво, трое других были ранены.
     Прошло всего  несколько мгновений,  и  вот уже  Тарзан стоит окруженный
уцелевшими  бандитами. Правда, трое  раненых  гораздо более обеспокоены тем,
чтобы извлечь из тела пущенные в них  стрелы, но другой, целый и невредимый,
воспользовавшись  моментом,  направил  свое  копье  прямо  в  широкую  грудь
великана.
     Отступать было некуда. Сзади Тарзана  стояли всадники. И тут на  помощь
человеку-обезьяне  пришли  присущие ему ловкость,  проворство и сила. Сорвав
свой лук,  который он после  выстрела  повесил  на шею, Тарзан  ударом отвел
вражеское копье и, схватив бандита за руку, мигом  очутился на спине  лошади
позади него.
     Раздался  сдавленный  крик  человека, затем охотничий нож вонзился  под
левую лопатку.  И вот  уже мертвое тело летит вниз.  Перепуганная  лошадь  с
развевающимися поводьями  помчалась  прямо  в реку.  Погони  не последовало:
слишком  ослаблены  ранениями  были  бандиты.  Вслед  Тарзану  раздался лишь
одинокий выстрел.
     Как только  лошадь  вошла  в реку, оказавшуюся глубокой и  полноводной,
Тарзан  заметил  в нескольких ярдах  вниз по  течению  очертания  крокодила.
Лошадь,  обезумев от страха  при виде Джимлы-крокодила, тотчас же  повернула
вверх против течения.  Тарзан, взяв в руки копье, попытался направить лошадь
к противоположному берегу.
     Между  тем страшные челюсти Джимлы уже щелкали близ  хвоста лошади, как
вдруг прозвучал выстрел. Это был выстрел раненого шифта, посланный  вдогонку
Тарзану.  Одновременно  с  выстрелом  скрылся в  воде и  смертельно раненный
крокодил.
     Спустя    несколько   секунд   лошадь   со   своим   седоком   достигла
противоположного  берега и  ступила на сушу. Теперь она вновь стала послушна
воле всадника. Тарзан развернул ее и послал стрелу на  другой берег в группу
бандитов. Стрела достигла цели и угодила в того раненого разбойника, который
невольно помог Тарзану, сразив своим выстрелом крокодила.
     Сопровождаемый  звуками  беспорядочной  стрельбы,  Тарзан  пустил  лишь
галопом  по  направлению  к ближайшему лесу и  вскоре  скрылся там  от своих
преследователей.
     ГЛАВА II
     Оказавшись в лесу, Тарзан,  не  слезая с лошади, уцепился за  свисавшую
большую толстую ветку,  дав  лошади  свободу  идти  своим путем.  Сам он был
крайне раздосадован: шифты вспугнули его ужин. То, что они  собирались убить
его, волновало  его гораздо  меньше, чем  то, что  его охота была испорчена.
Теперь  он  вынужден  снова  заняться поисками пищи,  но когда утолит голод,
непременно вернется к интересовавшему его делу разбойников-шифтов.
     Вскоре   охота   Тарзана    увенчалась   успехом,   и   он   насытился.
Удовлетворенный, он лежал  на развилке дорог и  обдумывал  все  связанное  с
делом  шифтов.  Если банда уходит,  то  это  отлично,  но  если  они  решили
расположиться  здесь на  постоянное жительство, то это, безусловно, помешает
ему появляться в том месте. Так что надо будет узнать характер, количество и
место расположения врагов. Да и никак нельзя позволить им избежать наказания
за все, что они ему причинили.
     Вернувшись  назад, Тарзан переправился через реку и пошел по  тропе, по
которой ушли шифты.  Дорога шла через холмистую местность, то поднимаясь, то
опускаясь, и вела в узкую долину, заросшую тропическим лесом, через  который
протекала извилистая река.
     Короткие экваториальные  сумерки быстро сгущались, уступая место ночной
темноте.  В лесу и на  холмах  начиналась ночная  жизнь,  доносилось рычание
вышедшего на охоту  льва.  Струи теплого воздуха, поднимавшиеся из  долины к
холмам, донесли до чутких ноздрей  Тарзана  запахи  человеческой стоянки. Он
вскинул голову и издал боевой клич -- Тарзан из племени обезьян начинал свою
охоту.
     Мрак  ночи полностью  скрывал  его  полную величия фигуру. Он  был весь
внимание: его чуткие ноздри трепетали при  легчайшем дуновении ветра, а  уши
ловили даже малейшие звуки.
     По  мере продвижения  вперед запахи  человеческого  лагеря  становились
отчетливее, но вместе с тем все явственнее  становилось  низкое урчание царя
зверей. Однако это не  беспокоило Тарзана: он знал,  что лев Нума охотится с
подветренной стороны и вряд ли догадывается о его присутствии.
     Тарзан высчитал  расстояние, которое отделяло его от  льва в  долине, и
расстояние между ним и лесом, и решил, что он достигнет леса  раньше, чем их
пути пересекутся. Сегодня у него  была особого рода охота --  на человека --
заклятого врага живых существ.
     Интересно, что Тарзан о себе думал менее всего как о человеке, он вовсе
не испытывал особой  гордости  по этому поводу. Его психология гораздо более
походила  на  психологию  дикого  зверя,  чем  человека.  Главной целью  его
действий  было  удовольствие, радость. Поэтому люди с их  страстным желанием
приобрести  то одно благо,  то  другое вызывали  у него презрение. Он  видел
алчность, трусость, жестокость, эгоизм  людей  и  понял,  что,  несмотря  на
интеллектуальное превосходство человека над зверем, тот уступает жителю леса
в главном -- умении получать радость от жизни.
     Итак,  приближаясь  к  стоянке  людей, Тарзан  совершенно не  испытывал
чувства живого существа, стремящегося к себе подобным. Он знал одно -- перед
ним  был  враг. Из  груди  его  вырвался сдавленный  крик, а могучие мускулы
напряглись.
     Когда  Тарзан  достиг  опушки  леса,  он  почувствовал  справа от  себя
близость  льва, поэтому  человек-обезьяна схватился за ветки и, раскачиваясь
на  них, таким  способом стал приближаться к  лагерю  шифтов. Очутившись  на
дереве, возвышавшемся над поляной,  где  расположились разбойники, он увидел
всю банду,  состоящую примерно  из  двадцати человек,  и их лошадей.  Лагерь
бандитов  окружала  грубо сделанная из ветвей  и  кустов ограда -- видимо, с
целью защиты от зверей. Этой же цели  служил  и костер,  полыхавший в центре
лагеря.
     Бросив  быстрый  изучающий  взгляд  на поляну,  Тарзан  с  неподдельным
интересом  и  любопытством  остановил  свой взор на белом человеке,  лежащем
крепко связанным близ огня.
     Обычно  судьба  белого человека  интересовала  Тарзана  не больше,  чем
судьба чернокожего или любого другого живого существа, с которым он не был в
дружбе. Однако сейчас перед ним был пленник его  врагов, к тому же он сильно
отличался своим  внешним  видом от  тех  белых, кого ему  приходилось видеть
раньше.
     На нем была кольчуга-безрукавка, сделанная из дисков из слоновой кости.
Оригинальные  украшения  на  лодыжках,  запястьях,  на  шее и голове  скорее
напоминали боевые  доспехи. Ноги и руки пленника были  обнажены.  Голова его
покоилась на сырой земле и была повернута в противоположную сторону, так что
Тарзану не  удалось рассмотреть его черты  лица; он  мог видеть лишь  густые
черные волосы.
     Наблюдая за  лагерем  и обдумывая, как лучше отомстить бандитам, Тарзан
решил,  что  лучшей местью могло бы  стать  лишение какой-то ценной для  них
вещи. Судя  по тому,  как  усиленно  охраняли  пленника, этот  белый человек
представлял  немалую  ценностью для  шифтов. Кроме того, своеобразная одежда
пленника вызвала  большое любопытство и интерес Тарзана. Вот почему он решил
украсть белого человека у бандитов.
     Решив   дождаться  часа,   когда   весь  лагерь  уснет  крепким   сном,
человек-обезьяна  примостился   в   развилке  дерева  и  стал  наблюдать  за
происходящим.
     Несколько  бандитов задавали  вопросы  пленнику,  но,  по-видимому, обе
стороны не понимали друг друга. Тарзану был знаком язык, на котором говорили
племена кафичо и галла, и любопытство его росло с каждым следующим вопросом.
Его внимание удвоилось, когда он услышал, как шифты, разными  способами,  на
нескольких диалектах и даже знаками, пытались узнать у пленника дорогу к тем
местам, где есть золото и слоновая кость. Между тем пленник  или не понимал,
или делал вид, что не понимает (что было больше похоже на правду).
     -- Эта скотина отлично нас понимает, -- заревел один из разбойников. --
Он нарочно притворяется.
     -- Если он не скажет нам, где золото, зачем нам кормить его и таскать с
собой? -- возмутился другой. -- Мы должны убить его сейчас же.
     -- Пускай еще подумает одну ночку. Но если и утром он ничего не скажет,
мы живо его прикончим, -- решил третий бандит, по-видимому, их предводитель.
     И они  принялись словами и  жестами  объяснять  пленнику свое  решение.
Затем, усевшись  вокруг костра, стали обсуждать происшедшее и намечать планы
на  будущее, причем главной темой их разговора был странный  белый  великан,
который убил  троих  их  товарищей  и  скрылся  на  их  лошади. Обсудив  все
хорошенько, все бандиты ушли спать в укрытие из веток и листьев.
     Дождавшись  часа,  когда  лагерь  погрузился  в  глубокий  сон,  Тарзан
осторожно, бесшумно  спустился с дерева, держась  в тени кустов. Он  постоял
минуту,  прислушиваясь. Из-за ограды доносилось дыхание  льва  Нумы --  царь
зверей был  совсем недалеко. Выглянув из-за широкого ствола  дерева,  Тарзан
увидел, что часовой сидит, повернувшись к нему спиной.
     Тихо  двигаясь,  вышел он  на  открытое место и направился  к ничего не
подозревавшему бандиту. Его  внимание  привлек  мушкет, лежавший  на коленях
часового,  и  он --  как и любой зверь джунглей -- не мог  оторвать от  него
взгляда.
     Подойдя близко к своей жертве,  Тарзан низко наклонился.  Его бронзовая
рука стремительно  взметнулась,  стальные пальцы  сжали  горло  часового,  а
острое  лезвие ножа  в  ту же секунду  вонзилось  под левую лопатку, прямо в
сердце. Смерть наступила моментально.
     Вытащив нож  из тела часового, Тарзан,  осторожно  шагая,  направился к
пленнику, который лежал  прямо на  открытом месте.  Рядом, в шалашах,  спали
шифты.  Приблизившись к пленнику, Тарзан, при  свете костра, увидел, что тот
не  спал,  а внимательно, изучающе рассматривал  его. Показав жестами, чтобы
пленник хранил молчание, Тарзан подошел к нему, встал на колени  и перерезал
веревки, связывавшие руки и ноги пленника.
     Незнакомец  уже  встал  на  ноги и разминал онемевшие  мышцы, как вдруг
страшный  рев  прорезал   тишину  ночи.  В  то  же  мгновение  дюжина  разом
пробудившихся  бандитов  выскочила  из  шалашей,  не забыв  прихватить  свое
оружие.
     Не  обнаружив вблизи  льва,  они  сразу же увидели Тарзана  из  племени
обезьян и освобожденного им пленника.
     Один  из  бандитов (раненный утром Тарзаном)  мгновенно  узнал  лесного
великана и заорал во всю глотку:
     --  Это он!  Это тот  самый белый дьявол, который  убил  сегодня  наших
товарищей!
     -- Убьем его! -- крикнул другой.
     -- Убьем их обоих! -- присоединился предводитель шифтов.
     Окружив  Тарзана  и  пленника, бандиты  подходили  к  ним ближе, но  не
стреляли, боясь промахнуться и ранить своего  человека.  Тарзан оставил  все
свое оружие, кроме  ножа и веревки, на дереве и сейчас не мог пустить стрелу
или бросить копье во врага.
     Но  вот  один бандит,  более храбрый,  а  скорее более глупый, чем  его
товарищи, бросился врукопашную,  подняв  при этом  мушкет  вверх  прикладом.
Однако приклад мушкета лишь просвистел  в  воздухе: Тарзан пригнулся и ловко
увернулся. Моментально, тут же, человек-обезьяна умело вырвал оружие  из рук
шифта. Бросив мушкет под ноги пленника, Тарзан схватил в объятия противника,
развернул его  лицом вперед и прикрылся им, словно оборонительным  щитом, от
выстрелов его же  товарищей. Тем  не  менее, это не  охладило пыла бандитов:
ободряя друг друга криками, они приближались к безоружным.
     Считая  своим главным  соперником Тарзана, шифты  решили обойти  его  с
тыла. Между тем пленник поднял брошенный ему мушкет  и стал орудовать им как
дубиной. Первый удар прикладом свалил с ног одного из бандитов и так напугал
его приятеля, что тот трусливо отступил назад.
     Кинув взгляд назад, Тарзан понял, что в лице освобожденного им пленника
он обрел  достойного союзника. Однако было  ясно,  что долго продержаться им
против  целой  банды  не  удастся.  Единственный  шанс  на спасение  --  это
согласованный прорыв сквозь линию окружившего их врага. Но как дать знать об
этом решении своему союзнику? На те слова, которые были брошены Тарзаном  на
английском и других,  немного  знакомых ему языках,  он  получил  ответы  на
непонятном ему языке.
     Что  же  предпринять?  Как  они  будут  общаться?  Тогда  Тарзан  решил
прибегнуть к  языку  жестов.  Он  повернулся,  мягко коснулся  плеча  своего
компаньона, одновременно указывая  пальцем выбранное им направление бегства,
и кивком головы пригласил его в совместное путешествие.
     Белый человек понял и тут же развернулся, а Тарзан, все еще не выпуская
бандита  из своих  могучих объятий,  ринулся  в атаку. Однако шифты вовсе не
собирались  подарить им свободу. Они стояли тесно сомкнув копья, с мушкетами
наперевес. И их было слишком много.
     Вырвав  своего товарища  из  сплошных  объятий  человека-обезьяны,  они
наконец-то  получили  возможность пустить  в ход  оружие. Шифты  были сильно
обозлены и жаждали смерти  двух белых. Казалось, ситуация для  наших  героев
стала безвыходной. И все  же Тарзан  со  своим союзником действовали  весьма
активно,  так  что некоторые из  бандитов  чуть отступили  назад,  чтобы  на
расстоянии воспользоваться оружием.
     Как раз сейчас один из них, заняв  удобную позицию, дающую  возможность
стрелять без угрозы для других шифтов, поднял свой мушкет и прицелился прямо
в богатырскую грудь Тарзана.
     ГЛАВА III
     И  тут раздался громкий предупредительный крик одного из его товарищей.
Однако  он  был  заглушен  сильным горловым рычанием Нумы.  Затем последовал
прыжок через изгородь -- и вот уже лев в центре площадки.
     Бандит, готовившийся убить  Тарзана,  мгновенно  оглянулся, но,  увидев
льва,  в  ужасе вскрикнул и  бросил оружие.  Боясь попасть в  лапы  Нумы, он
ринулся в сторону Тарзана. В тот  момент, когда, испуганный криками и огнем,
лев на минуту остановился и присел, человек-обезьяна схватил бандита, поднял
вверх  и бросил его  прямо  в морду Нумы.  Жестом  указав своему  компаньону
следовать за ним, Тарзан, миновав изгородь, скрылся в джунглях.
     Выбравшись  из лагеря, человек-обезьяна отыскал  оставленное  на дереве
оружие и вместе со спасенным пленником вышел  на дорогу, ведущую из долины в
горы.
     Уже  во  время  схватки в  лагере бандитов, Тарзан  невольно восхитился
храбростью, ловкостью  и  силой незнакомца. И действительно, будучи примерно
одинакового с Тарзаном роста и обладая  почти столь же мощной  мускулатурой,
он привлекал внимание и присущими ему смелостью, бесстрашием  и вместе с тем
скромностью, верностью и надежностью. Оценив по  достоинству  эти прекрасные
качества, Тарзан, обычно предпочитающий быть  наедине, сейчас был рад такому
компаньону.
     Почти  полная луна осветила  нежным,  мерцающим  светом  лес,  холмы  и
долину, сообщая природе таинственное, волнующее очарование,
     Путники пробирались по лесу  совсем бесшумно,  однако их приближение не
осталось не замеченным зверем, прятавшимся  в самом укромном уголке леса, --
ветер  Уша донес до  него запах  человека.  Самец  пантеры  Шиита  был очень
голоден, и сейчас он предвкушал лакомую добычу.
     В лесу Тарзан  был занят поисками подходящего дерева, на  котором можно
было  бы  отдохнуть и переночевать. Его  не  волновало, голоден или  нет его
спутник, --  это  было  его личное дело. Таков  закон джунглей, и исключения
возможны,  лишь  если компаньон  слаб или  ранен.  Конечно, если бы он добыл
зверя, он обязательно поделился бы своей добычей. Но Тарзан не был голоден.
     Отыскав толстую горизонтальную ветвь дерева, он нарубил крепких палок и
укрепил на развилке. Затем  выстлал настил листьями и лег спать. Сколько  ни
вслушивался Тарзан  в ночные шорохи, он ничего не обнаружил, хотя интуитивно
ощущал, что далеко не все вокруг благополучно. И действительно. Пара горящих
глаз  пантеры с соседнего  дерева была устремлена на него и на его спутника,
сооружавшего  себе  на земле  ложе.  Шиита,  самец  пантеры,  ждал  удобного
момента,  чтобы прыгнуть на человека. Он осторожно продвигался вперед  вдоль
толстого  сука, на котором сидел. Но  чуткие  уши  Тарзана уловили  малейшие
колебания  листьев  ветки, и  вскоре острые  глаза его обнаружили  в темноте
хищника.
     В тот же миг Шиита прыгнул вниз на человека. И в  ту  же секунду, издав
боевой клич, совершил свой прыжок человек-обезьяна.
     Бывший  пленник  инстинктивно резко отпрянул в сторону  -- пантера лишь
коснулась  его своим боком. Он  повернулся лицом к  врагу, и тут  глазам его
предстала странная  картина:  на  спине грозного зверя  сидел  его  отважный
освободитель. Но еще большее изумление и ужас испытал он, когда  услышал рев
двух хищников, рев, мало чем отличавшийся друг от друга.
     Тарзан пытался схватить пантеру за горло, а зверь  старался  избавиться
от врага  и  дотянуться  до  него  задними  лапами  с  огромными  когтями  и
перекатывался с  ним через спину.  Однако человек-обезьяна решил перехитрить
хищника:  перекатываясь вместе  с Шитой,  он просунул ноги ему  под  брюхо и
сцепил их вместе. Пантера вскочила на ноги и попыталась сбросить Тарзана, но
сильные руки плотным кольцом сжимали его шею, перекрывая дыхание.
     Схватка становилась все более яростной.  Дважды  человек пытался помочь
Тарзану, но оба раза безуспешно.  Наконец человеку-обезьяне удалось вытащить
свой нож. И вот  сверкнуло лезвие и  с размаху вошло в тело  хищника.  Шиита
зарычал,  извиваясь  от  боли, сделал новую попытку избавиться от врага. Нож
вторично вонзился  в тело пантеры. Шиита едва стоял на обессиливших лапах. И
вновь  острое  лезвие ножа глубоко вонзилось в  его  бок.  Пантера  замертво
свалилась на траву.
     Тарзан разом вскочил на ноги. В ту же минуту к нему подошел его спутник
и  положил руку  ему на  плечо,  произнеся  при этом  несколько  слов низким
приятным  голосом.  Тарзан не  понял их, но догадался по жестам, что человек
выражает ему свою благодарность.
     И  он  был прав. Дважды  странный лесной  великан  спасал  человека  от
смерти. Почему? Зачем? Этого никак не мог понять спасенный.
     Зная, что неподалеку в лесу бродит лев Нума, и не успев забыть недавнюю
кровавую схватку, Тарзан с помощью  жестов убедил  человека расположиться на
ночь на дереве и помог  ему смастерить гнездо, подобное своему. Остаток ночи
прошел спокойно.
     Солнце  уже   час  как   золотило  верхушки  деревьев,   когда  путники
проснулись. Наконец  очутившись  наедине, они с  интересом разглядывали друг
друга. На минуту взгляды их встретились, человек дружелюбно улыбнулся новому
товарищу  и  кивнул  в  знак  приветствия. Впервые  за все  время Тарзан мог
рассмотреть своего спутника при дневном свете.
     Это  был отлично  сложенный,  мускулистый  человек шести  футов ростом.
Черты его лица, строгие и правильные, указывали на сильный характер. В целом
лицо его скорее  отличалось благородством  и  мужеством,  чем  красотой. Его
черные  волосы  были  скреплены  повязкой,  прекрасной  работы  украшение из
слоновой кости в виде вогнутой лопатки спускалось на лоб.
     Любопытство, с каким Тарзан разглядывал незнакомца, возросло,  когда он
увидел,  как  тот  надевает  кольчугу  и украшения  из  слоновой  кости. Эти
украшения в виде  длинных полосок,  плотно сдвинутых  и скрепленных кожаными
шнурками,  прикрывали  запястья   и  лодыжки  человека.  Тяжелые,  вогнутые,
клинообразной  формы куски слоновой  кости закрывали плечи, а ниже плеч было
прикреплено  по  диску  из той  же  слоновой  кости.  Более  мелкие,  изящно
сделанные  диски  защищали шею. От этих дисков к кольчуге опускались полоски
кожи, кольчуга же держалась с помощью наплечных ремней.
     Тарзан не мог представить, что вся эта амуниция служит лишь украшением.
Она являлась прекрасной защитой от боевого оружия, будь то меч или топор. Во
всяком  случае  так он считал.  И теперь его сильно интересовало,  из  какой
страны этот доблестный воин. Насколько  было известно Тарзану, нигде в  мире
люди не носили таких украшений.
     Однако, несмотря на  занимавшие  его  вопросы, голод давал знать о себе
все больше.  Тарзан спрыгнул с  дерева  и, не теряя  бдительности, осторожно
направился к тайнику с мясом.
     Мясо оказалось  нетронутым. Отрезав несколько кусков и спустив его вниз
своему  спутнику,  он, примостившись на  дереве, стал его  есть.  Его  новый
приятель не без удивления смотрел, как Тарзан ест сырое мясо; затем поджарил
свою порцию на огне, высеченном с помощью кремня и кресала.
     Закончив трапезу, Тарзан  спустился с дерева и знаками узнал у воина, в
каком  направлении тот хочет идти. Воин  указал на северо-восток,  пригласив
Тарзана  с собой.  Человек-обезьяна,  которого чрезвычайно занимала  загадка
незнакомца, с радостью  откликнулся на  это  приглашение, и  они, теперь уже
возглавляемые незнакомцем, двинулись в путь.
     Дорога уходила в горы. Дни шли  за днями, недели за неделями, а путники
все углублялись в горную цепь. Отличаясь любознательностью, Тарзан  не терял
времени даром -- вскоре он уже  мог  понимать  язык,  на котором говорил его
спутник.
     Первое, что  узнал  Тарзан, было имя  его  нового товарища.  Его  звали
Валтор.  В  то время  как Валтор учил  человека-обезьяну своему  языку,  тот
объяснял ему, как пользоваться луком и копьем.
     Не одна неделя минула с  той  поры, как они  покинули лагерь шифтов, но
загадочная страна  все еще  оставалась  в  неведомой  дали.  Тарзан  успешно
охотился в горах, так что у них не было недостатка в пище. Дикая охота среди
величественных горных пейзажей доставляла Тарзану редкое наслаждение.
     Однажды,  когда они очутились в начале темного сырого каньона,  их путь
был прегражден отвесными скалами.
     -- Я заблудился, -- признался Валтор.
     -- Меня это не удивляет, я знал об этом раньше, -- заметил Тарзан.
     -- Как ты  мог это  знать? -- воскликнул Валтор, глядя с изумлением  на
своего спутника. -- Ведь тебе неизвестно, где находится моя страна!
     -- За неделю ты пересек четыре  точки окружности, -- ответил Тарзан, --
а  сейчас мы  оказались в  пяти милях от того места, где  были неделю назад.
Отсюда не далее чем в пяти милях протекает ручей, на берегу которого я  убил
козла. Там же стоит искривленное дерево, на котором  мы провели  ночь  ровно
неделю назад.
     -- Я не  буду с  тобой  спорить, возможно, ты прав,  --  сказал  Валтор
смущенно. -- Однако как нам быть дальше?
     --  Можешь  ли  ты  сказать,  в  каком  направлении  от  лагеря  шифтов
расположена твоя родина? -- спросил Тарзан.
     -- Тенар находится на  востоке от  того места,  -- ответил Валтор. -- Я
уверен в этом.
     --  А  мы сейчас находимся  на юго-западе от того лагеря,  так как  все
время  шли  на  юг,  с тех  пор как  углубились  в горы.  Если  твоя  страна
расположена среди этих гор, то мы отыщем ее, если пойдем на северо-восток.
     -- Эти нагромождения скал с извилистыми каньонами и завалами сбили меня
с толку, -- заявил Валтор. -- Дело в том, что ни разу в жизни я не уезжал из
Тенара дальше долины Онтар... Ты  думаешь, ты сумеешь в этом  скоплении скал
найти дорогу на  северо-восток?  Если ты  в этом уверен,  ты и  должен стать
проводником.
     -- Я пойду прямо на северо-восток, -- сказал  Тарзан. -- И буду идти до
тех пор, пока твоя страна не окажется на моем пути.
     -- Лучшим ориентиром может служить Ксаратор,  расположенный к западу от
Атны. Мы увидим  его с любой горы, если  окажемся в  пятидесяти или даже ста
милях от моей родины.
     -- А что такое Ксаратор и Атна? -- спросил Тарзан.
     --  Ксаратор  -- это  огромный вулкан, расположенный  на  северном краю
долины Онтар. Он  принадлежит жителям Катны,  Города Золота. А Атна -- Город
Слоновой Кости  -- моя родина. Люди Катны  из долины  Онтар враждуют с  моим
народом.
     --  Значит,  завтра  мы  отправимся  в город  Атну в  долине  Тенар, --
заключил Тарзан.
     И  Тарзан  с  Валтором, подкрепившись  оставленным  от вчерашней добычи
мясом, устроились на ночлег.
     ГЛАВА IV
     Наступило утро, сырое и  ненастное. Сезон дождей прошел, но было видно,
что зародившийся ночью ураган накапливает силы  над  мрачными вершинами гор,
сквозь которые  предстояло  пройти Тарзану  и  Валтору  в поисках призрачной
долины Тенар. Солнце не могло пробиться сквозь густые облака, поэтому воздух
был  пропитан  ночной  сыростью  и   холодом.  Путешественники  как  следует
продрогли на своем ложе среди ветвей могучего дерева.
     -- Позавтракаем позже, -- сказал Тарзан, -- после небольшого  подъема в
горы -- он разогреет нашу кровь.
     --  Если к тому же  нам  посчастливится найти  что-нибудь  съестное, --
добавил Валтор.
     -- Редкий случай,  когда Тарзан  путешествует голодный, -- ответил  его
спутник.  --  Не  будет он голодным и сегодня.  Если Тарзан  готов  к охоте,
значит, скоро будет еда.
     Они спустились  в каньон, и, найдя место, с которого  они  могли начать
подъем по противоположной обрывистой стене, двинулись вверх.  В то время как
Тарзан  с  легкостью преодолевал  скалу  за  скалой,  не обнаруживая и следа
усталости,  Валтор  тяжело  дышал,  сердце  его  учащенно  билось  с  каждым
следующим  подъемом, хотя он  и  старался  не  показывать  испытываемого  им
страха.
     Наконец  путники достигли вершины могучего хребта, открывавшего  путь к
величественным  и горделивым  пикам.  Здесь  они  по  предположению Тарзана,
заметившего  усталость спутника, устроили небольшой привал. Валтор  был  ему
благодарен за это.
     Целый день двигались они  на северо-восток. Порой моросил мелкий дождь,
всегда  готовый превратиться в ливень.  Казалось, вот-вот разразится ураган,
грозящий им еще с самого утра.
     К концу  дня  они выбрались  из  узкого и  глубокого ущелья и вышли  на
плато, отделявшее их от горного массива. Сквозь  моросящую завесу дождя едва
просматривались горные вершины. Вдруг Валтор торжествующе воскликнул:
     --  Мы  нашли  его!  Вот  он --  Ксаратор!  Тарзан взглянул  туда, куда
показывал  воин, и  глазам его предстала  величественная скала со  срезанной
верхушкой, низкие облака над которой отражали красноватые отблески огня.
     --  Итак, это Ксаратор, -- заметил Тарзан.  -- Значит, Тенар  находится
восточнее от него?
     --  Да, --  ответил  Валтор,  --  но  это  также  означает,  что  Онтар
расположена прямо у подножия этого плато, прямо перед нами. Идем!
     Они быстро двинулись вдоль плоской, покрытой густой  травой равнины  и,
пройдя милю или две,  приблизились к обрывистому краю плато, где внизу перед
ними раскинулась широкая долина.
     --  Сейчас мы  стоим  почти у  самого  начала долины  Онтар,  -- сказал
Валтор. -- Здесь находится Город Золота -- Катна. Видишь, он там, у излучины
реки на краю леса. Это очень  богатый город, но его  жители враждуют  с моим
народом.
     Сквозь завесу дождя  Тарзан увидел  окруженный крепостной стеной город.
Почти  все  дома были окрашены в  белый цвет, а  многие  купола  -- в густой
желтый.  Берега  реки,  протекавшей  через  всю долину, соединялись  мостом,
который, подобно куполам, отливал желтым цветом и едва просматривался сквозь
пелену  дождя,  к  вечеру усилившегося.  Реку  питали  более  мелкие  речки,
вытекавшие  из  горного  массива.  Через всю  долину также пролегала  хорошо
укатанная дорога,  которая, не доходя до центра  долины, раздваивалась. Одно
ее отверстие шло по  берегу притока большой реки и исчезало  вместе  с ним в
ущелье каньона  на  восточной стороне  долины.  Внизу  простиралась  зеленая
равнина,  доходившая  до северной  оконечности  долины Онтар. Лес перешагнул
через реку и протянулся вплоть до  обрывистых скал, окаймлявших долину с юга
и юго-востока.
     Тарзан медленно перевел взгляд на город.
     -- Почему ты называешь его Городом Золота? -- спросил он.
     --  Разве ты  не  видишь золотые купола  и  золотой  мост? --  удивился
Валтор.
     -- Они покрыты золотой краской? -- поинтересовался Тарзан.
     -- Купола покрыты слоем золота, -- ответил Валтор.  --  И толщина этого
слоя на некоторых достигает одного дюйма, а  мост сделан из сплошных золотых
блоков.
     Тарзан удивленно поднял брови. Глядя вниз на эту кажущуюся пустынной  и
мирной  долину,  он представил в своем  воображении  иную картину -- картину
того,  что  может  произойти,  если  известие об  этих  огромных  богатствах
достигнет    внешнего   мира,   который   ринется    в    Онтар    со   всей
благотворительностью    современной    цивилизации   и   ее   цивилизованных
представителей. Как наполнится тогда долина шумом и грохотом -- неповторимой
музыкой   современного   города!  Какую  великолепную  картину  напишут   на
африканском небе высокие трубы, выбрасывающие клубы черного дыма, развешивая
их словно траурные занавески над золотыми куполами Катны!
     -- Откуда же берется столько золота? -- спросил Тарзан.
     --  В  южной  стороне от  города,  в  горах, находятся золотые копи, --
ответил Валтор.
     -- А где же тогда твоя страна Тенар?
     -- Прямо за горами, расположенными восточнее Онтара. Посмотри туда, где
река  и дорога  пересекают лес. Видишь, как они, выйдя из леса,  исчезают  в
горах?
     -- Да.
     -- Дорога  и река проходят через  Ущелье Воителей  и  достигают  долины
Тенар. Чуть-чуть к северо-востоку от  центра долины  расположена Атна, Город
Слоновой Кости. За этим ущельем находится моя родина.
     -- Далеко ли мы сейчас от Атны? -- поинтересовался Тарзан.
     --  Примерно в  двадцати  пяти  милях,  может, чуть меньше, --  ответил
Валтор.
     --  Тогда нечего ждать, мы должны идти,  -- заявил  Тарзан.  -- В такой
дождь  лучше  идти, чем дожидаться  утра,  тем более  что в  твоем городе, я
надеюсь, мы найдем, где отдохнуть.
     -- Конечно, -- ответил  Валтор, --  к тому же  наше появление  в долине
днем может быть небезопасно для нас. На воротах Катны стоят часовые, которые
обязательно нас обнаружат. А так как жители города враждуют с нашим народом,
то  у нас нет иных шансов, кроме как  быть убитыми или взятыми в плен.  Идти
ночью тоже опасно  -- ведь здесь бродят львы. Однако днем опасность двойная:
нам придется сражаться и с людьми, и со львами.
     -- Что это за львы? -- спросил Тарзан.
     -- Мужчины  Катны разводят львов,  поэтому их очень много  на свободе в
здешних местах, -- ответил  Валтор. -- Эта большая равнина, лежащая  внизу и
простирающаяся по всей длине  долины  по  этому берегу реки, называется Поле
Львов. Безопаснее пересечь это место, когда стемнеет. Если мы придем в Атну,
мы сможем там прекрасно  отдохнуть, -- добавил Валтор. -- В доме  моего отца
есть хороший  очаг,  там теперь полыхает пламя, распространяя  вокруг  волны
тепла.
     --  Над облаками  сияет солнце,  --  заметил  Тарзан, -- но  мы не  над
облаками, мы здесь, где нет солнца, нет огня, и нам очень холодно. -- Тонкая
улыбка тронула его губы: -- И нам не становится теплее оттого, что  мы ведем
разговоры об огне и солнце.
     -- Мне очень хочется поскорее  оказаться в Атне,  --  сказал Валтор. --
Это прекрасный город, а Тенар  -- великолепная долина. В  Тенаре мы разводим
коз, овец и слонов.  Там нет львов, за исключением тех, которые забредают из
Онтара,   --  их   мы  убиваем.   Наши  фермеры  выращивают  овощи,  фрукты,
заготавливают  сено,  наши ремесленники  делают  товары из  кожи и одежду из
шерсти овец  и  коз.  Наши  мастера-резчики вырезают многие вещи из слоновой
кости и дерева. Понемногу мы торгуем с внешним миром, расплачиваясь слоновой
костью и  золотом  за  то, что  приобретаем. Если бы не постоянная угроза со
стороны Катны, наша жизнь была бы счастливой и спокойной.
     -- Что вы покупаете за пределами своей страны и у кого вы покупаете? --
спросил Тарзан.
     -- Мы покупаем соль,  потому  что  у нас в стране залежей  соли нет, --
объяснил Валтор. -- Мы также покупаем железо для производства оружия, черных
рабов  и  иногда  белых  женщин,  если  они молоды  и красивы.  Все  это  мы
приобретаем  у банды шифтов. Насколько я помню, мы всегда торговали  с  этой
бандой. Главари банды и  короли  Атны приходят и уходят,  но наши  отношения
никогда не  меняются.  Кстати,  я тоже  искал  эту банду, потом заблудился и
попал в плен к другой банде.
     -- А  вы никогда  не  торговали  с  народом  Катны? --  поинтересовался
человек-обезьяна.
     --  Каждый  год на одну  неделю  мы устанавливаем перемирие, и тогда мы
занимаемся мирной  торговлей. Они дают нам золото, продовольствие в обмен на
женщин, соль и железо, которые мы покупаем у шифтов, а также за одежду, кожу
и изделия  из  слоновой  кости, которые  мы производим  сами.  Жители  Катны
разводят львов для войны и спорта, выращивают фрукты, овощи, хлебные злаки и
заготавливают сено, вырабатывают много золотых вещей, а также кое-что делают
из слоновой кости. Особенно ценятся у нас их изделия из золота и сено.
     -- Так почему же два народа, которые так зависят  друг от друга,  воюют
между собой? -- спросил Тарзан. Валтор пожал плечами.
     --  Я не знаю, возможно, существует такой  обычай. Ведь мир лишает  нас
возможности испытать острые ощущения волнения и страха.
     Его глаза ярко засверкали.
     -- Эти набеги!  --  воскликнул  он.  --  Это прекрасный вид  спорта для
настоящих мужчин!  Жители Катны охотятся со своими львами за  нашими козами,
овцами, слонами и в конечном итоге -- за нами.  В качестве трофеев они берут
головы, выше  всего  ценится  голова  мужчины. Они стараются захватить наших
женщин, и, когда это  им удается, начинается война,  если к  тому  же  семья
похищенной женщины занимает важное общественное положение.
     Когда  мы хотим  спортивных состязаний,  мы  идем в  Онтар за золотом и
женщинами  или  ради  спорта убиваем  мужчин или захватываем рабов.  Продать
женщину жителю Онтара за большое количество золота, а затем отнять ее у него
во время  набега считается чуть  ли не доблестью и  лучшей шуткой. Нет, я не
думаю, что мы или они будут искать мира.
     Пока Валтор  говорил,  невидимое солнце  почти  село, тяжелые  зловещие
облака  закрыли  северные  вершины, опустились  еще  ниже над верхней частью
долины.
     -- Мне кажется,  нужно идти, -- сказал Валтор,  -- скоро станет  совсем
темно.
     Проходя по  дну  оврага,  склоны которого скрывали их от часовых Катны,
двое мужчин спускались в долину. Яркая вспышка молнии осветила облака, глухо
пророкотал гром.  Бог дождя, наконец, выплеснул свой гнев над долиной,  вода
полилась сплошным потоком, скрывая холмы, лес и долину.
     К тому времени,  когда путники выбрались  из оврага, ураган бушевал над
ними  и в  несколько  мгновений  превратил  овраг в русло  бушующего потока.
Быстро  опустилась ночь,  накрыв их  своим непроницаемым пологом, то и  дело
освещаемым ослепительными вспышками  молнии. Проливной дождь, подобно волнам
океана, полностью поглотил  наших путешественников. Пожалуй,  такой  ужасной
бури не видел еще ни один из них.
     Беседовать  они не  могли, и  лишь свет молнии  не позволял им потерять
друг друга из вида. Только этот свет помогал Валтору выдерживать  курс через
травянистый ковер долины в направлении  Катны, где они намеревались отыскать
дорогу, которая вела в Ущелье Воителей, а оттуда -- в долину Тенар.
     Через несколько  минут они увидели  огни города, а еще  через мгновение
они  оказались уже на  дороге  и двигались  на север,  навстречу бушевавшему
урагану.
     Какой же это был ураган! Чем ближе они подходили к центру, тем яростнее
он становился, а с  ветром им приходилось вести  настоящее сражение, которое
заканчивалось то в пользу ветра, то в их пользу.
     Уже  несколько  миль  одолели  они,   ведя  неустанную  борьбу   против
геркулесовской мощи  бога  урагана,  казалось,  что ярость  бога  все  время
возрастает, не знает границ, как будто его вывели из себя эти двое смертных,
пытаясь противостоять его божественной силе. Внезапно, как  будто предприняв
последнее титаническое усилие для  победы  над  ними, ослепительно сверкнула
молния, на секунду осветив всю долину, раздался страшный удар грома. Тяжелые
массы воды, обрушившиеся сверху, сбили наших путников с ног.
     Им  удалось  подняться, несмотря  на  то  что вокруг  бушевали  бешеные
водовороты, которые с шумом и яростью неслись по склонам к реке. Но вот  шум
дождя  начал  стихать, казалось, бог урагана истратил все  свои  силы. Дождь
наконец  прекратился,  сквозь разрывы  в  тяжелых  дождевых  облаках  начала
проглядывать яркая луна. Последний ураган сезона дождей закончился.
     Путники вновь  направились в сторону Ущелья Воителей. Когда они наконец
подошли к  обрывистому берегу реки, путь  им  преградил  поток, стремительно
несущий свои мутные воды к Катне. Несколько минут  ушло на принятие решения.
Вскоре  Валтор, которому  был хорошо знаком брод, вошел в реку. Тем временем
облака вновь закрыли луну, и долина опять погрузилась в темноту. Идя следом,
Тарзан едва видел своего проводника. Валтор знал это место, поэтому двигался
быстрее  человека-обезьяны.  Вскоре  Тарзан  потерял  его  из  виду,  но  он
продолжал свой путь к противоположному берегу, не думая об опасности.
     Велика была сила бурлящего потока, но ему  противостояла мощь  стальных
мускулов Тарзана из племени обезьян. Уровень воды, который, по предположению
Валтора,  не  должен был превышать  трех  футов,  вскоре  поднялся  до груди
Тарзана,  а  затем человек-обезьяна потерял  брод и ступил  в яму. Мгновенно
поток подхватил его и понес вниз по течению, даже могучие мускулы гиганта не
смогли совладать с мощью стихии.
     Хозяин  джунглей  боролся с  бурлящими  потоками воды,  пытаясь достичь
противоположного берега, но в объятиях этой рычащей массы он был бессилен.
     Что  же  испытывал бог  урагана, видя, как один  из его  детей  пытался
выбраться из затруднительного положения, в которое он попал поневоле? На это
ответить сложно, так  как боги -- очень странные создания: они дают тем, кто
имеет, и берут  у тех, кто не имеет;  они наказывают  тех, кого  любят;  они
завистливы и обидчивы; они похожи на тех, кто стремится постичь их волю.
     Убедившись в  том, что  даже  его  огромная сила не может противостоять
стихии, Тарзан  отказался от  задачи  достичь другого  берега и сосредоточил
свои  усилия на том, чтобы удержаться  на поверхности яростного  потока. Это
давалось  ему нелегко;  могучие струи переворачивали его  и вращали во  всех
направлениях.  Очень часто  вода  покрывала его с  головой, иногда над водой
показывались его ноги,  иногда голова. И даже  в этом положении он  старался
сохранить силы  для того, чтобы  максимально использовать их, когда наступит
подходящее время и капризный поток вынесет его к тому или другому берегу.
     Он знал,  что  в нескольких милях  ниже города  Катны река вливается  в
узкое ущелье, которое он видел, обозревая с кромки плато  долину Онтар. Да и
Валтор говорил ему, что, вырвавшись из ущелья, река образует мощный водопад,
падающий с высоты ста футов на дно  каменистого каньона. Если ему не удастся
вырваться из цепких объятий  реки,  прежде  чем  она  затащит его в  ущелье,
судьба его  будет решена, но  Тарзан не  испытывал ни страха, ни  паники. На
протяжении многих лет дикого  существования  в джунглях его  жизнь много раз
подвергалась смертельной опасности, но он все же остался жив.
     Сейчас его  больше  всего  интересовало,  что же произошло с  Валтором.
Возможно,  увлекаемый бешеной силой воды, он  пронесся  над  ним. Так  думал
Тарзан, но на деле все обстояло иначе.
     Валтор   успешно  достиг   противоположного   берега.  Прождав  Тарзана
достаточно  долго,  житель Атны громко  прокричал  его  имя,  но  не получил
ответа. И все же он был уверен, что Тарзан находится на этом берегу. Правда,
больше  звать  его он не  стал,  потому  что крики  могли  привлечь внимание
дозорных Катны.
     Тем   не  менее  Валтор  принял  решение  дождаться  рассвета  и  тогда
приступить к поискам своего  спутника. Молодой  житель Атны оставался верным
своему другу  и, несмотря ни  на что,  был самого  высокого мнения о нем. Он
сознавал,  что опасности,  которые поджидают Тарзана в  стране  Онтар, могут
представлять большую угрозу самому Валтору, исконному врагу жителей Катны.
     Всю  долгую ночь ждал его Валтор. Но вот наступил  и рассвет, а  он все
продолжал  пристально всматриваться в  неясные  очертания на противоположном
берегу. Слабая надежда на то, что его  друг спасся,  исчезла, когда  дневной
свет не обнаружил даже признака его присутствия.
     Наконец  он пришел к выводу, что Тарзана унес  поток и  он погиб в  его
бурных волнах. С тяжелым сердцем оставил Валтор берег реки и возобновил свое
прерванное путешествие в направлении Ущелья Воителей и долины Тенар.
     ГЛАВА V
     Ведя тяжелую борьбу во имя спасения жизни  в бурлящих водах  вздувшейся
реки, Тарзан  потерял  счет  времени.  Ему казалось, что нескончаемая борьба
против  смерти  началась  очень  давно  и  ей  не  видно  конца. Его усилия,
направленные на то, чтобы оттянуть очевидный и  неизбежный конец, теперь уже
предпринимались  чисто инстинктивно.  Холодная вода  истощила жизненную силу
ума и тела, однако,  пока билось его сердце,  ни то, ни другое  не допускало
поражения.  Подсознательно,  не  проявляя  напряжения,  они  искали  пути  к
спасению. И это было очень хорошо.
     Повороты реки иногда приближали  его то к  одному, то к другому берегу.
Затем его  руки  вздымались вверх  в  надежде ухватиться за  что-либо, чтобы
остановить эту бешеную гонку  к  водопаду  и  смерти,  и  наконец его усилия
увенчались успехом -- он крепко ухватился за толстый ствол виноградной лозы,
которая свисала с берега прямо в кипящие водовороты.
     И в  тот же  миг  свершилось чудо:  новая жизнь начала вливаться в вены
человека-обезьяны вместе  с  чувством  решительной поддержки, которое давала
рука,  крепко сжимавшая лозу. Не медля, он схватил растение  и другой рукой;
река яростно трепала тело хозяина леса, стараясь затянуть его в лапы смерти,
ожидающей впереди, но лоза держала, и за нее держался Тарзан.
     Обхватывая лозу то  одной, то другой рукой, человек  постепенно вытянул
себя  из  воды  на берег,  где  он  отдыхал,  растянувшись  на траве,  всего
несколько минут.  Затем он медленно  встал  на ноги, стряхнул  с себя  воду,
подобно  большому  льву,  и  осмотрелся  вокруг,  стараясь пронзить взглядом
непроницаемую темноту  тропической  ночи.  Он  увидел  вдалеке, словно через
ветви густо разросшегося  кустарника, тусклый свет. Но  где есть  свет,  там
должна  быть и  жизнь.  Тарзан осторожно пошел вперед  в направлении  света,
чтобы исследовать его природу.
     Он  уже  сообразил,  что  реку  ему удалось пересечь  и  что  он теперь
находится  очень  далеко  от  того  места,  где  впервые  вошел  в нее.  Его
встревожила  мысль о  том,  что случилось  с Валтором, и он  решил подняться
вверх по  реке на поиски молодого человека, хотя и был уверен в том, что его
компаньон так же, как и он, был смыт и унесен потоком.
     Но отойдя  от  реки  всего  на несколько  шагов, Тарзан  натолкнулся на
стену, и когда он приблизился к ней, то света больше не увидел.
     Тарзан сделал несколько шагов  назад, разогнался  и,  подбежав к стене,
подпрыгнул. Уцепившись  за гребень стены, он медленно  подтянулся  на руках,
затем закинул ногу  на стену  и с  любопытством  начал рассматривать то, что
открылось  его взору. Впереди, в каких-то сорока-пятидесяти  шагах  от него,
находилась освещенная тусклым светом площадка.
     Бесшумно спустился  он  со стены  со стороны света и осторожно двинулся
вперед. Босыми  ногами  он ощущал  камни, обработанные  рукой человека.  Это
навело его на мысль, что он находится в каком-то внутреннем дворе.
     Когда  Тарзан  уже  был  на  полпути к  свету,  дальняя вспышка  молнии
осветила  темноту,  окружавшую  человека-обезьяну, высветив при этом  низкое
строение с освещенными окнами и  дверью, которая помещалась в  нише стены. В
этом углублении  стоял  человек. В свете молнии и предстал Тарзан перед этим
человеком.
     И сразу  же тишина ночи раскололась  грохотом бронзового  гонга.  Дверь
строения широко распахнулась,  и из  нее хлынули воины с  факелами в  руках.
Первой мыслью Тарзана  было броситься  назад в  спасительные джунгли, но как
только он повернулся, то увидел, что двери начали открываться справа и слева
и из них также стали выбегать вооруженные мужчины с факелами.
     Поняв, что побег невозможен, Тарзан спокойно  стоял со  скрещенными  на
груди руками, наблюдая, как воины подходили  к нему с трех сторон. Возможно,
ненасытное  любопытство позволяло  ему  спокойно взирать  на  приближавшихся
мужчин,  а  может  быть,  и  понимание тщетности  побега.  Ему не  терпелось
увидеть, на кого были похожи эти люди, и узнать,  что они собирались делать.
Если они будут ему угрожать, он сможет убежать; если они возьмут его в плен,
он все равно убежит, -- по крайней мере, так самоуверенно размышлял Тарзан.
     Огонь,  отбрасываемый  факелами, хорошо  осветил  это  место,  и Тарзан
обнаружил,  что  находится  в  четырехугольном,  вымощенном  камнями  дворе,
окруженном  строениями  и  стеной.  Теперь  он увидел, что  окружен примерно
пятьюдесятью  воинами,  вооруженными  копьями,  острые  концы  которых  были
угрожающе направлены на него.
     --  Кто  ты?  -- грубо  спросил один  из  воинов,  когда  кольцо  тесно
сомкнулось  вокруг  него. Вопрос был задан на языке, уже  знакомом  Тарзану,
языке, общем для двух враждующих городов -- Атны и Катны.
     --  Я  житель  страны,  которая  находится далеко  на юге,  --  ответил
человек-обезьяна.
     -- Что ты делаешь здесь, за  стенами  дворца  Немоны? Голос говорившего
был  угрожающий,  тон -- обвинительный. Тарзан  понял,  что само присутствие
незнакомца в  этом месте уже считалось преступлением,  но, с другой стороны,
ситуация становилась все более  интересной;  впервые прозвучавшее имя  некой
Немоны еще больше усилило его любопытство.
     -- Я переходил реку  намного выше  этого  места, но был  смыт и  унесен
потоком.  Только по счастливой случайности мне удалось выбраться и оказаться
здесь.
     Человек, задававший вопросы, передернул плечами.
     -- Хорошо, -- сказал он. -- Впрочем, не мое дело задавать тебе вопросы.
Идем! У тебя есть возможность рассказать о своих приключениях офицеру, но он
тоже тебе не поверит.
     Когда его вели к одному из строений, Тарзан заметил, что его провожатые
проявляют больше  любопытства, чем  враждебности. Было совершенно  ясно, что
эти  люди всего лишь  простые воины, не имеющие особых полномочий; отношение
же офицерской касты, возможно, будет совершенно иным.
     Воины привели его в  большую,  с низким  потолком комнату, обставленную
грубыми скамейками и столами. На стенах висело оружие: копья, мечи и щиты из
слоновой  кости,  украшенные  золотыми шишками. Но среди военной амуниции  в
этой  странной комнате находились  и другие вещи, которые привлекли внимание
человека-обезьяны намного больше, чем мечи и щиты.  Это были головы баранов,
козлов,  слонов  и  львов,  но  среди них,  этих  страшных  и  отталкивающих
символов, с печатью вечного смеха застыли человеческие черепа. Глядя на них,
Тарзан вспомнил истории о жителях Катны, рассказанные Валтором.
     Двое воинов провели Тарзана в угол помещения, в то время как их товарищ
отправился  известить  начальство о  том, что пленник  доставлен.  Остальные
слонялись  без дела,  болтали,  играли в какие-то  игры,  чистили оружие.  У
Тарзана появилась возможность изучить внешность и повадки людей, взявших его
в плен.
     Это были физически прекрасно развитые воины, внешность некоторых из них
казалась  довольно привлекательной,  хотя большинство  выглядело  грубыми  и
невежественными.  Их шлемы,  кольчуги, защитные браслеты  на руках и  ногах,
сделанные из слоновой кожи, были густо усеяны золотыми  заклепками.  Длинные
волосы из гривы  льва  служили  украшением их оружия,  браслетов,  шлемов  и
щитов. Кольчуга воинов состояла из дисков, сделанных из кожи слона, и внешне
ничем не отличалась от кольчуги, которую носил Валтор, с  той лишь разницей,
что вместо золотых украшений там были украшения из слоновой  кости. В центре
каждого щита был расположен тяжелый диск из чистого золота.
     Пока Тарзан молча и внимательно обозревал эту сцену, два  воина вошли в
помещение. Лишь только они  переступили порог, в комнате воцарилась  тишина.
Судя только по этому, было ясно, что это офицеры, хотя их изысканные доспехи
и оружие говорили достаточно красноречиво, что они занимают в обществе более
высокое положение. Их кольчуги и шлемы, ножные и ручные браслеты были сплошь
покрыты золотом и  слоновой костью, так же как и рукоятки  и  ножны коротких
кинжалоподобных  мечей.  Эти  двое  выглядели  ослепительно на фоне мрачного
помещения и относительно скромных украшений простых воинов.
     Один из  офицеров подал команду, и воины расступились,  освобождая одну
часть  комнаты.  Затем  оба сели  за  стол  и  приказали воинам,  охранявшим
Тарзана,  подвести  его  поближе.  Когда хозяин  джунглей  стал  перед ними,
офицеры внимательно осмотрели его.
     -- С какой  целью ты пришел в  Онтар? -- спросил один из  них, очевидно
старший по званию, поскольку он задавал вопросы в ходе допроса.
     Тарзан ответил на этот и другие вопросы так  же, как он отвечал раньше,
однако он видел по поведению  офицеров, что ни один из  них не  поверил  его
словам.  Казалось,  они  уже заранее  были  убеждены в  том,  что ничего  не
изменится, чтобы он ни сказал.
     -- Он совершенно не похож на жителя Атны, -- заметил младший офицер.
     --  Но это  еще ни  о чем  не говорит, --  отпарировал  другой.  -- Все
обнаженные  мужчины похожи друг  на  друга. Он может  сойти за твоего брата,
если его одеть так же, как и тебя.
     -- Возможно, ты и прав, но тогда почему он здесь? Человек просто так не
пойдет  из Тенара, чтобы попасть в Онтар.  Хотя, -- он  заколебался, --  его
могли послать с целью убийства королевы.
     --  Я  тоже  думал  об  этом,  -- подтвердил  старший  офицер.  -- Если
вспомнить,  что случилось с  атнеанскими  пленниками, которых мы  захватили,
можно предположить, что атнеане очень обозлились  на королеву. Да, они легко
могут попытаться убить ее.
     --  Тогда  для чего этот незнакомец  явился прямо  во  дворец? Ведь  он
наверняка знал, что тотчас же умрет, если будет схвачен.
     -- Конечно, знал, и он шел  на смерть, но  сначала он намеревался убить
королеву. Он хотел умереть за Атну.
     Тарзану почти стало весело от той  легкости, с какой  эти двое убеждали
себя поверить в то, о  чем  они  говорили.  Но он также хорошо  понимал, что
одностороннее судилище может оказаться гибельным для него,  если  его судьба
будет решаться таким трибуналом. Вот почему он вынужден был заговорить.
     -- Я никогда не был в Атне, -- сказал он быстро. -- Я пришел из страны,
которая лежит  далеко на юге. Я оказался здесь случайно. Я не враг.  У  меня
никогда не было намерений убивать вашу королеву  или кого-нибудь другого. До
сегодняшнего дня я даже не знал, что на свете существует ваш город.
     Это  была очень длинная речь для Тарзана из племени обезьян. И хотя  он
был  почти уверен, что она  не повлияет на решение офицеров, все  же это был
шанс, чтобы  они смогли  поверить ему.  Тарзану  хотелось  побыть среди этих
людей до тех пор,  пока  он не удовлетворит свое любопытство. Но сделать это
можно было, только поколебав их убеждение. Если они посадят его в тюрьму, он
так ничего и не увидит. Если ему удастся убежать, то увидит очень мало.
     Люди весьма  и  весьма  своеобразны. Никто  не  знал  этого  лучше, чем
Тарзан,  поскольку людей он видел гораздо меньше,  чем зверей, но всегда был
настроен  внимательно  изучать того, кого  он видел. Теперь  он изучал двоих
мужчин, которые допрашивали  его.  Он пришел  к выводу,  что старший  привык
пользоваться властью и повелевать. На нем  лежала печать коварства, грубости
и  жестокости. Он не  понравился Тарзану.  И  это  была инстинктивная оценка
дикого зверя.
     Зато  младший офицер казался  полной  противоположностью  старшего. Его
поведение свидетельствовало о воспитанности, в нем угадывался  откровенный и
широкий характер. Человек-обезьяна видел, что юноша храбр и честен.  Правда,
он согласился  со  всем, что сказал старший, хотя это  и  противоречило  его
утверждению,  что  Тарзан  не  похож  на  жителя  Атны.  Но  именно  в  этом
человек-обезьяна  видел  подтверждение  своих мыслей об уме  этого человека.
Только дурак будет спорить со своим начальником без всяких видимых причин.
     Тарзан понял, что  младший офицер  не  имеет столько  власти,  как  его
старший коллега, тем  не менее он  решил  обращаться  к  младшему, поскольку
надеялся  в  его  лице  приобрести  сторонника, хотя очевидно, что  младшему
никогда  не  удастся  навязать  свою  точку  зрения  старшему, пусть даже  в
интересах последнего.
     -- Скажи, --  спросил Тарзан младшего  офицера, --  жители Катны  очень
похожи на меня?
     Одно мгновение офицер колебался, затем он произнес довольно откровенно:
     --  Нет,  они на  тебя не  похожи. Ты  не похож  ни на одного человека,
которого я видел.
     --  А  их оружие напоминает  мое?  --  продолжал  человек-обезьяна.  --
Посмотри, вон оно лежит в углу -- твои люди отобрали его у меня.
     Эти слова, кажется, заинтриговали даже старшего офицера.
     --  Принеси-ка его сюда! --  приказал он воину. Взяв копье, лук, колчан
со  стрелами, травяную веревку и нож, воин принес их и положил на стол перед
офицерами. Осторожно  беря  в руки  один предмет за другим, они  внимательно
изучали их. Казалось, оба заинтересовались оружием Тарзана.
     --  Ну,  что,  разве мое  оружие  похоже  на оружие  жителей  Атны?  --
настаивал Тарзан.
     -- Да  нет, твое оружие совсем другое, -- сказал младший офицер. -- Как
ты думаешь,  Томос, для чего  предназначена эта  штуковина? -- спросил  он у
своего компаньона, рассматривая лук Тарзана.
     -- Очевидно, это какой-то  силок, --  ответил  Томос, --  возможно, для
ловли маленьких  зверей -- он будет бесполезен для охоты  на  более  крупных
животных.
     -- Позвольте мне взять его, -- сказал Тарзан, -- и я покажу вам, как им
пользоваться.
     Младший офицер протянул лук человеку-обезьяне.
     --  Осторожно,  Джемнон,  --  предупредил  Томос,  --  ведь  это  может
оказаться трюком,  с помощью  которого  он  надеется получить  оружие, чтобы
убить нас.
     --  Он не убьет  нас  этой штукой,  --  ответил  Джемнон.  --  Давай-ка
посмотрим, как он обходится с ней. Итак, как ты сказал, тебя зовут?
     -- Тарзан, -- ответил хозяин джунглей, -- Тарзан из племени обезьян.
     --  Хорошо,  действуй,  Тарзан,  но  смотри  только  посмей напасть  на
кого-нибудь из нас.
     Тарзан подошел к  столу и вынул стрелу из колчана. Затем он осмотрелся.
В дальнем конце стены  возле потолка висела львиная голова с широко открытой
пастью.  Неуловимым  движением  он  зарядил лук  оперенной стрелой,  натянул
тетиву и выстрелил.
     Глаза всех присутствующих здесь  остановились  на нем. Теперь  же взоры
переместились  к  голове  льва, где в центре пасти  торчала  стрела Тарзана.
Невольный  крик  вырвался  из  луженых  глоток   воинов,  крик  удивления  и
одобрения.
     -- Забери эту штуку у него, Джемнон! -- закричал Томос. --  Это опасное
оружие в руках врага! Тарзан положил лук на стол.
     -- Разве атнеяне воют таким оружием? -- спросил он.
     Джемнон отрицательно покачал головой.
     -- Мы не знаем людей, которые пользовались бы таким оружием, -- ответил
он.
     -- Тогда вам должно быть ясно, что  я не житель Атны, -- заявил Тарзан,
глядя прямо в глаза Томосу.
     -- Не имеет никакого  значения, откуда ты пришел, -- воскликнул  Томос.
-- Ты враг.
     Человек-обезьяна пожал плечами,  но сохранил спокойствие. Главное -- он
добился своего: он убедил их обоих в  том, что он не  житель Атны. К тому же
ему  удалось вызвать  интерес к  себе  у младшего офицера, Джемнона.  Что-то
должно из этого получиться, но что -- он и сам не знал.
     Джемнон близко подошел к Томосу  и начал  что-то шептать  ему  на  ухо,
по-видимому имеющее отношение  к Тарзану. Хозяин леса не слышал, что говорил
Джемнон. Начальник  слушал бесстрастно. Было очевидно, что  он не согласен с
доводами своего подчиненного.
     --  Нет, -- сказал  он, когда тот  кончил говорить. -- Я не уполномочен
принимать такие  решения. Жизнь королевы  слишком  дорога, чтобы  рисковать,
предоставляя этому парню свободу. Мы закроем  его на замок на ночь, а завтра
утром решим, что с ним делать. -- Он повернулся к  воину: -- Посади-ка этого
парня в камеру с дверью покрепче, да смотри, чтобы он не убежал.
     Затем он встал и в сопровождении младшего офицера направился к выходу.
     Когда  они ушли, воин, под чью  опеку был оставлен Тарзан, поднял лук и
стал внимательно рассматривать его.
     -- Как эта штука называется? -- спросил он.
     -- Лук, -- ответил человек-обезьяна.
     -- А это?
     -- Стрелы.
     -- А ими можно убить человека?
     -- Я убивал ими людей и львов, буйволов и слонов, -- ответил Тарзан. --
Разве ты не хочешь научиться пользоваться ими?
     Тарзан  сознавал,  что  малейшее чувство  симпатии, возникшее  к нему у
кого-либо  в этой комнате, может впоследствии пригодиться. Однако сейчас  он
не думал о побеге. Эти люди и Город Золота вызывали слишком большой интерес,
и ему не хотелось покидать их, не узнав о них как можно больше.
     Воин  держал  в руках  лук. Было видно,  что ему очень хочется овладеть
этим странным оружием, но в то же  время он боится  нарушить приказ офицера.
Тарзан догадался, что нужна его помощь.
     -- На это уйдет совсем немного времени, -- сказал Тарзан. -- Давай-ка я
тебе покажу.
     Все еще сомневаясь, воин протянул лук, и Тарзан взял другую стрелу.
     --  Держи  лук  и стрелу  вот так,  --  показал  ему  Тарзан  и  вручил
заряженный лук воину. -- Скажи  своим людям, чтобы посторонились, потому что
первый выстрел может быть неудачен. Прицелься в голову  льва так, как  делал
это я. Теперь оттяни тетиву насколько можешь.
     Могучий, прекрасно сложенный воин  силился натянуть тетиву,  но лук, из
которого  Тарзан  стрелял  без  малейших  усилий,  не поддавался.  Когда  он
отпустил тетиву, стрела пролетела несколько футов и упала на пол.
     -- В чем дело? -- удивился воин.
     --  Стрельба  из  лука  требует   постоянных   упражнений,  --  пояснил
человек-обезьяна.
     -- Это  какой-то фокус, -- настаивал воин, -- покажи, как ты  стреляешь
сам.
     Другие  воины,   наблюдавшие  эту  сцену  с   неподдельным   интересом,
перешептывались между собой, а потом высказались открыто.
     -- Чтобы согнуть эту палку, нужен  сильный человек,  --  заявил один из
них.
     -- Алтидес очень силен, -- сказал другой.
     -- Но его силы недостаточно.
     Алтидес, которого офицеры  назначили старшим, внимательно наблюдал, как
легко Тарзан  натянул тетиву, и эта легкость восхитила  его. Остальные воины
смотрели на Тарзана с таким же восхищением, и, после того как вторая  стрела
впилась в голову льва рядом с первой, прозвучали их одобрительные возгласы.
     Алтидес смущенно почесал затылок.
     -- Я должен  теперь запереть тебя, -- сказал он, --  не то старый Томос
повесит мою голову на стене дворца. Скажи, для того чтобы согнуть эту палку,
которую ты называешь лук, действительно не требуется никаких фокусов?
     --  Абсолютно  никаких фокусов,  --  заверил его Тарзан.  -- Сделай сам
более легкий лук,  чтобы  ты  смог натянуть его, или принеси  материал, и  я
сделаю лук для тебя.
     -- Отлично, -- воскликнул Алтидес. -- Теперь идем, я закрою тебя.
     Воин провел Тарзана через двор к другому строению, где он был помещен в
комнату. При свете факела, который  держал в  руках его  провожатый,  Тарзан
увидел,  что  в  комнате  есть еще кто-то. Затем дверь закрылась,  и  Тарзан
остался наедине с непроглядной темнотой ночи.
     Впрочем, это было не совсем  так,  и, хотя  он не видел  своего соседа,
слышно было чье-то дыхание.
     С кем на этот раз свела его Судьба?
     ГЛАВА VI
     Несмотря   на   непроницаемую  тьму,   Тарзан   сразу  же  приступил  к
обследованию тюрьмы. Прежде всего он наощупь прошел к двери и удостоверился,
что она сделана из крепких досок. Чуть выше уровня глаз он нащупал маленькое
квадратное  отверстие. С  внутренней  стороны не было ни  замка, ни щеколды.
Неизвестно было, как дверь запирается снаружи.
     Наконец узнав о двери все, что было возможно  в этой  ситуации,  Тарзан
медленно пошел  вдоль стены, осторожно  ощупывая каменную кладку. Между  тем
дыхание  его  соседа по камере становилось  все слышнее.  Изучая  помещение,
Тарзан постепенно приближался к своему товарищу по несчастью.
     В  противоположной  от  двери   стене   Тарзан   обнаружил   маленькое,
расположенное  высоко  над  головой окно.  Стояла  такая  темная  ночь,  что
невозможно было  определить,  куда выходит  это окно -- во двор или в другое
помещение. Но самое главное -- его невозможно было использовать для  побега,
так как оно было слишком узкое, чтобы пропустить через себя  тело  взрослого
человека.
     Исследуя  это  окно,  Тарзан  приблизился к углу, где сидел человек,  и
теперь  он  отчетливо  услышал какое-то  движение.  Дыхание компаньона стало
чаще, как будто  он начал  сильно  нервничать. Наконец  в  темноте прозвучал
голос:
     -- Что ты делаешь?
     -- Изучаю камеру, -- ответил Тарзан.
     -- Ты только навредишь себе, если ищешь путь к побегу, -- сказал голос.
-- Тебе не удастся выбраться отсюда до тех пор, пока они не откроют дверь. Я
тоже пытался выйти на свободу, но это невозможно.
     Тарзан не отвечал. Впрочем, говорить было не  о чем. К  тому же  Тарзан
говорил редко даже тогда, когда у других  было множество тем для разговоров.
Он продолжал исследовать комнату. Изучив последнюю стену, он понял,  что его
сосед  был  прав. Это была маленькая четырехугольная каменная  дыра, с одной
стороны которой вдоль стены тянулась длинная скамейка, а с другой были дверь
и небольшое окно.
     Тарзан  прошел  в  дальний  угол  комнаты  и присел на скамейку. В этом
каменном мешке было  холодно  и сыро,  к тому же ему хотелось  есть,  однако
страха  он  не  испытывал.  Он  перебирал в  памяти  малейшие  детали  всего
происшедшего с ним и мечтал, чтобы утро освободило его от этого кошмара. Его
пронзила  мысль:  возможно,  он  сделал  ошибку, не попытавшись вырваться на
свободу, прежде чем воины Золотого Города заперли его в темницу, из которой,
кажется, ему вообще  не выбраться. Эта мысль не давала ему покоя.  Как и все
звери,  он  ненавидел  плен.  Однако он  в  тюрьме  и  вырваться  на свободу
невозможно.  Остается   только   лучше   воспользоваться   своим   настоящим
положением.  Придет  такой  день, когда  его  все же освободят  или  откроют
темницу, и тогда, несмотря на то, что их намерения по отношению к нему будут
продиктованы  дружелюбием,  он  воспользуется  малейшей  возможностью, чтобы
убежать.
     Человек, сидевший в углу комнаты, снова обратился к нему.
     --  Кто ты? -- спросил он. -- Когда они привели  тебя сюда,  при  свете
факелов я увидел, что ты не из Катны и не из Атны.
     Голос человека  был грубый и хриплый, судя по тону, он скорее  требовал
ответа, чем просил его. Такой тон был неприятен Тарзану, и он промолчал.
     -- В чем дело?  -- прорычал его товарищ по камере. -- Ты что, немой? --
В его голосе отчетливо слышалось раздражение.
     -- Я не глухой,  -- ответил человек-обезьяна. --  Почему ты  кричишь на
меня?
     Компаньон молчал  всего несколько  секунд,  затем  заговорил  снова, но
совершенно другим тоном.
     -- Мы можем просидеть в этой дыре очень  долго, -- сказал он. -- Мы  не
должны ссориться, мы должны стать друзьями.
     -- Как хочешь, -- ответил Тарзан. Темнота скрыла его равнодушный  вид и
непроизвольное пожатие плечами.
     -- Меня зовут Фобек, -- сказал мужчина. -- А как твое имя?
     -- Тарзан.
     -- Ты откуда -- из Атны или из Катны?
     -- Нет. Я из страны, которая лежит далеко на юге.
     -- Лучше бы тебе сюда не попадаться. Как ты очутился в Катне?
     --  Я заблудился, --  объяснил человек-обезьяна, не имевший ни малейших
намерений  говорить  правду, чтобы не  раскрыть  таким образом свою  связь с
одним из врагов  Катны. -- Я был захвачен потоком во  время  грозы,  и  река
принесла  меня  к  вашему  городу.  Здесь воины  Катны взяли меня  в плен  и
обвинили в том, что я пришел убить вашу королеву.
     -- Значит, они думают, что ты пришел убить  Немону!  Впрочем, пришел ты
сюда с этой целью или вовсе без цели, теперь не имеет значения.
     -- Я не понял, на что ты намекаешь? -- поинтересовался Тарзан.
     -- Я имею в виду, что в любом случае ты будешь убит, -- объяснил Фобек,
-- только они будут лишать тебя жизни так, чтобы это понравилось Немоне.
     -- Немона -- ваша королева?
     --  О,  она больше чем  королева!  -- пылко воскликнул  Фобек. -- Такой
правительницы не  было в Онтаре или  Тенаре и никогда не будет.  Она стоит в
одном ряду с  выдающимися деятелями  этой  страны.  Она  умеет  обращаться с
каждым, и все ей подчиняются: жрецы, военные, советники.
     -- Но зачем тогда ей уничтожать меня, чужестранца, который заблудился в
джунглях и случайно оказался в ее городе?
     -- Мы не держим белых пленников, а черных  используем в качестве рабов.
Если бы ты был женщиной, ты бы остался жив. А если бы ты  был очень красивой
женщиной  (но  не  слишком  красивой),  тебе  была  бы обеспечена  легкая  и
роскошная жизнь.  Но ты  всего  лишь  мужчина,  и  тебя убьют, чтобы  как-то
скрасить однообразную и скучную жизнь Немоны.
     --  Интересно,  что же может  случиться  с женщиной,  если  она слишком
красива? -- спросил Тарзан.
     --  Ей  будет достаточно  того, чтобы Немона увидела ее, --  равнодушно
вымолвил Фобек.  --  Быть более  красивой,  чем  королева, приравнивается  к
государственной измене. Вот почему некоторые  граждане Катны скрывают  своих
жен и дочерей, если они  очень красивы. Среди них есть люди, которые рискнут
спрятать чужеземного  узника. Я  знаю человека,  у  которого очень  красивая
жена, -- продолжал Фобек. -- Она никогда не выходит из дому в дневное  время
и  рассказывает своим  соседям, что муж скрывает  ее от  Немоны. Но  однажды
королева все-таки  увидела эту женщину и тут же приказала отрезать ей уши  и
нос.  Я  счастлив,  что я всего лишь  обыкновенный  мужчина,  а не  красивая
женщина.
     -- А сама королева красива или нет? -- спросил Тарзан.
     -- Да, клянусь Всевышним, она самая красивая женщина в мире.
     --  Судя  по   тому,   как   ты   описал   ее  поступки,   --   заметил
человек-обезьяна, --  я охотно  верю тому,  что королева  --  самая красивая
женщина Катны, и она останется такой, пока будет жить и править страной.
     --  Пойми  меня  правильно,  --  сказал  Фобек,  --  она  действительно
прекрасно, но...  --  и  он понизил  голос  до шепота, -- это не  женщина, а
дьявол.   Даже  я,  преданно  служивший  ей,  не  могу  рассчитывать  на  ее
милосердие.
     --  А  за   что  тебя   заперли  в   эту   камеру?  --  поинтересовался
человек-обезьяна.
     -- Я нечаянно наступил на хвост божества, -- мрачно изрек Фобек.
     Странные  признания  этого человека не  прошли мимо внимания Тарзана, а
его последнее замечание о божестве  удивило хозяина джунглей. Однако общение
с людьми научило его узнавать о  многом, наблюдая за ними и изучая  их, а не
задавая прямые  вопросы.  И  он знал, что  вопросы  религии у них  всегда на
первом месте. Вот почему сейчас он лишь заметил:
     -- И за это тебя наказывают?
     -- Пока еще нет, --  ответил  Фобек. --  Форма моего  наказания еще  не
определена.  Если  у  Немоны  будут  другие  развлечения,  я  могу  избежать
наказания. Они могут ограничиться тем, что  продержат меня в тюрьме, а затем
освободят.  Однако  на  это  рассчитывать  трудно,  поскольку  Немона  редко
удовлетворяется  бескровными  зрелищами. Конечно,  если  она захочет решить,
виновен  я или  нет,  послав меня на бой с обыкновенным воином, я  без труда
докажу  свою невиновность,  потому что  я  очень силен.  Здесь, в Катне, нет
лучшего  бойца на мечах или на копьях, чем  я,  но  у меня почти нет  шансов
выстоять против  льва,  хотя перед адским огнем грозного  Ксаратора все люди
грешны.
     Несмотря  на  то, что этот  человек  говорил на языке,  которому Валтор
обучил человека-обезьяну, и Тарзан понимал многие слова, смысл сказанного он
понять  не мог. Он никак не мог сообразить, почему развлечения королевы были
связаны с  установлением справедливости  или  виновности.  Слишком  зловещим
представлялось  ему  все  сказанное. Он  все  еще  размышлял  о  происшедших
событиях  и старался  понять,  что  скрывалось под  выражением "адские  огни
грозного  Ксаратора",  когда  сон  победил физические неудобства  темницы  и
смешал в одну кучу его размышления и мечты.
     А между тем далеко на юге другой могучий хозяин джунглей вползал в свое
убежище,  расположенное в скалах, в то время  как ураган, отдавший Тарзана в
руки новых врагов, терял свою грозную мощь и  уходил в небытие. Когда пришел
новый день,  яркий и солнечный, зверь поднялся и вышел из логова -- огромный
лев с золотой шкурой и роскошной черной гривой.
     Понюхав свежий утренний воздух,  он  мяукнул и потянулся.  Его выгнутый
хвост нервно извивался, пока он осматривал свои пустынные владения.
     Лев  стоял теперь на  небольшой  возвышенности и своими  желто-зелеными
глазами обозревал  раскинувшуюся  перед  ним  равнину  с  редкими  одинокими
деревьями. По  равнине бродили  неисчислимые стада  всякого зверья: антилопы
гну,  зебры,  жирафы, олени. Царь  зверей  был голоден,  поскольку вчерашний
ураган не позволил ему успешно закончить охоту. Его глаза сверкнули в  ярком
свете африканского солнца, и он начал спускаться на  равнину, где бродил его
завтрак.
     Много  миль  севернее в  это  время  черный  раб,  сопровождаемый двумя
воинами,  принес еду другому повелителю  джунглей в тюремную камеру Золотого
Города.
     Услышав звуки  шагов приближающихся к темнице людей, Тарзан проснулся и
встал  с  холодных  камней пола,  на  которых он  провел остаток ночи. Фобек
уселся на краю деревянной скамейки и уставился на дверь.
     -- Неизвестно, несут ли они ему еду или смерть, -- сказал он.
     Человек-обезьяна  не  отвечал.  Он стоял  в  ожидании,  пока  дверь  не
распахнулась и в помещение вошел раб с едой в грубом глиняном сосуде и водой
в покрытом  глазурью кувшине.  Тарзан  окинул  взглядом  воинов, стоявших  в
проеме дверей,  и залитый солнцем двор за ними. Какие мысли возникали сейчас
в этой голове? Возможно, воины Катны держались бы не так строго, если бы они
знали эти мысли, но человек-обезьяна даже не сдвинулся с места. Любопытство,
в  равной  степени  как  вооруженные  воины  и крепкая  дверь,  сделало  его
пленником. И теперь он мог только  смотреть на жизнь, которая шла  во  дворе
позади стражи, старавшейся не  пропустить  ни  одного его движения.  Прошлой
ночью  они  были свободны  от службы и не видели  его, но уже  много  о  нем
слышали.  Их   друзья  рассказали  им  о  необычайном  искусстве,   с  каким
чужестранец владел своим странным оружием.
     -- Так это тот дикий человек! -- воскликнул один из них.
     -- Осторожнее с  ним,  Фобек, --  сказал  другой.  -- Я  ни за  что  не
согласился бы сидеть в камере с дикарем.
     И, громко смеясь, он захлопнул дверь после того, как вышел раб.
     Теперь Фобек смотрел на Тарзана другими глазами. Обнаженное тело жителя
джунглей свидетельствовало в пользу нового значения клички "дикий  человек".
Фобек обратил внимание на гигантский рост своего товарища  по  несчастью, на
его  широкую грудь  и  узкие  бедра. Но  он  недооценил  силу  расположенных
симметрично могучих мускулов, перекатывающихся под загорелой кожей. Затем он
взглянул на свои шишковатые мускулы и остался вполне доволен.
     -- Так,  значит,  ты -- дикий  человек?  -- спросил он.  --  И давно ты
одичал?
     Тарзан  медленно  повернулся в  его сторону.  Впервые он  видел  своего
компаньона  при дневном свете. Перед ним стоял мужчина  на несколько  дюймов
меньше его ростом, но отличавшийся могучим сложением, с необъятной талией  и
буграми мощных мускулов.  Он, по-видимому,  был тяжелее  лесного человека не
менее  чем на пятьдесят фунтов. Тарзан обратил внимание на выдающуюся вперед
челюсть  этого  человека,  на  его покатый  лоб  и  маленькие  глазки. Молча
рассматривал Тарзан Фобека.
     -- Почему ты не отвечаешь? -- потребовал житель Катны.
     -- Не будь дураком,  --  предостерег его  Тарзан. --  Я помню,  прошлой
ночью  ты говорил, что мы можем  надолго задержаться в этой темнице, поэтому
мы должны быть  друзьями. Но  мы  не станем друзьями,  если будем оскорблять
друг друга. Давай-ка лучше позавтракаем.
     Фобек что-то проворчал и засунул свою огромную лапищу в горшок, который
принес черный раб. Поскольку в камере не было ни ножа, ни ложки или вилки, у
Тарзана не было иного выбора, кроме как сделать то же самое,  если он  хотел
подкрепиться.  Итак, он начал пальцами брать еду из горшка. Это было мясо --
грубое, жилистое и недоваренное. Сырое мясо больше бы устроило Тарзана.
     Фобек набил  мясом полный  рот  и усердно  жевал, пока жилистое мясо не
превратилось в массу, способную пройти через горло этого обжоры.
     -- Должно  быть,  вчера умер старый лев, -- ворчал он,  -- очень старый
лев.
     --  Если мы  будем  слишком  распространяться  о  качествах  животного,
которое мы едим, -- ответил Тарзан, -- наша пища от этого не станет лучше.
     -- Вчера  у меня был приличный  кусок  козлятины из  Тенара,  -- сказал
Фобек. -- Он тоже был твердый и жилистый, но гораздо лучше этого. Я привык к
хорошей еде. В храмах  жрецы  живут так  же  хорошо,  как и  благородные  во
дворцах. Воины, охраняющие храмы, неплохо подкармливаются со стола жрецов. А
я служил в  таком  отряде.  И  там мне не было равных  по  силе. Я --  самый
сильный человек в  Катне. Когда  на нас  нападают жители Тенара или когда мы
идем в  набег, благородные  всегда  восхищаются моей силой и  храбростью.  Я
ничего не боюсь. Я убиваю мужчин голыми руками. Ты когда-нибудь видел такого
человека, как я?
     -- Никогда, -- признался человек-обезьяна.
     -- Да, будет неплохо, если мы станем  друзьями, -- продолжал Фобек,  --
неплохо  для  тебя.  Все  хотят дружить со мной,  потому что  знают,  как  я
скручиваю шеи врагам.  Я беру их вот так,  за голову и за шею,  --  и своими
огромными лапами он показал, как он берет за шею и отрывает голову. -- Затем
-- хрясь! -- и позвоночник сломан. Что ты думаешь об этом?
     -- Я  думаю, что твои враги чувствуют  себя очень  неуютно,  -- ответил
Тарзан.
     -- Неуютно! -- взревел Фобек. -- Человек! Это убивает их!
     -- По  крайней мере, они больше  не слышат  того, что говоришь  ты,  --
заметил Тарзан.
     -- Конечно, они не слышат, потому что они мертвы.
     -- Это меня не удивляет.
     -- Что тебя не удивляет? То, что они мертвы, или то, что они не слышат?
     -- Меня вообще нелегко удивить, -- объяснил человек-обезьяна.
     На низком лбу Фобека выгнулись брови,  выражая глубочайшую мысль. Затем
он почесал голову.
     -- О чем это мы спорим тут? -- спросил он.
     -- Мы стараемся  решить, что будет страшнее,  -- терпеливо объяснил ему
Тарзан, -- иметь тебя в качестве друга или врага.
     Фобек  долго  смотрел  на  своего компаньона.  Вероятно,  что  под этой
толстой  черепной коробкой  шла напряженная работа мысли. Затем он встряхнул
головой.
     -- Мы говорим совсем не о том, -- зарычал он. -- Я  еще нигде и никогда
не встречал такого глупца, как ты. Когда  они называли тебя диким человеком,
то имели  в виду, что ты сумасшедший. А я вынужден  оставаться в этой дыре с
тобой, и никто не знает, сколько дней мне придется еще здесь просидеть.
     -- Ты всегда можешь избавиться от меня, -- сказал Тарзан серьезно.
     -- Как я от тебя избавлюсь? -- закричал Фобек.
     -- Ты  же ведь  можешь  сломать  мне шею. И  Тарзан разыграл пантомиму,
которую только что
     разыгрывал этот громила, демонстрируя, как он будет
     расправляться со своими врагами.
     -- Мне ничего не стоит сделать это, -- взорвался Фобек, -- но тогда они
убьют меня. Нет, я оставлю тебя жить.
     -- Спасибо, -- сказал Тарзан.
     --  По крайней мере, ты будешь жить,  пока мы заперты здесь, -- добавил
Фобек.
     Опыт  подсказывал Тарзану: чем глупее и невежественнее был человек, тем
выше была его самовлюбленность. Но ни разу в жизни он не встречал еще такого
непроходимого глупца,  как Фобек. Сидеть в  одной  камере с этой  безмозглой
тушей само по себе было уже достаточно неприятно, но вражда с ним сделала бы
пребывание  в  темнице  невыносимым,  поэтому Тарзан решил  терпеть болтовню
Фобека.
     Потеря  свободы  представляла  для  Тарзана,  как и  для  всех существ,
наделенных  интеллектом,  высшую  степень   страдания,  которую  они  всегда
стараются  избежать   скорее,  чем   физическую  боль.  Но  свою  судьбу  он
воспринимал такой,  какая она есть, без тени  протеста, решительно и стойко.
Пока  его  тело  находилось  в  узком  пространстве,  ограниченном  четырьмя
каменными стенами,  в  мыслях  он снова  навещал любимые  места первобытного
леса, бродил  по широким степям и  жил на свободе,  окунаясь  в незабываемое
прошлое.
     Он вспомнил дни своего  детства, когда обезьяна  Кала кормила его своей
грудью, защищала от бед  и несчастий дикой жизни. Он вспомнил ее  нежность и
терпение к  недоразвитому детенышу,  которого  нужно было  длительное  время
носить на руках, испытывая  при этом  затруднения, в то время как ее подруги
стремительно передвигались  по  деревьям в  поисках пищи  или  спасались  от
могучих врагов, взлетая на верхушки деревьев.
     Таковы были его первые впечатления о жизни. Да и на  втором году он еще
не был способен быстро передвигаться по деревьям и даже по земле. Зато потом
он   развивался  очень  быстро,  намного  быстрее,  чем  избалованные   дети
цивилизованного  мира, потому  что от быстрейшего  развития хитрости  и силы
зависела его жизнь.
     С легкой  улыбкой вспоминал  он ярость  старого Тублата,  его приемного
отца, когда  Тарзан  нарочно  старался разозлить  его.  Старый  Разбитый Нос
всегда ненавидел Тарзана,  потому что  его  затянувшееся  детство не  давало
возможности  Кале  рожать  детенышей.  Тублат  доказывал  на  корявом  языке
обезьян, что Тарзан слишком  слаб  и  никогда  не  станет настолько умным  и
сильным, чтобы приносить пользу  племени. Он  хотел убить Тарзана и  пытался
склонить старого вождя  Керчака разрешить это убийство.  Когда  Тарзан  стал
достаточно  взрослым,  чтобы  разобраться  в  черных  замыслах  Тублата,  он
возненавидел его и всячески старался причинить ему боль.
     Воспоминания  о  тех   днях  теперь  вызывали  лишь   улыбку.  Но   его
воспоминания хранили  и трагедию, самую  большую трагедию  в  его  жизни  --
смерть Калы. Истинное понимание случившегося пришло к нему позднее, когда он
уже почти стал взрослым мужчиной. Кала  была с ним,  когда он больше всего в
ней нуждался, помогала  до тех пор, пока он  не стал  взрослым  и  способным
заботиться о себе сам, относиться к другим обитателям джунглей на равных. Но
он навсегда лишился защиты ее  могучих рук и клыков, у него нет такой защиты
и сегодня. Он  потерял материнскую любовь этого дикого  сердца, единственную
любовь матери.
     Его  мысли естественно  обратились  к другим лесным друзьям. Среди  них
были  большие  обезьяны, слон  Тантор, Золотой  Лев  Джад-бал-джа, маленький
Нкима. Бедный маленький Нкима!
     После Калы, занимавшей в  его голове и сердце  первое  место, его мысли
обратились к  нему.  Он  заболел как раз перед  тем,  как Тарзан  отправился
путешествовать на  север. Стоял сезон дождей,  и Тарзан не  хотел усугублять
его болезнь. Несмотря на громкие вопли, маленький Нкима так и остался один.
     Тарзан сожалел немного,  что  не взял  с собой  Джад-бал-джа.  Конечно,
Золотой  Лев иногда  обременял  компанию, особенно когда  Тарзан имел дело с
людьми, но это был верный  друг и хороший спутник, только иногда он  нарушал
тишину своим громоподобным рыком.
     Тарзан вспомнил тот  день,  когда  он поймал  маленького львенка, и как
учил суку За кормить  его  своим молоком. Что это  был за львенок! Настоящий
лев  с  самого первого дня их знакомства.  Тарзан вздохнул, вспомнив те дни,
когда он и Золотой Лев охотились и сражались вместе.
     ГЛАВА VII
     Тарзан  надеялся, когда его вели в темницу, что на  следующее  утро его
допросят и  выпустят или, по крайней мере,  больше  не  будут держать в этой
каменной мышеловке.
     Но  его не освободили  утром, как он рассчитывал, более того, задержали
еще   на  сутки,  потом  еще.  Возможно,  ему  придется  сделать  попытку  к
освобождению,  когда раб  принесет еду,  но его не  оставляла  надежда,  что
следующий день принесет ему свободу, поэтому он ждал.
     Любая неволя всегда вызывала в нем чувство сильной  досады,  но  на сей
раз она  казалась невыносимой,  потому что  вместе с  ним отбывал  наказание
Фобек.  Этот  человек  раздражал  Тарзана,  он  был  невежествен,  хвастлив,
задирист.  В   интересах  мира  человек-обезьяна  терпел  больше  от  своего
компаньона,  чем  позволил  бы  ему   в  обычных  условиях.   Но  Фобек,  со
свойственной  ему логикой,  считал,  что терпение Тарзана  вызвано  страхом.
Придя к такому заключению, он стал высокомерным и еще более невыносимым.
     Фобек провел в камере больше  времени,  чем Тарзан,  и  осознание этого
легко приводило  его в  ярость. Иногда он  часами сидел молча, уставившись в
пол, или начинал  что-то  бессвязно бормотать, переходя к длительным желчным
разговорам, затем он обращал свою злобу на Тарзана. То, что Тарзан молчаливо
сносил такие провокации, увеличивало его злобу, но предотвращало драку между
ними  --  ведь для ссоры  нужны  двое,  а Тарзан  предпочитал не  ссориться,
правда, только пока.
     -- Представляю, какое развлечение  получит от тебя Немона, --  прорычал
Фобек  после  того, как ни  одна  из  его  многочисленных тирад не  получила
ответа.
     -- Даже если так, -- отвечал Тарзан, -- все же  ты  доставишь ей больше
удовольствия, чем я.
     --  Уж я-то постараюсь! -- воскликнул Фобек.  -- Если это будет борьба,
то  она  никогда  в  своей жизни  не  видела  такого  сражения,  кто  бы  ни
противостоял Фобеку -- человек или зверь. А может  быть, это  будешь ты? Ба!
Тогда ей придется поставить против тебя подростка, если  она захочет увидеть
хоть какой-то  поединок. Ты же  трус,  у тебя в  жилах  течет вода. Если она
проявит  мудрость, она просто бросит тебя в жерло Ксаратора. Клянусь хвостом
божества!  Как бы мне хотелось  увидеть тебя  там! Ставлю на кон мою  лучшую
кольчугу, что они услышат твои вопли в Атне.
     Человек-обезьяна молча стоял, глядя на маленький прямоугольник голубого
неба,  который  был виден  через  небольшое зарешеченное  окно  в  двери. Он
продолжал хранить молчание  и после того, как Фобек прекратил свои насмешки,
совершенно игнорируя его, как будто он вообще не сказал ни одного слова, как
будто он даже не существовал. Фобек впал в  бешенство. Он поднялся  со своей
лавки.
     -- Трус! --  заорал он. -- Почему ты мне не отвечаешь? Клянусь  желтыми
клыками Тооса! Я вобью  в  тебя  хорошие  манеры,  чтобы ты  отвечал,  когда
говорят лучше, чем ты.
     И он сделал шаг в направлении человека-обезьяны.
     Тарзан медленно  повернулся  к разъяренному мужчине и  посмотрел ему  в
глаза. Тарзан  ждал. Он не промолвил ни слова,  но  вся его фигура, его поза
были столь красноречивы, что Фобек поневоле остановился.
     Что могло затем произойти в камере, трудно сказать, но тут дверь широко
распахнулась, и прямо перед ними оказались четверо воинов.
     -- Пошли с нами, -- сказал один  из них. -- Оба! Фобек мрачно, а Тарзан
с достоинством  прошли в сопровождении воинов через  двор  и, минуя  длинный
коридор, очутились  в большом  помещении.  Здесь  за  столом  сидело  семеро
воинов, сплошь покрытых  украшениями из золота и слоновой  кости. Среди этой
семерки  Тарзан  увидел  двоих,  кто допрашивал  его в  ту  роковую ночь, --
старого Томоса и молодого Джемнона.
     -- Это благородные вельможи, -- прошептал Фобек  Тарзану. -- Вон тот, в
центре, старый  Томос,  советник королевы. Ему  очень  хочется  жениться  на
королеве, но я-то думаю, что он слишком стар для нее. А тот, что  справа  от
него, Эрот. Он  был когда-то, подобно  мне, простым воином, но он понравился
Немоне  и теперь ходит в королевских фаворитах.  Она не хочет выходить замуж
за него, ведь у него не благородное происхождение. А  молодой человек, слева
от Томоса, Джемнон. Он из старинного известного рода. Воины, которые служили
с ним, говорят, что это очень благородный человек.
     Двое пленников  и их  стража  остановились  в  дверном  проеме,  ожидая
разрешения  войти.  Тарзан  с  присущей  ему  любознательностью  внимательно
рассматривал комнату. В зале было три двери: через одну из них ввели Тарзана
и Фобека,  другая находилась как раз  напротив окон, а  третья  --  в другом
конце зала. Двери были великолепно украшены и отполированы, некоторые панели
покрыты мозаикой из золота и слоновой кости.
     Пол  помещения  был  выложен  камнем  и  состоял  из  множества  частей
различной  формы  и  величины,  но  так  аккуратно  подогнанных,  что  места
соединения были едва различимы.  На полу лежало  несколько небольших ковров,
сделанных то ли из  шкур львов, то ли из жесткой и грубой шерсти. Ковры были
очень просты по форме  и  окрашены  всего в  несколько цветов.  Словом,  они
напоминали работу  примитивных мастеров  из племени навахо,  проживающего  в
юго-западной Америке.
     На стенах висели картины, изображавшие боевые сцены, в  которых, наряду
с воинами,  принимали участие  львы и  слоны. Но  почему-то  сражения всегда
проигрывали  воины со  слонами,  а  те,  на стороне которых  сражались львы,
побеждали и коллекционировали головы своих павших врагов. Над этими стенными
росписями  были помещены в ряд человеческие головы. То же самое Тарзан видел
в караульном помещении, куда привели его  воины в ту ночь, когда он появился
в Катне. Головы немного отличались от тех  лучшей выделкой и  оправой. Как и
там, человеческих голов было много, и они грозно улыбались своим врагам.
     Но вот осмотр помещения был прерван голосом Томоса.
     -- Подведи пленников ближе, -- приказал он  младшему офицеру, одному из
четырех воинов, сопровождавших их.
     Когда мужчины остановились с  противоположной стороны стола, за которым
сидели вельможи, Томос указал пальцем на Фобека.
     -- Что это за человек? -- спросил он.
     -- Его зовут Фобек, -- ответил младший офицер.
     -- В чем он обвиняется?
     -- Он оскорбил Тооса.
     -- Кто его обвиняет?
     -- Верховный жрец.
     -- Это получилось случайно, -- поспешил  объяснить Фобек. -- Я не хотел
оскорблять его.
     -- Молчать!  -- загремел Томос. Затем он указал на Тарзана.  -- А этот?
-- спросил он. -- Кто это такой?
     --  Этот человек  называет  себя  Тарзаном,  --  объяснил  Джемнон.  --
Помните, мы с вами допрашивали  его той  ночью,  когда  он был  взят в  плен
нашими воинами.
     --  Да,  да,  -- сказал  Томос.  --  Я помню. Он  был вооружен каким-то
диковинным оружием.
     -- Не  тот ли это человек,  о котором вы  рассказывали мне?  -- спросил
Эрот. -- Кажется, он пришел из Атны, чтобы убить нашу королеву?
     -- Да, это он, -- ответил Томос, -- он пришел ночью во время последнего
урагана,  и ему  удалось  проникнуть  во  дворец,  но воины  заметили  его и
арестовали.
     -- Он совсем не похож на жителя Атны, -- заметил Эрот.
     -- Я не из Атны, -- сказал Тарзан.
     -- Молчать! -- скомандовал Томос.
     -- Но почему я должен молчать?  -- возразил Тарзан. -- Здесь ведь никто
не замолвит за меня  ни  единого слова, поэтому я  вынужден говорить о  себе
сам. Я  не  враг  вашим  людям,  и  мой  народ  не воюет с вашим.  Я  требую
освобождения!
     -- Он требует свободы,  -- ухмыльнулся Эрот и громко захохотал.  -- Раб
требует свободы!
     Томос приподнялся со своего места, его  лицо стало  багровым от ярости.
Он стукнул кулаком по столу и, указывая пальцем на Тарзана, заорал:
     -- Говори тогда, когда  тебе разрешено, раб, а  когда  Томос,  советник
королевы, приказывает тебе молчать -- молчи!
     -- Я говорю тогда, -- сказал Тарзан, -- когда хочу говорить.
     -- У нас есть способ  заставить дерзких рабов  замолчать  навсегда,  --
произнес насмешливо Эрот.
     --  Совершенно ясно, что этот  человек  пришел  из  далекой страны,  --
вмешался Джемнон.  --  Поэтому нет ничего  удивительного в  том,  что  он не
понимает  наших  традиций и не отличает великих среди  нас.  Так давайте  же
послушаем его. Если  он не  житель  Атны  и не враг нам,  почему  мы  должны
бросать его в тюрьму или наказывать?
     -- Он ночью перебрался  через  дворцовые  стены, --  возразил Томос. --
Ясно,  что сюда  он пришел  с  единственной целью  -- убить  нашу  королеву.
Поэтому он должен умереть,  но способ предания смерти этого  человека должен
доставить удовольствие Немоне, нашей несравненной королеве.
     -- Он ведь говорил нам, что  река принесла его  к  Катне, --  настаивал
Джемнон. --  Та ночь была  очень  темной, поэтому он не знал, где находится,
когда выбрался на берег. А во дворце он оказался совершенно случайно.
     --  Прекрасный  рассказ,  но  он  очень   мало  похож   на  правду,  --
сопротивлялся Эрот.
     --  Почему же  не похож  на правду? -- горячо возразил  Джемнон.  --  Я
думаю,  это  чистая правда. Мы ведь знаем,  что ни один человек  не способен
переплыть эту реку во время  урагана. Кроме всего  прочего, Тарзан никак  не
мог достичь того места, где он выбрался  на  берег и взобрался на  стену, не
переплыв  реку или  не пройдя по золотому мосту. Мы знаем,  что той ночью по
мосту никто  не  проходил,  потому что он  надежно охраняется.  А раз  он не
проходил по мосту и не переплыл реку, значит, он оказался в том месте только
по одной причине -- его принес поток с верховий реки.  Я верю ему и надеюсь,
что  мы обойдемся  с  ним  как с почетным воином  из далекой страны, пока не
найдем лучших доказательств, чтобы поверить ему окончательно.
     -- Меня не будет  среди  тех,  кто защищает человека, пришедшего  убить
нашу королеву, -- заявил Эрот.
     -- Довольно  споров! -- грубо  отрезал  Томос. --  Человек  должен быть
осужден и убит, как захочет того Немона.
     Как только он закончил говорить, дверь в одном конце зала  распахнулась
и в помещение  вошел  знатный  придворный, разодетый  в  сверкающие  золотом
одежды. Остановившись сразу за  порогом,  он  повернулся лицом к благородным
судьям.
     -- Ее величество королева! -- громко провозгласил он  и отступил на шаг
в сторону.
     Все находящиеся в  комнате повернулись к двери, а благородные встали со
своих  кресел  и  преклонили колени,  подобострастно вглядываясь  в  дверной
проем,  где  должна  была  появиться королева.  Воины,  находившиеся  здесь,
включая тех, кто  охранял Тарзана и Фобека, сделали то же самое. Фобек также
последовал  их  примеру.  Все  в  зале  стали   на  колени,  за  исключением
царедворца, провозгласившего приход королевы, и Тарзана из племени обезьян.
     --  На  колени,  шакал! -- прошипел  один  из охранников,  и  в  то  же
мгновение в проеме двери появилась женщина.
     В царственном величии стояла  королева,  лениво окидывая  взглядом зал,
затем взор ее остановился на фигуре человека-обезьяны,  и на  миг  ее  глаза
встретились с глазами Тарзана. С выражением легкой озабоченности на лице она
вошла в комнату, а затем подошла к преклонившим колени мужчинам.
     За  нею  следовало  полдюжины пышно  облаченных  придворных, сверкающих
золотыми  и  костяными  украшениями,  но  в этой группе Тарзан видел  только
величественную фигуру королевы. Одета  она была скромнее, чем ее придворные,
однако это прекрасное тело, красоту которого одежда скорее подчеркивала, чем
скрывала,  не  нуждалось в  украшениях, кроме  тех,  которыми  природа щедро
одарила его. Немона была еще прекраснее, чем описал ее невежественный Фобек.
     Узкая  диадема,  оправленная крупными  красными  камнями,  прижимала  к
голове блестящие черные волосы. С обеих сторон, закрывая уши, к диадеме были
прикреплены два больших золотых диска. Передняя часть диадемы  соединялась с
тыльной великолепной золотой цепочкой, с помощью  которой на темени королевы
поддерживался  большой  красный рубин. Шею молодой женщины украшала  простая
золотая  цепь с  брошью  и великолепным кулоном из слоновой кости.  Ее плечи
обвивали  такие же  золотые  цепочки,  поддерживающие треугольные украшения,
также  сделанные из слоновой кости. Широкая  лента золотой сети поддерживала
грудь королевы.  Лента была  украшена горизонтальными  цепочками с  красными
рубинами, а с ее верхней части  свисало пять узких треугольников из слоновой
кости -- один большой в  центре  и  по два маленьких с обеих сторон. Бедра у
королевы  закрывал  широкий  пояс из золотой сетки.  К  нему был  прикреплен
другой  треугольник из слоновой кости, тонкая верхушка которого доходила  до
ног. Короткая юбочка выше колен (из шерсти черной обезьяны) довершала наряд.
     Запястья  красавицы были  обвешаны бесчисленными браслетами из золота и
слоновой кости, лодыжки украшены вертикальными  полосками из слоновой кости,
скрепленными  кожаными  ремешками.  По  форме  они напоминали  те, что носил
Валтор  и  воины  Катны. На ногах  сверкали изящные сандалии,  и, когда  она
бесшумно  двигалась  в  них по отшлифованному  каменному  полу,  ее движения
представлялись  Тарзану  странной  смесью соблазнительной томности  с хищной
грацией и дикой настороженностью тигрицы.
     То, что она была прекрасна и соответствовала самым высоким  требованиям
женской  красоты в любой стране и в любое время,  становилось очевидным  для
хозяина джунглей по мере того, как она приближалась  к нему. Ее красота была
столь  совершенна,  что  он  поневоле  задавался вопросом: является  ли  она
воплощением ангельской доброты или, напротив, изощренной дьявольской силы.
     Медленно пройдя  через весь зал, она задержала свой  взгляд на Тарзане,
но человек-обезьяна не чувствовал робости под этим  царственным взором.  Его
глаза не выражали ни упрямства, ни дерзости, -- возможно, в них не было даже
интереса,  лишь осторожная, ни  к чему не  обязывающая  оценка дикого зверя,
наблюдавшего за живым существом, которого он не боится, но и не желает с ним
связываться.
     Лукавое выражение не сходило с лица Немоны и тогда, когда она подошла к
краю   стола,   где  стояли  коленопреклоненные  вельможи.  В  нем  не  было
раздражения,  скорее  оно выражало легкий интерес, потому  что Немону всегда
интересовали и развлекали необычные вещи, которые очень редко случались в ее
монотонной  жизни.  Безусловно,  весьма  странным  для нее  казался человек,
который не показывал должного почтения перед ее королевской особой.
     Она остановилась и взглянула на благородных дворян, стоящих на коленях.
     --   Встаньте!  --  скомандовала  она,  и  в  этом  единственном  слове
прозвучали все великолепные оттенки  ее богатого грудного голоса, вызвавшего
какое-то странное щемящее чувство в груди у человека-обезьяны.
     --  Что  это  за человек,  который не стал на колени перед  Немоной? --
спросила  она  повелительным  тоном,  снова  обратив свой лучистый  взор  на
загорелую атлетическую фигуру, безмолвно стоящую перед ней.
     Поскольку Тарзан  оказался  позади благородных, когда  они  повернулись
лицом  к  Немоне  и  бросились на  колени, только  два  его  охранника  были
свидетелями  такого  вопиющего  неповиновения, но теперь,  когда  напыщенные
вельможи встали и огляделись вокруг,  они мгновенно потеряли самообладание и
их  сердца  наполнились ужасом  и яростью: они увидели,  что упрямый пленник
ведет себя вызывающе по отношению к королеве.
     Томос побагровел от ярости. Задыхаясь от гнева, он прошептал:
     -- Это невежественный и нахальный дикарь, моя королева, но поскольку он
должен умереть, то не принимайте во внимание его выходки.
     --  Почему он  должен  умереть? --  спросила Немона. -- И как он должен
умереть?
     -- Он  должен  умереть потому, что пришел сюда с  единственной целью --
совершить убийство вашего величества, -- объяснил Томос.  --  Но  способ его
умерщвления,  конечно, находится в  руках нашей  неподражаемой королевы,  --
прибавил он.
     Темные  глаза Немоны, прикрытые длинными ресницами, еще  раз оценивающе
скользнули   по   геркулесовской  фигуре  человека-обезьяны,  затем  надолго
задержались  на  его  загорелой коже  и могучей  мускулатуре и обратились  к
прекрасному мужественному лицу. Наконец, их взгляды встретились.
     -- Почему ты не стал на колени? -- спросила Немона.
     -- Почему я должен становиться на колени  перед той, которая -- как они
сказали -- собирается убить меня? -- вопросом на  вопрос  ответил Тарзан. --
Почему я должен становиться на  колени  перед  той,  кто  не  является  моей
королевой? Почему я,  Тарзан из племени обезьян,  который  ни  перед  кем не
опускался на колени, должен стоять перед тобой?
     -- Молчать! -- заорал Томос. -- Твое нахальство не имеет предела. Разве
ты не понимаешь, невежественный раб,  грубый дикарь, что ты разговариваешь с
Немоной, королевой?
     Тарзан ничего не ответил на этот выпад, он  даже не взглянул на Томоса.
Его глаза остановились на Немоне. Она ему очень нравилась,  но он терялся  в
догадках, кто она -- воплощение красоты или зла. В своей жизни он знал всего
лишь нескольких женщин, которые отличались  от Лэ, верховной жрицы Пылающего
Бога, и они возбуждали в нем огромный интерес и глубокое любопытство.
     В это время Томос  повернулся к  младшему  офицеру, который сопровождал
Тарзана и Фобека из темницы.
     -- Убери их отсюда! -- грозно приказал он. -- Отведи их в камеру, пусть
посидят там перед смертью.
     -- Подожди, -- сказала Немона. -- Я хочу знать больше об этом человеке.
-- И она снова повернулась к Тарзану: -- Итак, ты пришел убить меня?
     Голос  ее  звучал  спокойно,  почти  ласково.  В  этот  момент  женщина
напоминала кошку, играющую со своей жертвой.
     --  Возможно, они  выбрали  подходящего  человека  для  этой  цели:  ты
выглядишь как могучий воин, готовый к совершению любого ратного подвига.
     -- Убийство женщины не является  ратным подвигом, -- ответил Тарзан. --
Я не убиваю женщин. Я пришел сюда не для того, чтобы убить тебя.
     -- Тогда объясни, ради чего ты появился в Онтаре?
     -- Я уже  объяснял это  дважды вот  этому  старику с красным  лицом, --
ответил Тарзан и кивнул в сторону Томоса. --  Спроси  его; мне  уже  надоело
объяснять это людям, решившим меня убить.
     Томос затрепетал от ярости  и  обнажил наполовину  свой кинжалоподобный
узкий меч.
     -- Моя королева, позволь мне убить его,  -- закричал он. -- Позволь мне
отомстить за оскорбление, которое он нанес моей любимой правительнице!
     Глаза  Немоны  загорелись  недобрым огнем, когда  Тарзан произнес  свои
слова, но внешне она оставалась бесстрастной.
     -- Спрячь свой меч, Томос! -- холодно приказала она. -- Немона способна
сама   определить,  когда   ей  нанесено  оскорбление  и  какие  меры  нужно
предпринять. Этот малый действительно неисправимый,  но  мне кажется, что он
оскорбил не меня, а  Томоса. Тем  не  менее, его дерзость не должна остаться
безнаказанной. А кто другой?
     --  Он  из  охраны храма,  зовут  его Фобек, --  объяснил Эрот.  --  Он
оскорбил Тооса.
     --  Зрелище,  когда  эти  двое сразятся один на  один  на  Поле  Львов,
доставит нам огромное  удовольствие,  -- решила Немона. -- Пусть только  они
сражаются тем  оружием, которое дал им Тоос.  Победителю --  свобода, -- она
задумалась на мгновение, -- но свобода ограниченная. Уведите их!
     ГЛАВА VIII
     Тарзана  и  Фобека  снова  отвели  в ту  каменную дыру,  где они сидели
раньше. И  вновь человеку-обезьяне не  удалось бежать: воины, сопровождавшие
их,  удвоили  бдительность.  Их сурово предупредил  Эрот, поэтому два  копья
постоянно были нацелены на Тарзана.
     Фобек хранил  угрюмое  молчание. Поведение  Тарзана  во время допроса в
зале, его равнодушие к величию и могуществу Немоны коренным образом изменили
былые оценки храбрости  человека-обезьяны. Теперь  Фобек  понимал, что  этот
парень  был или  очень  смелый человек,  или последний дурак. И  вот  с этим
дикарем ему придется сразиться на следующее утро на Поле Львов.
     Фобек,  конечно,  был глуп,  но  его прошлый опыт  научил  его  кое-как
разбираться  в психологии  смертельного  боя.  Он  твердо  знал,  что, когда
мужчина вступает в бой и боится своего противника, можно считать, что он уже
частично  связан и отчасти признает  свое поражение. Теперь Фобек  не боялся
Тарзана -- он был слишком  глуп и невежествен, чтобы испытывать страх.  Стоя
на  пороге  поражения и смерти,  он  мог бы испугаться или даже струсить, но
Фобек был слишком самонадеян, чтобы представить в своем воображении подобный
исход, хотя такая мысль смутно закрадывалась ему в голову.
     Тарзан представлял собой полную противоположность Фобеку. Он никогда не
испытывал  страха, но совершенно по другим причинам. Обладая глубоким умом и
богатым воображением, он мог зримо представить результаты  будущего  боя, но
он никогда ничего не боялся, потому что мысли о  смерти  не  держали  его  в
своих объятиях  и он научился  переносить физическую  боль без душевных мук,
которые  обычно  причиняют  дополнительные  страдания.  Вот  почему,  ожидая
наступающего сражения, он оставался спокойным, бесстрашным и уравновешенным.
Если бы он знал, что думал о нем Фобек, он бы немало позабавился.
     -- Несомненно, это произойдет завтра, -- зловеще произнес Фобек.
     -- Что произойдет завтра? -- спросил Тарзан.
     -- Бой, в котором я убью тебя.
     -- О, так ты собираешься убить меня? Фобек, я удивлен.  Я думал, что ты
стал мне другом.
     Тарзан  сказал  это таким  серьезным тоном,  что  даже  и  более  умный
человек, чем Фобек,  едва ли смог бы уловить в этих словах иронию. Но Фобека
нельзя было назвать умным. Поэтому он понял эти слова совершенно однозначно:
Тарзан начинает просить его сжалиться над ним.
     -- Это  отнимет у меня  совсем  мало  времени, -- заверил его Фобек. --
Обещаю, что я не позволю тебе долго мучиться!
     -- Я думаю,  что ты оторвешь  мне голову  вот так, -- сказал  Тарзан  и
сделал уже известный нам жест.
     -- М-м-да, возможно, -- ответил  Фобек,  --  но сначала  я слегка  тебя
побью,  так  как  это  доставит  удовольствие  Немоне.  Мы  должны  развлечь
королеву, и тебе это известно.
     --  Конечно, причем  любыми средствами, --  согласился  Тарзан. -- Но я
думаю,  что  тебе  не  удастся свалить  меня.  А  что,  если  я брошу  тебя?
Понравится ли это Немоне? Или, может быть, это понравится тебе?
     Фобек рассмеялся.
     -- Мне очень приятно даже думать об этом, -- сказал он, -- и я надеюсь,
что это приятно и тебе, поскольку тебе  никогда не удастся  побороть Фобека.
Разве я тебе не говорил, что я -- самый сильный человек в Катне?
     --  О конечно, конечно,  --  согласился  Тарзан, -- но именно  сейчас я
забыл об этом.
     -- Ты никогда  не  должен об  этом забывать,  --  посоветовал Фобек, --
иначе наш бой будет совсем не интересен.
     -- А Немона не  получит  развлечения! Это плохо. Мы должны сделать этот
бой интересным и волнующим, насколько возможно. Ты не должен заканчивать его
очень быстро, -- заметил Тарзан.
     --  Ты  прав,  --  согласился  Фобек,  -- чем интереснее  будет он, тем
большую  щедрость  может  проявить ко  мне  Немона,  когда  бой  закончится.
Возможно, она  кое-что присовокупит к моей свободе, если вволю повеселим ее.
Клянусь брюхом Тооса! -- воскликнул он, хлопая  руками себя по ляжкам. -- Мы
будем драться красиво и  долго.  А  теперь  слушай!  Как нам  лучше  все это
устроить? Поначалу мы сделаем  вид, что  ты побеждаешь меня,  я позволю тебе
свалить  меня.  Ты понял?  Затем  я  брошу  тебя,  потом наоборот. Мы должны
поочередно  оказываться наверху, но до определенного момента, а затем, когда
я подам знак, ты должен притвориться страшно испуганным и броситься прочь от
меня что было мочи, и это развеселит их. Когда же я наконец поймаю тебя -- а
ты должен предоставить мне возможность поймать тебя как раз напротив Немоны,
-- я сверну тебе шею, но я постараюсь сделать это безболезненно.
     -- Ты очень добрый, Фобек, -- заметил Тарзан.
     -- Ну что, тебе понравился  план? -- спросил толстяк. -- Он  прекрасен,
не правда ли?
     -- Конечно, они здорово посмеются, -- согласился Тарзан, -- если только
все пойдет по плану.
     -- А почему  же план не должен осуществиться? Мы выполним его, если  ты
хорошо сыграешь свою роль.
     -- А что будет, если я убью тебя? -- спросил хозяин джунглей.
     -- Снова ты взялся за свое! -- воскликнул Фобек. -- Должен сказать, что
ты в общем неплохой малый, потому что умеешь шутить. А  надо заметить, что в
этих местах никто не может так высоко оценить твои шутки, как Фобек.
     -- Я надеюсь, что у тебя будет такое же настроение и завтра, -- заметил
Тарзан.
     На рассвете следующего  дня  к  узникам  пришли  раб и воины и принесли
обильный завтрак. Такого хорошего мяса Фобек и Тарзан не ели давно.
     --  Ешьте вдоволь, --  посоветовал один  из  воинов, -- потому  что  вы
должны быть сильными и  хорошо драться перед королевой.  Правда, один из вас
завтракает последний раз, но пока неизвестно, который из вас.
     -- Так вот же он, -- сказал Фобек и ткнул пальцем в сторону Тарзана.
     -- Это мы еще увидим, -- заметил воин. -- Никто не должен  быть слишком
самонадеянным. Чужестранец производит впечатление очень сильного мужчины.
     -- Но здесь нет никого сильнее Фобека, -- напомнил воинам бывший сторож
храма.
     Воин пожал плечами.
     -- Возможно, и так, --  допустил он, --  но  я не поставлю  ни гроша на
любого из вас.
     -- Двадцать драхм против десяти, что он удерет еще до окончания боя, --
предложил пари Фобек.
     -- А если он  убьет  тебя, кто отдаст мне деньги? -- спросил  воин.  --
Нет, я не согласен  на такое  пари. -- И  он вышел, закрыв за собой на замок
дверь темницы.
     Через  час сюда  пришел целый  отряд воинов,  которые  вывели Фобека  и
Тарзана из тюрьмы.  Воины провели их через дворцовые залы и вывели на улицу,
по бокам которой  росли толстые старые деревья. Это была  прекрасная  улица,
пролегающая между белыми,  украшенными  золотом домами  благородных. Тут  же
возвышался огромный двухэтажный дворец, над которым сверкали золотые купола.
     Толпы  горожан  ожидали  начала  пышного зрелища,  среди  них слонялись
свободные от службы воины, некоторые  из них стояли, опершись на свои копья.
Все эти живописно  одетые  люди представляли  огромный интерес для  Тарзана,
утомленного долгим пребыванием в мрачной тюрьме. Его  занимало все: и одежда
граждан  Катны, и архитектура великолепных строений,  которые  виднелись  за
деревьями.  Он  заметил,  что  мужчины носили  короткие  туники или  куртки,
которые мало чем отличались от  кольчуг воинов,  разве только тем,  что были
сделаны из прочного  материала  или  из тонкой кожи, а  не  дисков из  шкуры
слона. Женщины носили короткие шерстяные юбочки или кожаные платья, их грудь
поддерживала лента,  а сандалии на ногах и всевозможные  украшения завершали
их простой наряд.
     Тарзана и Фобека  повели вдоль улицы под неустанный гомон толпы. Многие
из горожан  знали  Фобека,  они  подбадривали  его  приветственными криками,
некоторые  отпускали  колкости и оскорбляли его.  Они  свободно обсуждали  и
Тарзана,  но  без  всякой  злобы. Он вызывал интерес у них,  оценивались его
возможности в  борьбе против большого  и сильного  Фобека.  Человек-обезьяна
слышал, что  многие заключали пари,  некоторые ставили  на него,  другие  --
против, но было уже очевидно, что в этом соревновании побеждал Фобек.
     В конце улицы  Тарзан увидел  большой золотой мост, что соединял берега
реки. Это великолепное  сооружение  было  сделано  полностью из драгоценного
металла. Два золотых льва размером больше человеческого роста стерегли выход
из города.  Когда они  перешли на  другой берег, человек-обезьяна увидел еще
двух таких же золотых исполинов, охраняющих западный конец моста.
     По большой, открытой  со всех  сторон площади, которая называлась Полем
Львов,  торопились толпы  любителей  зрелищ.  Они  стекались к одной  точке,
расположенной в  миле  от  городских  ворот,  где  уже  собралось  множество
горожан. К этому  месту отряд воинов конвоировал двух гладиаторов. Там  была
расположена  большая  овальная арена,  уходящая  на глубину  в  двадцать или
тридцать  футов.  На   грудах  вынутой  из  котлована  земли,  которая  была
равномерно  уложена по его краям,  образуя террасу,  лежали плоские каменные
плиты,  на  которых  рассаживались  горожане.  На  восточной  стороне  арены
размещался  широкий  наклонный вход.  Над  входом  возвышалась низкая арка с
лоджиями для королевы и высшей знати.
     Как только Тарзан миновал арку и  вышел на наклонный спуск  к арене, он
увидел, что большая часть мест уже занята. Зрители закусывали домашней едой,
которую  принесли с  собой.  Повсюду слышались шутки,  смех и разговоры. Без
сомнения,  это  был   весьма  торжественный  день.  Тарзан  попросил  Фобека
объяснить ему причину столь шумного празднества.
     --  Это  всего лишь  часть  празднеств,  которые  ежегодно  следуют  за
периодом  дождей, -- сказал Фобек.  --  А  вообще представления устраиваются
здесь  каждый  месяц  или даже  чаще, если  позволяет погода.  У  тебя  есть
прекрасная  возможность увидеть все собственными  глазами, прежде чем я убью
тебя, поскольку наш поединок, я уверен, будет последним номером программы.
     Воины провели гладиаторов к  дальнему концу арену, где терраса частично
отделялась  от арены. Тут  стояла деревянная лестница, по которой можно было
спуститься   на   арену.  На  этой  террасе  остановились  Фобек  и  Тарзан,
сопровождаемые строгими воинами.
     Через несколько минут Тарзан услышал звон труб и стук барабанов.
     -- Они идут! -- закричал взволнованно Фобек.
     -- Кто они? -- спросил Тарзан.
     -- Королева и люди-львы.
     -- Не понимаю, какие люди-львы?
     --   Это   благородные  царедворцы,  --  объяснил   Фобек.   --  Только
потомственный вельможа является членом клана львов, но мы  обычно говорим  о
всех  придворных  как о  людях-львах. Эрот --  благородный вельможа, но этим
титулом   его   наградила   Немона,   поскольку   он  имеет  не  благородное
происхождение.
     --  Разбей мне  череп, но я  уверен в  том, что  за  это  он  сам  себя
ненавидит, -- воскликнул один из воинов.
     -- Но ему очень хочется стать человеком-львом, -- сказал Фобек.
     --  Сейчас это  уже  невозможно, --  заметил воин, --  мы  изучили  его
родословную более внимательно.
     --  Он  утверждает, что его  отец был благородным  человеком, --  снова
вступил в разговор Фобек, -- но мать отрицает это.
     Воин,  который  до  этого  внимательно  прислушивался  к  их разговору,
рассмеялся.
     -- Сын благородного отца, -- презрительно  бросил он. -- Я хорошо  знаю
старого Тибдоса,  мужа матери Эрота. Он чистит клетки на львиной ферме. Эрот
похож на него как две капли воды. Сын благородного отца!
     --  Сын шакала! -- заревел Фобек. -- Мне бы хотелось сегодня  видеть на
арене его, а не этого бедного малого.
     -- Ты жалеешь его? -- спросил воин.
     -- В некоторой степени  -- да, -- ответил Фобек. -- Он  совсем неплохой
парень, и я  ничего не имею против  него, но, надо  заметить, он глуп. Он не
может  понять простейших  вещей. Мне кажется, он  не понимает,  что я  самый
сильный в  этом  городе  и что  я  убью его сегодня.  Я убью его еще сегодня
утром.
     -- Почему ты думаешь, что он не понимает этих вещей? -- спросил воин.
     -- Потому что он ни разу не испугался.
     -- Возможно, он не верит в то, что ты убьешь его, -- предположил воин.
     -- Вот это как раз и подтверждает, что он очень глуп, но, как бы то  ни
было, я  все равно  убью  его. Вначале  я сверну ему  голову, потом проломлю
позвоночник... О, когда же наступит эта долгожданная минута! Больше всего на
свете  я  люблю убивать людей.  Это  чувство  ни с чем не сравнимо,  даже  с
любовью к женщине.
     Тарзан  презрительно глянул  на  жирную  тушу, безудержно  хвастающуюся
возле него.
     -- Француз сказал бы тебе кое-что по этому поводу, -- процедил он.
     -- Я не понял, о чем ты говоришь, -- повысил голос Фобек.
     -- А я и не удивляюсь.
     -- Он снова  начинает!  -- воскликнул  Фобек.  -- Ну  какой  ему  смысл
упираться! Разве я не сказал тебе, что он глуп?
     Но  вот  уже  звуки   труб   и  удары  барабанов  заполнили  окружающее
пространство, и  Тарзан увидел музыкантов, шествующих на  арену по  широкому
проходу. Суматоха и шум на трибунах усилились, так  как новые тысячи горожан
влились   на  террасы,  расположенные  кольцом  вокруг  стадиона,   и  стали
рассаживаться на свободные места.
     За  музыкантами маршировал отряд воинов,  и на  каждом древке  их копий
трепетал узкий разноцветный флажок. Это было волнующее зрелище, и все же оно
ничего не значило по сравнению с тем, что последовало.
     На  небольшом расстоянии  позади  воинского  отряда  двигалась  золотая
колесница, запряженная  четверкой пышногривых львов, в  которой, откинувшись
на  сиденье, разодетая в меха  и великолепные одежды, ехала королева Немона.
Шестнадцать чернокожих  рабов  держали львов в  узде,  а  с  каждой  стороны
колесницы   торжественно  шествовало  по  шесть  благороднейших  придворных,
увешанных украшениями из  золота и  слоновой  кости. Чернокожий  великан шел
позади колесницы, держа большой красный зонт над головой  королевы. Усевшись
на задние сиденья, два небольших арапа плавно помахивали веерами.
     При  виде  сверкающей колесницы  и  ее царственной пассажирки  люди  на
трибунах поднялись, а затем стали на колени, приветствуя свою правительницу.
По  амфитеатру   перекатывались  волны  аплодисментов,   сопровождая  пышную
процессию, совершавшую круг почета по арене.
     За  колесницей  Немоны  маршировал  отряд  воинов,  за  ними  следовало
несколько пышно украшенных деревянных колесниц, каждую из которых тянули два
льва,  а   управлял  ими  вельможа,  сидящий  в  колеснице.  За  деревянными
колесницами маршировал пеший  отряд благородных,  и  завершал шествие третий
отряд вооруженных воинов.
     Когда   сверкающая   золотом  колонна   совершила  круг,   Немона,  под
нестихавшие приветственные крики жителей  Катны, оставила  свою  колесницу и
поднялась   в   ложу  над   входом.  Колесницы,  управляемые   благородными,
выстроились  в  центре  арены,  королевская  стража  встала возле  входа  на
стадион, и благородные,  не принимавшие участия в играх,  отправились в свои
личные ложи.
     Затем   начались  состязания  в   бросании   кинжала,   метании  копья,
демонстрации  силы  и  ловкости,  соревнования  по  бегу.  По  каждому  виду
заключалось  пари, и когда  состязание заканчивалось, стадион  превращался в
настоящий  бедлам: кричали  спорщики, сыпались проклятия, раздавались стоны,
крики, смех и аплодисменты.
     После каждого состязания в ложе Немоны и других аристократических ложах
крупные  суммы денег  из  рук одного  хозяина  переходили  к  другому.  Сама
королева азартно делала  ставки,  выигрывая или  теряя свое счастье с каждым
броском кинжала. Когда она выигрывала, она улыбалась;  она смеялась, и когда
проигрывала. Правда,  ее  окружение знало, что те игроки, на которых ставила
Немона и выигрывала, в течение года  получали  королевские подарки, а те, на
которых она проигрывала, попросту исчезали неизвестно куда.
     Когда  закончились  состязания по легким  видам спорта,  начались гонки
колесниц.  Теперь суммы пари возросли в несколько  раз, а  мужчины и женщины
вели  себя   подобно   маньякам,  подбадривая  криками  удачливого  возницу,
аплодируя победителям и проклиная неудачников.
     В  каждом  заезде  участвовало  по  две  колесницы.   Дистанция  всегда
оставалась  одна и та  же -- одно  кольцо вокруг  арены, поскольку львы не в
состоянии выдерживать высокую скорость на более длительные расстояния. После
каждого  заезда победитель получал  разноцветный флажок из  рук королевы,  а
побежденный выезжал со стадиона, осыпаемый градом насмешек  и проклятий тех,
кто  на  нем  проигрывал  пари.  Затем  состязалась  новая  пара,  и,  когда
финишировали последние две колесницы, победители вновь  начинали состязание.
Отсеивая  таким  образом  проигравших,  в  гонках  в  итоге  оставались  две
колесницы. И это длительное состязание  становилось гвоздем программы. Шум и
гвалт на трибунах возрастал невероятно, ставки увеличивались во много раз.
     Победитель в финальном  состязании объявлялся  чемпионом  дня,  и  сама
Немона вручала ему золотой  шлем.  И  тогда даже  те, кто проиграл и потерял
деньги, присоединяли свои голоса к овациям, сопровождавшим победителя, когда
он гордо  проезжал  по  арене и скрывался  за  аркой,  где сидела  королева,
сверкая на солнце своим золотым шлемом.
     --  А теперь, -- сказал Фобек негромко, -- люди увидят кое-что стоящее.
Это как раз то, чего они ждали, и они не будут разочарованы. Если ты  веришь
в Бога, парень, молись ему, потому что через несколько минут ты умрешь.
     --  А  разве  ты не позволишь мне пробежать круг по  арене, прежде  чем
схватишь меня? -- спросил с улыбкой Тарзан.
     ГЛАВА IX
     Наступил антракт  между  представлениями. Десяток рабов  сосредоточенно
чистили  арену,  после  того как  ее покинула  последняя  запряженная львами
колесница.  Аудитория  поднялась  со  своих каменных  сидений и  не торопясь
прогуливалась  по  террасам,  аристократы бродили от  одной ложи  к  другой,
навещая  своих друзей. Мужчины и женщины  разбирались  со старыми сделками и
заключали  новые  пари.  Звуки  множества голосов  носились  над  стадионом,
сливаясь в общий могучий гул.
     Тарзан  испытывал чувство раздражения: толпы  людей  действовали ему на
нервы, а  звуки  голосов были  неприятны ему. Прищурив глаза, он  смотрел на
жителей Катны. Вряд ли дикий зверь так смотрел когда-либо на своих врагов.
     Фобек  по-прежнему так громко  и безудержно хвастался,  что  это  стало
слышно на террасе, расположенной прямо над гладиаторами.
     Ставки  на бой  гладиаторов выросли невероятно,  хотя  только небольшая
часть  горожан видела  мельком  обоих бойцов  и могла  сравнить их  по силе.
Фобека,  однако, они хорошо знали  по его  прежним боям, поэтому  почти  все
ставили на него в соотношении десять к одному против Тарзана.
     В роскошной королевской ложе в большом  кресле, наполовину напоминавшем
трон, наполовину диван,  полулежала Немона. За  этот  день она слишком много
проиграла,  но  всем  своим  видом не  обнаруживала  ни  малейшего  признака
беспокойства. Однако аристократы, окружавшие ее, чувствовали себя не в своей
тарелке и  надеялись,  что ей  удастся  отыграться на последнем  состязании.
Каждый  из них  был полон  решимости выиграть побольше вместе с  Немоной  на
странном диком человеке. Она должна была вернуть все, что проиграла за день.
Все  были  уверены, что Немона  поставит на Фобека, потому  что она привыкла
делать крупные ставки на тех, в ком была уверена.
     Эрот страстно  желал, чтобы королева вернула назад все деньги,  которые
он выиграл  у  нее.  Вот уже  несколько дней он  был  слегка озабочен  своим
ухудшавшимся положением и чувством, что допустил небольшие промахи. По опыту
придворного  он  знал,  что  выигрыш   денег  у  Немоны  стал  бы  для  него
непростительной ошибкой.
     Вот почему Эрот вместе с такими же, как и он сам, придворными льстецами
решил помочь  Немоне вернуть  назад проигранные деньги  и сделать так, чтобы
она поставила на Фобека. Они тайно разослали рабов на трибуны заключить пари
на Фобека, чтобы возместить свой несомненный проигрыш Немоне, а сами  решили
ставить на Тарзана. Итак, когда день закончится, Немона окажется в выигрыше,
выиграют  также  и  они,  потому что  их  затраты  на Тарзана  во  много раз
возместят  выигрыши, полученные от  ставок  на Фобека. И  все  эти  выигрыши
оплатят простые люди.
     Огромные  суммы денег моментально  начали  хождение  на трибунах  среди
зрителей,  которые  стали   ставить   только  на  Фобека.  К  этому  времени
соотношение  ставок  сложилось  как  десять  к   одному  против  Тарзана.  В
результате  обнаружилось, что  для  того, чтобы  вложить  все  свои  деньги,
благородные должны  были увеличить ставки. Но чтобы возместить свои  потери,
то есть  выплаты Немоне,  они вынуждены  были  вкладывать  огромные  суммы в
каждую ставку. Вот почему ставки резко подскочили вверх и достигли ста драхм
за Фобека против одной за Тарзана.
     Заиграла  труба, и  воины,  охранявшие Тарзана и Фобека,  приказали  им
спуститься на арену, где заставили их совершить круг перед зрителями,  чтобы
они смогли  оценить  каждого  гладиатора  и выбрать  достойного.  Когда  они
проходили  мимо королевской  ложи,  Немона  наклонилась  вперед, внимательно
рассматривая  сквозь  полузакрытые веки  высокого  чужестранца  и массивного
жителя Катны.
     Эрот, фаворит королевы, пристально следил за ней.
     -- Тысячу драхм за чужеземца! -- закричал он.
     --  Я  тоже  ставлю  на  чужеземца,  --  трезво  поддержал  его  другой
благородный.
     -- Я тоже, -- сказала Немона.
     Эрот  и  его  компаньоны  изумились,  это  полностью срывало  их планы.
Конечно,  они  выиграют много денег,  но каждый чувствовал  себя  в  большей
безопасности, проигрывая Немоне, чем выигрывая у нее.
     -- Вы проиграете, моя королева, -- сказал ей Эрот.
     -- Тогда зачем же ты ставишь на чужеземца? -- спросила Немона.
     -- Ставки такие высокие, что я испытываю большое искушение использовать
этот шанс, -- объяснил Эрот.
     -- А какие сейчас ставки?
     -- Сто к одному.
     -- И ты думаешь,  чужеземец не имеет ни единого шанса из ста на победу?
-- холодно спросила Немона, поигрывая рукояткой кинжала.
     --  Фобек --  самый  сильный  мужчина в  Катне, --  сказал  Эрот.  -- Я
действительно  думаю, что у этого  малого нет ни одного шанса, считайте, что
он уже мертв.
     -- Очень хорошо. Но если ты это знаешь, почему ты не ставишь на Фобека?
-- прошептала Немона. -- Я  ставлю сто тысяч  драхм на чужеземца. Сколько из
них ты хочешь взять себе, мой милый Эрот?
     -- Мне очень хочется,  чтобы моя  королева так не рисковала,  -- сказал
Эрот. -- Я буду очень расстроен, если моя любимая королева проиграет.
     -- Ты  надоел мне, Эрот, -- Немона сделала нетерпеливый  жест рукой  и,
повернувшись к  другим  аристократам, спросила:  -- Есть ли здесь кто-нибудь
среди вас, кто покроет мои драхмы?
     В одно мгновение все они изъявили  желание оказать  ей услугу. Выиграть
сто тысяч драхм у королевы вдобавок к тем,  что они получат от  зрителей, --
какой  лакомый  кусочек!  Они  даже  забыли  о возможном гневе Немоны -- так
велико было их  желание ссудить ей  деньги сейчас, потому что было  видно по
всему, что она  не изменит своего решения, --  и через несколько  минут пари
были заключены.
     -- У  него прекрасное телосложение, --  заметила  Немона,  рассматривая
хозяина джунглей, -- и он выше Фобека.
     -- Но взгляните  на мускулы Фобека, -- подсказал  ей Эрот.  -- Этот тип
убил много мужчин, говорят, что он отрывает им головы и ломает хребты.
     -- Ну что ж, скоро мы увидим это, -- таково было заключение королевы.
     Эроту  не  хотелось  бы  оказаться в положении Фобека, потому что, если
чужеземец  не убьет  его, Немона этого  долго  не потерпит, и  он не  сможет
выжить, поскольку принесет ей убыток в сто тысяч драхм.
     И вот  уже двое гладиаторов на арене, неподалеку  от королевской  ложи.
Условия  боя чрезвычайно просты:  они  не должны покидать арену  и не должны
пытаться  убить друг друга  голыми  руками, хотя не  запрещалось  применение
локтей, колен, ног  и  зубов. Победитель  должен  был  получить  свободу, но
только Немона была вправе определить степень свободы.
     Тарзана и Фобека  развели  на  расстояние десяти шагов друг  от  друга.
Теперь они стояли, ожидая  сигнала. Фобек напыщенно  выпячивал грудь и бил в
нее  кулаками,  сгибал  руки, демонстрируя  мускулы, которые  перекатывались
подобно большим шарам. Все  внимание зрителей было обращено  на него, и  это
доставляло ему большое удовольствие.
     Тарзан  стоял  неподвижно, скрестив руки  на груди и  расслабив  мышцы.
Казалось,  он не  обращал  никакого внимания на  шумные  трибуны и  даже  на
Фобека,  но это только  казалось. Он внимательно следил за  всеми событиями,
которые разворачивались  на арене. Его глаза и уши были  настороже, и Тарзан
первым услышал сигнал трубы. Тарзан был готов к бою!
     Его не беспокоили глупые люди на трибунах, горланящие во всю мощь своих
легких, которые собрались сюда, чтобы  посмотреть, как двое  мужчин, никогда
не причинявших им  вреда, будут убивать друг друга ради их удовольствия. Его
не волновало и то, что они думали  о нем самом, для него они значили меньше,
чем помет львов, который рабы убирали с арены.
     Тарзан не  хотел  убивать Фобека, но он  и  не желал быть убитым. Фобек
раздражал   его,  и  ему   хотелось  наказать  хвастуна  за  его  непомерное
самодовольство.  Он  понимал, что его противник --  сильный человек и что не
так-то легко будет  проучить  его без  угрозы для себя,  но этот  риск он не
принимал во внимание. Итак, он накажет его, но не искалечив и, тем более, не
лишив его  жизни. Взгляд хозяина джунглей скользил по трибунам и остановился
на  королевской  ложе  --  глаза  Немоны и  Тарзана  встретились.  Какие  же
загадочные  были ее глаза! Они сверкали, выдавая  внутренний огонь, они были
прекрасны!
     Раздался звук  трубы.  Тарзан быстро перевел взгляд  на  противника.  В
амфитеатре установилась жуткая  тишина. Гладиаторы начали  сближение:  Фобек
шел гордо и самонадеянно, Тарзан двигался легкой поступью Нумы.
     -- Молись, мой друг!  --  закричал бывший сторож храма. -- Скоро я убью
тебя, но сначала поразвлекаю нашу королеву Немону!
     Фобек  приблизился  к Тарзану. Человек-обезьяна  позволил  ему схватить
себя за плечи,  а  затем, сложив руки одна в одну, внезапно нанес ими мощный
удар  в подбородок  своему  противнику  и  одновременно сильно  толкнул его.
Большая  голова резко откинулась назад, массивное  тело отлетело  от Тарзана
шагов на двенадцать, и Фобек грузно сел на землю.
     Стон  удивления,  прерываемый  подбадривающими  восклицаниями  тех, кто
заключил  пари на Тарзана, пронесся по трибунам. Фобек вскочил  на ноги, его
лицо перекосилось яростью, и спустя мгновение он пошел в атаку.
     -- Ничего страшного не произошло! --  кричал он. -- Я  убью тебя сейчас
же!
     -- Убей его! Убей! -- неистовствовали сторонники Фобека. -- Смерть ему!
     -- Не  хочешь ли ты бросить меня сначала  на  арену? --  спросил Тарзан
тихо, отступая на шаг в сторону и уклоняясь от бешеной атаки.
     --  Нет, и еще раз нет! -- кричал  Фобек, тяжело поворачиваясь и  снова
атакуя. -- Я убью тебя! Убью!
     Тарзан схватил вытянутые вперед руки  Фобека и  широко развел их, затем
его  загорелая   рука   молниеносно  сжала  короткую   шею   сторожа  храма.
Человек-обезьяна  другой  рукой  обхватил  его за корпус, наклонился и резко
бросил противника через  голову. Фобек тяжело плюхнулся на песчаное покрытие
арены.
     Немона  высунулась из ложи, ее  глаза пламенно сверкали,  грудь  высоко
вздымалась. У Эрота, как  и  у многих благородных аристократов,  перехватило
дыхание. Королева повернулась к нему.
     -- Не хочешь ли ты повысить ставки на самого сильного мужчину Катны? --
едко спросила она.
     Эрот болезненно улыбнулся.
     -- Бой только начинается, -- сказал он мрачно.
     -- Но мне кажется, он уже заканчивается, -- иронично заметила Немона.
     Фобек  поднялся,  но  на  этот раз очень  медленно,  теперь  он уже  не
нападал, как раньше, а осторожно подошел к своему противнику.  Единственное,
что ему хотелось сделать теперь, так  это подойти к Тарзану и схватить  его,
только  схватить,  а затем  -- он  знал  --  он  сломит его, используя  свою
огромную физическую силу.
     Возможно,  человек-обезьяна  догадывался,  какие  планы  вынашивает его
противник, быть  может,  он  решил использовать  шанс и  зло  посмеяться над
Фобеком.  Тарзан  протянул  левую  руку своему  противнику, и,  когда  Фобек
ухватился за нее,  стараясь затянуть Тарзана в свои объятия, последний резко
шагнул вперед и правой рукой нанес страшный удар в лицо, затем схватил за ту
руку,  которая удерживала его левую  руку, и, нырнув  под свою жертву, снова
бросил Фобека через себя, на сей раз используя его как рычаг,  а свое  плечо
как опору.
     На этот  раз Фобек вообще не смог подняться. Человек-обезьяна стоял над
ним.  Кровь застыла в  жилах жителя Катны, когда он услышал низкое  звериное
рычание, клокочущее в горле чужеземца.
     Внезапно  Тарзан наклонился, схватил  Фобека и высоко  поднял  его  над
головой.
     -- Должен ли я бежать сейчас вокруг арены, Фобек,  -- прорычал  он,  --
или ты слишком устал, чтобы схватить меня?
     Затем он швырнул его на  землю, поближе к королевской ложе,  где сидела
застывшая от напряжения Немона.
     Подобно льву, играющему со  своей жертвой, преследовал хозяин  джунглей
человека,  который бесконечно оскорблял его и  намеревался  убить. Дважды он
поднимал его и бросал на землю,  приближаясь к краю арены. Теперь изменчивая
толпа умоляла Тарзана убить Фобека, самого сильного человека Катны.
     Снова Тарзан схватил своего противника и поднял его над  головой. Фобек
слабо сопротивлялся, он был беспомощен. Тарзан подошел  к  краю арены  возле
королевской ложи и швырнул огромное тело на трибуны.
     -- Возьмите своего самого сильного человека, -- сказал  он,  -- Тарзану
он не нужен.
     Затем он отошел и остановился возле выхода, словно требуя свободу.
     Рыча  и  воя  --   это  напомнило  Тарзану  поведение  диких  зверей  и
отвратительных гиен, -- толпа швырнула несчастного Фобека на арену.
     --  Убей  его! Убей  его! --  орала  толпа. Высунувшись из  своей ложи,
Немона, как и все люди на трибунах, неистово кричала:
     -- Убей его, Тарзан!
     Тарзан с отвращением передернул плечами и отвернулся.
     -- Убей его, раб! -- требовал благородный из своей роскошной ложи.
     -- Я не буду убивать Фобека, -- ответил человек-обезьяна.
     Красная и взволнованная, Немона поднялась в своей ложе.
     -- Тарзан! -- воскликнула она, когда человек-обезьяна взглянул на  нее.
-- Почему ты не убиваешь его?
     --  А  почему я  должен убивать его? --  спросил  в свою очередь хозяин
джунглей. -- Он не причинил мне никакого вреда. Кроме того, я  убиваю только
при  самообороне или чтобы  утолить  голод. Но я не ем человечьего мяса. Так
почему я должен убивать его?
     Фобек, побитый  и  беспомощный,  еле  поднялся  на ноги и теперь стоял,
покачиваясь, как пьяный. Он слышал голоса безжалостной  толпы, требующей его
смерти, видел своего противника, стоящего в нескольких шагах  от него, перед
входом. Глухо, как будто издалека, Фобек  слышал, как  он отказывается убить
его,  слышал, но не понимал. Он  должен быть убит  -- таковы обычаи и законы
арены. Он  сам хотел убить  этого человека, был безжалостным к нему, поэтому
он никак не мог понять,  чем было вызвано милосердие  Тарзана по отношению к
нему.
     Налитые  кровью  глаза  Фобека  беспомощно  блуждали  по  арене.  Здесь
бесполезно было искать симпатию,  милосердие или участие; все  это не  могло
предназначаться побежденному. Безумная жажда крови, которую  источала толпа,
приводила  его в восхищение.  Несколько  минут  назад она  превозносила его,
теперь  требовала  его смерти.  Его  взгляд  достиг  королевской  ложи: Эрот
высунувшись оттуда, кричал Тарзану:
     --  Убей!  Убей  его,  парень!  Это  требование королевы!  Глаза Фобека
остановились  на  фигуре  человека-обезьяны,  и  он  собрался  с  духом  для
последней  попытки отложить  неизбежное.  Он  знал,  что  встретил  могучего
противника  и  должен  умереть,  как  того  пожелает  другой,   но  инстинкт
самосохранения вынуждал его защищать себя, хотя сил уже не было.
     Тарзан, взглянув на королевского фаворита, произнес:
     -- Тарзан убивает только тех, кого ему нравится убивать.
     --  Дурак!  -- кричал  Эрот. -- Разве ты  не видишь,  что  это  желание
королевы, что это  ее приказ, которого  никто не может  нарушить?  Ты должен
убить этого парня!
     --  Если королева хочет, чтобы его  убили,  почему она не  пошлет  тебя
сделать это? Это твоя королева, а не моя.
     В  голосе  человека-обезьяны  не  чувствовалось  ни  благоговения,   ни
почитания.
     Потрясенный таким ответом Тарзана, Эрот взглянул на королеву.
     -- Могу ли я приказать воину убить его? -- спросил он.
     Немона покачала  головой. Выражение ее лица стало непроницаемым, только
странный огонь зажегся в глазах.
     -- Мы  подарим жизнь им обоим, -- сказала  она. -- Освободи  Фобека,  а
Тарзана приведи во дворец!
     Затем она поднялась, тем самым дав знать, что игры закончены.
     ГЛАВА X
     Тарзан  возвращался  в   город  в  сопровождении   группы  благородных.
Некоторые из  них окружили  его сразу же после приказа  Немоны: в  недалеком
будущем этот чужеземец мог стать фаворитом королевы.
     Поздравляя  его с победой,  расхваливая удаль  и  задавая  бесчисленное
множество  вопросов,  они  следовали  за  ним,  а у выхода  с  арены  к  ним
присоединился еще один молодой аристократ. Это был Джемнон.
     -- Королева приказала мне сопровождать тебя в город и присматривать  за
тобой, -- объяснил он.  -- Сегодня вечером я поведу тебя к ней  во дворец, а
теперь ты должен хорошенько вымыться и отдохнуть. Представляю, как ты будешь
наслаждаться  изысканными  блюдами,  особенно  после  той еды, которую  тебе
давали в тюрьме еще недавно.
     -- Я с удовольствием попробую вкусные блюда, -- ответил  Тарзан. --  Но
почему я должен отдыхать? Я ведь ничего не делал на протяжении этих дней.
     --  Но  ты  только  что  выдержал  смертельную  схватку  за  жизнь!  --
воскликнул Джемнон. -- Ты, несомненно, устал.
     Тарзан недоумевающе повел плечами.
     --  Мне  кажется, тебе  нужно позаботиться о Фобеке, --  сказал он.  --
Именно Фобеку теперь нужен отдых. А я не устал.
     Джемнон рассмеялся.
     --  Фобек  должен  считать себя самым  счастливым  человеком,  ведь  он
остался жив. Если кому и нужно присматривать за ним, так это ему самому.
     Тарзан с Джемноном приближались к  городу. Благородные присоединились к
своим  кланам, иные просто отстали, поэтому Тарзан и Джемнон остались  одни.
Одни  среди шумно  обменивающейся мнениями  толпы,  через  которую  медленно
прокладывали  путь  воины  и  колесницы,  запряженные  львами.  Те, кто  шел
неподалеку  от  Тарзана, оживленно обсуждали  поединок,  но,  очевидно боясь
благородных,  они не  подходили  к нему  близко.  Горожане  говорили  о  его
геркулесовской силе и  об  обманчивом  впечатлении его мускулатуры,  плавная
симметрия  которой  едва  ли свидетельствовала о  титанической силе  хозяина
джунглей.
     -- Ты стал популярным, -- заметил Джемнон.
     -- Несколько минут назад они просили Фобека убить меня, -- напомнил ему
Тарзан.
     --  Я удивлен, что они настроены так дружелюбно, --  сказал Джемнон. --
Ты  обманул их ожидание  смерти. А это единственное, что они всегда надеются
увидеть, когда  приходят на  стадион. Только за созерцание смерти они платят
при  входе на  ристалище. Кроме того, большинство из них  потеряло  изрядные
суммы, поставив на Фобека,  но  те, кто выиграл,  поставив  на тебя,  должны
обожать тебя,  потому что  они много выиграли. Ведь ставки были сто к одному
против тебя.  Однако благородные больше других в обиде на тебя, -- продолжал
Джемнон, улыбаясь. -- Ведь некоторые  из них потеряли не только  деньги, они
потеряли  свое будущее.  Самое ближайшее  окружение  Немоны всегда старалось
покрыть ее ставки и, веря в то, что она выиграет,  поставив  на Фобека,  они
разместили пари на него среди зрителей, чтобы вернуть свои потери на Немону.
Затем Немона настояла поставить на тебя, а они вынуждены были ставить больше
на Фобека -- десять миллионов драхм, чтобы покрыть сто тысяч драхм Немоны. Я
считаю,  что  только  одна  эта  маленькая  группа потеряла  около  двадцати
миллионов драхм.
     -- А Немона выиграла десять миллионов? -- спросил Тарзан.
     -- Да, -- ответил Джемнон, -- и только  этим можно объяснить то, что ты
сейчас живой.
     -- А почему я должен был умереть?
     --  Ты оскорбил королеву: перед лицом тысяч ее подчиненных ты отказался
подчиниться ее прямому приказу. И даже не эти десять миллионов драхм говорят
в твою пользу --  очевидно, Немона даровала  тебе жизнь по совершенно другой
причине. Может быть, она  замышляет для тебя такую смерть, которая  доставит
ей  больше  удовольствия.  Я  хорошо знаю Немону и  не  верю  в  то, что она
позволит тебе жить.  Она не будет  Немоной, если  простит или забудет  такое
серьезное неуважение ее
     власти.
     -- Но ведь Фобек собирался убить меня, -- напомнил
     ему Тарзан.
     -- Немона не Фобек. Немона -- королева и...
     -- Что и...? -- спросил человек-обезьяна. Джемнон вздрогнул.
     -- Я размышлял вслух, а это  очень опасно  для  того,  кто любит жизнь.
Несомненно,  ты проживешь достаточно долго, чтобы  изучить ее лучше и судить
обо всем самому, но никому не высказывай своих мыслей.
     -- Ты много потерял на Фобеке? -- поинтересовался Тарзан.
     --  Я выиграл: я  ставил  на тебя. Я встретил  одного  из рабов  Эрота,
который  собирался поставить деньги своего  хозяина на  Фобека, и я взял  на
все. Ты знаешь, я видел в тебе немного больше, чем другие  благородные, и  я
верил в то, что у  тебя есть шанс; я ставил  твой  ум и ловкость  выше силы,
глупости и трусости Фобека. Но даже я не думал, что ты сильнее, чем он.
     -- И ставки были большие? Джемнон улыбнулся.
     -- Очень большие, это была более чем выгодная игра. Но я не могу понять
Немону, она ведь страстная спорщица, но не  игрок. Она всегда ставит  деньги
на фаворита, и тогда, если он проиграет, ему не поможет даже Тоос.
     -- Скорее, это женская интуиция, -- предположил человек-обезьяна.
     --  Не думаю.  Немона  слишком  практична, чтобы рассчитывать только на
интуицию, здесь  скрыта какая-то другая  причина.  Какая  это  причина -- не
знает никто, кроме самой Немоны.
     -- Сегодня вечером я вновь увижу ее, -- сказал Тарзан.
     -- Не забывай, что  она практически приговорила тебя к смерти за первое
оскорбление,  --  напомнил ему Джемнон. -- Тогда она была уверена, что Фобек
убьет тебя. На твоем месте я бы не раздражал ее.
     Когда они вошли в город,  Джемнон привел Тарзана в свои апартаменты  во
дворце. Сюда входили спальня, ванная комната и зал, который Джемнон делил со
своим  товарищем-офицером.  В  комнатах  Тарзан  увидел  обычные  украшения,
состоящие  из  оружия,  щитов  и  засушенных  голов   вдобавок  к  картинам,
нарисованным на  выделанных шкурах. Тут не было книг или рукописей,  не было
здесь также  и никаких письменных  принадлежностей.  Он хотел было  спросить
Джемнона, почему здесь  нет таких вещей, но вовремя  вспомнил, что сам он не
выучил ни одного слова из рукописей или из книг.
     Больше  всего   человека-обезьяну  заинтересовала  ванна.  Сама  лохань
представляла  собой штуку,  очень  похожую  на  гроб,  сделанный из глины  и
обожженный в печи. Вся водопроводная система была сделана из чистого золота.
Расспросив Джемнона, Тарзан  узнал, что  вода поступает в  город  из  горных
водоемов по огромным глиняным трубам и распределяется в жилые здания Катны с
помощью больших резервуаров, расположенных на возвышенных местах и создающих
необходимое давление.
     Джемнон вызвал  раба и приказал  ему  приготовить ванну. Приняв  ванну,
Тарзан вышел  оттуда в зал, где на столе его уже поджидала еда. Во время еды
беседа с Джемноном продолжалась, но внезапно она  прервалась с появлением  в
помещении другого молодого  аристократа. У  этого человека было узкое лицо и
довольно неприятные глаза, да и его поведение, когда Джемнон знакомил  его с
Тарзаном, нельзя было назвать сердечным.
     -- Ксерстл и я живем в этих апартаментах, -- объяснил Джемнон.
     -- Но мне приказано освободить помещение, -- резко оборвал его Ксерстл.
     -- Почему? -- спросил Джемнон.
     --  Для  того, чтобы поселить здесь твоего  нового друга,  --  с кислой
улыбкой ответил Ксерстл и  отправился в  свою  комнату, бормоча себе под нос
что-то о рабах и дикарях.
     -- Кажется, он недоволен, -- заметил Тарзан.
     -- Но зато  я доволен, -- ответил Джемнон тихо. -- Мы с ним жили вместе
довольно долго, но нас с ним ничто не объединяет. Это один из  друзей Эрота,
который  был  возведен в  знатные  придворные  после  того,  как  Эрот  стал
фаворитом  королевы. Он -- сын  мастера, работающего  в шахте.  Если  бы они
возвеличили  его  отца, тот стал бы настоящим аристократом, потому что он --
чудесный человек,  но Ксерстл -- это обыкновенная крыса, точно такой же, как
и его дружок Эрот.
     --  Я  слышал кое-что о  твоем  благородном  происхождении,  --  сказал
Тарзан,  --  и я понимаю, что  здесь существуют два класса благородных. Один
класс относится к другому с  презрением, даже если человек из низшего класса
имеет более высокий титул, чем многие вельможи из высшего класса.
     --  Мы не презираем их, если это достойные люди, -- ответил Джемнон. --
Старые аристократы, люди-львы  Катны, -- это благородные по крови. Другие же
получили высокое положение  и доступ в  круг  знатных людей в награду за то,
что к ним хорошо относится  королева. С  одной стороны,  такое возвышение  в
большей  степени отражает славные  дела обладателя высокого  титула, чем его
благородное происхождение, поскольку чаще всего он заслуживает таких наград.
Я получил благородное происхождение при рождении. Но если бы я не был рожден
вельможей, я  никогда не стал бы им. Я человек-лев, потому что таковым был и
мой отец. Мой старинный предок водил людей-львов короля в сражения.
     --   А   как   же  добился   Эрот  титула   благородного?  --   спросил
человек-обезьяна. Джемнон скривился.
     --  Что  бы он  ни  делал  -- это всегда личные услуги. Он  никогда  не
отличался  выдающимися  качествами  государственного  деятеля и  никогда  не
оказывал услуг государству. Все его достоинства заключаются в том, что он --
принц льстецов и король лизоблюдов и доносчиков.
     -- Но  королева  кажется  довольно умной  женщиной,  чтобы обманываться
лестью.
     -- К сожалению, никто от этого не застрахован.
     -- Даже среди зверей нет предателей.
     -- Что ты  хочешь этим сказать? -- спросил Джемнон.  -- Эрот ведь почти
зверь.
     --  Ты оскорбляешь зверей. Видел ли  ты когда-нибудь, чтобы  лев  вилял
хвостом перед другим зверем, чтобы добиться его расположения?
     -- Но ведь звери бывают разные, -- возражал Джемнон.
     -- Да, и они все подлости оставили человеку.
     -- Ты не очень высоко ценишь людей.
     -- Я только сравниваю их поведение с поведением зверей.
     -- Все  мы таковы, какими нас родили матери, -- сказал Джемнон. -- Есть
звери, и есть люди, но некоторые люди ведут себя как звери.
     -- Но  ни один зверь, слава Богу, не ведет себя как человек, -- ответил
Тарзан с улыбкой.
     Ксерстл, неожиданно появившийся в комнате, прервал их разговор.
     -- Я собрал свои вещи, -- доложил он, -- и скоро пришлю раба за ними.
     Джемнон кивнул  головой  в  ответ  на его  слова,  и Ксерстл  вышел  из
помещения.
     -- Кажется, он недоволен, -- заметил человек-обезьяна.
     -- Пусть  его лучше проглотит Ксаратор!  -- воскликнул Джемнон. -- Хотя
его можно  использовать  и  для  более  благородной цели, --  добавил он, --
например, отдать на корм  моим львам... если, конечно, они  еще  будут  есть
его.
     -- У тебя есть львы? -- спросил Тарзан.
     --  Конечно, -- ответил Джемнон. -- Я -- человек-лев и по своему званию
должен  иметь  львов. Так положено  нашей  касте. Каждый человек-лев  должен
держать львов для  войны,  чтобы  сражаться за  королеву. У меня их пять.  В
мирное  время я использую  их  на охоте  и для  состязаний.  Только знать  и
люди-львы имеют право владеть львами.
     Между тем  день  клонился к  вечеру. В  помещение  вошел раб  с горящим
факелом, который он укрепил на цепи, свисающей с потолка.
     -- Наступило время ужина, -- объявил Джемнон, поднимаясь.
     -- Я уже поел, -- сказал Тарзан.
     --   В  таком  случае  мы  уходим.  Тебе,   наверное,  будет  интересно
встретиться с другими благородными воинами. Тарзан встал.
     -- Очень хорошо, -- сказал он и вышел вслед за Джемноном из помещения.
     В огромной  столовой, расположенной на первом  этаже  дворца, собралось
уже около сорока  знатных  придворных, когда туда  вошли Джемнон  и  Тарзан.
Здесь они  увидели Томоса, Эрота  и  Ксерстла, некоторые  из воинов были уже
знакомы Тарзану,  поскольку он видел их  ранее в зале совета  и на стадионе.
Как только он вошел,  в столовой воцарилась тишина, словно  собравшиеся были
застигнуты врасплох.
     -- Это Тарзан! -- объявил Джемнон и повел своего спутника к столу.
     У Томоса, который за столом занимал почетное место, был довольно кислый
вид. Эрот хмурился, но именно он нарушил общее молчание.
     -- Этот стол для благородных, -- сказал он, -- а не для рабов.
     --  Благодаря его смелости и великодушию  ее  величества  королевы этот
человек присутствует здесь в  качестве  моего гостя, -- ответил  Джемнон. --
Если же кто-нибудь из равных мне возражает против его присутствия, я готов с
оружием в руках  доказать  обратное. -- Затем он повернулся  к  Тарзану:  --
Поскольку  этот человек сидит за столом  вместе  с людьми, принадлежащими  к
моей  касте,  я приношу  свои  извинения  за  сказанное им.  Надеюсь, ты  не
оскорблен?
     -- Разве шакал может оскорбить льва? -- заметил человек-обезьяна.
     Ужин протекал  вяло. Эрот и Ксерстл шептались между собой. Томос ничего
не  говорил,  всецело  поглощенный едой. Несколько друзей  Джемнона  втянули
Тарзана в  беседу,  и  он  нашел  в  лице одного  или  двух из них  неплохих
собеседников, другие  же склонны были относиться  к нему покровительственно.
Возможно,  они очень удивились бы и изменили  бы свое отношение к нему, если
бы знали, что их гость является пэром Англии. Впрочем, такое  сообщение вряд
ли произвело бы большое  впечатление,  поскольку ни один  из них  никогда не
слышал об Англии. И  Тарзан не стал им  говорить об этом -- его не волновало
то, что они думали о нем.
     Когда  из-за  стола поднялся Томос  и все  остальные собрались уходить,
Джемнон зашел в  свои апартаменты и надел другую кольчугу,  шлем и оружие, а
после этого проводил Тарзана в приемную королевы.
     -- Не забудь стать на колени, когда мы войдем к Немоне, --  предупредил
Джемнон, -- и не говори ни слова, пока она к тебе не обратится.
     В  маленькой  приемной  их встретил  офицер  и  сразу же  отправился  к
королеве сообщить об их прибытии. Пока они ждали, Джемнон внимательно изучал
высокого чужеземца, с невозмутимым видом стоящего рядом с ним.
     -- Скажи, у тебя есть нервы? -- спросил он спустя минуту.
     -- Что ты имеешь в виду? -- поинтересовался человек-обезьяна.
     -- Я видел как трепетали  наихрабрейшие воины, которых вызывала Немона,
-- объяснил его компаньон.
     -- Я никогда не дрожу, -- ответил Тарзан, -- и даже не представляю себе
этого.
     -- Возможно, Немона научит тебя волноваться.
     -- Возможно, но почему я должен дрожать там, где не дрожат шакалы?
     -- Не понимаю, что  ты  хочешь этим сказать? -- спросил  с  недоумением
Джемнон.
     -- У нее находится Эрот. Джемнон рассмеялся.
     -- Но как ты узнал об этом? -- спросил он.
     --  Я  знаю  это  наверняка, --  ответил  Тарзан. Он  не  считал нужным
объяснять,  что,  когда офицер  открыл дверь  в покои  королевы,  его чуткие
ноздри уловили запах, свойственный Эроту.
     --  Надеюсь,  что  его  здесь  нет,  --  сказал  Джемнон  с  выражением
озабоченности. -- Если он здесь, то для тебя может быть устроена ловушка, из
которой ты не выберешься живым.
     -- Каждый может почитать королеву, но не шакал, -- заметил Тарзан.
     -- О королеве я думаю сейчас  все  время. В приемную  вернулся офицер и
кивнул Тарзану.
     -- Ее величество примет тебя  сейчас, -- сказал он.  -- Ты можешь уйти,
Джемнон, твое присутствие не обязательно.
     Затем он снова повернулся к человеку-обезьяне:
     -- Когда  я открою дверь и объявлю, что ты  пришел, ты  должен войти  в
комнату и  стать на  колени. Оставайся  в таком  положении  до тех пор, пока
королева не прикажет  тебе подняться, и не говори  ничего, пока  королева  к
тебе не обратится. Ты слышишь меня?
     --  Слышу,  -- ответил  Тарзан.  --  Открывай  дверь.  Джемнон, который
выходил  из приемной  через другой выход, услышал слова Тарзана и улыбнулся.
Офицер,   напротив,  насупился:  загорелый  гигант  разговаривал  с  ним   в
повелительном тоне,  и он не знал, как должен поступить. Но  дверь он открыл
и, как ему показалось, отомстил Тарзану.
     --  Раб  Тарзан!  -- провозгласил  он громким голосом.  Хозяин джунглей
вошел в прилегающую палату, прошел в центр ее  и остановился, молча глядя на
Немону.  Эрот был  здесь.  Он  стоял возле  дивана,  на  котором на  толстых
подушках  полулежала  Немона.  С бесстрастным выражением  на  лице  королева
внимательно  рассматривала Тарзана. Внезапно раздался пронзительный  возглас
Эрота:
     -- Стань на колени, дурак!
     -- Молчать, -- приказала Немона. -- Здесь отдаю приказы я.
     Эрот  покраснел и начал  смущенно  перебирать пальцами золотую рукоятку
кинжала. Тарзан не сказал ни слова, не двигаясь и не отрывая своего взора от
Немоны. Если раньше он думал, что она красива, то сейчас ему стало ясно, что
такой яркой красавицы он еще ни разу не видел в своей жизни.
     --  Ты  больше не нужен  мне  сегодня, Эрот,  -- сказала Немона, --  ты
свободен.
     Лицо Эрота стало мертвенно-бледным, затем залилось багровой краской. Он
хотел что-то сказать, но передумал, затем, повернувшись спиной к двери, стал
на одно колено и низко поклонился. Потом он встал и вышел.
     Комната, в которой оказался Тарзан, была  не очень большой, но поражала
своей  роскошью  и  своеобразием. Колонны  из  чистого  золота  поддерживали
потолок,  стены были  разукрашены изделиями  из слоновой кости, на мозаичном
полу, сделанном из разноцветных камней, лежали яркие ковры и шкуры животных,
среди  которых одна вещь привлекла  особое внимание Тарзана -- это была кожа
загорелого человека вместе с его головой.
     На стенах были развешаны картины, большей  частью выполненные безвкусно
и грубо, тут находился и  обычный ряд голов животных и  людей. В одном конце
комнаты между двух золотых колонн сидел привязанный золотой цепью лев.
     Это был громадный  зверь. Клок белых волос виднелся у него на загривке,
как  раз  посредине  черной гривы.  С того  момента  как  Тарзан  появился в
комнате, лев не спускал с него  своего  недоброжелательного взгляда.  Стоило
Эроту выйти  и закрыть за  собой дверь, как лев  с ревом  вскочил на ноги  и
прыгнул на человека-обезьяну. Цепи остановили  его, и он, рыча, грохнулся на
пол.
     -- Белтар не любит тебя,  -- сказала Немона, сидевшая неподвижно,  пока
лев не  прыгнул.  Она заметила, что  Тарзан даже не пошевелился и  ни  одним
жестом не показал, что он слышит или видит льва. Это ей понравилось.
     -- Он просто показывает отношение всей Катны ко мне, -- ответил Тарзан.
     -- Это неправда, -- возразила Немона.
     -- Неправда?
     -- Ты  мне нравишься.  -- Голос Немоны  стал  тихим и  ласковым. --  Ты
бросил вызов мне сегодня перед моим народом на стадионе, но я не убила тебя.
Ты думаешь, я разрешила бы тебе жить, если бы ты мне не нравился? Ты не стал
на колени  передо  мной. Ни одного человека, который  когда-либо отказывался
сделать это,  теперь нет в живых. Я никогда не  видела такого  человека, как
ты. Я  тебя не понимаю, я начинаю думать,  что я не понимаю себя. Леопард не
превратится в овцу  за несколько часов, но  мне кажется,  что  я сама сильно
переменилась  с тех пор,  как  я  увидела  тебя,  но не потому,  что ты  мне
нравишься. Вокруг тебя существует какая-то тайна, которую я не могу постичь.
Ты пробудил мое любопытство.
     -- А когда  оно  будет  удовлетворено,  возможно,  ты  убьешь меня?  --
спросил Тарзан с легкой улыбкой.
     -- Возможно, -- ответила Немона смеясь. -- Подойди сюда и сядь рядом со
мной. Я хочу поговорить с тобой, я хочу больше знать о тебе.
     -- Я вижу, что ты многого не знаешь, -- в тон ей сказал Тарзан, подходя
к дивану и присаживаясь. Белтар заревел и натянул цепи.
     --  В  своей стране  ты  не раб,  --  сказала Немона, -- но  я  не хочу
спрашивать  об  этом,  каждый  твой жест  подтверждает  это. Может быть,  ты
король?
     Тарзан отрицательно покачал головой.
     --  Я --  Тарзан,  -- сказал он с таким видом, словно  этим объяснялось
все, что возвышало его над королями.
     -- Ты -- человек-лев? Ты должен им быть, -- настаивала Немона.
     --  Это  не может сделать  меня ни хуже, ни лучше, поэтому я отношусь к
таким  понятиям равнодушно.  Ты можешь  сделать  Эрота  королем, но  ведь он
по-прежнему останется Эротом.
     Внезапно тень недовольства пробежала по лицу Немоны.
     -- Что  ты  имеешь  в  виду?  --  спросила она  с нотками раздражения в
голосе.
     -- Лишь только  то,  что  титул  еще не делает человека благородным. Ты
можешь шакала назвать львом, но он останется шакалом.
     -- Разве ты не знаешь, что  говорят люди? Будто я очень люблю Эрота, --
настойчиво спрашивала королева. -- Или ты испытываешь мое терпение?
     Тарзан пожал плечами, бросив небрежно:
     -- У тебя отвратительный вкус. Немона резко изменила позу и села прямо.
Ее глаза сверкали, как раскаленные угли.
     --  Я прикажу убить тебя! --  закричала  она. Тарзан  молчал. Он только
смотрел ей прямо в глаза. Она не могла понять, насмехается ли он над ней или
нет. Наконец она снова откинулась на подушки с покорным видом.
     -- Какая от этого польза? -- спросила она себя.  -- Так или иначе ты не
позволишь мне испытать удовольствие, даже если я тебя убью.  С этого момента
я уже привыкла к оскорблениям.
     -- Ты просто не привыкла выслушивать правду. Все тебя боятся. А причина
твоего интереса ко мне заключается  в том, что я тебя не боюсь. Ты поступишь
благоразумно, если в будущем будешь выслушивать правду.
     -- Например?
     --  Я  не  собираюсь  делать  неблагодарную  работу  по  восстановлению
королевского достоинства, -- смеясь заверил ее Тарзан.
     -- Не будем ссориться. Немона прощает тебя.
     --  Я  не  ссорюсь,  -- заметил  Тарзан,  --  ссорятся только  слабые и
больные.
     -- Теперь ответь мне на  такой вопрос. Ты -- человек-лев в своей стране
или нет?
     -- Я занимаю высокое положение, в вашем понимании я --  благородный, --
ответил человек-обезьяна, -- но скажу тебе, что значит это совсем немного. Я
имею  благородный титул  не за мои заслуги, а по рождению, многие  поколения
моей семьи были благородными.
     --  А!  --  воскликнула  Немона.  --  Именно  так  я и  думала:  ты  --
человек-лев!
     -- Ну и что из этого следует? -- спросил Тарзан.
     --  Это  упрощает  дело,  -- заметила  она,  не  вдаваясь в объяснения.
Тарзану был непонятен смысл ее слов, но он и не стремился к его разгадке.
     Немона протянула  свою  нежную,  теплую,  слегка вздрагивающую  руку  и
положила ее на руку Тарзана.
     -- Я  хочу дать тебе свободу, -- сказала  она,  -- но только при  одном
условии.
     -- Каково же оно? -- поинтересовался человек-обезьяна.
     -- Ты останешься здесь, ты не уйдешь из Онтара и не оставишь меня.
     Тарзан молчал. Он не мог обещать, поэтому предпочитал хранить молчание.
Остаться здесь  было очень легко, особенно если сама Немона  предлагала  ему
это. Она обожала его, казалось, от нее исходит какая-то волна, таинственная,
гипнотическая, но Тарзан твердо решил не давать никаких обещаний.
     -- Я дам тебе титул благородного человека Катны, -- шептала она. Немона
сидела прямо,  вплотную  приблизившись  к Тарзану. Он чувствовал теплоту  ее
тела, тончайший аромат каких-то экзотических цветов  щекотал  его ноздри, ее
пальцы до боли сжали его руку.
     -- Я прикажу, чтобы  тебе сделали  золотой  шлем и кольчугу из слоновой
кости. Они будут самыми  красивыми в  Катне. Я дам тебе  пятьдесят, нет, сто
львов. Ты станешь самым  богатым,  самым  влиятельным  аристократом при моем
дворе.
     Хозяин джунглей понемногу начал поддаваться  ее влиянию, он явно слабел
под взглядом ее лучистых глаз.
     --  Я не  хочу таких привилегий, --  сказал  он. Нежная рука обвила его
шею, таинственным мерцанием осветились глаза Немоны, королевы Катны.
     --  Тарзан!  -- страстно  шептали  ее губы. Внезапно  в  дальнем  конце
комнаты отворилась дверь  и  в помещение вошла негритянка.  Она  была  очень
высока и стара,  годы  сильно пригнули ее к  земле,  ее взлохмаченные волосы
были  белые  и  редкие.  На  тонких  высохших  губах  играла злобная улыбка,
открывая  при этом беззубые десны. Она стояла в дверном  проеме, опершись на
клюку, и трясла головой, старая парализованная ведьма.
     При виде  ее Немона выпрямилась и оглянулась вокруг.  Нежное выражение,
преобразившее  ее лицо,  было мгновенно сметено волной  ярости, немой, но не
менее ужасной.
     Старая ведьма тяжело передвигалась по мозаичному полу со  своей клюкой,
не  переставая  трясти головой,  словно  комическая уродливая кукла. Ее губы
по-прежнему были искажены, и теперь Тарзан понял, что  это была не улыбка, а
отвратительная гримаса.
     -- Уходи! -- злобно сказала она. -- Уходи! Уходи! Уходи!
     Немона резко вскочила на ноги и повернулась к ведьме.
     -- Мдуза!  --  закричала  королева. -- Я убью тебя!  Я разорву  тебя на
части! Убирайся отсюда!
     Но старуха только стучала своей палкой и каркала:
     -- Уходи! Уходи! Уходи!
     Немона  медленно  приблизилась  к  ней.  Словно  влекомая  невидимой  и
неодолимой  силой, королева пересекла помещение, а старая ведьма отступила в
сторону, и  Немона,  пройдя через дверной проем, скрылась в темноте коридора
за  дверью.  Старуха  взглянула на Тарзана  и  злобно бормоча последовала за
Немоной. Бесшумно закрылась за ними дверь.
     Тарзан поднялся с  дивана  и направился к  двери,  за  которой скрылись
Немона и старая ведьма. Но тут до него донесся звук открываемой двери и шаги
человека. Оглянувшись, он увидел офицера того, что представил его Немоне.
     -- Ты можешь вернуться в апартаменты Джемнона, -- объявил офицер.
     Тарзан встряхнулся, подобно могучему льву. Ладонью он провел по глазам,
словно желая  сбросить чьи-то  чары,  затем глубоко вздохнул и направился  к
выходу.  Трудно сказать, почему вздыхал Тарзан. Был ли  это вздох облегчения
или, напротив, сожаления?..
     ГЛАВА XI
     Тарзан стоял  в  комнате Джемнона около окна  и  задумчиво рассматривал
зеленые лужайки во дворе, когда вошел хозяин квартиры.
     -- Очень рад снова видеть тебя здесь, -- сказал благородный воин Катны.
     -- И, возможно, удивлен, -- предположил хозяин джунглей.
     -- Я не удивился бы, если бы ты вообще не вернулся, -- ответил Джемнон.
-- Как она тебя принимала? А Эрот? Думаю, что он был очень рад видеть тебя у
королевы?
     Тарзан улыбнулся.
     --  Он не преминул появиться  там,  но  не задержался надолго, так  как
королева выпроводила его немедленно прочь.
     --  И ты был наедине с ней весь вечер? -- Джемнон недоверчиво посмотрел
на него.
     -- Белтар и я, -- поправил его  Тарзан. -- Белтар любит  меня, кажется,
не больше, чем Эрот.
     -- Да, Белтар всегда  там, где королева -- она держит его на цепи возле
себя. Но не обижайся, что он тебя не любит. Белтар никого не  любит. Вернее,
не любит  никого  живого,  потому  что  обожает  мертвых  мужчин. Белтар  --
лев-людоед. А как вела себя Немона?
     --  Она  была  великолепна! И это  несмотря  на то, что я  оскорбил  ее
королевское достоинство.
     -- А что ты опять натворил? -- спросил Джемнон.
     -- Я продолжал стоять, когда нужно было опуститься на колени.
     -- Но я же предупреждал тебя, что нужно стать на колени.
     -- Так поступил благородный, стоявший у двери.
     -- А ты разве забыл?
     -- Нет.
     -- Ты отказался? И она тебя не убила! Невероятно!
     --  Это  правда.  Кроме  того,  она   обещала  наградить  меня  титулом
благородного и подарить сто львов. Джемнон покачал головой.
     -- Чем ты очаровал Немону, что она так сильно изменила своим привычкам?
     -- Ничем, ведь я  сам поддался ее чарующей  силе. Я говорю тебе об этих
вещах, потому что не понимаю их. Ты мой единственный друг и близкий  человек
в  Катне. Я  обращаюсь к  тебе с просьбой  объяснить эти таинственные  вещи,
которые  произошли  со  мной  прошлой  ночью  во время  визита  к  королеве.
Сомневаюсь  в  том, что когда-нибудь  я или кто-то другой  сможет понять эту
женщину до  конца. Она может быть  нежной  и жестокой,  слабой  и  сильной в
течение  нескольких  секунд.  В  один момент  она может быть властелином,  в
следующий -- покорным вассалом раба.
     -- Ага! -- воскликнул Джемнон. -- Ты видел  Мдузу! Уверен, она обошлась
с тобой не очень сердечно.
     -- Нет, --  сказал Тарзан. -- На  меня она почти не  обращала внимания.
Она только  приказала  Немоне  уйти  из  комнаты, и  та  подчинилась.  Самое
интересное во всем  этом, что,  хотя королева не хотела уходить и была очень
рассержена, она покорно повиновалась старой черной женщине.
     -- Вокруг Мдузы  ходит много  легенд, --  сказал Джемнон, -- но одна из
них повторяется  чаще, чем другие, хотя  ее рассказывают шепотом и только  в
кругу очень близких людей. Вот вкратце эта история.
     Мдуза  была  рабыней  в  королевской  семье еще во  времена, когда  жил
дедушка  Немоны.  Черная  девочка-рабыня  была   на   несколько  лет  старше
королевского  наследника,  отца  Немоны.  Старые люди  помнят,  что  молодая
негритянка была очень красивой. Так вот, говорят, что Немона -- ее дочь.
     Год спустя после рождения Немоны  --  а это  случилось на  десятый  год
царствования   ее   отца   --  умерла   королева   при   весьма   загадочных
обстоятельствах.  Она была на сносях и, прежде чем угасла,  родила сына. Его
назвали Алекстар, и он жив до сих пор.
     -- Но почему же он не стал королем? -- спросил Тарзан.
     -- Это очень длинная история, замешанная на тайнах, дворцовых  интригах
и убийствах, которые, скорее всего, плод фантазий и вымысла, правду же знают
не более двух человек, которые живут во дворце. Возможно,  эти истории знает
и Немона, хотя я сомневаюсь.
     Сразу  после  смерти королевы влияние  Мдузы выросло и стало очевидным.
Мдуза покровительствовала Томосу, занимавшему в то время незначительный пост
при дворе. Ровно  через год после смерти королевы умер и король.  То, что он
был отравлен, не вызывало  сомнений  и привело к тому, что во дворце едва не
вспыхнул бунт благородных. Но Томосу удалось умиротворить  их. Вдохновляемый
Мдузой,  он обвинил во  всех грехах одну  из рабынь,  красоте  которой Мдуза
очень завидовала, и послал ее на смерть.
     Десять  лет Томос управлял государством в качестве регента сына короля,
Алекстара. За  это время ему удалось закрепить свои позиции  во дворце  и  в
совете. Алекстар был признан сумасшедшим и заключен в одну из келий храма, а
Немона  в возрасте двенадцати лет возведена на  престол  в качестве королевы
Катны.
     Эрот  --  творение  рук Мдузы  и  Томоса, но  его  появление  привело к
непредвиденным  последствиям,  и ситуация была бы  очень смешной, если бы не
стала столь трагичной. Томос хочет жениться на Немоне, но Мдуза не разрешает
этот брак,  и, если другая  версия легенды  правильная, ее  возражения очень
обоснованны.  По  этой  версии,  Томос,  а не старый король, является  отцом
Немоны.  Мдуза  хочет,  чтобы   Эрот  женился  на  Немоне,  но  Эрот  --  не
человек-лев, а королева не может  нарушить давнюю традицию, согласно которой
правитель обязан  связывать себя  семейными узами только  с  представителями
аристократического класса жителей Катны.
     Мдуза  настаивает на  этой  женитьбе,  потому что  Эрот  полностью в ее
руках.  Она прилагает  немало  усилий,  чтобы погасить  в Немоне интерес  ко
всякому другому мужчине. Вот почему она внезапно появилась у Немоны во время
твоего  визита к ней. Теперь тебе должно быть ясно, что Мдуза является твоим
смертельным врагом, и я считаю своим долгом напомнить тебе, что все те,  кто
когда-либо стояли на  пути  старой ведьмы,  умерли ужасной смертью. Берегись
Мдузы,  Томоса и Эрота, но, как твой друг, скажу тебе по секрету -- берегись
и Немоны... А теперь давай забудем о грубых и  жестоких сторонах жизни Катны
и пойдем прогуляемся. Обещаю тебе, что этим утром ты увидишь все великолепие
города и его самых богатых жителей.
     Джемнон  вел  Тарзана вдоль  улиц, окаймленных рядами  старых деревьев,
между  низких, выкрашенных в  белый  цвет  и  украшенных  золотом  особняков
аристократов,  которые  можно  было увидеть только через  решетчатые  окна в
стенах, закрывающих от взоров посторонних уютные зеленые дворики. Они прошли
уже почти целую милю по вымощенной каменными плитами улице.
     Проходящие  мимо   благородные   приветствовали   Джемнона,   некоторые
раскланивались   и  с  его   компаньоном.  Ремесленники,   торговцы  и  рабы
останавливались и глазели на загорелого гиганта, победившего самого сильного
человека Катны.
     Вскоре  они подошли к высокой стене, которая отделяла  эту часть города
от  другой.  Через массивные ворота, которые сейчас  были  широко  открыты и
охранялись  вооруженными воинами, можно было пройти в  кварталы,  заселенные
богатыми ремесленниками и торговцами. Их дворы были не такими обширными, как
у знати, а дома проще  и меньше, но  признаки богатства и изобилия виднелись
повсюду.
     Далее  располагались кварталы  более бедных  людей,  но  и  здесь царил
порядок и  чистота  и не видно  было даже  малейших признаков бедности ни на
лицах людей, ни на фасадах зданий. Здесь, как и в других районах города, они
время от времени встречали  прирученных львов, лениво бродивших или лежавших
возле ворот у дома своего хозяина.
     Внимание  человека-обезьяны  привлек  лев,  находящийся  на   небольшом
расстоянии впереди. Зверь лежал на теле человека и пожирал его.
     --  Мне  кажется,  что улицы  вашего  города  не  совсем  безопасны для
пешеходов,  -- заметил  изумленный этой  сценой  Тарзан,  кивнув  головой  в
сторону обедающего льва.
     Джемнон рассмеялся.
     -- Заметь, что прохожие не кажутся слишком озабоченными, -- ответил он,
обращая внимание  человека-обезьяны  на  людей,  проходящих мимо льва и  его
жертвы, лишь слегка сворачивая  в  сторону, чтобы  не  столкнуться с ним. --
Львы тоже должны есть.
     -- А много ли погибает горожан?
     -- Очень много. Человек, которого ты видишь, умер, и его труп выбросили
на  улицу для львов. Ты видишь, он раздет, а это значит, что он умер прежде,
чем его  получил  лев.  Когда  человек  умирает  и  нет никого, кто  бы  мог
заплатить  за  его  похоронный кортеж, его, если он не болел, выбрасывают на
улицу, как в  данном  случае. Те, кто  умирает от  болезни, а  также те, чьи
родственники могут  позволить себе похороны, находят свой последний приют  в
кратере  Ксаратора,  хотя  многих попросту  выкидывают львам на улицу. Мы  в
Катне очень  заботимся  о львах, и нет ничего  предосудительного в том,  что
кого-то после смерти съест лев. Ты видишь, наш бог -- это лев.
     --  Выходит, что львы питаются исключительно  человеческой  плотью?  --
спросил Тарзан.
     --  Нет. Мы  охотимся  на  овец  и  слонов  в Тенаре  для  того,  чтобы
обеспечить их пищей в случае, если испытываем  нехватку в человеческом мясе.
Львы должны быть всегда хорошо накормлены, чтобы не превратиться в людоедов.
     -- И поэтому они никогда не нападают на людей? -- спросил Тарзан.
     -- Иногда  это  случается, но  такого  льва  убивают. На  улицах  могут
свободно появляться только старые, хорошо обученные животные. У нас в городе
около пятисот  львов, и  все они,  за  исключением  нескольких, содержатся в
специальных  загонах,  принадлежащих  их  владельцам.  Самые  сильные  львы,
которые  принимают  участие  в  состязаниях  и  охоте,  находятся  в частных
вольерах.
     Только одна королева владеет тремя сотнями взрослых львов -- это боевые
львы, предназначенные для ведения войны. Некоторые львы королевы обучены для
состязаний,  некоторые  -- для охоты. Она  очень любит  охотиться, и теперь,
после окончания сезона дождей, охотничьи львы Немоны появятся на поле.
     -- Где же вы берете столько львов? -- поинтересовался человек-обезьяна.
     -- Мы разводим их  сами, -- объяснил Джемнон. -- За городом расположена
большая  ферма,  где  мы  держим  самок.  Она  принадлежит Немоне,  и каждый
человек-лев,  владеющий самками, платит определенную сумму за их содержание.
Мы  разводим множество львов, но каждый год многие из них погибают на охоте,
во время  набегов на Тенар и в  войнах. Со львами мы охотимся на слонов, и в
этой  охоте многие из  них гибнут.  Много львов убивают также  жители  Атны,
когда мы  охотимся или совершаем набеги в Тенар.  Некоторые просто убегают в
джунгли. Большинство беглецов остаются на воле в нашей  долине или в Тенаре,
сюда же спускаются с гор дикие львы, которые отличаются особой жестокостью.
     Беседуя, Джемнон и Тарзан  приближались к центру города и наконец вышли
на  большую площадь,  окруженную со  всех  сторон  магазинами  и лавками. На
площади собралось множество  людей. Все жители  города -- от благородных  до
рабов  -- смешались  в одну  гудящую толпу  на этом  обширном торжище.  Рабы
держали на  привязи львов, приведенных сюда  для продажи, в то  время как их
благородные владельцы рекламировали свой товар богатым покупателям.
     По соседству с  рынком львов располагались бараки для рабов, которых, в
отличие от львов, мог купить  каждый горожанин. Тут шел оживленный торг этим
необычным товаром. Сейчас на помосте находился огромный черный галла. Тарзан
и Джемнон остановились,  чтобы посмотреть, кто купит этого великана. Раб был
полностью обнажен, чтобы  покупателям были видны все его недостатки. На лице
его  было  написано полное равнодушие  ко всему  происходящему, но время  от
времени  он  бросал ядовитые  взгляды  на  хозяина,  который  не  переставал
распространяться о добродетелях своего подопечного.
     --  Да,  видно невооруженным  глазом, что  для  бедняги  это  уже стало
привычным делом, -- отметил Тарзан.
     -- Не совсем так, -- ответил Джемнон,  -- но это  не новость  для него.
Его продавали  много раз. Я хорошо его знаю, потому что когда-то и  я владел
им.
     -- Взгляните  на  него! -- кричал продавец. -- Взгляните на эти ручищи,
на  эти  ноги, на  спину! Он могуч,  как слон, и притом не  имеет  ни одного
изъяна. А какой послушный! Даже ребенок сможет управлять им.
     --  Этот раб  такой упрямый, что не  только  ребенок, никто  не  сможет
справиться с  ним, -- сообщил Джемнон на ухо человеку-обезьяне. -- Поэтому и
я избавился от него, потому его продают так часто.
     -- Кажется,  здесь немало покупателей,  которые  очень заинтересованы в
нем, -- заметил Тарзан.
     -- Ты  видишь вон того раба в красной тунике? -- спросил Джемнон. -- Он
принадлежит  Ксерстлу  и теперь  торгуется с хозяином этого парня, хотя знал
этого раба, когда тот работал у меня.
     -- Тогда зачем же он его покупает? -- спросил человек-обезьяна.
     -- Точно сказать  тебе не  могу,  но раба  можно использовать и с  иной
целью, а  не только на  работе.  Ксерстла  мало  интересует репутация  этого
малого, так же как и то, будет ли он работать. Я думаю, что он покупает раба
для скармливания львам, поскольку стоит он недорого.
     В конце концов  раб Ксерстла купил огромного галла,  а Тарзан и Джемнон
двинулись  дальше,  разглядывая товары, выставленные  в  витринах магазинов.
Здесь  было  полное  изобилие  всякой всячины:  одежда  из  кожи, изделия из
дерева,  слоновой  кости, золота. В оружейных  магазинах продавали кинжалы и
мечи,  копья,  щиты,  кольчуги, шлемы и боевые  сандалии.  В одном  магазине
продавалась женская одежда, в другом -- пудра, душистая вода и ароматические
снадобья.  Рядом  торговали драгоценными  камнями и  украшениями.  В  мясных
магазинах лежало  сушеное мясо и рыба, целые туши овец и коз. Подходы к этим
магазинам были ограждены от нападения львов толстыми решетками.
     Где  бы ни появлялся  Тарзан, везде  он  привлекал внимание.  Небольшие
группы  людей всегда  сопровождали его с того  момента,  как  он  ступил  на
рыночную площадь. Мальчишки и девчонки не сводили с него восхищенных глаз, а
мужчины и женщины, присутствовавшие вчера  на стадионе,  только и говорили о
том, как  этот  могучий  чужеземец поднял Фобека над  головой  и  швырнул на
трибуны к зрителям.
     --  Давай уйдем  отсюда, --  предложил хозяин джунглей, --  я не  люблю
толпы.
     -- Хорошо,  но мы  вернемся во дворец и посмотрим на королевских львов,
-- сказал Джемнон.
     --  Я  предпочитаю  смотреть на  львов, а не  на  людей,  -- согласился
Тарзан.
     Боевые  львы   Катны  содержались  в   крепком  сарае,  построенном  на
территории королевского дворца,  но на значительном расстоянии  от него. Это
было массивное помещение, сложенное из огромных камней и выкрашенное в белый
цвет. Каждый  лев имел  в  нем отдельный загон. Двор с  сараем были окружены
высоченными  каменными стенами,  по гребню  которых шли металлические штыри,
изогнутые вовнутрь. Эти штыри, расставленные на небольшом расстоянии друг от
друга, служили надежной преградой для львов. На  площадках, расположенных за
сараем,  львы  отдыхали  и разминались. Неподалеку от  сарая была  сооружена
большая  арена, на  которой  группа надзирателей  под контролем  благородных
готовила львов для состязаний и охоты.
     Как только Тарзан вошел в сарай, знакомый запах немедленно ударил ему в
ноздри.
     -- Белтар здесь, -- сказал Тарзан, обращаясь к Джемнону.
     -- Возможно, но я не понимаю, как ты узнал об этом.
     Они шли вдоль клеток, рассматривая их обитателей. У одной из них они на
минуту  задержались. В это  мгновение в  соседней клетке  яростно  сверкнули
глаза Белтара -- огромный хищник прыгнул на стенку клетки, стараясь схватить
своими ужасными когтями человека-обезьяну. Громоподобный рык потряс каменное
строение.
     Через  несколько  секунд  сюда  прибежали надзиратели,  уверенные,  что
произошло нечто необыкновенное.  Но Джемнон заверил  их, что это  всего лишь
Белтар показывает свой свирепый нрав.
     -- Это ужасный зверь,  к тому  же  он убийца людей, -- заметил Джемнон,
когда служители удалились, -- но Немона не желает его умерщвлять. Обычно его
оставляют  как  бы  случайно на  арене  с  тем  человеком, который  заслужил
немилость Немоны,  а она получает удовольствие, глядя, какие муки испытывает
жертва Белтара. Ранее это был ее любимый охотничий лев, но в последнее время
он убил четырех человек  и едва не  убежал. Он  сожрал  троих  надзирателей,
которые рискнули выйти на арену  вместе с ним, и, я уверен,  еще не один  из
служителей  поплатится  жизнью,  пока сама судьба  не  избавит нас  от этого
чудовища.  Немона,  кажется, верит,  что ее жизнь  каким-то образом  связана
мистической, сверхъестественной силой с жизнью Белтара и что если умрет один
из них, то  умрет и другой.  Поэтому  бесполезно, да  и неразумно предлагать
Немоне уничтожить этого зверя. К тому же он так рьяно ненавидит тебя.
     -- Я и ранее встречал львов, которые не любили меня, -- сказал Тарзан.
     -- Однако мне не хотелось бы, чтобы ты, мой друг, когда-нибудь оказался
с Белтаром лицом к лицу.
     ГЛАВА XII
     Как только Тарзан и Джемнон отошли на несколько шагов от клетки Белтара
к выходу, к ним подошел раб.
     -- Королева  Немона,  --  сказал он,  обращаясь  к  Тарзану, --  желает
немедленно тебя  видеть. Ты должен идти  в зал Слоновой Кости, а благородный
Джемнон будет ждать в приемной. Таков приказ королевы Немоны.
     -- Почему именно  сейчас? Интересно, -- размышлял  вслух  Тарзан, когда
они, миновав несколько лужаек, приблизились ко дворцу.
     -- Никто никогда не знает, почему его вызывают на аудиенцию к королеве,
пока не придет во дворец, -- заметил Джемнон. -- Каждый может неожиданно для
себя или возвыситься, или услышать смертный приговор. Немона очень капризная
и непостоянная женщина. Ее постоянно одолевает скука,  и она все  время ищет
развлечений. Зачастую она находит такие странные способы избежать скуки, что
невольно заставляет каждого восхищаться ими.
     Когда Тарзан заявил  о своем  приходе, он немедленно был допущен в  зал
Слоновой Кости.  Рядом с Немоной, как и в прошлую ночь, стоял Эрот. Королева
приветственно улыбалась Тарзану, Эрот же, напротив, злобно хмурился, даже не
пытаясь скрыть свою ненависть.
     -- Сегодня мы развлекаемся, -- объяснила Немона, -- потому вызвали тебя
и Джемнона,  чтобы  вы повеселились вместе с нами.  День  или два назад наши
воины совершили набег на Тенар и взяли в  плен одного  аристократа  Атны. Мы
собираемся позаниматься спортом с ним сегодня.
     Тарзан кивнул. Он не понимал, что значат  ее слова, потому  что они  не
вызвали  в  нем  интереса. Его  голова была  переполнена мыслями о  Мдузе  и
прошлой  ночи. Он пытался понять, о  чем думает  эта красивая  и  загадочная
женщина.
     Немона повернулась к Эроту.
     -- Иди и скажи им, что мы готовы, -- приказала она. -- И выясни, все ли
готово для нас.
     Эрот направился к выходу, все еще хмурясь.
     --  И не слишком  торопись, --  бросила ему вдогонку  Немона, -- мы  не
горим желанием увидеть это представление. Пусть они  делают все  без спешки.
Заодно проследи, чтобы все было в порядке.
     -- Я выполню все, чего хочет моя королева, -- ответил Эрот.
     Когда дверь за ним закрылась, Немона пригласила Тарзана сесть на диван.
     --  Боюсь,  что  Эрот не любит тебя,  --  сказала она улыбаясь.  --  Он
страшно  злится, что ты  не  становишься  на колени передо мной  и  что я не
заставляю  тебя делать это. Я сама не понимаю, почему я не делаю этого, хотя
догадываюсь почему. А ты еще не догадался?
     --  Тут могут  быть две причины,  и  обе достаточно  веские, -- ответил
человек-обезьяна.
     -- Каковы же они? Мне очень интересно послушать твое объяснение.
     -- Это уважение обычаев чужеземца и вежливость и радушие по отношению к
гостю, -- объяснил Тарзан. Лишь минуту размышляла Немона.
     -- Да,  --  сказала она,  -- каждая из них весьма веская причина, но ни
одна не соответствует традициям двора Немоны. Практически они обе составляют
только одну причину. Но разве нет другой?
     --  Пожалуй,  есть еще одна очень  важная причина. Дело в  том,  что ты
просто не можешь заставить меня стать на колени.
     В глазах королевы сверкнуло  пламя: это был не тот ответ, которого  она
ожидала. Тарзан смотрел ей в глаза, и в них она читала насмешку.
     -- О, почему я терплю все это? -- воскликнула она. -- Почему? Почему ты
не хочешь уступить мне даже наполовину? Почему ты так груб со мной, Тарзан?
     -- Я хочу быть очень  добрым, Немона, но не ущемляя своего достоинства.
Однако не потому я не становлюсь на колени перед тобой.
     -- Почему же?
     -- Потому, что я хочу тебе понравиться. Ведь ты будешь презирать  меня,
если я начну раболепствовать перед тобой.
     -- Возможно,  ты и  прав, -- согласилась она с задумчивым видом. -- Все
преклоняются  передо мной, до  тех  пор пока мне  это не надоедает, однако я
начинаю злиться, когда они не раболепствуют. Почему это происходит?
     --  Ты  ведь  обидишься,  если  я  скажу тебе  почему,  --  предупредил
человек-обезьяна.
     -- За последние два дня я привыкла к оскорблениям. Поэтому говори.
     -- Ты начинаешь злиться, когда они не преклоняются перед  тобой, потому
что ты не уверена в  себе.  Тебе нужно их подобострастие для того,  чтобы ты
могла постоянно твердить про себя -- ты королева Катны.
     --  Кто  сказал,  что  я  не королева  Катны?  --  резко спросила  она,
мгновенно перейдя  к  обороне.  --  Кто  так  говорит,  очень  быстро  может
убедиться в том,  что у меня достаточно могущества, чтобы продлить жизнь или
приговорить к смерти. Если я захочу, я убью тебя в одно мгновенье.
     -- Я не  сказал, что  ты не королева Катны, я только заметил,  что твои
манеры часто выдают твои сомнения. Королева должна быть настолько  уверена в
себе, чтобы всегда позволить себе быть доброй и милосердной.
     Несколько  секунд  Немона сидела молча,  видимо размышляя  над тем, что
сказал ей Тарзан.
     -- Они не  поймут,  -- наконец промолвила она, -- если я буду доброй  и
милосердной, они подумают, что я слаба, и будут пользоваться этим, они убьют
тебя. Ты ведь не знаешь их. Но  ты совершенно другой человек, и я  могу быть
доброй и милосердной к тебе. Ты никогда не должен использовать мою доброту в
своих целях,  ты ведь правильно  понимаешь ее. Ах, Тарзан! Пообещай мне, что
ты останешься в  Катне. И тогда ты получишь  от Немоны все, что захочешь.  Я
построю  тебе королевский  дворец. Я буду очень  доброй к тебе, мы...  ты...
будешь счастлив здесь, в Катне.
     Человек-обезьяна покачал головой:
     -- Тарзан может быть счастлив только  в джунглях. Немона прислонилась к
нему и с силой обняла его за плечи.
     -- Я сделаю тебя счастливым здесь, -- страстно прошептала она. -- Ты не
знаешь Немоны. Но подожди! Придет время, и ты сам захочешь остаться здесь --
для меня!
     -- Эрот, Мдуза и Томос думают иначе, -- напомнил ей Тарзан.
     --  Я  ненавижу  их! -- воскликнула Немона. -- Если они вмешаются и  на
этот  раз,  я убью  их всех, они не  должны  отнимать у меня счастье. Но  не
говори больше о Мдузе, никогда не произноси ее имени. А что касается  Эрота,
-- она щелкнула пальцами, -- я  раздавлю этого  червяка  своей  сандалией, и
никто  даже  не вспомнит о  его существовании. Я  уже устала  от него -- это
глупый, самовлюбленный дурак, но все же он лучше, чем ничего.
     В этот момент открылась  дверь и в комнату бесцеремонно вошел Эрот.  Он
опустился на колени, но это было просто жестом, а не проявлением вежливости.
     Немона вспыхнула и зло посмотрела на него.
     -- Прежде чем войти к нам, -- сказала она холодно, -- позаботься о том,
чтобы о тебе должным образом доложили, а затем  мы скажем, примем  тебя  или
нет.
     -- Но,  ваше величество, --  запротестовал  Эрот,  --  разве раньше вам
докладывали обо мне...
     -- Ты  приобрел плохие манеры, -- прервала она его словоизлияния, -- их
нужно исправить. Представление готово?
     -- Все готово, ваше величество, -- отвечал упавший духом Эрот.
     -- Тогда пошли, --  скомандовала Немона,  жестом  приглашая  Тарзана за
собой.
     В прихожей  стоял Джемнон,  и  королева приказала  ему сопровождать их.
Сопровождаемая вооруженным отрядом дворцовой стражи,  группа из трех человек
во главе  с королевой прошла  через несколько коридоров и залов, а  затем по
лестнице поднялась  на второй этаж.  Здесь их провели на  балкон, с которого
открывался вид  на  один  из внутренних двориков. Окна  первого  этажа  были
закрыты  массивной   железной   решеткой,  а  края  парапета,   за   которым
разместилась  королева  со своими приближенными, были утыканы металлическими
прутьями,  что  придавало  маленькому  дворику  вид  миниатюрной  арены  для
поединков диких зверей.
     Тарзан  сверху  рассматривал   эту   арену,  пытаясь  угадать  характер
ожидаемого  развлечения.  Вдруг на другой стороне двора  широко распахнулась
дверь,  и  из нее, жмурясь  от  яркого  солнца и оглядываясь  вокруг,  вышел
молодой лев. Взглянув вверх, он угрожающе рявкнул.
     -- Из  него  получится хороший  лев, -- заметила Немона. -- Он с самого
детства отличается злобным нравом.
     --  А  что он  здесь делает?  -- спросил Тарзан.  --  Или,  вернее, что
собирается делать?
     -- Он собирается развлечь  нас,  -- ответила Немона. -- Через несколько
минут на  эту арену  будет  выведен  один из врагов  Катны  --  житель Атны,
которого взяли в плен в Тенаре наши воины.
     -- И если он убьет льва, ты подаришь ему свободу? -- спросил Тарзан.
     Немона рассмеялась.
     -- Я обещаю, что сделаю это, но он не убьет льва.
     -- Он  должен убить его, -- уверенно сказал Тарзан. -- Мужчины и раньше
убивали таких хищников.
     -- Голыми руками? -- спросила Немона.
     --  Ты хочешь  сказать,  что человек  будет  безоружен? --  недоверчиво
спросил человек-обезьяна.
     -- Почему, конечно, нет, -- воскликнула Немона. -- Для того чтобы убить
или ранить прекрасного молодого льва, его просто не пустят сюда.
     -- Выходит,  у  него  нет  никаких шансов на победу! Это не  спорт, это
преднамеренное убийство!
     --  Может быть,  ты хочешь  спуститься  вниз и защитить его? --  злобно
прошипел  Эрот.  --  Королева даст  свободу  этому  малому,  если он  найдет
смельчака, который убьет льва. Такая у нас традиция.
     -- Да, это традиция, но еще  не было ни одного случая  с тех пор, как я
стала королевой, чтобы она соблюдалась, -- сказала Немона. -- Действительно,
это закон арены, но едва ли мне удастся увидеть добровольца, который рискнет
пойти на такое дело.
     Лев неторопливо пересек арену и остановился прямо  под  балконом, глядя
на  королеву и ее  окружение. Это  был  прекрасный  зверь,  молодой, но  уже
достигший размеров взрослого льва.
     -- Он будет трудным орешком, -- заметил Джемнон, глядя на льва.
     --  Да он уже такой,  --  присоединилась к  нему  королева. -- Я хотела
сделать  из  него льва для состязаний, но,  после того как он растерзал двух
тренеров, я решила подготовить из него охотничьего льва для большой охоты...
А вот  и наш враг, -- она  показала рукой на человека, который  появился  на
арене. Это был прекрасный молодой воин.
     Тарзан взглянул на рослую фигуру в кольчуге из  слоновой кости, стоящую
на противоположной стороне  маленькой  арены  в  ожидании своей  судьбы. Лев
медленно повернул голову в направлении жертвы, которой он пока еще не видел.
И в то  же  мгновение Тарзан, ухватившись за рукоятку  меча  Эрота, выхватил
оружие из ножен и, вспрыгнув на парапет, ринулся на льва.
     Все это было совершено настолько стремительно и
     бесшумно, что явилось полной неожиданностью для всех. Джемнон вскрикнул
от удивления,  Эрот с облегчением, зато Немона закричала от ужаса и тревоги.
Перегнувшись  через парапет, королева увидела льва,  стремящегося  разорвать
человека,  который прижал его к каменному полу  арены, или хотя бы вырваться
из-под  него.  Яростный рев  разъяренного хищника перекатывался  в небольшой
узкой  яме  и сливался  с ревом человека-зверя, сидящего у  него  на  спине.
Могучая  загорелая  рука обхватила  шею хищника,  ноги  сжимали  его бока, а
острое  жало меча  Эрота  застыло  в  ожидании  подходящего  момента,  чтобы
пронзить сердце людоеда. Воин Атны спешил на помощь.
     -- Великий Тоос,  помоги ему! -- воскликнула Немона. --  Если лев убьет
его, я сама разорву этого  зверя  на части. Он  не  должен убить  его! Эрот,
спустись вниз и помоги ему! Джемнон! Помоги!
     Джемнон не ждал приказа королевы. Вспрыгнув на парапет, он зацепился за
прутья и упал на арену. Эрот отвернулся и сказал сквозь зубы:
     -- Позвольте ему самому, ваше сиятельство, побеспокоиться за себя.
     Немона  решительно  повернулась  к  воину,  стоявшему позади  нее.  Она
побелела от страха за Тарзана и от ярости и презрения к Эроту.
     -- Брось его в яму! -- закричала она, показывая на фаворита, но Эрот не
стал ждать, пока  его швырнут вниз. В один миг он последовал за Джемноном на
каменную арену, где шло жестокое сражение.
     Вмешательство   Эрота   и  помощь  Джемнона  и   воина  Атны  оказались
напрасными, так как  меч  уже вонзился в тело хищника. После трех ударов лев
свалился на белые камни, и его голос навсегда затих.
     Затем Тарзан встал на ноги и выпрямился.
     На несколько  мгновений мужчины, стоявшие вокруг него, королева Немона,
перегнувшаяся через парапет наверху, весь Золотой Город -- все были поражены
необыкновенным зрелищем. Наступив одной ногой на труп льва, человек-обезьяна
запрокинул  голову, и к  небесам, из  самого сердца дворца королевы  Немоны,
вознесся победный клич дикого зверя, совершившего убийство.
     Джемнон и Эрот задрожали от  страха, а Немона в ужасе отпрянула  назад,
только один воин Атны стоял не шелохнувшись: он слышал этот дикий крик ранее
-- это был Валтор. Спустя минуту к нему повернулся  Тарзан. Теперь это вновь
был  прежний, добродушный Тарзан. Он  протянул  руки  и  положил их на плечи
Валтора.
     -- Мы встретились снова, мой друг, -- сказал он.
     -- И  снова  ты  спас мне жизнь! -- горячо  воскликнул благородный воин
Атны.
     Двое мужчин разговаривали очень тихо, так что их  слова  не долетали до
ушей Немоны и тех,  кто находился на балконе.  Эрот, опасавшийся, что лев не
умер,  убежал к дальнему краю арены, где спрятался  за  колонну. То, что  их
слова  услышал  Джемнон,  не беспокоило  Тарзана,  который  теперь полностью
доверял молодому аристократу Катны.
     --  Они  не  должны знать, что мы  знакомы, -- говорил  Тарзан  шепотом
Валтору, -- придворные только и ищут  предлог, чтобы убить меня,  по крайней
мере, некоторые из  них. Но  что  касается  тебя,  то  теперь тебе  ничто не
грозит.
     А тем временем Немона отдавала быстрые распоряжения своему окружению:
     -- Спускайтесь  вниз, выведите Тарзана и Джемнона  с арены и пошлите их
ко мне. Эрот пусть идет в свои апартаменты  и ждет  моего приказа, я не хочу
его  видеть.  Воина Атны  отведите  в камеру, потом я  решу,  каким способом
лишить его жизни.
     Она выкрикивала приказания повелительным тоном, тоном человека, который
привык к абсолютной власти и беспрекословному  подчинению. Ее голос услышали
мужчины,  находившиеся на арене. В сердце Эрота прокрался противный холодок,
и  этот напыщенный фаворит задрожал от страха. Он  видел, что его влияние на
королеву улетучивается,  и вспомнил  рассказы  о судьбе других  низверженных
фаворитов  Немоны.  В  коварном  мозгу  Эрота  рождались бесчисленные планы,
единственной целью  которых  было возвращение утраченного им  места в сердце
королевы.  Но для этого  надо было  устранить  его  нового  соперника, этого
чужеземца, и лучшими помощниками в этом деле могли бы стать Мдуза и Томос.
     Тарзан слушал приказы королевы с удивлением и негодованием. Сделав круг
по арене, он остановился и взглянул вверх, прямо в глаза Немоны.
     --  Этот человек свободен  -- ты дала слово,  -- напомнил ей Тарзан. --
Если его поведут в камеру, я пойду  вместе  с ним, потому  что я сказал ему,
что ты предоставляешь ему свободу.
     -- Поступай с ним, как считаешь нужным, -- ответила Немона, -- он твой.
Но  только  вернись  ко мне,  Тарзан.  Я думала, что ты  погибнешь, и  очень
испугалась.
     По-разному  восприняли эти  слова  Джемнон и Эрот. Одно было  очевидно:
надвигались крупные дворцовые перемены  в Катне.  Но  если Джемнон  был  рад
этому, то Эрот, напротив, чувствовал, что его власти и влиянию пришел конец.
При  этом оба  они были крайне удивлены свершающимся  на их глазах открытием
новой  Немоны.  Никто и никогда не  видел, что она, решая серьезные вопросы,
может прислушиваться к кому-то, кроме Мдузы.
     Тарзан, сопровождаемый Джемноном и Валтором, вернулся на балкон, где их
поджидали  Немона и ее окружение. Несколько минут назад, тревожась за судьбу
Тарзана,  она, сама  того не ведая и  не желая,  приоткрыла окружающим  свою
женскую натуру.  Но  теперь  Немона  снова  стала  королевой.  Она  надменно
смотрела на Валтора, хотя и не без интереса.
     -- Как тебя зовут, атнеанин? -- грозно спросила королева.
     -- Валтор, -- ответил юноша и добавил: -- из дома Ксантуса.
     --  Мы  знаем этот  дом, --  заметила  Немона,  -- его  хозяин является
советником  короля. Это наиболее  благородный  дом, он близок к  королевской
линии и по крови, и по могуществу.
     -- Мой отец возглавляет дом Ксантуса, -- сказал Валтор.
     -- Твоя голова послужила бы достойным трофеем для украшения наших стен,
-- вздохнула Немона, -- но мы дали обещание отпустить тебя на свободу.
     --  Моя голова могла  бы  быть  удостоена места  среди  трофеев  вашего
величества, -- ответил Валтор, и легкая  улыбка тронула его губы,  -- но она
подождет более благоприятного случая.
     --  Мы  также  будем  ждать  с  большим нетерпением  этого  момента, --
присоединилась к нему  Немона, -- но пока  что мы  предоставим  тебе эскорт,
который будет сопровождать тебя  до Атны. Будем  надеяться, что  в следующий
раз ты снова попадешься нам в руки. Готовься вернуться домой завтра утром.
     -- Спасибо, ваше величество, -- ответил Валтор, -- я буду готов к этому
времени,  но,  когда  я  уйду,  я унесу с  собой  и  сохраню  на  всю  жизнь
воспоминания о милосердной и прекрасной королеве Катны.
     --  Наш  благородный   Джемнон   будет  твоим  хозяином  до  утра,   --
провозгласила Немона.  -- Возьми  его  в  свои апартаменты,  Джемнон.  Пусть
каждому будет известно,  что этот юноша --  гость Немоны и  никто  не  имеет
права оскорбить или унизить его.
     Тарзан уже было  собрался  составить  компанию  Джемнону и  Валтору, но
Немона остановила его.
     -- Ты пойдешь со мной, -- приказала она. -- Я хочу поговорить с тобой.
     Когда  они  снова шли  по  длинным  коридорам,  королева  не  старалась
опередить его, как того требовал придворный этикет, а  медленно  шла рядом с
ним, заглядывая в лицо.
     --  Я  очень  испугалась,  Тарзан,  -- призналась  она.  -- Такое редко
случается с Немоной, особенно если опасности подвергается кто-то другой, но,
когда  я увидела,  как ты  прыгнул на арену и схватился со львом, сердце мое
остановилось. Зачем ты сделал это, Тарзан?
     -- Мне было мерзко на все это смотреть.
     -- Что ты имеешь в виду?
     --   Трусость   властителей,   которые  позволяют  загонять   на  арену
безоружного и совершенно беспомощного человека, чтобы сражаться со львом, --
чистосердечно объяснил Тарзан.
     Лицо Немоны побагровело.
     -- Ты же знаешь, что это сделала я, -- сказала она холодно.
     -- Конечно, я  знаю это, --  ответил  человек-обезьяна, -- поэтому  это
выглядит еще более нелепо.
     -- На что ты  намекаешь? -- взорвалась  Немона снова. -- Ты что, хочешь
вывести меня из терпения? Если бы ты знал меня лучше, ты бы  понял,  что так
говорить небезопасно даже для тебя, хотя я уже и унизилась перед тобой.
     --  Я  нисколько  не  испытываю твоего  терпения,  --  спокойно ответил
Тарзан, -- поскольку это меня и не касается. Я просто поражен тем, что такая
прекрасная женщина может быть в то  же время такой безжалостной. Будь у тебя
больше человечности, Немона, ты была бы совершенно неотразимой.
     С лица королевы медленно сошла краска, а из глаз  исчез  гнев. Она  шла
молча,  размышляя  над  словами  своего  спутника,  и, когда они  подошли  к
приемной, через которую лежал путь в ее кабинет, она остановилась у порога и
ласково положила руку на руку мужчины, остановившегося рядом с ней.
     -- Ты  очень смелый, -- сказала  королева. --  Только  храбрый  человек
может выйти  на  арену  и  сразиться со  львом, чтобы спасти  незнакомца, но
только храбрейший из храбрых может позволить себе говорить с Немоной в таком
тоне, в каком разговаривал  ты,  потому  что  смерть  от  клыков  льва может
показаться Божьим даром по сравнению  с той смертью,  которую может подарить
оскорбленная Немона. Возможно, ты знал, что  я прощу тебя.  О, Тарзан, какой
магической силой обладаешь ты, что она позволяет тебе побеждать меня!
     Затем она взяла его за руку и повела в свои апартаменты.
     -- Здесь, наедине, ты научишь Немону, как стать более человечной!
     Когда дверь открылась, в глазах королевы Катны появилось новое  сияние,
намного мягче и нежнее, чем когда-либо  ранее видели эти хоромы, а затем оно
исчезло, и на смену ему пришел холодный стальной блеск  ее глаз,  в  котором
проступала  горечь  и  ненависть. Прямо перед  ними в  центре комнаты стояла
Мдуза.
     Она  стояла, согнувшаяся  и  ужасная,  покачивая  головой и  постукивая
клюкой о полированные камни пола. Мдуза не произнесла ни одного слова, но ее
зловещий  взгляд   был  красноречивее  слов.  Словно  оказавшись  во  власти
неведомой силы, которой не в силах противостоять,  Немона медленно двигалась
к старой  ведьме, оставив  Тарзана  за порогом. Тихо закрылась дверь.  Затем
раздались слабые  звуки клюки, постукивающей о разноцветные плиты мозаичного
пола.
     ГЛАВА XIII
     Огромный лев, двигавшийся с юга континента, пересек границу Каффы. Если
бы он шел по тропе, то его следы были бы смыты ураганом, которым  завершился
сезон дождей,  но он  упрямо шел вперед,  не разбирая  дороги,  уверенный  и
гордый.
     Почему он  оказался здесь? Какая нужда  заставила  его,  в  отличие  от
обычаев  и  привычек  его собратьев,  совершить это  долгое  и  утомительное
путешествие?  Куда  он  направлялся? Что или кого он искал?  Только он,  лев
Нума, царь зверей, знал это.
     В своих  апартаментах  во дворце Эрот нервно шагал по  гладким каменным
плитам, злой от  собственного бессилия. Развалясь на скамье, широко раскинув
ноги и  глубоко задумавшись, сидел  Ксерстл.  Оба, каждый  по-своему, тяжело
переживали свое  нынешнее  положение. Кроме того, они были  очень  напуганы.
Если Эрот действительно потерял благосклонность королевы, вместе с ним будет
выброшен из дворца и Ксерстл -- в этом не было никаких сомнений.
     -- Но хоть что-нибудь ты можешь сделать? -- настаивал Ксерстл.
     --  Я не видел ни Томоса, ни Мдузы,  -- слабо отвечал Эрот, -- а они-то
как раз и  обещали помочь. Это так же важно  для них, как и для меня. Немона
сходит с ума по  этому чужеземцу. Даже Мдуза, которая прекрасно знает всю ее
жизнь,  никогда  не наблюдала в  ней такой всепоглощающей  страсти. Даже она
чувствует, что теряет власть над королевой  из-за  ее слепой привязанности к
этому обнаженному варвару.
     Никто  не знает Немону так, как Мдуза, и я  скажу тебе, Ксерстл, старая
ведьма напугана тоже. Немона  ненавидит ее,  и,  если  эта карга  попытается
помешать  этой  страсти,  ее гнев переполнит  чашу терпения  и сметет страх,
который  королева испытывает перед Мдузой. И тогда Немона убьет ее. Вот чего
боится Мдуза. Но ты не можешь себе  представить, как перепуган старый Томос!
Без  Мдузы он погибнет,  ведь  Немона терпит  его  только потому, что  этого
требует Мдуза.
     -- Но должен же быть какой-то выход, -- снова настаивал Ксерстл.
     -- У нас нет  никакого выхода,  пока  этот малый,  Тарзан,  в состоянии
повелевать  сердцем  Немоны, --  ответил  Эрот. --  Вот  почему он  даже  не
становится на  колени перед  ней и разговаривает так,  как будто  перед  ним
грязная девушка-рабыня. Клянусь гривой Тооса, что, если он ударит ее, это ей
понравится.
     -- И  все же  у нас есть  выход! -- воскликнул  Ксерстл. --  Слушай! --
прошептал он и начал излагать детали своего плана. Эрот слушал своего  друга
с  выражением крайней  заинтересованности. Из спальни Ксерстла вышла молодая
рабыня,  пересекла помещение, где беседовали мужчины, и скрылась в коридоре.
Эрот и  Ксерстл были так  увлечены  разговором, что даже не заметили, откуда
она вышла и куда ушла.
     В этот  вечер Джемнон и Тарзан, сидя в своих апартаментах, наслаждались
ужином, в то  время как Валтор улегся спать,  попросив не  беспокоить его до
утра.
     -- Если ты действительно сместил Эрота, то многое во  дворце изменится,
-- объяснил Джемнон. -- Они  будут вилять хвостом  перед тобой, окружат тебя
вниманием, но в то же время будут ждать первой промашки с твоей стороны.
     -- Они ее никогда не дождутся, -- угрюмо произнес человек-обезьяна.
     -- Почему?  Немона  сходит с ума по  тебе. И она сделает  для тебя все,
абсолютно  все.  Вот  почему,  мой  друг, ты  можешь  править  Катной,  если
захочешь.
     --  Но я этого не сделаю, --  ответил Тарзан. -- Немона может сходить с
ума, но не я. Но, даже если это случится, я не буду настолько  глупым, чтобы
занять  место,  принадлежавшее  когда-то  Эроту.  И  вообще,  мне  неприятно
говорить об этом.
     -- Ладно, -- согласился Джемнон, улыбаясь. -- Хотя я и допускаю, что ты
просто  глуп,  но  все  же  не  могу  не  восхищаться  твоей   храбростью  и
скромностью. А теперь я  сообщу тебе приятную  новость,  очень  приятную!  Я
собираюсь взять тебя этой ночью с собой, чтобы ты мог увидеть самую красивую
девушку в Катне.
     --  Я  почему-то  был  уверен, что в  этом городе  нет  более  красивой
женщины, чем королева, -- возразил Тарзан.
     -- Если бы Немона знала о ее существовании, ее бы уже не  было в живых.
Но, к счастью, ей это неизвестно. Она никогда не видела эту девушку и, пусть
простит меня Тоос, никогда ее не увидит.
     --  А  ты, видимо, очень  сильно  в  этом заинтересован,  --  улыбнулся
человек-обезьяна.
     -- Я люблю ее, -- просто объяснил Джемнон.
     -- И Немона ни  разу  не видела  ее? Я думаю, что  скрывать  это  очень
трудно,  так как  Катна невелика, тем  более если девушка принадлежит твоему
кругу  и многие благородные знают о ее красоте.  Такая  новость очень быстро
дойдет до ушей Немоны.
     --  Ее окружают верные друзья,  -- ответил Джемнон.  -- Ее зовут Дория,
она  дочь  Тудоса.  Сам  Тудос очень могущественный  человек, он возглавляет
группу, которая хочет возвести на трон Алекстара. Только высокое положение и
могущество  этого человека  не  дают возможности Немоне  лишить  его  жизни.
Благодаря напряженным отношениям, существующим между королевой и  его домом,
и он, и члены его  семьи бывают во дворце крайне редко.  Вот  почему удалось
скрыть от Немоны существование великолепной красавицы Дории.
     Вскоре после того как друзья вышли из дворца,  они неожиданно встретили
Ксерстла.
     --  Поздравляю   тебя,  Тарзан!  --  воскликнул  он,  заставляя  друзей
приостановиться. -- Великолепный бой провел ты сегодня в львиной яме. Все во
дворце только и говорят об этом. Позволь мне теперь выразить свою радость по
поводу того, что ты завоевал благосклонность  нашей милой красавицы королевы
своей храбростью и величием души!
     Тарзан  поклонился в  знак  того,  что  он  принимает  поздравление,  и
двинулся дальше, но Ксерстл придержал его.
     -- Мы должны встречаться чаще, -- продолжал он. -- Я веду приготовления
к большой охоте и приглашаю тебя посетить меня в качестве почетного гостя. У
нас будет  избранный круг. Когда я завершу все  приготовления,  то  дам тебе
знать о дне проведения охоты, а теперь я  вынужден проститься с тобой. Желаю
счастья.
     -- Я ничего не знаю об этом  малом и его охоте, -- сказал Тарзан  после
того, как они снова продолжили свой путь в направлении дома Дории.
     -- Для  тебя,  мне  кажется,  лучше будет  принять его  предложение, --
посоветовал ему Джемнон. -- Этот парень и его друзья занимаются  слежкой, но
если ты иногда будешь с ними, то у тебя появится возможность понаблюдать  за
ними.
     Тарзан пожал плечами.
     -- Пока я здесь, я буду навещать его, если ты так хочешь.
     --  Пока ты здесь! -- воскликнул  Джемнон. -- Неужели ты  рассчитываешь
уйти из Катны?
     -- Почему бы и  нет? -- ответил Тарзан. --  Я могу уйти в  любое время:
здесь  меня  ничто не держит, к тому  же я  не давал обещаний, что не убегу,
когда мне захочется.
     Джемнон криво усмехнулся, но  Тарзан не заметил этой улыбки,  поскольку
теперь они шли по слабо освещенной улице.
     -- Для меня это будет очень интересно, -- заметил Джемнон.
     -- Почему?
     -- Немона поручила мне наблюдать за тобой. Если  ты убежишь из-под моей
опеки, она просто  убьет  меня.  Лицо Тарзана мгновенно  приняло озабоченный
вид.
     -- Я не знал этого, -- сказал он, -- но ты не беспокойся, я не убегу до
тех пор, пока с тебя не снимут эти обязанности.
     Вдруг он улыбнулся какой-то новой посетившей его мысли:
     --  Я решил  попросить Немону, чтобы  она назначила  Эрота или Ксерстла
моими попечителями. Джемнон рассмеялся:
     -- Ну и история же получится!
     Редким факелам не удавалось рассеять мрак под нависшими над их головами
ветками деревьев, которые выстроились по обе стороны улицы, ведущей к дворцу
Тудоса. Там, где узкая аллея пересекалась с улицей, под раскидистыми ветвями
дуба притаилась  темная  фигура. Когда они  подошли  поближе,  острые  глаза
человека-обезьяны  заметили  скрывавшегося там человека. Пока они находились
на таком расстоянии  от  него, что человек не  мог  причинить им  вреда.  Но
Тарзан  всегда  был  готов  встретить опасность лицом  к лицу, хотя он и  не
подозревал,  что присутствие  этого человека каким-то образом связано  с ним
самим.  Жизнь в джунглях научила его быть  в постоянной готовности, несмотря
на  то,  существует ли  опасность или  нет.  Как  только  они  поравнялись с
человеком,  Тарзан  услышал  свое  имя,  произнесенное хриплым  голосом.  Он
остановился. "Берегись Эрота! -- прошептал голос. --  Этой ночью!" И человек
быстро  удалился  и исчез в  густой  темноте  узкой  аллеи,  но даже  за это
короткое мгновение  Тарзан успел  заметить знакомые  очертания большого тела
мужчины. Ему также показалось, что этот голос он уже где-то слышал.
     -- Как ты думаешь, кто бы это мог быть? -- спросил Джемнон. -- Пошли за
ним!  Мы поймаем его и  узнаем  его имя.  -- И он повернулся к аллее,  чтобы
броситься за беглецом, но могучая рука Тарзана легла ему на плечо.
     --  Не надо, -- сказал он, --  это  один  из тех, кто  хочет стать моим
другом. Если он не желает называть себя, не в моих правилах заставлять его.
     -- Ты прав, -- согласился Джемнон.
     --  Я  думаю, что, настигнув его, я не узнаю больше того, что уже знаю.
Тем более, что я узнал его  и по голосу, и  по походке, а  также  по запаху,
который он оставил здесь и  который мне  хорошо известен. Я узнаю этот запах
на расстоянии до одной мили, потому что он очень крепкий и его имеют сильные
люди и звери.
     -- А почему он тебя испугался? -- спросил Джемнон.
     --  Меня  он  не  испугался,  он  испугался  тебя,  потому  что  ты  --
благородный.
     -- Ну, это напрасно. Если он твой друг, я бы его не предал.
     --  Я это  знаю, но он  не  знает.  Ты аристократ, поэтому легко можешь
оказаться другом Эрота.  Я не хочу скрывать от тебя, кто это был, потому что
знаю, ты  не навредишь ему. Но ты будешь удивлен, когда узнаешь от меня  имя
этого человека. Это был Фобек.
     --  Не может быть! Разве  станет он искать дружбы с  человеком, который
победил его, издевался над ним и почти убил его?
     --  Именно потому, что  не убил его.  Фобек -- простодушный человек, но
вместе с  тем он не лишен  чувства благодарности.  К тому же он  относится к
тому  типу людей, которые проявляют собачью  преданность к тому, кто сильнее
их.
     В  особняке Тудоса  молодых людей встретил  раб. После того  как  воин,
стоящий  на страже, узнал Джемнона  и  разрешил им войти,  раб  провел их  в
великолепные покои  и взял кольцо Джемнона, чтобы его хозяйка по этому знаку
могла узнать визитера.  Они ждали  ее  выхода в передней,  освещенной мягким
светом дюжины факелов. Богатство  и роскошь обстановки этого помещения могли
поспорить  с  роскошью  дворца  Немоны.  И  вновь  на  стенах  Тарзан увидел
необычные трофеи.
     Человеческая голова, украшенная золотым шлемом и висевшая  над входом в
жилое помещение, созерцала пустыми глазницами молодых людей. Несмотря на то,
что  смерть наложила на нее свой мрачный  отпечаток, иссушила и сморщила ее,
во внешнем облике мертвой головы чувствовались величие и сила. Тарзан изучал
ее несколько мгновений, пытаясь угадать, какая жизнь, какие мысли скрывались
ранее  под  этим иссушенным  и  пыльным  черепом, прежде  чем он  появился в
качестве трофея на стене дворца,  принадлежащего благородному Тудосу.  Какие
мысли,  жестокие,  или благородные, какие  страсти рождались, жили и умирали
под этим  лбом?  Какие  слова могли бы сказать  эти высохшие  губы,  если бы
горячая кровь могучего бойца вновь зажгла в них жизнь?
     --  Великолепный  трофей, --  сказал  Джемнон,  заметивший  необычайный
интерес своего товарища  к этой  голове. -- Это самый ценный трофей в Катне,
ему нет  равного и никогда не будет. Эта голова принадлежала когда-то королю
Атны. Тудос победил его в сражении, когда был еще молодым человеком.
     -- Это  очень  интересно, -- задумчиво произнес Тарзан. -- В том  мире,
откуда я пришел, люди украшают свои  комнаты головами животных,  которые  не
являются  их  врагами,  а  наоборот, могли бы  стать друзьями, если бы  люди
захотели этого. Ваши же самые ценные трофеи -- это головы ваших  врагов. Да,
прекрасная мысль!
     Легкое  шуршание  сандалий  по  каменным   плитам   пола  возвестило  о
приближении  их хозяйки.  Оба  юноши повернулись  к  дверям, которые  вели в
небольшой  открытый  сад,  откуда  сейчас выходила молодая  девушка.  Тарзан
увидел необыкновенную красавицу, но была ли она прекраснее Немоны, он не мог
сказать. Однако про  себя он  все  же  отметил, что  Тудос  поступал  мудро,
укрывая свою дочь от внимания королевы.
     Она приветствовала Джемнона с приятной фамильярностью старого друга, и,
когда он представил ей Тарзана, она с сердечной простотой вступила  в беседу
с ним.
     -- Я видела тебя на стадионе,  --  заметила она,  а затем, засмеявшись,
добавила: -- Из-за тебя я проиграла много драхм.
     -- Извини меня,  -- сказал Тарзан.  -- Если бы я знал, что ты поставишь
на Фобека, я бы позволил ему убить меня.
     -- Прекрасно, -- смеясь, воскликнула Дория. -- Если ты будешь сражаться
на  стадионе  снова, я скажу  тебе  заранее,  на кого  я  поставлю,  и тогда
наверняка выиграю.
     --  Я  вижу, что  мне придется  тебе понравиться,  чтобы  ты не ставила
деньги на моих противников.
     -- Насколько я  узнал Тарзана, -- вмешался  Джемнон,  -- ставка на него
будет всегда беспроигрышной на арене.
     -- Что ты имеешь в виду? -- заинтересовалась девушка. -- Я вижу в твоих
словах какой-то тайный смысл.
     -- Боюсь, что мой друг выглядит не так уверенно в будуаре, -- засмеялся
молодой аристократ.
     -- Мы уже,  однако,  слышали, что в этом  отношении он добился немалого
успеха, -- сказала Дория, подчеркнув своим тоном, что говорить о таких вещах
ей не очень приятно.
     -- Не суди  его так строго, --  попросил  ее  Джемнон, -- он продолжает
делать все для того, чтобы быть казненным.
     --  Это  не  так уж  и  трудно  во  дворце Немоны,  хотя мы  и  слышали
потрясающую историю о том, как он отказался стать на колени перед королевой.
Тот, кто  пережил это, испытывает не больше  страха, чем мы воображаем себе,
-- ответила Дория.
     --  Ваша  королева  понимает,  почему  я  не становлюсь  на колени,  --
объяснил Тарзан. -- Я вовсе не хотел этим выразить свое неуважение к ней или
что-то  доказать. Не надо искать в  этом  какую-то дерзость.  Для меня такое
поведение  было естественным. Если бы мне не приказали стать на колени, я бы
стал. Я знаю одно: я не должен  раскланиваться ни перед  какой властью, если
это противно  моим желаниям,  моей воле, за исключением тех  случаев,  когда
меня вынуждают так поступать под угрозой применения силы.
     Трое  молодых  людей провели весь  вечер  в приятных беседах.  Тарзан и
Джемнон уже собирались уходить, когда в комнату вошел  мужчина средних  лет.
Это был Тудос,  отец Дории. Он сердечно  приветствовал Джемнона и, казалось,
был очень рад познакомиться с Тарзаном, которого засыпал вопросами.
     Отец Дории обладал  красивой  внешностью. У него были правильные  черты
лица, атлетическое телосложение, а его живые глаза  хранили в своих  уголках
запасы  нерастраченного веселья.  Это был человек, которому обычно  доверяют
сразу, потому  что честность, верность и храбрость отчетливо  проступали  во
всех его чертах,  и это  в одно мгновение оценил  такой  знаток человеческой
психологии, каковым был наш хозяин джунглей.
     Когда  гости поднялись снова, Тудос, казалось, был весьма доволен новым
знакомством.
     -- Я очень рад,  что Джемнон познакомил нас, -- сказал он. -- Он убедил
меня в том, что не сомневается в твоей дружбе и верности,  поскольку, как ты
уже  знаешь, позиции моего  дома при дворе Немоны таковы,  что мы  вынуждены
принимать у себя только очень близких друзей.
     -- Я понимаю это,  -- только и  сказал Тарзан, но Тудосу было ясно, что
перед ним человек, которому можно верить.
     Когда  юноши вышли на улицу, в нескольких шагах от них в тени огромного
дерева   стоял  человек,  но  они  не  заметили  его.  Не  торопясь  и  ведя
непринужденный разговор о Тудосе и его дочери, шли они в свои апартаменты во
дворце.
     -- Хочу спросить тебя, -- обратился к своему спутнику Тарзан, -- как же
Дория   отваживается  ходить   на  стадион,  зная,  что  ей  будет  угрожать
смертельная опасность, если слухи о ее красоте дойдут до Немоны?
     -- Она  всегда  меняет  внешность,  когда  выходит  из дома, -- ответил
Джемнон. -- Несколько мазков кистью, сделанных искусной рукой, и на щеках, и
под  глазами появляются впадины, брови изгибаются,  и  через несколько минут
она уже не самая красивая девушка в мире. Немона,  даже если и увидит ее, не
обратит   внимания,   но,   тем   не   менее,   Дория   предпринимает   меры
предосторожности,  чтобы даже в  таком виде не появляться  вблизи  королевы.
Больше всего мы  боимся предателей.  Тудос никогда не продаст раба,  который
хоть раз видел Дорию, а когда во дворце появляется новый раб,  он никогда не
покинет его, если за долгие годы службы не докажет своей верности.
     Получается, что однообразная жизнь Дории -- это плата за ее красоту, но
все мы надеемся и молимся за то,  чтобы наступил день  справедливости, когда
умрет Немона и на трон взойдет Алекстар.
     Вскоре Джемнон  с Тарзаном оказались  во дворце. Когда человек-обезьяна
вошел  в  спальню, он  увидел  спящего  на  его  диване Валтора.  Со времени
пленения тот почти не отдыхал,  и вдобавок  его беспокоила  небольшая  рана.
Тарзан двигался  очень осторожно, чтобы не нарушить его  сон, и  не  зажигал
света: лунный свет достаточно освещал комнату.
     Положив  несколько   шкур   одна  на   другую  на   полу  возле  стены,
противоположной  от окна, Тарзан улегся  на них  и  уже вскоре  спал крепким
сном. В комнате, расположенной точно над спальней Тарзана этажом выше, возле
окна застыли два человека.  Они долго стояли  здесь, не шевелясь  и сохраняя
тишину.  Один из  них был могучий мужчина, другой --  меньше ростом и легче.
Прошел  уже  целый  час,  прежде  чем  великан  пошевелился,  чтобы  сменить
положение,  а затем  поднялся  его компаньон.  Он  взял  принесенную с собой
веревку и, сделав петлю, пропустил ее себе на грудь  под руки. В правую руку
он   захватил   узкий   кинжалоподобный   меч.  Тихо,   сохраняя   все  меры
предосторожности, он подошел к окну и открыл его, а затем осторожно выглянул
наружу,  проверяя, нет  ли кого  во дворе.  Сев на подоконник, он  перекинул
через него ноги. И вот, перехватывая руками веревку, богатырь начал спускать
его вниз. Через несколько секунд он исчез за окном.
     Очень  осторожно,  стараясь не  шуметь,  великан  спускал  вниз  своего
напарника, пока, наконец, его ноги не коснулись подоконника спальни Тарзана.
Закрепившись,   человек  дважды  дернул  за  веревку,  давая  знать   своему
компаньону, что он благополучно достиг цели. Великан ослабил веревку.
     Вскоре человек уже  мягко ступал по полу спальни.  Держа в руке меч, он
медленно  направился  к кровати,  стараясь  не разбудить  спящего. Достигнув
цели, он постоял немного,  выискивая  место  для  нанесения  удара,  который
вызовет мгновенную смерть. Убийца знал, что Джемнон  спит  в другой комнате.
Но он не подозревал, что на этой кровати лежал Валтор, воин Атны.
     Пока  убийца раздумывал, Тарзан  из племени обезьян  проснулся и открыл
глаза.  Хотя  налетчик  не сделал ни  единого движения,  которое нарушило бы
тишину, его присутствие в помещении разбудило Тарзана. Вполне  возможно, что
чуткие ноздри  человека-обезьяны уловили испарение его тела, послав сигнал в
мозг.
     Говорят, что спящая собака, разбуженная  прикосновением колеса повозки,
реагирует настолько быстро, что успевает выбраться из-под него  без  всякого
вреда, прежде чем  колесо наедет на нее.  Быть может, это не так, и  все же,
по-видимому,  наши  так  называемые меньшие  братья  просыпаются  мгновенно,
целиком и полностью  задействовав все свои способности. Конечно, человек это
делает немного медленнее. Подобно зверю  проснулся и  Тарзан -- хозяин  всех
своих выдающихся качеств и возможностей.
     Открыв глаза, он в тот же момент увидел в комнате незнакомого человека,
увидел меч,  занесенный над телом спящего  Валтора,  мгновенно  понял  смысл
происходящего. Его действия были молниеносны: он вскочил и прыгнул на ничего
не подозревавшего убийцу, который уже откинулся назад, чтобы с силой вонзить
оружие в тело жертвы.
     Когда сражавшиеся упали на  пол, Валтор проснулся и  вскочил с кровати,
но к этому времени предполагаемый убийца уже лежал мертвым на полу, а Тарзан
стоял,  опершись  ногой  на  труп  мужчины.  Вдруг человек-обезьяна  тряхнул
головой и издал грозное рычание, идущее из глубины широченной груди.
     Валтор  и раньше  слышал  эти звуки,  поэтому  нисколько  не  удивился.
Человек, находившийся в  комнате над ними,  тоже слышал звериное рычание, и,
оно заставило его вздрогнуть. Он также услышал звук падения двух тел, и хотя
он,   возможно,   неправильно  истолковал  эти  сигналы,  но  они   все   же
свидетельствовали  о схватке и заставили  его насторожиться. Человек наверху
осторожно подошел к окну и выглянул, прислушиваясь.
     В это время Тарзан из племени обезьян схватил  труп и швырнул его через
окно на лужайку. Человек наверху увидел это, быстро повернулся и, выбежав из
комнаты, исчез в темных коридорах дворца Немоны.
     ГЛАВА XIV
     Лишь только рассвело, как Тарзан с Валтором уже поднялись: атнеанину не
терпелось поскорее оказаться дома.
     -- Мы снова встретились, но вновь должны расстаться, -- печально сказал
Валтор, прикрепляя ремешками сандалии к пластинам из слоновой кости, которые
защищали ноги от ударов. -- Мне бы очень хотелось, чтобы ты поехал со мной в
Атну, мой друг.
     -- Я бы с удовольствием поехал с тобой, если бы над Джемноном не висела
смертельная угроза,  если я  убегу  из  Катны  из-под его  опеки, -- ответил
человек-обезьяна. -- Но, будь уверен, придет такой день, и я приеду к тебе в
Атну.
     -- Я не думал, что еще  раз увижу тебя  живого, -- продолжал Валтор, --
но, когда я  обнаружил тебя в львиной яме, я не поверил своим глазам. Четыре
раза ты спасал  меня  от смерти, Тарзан, и,  когда  ты появишься  в Атне, ты
будешь самым желанным гостем в доме моего отца.
     --  Этот  долг  --  если ты  говоришь, что  таковой существует  --  уже
засчитан, -- заверил его Тарзан, -- потому что ты спас мне жизнь этой ночью.
     --  Я спас  тебе жизнь? О чем  ты  говоришь? --  в недоумении спрашивал
Валтор. -- Как я мог спасти тебе жизнь?
     -- Лежа в моей кровати, -- объяснил хозяин джунглей.
     Валтор рассмеялся.
     -- Храбрый, героический поступок! -- насмехался он над собой.
     -- И тем не менее он сохранил мне жизнь, -- настаивал человек-обезьяна.
     -- Что спасло чью жизнь? -- послышался голос за дверью.
     -- Доброе  утро, Джемнон!  -- приветствовал молодого  воина  Тарзан. --
Прими мои поздравления.
     -- Спасибо! Но в связи с чем? -- спросил Джемнон.
     --  В  связи  с  твоими  выдающимися способностями  в  области  сна, --
объяснил Тарзан улыбаясь. Джемнон недоуменно покачал головой:
     -- Мне непонятно, что ты имеешь в виду?
     -- Этой ночью ты  проспал покушение на  мою жизнь, убийство виновного и
выдворение его тела. Предупреждение Фобека не было праздной болтовней.
     -- Ты имеешь в  виду, что  ночью  кто-то проник в апартаменты  с  целью
убить тебя?
     -- И  вместо меня едва не убил Валтора. -- И Тарзан вкратце рассказал о
событиях, происшедших ночью в этой комнате.
     -- Ты  когда-нибудь видел этого человека раньше? -- спросил Джемнон. --
Ты узнал его?
     -- Я почти  не обратил  на него  внимания, -- сказал  Тарзан, -- просто
выбросил его через окно. Не припомню, чтобы видел его раньше.
     -- Это был благородный?
     -- Нет, простой воин. Возможно, ты узнаешь его, когда увидишь.
     --  Я должен  посмотреть на  него  и  сразу  сообщить  об  этом  случае
королеве, -- сказал Джемнон. -- Немона рассвирепеет, когда узнает об этом.
     -- Она, должно быть, подстроила это сама, -- предположил Тарзан, -- она
ведь полусумасшедшая.
     -- Осторожно, мой  друг! --  предупредил его Джемнон. --  Ведь, если ей
донесут об этом, каждого из нас ждет смерть. Нет, я не верю, что это сделала
Немона, но, если ты  обвинишь Эрота, Мдузу  или Томоса, я легко  соглашусь с
тобой. Теперь я должен идти, но  если не вернусь  до твоего отъезда, Валтор,
то  обязательно присоединюсь позже.  Очень  жаль, что наши народы враждуют и
что, если встретимся  в следующий раз, мы должны будем воевать, чтобы отнять
голову друг у друга.
     -- В этом наше несчастье и наша боль, -- ответил Валтор.
     -- Но это традиция, -- напомнил ему Джемнон.
     --  Тогда лучше  будет, если  мы  не  встретимся никогда,  потому что я
никогда не смогу убить тебя.
     -- Пусть будет так! --  воскликнул Джемнон, поднимая руку, как будто он
держал в ней рог, наполненный вином, и собирался выпить за  здоровье друзей.
-- Храни нас Бог от  новой  встречи! -- и с этими  словами  он повернулся  и
вышел из комнаты.
     Тарзан  и  Валтор  едва  успели  позавтракать,  когда  в  комнату вошел
благородный и  сообщил им, что эскорт Валтора готов к отъезду. Попрощавшись,
молодой воин Атны покинул своего друга.
     По приказу  Немоны человеку-обезьяне вернули  его  оружие, и теперь  он
проверял его, рассматривая жала и оперение стрел, тетиву и травяную веревку.
В  комнату вошел  Джемнон. Обычно  приветливый и улыбающийся, сейчас он  был
сердит и сильно взволнован.
     --  Я едва  выдержал получасовой  разговор  с  королевой,  --  объяснил
Джемнон. -- Мне еще повезло,  что она не приказала убить меня. Она разъярена
этим ночным покушением на твою жизнь и отругала меня за небрежную службу. Но
что я должен делать? Сидеть на подоконнике всю ночь?
     Тарзан рассмеялся.
     -- Я в затруднении и прошу  меня простить, но чем я  могу  помочь тебе?
Случай завел меня сюда, и только несговорчивость избалованной женщины держит
меня здесь.
     -- Ты лучше ничего не говори  ей об этом и не позволяй  никому другому,
кроме меня, слушать эти слова, -- предупредил его Джемнон.
     -- Я могу сказать ей  все это сам,  -- засмеялся  Тарзан. -- Боюсь, что
мне никогда  не удастся овладеть этим сложным искусством, которое называется
дипломатией.
     -- Она послала меня за  тобой, и я хочу тебя предупредить, чтобы ты вел
себя более осмотрительно,  даже если  и  не владеешь дипломатией. Теперь она
напоминает  разъяренного  льва,  и  если  кто-то осмелится дразнить ее,  то,
несомненно, подвергнется жестокому наказанию.
     -- Что ей нужно от  меня? -- спросил Тарзан. -- Я не желаю оставаться в
этом доме, чтобы исполнять все прихоти этой женщины.
     -- Она сейчас вызвала многих благородных для допроса,  чтобы узнать все
детали покушения на твою жизнь, -- объяснил Джемнон.
     Джемнон  повел его в  большую  комнату  для официальных аудиенций,  где
перед массивным  троном, на  котором сидела королева, собрались благородные.
Брови Немоны грозно сомкнулись, ее прекрасное лицо потемнело. Когда Тарзан и
Джемнон  вошли в  палату,  она  взглянула на  них, но не улыбнулась. Один из
благородных встретил их и усадил на стулья, стоявшие у подножия трона.
     Тарзан  посмотрел  вокруг себя и увидел Томоса,  Эрота и Ксерстла. Эрот
нервничал  и  ерзал на  своем стуле.  Его  пальцы нервно сжимали и отпускали
рукоятку  меча. Время от времени  он бросал косые взгляды  на  Немону, но ее
лицо оставалось бесстрастным, она словно не замечала его.
     --  Мы ждали тебя, -- сказала  королева, как только  Тарзан  уселся  на
стул. -- Кажется, ты не очень торопишься исполнять наши приказания.
     -- Наоборот,  ваше  величество,  я  сразу же последовал  за благородным
Джемноном, -- объяснил он почтительно.
     -- Мы  вызвали  тебя для того,  чтобы ты рассказал обо всем случившемся
прошлой ночью в твоей комнате.
     Затем она повернулась к благородному, что стоял возле нее, и прошептала
несколько слов ему на ухо.
     -- Начинай! -- приказала она, поворачиваясь к Тарзану.
     -- Я скажу очень  мало, --  ответил  человек-обезьяна, поднимаясь. -- В
мою комнату вошел человек, чтобы убить меня, но я убил его.
     -- Как  он проник  в твою комнату? -- потребовала объяснения Немона. --
Где был Джемнон? Может быть, это он впустил этого человека?
     -- Конечно, не он, --  ответил Тарзан. -- Джемнон спал в своей комнате,
а человек, который  хотел  убить  меня,  спустился  из окна верхнего  этажа,
расположенного прямо над моим окном, и через него проник в помещение. Он был
обвязан длинной веревкой.
     -- Как ты узнал, что он пришел убить тебя? Он напал на тебя?
     --  Валтор, юноша из  Атны, спал на  моей  кровати, а  я  спал на полу.
Человек не  видел  меня,  потому  что в  комнате  было темно.  Он подошел  к
кровати,  на которой, по его предположению, лежал  я. Я проснулся,  когда он
стоял над  Валтором с занесенным  для удара мечом. Тогда я  напал на  него и
убил, а тело выбросил через окно.
     -- Ты узнал, кто это был? Ты видел его когда-нибудь раньше?
     -- Нет, я его не знаю.
     Возле  входа  в палату послышался  шум, который заставил Немону поднять
глаза. Четверо рабов внесли носилки  и положили их  на пол  перед троном. На
них лежал труп воина.
     -- Этот человек покушался на твою жизнь? -- спросила Немона.
     -- Да, это он, -- ответил Тарзан. Внезапно она повернулась к Эроту.
     -- Ты когда-нибудь видел этого человека? -- резко спросила она.
     Эрот встал. Он был белый как мел и весь дрожал.
     -- Но, ваше величество, это всего лишь простой воин, -- возразил он. --
Я  видел  его  часто,  но совершенно забыл о нем, что вполне понятно: каждый
день я вижу так много воинов.
     -- А ты? -- обратилась королева к молодому аристократу, стоявшему возле
нее. -- Ты когда-либо видел его?
     -- Да, очень часто,  -- ответил  благородный. --  Это воин из дворцовой
стражи, он служил в моем подразделении.
     -- Сколько времени служил он во дворце? -- спросила Немона.
     -- Около месяца, ваше величество.
     -- А где он служил раньше? Ты что-нибудь знаешь о его прежней службе?
     --  Он  находился  в  свите одного  благородного, ваше  величество,  --
ответил молодой офицер нерешительно.
     -- Кого именно? -- допытывалась Немона.
     -- Эрота, -- тихо ответил свидетель.
     Королева долго и испытующе смотрела на Эрота.
     -- У  тебя  короткая память, --  произнесла она спустя несколько  минут
презрительным тоном. -- Или, быть может, у тебя в  свите столько воинов, что
ты не можешь вспомнить одного, который отсутствовал всего лишь месяц!
     Смертельно  бледного Эрота била крупная дрожь.  Он долго смотрел в лицо
мертвого воина, прежде чем заговорить снова.
     -- Теперь  я узнаю  его,  ваше  величество, но он  мало  похож на себя.
Смерть исказила его черты, именно поэтому я не узнал его сразу.
     -- Ты лжешь!  -- взорвалась  Немона.  -- Многое  в этом  деле  мне пока
непонятно. Я не знаю,  какую роль ты сыграл в нем, но  уверена, что без тебя
там  не  обошлось,  и я собираюсь выяснить это. На некоторое время я изгоняю
тебя из дворца, однако у тебя могут быть сообщники, --  она многозначительно
посмотрела на Томоса, -- но я всех  их  выведу на чистую воду, и тогда им не
миновать львиной ямы!
     Она встала и  спустилась  с трона. Все  присутствующие, за  исключением
Тарзана,  стали  на  колени.  Проходя мимо  него, она  остановилась и долго,
внимательно смотрела ему в глаза.
     -- Будь  осторожен, -- прошептала она, -- твоя  жизнь в опасности. Я не
могу встречаться с тобой  некоторое время:  один человек так ненавидит тебя,
что даже я не  смогу защитить тебя, если ты снова появишься во дворце. Скажи
Джемнону, чтобы он  оставил дворец  и взял тебя в дом своего  отца. Там тебе
будет спокойнее, хотя и  далеко до полной безопасности. Через несколько дней
я устраню все препятствия, которые разделяют нас,  а теперь --  до свидания,
Тарзан!
     Человек-обезьяна  поклонился,  и королева  Катны  вышла  из  палаты для
аудиенций.  Благородные встали. Они тотчас покинули Эрота и собрались вокруг
Тарзана. С отвращением посмотрел на них человек-обезьяна.
     --  Идем,  Джемнон,  --  сказал  он,  --  больше  нас  здесь  ничто  не
удерживает.
     Когда они выходили из палаты, Ксерстл встал на их пути.
     --  Все  готово для большой охоты! -- воскликнул он,  радостно  потирая
ладони. -- Я  уже думал, что эта утомительная аудиенция помешает нам  начать
сегодня, но, слава Богу, еще не поздно. Львы и их  жертвы  давно ожидают нас
на опушке леса. Берите оружие и приходите, я жду вас на улице.
     Джемнон колебался.
     -- А кто еще идет на охоту с тобой? -- спросил он.
     --  Только ты, Тарзан  и  Пиндес,  -- объяснил  Ксерстл,  --  небольшая
избранная компания, которая должна хорошо поохотиться.
     --  Мы  придем, -- решил человек-обезьяна.  Друзья возвратились в  свои
апартаменты, чтобы
     взять оружие для предстоящей охоты. И тут Джемнона
     одолели сомнения.
     -- Я не уверен, что мы поступим разумно, если примем участие в охоте.
     -- Но почему? -- спросил Тарзан.
     -- Охота вполне может оказаться новой ловушкой для тебя.
     Человек-обезьяна недоуменно развел плечами.
     -- Да, это возможно, но  я же не  должен все время сидеть взаперти. Мне
хочется  посмотреть на большую охоту, ведь  я о ней так много  слышал  с тех
пор, как появился в Катне... Кто такой Пиндес? Я что-то не припомню его.
     --  Он служил офицером  в отряде  охраны  дворца, но  когда  Эрот  стал
фаворитом  королевы,  то приложил руку к тому,  чтобы  Пиндеса  уволили.  Он
неплохой  парень,  но  слабовольный  и легко поддается  чужому влиянию.  Мне
кажется, он должен  ненавидеть Эрота,  поэтому, я  думаю,  тебе не стоит его
бояться.
     -- Я вообще никого не боюсь, -- заверил его Тарзан.
     -- Возможно, тебе не нужно уделять много  внимания этому, но  держи ухо
востро.
     -- Я никогда не теряю бдительности. Если бы я это сделал хоть один раз,
то уже давно был бы мертвым.
     --  Твое  самодовольство  когда-нибудь  приведет  тебя  к  гибели,   --
проворчал Джемнон с раздражением.
     --  Я  принимаю  во внимание  как  опасности,  так  и  мои  собственные
ограниченные возможности, но я не  могу позволить страху лишить меня свободы
и  всех  радостей жизни. Я вижу, что страх для вас хуже  смерти. Ты боишься,
Эрот боится, Немона боится, и все вы -- несчастные люди. Если бы боялся и я,
то я тоже был бы несчастным,  но  при этом не чувствовал бы  себя  в большей
безопасности. Я  предпочитаю  быть  просто осторожным.  Между прочим, Немона
приказала  передать  тебе,  чтобы ты из дворца переселил  меня в  дом твоего
отца.  Она считает, что  дворец  не достаточно  безопасное  место для  меня.
Теперь я уверен, что это Мдуза охотится за мной.
     --  Мдуза,  Эрот и Томос,  -- сказал  Джемнон,  -- триумвират жадности,
злобы и двуличия. Я их ненавижу и не желаю встречать на своем пути.
     Придя в дворцовые  апартаменты,  Джемнон  приказал  рабам отнести в дом
отца свои и личные вещи Тарзана, пока они будут на охоте. Когда они вышли на
улицу,  то увидели ожидающих их Ксерстла  и  Пиндеса.  Товарищ Ксерстла  был
мужчина  лет  тридцати,  довольно приятной наружности, но с  невыразительным
лицом и безвольным взглядом.
     --  Участвовал ли  ты когда-нибудь  в  большой  охоте?  --  спросил  он
Тарзана.
     -- Нет,  не  имею ни  малейшего понятия,  что это  значит,  --  ответил
человек-обезьяна.
     -- Сейчас нет смысла объяснять, что это такое, но, когда ты сам увидишь
ее,  ты испытаешь огромное  удовольствие. Наверно, ты много охотился в своей
стране, не правда ли?
     -- Я охотился только ради пищи и на своих врагов.
     -- И никогда не охотился ради своего удовольствия?
     -- Я не вижу никакого удовольствия в убийстве.
     -- Хорошо, сегодня  тебе не придется убивать, -- заверил его Пиндес, --
львы сделают за тебя эту работу, но обещаю тебе,  что ты испытаешь радостное
волнение погони.
     За  восточными  воротами,  неподалеку  от  леса,  располагалась большая
открытая площадка. Возле ворот  четыре раба богатырского сложения держали на
привязи двух львов. Пятый же, на котором не  было ничего, кроме  набедренной
повязки, сидел на корточках на небольшом расстоянии от них.
     Вскоре четыре охотника приблизились к львам.  Ксерстл объяснил Тарзану,
что эти звери  -- его охотничьи  львы. Окинув внимательным  взглядом  людей,
которые, по  предположению  Тарзана,  должны  были сопровождать их на охоте,
хозяин джунглей узнал могучего черного  раба, сидевшего  в  стороне. Это был
тот самый человек,  которого  он видел на рынке во время аукциона. Как раз в
этот момент  к  нему  подошел  Ксерстл  и,  по-видимому,  отдал ему какой-то
приказ. Раб поднялся и  быстро побежал через площадку  в  сторону леса.  Все
следили за его действиями.
     -- Почему  он  побежал  впереди  всех?  -- спросил  Тарзан. --  Он ведь
спугнет дичь! Пиндес рассмеялся:
     -- Да ведь это и есть дичь.
     -- Ты имеешь в виду... -- мрачно проговорил Тарзан.
     --  Это  и  есть  большая охота! --  воскликнул  Ксерстл.  -- Когда  мы
охотимся на человека -- самую грандиозную дичь!
     Глаза человека-обезьяны сузились.
     -- Я понимаю, -- сказал он, -- вы каннибалы, вы едите человечину.
     Джемнон отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
     -- Да нет же! -- закричали Пиндес и Ксерстл вместе. -- Конечно, нет!
     -- Тогда объясните, почему вы на него охотитесь, если не станете есть?
     -- Ради удовольствия, -- объяснил Ксерстл.
     -- О, да, я и забыл. А что будет, если вы  не поймаете его? Будет ли он
свободен?
     -- Нет. Даже если мы поймаем его  снова, -- воскликнул Ксерстл. -- Рабы
стоят очень много денег, и мы их просто так не отпускаем.
     -- Расскажи мне еще что-нибудь о большой охоте, -- настаивал Тарзан. --
Ведь мне тоже хочется повеселиться.
     -- Конечно, -- ответил.  Ксерстл.  -- Когда  жертва достигает  леса, мы
пускаем львов, и тогда начинается спорт.
     -- Если малый заберется  на  дерево, -- объяснял  далее Пиндес,  --  мы
берем львов на  привязь и сгоняем его оттуда  палками, камнями  или копьями,
затем  даем ему возможность убежать  и  снова пускаем львов. Очень скоро они
настигают  его. В этом-то и заключается основная  цель охоты, а для охотника
главное  -- присутствовать при  этом, потому  что  именно в  этот момент  он
испытывает  наивысшее  волнение. Разве ты не видел, как два  льва  разрывают
человека?
     Когда несчастный достиг опушки леса, Ксерстл подал команду рабам, и они
спустили  огромных зверей. Судя по отработанным движениям надзирателей,  они
прошли хорошую тренировку в этом виде спорта. Когда раб побежал к лесу, львы
рвались за  ним и с силой натягивали ремни. Только с помощью копий удавалось
надзирателям удерживать хищников на месте. Когда, наконец, зверей отпустили,
они ринулись в погоню за несчастной жертвой.
     На полпути к лесу охотники начали догонять львов Ксерстл и  Пиндес  все
больше  поддавались  азарту,  намного больше, чем  этого  требовали  условия
охоты;  Джемнон  был  молчалив   и  задумчив;  Тарзан  смотрел  на  охоту  с
отвращением и скукой. Но  прежде  чем они  достигли  леса, у  Тарзана созрел
замысел, осуществление которого могло принести ему удовольствие и радость.
     Лес, в который вошли охотники вслед за львами, отличался необыкновенной
красотой.  Деревья  были очень  старые  и  хранили  следы  заботы  человека,
ухоженной была и земля под деревьями. Здесь  почти не было  сухих или гнилых
деревьев,  лишь  кое-где  произрастали  кустарники. По  стволам  первобытных
красавцев  Тарзан  определил, что  скорее  всего  этот  лес  является хорошо
досмотренным  парком.  Он  попросил  Джемнона   объяснить  это   явление,  и
благородный воин Катны  сообщил, что  на протяжении веков его народ  бережно
сохраняет лес на территории между Золотым Городом и Тропой Воителей.
     Тяжелые лианы, образуя грандиозные петли, тянулись бесконечно от одного
дерева к  другому; в  вышине, там, где  сверкало солнце, Тарзан увидел яркие
разводы  тропических  цветов.  На  верхушках  деревьев  резвились  маленькие
обезьянки, оттуда доносилось пение  прекрасных африканских птиц. Привычная и
неподражаемая  картина  жизни  джунглей  наполнила  сердце человека-обезьяны
такой огромной жаждой свободы,  что на какое-то  мгновение он почти забыл  о
жизни Джемнона, которая отныне зависела от его действий.
     Улучив  момент, Тарзан  отстал  от группы  охотников и, убедившись, что
никто не  смотрит в его  сторону,  вскочил на  разлапистые ветви  дерева.  С
самого  начала  охоты его чуткие ноздри  уловили запах  несчастной жертвы, и
теперь  человек-обезьяна знал,  возможно, лучше,  чем львы, направление бега
обреченного на смерть чернокожего раба.
     Прыгая с дерева на  дерево, Тарзан,  ничем не обнаружив себя, спустился
ниже так, как умел только он, хозяин джунглей.
     Все  явственнее  становился запах жертвы,  за которой  следовали львы и
охотники. Тарзан  знал, что  медлить нельзя: они шли на небольшом расстоянии
сзади.  Веселая улыбка промелькнула в его серых глазах,  когда он представил
себе, какое негодование вызовет у охотников осуществление его замысла.
     Вскоре   впереди   себя  он  увидел  чернокожего,   который  удирал  от
преследователей. Малый бежал рысью, часто оглядываясь назад. Он  принадлежал
к  народу  галла  и  представлял  собой великолепный экземпляр  первобытного
человека.  Высокий  и  мускулистый,  он  рвался  вперед.  Казалось,  в  этой
безнадежной игре он  рассчитывал  лишь на  себя. И не удивительно -- ведь на
карту была поставлена его жизнь.  В его движении не чувствовалось ни страха,
ни  паники,  его вид  выражал непреклонную решимость покориться  неизбежному
только тогда, когда ничего нельзя уже будет предпринять для спасения.
     Теперь Тарзан находился прямо над чернокожим гигантом.
     --  Поднимайся  на  деревья, --  обратился к нему  человек-обезьяна  на
языке, который был ему знаком. Беглец взглянул вверх, но не остановился.
     -- Кто ты? -- спросил он.
     --  Враг  твоего  хозяина,  который поможет  тебе  убежать,  -- ответил
человек-обезьяна.
     --  Но  у меня нет шансов на  побег. А если я заберусь  на дерево,  они
собьют меня камнями.
     -- Я сделаю так, что они не найдут тебя.
     --  Почему  ты  хочешь  помочь  мне?  --  спросил  галла, но  теперь он
остановился и снова посмотрел вверх, пытаясь найти  человека,  говорившего с
ним на его родном языке, что, безусловно, вселило в него уверенность.
     -- Я же тебе сказал,  что я --  враг  твоего хозяина. Теперь чернокожий
увидел загорелую фигуру гиганта над собой.
     --  Ты --  белый человек!  -- воскликнул  он.  --  Ты меня обманываешь.
Почему белый человек хочет спасти меня?
     -- Торопись! --  воскликнул  Тарзан.  --  Иначе будет слишком поздно, и
тогда никто не сможет тебе помочь!
     Африканец  колебался  только  одно мгновение-  Затем он  подпрыгнул  и,
ухватившись за длинную ветку, поднялся на дерево, куда уже спустился Тарзан.
     -- Скоро они придут сюда и забросают камнями нас обоих, -- сказал он. И
в его голосе не было ни надежды, ни страха, только глубокая апатия.
     ГЛАВА XV
     Тарзан  нес на восток раба из племени  галла, на которого устроил охоту
Ксерстл. Поначалу чернокожий человек возражал, но, по мере  того как рычание
охотничьих  львов становилось громче, он  сдался  и полностью  вверил себя в
руки того, кто представлял собой, как ему казалось, меньшее из двух зол.
     Когда они  уже  одолели целую  милю, Тарзан  решил  спуститься вниз  на
землю.
     -- Если  львы теперь возьмут твой след, --  сказал человек-обезьяна, --
это случится уже после того, как ты попадешь в горы и найдешь там безопасное
место. Но смотри не медли! Беги!
     Чернокожий человек упал на колени и схватил за руку своего спасителя.
     -- Меня зовут Хафим, -- сказал он. -- Если понадобится, я умру за тебя.
Кто ты?
     -- Я -- Тарзан из племени обезьян. А теперь беги, не теряй времени зря.
     -- Сделай еще одно одолжение, -- умолял Хафим.
     -- Какое?
     -- У  меня  есть брат.  Его взяли в  плен  те же  люди, что взяли меня.
Теперь  он раб, добывает золото в шахтах, южнее Катны. Его зовут Ниака. Если
тебе когда-нибудь удастся побывать на золотых шахтах,  скажи ему,  что Хафим
убежал. Это обрадует его, и, возможно, он сам попытается убежать оттуда.
     -- Я скажу ему. Теперь беги,
     Африканец исчез среди могучих стволов патриархов леса, а  Тарзан  вновь
прыгнул на дерево и  быстро помчался  навстречу охотникам. Оказавшись  прямо
над ними,  Тарзан спустился на землю и подошел к  ним с  тыла, как  будто он
только что догнал их.  Охотники стояли возле  того места, где Хафим поднялся
на дерево.
     -- Где ты был? -- спросил Ксерстл. -- Мы думали, что ты заблудился.
     -- Я немного отстал  от вас, -- ответил человек-обезьяна. -- Но где  же
чернокожий? Я думал, что вы уже расправились с ним к этому времени.
     --  Мы  не  можем  понять  одного,  --  задумчиво  сказал  Ксерстл.  --
Совершенно  ясно,  что  здесь  он  поднялся  на  дерево,  потому  что   львы
преследовали его именно до этого дерева.  Они стояли в этом месте и смотрели
вверх, но не рычали, как это обычно  бывает, когда они видят человека. Затем
мы взяли их на привязь, а одного надзирателя послали на дерево, но он там не
обнаружил ни одного знака, оставленного беглецом.
     -- Здесь кроется какая-то тайна! -- воскликнул Пиндес.
     --  Да, действительно,  -- согласился Тарзан, -- по крайней  мере,  для
тех, кто не знает секрета.
     -- Но кто же знает секрет? -- подозрительно спросил Ксерстл.
     -- Если нет никого другого, то это черный раб, который убежал от вас.
     -- Он не убежал от меня, -- взорвался Ксерстл. -- Единственное, что ему
удалось, так это только продолжить охоту и увеличить интерес к ней.
     -- Предлагаю пари, --  сказал человек-обезьяна. -- Я не верю в  то, что
твои львы смогут взять след и поймать беглеца до наступления темноты.
     -- Ставлю  тысячу  драхм  за  то,  что  они поймают его! --  воскликнул
Ксерстл.
     -- У меня, как у чужеземца, нет тысячи драхм, -- заявил Тарзан, --  но,
быть может, Джемнон покроет твою ставку.
     Он  повернул  голову к Джемнону,  чтобы не видели Ксерстл и  Пиндес,  и
медленно прикрыл один глаз.
     -- Сделано! -- воскликнул Джемнон, глядя на Ксерстла.
     -- Я только требую предоставления мне  права вести  охоту так, как  мне
хочется, -- сказал последний.
     --  Конечно,  -- согласился  Джемнон,  и тут  же Ксерстл  повернулся  к
Пиндесу и подмигнул ему.
     -- Тогда мы разделимся, -- заявил Ксерстл, -- но поскольку  Тарзан и ты
заключили пари против меня, один из вас должен остаться со мной, а другой --
идти с Пиндесом, для того чтобы все были уверены, что охота ведется честно и
по всем правилам.
     -- Я согласен, -- сказал Тарзан.
     -- Но я отвечаю перед королевой  за безопасность  Тарзана,  -- возразил
Джемнон, -- и не хочу, чтобы он отлучался от меня даже на короткое время.
     -- Обещаю тебе, что не убегу, -- заверил его человек-обезьяна.
     -- Я не только это имел в виду, -- объяснил Джемнон.
     --  Если ты беспокоишься о моей безопасности, то, уверяю  тебя, что это
напрасно, -- добавил Тарзан.
     --  Ладно,  пора идти,  -- настаивал  Ксерстл. --  Я  буду  охотиться с
Джемноном, а Пиндес с Тарзаном. Мы возьмем одного льва, они -- другого.
     Спустя  несколько  минут  обе  группы  отправились по своим  маршрутам:
Ксерстл и Джемнон пошли на  северо-запад, а Тарзан и  Пиндес  --  на восток.
Последние  удалились всего на несколько сотен ярдов  от места  старта, когда
Пиндес предложил разделиться, чтобы более тщательно прочесать лес.
     -- Ты иди прямо на восток, -- сказал он Тарзану, -- надзиратели поведут
льва в северо-восточном направлении, а  я  пойду на  север. Если кто-либо из
нас нападет на след беглеца, то пусть крикнет, чтобы другие подошли к  этому
месту.  Если  мы  не  обнаружим  беглеца в течение  часа,  тогда  все вместе
отправимся в горы.
     Человек-обезьяна кивнул в знак согласия и пошел в том направлении, куда
ему было указано, и вскоре исчез  в  лесу. Но  ни надзиратели,  ни Пиндес не
двинулись даже  на  шаг, так  как Пиндес приказал  рабам, удерживавшим льва,
оставаться на месте.
     Тарзан  шел на восток. Он знал, что не найдет негра, поэтому и не искал
его. Джунгли пробуждали  у него радостные  ощущения, но не настолько,  чтобы
забыть обо  всем остальном. Его  необыкновенно развитые и приспособленные  к
дикой жизни чувства были всегда настороже. Через  несколько минут он услышал
шум позади себя  и, оглянувшись назад, не удивился тому, что увидел. По  его
следам бежал лев, и на нем  была упряжь охотничьего льва Катны. Это был один
из львов,  принадлежащих Ксерстлу,  тот  самый лев,  которого взял  с  собой
Пиндес.
     Мгновенно  человек-обезьяна понял  горькую  правду, и  в  его  стальных
глазах  вспыхнул огонь. Но он не был  следствием гнева или страха, его глаза
выражали презрение и  омерзение, в них, наконец,  промелькнула  дикая улыбка
первобытного человека. Поняв, что  обнаружил  жертву,  лев заревел. Этот рев
услышал Пиндес и рассмеялся, довольный.
     --  Теперь  пошли,  -- сказал  он  ловчим, -- мы  не  должны подойти  к
останкам слишком быстро, так как они не будут выглядеть слишком хорошо.
     И они двинулись на север.
     Джемнон и Ксерстл, удалившиеся на  большое  расстояние, также  услышали
рев охотничьего льва.
     -- Они  нашли след, -- сказал Джемнон,  остановившись. --  Нам  следует
присоединиться к ним.
     -- Еще рано, -- возразил Ксерстл, -- очевидно, это ложный след. Тот лев
не  очень хорошо берет  след,  он  обучен не так,  как наш.  Подождем,  пока
охотники не позовут нас сами.
     Но Джемнон испытывал неясное чувство тревоги.
     Тарзан стоял  не двигаясь  и ждал льва.  Он мог бы вскочить на дерево и
легко уйти, но дух озорства толкал  его остаться. Человек-обезьяна ненавидел
измену и противостоять  ей доставляло  ему удовольствие. У него было в руках
копье воина Катны и свой собственный охотничий нож; лук и стрелы  он оставил
дома.
     Лев приближался, казалось, он  был чем-то  слегка озабочен. Может быть,
он  не понимал,  почему жертва  стоит  и  поджидает его, вместо  того  чтобы
удирать  без  оглядки. Хвост его угрожающе стучал по  траве,  глаза  яростно
сверкали.
     Тарзан  ждал.  В  правой  руке  он держал  крепкое  копье,  в левой  --
охотничий нож своего отца, доставшийся  ему по наследству. Измерив дистанцию
опытным взглядом и  дождавшись, когда лев  пошел в  атаку и  развил  большую
скорость, он отвел руку назад и с огромной силой метнул тяжелый снаряд.
     Копье  глубоко вошло под левую лопатку, в  сердце зверя,  но только  на
мгновение задержало его атаку. Разъяренный  хищник  поднялся на задние  лапы
прямо перед  человеком-обезьяной,  огромные когтистые лапы пытались схватить
его и подтянуть к брызжущей пеной пасти, но Тарзан, быстрый, как молния Ара,
отклонился  в сторону и  резко прыгнул  вперед. В одно мгновение он оказался
позади льва,  а потом стремительно вскочил на спину хищника. Ужасно зарычав,
зверь начал крутиться колесом и  искать загорелое тело,  в которое  он хотел
вонзить  свои огромные  клыки и разорвать его когтями. Он кидался то  в одну
сторону,  то в другую, но  не мог сбросить с себя страшное создание, которое
без устали наносило удары стальным клинком в кровоточащее сердце.
     Жизненная сила, энергия и мощь льва удивительны,  но даже  это  могучее
создание природы не могло долго  противостоять  смертельным  ударам, которые
наносил  его  противник, и вскоре  лев  зашатался и  грузно осел на  зеленый
лесной ковер. Коротко рявкнув,  он испустил дух.  Человек-обезьяна мгновенно
вскочил на ноги.  Поставив  одну ногу  на труп побежденного  льва, Тарзан из
племени  обезьян закинул голову, и к густому шатру  листвы катнеанского леса
полетел оглушительный рев антропоидной обезьяны.
     Когда  сверхъестественный  крик,  встряхнув джунгли,  затих  на  лесных
полянках, Пиндес и двое надзирателей  посмотрели вопросительно друг на друга
и их руки невольно схватились за мечи.
     --  Великий   Тоос!  Что  это?  --  спросил  один   из  рабов,  пугливо
оглядываясь.
     --  Клянусь великим Тоосом! Я никогда раньше не слышал подобного крика,
-- ответил  другой  с глазами, полными ужаса.  Все  они,  словно  застыв  от
внезапно поразившего  их  страха, смотрели в ту сторону,  откуда пришел этот
грозный сигнал.
     -- Молчать! -- приказал  Пиндес. -- Или  вы  хотите. чтобы это чудовище
подкралось к нам незаметно, пока вы занимаетесь болтовней?
     -- Что это было, хозяин? -- спросил один из них шепотом.
     --  Возможно,  это  был  предсмертный  крик  чужеземца,  -- предположил
Пиндес, выдавая желаемое за действительное.
     --  Этот крик очень мало похож на  предсмертный, -- ответил  чернокожий
раб, -- скорее, это было  выражение мощи и торжества, но никак не слабости и
поражения.
     -- Молчи, дурак! -- заревел Пиндес.
     Джемнон и Ксерстл также слышали крик Тарзана.
     -- Что это такое? -- поинтересовался Ксерстл. Джемнон покачал головой.
     -- Я не знаю, но для нас лучше всего будет пойти  туда и  выяснить. Мне
что-то не нравятся такие звуки. Ксерстл начал волноваться.
     -- Да это пустяки какие-то, скорее всего  сильный ветер. Давай-ка лучше
продолжим охоту.
     -- Это  не ветер,  -- возразил  Джемнон. -- Я должен  выяснить, что это
такое, потому  что несу  ответственность  за  безопасность  чужеземца. Кроме
того, он мне нравится.
     -- О, мне он тоже нравится! --  горячо воскликнул Ксерстл. -- С ним  не
должно ничего случиться -- ведь там же Пиндес.
     -- Именно об этом я и думаю, -- заметил Джемнон.
     -- Что с ним ничего не случится?
     -- Что с ним Пиндес!
     Ксерстл бросил  на него быстрый подозрительный  взгляд и  кивком головы
приказал надзирателям  идти  вместе со львом за Джемноном, который уже начал
продвигаться к тому месту, где охотники разделились на группы.
     Тем временем Пиндес, будучи  не  в силах подавить  любопытство, которое
взяло  верх  над страхом, отправился  за Тарзаном. Он  сгорал от  нетерпения
узнать,  что  с  ним  произошло, а  также  выяснить, кому  принадлежал  этот
таинственный крик, наполнивший  сердца троих  мужчин благоговейным трепетом.
За ним, оглядываясь на  каждом шагу, внимательно всматриваясь в каждый куст,
следовали два раба.
     Они ушли не очень далеко, когда Пиндес, возглавлявший группу,  внезапно
остановился и кивнул головой вперед.
     -- Что это такое? -- нервно спросил он. Надзиратели продвинулись вперед
на несколько шагов.
     -- Клянусь гривой Тооса! -- закричал один из них. -- Это же наш лев!
     Теперь они двигались еще медленнее, приближаясь  к трупу льва, при этом
они непрестанно оглядывались по сторонам.
     -- Он мертв! -- воскликнул  Пиндес. Трое мужчин склонились  над  убитым
зверем и, перевернув его на другой бок, внимательно изучили раны.
     -- Его закололи мечом, -- заявил один из надзирателей.
     -- Раб из племени галла не имел  при себе оружия, -- задумчиво произнес
Пиндес.
     -- Чужеземец носит нож, -- напомнил надзиратель.
     -- Кто бы  ни убил льва, ему  пришлось сражаться с ним врукопашную,  --
громко заявил Пиндес.
     -- Значит, он должен лежать где-то поблизости, раненый или мертвый.
     -- Ищите его! -- скомандовал Пиндес.
     -- Он мог  бы убить Фобека голыми  руками в тот день, когда швырнул его
на  трибуны,  -- напомнил раб благородному. --  Он носил  его  на  вытянутых
руках, как ребенка, а это свидетельствует о его огромной силе.
     --  Но какое отношение  это имеет к данному  случаю? -- спросил  Пиндес
раздраженно.
     -- Я не знаю, хозяин, я только подумал об этом.
     -- Я  не приказывал тебе думать, -- воскликнул с возмущением Пиндес. --
Я  велел тебе искать  человека,  который убил льва. Должно быть,  он умирает
где-то поблизости.
     Пока  они искали  этого неизвестного, Ксерстл и Джемнон  приближались к
месту  трагедии.  Молодой  аристократ  проявлял  сильнейшее  беспокойство  о
благополучии своего  подопечного.  Он  не  верил ни Ксерстлу, ни  Пиндесу  и
теперь начал подозревать, что он и Тарзан были  специально разобщены. Сейчас
он шел за  Ксерстлом на небольшом  расстоянии,  в  то время как впереди рабы
вели льва. Внезапно он почувствовал, как чья-то  тяжелая рука опустилась ему
на  плечо.  Джемнон  резко  повернулся:  перед  ним  стоял Тарзан  и  весело
улыбался.
     -- Откуда ты появился? -- спросил Джемнон.
     -- Мы разделились с Пиндесом,  чтобы быстрее поймать галла, -- объяснил
человек-обезьяна.  В это время Ксерстл,  услышав  голос  Джемнона, оглянулся
назад и... увидел Тарзана.
     -- Ты слышал этот ужасный крик? -- спросил Ксерстл. -- Мы  думали, что,
может быть, кто-то из вас получил ранение, поэтому торопились выяснить,  что
там произошло.
     -- Разве кто-то кричал? -- спросил  Тарзан с невинным видом.  --  Может
быть, это Пиндес, потому что я не ранен.
     Вскоре после  того, как Тарзан присоединился к  ним, Ксерстл и  Джемнон
оказались на  полянке,  где  Пиндес и  его двое  рабов тщательно  обыскивали
близлежащие кусты.  Как только Пиндес увидел Тарзана, его глаза от удивления
широко раскрылись, а сам он заметно побледнел.
     -- Что случилось? -- спросил Ксерстл. -- Что вы ищете? Где лев?
     -- Лев мертв, -- объяснил Пиндес. -- Кто-то заколол его насмерть. -- Он
не  смотрел на Тарзана, потому что страх  заполз в его сердце.  -- Мы искали
человека, который сделал это, считая, что он тяжело ранен или убит.
     -- Вы нашли его? -- спросил Тарзан.
     -- Нет.
     -- Могу ли я помочь вам в поисках?  Было бы хорошо, если бы ты, Пиндес,
и я пошли искать его вместе! -- предложил человек-обезьяна.
     Казалось, Пиндес глотнул слишком много воздуха и захлебнулся.
     --  Нет!  -- воскликнул  он, справившись  с  волнением.  --  Это  будет
бесполезно:  мы внимательно осмотрели лес вокруг этого  места и не нашли  ни
одной капли крови, которая свидетельствовала бы, что он ранен.
     -- И вы не обнаружили следов беглеца? -- спросил Ксерстл.
     -- Ни одного, --  ответил Пиндес. -- Он убежал, и мы должны вернуться в
город. Я достаточно поохотился сегодня.
     Ксерстл  пребывал в  скверном настроении: наступал вечер, а он так и не
нашел  беглеца, да к тому же потерял льва. Для продолжения охоты  больше  не
было веских причин, и он, скрепя сердце, уступил.
     -- И это называется большая  охота? -- заключил  Тарзан  задумчиво.  --
Возможно,  она  и  не  была  слишком  волнующей,  но  доставила  мне  немало
удовольствия. Впрочем, Джемнон, кажется, единственный  из всех, кто  получил
доход: он выиграл тысячу драхм.
     Ксерстл лишь недовольно  сжал  зубы  и угрюмо шагал к городу. Когда они
вновь разделились, на этот  раз уже возле дома  Джемнона,  Тарзан подошел  к
Ксерстлу и прошептал ему на ухо:
     --  Передай мои наилучшие  пожелания Эроту и скажи, что в следующий раз
нам повезет больше.
     ГЛАВА XVI
     Тарзан  с  Джемноном,  в  присутствии  родителей молодого  аристократа,
ужинали  в просторной столовой родового особняка,  когда  внезапно открылась
дверь и вошел  слуга-раб. Он громко доложил, что  сюда явился  рассыльный из
дома  Тудоса, отца  Дории,  который  хочет  сообщить  что-то  весьма  важное
молодому хозяину.
     -- Приведи его сюда, -- приказал юный вельможа, и через несколько минут
в столовой появился высокий негр.
     -- А, это ты, Гемба! -- воскликнул Джемнон радостно. -- У тебя для меня
известие?
     -- Да, хозяин, -- ответил раб, -- но это очень большой секрет.
     -- Ты можешь  говорить смело, Гемба, здесь нет  чужих людей, --  сказал
Джемнон. -- Так в чем дело?
     --  Дория, дочь  Тудоса, мой господин, прислала меня сказать  тебе, что
Эроту  хитростью удалось войти в дом ее отца и поговорить с ней сегодня. То,
что он ей сказал, сущий пустяк, но важно то, что он ее видел.
     -- Проклятый шакал! -- воскликнул отец Джемнона. Джемнон побледнел.
     -- Это все? -- спросил он.
     -- Это все, господин, --  ответил  Гемба. Джемнон вынул золотую цепочку
из своего кошеля и вручил ее рабу:
     --  Верни цепочку ее  хозяйке и  скажи ей, что  я приду завтра  утром и
переговорю с ее отцом.
     Как только  раб вышел  из  помещения, Джемнон в  отчаянии  посмотрел на
своего отца.
     -- Что мне делать? -- спросил он. -- Что может сделать Тудос? Кто может
что-нибудь сделать? Мы беспомощны.
     -- Может  быть,  я  помогу тебе,  -- предложил свои  услуги Тарзан.  --
Кажется, я еще не потерял доверия королевы и готов воспользоваться им, чтобы
помочь тебе.
     Новая надежда засветилась в глазах Джемнона.
     -- Если ты можешь! -- воскликнул он. -- Она послушает тебя. Я верю, что
только ты один можешь  спасти  Дорию, но помни,  что королева  не должна  ее
видеть.  Если  это случится --  никто не спасет ее, она  будет изувечена или
убита.
     На следующий  день рано  утром пришел  посыльный  раб  и принес  приказ
Тарзану в полдень нанести визит королеве. Джемнон  с сильным отрядом  воинов
был  обязан сопровождать  Тарзана, так как  королева  опасалась покушения на
жизнь ее нового фаворита.
     --  Должно  быть, это  очень  влиятельные  силы,  которые не стесняются
препятствовать желаниям Немоны, -- предположил отец Джемнона.
     -- В Катне только один человек способен на это, -- ответил Джемнон.
     Старик кивнул головой.
     -- Эта  старая  ведьма!  Чтоб ее  убил Тоос!  Какой  позор,  что Катной
руководит рабыня!
     --  Однажды  я  заметил взгляд  Немоны.  Казалось, королева готова была
уничтожить ее, -- сказал Тарзан.
     --  Это так, но  она никогда не посмеет  сделать этого,  -- сказал отец
Джемнона.  -- Старая  ведьма  и  Томос  каким-то образом угрожают  королеве,
поэтому  она  не может  убить  ни  того,  ни  другого, хотя,  я  уверен, она
ненавидит обоих. Редко бывает, что она позволяет жить тому, кого ненавидит.
     -- Полагаю, что они  владеют  тайной ее рождения, а эта тайна превратит
королеву в ничто, если  станет достоянием гласности, -- объяснил Джемнон. --
Но  давай немножко развлечемся, утро принадлежит нам, потому  что я  не хочу
навещать Тудоса до того, как ты переговоришь с Немоной.
     -- Мне бы  хотелось посмотреть золотые копи Катны, -- предложил Тарзан.
-- У нас хватит времени?
     --  Конечно, -- ответил Джемнон. --  Шахта Восходящего Солнца находится
совсем недалеко, и, если ты на ней не задержишься, наше путешествие  отнимет
не много времени.
     По  дороге из  Катны  до ближайшей  шахты Джемнон  показал  ферму,  где
выращивались боевые  и охотничьи львы Катны, но на ферму они не зашли  и уже
через  несколько  минут  поднимались по  хорошо укатанной  горной  дороге  к
Золотой Шахте Восходящего Солнца.
     Как и предупреждал Джемнон,  Тарзан ничего интересного здесь не увидел.
Разработки   были  открытыми,  сама  золотая  жила   лежала  практически  на
поверхности  и  была  такая  богатая, что всего  несколько  рабов, орудующих
грубыми ломами и  кирками,  обеспечивали  казну  Катны  огромным количеством
драгоценного металла. Но не копи и не золото влекли Тарзана.  Ведь он обещал
Хафиму послать весточку  его  брату,  и именно потому он предложил  Джемнону
показать ему золотые копи.
     Он шел среди работающих рабов, делая вид, что внимательно рассматривает
копи.  Наконец ему удалось удалиться на достаточное расстояние от Джемнона и
воинов, которые охраняли рабов.
     --  Кто из вас Ниака?  -- спросил он  на языке галла, снизив  голос  до
шепота.
     Чернокожий   раб   взглянул   на   него   с  удивлением,   но,   увидев
предупреждающий жест Тарзана, снова наклонил голову и тихо ответил:
     --  Вон тот большой  раб справа от  меня  и есть Ниака. Он наш старший,
видишь, он не работает.
     Тарзан двинулся к Ниаке и, когда  очутился возле него, наклонился,  как
будто его очень заинтересовала золотая жила, которая лежала прямо у его ног.
     -- Слушай, -- прошептал Тарзан, -- я хочу тебе передать  весть от брата
Хафима, но никому не говори, что я беседовал с тобой. Твой брат Хафим убежал
из Катны.
     -- Как? -- выдохнул Ниака.
     Тарзан вкратце рассказал ему о большой охоте в джунглях.
     -- Значит, это ты спас его? -- спросил раб. Человек-обезьяна кивнул.
     --  Я только несчастный раб,  -- сказал Ниака,  --  а ты могущественный
аристократ -- я не сомневаюсь в этом. Я никогда не смогу отблагодарить тебя.
Но если тебе когда-нибудь понадобится услуга, которую может выполнить Ниака,
ты только скажи,  и я отдам  свою жизнь, чтобы помочь тебе. В этой маленькой
хижине я  живу  вместе со своей женщиной. Если ты захочешь увидеть  меня, ты
всегда найдешь меня здесь.
     -- Я не  прошу  вознаграждения за то, что сделал, -- ответил Тарзан, --
но я запомню, где ты живешь -- никто не знает, что нас ожидает в будущем.
     И человек-обезьяна оставил Ниаку и присоединился к Джемнону. Вскоре они
завершили осмотр и направились назад, в город.
     Между тем в это  время в королевском дворце  Немона совершала  утренний
туалет. Внезапно вошел старый Томос и опустился перед королевой на колени.
     -- Что  случилось?  --  спросила  она  требовательно.  --  Неужели  это
настолько неотложное дело, что я должна прерывать свой туалет?
     -- Да, ваше величество, --  ответил  советник, -- я умоляю вас отослать
рабов. То, что я хочу сказать, предназначено только для вас одной.
     Четыре  девушки-негритянки обрабатывали ногти Немоны  на каждой  руке и
ноге одновременно.  Белая  рабыня  причесывала  ее волосы. Удалив рабынь  из
своих апартаментов, королева повернулась лицом к советнику и спросила:
     -- Хорошо, так в чем дело?
     -- Ваше величество уже давно сомневается в верности Тудоса, -- напомнил
ей  Томос.  -- В интересах трона и ради вашего благополучия и безопасности я
постоянно слежу  за  действиями  этого могущественного врага. Воодушевленный
любовью и преданностью к вам, благородный Эрот, мой самый честный и надежный
агент  и союзник, достал интересные  сведения, с  которыми я  хотел  бы  вас
ознакомить.
     Немона нетерпеливо топнула сандалией по мозаичному полу.
     -- Быстрее заканчивай это  предисловие и  говори то, что хотел сказать,
-- резко приказала она, потому что не любила Томоса и даже не пыталась этого
скрывать.
     -- Вкратце это выглядит так. Джемнон с Тудосом замышляют заговор против
вас, надеясь, без  всяких сомнений,  в  качестве вознаграждения получить  от
Тудоса в жены его прекрасную дочь.
     -- Подлая девка! -- закричала Немона. -- Кто сказал, что она прекрасна?
     --  Эрот  сказал  мне, что  Джемнон  и Тудос считают ее самой  красивой
женщиной в мире, -- ответил Томос.
     -- Невероятно! Разве Эрот видел ее?
     -- Да, ваше величество, он ее видел.
     -- Что говорит Эрот?
     -- Она  действительно прекрасна, -- ответил советник. -- Кое-кто думает
так же, -- добавил он.
     -- Кто именно?
     -- Тот, кто был втянут в заговор против вас.
     -- Кого  ты имеешь в виду? Ну, говори!  Я знаю  твои грязные  мысли. Ты
только и мечтаешь о том, как бы причинить мне боль.
     -- Ваше величество,  вы плохо думаете обо  мне! -- воскликнул Томос. --
Мои мысли направлены только  на  то,  чтобы  сделать счастливой  мою любимую
королеву.
     --  Твои слова полны омерзительной  лжи,  --  презрительно  усмехнулась
королева. -- Однако  говори по существу, у меня нет времени выслушивать твою
болтовню.
     -- Я просто боюсь произнести имя человека, потому что оно  больно ранит
ваше  величество,  -- сказал Томос  с ухмылкой. --  Но, если вы настаиваете,
пожалуйста, -- это чужеземец, которого зовут Тарзан.
     Немона выпрямилась.
     -- Что за гнусную ложь ты сочиняешь с Мдузой? -- резко сказала она.
     -- Это не ложь, ваше величество. Прошлой ночью,  очень поздно, мои люди
видели, как Тарзан и Джемнон выходили из дома Тудоса. Эрот, скрываясь в тени
деревьев, следил за ними. Он видел, как они вошли туда и  затем, пробыв  там
довольно  долго,  вышли.  Эрот говорит,  что они ссорились  из-за  Дории,  и
считает, что Джемнон хочет убить Тарзана из ревности.
     Молча слушала Томоса  Немона, лишь лицо ее  побледнело и вытянулось  от
сдерживаемой ярости.
     -- Кто-то должен умереть, -- едва слышно произнесла королева. -- Уходи!
     Довольный  достигнутым  результатом,  он  стал размышлять  над  словами
королевы.  Было  не  ясно,  кто должен умереть. Хотя,  по  всей вероятности,
Немона  имела в  виду  Тарзана --  что совпадало с желанием  Томоса,  --  но
возможно, королева подразумевала другого человека.
     Почти  наступил  полдень,  когда  Тарзан и Джемнон  вернулись в  город.
Охраняемые отрядом воинов, они отправились во дворец, где Тарзана немедленно
провели к королеве.
     -- Где ты сейчас был? -- спросила она грозно. Тарзан посмотрел на нее с
удивлением, затем улыбнулся.
     -- Я смотрел Шахту Восходящего Солнца.
     -- А где ты был прошлой ночью?
     -- В доме Джемнона.
     -- Ты был с Дорией?
     -- Нет, -- ответил Тарзан, -- там я был в предыдущую ночь.
     Тарзан  был  удивлен выдвинутым против него обвинением  и тем,  что она
знает обо всем, но не позволил себе  расслабиться  и показать  Немоне своего
удивления.  Теперь он  заботился  уже  не  о себе,  а о  Дории  и  Джемноне,
обдумывая  план, как защитить их. Очевидно, Немона  уже знает о его визите в
дом Тудоса: враги сообщили ей  об этом. Поэтому не  имело смысла отпираться,
это  только  увеличило  бы  подозрения  Немоны. И действительно, откровенный
ответ Тарзана был воспринят королевой довольно спокойно.
     -- Почему ты вошел в дом Тудоса? -- спросила она.
     -- Видишь  ли,  Джемнон  боится,  чтобы я не сбежал, чтобы со  мной  не
произошло чего-нибудь. Поэтому он берет меня с собой повсюду, куда идет сам.
Для  него  это очень  обременительно, Немона, и поэтому я  вынужден просить,
чтобы ты  назначила хоть на какое-то  время другого человека,  который будет
присматривать за мной.
     --  Поговорим об этом позже, --  ответила  королева. -- А теперь скажи,
зачем Джемнон ходил в дом Тудоса? Человек-обезьяна улыбнулся.
     --  Разве такой глупый вопрос может задавать женщина! -- воскликнул он.
-- Джемнон любит Дорию. Я думал, вся Катна об этом знает, тем более что  сам
он старается рассказать об этом всем своим друзьям.
     -- Ты  уверен, что именно он любит Дорию, а не ты?  Тарзан посмотрел на
нее с явным презрением.
     -- Не говори глупости,  Немона,  --  сказал он. --  Я не  люблю неумных
женщин.
     Королева Катны опешила. За всю свою жизнь она ни разу не слышала, чтобы
кто-нибудь разговаривал с ней в таком тоне и в таких выражениях. На какое-то
время она даже потеряла дар речи, но  в тот же миг пришло внезапное озарение
--  то,  что  в  последние часы  мучило  ее и  терзало  мозг подозрениями  и
ревностью, -- неправда!  Тарзан  не любит Дорию!  Однако  она вынуждена была
признаться  самой себе, что безразличие Тарзана к ней и к ее гневу увеличили
ее уважение к этому молодому дикарю, сделали его еще более желанным. Она еще
никогда не встречала мужчины, который бы имел такую власть над нею. И вот он
стоит  совсем  близко, но  --  странно! --  кажется,  он вовсе и  не  думает
использовать свою непостижимую власть.
     К ней вернулось спокойствие, и она заговорила вновь:
     -- Мне сказали, что ты любишь  Дорию, но я в это не верю А она красива?
Я слышала, о ней говорят как о самой красивой женщине Катны.
     -- Возможно, Джемнон  так  и думает, -- ответил Тарзан со смехом, -- но
ты же знаешь, что делает любовь с молодыми.
     -- А что  ты думаешь о  ней?  -- спросила  королева.  Тарзан передернул
плечами.
     -- Она недурно выглядит.
     --  Разве она не такая же красавица,  как Немона?  -- добивалась своего
королева.
     -- Разве свет звезды может затмить блеск солнца? Ответ этот пришелся по
нраву Немоне. Она встала и подошла к Тарзану.
     -- Ты считаешь меня красивой? -- спросила она мягким, ласковым голосом.
     -- Ты прекрасна, Немона! -- честно признался великан.
     Немона  прижалась к нему,  ласково  поглаживая  его широкие плечи своей
гладкой и теплой рукой.
     -- Полюби меня, Тарзан, -- страстно прошептала она.
     В  этот  момент  в  дальнем  углу комнаты  загремела  цепь  и  раздался
громоподобный  рев  вскочившего  на  ноги  Белтара.  Немона  отшатнулась  от
человека-обезьяны,  ее тело охватила внезапная  дрожь. Гнев и отчасти  страх
отразились на ее лице.
     --  Всегда что-нибудь случается, -- раздраженно сказала  она, продолжая
вздрагивать.  --  Белтар  очень  ревнив. Моя  жизнь  и жизнь  зверя  связаны
какой-то странной, невидимой  цепью.  Я  не  знаю,  каким образом, но мне бы
хотелось  узнать.  -- Огонь  блеснул в  ее  глазах. -- Я обязательно  узнаю!
Иногда мне  кажется, что сам Тоос назначил мне его в товарищи, иногда -- что
это я сама,  но только  в другом обличье. Но  одно я знаю точно: когда умрет
Белтар -- умру и я!
     Она грустно взглянула на Тарзана и сказала ему уже иным тоном:
     -- Идем, мой друг, мы  пойдем в храм вместе. Возможно, Тоос ответит  на
те вопросы, которые носит в своем сердце Немона.
     Она ударила в бронзовый диск, который был подвешен к потолку. Тотчас же
дверь  открылась, и благородный,  переступив  через порог, согнулся в низком
поклоне.
     -- Подать охрану! -- скомандовала Немона. -- Мы идем в храм Тооса.
     Королевский поезд, следующий в  храм, напоминал  карнавальное  шествие:
марширующие воины взяли в боевую позицию копья,  на острие которых играли на
ветру разноцветные флажки; благородные  шли в  переливающихся  всеми цветами
радуги  пышных  одеяниях; королева  сидела  в  золотой  повозке, запряженной
четверкой  огромных львов. С одной  стороны сверкающего золотом  экипажа шел
старый  Томос, с другой, где раньше обычно сопровождал королеву Эрот, теперь
вышагивал могучий Тарзан.
     Человек-обезьяна  чувствовал  себя  так,  как  чувствует  лев,  который
внезапно, будто  по воле злой силы, перенесен  из джунглей  в  шумный город.
Кортеж  двигался   посередине   огромной   толпы,  энергично  приветствующей
королеву.  Толпа всегда выводила Тарзана из себя и раздражала его, но он был
вынужден смириться со своим нынешним положением.  Мысли же человека-обезьяны
витали далеко-далеко, в зеленых  лабиринтах  джунглей, которые он так любил.
Он знал, что где-то здесь поблизости находился Джемнон и наблюдал за ним, но
независимо от того,  был здесь  Джемнон или нет, Тарзан  не  сделает попытки
убежать, пока его друг  несет ответственность за него. Думая об этом, Тарзан
обратился к королеве:
     -- Во дворце я  говорил с тобой о Джемноне, я просил  освободить его от
утомительной обязанности охранять меня.
     -- Джемнон очень хорошо исполнял свои  обязанности, и я не вижу  причин
для его освобождения.
     --  Тогда освободи  его на  время, --  предложил Тарзан,  -- пусть Эрот
займет его место.
     Немона посмотрела на великана с удивлением:
     -- Но Эрот ненавидит тебя!
     -- Тем больше у него оснований смотреть за мной внимательно.
     -- Он может убить тебя.
     --  Не посмеет, если ты ему скажешь, что он заплатит  за мою смерть или
побег своей собственной жизнью, -- предложил Тарзан.
     -- Тебе нравится Джемнон, не правда ли? -- невинно спросила королева.
     -- Очень, -- заверил ее человек-обезьяна.
     --  Вот поэтому он самый подходящий человек, который должен отвечать за
тебя. Ты ведь не посмеешь убежать и поставить  под угрозу его жизнь, пока он
несет за тебя ответственность.
     Тарзан усмехнулся, но больше не сказал ни слова -- совершенно очевидно,
что Немона далеко  не  глупа. Придется ему разрабатывать  новый план побега,
который не будет угрожать безопасности его друга.
     Между тем  они приближались к  храму.  Тут внимание  Тарзана  привлекла
небольшая  группа жрецов, которые вели закованную в цепь девушку-рабыню. Они
подвели  ее  к  золотой   колеснице  Немоны  и,  пока  процессия  двигалась,
заговорили на каком-то непонятном Тарзану языке. Позднее он узнал, что никто
не понимал этого  языка, даже жрецы, но на его  вопрос, почему  они говорили
то, чего не понимали сами, никто ему не смог сказать ничего вразумительного.
     Джемнон   объяснил,   что  давным-давно   эти  слова  имели  совершенно
определенное значение, но в течение многих столетий  механическое повторение
изменило их  до неузнаваемости, а смысл этих ритуальных  слов  был  попросту
забыт.
     Когда  тарабарщина  закончилась,  жрецы  прикрепили  цепь,  опутывающую
рабыню,  к  колеснице  королевы,  и  шествие  возобновилось.  Жрецы  шли  за
девушкой.
     У входа  в  храм на  страже  стоял Фобек.  Возле  него  приостановилась
какая-то девушка,  которая, по всей вероятности, шла на поклонение божеству.
Узнав  воина,  она приветствовала его и, пока процессия втягивалась  во двор
храма, заговорила с ним.
     -- Я давно тебя не  видала, Фобек, а мне так  нужно поговорить с тобой,
-- сказала она. -- Я очень рада, что тебя вернули в охрану храма.
     -- Благодаря чужеземцу, которого  зовут Тарзан, я жив и опять здесь, --
ответил Фобек.
     -- А я думала, что ты его ненавидишь, -- воскликнула девушка.
     -- Ни за что!  -- воскликнул Фобек. -- Я не видел лучшего человека, чем
он. Я восхищаюсь  им. Разве не  он подарил  мне жизнь, когда толпа требовала
моей смерти?
     -- Это правда, -- сказала девушка.  --  А теперь  он нуждается в верном
друге.
     -- Что ты имеешь в виду, Малума?
     --  Сегодня утром я находилась в соседней комнате, когда у королевы был
Томос, и я подслушала, как он говорил королеве,  что Тудос, Джемнон и Тарзан
устраивают заговор против королевы и что Тарзан любит Дорию, дочь Тудоса.
     -- Как  Томос  пронюхал  об этих вещах?  -- спросил  воин.  -- Разве он
представил доказательства?
     --  Он сказал, что  Эрот подсматривал,  когда Джемнон и Тарзан наносили
визит в дом Тудоса,  -- объяснила Малума. --  Он также  сказал ей, что  Эрот
видел Дорию и нашел ее очень красивой.
     Фобек присвистнул.
     -- Это несет смерть дочери Тудоса, -- заметил он.
     -- Это будет  конец и чужеземцу, -- пророчила Малума, -- а мне он очень
нравится. Он не похож на шакала Эрота, которого все ненавидят.
     -- Сюда  идет  королева!  --  воскликнул Фобек,  когда голова процессии
появилась на площади перед  храмом.  -- Беги быстрее  отсюда и найди хорошее
место для себя, потому что сегодня будет на что посмотреть --  это случается
каждый раз, когда королева приходит помолиться Богу.
     Очутившись перед  храмом,  Немона сошла  с  колесницы и  направилась  к
широкой лестнице, что вела к разукрашенному витиеватыми узорами входу. Сзади
шли  жрецы с  испуганной,  заплаканной  девушкой-рабыней. За  ними следовали
благородные из королевского совета;  отряд воинов, сопровождавший  королеву,
остался на площади перед входом в храм.
     Храм представлял собой огромное трехэтажное  строение  с  возвышающимся
куполом.  От  внутреннего  зала  во  все  стороны разбегались многочисленные
галереи. Стены  помещений  были  выложены мозаикой, колонны,  поддерживающие
галереи, были украшены  золотом,  внутренний зал был сплошь из золота. Прямо
напротив   главного  входа  на  одном   уровне   с  приподнятой   платформой
располагалась большая,  встроенная  в  нишу клетка.  По обе  стороны  клетки
находилось по алтарю, которые покоились на статуях львов, отлитых из чистого
золота. На платформу,  где стоял трон,  окруженный рядом  каменных  скамеек,
вели каменные перила. Трон был повернут лицом к нише с клеткой.
     Немона  прошла  по  проходу, обнесенному  перилами, и  села на трон,  а
благородные заняли  свои  места на  скамейках. Никто не обращал  внимания на
Тарзана, поэтому он остался за оградой.
     Он заметил внезапную перемену в облике  Немоны с  того момента, как она
вошла в храм.  Она  казалась чрезвычайно  взволнованной,  выражение  ее лица
изменилось:  оно  стало напряженным и  страстным.  В глазах появился  блеск,
который как две  капли воды был похож на тот дикий, почти сумасшедший блеск,
однажды  наблюдавшийся  Тарзаном,  но  сейчас  это  был  блеск  религиозного
фанатизма.
     Тарзан  видел, как  жрецы  повели  девушку на  платформу.  Почти тотчас
что-то зашевелилось в клетке. Это был старый пышногривый лев. Верховный жрец
начал какое-то  бессмысленное,  похожее на пение бормотание. Вскоре  к  нему
присоединились остальные жрецы. Немона, как зачарованная,  подалась  вперед,
ее  остановившийся, словно окаменевший, взгляд  был устремлен  на клетку  со
львом. Грудь ее высоко  вздымалась и опускалась, дыхание стало тяжелым.  Она
переживала состояние экстаза.
     Внезапно бормотание прервалось, и королева встала.
     -- О, Тоос! -- закричала она, вытянув руки в сторону старого гривастого
людоеда.  -- Немона приветствует тебя и приносит тебе жертву. Получи  ее  от
Немоны  и благослови  ее. Дай ей жизнь,  богатство  и счастье,  больше всего
Немона просит тебя о счастье. Сохрани ее друзей, порази врагов. О, Тоос! Дай
ей одно,  чего она желает больше всего на свете, -- любовь, любовь человека,
которого Немона любит так, как никого до сих пор не любила!
     Лев смотрел на нее сквозь решетку.
     Она была словно в трансе, как  будто забыла обо всех, кто ее окружал. В
ее голосе звучали  пафос  и горе  одновременно,  а в груди человека-обезьяны
росла жалость к бедной королеве, которая никогда не знала любви и, возможно,
ее  не узнает из-за  своего  развращенного  ума, который  не может  отличить
страсть от привязанности, а желание от любви.
     Как только она  села на свой золотой  трон, жрецы провели  рабыню через
дверь,  встроенную с одной стороны  клетки,  в  специальную ячейку  рядом со
львом. Лишь  только девушка переступила порог камеры смерти, как лев прыгнул
на  нее, но наткнулся на решетку, которая пока разделяла их. Его ужасный рев
разносился по  храму,  наполняя его громоподобными  звуками, эхо от  которых
отдавалось под золотыми сводами купола.
     Немона сидела на троне, молчаливая и суровая, глядя прямо на божество в
клетке.  Жрецы и  благородные монотонно произносили  тарабарские заклинания.
Теперь Тарзану стало ясно, что они молились льву -- их взоры были устремлены
на отвратительного  зверя.  Многое, казавшееся Тарзану непонятным с  первого
дня его появления  в  Катне, теперь  прояснилось.  Он понял  странные клятвы
Фобека и его заявление о том, что он наступил на хвост божества.
     Внезапно откуда-то сверху засиял луч света  и осветил клетку,  покрывая
зверя  золотыми  отблесками.  Лев,  без   устали  расхаживавший  по  клетке,
остановился и  посмотрел вверх,  его пасть раскрылась, из нее капала горячая
слюна.  Все  присутствующие забормотали с  новой силой. Тарзан,  догадываясь
наполовину, что  должно произойти,  поднялся с  перил,  на которых  сидел, и
двинулся вперед.
     Однако  предотвратить   трагедию  было  слишком  поздно.  Ужасный  крик
раздался  в  тишине  и, смешавшись  с ревом льва-людоеда,  смолк навсегда  с
несчастной жертвой.
     Тарзан повернулся и, полный гнева, ярости и глубокого отвращения, вышел
из храма, на свежий воздух, где сияло солнце. Стоявший у  входа воин шепотом
окликнул  его  по  имени. В  голосе звучало осторожное  предупреждение,  что
заставило человека-обезьяну сделать вид, что он ничего не слышал. Он  только
скосил глаза в сторону воина и ничем не выдал своего интереса, когда увидел,
что к нему обращается Фобек.
     Медленно повернувшись  к нему спиной, Тарзан смотрел  на  храм,  словно
ожидая выхода  королевской процессии. Затем он прислонился к косяку и теперь
был настолько близко к Фобеку, что тот мог дотянуться до  него своим копьем,
стоило только переместить его на пару дюймов. Но ни один из них ни взглядом,
ни жестом не показали, что знают друг друга.
     Почти не шевеля губами, Фобек прошептал:
     -- Я должен сказать тебе!  Приходи  к  черному ходу  храма, когда сядет
солнце.  Не  отвечай мне,  но, если  ты  слышишь  и  придешь, поверни голову
направо.
     Тарзан подал знак. В ту же минуту королевский кортеж двинулся из храма,
и он  занял свое место возле Немоны. Королева казалась притихшей и ко  всему
безразличной   --    естественная   реакция,   наступавшая    обычно   после
эмоционального подъема,  переживаемого ею при  виде  пыток и крови в  храме.
Приехав во дворец, она отпустила всех, включая Тарзана,  и удалилась  в свои
апартаменты.
     ГЛАВА XVII
     Вот,  наконец, королевский кортеж, сверкая  золотом, двинулся с площади
по направлению  к дворцу Немоны.  Малума вышла  из  своего  убежища и  снова
остановилась  на  несколько минут для того, чтобы обменяться впечатлениями с
Фобеком.  Поговорив  об Эроте и Томосе,  о  Немоне и Тарзане,  о человеке  в
секретной тюрьме, что находится в подземелье под  храмом, Малума попрощалась
с Фобеком и отправилась во дворец.
     В особняке  отца,  в ожидании  ужина, Джемнон  беспокойно  вышагивал по
внутреннему дворику. Тут же, присев на краешек  каменной скамейки, находился
человек-обезьяна. Он видел, что его  друг очень расстроен,  и это его сильно
огорчало, тем более  что причины для  этого  были  действительно  серьезные.
Сейчас Тарзан  уже  не был уверен,  что ему  удастся  предотвратить грядущую
катастрофу.
     Стараясь  отвлечь  Джемнона  от  тяжелых  мыслей,  Тарзан  заговорил  о
церемонии в храме, основное внимание уделяя описанию самого храма, восхваляя
его красоту и великолепие.
     -- Он прекрасен, -- говорил Тарзан, -- даже слишком прекрасен для таких
варварских ритуалов, вроде того, что мне довелось видеть сегодня.
     -- Но девушка была только  рабыня, --  отвечал Джемнон, -- а бог должен
что-то  есть. Я  не считаю, что приносить жертвы  богу  плохо, но  сам  храм
скрывает за своими стенами большое зло. Где-то там  прячут Алек-стара, брата
Немоны, и,  пока он  гниет в  подземелье,  продажный Томос и  жестокая Мдуза
правят Катной с помощью сумасшедшей Немоны.
     Многие в этом городе желают перемен  и связывают их с именем Алекстара,
которого   они  хотят  возвести  на  трон,  но  они  боятся  гнева  грозного
триумвирата. Так мы и живем  и ничего не можем сделать. Каждый день приносит
все  новые и новые  жертвы ужасной  злобе  и  страху,  на  которых  только и
держится трон.
     Сегодня  у нас  мало  надежды, и  мы потеряем ее  вовсе, если  королева
осуществит  план, который,  как  говорят,  она  вынашивает для  того,  чтобы
уничтожить Алекстара. Совершенно понятно,  почему  она стремится осуществить
его,  ведь если  Алекстару  когда-нибудь  удастся  появиться во  дворце,  он
немедленно объявит себя королем.
     Если  Немона  умрет, Алекстар также станет  королем, потому что  жители
города потребуют, чтобы он занял свое законное место. Именно по этой причине
Мдуза и  Томос горят  желанием убить его. К чести Немоны,  все эти годы  она
противостоит их назойливости, отказываясь уничтожить брата, но, если  только
она почувствует,  что  он  серьезно  угрожает  ее  власти, -- ему конец. Вот
почему те слухи о заговоре, который ставит целью возвести Алекстара на трон,
упорно передаются ей, и, возможно, Алекстар уже осужден на смерть.
     Во время ужина Тарзан обдумывал планы посещения Фобека, который охранял
храм. Ему хотелось бы сходить туда одному, но тем самым он поставит Джемнона
в  затруднительное  положение, а если пригласить благородного участвовать  в
осуществлении   этого  плана,  то  его  присутствие  закроет  рот  Фобеку  и
подвергнет риску  его положение. Поэтому он решил идти в  храм без Джемнона,
тайно.
     Следуя своему замыслу, он  беседовал с Джемноном  и его родителями  еще
почти два часа после  захода  солнца, а  затем  извинился  и,  сославшись на
усталость, ушел в выделенную для него комнату, откуда через окно попал прямо
во  внутренний  дворик. В этой  части города, которую заселяли  благородные,
росли большие  старые деревья, и  через мгновение властелин джунглей,  легко
перепрыгивая с ветки на ветку, быстро приближался к золотому храму Тооса.
     Наконец  достигнув  дерева,  растущего  с  тыльной  стороны  храма,  он
прекратил свое стремительное движение и тут же увидел  внизу знакомую фигуру
Фобека,  ожидающего в тени листьев. Тарзан бесшумно спрыгнул на землю, прямо
перед изумленным воином.
     --  Клянусь огромными клыками  Тооса! -- воскликнул Фобек. -- Ты  помог
мне избежать смерти.
     -- Ты ждал меня? -- единственное, что сказал ему Тарзан.
     -- Но не  с небес, -- заметил Фобек. -- Однако ты здесь, и это главное.
Теперь я скажу тебе больше, чем тогда, когда просил тебя прийти сюда. За это
время я узнал много интересного.
     -- Я слушаю, -- сказал Тарзан.
     -- Служанка  королевы  подслушала разговор между  Немоной и Томосом, --
начал Фобек. -- Томос обвинил тебя, Джемнона и Тудоса в заговоре против нее.
Эрот следил за тобой и видел, что  ты с Джемноном надолго задержались в доме
Тудоса  несколько  дней  назад. Под  каким-то  предлогом  ему также  удалось
проникнуть  в  дом Тудоса в следующий вечер, и он  видел Дорию, дочь Тудоса.
Томас сказал, что Дория очень красива и что ты любишь ее.
     Немона еще не уверена,  что ты любишь Дорию, но, чтобы обезопасить себя
от соперницы, она приказала Томосу схватить девушку и заточить ее в храме до
тех пор,  пока будет решаться ее судьба.  Она может убить ее, а  может быть,
решит только обезобразить ее.
     А теперь слушай внимательно. Если ты дашь Немоне хоть малейший намек на
то,  что ты обдумываешь заговор против нее или что тебе нравится Дория,  она
прикажет  убить тебя.  Все, что я смог сделать,  -- это только  предупредить
тебя.
     -- Ты уже один раз предупредил меня, не так ли? -- спросил Тарзан.
     -- Да, это был я, -- ответил Фобек.
     Почему ты это делаешь для меня? -- спросил человек-обезьяна.
     -- Потому что я обязан тебе своей жизнью, -- ответил воин, -- и потому,
что  я вижу перед собой  мужчину,  когда смотрю на тебя. Если  человек может
поднять Фобека и метнуть его,  словно ребенка, на трибуны, Фобек хочет  быть
его рабом.
     Я могу только поблагодарить тебя, Фобек,  за все, что ты сказал мне, --
промолвил Тарзан. -- А теперь  скажи мне вот еще что. Если Дория в храме, то
где она может сейчас находиться?
     Трудно  сказать. Алекстара держат  в подземелье,  но  на  втором  и  на
третьем этажах есть такие комнаты, где могут содержаться женщины.
     Ты можешь поклясться, что она арестована?
     Клянусь! -- ответил Фобек.
     -- Хорошо. Ты больше ничего не хочешь мне сказать?
     -- Нет, я все сказал.
     -- Тогда я  возвращусь к Джемнону и предупрежу его. Возможно, мы найдем
способ усмирить Немону или перехитрить ее.
     -- И то,  и другое сделать очень трудно,  -- промолвил  Фобек. -- Итак,
прощай и будь счастлив.
     Тарзан в мгновение ока вскочил  на дерево, раскинувшее  свои ветви  над
головой Фобека, и исчез в сумраке ночи. Изумленный, как и в первый раз, воин
лишь покачал головой и направился в помещение охраны храма.
     Человек-обезьяна вернулся в  свою комнату той же дорогой, что и пришел,
и немедленно отправился в большую комнату, где обычно собиралось и проводило
вечера все семейство. Сейчас  там  были только отец и мать Джемнона.  Узнав,
что его друга вызвали  во дворец вскоре после его  ухода,  Тарзан остался  в
зале со стариками ожидать его прихода. То, что рассказал ему Фобек,  внушало
тревогу, однако он не хотел делиться услышанным.
     Почти целый час просидели они в гостиной. Вдруг до их  слуха  донеслись
удары в ворота, и  через несколько минут в комнату  вошел раб и доложил, что
какой-то воин хочет поговорить с Тарзаном о деле, не терпящем отлагательств.
     Человек-обезьяна поднялся.
     -- Я выйду и поговорю с ним, -- сказал он.
     -- Будь осторожен, -- предупредил  его отец Джемнона, --  у тебя немало
опасных врагов, которые мечтают о твоей смерти.
     -- Я буду осторожен, --  заверил его Тарзан  и вышел вслед  за рабом из
гостиной.
     Возле  ворот,  рядом с. воинами, охранявшими дом, стоял задержанный ими
человек огромного роста. Тарзан сразу узнал его -- это был Фобек.
     -- Я должен поговорить с тобой с глазу на глаз и немедленно,  -- сказал
он.
     --  Это мой приятель, -- сказал Тарзан воинам, --  впустите его в  сад,
там я переговорю с ним.
     Когда  они  отошли на  небольшое расстояние  от воинов,  Тарзан спросил
Фобека:
     -- В чем дело? Ты принес плохие вести?
     -- Очень плохие, -- ответил Фобек. -- Джемнон, Тудос и многие их друзья
арестованы  и находятся сейчас в подземной темнице во дворце. Дория схвачена
и посажена в камеру в храме. Я  уже не  думал, что увижу тебя на свободе. Ты
должен  использовать  расположение Немоны  в своих  интересах.  Если  можешь
убежать  из Катны, сделай  это  немедленно. Помни, что  настроение  королевы
может измениться в любой момент, она изменчива и капризна.
     --  Спасибо  тебе, Фобек,  --  сказал  властелин джунглей,  -- а теперь
возвращайся к себе, пока тебя не заподозрили в заговоре.
     -- А ты убежишь? -- спросил воин.
     -- Я не могу убежать, пока не сделаю все возможное, чтобы помочь своему
другу Джемнону.
     -- Теперь уже ему никто не поможет. Все, что ты можешь  сделать, -- это
и самому попасть в беду.
     -- И все же я попытаюсь. А теперь до свидания, мой друг, но прежде, чем
уйдешь, скажи мне, в какой комнате находится Дория.
     -- На  третьем этаже с тыльной стороны храма, как раз над  тем  входом,
где я ожидал тебя вечером.
     Тарзан провел Фобека до ворот и вывел его на улицу.
     -- Куда ты идешь теперь? -- спросил воин.
     -- Во дворец.
     -- Ты сошел с ума, -- пытался остановить его Фобек, но человек-обезьяна
уже оставил его и быстро двигался по улице, ведущей во дворец.
     Было очень поздно, но дворцовая стража хорошо знала Тарзана, а когда он
сказал,  что его вызвала  Немона, его тут  же  впустили.  Быстро  он  достиг
приемной,  через которую  ходил  в апартаменты королевы. Однако благородный,
несший  службу  в  приемной,  не пропустил  Тарзана, сославшись  на  слишком
поздний час.
     -- Доложи королеве, что пришел Тарзан, -- настаивал властелин джунглей.
     -- Я не смею ее тревожить, -- произнес благородный, волнуясь; он боялся
разгневать Немону, если  разбудит  ее,  и  в  то же время  не  желал портить
отношения с ее новым фаворитом.
     --  Зато  я смею,  -- сказал Тарзан и шагнул  к  двери,  которая вела в
гостиную Слоновой Кости, где Немона обычно принимала его.
     Благородный   попытался  преградить   ему  путь,  но   человек-обезьяна
оттолкнул его в сторону и попробовал открыть дверь,  но  она не поддавалась,
так  как  была  заперта  с  другой  стороны.  Тогда  он  ударил  кулаком  по
отполированной поверхности.
     Громовым рыком ответил на этот удар Белтар, и через несколько мгновений
за дверью послышался испуганный женский голос:
     -- Кто там? Королева спит. Кто осмелился тревожить ее?
     --  Пойди  и разбуди ее!  --  закричал  Тарзан.  -- Скажи  ей,  что  ее
немедленно хочет видеть Тарзан!
     -- Я боюсь, -- ответила девушка. -- Королева будет недовольна. Лучше ты
сейчас уходи, увидишь ее завтра утром.
     Затем за дверью раздался другой голос:
     -- Кто это посмел стучать в дверь Немоны в такое время?
     -- Это благородный Тарзан, -- ответила девушка-рабыня.
     -- Отопри засов и впусти его, -- приказала Немона, и, как только  дверь
открылась, Тарзан шагнул в комнату Слоновой Кости, так знакомую ему.
     Королева  стояла в центре комнаты,  повернувшись лицом к нему. Чудесные
волны  волос струились  по  ее  плечам, легкий  румянец  покрывал  ее  щеки.
Очевидно, она только что поднялась с постели и, прежде чем войти в гостиную,
набросила  на  себя  легкий шарф.  Она была  прекрасна.  Глаза  ее  излучали
таинственный, манящий свет. Приказав  рабыне запереть дверь и удалиться, она
пошла к дивану, приглашая за собой Тарзана. Немона присела на мягкие подушки
и жестом приказала Тарзану сесть возле себя.
     -- Я очень рада, что ты пришел,  -- сказала она. -- Я не могла заснуть,
все думала о тебе. Но скажи мне, почему ты пришел? Ты тоже думал обо мне?
     -- Да, я думал о тебе, Немона, -- ответил человек-обезьяна. -- Я думал,
что ты, возможно, поможешь мне, да, ты поможешь мне, я уверен.
     --  Ты только просишь, -- сказала Немона мягко. -- Нет ничего на свете,
чего бы не сделала Немона, если ты просишь.
     Тусклое, колеблющееся  пламя единственного  факела  не  могло  осветить
сумрак  помещения,  в дальнем  конце  которого сверкали  желто-зеленые глаза
Белтара, подобно двум свечам дьявола, освещающим преисподнюю.
     Все смешалось в этой комнате:  острый специфический запах льва-людоеда,
тонкий  аромат  ладана  и  чарующее  благоухание  прекрасного  тела  молодой
женщины.
     --  Наконец  ты  пришел  ко  мне  по  своему  собственному желанию,  --
прошептала Немона. -- О, Тоос! Как я ждала этого момента!
     Ее  нежные  руки обвились  вокруг  шеи  человека-обезьяны,  и  королева
страстно прижалась к его могучей груди.
     -- Тарзан! Мой Тарзан!  -- шептала она. Но  вот снова скрипнула и затем
открылась дверь в  дальнем конце гостиной, и в сумраке комнаты  вырисовалась
зловещая фигура старой ведьмы, глаза которой сверкали от гнева. Стуча клюкой
по мозаичному полу, она направилась к Немоне.
     -- Ты дура!  --  яростно закричала  Мдуза ужасным фальцетом. -- Отправь
мужчину  прочь,  иначе  ты увидишь,  как он упадет мертвым  к  твоим  ногам!
Отправь его немедленно!
     Немона поднялась с дивана и повернулась лицом к старой ведьме,  которая
тряслась и задыхалась от ярости.
     -- Ты зашла слишком далеко, Мдуза, --  произнесла Немона ледяным тоном.
-- Уходи в свою берлогу и помни, что королева здесь -- я!
     --  Королева! Королева! --  воскликнула  мерзкая  старуха, разразившись
саркастическим смехом. -- Удали своего любовника, или я расскажу ему, кто ты
есть на самом деле.
     Немона ринулась  к  ней. Пробегая  мимо столика, она,  задержавшись  на
мгновение,  что-то схватила. Старуха  вскрикнула и бросилась бежать, но было
уже поздно: прежде чем она успела повернуться,  Немона  была уже возле нее и
схватила  ее за  волосы. Обороняясь,  Мдуза ударила клюкой королеву, но этот
удар только еще больше обозлил и без того разъяренную женщину.
     -- Ты всегда  мешала мне  жить! -- кричала Немона. -- Ты и твой  глупый
любовник Томос. Ты  украла у меня счастье, и теперь  -- получай за это! -- и
она  вонзила  сверкающее  лезвие  ножа  в  иссохшую  грудь  дико закричавшей
старухи. -- Вот тебе! Вот! Вот! -- Каждый раз нож все глубже проникал в тело
Мдузы. Вскоре она умолкла и упала на мозаичный пол.
     Между  тем  все  настойчивее  становились  стуки  в  дверь,   слышались
исполненные ужаса  и  страха голоса благородных  и воинов охраны, пытавшихся
ворваться в  помещение. А в гостиной,  в дальнем  углу, Белтар  все  сильнее
натягивал цепь и сотрясал своим  рычанием своды  королевского дворца. Немона
стояла  над телом Мдузы и  смотрела, как смерть закрывала сверкающие глаза и
всхлипывающие губы.
     --  Я  проклинаю  твою  черную  душу!  --  воскликнула  она и  медленно
повернулась  к  двери,  которая  вновь  задрожала  от сыпавшихся  ударов. --
Прекратите!  --  властно  крикнула  она.  --  Я,  королева Немона, в  полной
безопасности. Кричала эта наглая рабыня, которую я немножко проучила.
     Голоса за дверью стихли, стук умолк, и воины разошлись по своим местам.
Только теперь Немона подошла к  Тарзану.  Она  осунулась  и казалась страшно
уставшей.
     --  Да,  твоя  просьба, -- сказала она.  -- Проси о ней в другое время:
Немона сейчас слишком расстроена.
     -- Я  должен просить только сейчас, -- ответил Тарзан, -- завтра  будет
слишком поздно.
     -- Хорошо, -- сказала Немона, -- я слушаю. В чем дело?
     -- Среди твоих придворных есть один благородный, который был очень добр
ко мне во  время моего  пребывания в Катне. Теперь он оказался  в  беде, и я
пришел просить тебя спасти его.
     Брови Немоны удивленно выгнулись.
     -- Кто он? -- спросила она.
     --  Джемнон. Он  арестован  вместе  с  Тудосом, его  дочерью и  группой
друзей. Это откровенный заговор, направленный против меня.
     -- И ты посмел прийти ко мне, чтобы просить за предателей! -- закричала
королева,  наливаясь внезапной  яростью. -- Но я  знаю  причину -- ты любишь
Дорию!
     -- Это неправда. Я видел ее только один раз. Джемнон любит  ее. Позволь
им, Немона, насладиться счастьем.
     --  Я  несчастлива, --  ответила  она,  -- так почему  они должны  быть
счастливы? Тарзан, скажи мне, что любишь меня, и я тоже буду счастлива!
     Голос  ее  задрожал  от  волнения.  На мгновение Немона забыла, что она
королева.
     --  Зернышко  не  расцветает, сколько за ним  не ухаживай,  --  ответил
Тарзан, -- цветок  вырастает медленно, подобно ему расцветает и любовь. Все,
что выплескивается наружу, не любовь, это -- страсть. Я тебя почти не  знаю,
Немона, -- вот мой ответ.
     Королева  отвернулась, села на диван и  закрыла лицо руками.  Плечи  ее
стали вздрагивать от глухих рыданий, и жалость наполнила сердце  Тарзана. Он
подвинулся ближе, чтобы утешить ее, но не успел и слова вымолвить, как вдруг
Немона резко  повернулась  к  нему  --  глаза  ее, еще не  высохшие от слез,
сверкали гневом.
     -- Эта девка  Дория  умрет! --  закричала  она. -- Завтра  ее проглотит
Ксаратор!
     Тарзан грустно покачал головой.
     -- Ты хочешь,  чтобы я  полюбил тебя,  -- сказал он. --  Но разве можно
любить ту, кто беспощадно уничтожает его друзей?
     -- А если я спасу им жизнь, ты полюбишь меня?
     -- Это такой вопрос, на который я не могу ответить. Я лишь могу уверить
тебя, что, если  ты  сделаешь это, я буду уважать тебя и  восхищаться тобой,
но,  если  ты отдашь  приказ предать  их  смерти,  ты окончательно  утратишь
надежду на то, что я когда-нибудь полюблю тебя.
     Теперь она смотрела на него потухшим взглядом.
     -- Какая  разница?  --  почти простонала  она. --  Никто не любит меня.
Томос  хочет  быть королем,  Эрот  жаждет богатства и  власти, Мдуза  хотела
приобрести величие, которым она  никогда  не  обладала. Если кто-то из  этой
троицы и испытывал привязанность ко мне, так это Мдуза, но я убила ее. -- На
мгновение  она затихла,  но  ее  глаза  вновь зажглись злобным огнем.  --  Я
ненавижу их! -- закричала она. -- Я ненавижу их всех! Я убью их всех! Я убью
каждого, кто будет выступать против меня! Я убью тебя!
     Затем внезапно ее настроение резко изменилось.
     -- Ой, что я говорю? -- воскликнула она, обхватив голову руками. -- Моя
голова раскалывается на части.
     -- А мои друзья? Что  будет с ними? -- спросил Тарзан. -- Ведь ты их не
тронешь?
     -- Возможно, не трону, -- ответила  Немона безразличным тоном,  а затем
налилась гневом снова. -- А девка умрет!  Если ты снова вздумаешь просить за
нее,  ее  мучения возрастут.  Ксаратор милосердный,  более милосердный,  чем
Немона.
     -- Когда она умрет?
     -- Сегодня  ее поместят в тайную тюрьму, а завтра повезут  к Ксаратору.
Ты должен сопровождать нас. Ясно?
     Человек-обезьяна кивнул.
     -- А мои остальные друзья? -- спросил он. -- Ты сохранишь им жизнь?
     -- Приходи ко  мне завтра ночью, -- ответила  Немона. -- Посмотрим, как
ты будешь обходиться с Немоной, тогда решим, как поступить в отношении твоих
друзей.
     ГЛАВА XVIII
     Лунный  свет, слабо  проникающий  через  зарешеченное  окно,  падал  на
женскую фигуру, лежащую на куче звериных шкур. Дория, со связанными руками и
ногами,  находясь  в  тюремной камере, вновь  и  вновь  воскрешала  в памяти
события прошедшего дня: арест отца, собственное заточение. Она знала, что ее
ждет  смерть  или  обезображивание,  но  старалась не  думать  о собственной
участи. Сознание, что она принадлежит храброму роду Тудосов, поддерживало ее
в эти тяжкие минуты.
     Она подумала о Джемноне и чуть не заплакала, но не из жалости к себе, а
от мысли, что же будет с Джемноном, когда он узнает о ее заточении и  о том,
что ей грозит. Дория не знала  и даже не догадывалась, что любимый, как и ее
отец, тоже схвачен безжалостными врагами.
     Вскоре  она  услышала  звуки шагов в коридоре, затем кто-то остановился
возле  двери, которая  вела  в ее камеру.  Наконец  дверь распахнулась, и  в
помещение вошел человек с пылающим факелом в руке и закрыл за собой дверь.
     Девушка  узнала  в  вошедшем  Эрота.  Он  укрепил  факел  в  специально
сделанном для этого в стене гнезде и повернулся к ней.
     --  О, милая Дория! --  воскликнул он.  -- Какая злая  судьба забросила
тебя сюда, в эту дыру?
     -- Нет сомнений в том, что благородный Эрот может  сам ответить на этот
вопрос, -- промолвила девушка.
     -- Да, конечно. Это по моему  приказу тебя  привели сюда  и  арестовали
твоего  отца, и это я бросил Джемнона в ту  же камеру, где сидит благородный
Тудос.
     -- Джемнон в тюрьме? -- воскликнула девушка.
     -- Да, вместе с  другими  заговорщиками против трона. За спиной у Эрота
они  насмехались  над ним за то, что  он  не  человек-лев,  но  они  недолго
смеялись. Эрот ответил им достойно. Теперь они знают, что Эрот имеет  больше
власти, чем они.
     -- Что сделают со мной? -- спросила девушка.
     --  Немона приказала бросить тебя в Ксаратор, -- ответил Эрот. --  Тебя
завернут  в  те же  шкуры,  на  которых ты  сейчас лежишь. Мой самый  лучший
советник Томос послал меня сюда,  чтобы я  завернул тебя в эти шкуры. Однако
сначала  давай весело проведем  эту последнюю для тебя ночь. Будь щедра,  и,
возможно, мне  удастся  отвратить  наказание,  которое Немона  назначит  для
твоего  отца  и любовника. По крайней мере, она разрешила им жить до завтра,
так  что  они  увидят  твою  смерть.  Это  придумала  Немона.  --  Он  грубо
рассмеялся. -- Проклятая кошка! Скорее бы дьявол прибрал ее к себе!
     -- У тебя даже не  хватает  совести быть благодарным,  -- сказала Дория
презрительно. -- Королева осыпала  тебя милостями, дала власть  и богатство.
Просто уму непостижимо, как можно быть таким подлым.
     Эрот рассмеялся.
     -- Завтра  ты  умрешь, -- сказал  он, -- поэтому какая разница, что  ты
думаешь  обо  мне? А теперь  ты должна подарить  мне  любовь  вопреки своему
сердцу,  которое  наполнено ненавистью.  В  мире  ничего больше  нет,  кроме
ненависти  и любви.  Ненависть  и  любовь. Два  самых  сильных и  прекрасных
чувства, которые подарил нам великий Тоос. Давай же выпьем их до дна.
     Он подошел и стал возле нее на колени,  а затем поднял ее и осыпал лицо
поцелуями. Она  пыталась  сопротивляться,  но  веревки  мешали ей,  она была
беззащитна  перед  ним.  Страсть  Эрота возрастала,  по  мере  того  как  он
освобождал ее ноги от веревок.
     -- Ты красивее Немоны! -- хрипло воскликнул он и прижал ее к себе.
     Вдруг со  стороны окна послышался глухой рев. Эрот оторвал свои губы от
нежной шеи Дории и испуганно посмотрел туда, откуда доносилось  рычание. Его
лицо покрылось  мертвенной бледностью. Он вскочил на ноги и бросился к двери
-- его трусливое сердце от ужаса едва не вырвалось из груди.
     Ранним  утром следующего  дня был составлен кортеж, который должен  был
сопровождать  обреченную  на  смерть  Дорию  к  Ксаратору,  так  как  вулкан
располагался в шестнадцати милях от города Катны в горах, которые начинались
сразу за долиной Онтар.  Возглавляла  процессию колесница с Немоной, которую
тянули королевские львы.  Сотни рабов  держали в руках  факелы,  которые они
рассчитывали зажечь на обратном пути, когда наступит ночь.
     Рядом  с  колесницей  королевы  должен был  идти Томос.  Он  был  очень
взволнован  известием  о смерти  Мдузы. Его  охватил ужасный  страх --  ведь
теперь некому было заступиться за него перед своенравной королевой.
     -- Где Тарзан? -- резко спросила его Немона.
     -- Не знаю, ваше величество, -- ответил Томос, -- я не видел его.
     Она зло посмотрела на него.
     -- Не лги мне! -- Ее слова прозвучали как  удар бича. -- Ты знаешь, где
он, и, не дай Бог, если с ним что-нибудь случится, -- я брошу тебя в львиную
яму.
     -- Но, ваше величество! -- воскликнул Томос.  -- Я действительно ничего
не знаю о нем. Я не видел его с тех пор, как мы вчера ушли из храма.
     -- Найди  его! --  угрюмо  приказала Немона. -- Он отсутствует довольно
долго, а Немона не привыкла ждать.
     -- Но, ваше величество... -- начал Томос снова.
     -- Найди его! -- прервала советника Немона.
     -- Но...
     -- А  вот и он! --  воскликнула Немона,  увидев,  что Тарзан пересекает
улицу по направлению к ней.
     Томос вздохнул с облегчением и смахнул с лица крупные капли пота. Он не
любил Тарзана, но  еще  ни разу в жизни так не радовался,  как сейчас,  видя
своего врага живым и невредимым.
     -- Ты опоздал, -- сказала Немона, когда Тарзан занял свое место рядом с
ее колесницей. Властелин джунглей учтиво промолчал.
     -- Не думала  я, что  ты  можешь  опоздать, --  продолжала она с легкой
иронией.
     -- Если ты возложишь ответственность  за мою безопасность на Эрота, как
я предлагал, то, возможно, он будет приводить меня вовремя.
     Немона как будто не слышала замечания Тарзана и повернулась к Томосу.
     -- Мы готовы, -- сказала она.
     По приказу советника трубач, стоявший рядом с ним, дал сигнал.  Длинная
процессия медленно пришла в движение  и, подобно огромной  змее, поползла  к
Золотому  мосту.   Столпившиеся  с  обеих  сторон  процессии  жители  города
двинулись вместе с ней: женщины и дети несли узлы и котомки с пищей, мужчины
держали оружие. Шествие к  Ксаратору  всегда было  большим событием  в жизни
города, потому  что люди имели  возможность пройти вдоль  долины Онтар,  где
ревели дикие  львы и  где каждую  минуту  можно  было ожидать  нападения  со
стороны  жителей Атны, словом,  этот марш  являлся  и  прогулкой,  и военной
вылазкой одновременно.
     За  золотой  колесницей  королевы следовала  грубая повозка, на которой
лежал огромный сверток, завернутый в львиные шкуры. К повозке были прикованы
Тудос и Джемнон. За ними шла целая сотня колесниц, которыми управляли одетые
в  доспехи благородные. Другая  группа  пеших благородных окружила колесницу
Немоны.
     Во главе процессии шли колонны воинов, а замыкали ее боевые львы Катны,
а также боевые львы королевы. Надзиратели держали их  на золотых поводьях, а
гордые представители самых древних аристократических семей маршировали рядом
с ними.
     Дикая, первобытная красота этой  сцены  произвела глубокое  впечатление
даже  на человека-обезьяну, хотя  внешне он не обнаружил никакого интереса к
этому. Он спокойно  шествовал возле колесницы Немоны,  которую тянули восемь
львов,   еле   сдерживаемых   в   узде    двадцатью   четырьмя   чернокожими
великанами-рабами, одетыми в красные с золотым шитьем туники.
     После  того  как  процессия вышла  из города  и,  миновав Золотой мост,
начала медленно вытягиваться  по дороге, ведущей  на север к Полю Львов,  до
ушей Тарзана стали долетать обрывки разговоров жителей Катны:
     -- Здесь и чужеземец, победивший Фобека.
     -- Да, он заменил Эрота в совете.
     --  Теперь он  фаворит  королевы. Скоро и он  станет  таким -- все  они
одинаковы, когда дорываются до власти и богатства.
     -- А где Эрот?
     -- Думаю, что королева уже предала его смерти.
     -- Ходят слухи, что Мдуза умерла.
     --  Да, она  умерла. Муж моей сестры служит во дворце,  он  и сказал об
этом.
     -- Что такое?
     -- Мдуза умерла! Наверное, Тоос внял нашим молитвам.
     -- Вы слышали? Мдуза умерла.
     Эта весть волной прокатилась по людскому потоку, всюду вызывая ликующие
возгласы: "Мдуза умерла!"
     Безусловно,  эти  восклицания  не  остались не  услышанными  королевой,
однако она всем своим  видом  показывала, что  не  придает  им  ни малейшего
значения.  Она сидела  гордо выпрямившись  и пристально  глядя  вперед.  Что
происходило  сейчас  в  ее  душе, какие  страсти таились  под  этой холодной
маской, не дано было никому знать. Прикованные цепями  к повозке, за нею шли
двое ее врагов, остальные были в  тюрьме. Девушка, посмевшая соревноваться с
нею  в  красоте, лежала  без признаков жизни  в кожаном  мешке, ее  постигло
суровое возмездие.  Мужчина, которого она любила, идет  рядом с ней.  Немона
должна быть счастлива, но она не испытывала счастья.
     Солнце  поднялось  уже  довольно  высоко  и  беспощадно  обрушило  свои
раскаленные лучи на головы людей, идущих в процессии. Рабы распахнули зонт и
подняли его над головой  королевы, другие же отгоняли насекомых привязанными
к длинным шестам львиными хвостами, которыми они  размахивали с обеих сторон
королевской колесницы.
     Немона вздохнула и повернулась к Тарзану.
     -- Почему ты опоздал? -- спросила она.
     --   Нет   ничего   странного   в  том,  что   я  проспал,  --  ответил
человек-обезьяна,  -- было очень  поздно, когда я ушел из дворца,  да к тому
же, поскольку ты  бросила  в  тюрьму Джемнона, было  просто некому разбудить
меня.
     -- Если бы ты хотел увидеть  меня снова так,  как  я этого хочу,  ты бы
никогда не опоздал.
     -- Я стремился сюда так же, как и ты, -- ответил Тарзан.
     -- Ты никогда не видел Ксаратора? -- спросила Немона.
     -- Нет.
     -- Это святая гора, воздвигнутая Тоосом для  врагов королей  и  королев
Катны. В целом мире ты не найдешь другой такой горы.
     --  Я  с  большим  удовольствием посмотрю  на  нее,  -- весело  заметил
человек-обезьяна.
     В это время процессия подошла к развилке.
     --  Дорога,  которая ведет  вправо,  проходит  через  Тропу Воителей  и
достигает долины Тенар, -- объяснила Немона. -- Когда-нибудь я  пошлю тебя в
набег на Тенар и  ты принесешь мне голову одного из самых знаменитых  воинов
Атны.
     Тарзан подумал  о Валторе и пожелал  ему благополучно добраться до дома
своего отца.  Он  оглянулся  на Тудоса и Джемнона. Пока что  ему не  удалось
переговорить с ними, и именно ради этого  он шел теперь в колонне. Властелин
джунглей легко бы совершил побег, но он должен был остаться до тех пор, пока
не окажет помощь своим друзьям.  Их положение было безнадежным,  но все же в
глубине души Тарзан надеялся на благополучный исход.
     В   полдень   процессия   остановилась,  чтобы   немного   отдохнуть  и
подкрепиться.  Толпы людей  ринулись  искать тенистые  места  под деревьями,
которые еще не  успела занять прислуга королевы или благородные. Львов также
завели в  тень,  где они  и отдыхали теперь.  Ввиду  опасности  неожиданного
нападения  врага,  существующей  здесь,  на  Поле  Львов,  постоянно,  воины
окружили это временное пристанище.
     Привал  занял  не  много   времени,  через  полчаса  шумная  кавалькада
двигалась снова.  Но  теперь уже разговоры  смолкли, тишина и жарища повисли
над пыльной  колонной. Горы  подступали все  ближе и  ближе, образуя каньон,
через который пролегала извилистая дорога, ведущая к вершинам.
     Вскоре в  воздухе  запахло  серой,  и  чуткие  ноздри человека-обезьяны
первыми  уловили  это.  Через  несколько  минут  колонна, обогнув  массивную
вулканическую скалу, вышла к краю огромного кратера. Глубоко внизу  булькала
расплавленная лава,  посылая  вверх огромные  языки пламени,  клубы  пара  и
столбы желтого дыма.  Мощь природы производила глубокое впечатление на людей
и  вызывала чувство благоговейного страха. Задолго до появления Катны, Рима,
Афин,  Вавилона,  Египта  величественно  и  гордо  возвышался  Ксаратор  над
близлежащими горами.
     Рядом  с этим могучим котлом величие королевы  и  ее благородной  свиты
выглядело весьма жалко и незначительно, хотя, скорее всего, никто в толпе не
понимал  этого.  Тарзан  стоял со  скрещенными на  груди  руками и,  склонив
голову, смотрел вниз на клокочущую преисподнюю, пока королева не тронула его
за плечо.
     -- Ну  как  тебе нравится Ксаратор?  --  спросила  она. Тарзан  покачал
головой.
     -- Я испытываю необычные чувства, -- медленно произнес он, -- но я не в
силах их объяснить.
     -- Он был создан Тоосом для королей Катны, -- гордо сказала Немона.
     По обе стороны королевской группы  на  краю вулкана собралось множество
любопытных.  Тарзан  увидел Тудоса и Джемнона, стоящих  рядом с повозкой, на
которой лежало  тело жертвы. Хотя лица их казались гордыми  и бесстрастными,
Тарзан догадывался, что происходило сейчас у них в душе. Их мысли витали над
телом бедной девушки, которое  тряслось на грубых досках тяжелой повозки. Ни
разу не заметили  они, чтобы Дория  пошевелилась или издала хоть один  звук.
Конечно, она  была  или бесчувственна,  или  мертва, только  так  она  могла
избежать мучений и лишить Немону радости садистского наслаждения.
     Церемония  возле  Ксаратора,  хоть  и  носила  печать   так  называемой
справедливости, являлась по существу полурелигиозной и требовала присутствия
и участия жрецов. Двое из них уже сняли сверток с повозки  и положили его на
краю кратера возле ног  королевы. Затем целая дюжина  жрецов -- некоторые из
них держали  в руках музыкальные инструменты -- обступила  тело жертвы.  Они
начали  ритуальное бормотание, глухие звуки барабанов возносились к вершинам
гор и падали в  пропасть, а завывания духовых инструментов достигали  другой
стороны  кипящего  жерла  и возвращались назад,  словно стенания  потерянной
души.
     Тудоса  и  Джемнона подвели поближе,  чтобы  Немона  могла  насладиться
сполна их страданиями.
     Немона видела,  что на их лицах не было признаков горя и печали, и  это
лишило ее предвкушаемого удовольствия. Ее душило раздражение. И  все  же это
не  выбило ее из колеи. В ее голове  зародился новый  план,  как сломить  их
гордыню.
     И  вот, как только два жреца  подняли  тело девушки  и уже намеревались
бросить его в кратер, прозвучала ее резкая команда:
     --  Стойте!  Мы посмотрим  сейчас на  красоту  Дории, дочери  изменника
Тудоса.  Мы  позволим отцу  и любовнику посмотреть на нее еще раз, чтобы они
увидели ее страдания и оценили свои. И все должны убедиться,  что нет смысла
плести заговоры против Немоны. Разрежьте шкуры и достаньте тело жертвы!
     Глаза  окружающих  королеву людей разом  уставились  на  жреца, который
вынул  кинжал и одним взмахом вскрыл крепко затянутый шов.  Тудос  и Джемнон
смотрели на неподвижную фигуру любимого ими человека, очертания которой едва
проступали под грубой  львиной шкурой;  на их лицах появились крупные  капли
пота, зубы и кулаки были крепко сжаты. Тарзан отвел свой взгляд от  жреца и,
слегка прищурившись, внимательно посмотрел на королеву.
     Жрецы, уцепившись за одну сторону шкуры, приподняли ее и выкатили  тело
на землю на  всеобщее обозрение. Послышался  общий изумленный  вздох. Немону
внезапно обуяла  ярость, и она закричала. Перед ними лежало тело Эрота, и он
был мертв.
     ГЛАВА XIX
     Изумление  и ярость  толпы сменились единодушным молчанием.  Теперь все
взгляды   были   обращены   на   королеву,   чью  прекрасную   внешность  до
неузнаваемости  исказила злоба.  Казалось,  еще момент, и она задохнется  от
переполнявшего ее гнева. Наконец она  справилась с собой и грозно обрушилась
на Томоса.
     -- Что  все это  значит?  -- кричала она.  Томос, удивленный  не  менее
королевы, заикался и дрожал.
     --  Даже  в храме Тооса завелись изменники! -- кричал он. -- Я приказал
Эроту  подготовить  девушку  для объятий  Ксаратора,  потому  что я знал его
верность королеве и его способность лучше всех выполнить это поручение. Я не
знаю, о прекрасная  Немона, было  ли совершено дикое преступление, или  тело
Эрота заменило дочь Тудоса задолго до этого момента.
     Королева приказала жрецам опустить тело Эрота в пылающий кратер, и, как
только  оно исчезло в  огненной лаве,  процессия без  промедления  двинулась
назад в Катну.
     В мрачной  тишине спускалась колонна по извилистой дороге к Полю Львов.
Раздраженная  и угрюмая королева сидела в своей золотой колеснице. Ее взгляд
часто  останавливался на  могучей фигуре  властелина  джунглей,  который шел
рядом.
     Наконец она нарушила тишину.
     -- Двое  твоих врагов ушли в иной  мир, -- сказала она. -- Я уничтожила
одного, но кто же уничтожил другого, как ты думаешь?
     -- Возможно, это сделал я, -- предположил Тарзан с улыбкой.
     -- Я думала о тебе, -- ответила Немона спокойно.
     -- Кто бы это ни сделал, он сослужил хорошую службу для Катны.
     -- Возможно, --  наполовину согласилась она,  -- но не  убийство  Эрота
раздражает меня. Меня злит та наглость, с которой они нарушают планы Немоны.
Кто бы это ни сделал, он  обворовал  Немону, лишив ее  радости,  которую она
могла испытать в этот день. Однако это не  может повлиять  на мое  решение в
отношении  Тудоса, его дочери  и Джемнона.  Я найду эту  девку,  и ее смерть
будет намного страшнее той, которой она избежала сегодня. Ей не удастся уйти
от  меня. Тудос и Джемнон также заплатят более высокую цену, потому что один
из них посмел обойти королеву.
     Тарзан лишь чуть пошевелил плечами, но не проронил ни слова.
     -- Почему ты молчишь? -- продолжала Немона.
     -- Мне нечего сказать, -- ответил он. -- Я могу только не соглашаться с
тобой,  но  убеждать не буду, чтобы не злить тебя больше.  Я не вижу особого
удовольствия в том, что мои слова причиняют людям  зло и вред, ведь на самом
деле они направлены на добро.
     -- Ты хочешь сказать, что я выйду из себя? -- спросила королева.
     -- Конечно.
     Она зло тряхнула головой.
     -- Почему я до сих пор терплю тебя?  -- воскликнула с гневом Немона. --
Но когда-нибудь  терпение  мое лопнет,  и я брошу  тебя львам!  Что ты тогда
будешь делать?
     -- Я убью льва, -- спокойно отвечал человек-обезьяна.
     -- Но того льва, которому я тебя отдам,  ты  не убьешь,  --  промолвила
Немона уверенно.
     Утомительный  переход  назад к  Катне  наконец  закончился.  Освещенный
пылающими  факелами,  королевский  кортеж  пересек   Золотой  мост  и  начал
втягиваться в  город. Прибыв  во дворец, Немона  немедленно отдала  приказ о
розыске исчезнувшей Дории.
     Тудос и Джемнон,  счастливые,  но  заинтригованные таинственным побегом
девушки, были брошены в прежнюю  камеру и ждали теперь новой причуды Немоны.
Тарзану  было  приказано  проводить  королеву во дворец и  отужинать с  ней.
Томоса  отпустили с  коротким напутствием  найти Дорию  или  приготовиться к
самому худшему.
     Тарзан  и королева ужинали  вдвоем в маленькой столовой. Их обслуживали
рабы, и, как только ужин закончился,  Немона провела его в гостиную Слоновой
Кости, где Белтар приветствовал его раздраженным ревом.
     --  Эрот и  Мдуза мертвы, --  сказала королева, --  а Томоса  я послала
выполнять мое поручение. Теперь нас никто не потревожит.
     Снова голос ее стал нежным и ласковым, а манеры мягкими и женственными.
     Тарзан сидел и  внимательно изучал  королеву. Казалось невероятным, что
эта  очаровательная женщина  может превращаться в жестокого тирана,  каковым
она в  сущности и являлась. Но сейчас перед ним была молодая женщина, полная
неизъяснимой прелести. В этих прекрасных  глазах мерцали таинственные блики,
которые  оказывали  на  него  какое-то странное, гипнотическое  воздействие,
постепенно отодвигая воспоминания о ее жестокости в область забвения.
     Она тесно прижалась к нему.
     -- Прикоснись ко мне, Тарзан, -- нежно прошептала Немона.
     Влекомый  могучей  силой, он положил свою железную ладонь на ее  нежную
ручку. Она  глубоко вздохнула  и  прижалась  щекой  к его  груди.  Ее теплое
дыхание  ласкало  его  кожу, запах  ее чудных  волос  щекотал ноздри. Немона
что-то говорила, но так тихо, что он не мог уловить смысла сказанного.
     -- О чем ты говоришь? -- спросил он ее.
     -- Возьми меня на руки, -- прошептала  Немона. Тарзан провел ладонью по
глазам, словно стараясь отбросить пелену,  заволакивающую  его  зрение, но в
этот  момент она  обвила руками  его шею  и  осыпала  лицо  и губы  горячими
поцелуями.
     -- Люби меня, Тарзан! -- страстно молила она. --  Люби меня! Люби меня!
Люби!
     Она опустилась на пол и стала на колени, обняв его за ноги.
     -- О, Тоос, повелитель богов! -- шептала она. -- Как я люблю тебя!
     Властелин  джунглей  смотрел  на  королеву,  ползающую  у  его  ног,  и
колдовское наваждение постепенно улетучивалось: за прекрасной внешностью ему
открылся  помутненный разум обезумевшей женщины. Он увидел создание, которое
бросало   беззащитных   мужчин   на   растерзание  диким   зверям,   которое
обезображивало или уничтожало женщин  красивее ее, -- все это вызывало в нем
глубокое отвращение.
     Он резко встал,  и от этого движения Немона упала  на пол и лежала там,
молчаливая и неподвижная. Он направился к  двери, но затем,  задумавшись  на
мгновение, вернулся  назад, поднял  ее  и  положил  на  диван.  Когда Тарзан
прикоснулся  к  Немоне,  Белтар  натянул  свою  цепь  и  разразился  злобным
оглушительным рычанием.
     Немона  открыла  глаза  и  какое-то  время  вопросительно  смотрела  на
мужчину, склонившегося над ней, затем, кажется, она поняла, что произошло, и
в ту же секунду в ее глазах загорелся мстительный огонь.
     -- Ты отверг  мою любовь! -- закричала  она. -- Ты презираешь  меня! Ты
посмел пренебречь  любовью королевы! О, Тоос! И  я  становлюсь перед  ним на
колени!
     Она  кинулась  к  гонгу,  прикрепленному золотой цепью  к  потолку,  и,
схватив деревянный  молоточек, трижды ударила им  в гонг. Звуки  поплыли  по
гостиной, сливаясь с диким воем разъяренного льва.
     Тарзан  внимательно наблюдал  за действиями королевы, ему казалось, что
она обезумела.  Очевидно, сейчас было бесполезно  взывать ее к  рассудку. Он
медленно направился к двери, но не сделал и нескольких шагов, как она широко
распахнулась и  двадцать воинов  во главе с двумя  благородными ворвались  в
помещение.
     -- Возьмите  этого  человека! -- приказала  Немона. -- И бросьте  его в
темницу, туда, где сидят враги королевы!
     Тарзан,  обычно  имевший  при  себе  меч,  сегодня, перед  аудиенцией у
королевы, оставил его в прихожей.  И  вот теперь  двадцать острых копий было
направлено  ему в грудь, двадцать  копий окружало его со всех сторон. У него
не было иного выхода, чем сдаться. И он сдался.
     Когда воины вывели его и за ними закрылась дверь, Немона упала на диван
и залилась горючими слезами, так что тело ее вздрагивало от глубоких вздохов
и рыданий. Внезапно королева выпрямилась, и ее  глаза заглянули в  мерцающие
глаза  зверя. Она сидела так несколько  мгновений, затем встала, и с  ее губ
сорвался дикий, маниакальный смех. Все так же смеясь, она покинула гостиную.
     Тудос и Джемнон,  сидя в темнице, услышали поступь  марширующих воинов,
становившуюся с каждой минутой все отчетливее.
     -- Видно, Немона не может ждать до утра, -- сказал Тудос.
     -- Ты думаешь, она послала за нами? -- спросил Джемнон.
     -- А за кем же еще?
     --  Но львиная  яма  должна быть  освещена. Они прислушались  и  ждали.
Наконец  шаги  затихли,  Ѕ  затем  открылась  дверь  и  в темницу  втолкнули
человека. При слабом  свете, падающем из  коридора  через маленькое окошечко
камеры и  через  отверстие  в  двери, они смогли разглядеть  лишь  очертания
чрезвычайно крупной фигуры мужчины.
     Никто из них не сказал ни слова, пока охранник не отошел на достаточное
расстояние.
     -- Приветствую вас, Тудос и Джемнон! -- воскликнул бодро незнакомец.
     -- Тарзан! -- воскликнул Джемнон.
     -- Вы не ошиблись, -- ответил Тарзан.
     -- Кто бросил тебя сюда, в темницу? -- спросил Тудос.
     -- Двадцать  воинов и  прихоть женщины,  безумной  женщины, --  ответил
человек-обезьяна.
     -- Итак,  ты выпал из  фавора! -- воскликнул  Джемнон. --  Я сожалею об
этом.
     -- Это было неизбежно, -- заметил властелин джунглей.
     -- А какое тебе определили наказание?
     --  Не  знаю, но  думаю,  что  весьма  внушительное.  Однако  не  будем
беспокоиться о том, что произойдет, быть может, ничего и не случится.
     --  В  темнице Немоны  нет места  для  оптимизма,  --  заметил  Тудос с
невеселым смехом.
     -- Возможно,  --  ответил  человек-обезьяна, -- но  я все  же продолжаю
надеяться.  Несомненно,  что  и  Дория   прошлой  ночью   чувствовала   себя
обреченной, но, тем не менее, она избежала Ксаратора.
     -- Это какое-то чудо, я не могу понять его, -- сказал Джемнон.
     -- Все довольно просто, -- сказал  Тарзан. -- Надежный друг,  о котором
вы  легко можете догадаться, пришел  ко  мне и  сообщил, что  она заточена в
храме.  Я  сразу  же отправился на ее поиски. К счастью, деревья Катны очень
старые и большие, одно  из  них растет с тыльной стороны храма, а  его ветви
упираются прямо  в окно  камеры, где сидела Дория. Когда  я спрыгнул с этого
дерева в окно темницы, то увидел Эрота, пристававшего к девушке. Я нашел там
кожаный  мешок,  в  который он  хотел  поместить  Дорию  для  ее  последнего
путешествия к Ксаратору. Проще  ничего не было:  я  положил  в  мешок  Эрота
вместо Дории.
     --  Ты  спас  ее!  Где она  сейчас? -- воскликнул  Тудос  с волнением в
голосе.
     -- Подойдите ближе, -- предостерег его Тарзан, -- и у стен бывают уши.
     Двое мужчин придвинулись ближе, и Тарзан продолжал шепотом.
     -- Ты помнишь, Джемнон, когда мы осматривали золотую шахту, я беседовал
несколько минут с рабом?
     -- Да, я помню это, -- ответил Джемнон. -- Я думал, что тебя интересует
устройство шахты.
     -- Нет, я передал  ему весть от его брата,  а  он так обрадовался,  что
предложил мне сослужить  любую  службу,  если мне понадобится.  И вот  когда
нужно  было  найти  безопасное  место  для Дории, я  сразу  же  вспомнил  об
уединенном месте, в  котором стоит  хижина Ниаки. Дория теперь  там, и  этот
человек будет охранять ее столько, сколько  понадобится. Он обещал мне, что,
если я  не дам  знать  о себе в течение половины луны, он будет считать, что
никто из нас троих не придет к ней на помощь. Тогда  он сообщит о ней верным
рабам в доме Тудоса. Ниака сказал, что это будет трудно, но возможно.
     -- Дория  жива! --  шептал Джемнон. -- Теперь Тудос  и я можем  умереть
спокойно.
     Тудос в темноте протянул руку и положил ее на плечо Тарзану.
     -- У меня нет слов, чтобы высказать, как я благодарен.
     Некоторое время друзья сидели молча, наконец Джемнон нарушил тишину.
     -- Откуда  же  ты так  хорошо знаешь брата этого  раба,  чтобы передать
весть от одного другому? -- спросил он с явным замешательством.
     -- Ты помнишь большую охоту Ксерстла? -- спросил Тарзан.
     -- Конечно, но при чем здесь охота?
     -- А ты помнишь жертву, то есть человека, которого мы видели на рынке в
блоке для рабов?
     -- Да.
     -- Так вот, он брат Ниаки, -- объяснил Тарзан.
     -- Но у тебя ни разу не было  возможности поговорить с ним, -- возразил
молодой аристократ.
     -- Но я все  же сделал это, и я  помог ему убежать. Вот почему его брат
так благодарен мне.
     -- Я все равно не понимаю, -- сказал Джемнон.
     --  Возможно,  ты не понимаешь многого из того, что  связано с  большой
охотой Ксерстла,  -- предположил Тарзан. -- Главной целью охоты,  по замыслу
Ксерстла и Эрота, была не погоня за жертвой, а мое уничтожение. А несчастный
раб, которого они выбрали в качестве жертвы, был просто обречен на гибель. Я
это понял  сразу и решил нарушить их планы. Перепрыгивая с дерева на дерево,
я ушел вперед и поднял чернокожего, а затем перенес его на одну милю вперед,
чтобы  отбить запах у идущих по его следам львов. Ты же видел, что  мой план
успешно осуществился. Когда я вернулся,  мы заключили новые условия, которые
предоставили Ксерстлу  и Пиндесу необходимую  свободу  действий. Пиндес взял
меня с собой. Когда же мы отдалились от тебя  на  достаточное расстояние, он
предложил разделиться, а затем пустил льва по моим следам.
     -- Так это ты убил льва?
     --  Я  бы  с  большим  удовольствием  убил  Пиндеса и  Ксерстла,  но  я
чувствовал, что  время для этого  еще  не  пришло. А теперь, пожалуй, у меня
больше не будет возможности убить их, -- добавил Тарзан с сожалением.
     -- Мне тоже жаль, что придется умереть, -- сказал Джемнон.
     -- Почему  сейчас  ты сожалеешь об этом больше, чем  раньше? -- спросил
Тудос.
     -- Потому что я теряю последнюю возможность рассказать  всем  о большой
охоте Ксерстла, -- промолвил Джемнон. -- Какой бы это был рассказ!
     Вскоре  после  полудня пришел  воин и приказал Тарзану покинуть камеру.
Заключенные были знакомы с этим офицером, который симпатизировал им.
     -- Он возвращается назад? -- спросил Тудос, кивнув на Тарзана.
     Офицер отрицательно покачал головой:
     --  Нет, сегодня королева устраивает охоту. Тудос  и Джемнон обняли  за
плечи Тарзана. Они не произнесли ни одного слова, но это безмолвное прощание
было красноречивее всяких  слов. Они  видели, как  Тарзан вышел, как за  ним
захлопнулась  дверь.  Оба хранили молчание  и так,  молча,  просидели  очень
долго.
     В сторожевом  помещении, куда привели его из  камеры,  Тарзана  связали
цепью, а на  шею  надели  что-то  похожее  на большой  золотой  воротник,  к
которому были прикреплены две золотые цепи. Их взяли в руки два воина.
     -- Для чего все эти предосторожности? -- спросил человек-обезьяна.
     -- У нас  такой обычай,  -- объяснил офицер. --  Каждый, кого назначили
для королевской  охоты, подвергается  этому. Именно так ведут на  Поле Львов
королевскую жертву.
     Снова  Тарзан  из  племени  обезьян шагал рядом с  колесницей  королевы
Катны,  но на этот раз  он шел сзади  нее,  закованный  в  цепи, между двумя
огромными воинами  и окруженный со  всех  сторон целым вооруженным  отрядом.
Вновь пересек он Золотой мост и вышел на Поле Львов в долине Онтар.
     На сей раз процессия  ушла недалеко, примерно на  одну милю от  города.
Большая  толпа  горожан  сопровождала  ее:  Немона   пригласила  весь  город
засвидетельствовать унижение и  смерть человека,  который  отверг ее любовь.
Наконец она будет отомщена. Однако -- странно! -- она не испытывала радости.
Королева  сидела насупившись в своей колеснице. И вот  кортеж остановился на
том  месте, которое она указала.  Отсюда должна была начаться охота. Ни разу
не  оглянулась она на закованного в цепи человека.  Возможно, она сознавала,
что ей не удастся обнаружить признаков страха на его  лице, возможно, она не
смела взглянуть на человека,  которого  любила,  чтобы не поддаться  женской
слабости.
     Но  время пришло, и она,  отбросив в  сторону обычно не свойственную ей
нерешительность,  приказала  воину  подвести  к  ней  пленника.  Теперь  она
смотрела прямо на властелина джунглей, стоящего возле ее колесницы.
     -- Отошлите всех,  кроме двух воинов, которые  держат его, -- приказала
Немона.
     -- Если хочешь, отошли и их, --  сказал Тарзан. -- Даю  тебе слово, что
не причиню тебе вреда и не убегу.
     Немона,  продолжая  смотреть прямо перед  собой, молчала,  потом,  быть
может, неожиданно и для себя, сказала:
     --  Уходите все, я хочу  поговорить  с  узником наедине.  Когда  стража
удалилась на  несколько шагов, королева перевела свой взгляд на  Тарзана: он
смотрел на нее
     и улыбался.
     --  Скоро  ты  испытаешь  настоящее  счастье,  Немона,  --  сказал   он
спокойным, дружелюбным тоном.
     --  О  чем  ты говоришь?  --  спросила  она. -- Почему  я  должна  быть
счастливой?
     --  Ты ведь  скоро  увидишь, как я  буду умирать, правда, только в  том
случае, если лев поймает  меня,  -- сказал он с усмешкой и добавил: --  Тебе
ведь очень нравится, когда люди умирают.
     --  Ты  думаешь, это доставит мне удовольствие?  Я тоже так  думала, но
теперь я не  хочу этого. Я  никогда в жизни не получала  того  удовольствия,
которое надеялась получить.
     -- Возможно, ты надеешься испытать нормальные человеческие ощущения, --
предположил властелин джунглей. -- Ты когда-нибудь пыталась сделать что-либо
такое, что доставило бы удовольствие и радость не тебе, а кому-то другому?
     -- Почему я должна  делать это?  Я  стараюсь для  себя,  пусть и другие
делают то же самое. Я стремлюсь к своему счастью.
     -- И никогда его не имеешь.
     -- Возможно, я  имела  бы  меньше,  если бы старалась  для  других,  --
настаивала Немона.
     -- Такие люди, как ты, есть, -- заметил Тарзан, -- возможно, ты одна из
них, и ты можешь идти к счастью своим путем. Конечно, ты его  не достигнешь,
но будешь иметь удовольствие предвкушать его, а это уже кое-что.
     --  Думаю, что я  знаю себя и свои  желания достаточно хорошо для того,
чтобы решить, как мне жить дальше, -- сказала она довольно резко.
     Тарзан пожал плечами.
     -- Я вовсе не собирался вмешиваться в твою жизнь, -- сказал он. -- Если
ты решила убить меня и уверена, что получить  удовольствие от этого зрелища,
почему же я должен стараться изменить твои взгляды?
     -- Довольно, --  сурово произнесла Немона. -- Мне надоели твои насмешки
и твоя болтовня.
     Она склонилась над ним -- лицо ее было искажено злобой.
     -- Мужчины  умирали за меньшее! -- закричала она, но властелин джунглей
рассмеялся ей в лицо.
     -- Несколько  мгновений  назад,  -- промолвила Немона, --  я уже начала
сожалеть о том, что должно случиться. Если бы ты вел себя иначе, если бы  ты
искал  примирения со мной, я могла бы смягчиться и опять благоволить к тебе,
но ты делал все  наперекор. Ты обижаешь, ты оскорбляешь  меня и еще при этом
насмехаешься надо мной.
     Голос  ее  зазвенел,  и по  этому признаку  Тарзан  понял,  что  у  нее
начинается приступ безумия.
     -- И тем  не  менее, Немона,  у  меня осталось  чувство привязанности к
тебе,  --  сказал  человек-обезьяна.  --  Я  сам не  могу  понять  этого. Ты
притягиваешь  меня, хотя  я  презираю  твои  взгляды и твои  поступки,  а  я
притягиваю  тебя,  несмотря на  раненую  гордость  и  ущемленное  самолюбие.
Странно, не правда ли?
     Немона кивнула.
     -- Да, это странно, -- рассеянно сказала она. -- Я никогда и никого так
сильно не любила, как тебя, и, несмотря на это, я собираюсь убить тебя, хотя
люблю по-прежнему.
     -- И ты  будешь продолжать убивать  людей и чувствовать себя несчастной
до  тех пор,  пока не придет твоя очередь  быть  убитой, --  грустно  сказал
человек-обезьяна.
     Королева вздрогнула.
     -- Убитой! -- повторила она. --  Да, они все -- короли и королевы Катны
--  убиты,  но мой черед  еще не настал.  Пока  живет  Белтар,  будет жить и
Немона.
     Она замолчала на мгновение, затем произнесла:
     --  Ты можешь остаться  жить  Тарзан, но  для  этого ты  должен кое-что
сделать.
     Она снова  замолчала,  как  будто  ожидая  вопроса  с  его стороны,  но
властелин джунглей словно не слышал ее слов.
     -- Прошлой ночью я стала на колени перед тобой  и  просила твоей любви.
Теперь ты стань  на колени передо  мной на глазах  у всего  народа и проси о
милости. Я дарую тебе жизнь.
     -- Приведи лучше сюда  своего льва, -- сказал Тарзан, -- он милосерднее
тебя.
     -- Ты отказываешься? -- зло спросила она.
     --  Ты  убила бы  меня раньше или позже,  -- ответил  он, -- но  у меня
теперь есть шанс, что, может быть, льву не удастся сделать это.
     -- У тебя нет шансов! -- выкрикнула она. -- Ты видел льва?
     -- Нет.
     Она повернулась и приказала благородному:
     -- Приведите охотничьего льва, чтобы он обнюхал жертву!
     Толпа  воинов и благородных  расступилась: в проходе появился  огромный
лев в золоченой упряжи, которого еле сдерживали восемь рабов. Рычащий хищник
бросался из стороны в сторону,  стремясь схватить надзирателя или одного  из
зевак.
     Дьявол с горящими глазами приблизился к колеснице Немоны, но он все еще
был на  значительном расстоянии от Тарзана,  когда  последний  заметил белый
клок волос в его гриве. Это был Белтар!
     Немона  пристально смотрела на Тарзана, пытаясь прочесть  на  его  лице
признаки волнения, но безуспешно.
     -- Разве ты не узнал его? -- спросила королева.
     -- Конечно, узнал, -- ответил Тарзан спокойно.
     -- И ты не испугался?
     -- Почему  я должен  был  испугаться?  --  и  он  посмотрел  на  нее  с
удивлением.
     Немона гневно топнула ногой, думая, что он просто притворяется. Как она
могла догадаться,  что  Тарзан из племени обезьян не понимал  значения слова
"страх"?
     -- Приготовиться к большой охоте! -- приказала Немона,  поворачиваясь к
благородному, который стоял рядом с воином недалеко от королевы и  слышал ее
разговор.
     Воины, державшие Тарзана на  цепях,  побежали вместе с жертвой вперед и
сняли золотые цепи, которые крепились к золотому  воротнику, затем вернулись
к колеснице, а Тарзан прошел дальше еще на несколько ярдов.
     Затем  надзиратели подвели  Белтара к властелину джунглей и  придержали
его   на   несколько   минут   возле   жертвы.   Кровожадный   зверь   узнал
человека-обезьяну и впал в ярость. Восемь человек едва удерживали его.
     Вооруженные копьями  воины образовали  широкий проход,  начинающийся от
колесницы  Немоны. Они плотно стояли по обе стороны этого широкого коридора,
повернувшись лицом вовнутрь. Их вытянутые копья образовали  колючую стальную
стену --  на тот случай, если лев не захочет гнаться за жертвой и ринется на
людей, стоящих по сторонам. За воинами, вытягивая шеи,  столпились горожане,
пытаясь занять удобное положение, чтобы увидеть весь спектакль.
     К  Тарзану подошел благородный. Это был Фордос,  отец Джемнона, капитан
группы благородных, следящих за выполнением правил охоты в Катне. Он подошел
довольно близко к человеку-обезьяне и сказал шепотом:
     -- Я очень сожалею, что участвую в этой охоте, но мое положение требует
этого.  -- Затем произнес  громко: -- Представляю вам правила  большой охоты
Немоны, королевы Катны. Жертва должна идти на север по центру коридора между
воинами.  Когда  он   сделает  сто   шагов,  надзиратели  должны   отпустить
охотничьего  льва Белтара.  Никому  не  дозволено  бросать камни  в  льва  и
помогать  жертве. За ослушание  --  смерть!  Когда зверь  уничтожит жертву и
насытится,  надзиратели, сопровождаемые воинами, должны  возвратить  льва на
место.
     Затем он обратился к Тарзану:
     -- Ты должен бежать прямо на север, пока тебя не настигнет Белтар.
     -- А если я убегу? -- спросил человек-обезьяна. -- Я получу свободу или
нет?
     Фордос грустно покачал головой.
     --  Ты не убежишь от него, -- сказал он. Затем он повернулся к королеве
и опустился на колени: -- Все готово, ваше величество. Можно начинать охоту.
     Немона  быстро посмотрела  вокруг.  Она увидела, что воины  расположены
правильно  и что,  если лев  повернет  назад, она будет защищена. Неподалеку
стояли рабы с огромной  сеткой,  которой они собирались ловить  льва,  когда
охота закончится. Королева да и сами рабы сознавали, что некоторые из них не
вернутся живыми в  Катну, но это придавало еще больше интереса и волнения  в
этот день большой охоты. Она кивнула головой Фордосу:
     -- Пусть лев обнюхает жертву еще раз, затем начинайте охоту.
     Рабы,  удерживавшие Белтара, чуть-чуть ослабили веревки и позволили ему
приблизиться  к человеку-обезьяне;  к ним  на  помощь пришли  еще двенадцать
человек, чтобы удержать его и предотвратить нападение льва на жертву.
     Немона нетерпеливо  подалась вперед, ее глаза  остановились на людоеде,
который являлся гордостью ее питомника; в них сейчас светилось безумие.
     -- Достаточно! --  закричала она. -- Теперь Белтар знает его, теперь он
не  сойдет со следа, пока не догонит  и  не убьет его, пока  не получит свою
награду и не набьет живот мясом жертвы! Белтар -- самый лучший охотничий лев
Катны!
     Вдоль коридора, по обеим сторонам которого стояли вооруженные воины, на
равных  промежутках друг от  друга в землю  были вбиты копья,  на их  острых
концах развевались  разноцветные  флажки. Горожане, благородные  и  королева
заключили пари на то, возле какого флажка лев уничтожит жертву. И вот Фордос
подошел к Тарзану и снял с него золотой воротник.

     В пещере, расположенной в кустах возле  реки, что протекает мимо Катны,
отдыхал лев, огромный зверь  с пушистой черной гривой  и желтой  бархатистой
шкурой. Странные звуки, доносившиеся до его слуха с равнины, беспокоили его,
и  он недовольно рычал, хотя, казалось, что он спит. Глаза его были закрыты,
но Нума не спал. А  спать ему очень хотелось, и  теперь  он злился на людей,
нарушивших  его  покой. Они пока что  находились далеко от него, но он знал,
что, если  они приблизятся,  ему придется подняться, а этого  ему  совсем не
хотелось делать -- он был очень ленив.
     А тем временем  Тарзан шел между воинами по полю и отмеривал свои шаги.
Он  знал,  что  через сто  шагов на  него пустят Белтара. И все  же  мысль о
побеге, даже в такой момент, не оставляла Тарзана.
     За рекой, восточнее  Поля Львов, находились джунгли, где он  охотился с
Ксерстлом, Пиндесом и Джемноном. Если ему удастся достичь  их, он спасен. Ни
лев,  ни человек не смогут настичь его,  если властелин джунглей вскочит  на
ветки  деревьев. Но сможет ли он добежать до леса, прежде чем Белтар догонит
его?
     Тарзан  бегал очень быстро,  но  в диком  мире  лишь немногим  животным
удается бежать быстрее льва, который атакует жертву.  Когда Тарзан отмеривал
сотый шаг,  он понял, что мог бы уйти от  обычного льва, но  Белтар  не  был
обычным львом:  он  был в несколько раз сильнее дикого  льва, это был  самый
могучий зверь в Катне.
     Сделав сто шагов,  Тарзан стремительно ринулся вперед. Сзади он  слышал
грозный  рев  охотничьего льва,  которого  отпустили  с  привязи.  Рев  этот
смешивался с воплями толпы.
     Ровно мчался Белтар, быстро сокращая расстояние между ним и жертвой. Он
не  смотрел по сторонам,  его  сверкающие  глаза  остановились на  человеке,
который бежал впереди.
     За ним мчалась колесница Немоны. Возницы  старались что было сил, чтобы
королева смогла увидеть  кровавое зрелище, однако  Белтар бежал так  быстро,
что  колесница  Немоны,  казалось,  стояла  на  месте.  Находясь  в  сильном
возбуждении, королева встала, выкрикивая слова в поддержку Белтара. Ее глаза
сверкали  не меньшей яростью,  чем глаза людоеда, которого она подбадривала,
она быстро дышала, грудь ее вздымалась от волнения, а сердце билось в унисон
со смертью, витающей над Полем Львов.
     Благородные, воины и толпа горожан устремились за  колесницей королевы.
Белтар уже догонял  жертву,  когда  вдруг Тарзан,  вырвавшись  из  коридора,
свернул на восток к реке.
     Крик ярости вырвался  у Немоны, когда она поняла замысел Тарзана. Такой
же вопль издала и толпа, бегущая за колесницей. Они не думали, что у  жертвы
появится шанс на спасение, но теперь они поняли, что человек  может добежать
до  реки,  переправиться  через  нее  и скрыться  в лесу.  Конечно,  это  не
означало,  что  ему  удастся убежать, так как они  были уверены,  что Белтар
догонит его  и в лесу. Их лишь расстраивало,  то, что им не удастся увидеть,
как  лев растерзает свою жертву.  Впрочем,  вскоре по толпе прокатился вздох
облегчения: Белтар догонял человека, и у жертвы не было шанса достичь реки.
     Тарзан  также, оглянувшись назад, понял, что  его  смерть  близко. Река
находилась  в двухстах ярдах от  него,  а лев -- в пятнадцати,  и  он быстро
догонял его.
     Тогда  человек-обезьяна  остановился,  повернулся лицом к врагу и  стал
ждать.  Он  стоял расслабившись, но был готов к схватке. Властелин  джунглей
точно  знал,  что будет делать  Белтар и что будет делать он сам. Любой лев,
даже  выдрессированный  тренировками,  будет нападать  на Тарзана, встав  на
задние лапы, схватит его огромными когтями и вонзит  клыки в голову, шею или
в плечо, а затем потащит его и сожрет где-нибудь под кустом.
     Но Тарзан сражался со львами  раньше,  и  не так-то легко будет Белтару
справиться с ним. Правда, человек-обезьяна знал,  что без ножа он не надолго
отодвинет неизбежное,  но он умрет  сражаясь.  И теперь, когда Белтар, рыча,
пошел в атаку, он слегка присел и ответил людоеду таким ревом, который ничем
не отличался от рева хищника.
     Внезапно  он  обнаружил,  что  настроение  толпы изменилось,  слышались
возгласы удивления и страха. Белтар  уже был  почти над ним, когда массивное
тело стремительно пронеслось  мимо человека-обезьяны, словно щеткой  провело
по  его  ноге.  Белтар  поднялся на  задние  лапы,  приготовив  к  кровавому
пиршеству свои когти  и  клыки, но в этот миг на него прыгнул огромный лев с
золотой шкурой и черной гривой.
     Издавая  громоподобное рычание, два огромных  зверя катались по  земле,
рвали   друг   друга   когтями   и   зубами,  а   рядом   стоял   изумленный
человек-обезьяна.  Подкатила колесница  Немоны,  и  толпа,  почти  не  дыша,
смотрела на смертельную схватку.
     Незнакомый лев превосходил Белтара по росту и силе, это был лев-гигант,
полный ярости и жестокости. Он сражался так, как  будто его вдохновляли  все
демоны  преисподней.  Очень  скоро Белтар устал  и раскрыл пасть.  Мгновенно
могучие клыки сомкнулись на горле охотничьего  льва Немоны, а огромные когти
впились в тело  Белтара. Затем лев стал  на четыре лапы и встряхнул Белтара,
как кошка встряхивает мышь. Шея льва Немоны сухо треснула.
     Бросив  тушу  убитого людоеда на  землю, победитель  ворча посмотрел на
перепуганных  жителей   Катны,  а  затем  медленно   повернулся,  подошел  к
человеку-обезьяне и стал рядом с ним.  Тарзан положил руку  на черную  гриву
Джад-бал-джа, Золотого Льва.
     Долго стояла  тишина  над полем. Тарзан и Золотой Лев смотрели на своих
врагов, перепуганные  жители  Катны  смотрели  на  них.  Вдруг  жуткий  крик
прорезал тишину. Кричала Немона.  Медленно сошла она с золотой  колесницы  и
направилась  к  трупу  Белтара.  Придворные  молча  наблюдали  за  ней.  Она
остановилась и  ногой, обутой в сандалию, прикоснулась к окровавленной гриве
своего охотничьего льва. Взгляд ее скользнул по всему телу мертвого людоеда.
Очевидно, она  молилась  про  себя  в эти  минуты,  затем вскинула  голову и
оглянулась вокруг.  Безумие  светилось  в ее глазах, а  лицо  было таким  же
белым, как ожерелье из слоновой кости, которое украшало ее шею.
     -- Белтар мертв!  --  воскликнула она и,  выхватив свой  меч из  ножен,
вонзила его сверкающее лезвие прямо себе в сердце. Беззвучно  опустилась она
на колени и легла на тело мертвого Белтара.

     Когда взошла луна, Тарзан положил последний камень на могильный холмик,
что  возвышался на берегу реки, которая несет свои воды вдоль долины Онтар к
Золотому Городу Катне.
     Воины,  благородные и  горожане,  возглавляемые Фордосом, отправились в
город,  чтобы открыть  темницы  Немоны и  провозгласить  Алекстара  королем,
оставив лежать мертвую королеву на краю Поля Львов рядом с мертвым Белтаром.
     Последний  долг, который они отказались выполнить,  совершил Тарзан  из
племени   обезьян,   человек-зверь,  и   теперь,   освещаемый  лучами  яркой
африканской луны, он  склонил  голову над могилой женщины, которая, наконец,
нашла вечное успокоение.




   Эдгар Берроуз.
   Тарзан великолепный

     Издательство "А. Ф. МАРКС"      ПЕТРОГРАД      1924
 OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX



     I
     ИЗ ПРОШЛОГО...
     Правда более необыкновенна, чем вымысел. Если эта история вам покажется
где-то неправдоподобной, пожалуйста, примите это за аксиому и особенно долго
не раздумывайте.
     Эта история имеет  начало двадцатилетней давности, и мы будем вести наш
рассказ, строго придерживаясь хронологии, давая нужные справки  и пояснения,
дабы ввести в курс современного читателя.
     Лучи палящего солнца обжигают высушенную равнину, расположенную в  пяти
градусах севернее экватора. Мужчина в разорванной рубашке и брюках, покрытый
запекшейся кровью и коркой коричневой грязи, шатается и падает навзничь.
     С края утеса за ним наблюдает лев; несколько чахлых кустов бросают тень
на логово царя Африки. Ска-стервятник парит в голубом небе, снижаясь и вновь
взмывая, зорко следя за телом упавшего человека.
     Немного  южнее,  у  начала  пустынной равнины,  другой  мужчина  быстро
двигался на север. Ни тени усталости или утомления. Бронзовая кожа  отливает
здоровьем, сильные мускулы играют. Поступь его уверенная, ибо он не знает ни
сомнений, ни страхов -- настоящий владыка земли!
     На нем нет ничего, за исключением шкуры самки оленя. Колчан со стрелами
да свернутая травяная веревка составляют все его оружие. Острый нож на бедре
и лук дополняют его костюм. Копна густых черных волос беспорядочно обрамляет
лицо с серыми спокойными глазами, которые светятся светом успокоенного моря.
Иногда блеск этих глаз напоминает сверкание стальной рапиры.
     Владыка джунглей далеко за пределами своих владений. Сейчас он далеко к
северу, но ему тоже все хорошо знакомо тут. Здесь он бывал много раз прежде.
Ему известно, где есть вода, где находится подземный источник.
     Тарзан легко и быстро пересекал равнину, острым  слухом фиксируя каждый
звук,  острым  взглядом улавливая каждое малейшее движение, тонким обонянием
чувствуя  каждый  запах,  принесенный  ветром.  Далеко  впереди  он  заметил
застывшего льва Нуму  на  краю скалы; он заметил также и  Ска, парящего  над
чем-то, что  еще  было  недоступно взору  Тарзана.  Но все, что  он  увидел,
услышал и ощутил, сказало ему обо всем, что случилось, ибо дикий мир был для
него раскрытой книгой -- волнующей, всегда увлекательной, полной ненависти и
любви,  жизни  и  смерти.  Там,  где  вам  понятна  буква или слово,  Тарзан
схватывал весь текст и то, о чем бы вы никогда не догадались.
     Итак,  он  увидел  перед собой  нечто  белое,  сверкающее на солнце  --
человеческий  череп. Подойдя  ближе,  он разглядел  и скелет, кости которого
были  уже  слегка  подгнившими.  Сквозь  скелет  проросли   стебли   низкого
кустарника. Они выросли давно и говорили об этом давнем времени.
     Тарзан остановился, чтобы детально рассмотреть то, что он увидел, ибо в
том мире, где он жил, ничто не  могло быть для него загадкой, которую он  не
мог бы разрешить.
     Было очевидно, что скелет  принадлежал негру  и пролежали эти кости тут
уже долгое время, возможно даже и годы, что было вполне  возможно,  учитывая
местный сухой климат. Тарзан  понятия не имел, отчего умер негр, но полагал,
что от жажды.  Около  кости руки лежал какой-то  предмет, покрытый песком  и
засохшей грязью. Подняв этот  предмет, он очистил его. Это  был расщепленный
кусок дерева,  и  из конца трещины виднелся грязный  клок  шелка.  Осторожно
освободив  грязную ткань, Тарзан обнаружил,  что внутри шелкового "конверта"
что-то завернуто. Он нашел то, что и ожидал -- письмо.
     "Кому бы это ни попало. Я пишу это письмо без какой-либо надежды на то,
что оно  попадет по  назначению; только бы оно  попало в  руки какого-нибудь
белого. И если это случится, пожалуйста, свяжитесь с правительством, которое
могло бы нам помочь как можно быстрее.
     Я и моя жена исследовали озеро  Рудольфа.  Мы забрались слишком далеко.
Это  старая  история. Наши сыновья, напуганные  слухами  о свирепом племени,
населяющем местность, в которой мы оказались, покинули нас. В том месте, где
река  Мафа  впадает  в  Ньюбери, нас  повлекла  какая-то  неведомая  сила и,
достигнув плато,  мы были  захвачены дикими женщинами Кайи. Год спустя у нас
родилась  дочь, а жена моя была убита  женщиной-дьяволом племени Кайи только
потому, что родился не мальчик. Им нужны были белые мужчины, вот почему  они
не убили меня и сотню других белых, пойманных ими.
     Страна Кайи расположена на высоком плато  над несущейся рекой Мафа. Это
покажется   невозможным,  но  попасть  сюда  можно  только  из  узкой  щели,
образованной в скале ручьем, впадающим в реку.
     Понадобится хорошо оснащенная экспедиция белых, чтобы спасти мою дочь и
меня, т. к.  чернокожие едва ли могут войти  в  эту страну. Эти женщины Кайи
сражаются  как дьяволы и обладают какой-то неведомой силой, действие которой
я испытал на себе.
     Около этой страны, пользующейся дурной славой, полной тайн, не селилось
ни одно племя; так что мало кто знает о Кайи. Но слухи об ужасной магической
силе стали основой для местных легенд.
     Чернокожие боятся  рассказывать о племени Кайи, думая, что черная магия
Кайи убьет их, в результате происходит всегда одно и то же: при  приближении
охотничьих  экспедиций к стране Кайи чернокожие их  тут же покидают. А затем
все  происходит так, как это  случилось  с нами  -- гонимые  неведомой силой
белые приходят на плато и  становятся пленниками. Вероятно, в этом случае не
поможет и хорошее вооружение, ибо белые не  могут противостоять силе племени
Кайи.  Но  если  эта  экспедиция  преуспеет,  награда будет  колоссальной. Я
высказываю  только  предположение,  что  награда  будет  в  освобождении  из
опасностей всей экспедиции.
     Кайи обладают огромным алмазом.  Откуда  он и где  был найден -- мне не
известно, но я подозреваю,  что его нашли в этой же  стране.  В свое время я
обладал алмазом  Куллинан, в котором  было  более  трехсот каратов.  Что  же
касается алмаза Кайи,  я уверен, что в нем более шестисот каратов. Стоимость
его определить  я не могу, но, если принять бразильский камень Звезда Юга за
меру, думаю, что алмаз Кайи будет стоить около  двух миллионов долларов. Эта
награда требует известного риска.
     Я не знаю, смогу ли когда-нибудь  вынести это письмо из страны Кайи, но
я  полон надежд и, вероятно,  подкуплю одного из  чернокожих  рабов, который
может свободно передвигаться по стране и за ее пределами.
     Да поможет мне Бог, и пусть помощь придет вовремя. Монфорд."
     Тарзан  перечитал письмо  дважды. Монфорд!  Исчезновение  лорда  и леди
Монфорд казалось настолько загадочным, что стало легендой, которую он хорошо
помнил. Никто не  верил, что  они  живы,  и сам Тарзан  узнал эту загадочную
историю из уст умирающего белого  из  отдаленного племени  --  это все,  чем
располагал  Тарзан относительно  четы Монфорд.  И  только  теперь,  наконец,
Тарзан  узнал всю правду, к сожалению, слишком поздно. Леди Монфорд двадцать
лет как умерла, и абсолютно невероятно, что ее муж до сих пор  жив. Ребенок,
конечно,  умер или убит Кайи. Наверняка  новорожденный умер от  голода среди
свирепых людей.
     Выросшему в джунглях человеку смерть казалась обычным  явлением, ничуть
не  более  значительным,  чем  какое-нибудь  рядовое   происшествие.  Смерть
человека и ребенка сама по себе не вызвала в его душе ни малейшего сожаления
или горечи. Она просто ничего не значила для него. При первой же возможности
он  передаст  письмо английским  властям, и это будет  все. Так, по  крайней
мере, думал Тарзан. Продолжая свой путь, он выкинул из головы все  эти мысли
и  заинтересовался  причиной  кругообразного полета  грифа Ска  над каким-то
предметом,  подающим  признаки жизни.  Ска пока не  решился нападать. Тарзан
забыл о письме.
     В  тот момент, когда  Тарзан подошел к  пятну, над  которым парил гриф,
Нума  прыгнул со скалы, на которой  он сидел  до сих пор, и  начал осторожно
приближаться к тому предмету, который заинтересовал и Тарзана.
     Хотя Нума и заметил Тарзана, он не обращал на него никакого внимания, и
они оба продолжали приближаться к предмету, над которым парил Ска.
     Подойдя  наконец  поближе, Тарзан  увидел, что на земле лежит  человек,
белый  человек.  Справа  от него всего  в  десяти ярдах стоял Нума.  Человек
вздрогнул -- он не  был мертв.  Он  поднял голову  и,  увидев  льва,  сделал
невероятное усилие,  чтобы подняться.  Но  человек был  настолько  слаб, что
сумел приподняться только на одно колено. Тарзан же находился позади белого,
и тот его не видел.
     Как  только человек поднялся,  лев зарычал.  В этом рычании было только
предупреждение.  Тарзан это  сразу  же уловил;  он знал,  что  Нума  не  был
голоден, а пришел сюда из любопытства. Но жертва этого не знала. Человек был
уверен, что это пришел  его  конец, так  как был совершенно обессилен  и без
оружия. Человек смотрел на зверя, подошедшего к нему почти вплотную. И вдруг
он услышал сзади  себя низкое  рычание. Быстро  обернувшись, человек  увидел
полураздетого  мужчину,  подходившего к нему. Сначала он  ничего  не  понял,
решив, что это еще один  зверь готовится  к нападению, но рычание  раздалось
снова,  и  человек  понял,   что   этот  низкий   звук   исходит   из  горла
приближающегося человека.
     Нума тоже услышал рычание  и остановился. Он помотал головой и  оскалил
клыки. Тарзан продолжал приближаться  к белому. Не было рядом ни кустика, ни
дерева, где бы можно  было спастись -- только храбрость Тарзана,  его легкое
оружие, его сила, ловкость  и зубы. Но  в душе Тарзан надеялся, что Нума  не
будет нападать.
     Владыка  джунглей  хорошо  знал повадки животных.  Внезапно  он  поднял
голову  и  издал  пронзительный   крик  человекообразных.  Белый  вздрогнул,
испугавшись этого дикого  воя. Нума же, в свою очередь, рыкнул, повернулся и
умчался прочь.
     Тарзан подошел и встал рядом с человеком.
     -- Ты ранен? -- требовательно спросил он, -- или просто ослаб от голода
и жажды?
     Голос этого странного белого гиганта был  спокоен.  Дикарь, только  что
истошно вопивший,  говорил  на  хорошем  английском языке. Человек не  знал,
бояться ему  или  нет. Он посмотрел вслед быстро удалявшемуся  льву,  и  его
наполнило  чувство  признательности к этому  странному человеку, испугавшему
царя зверей.
     -- Ну? -- продолжал Тарзан. -- Вы понимаете по-английски?
     -- Да, -- ответил тот.  -- Я американец. Я  не  ранен. Просто несколько
дней я ничего не ел, и сегодня у меня еще не было ни капли во рту.
     Подойдя, Тарзан легко перекинул ослабевшего человека через плечо.
     --  Мы  найдем  еду и питье,  --  говорил он.  --  А  теперь  ты можешь
рассказать мне, что ты делаешь один в этой стране.
     II
     СТРАННЫЙ РАССКАЗ
     Неся  ослабевшего  американца к спасительному источнику, Тарзан  понял,
что тот потерял сознание, так как  его тело обвисло и отяжелело. Наконец они
подошли  к воде,  и  Тарзан  положил бесчувственное тело  в  тень небольшого
деревца. Затем разжал ему зубы  и  влил в сухой рот несколько  капель  воды.
Американец пробормотал что-то неразборчиво. У него начинался бред.
     -- Дьяволицы...,  --  бормотал  тот.  -- Прекрасная...  Боже!  Как  она
прекрасна!
     Пока  Тарзан обтирал  его лицо  и  виски  холодной  водой, тот  молчал.
Внезапно  он  открыл  глаза  и  удивленно  взглянул  на  Тарзана. Брови  его
поднялись, лоб вопросительно сморщился.
     --  Алмаз!  Ты не забрал  алмаз? Огромный... она... -- творение сатаны!
Так она красива... огромный... такой огромный... что? Не может быть! Я видел
его своими собственными глазами... глазами...  глазами!.. Какими глазами! Но
друг...  десять  миллионов   долларов...   все...  большой...  большой...  с
человеческую голову...
     -- Успокойся, -- сказал Тарзан, -- и отдохни. Я раздобуду еду.
     Когда он вернулся, человек спокойно спал. Близилась ночь. Тарзан разжег
костер и приготовил птицу, сраженную  стрелой. Устроив все  должным образом,
он  взглянул  на американца и увидел, что тот неотрывно и внимательно следит
за ним. Взгляд его был удивленным, но абсолютно нормальным.
     -- Кто ты? -- спросил он. -- Что случилось? Я что-то ничего не помню.
     -- Я нашел тебя на равнине совершенно обессилевшим, -- ответил Тарзан.
     -- О! -- протянул американец.  -- Ты тот человек,  от  которого  убежал
лев.  Теперь припоминаю. Это ты принес меня сюда  и приготовил пищу?  И воду
раздобыл тоже ты?
     --  Да, я уже  дал  тебе  немного, выпей  еще.  Мы около  источника. Ты
достаточно окреп, чтобы самому дотянуться до воды?
     Американец  обернулся  и,  увидев воду, припал  к  ней.  Силы  его явно
прибавлялись.
     --  Не  пей  слишком  много  сразу,  -- предупредил  Тарзан. Напившись,
американец обернулся к Тарзану.
     -- Кто ты? -- спросил он. -- И почему ты меня спас?
     -- Сначала ты ответишь мне, --  отвечал Владыка джунглей. -- Кто  ты? И
что ты делаешь здесь один? И вообще, что ты делаешь в этой стране?
     Голос его был низким и глубоким. Он спрашивал, одновременно приказывая,
и  незнакомец  это  понял.  Это   был  приятный,  сильный  голос,  привыкший
повелевать. Интересно, кто  бы  это мог быть,  этот белый обнаженный гигант?
Может  быть,  легендарный Тарзан? Он  взглянул  на  мощный торс  человека со
спокойным  сильным  голосом и  уверенными манерами. Вполне возможно, что это
тот самый человек из легенды, о котором он неоднократно слышал.
     -- Думаю, тебе сначала нужно немного поесть, --  продолжал Тарзан, -- а
потом сможешь ответить на мои вопросы.
     Он вытащил из огня завернутый в листья и кору кусок мяса и разрезал его
ножом. Затем, насадив еду на палочку, он отдал ее человеку, предупреждая:
     -- Осторожно, горячо!
     Никогда в жизни американец не ел ничего  вкуснее, и только то, что мясо
было очень горячим, мешало ему проглотить весь  кусок сразу.  Подкрепившись,
он  откинулся  на  спину,  не  вполне,  впрочем,  наевшись,  так  сильно  он
проголодался.
     -- Теперь я могу отвечать на твои вопросы,  -- сказал он. -- Зовут меня
Вуд. Я  писатель-путешественник.  В  бродяжничестве  стараюсь применить свои
природные наклонности. Сейчас я снова готов организовать экспедицию, расходы
на которую будут значительно выше, нежели стоимость  билета  на пароход  или
пары ботинок.  Ты нашел меня  здесь одиноким,  без куска хлеба,  но  с таким
материалом для моей будущей  книги  о путешествиях, о какой не может мечтать
ни один современный писатель.  Я видел такое,  о  чем  не  может  даже знать
современная  цивилизация и во что она, без  сомнения,  никогда не поверит. Я
также видел самый большой в мире алмаз.  И я держал его собственными руками.
Я даже строил планы, как бы украсть его  и  взять с  собой. Я также  видел и
самую  красивую женщину  в мире, но также  и самую  жестокую.  И я  надеялся
увести ее с собой, потому что я люблю ее, мечтаю о ней в своих снах; люблю и
ненавижу ее, и эти два  чувства переполняют мою  настоящую жизнь. Я ненавижу
ее рассудком,  но люблю всем сердцем. Для  меня  она  конец и начало;  но  я
постараюсь быть более последовательным.
     Слышали ли вы  когда-нибудь  о  загадочном  исчезновении  лорда и  леди
Монфорд?
     Тарзан кивнул: "Кто они?"
     --  С  их исчезновения минуло двадцать  лет, но слухи все еще  ходят. Я
годами  вынашивал идею  об организации  экспедиции,  которая должна  была бы
опровергнуть   все  слухи.  Я  должен  был  найти  Монфордов  или  разузнать
что-нибудь об их судьбе.
     У меня был  прекрасный друг, молодой человек  с  огромными  средствами,
который и помог  мне в  моих  начинаниях, --  Роберт ван Эйк. Он из древнего
рода Нью-йоркских ван Эйков. Разумеется, это вам ни о чем не говорит.
     Тарзан  не  ответил.  Он просто слушал ни тени  интереса или каких-либо
эмоций  не отразилось на его  лице. С ним вообще  было  трудно  общаться. Но
Стенли Вуд был настолько увлечен, что будь  тут только  уши каменного Будды,
он и этому был бы рад.
     -- Итак, я столько поведал о своих плавах  Бобби ван Эйку,  что он тоже
зажегся и  взял  та себя основную часть  расходов, так что  мы  смогли почти
полностью оснастить экспедицию и сделать  гораздо больше для подготовки этой
экспедиции, чем я надеялся. И от чего,  разумеется, зависел результат нашего
предприятия.
     Около года мы  искали хоть какие-нибудь следы  леди  и  лорда Монфорд в
Англии  и Америке,  когда, наконец, нам стало ясно, что исчезли они где-то у
Ньюбери, к  северу  или к югу  от  озера  Рудольфа. Все,  о  чем мы  узнали,
указывало на это, хотя все сведения исходили только из слухов и рассказов.
     По  дороге  мы подобрали двух  белых охотников,  прекрасно  знакомых  с
Африкой, хотя в нужной нам части они не были ни разу.
     Все было  прекрасно,  пока  мы  наконец  не  подошли к  Ньюбери. Страна
казалась вымершей -- ни одного поселения. Очень редко нам попадались местные
жителя  --   дикие  и   пугливые.  Мы  не  могли  добиться   от  них  ничего
вразумительного   относительно  тех  мест,  куда  лежал  наш  путь,  хотя  и
обращались к их богам, стремясь влить в них страх Господень.
     Вскоре чернокожие  покинули нас, и мы никак не могли доискаться причины
этому.  Положение становилось  серьезным, так как мы,  белые, были абсолютно
беспомощны  в  этой  африканской  глуши.  Нагруженные  провизией  и   прочей
амуницией,  мы могли  теперь едва  двигаться: нас осталось  мало, а к  таким
походам мы были совершенно не приспособлены.
     Наконец один  из идущих впереди  проводников поведал  нам причину ухода
чернокожих. Встречающиеся  нам  на пути  аборигены сообщили  им  о  племени,
населяющем  Ньюбери,  которое  убивает или  берет  в плен  всех  чернокожих,
появляющихся  в  этих владениях.  Это  племя  обладает  загадочной силой, от
которой  невозможно уйти. И даже если вам и удастся уйти, эта сила настигает
вас, и вы все равно погибаете, не добравшись до своей  страны. А вы,  в свою
очередь, не можете убить  их, потому что это не  люди, а дьяволы  в  обличии
женщин.
     Когда я  сообщил Спайку и Троллу -- белым  охотникам -- в чем дело, те,
разумеется, раздули  из этого целую  проблему. Подговорив оставшихся  черных
боев и вселив страх перед карой Господней в их рабские души, они научили их,
что сказать нам. И те сказали, что вывести нас обратно из этой страны они не
могут,  так как им не  хочется уходить далеко от своей страны.  На следующую
ночь  нас покинули все. Проснувшись рано утром, мы увидели, что нас осталось
всего четверо: Боб ван Эйк, Спайк, Тролл и я. И пятьдесят огромных тюков!
     Спайк и Тролл пошли  на поиски, сказав, что попытаются перехватить хоть
несколько из наших носильщиков. Они  действительно никого не  нашли  и через
два дня вернулись к нам. Но мы не знали, что и они вскоре покинут нас.
     Итак, Боб  и  я  двинулись  дальше. Но  скоро с  нами начали  твориться
непонятные  и страшные  вещи. Я не могу сказать точно, что это было, так как
мы никого  не видели. Возможно  мы  просто сильно устали и ослабли. Но у ван
Эйка была прекрасная нервная система, да и я был опытным путешественником по
Центральной Америке, так что напугать меня было не так легко.
     Но это было нечто другое. Что-то произошло с нашим ощущением: охотничье
чувство видения чего-то невидимого днем и ночью. Раздавались какие-то звуки,
но я не могу их описать. Это были и не человеческие крики, и не вопли зверя.
Во всяком случае от всего этого становилось жутко.
     В  ту  ночь, когда Спайк и Тролл собирались нас  покинуть,  мы с  Бобом
рассказали им  о наших ощущениях. Они  подняли нас  на смех. Но  очень скоро
такое же  пришло  и  к ним.  Надо было  как-то избавляться  от этого жуткого
наваждения.
     Мы решили ничего не брать с собой, кроме необходимого запаса  провизии,
револьверов  и винтовок. И на следующее  утро  двинулись в  путь.  Утром  мы
завтракали в полном молчании  и, не произнеся ни слова, двинулись к Ньюбери.
Мы даже не  взглянули друг на  друга.  Не знаю, как моему другу, но мне было
стыдно.
     Мы делали почему-то почти все противоположное нами запланированному, не
понимая, почему это происходит. Я старался  сконцентрировать свою силу воли,
разум, но  ноги вели  меня  в  противоположную  сторону. Надо  мной  довлела
какая-то  мощная сила.  И это было ужасно.  Мы  не прошли и  пяти миль,  как
наткнулись на лежащего на тропе белого  человека. Его  волосы и борода  были
седыми, хотя он  и  не  выглядел особенно старым -- на вид ему  было  меньше
пятидесяти. Сложен он был отлично, и упругие мышцы тела не наводили на мысль
о голоде или какой-нибудь физической немощи. Не похоже было,  что он  умирал
от жажды -- Ньюбери протекала всего в полусотне ярдов.
     Когда  мы  остановились около него, он открыл глаза  и взглянул на нас.
"Уходите!" -- прошептал он.
     Он казался  очень слабым, и было видно, что  ему стоит  больших  усилий
произнести несколько слов. У меня было бренди. Я раскупорил фляжку и дал ему
немного глотнуть. Это, казалось, придало ему силы.
     --  Ради  всего  святого,  уходите  отсюда! --  тихо сказал он.  -- Они
захватят  вас,  как и меня двадцать лет  тому  назад. Вы  не сможете  отсюда
выбраться. Мне  казалось, что у меня наконец-то появилась такая возможность,
и я ее использовал.  Но вы видите! Они настигли меня! Я умираю. Его сила! Он
посылает ее всед за вами, и она настигает вас. Уходите  и  соберите  большую
силу, но только белых! Чернокожие не войдут в эту страну. Приведите сюда эту
силу  и  примените против  страны  Кайи.  Если  вы  убьете  его,  это  будет
прекрасно. Он и есть та страшная сила, но он одинок.
     -- Кого вы имеете ввиду, называя "он"? -- спросил я.
     -- Мафка, -- был ответ.
     -- Он владыка? -- спросил я.
     -- Нет, я даже не знаю, как назвать его. Он не владыка, но он всемогущ.
Он больше  походит на знахаря. С незапамятных  времен он  обладает  силой, о
которой  не  мечтает ни  один  знахарь. Это дьявол.  И  он обучает ее  своим
дьявольским уловкам.
     -- Кто вы?
     -- Я Монфорд, -- ответил умирающий.
     -- Лорд Монфорд?!
     Он утвердительно кивнул.
     --  Он  рассказал тебе  об  алмазе?  -- спросил Тарзан.  Вуд  удивленно
взглянул на него.
     -- Как вы узнали об этом?
     -- Вы упомянули о  нем, но я и раньше слышал об  этом. Он действительно
вдвое больше "Куллинана"?
     -- Я никогда не видел "Куллинан", но алмаз Кайи огромен.  Он  стоит  не
меньше десяти миллионов долларов. по крайней мере, возможно и больше. Троллу
приходилось работать  в Кимберли,  и  он  понимал в этом  толк. Да,  Монфорд
говорил нам об этом. Тролл и Спайк загорелись идеей проникнуть в страну Кайи
и выкрасть  этот алмаз. Что касается нас с Бобом,  то мы не могли  повернуть
назад, как ни старались. Неведомая сила влекла нас в эту дьявольскую страну.
     -- А Монфорд? -- спросил Тарзан. -- Что сталось с ним?
     --  Он пытался сообщить нам что-то о девочке. Но у него начался бред, и
мы  так и не поняли,  на что он намекал.  Последние его слова были: "Спасите
ее... Убейте Мафку". И потом он умер.
     Нам  так  и не  удалось найти ту, о  которой  он говорил, оказавшись  в
стране Кайи. Мы нигде не видели какой-либо пленницы. Если таковая и была  --
ее нигде не было видно. Но  мы нигде не видели и Мафки.  Он  живет в  замке,
выстроенном столетия назад, возможно, португальцами; во  всяком случае, Кайи
не могли его построить.  Хотя они и на славу  потрудились,  подправив и даже
реконструировав его.
     В этом  дворце  и находился алмаз, охраняемый самим Мафкой, королевой и
воинами  Кайи, которые  стоят на  страже перед  входом во  дворец.  Из этого
алмаза Кайи  и  черпают силу, естественно, что они  тщательно оберегают его.
Как  драгоценность камень для них ничего не значит. Они трогают  его  и даже
разрешают другим брать его в руки, хотя это очень не простой камень.
     Я,  честно  говоря,  так  и не  понял,  какая  существует  связь  между
королевой  и алмазом. Думаю, что ее считают олицетворением камня, в чье тело
вошел дух и пламень бриллианта.
     Это потрясающей красоты женщина, подобную я еще никогда не видел. Я, не
колеблясь, присягну, что это самая красивая женщина на свете. Эта женщина --
сплошные   противоположности.  Женственность  и   доброта  мгновенно   могут
превратиться  в  жестокость дьяволицы. Они называют ее  Гонфала, а  алмаз --
Гонфал.
     Она помогла  мне бежать  в минуты своей  доброты и благосклонности.  Но
наверняка  в следующий же  момент она превратилась в  жесточайшее существо и
все рассказала Мафке, ибо только его могущественная сила может сразить меня.
Ведь только она одна знала, что я сбежал.
     -- А что случилось с остальными тремя мужчинами? -- спросил Тарзан.
     --  Они  все еще в заточении Кайи. Когда Гонфала помогла мне убежать, я
решил вернуться, но не один, а с хорошо  вооруженным отрядом белых и с таким
количеством, чтобы можно было победа Кайи, -- объяснил Вуд.
     -- А они останутся в живых?
     -- Да. Кайи позаботятся о них и даже выйдут за них замуж. Ведь все Кайи
-- женщины. Первоначально они  все были чернокожими, мечтающими превратиться
в белых. Вот  почему они выходят замуж только  за белых. Это стало частью их
религии. И вот почему, отпугивая чернокожих, они зазывают белых мужчин.
     Вероятно, это происходило веками, так как  среди современного поколения
нет метисов  или негров.  Они  из чернокожих превратились в белых.  Гонфала,
например, блондинка  и в ее крови нет ни капельки примеси негритянской. Если
ребенок рождается  черным, его убивают. А также и мужчину, от которого зачат
ребенок -- значит он несет в себе черные гены.
     -- Если они так расправляются с мужчинами, где они берут воинов?
     -- Их воины --  женщины. Я никогда не видел их в сражении, но то, о чем
слышал,  дает представление об их дьявольской свирепости. Ведь мы  пришли  к
ним  прямо  в  логово,  но  все  же с  дружескими  намерениями заблудившихся
путников. Двое  мечтали об алмазе, Боб ван Эйк жаждал приключений, а я искал
интересный материал для  своей книги. И найди мы среди Кайи друзей -- нам же
лучше.
     Это было шесть месяцев тому  назад. Бобу уже хватило приключений, а мне
материала для моей злосчастной книги; Спайк и Тролл не завладели алмазом, но
зато получили по  семь  жен Кайи --  их  женила  Гонфала  перед  злополучным
огромным алмазом.
     Гонфала отбирала  жен  для каждого пленного белого,  но самой  выходить
замуж ей не разрешалось. Гонфала, казалось, была особенно расположена к Бобу
и мне, а я влюбился в нее по уши. Прежде чем я мог предположить,  кто она  и
чем занимается, я уже любил эту дьяволицу.
     Ей нравилось слушать рассказы  о внешнем мире,  и она могла  слушать их
часами. Понятно, что часто глядя  на ее красоту, я влюблялся  все сильнее. Я
не мог  противостоять ей и  ее жестокости.  И,  тем не менее, я  любил ее  и
однажды сказал ей об этом.
     Она посмотрела на меня  долгим  взглядом  и  не  сказала ни слова. Я не
знал,  пришла она в ярость или нет. Можете  себе  представить,  как  приятно
любить  красавицу-фурию!   Но  она   значила   больше,  чем   королева.  Они
преклонялись  перед  ней, обожествляли ее,  не  различая  преклонения  перед
камнем и Гонфалой.
     --  Любовь, -- сказала  она низким  тихим голосом. -- Любовь. А что это
такое?
     Затем она выпрямилась и вдруг стала царственной.
     -- Ты соображаешь, что делаешь? -- величественно воскликнула она.
     -- Я  полюбил  вас,  --  ответил я. --  Это  все,  что я знаю и на  что
способен.
     Она топнула ногой.
     --  Не говори  этих слов!  --  приказала красавица. -- Не повторяй этих
слов!  Я  убью тебя! Это в наказание за ослушание и любовь к Гонфале. Она не
может любить, и это ей  не позволено. Она никогда  не может выйти  замуж. Не
понимаешь, что я королева и богиня?
     -- Я не могу не любить тебя, как и ты не можешь не любить меня.
     Она воззрилась на  меня в замешательстве и ужасе. В ее глазах появилось
новое выражение. Это  была  не  злоба, а страх. Я подозреваю, что она любила
меня, но не признавалась в этом самой себе вплоть до этого момента -- она не
понимала, что с ней творится. Но теперь она вдруг поняла и испугалась.
     Она, конечно, все отрицала, но вдруг  сказала, что мы оба будем убиты и
убиты жестоко, если только Мафка заподозрит, в чем дело.  И она больше всего
боялась, что  этот  Мафка обо всем узнает  благодаря  своей  силе вездесущей
магии.
     Вот почему  она решилась помочь  мне  бежать. Для  нее это было  только
единственное  стремление спасти  нас. Для меня же --  возвращение  за  моими
друзьями и за Гонфалой, которую я намеревался впоследствии увести с собой.
     С ее помощью я и убежал. Все остальное тебе известно.
     III
     СИЛА МАФКИ
     Тарзан терпеливо слушал, как Стенли Вуд изливал свою душу.  Он не знал,
насколько можно ему верить, так как он совершенно не знал Вуда, а знакомство
с   цивилизацией   научило  Тарзана  подозрительности  и  тому,   что  любой
цивилизованный  человек  --  лжец.  Так  что  пока  не  было   доказательств
правдивости рассказа Вуда, тем  не  менее, Тарзан находился под впечатлением
от всего услышанного. Тарзан великолепно чувствовал человеческую натуру. Это
досталось ему  в  наследство от воспитания в  джунглях. Вероятно,  благодаря
интуиции, он поверил  рассказу Вуда. Повода не доверять рассказчику не было.
Но  Тарзан всегда был осторожен. Снова и снова осторожный  зверь  говорил  в
нем.
     -- Ну, и что  ты намерен теперь  делать?  -- спросил  он. Вуд задумчиво
покачал головой.
     -- Если искренне, то не знаю.  У  меня полная  уверенность,  что  Мафке
известно  о моем побеге. Благодаря его магической силе меня все время влечет
назад,  и  я  уже  устал  сопротивляться  этому. Вероятно,  Гонфала  все  же
рассказала ему все. В ней есть что-то от шакала и гиены. С одной стороны она
прекрасный  человек,  с другой  --  демон.  Что же касается  моих дальнейших
действий, то я абсолютно уверен, что начну вытворять необъяснимые вещи.
     -- Что ты имеешь ввиду? -- спросил Тарзан.
     -- Неужели ты не чувствуешь с  приближением темноты присутствия чего-то
невидимого около нас; не ощущаешь, что за нами наблюдают невидимые глаза; не
слышишь почти видимых существ? Куда он хочет  нас повести, туда мы  и  идем.
Уясни это.
     Еле заметная улыбка тронула губы Тарзана.
     -- Я вижу, слышу и чувствую много с тех пор, как мы здесь остановились,
но ничего из всего этого не  было Мафкой.  Я могу легко определить это своим
обонянием и слухом. Тебе нечего бояться.
     -- Ведь ты не знаешь Мафки!
     -- Я знаю Африку и знаю себя, -- спокойно ответил Тарзан.
     В его  тоне не слышалось бравады, только  спокойная уверенность в себе.
Это поразило Вуда.
     -- Ты Тарзан? -- спросил он.
     Молниеносный  острый  взгляд --  и Тарзан увидел,  что человек  говорит
абсолютно без знания дела, только  предполагает.  Миссия Тарзана  требовала,
чтобы его имя осталось по возможности неизвестным. Иначе он ничего не узнает
из  того, что  собирался  разыскать. Он надеялся быть неузнанным, так как  в
этой местности его не знали.
     --  Между прочим, --  продолжал  Вуд, -- ты до сих  пор не  сказал  мне
своего имени. Я  видел столько невероятного в этой проклятой стране, что вид
голого цивилизованного человека  изумляет меня гораздо больше. Разумеется, я
не  собираюсь  вмешиваться  в  твои  дела,  но  вполне естественно,  что мое
любопытство растет. Я бы хотел знать, кто ты и что здесь делаешь.
     Он вдруг умолк и уставился на Тарзана. Его глаза  выражали подозрение и
что-то вроде страха.
     -- А тебя не Мафка ли послал? Может быть, ты один из них?
     Тарзан отрицательно покачал головой.
     -- Ты  оказался в весьма незавидном положении. Будь я одним из  существ
Мафки или  не будь я им -- я все  равно буду  отрицать это,  так что к  чему
отвечать?  Ты  все  скоро узнаешь  сам  и  через некоторое время будешь  или
доверять мне или нет -- как тебе заблагорассудится.
     Вуд горько улыбнулся.
     -- Что я могу  возразить? -- Он пожал плечами. -- Мы оба в одной лодке.
По крайней мере ты не знаешь обо мне больше, чем  я о тебе, а мою историю  я
мог и выдумать. По крайней мере  я сказал тебе свое имя. Ты можешь ничего не
говорить, но ведь я должен как-то называть тебя.
     -- Меня зовут  Клейтон, -- сказал Тарзан. Он мог бы также добавить Джон
Клейтон, лорд Грейсток, Тарзан из Эйн, но он промолчал.
     --  Я  полагаю, что  ты  очень хочешь убраться  отсюда  и помочь  своим
друзьям?
     -- Конечно, но на это нет никакого шанса.
     -- Почему же нет?
     -- Мафка. Мафка и Гонфала.
     --  Прямо  сейчас я не могу помочь тебе  выбраться отсюда, -- продолжал
Тарзан. -- Ты можешь пробираться  к озеру Тан  вместе со  мной, если хочешь,
конечно.  Ты  мне  только  должен  об  этом  сказать.  Мое  же  единственное
стремление -- выбраться отсюда. Ты должен решить.
     -- Я пойду с  тобой, -- ответил Вуд. -- Но  никто  из нас  не достигнет
озера Тан.  -- Он остановился и уставился на небольшой столбик пыли, который
ветер  гнал  вдали.  -- Вот оно! --  прошептал  он.  -- Оно  возвращается  и
наблюдает за нами. Ты разве ничего не  слышишь? Как ты можешь не чувствовать
этого?
     Голос его был напряжен, глаза широко раскрыты.
     -- Там ничего нет, у тебя просто расшатаны нервы.
     -- Ты хочешь сказать, что ничего не слышишь?
     -- Я  слышу  ветер  и я слышу Шиту-пантеру  далеко  отсюда,  -- ответил
Тарзан.
     -- Я тоже это слышу, но я слышу и что-то еще. Ты, должно быть, глухой!
     Тарзан улыбнулся.
     -- Должно быть. Ну, довольно. Тебе надо отдохнуть и уснуть. Завтра тебе
ничего не будет чудиться.
     -- Говорю тебе, я  это слышу. Я почти это вижу! Взгляни! Вон там, между
деревьями чья-то тень, кто-то там прячется!
     Тарзан покачал головой.
     -- Постарайся уснуть, -- сказал он терпеливо. -- А я посмотрю.
     Вуд  закрыл  глаза. Присутствие  этого  спокойного, уверенного  в  себе
незнакомца успокоило его и дало надежду  на избавление от этого  наваждения.
По крайней мере можно закрыть глаза и не видеть всего этого. И со звоном и с
шорохом в ушах он забылся в тяжелом сне.
     Долгое время Тарзан  сидел  в задумчивости. Ничего, кроме ночных звуков
дикой прерии  не  долетало до него  и, тем  не менее, он верил  в вездесущую
магическую силу черной Африки и знал,  что Вуд наверняка слышит  что-то, что
пока недоступно его слуху. Американец был утончен, умен, опытен и не похоже,
чтобы  ему  была  присуща истерия.  Он  просто  констатировал  факт.  Вполне
вероятно, что он  подвергся сильному гипнозу -- силой,  которой Мафка владел
настолько, что мог воздействовать на человека и на большом расстоянии.
     Мафка  наверняка обладал какой-то  зловещей  силой, но  Тарзан этого не
боялся. Он довольно часто подвергался гипнозу различных знахарей, но тщетно.
Эта  сила  на  него  не действовала.  Подобно  зверям  джунглей, у  него был
инстинкт. Почему это было так, он и сам не знал. Может быть потому, что  ему
не было знакомо чувство страха;  возможно потому, что в  его психологии было
больше от зверя, чем от человека.
     Отогнав от себя все эти мысли, Тарзан свернулся клубком и заснул.
     Солнце едва  встало  над горизонтом, как проснулся Вуд.  Он  был  один.
Странный белый человек исчез. Вуд не особенно удивился.  Собственно, с какой
стати  незнакомец будет  ждать  его, свяжет  себя  с  совершенно  незнакомым
человеком?  Но он все же чувствовал, что надо немного подождать,  а не идти,
чтобы снова не  стать  жертвой первого  же встретившегося  льва. У  него еще
представится такой случай.
     И опять  где-то  здесь  появился  Мафка. А не мог ли этот  Клейтон быть
орудием мага Кайи? Хотя бы потому, что он отрицал, что слышит странные звуки
или ощущает присутствие чего-то? Наверняка он все слышит. Тогда почему же он
это отрицает?
     Но, возможно,  он  и  не  был  шпионом  Мафки.  Возможно, сам  того  не
подозревая, он стал жертвой старого дьявола. Казалось, все было возможно для
Мафки. Он  мог легко вернуть или убить свою  жертву или оставить Вуда одного
умирать от голода.
     Вуд  никогда не  видел Мафки.  Он  знал только  имя  этого  всесильного
старца. Он  представлял себе, что это старый, согбенный черный  старец, весь
покрытый множеством  морщин.  С желтыми прогнившими зубами  и  полуоткрытыми
глазами.
     Но что это? Какой-то шум на деревьях! Это нечто приближается снова!
     Вуд  был смелым,  но подобные  вещи выведут из себя любого храбреца. Он
предпочитал  встретиться  с  опасностью  лицом к  лицу,  чем постоянно  быть
предметом охоты ужасного, невидимого существа.
     Американец   вскочил   на   ноги  и   повернулся   по   направлению   к
приближающемуся звуку.
     -- Слезай! -- заорал он. -- Слезай, черт бы тебя побрал! И сражайся как
мужчина!!!
     Очень легко с дерева спрыгнула фигура и  опустилась на  землю. Это  был
Тарзан. Через плечо у него была перекинута добыча охоты. Он быстро огляделся
и спросил:
     -- Что случилось? Я  никого не вижу. -- Затем его лицо осветила  легкая
улыбка. -- Снова слышишь звуки? Вуд глупо захихикал.
     -- Я решил, что это идут за мной.
     --  Ну,  ладно,  забудь  об этом  навсегда,  -- потребовал  Тарзан.  --
Давай-ка лучше подкрепимся.
     -- Это ты убил его? -- спросил Вуд, показывая на добычу Тарзана.
     Тарзан удивился.
     -- А почему бы и нет?
     --  Должно быть,  ты убил  зверя  стрелой.  То,  на  что  обыкновенному
человеку потребовались бы  долгие часы,  для тебя дело мгновения,  и  стрела
достигает цели.
     -- Но я не пользовался стрелой, -- возразил Тарзан.
     -- Тогда как тебе удалось убить животное?
     -- Я убил его ножом, и нет опасности потерять стрелу.
     --  И  все это время ты  нес  зверя  на  своих плечах?  И  после  этого
утверждаешь,  что Тарзан не  имеет ничего общего с тобой?  Тогда как  же  ты
обучился всему этому?
     -- Это длинная история, -- ответил Тарзан. -- Сейчас мы должны поесть и
приняться за дело.
     Когда они  подкрепились,  Тарзан сказал  Вуду, чтобы тот взял  с  собой
немного еды.
     -- Неизвестно, когда мы еще добудем себе еду. А остальное оставим Данго
и Унго.
     -- Данго и Унго? Кто это?
     -- Шакал и гиена.
     --  Что  это  за язык?  Я  никогда  прежде не слышал, что  их так можно
величать, правда, я почти не знаю местных диалектов.
     --  На этом языке говорят не местные, --  ответил Тарзан. --  И  вообще
люди на нем не говорят.
     -- А кто говорит на нем? -- продолжал расспрашивать  Вуд, но не получил
ответа. Он  и не настаивал. Этого  незнакомца окружало что-то  мифическое --
все  его манеры  говорить, необъяснимые и таинственные поступки. Может быть,
этот  Клейтон был немного сумасшедшим? Вуд слышал  о сумасшедших,  живущих в
одиночестве, подобно зверям. Что-то было и в этом незнакомце.  Нет, пожалуй,
не это, но он так не похож на остальных людей!
     Вуд вспомнил о льве. Этот сильный человек отогнал зверя одним рычанием.
Ничего не поймешь! Где-то в глубине души Вуд побаивался этого Клейтона.
     Он шел сзади бронзового гиганта по  направлению к Ньюбери, и  чем ближе
они приближались  к стране Кайи,  тем сильнее Вуд ощущал  силу Мафки. Что-то
тянуло его  прочь от этого белого. Он раздумывал, чувствовал ли  Клейтон эту
силу так же, как и он?
     Наконец  они подошли к тому месту,  где Ньюбери и Мафа  соединялись.  В
этом  месте в реку впадал ручей,  а из ущелья Мафы тропа вела в страну Кайи.
Здесь им предстояло подняться к Мафке.
     Тарзан  шел  впереди  в нескольких ярдах  от  Вуда,  который неотступно
следил за ним,  ожидая, что  вот-вот этого сильного человека  тоже настигнет
действие силы  Мафки. Но Тарзан  спокойно  двигался вперед, поднимаясь вверх
над Ньюбери.
     Могло ли быть  так, что Мафка не обратил внимания на их приближение? Он
вдруг почувствовал, как в  надежде сильно забилось сердце. Если  один из них
пройдет,  то  пройдет  и  второй.  Если  бы  он  только  мог  пройти и  уйти
куда-нибудь, он бы организовал большую экспедицию и тогда бы  смог вернуться
и спасти ван Эйка, Спайка и Тролла.
     Но  сможет ли он пройти? Он подумал  о присутствии  чего-то  незримого.
Может это просто его  больное измученное  воображение, расшатавшиеся  нервы,
как  полагает Клейтон? Вуд  сконцентрировал всю свою силу воли на том, чтобы
следовать за Клейтоном, а его ноги сами поворачивали направо.
     Жалобным, беспомощным голосом он позвал Клейтона:
     --  Опять плохо, старина,  сказал он. Мафка действует на  меня. Если ты
можешь, иди в эту сторону, а я пойду прямо в его замок.
     Тарзан обернулся:
     -- Ты действительно хочешь идти со мной? спросил он.
     -- Конечно,  но я не могу.  Я из последних  сил стараюсь идти  по  этой
чертовой тропе,  но ничего  не  получается. Ноги сами несут меня  черт знает
куда!
     -- У Мафки наверняка сильные медицинские средства и снадобья, -- сказал
Тарзан, -- но я думаю, что мы его перехитрим.
     -- Нет, -- отвечал Вуд. -- Ты -- может быть, а я -- нет.
     -- Посмотрим, -- ответил Тарзан и взвалил Вуда себе на  плечи.  Так они
двинулись дальше.
     -- Неужели  ты  ничего не чувствуешь? --  спросил Вуд. -- Неужели ты не
делаешь никаких усилий, чтобы противостоять Мафке?
     -- Только  острое любопытство  видеть  этих людей, особенно  Мафку,  --
ответил Тарзан.
     -- Ты  никогда  его не  увидишь, его  никто  не видел до  сих  пор. Они
боятся, что его кто-нибудь убьет. Его очень хорошо охраняют. Если кто-нибудь
убьет его,  народ Мафки лишится могущества,  своей волшебной силы.  А  у нас
появится  возможность уйти  из этой  страны,  где  томится  около  полусотни
пленников. Мы бы все выбрались оттуда,  пробившись через  гипнотическую силу
Мафки, и наверняка многие из нас остались бы все-таки в живых.
     Но  Тарзан  не обращал особого внимания на  все эти слова. Он  спокойно
шагал  на север, легко неся свою ношу.  Он шел молча,  обдумывая все то, что
рассказал ему американец.  Тарзан пока не мог сказать, всему ли он  верит из
услышанного. Ему самому  нужно было удостовериться в этой магической силе. И
все-таки американец производил впечатление открытого и честного малого.
     Во  всей  истории  непонятно  было  одно -- боевые  качества  Кайи. Вуд
признался,  что  никогда  не  видел их сражающимися и что  поимка  пленников
происходит  исключительно благодаря магической силе  Мафки. Тогда  откуда он
знает, что женщины-воины  сражаются  как львицы? Он задал вопрос американцу,
интересуясь: с кем, собственно, воюют Кайи?
     --  Еще одно  племя живет  на  востоке,  -- объяснил  Вуд. -- Это Зули.
Когда-то Кайи и Зули были одним  племенем с двумя  колдунами, если их  можно
так назвать. Один из них -- Мафка,  другой -- Вура.  Ревность разделила этих
двух всесильных людей.  Члены племени выбрали  себе вождя, и началась битва.
Когда  сражение закончилось, говорят, победила сторона Вуры, который как все
цивилизованные полководцы не принимал участия в битве. И все племя Вуры ушло
с  ним, заняв облюбованную  территорию. С  тех пор  очень часто  происходили
кровопролитные  сражения,   в  которых  одна  сторона  стремилась  захватить
всесильный алмаз другой стороны.
     -- Вероятно,  они  знают цену  каждого  камня, в котором хранится  своя
особая сила.
     В течение часа Тарзан нес американца, затем опустил его на землю.
     -- Может быть теперь ты сам сможешь идти?
     -- Я попытаюсь. Пошли!
     Тарзан двинулся  вперед к  северу. Вуд колебался. Выражение его глаз  и
видимые  усилия тела говорили  о  напряженном старании.  Но что-то неведомое
повернуло его обратно, и он торопливо зашагал на юг.
     Тарзан бросился за  ним.  Оглянувшись, Вуд кинулся бежать. Какой-то миг
Тарзан  колебался.  Этот   парень  ничего   для  него  не  значил,   он  был
всего-навсего обузой. Почему  бы не  отпустить его на все  четыре  стороны и
оставить  в покое? Но увидев ужас на лице  беглеца,  Тарзан  понял,  что это
Мафка уводит его прочь от Владыки джунглей.
     Вероятно, то,  что Мафка издевался  над Вудом, толкнуло Тарзана вперед,
чтобы догнать  беглеца.  Какой  бы силой Мафка не  обладал, не  было  ничего
такого, что могло бы уйти от Тарзана.
     Через несколько прыжков он  нагнал измученного  Стенли  Вуда  и схватил
его. Американец начал  слабо сопротивляться, пытаясь освободиться, и в то же
время цепляясь за Тарзана, умоляя того спасти его.
     -- Это ужасно! -- застонал он. -- Неужели  ты думал, что я могу убежать
от этого старого дьявола? Тарзан пожал плечами.
     -- Вероятно, нет, -- сказал он. -- Я знал одного колдуна, который через
много лет на большом  расстоянии убил свою жертву.  А этот Мафка,  вероятно,
необыкновенный колдун.  В эту ночь  они расположились на ночлег у Ньюбери, и
утром, когда Тарзан проснулся, он увидел, что Стенли Вуд исчез.
     IV
     СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР
     Исчезновение американца окончательно убедило  Тарзана в  том, что Мафка
обладает действительно дьявольской силой. Он  ни минуты не  сомневался,  что
Вуд ушел, увлекаемый именно этой магической силой.
     Тарзану оставалось только поражаться этой силе. Когда они  устраивались
на ночлег,  Тарзан  обвязал  травяной веревкой американца,  а  другой  конец
веревки укрепил на своей руке. Очевидно, Вуд освободил себя  и, не способный
противиться этой неведомой  силе, убежал, что являлось своеобразным  вызовом
Тарзану.  Очевидно, это и  было побудительной  причиной,  по которой  Тарзан
повернул  назад,  а  может быть,  в  нем  было  желание  помочь  несчастному
американцу.
     Тарзан  не пошел по тропе  к реке  Мафа, а  двинулся  на  юго-восток от
горной страны Зули, горы которой высились на подступах к стране Кайи.
     Итак,  через три дня он подошел к восточной стороне страны Кайи. Он был
уверен, что Мафка будет  ожидать его с другой стороны, следующим по  пути за
Вудом,  что дало  бы ему возможность легко взять  Тарзана в  плен  или  даже
просто убить его. Или вывести на него большое количество женщин-воинов.
     Тарзан  решил  появиться  с  той  стороны,  где его ждут  меньше всего.
Основную ставку Тарзан делал  на то, что сила Мафки не сможет воздействовать
на него. И был еще один момент, на который  надеялся Тарзан. Возможно, Мафке
было известно его дружеское расположение к Вуду  и то,  что он помогал  Вуду
противостоять этой силе. Возможно, чары Мафки были  настолько сильны, что он
мог читать мысли своих  жертв  на большом  расстоянии,  посредством  их глаз
видеть все вокруг. Таким образом, пока Тарзан находился рядом с американцем,
Мафка чувствовал  присутствие  Тарзана  и фиксировал  его  действия,  идущие
вразрез с  волей Мафки. Но когда Вуда  с ним не стало, Тарзан надеялся,  что
маг не мог следить за Тарзаном и, тем более, воздействовать на него.
     Был полдень третьего дня после исчезновения  Вуда.  Тарзан взбирался по
горному хребту. В каньоне под ним бил горный  ключ, который являлся границей
между землями Зули и Кайи.
     Легкий западный ветер  дул  в  лицо  Тарзану,  чуткие  ноздри  которого
улавливали  присутствие  невидимых существ -- Шиты-леопарда, рыжего волка  и
других.  Но  с востока  долетали  какие-то вообще непонятные запахи.  Помимо
всего этого  за  Тарзаном  внимательно  следили  десять пар  глаз спрятанных
воинов.   Семеро  из  них   были  бородатыми  белыми  мужчинами,  пятеро  --
чернокожими. Тела  их были покрыты  шкурами диких  животных, в руках  луки и
стрелы.
     Они следили за спускающимся в  ущелье Тарзаном. Видели,  как он вытащил
кусок мяса и съел  его. Затем они двинулись за ним, стараясь не показываться
ему  на  глаза.  Иногда  преследователи  перекидывались  несколькими  тихими
словами. Ветер дул  от Тарзана, так что его  великолепные слух и обоняние не
могли помочь Владыке джунглей.
     Воин, идущий впереди, говорил больше остальных. Это был белый с густыми
каштановыми волосами и с серебристой бородой. Сложен  он  был  прекрасно,  а
высокий лоб и глаза говорили об уме. Спутники называли его Лордом.
     Тарзан устал.  В течение трех дней он беспрерывно  карабкался по горам,
ни разу не присев отдохнуть. В прошлую  ночь на него напали леопарды. Одного
он убил, а остальные терпеливо следовали за ним,  выжидая удобный момент для
нападения.
     Солнце стояло еще высоко,  когда  он прилег отдохнуть под кустом. Устал
он зверски и  все  же отдыхать устроился в таком месте, куда невозможно было
подойти, не потревожив его сон.
     Тем не менее, когда он проснулся, было уже за полдень. Множество воинов
окружало  его,  направив  на него свои копья. Взглянув на их свирепые лица и
увидев безжалостные глаза, Тарзан мгновенно огляделся по сторонам. Выхода не
было.  Не сказав  ни  слова, он молча смотрел  на молчаливое кольцо.  К чему
слова?  Преследователи  ожидали  увидеть  страх  в  его  глазах.  Но  ничего
подобного не было.  Он  спокойно лежал,  посматривая  вокруг  своими  умными
глазами.
     -- Ну, Кайи, -- сказал наконец Лорд, -- мы тебя поймали.
     Очевидность его заявления была настолько ясна, что никаких комментариев
не  требовалось.  Тарзан хранил  молчание.  Его больше интересовал язык,  на
котором к нему обратились,  чем сами  слова.  Похоже,  что  перед  ним стоял
англо-сакс, изъяснявшийся на смешанном  гальском наречии.  В короткой  фразе
слышались слова из нескольких языков.
     Лорд переминался с ноги на ногу.
     -- Ну, так как, Кайи, -- после короткого молчания  продолжал он, -- что
ты можешь ответить?
     -- Ничего, -- сказал Тарзан.
     -- Поднимайся, -- приказал Лорд. Тарзан встал.
     -- Отберите у него оружие! -- рявкнул Лорд и затем, как бы сам с собой,
пробурчал на английском: "Черт бы его побрал!"
     Но теперь, казалось,  Тарзан заинтересовался  им. Это  был  англичанин.
Вероятно, нужно спросить самому.
     -- Кто ты? -- спросил Тарзан. -- Почему ты решил, что я Кайи?
     -- Потому что ты прекрасно знаешь, что мы Зули, потому что в этих горах
нет другого племени! -- Затем  повернулся к рядом стоящему  воину и крикнул:
-- Свяжите ему руки за спиной!
     Воины повели Тарзана через хребет в  противоположную  сторону. Было уже
поздно,  и Тарзан не  мог разглядеть страну, к которой они  приближались. Он
только видел, что идут они по хорошо утоптанной  тропе вниз к ущелью. Справа
журчал ручей.
     В ущелье было очень темно, но наконец они выбрались из него и оказались
в стране Зули, где было значительно светлее.
     Впереди мерцал  слабый  свет. Они шагали еще около  получаса, и, только
подойдя ближе, Тарзан понял, что это яркий костер горит в деревне, к которой
они приближались.
     Когда  они подошли  к  воротам деревни,  Лорд дал знак остановиться; он
назвал  пароль"  и их пропустили. В  середине  деревни горел  костер. Вокруг
стояли  двухэтажные  дома.  Около   входа   в  деревню  несколько  прекрасно
вооруженных женщин наблюдали за пришедшими.  Все  с  нескрываемым  интересом
разглядывали Тарзана.
     -- А, Кайи! -- слышалось вокруг. -- Ты скоро умрешь!
     -- Плохо, что он Кайи, из него вышел бы великолепный муж!
     --  Возможно,  Вура  и  отдаст  его  тебе,  после  того,  как  немножко
познакомится с ним!
     -- Он никогда не будет ничьим мужем! Я не желаю
     мужа из львиного мяса!
     -- Надеюсь, Вура бросит его на съедение львам, у нас
     щже давно не было зрелищ!
     -- Ну, нет, этого не будет. У него слишком красивая
     голова. Похоже, что у него есть мозги, а Вура не отдает
     львам таких умниц.
     Через  всю эту ораву Лорд  вел свою жертву к  дому, возвышавшемуся  над
всеми остальными, у входа в который стояла дюжина женщин-воинов. Одна из них
сделала шаг вперед, и острие ее копья уперлось в грудь Лорда.
     Лорд остановился.
     -- Скажи Вуре, что мы привели пленника Кайи. Женщина обратилась к одной
из воительниц:
     --  Сообщи Вуре,  Лорд  привел  пленника Кайи. Затем она  взглянула  на
Тарзана.
     -- До чего хорош мужчина! Как раз для тебя, Лорро! Женщина согласилась:
     -- Хм,  он хорошо сложен, но он немного темноват. Вот если мы убедимся,
что в нем течет только кровь белого, тогда стоит за него  сразиться.  Как ты
полагаешь, он белый? Не  все ли  равно, в конце концов?  Он Кайи и  этим все
сказано.
     С  момента  своего пленения  Тарзан  произнес лишь  несколько  слов  на
галльском  диалекте.  Он  не  отрицал, что он  Кайи, потому что не собирался
бежать.  Любопытство  узнать как можно больше о  Зули, любопытство, влекущее
его сюда, чтобы от них  узнать  как  можно больше  о  самих Кайи, помогло бы
спасти попавших в беду пленников Мафки и было сильнее его.
     Стоя у  входа во  дворец  Вуры, Тарзан  решил,  что, в конечном  итоге,
приключение ему  нравится.  Откровенность Лорро позабавила  его. То,  что за
обладание его телом женщины должны сражаться между собой, рассмешило его. Он
точно не  понял, в чем дело, но решил,  что  у Кайи  должны  быть  такие  же
обычаи.
     Не обращая на женщин  внимания, Тарзан спокойно продолжал ждать. Лорро,
вероятно, была  или белой или метиской, но только не негритянкой. Если бы не
ее черные волосы, она  бы сошла за скандинавку. Сложена  она была прекрасно,
на  вид  ей  было  лет  тридцать.  Черты  лица  приятные,  и  по  стандартам
цивилизации ее смело можно было назвать красивой женщиной.
     Раздумья  Тарзана  были  прерваны  появлением  воинов  Лорро,   которые
сообщили, что пленника ожидает Вура.
     --  Лорд  должен отвести  пленника  к  Вуре,  --  приказала  Лорро.  --
Проследи,  чтобы  у Кайи  не  было оружия  и рука крепко  связаны за спиной.
Страже не спускать с него глаз.
     Лорро  с  шестью женщинами  сопровождала Лорда с пленником. Они вошли в
мрачный  холл   дворца,  тускло  освещенный  множеством  свечей.  На  стенах
виднелись рисунки битв и  изображения  животных. Открылись двери, к вошедшие
увидели  множество  воинов. Стены были увешаны различным оружием. Пройдя эту
комнату, они попали в следующую, где и остановились перед охраняемой дверью.
Пройдя  через эту  дверь,  они попали в  огромную комнату,  в  дальнем конце
которой  стоял трон, по бокам его горели свечи, освещавшие  покрытые  тонкой
кожей стены,  увешанные оружием и задрапированные тканью. Роскошь была как в
музее, и это  впечатляло. Над троном за длинные волосы были повешены женские
головы -- их было около сотни.
     Взглянув  на  тронное кресло,  Тарзан ничего не увидел,  кроме огромной
головы в сером ореоле седых косм. Приглядевшись, он увидел немощное тело под
этой  огромной головой. Сморщенная желтая кожа  подобно древнему  пергаменту
обтягивала кости черепа --  живая голова мертвеца, в глубине которой мерцали
два глаза, их огонь походил на пламя преисподней. Это был Вура.
     На столике  перед  ним лежал огромного  размера  изумруд,  от  которого
исходил свет, освещая лица стоявших кругом воинов.
     Но  Тарзана больше интересовал  сам  Вура. Это  был не  чернокожий,  но
определить  его происхождение было чрезвычайно трудно. Кожа была  желтой, но
он не был китайцем. Он мог быть кем угодно.
     Несколько минут он сидел,  не двигаясь, уставясь на  Тарзана. Удивление
ясно было написано на его лице. Наконец он произнес:
     -- Как поживает мой брат?
     Ни один мускул не дрогнул в лице Тарзана, когда он ответил:
     -- Я не знаю вашего брата.
     --  Что? --  удивился в свою очередь  Вура.  -- Ты хочешь  сказать мне,
Кайи, что не знаешь  этого принца лжи, этого вора, убийцы,  этого негодяя --
моего брата?
     Тарзан отрицательно покачал головой.
     -- Я его не знаю, -- повторил он, -- и я не Кайи.
     -- Что?! -- взвизгнул Вура, сверкнув на Лорда глазами.  -- Это не Кайи?
Разве не ты мне сказал, что привел
     Кайи?
     -- Мы поймали его у подножья истока Мафы, о Вура.
     Кто же другой может быть там, как не Кайи?
     -- Это  не  Кайи, дурак! -- воскликнул Вура.  -- Я так  и подумал,  как
только взглянул  в  его глаза. Он не похож  на всех  остальных, недаром  мой
мерзкий братец не имеет над ним власти. Ты дурак, Лорд,  и я не желаю больше
держать среди Зули  дураков -- этого достаточно.  Ты будешь казнен. Отбери у
него оружие, Лорро. Отныне он пленник!
     Затем он обратился к Тарзану:
     -- Что ты делал в стране Зули?
     -- Искал одного из моих людей, который потерялся.
     -- И ты надеялся найти его здесь?
     -- Нет, я шел не сюда. Я шел в страну Кайи.
     -- Ты лжешь, -- фыркнул Вура, -- ты не мог проникнуть к истоку Мафы, не
пройдя через страну Кайи, другого пути нет.
     -- А я прошел другим путем, -- ответил Тарзан.
     -- Ни один человек  не может пройти через горы, которые окружают страны
Кайи и Зули.  Сюда нет другой тропы, кроме как через реку Мафа, -- продолжал
настаивать Вура.
     -- Я прошел через горы.
     -- Я так и думал! --  воскликнул Вура. -- Ты не Кайи! Но ты на службе у
моего  проклятущего  братца!  Он послал  тебя,  чтобы убить меня! Но мы  еще
посмотрим,  -- злобная насмешка слышалась в его голосе, -- кто из нас  более
могущественный,  Мафка  или  я. Я  посмотрю,  сможет  ли  он  спасти  своего
посланника от всесильного Вуры. Мы дадим ему время.
     Он повернулся к Лорро:
     -- Уведи его вместе с  другим пленником! -- приказал он. -- И проследи,
чтобы ни один не сбежал, особенно этот.  Он  чрезвычайно  опасен.  Он умрет,
также как и Лорд!
     V
     ЧЕРНАЯ ПАНТЕРА
     Тарзан и Лорд были приведены в комнату на втором этаже дворца Вуры. Это
было  небольшое помещение с  единственным окном  за железной решеткой. Дверь
была тяжелой, с внешней стороны обитая железом. Когда стража закрыла дверь и
ушла,  Тарзан подошел к окну  и выглянул. Луна уже взошла. В ее мягком свете
Тарзан разглядел отвесную  стену, в  тени деревьев находилось  что-то,  чего
Тарзан не смог разглядеть, но запах его  чуткие  ноздри улавливали. Взявшись
за решетку, он попробовал ее прочность, затем обернулся к Лорду.
     -- Если  бы ты спросил меня, я бы тебе ответил, что я не  Кайи, и мы бы
не оказались здесь. Лорд тряхнул головой.
     -- Это только предлог для расправы со мной. Он меня боится, -- произнес
Лорд грустно. -- Вура только этого и ждал. Мужчины здесь в лучшем положении,
чем в стране Кайи. Нам  разрешают носить оружие  и быть  воинами. Вот почему
Вура  знает,  что  мы не убежим. И еще --  путь к свободе лежит через страну
Кайи,  где нас или  возьмут  в  рабство,  или  убьют.  Вура  прослышал,  что
несколько мужчин собирались  убежать. План побега заключался в убийстве Вуры
и похищении изумруда, которым можно было  бы нейтрализовать магическую  силу
Мафки. С  этим  изумрудом  мы  надеялись пробиться через  страну Кайи.  Вура
уверен, что  я главарь заговорщиков, и  только и  ждет повода, чтобы от меня
избавиться. Разумеется, в любой  момент он  может сделать все, что пожелает,
но  это хитрый старый дьявол, который ищет подтверждение  своим подозрениям.
Таким образом он надеется один за другим разделаться со всеми нами.
     -- А откуда ты сам так много знаешь о его планах? -- спросил Тарзан.
     -- Даже в стране ужаса  и насилия иногда  возникает любовь, --  ответил
Лорд. -- Женщина, приближенная  Вуры,  безумно влюблена  в одного из нас,  а
Вура слишком много доверяет ей свои тайны, вот и все. Он полагает, что таким
образом  расположит к  себе красавицу, но  сейчас  все  пропало.  Остальные,
естественно, напугаются. Они останутся в этой стране, пока не погибнут.
     -- Ты англичанин, не так ли? -- поинтересовался Тарзан.
     Лорд кивнул.
     -- Да,  я был англичанином, но одному богу известно, кто я теперь. Ведь
здесь  я  уже около  двадцати лет  -- здесь  и  в  стране Кайи. Сначала меня
захватили Кайи, а потом в одной из битв -- Зули.
     -- Я слышал, Вура убивает  людей  Кайи, которые попадают к нему в плен,
-- продолжал расспрашивать Тарзан.
     -- Он и  меня собирался  убить, потому  что думал, что  я Кайи.  Да, он
убивает  Кайи, потому  что у нас достаточно мужчин; но  раньше здесь тоже не
хватало мужчин. В  этой стране полно и пищи, и добычи. Большинство младенцев
убивают. Женщины здесь только белые. Так что у нас нет нужды в притоке белой
крови.  Сейчас  редко  когда рождается чернокожий  малыш или  даже только  с
негритянскими
     чертами.
     -- Почему им так хочется быть белыми? -- спросил
     Тарзан.
     -- Один бог ведает.  Они никого, кроме друг друга не видят и никогда не
увидят. Вероятно, главная причина кроется в прошлом. Очевидно, Мафка  и Вура
знают  это. Говорят, что они вечно  были здесь,  что они бессмертны, но это,
конечно, неправда.
     Пока я жил  тут двадцать лет,  у меня  собралась  кое-какая информация.
Вура  и Мафка -- два близнеца, прибывшие  сюда из  Колумбии  много лет  тому
назад,  привезли огромный изумруд, наверняка украденный где-нибудь.  Как они
раздобыли бриллиант  Гонфал --  я не знаю. Возможно, они кого-то  убили  при
попытке удрать с ним из страны.
     Самое интересное,  что  эти двое верят  в силу  своих камней.  И это на
самом деле так. Попробуй, лиши  одного из них их камня, и вся сила  уйдет от
них. Но в  этом  мы еще больше убедимся,  убив  их.  Хотя  у нас нет никаких
шансов на успех, мы все  же собирались убить Вуру. Теперь же это невозможно.
Я  здесь,  наши  мечты  не  осуществлены.  Меня  отправят  к  львам,  а тебя
приговорят к смерти.
     -- А в чем тут разница?
     -- Меня отправят  на двор, где держат львов. Но тобой Вура рисковать не
захочет.  Тебя могут растерзать на части  -- голову  и все остальное. А Вуре
понадобится твой мозг. Я уверен в этом.
     -- А почему, собственно, он ему понадобится?
     -- Ему нужен мозг таких людей, как ты -- умных, смелых, независимых  от
его сверхъестественной силы.
     -- Но зачем он ему? -- настаивал Тарзан.
     -- Для того, чтобы съесть его.
     --  О, понятно.  Он верит  в  легенду,  что, съев  мозг  храбреца,  сам
становишься храбрым. Я часто сталкивался с подобными явлениями.
     -- Все это чушь, -- сказал Лорд.
     --  Не знаю. Я всю свою жизнь живу  в Африке и  многие вещи не отрицает
хотя бы  потому, что не понимаю их. Так что не берусь судить. Но я думаю вот
о чем и полагаю следующее.
     -- Ну?
     -- Что Вуре не достанутся мои мозги, а тебя не бросят львам. Конечно, в
том случае, если мы устроим побег.
     -- Побег? -- фыркнул Лорд. -- Ничего не выйдет.
     -- Может быть, но я ведь только полагаю. Ведь я не сказал, что уверен в
этом наверняка.
     --  И как  ты мыслишь это  сделать? Взгляни-ка на  дверь.  И что, ты не
видишь решетки на окне? А за окном...
     -- Пантера, -- продолжил Тарзан за него.
     -- Откуда ты узнал о пантере? -- в голосе Лорда послышалось удивление и
подозрение.
     -- Запах Шиты очень терпкий,  -- ответил Тарзан.  -- Я почувствовал его
сразу же,  как  только  вошел  сюда. А  когда подошел к  окну,  все сомнения
исчезли. Кстати, это самец.
     Лорд покачал головой.
     -- Ну, я не знаю, как это тебе удается, но, тем не менее, ты прав.
     Подойдя к окну, Тарзан внимательно осмотрел решетку.
     -- Глупец! -- воскликнул он.
     -- Кто это? -- в свою очередь спросил Лорд.
     -- Кто все это мастерил. Взгляни!
     Он  крепко  уцепился  за  два  прута  и  с  силой дернул раму,  которая
поддалась под  тяжестью его  тела. Вытащив раму, Тарзан поставил ее на  пол.
Лорд свистнул.
     -- Человек! -- воскликнул он в восхищении. -- Вы сильны как  бык. Но не
забывайте о пантере и о том, что на шум во дворе мгновенно сбежится стража.
     -- Мы  к этому  готовы, -- ответил Тарзан, ударяя  рамой об пол. Потом,
сильно нажав,  выдернул из  пазов  два  прута. --  Думаю, это  пригодится  и
послужит прекрасным оружием.
     И Тарзан протянул Лорду один из прутов.
     Оба затаили дыхание, поджидая стражу,  привлеченную шумом. Но никто  не
появился. Только пантера разволновалась. Снизу донеслось злобное  рычание. И
когда  они  выглянули  в  окно, то увидели черного  зверя, стоящего  посреди
двора, задрав вверх морду. Огромная черная кошка смотрела на них.
     -- Сможешь ли ты уйти отсюда, если мы  выберемся за пределы города? Или
Вура, подобно Мафке, может руководить действиями и помыслами жертв?
     --  В этом-то  и зарыта  собака. Собственно  поэтому-то мы и решили его
убить.
     -- А как  он  ладит с  Зули? Они хорошо  относятся к нему? -- продолжал
расспрашивать Тарзан.
     -- Страх, ужас и ненависть -- вот все чувства, которые испытывают Зули.
Больше ничего.
     -- Женщины тоже?
     -- А что случится, если он вдруг окажется мертвым?
     --  Чернокожие  и  белые,  пленники  и  рабы  заберут  своих  женщин  и
постараются  пробиться к себе на родину. Все стремятся во что бы то ни стало
выбраться  отсюда,  попасть  к  себе домой.  Женщины, урожденные  Зули,  уже
столько  наслышались  о  прекрасном мире за пределами  их  страны,  что тоже
пойдут следом за мужчинами. Они знают  от мужчин, что благодаря их огромному
изумруду они будут богаты в этом новом для них мире и смогут жить счастливо.
Если здесь на каждого белого приходится по десятку жен Зули,  то в свободном
мире каждая женщина будет иметь одного мужа, о чем каждая из них мечтает.
     -- Почему же тогда Зули сами не убьют Вуру?
     -- Страх перед его сверхъестественной силой.  Они не только  убьют его,
но сами даже защитят его от опасности. Вот, если  он вдруг  окажется  мертв,
это уже совсем другое дело.
     -- Где он? Где он спит? -- поинтересовался Тарзан.
     -- В комнате прямо за троном. Но почему ты спрашиваешь об этом? Ты ведь
не...
     -- Я собираюсь его убить. Другого выхода нет. Лорд покачал головой.
     -- Ничего не выйдет.
     -- Один из моих соотечественников томится в тюрьме Кайи. С помощью Зули
я освобожу  его  и  всех остальных пленников,  ибо  я  не уверен,  что смогу
справиться один. Мафка более осторожен и трусливее Вуры.
     -- Ведь ты предстал  перед этим  чудовищем  всего один раз,  да и то со
связанными руками, -- напомнил Лорд.
     --  Есть какой-нибудь  иной способ проникнуть  к  нему в комнату  кроме
тронного зала?
     -- Есть. Но это трудно. Можно попасть  к нему в спальню из этого двора,
но там ходит  пантера. Она  охраняет  и его  и  устраняет возможность побега
пленников из заточения. В этой комнате мы как раз с тобой и находимся.
     -- Это плохо, -- размышлял вслух Тарзан. -- Я могу наделать  много шума
и уж наверняка разбужу Вуру, выламывая решетку из его окна.
     -- На его окне нет решетки.
     --  Но  пантера!   Как   она  умудряется  стеречь  его  и  охранять  от
покушающихся на его жизнь?
     -- Над этой пантерой Вура имеет еще большую власть благодаря все той же
магической силе. Каждое ее действие под его контролем.
     -- Ты уверен, что на окнах Вуры нет решеток?
     --  Абсолютно уверен.  Кроме того, его окно постоянно открыто, так  что
Вура в любую минуту может подозвать пантеру.
     -- Прекрасно! Я пройду к нему через окно.
     -- Ты продолжаешь забывать о пантере.
     -- Я не забыл о ней. Расскажи мне о каких-нибудь привычках Вуры. Кто  с
ним живет?  Когда он встает? Где он ест? Когда он впервые выходит  в тронный
зал?
     -- Кроме него  в спальне нет никого. Насколько мне известно, кроме него
в этой комнате  никто  не  бывает.  Завтрак  ему  подается  через  небольшое
отверстие  в  полу.  Поднимается  он  с  рассветом  и  тут  же  ест.  В  его
распоряжении  еще  три  комнаты,  и  что он там  делает  --  одному  дьяволу
известно.  Иногда какая-нибудь из его  женщин-воинов приходит в эту комнату.
Но ни одна еще не сказала нам, что она там видела или что  там делается. Они
слишком  напуганы. Примерно через час после еды он выходит в  тронный зал. К
этому  времени  здесь  уже  собирается  множество  Зули.  Тут  он произносит
приговоры, объявляет наказания за день  прошедший и настоящий. Затем он идет
в свои  покои и  остается  там до  вечерней трапезы,  которая  происходит  в
тронном  зале.  Таков  распорядок  его   дня,   когда  не  случается  ничего
непредвиденного.
     -- Хорошо! -- воскликнул  Тарзан. --  Все пригодится для  осуществления
моего плана.
     -- Все, кроме пантеры, -- заметил Лорд.
     -- Возможно, ты и прав, посмотрим, -- сказал Тарзан, подходя к окну.
     Пантера спокойно лежала  у окна Вуры, положив  голову на  лапы.  Тарзан
прислушался, потом обернулся к своему новому знакомому.
     -- Пантера спит, -- сказал Тарзан и перекинул ногу через оконный проем.
     -- Ты же не собираешься спускаться во двор! -- воскликнул Лорд.
     -- Почему бы и нет? Это единственный путь к Вуре, а пантера спит.
     -- Она долго не проспит.
     -- А я и  не жду от нее этого. Я только попросил ее  поспать, пока я не
спущусь к ней.
     -- Ведь сейчас произойдет несчастье, и ничто не может помешать ему!
     -- Все может быть. Жди и смотри.
     И Тарзан, перекинув другую ногу, повис на руках, держась за проем окна.
В правой руке у него был зажат железный прут. Осторожно, в полной тишине, он
скользнул вниз.
     Затаив дыхание,  Лорд  следил  за  легкой фигурой, которая,  коснувшись
земли,  подобно  молнии   мгновенно   повернулась  лицом  к  зверю.  Пантера
продолжала спать.
     Словно лесной  ветерок,  Тарзан осторожно стал приближаться к зверю. Он
уже прошел половину пути, когда зверь проснулся.
     В  окне  наверху Лорд похолодел. Он  не мог  не  восхищаться  смелостью
своего  товарища по  несчастью, но он все же  считал его глупцом,  рискующим
жизнью.
     В этот момент пантера прыгнула...
     VI
     ПОЙМАННЫЙ В ЛОВУШКУ
     Ни один  из  диких  котов не обладает такой свирепостью,  как  пантера.
Сила,  злобный и бешенный рывок, молниеносное наступление демоничны.  Но все
это  было хорошо знакомо настороженному Тарзану. Он точно рассчитал все свои
шансы во  встрече со зверем и Вурой и сначала предпочел встречу с меньшим из
зол, прекрасно понимая, что только таким образом сможет избавиться от обоих.
И теперь его судьба решалась за какие-то считанные мгновения.
     Черный зверь  был  подобен фурии,  но молчаливой  и  смелой.  Ни  звука
рычания не раздалось в ночи. Луна спокойно взирала на деревню Зули, и  ничто
не предвещало смерти.
     Окаменевший Лорд  стоял у окна совершенно неподвижно, глупо уставясь на
разыгравшуюся  трагедию.  Из другого окна два глубоко посаженных глаза также
неотрывно наблюдали за происходящим.
     Успев  размахнуться,   Тарзан  нанес   огромной  силы  удар  по  голове
прыгнувшего зверя. Раздался хруст ломающейся  кости,  тяжелый  удар  о землю
и... тишина.
     Лорд судорожно выдохнул воздух. Хотя все произошло у него на глазах, он
никак не мог поверить в это. Горящие глаза из окна Вуры внезапно наполнились
страхом, хотя он и продолжал наблюдать за дальнейшими действиями пленника.
     Поставив  ногу  на труп  зверя,  Тарзан  с минуту стоял,  не  двигаясь,
сдерживая свой победный крик.  В ночи  по-прежнему  не  раздалось  ни звука.
Затем он обернулся  к окну  Вуры, и  наблюдающие  глаза сейчас же скрылись в
темноте.
     Тарзан   остановился  у   окна,   напрягая   свой   тонкий  слух.   Его
натренированные  уши  уловили  звук удаляющихся шагов, шлепанье  сандалий по
полу и почти бесшумно закрывающуюся дверь. Ноздри сказали о запахе Вуры.
     Тарзан молча влез в окно, постоял, внимательно прислушиваясь и сжимая в
руке  железный прут. Не было слышно  даже  дыхания.  Тарзан предположил, что
Вура знал о его приближении  и затаился, выжидая  момент  для  нападения.  В
таком случае ему стоит удвоить внимание.
     Лорд говорил ему,  что у  Вуры три  комнаты.  Наверняка к ним примыкает
тронный зал. Но в  какой  из комнат затаился  этот  человек? Может  быть  он
помчался  за помощью? Все возможно, хотя Тарзан  и не  слышал никаких звуков
приближающихся шагов.
     Луна исчезла, и  кромешная темнота окружала Тарзана, правда, его острые
глаза, привыкшие к тьме, продолжали различать предметы.
     Он бесшумно двинулся к следующей  комнате,  предварительно  внимательно
осмотрев  все двери. Последняя дверь, вероятно, вела в тронный зал. Он вошел
в первую дверь и бесшумно закрыл ее за собой.  В комнате было темно,  как  в
преисподней.  Он напряженно вслушивался,  но  ничего  не  улавливал.  Ноздри
говорили  Тарзану, что Вура  был здесь совсем недавно,  уши убеждали, что он
ушел, вероятно, в следующую комнату.
     Тарзан  вошел  в  комнату,  прекрасно  зная,  что  Вура  ожидает  этого
мгновения  и ждет  его за следующей дверью. Вдруг Тарзан  ощутил, что что-то
покрыло  его ноги; казалось, на  пол упала веревка. Тут же его  осенило: его
как  дикого зверя  загоняют в западню. Тарзан рванулся назад,  но  уже  было
поздно: веревки обвились вокруг его тела. Они затягивались,  связывая его по
рукам  и ногам. Дальнейшая борьба была  просто бесполезной. Тарзан  попал  в
западню из сетки.
     Дверь  в  следующую  комнату  открылась, и  в проеме  показался  Вура с
факелом в  руке. На лице его  мертвой головы  змеилась  гримаса. Сзади  мага
Тарзан  увидел лабораторию, с потолочных балок которой свисали  человеческие
головы.
     Эта  комната освещалась несколькими факелами, а  в  середине, на столе,
лежал огромный изумруд Зули, испускающий призрачный свет.
     -- Отныне ты приговорен к еще более страшной смерти, чем та, которую мы
тебе придумали, -- прохрипел Вура.
     Тарзан хранил молчание. Он осматривал веревки, которыми был опутан. Это
была толстая  и крепкая  сетка,  свисающая с потолка до пола.  Через дыру  в
потолке от сетки в комнату Вуры тянулась веревка.  Эта веревка  приводила  в
действие всю хитроумную ловушку.
     Созерцая результат своего ухищрения, Вура был в прекрасном расположении
духа.  В  глазах его  не  было  больше  ни страха, ни гнева. Он  с интересом
разглядывал Тарзана.
     -- Ты интересуешь меня. Пожалуй, я немного понаблюдаю за тобой. Правда,
ты начнешь голодать и страдать от жажды, но человеку, которому суждено скоро
умереть, не нужна пища и вода. Зато я разрешу тебе смотреть, как я ем и пью,
и ты  умрешь самой  медленной смертью, которой когда-либо умирал человек. За
то, что ты убил мое самое любимое существо, ты  умрешь несколько раз.  Но  я
также покажу, что я  могу быть добрым и милосердным со своими врагами.  Я не
так жесток, как ты думаешь. Я постараюсь уберечь тебя от излишних страданий.
Ну-ка, взгляни на меня поближе!
     Говоря это, Вура разжигал огонь в камине. Затем взял металлический прут
с  деревянной  ручкой  и  противоположный  конец  сунул  в пламя.  Затем  он
продолжал:
     --  Головы, которые ты видел, я препарирую. Это моя профессия. Я боюсь,
что  созерцание  этих голов принесет тебе лишние  страдания, поэтому я выжгу
тебе глаза, чтобы ты их не смог видеть.
     Тарзан  продолжал  молчать.  Он  не  сводил глаз  с  безобразной фигуры
старого   мага,  двигающегося  в  зеленоватом  свете  мерцающего   изумруда.
Неизвестно, о  чем он думал,  но только  не о смерти.  Вероятно, о побеге...
Тарзан  напряг мускулы  и попытался разорвать  веревки. Вура, наблюдавший за
ним, засмеялся:
     -- Даже огромный слон и тот не может разорвать этой веревки.
     Он склонил голову на бок, и смех замер на его губах.
     Вура пришел в ярость, так  как  Тарзан  совершенно не показывал испуга.
Вура взглянул на железо, что-то бурча себе под нос.
     -- Взгляни  сюда  последний  раз, мой  гость, так  как  через минуту ты
никогда уже больше не сумеешь что-либо увидеть.
     Вура вытащил из огня раскаленный до бела  прут  и двинулся к  пленнику.
Веревки  перетягивали  руки и тело Тарзана,  и хотя  он и мог слегка двигать
руками,  но  эти  движения  были  очень  ограниченными. Положение  оказалось
чрезвычайно тяжелым. Вура подошел ближе и поднял раскаленный прут на уровень
глаз  Тарзана.  Затем внезапно ткнул  этим прутом.  Но жертва  была  начеку.
Тарзан сумел  прикрыть глаза рукой; прут лишь обжег руку. Снова и снова Вура
тыкал прутом,  но Тарзан  предугадывал его движения  и  либо отводил голову,
либо закрывался руками, обжигая их.
     Вура бесился от гнева, что не получается задуманное. Затем он взял себя
в  руки,  отбросил прут  и отошел  в  глубь комнаты.  Вернувшись  и  принеся
веревку, он закрепил ее на сетке ловушки и, обходя пленника, стал все крепче
и  крепче  обвязывать его  тело. Потом он снова  подошел к камину  и схватил
прут. Конец прута казался особенно алым в зеленоватом свете изумруда.
     Вура  вплотную подошел  к  Тарзану, который  по-прежнему  не  выказывал
страха.  Тарзан  знал,  насколько  он беспомощен, и ожидал  своей  участи  с
мужеством стоика.
     Вдруг Вуру снова охватил приступ бешенства.
     -- Ты  делаешь вид, что  не  боишься! -- завизжал он,  -- но я заставлю
тебя просить пощады. Сначала правый глаз!
     И он бросился вперед, держа перед собой раскаленный прут на уровне глаз
Тарзана.
     В этот момент Тарзан услышал, как дверь позади Вуры раскрылась. Это был
Лорд. Вура кинулся в противоположную сторону,  спасаясь от железного  прута,
который  Лорд поднял  высоко  над головой.  Он  завизжал, моля  о помощи, но
пощады не было. Крепко держа прут двумя  руками, Лорд  сразмаху ударил им по
раскаленному пруту, который Вура, обороняясь, поднял перед собой.  Прут упал
на пол.  Затем  послышался  хруст  дробящихся костей, и Вура  с проломленным
черепом мешком скатился на пол.
     Затем Лорд обернулся к Тарзану.
     -- Еще бы минутой позже и было  поздно.  Я видел, как ты убил  пантеру.
Мой Бог! Я никогда не подумал бы, что это возможно. Подождав немного, я стал
беспокоиться, хотя еще и не представлял ясно, что мне нужно делать. Мне было
слишком хорошо известно, на что может быть способен Вура, так что я поспешил
за тобой и хорошо сделал, как видишь!
     Рассказывая  все это, Лорд  нашел  нож и разрезал  веревки, опутывающие
Тарзана. Затем они обследовали все внутри лаборатории.
     Лорд обернулся к Тарзану:
     -- Этот  камень  стоит  около  двух  миллионов  фунтов  стерлингов!  --
воскликнул он. -- И он наш! До рассвета еще несколько часов, и мы можем быть
далеко от этого места вместе  с изумрудом, прежде чем найдут мертвого  Вуру.
Они никогда нас не догонят!
     -- Ты забыл о своих друзьях, -- напомнил ему Тарзан.
     -- Любой на моем месте сделал бы то же самое, --  возразил Лорд. -- Они
обретут свободу, которую мы им подарили. А изумруд должен быть нашим.
     -- Ты также забыл и о Кайи! Как ты пройдешь через эту страну?
     -- Ты где-то прав, но мы можем пробиться  через нее и без особо сильной
помощи.
     -- В том-то и дело, -- продолжал Тарзан, -- я был очевидцем силы Мафки.
По сравнению с ним Вура просто ничто.
     -- Тогда что ты предлагаешь?
     -- Я пойду вперед и постараюсь отвлечь Мафку.
     -- Хорошо! Я пойду с тобой. Тарзан покачал головой.
     --  Я должен  идти  один. Мафка может контролировать действия  и  мысли
своих  жертв даже  на большом расстоянии, но по какой-то  непонятной причине
его действие не распространяется на меня. А тебя он может просто уничтожить.
Вот почему  я должен идти один. Он легко обнаружит твое присутствие, а через
тебя узнает о моих планах -- его сила неисчерпаема.
     Говоря все  это,  Тарзан подхватил огромный изумруд  и  завернул его  в
тряпицу, которую оторвал от стены.
     Глаза Лорда сузились.
     -- Ну, а что ты намерен делать дальше? -- спросил он.
     -- Я возьму изумруд с собой. Это поможет мне встретиться с Мафкой.
     Лорд издал нервный короткий смешок.
     -- И ты думаешь выбраться отсюда с ним? Ты за дурака меня принимаешь?
     Тарзан  слишком хорошо  знал злобность людей, это было одной из  причин
его общения с дикими животными.
     -- Если ты помешаешь мне это сделать, я действительно буду считать тебя
дураком. Ты видел, как я легко расправился с пантерой?
     -- Что ты собираешься делать  с двумя миллионами фунтов? А может быть и
со всеми тремя. Один бог знает, сколько он стоит. Этого же вполне достаточно
нам обоим.
     -- Я вообще ничего не желаю, -- ответил Тарзан. -- У меня есть все, что
мне  нужно.  Единственное, что мне  нужно  от этого камня, так это  спасение
нескольких моих друзей, которые томятся у Мафки. Когда  все будет в порядке,
меня не интересует, что будет с камнем.
     Обвязав веревкой изумруд,  он  крепко привязал его к  телу. Затем  взял
нож, которым  Лорд  освободил его,  выбрал  крепкую  веревку  и, связав  ее,
перекинул через плечо.
     Лорд молча наблюдал за ним. Он хорошо помнил участь пантеры и прекрасно
сознавал  свою  беспомощность  перед этим  незнакомцем,  отбирающим  у  него
изумруд.
     -- Итак, я иду, -- сказал Тарзан. -- Подождите день, затем все идите за
мной.  Все,  кто  хочет  быть  свободным.  Неважно,  успешно  ли  будет  мое
предприятие. Пробивайтесь с  боем через страну Кайи. И если у меня все будет
в порядке, я продолжу  свой путь  и займусь улаживанием собственных  дел.  И
только по возвращении верну изумруд Зули.
     -- Зули! -- воскликнул Лорд. -- Изумруд принадлежит нам, вернее -- мне.
А ты делаешь все возможное, чтобы отобрать его у меня. И это в благодарность
за то, что я спас тебе жизнь?
     Тарзан пожал плечами.
     --  Это  не  мое дело. Мне  совершенно  все  равно,  кто будет обладать
алмазом, вернее изумрудом. Ты сам  говорил мне,  что  Зули  хотят  завладеть
камнем и выбраться с ним из этой страны в цивилизованный мир. Я не знал, что
в твои планы входит предательство твоих друзей.
     Лорд, избегая смотреть Тарзану в глаза, покраснел до корней волос.
     -- Я пойду к ним и постараюсь все  взять  под свой  контроль.  Они  как
малые дети. Им надо все разжевать и положить в рот.
     --  Итак, на  Ньюбери  через  три недели,  -- сказал Тарзан и вышел  из
комнаты. Он  выбрался из комнаты тем же  путем, что  и вошел, оказавшись  во
дворе перед убитой пантерой.
     А  в  это время  Лорд бросился  в  тронный  зал.  Все  его  мысли  были
направлены  на то,  что  надо  что-то  придумать, чтобы  помешать незнакомцу
завладеть изумрудом.
     VII
     ЗЕЛЕНАЯ МАГИЯ
     Стража,  охранявшая  вход  в  тронный зал,  настолько удивилась,  увидя
Лорда,  выходящим из него, что сначала просто смотрела, как он шел мимо. Но,
придя в себя, они приказали ему остановиться и схватились за оружие.
     Лорро первая узнала англичанина.
     --  Да это Лорд! Что ты здесь делаешь? -- воскликнула она. --  Как тебе
удалось выйти из заточения? Что стряслось?
     -- Великий Изумруд!  --  вскричал Лорд. -- Кайи  убил  Вуру  и  похитил
изумруд!
     --  Убил  Вуру!  --  выдохнули разом  с  десяток женщин.  -- Ты  хочешь
сказать, что Вура мертв?
     -- Да,  да,  --  невозмутимо отозвался  Лорд.  -- Но  изумруд  украден.
Неужели вам не понятно?
     -- Вура мертв! --  вскричали женщины  и с громкими воплями кинулись  на
улицу, чтобы разнести радостную весть.
     А Тарзан уже покинул деревню и мчался прочь. Он хорошо слышал призывы к
военным действиям. Вероятно, Лорд взбудоражил жителей и организовал погоню.
     Тарзан помчался еще быстрее. Все  вокруг было знакомо --  по этой тропе
он шел  сюда. Сзади него оставалось племя Зули -- племя  женщин-воительниц с
белыми мужчинами и черными рабами.
     Наконец Лорду удалось довести до  сознания Зули, что смерть Вуры ничего
не  значила.  Важнее было  то,  что  похищен  изумруд, который принес  бы им
богатство и независимость во внешнем мире. И они рассвирепели. В ночи Африки
загрохотал там-там кровопролития.
     Тарзан очень отчетливо различал звуки погони и попытался  прикинуть,  с
какой, приблизительно,  скоростью двигаются его преследователи. Если они его
настигнут -- ни о какой пощаде не могло быть и речи. Для него одного их было
слишком много. И они были очень злы и жаждали его крови.
     Несясь по извилистой  тропе,  Тарзан вдруг  ощутил чье-то  присутствие,
невидимое, но  ощутимое.  Его  чуткие ноздри  говорили  ему, что он один, но
внутреннее чутье убеждало, что это не так. Что-то еще двигалось  с ним рядом
и причем так близко, как его  собственная  тень.  Тарзан остановился,  чтобы
прислушаться. Это  нечто казалось было очень близко  от него, ему почудилось
даже  чье-то  дыхание,  но  беззвучное и  еле  уловимое.  Но  чуткие  ноздри
по-прежнему говорили, что рядом никого нет.
     Как  только Тарзан двинулся дальше, все повторилось снова. Он попытался
взять  себя в руки, твердя, что это  просто иллюзия.  Но прежде с ним ничего
подобного не  происходило.  Вновь что-то  находилось рядом  с  ним,  подобно
привидению. Тарзан улыбнулся, вероятно,  с  ним был дух Вуры. И внезапно его
осенило  --  да  ведь  это  изумруд!  Это  казалось  невероятным,  но другие
объяснения не приходили в голову.
     Это  был  необыкновенный  камень;  он  казался  живым,   он  дышал.  Не
удивительно,  почему  Вура не  выпускал его из  рук  ни  на  минуту.  Теперь
могуществен он. Этот камень поможет ему. С  его  помощью Тарзан доберется до
великого  алмаза  Гонфала, алмаза Кайи. Тарзан подумал -- удвоилась бы  сила
Мафки,  если  бы  он  обладал двумя  этими камнями?  А  насколько силен этот
зеленый  изумруд по сравнению  с алмазом  Мафки?  А это он  сам посмотрит. И
Тарзан решился.
     Повернув  резко  вправо,  он  покинул  тропу.  Здесь   он  скроется  от
преследователей и спокойно осуществит  свой замысел. Он помчался к  скале и,
взобравшись на уступ, стал ждать.
     Было  слышно,  как  Зули   бегут  по  тропе.  Они  не  скрывали  своего
присутствия,  не  прятались.  Было  очевидно,  что  они  не   сомневались  в
результатах погони.
     И  вот они показались. Впереди всех бежал Лорд. Их было около полусотни
белых мужчин  и  три или четыре  десятка  женщин. Тарзан сконцентрировал все
свое внимание на последних.
     "Возвращайтесь назад! Возвращайтесь назад!"  -- напряженно думал он. --
"Возвращайтесь в свою деревню и оставайтесь там!"
     Женщины  бежали по  тропе.  А  Тарзан  вдруг  почувствовал  присутствие
изумруда  еще более отчетливо. Он поднял его и  развернул из тряпицы. Камень
засветился мягким зеленоватым светом, освещая все вокруг себя.
     Держа камень  голыми  руками,  Тарзан  почувствовал, как  электрические
искры мягко пронзают все его тело. Он вдруг почувствовал еще небывалую силу,
странное  чувство  обладания  силой,  которую он никогда прежде не  знал. Он
снова попытался заставить повернуть  женщин назад и теперь был  уверен,  что
это ему удастся. Он был абсолютно уверен в своей новой силе.
     Женщины разом остановились и повернули назад.
     -- Что случилось? -- спросил один из мужчин.
     -- Я иду назад, -- ответила какая-то женщина.
     -- Почему?
     -- И сама не знаю. Я только знаю,  что должна вернуться. Я не верю, что
Вура мертв. Он зовет меня назад, он зовет меня!
     --  Чепуха!  -- воскликнул Лорд. --  Вура мертв.  Я  видел сам, как его
убили. Его череп разлетелся вдребезги!
     -- Тем не  менее, он зовет меня назад. Теперь женщины  мчались по тропе
назад. Мужчины стояли в нерешительности. Наконец Лорд тихо сказал:
     --  Оставьте их в покое, пусть идут. Мужчины продолжали  смотреть вслед
женщинам, которые вскоре скрылись в лесу.
     -- Нас больше пятидесяти, -- сказал наконец  Лорд. -- У нас нет нужды в
женщинах. Думаю, что еще немного, и мы захватим этот изумруд.
     -- Но мы его еще не захватили, -- сказал кто-то.
     -- Лучше, если мы отнимем у него камень прежде, чем он вступит на землю
деревни. Он нарушил обычай. Пятидесяти  мужчин вполне хватит для того, чтобы
расправиться с одним.
     Тарзан улыбнулся. Горькая улыбка! Даже, скорее, тень улыбки.
     -- Ну, пошли! -- сказал Лорд. -- Пора идти. Но  ни он, ни все остальные
не могли сдвинуться с места.
     -- Почему же мы не можем сойти с места? -- спрашивал один другого.
     -- Я не могу,  и никто  из нас не может. И все  мы знаем  об  этом. Это
Вура. Женщины были правы -- он не умер. Боже! Какое же наказание нас ждет!
     -- Говорю вам, что он мертв! -- зарычал Лорд.
     -- Тогда это его дух! -- предположил один из мужчин. Голос его дрожал.
     -- Посмотрите! -- закричал еще кто-то, показывая куда-то рукой.
     Все разом  взглянули  в ту  сторону; католики перекрестились, остальные
стали читать молитвы. Лорд тоже перекрестился.
     Откуда-то сверху исходил зеленоватый свет, мерцающий, но яркий.
     И в этом свете стоял мужчина -- бронзовый гигант в оленьей шкуре.
     -- Кайи! -- воскликнул Лорд.
     -- И великий изумруд! -- вторил ему другой. -- Вот и он сам!
     И  ни один из них не шелохнулся и  не потянулся за  оружием. Они только
хотели это сделать но безуспешно. Воля их была парализована.
     Тарзан спустился вниз. Остановившись, он взглянул на них.
     -- Вас всего пятьдесят,  -- спокойно сказал он. -- Вы пойдете со мной в
деревню Кайи. Несколько  моих друзей томятся там пленниками. Мы освободим их
и потом покинем страну Кайи, чтобы разойтись по своим дорогам.
     Он не спрашивал, он приказывал. И всем было  ясно, что пока  он владеет
изумрудом, повелевать будет он.
     -- Но изумруд! -- не унимался Лорд. -- Ты обещал поделить его со мной!
     --  Когда  несколько минут  назад  ты  хотел  убить  меня, --  спокойно
возразил ему Тарзан, -- ты потерял право  на этот камень, и я отказываюсь от
своего  обещания. Я  открыл силу изумруда. Камень  опасен. В руках человека,
подобного  тебе, он принесет неслыханные бедствия.  Я утоплю  его в Ньюбери,
чтобы ни один человек не мог найти его.
     Лорд взвился.
     -- Боже! Ты  не сделаешь  этого!  Ты не можешь  выбросить два  или  три
миллиона фунтов! Нет, ты только так говоришь! Ты не собираешься делиться им,
вот и все. Ты просто хочешь оставить его себе.
     Тарзан пожал плечами.
     -- Ты можешь  думать все,  что тебе  захочется. Это  не имеет  никакого
значения. А теперь вы все пойдете за мной.
     И Тарзан двинулся к стране Кайи.
     Был  знойный  день,  когда  они подошли к  городу Кайи,  оплоту  Мафки.
Несколько  минут Тарзан осматривался. Затем он  обернулся, и воины  окружили
его.
     -- Мы давно уже в  пути и почти ничего не  ели. Многие из  нас  устали.
Необходимо отдохнуть.
     Тарзан взял у одного из воинов копье и острием очертил на земле круг.
     -- Никто  не должен пересекать  этой черты, -- сказал он. -- Ни один из
вас.
     Затем  он отдал копье владельцу и,  отойдя на небольшое расстояние, сел
на землю. Положив одну руку на мерцающий изумруд, Владыка джунглей уснул.
     Воины, получив возможность отдохнуть,  тут же улеглись. Вскоре  они все
спали. Но нет, не все. Не спал один Лорд. Его глаза, злобные  и завистливые,
уставились на спящего Тарзана.
     Быстро  спустились  сумерки, пришла ночь.  Луна  еще не взошла,  и было
очень темно. Только зеленое  сияние камня  освещало  небольшое пространство.
Лорд не отводил от камня взгляда. Он уставился на руку, покоящуюся на камне,
и,  наблюдая, ждал.  Он знал силу этого камня.  Но  у  Лорда возник план. Он
должен выждать.
     Тарзан  шевельнулся во сне,  и его  рука  соскользнула  с  камня.  Лорд
поднялся. Крепко зажав в руке кинжал, он двинулся к спящему.
     Тарзан, не смыкавший глаз в течение двух суток, спал глубоким сном.
     Около линии, предусмотрительно очерченной Тарзаном,  Лорд  заколебался.
Затем перешагнул ее, так как понимал, что в данный момент спящий не обладает
чудотворной силой, ибо рука его сейчас не касалась камня.
     Многие годы Лорд наблюдал за Вурой и знал, что если рука Вуры не лежала
на камне, то обязательно какая-нибудь часть тела соприкасалась с изумрудом.
     Лорд облегченно и с надеждой вздохнул, переходя через черту. С кинжалом
в руке  он подошел  к Тарзану. Остановился над ним. Затем наклонился  и взял
изумруд.  Он отбросил  мысль об  убийстве. Лорд боялся,  что в  предсмертной
агонии  тот поднимет  шум и разбудит всех  вокруг.  А это не входило  в  его
планы. Лорд хотел оставить изумруд себе.
     Бросившись прочь от спящего Тарзана, Лорд исчез в ночи.
     VIII
     ЗАПАДНЯ
     Внезапно Тарзан проснулся. Луна светила ему прямо в лицо. Он понял, что
проспал долго. Откуда-то пришло ощущение  какой-то потери. Протянув руку, он
стал шарить в темноте, но камень исчез. Взглянув на место, где он должен был
находиться, Тарзан не увидел изумруда. Он вскочил на ноги и подошел к спящим
воинам. Он сразу же увидел, что Лорда среди них не было!
     Тарзан понял, что теперь  он не сможет  держать в повиновении пятьдесят
воинов. Они сейчас же превратятся из послушных солдат в злобных врагов.
     Тарзан обошел лагерь в поисках следов Лорда.  И увидел то, что и ожидал
-- следы вели вниз, к деревне Мафки.
     Он не знал, когда Лорд  прошел тут, вероятно, часа  два  назад. Но даже
если бы это было и две  недели тому назад, разницы никакой. Еще никто не мог
скрыться от Владыки джунглей.
     Глубокой  ночью  Тарзан  быстро продвигался  вперед,  чуткими  ноздрями
осторожно  нюхая воздух. Уже широкая тропа вела к городу Кайи. Тарзан  несся
как ветер, намного быстрее, чем Лорд. Преследование уже длилось  около часу,
как вдруг впереди, немного правее, показался движущийся зеленоватый свет.
     Оставив тропу, Тарзан помчался наперерез, намереваясь перехватить Лорда
прежде, чем  он достигнет города.  Он еще прибавил  скорость  и теперь летел
так, как не мог бегать ни один простой смертный.
     Тарзан  спешил,  как вдруг  земля разверзлась  под  его  ногами,  и  он
провалился  в какую-то дыру.  Он почувствовал,  как упал на какие-то  чахлые
кусты, которые под  его тяжестью провалились вместе с  ним в яму. Он вскочил
на ноги, но двигаться теперь мог уже с трудом. Подняв голову, Тарзан  увидел
отверстие над головой и звезды.
     Очевидно,  это была  ловушка, которую  сделали Кайи для  ловли свирепых
кошек.  Отверстие над головой было  слишком высоко. Оно было сделано с таким
расчетом,  чтобы  леопард  не  мог  выпрыгнуть  наружу.  Тарзану  ничего  не
оставалось  делать,  как  ждать. Если  ловушка  была  новой,  а  она такой и
казалась, то Кайи  наверняка  скоро  придут, чтобы  проверить  ее. И теперь,
когда дыра была открытой, ни одно животное не упадет на голову Тарзану.
     Тарзан подумал о Лорде и о том вреде, который тот мог причинить, владея
изумрудом Зули. Но что произошло, то произошло.  Он сделал  все, что мог,  и
никогда не сожалел о случившемся.  Он просто ожидал  очередных превратностей
судьбы, сравнивал с происшествиями, случавшимися с обыкновенными смертными и
делал выводы. Но он был уверен в  себе.  Собственно поэтому он  и был так не
похож на всех остальных, вот и все.
     Была  все  еще  ночь.  До  рассвета   было  далеко,   и   Тарзан  решил
воспользоваться этим и выспаться. И он заснул.
     Когда  он  проснулся,   солнце  стояло   уже   высоко.  Он  внимательно
прислушался к звукам, которые его разбудили. Это были шаги, приближающиеся к
западне. Все ближе и ближе! Он уже слышал голоса. Итак, они шли сюда. Как же
они удивятся,  увидев в яме вместо  леопарда человека! Шаги подошли ближе, и
стали  слышны  возгласы.  Очевидно,  они  увидели,   что  кусты  провалились
вовнутрь.  Кто-то   заглянул   в  яму,  и  Тарзан  увидел   лица  нескольких
женщин-воинов и мужчин. Они были крайне удивлены.
     -- До чего хорош леопард! -- воскликнул один из них. -- Мафка будет рад
иметь еще одного пленника.
     -- Но  как он сюда попал? Как он смог  пройти  мимо стражи,  охраняющей
вход в нашу деревню?
     -- Давайте его вытащим отсюда. Эй, ты! Хватай конец веревки  и обвяжись
вокруг!
     Конец веревки показался в отверстии.
     -- Спустите немного пониже, я зацеплюсь. Тарзан решил не сопротивляться
по  двум  причинам.  Во-первых,  это  означало  бы  немедленную  смерть,   а
во-вторых, плен давал возможность встречи с Мафкой и, может быть, удалось бы
спасти Вуда и его друзей. Ему и  в голову не приходило, что он сам не сможет
никогда выбраться  из этого  плена. Он даже не  представлял  себе  подобного
исхода.
     Точно обезьяна, Тарзан быстро вскарабкался по веревке  и, очутившись на
земле, заметил, что со всех сторон на него направлены копья. Восемь женщин и
четверо  мужчин.  Женщины были  вооружены, а мужчины  несли тяжелую поклажу.
Женщины спросили:
     -- Кто ты?
     -- Охотник, -- был ответ.
     -- А что ты здесь делаешь?
     -- Я спускался вниз по хребту, отыскивая Ньюбери, и провалился в яму.
     -- Но как ты сюда попал? В  страну Кайи можно войти только  через вход,
охраняемый стражей. Как же ты прошел? Тарзан пожал плечами.
     -- Возможно, я прошел не этим путем.
     -- Другого пути нет! -- настаивала женщина-воин.
     --  Но я  прошел  другой  дорогой.  Охотясь,  я  поднялся  по хребту  в
нескольких милях отсюда. Вот почему я пришел с востока. Я искал более легкий
подход к Ньюбери. Теперь, когда я выбрался из западни, я продолжу свой путь.
     -- Не так быстро,  -- сказала женщина, первая обратившаяся к  пленнику.
-- Ты пойдешь с нами. Ты пленник.
     --  Хорошо, -- ответил Тарзан. --  Пусть  будет по-вашему. Восемь копий
против одного ножа.
     Но  теперь у него  не  было даже  ножа. Они отняли его у него. Руки ему
связывать не стали.  Часть из них пошла впереди Тарзана, остальные -- сзади.
В другой ситуации Тарзан  обязательно нашел бы  шанс  и  скрылся от  них, но
сейчас ему нужно было попасть в город Кайи.
     Сопровождающие  его  переговаривались в полголоса.  Женщины  занимались
всякими сплетнями и обсуждали трудность добычи красок,  которыми они  мазали
лицо и волосы.
     Четверо  мужчин, шагавших  рядом с Тарзаном,  старались вовлечь  его  в
разговор.  Один  из них  был швед, другой поляк, третий  немец, а  четвертый
англичанин.  Все  говорили  на  языке  Кайи  -- смеси многих языков.  Тарзан
прекрасно их понимал, но объяснялся с трудом. Они не понимали его, когда  он
пытался  говорить  на  древних  английском  или  французском  языках.  Таким
образом, на современных чистых языках он говорить не мог -- его  не понимали
то один, то другой.  Наконец он решил  объясняться  с  англичанином,  сносно
говорившим и на французском.
     Тарзан  слышал, как  к нему обратились по  имени Тролл, и вспомнил, что
Стенли Вуд рассказывал о нем, упоминая охотника,  которого тоже звали Тролл.
Это был пухлый  коротышка с массивными плечами и длинными руками. Он походил
на  небольшую  гориллу  с  мощными  бицепсами.  Тарзан  приблизился  к  нему
вплотную.
     -- Вы были в экспедиции с Вудом и ван Эйком? -- спросил он.
     Человечек с удивлением взглянул на него.
     -- Вы знаете их?
     -- Я знаю Вуда. Они снова его поймали? Тролл кивнул.
     -- Вы не сможете уйти из этого чертова места. Мафка вернет вас обратно,
если не убьет. Вуду почти удалось уйти от него. Парень... -- он помолчал. --
Скажите, вы Клейтон?
     -- Да.
     -- Вуд рассказывал мне о вас. Я представлял вас другим.
     -- Он еще жив?
     -- Да. Мафка еще не расправился с  ним,  но он не в себе. Ни одному еще
не  удавалось уйти  так далеко. Он боится, что один  из сбежавших организует
военную экспедицию и пойдет на его город. Хотел бы я увидеть это.
     --  А как насчет Гонфала? -- поинтересовался  Тарзан. -- Не может ли он
остановить их так же, как и всех остальных?
     -- Никто не  знает, но мы думаем, что  нет. Потому что, если бы  он мог
это сделать,  он бы  так  не боялся,  когда от  него сбегает  тот  или  иной
пленник.
     -- Ты думаешь, Мафка собирается разделаться с Вудом?
     --  Мы абсолютно уверены в этом. И не только потому, что Вуд убежал,  а
еще и потому, что он нарушил покой Гонфалы-королевы. Она негритянка, и ей не
стоит связываться с белым.
     -- А Вуд говорил мне, что она белая.
     -- Она белее тебя, но взгляни на них. Разве они не похожи на белых? Они
только выглядят белыми, но у всех у них течет негритянская кровь. Но никогда
не напоминай им об этом. Помнишь у Киплинга: "Она однажды ночью пырнула меня
ножом, чтобы узнать -- черная у меня кровь или нет?". Они хотят быть белыми,
и один Бог  знает почему. Ведь  никто кроме нас их не видит и  нам не важно,
какая у них кровь. Они могут быть хоть зелеными. Я лично женат на шести. И я
должен выполнять любую работу, в то время, как они сидят кружком, расчесывая
волосы. А я терпеть этого не могу. Я только избавился от старухи, оставив ее
в Англии. Я думал, что она плохая, и убежал от нее. И к чему я только пришел
-- шесть жен!
     Наконец показался город. Дома были преимущественно одно- и двухэтажные.
Над всеми  возвышался  один четырехэтажный  дом Мафки.  Дворец и весь  город
выглядели очень  древними. Многие  дома  были  полуразрушенными.  По  улицам
бродили  чернокожие и белые женщины-воины. В тени играли несколько малышей и
девушек.
     Тарзан слышал,  как о нем говорили. Одна  из женщин  заметила,  что  он
стоит дорого. Но он продолжал идти дальше, не обращая на них внимания.
     Внешне жилище  Мафки  напоминало  дворец Вуры, хотя  было  массивнее  и
богаче. Теперь  Тарзана  сопровождали только восемь  женщин, мужчины куда-то
подевались.  У  тяжелых   ворот  все  остановились,  и  Тарзан  был  передан
внутренней страже, которая и  повела  его дальше. Минуя длинный коридор, они
вошли в огромный зал,  в  противоположном конце  которого стоял трон. Тарзан
был настолько удивлен, что едва совладал со своим лицом. Он увидел Вуру!
     Около него на  другом тронном  кресле сидела прекрасная девушка. Тарзан
предположил, что это королева Гонфала.
     Но Вура! Он своими собственными глазами видел его убийство. Неужели это
магия?
     Когда Тарзан  подошел  ближе,  то  ожидал, что Вура  его узнает, но тот
посмотрел на него так, как будто видел впервые в жизни. Он выслушал все, что
ему  доложила  стражница,  поймавшая  пленника,  не  сводя глаз  с  Тарзана.
Казалось, его глаза могут проникать прямо в душу, но ни намека на то, что он
видел уже  Тарзана раньше. По  окончании доклада маг  удовлетворенно  кивнул
головой.
     -- Кто ты? -- задал он первый вопрос.
     -- Я англичанин. Я охотился.
     -- За кем?
     -- Мне нужна была пища.
     Задавая  вопросы  Тарзану,  маг не снимал  руки  с поверхности  алмаза,
покоящегося  перед ним. Это был Гонфал  --  огромный  алмаз  Кайи, благодаря
которому Мафка был так же всемогущ, как и Вура.  Девушка  рядом с ним сидела
молчаливо и торжественно. Она не отрывала глаз  от Тарзана. Мягкая  и тонкая
юбка из  кожи леопарда покрывала  ее ноги, верх  ее одеяния был позолочен. А
вокруг ее головы,  казалось,  был  золотой ореол. Он был  символом силы,  но
Тарзан знал,  что истинная сила находится  в фигуре, сидящей  рядом с ней, в
оболочке старой грязной кожи.
     Наконец маг нетерпеливо сказал:
     -- Уведите его прочь!
     -- Мне не выбирать для него жен?  -- спросила Гонфала. -- Женщины могут
прекрасно заплатить за него.
     -- Я думаю, что лучше его уничтожить, чем отдавать женщинам. Он опасен.
Уведите его.
     Стражники отвели  Тарзана  на  верхний  этаж  и  поместили  в  огромной
комнате. Здесь они оставили его одного, крепко закрыв за собой дверь.
     Комната  была абсолютно пуста.  Кроме двух лавок здесь не  было ничего.
Несколько маленьких окошек,  выходящих  на  улицу  города,  едва  пропускали
слабый свет. В противоположную  стену был  вделан огромный камин, в котором,
казалось, столетиями не разводили огня.
     Тарзан  подошел к камину  и  заглянул во внутрь.  Затем  влез в  него и
огляделся. Наверняка  он  найдет отсюда  выход,  он еще не  отбросил мысль о
побеге.
     Но ни  одного луча света не проникало сюда извне. Ведь не могло же быть
так,  что этот  не очень  красивый  огромный камин  был сооружен просто  как
архитектурное украшение? Наверняка это не что иное, как отверстие в стене. И
все же -- для какой цели? Этот вопрос не давал ему покоя,  будоража  богатое
воображение. Возможно, отверстие там наверху и забито наглухо?
     Владыка  джунглей полез  наверх. Ведь должно  же существовать отверстие
для  вытяжки!  Если  огонь  когда-либо разжигался  здесь, то  камин  не  мог
являться бутафорией.
     Подняв руку,  он  попытался  нащупать свод над камином. Но  в кромешной
темноте это не удалось -- пустота. Ухватившись за края  выступающих стен, он
полез  дальше. И  вот, встав  на носки и  вытянув руки, Тарзан нащупал  края
стенки. Подтянувшись  на руках, он почувствовал  под  собой опору. Осторожно
поднявшись на ноги, он медленно поднял руки вверх. В футе от себя он нащупал
свод  -- это  была  явно какая-то  комната  в зале  над  камином.  Вероятно,
сделанная  для подслушивания и забытая или не  открытая  Кайи, поселившимися
здесь позже.
     Тарзан  медленно двинулся  вперед, вытянув руки  и боясь стукнуться обо
что-нибудь. Впереди  ничего не было, и Тарзан также медленно стал продолжать
свой путь.  Вскоре он обнаружил то, что и ожидал.  Он оказался в коридоре, и
ему стало понятно назначение  "секретного" камина. Но куда вел этот коридор?
Кругом было темно, как в могиле. Здесь можно  было очень быстро заблудиться,
так как  ничто  не могло служить ориентиром. Коснувшись левой рукой стены, и
не  отрываясь от нее,  Тарзан  медленно двинулся вперед, тщательно  ощупывая
ногой дорогу. В любую минуту  он  мог провалиться  в  отверстие в полу, если
таковое имелось.
     Довольно долго  он пробирался по  этому  лабиринту,  который все  время
поворачивал влево.  И вдруг  он увидел слабый  свет, идущий откуда-то  снизу
коридора. Подойдя поближе,  Тарзан разобрал, что свет исходит из отверстия в
полу.  Около семи футов под собой он заметил  каминную  площадку.  Очевидно,
коридор соединял две комнаты, и выходом из него служили камины.
     Тарзан  прислушался -- тишина. Казалось, вокруг  ни души, но чуткий нос
его  сказал  о  запахе  женщины.  Мгновение  Тарзан  колебался,  затем мягко
спрыгнул на каминную  площадку. Ни  звука, ни  шороха. Прямо перед собой  он
увидел роскошно  убранную комнату. Подобной роскоши ему еще  не  приходилось
видеть.   У  противоположной  стены,  глядя  из   окна   на  улицу,   стояла
светловолосая красавица. Тарзан еще не видел ее лица, но уже  понял, что это
королева Гонфала.
     IX
     КОНЕЦ КОРИДОРА
     Тарзан бесшумно вступил  в комнату, подошел к двери и отодвинул засовы.
Затем  осторожно  направился к девушке, с  грустным лицом  стоявшей у  окна.
Прежде, чем  она  его заметила,  Тарзан подошел  к  ней  почти вплотную. Она
медленно повернулась  к нему. Только выражение ее широко раскрывшихся глаз и
немного учащенное дыхание  показывали,  что она чрезвычайно удивлена. Она не
вскрикнула,  а  спокойно  продолжала  смотреть  на  появившегося  перед  ней
пленника.
     -- Не бойтесь, я не сделаю вам ничего плохого, -- тихо сказал Тарзан.
     -- Я  не боюсь,  -- ответила девушка. -- В  любую минуту я могу позвать
стражу. Но как вы оказались здесь? Она взглянула на открытый дверной засов.
     -- Наверное, я забыла закрыть  дверь. Но мне непонятно,  как  вы прошли
мимо стражи. Ведь охрана здесь?
     Тарзан не ответил. Он стоял, глядя на нее. Перед ним не  было величавой
королевы. Просто девушка -- мягкая, нежная и ласковая.
     -- Где Стенли Вуд? -- спросил Тарзан.
     -- Вы знаете о Стенли? Откуда?
     -- Я его друг. Где он? Что вы собираетесь с ним сделать?
     --  Вы  его друг? --  задумчиво спросила девушка, глядя на него  во все
глаза. -- Но нет, все равно. Сколько бы не было у него друзей, его не спасет
ничего.
     -- Вы бы хотели, чтобы его спасли?
     -- Да.
     -- Тогда почему вы сами ему не помогли? У вас ведь есть власть.
     --  Нет,  я  не  в  силах.  Вы  все  равно  не  поймете. Я  королева. Я
единственная могу приговорить его к смерти.
     -- Однажды вы уже помогли ему убежать, -- напомнил ей Тарзан.
     --  Тише! Не так громко,  --  предупредила она. -- Мафка  уже обо  всем
догадывается, я  знаю  об  этом. Собственно,  поэтому меня и держат  здесь с
усиленной стражей.  Он говорит, что это только для моей безопасности, но мне
лучше знать.
     -- Где Мафка? Я бы хотел его видеть.
     -- Ты его уже видел. В тронном зале ты стоял перед ним.
     -- Это был Вура, -- возразил Тарзан. Она покачала головой.
     -- Нет. Кто тебе это сказал? Вура живет со своими Зули.
     -- Так это  был Мафка!  -- как бы про себя  произнес  Тарзан, вспоминая
рассказ Лорда о том, что Мафка и Вура -- близнецы. -- Но я думал, что никому
не разрешено видеть Мафку.
     -- Это Стенли Вуд сказал тебе об этом, -- продолжала она. -- Это он так
думал, так  было  ему сказано.  Просто  Мафка очень  долго был  болен. Но он
приказал,  чтобы ни одна душа  не  знала об этом. Он боялся, что  кто-нибудь
воспользуется  этим и  убьет его. Но  он хотел видеть тебя. Он  хотел видеть
мужчину, который сам пришел в нашу страну и подошел так близко к городу в то
время, как он и  не подозревал об этом. Я  сама не могу понять, но я видела,
что он очень угнетен и расстроен, когда разговаривал с тобой. Кто ты? Как ты
попал ко мне в комнату? Ты обладаешь такой же силой, как и Мафка?
     -- Вероятно, -- ответил Тарзан. Пусть она так думает, в этом нет ничего
дурного. Он говорил сейчас очень тихо, внимательно разглядывая ее.
     --  Тебе  же  хочется увидеть  Стенли Вуда  на свободе.  Разве  тебе не
хочется выбраться вместе с ним отсюда? Почему бы тебе не помочь мне?
     Девушка  с надеждой  взглянула на него, и Тарзан  увидел  в  ее  глазах
страстное желание.
     -- Как я могу помочь тебе? -- спросила девушка.
     --  Помоги  мне встретиться в Мафкой наедине.  Скажи, где  я могу найти
его?
     Она вздрогнула. На ее лице отразился страх.
     -- Хорошо. Я скажу тебе. Если ты... -- она помолчала. Выражение ее лица
вдруг изменилось, и по телу пробежали судороги. Глаза стали холодными, злыми
и...  жестокими.  Рот ее искривился в величественной гримасе, которую Тарзан
уже видел в тронном зале. Он вспомнил, как Вуд рассказывал ему о превращении
этого ангела в дьяволицу.  Теперь это  произошло на  его глазах. Но что было
этому причиной? Может быть, она была больна  какой-нибудь страшной болезнью?
Вряд ли. Здесь было что-то другое.
     -- Итак, -- продолжил Тарзан, -- вы говорили...
     -- Стража! Стража! -- вдруг дико закричала девушка. -- Помогите!
     Тарзан  одним  прыжком  оказался у  двери  и  задвинул  засов.  Гонфала
выхватила из-за пояса кинжал и кинулась к  нему, но  он перехватил ее руку и
вырвал оружие. Стража уже ломилась в дверь. Тарзан схватил Гонфалу за руку и
занес над ней кинжал.
     -- Скажи им,  что все  в порядке, -- шептал он. --  Скажи им, чтобы они
ушли!
     Девушка зарычала и впилась зубами  в  его руку. Завопив на всю комнату,
она стала призывать на помощь.
     На  противоположной  стороне  комнаты была еще одна  дверь, запертая  с
внутренней  стороны  на  задвижку.  К  этой двери и потащил  Тарзан кричащую
Гонфалу.  Дернув  задвижку,  он распахнул дверь настежь  и  увидел еще  одну
комнату  со следующей дверью.  Итак, наверняка, без конца! Дверь -- комната,
дверь -- комната!
     Втолкнув Гонфалу в комнату, Тарзан задвинул засов. Стражники колотили в
дверь  уже изо всей силы. Очевидно, они скоро будут  и здесь. Тарзан пересек
комнату  и  влез  в камин.  Воины  ворвались  в комнату. Тарзан прислушался.
Гонфала вопила во всю  мочь, и стражники, прорвавшись к ней, наперебой стали
спрашивать, что случилось.
     -- Где он? -- закричала она. -- Вы его поймали?!
     -- Кого? Здесь никого нет! -- отвечали они, осматривая комнаты.
     -- Мужчина! Пленник, которого поймали сегодня.
     -- Здесь нет ни души, -- отвечали воины.
     -- Сейчас же идите  и сообщите Мафке,  что пленник сбежал, -- приказала
Гонфала. -- Пусть кто-нибудь  из вас пойдет  и проверит, как ему удалось это
сделать. Поспешите! Не стойте как идиоты! Вы что думаете, я  не понимаю, что
говорю? Я вам говорю,  что он был здесь! Отнял у  меня кинжал и запер здесь.
Сейчас  же  идите  туда!  Но кто-нибудь  пусть  останется  здесь,  он  может
вернуться!
     Тарзан решил больше  не  медлить.  Положив на  край каминной стенки нож
Гонфалы, он спрыгнул на пол своей комнаты и уселся на лавке. Через мгновение
он услышал торопливые  шаги  по коридору.  Дверь  в комнату  распахнулась. С
дюжину воинов-женщин ввалились в комнату. Все обомлели.
     -- Где ты был?
     -- А куда бы я мог пойти? -- как ни в чем не бывало спросил Тарзан.
     -- Ты же был в покоях королевы Гонфалы!
     -- Но как я мог туда попасть? -- удивленно спросил Тарзан.
     -- Вот мы сами и хотим это знать. Тарзан пожал плечами.
     -- Кто-нибудь сошел с ума,  -- сказал  он. -- Но  только не я. Если  вы
думаете, что я там был, то почему бы вам не спросить саму королеву?
     Воины покачали головами.
     -- Какой  смысл?  --  сказала  одна  из женщин. -- Он здесь, нам больше
ничего и не надо. Пусть Мафка сам разбирается.
     И они покинули комнату.
     Прошел  час,  но никаких событий не  произошло.  Стража  снова пришла в
комнату Тарзана и повела его  неизвестно куда. Его вели по длинному коридору
на тот же этаж, где  он был раньше.  Мафка  был здесь. Он  стоял  за  тем же
столом, на  котором, как и  прежде, покоился огромный алмаз Кайи  -- Гонфал.
Рука  мага лежала на нем. На столе кроме камня  лежало еще что-то,  закрытое
материей.
     Чуткие ноздри Тарзана  почуяли кровь, а глаза  показали, что этот запах
исходил от предмета, лежавшего на столе. Чья это кровь? Что-то говорило, что
это человек, которого он уже видел. Тарзан стоял прямо перед магом, скрестив
руки на  груди и  глядя тому в глаза. Оба молчали. Тарзан читал на лице мага
страх и любопытство.
     -- Как ты попал в комнату королевы? -- спросил Мафка, и в выражении его
лица было что-то новое.
     --  Если бы я был в  покоях  королевы,  кто знал бы об этом  лучше, чем
Мафка? -- вопросом  на вопрос ответил Тарзан. -- И  если бы я  действительно
там был, кому бы об этом лучше знать, как не Мафке?
     Выражение лица Мафки стало свирепым.
     -- Я тебя спрашиваю, как ты попал туда?
     -- Откуда вы знаете, что я там был?
     -- Гонфала видела тебя.
     -- А она  уверена,  что это был  я? Может это был  страж или вообще это
игра  ее воображения? А не могла ли великая сила  Мафки сделать так, что  ей
это просто показалось, будто я там был, в то время, как меня там не было?
     -- Но я не собирался этого делать.
     -- Может,  это кто-то другой? --  предположил  Тарзан.  Наверняка Мафке
ничего не было известно, но почему назначение камина до сих пор не раскрыто?
Хотя  Кайи  и  поселились  здесь значительно  позже,  чем  эти  здания  были
построены. Тарзан размышлял об этом, а Мафка вдруг спросил:
     -- Кто еще обладает такой же силой, как и Мафка?
     Тарзан  не  ответил, и  Мафка, казалось,  забыл свой  вопрос, продолжая
внимательно разглядывать стоящего перед  ним  пленника. Через открытую дверь
Тарзан видел спальню и  лабораторию -- все, как у  Вуры.  Было очевидно, что
это личные покои Мафки. Вдруг маг задал еще один вопрос:
     -- Как ты проник к Зули без моего ведома?
     -- Кто тебе сказал, что я был у Зули? -- в свою очередь спросил Тарзан.
     -- Ты убил моего брата и украл великий изумруд Зули. Ты шел сюда, чтобы
убить и меня. Ты спрашиваешь, кто мне об этом сказал? Вот этот человек!
     И он сдернул покрывало  со стола. На Тарзана смотрели глаза  истекающей
кровью  головы Лорда. Рядом лежал изумруд Зули. Мафка не  сводил  взгляда  с
Тарзана,  стараясь увидеть его  реакцию. Но ни один мускул  на его  лице  не
дрогнул. Снова наступила тишина. Нарушил ее Мафка.
     -- Так умирают  враги Мафки. Так умрет каждый,  кто нарушит спокойствие
Кайи или будет сеять тут смуту -- Он повернулся к стражникам. -- Уведите его
обратно в южную  комнату вместе с  остальными, приговоренными к  казни.  Это
будет самый ужасный день, который они проведут у Кайи.
     Окруженный стражниками Тарзан  вернулся в свою комнату.  Он думал,  что
приговоренные к смерти будут уже здесь, но он был один. Размышляя о том, кто
будут  те несчастные,  он подошел  к окну  и выглянул на улицу. Так он стоял
долгое  время,  обдумывая  план  побега  Вуда,   в  успехе  которого  он  не
сомневался. Он и сам мог что-нибудь придумать, но ему были нужны сведения  о
Мафке  и  Кайи, которыми  обладал Вуд.  Только  в этом случае  могла  прийти
долгожданная свобода.
     Размышляя о том, что надо вернуться в покои  Гонфалы и  вновь обрести в
ней союзницу,  он вдруг  услышал шаги. Дверь  распахнулась, и  стража  ввела
четырех мужчин. Затем дверь снова закрылась.
     Один из прибывших  был Стенли  Вуд.  Увидя Тарзана, он  издал радостный
вопль.
     -- Откуда ты взялся? Что ты, черт возьми, тут делаешь?
     -- То же, что и ты -- жду казни.
     -- Как же ты попал сюда? Я слышал, что тебе не страшна эта чертова сила
Мафки.
     Тарзан  рассказал  о   неудаче  с  ловушкой  на  леопардов.  Затем  Вуд
представил ему троих мужчин. Это  были Роберт ван  Эйк, Тролл  и Спайк, двое
белых охотников. Тролла Тарзан уже встречал.
     --  У меня не было возможности рассказать Вуду о тебе, -- сказал Тролл.
-- Я  сегодня  вижу  его в первый раз с того дня,  как мы  расстались.  Меня
только что арестовали, не знаю, правда,  за что. А Вуд уже давно  арестован.
Интересно, что они собираются со мною сделать?
     -- Я скажу тебе, -- ответил Тарзан. -- Мы все пятеро будем казнены. Мне
об этом только что поведал Мафка. Он говорит, что вы смутьяны.
     --  Вот  птичка, а? Он знает обо  всем  раньше, чем вы  успеете об этом
подумать! -- воскликнул ван Эйк.
     --  Я  вчера   говорил,   что  все  беды  из-за  этой  черной  Гонфалы,
негритянское отродье!
     -- Заткни свою грязную пасть, -- зарычал  Вуд, -- или я заткну тебе  ее
сам!
     Он быстро подошел к Спайку  и ударил того в челюсть.  Спайк  отлетел  к
стене, а ван Эйк кинулся разнимать спорящих.
     -- Прекратите!  -- приказал он. -- Мы и  так хлебнули горя,  чтобы  еще
ссориться между собой!
     -- Ты абсолютно прав, -- вставил Тролл.
     -- Ладно,  но Спайку придется прикусить язык, иначе я  прибью  его, как
только представится случай. Он должен взять свои слова обратно!
     --  Тебе лучше извиниться, Спайк,  --  сказал ван  Эйк. Охотник  угрюмо
взглянул на Вуда и прошептал:
     -- Беру свои слова обратно. Я ничего не имел против этой девчонки.
     Вуд удовлетворенно кивнул.
     -- Хорошо.  Я  принимаю твои извинения.  Затем он повернулся к Тарзану,
стоявшему у окна и
     молчаливо наблюдавшему происходящее. Он постоял молча,
     затем тряхнул головой.
     -- Самое плохое, что Спайк прав. В  ней течет черная кровь  -- они  все
имеют черную кровь. Но мне, собственно, абсолютно все равно. Я безумно в нее
влюблен. Если бы ты только видел ее, ты бы понял.
     -- Я ее видел, -- сказал Тарзан.
     -- Что? -- воскликнул Вуд. -- Ты ее видел? Когда?
     -- Почти сразу, как я здесь очутился.
     -- Ты хочешь сказать, что она приходила сюда?
     -- Она сидела на троне, когда меня привели.
     -- А, понимаю. Я думал, что, может быть, тебе удалось поговорить с нею.
     -- После этого  я действительно поговорил с ней в  ее покоях. Я нашел к
ней ход.
     -- Что ты говоришь? Как она? Я  не  видел ее с тех самых пор, как снова
сюда пожаловал. Я боялся, что с ней что-нибудь случилось.
     -- Мафка  подозревает,  что она помогала тебе  в побеге. Он запер ее  и
держит под стражей.
     -- Ты говорил ей что-нибудь обо мне? -- спросил Вуд в волнении.
     -- Да,  она хочет тебе помочь. Сначала она  была  дружелюбна,  но очень
резко  изменилась  без всякого  повода. Она стала опасной,  начала звать  на
помощь.
     -- Да, она иногда становится такой -- то нежная и прекрасная, то просто
дьявол в юбке. Как ты думаешь, может, она просто не в своем уме?
     Тарзан покачал головой.
     -- Нет, я так не  думаю.  Здесь что-то другое.  Единственное, что  надо
сделать -- это убрать ее отсюда. Да и нам нужно исчезнуть, прежде чем  Мафка
приведет  в  исполнение  свой  план.  Мы  должны  сделать  это   сейчас  же.
Преподнесем-ка ему сюрприз.
     -- И как  ты  собираешься  это  сделать,  запертый  здесь?  --  спросил
удивленный Вуд.
     --  Я  тебе, как и Мафке, так и быть, тоже сделаю сюрприз.  Но  сначала
скажи мне  -- можем ли  мы рассчитывать на чью-либо  помощь? Ведь  нас всего
пятеро. Как другие пленники? Они присоединятся к нам?
     -- Да, почти все, если смогут.  Но  что мы  можем  сделать против  силы
Мафки?  Мы  потерпим поражение прежде, чем начнем. Если бы у нас был Гонфал!
Мы бы рассчитались с ним!
     -- Что мы и сделаем.
     -- Невозможно, -- сказал Вуд. -- Что ты думаешь, Боб? -- спросил он ван
Эйка, который только что подошел к ним.
     -- Ни одного шанса из миллиона, -- отвечал ван Эйк. -- Сам дьявол сидит
с ним  в  комнате, когда  рядом Гонфал. Его покои  всегда на  запоре  и  под
охраной.  Охрана около  его двери  постоянная.  Нет,  нам никогда  не  выйти
отсюда.
     Тарзан обернулся к Вуду.
     -- Ты говорил, что он очень бережет  свой  Гонфал, который ты держал  в
руках.
     Вуд состроил гримасу.
     --  Я так  думал. Но с  тех пор, как  я опять  оказался здесь,  я узнал
кое-что и еще. Мне сказала одна женщина, что, похоже, Мафка -- химик. У него
есть лаборатория,  и  он  все  свое время  проводит  в ней.  Он  делает  все
возможное,  чтобы  при помощи  камня общаться  с  людьми.  Он  также  сделал
имитацию камня, вот его-то  я и трогал. Подлинный камень он держит постоянно
около  себя,  чтобы  не оказаться  в  беспомощном  положении  в  критической
ситуации.
     -- Единственный  шанс -- это  проникнуть в спальню к  Мафке.  Тогда все
будет в порядке, -- размышлял вслух ван Эйк.
     -- А его покои как-то соединяются с покоями Гонфалы? -- спросил Тарзан.
     -- Да, но там всегда следят,  чтобы соединительная  дверь по ночам была
всегда на запоре.
     -- Я думаю, нам удастся проникнуть в спальню к Мафке. По крайней мере я
попробую поискать такую возможность.
     -- Интересно, как ты это сделаешь?
     -- Постарайся, чтобы ни один из вас не шел за мной. Я скоро приду.
     Двое американцев  скептически  покачали  головами,  смотря,  как Тарзан
пересекает комнату. Он подошел к камину и исчез в нем.
     -- Будь я проклят! -- воскликнул ван Эйк. -- Кто это такой?
     -- Англичанин по имени Клейтон, -- ответил Вуд. -- По крайней мере, это
все, что он сказал мне о себе.
     -- Он здорово смахивает на Тарзана из Эйн.
     --  Когда я с ним впервые встретился,  я  тоже  так думал. Он бегает по
деревьям не хуже Тарзана, убивает дичь одной стрелой и  тащит ее на  могучих
плечах, молниеносно передвигаясь по деревьям.
     -- Ладно, посмотрим, что он будет делать дальше.
     А  Тарзан, тем временем,  двигался по коридору, как  раньше,  когда  он
нашел  покои Гонфалы. Оказавшись перед  разветвлением,  он  положил  руку на
правую стену  и точно почувствовал поворот направо. Ошибки не было.  Тоннель
раздваивался, и правое ответвление  вело к  Мафке, как он и  ожидал. Коридор
кончился, и рядом  с  ним где-то  разливался зеленоватый свет. Кругом стояла
мертвая тишина.
     Тарзан  прислушался,  и  до  его  слуха  долетел  храп  крепко  спящего
человека.  Был  ли кто-нибудь рядом  со спящим  или  нет? Его чуткие  ноздри
начали внимательно ощупывать комнату внизу.
     Зажав  в  руке  кинжал  Гонфалы,  Тарзан  легко  спрыгнул  на  каминную
площадку, которая служила входом в эту комнату с безмятежно спящим магом...
     X
     К СВОБОДЕ
     Перед  Тарзаном  была  большая комната с  единственной дверью,  наглухо
запертой  изнутри. Мафка спал  очень  беспокойным  сном. Он  лежал  на узкой
кровати.  Рядом  покоились  Гонфал и изумруд Зули. По другую сторону кровати
лежали кинжал и острая сабля на расстоянии вытянутой руки.
     Тарзан  бесшумно подошел к  кровати и, собрав все оружие,  отнес его  к
камину. Затем перенес  туда и драгоценные камни. Вскарабкавшись с внутренней
стороны,  он перенес  туда  все эти  предметы и вернулся  к  Мафке,  который
продолжал спать.
     Положив  руку на  плечо  мага,  Тарзан слегка  потряс его. Мафка тут же
проснулся, вздрогнул и рванулся к оружию.
     -- Сиди спокойно, я не причиню тебе вреда.
     Голос  Тарзана  звучал  повелительно. Мафка растерянно оглядел комнату,
ища помощи, но тщетно.
     -- Чего  ты  хочешь? -- его голос  дрожал. -- Скажи мне только, чего ты
хочешь, и это будет все. Только не убивай меня!
     -- Я не убиваю стариков, женщин и детей, пока они не угрожают мне. Пока
моя жизнь в безопасности, твоя тоже.
     -- Тогда почему ты здесь? Что тебе надо?
     -- Ничего из того,  что ты можешь мне дать. Что мне  было нужно, я взял
сам.
     Тарзан  перевернул Мафку на живот и связал  ему  руки за  спиной. Затем
связал  колени  и щиколотки  и  заткнул кляпом  рот,  чтобы  тот  не наделал
переполоха. Осторожно  осмотрев вход, Тарзан исчез в отверстии  камина  и по
коридору  пробрался к покоям  Гонфалы.  Здесь он  прислушался и спустился  в
комнату.  С  первого  взгляда  ему  стало  ясно, что комната пуста. Дверь  в
дальнем углу комнаты была приоткрыта. Тарзан двинулся туда.
     Девушка тут же  вскочила,  затем  села  на  кровать  посреди комнаты  и
уставилась на него.
     -- Ты вернулся! Я так надеялась на это. Ты выбрал подходящее время.
     -- Я знаю, Мафка спит.
     -- Ты знаешь об этом?
     -- Предполагаю.
     -- Но почему ты вернулся?
     -- Вуд и его три друга в плену. Они приговорены к смерти.
     -- Да, я знаю. Это мой приговор.
     Мертвенная бледность разлилась по щекам девушки.
     -- Ты поможешь мне совершить побег, не так ли?
     -- Ни к чему  хорошему это не приведет. Он снова вернет их, и  расправа
будет такой жестокой, какую трудно себе представить. Это безнадежно.
     -- Если Мафка не будет вмешиваться, женщины послушаются тебя?
     -- Да.
     -- А если у тебя будет возможность, ты захочешь уйти из страны Кайи?
     -- Да.
     -- Куда ты пойдешь?
     -- В Англию.
     -- Почему в Англию?
     -- Один человек, который всегда был добр ко мне и который сейчас мертв,
сказал  мне, что в  случае побега мне надо идти в Англию. Он дал мне письмо,
которое я ношу с собой.
     --  Хорошо,  держи  письмо  при  себе  и  будь наготове.  Мы собираемся
устроить побег. Вернемся за тобой через несколько минут -- Вуд, его друзья и
я.  Но  ты нам должна будешь помочь. Ты сделаешь все необходимое, чтобы  нас
пропустили.
     Она покачала головой.
     -- Говорю  тебе, что это не  приведет ни к чему хорошему. Они все равно
вернут тебя.
     -- Об  этом не  беспокойся. Только дай обещание,  что будешь делать все
так, как я скажу.
     -- Я обещаю, но это означает верную гибель как для меня, так и для вас.
     -- Будь готова. Через несколько минут мы все будем здесь.
     Закрыв за  собой дверь, Тарзан влез в камин и снова оказался  в  никому
неизвестном коридоре над покоями. Через  некоторое время он спустился к Вуду
и его друзьям. Было  уже  темно. Тарзан тихо подвел их к камину  и  приказал
следовать за собой. Вскоре все они были в коридоре.
     Тарзан подвел их к покоям Мафки, и когда все стали спускаться в спальню
мага, Спайк воскликнул:
     -- Разрази меня гром!
     На  краю  перед темным отверстием лежали два камня -- Гонфал и  изумруд
Зули.
     -- Мой Бог! Они стоят миллионы!
     Он протянул руку к камням, но  тут  же в ужасе отдернул  ее, вспомнив о
силе камня, которой они были подвластны.
     Тарзан спрыгнул в комнату, остальные последовали его  примеру.  Окружив
кровать Мафки, они в изумлении уставились на беспомощного связанного мага.
     -- Как тебе это удалось? -- спросил Вуд.
     -- Сначала  я отобрал у него его игрушки.  Думаю,  вся сила заключена в
них. Если я прав, нам удастся отсюда выбраться, если нет...
     Тарзан пожал плечами. Ван Эйк кивнул.
     -- Я думаю, вы правы. Что нам делать с этим старым дьяволом?
     Тролл схватил одну из сабель, лежавшую около двери.
     -- Я покажу вам, что с ним делать! Тарзан перехватил руку Тролла.
     -- Не  так быстро. Ты будешь выполнять мои приказы.  Здесь распоряжаюсь
я.
     -- Кто это сказал?
     Тарзан  выбил оружие из руки Тролла и наотмашь  ударил  его  ладонью по
лицу.  Тролл пролетел через всю комнату и ударился о противоположную стенку.
Вскочив на ноги, он прорычал:
     -- Ты еще заплатишь мне за это! В его голосе слышалось бешенство.
     -- Заткнись и  делай все, что я прикажу! Голос Тарзана  был почти лишен
эмоций, но  тем  не менее,  это  был голос человека,  привыкшего повелевать.
Повернувшись к Вуду, он сказал:
     -- Ты и ван Эйк возьмете по камню. Тролл и Спайк понесут Мафку.
     -- Куда мы пойдем?
     Ван Эйк  не  зря  задал  этот  вопрос.  Он  знал,  что  покои  усиленно
охраняются.
     -- Сначала мы пойдем в покои Гонфалы. Они смежные друг с другом.
     -- Она поднимет крик, и все провалится, -- проворчал Спайк.
     --  За  Гонфалу  можете  не тревожиться. Делать  все  так, как я скажу.
Заберите с собой это оружие. Может случиться всякое.
     Вуд и ван Эйк взяли по камню. Тролл и Спайк подняли дрожащего от страха
Мафку и двинулись за Тарзаном. Они прошли смежные комнаты, связывающие покои
короля  и  королевы  и,  сломав  замок, Тарзан распахнул  дверь,  ведущую  к
королеве. Они оказались в покоях Гонфалы.
     Одетая  в  дорожный  костюм,  девушка стояла  посреди  комнаты,  ожидая
мужчин. Увидя  Мафку, связанного по рукам и ногам и  с  завязанными глазами,
она бросилась прочь, но затем показался Вуд, и  девушка кинулась к  нему. Он
обнял ее.
     -- Не бойся,  Гонфала.  Мы  сейчас  уйдем  отсюда,  если  ты,  конечно,
захочешь пойти со мной.
     -- Да, да! Куда угодно, только бы с тобой! Но он! Что вы с ним намерены
делать? -- Она указала на Мафку. --  Он же  вас вернет назад,  куда бы мы не
убежали, и всех нас убьет!
     Спайк фыркнул:
     -- Нам бы самим следовало его  убить.  Почему бы и нет, раз он угрожает
нашей жизни? Тарзан покачал головой:
     -- Вы не знаете нрава женщин Кайи. Мафка для них -- Бог. Он их сила, их
вера. Он должен быть нашим заложником, иначе мы погибли.
     Вуд кивнул.
     -- Я думаю, Клейтон прав.
     Их  беседа  была  прервана  шумом в  коридоре, примыкающем  к  комнатам
Гонфалы. Там поднимался крик. Тарзан повернулся к Гонфале.
     -- Вызови несколько  воинов в тронный зал и спроси, чего они хотят.  Мы
подождем в соседней комнате. Пошли!
     Он сделал знак следовать за ним.
     Гонфала пересекла комнату и трижды ударила в дверь, примыкающую к залу.
Затем она открыла другую  дверь и вошла в зал с другой стороны. Через минуту
туда влетела женщина-воин и опустилась перед королевой на одно колено.
     -- Что означает этот переполох в коридоре? Зачем  они тревожат Мафку  в
столь ранний утренний час?
     -- Зули идут, Гонфала! Они идут  на нас войной. Они прислали раба за их
великим изумрудом.  Их множество. Мы хотим просить  нашего Мафку своей силой
отогнать Зули. Или помочь нам расправиться с ними. Иначе мы погибнем!
     -- У них нет силы. Вура мертв, и они лишились  изумруда, который теперь
у  нас.  Скажите  всем,  что  я,  королева Гонфала,  приказываю  моим воинам
отогнать Зули.
     -- Зули уже у  ворот города. Наши  воины напуганы, так как не чувствуют
силы Мафки. Где Мафка? Почему он не отвечает на мольбы Кайи?
     Гонфала топнула ногой.
     -- Делай так, как я  приказываю. Ты здесь не  для  того, чтобы задавать
вопросы. Иди  к воротам и  защищай город. Я,  Гонфала, вселю в  моих  воинов
силу, и мы победим Зули.
     -- Мы должны увидеть Мафку, -- настаивали мрачные воины.
     Гонфала приняла решение.
     --  Очень  хорошо.  Проследи,  чтобы  мое  приказание  было  исполнено,
отгоните Зули.  Затем  возвращайтесь в тронный  зал и здесь вы встретитесь с
Мафкой. Приведите ко мне капитана.
     Женщины ушли,  и дверь за ними закрылась.  В  комнату  сейчас  же вошел
Тарзан.
     -- Я все слышал. Какой у тебя план?
     -- Только оттянуть время.
     -- Ты не собираешься приводить сюда Мафку и показывать его им?
     --  Нет. Тогда нам конец. Если мы покажем Мафку  связанного по рукам  и
ногам  и с кляпом во  рту, они могут убить нас.  Если мы освободим Мафку, он
сам расправится с нами.
     -- Тем не менее, мне кажется этот план подходящим. Мы его осуществим.
     Надменная улыбка тронула его губы.
     -- Ты сошел с ума.
     -- Может быть, но сейчас нам не  уйти без боя с Кайи. Справиться с ними
мы не сможем. Ты знаешь, где находится поддельный Гонфал?
     -- Да.
     -- Иди и  принеси его. Накинь на него что-нибудь,  чтобы никто не видел
его. И никому не говори об этом,  знать должны обо всем только мы двое -- ты
и я.
     -- Что ты собираешься делать?
     -- Жди и смотри. Делай, как я говорю.
     -- Ты забываешь, что королева -- я! Она гордо вскинула голову.
     -- Я помню только,  что  ты женщина, которая  хочет  убежать  из своего
государства с мужчиной, которого ты любишь.
     Гонфала  покраснела,  но  ничего не ответила. Вместо этого она покинула
комнату,  направившись  в  покои Мафки.  Она  отсутствовала всего  несколько
минут. Когда она вернулась, то в руках у нее был завернутый в шкуру предмет.
Тарзан взял его.
     --  Теперь мы готовы.  Веди нас в  тронный зал.  --  И все двинулись за
королевой. -- Есть какой-нибудь личный вход в этот зал?
     Гонфала кивнула.
     -- Следуйте за мной.
     Она повела всех  в покои  Мафки и  открыла крошечную дверь, за  которой
были видны крутые ступеньки. Спустясь по  ним,  они наткнулись  еще на  одну
дверь, которая вела в  возвышение для трона.  Тронный зал был пуст. Капитаны
еще не прибыли. По указанию  Тарзана  Вуд  положил Гонфал на столик рядом  с
троном. Тролл и  Спайк  посадили Мафку, связанного и несчастного, на тронное
кресло. Гонфала села рядом. Тарзан занял место  рядом со столиком, остальные
-- за стульями. Ван Эйк продолжал держать в руках изумруд Зули.
     Они молча ждали. У всех, кроме Тарзана, нервы были натянуты до предела.
Наконец в коридоре послышались шаги,  дверь распахнулась,  и  в тронный  зал
вошли капитаны Кайи. Они, склонив  голову, подошли  к королеве и  к  великой
силе магии.  Затем они подняли головы  и  замерли в изумлении и  гневе.  Они
смотрели на незнакомцев, стоящих за стульями короля и королевы.
     Потом они обратили свой взор на Гонфалу.
     Одна из пришедших сделала шаг вперед.
     -- Что все это значит, Гонфала?
     Тон ее был ледяным.
     За королеву ответил Тарзан.
     -- Это значит, что власть Мафки свергнута. Все ваши жизни, над которыми
он  был  хозяином,  теперь в наших руках. Он  заставлял вас сражаться за его
собственную жизнь, оберегать его  и пожинал плоды вашего  труда и усилий. Он
держал вас здесь пленниками. Вы боялись и ненавидели его.
     --  Он вселял в нас силу, -- ответила женщина-воин. -- Без этой силы мы
ничто.
     -- В  вас вполне достаточно  силы, чтобы продолжать  жить  так, как вам
захочется. Что же касается самого Мафки, он этой силой больше не обладает.
     -- Убить их! -- вдруг раздался крик.
     Словно эхо, этот крик возник со всех сторон.
     -- Убить их! Убить!
     И в безумной ярости эта толпа двинулась к трону.
     Тарзан положил руку на Гонфал.
     -- Стоять! На колени перед вашей королевой!
     Он  говорил тихо.  Только несколько человек услышали  его, но  все, как
один, встали на колени. Тарзан снова заговорил.
     -- Встать!  Идите  к  воротам и приведите капитанов  Зули. Они  придут.
Сражение прекратится.
     Воины  повиновались и покинули тронный зал.  Тарзан повернулся к  своим
спутникам.
     --  Я  так и думал. Вся  сила находится не в Мафке,  а  в  этом  камне.
Великий изумруд Зули обладает  такой же  силой. В руках злого человека  этот
камень опасен. Будем надеяться, что он будет в надежных добрых руках.
     Гонфала внимательно слушала. Звуки  сражения прекратились.  В  коридоре
послышались приближающиеся шаги.
     -- Они идут! -- прошептала королева.
     Пятьдесят женщин-воинов вошли в тронную комнату.  Половина из них  были
Кайи, другая -- Зули. Это  была свирепая компания.  Многие  истекали кровью.
Они были мрачны и угрожающе опасны.
     Тарзан повернулся к ним.
     -- Теперь вы все свободны от власти Вуры и Мафки. Вура умер. С Мафкой я
сделаю все, что вы пожелаете сами. Власти у  него больше нет. Великий Гонфал
я забираю  с собой.  Мы  покидаем вашу страну. Если рабы и пленники пожелают
идти  с нами  -- мы не  против. Когда  мы благополучно выйдем из страны,  мы
вернем камень  одному из ваших  воинов, который пойдет  с нами. Воинов может
быть не больше трех. Это решено. Мы покидаем вас сейчас же. Вот вам Мафка.
     Он поднял Мафку и передал его воинам, протянувшим руки.
     В гробовом молчании маленькая группа белых людей вышла из тронного зала
Кайи. Тарзан нес Гонфал так, что каждый мог видеть его. Ван Эйк  нес великий
изумруд Зули. На главной улице города их ожидала небольшая группа чернокожих
и белых, немо взиравших на Гонфал. Это были рабы и пленники Кайи.
     -- Мы покидаем  страну, -- сказал Тарзан. -- Кто  хочет,  может  идти с
нами.
     -- Мафка убьет нас, -- возразил один из них. Радостный крик вырвался из
дворца:
     -- Мафка больше никогда не сможет убивать!
     XI
     ВЕРОЛОМСТВО
     Они  в безопасности  шли по стране Кайи,  неся великий  Гонфал. Те, кто
годами томился в тюрьмах и в  рабстве, были опьянены счастьем. Они не верили
еще случившемуся и волей-неволей чего-то опасались. Сначала они ждали, что в
любую минуту будут убиты, но шли дни и ничего не происходило. Так они пришли
к Ньюбери.
     -- Здесь я вас покину, -- сказал однажды Тарзан. -- Вы пойдете на юг, а
я на север. Он передал ван Эйку камень.
     -- Он будет у тебя до утра, затем отдай его одному из воинов.
     Он указал на трех воинов, которые  прошли с  ними весь путь.  Затем  он
обернулся к ним.
     -- Возьмите камень обратно. И если  кто  будет пользоваться силой этого
камня, то пусть это делается для добра. Вуд, возьми великий изумруд Зули для
Гонфалы.  Надеюсь, он принесет ей счастье. Я  спокоен за нее -- теперь у нее
есть все, что ей нужно.
     -- А где наша доля? -- спросил Спайк. Тарзан покачал головой.
     --  Вы возвращайтесь к  себе домой. Я спас  ваши  жизни, поскольку  еще
совсем недавно вы об этом и не мечтали.
     -- Ты хочешь сказать, что собираешься отдать все  богатство этой черной
ведьме? Это не честно. Ты не можешь этого сделать.
     -- Я все сказал.
     Спайк повернулся к остальным.
     -- Все за это решение? -- крикнул он зло. -- Камень должен принадлежать
нам. Мы  должны  взять оба  камня в Лондон, продать их  и  выручку разделить
поровну.
     -- С  меня достаточно, что я вообще уцелел,  -- сказал  ван  Эйк.  -- Я
лично думаю,  что Гонфала имеет  право  на один из этих  камней.  Другого же
вполне достаточно для обоих племен Кайи и Зули, для осуществления их планов.
Пусть они сами решают, что им с ним делать.
     -- А я  думаю, что деньги от  проданных  камней следует разделить среди
нас.
     Некоторые  согласились  с ним, а остальные  сказали,  что единственное,
чего  они желают, это благополучного возвращения домой в добром здравии. Чем
скорее они избавятся от этих проклятых камней и уберутся от этого места, тем
лучше.
     -- Они не принесут нам счастья. Это камни зла.
     --  А  мне нужны деньги!  --  рявкнул Спайк. Тарзан холодно взглянул на
него.
     -- Ты не получишь ни одного камня. Я сказал тебе, что с этим покончено.
Я скоро  вновь  вернусь  на юг и, кажется, буду  там раньше, чем вы. Смотри,
берегись!
     Наступила ночь.  Все стали укладываться на покой. Чернокожие, привыкшие
к  отсутствию самых элементарных удобств, улеглись прямо на земле. Вуд и ван
Эйк сидели вместе.
     Тарзан наблюдал за ними и, подойдя, сказал:
     --  Ты  и  ван  Эйк будете иметь  крупные  неприятности. Тролл  и Спайк
постараются на славу. Следите за ними. Через три дня к югу отсюда вы найдете
дружественное племя. Потом вам будет легче. Вот и все.
     Тарзан повернулся и ушел в ночь.  Не было никакого "прощай" -- длинного
и бесполезного.
     -- Ну, -- сказал ван Эйк, -- мог бы и помягче. Вуд передернул плечами.
     -- Уж он таков, что поделаешь. Гонфала, глядя в темноту, сказала:
     -- Он ушел? Ты думаешь, он не вернется?
     -- Когда он  покончит  со своими  делами, ему будет не  до нас.  К тому
времени мы, может быть, уже выберемся из этой страны.
     --  Я чувствовала себя в полной безопасности, когда он  был  с нами. --
Девушка подошла вплотную к Вуду и встала рядом с  ним.  -- С тобой мне  тоже
спокойно, Стенли, но он часть Африки.
     Вуд кивнул и обнял ее.
     -- Мы позаботимся о тебе, дорогая. Но  я тебя так хорошо понимаю. Когда
он был с нами, у меня не было  никакого чувства ответственности ни за  свою,
ни за твою жизни. Он принимал это как само собой разумеющееся.
     -- Я  всегда раздумывал, -- задумчиво сказал ван Эйк, -- кто он, откуда
он идет и куда? Интересно, что было бы, если...
     -- Если что?
     -- Если бы это был Тарзан. Вуд засмеялся.
     -- Ничего. У нас ножи и стрелы, которыми мы все равно не владеем.
     Ван Эйк кивнул.
     -- Ты  прав.  Что мы  собираемся предпринять? Нам надо запастись мясом,
прежде чем мы доберемся  до этого дружественного племени. Пока и этого будет
довольно.
     --  Точно, --  поддакнул Вуд. -- Некоторые чернокожие прекрасно владеют
этим видом оружия. Они научат нас  пользоваться и луком, и стрелами. Иначе в
этой стране мы абсолютно беспомощны. Пошли!
     Они подошли к чернокожим и приказали принести лук и стрелы.
     -- Да, бвана!
     И всю  ночь белые тренировались  для  того, чтобы утром успешно  добыть
себе завтрак,  а  впоследствии и  пропитание. Гонфала  тоже  была здесь. Она
старалась узнать от Вуда и ван Эйка как можно  больше об их  родине. Мужчины
рассказывали ей об Америке, о своих родных, о Лондоне.
     -- С помощью изумруда Зули ты  будешь  очень богатой женщиной, Гонфала.
-- Вуд говорил  очень грустно. -- У тебя будет красивый дом, прекрасные меха
и  изысканная  пища;  автомобили  и  толпа  слуг;  у  тебя  будет  множество
поклонников.
     -- А зачем мне так много мужчин? Мне нужен только один.
     -- Но они будут окружать тебя, домогаться твоей красоты и богатства. --
Вуд был опечален.
     --  Но тебе следует  быть  очень  осмотрительной, -- сказал ван Эйк. --
Многие из них -- отъявленные негодяи. Девушка повела плечами.
     -- Я не боюсь их. Стенли обо мне позаботится. Не так ли, Стенли?
     -- Если ты мне позволишь, то...
     -- Что?
     -- Дело  в  том, что ты совсем не видала мужчин. У тебя не было выбора.
Ты можешь найти мужчину, который... Вуд заколебался.
     -- Мужчина, который "что"? -- настойчиво спрашивала девушка.
     -- Которого ты будешь любить больше, чем меня. Гонфала засмеялась.
     -- Меня это не беспокоит.
     -- А меня беспокоит.
     -- Не стоит.
     Глаза девушки метали молнии.
     --  Ты  так  молода и  наивна и,  к тому же, неопытна. Ты не имеешь  ни
малейшего представления о внешнем мире.
     -- Они такие же плохие, как Мафка?
     -- В некотором роде и того хуже. Ван Эйк потянулся.
     -- Я  собираюсь спать. Вам лучше  последовать моему  примеру. Спокойной
ночи!
     Сказав ему  спокойной ночи, они проводили  его  взглядом. Затем девушка
повернулась к Вуду.
     -- Я не  боюсь, -- сказала она. --  И ты не  должен. Он взял  ее руку в
свои и бережно пожал ее.
     -- Я надеюсь, у тебя всегда будет такое чувство. Я  не боюсь тоже, и мы
всегда будем спокойны вместе.
     -- Никто не встанет между нами.
     Она погладила  его  руку,  а  потом сжала  ему  пальцы. Долго  еще  они
обсуждали дальнейшие планы их совместной жизни, затем, удалившись от девушки
на небольшое расстояние, Вуд лег на землю. Гонфала вернулась под свой навес,
но  еще долго не могла уснуть. Она была слишком  счастлива. Ей казалось, что
ни минуты ее жизни нельзя было терять на сон -- минуты счастья и радости.
     Гонфала  встала  и  отправилась  бродить  в  ночи.  Лагерь  спал.  Луна
скрылась, и Гонфала  брела в кромешной тьме. Она шла медленно, переполненная
любовью  и чувством  свободы, которую обрела  так недавно,  освободившись от
Мафки.  Она была доброй и нежной.  Взрывы  бешенства больше не  повторялись.
Гонфала вздрогнула при одной мысли о Мафке.  Возможно, он и был ее отцом, но
что из этого? Возможно, он и любил ее по-своему, она старалась простить  его
и быть доброй к нему. Но она ненавидела его всей душой, и умри он, она будет
ненавидеть даже память о нем.
     Сделав над собой усилие, она  отогнала от себя эти мысли и стала думать
о счастливых грядущих днях.
     И вдруг она услышала голоса:
     --  Этот  идиот  собирается  отдать  Гонфал  черномазым,  а  изумруд?..
Послушай, Тролл, около  пяти миллионов фунтов... А  что, если мы возьмем эти
два камня и удерем с ними в Париж или в Лондон?
     -- Что эта негритянка будет с ним делать?
     --  Американец заберет все  денежки себе.  Она думает,  он добр к  ней,
хочет  жениться  на  ней.  Где  это  слыхано,  чтобы  американец женился  на
чернокожей? Ты прав, Спайк.
     -- Дело дрянь. А почему...
     Девушка не желала  больше слушать. Она повернулась и бросилась во тьму.
Мечты ее были разбиты... Вуд проснулся рано и позвал Камуди.
     -- Разбуди всех, -- сказал он. -- Мы идем рано утром на охоту.
     Затем он нашел ван Эйка, и они занялись приготовлением к охоте.
     -- Пусть Гонфала поспит подольше. День будет тяжелый.
     Ван Эйк ощупал свою травяную постель и вскочил на ноги.
     -- Что случилось? -- уставился на него Вуд.
     -- Стенли, Гонфал пропал! Он был здесь еще  вчера! Вуд  торопливо  стал
обыскивать свою постель, затем снова и снова. Когда  он заговорил, голос его
звучал очень глухо.
     -- Изумруд тоже исчез, Боб. Кто бы мог...
     -- Кайи!
     Они поспешили  в лагерь,  но женщины-воины  мирно продолжали спать. Без
объяснений и извинений оба мужчины начали обыскивать постели женщин.
     -- Что вы ищите? -- спросили они.
     -- Гонфал, -- ответил ван Эйк.
     -- Так ведь он у вас! -- возмутились женщины. -- У нас его нет!
     Вуд выглядел растерянным и беспомощным.
     --  Что  нам  делать? -- спросил ван Эйк. -- Сначала, разумеется,  надо
сказать Гонфале. Бедная девочка! Теперь  ей придется экономить каждый цент и
жить с тобой впроголодь, Вуд.
     -- Сам скажи ей, Эйк; может, мы еще  догоним  этих птиц, тогда нам надо
спешить.
     -- О'кей!
     Он  пошел к  навесу  девушки  и  позвал  ее. Ответа не было.  Он позвал
громче, затем снова и  снова, но напрасно. После  этого он вошел. Гонфалы не
было.
     Он вышел побледневший и расстроенный.
     -- Они, кажется, украли ее, Боб.
     -- Этого не может быть. Они не смогли бы этого сделать, не подняв шума.
Она наверняка попыталась бы позвать нас.
     Вуд рассвирепел.
     -- Ты хочешь сказать...
     Ван Эйк прервал его и мягко положил ему руку на плечо.
     -- Я знаю не больше, чем ты, Стен. Я только констатирую факт, и тебе он
лучше известен, чем мне.
     -- Наверняка они заставили идти Гонфалу за собой силой. Или она пошла с
ними не по своей воле, или она вообще не пошла с ними.
     -- Ну, это исключено. Гонфала вообще бы никогда не ушла от меня. Только
нынешней ночью мы мечтали с ней о нашем будущем после того, как поженимся.
     Ван Эйк покачал головой.
     --  Когда  ты кончишь  мечтать о  своем  будущем? Тебе  лучше  чем  мне
известно, как в Америке  смотрят на брак с черной. У меня нет предрассудков,
я, как всегда, только констатирую факт.
     Вуд грустно  кивнул.  Когда  он ответил,  в  его голосе больше не  было
гнева.
     -- Я тоже знаю об этом. Но ради нее я пройду через преисподнюю. Я готов
жить в аду, благодаря за это судьбу, только бы она была со мной. Я люблю ее.
     --  В таком случае я умолкаю. Если ты и впредь намерен поступать так, я
с  тобой,  что  бы  ни  случилось.  Если  ты  захочешь  жениться,  я  только
поприветствую тебя от всего сердца.
     -- Спасибо,  старина, я не сомневался. А теперь давай приступим к делу.
Нужно догнать их во что бы то ни стало.
     -- Ты все еще думаешь, что это они забрали ее с собой?
     -- У меня вот какая мысль.  У них  и Гонфал, и изумруд  Зули.  Ты  ведь
видел, какая была у Клейтона сила над Кайи и Зули с помощью этих камней. Они
могли уговорить девушку пойти вместе с ними, не объясняя истинной причины. Я
знаю по себе,  как при помощи этих камней Мафка заставил меня вернуться. Оба
негодяя могли использовать силу Гонфала  или изумруда,  и девушка сама пошла
за ними.
     -- Думаю, ты прав. Я не подумал об этом, но зачем им Гонфала?
     Ван Эйк замялся, и Вуд заметил это.
     --  Не думаешь ли  ты?.. --  воскликнул  он. Ван  Эйк  беспомощно пожал
плечами.
     -- Ведь они мужчины и при том негодяи...
     --  Мы  должны  найти ее! Поторопимся,  дружище!  Вуд  уже  был готов к
действиям.  Негры  обнаружили  следы  двух  воров,  ведущие  на  юг.  Погоня
началась.
     XII
     ВСТРЕЧА ДРУЗЕЙ
     Прошли недели, и Тарзан возвращался на юг, закончив  свои дела.  Иногда
он думал об американце и  Гонфале и об остальных пленниках, освобожденных от
Кайи, размышлял об  их  дальнейшей участи. Если они невредимыми добрались до
дружественных племен, то тогда все в порядке. Оттуда они  доберутся до своих
стран.  Он был уверен, что  они  уже  благополучно добрались, куда  им  было
нужно.
     Было далеко  за полдень. Тарзан быстро двигался по лесной тропе. Легкий
ветерок обдувал ему лицо, играя его черными волосами. Он почуял запах еще не
видимых  впереди животных. Сначала запах Нумы-льва. Это был  старый лев.  Но
вот до него дошел запах Тармангани -- белой женщины. Этот запах шел с той же
стороны, где был и лев. Тарзан забрался на дерево  и, словно ветер, помчался
по  кронам,  чтобы  успеть  предотвратить трагедию. С тех пор,  как Кала  --
приемная   мать   Тарзана   (человекообразная  обезьяна)  --   научила   его
передвигаться по кронам деревьев, для него это стало обычным путем.
     Женщина, несчастная, измученная и голодная,  медленно шла по тропе. Она
ничего не слышала и не подозревала о  подстерегающей ее  опасности. Но вдруг
она  увидела зверя. Он, крадучись,  шел навстречу.  Увидев, что  жертва  его
обнаружила, зверь оскалил зубы и зарычал. Женщина замерла. У нее не было сил
залезть  на дерево, где  бы  она была в безопасности. Она  просто  стояла  и
ожидала смерти. У нее никого не было, кого бы она любила, о ком надо было бы
заботиться. Ей некого было жалеть. Она только молила Бога, чтобы смерть была
быстрой.
     Когда  она  остановилась,  лев тоже  встал как вкопанный. Он  стоял, не
сводя с нее горящих глаз. Внезапно он двинулся к ней. Еще несколько шагов, и
все  будет  кончено.  Оскалив клыки  и зарычав,  лев  прыгнул. Глаза женщины
расширились -- сначала в ужасе, потом в удивлении, так как на могучую  спину
зверя сверху прыгнул обнаженный мужчина. Из его рта вырвался звериный рев. В
поднимающейся руке  несколько  раз  сверкнул нож,  и  лев замертво рухнул на
землю.
     Мужчина вскочил на ноги, и тут она его  узнала,  почувствовав радостное
облегчение  и  безопасность.  Поставив ногу  на  труп  зверя,  мужчина издал
громкий победный крик. Затем его взор обратился к женщине.
     -- Гонфала! Что стряслось? Что ты здесь делаешь одна?
     Девушка  поведала ему, что, не желая  приносить Вуду несчастье, убежала
от  него. Она  пошла  на  север,  потому что  Вуд  двигался  на  юг. Гонфала
надеялась найти  хоть  какую-нибудь  деревню, где  бы ей дали  приют, но все
напрасно.  Так  что она  повернула  назад,  намереваясь  вернуться  к  Кайи,
единственному народу, который она хорошо знала и к которому принадлежала.
     -- Тебе нельзя  возвращаться, --  сказал Тарзан. -- Без покровительства
Мафки Кайи убьют тебя.
     -- Да, я надеюсь, что  именно так они  и поступят.  Но куда  я еще могу
идти?
     --  Ты  пойдешь  со мной. Вуд сохранит для тебя  изумруд. У  тебя будет
столько денег,  сколько  тебе понадобится,  и  жить  ты будешь,  где  только
пожелаешь, в безопасности и удобстве.
     Прошла целая неделя,  прежде чем Тарзан с  девушкой добрался до  своего
дома -- роскошного бунгало, где  его жена встретила  и устроила Гонфалу. Все
это  время они старались  хоть  что-нибудь узнать о Вуде  и ван Эйке, но все
напрасно.   Казалось,   они   провалились  сквозь   землю,  и  Тарзан  решил
организовать поисковую  партию для их спасения.  Время  не  существовало для
Тарзана, но проходили дни, и девушка волновалась все больше.
     А  в  это время двое белых пробирались  сквозь лесную  чащу -- мрачную,
угрожающую. Казалось, ей не будет конца.
     -- Если и были на свете люди, абсолютно заблудившиеся, так это мы.
     Вуд остановился и,  сняв  шляпу, защищавшую  голову  от  солнца,  вытер
потный лоб.
     -- Нам  ничуть не  хуже, чем тем  двоим,  за  которыми мы  гонимся,  --
возразил ван Эйк.
     -- Если мы  будем идти все время на восток, мы обязательно наткнемся на
какую-нибудь деревушку, где возьмем проводников.
     -- Отлично, давай пойдем  на восток,  -- мрачно улыбнулся  ван  Эйк, не
терявший чувства юмора.
     Пройдя еще полмили, они наконец выбрались на поляну.
     -- Какое облегчение! -- воскликнул ван Эйк. -- Еще немного чащи, и я бы
не выдержал.
     -- Взгляни! -- Вуд схватил друга за руку и показал вперед. -- Люди!
     -- Впечатление  такое,  что это военный отряд. Может быть, нам лечь  на
землю, чтобы нас не заметили?
     -- Они нас увидели раньше,  чем  мы их. И они  идут  сюда. Оба  мужчины
наблюдали, как дюжина воинов приближалась к ним.
     -- А они мне нравятся! -- вдруг сказал Вуд.
     -- Надеюсь, что когда они подойдут поближе,  они понравятся  и  мне, --
отозвался ван Эйк.
     Отряд остановился на небольшом расстоянии, и один чернокожий направился
к друзьям.
     -- Что бваны делают в  этой стране? -- спросил он по-английски.  -- Они
охотятся?
     -- Мы заблудились,  -- пояснил Вуд. -- Единственное, что  мы хотим, так
это проводников, которые вывели бы нас отсюда.
     -- Идемте, -- сказал чернокожий. -- Я отведу вас к Большому бване.
     -- Как  его имя? -- поинтересовался ван  Эйк.  -- Может быть, мы  знаем
его?
     -- Тарзан.
     -- Не  хочешь  ли ты  сказать,  что отведешь нас к самому  Тарзану?  Он
действительно существует?
     -- А кто вам сказал, что это не так? Через час вы увидите его сами.
     -- А как твое имя?
     -- Мувиро, бвана.
     -- Отлично, Мувиро. Веди нас. Мы пойдем за тобой. Час спустя они стояли
на широкой  веранде прекрасно благоустроенного бунгало, ожидая, когда выйдет
хозяин.
     -- Тарзан! -- бормотал ван Эйк. -- Это невозможно. Может быть, кто-то и
придет, но... Ты слышишь шаги внутри дома?
     Через минуту к ним вышел хозяин.
     -- Клейтон! -- разом ахнули друзья.
     -- Я рад вас  видеть, -- ответил Тарзан. -- О вас не  было ни слуху, ни
духу, и я уже начал волноваться. Где вы пропадали?
     -- В ту  ночь, когда  ты  нас покинул,  Спайк и  Тролл  украли Гонфал и
великий изумруд  и удрали. Мы погнались за ними, но в первый же день сбились
со следа  и в конце концов заблудились,  потому что  искали то в южном, то в
западном направлении, пока не растеряли друг друга.
     -- Значит, Гонфал и изумруд украдены? Ну, с ними они еще намучаются!
     -- Черт с этими камнями! -- воскликнул Вуд.  -- Я должен найти Гонфалу.
А эти проходимцы меня не волнуют.
     -- Я думаю, мы найдем  ее. Мне не составляет труда найти  кого-нибудь в
Африке.  А  сейчас  я провожу  вас  в  вашу  комнату.  Вы  примете  ванну  и
переоденетесь. Из моей  одежды что-нибудь подойдет вам. Когда будете готовы,
вы найдете нас здесь.
     Ван  Эйк вошел  первым.  Золотоволосая девушка полулежала в  качалке  с
иллюстрированными "Лондонскими новостями" в  руках. Услышав  его  шаги,  она
повернулась. Ее глаза округлились от удивления.
     -- Боб! -- Девушка вскочила на ноги.
     -- Гонфала!
     -- Где он? Он здоров?
     -- Да, да! Он здесь. Как тебе удалось убежать от Спайка и Тролла?
     -- Убежать? А я никогда и не была с ними.
     -- Значит, ты ушла одна? А почему?
     Она поведала обо всем услышанном от Спайка и Тролла.
     -- Тогда  я поняла, что искалечу Стенли жизнь.  Я  знала, что  он любит
меня,  и  я  его люблю.  Я  его  слишком люблю,  чтобы дать жениться на мне.
Вероятно, когда он поразмыслит, он будет рад, что избавился от меня.
     Ван Эйк покачал головой.
     --  Нет, ты  ошибаешься. Я  разговаривал с  ним об  этом.  И вот что он
сказал дословно:  "Ради нее я пройду через преисподнюю. Я  буду жить в аду и
благодарить Господа, что он дал мне возможность быть рядом с ней. Я  безумно
люблю ее". Думаю, тебе понятно его состояние.
     На глазах девушки показались слезы.
     -- Когда мне можно его увидеть?
     --  Он  будет  через  минуту. А вот и он  сам.  Я удаляюсь.  Гонфала  с
благодарностью взглянула на него. Когда Вуд  вышел на веранду,  он тотчас же
увидел девушку. Минуту он смотрел на нее, не веря своим глазам. Он не сказал
ни  слова, не  задал ни одного вопроса, он просто обнял ее. Они были слишком
счастливы, чтобы говорить.
     Через  некоторое  время,  когда  речь  вернулась к  ним, каждый поведал
другому свою историю. И уже после они поняли, что  никакой преграды не может
быть  между ними.  В этот вечер все вместе  они обсуждали свое  будущее. Вуд
сказал, что они поженятся, как только прибудут в Америку.
     -- Я сначала  должна  поехать в Лондон, --  сказала Гонфала. -- У  меня
письмо к офицеру колоний. Ты помнишь, я говорила тебе об этом? Я  сейчас его
найду. Но я не умею читать, меня никто не учил этому.
     С  этими  словами она  вышла в  свою комнату,  а вернувшись,  протянула
Тарзану письмо. Оно пожелтело от времени.
     -- Пожалуйста, прочтите вслух.
     "Любому, кому бы это ни попало!
     Я даю это письмо моей дочери, которая, если ей удастся спастись, должна
отдать его адресату.  Кайи убили  ее мать  сразу же  после рождения девочки,
которую они провозгласили королевой Кайи, назвав ее Гонфалой.
     Мне  не  позволено было говорить девочке  о том,  что  я ее отец, иначе
Мафка убил бы ее, если бы она узнала, что ее отец не он.
     Монфорд".
     XIII
     ЛЮДОЕДЫ
     День  угасал. Африка  готовилась  к ночи.  Небольшой  отряд  из  восьми
человек расположился около источника. Среди них  только двое были белыми, но
вооружение их  было точно таким  же,  как и  у  чернокожих -- луки и стрелы.
Огнестрельного оружия не было ни у кого. Чернокожие тихо переговаривались, и
Тролл, не решаясь жарить остатки мяса, колеблясь, взглянул на Спайка.
     -- Чернокожие говорят, что пришли в страну людоедов. Спайк вздохнул:
     -- Ради шести миллионов я готов на любые невзгоды и лишения.
     -- Да, если мы вообще останемся в живых.
     -- Это меня не волнует. Единственное, чего бы мне не хотелось, так  это
попасть в лапы вездесущего Клейтона. Он найдет нас и под землей.
     -- Он ушел на север.
     --  Но  он же сказал, что вернется. А когда узнает обо  всем, пойдет по
нашему следу. Он не нравится мне.
     Они замолчали и принялись поджаривать мясо, добытое  ими прошлой ночью.
А из-за леса за ними наблюдали внимательные  глаза. Вновь  раздалось грозное
рычание льва.
     -- Слышишь? Рычит уже ближе. Надеюсь, что он не людоед.
     Тролл огрызнулся:
     -- Заткни пасть. Неужели ты не можешь думать о чем-нибудь поприятнее?
     --  Видишь ли, сидеть  без  винтовки в  этой дыре -- расшатаются  какие
угодно  нервы. Взгляни на эти чертовы штуки! -- И  он  пнул ногой лежащий на
земле  лук. -- Я могу убить им кролика,  но  не  слона. А лев  -- это  нечто
похуже.
     -- Ради всего святого -- заглохни!
     Они снова замолчали. Вдруг раздался испуганный вопль:
     -- Бвана! Смотри!
     Один из чернокожих показывал рукой в сторону леса.
     Оба белых разом вскочили на ноги. К ним бежала добрая
     дюжина черных воинов. Спайк схватился за бесполезный
     лук.
     --  Брось!  Их больше,  чем  нас,  а потом,  может  быть, они настроены
миролюбиво.
     Послушав  Тролла,  Спайк бросил оружие. Вооруженные пришельцы осторожно
приближались, вдруг разом остановив свой бег.
     --  Что  вы делаете в стране Бантанго?  --  спросил  один из них, когда
пришедшие окружили немногочисленный отряд.
     -- Нам нужен проводник, --  ответил Тролл на этом же диалекте. -- Много
сафари идут  следом -- много винтовок  -- они скоро придут сюда, и  тогда мы
двинемся дальше, мы ожидаем их.
     --  Ты лжешь,  -- ответил главарь. -- Мой человек идет за вами два дня,
затем он идет ко мне. Нет большой сафари. Нет винтовок. Ты лжешь.
     -- Слушай,  Тролл!  Взгляни  на  их  рожи.  Я  говорил тебе, что  мы  у
людоедов.
     -- Черт возьми! Надо было раньше...
     -- Что раньше?
     -- Гонфал! Мы же можем им управлять,  как Мафка, только  положи руку на
камень и пожелай что-нибудь.
     -- Гениально! Это же идея! Заставь их как-нибудь отойти.
     Он нагнулся и стал быстро разворачивать Гонфал, великий алмаз Кайи.
     Старейшина сделал шаг вперед.
     -- Что ты делаешь?
     -- Великий знахарь, -- ответил Тролл. -- Тебе он понравится.
     Старейшина кивнул.
     Над лесом  спустилась ночь. И темноту нарушали только пламя костра,  на
котором  готовилась  пища,  да  мерцающие  глаза  льва, которые  внимательно
следили за людьми.  Трясущимися руками Спайк разворачивал Гонфал. Старейшина
наблюдал  за  ним с  любопытством  и  изумлением. Встав  на колени  рядом  с
Гонфалом, Тролл положил на его поверхность руку.
     --  Уходите!  --  сказал  он  старейшине.  --  Сложите  оружие  все  до
последнего и уходите!
     Старейшина и воины с любопытством смотрели  на Гонфал и  Тролла. Они не
складывали оружия и, тем более, не уходили. Ничего не произошло.
     -- Не  складывать  оружия и  не  уходить, -- сказал  старейшина. --  Мы
оставаться. Мы брать. -- Он показал на Гонфал. -- Ты ходить наша деревня. Ты
принадлежишь мне.
     -- Что стряслось с Гонфалом? -- спросил Спайк.
     -- Он не работает.
     -- Попробуй еще. -- Спайк положил свою ладонь на поверхность алмаза. --
Вы,  черномазые ублюдки!  Бросайте  свои  пушки  и  уматывайте  отсюда, пока
большой знахарь не убил вас! -- заорал он злобно.
     Старейшина  подошел  к  Спайку  и ударил  того  по  лицу так,  что  тот
опрокинулся  на спину. Его воины бросились вперед, громко что-то выкрикивая.
И тут из тьмы раздался такой дикий рев, что, казалось, содрогнулась земля, и
огромный лев прыгнул в самую гущу людей. Он перепрыгнул через распростертого
Спайка,  промчался мимо  Тролла и кинулся прямо на испуганных  воинов. Тролл
мгновенно сообразил, что настал шанс побега. Он сгреб в охапку великий алмаз
и, крикнув Спайку, чтобы тот бежал за ним, бросился в лес...
     Позади раздалось несколько душераздирающих воплей, и все стихло.
     Всю ночь они мчались прочь, стараясь держаться  опушки  леса,  пока  не
добежали до  небольшого  ручейка.  Совершенно  измученные, они повалились на
землю.
     --  Не  знаю,  что  бы  мы делали,  если  бы  не  эта  случайность,  --
отдышавшись, сказал Тролл.
     -- Кто это "мы"? -- спросил Спайк. --  Это не случайность, это я вызвал
зверя.
     -- Ха!
     --  Не веришь? Разве  не я  сказал  им,  что они будут  убиты, если  не
уберутся?  И что произошло?  Гонфал вызвал старого льва-людоеда,  и вот тебе
результат!
     -- Глупости!
     -- Но ведь я прав!
     -- Нет.  Этот  лев шел за нами по пятам  и потом,  почуяв  запах  мяса,
бросился на нас. А этот чертов камень ни при чем.
     --  Ну, ладно, я  сейчас тебе  покажу.  Спайк  взял  у  Тролла  камень,
развернул его и положил свою ладонь на поверхность алмаза.
     -- Сядь, -- скомандовал он.
     Тролл состроил гримасу и сказал Спайку:
     -- Пошел к черту!
     Спайк сконфузился.
     -- Слушай, у  меня еще есть мысль. -- Он прочертил на земле линию. -- Я
тебе  говорю,  что  ты  не переступишь  этой  черты.  И  ты  не  сможешь  ее
переступить.
     -- Кто это сказал, что не переступлю?
     И Тролл спокойно перешагнул через черту.
     --  Может быть,  я что-то недопонимаю с этим камнем, -- соображал Спайк
вслух. -- Но  Клейтон прекрасно управлялся  даже с двумя камнями. Ты сам это
видел.
     -- Но рядом с ним была Гонфала, -- сказал Тролл.
     -- Может в этом-то и все дело. Очевидно, камень не действует без нее.
     -- Может быть. Но знахарь Зули  тоже проделывал чудеса, и Гонфалы с ним
рядом не было.
     -- Тогда надо попробовать изумруд. Где он?
     -- Его тащил один из мальчишек-черномазых.
     -- Дьявольщина! Три миллиона фунтов остались у людоедов!
     XIV
     ПОХИЩЕННАЯ
     -- Устала? -- спросил Вуд.
     Гонфала отрицательно покачала головой.
     -- Нисколечко.
     -- Ты держишься молодцом. И не похоже, чтобы ничего не умела, кроме как
сидеть на троне, -- засмеялся ван Эйк.
     -- Вы будете удивлены,  если я скажу, что я выносливее вас и привыкла к
физическому труду. Я часто ходила с Кайи на  охоту. На этом настаивал Мафка.
Все, кроме него самого, должны были постоянно заниматься физическим трудом.
     -- Я рад, что ты привыкла к большим переходам,  -- нежно сказал Вуд, --
так как  мы  уже  очень давно в пути. И  я буду рад,  если  все это поскорее
кончится. Тебе надо отдохнуть, моя девочка. Честно  говоря, я никак не  могу
привыкнуть к Африке. Надеюсь, больше никогда ее не увижу.
     -- У  меня точно такое же чувство, Стенли.  Ты  знаешь, мы первые, кому
удалось вырваться  от Мафки. Кайи  уверены, что  мир создал  Мафка,  что  он
велик.
     Трое продолжали свой путь  в цивилизованный мир. Тарзан снабдил их всем
необходимым,  и  мужчины  решили  как  следует   поохотиться,  так  как  они
находились в местах, где было много дичи.
     Наступила ночь, был разбит лагерь, и веселый огонек костра  разбрасывал
пляшущие тени.
     Спайк  и  Тролл, тихо переговариваясь,  тоже смотрели  на  этот веселый
огонек, который был в миле к северу от них.
     -- Интересно, что это там такое? -- поинтересовался Спайк.
     -- Костер. Ты что ослеп? -- огрызнулся Тролл.
     -- Весело, не правда ли?
     --  Да,  очень.  Особенно  если учесть,  что мы  потеряли три  миллиона
фунтов.
     -- Не печалься.  Мне почему-то  кажется,  что этот изумруд  у тех,  кто
сейчас расположился у костра.
     -- Наверное, это местные.
     -- Или белые охотники.
     -- Какая разница? -- спросил Тролл.
     -- Они могут указать нам нужную тропу.
     -- Или сообщить этому чертовому Клейтону, где мы. Ты что, идиот?
     -- Откуда ты знаешь? Может, они никогда и не слышали о нем.
     -- Он везде. О нем слышал всякий. Ты  что не помнишь, как  он пригрозил
любому, кто отберет у Стенли камень? После всего того, что он  делал у Кайи,
я поверю в какие угодно чудеса -- он вездесущ!
     --  Я  думаю, нам  в любом случае надо разузнать,  кто разжег костер, а
тогда мы придумаем, что нам делать дальше.
     -- Кажется, ты  впервые говоришь что-то толковое. Во всяком случае, это
нам не повредит. Пошли, посмотрим.
     -- Но огонь может быть в миле отсюда, и...
     -- И что?
     -- Это страна львов.
     -- Ты трусишь?
     --  А  почему бы  и нет? Как,  впрочем, и ты,  хотя  ты и глупее, чем я
подозревал. Только дурак не побоится безоружным  отправиться в путь в стране
львов.
     -- Мы возьмем с собой по факелу.
     -- Ладно, пошли.
     Освещая  путь  факелами, они  двинулись  к лагерю  ван  Эйка. Подойдя к
кустам, они застыли на месте, разглядев сидящих у костра.
     -- Ты только взгляни, кто там сидит! -- прошептал изумленный Спайк.
     -- Гонфала! -- выдохнул Тролл.
     -- И Вуд, и ван Эйк!
     -- Черт побери. Если бы у нас была эта девочка!
     -- И что бы мы с ней делали?
     -- У тебя с каждой минутой остается все  меньше мозгов.  Что мы от  нее
хотим? Мы сможем привести в действие алмаз, как это делали Мафка и  Клейтон.
И мы спасены! Ни один черт нам не страшен!
     -- Но мы ее не добудем!
     -- Заглохни! Слушай, что тебе говорят, и молчи! Голоса сидящих у костра
раздавались вполне отчетливо,  и Тролл со Спайком  поняли, что они обсуждают
завтрашнюю охоту.
     --  Я  действительно  думаю,  что  Гонфале  лучше  остаться в лагере  и
отдохнуть, но поскольку она настаивает на том,  чтобы  охотиться в одиночку,
ты и она должны идти  вместе. Нас двое мужчин, так  что мы должны отстрелять
как можно больше дичи.
     -- Я могу делать то же, что и мужчины, -- настаивала Гонфала.
     -- Но, Гонфала...
     --  Не глупи, Стенли. Я не та женщина цивилизованного  мира, с которыми
ты привык иметь дело. Так что  завтра мы пойдем охотиться втроем, а сейчас я
иду спать. Спокойной ночи, Стенли! Спокойной ночи, Боб!
     --  Надо  полагать, вопрос решен, -- вслух заметил Вуд, улыбнувшись. --
Но когда я  привезу тебя в страну Господа Бога, решать за  тебя уже буду  я.
Спокойной ночи!
     -- Может быть, -- ответила Гонфала.
     ***
     Солнце еще не успело  разогнать  остатки  ночи,  когда  трое  охотников
отправились на поиски добычи.
     Едва покинув  лагерь, они  разделились.  Ван Эйк пошел прямо на восток,
Вуд -- на юг, а Гонфала -- на север. Каждого сопровождал чернокожий, несущий
винтовку. Мужчин сопровождали еще по двое чернокожих, так  как  они считали,
что охотничье счастье улыбается только мужчинам.  Черные не  брали девушку в
расчет, очевидно, более спокойней чувствуя себя за спинами мужчин.
     В  это время  следом за  ними двинулись  Спайк  и  Тролл,  не спуская с
Гонфалы глаз.
     Вуд был очень  недоволен тем, что Гонфала идет не с ними. Единственное,
на  чем  ему удалось  настоять,  это чтобы  девушку сопровождал самый меткий
стрелок, который мог бы  помочь  ей  в критическую  минуту. Нервы Вуда  были
взвинчены. Вскоре он потерял ее из виду, но мысленно был все время с ней.
     Гонфала же спокойно  шла вперед, сопровождаемая неотступно  идущими  за
ней Спайком  и  Троллом. Они уже  не опасались быть  обнаруженными.  Гонфала
отклонилась немного на  запад. Ей  пришло  в голову, что дичь могла уйти  из
этих мест, услышав выстрелы. Вскоре она услышала два выстрела.
     -- Кому-то повезло, -- сказала она чернокожему. -- Мне кажется, мы идем
не в том направлении.
     -- О, нет, нет! -- прошептал он, указывая на что-то впереди. -- Смотри,
Симба!
     Гонфала взглянула в  ту сторону и увидела в траве огромную голову льва,
неотрывно следящего за ней зелеными глазами.
     Зверь был от них в сотне ярдов.  Он прижимал голову к земле, готовясь к
прыжку, и неточный выстрел только разозлил бы его, но не остановил.
     -- Сделай  вид, что не видишь его, -- прошептала девушка в ответ, -- мы
попытаемся подойти ближе к его боку.
     Она двинулась дальше,  параллельно затаившемуся  льву,  пытаясь зайти с
правого  бока.  Лев  внимательно  следил  за  ней.  Сократив  расстояние  до
пятидесяти ярдов, Гонфала повернулась прямо к зверю. Но зверь спокойно лежал
на земле, не отрывая от нее глаз. Когда же Гонфала шагнула к нему, он грозно
зарычал, но не двинулся с места.
     Наблюдавшие сзади Тролл и Спайк с первого взгляда поняли  всю опасность
положения.
     --  Надо как-то  поднять его! -- воскликнула Гонфала. Чернокожий поднял
камень и запустил им во льва.
     Результат был мгновенный -- лев вскочил и с ревом кинулся
     вперед.
     -- Стреляй! Стреляй!
     Опустившись на колено, Гонфала выстрелила. Лев взвился высоко в воздух.
Девушка попала, но пуля  не остановила  зверя.  Перевернувшись на  спину, он
снова вскочил на ноги и мгновенно покрыл расстояние до охотников.
     Гонфала опять выстрелила,  но промахнулась,  а у чернокожего ружье дало
осечку. Тот, видя бесполезность своего оружия, бросил его и  кинулся наутек.
Лев был уже около Гонфалы, но, увидев  убегающего, прыгнул за ним, повинуясь
своему инстинкту. Это и спасло жизнь девушке. Гонфала стреляла еще и еще, но
рассвирепевшего  зверя невозможно было остановить.  Он  в  два прыжка догнал
убегающего,  клацнув челюстями,  расколол человека  подобно  ореху. Затем он
замертво грохнулся на труп своей жертвы.
     Гонфала, напуганная  этой  трагедией,  разыгравшейся у  нее  на глазах,
неподвижно стояла, глядя в одну точку.
     -- Это, черт возьми, больше, чем удача, --  сказал Тролл.  -- Не только
девушка, а и два ружья.
     -- Пошли! -- воскликнул Спайк, направляясь к Гонфале.
     Она их сразу же заметила, но сначала подумала, что это ее друзья идут к
ней на помощь. Но затем она их узнала.
     Гонфала  знала,  что  они  плохие люди,  что  они  украли  камни, но не
подозревала,  что  они могут  угрожать ей  самой. Они  шли  к  ней, дружески
улыбаясь.
     -- Мы  увидели тебя  с  холма, но не  успели  добежать  и не могли тебе
помочь -- у нас нет ружей. Да и были мы слишком далеко.
     -- Что вы здесь делаете? -- спросила она.
     -- Мы заблудились и уже несколько недель не можем выбраться отсюда.
     Тролл  поднял валявшуюся винтовку.  Спайк  не спускал глаз с прекрасной
двустволки Гонфалы.
     -- Вы можете вместе со мной вернуться в наш лагерь.
     --  Лучше ничего не придумаешь, девочка?  -- воскликнул Спайк.  -- А  у
тебя славненькая пушка. Дай взглянуть на минуточку.
     Не подумав, девушка выпустила оружие из рук и нагнулась над убитым.
     -- Скверно. Вы отнесете его в лагерь, ладно?
     -- Мы и не собираемся идти в твой лагерь! Тон Спайка изменился.
     -- О! -- воскликнула Гонфала. -- А  что же мне делать? Я не дотащу  его
одна!
     -- А тебе и не нужно этого делать.
     -- Что ты хочешь сказать?
     -- То, что сказал. Ты не вернешься в свой лагерь, а пойдешь с нами.
     -- Нет, я никуда не пойду.
     --  Послушай, Гонфала, -- выдавил  из себя  Спайк.  -- Мы не собираемся
делать тебе больно, мы не тронем тебя, не бойся. Ты свободно пойдешь рядом с
нами. Ты просто нам нужна.
     -- Для чего?
     Голос ее был ровным, в то время, как сердце ушло в пятки.
     -- У нас Гонфал, но без тебя он не действует.
     -- Как это?
     --  Вот так. Мы  пытались привести его в  действие, подобно  Мафке,  но
ничего не вышло.  А  ты можешь иметь все, что захочешь.  Ты королева, камень
тебя послушается. А я, может быть, даже женюсь на тебе. -- Он захихикал.
     -- Черта с два! -- рявкнул Тролл. -- Она принадлежит мне так же, как  и
тебе. Гонфала крикнула:
     --  Я  не  принадлежу  ни  одному из  вас!  Вы оба идиоты! Если вы меня
украдете -- вас поймают и убьют. Если у вас есть хоть капля здравого смысла,
вы оставите меня в покое. А  Гонфал можете забрать с собой в Европу и купить
себе там все, что пожелаете.
     -- Э, нет, сестричка. Ты пойдешь с нами, -- сказал Тролл. -- Мы слишком
долго гнались за тобой, чтобы так просто отпустить.
     XV
     КЛЮЧИ К РАЗГАДКЕ
     Ван Эйк уложил  своего льва  двумя выстрелами,  затем  он  услышал  три
выстрела Гонфалы. Вуд охотился неудачно. Они отослали чернокожих с добычей в
лагерь и пошли в сторону Гонфалы.
     Они искали ее часа два, но  безрезультатно. Кричали, стреляли в воздух,
но  тщетно.  Наконец  они  наткнулись на  растерзанное тело  сопровождавшего
Гонфалу чернокожего. Почва была  каменистой, и следов обнаружить не  удалось
никаких. Жертв больше  не было, и мужчины решили, что девушка,  ранив зверя,
который ушел от нее,  возвратилась  в лагерь  одна. Обшарив весь лагерь, они
также не нашли никаких следов девушки.
     Было уже далеко за полдень, когда Вуд решился снова  отправиться искать
ее.  Разделившись  на  три  группы,  все  разошлись  в  разные  направления.
Несколько чернокожих остались  в лагере готовить еду. В случае, если девушка
вернется в лагерь, они могли встретить ее и накормить.
     Только на следующий день измученные Вуд и ван Эйк вернулись в лагерь.
     -- Боюсь,  все напрасно, старина, --  сказал сочувственно  ван Эйк.  --
Если бы она была жива, то наверняка услышала бы наши выстрелы и хоть  как-то
дала бы о себе знать.
     -- Я не верю, что ее уже нет в живых, -- настаивал Вуд. -- Я никогда не
поверю в это. Ван Эйк покачал головой.
     -- Я знаю, в  это трудно поверить, но нужно смотреть фактам в лицо. Она
не может остаться в живых в этой стране львов.
     -- Но у нее  два ружья, -- настаивал  Вуд. -- Ты же видел,  что мертвый
чернокожий лежал без оружия. Если бы на нее напал лев, раздался бы хоть один
выстрел, а ты не слышал ни одного, кроме тех трех.
     -- Слушай, Стен, я иду домой. Ты знаешь меня. Если бы  была хоть слабая
надежда,  я  бы  остался,  но  ее  нет. Тебе лучше  отправиться  со  мной  и
постараться  поскорей обо  всем забыть.  Тебе  станет  лучше  по возвращении
домой.
     -- Бесполезно, Боб. Иди один, я остаюсь.
     -- Но что ты собираешься делать один?
     -- Я  буду не один. Я вернусь к Тарзану. Я найду его, и он мне поможет.
А ее я найду живой или мертвой.
     Вуд   послал  Тарзану  большое  письмо   с  подробным  описанием  всего
случившегося и уже десять дней ждал ответа или самого Тарзана. С каждым днем
он все  больше убеждался, что Гонфала жива. И его подозрения  подтвердились,
когда он нашел лагерь Тролла и Спайка недалеко от их собственного.
     Гонфала как раз проходила  рядом  с  ним, судя по тому  месту,  где она
встретилась со львом. Возможно, Гонфала попала в руки этих проходимцев, и ее
судьба была еще ужасней. Он старался отогнать мрачные мысли прочь. Как давно
он не видел свою любимую! Казалось, целую вечность!
     Чья-то тень загородила  вход в палатку, и Вуд оглянулся посмотреть, кто
бы это мог быть. И сразу же вскочил на ноги.
     -- Тарзан! Боже, я уж думал, что ты никогда не придешь!
     -- Я отправился к тебе, как только получил твое письмо. Ты, конечно, не
терял зря времени. Что ты нашел? Вуд рассказал ему о своих подозрениях.
     --  Интересно,  -- пробормотал Тарзан. -- Сейчас слишком поздно, ничего
не увидишь. Завтра утром я взгляну.
     Рано  утром Вуд  и Тарзан были в  лагере,  где останавливались Тролл  и
Спайк. Тарзан осмотрел  землю  вокруг. Его чуткие ноздри  подтверждали,  что
здесь жили американцы. Следы, примятая трава, зола от костра -- все говорило
ему об этом.
     --  Это  был очень  небольшой  лагерь, --  сказал  он.  -- Около десяти
человек, не больше. У них  было мало еды и всего несколько тюков. Здесь было
двое белых, может быть, и один.  Остальные местные. Еды у них почти не было.
Вероятно, у них не  было  и  огнестрельного  оружия,  так как  здешние места
изобилуют дичью.  Взгляни  на  кости в золе. Если внимательно  приглядишься,
увидишь подтверждение моим словам.
     -- Я ничего не вижу, -- признался Вуд. Тарзан улыбнулся.
     --  А теперь  давай  поглядим, куда они  пошли. Они  зашагали на север.
Следы из лагеря повели к лесу,
     затем они были затоптаны и перемешаны со следами
     девушки.
     -- Гонфала наверняка была схвачена кем-то из этого лагеря.
     -- Это было одиннадцать дней тому назад, -- сказал Вуд. -- Мы не должны
терять ни минуты. Куда они двинулись с девушкой -- нам надо их перехватить!
     -- Не нам,  --  возразил Тарзан. --  Ты останешься  в  лагере, а завтра
двинешься ко мне домой. Если я увижу, что один справиться с этим не могу, --
Тарзан  едва заметно  усмехнулся,  --  я  дам  тебе знать, и ты  организуешь
экспедицию.
     -- А я не могу пойти вместе с тобой? -- спросил Вуд.
     -- Нет. Один  я буду  двигаться намного  быстрее. Ты сделай так,  как я
тебе говорю. Это все.
     И это действительно было  все. Вуд стоял, глядя  вслед Тарзану, который
скоро исчез из виду. Вуд понимал, что Тарзан прав и, тем не менее, злился на
него за то, что тот не взял его с собой.
     Около двух дней Тарзан шел по тропе к северу. Вскоре пошел дождь и смыл
последние следы.
     Тарзан  оказался в  стране Бантанго -- воинственного  племени людоедов.
Они были  врагами  вазири Тарзана.  Беглецы  наверняка  попали  в руки этого
племени. Сначала следовало заглянуть в деревню старейшины, но где находилась
эта деревня,  Тарзан  не знал. Взобравшись  на холм, он начал  осматриваться
вокруг и к северу заметил несколько деревень.
     Наступила  ночь, теплая  и  безлунная.  Владыка  джунглей  проснулся  и
вскочил  на  ноги.  Было  самое   время  отправиться  в  деревню  на  поиски
старейшины.  Осторожно  спустившись  с  холма  и подойдя к изгороди,  Тарзан
испустил дикий  крик. Воины  племени, сидящие  вокруг  костра с женщинами  и
детьми, схватились за оружие. Женщины с детьми подались ближе к огню.
     -- Демон, -- прошептал один.
     -- Я однажды слышал такой крик. Это дьявол вазири.
     -- А почему он пришел  сюда? -- спросил  один из воинов.  -- Ведь много
дождей прошло с тех пор, как мы были в той стране.
     -- Это не он, -- сказал старейшина. -- Это какой-то другой дьявол.
     -- Когда  я был мальчиком, -- сказал старик, -- я пошел  к стране,  где
спит солнце в лесу, где люди-деревья с  длинными волосами живут. Они кричали
так же.
     Тарзан  обошел  деревню. Чернокожие сгрудились вокруг костра, дрожа  от
страха.  Но  наконец они успокоились, так  как крики больше  не повторялись.
Племя стало укладываться на ночь.
     Тарзан заглянул в отверстие в доме старейшины, который лежал с женой на
травяной  лежанке.  Ошибки быть  не могло -- в ногах у него покоился великий
изумруд Зули, испускающий  зеленоватый свет.  Наверняка Спайк  и Тролл  были
здесь.  Но  где  они?  Ничего, что  указывало бы  на их  присутствие  в этой
деревне, не было.
     Была  уже  глубокая ночь. Последние  неугомонные танцоры разбрелись  по
хижинам и  улеглись  на  покой. Улицы  опустели. Тарзан, подобно тени,  тихо
крался  по  деревне.  Никто  не  слышал  его. Он  вошел  в  дом  старейшины,
освещенный зеленоватым светом. Дыхание спящих было ровным. Взяв нож, лежащий
рядом   со  старейшиной,  Тарзан  прикрыл  ему  рот  ладонью.  Прикосновение
разбудило спящего.
     -- Не вздумай шуметь, -- прошептал Тарзан, -- если тебе дорога жизнь.
     -- Кто ты? -- шепотом спросил старейшина. -- Чего ты хочешь?
     -- Я дьявол, -- ответил Тарзан. -- Где два белых и женщина?
     -- Я не видел никакой белой женщины, -- ответил испуганный старейшина.
     -- Не лги, я видел у тебя зеленый камень.
     --  Два  белых  бросили  его,  когда убежали от нас прочь, -- продолжал
настаивать  старейшина,  --  но с  ними  не  было  никакой  женщины.  Солнце
поднималось много раз, когда белые мужчины были здесь.
     -- Почему они убежали? -- спросил Тарзан.
     -- Мы были в их лагере. Лев пришел и напал на нас. Белые люди убежали и
оставили камень.
     Проснулась его жена и уселась на постели.
     -- Кто говорит?
     -- Скажи ей, пусть не шумит, -- предупредил Тарзан.
     -- Заткнись! -- рявкнул ей старейшина. -- Это сам дьявол!
     Женщина  приглушенно  вскрикнула  и  бросилась  в  постель,  с  головой
зарывшись в траву.
     -- Куда ушли белые люди? -- продолжал Тарзан.
     -- Они шли с севера. Когда побежали, то направились к лесу на запад. Мы
не бежали за ними. Лев убил двух наших воинов.
     -- Сколько сафари было с белыми людьми?
     -- Только шесть и они. Это были бедные сафари. У них было мало еды. Они
очень бедные. Я сказал, что знаю.  Я не  хотел причинять вреда белым людям и
их сафари. Теперь уходи. Я не знаю больше ничего.
     -- Ты украл у них зеленый камень, -- сказал Тарзан.
     --  Нет, они испугались и убежали, забыли камень. Но они взяли с  собой
белый камень.
     -- Белый камень?
     -- Да. Один из них положил руки на него и сказал  нам уходить и бросить
наше оружие. Он сказал, это большой  знахарь и что он убьет  нас, если мы не
уйдем. Но мы остались, а камень не убил нас.
     Тарзан улыбнулся в темноте.
     --  А белая  женщина  не  проходила  через  твою деревню?  Если ты меня
обманешь, я вернусь и убью тебя.
     -- Я  никогда  не видел  белой женщины, -- ответил старейшина.  -- Если
кто-нибудь проходит через мою деревню, я узнаю об этом.
     Тарзан исчез из лачуги старейшины  так же бесшумно,  как и появился. Он
забрал  с  собой  великий  изумруд  и вскарабкался  на  дерево.  Старейшина,
обливаясь холодным потом, вздохнул с облегчением.
     Прямо в ноздри Тарзану ударил терпкий запах Нумы-льва. Он знал, что лев
подошел вплотную к палисаду. Но этой ночью ему не хотелось ссориться с дикой
кошкой, голодной и свирепой.  Он уютно устроился между ветвями дерева и стал
выжидать, когда Нума уберется.
     XVI
     ТАНТОР
     Гонфала шла со Спайком и Троллом на  север. Им  удалось уйти из  страны
людоедов благополучно.
     Гонфала была в сравнительной  безопасности из-за ревности обоих мужчин.
Ни  один из них не желал оставлять ее ни на минуту  наедине со вторым. Кроме
этого каждый боялся смерти от  руки другого. Один из чернокожих  нес великий
алмаз. Спайк искал хоть какую-нибудь деревню, где они могли бы отдохнуть.
     -- Думаю, что тебе, моя девочка, не следует доверять  этому негодяю, --
сказал доверительно Спайк. Тролл шагнул к нему.
     -- Ты грязная свинья! -- заорал он. -- Тебе хочется трепки. Я собираюсь
свернуть твою башку! Что ты на это скажешь?
     Спайк отскочил, выхватив нож.
     -- Только подойди ближе, я начну вести себя как следует.
     -- Оставь, тебе не выбраться с шестью неграми без меня.
     -- Тебе, кстати, тоже. Она принадлежит мне, запомни.
     -- Я не  принадлежу  ни одному, ни другому, -- сказала  Гонфала. --  Вы
выкрали меня у моих друзей. Через несколько дней  они вас поймают. Вам лучше
обоим  обращаться  со  мною почтительно.  Стенли Вуд  не успокоится, пока не
найдет  меня.  Он  расскажет  все  Тарзану,  а  уж  тот найдет  способ,  как
расправиться с вами.
     -- Тарзан! -- воскликнул Спайк. -- Это еще кто такой?
     -- Ты не знаешь его? -- удивилась Гонфала.
     -- Уверен, что  каждый  слышал о нем, но лично я никогда не видел  его.
Что ты о нем знаешь? Ты что видела его?
     -- Да, как и ты.
     -- Нет, лично я не видел, -- сказал Тролл.
     -- Вы же помните Клейтона, -- продолжала девушка.
     -- Конечно, я его прекрасно помню. Этот малый стоит двоих... Постой! Ты
хочешь сказать...
     -- Да. Клейтон и есть Тарзан.
     Тролл казался взволнованным. Спайк пожал плечами.
     -- Он никогда  нас не найдет.  Ну-ка  отойдем. И  Спайк отвел  Тролла в
сторону.
     -- Ничего хорошего нам не сулит этот дьявол. Что делать? Без нее нам не
обойтись, а если камень попадет в ее руки, она нас убьет. Что делать?
     -- Сначала нам следует  проследить,  чтобы девочка не дотрагивалась  до
камня рукой. Ни один  из нас не может заставить камень действовать, и мы  не
можем дать ей его в руки.
     -- Но что же нам этот чертов камень принесет? Нам бы  выбраться отсюда.
Она не убьет нас, пока мы с ней будем хорошо обращаться.
     -- А  нам  ничего  и не остается, --  прошипел  Спайк. -- Ну,  Гонфала,
трогаемся. Негры, пошли!
     В то время, как они разбили лагерь к северу от Тарзана, он  остановился
у опушки леса. Оглядевшись, он взял нож и выкопал глубокую яму. Положив туда
изумруд, он аккуратно засыпал землю обратно. Теперь только он мог найти его.
Ориентиром служили верхушки трех скрещенных деревьев.
     Около двух  дней Тарзан шел на север, но ничто не говорило о  том,  что
здесь проходили беглецы. Вдруг он  услышал трубный жалобный призыв, слабый и
грустный. Звук повторился. Тарзан изменил  направление, пойдя прямо на звук.
Он  понесся подобно ветру,  так  как  что-то тревожило слона.  По его голосу
Тарзан предположил  несчастье. Ноздри его уловили мерзкий запах Данго-гиены,
и вскоре он услышал хохот этой твари, сразу же после жалобного крика слона.
     Тантор-слон был давним другом Тарзана.  Он не видел этого слона никогда
в жизни, но это имя олицетворяло дружбу.
     Подойдя ближе, он увидел огромного  черного слона таких размеров, каких
еще  и не видывал. Тот провалился  в специальную слоновую ловушку,  и из ямы
торчала только спина. Около края ямы суетилась пара гиен, фыркая и хохоча. А
над слоном парил гриф, чуявший скорую поживу.
     Тарзан, не обращая внимания на гиен, которые сразу  же исчезли, подошел
к беспомощному слону, на спине которого зияла  страшная рана. Слон ослаб без
пищи и воды. Тарзан заговорил  со слоном  на  странном языке джунглей. Может
быть, Тантор не  понял ни слова  -- кто знает? Но, вероятно, в  тоне Тарзана
что-то сказало слону,  что  перед ним друг.  Слон  же нуждался  не только  в
добром слове. Тарзан приволок ему огромную  ветку, плоды которой благодарный
зверь начал немедленно поедать. Тем временем Тарзан принялся руками  и ножом
рыть  перед слоном землю.  Слон начал помогать  ему хоботом. Без его  помощи
Тарзану пришлось бы копать недели, но вдвоем они справились очень быстро.
     Похлопав  слона по хоботу,  Тарзан  двинулся  своей дорогой на север, а
слон, постояв немного на  месте,  медленно пошел по тропе слонов на восток к
ближайшему водоему.
     Шли дни. Стенли Вуд уже извелся, ожидая вестей от Тарзана, и настоял на
том,  чтобы Мувиро,  предводитель  вазири, организовал поисковую  партию для
спасения Гонфалы. Мувиро дал  ему дюжину  хорошо вооруженных своих воинов, и
Вуд отправился на поиски с единственной мыслью: кто ищет, тот всегда найдет.
     Для него эти поиски  были просто  концом  бездействия. Попав  в  страну
Бантанго, они узнали от старейшины, что американцы были здесь неделю назад.
     В  следующей  деревне  он  узнал,  что  ее  жители  видели  Гонфалу  --
золотоволосую и прекрасную  -- и  что девушка была  жива  и здорова. А потом
начались сильные дожди, и Стенли Вуд сбился с пути.
     XVII
     ПРИШЕЛЬЦЫ
     Спайк и  Тролл подошли  к северному  племени. Местные проводили  их  от
одной деревни до другой. Им везло до тех пор, пока они не пришли в последнюю
деревню.
     -- Больше нет деревень, -- сказал старейшина этой деревни.
     Ему не нравились эти белые, потому что отряд чернокожих, сопровождавший
их, был маленьким и бедным.  Кроме  двух винтовок и прекрасной девушки у них
не было  ничего и никого. Старейшина  думал о черном султане, которому можно
было бы хорошо продать эту девушку, но тогда пришлось бы иметь дело с белыми
мужчинами, не спускавшими с нее глаз.
     Спайк попытался  объяснить, куда  их  нужно отвести;  старейшина же сам
хотел побыстрее избавиться от белых и сказал:
     -- Я знаю долину, завтра вас туда отведут.
     --  Думаю,  хоть  теперь-то нам повезет. Теперь уже недолго, --  сказал
Спайк.
     -- Не думаю, что здесь вы будете в безопасности, -- сказала Гонфала. --
Тарзан и Стенли скоро придут сюда, уже совсем скоро.
     -- Они никогда не найдут нас.
     -- Местные проведут их от деревни к  деревне вслед за нами, и они легко
догонят нас.
     -- Она права. Они легко нападут на наш след. Стоит  нам остановиться, и
они нас настигнут. Тролл и Спайк заволновались.
     -- Нам  не следует здесь ночевать, -- возразил Спайк. Эта долина  вовсе
не там, как говорит старый черт. Нам бы только до нее добраться.
     И все же они  решили эту  ночь  отдохнуть. Гонфала  и Спайк заняли свои
травяные тюфяки, в то  время как Тролл  лежал без сна,  раздумывая над своим
планом. Когда раздался храп Спайка, Тролл поднялся со своего места и подошел
к спящему, решив прикончить его. Но затем передумал -- он не решился убивать
спящего. "Позже", -- подумал он.
     Он  вошел под навес к девушке, которая лежала с открытыми  глазами. Она
не  могла уснуть. Вдруг  Гонфала  услышала  шаги  --  животное  или человек?
Девушка замерла от ужаса.
     -- Тихо. Не шуми. Это я. Мне надо с тобой поговорить.
     Она узнала его голос. Мужчина подошел ближе.
     --  Убирайся,  -- сказала Гонфала. -- Ты же не хочешь  провести остаток
жизни в канаве для собак.
     --  Глупая! Мы поедем в Европу, в Париж. Этот дьявол не  догонит нас, а
от Спайка мы уйдем.
     --  Я  не собираюсь  никуда  с  тобой  идти. Убирайся,  пока  Спайк  не
расправился с тобой!
     Но  Троллу  уже  было море  по колено.  Пошарив в  темноте, он  схватил
девушку. Раздался душераздирающий крик:
     -- Спайк!
     Тролл  зажал  рот  Гонфале,   которая  яростно   отбивалась  от   него.
Разбуженный криком, Спайк вскочил на ноги.
     -- Тролл! -- позвал он. -- Ты ничего не слышал?
     Ответа не последовало.
     -- Тролл!
     Подозрение закралось в его душу,  и он кинулся к  навесу девушки. Через
минуту оба мужчины, сцепившись, катались по земле, тяжело дыша и чертыхаясь.
Дрожа от страха,  девушка  выскочила на  улицу,  где уже  собирались местные
жители,  разбуженные  суматохой.  Гонфала подбежала к ним, умоляя прекратить
драку, так  как боялась, что один  из них  будет  убит. Старейшина был  тоже
здесь. Он рассвирепел, что его потревожили. Негры колебались, затем  вошли в
хижину.
     И вдруг  из  хижины вышел Спайк.  Гонфала боялась, что  случилось самое
страшное.  Из  двух   мужчин  Спайка   она  боялась  больше.  Бросившись   к
палисаднику,  девушка спряталась  между  кустами.  Она  боялась,  что  Спайк
бросится за ней, но его не было видно. Он думал, что она осталась в хижине с
мертвым   Троллом.  Оглядевшись,  Спайк   пошел  в  свою  хижину,  осмотреть
полученные раны.
     Но Тролл не умер. Утром Спайк нашел  Тролла истекающим кровью на  улице
деревни. Тот уставился в землю, и когда Спайк подошел ближе, Тролл посмотрел
ему в лицо.
     -- Что случилось? -- спросил он.
     Спайк какой-то момент подозрительно изучал его.
     -- Ты весь в крови, -- наконец выдавил он.
     -- В  крови? -- повторил Тролл. -- Ничего не замечал. Гонфала, выглянув
из-за угла хижины, в которой пряталась, и  увидев двух  мужчин опять вместе,
облегченно  вздохнула.  Тролл  был  жив, она не останется одна  со Спай-ком.
Девушка подошла к ним. Тролл взглянул на нее.
     -- Ты очень похожа на мою сестренку. Ведь ты моя сестренка, да?
     Гонфала со Спайком переглянулись. Спайк показал на голову:
     -- Малый немного не в себе.
     Спайк нервничал. Ему было явно не по себе  в обществе Тролла. Одно дело
убить его, и совсем другое -- лишить рассудка.
     Когда  они  отправились в путь,  Тролл  старался  держаться  поближе  к
Гонфале. Он часто посматривал на нее.
     --  Как  тебя  зовут? --  спросил  он.  Гонфала,  уже  уверовав  в  его
сумасшествие, решила попробовать:
     -- Не вздумай говорить, что ты не помнишь имени своей сестры.
     Тролл уставился на нее.
     -- Что-то путается у меня в голове. Как тебя зовут?
     -- Гонфала, -- ответила та. -- Ты же помнишь.
     -- Гонфала! О, да-да! Ты моя сестренка!
     -- Я так рада, что ты рядом. Ты защитишь меня, не так ли?
     Тролл  не успел ответить.  Они наткнулись  на  внезапно остановившегося
Спайка и чернокожих проводников.
     --  Дальше страна  "табу". Говорят,  здесь  живут белые,  которые ловят
людей и обращают их в рабство, а потом кормят ими львов.
     -- Давайте вернемся, -- предложила девушка. -- Какой смысл идти дальше,
Спайк? Если мы  вернемся,  я сделаю все возможное, и мои друзья отдадут тебе
Гонфал и отпустят вас. Я даю тебе слово.
     Спайк покачал головой.
     -- Я иду, и ты идешь вместе со мной.
     Подойдя к девушке, он посмотрел ей прямо в глаза:
     -- Я откажусь от Гонфала раньше, чем от тебя. Поняла? Пошли.
     Девушка пожала плечами.
     -- Я дала тебе шанс. Ты глупец.
     Гонфала задумалась.  От  Тролла  толку  было  мало, хотя  он и старался
защитить ее. Судьба -- единственная ее надежда.
     Несколько  дней  они  шли по скалистой  местности в  поисках долины.  С
наступлением ночи они отыскивали ручей и разбивали лагерь. Гонфала больше не
боялась -- Тролл всегда был начеку и в любую минуту мог прикончить Спайка.
     Спайк  продолжал  разыскивать  долину.  Однажды, проснувшись ночью,  он
обнаружил,  что чернокожие  покинули лагерь.  Обливаясь  холодным потом,  он
бросился  искать  Гонфал,  но камень  был  на  месте.  С  тех пор  Спайк  не
расставался с ним.
     Наконец  перед ними  предстала  огромная долина,  поросшая лесом. Спайк
решил пойти вдоль берега  реки. Он не знал, есть ли  тут  жители. Вдоль реки
шла слоновая тропа, и идти по ней было легко.
     --  Что  случилось?  --  спросил   Спайк  у  внезапно   остановившегося
чернокожего -- единственного оставшегося у них слуги.
     -- Люди, бвана, идут, -- был ответ.
     -- Я ничего не слышу. А ты, Гонфала? Она кивнула.
     -- Да, я слышу голоса.
     -- Тогда нам  лучше уйти с тропы и спрятаться, пока  мы  не увидим, кто
это идет. Все здесь. Пошли.
     Они забрались в густой кустарник. Голоса слышались все ближе, как вдруг
все стихло.  Спайк  выглянул  из кустов -- никого. И вдруг он увидел, как по
равнине торопливо бегут люди. Гонфала оглянулась. С другой стороны, держа по
льву на поводке, шли несколько негров, а за ними шестеро белых. А дальше еще
с дюжину одинаково одетых белых, держа луки и стрелы.
     --  Белые, эти люди могут  быть  дружественными жителями, -- обратилась
Гонфала к Спайку.
     -- Мне это вовсе не кажется, пошли. Спай к двинулся вперед.
     -- Все равно они лучше вас! Девушка остановилась.
     -- Иди  ты, упрямая!  --  выкрикнул Спайк. Он  бросился назад,  схватил
Гонфалу за руку. и поволок за собой.
     --  Тролл! --  закричала Гонфала. -- Помогите! Тролл,  идущий  впереди,
повернулся и бросился на помощь девушке. Лицо его было белым от бешенства.
     -- Оставь ее в покое! -- прорычал он. -- Это моя сестра!
     Он  прыгнул  на  Спайка, и оба, борясь  и колотя  друг друга, свалились
наземь.
     Гонфала колебалась только минуту, а  потом бросилась навстречу странным
воинам. Все равно это лучше, чем Спайк! Она бежала к ним, как вдруг увидела,
что впереди идущий воин остановился и показал куда-то перед собой. Он что-то
сказал, и воины, повернув назад, бросились со всех ног прочь.
     Девушка  посмотрела в ту сторону,  куда указывал  воин, и увидела около
сотни слонов. На их спинах сидели воины. Слоны мчались, преследуя убегавших.
А недалеко от Гонфалы Спайк и Тролл продолжали избивать друг друга...
     XVIII
     НЕБЛАГОДАРНОСТЬ
     Стенли Вуд без особых трудностей шел за  Гонфалой,  пока  не потерял ее
последние  следы. А потом они заблудились и долгое время искали тропу, чтобы
выбраться из леса.
     Вскоре они  выбрались  в долину. Если  бы здесь был  Тарзан! Вуд  был в
отчаянии.
     -- Смотри, бвана! -- закричал один из вазири. -- Город!
     Вуд взглянул туда и замер в восхищении. Перед ними раскинулся город. Не
какая-то деревушка, а белокаменный город с золотыми куполами.
     -- Что за город? -- спросил он.
     -- Я не знаю, бвана. Я никогда прежде его не видел!
     -- Может, это Менсахиб? -- предположил второй.
     -- Может быть. Тогда нас тут же возьмут в плен.
     -- Но,  может быть,  Гонфала томится тут же.  Надо постараться избежать
плена. Если  воины не дружественной страны, они  легко убьют нас, так как их
очень много, -- продолжал Вуд задумчиво.
     -- Но мы Вазири! -- гордо возразил храбрый воин.
     -- Да, я знаю о вашей силе и храбрости. Но  что мы можем сделать против
целой армии? Воин покачал головой.
     -- Но мы сможем попытаться.
     -- Ты настоящий  друг! Ты можешь  отправиться  в  преисподнюю за другом
Большого бваны. Я решил идти в этот город один. Лучше попасть в плен одному,
чем всем нам. Все равно наш  отряд  ничего не  может сделать с целой армией,
как бы  храбро они не  бились. А  если там друзья --  тем лучше. Одного меня
вполне  достаточно,  чтобы  найти девушку.  Возвращайтесь  домой  и  скажите
Мувиро, что я не нашел  Тарзана. Если же вы встретите Тарзана, то расскажите
ему все. Он сам знает, что нужно делать. А теперь, счастливо!
     -- Разреши мне последовать за тобой, а воинов я отошлю домой.
     -- Нет, Вараньи. Ты слышал? Это приказ. Иди домой. Вуд еще долго стоял,
глядя  вслед   расстроенным   воинам,  затем   зашагал   вперед,   навстречу
неизвестности.
     ***
     А в  это  время  Тарзан  тоже  подошел к городу.  Он стоял, внимательно
разглядывая раскинувшийся перед ним город. Это был Катни, Город Золота.
     Впервые,  когда  он  его  увидел,  было темно и пасмурно.  Тогда  город
населяли враги, у власти стоял Валтор из города Атни.
     Теперь же светило яркое солнце, и город казался дружелюбным.
     Немоне, королева, приговорившая Тарзана к смерти, была мертва. Алекста,
ее  брат,  был посажен  на трон  друзьями  Тарзана  -- Тудосом,  Фордосом  и
Гемноном. А что касается жителей, они всегда любили Тарзана.
     С теплым чувством Тарзан входил в город. Он подошел  к золотому мосту и
спокойно прошел его. Стражники узнали его и открыли  ворота. Капитан стражи,
хорошо известный Тарзану, проводил его до дворца.
     --  Алекста будет  рад  твоему возвращению. Подожди  здесь,  я сообщу о
твоем прибытии.
     Комната была убрана роскошно, и Тарзан спокойно расположился в одном из
золотых  кресел приемной короля. Ему пришлось  ждать довольно  долго, прежде
чем за ним вернулся капитан. Вид у него был озабоченный.
     -- Прости меня, но у меня есть приказ арестовать тебя.
     Оглянувшись,  Тарзан   увидел  два  десятка  копий,  чьи  острия   были
направлены  на  него. Тарзан  ни чем  не показал  своего  удивления. Он  был
дикарем, а унижаться дикий  зверь перед человеком не привык. У него отобрали
оружие  и отвели  в  комнату с  зарешеченным окном. Дверь закрыли  на засов.
Тарзан подошел к окну и выглянул наружу. Напротив была степь. Ему очень надо
было  отдохнуть, какая бы опасность не  угрожала.  Свернувшись  клубком,  он
уснул.
     В  темноте  его разбудил  лязг  открываемой  двери.  Мужчина, принесший
свечу, закрыл дверь за собой.
     -- Тарзан! -- позвал он и пересек комнату. Это был Катнеан, старый друг
Тарзана.
     -- Я рад тебя видеть! -- воскликнул Тарзан. -- Как  здоровье Дория и ее
родителей? Как твой отец?
     -- Все здоровы, но опечалены. Все опять обернулось против тебя.
     -- Я догадался, что что-то стряслось, но что именно -- не имею понятия!
     -- Ты скоро узнаешь. Наша страна неудачлива!
     --  Все страны, населенные людьми, несчастливы,  -- возразил Тарзан. --
Люди глупее зверей. Но что здесь  произошло?  Я думал, что со смертью Немоны
все невзгоды позади.
     -- Мы  тоже так думали,  но ошиблись.  Алекста  оказался слабым, он под
влиянием  Томоса и его клики, а  ты догадываешься,  что это значит. Мы все в
немилости.  Практически  Томос   управляет   Катни,   правда,  пока   боится
расправиться с  нами. Народ его ненавидит, воины  тоже.  Если они поднимутся
против него -- ему конец. Ну, ладно, расскажи мне о себе. Что привело тебя к
Катни?
     -- Это долгая  история, --  ответил Тарзан. --  В двух  словах: молодую
женщину  украли двое  белых.  Эта девушка любит человека,  который  под моим
покровительством.
     Я  ищу ее.  Несколько дней  тому назад  я встретил  чернокожих  сафари,
возвращавшихся домой. Они из партии этих двух белых негодяев.
     --  Думаю, тебе осталось  недолго  искать,  --  ответил Катнеан. -- Мне
кажется,  я знаю, где  твоя  девочка, но ты  не сможешь ее освободить. Томос
тебя не выпустит отсюда.
     -- А почему ты думаешь, что знаешь, где она?
     -- Алекста часто посылает меня  в долину Тенара, обходить его владения.
Он  надеется, что  я  буду  убит и очень часто  я  оказываюсь  на волосок от
смерти. Поход  был  не  очень удачен. Нас,  как  всегда, было  слишком мало.
Возвращаясь обратно,  мы увидели небольшую группу людей, и  это были не наши
жители. Среди них была белая женщина. Мужчины дрались, а женщина бросилась к
нам, вероятно,  пытаясь  убежать от  них.  Мы поспешили ей навстречу,  но на
нашем пути  вдруг появились Атни  на  слонах. Их  было слишком много,  и нам
пришлось спасаться бегством, чтобы не попасть к ним в руки.
     -- А что ты думаешь Томос сделает со мной? -- спросил Тарзан.
     --  Может  быть,  отравит,  может быть, отправит  на арену. Но я здесь,
чтобы спасти тебя. Единственная трудность -- у  меня нет плана. Но мой  друг
сегодня в страже, поэтому мне удалось проникнуть к тебе.
     Тарзан покачал головой.
     -- Прежде я  должен  разузнать о  плане  Томоса.  Единственное, что  ты
должен сделать, это дать мне  нож.  Я  спрячу его под  шкуру. И еще -- уноси
ноги, пока тебя не схватили.
     Они еще немного поговорили, затем  расстались. Тарзан вновь уснул. Надо
было набираться сил. Сейчас в нем было больше дикого зверя, чем человека...
     XIX
     ВОЗМЕЗДИЕ
     Солнце вставало в сумрачном небе.  Сегодня был день казни Тарзана.  Ему
был объявлен смертный приговор.
     За Тарзаном пришли около одиннадцати  утра. Его очень мучила жажда,  но
никто  не  позаботился  о  еде и  питье  для заключенного.  Зачем это  нужно
смертнику? Тарзан ничего не просил -- унижаться перед врагом он не умел.
     Его вывели на дворцовую площадь. Сегодня  был  день  королевской охоты.
Тарзан должен был стать жертвой львов, которых воины держали на привязи.
     Длинная  процессия  охотников  во главе  с Алекстой  и Томосом вышла из
города по направлению к долине львов, сопровождаемая огромной толпой  зевак.
Кровавое  зрелище  для них  было привычным. Алекста  нервничал --  он боялся
львов. Ноги его подгибались. Он посмотрел на Тарзана, с которого сняли цепи.
     -- Быстрее! Мне скучно!
     Но глаза его в ужасе бегали с одного предмета на другой.
     Случайно один из воинов упустил поводок, и лев-убийца вдруг оказался  в
толпе зевак. Сотни копий были мгновенно направлены на него,  пока публика  в
панике  спасалась  бегством, топча все кругом.  Алекста  не  мог двинуться с
места, крича и призывая к себе на помощь:
     -- Сотня  монет тому, кто убьет зверя! -- орал он. -- Больше!  Все, что
только попросит!
     Но на  него  никто не  обращал  внимания. Каждый спасался,  как мог.  И
теперь он действительно оказался  в опасности, так как лев двигался прямо на
него. Ноги отказали королю, и  он  только смотрел во все глаза на зверя.  Он
видел  также, как  человек  вытащил из-под львиной  шкуры, прикрывавшей  его
тело, кинжал,  издал  грозное рычание,  с быстротой молнии  прыгнул льву  на
спину и  несколько  раз  всадил  этот  кинжал  по  самую рукоятку  в  хребет
разъяренному зверю.
     Алекста совсем похолодел  от  страха,  когда человек,  поставив ногу на
труп  поверженного  зверя, испустил жуткий вопль, от которого кровь  стыла в
жилах. Что Алекста мог ждать от  этого человека-зверя? Не  убьет ли он и его
самого?
     -- Взять его, -- завизжал он. -- Взять его!
     -- Что нам с ним делать?
     -- Убейте его! Скорее! Убейте! Алекста был вне себя от страха.
     -- Но он спас тебе жизнь, Алекста.
     -- Что? Посадите его в темницу! Позже я распоряжусь, что с ним делать.
     Воины от стыда не знали куда деваться и, не глядя по  сторонам,  отвели
Тарзана в темницу.
     -- Что ты попросишь у него, -- спросил  по пути один воин, -- взамен за
его спасенную жизнь?
     -- Ничего. Я ничего не прошу у врагов.
     -- Я не враг твой, -- возразил воин. Тарзан взглянул на него, и подобие
улыбки осветило его лицо.
     -- Я не имел ни капли воды со вчерашнего дня.
     -- Ты получишь и воду, и пищу, -- обрадовался воин, готовый хоть чем-то
помочь Тарзану.
     По  возвращении в  город Тарзан был  помещен в  другую  темницу. Спустя
некоторое время воин принес вино и еду.
     -- Я  видел,  как ты сражался  с Фобегом  перед королевой  Немоной. Это
стоило посмотреть. Ты спас ему жизнь,  в то время как мог  убить. Этот  воин
готов умереть за тебя.
     -- Да, я знаю, -- ответил Тарзан. -- Как его дела? Он жив еще?
     -- Да, все очень хорошо. Он начальник городской стражи.
     --  Если  ты увидишь его,  передай,  что я хочу с  ним встретиться,  --
попросил Тарзан.
     -- Я сегодня же найду его. А сейчас я  должен спешить.  Не  пей вина, а
когда кто-нибудь зайдет,  не поворачивайся к нему спиной. Держись  поближе к
стене и будь готов обороняться. -- С этими словами воин вышел.
     Тарзан поел и выглянул в окно. Двор был пуст. Он взглянул  на  улицу --
там было полно народу. Они что-то обсуждали, размахивали руками, показывая в
сторону темницы. Вдруг его увидели в окне. Толпа закричала и заволновалась.
     С высоты Тарзану было видно, что на горожан движется целая армия воинов
со львами  на  поводках.  Ухватившись  за решетку, Тарзан  огромным  усилием
разогнул  два железных прута и пролез в это отверстие. Осторожно спрыгнув во
двор,  Тарзан,  прекрасно ориентирующийся в этом  городе, разыскал  потайную
калитку  и,  выбравшись на  улицу,  присоединился к  горожанам.  И  как  раз
вовремя! Их уже теснили.
     -- Копья вперед! --  крикнул он и, выхватив  у одного горожанина копье,
бросился на льва, который был ближе всех к нему.
     Схватив  у другого воина факел, Тарзан ткнул им в морду  льва. Ведь все
дикие звери боятся огня! Лев вдруг рванулся и, сбивая с ног воинов, бросился
назад. Началась паника. Львы, обезумев, бросались на воинов, которые держали
их  за  поводки.  А Тарзан с  горожанами,  которые  последовали его примеру,
продолжал размахивать факелом, пробивая себе дорогу ко дворцу.
     Наконец Тарзан поднял руку:
     -- Пусть львы уйдут. С нас  и так достаточно. Лично я  иду  к Алексте и
Томосу.
     Позади него раздались голоса:
     -- Я иду с тобой!
     Тарзан обернулся: одним из говоривших был Фобег, главный стражник.
     -- Отлично! -- сказал Тарзан.
     Толпа зашумела и двинулась за ними следом.
     -- К воротам! -- раздавались крики.
     -- Есть более легкий путь проникнуть во дворец. Пошли!
     Они свернули в небольшую  калитку. Коридор вел прямо к покоям короля. А
король в это время дрожал во дворце от страха.
     --  Это  ты,  Томос, во всем виноват! Это ты  приказал запереть  дикого
человека. Они же убьют меня! Что мне делать? Что мне делать?
     Томос прекрасно держал себя в руках.
     --  Пошлите за диким человеком  и  освободите  его. Дайте ему  денег  и
окажите почести. Быстрее!
     -- Да, да! Быстрее! Приведите его!
     -- Поздно! -- вдруг крикнул Томос. -- Они идут сюда. Предложи ему кубок
вина!
     -- Ну, вот и Тарзан! -- воскликнул один из приближенных.
     Все  вскочили  на  ноги. Дверь распахнулась,  и  Тарзан, сопровождаемый
толпой, вошел в комнату.
     Алекста  и Томос  попытались  спрятаться  в смежных покоях,  но  Тарзан
перехватил их по пути.
     --  Ты не понял,... -- залепетал король. -- Я только издал указ о твоем
освобождении; я дам тебе все, что ты пожелаешь!
     -- Ты уже  исполнил  свое обещание,  данное  сегодня  на поле львов,  а
сейчас уже поздно. Тебя может спасти только одно -- отдай свой трон. Народ в
гневе!
     -- А что будет со мной?
     -- Лично мне все равно. Твой народ сам решит твою участь. А я предлагаю
королем сделать Тудоса.
     Это  был первый  воин, лучший среди воинов,  каких  только знал Тарзан.
Когда  Алекста это услышал,  он побелел  от гнева. Он чуть не сошел с ума от
злобы. Алекста медленно подошел к Томосу.
     -- Это  ты все  подстроил. Это ты  убил  мою  сестру! Ты разбил всю мою
жизнь, из-за тебя я потерял трон.
     С этими словами Алекста выхватил свою  шпагу и сильно ударил ею  Томоса
по черепу, раскроив его голову  до носа. С хохотом, от  которого содрогалось
все  его тело,  король приставил  острие окровавленной шпаги к своей груди и
бросил свое тело на клинок, проткнув себя насквозь.
     Так умер Алекста, последний сумасшедший правитель Катни.
     XX
     АТНИ
     Главные  ворота города Айвори (Слоновая Кость) были расположены на юге.
Был полдень, жара изнуряла стражников, которые охраняли эти ворота.
     Один из них вдруг сказал:
     -- С юга приближается мужчина.
     -- Сколько их? -- последовал вопрос.
     -- Я сказал -- мужчина. Я вижу одного.
     -- Тогда нам не стоит поднимать шум. Но кто же идет  в  Атни, да  еще и
один? Это не из Катни?
     -- Может быть, это один из них?
     -- Он слишком далеко, не разглядеть. Но он одет как-то странно.
     Офицер приблизился и спросил, в чем дело. Ему объяснили.
     --  Это не  Катнеан. Это  или  полный дурак, или очень храбрый человек,
идущий в одиночку в наш город.
     Стенли Вуд  подошел  к воротам  Атни  и, увидев стражников на смотровой
башне, поднял руку в знак мирных намерений.
     Ворота открылись, и он вошел  в город. С ним  попытались заговорить, но
язык был для него  непонятен. Вуд чувствовал  себя неловко и  беспомощно, не
будучи  в  состоянии  объяснить  цель  своего визита.  Ведь  он искал  здесь
Гонфалу, он хотел спасти  ее. Как ему  нужно  было, чтобы с ним были друзья!
Хорошо хоть, что  были  цивилизованные белые. Но кто  они? Неважно, лишь  бы
спасти Гонфалу, если она здесь.
     Его повели по улице,  где  толпы людей с любопытством разглядывали его.
Сопровождающие  его   стражники  были   вооружены  допотопным  огнестрельным
оружием.
     Наконец он оказался в центре города. Его отвели в небольшое здание, где
было много воинов. В комнате, куда его  ввели, стоял стол, за  которым сидел
офицер. Но ни офицер,  попытавшийся  задать множество вопросов, ни Вуд,  изо
всех  сил  старавшийся объяснить  свое появление в  этом городе, помочь друг
другу никак не могли.
     Его  отвели в огромную  комнату,  в  которой  стояли,  лежали, сидели с
полсотни изможденных мужчин. Не успела за ним  захлопнуться дверь, как глаза
всех  присутствующих  уставились  на Вуда.  Двое мужчин  отошли  от стены  и
двинулись к нему навстречу. Это были Спайк и Тролл.
     Американца  захлестнула волна  гнева, и  он  бросился к  ним,  но Спайк
поднял руку, стараясь предотвратить столкновение.
     -- Подожди! Это такое место, где мы должны держаться друг за друга. Для
нас же будет лучше.
     -- Где Гонфала? -- спросил Вуд. -- Что вы с ней сделали?
     -- Они отобрали ее у нас, когда всех троих схватили,  -- ответил Тролл.
-- И больше мы ее не видели.
     --  Я  думаю, что она во дворце,  -- сказал  Спайк. -- Говорят,  она  в
прекрасных условиях.
     -- Зачем вы ее выкрали? Если хоть один из вас дотронулся до нее хотя бы
пальцем...
     -- Тронул  пальцем! -- негодующе воскликнул  Тролл. -- Ты думаешь, я бы
дал обидеть мою сестру?
     Спайк, стоявший за спиной Тролла, покрутил пальцем у виска.
     --  Никто ее  не  обижал.  Мы же не  могли без нее привести в  действие
Гонфал.
     -- Чертов камень! -- пробормотал Вуд.
     --  Я  думаю, ты прав.  Ничего, кроме несчастий, этот  камень никому не
принес. Посмотри на меня и на Тролла. Мы потеряли изумруд. Теперь Гонфал. Мы
в рабстве  у этих хозяев  слонов, грязных  ублюдков, на которых работаем, не
покладая рук.
     Вуда окружили остальные рабы и стали задавать вопросы. Но так как он не
понимал ни слова, Спайк кое-как переводил ему на американский диалект.
     Вуд решил, что пока он не узнал, как они относились к Гонфале  от самой
девушки, ему следует держаться этих двух негодяев. Иначе он здесь  погибнет,
не понимая ни слова.
     Спайк указал на высокого красивого молодого человека, который подошел к
ним.
     -- Он хочет поговорить с  тобой.  Его зовут  человек-слон, за его ум  и
силу. Несколько месяцев тому назад он был  зачинщиком беспорядков в  городе,
но народ потерпел поражение. Его отдали в рабство. А не убили только потому,
что он умен и силен и весь город любит его.
     Валтор улыбнулся.
     -- Он говорит, что рад встрече, -- переводил Спайк.
     -- Скажи  ему,  -- попросил Вуд, --  что я  хочу,  чтобы  он помог  мне
выучить язык.
     Валтор  улыбнулся в  ответ,  когда  Спайк  перевел  ему  эти  слова,  и
предложил начать тут же.
     Так потянулись тяжелые будни рабов,  скудно питавшихся,  работавших  на
копях и  рудниках. О Гонфале  ничего  не было слышно.  Когда  Вуд уже сносно
владел языком, он рассказал своему другу о девушке.
     -- Если она красива, --  ответил Валтор, -- тебе нечего беспокоиться за
ее судьбу. Она живет во дворце, в роскоши, и даже Эритра не может  ничего  с
этим поделать.
     -- А кто это Эритра? -- поинтересовался Вуд.
     -- Это люди, посадившие Фороса на трон.
     -- Я хотел  бы, чтобы  Господь  не  делал  ее столь прекрасной, как она
хороша.
     --  Тогда, насколько я знаю  короля, он  постарается, чтобы девушка  не
попала на глаза Менофре.
     -- А кто это Менофра?
     -- Это настоящий дьявол в юбке, ревнивый демон. Она жена короля.
     Вуду оставалось  только  ждать и  надеяться. Во всяком  случае  он  был
относительно  спокоен.  Благодаря своему  уму, Вуд  был  вместе  с  Валтором
поставлен  на  ответственные  работы  по  отлову диких слонов.  Опасная,  но
интересная работа.
     Однажды их направили поймать дикого слона.
     --  Они говорят, что он жесток и свиреп, -- сказал ему один из  воинов.
-- А  люди,  которые должны этим заниматься, пьяны  и не могут  пошевелить и
пальцем.
     Вуд и Валтор, подойдя к лесу, где, как им сказали,  скрывается страшный
слон, решили разработать план действий.
     --  Следи за ним! --  сказал  Валтор. --  Он идет прямо  на нас.  Он не
боится нас, смотри!
     -- Я никогда не видел ничего более огромного! -- воскликнул Вуд.
     -- Я тоже, -- согласился его спутник, -- хотя за свою жизнь я перевидел
их великое множество.
     -- Что, ты думаешь, нам стоит предпринять?
     -- Я не знаю, как начинать отлов.
     -- Надо попробовать подойти  к нему как  можно мягче и направить  его в
город, в загон для слонов. Похоже, он миролюбив. Взгляни!
     Слон  поднял  хобот и  затрубил. Офицер скомадовал  воинам, сидевшим на
лошадях, подойти  к  нему ближе, но ни  один не  тронулся  с места.  Наконец
кое-кто из воинов без особого энтузиазма двинулся к слону. Офицер, осторожно
подойдя сзади,  ударил  слона специальным  острым копьем. Слон рассвирепел и
стал  крушить все вокруг.  Быстро  повернувшись,  он обвил офицера  хоботом,
ударил его  о землю, а потом растоптал  ногами.  От офицера осталось  только
темное пятно.
     Вуд, сам не зная почему, двинулся за Валтором, который потихоньку пошел
к  слону,  напевая монотонную песню без слов.  Он старался  успокоить слона,
который яростно мотал головой и шевелил ушами. Слон стал топтаться на месте,
но когда Вуд  и  Валтор  встали справа и  слева  от него, двинулся с  ними в
город.
     Слава  о  Вуде  и его новом друге быстро облетела весь  город. Воины во
всех подробностях рассказывали друг другу, как двое безоружных рабов привели
дикого слона в город.
     Вскоре за Вудом пришли.
     --  Король  хочет видеть парня, который помог  Валтору  поймать  дикого
слона.
     Валтор быстро прошептал:
     --  Здесь  кроется какая-то  другая причина.  Он не послал бы за  тобой
только лишь из-за твоего подвига...
     XXI
     ФОРОС
     Была ночь,  когда  Тарзан подошел к Проходу Воинов. Разыскивая Гонфалу,
он шел в  Атни один. Тудосу не удалось  навязать  ему охрану,  тем не менее,
новый король сказал:
     -- Если ты  не вернешься через некоторое время, я пошлю в Атни  армию и
освобожу тебя.
     -- Если я не уложусь в назначенное тобой время, это будет означать, что
я мертв, -- улыбнулся Тарзан.
     --  Не думаю, что они  так  скоро убьют  такого  прекрасно сложенного и
умного раба, если ты будешь схвачен ими в плен. Они используют силу рабов до
последней капли. И потом -- им нужны бойцы на арене, где ты будешь сражаться
со слонами.
     --  Нет, уж лучше умереть или быть убитым, чем сражаться со  слонами --
это мои друзья.
     Глубокой ночью он шел по долине львов. Легкий ветерок бросил ему в лицо
запахи  ночи  и леса. Вдруг  он почуял погоню. Понюхав воздух, Тарзан понял,
что его преследуют около пяти львов, которые находятся в миле от  него.  Лес
же  был впереди в  трех милях. Если не будет никаких препятствий, он  успеет
добраться до леса прежде, чем львы настигнут его.
     Тарзан летел вперед подобно ветру,  но скоро услышал за спиной  рычание
преследователей. Между ними было уже около  пятидесяти ярдов и, оглянувшись,
Тарзан мог отчетливо видеть свирепых львов. Львы догоняли, все ближе и ближе
подбираясь к Тарзану...  Еще мгновение и... Тарзан  на спасительном  дереве.
Никогда ему еще не доводилось участвовать в столь смертельном марафоне.
     Львы подпрыгивали вверх, стараясь дотянуться до спасшегося человека, но
все напрасно. Устроившись  поудобнее на дереве,  Тарзан бросал  в бесившихся
зверей ветки и куски сучков, выкрикивая насмешливые фразы.
     Тудос  подробно описал путь, по  которому должен был идти Тарзан, и  он
легко добрался по кронам деревьев до стен города.
     Но подойти близко Тарзан не  мог, так как кругом  все было залито ярким
лунным светом. Уловив момент, когда луна на миг скрылась за облачком, Тарзан
подбежал  к стене и точно  кошка  вскарабкался на нее. И мгновением позже он
уже пробирался по улицам города. Вдруг из открытого окна послышался голос:
     -- Что ты здесь делаешь? Кто ты?
     -- Я Даймон, -- шепотом ответил Тарзан, и окно закрылось.
     Да,  Тудос был  прав, когда говорил,  что жители Атни боятся и верят  в
Даймона, приносящего внезапную смерть.
     Улицы  были  пусты. Внимание  Тарзана привлек  один из  домов,  из окон
которого доносились смех и песни. Заглянув в окно,  Тарзан увидел  множество
рабов, снующих взад  и  вперед с едой и  кувшинами  с  вином. Мужчины сидели
пьяные и веселые. Во главе стола сидел самый веселый человек.
     -- Приведи девочку! -- крикнул он.
     -- Какую, Форос?
     -- Девочку, я сказал! -- повторил пьяный Форос.
     -- Кому привести?
     -- Тебе привести.
     -- Только не мне, -- продолжал второй. -- Менофра задаст мне жару.
     -- Она не узнает. Она пошла спать.
     -- Нет, пошли раба.
     -- Лучше никого не посылать, -- вмешался  в разговор третий. -- Менофра
вырвет у девочки сердце. Кстати, и у тебя тоже.
     -- Кто здесь король? -- топнул ногой Форос.
     -- Спроси лучше у Менофры.
     --  Я  король!  -- продолжал  Форос,  поворачиваясь к рабу.  -- Приведи
девочку!
     -- Какую, масса?
     -- Здесь в Атни только одна девочка, чертов сын! Иди за ней.
     Раб кинулся  из комнаты, а пьяные мужчины  принялись весело  обсуждать,
что сделает Менофра, узнав обо всем.
     Тарзан, скрытый тенью, стоял под открытым окном и слушал. Кто была "эта
девочка"? Может Гонфала? Вдруг его внимание привлекла женщина, появившаяся в
дверях. У нее были  сильные мускулы  и  длинные  руки  --  страшная женщина.
Неужели это она? Удивлению Тарзана не было границ.
     -- Что все это  значит? -- вдруг взревела женщина, обращаясь к  Форосу.
-- Почему ты послал за мной в этот поздний час, пьяный пес?
     У  Фороса отвисла челюсть,  он дико  озирался по  сторонам.  Воцарилась
гробовая тишина.
     -- Дорогая, -- заикаясь, начал король. -- Могла бы  ты присоединиться к
нашему празднику?
     -- Никакая я  не "дорогая", -- фыркнула женщина. -- Интересно, а что вы
празднуете?
     Форос беспомощно смотрел вокруг себя.
     -- Что мы праздновали, Кандос? Тот облизал пересохшие губы.
     -- Не вздумай мне врать! Дело в том, что ты посылал не за мной!
     -- Но, Менофра...
     -- Ну-ка, негодный раб, за кем ты был послан?
     --  О,  великая королева!  Я думал, что он имел ввиду вас, -- прошептал
раб, падая на колени.
     -- Что он тебе сказал?! -- взвизгнула Менофра.
     -- Он сказал: "Иди и  приведи девочку". А я спросил какую. "Есть только
одна девочка в Атни, чертов
     сын!".
     Глаза Менофры в бешенстве сузились.
     --  Ты  думаешь,  я  не  знаю,  что это  за девочка?  Это  желтоволосая
девчонка, которую привели  двое! Ты еще поплатишься. Сейчас ты слишком пьян.
Я пришлю ее тебе, но разодранную на куски!
     И точно фурия, она размела всех вокруг:
     -- Вот отсюда, свиньи!
     Затем, нагнувшись над столом, она взяла короля за ухо.
     -- А ты пойдешь со мной, король!
     XXII
     МЕНОФРА
     Отойдя от окна, Тарзан стал пробираться вдоль здания к следующему окну.
Где-то здесь должна  быть  Гонфала. Понюхав воздух, он  понял, что в комнате
спит человек. Перебросив ногу через раму, Тарзан оказался в комнате. Человек
крепко спал. Осторожно подойдя к двери и нащупав задвижки, Тарзан открыл ее.
В освещенном коридоре  он прислушался: раздавались крики  Менофры и  Фороса.
Затем  стал слышен  грохот падающего тела,  и  наступила  тишина.  Потом  до
Тарзана донесся звук открываемой двери и вопли.
     Тарзан  отступил  в  комнату.  Выглянув  снова,  он  увидел  идущего по
коридору Фороса с окровавленной обнаженной шпагой. Он  прошел мимо Тарзана и
завернул в соседний коридор.
     Тарзан  двинулся за  ним. Форос дошел  до какой-то  двери,  отомкнул ее
ключом и вошел в комнату. Тарзан  -- за ним по пятам. Комната была освещена.
В одном ее углу  лежала связанная  Гонфала,  в  другом  --  Стенли  Вуд. Они
Увидели Тарзана, стоявшего сзади  Фороса, одновременно,  но он быстро прижал
палец к губам, и те отвели глаза.
     -- Итак, любовники все еще здесь! -- воскликнул Форос. -- Но почему они
лежат так далеко друг от друга?
     Ты дурак! Ты даже не  подозреваешь, как надо любить девушку. Теперь она
моя. Менофра, этот дьявол, мертва. Взгляни  на шпагу -- на  ней ее кровь!  Я
только что убил ее.
     Форос сделал шаг к Гонфале, но  тут же был сбит с ног сильным ударом, а
шпага была приставлена к его горлу.
     -- Тихо, или я убью тебя.
     Голос был железным. На него смотрели холодные жестокие глаза.
     -- Кто ты? -- спросил враз протрезвевший король. --  Что  тебе надо? Ты
будешь иметь все, что пожелаешь.
     -- У меня уже и так есть все, что мне нужно. Не двигайся.
     Тарзан  разрезал веревки Вуда  и  Гонфалы. Вуд вскочил на  ноги и помог
подняться Гонфале.  Они  собирались  уже выйти из комнаты,  как  послышались
шаги, кто-то приближался  к их  двери.  Шаги все ближе и ближе. Распахнулась
дверь, и на пороге возникла окровавленная Менофра.
     Быстро  отступив  в  коридор,  она  закрыла  дверь  и  повернула  ключ,
оставленный королем в замке.
     -- Очень мило с ее стороны. Вуд стоял, не двигаясь.
     -- Боже! Какое ужасное зрелище! Как это произошло?
     Гонфала была в ужасе.
     -- Полагаю, Форос рад, что заперт не один.  Тарзан подошел и  дрожащему
от страха королю.
     -- Сюда идет стража, -- сказал Вуд. Стали слышны шаги в коридоре.
     -- Здесь дикий человек, -- сказала Менофра,  -- а также оба пленника  и
король. Они могут убить  его. Но я хочу сама расправиться  с ним.  Войдите и
выволоките его оттуда.
     -- Попал же ты в положение, -- сказал Вуд. В дверь стали колотить.
     -- Что вам надо? -- спросил Тарзан.
     -- Выдайте королеве короля, и мы не сделаем вам ничего плохого.
     -- Подождите, мы посовещаемся! --  крикнул  Тарзан и  обернулся к своим
друзьям.
     -- Не отдавайте ей меня, убьет же! -- жалобно взмолился король.
     -- Тогда ты должен гарантировать нам свободу. Тарзан тряхнул короля.
     -- Все, что пожелаете.
     -- И большой алмаз?
     -- Да, да, и большой алмаз!
     -- Мы хотим взять с собой и тебя, чтобы убить в любую минуту.
     -- Только не отдавайте меня в руки Менофры.
     -- Стража тебя послушает? -- продолжал Тарзан.
     -- Я не знаю. Они ее боятся. Все боятся ее.
     -- Иди к  двери  и объясни  положение  дел своей  жене. Форос осторожно
приблизился к двери.
     -- Послушай, дорогая...
     -- Нечего мне тебя слушать, зверь и убийца! -- взвизгнула  она в ответ.
-- Только попади мне в руки!
     -- Но, дорогая,  я был пьян.  Я не знал, что  делаю. Послушай разумного
совета: давай выпустим этих людей, и они не убьют меня.
     -- Не зови меня "дорогая", ты, ты...
     --  Но,  моя  маленькая,  единственная   Менофра!  Послушай.  Пошли  за
Кандосом, мы договоримся.
     -- Идите, -- приказала Менофра, -- и выволоките его из комнаты!
     --  Стоять  на месте!  -- заорал  Форос. --  Я еще  король!  Это приказ
короля.
     -- А я  королева! --  взревела  Менофра.  --  Я говорю: идите и спасите
короля!
     -- Со мной все в порядке. Я не желаю, чтобы меня спасали!
     -- Я думаю, -- сказал стражник, -- нам лучше сходить за Кандосом. Пусть
он решит. Вуд подошел к двери:
     -- Менофра! У меня есть идея. Разреши  Форосу сопровождать нас. А когда
он вернется, расправишься с ним, как захочешь.
     Менофра помолчала.
     -- Он, как всегда, меня одурачит.
     -- Как он сможет это сделать?
     --  Я  не  знаю,  ну  уж  он-то  выкрутится.  Он  всю  жизнь  только  и
выкручивается.
     -- Но у тебя целая армия. Что он сделает против нее?
     -- Единственное, чего я хочу -- это расправиться с ним сейчас же. Вы же
видели, что он со мною сделал?
     -- Да, -- сказал с  симпатией Вуд.  -- Это ужасно. В это время подоспел
Кандос.
     -- Все в порядке, -- сказал он. -- Королева дает обещание. Пленники тут
же выходят  из  города.  На  тропе еще  достаточно темно и  безопасно. После
завтрака вы отправитесь. Вы обещаете, что не сделаете королю ничего плохого?
     -- Конечно, а ты? -- спросил Тарзан.
     -- Да, конечно. Ну, отлично. Я пошел организовывать охрану.
     -- И не забудь завтрак! -- весело крикнул Вуд.
     -- Разумеется, нет, -- ответил Кандос.
     XXIII
     ПРИГОВОРЕННЫЕ
     Стенли Вуд был в прекрасном расположении духа. Он нежно обнял девушку.
     -- Наконец-то  все несчастья  позади. Скоро  мы приедем  в Америку и, о
Боже, заживем спокойно и счастливо!
     -- Да, -- сказал Тарзан, -- мир, безопасность  автомобильных катастроф,
уничтожающие войны... Вуд засмеялся:
     -- Но не будет львов, леопардов, диких слонов, змей и т. д.
     -- Лично я хочу только поесть! -- воскликнула Гонфала.
     --  Думаю, сейчас нам  принесут. Наконец дверь открылась. Два  огромных
подноса просунули в щель, и дверь захлопнулась снова.
     -- Единственная трудность,  --  отметил Вуд,  -- это отсутствие ножей и
вилок.
     -- Ничего, -- сказал Тарзан и вытащил свой нож. -- Это даме.
     Когда все насытились, орудуя единственным ножом, Гонфала сказала:
     -- Со мной что-то происходит. Я еле раздираю веки. Очень хочется спать.
     -- Со мной та же история. Вуд говорил уже в полусне. Форос спросил:
     -- А ты, Тарзан? Тот кивнул.
     -- Чертова дьяволица! Она подсыпала нам снотворного, -- пробормотал он.
     Тарзан  видел,  как  его друзья  один  за другим  засыпают на полу.  Он
старался бороться со сном, думая, проснутся ли они опять. Затем он опустился
на одно колено и, потеряв сознание, свалился на пол...
     ***
     Стены  комнаты были украшены  шкурами  животных.  у ног Менофры  лежали
Гонфала и  Вуд, все  еще без  сознания. Около  нее стоял Кандос, Форос лежал
неподалеку.
     --  Ты послал дикого человека в тюрьму для  рабов? -- спросила Менофра.
Кандос кивнул.
     -- Да, королева. На него надели цепи. Он слишком силен.
     -- Очень хорошо. Только глупцы поступают так, как обещали.
     Они взглянули на Вуда, который, открыв глаза, медленно приходил в себя,
соображая, где  же он находится и что с ним происходит. Он очнулся первым  и
сразу же взглянул на Гонфалу.  Грудь  ее равномерно вздымалась и опускалась.
Слава Богу, жива!
     Вуд взглянул на королеву и Кандоса.
     -- Так вы держите свое слово? Затем он стал искать глазами Тарзана.
     -- А где Тарзан?
     -- С ним все с порядке. Из милости я не стала вас убивать.
     -- И что ты собираешься с нами делать?
     -- Дикого человека отправят на  арену.  Тебя и девочку не убьют сейчас.
Вы мне пока пригодитесь.
     -- Зачем это?
     -- Узнаешь попозже.  Форос  скоро проснется.  Гонфала открыла  глаза  и
села.
     -- Что случилось? Где мы?
     -- Мы снова в плену. Это двуличные лжецы.
     --  Мы  снова  далеко от дома! -- и слезы хлынули из  глаз девушки. Вуд
взял ее за руку.
     -- Будь храброй, дорогая!
     --  Я  устала быть  храброй, -- всхлипывала  девушка.  --  Мне  хочется
плакать навзрыд, Стенли!
     Форос наконец очнулся. Он переводил  взгляд с одного на другого и вдруг
увидел Менофру.
     -- А, крыса проснулась! -- проговорила королева.
     -- Ты меня освободила, моя дорогая!
     -- Ты  можешь называть  это  как тебе захочется,  -- холодно продолжала
Менофра. -- Позже ты назовешь это по-другому.
     --  Давай обо всем  забудем.  Кандос, развяжи  меня. Как  тебе нравится
связанный король?
     -- Мне, например, очень нравится! -- Менофра оскалилась.
     В дверь постучали, и в комнату вошел священник.
     -- Жени этих  двух!  --  приказала  Менофра.  Вуд  и Гонфала  удивленно
переглянулись.
     -- Мы  мечтали, правда, не о такой  свадьбе. В голове такой женщины  не
могут возникнуть  благородные порывы.  Церемония была чрезвычайно  проста  и
закончилась быстро. Менофра все время саркастически улыбалась. Форос был вне
себя от гнева. Когда все было кончено, Менофра сказала:
     -- Итак, кто встанет между этой  парой --  умрет. Ты понял,  Форос?  Ты
понял, что потерял ее навсегда? Она повернулась к страже.
     -- А  теперь уведите их. Отведите  мужчину в  темницу рабов, а Фороса в
комнату, соседнюю с моей. Заприте его там.
     ***
     Придя  в сознание, Тарзан обнаружил,  что закован  в  цепи,  а железный
ошейник не давал ему возможности  уйти  достаточно  далеко от  стены. Он был
один. По солнцу он сообразил, что без сознания  находился всего около  часу.
После подсыпанного им снотворного болела голова. Тарзан волновался за судьбу
Вуда и Гонфалы. Надо было устроить побег. Но как?
     Дверь распахнулась, и в комнату втолкнули Вуда,
     -- А я волновался, что там с тобой. Боялся, что тебя уже нет в живых.
     Вуд уселся рядом с Тарзаном и рассказал ему о последних событиях.
     -- Как ты думаешь, зачем тебя заковали?
     --  Может  быть, они  хотели позабавиться,  глядя на меня? -- улыбнулся
Тарзан.
     Поздно вечером  рабы возвратились  с работ и окружили  Тарзана. Один из
них бросился вперед и схватил его за руку.
     -- Тарзан! Это ты?
     -- Я очень рад видеть тебя, Валтор! -- Тарзан радостно улыбнулся.
     -- Я уже и не ожидал увидеть тебя! Что с тобой случилось?
     Вуд поведал ему всю историю.
     -- Ваша  подруга в  безопасности до  тех  пор, пока жива Менофра. Но ей
недолго осталось  жить. Кандос слишком  лжив,  и Форос  скоро снова  обретет
утраченную власть. Тогда не останется никакой надежды.
     -- Если бы я мог снять этот ошейник. Скоро мне на помощь придет Тудос с
армией, он спасет нас всех.
     -- Но у нас ничего не выйдет с этим ошейником, -- сказал Вуд.
     Каждое утро рабы уходили на работы, и  Тарзан оставался  в одиночестве,
подобно дикому зверю. По возвращении  рабы  подолгу  обсуждали  свою участь,
настроение все больше изменялось, атмосфера накалялась.
     -- Какой бы король не пришел к власти, мы все равно останемся рабами.
     -- Нет, я обещаю вам всем, что когда к власти придет Зиго, все мы будем
свободными. Я даю в этом свое честное слово.
     Валтор был полон решимости.
     С тех пор, как Тарзан был брошен  в темницу  для  рабов, Спайк  и Тролл
держались друг за друга. Спайк очень боялся Тарзана и старался внушить страх
и Троллу, который начисто забыл об алмазе. Единственное о чем  он думал, так
это  о  своей  сестре  Гонфале,  которую он потерял,  мысли же  Спайка  были
обращены только на алмаз. Он надеялся, что король Атни обретет силу и вернет
этот камень ему.
     В  тот  вечер  рабы ели скудную пищу  и  обсуждали  план побега,  когда
открылась дверь и в комнату вошел офицер, неся ошейник с цепью.
     --  У меня  для  тебя  подарок, аристократ,  -- сказал  он,  подходя  к
Валтору.
     --  А почему  вдруг Форосу  захотелось оказать  мне  такую  почесть? --
поинтересовался Валтор.
     -- Это не Форос, а Менофра. Сейчас она у власти.
     --  А,   ну  тогда  понятно.  Психология  ненависти  к   моему   классу
аристократов. Ведь она была уличной девкой до замужества с Форосом.
     --  Болтай, болтай. Завтра утром ты и  дикий человек  умрете на  арене.
Дикий слон будет последним вашим воспоминанием.
     XXIV
     СМЕРТЬ
     Рабы  возмущенно гудели, узнав о смертном приговоре. Валтор был слишком
известен среди аристократов, многие из которых томились в темнице.
     Вуд очень сокрушался о судьбе своих друзей. Он не мог представить себе,
что Владыка джунглей погибнет в этой безжалостной глупой стране.
     -- Что-то надо сделать, -- сказал он. -- Надо распилить цепи.
     Тарзан покачал головой.
     -- Я уже с десяток раз осмотрел их, ничего не выйдет. Единственное, что
можно сделать, так это разорвать их. Но я уже и это пробовал. Не получается.
Нужно ждать!
     -- Но они собираются убить тебя! Неужели ты не понимаешь?
     Тень улыбки прошла по лицу Тарзана.
     -- Многие люди умирали, умирают и умрут, друзья мои.
     --  Тарзан прав, --  сказал Валтор. --  Мы  все умрем рано  или поздно.
Какое имеет значение, где это произойдет?  Главное  -- это  встретить смерть
храбро. Что  до  меня,  я  даже рад,  что меня убьет слон. Я  ношу  прозвище
человек-слон с гордостью и предпочту умереть от него, нежели от льва.
     -- Я предпочитаю умереть от  льва. Он убивает быстро, мучений меньше. А
главное, что слоны -- мои друзья, а друзья не убивают.
     --  Но этот слон не может быть  твоим  другом.  -- Валтор посмотрел  на
Тарзана.
     -- Я знаю.  Но  я имел ввиду не каждого слона в  отдельности.  А теперь
хватит болтать. Я хочу спать.
     Наступило утро  дня их  смерти. Никто не говорил об этом ни слова. Рабы
готовили с Вудом  плотный завтрак,  стараясь сделать его как можно  вкуснее.
Слышались  шутки.  Валтор  хохотал, и  даже  Тарзан  улыбался  своей  редкой
улыбкой. Вуд нервничал больше всех.
     Подошло  время,  и  рабы  ушли   на  работы,   тепло   попрощавшись   с
приговоренными. Тарзан положил руку на плечо Вуда.
     -- Я не люблю говорить "гуд бай", друг мой. Если бы Вуд знал, как редко
Тарзан говорил "друг мой",  ему  стало бы немного легче. Тарзан  любил Вуда,
ценил его искренность и ум, его смелость и любящую душу.
     -- Ты не хочешь послать какое-нибудь письмо твоей...
     ну...
     Вуд колебался. Тарзан покачал головой.
     -- Спасибо.  Она поймет все сама. Она каждую  минуту  готова  узнать об
этом.
     Вуд поднялся и вышел с рабами из комнаты. Слезы душили его.
     Был полдень, когда Тарзана  и Валтора вывели из комнаты около полусотни
воинов. Весело светило солнце.  Ряды вокруг  арены были переполнены. Менофра
сидела одна. Когда Валтор увидел ее,  он  расхохотался. Тарзан вопросительно
посмотрел на него.
     -- Ты  только  посмотри сколько  гонора! Раздень-ка эту  девку,  и  вся
самоуверенность сразу соскочит с нее. Бедняжка так старается быть королевой.
Напялила корону  для  состязаний  на  арене. Лучше умереть и не видеть этого
позорного зрелища.
     Валтор, этот урожденный аристократ, принадлежащий к древнему роду,  был
искренен в  своем негодовании.  Говорил он громко и отчетливо.  Его слова  и
смех были  хорошо слышны вокруг, и даже Менофра, услышав это, сняла корону и
положила ее рядом с собой. Она была красная от стыда и гнева;  ее всю трясло
от злости. Менофра приказала начинать.
     Воины, удерживая боевых слонов  за поводья,  пошли по кругу, готовые  в
любой момент загородить сидящих на трибунах зрителей  от разъяренного дикого
слона.
     Валтор старался растолковать Тарзану случившееся.
     -- Я  один из последних истинных аристократов. Я не успел удрать и  был
схвачен. Менофра думает, что  убивая и  бросая  в  тюрьмы аристократов,  она
завоюет  уважение  среднего  класса, но  она  ошибается.  Власть предержащих
ненавидят и боятся. Нас же уважают и готовы за нами идти.
     На арену вышли  мужчины, вооруженные пикой и шпагой. Предстояла  дуэль,
битва насмерть. Наступила гробовая тишина -- все замерли.
     Валтор и Тарзан наблюдали за ними.
     -- Думаю, вон тот огромный малый убьет второго без сражения.
     Воин, стоящий рядом с Тарзаном, спросил:
     -- А ты мог бы показать красивый бой и убить Хака?
     -- А почему бы и нет? Он глуп и к тому же труслив.
     -- Хак трус? Это самый храбрый из наших воинов!
     -- Так я и поверил!
     Валтор с Тарзаном рассмеялись.
     Менофра захлопала Хаку,  который ходил перед ней  взад  и  вперед. Воин
крикнул:
     -- Здесь есть  один, желающий показать  красивый бой.  Он  может  убить
Хака!
     -- Это кто же? -- последовал вопрос. Воин ткнул пальцем в Тарзана.
     -- Этот дикий человек.
     -- Ладно. Когда я уложу льва, я возьмусь за этого дикаря.
     --  Это  слишком слабый  и  старый  лев, у  него  почти нет зубов. Надо
сражаться сразу и с мужчиной, и со львом.
     --  Может,  ты это и сделаешь? -- рявкнул  Хак. Менофре  сообщили,  что
дикарь просится  на арену, и королева обещала пожаловать чин капитана  Хаку,
если за одно выступление он убьет и льва, и дикаря.
     -- Зачем тебе это? -- спросил Валтор. -- Ведь лев разорвет тебя  в один
момент.
     -- Разве я не говорил тебе, что предпочитаю смерть ото льва?
     -- Возможно,  ты и прав. По крайней мере, это быстрее.  Мне,  например,
ожидание действует на нервы.
     -- Хаку не нравится идея сражаться со мной и львом одновременно.
     -- А Менофра говорит, что если он  не выйдет на арену и не  расправится
со мной и львом сразу, она тогда расправится с ним.
     -- У Менофры есть чувство юмора, а? -- заметил Валтор.
     Тарзана  выволокли на середину  арены и вручили кинжал. Хак  бросился к
нему, надеясь  быстро  покончить  с  ним, пока не  выпустили  льва,  который
нервничал  за  решеткой.  Ее  никак  не могли открыть. Лев громко  рычал  на
воинов, суетившихся около решетки.
     Хак поднял  копье. Он  надеялся,  не подпуская к себе  близко  Тарзана,
быстро проткнуть  его. Тарзан отскочил, и  острие распороло  только  львиную
шкуру, покрывающую его  тело. Хак спешил, торопясь разделаться с дикарем. Он
снова направил копье в грудь Тарзана и опять промахнулся. В этот  миг Тарзан
молниеносно  схватил Хака и поднял  его над  головой. Раздался  крик --  это
толпа предупреждала сражающихся о том, что на арену ступил лев.
     Тарзан  одной  рукой держал  Хака за  шиворот,  другой  за торс.  Толпа
улюлюкала   и   хохотала   над   Хаком,  криками  предупреждая   Тарзана   о
приближающемся льве. Но Тарзан и сам знал об  этом: краем глаза он следил за
зверем. Лев, очевидно, был голоден и свиреп.
     Развернувшись, Тарзан швырнул Хака  прямо  на льва. Тот шлепнулся прямо
перед носом зверя и вместо того, чтобы замереть, Хак пустился наутек. Тарзан
же стоял как каменный, не дрогнув ни единым мускулом. Лев, если он погонится
за Хаком, должен был пройти мимо  Тарзана. И, остановись Хак, лев  наверняка
бы кинулся на Тарзана.
     --  Храбрый  Хак,  оказывается,  бегает  тоже  очень хорошо! --  громко
захохотали в публике.
     Лев нагнал Хака перед самым носом Менофры, разодрал его на части и стал
методично поедать свою жертву.
     Тарзан  неслышно  приблизился ко льву,  который не обращал  ни  на кого
внимания, поедая свою добычу. Словно, молния, Тарзан вскочил на спину  зверя
и всадил  в него кинжал. Обезумевший  от боли лев стал метаться из стороны в
сторону,  а Тарзан направил его прямо на тот  сектор,  где сидела  королева.
Публика в панике  бросилась врассыпную, давя друг друга.  Еще  несколько раз
Тарзан вонзил в спину зверя  свой кинжал,  и лев  замертво рухнул у подножия
опустевшего трона.
     Спокойно  поднявшись на ноги, Тарзан опустился в яму для рабов, где его
ожидал Валтор.
     -- Менофра не  забудет тебе этой выходки. Если бы  ты не  пустил на нее
льва, она, возможно, и помиловала  бы тебя. Ты потерял последнюю возможность
спастись. Теперь же нас выведут на арену, и дикий слон растопчет нас обоих.
     -- Друг мой, пока мы живы -- это уже много!
     -- Ты прав. У тебя есть какой-то план?
     -- Пока нет.
     -- Между  прочим, я,  кажется,  знаю этого  слона. Он  ненавидит людей.
После того, как он растерзает нас, его тоже прикончат. Он слишком дикий.
     -- Ход открыт, слон идет к нам!
     Оба приговоренных стояли в середине арены и ждали своей участи.  Ворота
открыли, и  на арене показался огромный  темный  слон. Слона таких  размеров
Тарзан видел  только однажды,  когда освобождал  зверя, попавшего в ловушку.
Подняв  вверх руку,  Тарзан  пошел  навстречу  животному. Слон грозно поднял
хобот вверх.
     --  Дан-До,  Тантор,  --  сказал  Тарзан. -- Я  Тарзан.  Огромный  слон
заколебался, затем остановился. Тарзан подошел к нему вплотную,  сделав знак
Валтору  следовать  за  ним. Слон  опустился  на  одно  колено  и,  обхватив
приговоренных хоботом, посадил их к себе на спину.
     -- Нала, Тарзан! Нала, Тармангани! -- приказал Тарзан.
     Слон поднял хобот и  трубя двинулся к выходу с арены.  Тарзан  управлял
действиями слона на  понятном  только им  языке, и слон, спокойно подчиняясь
его приказаниям, шел вперед.  Часть воинов разбежалась, часть карабкалась на
своих боевых слонов.
     -- Прикажи  слону  перейти на рысь! Иначе  нас догонят!  Посмотри,  они
подняли на ноги всю армию!
     -- Если мы продержимся еще  полчаса, есть шанс на спасение. Лишь бы они
не догнали нас за это время. Валтор взглянул вперед.
     -- Боже мой! Ты посмотри, что творится впереди!  Мы зажаты между львами
и боевыми слонами Менофры!
     Впереди Тарзан  увидел целую армию воинов со львами на привязи: на Атни
шла военная мощь Катни.
     XXV
     СРАЖЕНИЕ
     --  Я думаю, у нас еще  есть  шанс, -- сказал Валтор. -- Направь его на
восток. Может, мы оторвемся от них.
     -- Мы не можем оставить своих друзей, -- возразил Тарзан.
     -- Я надеюсь, они узнают нас раньше, чем отпустят львов с привязи.
     -- Тогда нам надо пойти пешком им навстречу, -- предложил Тарзан.
     -- А Эритра, они тут же нас схватят!
     -- Мы используем этот шанс, подожди.
     Он  сказал  что-то  слону, и  животное, обхватив их  хоботом, осторожно
поставило людей на землю и двинулось назад, навстречу слонам армии Эритра.
     -- Он задержит  их на несколько  минут, а мы тем  временем доберемся до
Катни.
     Они бросились вперед, в то время как слон начал  все  крушить на  своем
пути. Тарзан увидел впереди офицера -- это был Тудос.
     -- Я узнал вас сразу! -- закричал он Тарзану, обнимая его и радуясь. --
Мы шли вам на выручку.
     -- Как вы узнали, что мы попали в переделку? -- спросил Тарзан.
     -- Гемба сказал нам. Он томился в тюрьме, но  сбежал и бросился прямо к
нам. Он торопил нас, сказав, что тебя собираются казнить.
     --  У Атни еще томятся мои друзья. Их надо поскорее освободить, пока  с
ними не расправились.
     -- Да, да, -- сказал Тудос. -- Мы сейчас же идем на город.
     Валтор и Тудос хорошо знали друг друга. Они  вместе  томились в темнице
Катни, когда сам Тудос был в опале.
     -- Зиго  надо вернуть захваченный у него трон. Он настоящий аристократ,
всегда заботившийся о своем народе. Он найдет  поддержку масс,  --  радостно
говорил Валтор.
     Львы были  выпущены на Атни  и, не трогая слонов,  бросались на воинов,
разрывая их на части. Тудос вел армию на Атни,  рядом  с ним были  Тарзан  и
Валтор. Они освободили Вуда  и  остальных  пленников из рабства. Всех, кроме
Тролла и  Спайка.  Затем все  кинулись  на поиски Гонфалы,  обыскивая каждый
уголок дворца.
     Наконец они  добрались до покоев короля. Распахнув дверь, они увидели в
комнате  Гонфалу  с кинжалом  в руке перед телом  Фороса. Увидев  Вуда,  она
бросилась к нему.
     -- Он сказал, что Менофра мертва... поэтому мне пришлось убить его.
     Вуд притянул девушку к себе.
     -- Бедный ребенок! -- прошептал он. -- Что  же  ты пережила! Ну, теперь
ты среди друзей!
     После  свержения  Атни,  события  быстро разворачивались. На  трон  был
посажен Зиго.
     -- Ну, теперь воцарится мир! -- сказал Тарзан.
     -- Мир! -- вскричали Тудос и  Зиго одновременно. Около недели  Тарзан и
остальные  европейцы  оставались  в  Айвори, затем  они пошли на юг,  забрав
отыскавшихся Спайка, Тролла и великий алмаз с собой. По дороге они встретили
Мувиро, отправившегося разыскивать их. Их отряд сопровождал Тарзана и друзей
до самого его дома.
     Тарзан  посоветовал Спайку и Троллу  больше никогда  не  возвращаться в
Африку. Спайк посмотрел на алмаз.
     -- Чертов камень! Если бы я знал, сколько мне придется  перенести из-за
него.
     -- Хорошо, -- сказал Тарзан. -- Можешь взять его с собой.
     Вуд и Гонфала с удивлением  посмотрели  на него, но ничего не  сказали.
Когда  Тролл и Спай к исчезли  из виду, они спросили его, в чем дело, почему
эти негодяи получили камень.
     Тарзан улыбнулся.
     -- Это не Гонфал, -- сказал он.  -- Гонфал  находится  у меня в доме, а
Спайк унес  подделку, которую  сделал  Мафка  в  своей  лаборатории.  И  еще
кое-что, если вас интересует это. Я нашел великий изумруд Зули и закопал его
в стране  Бантанго. Через некоторое время мы  отправимся и выкопаем его. Что
же  касается  Гонфалы,  то  вы,  леди,  отныне   богаты  и  можете  спокойно
отправляться в  цивилизованный  мир --  с  вас  достаточно  всех  несчастий.
Езжайте с Вудом домой, мы и без вас разберемся...




   Эдгар Берроуз.
   Возвращение в джунгли

   Полный перевод с последнего английского издания Э. К. БРОДЕРСЕН
   Издательство "А. Ф. МАРКС" ПЕТРОГРАД 1923
 OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX



     I
     НА ПАРОХОДЕ
     -- Magnifique! -- вырвалось восклицание у графини де Куд.
     --  Что такое? -- удивился граф,  обернувшись к  молодой  жене.  -- Что
приводит вас в восхищение? -- И граф повел взглядом вокруг.
     -- О,  пустяки, дорогой  мой, -- ответила  графиня, и краска  залила ей
лицо,  на  котором  и   до  того  играл  румянец.   --  Я  только  вспомнила
умопомрачительные  нью-йоркские  "небоскребы",  как их  там называют,  --  и
хорошенькая  графиня  глубже откинулась в удобном кресле  и снова взялась за
журнал, который только что "из-за пустяков" уронила на колени.
     Муж снова зарылся  в  книгу, не преминув, однако,  кротко  изумиться  в
душе,  что,  спустя  три  дня  после  отъезда  из Нью-Йорка,  графиня  вдруг
прониклась восхищением перед теми самыми зданиями, которые недавно  называла
безобразными.
     Вскоре граф  опустил книгу. -- Скучно, Ольга, -- сказал он.  -- Я думаю
поискать товарищей по несчастью и предложить им сыграть в карты.
     -- Вы не особенно любезны, мой супруг, -- отозвалась, улыбаясь, молодая
женщина.  --  Но  я прощаю вам,  потому  что и  мне  все надоело.  Ступайте,
займитесь вашими скучными картами.
     Когда  он ушел,  она  исподтишка  бросила  взгляд  в  сторону  высокого
молодого человека, лениво развалившегося в кресле невдалеке.
     -- Magnifique! -- снова шепнула она.
     Графине Ольге де Куд двадцать лет. Ее  мужу -- сорок. Она жена верная и
честная,  но  в  выборе  мужа  ей не пришлось принимать никакого  участия, а
потому весьма вероятно, что она не питает безумной любви к мужу, который дан
ей судьбой и волей титулованного  отца --  знатного русского барина. Однако,
из   того,  что   у   нее  вырвалось   одобрительное  восклицание  при  виде
великолепного молодого  чужестранца,  -- еще не  следует, что  она  мысленно
предала  мужа.  Она восторгалась, как восторгалась бы прекрасным экземпляром
любого вида. К тому же молодой человек бесспорно привлекал внимание.
     Пока она рассматривала  его профиль, он встал  и ушел с палубы. Графиня
де Куд подозвала проходившего мимо лакея.
     -- Кто этот господин? -- спросила она.
     -- Он  записан под  именем г.  Тарзана  из Африки, сударыня, -- отвечал
тот.
     --   Владение  довольно  обширное,  --   подумала  молодая  женщина,  и
любопытство разгорелось в ней еще сильней.
     По  дороге в курительную комнату,  у самых дверей, Тарзан поравнялся  с
двумя мужчинами, которые  о чем-то оживленно шептались. Он  не обратил бы на
них  никакого внимания, если  бы не  виноватый взгляд, который  один из  них
бросил в  его  сторону. Они напомнили ему мелодраматических злодеев, которых
он  видел на парижских сценах.  Оба  были смуглые, темноволосые, а  взгляды,
которыми  они обменивались  исподтишка, видимо  о чем-то  сговариваясь,  еще
более довершали сходство.
     Тарзан вошел в курительную и разыскал себе кресло  немного в стороне от
других. Ему не хотелось разговаривать, и, потягивая маленькими глотками свой
абсент,  он с грустью  мысленно возвращался к только что  пережитым дням.  И
снова и снова спрашивал себя -- разумно ли он поступил, отказавшись от своих
прав в  пользу человека,  которому ничем не обязан. Не ради  Вильяма  Сесиля
Клейтона,  лорда  Грейстока,  он  отрекся от своего  происхождения.  А  ради
женщины,  которую любят они оба -- и он, и  Клейтон, и которая по  странному
капризу судьбы досталась Клейтону, а не ему.
     Она любит его,  Тарзана, и поэтому примириться еще трудней, но все-таки
он знает, что  не мог бы  поступить иначе, чем  поступил тогда, вечером,  на
маленькой  железнодорожной  станции в глубине  Висконсинских  лесов.  Важнее
всего для него -- ее счастье, а из краткого своего знакомства с цивилизацией
и  цивилизованными людьми он  вынес убеждение,  что без  денег  и известного
положения жизнь кажется большинству из них невыносимой.
     У Джэн Портер с детства было и то, и другое, и если бы Тарзан  отнял их
теперь у ее будущего мужа, она несомненно была  бы несчастна.  Тарзану ни на
минуту не приходила в голову мысль, что она могла бы отказаться от Клейтона,
если бы  тот лишился  титула и поместий.  Верный и честный по природе, он не
сомневался в том, что и другим присущи эти качества. И в данном случае он не
ошибался.  Ничто не могло  бы  связать сильнее Джэн Портер с Клейтоном,  как
если бы на последнего обрушилось несчастье.
     От  прошлого  мысли  Тарзана  обратились  к  будущему.  Он  старался  с
удовольствием думать  о  возвращении  в джунгли, где  родился и вырос, --  в
жестокие, коварные  джунгли, в которых провел двадцать лет из двадцати двух.
Но  кто  будет рад  ему  там, когда  он  вернется?  Никто. Разве Тантор-слон
останется ему другом. Все  остальные будут убегать от него или  преследовать
его, как делали когда-то.
     Даже  обезьяны  его собственного  племени  вряд ли  протянут  ему  руку
дружбы.
     Цивилизация  пока  немного дала  Тарзану,  но  она  научила его  искать
общества  себе  подобных  и   испытывать  искреннее  удовольствие  от  тепла
товарищеского общения.  И жизнь, лишенная такого общения, уже  казалась  ему
страшной. Ему было трудно  представить себе мир, в котором у него не было бы
ни единого друга, ни одного живого существа, говорящего на тех новых языках,
которые Тарзан так полюбил. Вот почему Тарзан не находил облегчения в мыслях
о том будущем, которое сам себе уготовил.
     Погруженный в свои мысли, с папиросой в  зубах, он  сидел в своем углу,
как  вдруг его  взгляд  упал на зеркало, висевшее напротив него и отражавшее
стол, за которым четверо мужчин играли в карты. В это время один из играющих
поднялся,  собираясь  уходить,  и  подошел  другой,  с  вежливым   поклоном,
по-видимому,  предлагая  занять   освободившееся  место,  чтобы  игра  могла
продолжаться.  Это  был  один  из  тех  двоих  людей,  которых Тарзан  видел
шептавшимися у дверей курительной, -- тот, что поменьше ростом.
     Это  обстоятельство   немного  заинтересовало  Тарзана,   и,  продолжая
раздумывать  о  будущем,  он  начал следить, глядя в  зеркало, за  группой у
стола, позади него.  Из всех играющих,  Тарзан знал по имени  только  одного
игрока, графа Рауля де Куд, на  которого чрезмерно внимательный лакей указал
ему как на своего рода знаменитость -- человека, занимающего высокий пост во
французском   военном  министерстве.   Граф  сидел   напротив   только   что
примкнувшего к игре пассажира.
     Вдруг отражающаяся в зеркале картина сильно привлекла внимание Тарзана.
Вошел второй  заговорщик и  стал за креслом  графа.  Тарзан видел,  как  он,
обернувшись, украдкой оглядел комнату, но не достаточно всмотрелся в зеркало
и не заметил  в нем внимательных глаз Тарзана. Украдкой он вытащил что-то из
кармана,  что именно,  Тарзан не  мог  разглядеть:  рука  закрывала  вынутый
предмет.
     Рука  медленно  приблизилась к графу  и бесшумно опустила  в карман его
сюртука то, что держала. Человек не  тронулся с места,  продолжая смотреть в
карты французу.  Изумленный Тарзан, весь внимание, старался не пропустить ни
одной подробности.
     Минут  десять  игра  продолжалась  по-прежнему,  пока граф  не  выиграл
крупную  ставку у  недавно присоединившегося партнера; тогда  --  Тарзан это
ясно видел -- человек, стоявший  позади графа, кивнул своему  сообщнику. Тот
тотчас встал, указывая пальцем на графа.
     --  Если бы я знал, что этот господин  -- профессиональный шулер,  я не
дал бы  вовлечь себя в игру,  -- заявил  он.  В один миг  граф  и два других
игрока были на ногах. У графа лицо побледнело.
     -- Что это значит, сэр? -- крикнул он. -- Знаете ли вы, с кем говорите?
     -- Я знаю, что я говорю -- ив последний раз -- с человеком, плутующим в
карты.
     Граф перегнулся  через  стол и ладонью ударил  говорящего по  губам. Их
окружили.
     --  Тут  недоразумение, сэр, -- кричал один из игроков. -- Ведь  это же
граф де Куд, из Франции.
     -- Если я ошибся, -- заявил обвинитель, -- я  охотно принесу извинения.
Но пусть сначала  господин граф объяснит  -- что  это за карты он  опустил к
себе в карман.
     Тут человек,  который на  глазах Тарзана положил карты в  карман графа,
попытался  выскользнуть из  комнаты,  но, к  великому своему неудовольствию,
увидел, что в дверях стоит высокий сероглазый незнакомец.
     -- Pardon? -- сказал этот человек, стараясь обойти Тарзана.
     -- Подождите, -- отвечал Тарзан.
     -- Но почему? -- задорно воскликнул тот. -- Разрешите мне пройти!
     -- Погодите! -- повторил Тарзан. -- Мне думается, что вы можете кое-что
разъяснить.
     Молодец  потерял  терпение  и,  пробормотав  сквозь   зубы   проклятие,
попробовал оттолкнуть Тарзана. Человек-обезьяна только улыбнулся и, повернув
верзилу, схватил его за шиворот  и  потащил к  столу, не обращая внимания на
его проклятия, удары и старания вырваться.  В  первый раз Николай Роков имел
дело  с  мускулами,  благодаря которым  их  обладатель  вышел победителем из
стычек с Нумой-львом и с Теркозом -- гигантской обезьяной-самцом.
     Человек, бросивший де Куду обвинение, и два другие игрока вопросительно
глядели на графа. Другие пассажиры столпились вокруг, ожидая разъяснения.
     --  Этот человек сошел с  ума,  --  говорил граф. -- Джентльмены, прошу
вас, обыщите меня.
     -- Обвинение смехотворно, -- сказал один из игроков.
     --  Стоит вам  только  засунуть  руку  в  карман  сюртука  графа,  и вы
убедитесь,  что  обвинение  правильное,  --  настаивал  негодяй  и,  так как
остальные не решались, он сделал шаг по направлению к графу, -- ну что же, я
сам это проделаю, раз вы не хотите.
     --  Нет,  --  возразил  де Куд.  --  Обыскать  себя  я  позволю  только
джентльмену.
     -- Бесполезно обыскивать графа. Карты у  него  в кармане. Я сам  видел,
как они были положены туда.
     Все  обернулись с удивлением в сторону говорящего -- молодого  человека
крупного телосложения, держащего за шиворот выбивающегося пленника.
     -- Тут заговор, --  сердито крикнул де Куд. -- У меня нет никаких карт,
-- и с этими словами он  опустил руку в карман. Мертвая тишина воцарилась на
мгновенье.  Граф мертвенно побледнел  и медленно вынул руку, в которой  были
три карты.
     Он обвел всех взглядом, полным немого ужаса, и мало-помалу краска обиды
залила  ему  лицо.  Сострадание  и  презрение   читалось  в  чертах   людей,
присутствующих при обесчещении мужчины.
     -- Это заговор, мсье, -- говорил сероглазый незнакомец. -- Джентльмены,
-- продолжал он, -- господин граф не знал,  что у него в кармане есть карты.
Они  были положены туда без его ведома, во время игры. С того места,  где  я
сидел,  вон  в том  кресле,  я в зеркало  видел  все  происходящее. Вот этот
господин, которому я сейчас помешал скрыться, положил карты в карман графа.
     Де Куд перевел глаза с Тарзана на человека, которого тот держал.
     -- Бог  мой! Николай!  --  воскликнул  он. -- Вы? Потом,  обернувшись к
своему обвинителю, он пристально всмотрелся в него.
     -- А вас, сударь, я не узнал без бороды. Это сильно меняет вас, Павлов.
Теперь мне все понятно. Все ясно, господа.
     -- Что же нам делать с ними, мсье? -- спросил Тарзан. -- Не передать ли
их капитану?
     --  Нет, друг мой, -- заторопился  граф. -- Это  дело личное, и я прошу
вас ничего не предпринимать. Достаточно того, что  я  очищен  от подозрения.
Чем меньше мы  будем  иметь  дело  с этими типами,  тем лучше.  Но  как  мне
благодарить вас за  вашу  огромную  услугу? Позвольте мне  передать вам  мою
карточку, и  если  когда-нибудь я  смогу  быть вам полезен, помните, что я в
вашем распоряжении.
     Тарзан отпустил Рокова, быстро вышедшего из курительной вместе со своим
сообщником. В  дверях Роков обернулся к Тарзану: -- Мсье будет  не раз иметь
случай пожалеть, что впутался в чужое дело.
     Тарзан улыбнулся  и,  поклонившись  графу,  протянул ему свою карточку.
Граф прочел:
     Г. Жан К. Тарзан.
     -- Г. Тарзан, -- сказал  он, -- вы в самом  деле  должны пожалеть,  что
помогли мне, потому что вы навлекли на себя ненависть двух самых отъявленных
негодяев Европы, могу вас уверить. Избегайте их, мсье, как только возможно.
     -- Дорогой  граф, -- отвечал Тарзан со спокойной улыбкой, --  я  знавал
более страшных  и внушающих  ужас врагов, но и сейчас  я жив  и невредим.  Я
думаю, что этим двум никогда не удастся причинить мне зло.
     -- Будем надеяться, мсье. Но  не повредит, если  вы будете  настороже и
будете  помнить  хотя бы, что  с  сегодняшнего дня у вас есть  враг, который
ничего не забывает, никогда не прощает, и что в его отравленном злобой мозгу
вечно  зарождаются планы  новых  жестокостей против  тех, кто  в  чем-нибудь
помешал  ему или чем-нибудь оскорбил. Дьявол -- милый проказник по сравнению
с Николаем Роковым.
     В  этот  вечер, войдя к себе в комнату, Тарзан  нашел  на полу записку,
подсунутую, очевидно, под дверь.
     Развернув ее, он прочел:
     "Г.  Тарзан,  несомненно,  вы  не отдавали  себе  отчета  в том,  какое
серьезное оскорбление  вы нанесли, иначе вы не сделали бы того, что  сделали
сегодня. Я готов верить, что вы поступили  так по неведению и  без намерения
оскорбить  незнакомого  вам  человека.  В  виду  этого  я охотно позволю вам
принести  извинения, и  если  вы  дадите мне обещание, что не  будете больше
вмешиваться в дела,  вас не  касающиеся, буду  считать дело ликвидированным.
Иначе...  впрочем,  я уверен, --  вы поймете,  что наиболее  разумно выбрать
путь, который я предлагаю.
     С полным уважением Николай Роков".
     Злая  усмешка заиграла на минуту на губах у Тарзана,  но  он  сейчас же
перестал думать о происшедшем и лег спать.
     В одной из соседних кают графиня де Куд говорила со своим мужем.
     -- Почему  вы так  мрачны,  дорогой Рауль?  -- спрашивала  она, -- весь
вечер вы были очень удручены. Что вас беспокоит?
     -- Ольга, Николай здесь, на пароходе. Вы этого не знали?
     -- Николай! --  воскликнула она. -- Но это невозможно,  Рауль, не может
быть. Он сидит в тюрьме в Германии.
     --  Я  и сам так думал до сегодняшнего дня, пока не увидел  его  и того
другого   негодяя  --  Павлова.  Ольга,   я  не  могу  дольше  выносить  его
преследований. Не  могу,  даже  ради  вас.  Рано или  поздно я  передам  его
властям.  Я даже на половину решился  уже  рассказать  обо всем капитану  до
того, как мы подойдем к берегу. На французском пароходе мне ничего не стоило
бы, Ольга, выполнить эту роль Немезиды.
     -- Ах, нет, Рауль! -- с этим  восклицанием графиня опустилась на колени
перед мужем, сидевшим  на  диване с  опущенной головой. -- Не  делай  этого.
Вспомни,  ты обещал  мне. Скажи,  что ты этого  не сделаешь. Не пугай  меня,
Рауль.
     Де Куд взял  обеими руками руки жены и некоторое время  молча смотрел в
ее побледневшее расстроенное лицо, словно стараясь прочесть на  нем,  почему
она, в сущности, защищает этого человека.
     -- Пусть будет так, как ты хочешь, Ольга, -- наконец сказал он. -- Я не
понимаю.  Он потерял  всякое  право на  твою верность, любовь,  уважение. Он
постоянно  угрожает  твоей жизни и чести, жизни  и чести твоего мужа.  Будем
надеяться, что ты никогда не пожалеешь о том, что защищаешь его.
     -- Мне кажется, Рауль, -- резко перебила она его, -- что я ненавижу его
не меньше, чем ты, но... кровь гуще воды...
     -- Я не прочь был бы сегодня исследовать состав его крови, -- проворчал
де Куд свирепо. -- Они определенно  старались запятнать мою честь, Ольга, --
и он рассказал ей все, что произошло в курительной комнате.
     -- Если бы не этот незнакомец, их замысел имел бы успех. Кто поверил бы
мне на слово, раз карты, оказавшиеся при мне,  говорили против меня?  Я уж и
сам  готов  был  усомниться в  себе, когда этот г.  Тарзан  притащил к столу
вашего драгоценного Николая и разъяснил всю их трусливую махинацию.
     -- Г. Тарзан? -- переспросила явно удивленная графиня.
     -- Да. Вы знаете его, Ольга?
     -- Я видела его. Лакей как-то показал его мне.
     -- Я не знал, что он так известен.
     Ольга де Куд перевела разговор на другие темы. Она вдруг поняла, что не
так просто объяснить, почему лакей показал  ей г. Тарзана. Возможно, что она
чуть-чуть покраснела:  граф, ее муж, смотрел  на нее со  странно ироническим
выражением. -- Ах, -- подумала  она,  -- нечистая совесть всюду находит пищу
для подозрений.
     II
     ЗАВЯЗЫВАЮТСЯ УЗЫ НЕНАВИСТИ И..?
     Только   поздно  вечером  на  другой  день  Тарзан  встретил  тех  двух
пассажиров, в дела которых  он  вмешался, движимый  негодованием. Совершенно
неожиданно он опять наткнулся на  них  в тот момент,  когда те  меньше всего
этого желали.
     Они стояли на палубе в уединенном месте и в то время, как Тарзан с ними
поравнялся, горячо спорили с какой-то женщиной. Тарзан обратил внимание, что
она  богато одета и молода, судя по стройной,  хорошо  сложенной  фигуре; но
лицо у нее было закрыто густой вуалью, скрывающей черты лица. Все они стояли
спиной к Тарзану,  -- мужчины по  обе стороны женщины, -- и он незаметно мог
подойти к ним совсем близко. Он понял, что Роков угрожает, женщина молит; но
говорили  они на  незнакомом  ему языке,  и только  по внешнему виду молодой
женщины было ясно, что она испугана.
     В манере Рокова была такая определенная угроза физического насилия, что
человек-обезьяна  на  мгновение  приостановился и, подойдя  к ним  вплотную,
инстинктивно почуял  атмосферу опасности.  Он еще  колебался, когда  мужчина
грубо  схватил  женщину  выше  кисти  и  стал  крутить  ей  руку,  как будто
рассчитывая таким способом вырвать у нее обещание. Что случилось бы, если бы
Рокову не помешали --  об этом можно строить различные предположения. Но тут
стальные пальцы схватили его за плечо, и сильная рука бесцеремонно заставила
его обернуться и встретить холодные серые глаза незнакомца, который уже один
раз встал на его пути.
     -- Sapristi! -- прошипел разъяренный Роков. -- Что это значит? С ума вы
сошли, что ли, что снова оскорбляете Николая Рокова?
     --  Вот мой ответ  на вашу записку, мсье,  -- спокойно  ответил Тарзан,
отбросив от себя негодяя с такой силой, что тот ударился о перила...
     -- Тысяча чертей! -- завопил Роков. -- Скотина, ты мне жизнью заплатишь
за  это!  -- И, вскочив на ноги,  он  бросился  на Тарзана, стараясь на ходу
вытащить револьвер из кармана. Женщина в ужасе отпрянула.
     --  Николай! -- крикнула она. --  Не делай, о! не делай  этого! Скорее,
мсье, бегите, или он убьет вас.
     Но  вместо  того,  чтобы обратиться  в  бегство, Тарзан  спокойно пошел
навстречу нападающему.
     -- Не стройте из себя посмешища, мсье, -- сказал он. Роков вне себя  от
ярости  из-за   того  унизительного  положения,   в  которое  поставил   его
незнакомец, в конце концов вытащил револьвер. Остановившись, он хладнокровно
поднял  его на  уровень груди Тарзана  и потянул собачку. Курок  щелкнул  по
пустой камере, рука человека-обезьяны быстро выбросилась вперед,  как голова
рассерженного  пифона: легкое усилие -- и револьвер полетел далеко за борт и
упал в Атлантический океан.
     Мгновение они стояли оба лицом к лицу. Наконец, Роков овладел собой. Он
заговорил первый:
     -- Вам уже дважды было  угодно, мсье, впутаться в дела, которые  вас не
касаются. Дважды вы позволили  себе унизить Николая Рокова.  На первый раз я
решил оставить дело без внимания, полагая, что мсье действовал по неведению,
но на этот раз я не  забуду. Если  мсье  неизвестно, что за человек  Николай
Роков,  то я могу его уверить:  из-за этой последней своей дерзкой выходки у
него будут основательные причины узнать и запомнить это раз и навсегда.
     -- Вы трус и  негодяй, мсье, --  отвечал Тарзан, -- и больше мне нечего
знать о вас, -- и он обернулся к женщине,  чтобы спросить, не повредил ли ей
Роков, но она исчезла. Тогда, не удостоив больше ни единым взглядом Рокова и
его товарища, Тарзан продолжал свою прогулку по палубе.
     Тарзан  не мог не  спрашивать себя  с удивлением, что  за  заговор  тут
устраивается. Что замышляют  эти люди?  В общем облике  женщины  под вуалью,
которой он только что помог, было что-то знакомое, но, не  видев ее лица, он
не мог решить, встречался ли с ней  раньше. Единственное, что он заметил, --
это кольцо своеобразной работы на одном из пальцев той руки, которую схватил
Роков; и Тарзан решил обратить внимание на  руки всех пассажирок, с которыми
ему  придется  столкнуться,  чтобы  установить,  кого  преследует  Роков,  и
справиться, не было ли у нее от него новых неприятностей.
     Тарзан вернулся к своему креслу на  палубе и погрузился в размышления и
воспоминания  о  тех  уже  многочисленных  образчиках  людской   жестокости,
людского себялюбия, злобы, свидетелем которых ему пришлось быть с того  дня,
когда  четыре года  тому назад, в джунглях, его взор впервые  упал на другое
человеческое существо -- на черного Кулонгу, копье  которого положило  конец
жизни  Калы, огромной  обезьяны-самки,  и  тем  самым  лишило юного  Тарзана
единственной матери, которую он знал.
     Он  вспомнил, как  краснокожие  убили  Кинга,  как  мятежники  "Стрелы"
бросили на  произвол судьбы профессора Портера и  его спутников, как жестоко
расправлялись со  своими  пленниками черные  вожди и женщины племени Мбонга;
как много мелочной зависти проявляли военные и гражданские чиновники колоний
Западного  Берега, в  лице которых  он впервые столкнулся  с представителями
цивилизованного мира.
     -- Боже!  -- говорил он себе.  -- Они все одинаковы. Плутуют,  убивают,
лгут,  обманывают,  и  все  это из-за  того, от  чего  отказались  бы  звери
джунглей: из-за  денег, которые  могут доставить  им  утонченные наслаждения
немощных. Жалкие  привычки делают их  рабами  их  несчастной  участи,  а они
твердо убеждены  в том,  что они  цари творения, наслаждающиеся  единственно
ценным в жизни. В  джунглях вряд  ли  один уступил  бы спокойно другому свою
подругу. Жалкий мир, неразумный мир, и Тарзан от обезьян был безумцем, когда
решился променять на него свободу и счастье джунглей.
     Вдруг, во время этих размышлений, его  охватило ощущение,  что сзади на
него устремлены  чьи-то глаза;  старый инстинкт дикого  зверя выбился из-под
оболочки  цивилизации, и Тарзан  обернулся так  быстро, что молодая женщина,
украдкой  разглядывающая его, не успела даже отвести взгляда, и серые  глаза
человека-обезьяны с выражением вопроса встретились прямо с ее глазами. Затем
она опустила глаза, и Тарзан увидел, как  слабая краска залила отвернувшееся
личико.
     Он  незаметно  усмехнулся:  вот  к  чему  привело  его  некультурное  и
негалантное поведение, ведь он не опустил глаз, когда встретился  взглядом с
молодой женщиной. Она была очень молода, что  заставляло Тарзана ломать себе
голову: где он видел ее раньше? Он принял прежнее положение и скоро заметил,
что  она  поднялась и  ушла  с  палубы.  Когда она  проходила  мимо,  Тарзан
обернулся,   рассчитывая,   что   ему  удастся  по   какому-нибудь  признаку
установить, кто она.
     Он не разочаровался. Проходя, она подняла руку к черной волнистой массе
волос, спускающихся узлом  на затылок, -- присущий  женщинам жест, когда они
чувствуют, что сзади их провожает  одобряющий взгляд, -- и Тарзан увидел  на
одном из пальцев  этой руки кольцо своеобразной работы, которое он незадолго
до того видел на руке женщины под вуалью.
     Так  вот кого преследует Роков! Эту  молодую  красивую  женщину! Тарзан
лениво раздумывал, кто  бы она могла быть и какие  отношения могли связывать
такую милую женщину с этим угрюмым бородатым русским.
     После обеда в тот же вечер Тарзан  прошел на нос судна и оставался там,
пока совсем не  стемнело, беседуя с  младшим офицером;  когда  последний был
отозван  к своим  обязанностям  в другое место, Тарзан лениво облокотился  о
перила, любуясь переливами луны на волнах. Он стоял в тени боканца, и идущие
по палубе двое мужчин не заметали  его.  Тарзан, однако, успел уловить из их
разговора достаточно, чтобы  это заставило его бесшумно последовать за ними,
чтобы выяснить, какая новая дьявольская штука у них на уме.  Он узнал  голос
Рокова и узнал в его спутнике Павлова.
     Тарзан расслышал всего несколько слов: "И если она  закричит, ты можешь
душить  ее, пока...".  Но  этого  было  достаточно, чтобы в  нем  загорелось
желание приключения, и  он не  упускал  из виду двух мужчин,  которые теперь
быстрыми шагами  шли  по  палубе.  Он  дошел с ними  до  дверей  курительной
комнаты, где они задержались на минуту, словно желая убедиться в присутствии
какого-то лица.
     Затем они прямо направились к каютам первого  класса на верхней палубе.
Тут Тарзану труднее было остаться незамеченным, но это ему все-таки удалось.
Когда они остановились у  одной  из полированных  дверей,  он проскользнул в
боковой проход, на расстоянии десяти -- двенадцати футов.
     В ответ на стук в  дверь, из  каюты раздался женский голос,  спросивший
по-французски: "Кто там?".
     --  Ольга, это я, Николай,  -- был ответ уже  знакомым горловым  звуком
Рокова.
     --  Почему ты не оставишь меня в  покое, Николай? Когда  ты перестанешь
меня мучить? -- послышался голос женщины сквозь тонкую  перегородку. -- Ведь
я тебе ничего дурного не сделала.
     --  Ну,  Ольга, Ольга, -- убеждал  тот миролюбивым тоном,  --  мне надо
только  сказать  тебе  пару слов. Я тебе ничего не  сделаю,  даже не войду в
каюту. Но не могу же я кричать через дверь.
     Тарзан  услышал  звук   поворачиваемого  ключа.  Он  выдвинулся  вперед
настолько, чтобы разглядеть, что  произойдет, когда  откроется дверь, потому
что  в  ушах его еще  звучали  злополучные  слова:  "И если она закричит, ты
можешь душить ее".
     Роков  стоял прямо  перед дверью.  Павлов  прижался  вплотную  к  стене
коридора рядом. Дверь открылась. Роков остановился на пороге,  прислонившись
спиной к дверям,  и шепотом  говорил с женщиной,  которая  Тарзану  не  была
видна.  Потом  Тарзан  услышал  голос  женщины,  пониженный,  но  достаточно
громкий, чтобы можно было разобрать слова:
     -- Нет, Николай, -- говорила она, -- это бесполезно. Грози, чем хочешь,
я никогда  не соглашусь. Выйди  из комнаты. Ты не имеешь права входить сюда.
Ты обещал, что не войдешь.
     -- Прекрасно, Ольга, я не войду, но раньше,  чем я покончу с тобой,  ты
тысячу  раз пожалеешь, что не исполнила моей просьбы.  В конце концов я  все
равно  добьюсь своего,  так  лучше было бы, если бы ты  сберегла мне время и
хлопоты, себя избавила от бесчестья, а твоего...
     -- Николай, Николай!  -- перебила женщина, и  Тарзан  видел, как Роков,
посторонившись, кивнул Павлову, а тот одним прыжком бросился  к дверям каюты
мимо   Рокова,  предупредительно  распахнувшего  ему  дверь.  Роков   быстро
попятился  назад. Дверь  захлопнулась.  Тарзан услышал звук  поворачиваемого
внутри  ключа.  Роков  продолжал  стоять у  дверей,  наклонив голову, словно
стараясь  не пропустить  ни одного слова. Скверная усмешка скривила его губы
под бородой.
     Тарзан слышал, как женщина требовала, чтобы Павлов вышел из каюты.
     -- Я вызову мужа, --  кричала она. -- Он вас  не  пощадит. Из-за дверей
донесся насмешливый хохот Павлова.
     -- Комиссар судна приведет вашего супруга, сударыня, --  заявил  он. --
Этот офицер уже предупрежден, что вы в отсутствие мужа  принимаете какого-то
мужчину в своей каюте при запертых дверях.
     -- Муж поймет, в чем дело!
     -- Весьма  возможно, но комиссар зато  не  поймет, а  равно и  газетные
репортеры,  которые  таинственным  образом  будут обо  всем осведомлены, как
только мы высадимся на берег. Они найдут, что это презанимательная  история,
и  то же подумают ваши  друзья, когда  прочтут об этом за завтраком -- дайте
высчитать... сегодня вторник... -- да, за завтраком в пятницу утром. Интерес
ничуть не уменьшится  от того, что они узнают, что человек, которого женщина
принимала у себя в каюте, -- русский слуга, лакей ее брата, выражаясь точно.
     -- Алексей  Павлов, -- раздался голос  женщины, холодный и бесстрашный,
-- вы трус, стоит мне прошептать вам на ухо одно имя, и вы откажетесь  и  от
требований, и от угроз  и тотчас оставите  мою каюту с тем,  чтобы и впредь,
надеюсь, больше не попадаться мне на глаза.
     После этого на мгновение все затихло; женщина, должно быть, наклонилась
к негодяю и шептала ему  на ухо то, на что сейчас намекала. Минута молчания,
потом  изумленное проклятие мужчины,  шум  борьбы, вопль женщины --  и снова
молчание.
     Крик  не успел  еще  отзвучать, как человек-обезьяна выскочил из своего
укромного местечка. Роков бросился бежать, но Тарзан схватил  его за ворот и
потянул  назад.  Ни  один из  них  не  произнес  ни  слова,  оба чувствовали
инстинктивно, что там, за дверью,  происходит убийство. Тарзану  было  ясно,
что Роков не думал идти так далеко:  его цели были гораздо глубже, -- глубже
и, может быть, страшнее, чем грубое, хладнокровное убийство.
     Не колеблясь  и не  окликая, человек-обезьяна оперся  огромным плечом о
тонкую панель и под дождем разлетевшихся щепок вбежал в каюту, таща за собой
Рокова. Перед ним на кровати лежала женщина, а Павлов сжимал пальцами нежную
шею, в то время как жертва то била его по лицу, то тщетно старалась оторвать
от своей шеи свирепые пальцы, несшие ей смерть.
     Шум заставил Павлова вскочить на  ноги. При виде Тарзана глаза  у  него
загорелись  ненавистью и  угрозой. Женщина, шатаясь, приподнялась  на койке.
Одной рукой она держалась  за горло, дыхание  с трудом вырывалось  из груди.
Хотя  она была  растрепана  и смертельно бледна,  Тарзан узнал в ней молодую
женщину, которую он видел утром на палубе.
     -- Что все  это  значит?  -- сказал Тарзан,  повернувшись  к Рокову,  в
котором он инстинктом чувствовал зачинщика. Тот молчал, нахмуренный.
     -- Нажмите кнопку, пожалуйста,  --  продолжал  человек-обезьяна, -- нам
надо вызвать сюда одного из офицеров -- дело зашло слишком далеко.
     -- Нет, нет,  -- вскричала женщина, разом вскочив на ноги. -- Прошу вас
не делать этого. Я уверена, что мне, в сущности,  не хотели причинить вреда.
Я рассердила  этого господина, и он потерял самообладание, -- вот и все. Мне
не  хотелось  бы, чтобы делу был  дан  ход, прошу вас, мсье, -- и  голос  ее
звучал так умоляюще, что  Тарзан не решился  настаивать, хотя здравый  смысл
подсказывал ему,  что во  всем этом кроется  нечто, о чем  должны  были быть
осведомлены надлежащие власти.
     -- Вы, значит, хотите, чтобы я ничего не предпринимал? -- спросил он.
     -- Ничего, прошу вас, -- отвечала она.
     -- Вы  согласны  и в  дальнейшем подвергаться преследованиям этих  двух
негодяев?
     Она не находила  ответа и  выглядела очень  несчастной  и расстроенной.
Тарзан  видел,  как лукавая,  торжествующая  усмешка  скривила  губы Рокова.
Женщина, очевидно, боялась, не решилась откровенно высказаться в присутствии
этих двух негодяев.
     -- В  таком  случае,  --  сказал  Тарзан,  --  я  буду  действовать  на
собственный страх и  риск.  Вас, -- продолжал он, обернувшись к Рокову, -- и
вашего сообщника, я предупреждаю, что отныне и до конца переезда я не выпущу
вас  из  виду и если  случайно узнаю,  что один из  вас,  хотя  бы косвенно,
причиняет неприятности  этой молодой особе, я тотчас непосредственно призову
вас к ответу, и не думаю, чтобы вы остались довольны.
     --  Теперь  вон отсюда, -- и, схватив Рокова и Павлова  за  шеи  пониже
затылка, он  выбросил их с  силой  за  дверь, ударив при этом каждого ногой,
чтобы  они подальше откатились в  проходе. Затем он обернулся к женщине. Она
смотрела на него, широко раскрыв глаза от удивления.
     --  А  вы, сударыня, сделаете  мне  огромное одолжение, если дадите мне
знать, как только кто-нибудь из этих прохвостов станет снова беспокоить вас.
     --  Ах, мсье,  --  отвечала  она,  --  я надеюсь, что  вам  не придется
пожалеть  о вашем добром деле.  Вы приобрели злого и изобретательного врага,
который  не остановится  ни  перед чем, пока  не  удовлетворит  свое чувство
мести. Вы должны быть, право, очень осторожны, мсье...
     -- Простите, сударыня, меня зовут Тарзан...
     -- Мсье Тарзан. А из того, что я не хотела вызвать  офицера, не делайте
заключения,  будто  я недостаточно  благодарна  вам  за смелую  и  рыцарскую
защиту.  Спокойной ночи, мсье Тарзан, я никогда не забуду, чем  обязана вам,
-- и  с очаровательной, подкупающей улыбкой, обнаружившей  два ряда чудесных
зубок, молодая женщина поклонилась  Тарзану. Он пожелал ей  спокойной ночи и
вышел на палубу.
     Он был очень удивлен, что здесь на пароходе уже двое  -- граф  де Куд и
эта  девушка  -- терпели  низости  Рокова и его  товарища  и не  соглашались
передать  их  в руки правосудия. Прежде чем лечь  спать,  он  мыслями  часто
возвращался к красивой молодой женщине; жизнь ее, очевидно, опутана какой-то
сетью,  соприкоснуться  с которой судьба заставила  и  его. Он вспомнил, что
даже не знает, как ее зовут. Что она замужем, ясно по узкому золотому кольцу
на  среднем  пальце  левой  руки.  Он  невольно  спрашивал  себя:  кто  этот
счастливец?
     Тарзан не видел больше ни одного из участников маленькой драмы, которую
мельком  наблюдал, до последнего  вечера переезда.  Уже  стемнело, когда  он
неожиданно оказался лицом к лицу  с  молодой  женщиной. Они оба вынесли свои
кресла с  разных  направлений к одному и  тому же  месту. Она встретила  его
милой  улыбкой и почти сразу заговорила  о том, чему он был  свидетелем в ее
каюте два дня тому назад.
     Казалось, что ее смущает,  как бы знакомство с такими людьми, как Роков
и Павлов, не очернило ее в его глазах.
     -- Я  надеюсь, что  мсье  не судил обо мне, --  начала она,  --  по той
несчастной  случайности, во  вторник  вечером.  Я  много перемучилась  из-за
этого: я в первый раз после того  решилась выйти  из каюты. Мне было стыдно,
-- просто закончила она.
     -- Никогда не судят о газели по  тем львам, которые нападают на нее, --
возразил  Тарзан. -- Я  видел раньше  тех  двоих  за работой,  в курительной
комнате, накануне того дня, когда они напали на вас, насколько помнится;  и,
ознакомившись с их методами, я пришел к убеждению, что сама их вражда служит
лучшей  рекомендацией  тому,  кого   они  преследуют.   Люди,  им  подобные,
прилепляются  только  к  злому  и  низкому  и  ненавидят  все  прекрасное  и
благородное.
     -- Вы  очень добры, давая  этому  такое  объяснение,  --  ответила она,
улыбаясь.  --  Я  уже  слышала о  том,  что  произошло за картами.  Муж  все
рассказал мне. Он говорил о необычайной силе и  смелости  г.  Тарзана, перед
которым он вечно будет чувствовать себя в долгу.
     -- Ваш муж? -- переспросил Тарзан.
     -- Да. Я -- графиня де Куд.
     -- Я вдвойне вознагражден, сударыня, раз  я оказал услугу супруге графа
де Куд.
     --  Увы,  мсье, я уже настолько обязана вам, что  вряд  ли когда-нибудь
рассчитаюсь, --  не  увеличивайте  же тяжести моих  обязательств, --  и  она
одарила Тарзана такой прелестной улыбкой, что он почувствовал: мужчина может
решиться  на  гораздо  больший подвиг только для того, чтобы заслужить такую
улыбку.
     В тот день он больше не видел ее и в суете приезда,  на следующее утро,
упустил ее из виду. Но в выражении ее глаз, когда они расставались накануне,
было что-то преследовавшее его. В них была печальная задумчивость, когда они
говорили о  том, как  легко  и  странно завязываются дружеские отношения  во
время океанских путешествий, и как  одинаково легко эти отношения обрываются
раз навсегда.
     Тарзан думал, увидит ли он ее еще когда-нибудь...
     III
     ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НА УЛИЦЕ МОЛЬ
     Приехав в  Париж, Тарзан направился прямо к своему старому другу д'Арно
и получил  от морского офицера основательную взбучку за то, что отказался от
титула и поместий, которые по праву принадлежали ему -- сыну Джона Клейтона,
покойного лорда Грейстока.
     -- Надо быть сумасшедшим,  друг  мой, -- говорил д'Арно,  -- чтобы  так
легко отказаться  не  только  от богатства  и положения, но и от возможности
неоспоримо доказать, что в жилах ваших течет кровь двух наиболее благородных
английских семей, а  не кровь дикой обезьяны-самки.  Просто невероятно,  как
они могли поверить вам, в особенности мисс Портер.
     Ведь  я-то  никогда  не сомневался  в вашем  происхождении, даже тогда,
когда  в  дебрях  ваших  африканских  джунглей  вы, подобно  хищному  зверю,
сильными челюстями разрывали сырое мясо своей добычи и вытирали сальные руки
о свои бедра. Даже тогда, хотя я  не имел ни малейших доказательств, я знал,
что вы ошибаетесь, считая себя сыном Калы.
     А теперь, имея  в руках дневник вашего отца, описывающий ужасную жизнь,
которую он и ваша мать вели на диком африканском берегу; имея запись о вашем
рождении и самое  убедительное  и важное доказательство  -- отпечаток  ваших
детских  пальчиков на странице дневника, вы соглашаетесь оставаться бродягой
без денег, без имени -- это уму непостижимо.
     --   Мне   не   нужно   лучшего  имени,   чем   Тарзан,   --   возразил
человек-обезьяна, --  а  что касается того, чтобы  оставаться  бродягой  без
гроша денег, то это вовсе  не входит в мои планы. В самом деле, ближайшая и,
я надеюсь,  последняя дружеская услуга, о которой я хочу  просить вас -- это
найти мне занятие.
     -- Вот еще! -- проворчал д'Арно. -- Вы отлично знаете, что я не подумаю
искать вам  место. Разве я  не говорил вам тысячу раз,  что у меня хватит на
двадцать человек?  И  что половина всего, что принадлежит  мне,  --  ваше? И
отдай я вам все целиком,  оно  и на одну  десятую  не вознаградило  бы  вас,
Тарзан,  за вашу дружбу и за  то,  что вы сделали для  меня в  Африке!  Я не
забыл, друг мой, что  если бы не вы и ваша изумительная смелость, я погиб бы
на костре  в  деревне  людоедов  Мбонга. Не  забываю  я  также,  что  только
благодаря  вашему самоотверженному уходу, я вылечился от  тех  ужасных  ран,
которые они мне  нанесли, --  только  позже  я понял, что  значило  для  вас
оставаться в то время со мной в амфитеатре обезьян, тогда как сердце рвалось
на берег.
     Когда мы, наконец,  добрались  туда  и увидели,  что  мисс Портер и  ее
спутники  уехали,  я  начал  понимать,  чем  поступились вы ради  совершенно
незнакомого  человека.  Я  и  не  думаю  деньгами вознаграждать вас, Тарзан.
Случайно,  сейчас  могут  понадобиться  деньги.  Если  бы  вам  понадобилась
какая-нибудь жертва с  моей  стороны, было бы то же самое. Я всегда буду вам
другом, потому что вкусы у нас одинаковые,  и потому что  я восхищаюсь вами.
Это все вне моей власти, но деньги я могу вам дать и даю.
     -- Хорошо, -- засмеялся Тарзан, -- не  будем ссориться из-за денег. Мне
нужно жить  и,  следовательно,  нужны деньги.  Но я  рад был  бы  что-нибудь
делать. Вы не можете дать лучшего доказательства своей дружбы, чем найти мне
занятие. В бездействии я очень скоро пропаду.  А что  касается  моих родовых
прав, -- они  в хороших руках.  Клейтон  их не отнял у меня. Он уверен,  что
будет  лучшим  английским  лордом,  чем  человек,  родившийся  и  выросший в
африканских джунглях. Вы знаете, что я и сейчас только наполовину культурный
человек.  Если бы, хотя бы на  минуту, я пришел в ярость, -- инстинкт дикого
зверя,  которым  я,  в  сущности, остался, сметет весь  мой небольшой  запас
мягких и утонченных  приемов культуры.  Но  мало  того,  --  предъяви я свои
права, я бы  лишил  любимую женщину состояния и положения, которое ей теперь
обеспечит замужество с Клейтоном.  Этого я сделать не мог, --  не правда ли,
Поль?
     -- Не  говоря  уже о том, --  продолжал он,  не  ожидая  ответа, -- что
вопрос о происхождении  не  имеет  для меня серьезного  значения. Условия, в
которых я рос и  воспитывался, привили мне сознание, что в человеке, как и в
животном, ценно  только то, в  чем  сказывается  его  духовная и  физическая
доблесть. И я так же  охотно признаю  своей  матерью  Калу,  как  и  бедную,
несчастную маленькую  англичанку, которая умерла через  год  после того, как
произвела меня на свет. Кала, дикая и жестокая, была  по-своему всегда добра
ко мне. Я, верно, кормился у ее волосатой груди  с  того дня, как умерла моя
мать. Она со всей яростью  подлинной материнской любви сражалась  за  меня с
дикими обитателями леса  и с членами ее собственного племени. И я,  со своей
стороны, я тоже любил ее, Поль. И сам не  понимал -- насколько сильно любил,
пока безжалостное копье и отравленные стрелы черного Кулонги не  отняли ее у
меня. Я был еще  ребенком тогда, и  я бросился на бездыханный труп и рыдал в
отчаянии, как рыдает дитя над родной матерью. Вам,  друг мой, она показалась
бы отвратительным, безобразным существом,  я же находил ее красивой, --  так
любовь преображает то,  что любишь.  И я вполне доволен  тем,  что  навсегда
останусь сыном Калы, обезьяны-самки.
     -- Я  восхищаюсь  вашей верностью прошлому,  -- отвечал  д'Арно. --  Но
наступит час, когда вам захочется вернуть себе свои права. Запомните то, что
я говорю, и будем надеяться, что и  тогда это будет также легко осуществимо,
как  сейчас. Вы не  должны забывать, что  только  два  человека  в  мире  --
профессор Портер  и м-р Филандер могут клятвенно подтвердить, что  маленький
скелет, который был найден в хижине вместе  со скелетом  вашего отца и вашей
матери, был  скелетом  детеныша антропоидной обезьяны,  а не потомка лорда и
леди Грейсток. Это свидетельство весьма  важно. Оба они уже не молоды, может
быть недолго проживут. А, кроме того, вам разве не приходило  в голову, что,
узнай  мисс  Портер  истину,  она бы порвала с  Клейтоном? Вы могли бы иметь
богатство, титул и женщину, которую вы любите, Тарзан. Неужели вы об этом не
подумали?
     Тарзан покачал головой.
     -- Вы не  знаете  ее,  -- промолвил он.  -- Ничто не  могло бы  сильнее
связать  ее,  чем  удар судьбы,  обрушившийся  на  Клейтона.  Она  родом  из
старинной южно-американской семьи, а  южане гордятся своей верностью друзьям
в несчастье.
     Первые  три недели  Тарзан употребил  на  то,  чтобы  возобновить  свое
прежнее мимолетное знакомство с Парижем. Днем он посещал библиотеки и бродил
по  картинным  галереям. Он  буквально пожирал книги,  и  мир  возможностей,
которые  раскрывались  перед  ним  в этой области  культуры, приводил его  в
трепет,  когда  он думал, какие  ничтожные  крохи  общей суммы  человеческих
знаний  может  усвоить отдельный индивидуум, даже если он всю жизнь посвятит
исследованию и  изучению; однако,  он учился, сколько  мог, днем, а по ночам
искал отдыха и развлечений, причем, конечно, и для ночных  его занятий Париж
представлял ничуть не менее богатое поле.
     Если  он  выкуривал  слишком много  папирос  и  выпивал  слишком  много
абсента, то он делал это потому, что брал цивилизацию такой, какая она есть,
и что так  делали, как он убедился, все его цивилизованные братья. Жизнь эта
манила его новизной, возбуждала его; к тому же, в сердце у него жила большая
печаль  и  большое  желание,  которое никогда не может быть утолено, -- и он
старался в этих двух крайностях -- работе и развлечениях -- уйти от прошлого
и свыкнуться с мыслью о будущем.
     Однажды вечером  он  сидел  в  мюзик-холле, потягивая абсент  и любуясь
пляской русской  танцовщицы, как вдруг он поймал быстро скользнувший по нему
взгляд двух  злых  черных глаз.  Человек  отвернулся и  смешался с  толпой у
выхода раньше, чем  Тарзан успел его хорошенько рассмотреть, но он остался в
уверенности, что не  в первый раз видит эти  глаза  и  что  не случайно  они
следили за ним весь вечер. Уже некоторое время у него было смутное ощущение,
что  за  ним  следят,  и, повинуясь сильному в  нем  животному инстинкту, он
обернулся и перехватил устремленный на него взгляд.
     Еще до ухода из мюзик-холла  Тарзан совершенно забыл о  происшедшем, не
обратил   он  внимания   и  на   подозрительного  субъекта,  который  глубже
отодвинулся  в тень  подъезда  на  противоположной стороне улицы, как только
Тарзан вышел из ярко освещенного здания.
     Тарзан  и не  подозревал, что его не  раз  провожали таким образом и из
этого, и  из других мест развлечений. Но  он никогда почти не бывал один. На
этот раз д'Арно был приглашен в другое место, и Тарзан шел один.
     Когда Тарзан повернул в том направлении,  каким он  всегда  возвращался
домой  из этой  части города, следивший  за ним с противоположного  тротуара
выскочил из засады и быстро побежал вперед.
     Тарзан  привык  проходить улицей  Моль по ночам.  Тихая и  темная,  она
больше  напоминала  ему  родные  джунгли, чем шумные и  блестящие  окрестные
улицы. Если вы хорошо знаете Париж, вы вспомните узкую, не внушающую доверия
улицу Моль. Если вы не знаете Парижа, вам стоит только спросить полисмена, и
вы  услышите,   что  нет  другой  улицы  в   Париже,  которую  следовало  бы
старательней обходить с наступлением темноты.
     В эту  ночь Тарзан прошел  пролета  два в  густой  тени  грязных старых
зданий,  окаймляющих  невзрачную улицу, как вдруг услышал  крики и  вопли  о
помощи,  доносившиеся из  третьего  этажа  противоположного дома.  Голос был
женский. Не успело умолкнуть эхо первого вопля, как Тарзан бросился вверх по
лестнице и вдоль темного коридора, туда, где требовалась помощь.
     В конце  коридора на  третьем этаже одна  дверь была чуть приоткрыта, и
из-за двери слышался тот же голос, что заставил его броситься сюда.
     Еще миг -- и он стоял  в середине слабо освещенной комнаты. Керосиновая
лампа горела на высокой каминной полке, отбрасывая тусклый свет на полдюжины
отвратительных  фигур, --  мужчин, за  одним исключением.  Женщине было  лет
тридцать.  Лицо ее,  носящее отпечаток  беспутной жизни и  дурных  страстей,
сохранило все-таки следы былой миловидности. Она стояла, прижавшись к стене,
с рукою у горла.
     -- Спасите, мсье, -- крикнула  она глухо, когда Тарзан вошел в комнату.
-- Они хотели убить меня.
     Обернувшись  к мужчинам, находившимся  в комнате, Тарзан увидел обычные
типы уголовных преступников.  Его  удивляло,  что они не старались улизнуть.
Шорох  позади  заставил его обернуться.  Глазам его представились  две вещи,
сильно  его  поразившие:  один человек  украдкой  старался  выскользнуть  из
комнаты, но даже и по беглому впечатлению Тарзан узнал в нем Николая Рокова.
     Но  то,  что он  еще  увидел, представляло  более  актуальный  интерес:
огромный  верзила на  цыпочках  подходил к  нему сзади  с тяжелой дубинкой в
руках, а как только и он, и его товарищи увидели, что намерения их раскрыты,
-- они все  разом бросились  на  Тарзана.  Некоторые  вытащили ножи.  Другие
схватили стулья, а верзила  с дубинкой занес ее  высоко над головой, чтобы с
размаху ударить Тарзана и размозжить ему голову.
     Но с  мозгом, смелостью,  мышцами,  которые в  глубине  диких  джунглей
выдерживали единоборство с мощной силой Теркоза и свирепым  лукавством Нумы,
не так легко было справиться, как рассчитывали парижские апаши.
     Выбрав самого сильного  противника  --  малого  с дубинкой,  --  Тарзан
бросился на него  со  всей яростью и,  увернувшись от опустившейся  дубинки,
нанес ему такой удар, что тот свалился на пол, выбитый из строя.
     Затем он повернулся  к  другим. Тут  пошла просто игра.  Он наслаждался
радостью битвы и хотел  крови. Как  легкая скорлупа, которая разлетается при
первом резком движении,  слетел  с него  тонкий налет цивилизации,  и десять
дюжих мерзавцев оказались заключенными  в маленькой  комнате вместе  с диким
зверем со стальными мышцами, с которым им и думать нечего было справиться.
     В  конце коридора у наружных дверей стоял Роков, ожидая исхода дела. Он
хотел  до  своего ухода убедиться в том, что Тарзан погиб, но в его  расчеты
вовсе не входило присутствовать при убийстве.
     Женщина все еще стояла на том  же месте, где Тарзан застал ее войдя, но
за  несколько истекших  минут выражение  лица  у нее менялось несколько раз.
Притворное отчаяние, которое было на нем написано,  когда Тарзан увидел  ее,
сменилось выражением коварства, когда Тарзан повернулся к нападающим; но эта
перемена ускользнула от Тарзана.
     Позже  -- выражения  изумления  и  ужаса  сменялись одно  другим. И  не
удивительно! Безупречный джентльмен, которого она своими криками заманила на
верную гибель, внезапно  превратился в демона-мстителя. Не дряблые мускулы и
слабое сопротивление, как они ожидали, а настоящий разъяренный Геркулес.
     -- Боже! -- крикнула она. -- Это зверь!
     И в самом деле, крепкие  белые зубы человека-обезьяны  впились в  горло
одного  из нападавших,  и  Тарзан боролся  так,  как  он научился бороться с
огромной обезьяной-самцом из племени Керчака.
     Он был одновременно в разных местах, бросаясь взад и вперед по  комнате
гибкими  прыжками,  напоминавшими  женщине  пантеру,  которую  она  видела в
зоологическом  саду. Чья-то кость затрещала под  его  железной  рукой, здесь
вывихнуто плечо, когда он отрывал от себя чью-то руку.
     С воплями боли  негодяи, один за  другим, спешили выскочить из комнаты:
но  раньше, чем  появился первый,  окровавленный и  изломанный, Роков  успел
сообразить, что не Тарзану придется  лежать здесь мертвым этой  ночью,  и он
поспешил к ближайшему притону и сообщил в полицию, что на улице Моль, No 27,
третий этаж совершается убийство.
     Когда явилась полиция, она нашла трех человек, которые стонали, лежа на
полу, перепуганную  женщину, забившуюся на грязную кровать, и хорошо одетого
джентльмена  по  середине комнаты, по-видимому,  поджидающего  подкрепления,
которое  должно  было явиться  в  лице полицейских, шаги  которых он  слышал
издалека.  Но  в последнем  они ошибались: сквозь  прищуренные  веки  на них
смотрели  серо-стальные  глаза  дикого зверя.  Как  только  послышался запах
крови, последний след культурного налета слетел с Тарзана, и теперь он стоял
наготове,  как  лев,  оцепленный  охотниками,  поджидая  первого  нападения,
готовый броситься на первого напавшего.
     -- Что здесь произошло? -- коротко спросил один из полицейских.
     Тарзан объяснил  в двух словах,  но,  когда он  обернулся  к женщине за
подтверждением, он был поражен ее ответом.
     -- Он лжет!  -- пронзительно закричала она, обращаясь к полицейским. --
Он  вошел  ко мне,  когда  я  была  одна,  с дурными  намерениями.  Когда  я
оттолкнула  его,  он  убил  бы меня, если бы мои  крики  не  привлекли  сюда
проходивших мимо господ. Это  дьявол, господа. Он  один  чуть не убил десять
человек -- руками и зубами.
     Тарзан  был  так  поражен  ее  неблагодарностью, что  на мгновение  был
ошеломлен. Полиция  была  настроена  скептически -- ей уже приходилось иметь
дело  с  этой  самой  особой  и  ее  милой компанией.  Но  тем  не менее  --
полицейские -- не судьи, а потому они решили арестовать всех, находившихся в
комнате,  с  тем,  чтобы  те,  кто к этому  приставлен,  отделили правых  от
виноватых.
     Но  они  вскоре  убедились,  что  легко  сказать этому  хорошо  одетому
молодому человеку что он  арестован, но  совершенно  другое -- заставить его
повиноваться.
     -- Я ни в чем не виноват, -- заявил он спокойно. -- Я только защищался.
Не  знаю, почему  женщина  сказала вам то, что  она  сказала. Она не  должна
ничего иметь против меня, потому что я ни разу не видал ее, пока не  вошел в
эту комнату, привлеченный ее криками о помощи.
     -- Хорошо, хорошо, -- сказал  один из полицейских, -- на то есть судьи,
чтоб выслушать  все  это,  --  и он двинулся  вперед, чтобы положить руку на
плечо Тарзана. В следующее мгновение он лежал, скорчившись в углу комнаты, а
когда  его товарищи бросились  на человека-обезьяну, они испытали на себе то
же, что  только  что  перед тем  испытали  апаши. Он расправился  с ними так
быстро и грубо, что они не успели даже вытащить свои револьверы.
     В течение  короткого боя Тарзан обратил внимание на открытое окно и, по
ту сторону окна, на что-то -- не то дерево, не то телеграфный столб -- он не
мог хорошенько разобрать. Когда  последний полицейский был  брошен  на  пол,
один из  его товарищей, успевший вытащить револьвер, выстрелил в Тарзана. Он
дал промах, а раньше, чем он успел выстрелить вторично, Тарзан сбросил лампу
с камина, -- комната погрузилась во мрак.
     Вслед за  этим  присутствующие увидели, как легкая  фигура  прыгнула на
подоконник  раскрытого окна  и  одним  прыжком, как пантера,  перенеслась на
столб  по ту сторону  улицы.  Когда  полицейские оправились  и спустились на
улицу, их пленника нигде не было видно.
     Нельзя сказать, чтобы они очень кротко обошлись с  женщиной и с теми из
мужчин, которые  не удрали, когда  они  доставили  их  в участок; теперь они
представляли  собой  очень  жалкий и потрепанный  полицейский  отряд.  Им не
улыбалась  перспектива  донести  начальству, что один  невооруженный человек
всех их разбросал  по полу  и затем исчез с такой легкостью,  будто их тут и
вовсе не было.
     Полицейский, остававшийся на улице, клялся,  что никто не  выпрыгнул из
окна  и не  вышел  из дому  со времени их прихода. Его товарищи склонны были
думать, что он лжет, но доказательств у них не было.
     Спустившись со столба  за окном, Тарзан, повинуясь  инстинкту джунглей,
посмотрел вниз раньше, чем спуститься. И  он  был  прав  -- внизу,  у самого
столба, стоял  полицейский.  Вверху  не было никого,  и  Тарзан полез вверх.
Верхушка  столба была  вровень  с  крышей  дома;  мускулам,  которые  годами
помогали ему перебрасываться с одного  дерева на другое в девственных  лесах
его родины, ничего не стоило  перенести его через  пространство,  отделяющее
столб от крыши. С  одного здания он перебрался на другое,  пока на одном  из
перекрестков не заметил такого же столба, по которому он и спустился.
     Несколько пролетов  он быстро  пробежал. Затем зашел в маленькое ночное
кафе и в умывальной комнате смыл и счистил с рук и с платья все следы своего
путешествия по крышам.  Выйдя  оттуда  через несколько  минут, он  медленно,
шагом праздношатающегося, направился домой.
     Недалеко  от  дома,  когда  он  пересекал ярко освещенный бульвар и ему
пришлось  приостановиться   под   блестяще   освещенной   аркой,   пропуская
приближающийся лимузин, он услышал, как нежный женский голос окликнул его по
имени.  Подняв  глаза,  он  встретил  улыбающийся   взгляд  Ольги  де   Куд,
наклонившейся вперед  с заднего сиденья  автомобиля.  Он  низко  поклонился,
отвечая на ее дружеское приветствие. Когда он выпрямился, автомобиль был уже
далеко.
     -- Роков и графиня де Куд -- две встречи в один вечер, -- рассуждал  он
сам с собой. -- Париж, очевидно, не так уж велик.
     IV
     ГРАФИНЯ ОБЪЯСНЯЕТ
     -- Ваш  Париж  гораздо опаснее  моих диких джунглей, Поль,  -- заключил
Тарзан  на другой день свой  рассказ  о вчерашнем  приключении  с  апашами и
полицией на улице Моль. -- Зачем они заманили меня? Разве они были голодны?
     Д'Арно  изобразил  притворный ужас, но не мог  не рассмеяться  наивному
вопросу.
     -- Трудно отказаться от мерки  джунглей и рассуждать, исходя из навыков
цивилизованных людей, неправда ли, друг мой? -- шутливо справился он.
     --  Цивилизованные  навыки,  -- боже  упаси,  --  проворчал  Тарзан. --
Правила джунглей  не  допускают  бесцельных жестокостей. Там мы убиваем ради
пищи,  из самозашиты,  или  сражаясь  за своих  подруг и защищая  детенышей.
Всегда, как видите, в полном согласии с нашим высшим естественным законом. А
здесь! Фи! Ваш культурный человек  более жесток, чем звери.  Он убивает шутя
и, хуже того,  он пользуется благородным чувством,  чувством братства, чтобы
заманить свою жертву. Ведь я спешил в ту комнату, где меня поджидали убийцы,
в ответ на зов о помощи человека.
     Я  не понял сразу, я долго не мог понять, как женщина могла  пасть  так
низко, чтобы зовом своим влечь на смерть человека, готового защитить ее. Но,
очевидно, дело обстояло именно так, в этом убеждает  и участие Рокова, и то,
как женщина позже  отреклась от меня перед полицией.  Роков, очевидно, знал,
что я часто прохожу по улице Моль. Он  устроил засаду, разработав весь  план
до мельчайших  деталей, вплоть  до того, что должна была говорить женщина  в
случае, если бы что-нибудь  помешало  выполнению программы.  Все это  теперь
совершенно ясно для меня.
     -- Хорошо,  -- сказал д'Арно, -- вы убедились  теперь,  между прочим, в
том, что я тщетно уже давно доказываю вам, что улицу Моль следует избегать с
наступлением темноты.
     --  Напротив, -- возразил Тарзан, улыбаясь, -- происшедшее убедило меня
в  том,  что это единственная  улица в  Париже, на которой  стоит бывать.  Я
никогда не упущу случая  пройти по ней, потому что она  доставила мне первое
настоящее развлечение со времени моего отъезда из Африки.
     -- Она,  пожалуй,  доставит вам больше,  чем нужно,  развлечений и  без
нового визита,  --  проговорил  д'Арно.  -- Не  забывайте,  что  вы  еще  не
покончили  с полицией. Я достаточно хорошо знаю парижскую полицию и могу вас
уверить, что они не скоро забудут, как  вы обошлись с ними. Рано или поздно,
дорогой мой Тарзан, они доберутся до вас и запрут дикого лесного человека за
железные решетки. Как это вам понравится?
     -- Они никогда не запрут Тарзана  от обезьян  за железные  решетки,  --
мрачно запротестовал тот.
     В голосе было что-то, заставившее д'Арно пристально взглянуть на друга.
То,  что  он прочел в плотно стиснутых челюстях и  в холодных  серых глазах,
пробудило  в  молодом  французе   тревогу  за  этого  большого  ребенка,  не
признающего никаких законов, кроме права собственной физической доблести. Он
понял, что надо  что-нибудь предпринять,  чтобы помирить полицию  с Тарзаном
раньше, чем они снова столкнутся.
     -- Вам еще многое надо  усвоить себе, Тарзан, -- заговорил он серьезно.
--  Закон,  людьми установленный, надо  уважать  -- даже  если  он вам и  не
нравится.  Если  вы   будете  продолжать  дразнить   полицию,  вы  навлечете
неприятности  на себя  и на своих  друзей. Один  раз мне  удастся,  я думаю,
разъяснить в чем дело, и я  проделаю это сегодня же, но после того вы должны
считаться с законом. Если его представители говорят:  "идите", --  вы должны
идти, если они скажут -- "уйдите", -- должны уйти. Теперь отправимся к моему
другу в министерство и постараемся ликвидировать дело на улице Моль. Пойдем!
     Спустя полчаса они вместе входили в канцелярию  полицейского комиссара.
Он  был очень любезен. Припомнил первое посещение Тарзана, несколько месяцев
тому назад, по делу об отпечатках детских пальчиков.
     Когда д'Арно  закончил  повествование о событиях  предыдущей  ночи,  на
губах комиссара заиграла лукавая улыбка. Он нажал кнопку у себя под рукой  и
до прихода позванного чиновника внимательно пересмотрел лежащие перед ним на
столе бумаги и отделил ту, которая была ему нужна.
     --  Вот, Жубен, -- сказал он вошедшему конторщику. --  Вызовите  ко мне
тотчас этих полицейских, -- и он передал вошедшему разысканную бумагу. Затем
он обернулся к Тарзану.
     --   Вы   совершили   крупный  проступок,  мсье,   --   сказал  он  без
недоброжелательства, -- и если бы не разъяснения нашего друга, я склонен был
бы  осудить  вас  беспощадно.   А  вместо  этого  я  готов  допустить  нечто
неслыханное.  Я вызвал сюда полицейских,  с  которыми вы так сурово обошлись
ночью. Пусть они  выслушают  рассказ лейтенанта д'Арно, и  я  предоставлю им
решить -- привлекать ли вас к ответственности, или нет.
     Вам  многому  еще  надо  учиться в нашей  цивилизованной стране.  Вещи,
которые  кажутся вам странными или ненужными, вы должны  принимать, пока  не
сможете сами  судить  о мотивах,  которые  за ними кроются. Полицейские,  на
которых  вы  вчера  напали, только  выполняли  свой  долг.  Им  не надлежало
рассуждать.  Каждый день они рискуют  жизнью, защищая жизнь и  собственность
других.  То же они сделали бы и для вас. Они славные и смелые люди и глубоко
оскорблены, что один невооруженный человек оказался сильней  их всех, вместе
взятых.
     Помогите  им примириться со  случившимся.  Если я не ошибаюсь,  вы сами
очень храбрый человек, а храбрые люди обычно великодушны.
     Разговор был прерван появлением четырех  полицейских. Когда они  узнали
Тарзана, на лицах у них ярко выразилось изумление.
     --  Дети  мои,  --  сказал комиссар, --  вот  джентльмен,  которого  вы
встретили на улице Моль прошлой ночью. Он пришел добровольно  отдаться нам в
руки. Я  желаю,  чтобы  вы внимательно  выслушали лейтенанта д'Арно, который
расскажет  вам  кое-что  из  истории  этого  господина.  Это  может  служить
объяснением его вчерашнего поведения. Начните, дорогой лейтенант.
     Д'Арно  рассказывал  полицейским  около  получаса. Он  говорил о  жизни
Тарзана в  диких джунглях.  Объяснил им,  что  он привык бороться  как дикий
зверь  для самозащиты. Для них стало  ясно,  что,  нападая  на  них,  Тарзан
руководился  не  столько  умыслом,  сколько  инстинктом.  Он   не  понял  их
намерений, не сумел отличить их от  тех  многообразных форм жизни, к которым
он привык в родных джунглях, где был со всех сторон окружен врагами.
     -- Ваше самолюбие задето, --  сказал  д'Арно  в заключение. -- Задевает
вас, главным образом,  тот факт,  что один человек оказался сильнее вас.  Но
вам нечего стыдиться. Вы не нуждались  бы в оправданиях, если бы вас заперли
в небольшую комнату с африканским  львом или с большой гориллой из джунглей.
А вы сражались с мышцами, которые победоносно выдерживали состязание с этими
страшилищами черного континента. Нет ничего обидного в  том, чтобы  уступить
нечеловеческой силе Тарзана от обезьян.
     В то время, как четверо людей в недоумении  поглядывали  то на Тарзана,
то на свое  начальство, человек-обезьяна сделал то, что должно было потушить
в них последнюю искру недоброжелательности против него, --  он подошел к ним
с протянутой рукой.
     -- Я жалею о сделанной ошибке, -- просто сказал он. -- Будем друзьями.
     И этим закончилось все дело, если не считать, что Тарзан стал предметом
оживленных  разговоров  в  полицейских  казармах,  и  что  число  его друзей
увеличилось еще четырьмя.
     По возвращении с Тарзаном домой, д'Арно  застал ожидавшее его письмо от
друга  --  Вильяма  Сесиля  Клейтона,  лорда   Грейстока.  Они  поддерживали
переписку с  самого  начала их дружеских отношений -- со времени  несчастной
экспедиции на поиски Джэн Портер, унесенной Теркозом, обезьяной-самцом.
     --  Они  обвенчаются в  Лондоне, месяца через два,  -- закончил  д'Арно
передачу содержания письма. Тарзану  незачем было  подчеркивать,  кого  надо
подразумевать  под словом "они". Он ничего не ответил,  но  был  молчалив  и
задумчив весь день.
     В этот вечер они были в опере. Тарзан еще был погружен в мрачные мысли.
Он почти не обращал внимания на то, что  делалось на  сцене. Перед глазами у
него постоянно  проносился милый образ  красивой американской  девушки, и он
слышал только грустный, нежный голосок, говорящий о том, что он любим. И она
будет женой другого!
     Он  постарался отогнать тяжелые мысли, и вдруг почувствовал, что кто-то
смотрит на него. По свойственному ему инстинкту, он круто повернулся и сразу
встретился с устремленными на него глазами. Графиня де Куд ласково улыбалась
ему. Отвечая  на  ее  кивок,  Тарзан  прочел в  ее  взоре приглашение, почти
мольбу. В следующем антракте он сидел в ложе возле нее.
     -- Мне так хотелось вас видеть, -- говорила она, -- меня очень  мучило,
что после тех  услуг, которые вы оказали и моему мужу, и мне, вы не получили
никаких объяснений тому, что  должно было показаться  вам неблагодарностью с
нашей  стороны,  -- нашему нежеланию предпринять  какие-нибудь  шаги,  чтобы
гарантировать себя от новых нападений со стороны этих двух человек.
     -- Вы обижаете меня,  --  возразил Тарзан. -- Я всегда  вспоминал вас с
большим  удовольствием.  Я не  жду  от вас  никаких объяснений  и  не вправе
рассчитывать на них. Причиняли ли они вам снова неприятности?
     -- Они никогда не перестают, -- грустно  отвечала  она.  -- Я чувствую,
что я должна с кем-нибудь поделиться, и я  не знаю никого, кто бы больше вас
заслуживал доверия. Вы должны позволить мне рассказать  вам  все. Это  может
вам пригодиться, потому что я слишком хорошо знаю Николая Рокова и знаю, что
он  еще напомнит  вам  о себе.  Он найдет способ  отомстить вам. То,  что  я
расскажу,  может  помочь вам расстроить какие-нибудь его  мстительные планы.
Сейчас  я  не могу говорить  с вами об этом, но завтра, в пять часов, я буду
дома, г. Тарзан.
     --  Время  до пяти  часов  завтрашнего дня покажется  мне вечностью, --
сказал он, прощаясь с ней.
     Из укромного угла театра Роков и Павлов видели, как Тарзан сидел в ложе
графини, и оба улыбнулись.
     В половине  пятого на другой день смуглый,  бородатый  мужчина звонил у
задних дверей дворца  графа  де Куд.  Открывший  ему лакей удивленно  поднял
брови, узнав посетителя. Между ними завязался разговор вполголоса.
     Вначале лакей отклонял предложения бородатого, но вслед  за этим что-то
перешло из руки посетителя  в руку слуги.  Последний повернул и провел гостя
кружным путем к  маленькой, закрытой  занавесями нише  в  той гостиной,  где
обычно графиня разливала чай.
     Спустя  полчаса в  комнату  был введен  Тарзан,  и вслед  за  ним вошла
хозяйка, улыбаясь и протягивая ему руки.
     -- Я так рада, что вы пришли, -- сказала она.
     -- Ничто  не  могло бы меня  задержать, -- возразил он. Несколько минут
они говорили об  опере и обо  всем том.  что интересует сейчас Париж, о том,
как   приятно  возобновить  знакомство,  завязавшееся  при   таких  странных
обстоятельствах; таким образом, они подошли к теме, о которой думали оба.
     --  Вы,  верно,  удивлялись,  --  сказала, наконец,  графиня,  --  чего
добивается Роков, преследуя нас. Это  очень просто. Граф располагает многими
важными данными  военного министерства.  У него бывают  в руках  бумаги,  за
которые  иностранные державы  дали бы  целое  состояние  --  государственные
тайны, узнать которые их агенты готовы ценою злодеяний, убийств и того хуже.
     В настоящее время у него есть  материал, который обеспечил бы богатство
и положение любому русскому, раздобывшему его для своего правительства.
     Роков  и  Павлов -- русские шпионы.  Они не  остановятся ни  перед чем,
чтобы получить нужные сведения. Дело  на пароходе  -- я говорю об истории за
картами -- было подстроено, чтобы путем шантажа  добиться нужных сведений от
моего мужа.
     Если  бы  установили, что  он  плутует  в карты, карьера  его  была  бы
кончена.   Ему   пришлось  бы   уйти  из  министерства...  Он  подвергся  бы
общественному остракизму. Они построили такой план: как плату за признание с
их стороны, что граф стал жертвой мстительного заговора, с целью обесчестить
его, -- он должен выдать нужные им бумаги.
     Вы помешали  им. Тогда  они  придумали  новую комбинацию,  при  которой
подвергалась риску не честь графа,  а моя. Войдя ко  мне в каюту, Павлов мне
так  это и  разъяснил.  Если  я дам им  сведения, он обещал ничего больше не
предпринимать, если же я откажусь, -- Роков, стоящий снаружи, тотчас сообщит
комиссару, что я принимаю  постороннего мужчину в своей каюте,  при запертых
дверях.  Он  постарается  также  широко  разгласить  эту  историю  по  всему
пароходу, а по приезде сообщит ее в газеты.
     Не ужасно ли все это? Но мне известно о г. Павлове кое-что такое, из-за
чего  он  попал бы на  русскую каторгу,  если  бы о том знала  петербургская
полиция. Я выразила сомнение в том, чтобы ему удалось выполнить свой план, и
затем, нагнувшись к нему,  прошептала одно  имя. -- Вот так, -- она щелкнула
пальцами,  -- он, как безумный, бросился ко мне  и схватил меня за горло. Он
убил бы меня, если бы вы не вмешались.
     -- Животное! -- прошептал Тарзан.
     --  Хуже  того, друг мой, -- сказала она. -- Они  -- демоны. Я боюсь за
вас, потому что вы навлекли на себя их ненависть. Я хочу, чтобы вы постоянно
были  настороже. Обещайте мне это  для меня,  а то я никогда не  прощу себе,
если вы пострадаете из-за услуги, которую оказали мне.
     -- Я не боюсь  их, -- возразил он. -- Я пережил врагов, более свирепых,
чем Роков и Павлов. -- Он понял, что она ничего не слышала о происшествии на
улице Моль и не стал ей рассказывать, не желая тревожить ее.
     --  Почему ради  собственной  безопасности,  --  продолжал он, -- вы не
передадите мерзавцев в руки властей? Они быстро справились бы с ними.
     Она поколебалась минуту, прежде чем ответила.
     -- Есть  две причины, -- наконец  проговорила  она. -- Одна  из них та,
которая мешает графу  проделать это. Другая -- истинная причина, почему я не
хочу выдавать их, -- о ней я никогда не говорила. Ее знает только Роков и я.
Странно...  -- и она остановилась, пристально всматриваясь  в него некоторое
время.
     -- Странно?.. -- повторил он, улыбаясь.
     --  Я удивляюсь, почему  мне хочется  сказать вам то,  что я не решаюсь
открыть даже моему  мужу. Я надеюсь, что вы поймете  и посоветуете,  как мне
лучше поступить. Я надеюсь, что вы не осудите меня слишком строго.
     -- Боюсь, что  я плохой судья, сударыня, -- возразил Тарзан, -- если бы
вы совершили убийство, я, должно быть, сказал бы, что жертва должна быть вам
благодарна за такой сладостный конец.
     --  О, милый, нет, -- воскликнула она,  -- это не так страшно. Но дайте
мне сначала сказать  вам, почему  граф не преследует этих двух людей; потом,
если хватит мужества, я скажу  вам  и  то, что  не решаюсь  вымолвить. Итак,
первая  причина та,  что Николай  Роков -- мой брат. Мы русские. Николай был
дурным  человеком, сколько я помню  его. Его исключили из русской  армии,  в
которой он  дослужился до  чина капитана. Разыгрался  скандал, вскоре частью
забытый, и отцу удалось устроить его в министерство внутренних дел.
     Николая  обвиняли  во  многих  тяжких  преступлениях,   но  ему  всегда
удавалось избежать руки правосудия. В последний раз он прибег с этой целью к
лжесвидетельству.  которым  было  установлено,  что  его  партия злоумышляет
против  царя, и  русская полиция,  которая  всегда  рада  возложить подобное
обвинение на всех и вся, приняла такое объяснение и освободила его.
     -- Разве его преступные покушения на вас и вашего супруга не уничтожили
всякое его право на родственное  снисхождение? -- спросил Тарзан. -- То, что
вы  его  сестра, не  помешало  ему  пытаться очернить  вас. Вам незачем быть
верной ему.
     -- Ах, вот тут-то  и выступает вторая причина. Если трудно требовать от
меня  верности ему, хотя он  и был  мой брат, то  я не могу  освободиться от
страха, который я питаю к нему из-за одного эпизода моей жизни, который стал
ему известен.
     -- Я,  пожалуй,  скажу  вам  сразу, -- после некоторого молчания  снова
заговорила она, --  потому что чувствую,  что рано или поздно  расскажу  все
равно. Я  выросла  в  пансионе при монастыре. Там я встретилась с человеком,
которого приняла за джентльмена. Я ничего не знала о мужчинах и еще меньше о
любви. Я забила себе взбалмошную  головку, что я  люблю этого человека и что
необходимо как можно скорее бежать с ним, чтобы потом обвенчаться.
     Я провела с  ним всего три часа.  Все время --  днем  и  в общественных
местах:  на железнодорожных станциях  и в поезде. Когда мы  прибыли к  месту
назначения,  где нас  должны  были  обвенчать, два жандарма  подошли к моему
спутнику и арестовали  его. Они  забрали и  меня, но, когда я рассказала  им
свою историю, они отпустили меня и  с дуэньей отправили обратно в монастырь.
Оказалось, что  человек, увлекший  меня, дезертировал из  армии и  скрывался
вместе с тем от уголовного суда. Не было,  кажется, страны в Европе, полиции
которой он не был бы знаком.
     Администрация  монастыря  замяла  дело. Даже  родители  мои  ничего  не
узнали. Только  Николай  позже как-то  встретился с тем  человеком и от него
узнал все. Теперь он грозит мне все рассказать  графу, если я не исполню его
требований.
     Тарзан  засмеялся. -- Вы еще совсем маленькая девочка.  То, что вы  мне
рассказали, не бросает никакой тени на вашу репутацию, и если бы душою вы не
были  еще ребенком, вы давно  бы это поняли. Сегодня же идите расскажите все
мужу, так же точно,  как рассказали  мне. Я  твердо уверен, что он посмеется
над вашими  страхами и завтра же позаботится о  том,  чтобы ваш  драгоценный
братец был упрятан в тюрьму, где ему давно надлежит быть.
     -- Я рада была  бы решиться, -- отвечала  она, -- но я боюсь. Я слишком
рано начала бояться мужчин, -- сначала отца,  потом Николая.  Почти все  мои
приятельницы боятся своих мужей -- почему мне быть исключением?
     --  Но это совсем неправильно, --  женщины не должны бояться мужчин, --
заявил  Тарзан, озадаченный.  --  Я,  конечно,  лучше знаю  нравы обитателей
джунглей,  и  там  мы  видим  обратное, если  не  считать  чернокожих людей,
которые, на мой взгляд, во многих отношениях стоят ниже  животных. Нет, я не
могу  понять,  почему  цивилизованные   женщины  боятся  мужчин,  призванных
защищать их. Меня мучила бы мысль, что какая-нибудь женщина боится меня.
     -- Не думаю, чтобы вас боялась какая-нибудь женщина, друг мой, -- мягко
сказала Ольга де Куд. -- Я недавно встретилась с вами,  но,  как ни  странно
это звучит, вы единственный мужчина, которого я, как мне кажется, никогда не
боялась  бы, -- это в особенности странно потому, что вы ведь очень сильный.
Я удивлялась, как свободно вы действовали с Николаем и с Павловым той ночью,
в моей каюте. Это было чудесно!
     Когда  Тарзан прощался  с ней  немного  позже, он  чуть-чуть  удивился,
почему ее рука задержалась в его руке, и почему она так настаивала, чтобы он
обещал снова прийти завтра.
     Весь день ему помнились полузакрытые глаза и  прекрасного  рисунка губы
Ольги, когда она, прощаясь, улыбалась ему. Ольга  де Куд была очень красивой
женщиной,  а  Тарзан  от  обезьян  --  очень  одиноким молодым  человеком, с
сердцем, требующим лечения, и вылечить его могла бы только женщина.
     Когда графиня  после ухода Тарзана повернула  от дверей,  она оказалась
лицом к лицу с Николаем Роковым.
     -- С каких пор вы здесь? -- крикнула она, отпрыгнув от него.
     --   Еще  до  прихода   вашего   возлюбленного,  --   прозвучал  ответ,
сопровождаемый гадким подмигиванием.
     -- Молчать! -- приказала она. --  Как  смеете вы говорить подобные вещи
мне, своей сестре?
     --  Ну,  милая  Ольга,  если  он  не  возлюбленный  твой --  прими  мои
извинения, но, по правде сказать, если так обстоит дело,  то это не по твоей
вине. Если бы он знал женщин хотя бы на десятую долю того, как знаю их я, то
ты  сейчас лежала  бы в его  объятиях, Ольга.  Еще бы! Каждое твое  слово  и
движение было открытым призывом, а он ничего не разглядел!
     Женщина закрыла уши руками.
     -- Я не хочу слушать. Гадко говорить такие вещи.
     Как бы  ты  ни  грозил мне,  ты знаешь,  что  я  не  плохая женщина.  С
завтрашнего дня тебе не придется больше преследовать меня, -- я все расскажу
Раулю. Он поймет меня, а там, господин Николай, -- берегитесь!
     -- Ты ничего не скажешь  ему, -- сказал Роков. -- Я  могу  использовать
теперь это  дело,  и с помощью одного из ваших слуг, которому я доверяю, все
подробности с  клятвенным подтверждением будут сообщены твоему  мужу. Старая
история  сослужит свою  службу. Теперь  у  нас  есть нечто осязаемое, Ольга.
Настоящее  дело, а ты к тому же жена, пользующаяся доверием. Стыдно,  Ольга,
-- и негодяй захохотал.
     Итак,  графиня  ничего  не  рассказала  графу  и  попала  в еще  худшее
положение. От смутных  опасений  она перешла к  вполне реальным  страхам. А,
может быть, при свете ее совести, они непропорционально вырастали.
     V
     НЕУДАВШИЙСЯ ЗАМЫСЕЛ
     В течение месяца  Тарзан  был  постоянным  и очень  желанным  гостем  у
прекрасной  графини  де  Куд.  Нередко  он  встречался   с  другими  членами
маленького избранного  кружка,  собиравшимися к  пятичасовому  чаю. Но  чаще
Ольга находила предлоги, чтобы побыть с Тарзаном с глазу на глаз.
     Некоторое время она оставалась  под впечатлением инсинуаций Николая. До
того  она думала об этом крупном  молодом человеке разве только как о друге,
но сила внушения, заключавшаяся в злых словах брата, заставила ее задуматься
над тем, что так неудержимо влечет ее к этому  сероглазому чужестранцу.  Она
не хотела любить его и не хотела его любви.
     Она была гораздо моложе  мужа,  и сама, не отдавая себе  в  том отчета,
тосковала  по дружбе с  человеком одних  с нею  лет.  Двадцатилетнему трудно
делиться сокровенными  мыслями с сорокалетним. Тарзан был старше ее всего на
два года. Он мог понять ее, она это чувствовала. К тому же он  был  рыцарем,
честным и чистым.  Она  не  боялась  его,  и  с  самого  начала инстинктивно
чувствовала, что может доверять ему.
     В отдалении Роков с лукавым злорадством  следил за тем, как подвигается
вперед их сближение. С  тех пор, как он узнал, что Тарзану известна его роль
русского шпиона, к той ненависти, какую он  уже  питал  к человеку-обезьяне,
присоединились  опасения,  что  тот выдаст его.  Он только  выжидал удобного
момента  для  решительного  удара. Он хотел  отделаться  от  Тарзана  раз  и
навсегда и в то же время с избытком вознаградить себя за унижения и неудачи,
которые он терпел из-за него.
     Тарзан  никогда  еще, с того  самого момента, когда  мир и  спокойствие
джунглей  были нарушены  появлением покинутой  на  острове партии профессора
Портера, никогда не чувствовал себя настолько хорошо.
     Ему  доставляло удовольствие  светское  общение  с  друзьями  Ольги,  а
дружба,  завязавшаяся  у него  с  прекрасной  графиней,  сама по  себе  была
источником  неисчерпаемых   радостей.  Она  рассеяла  его  мрачные  мысли  и
целительным бальзамом прошлась по раненому сердцу.
     Иной  раз  его сопровождал к де Куд д'Арно,  давно  знавший  и Ольгу, и
графа. Порой появлялся де  Куд, но многообразные требования его официального
положения  и  политических  дел большей частью  заставляли его  возвращаться
домой только поздно вечером.
     Роков  почти  не выпускал  Тарзана  из виду, выжидая тот  момент, когда
можно будет неожиданно  вызвать де Куда к себе во дворец в ночное  время, --
но ожидания его не оправдывались.  Не раз  Тарзан провожал графиню из оперы,
но  неизменно  прощался с  ней  у  подъезда,  к  полному  неудовольствию  ее
преданного братца.
     Убедившись, что  Тарзана  невозможно захватить врасплох  по собственной
его  неосторожности,  Роков  и  Павлов соединенными  силами  изобрели  план,
благодаря которому человек-обезьяна должен  был быть скомпрометирован самыми
явными уликами.
     Несколько дней они неотступно следили за каждым  шагом Тарзана и де Куд
и  также  внимательно   просматривали  газеты.  Наконец,  их  старания  были
вознаграждены. В  одной  из газет вскользь было упомянуто,  что на следующий
день  предстоит  банкет  для  мужчин   в  германском  посольстве.   В  числе
приглашенных  значился и де Куд.  Если он примет участие,  он вернется домой
только за полночь.
     В вечер банкета Павлов  занял место на  перекрестке  против германского
посольства и внимательно всматривался в лица всех подъезжавших. Ему пришлось
ждать  недолго: автомобиль де Куда подъехал к дому, и граф прошел в подъезд.
Этого было достаточно. Павлов поспешил к  себе, где его ждал Роков. Подождав
до одиннадцати часов с лишним, Павлов позвонил по телефону.
     -- Квартира  лейтенанта д'Арно? -- спросил он, когда  его соединили. --
Известие для г. Тарзана -- пусть будет так любезен и подойдет.
     Минутное молчание.
     -- Г. Тарзан?
     -- Да, мсье, это Франсуа, слуга графини де Куд. Может быть, мсье сделал
бедняге Франсуа честь и запомнил его?
     -- Да, мсье. У меня есть поручение, спешное, от графини. Она просит вас
тотчас явиться к ней. У нее неприятности.
     -- Нет,  мсье,  Франсуа ничего не знает. Могу я передать  графине,  что
мсье тотчас приедет?
     -- Благодарю вас, мсье. Да благословит вас бог. Павлов повесил трубку и
обернулся с неприятным смехом к Рокову.
     -- Ему  понадобится  полчаса, чтобы приехать  к ней. Если ты  будешь  в
германском  посольстве  через пятнадцать  минут,  де  Куд может  быть  дома,
примерно, через три четверти часа. Все зависит от того, пробудет ли там этот
дурак пятнадцать минут после того, как выяснится, что над ним подшутили. Но,
или я ничего не  понимаю, или Ольга не захочет  так скоро отпустить его. Вот
записка для графа. Живо!
     Павлов, не теряя времени, явился к  германскому посольству. В дверях он
подал  лакею записку:  "Для графа де Куд,  очень спешно, позаботьтесь, чтобы
тотчас была вручена ему лично", и он опустил серебряную монету в руку лакея,
который, видимо, ничего не имел против. А затем вернулся домой.
     Минутой позже де Куд, извинившись перед хозяином,  вскрыл конверт. Лицо
у него побледнело и руки задрожали, когда он прочел:
     "Господин граф де Куд!
     Некто, желающий спасти честь вашего имени, настоящим предупреждает вас,
что в данный момент святость вашего очага подвергается опасности.
     Известное  вам  лицо,  последние  месяцы  постоянно посещавшее  в  ваше
отсутствие графиню, находится  с  ней сейчас.  Если вы  прямо направитесь  в
будуар вашей жены, вы найдете их вместе.
     Друг".
     Через  двадцать  минут  после  того,  как Павлов звонил  Тарзану, Роков
соединился  с  частной  линией  Ольги.  Ее  горничная  подошла  к  телефону,
стоявшему в будуаре графини.
     -- Но madame уже легла, -- сказала девушка в ответ на заявление Рокова,
что он хочет говорить с Ольгой.
     -- Дело очень спешное,  и  передать его я могу только графине лично, --
возразил Роков, -- скажите ей, чтобы она встала, что-нибудь накинула на себя
и подошла к телефону. Я снова позвоню через пять минут.
     Затем он повесил трубку. Вслед за этим вернулся Павлов.
     -- Граф получил письмо? -- спросил Роков.
     -- Он уже, наверное, на пути домой, -- отвечал Павлов.
     --  Хорошо!  Мадам тоже должно быть  уже  у себя  в  будуаре,  в  самом
соблазнительном неглиже.  Через несколько  минут верный Жак введет к ней без
доклада г. Тарзана.  Еще несколько минут уйдет  на  объяснение. Ольга  будет
выглядеть прелестно в своем воздушном  ночном туалете, еще меньше скрывающем
ее формы, чем обычное платье в обтяжку.  Ольга будет  удивлена, но отнюдь не
неприятно.
     --  Если в жилах этого человека есть  хоть капля красной крови, то граф
попадет через пятнадцать минут на самую  нежную любовную сцену. Я думаю,  мы
подстроили  все  великолепно,  дорогой  мой  Алексей.  Пойдем  же выпьем  за
здоровье г. Тарзана доброго Планконовского абсента; не следует забывать, что
граф де Куд один из лучших фехтовальщиков Парижа и чуть ли не лучший стрелок
во всей Франции.
     Когда Тарзан приехал к Ольге, у входа его ждал Жак.
     -- Сюда, мсье, -- сказал он и повел его по  широкой мраморной лестнице.
Затем  он  распахнул  дверь  и,  приподняв тяжелую портьеру, с  почтительным
поклоном пропустил Тарзана в слабо освещенную комнату, после чего сам исчез.
     В конце комнаты Тарзан увидел Ольгу, сидевшую  у маленького столика, на
котором стоял телефон. Она нетерпеливо постукивала пальцами  по лакированной
доске стола и не слышала, как он вошел.
     -- Ольга, -- сказал он, -- что случилось?
     Она обернулась к нему, испуганно вскрикнув.
     -- Жан! Что вы здесь делаете? Кто впустил вас? Что это значит?
     Тарзан стоял пораженный, но вскоре истина блеснула перед ним.
     -- Разве вы не вызывали меня, Ольга?
     --  Вызывала  вас?  В   такое  время!  Боже!  Жан,  вы  считаете   меня
сумасшедшей?
     --  Франсуа только что звонил мне,  что  у вас неприятности и вам нужна
моя помощь.
     -- Франсуа? Бога ради, что это за Франсуа?
     -- Он  сказал, что  служит  у  вас, и говорил так,  будто я  должен его
помнить.
     -- У нас нет никого, кто носил бы такое имя. Кто-то подшутил  над вами,
Жан, -- засмеялась Ольга.
     --  Боюсь,  что шутка  эта  может  оказаться  очень мрачной,  Ольга, --
возразил он. -- Тут больше злого умысла, чем юмора.
     -- Что вы хотите этим сказать? Не думаете же вы...
     -- Где граф? -- перебил он ее.
     -- В германском посольстве.
     --  Это новая шутка  вашего уважаемого братца.  Завтра граф узнает все.
Расспросит слуг. Все будет за то... в чем Роков хочет убедить графа.
     -- Ах,  негодяй!  --  крикнула Ольга. Она поднялась, близко  подошла  к
Тарзану  и остановилась, подняв к нему лицо. Она была  испугана.  В глазах у
нее было выражение несчастной загнанной лани -- удивленное, вопрошающее. Она
дрожала и, ища опоры,  положила руки  к нему на  широкие  плечи. --  Как нам
быть, Жан? -- шепнула она. -- Это ужасно. Завтра весь Париж прочтет. Николай
об этом позаботится.
     В ее  взоре, позе, в  ее словах сквозил  первобытный призыв беззащитной
женщины к  ее  естественному  покровителю  -- мужчине. Тарзан  взял  в  свою
сильную  руку одну  из маленьких теплых  ручек на  его груди. Движение  было
непроизвольное, и почти  также непроизвольно  инстинкт защищающего  заставил
его обнять плечи женщины своей рукой.
     Как электрическая  искра пробежала между ними.  Он  никогда  раньше  не
стоял к ней так близко. Они сразу виновато посмотрели друг  другу в глаза, и
в тот момент,  когда Ольге де  Куд  надо было  призвать все  свои силы,  она
оказалась слабой, -- она теснее прижалась к Тарзану и обвила руками его шею.
А  Тарзан от обезьян? Он схватил трепещущую  женщину в свои объятия и осыпал
горячие губы поцелуями.

     Рауль де Куд, прочитав письмо, поданное ему дворецким послом, торопливо
извинился перед  хозяином.  Чем он  объяснил свой  уход,  этого  он  никогда
припомнить не мог. Все  сливалось у него перед  глазами, пока он не очутился
на  пороге  собственного  дома.  Тут он  сразу успокоился и стал действовать
медленно и осторожно. По какой-то необъяснимой причине, Жак открыл ему дверь
раньше, чем он поднялся до верху лестницы.  В тот момент он  не придал этому
значения, но позже вспомнил необычное обстоятельство.
     Осторожно,  на  цыпочках, он поднялся по лестнице и прошел  галереей до
дверей будуара  жены.  В  руках  у  него  была тяжелая  палка, с которой  он
обыкновенно гулял.
     Ольга первая увидела его. С криком ужаса она  вырвалась из рук Тарзана,
и человек-обезьяна  успел вовремя обернуться, чтобы отвести удар, который де
Куд  собирался ему  нанести  по  голове.  Раз,  два,  три  --  тяжелая палка
опустилась  с молниеносной  быстротой,  и  каждый  удар  ускорял возвращение
человека-обезьяны к прежнему первобытному состоянию.
     С  низким  горловым рычанием обезьяны-самца он прыгнул на  француза. Он
выхватил у  него  из  рук толстую  палку,  переломил  ее  легко как  спичку,
отбросил в сторону и, как разъяренный зверь, схватил противника за горло.
     Ольга  де Куд  оставалась  несколько мгновений  безмолвным и пораженным
ужасом  свидетелем страшной сцены, потом бросилась к Тарзану, который убивал
ее мужа, -- вытряхивал жизнь из него, --  почти как фокстерьер из пойманного
мышонка.
     Она бешено вцепилась в его огромные лапы.
     -- Матерь  божия! -- кричала она.  -- Вы убиваете его, вы убиваете его!
О, Жан! Вы убиваете моего мужа!
     Тарзан в  ярости  ничего не  слышал. Вдруг он уронил тело противника на
пол и, поставив ногу ему на грудь, поднял голову  вверх.  И по всему  дворцу
графов де  Куд пронесся страшный, вызывающий рев  обезьяны-самца, одолевшего
врага.  От  погреба  и  до  чердака  крик  услышали  все слуги и побледнели,
задрожав. Женщина в комнате  опустилась  на колени подле тела  мужа и начала
молиться.
     Медленно  и  постепенно  красная  пелена перед  глазами  Тарзана начала
рассеиваться,  он снова превращался в  цивилизованного  человека. Глаза  его
остановились на женщине,  опустившейся на колени. "Ольга", -- шепнул он. Она
взглянула  на  него,  думая  увидеть  в  его  глазах  тот  же  маниакальный,
смертоносный огонь. И вместо этого прочла в них только печаль и огорчение.
     -- О,  Жан! -- зарыдала она.  -- Взгляните, что вы наделали. Он был мне
мужем. Я любила его, и вы его любили.
     Тарзан  бережно поднял безжизненное тело графа де Куд и перенес его  на
диван. Потом он приник ухом к его груди.
     -- Немного водки, Ольга, -- сказал он.
     Она принесла  водку,  и они  вдвоем влили  графу  несколько  капель.  С
побледневших губ сорвался легкий вздох. Де Куд шевельнулся и застонал.
     -- Он не умрет, -- сказал Тарзан, -- благодарение богу!
     -- Зачем вы это сделали, Жан? -- спросила она.
     -- Не знаю. Он  ударил меня, и я  обезумел. Я видел, как обезьяны моего
племени проделывали то же самое. Я никогда не рассказывал вам своей истории,
Ольга. Было бы лучше, если бы вы знали -- ничего бы этого не произошло. Я не
знал   никогда   своего  отца.  Не   знал   другой  матери,  кроме  свирепой
обезьяны-самки.  До пятнадцати  лет  я  не  видел  ни  одного  человеческого
существа и только в двадцать увидел первого белого. Немного больше года тому
назад  я бродил по африканским джунглям обнаженным  хищным зверем. Не судите
меня слишком  строго.  Два  года --  слишком  короткий  срок, чтобы  в одном
индивидууме   произвести  те  перемены,  на  которые  для  всей  белой  расы
потребовался ряд веков.
     -- Я не осуждаю вас вовсе, Жан. Виновата я. Вам надо уйти. Он не должен
видеть вас, когда придет в себя. Прощайте.
     Грустный,  с поникшей  головой, возвращался Тарзан из дворца графов  де
Куд.
     Но уже на  улице мысли его приняли иное  направление,  и минут двадцать
спустя он  входил в полицейский комиссариат близ улицы  Моль. Там он  вскоре
нашел  одного из полицейских,  участвовавших в столкновении с  ним несколько
недель тому назад. Полицейский искренно обрадовался встрече с человеком, так
круто с ним обошедшимся. Потолковав с ним немного, Тарзан спросил, не слышал
ли он чего-нибудь о неких Николае Рокове и Алексее Павлове.
     --  Очень часто слышал,  разумеется, мсье. Они оба известны полиции  и,
хотя  сейчас  им  ничто  специально   не  инкриминируется,  но   мы  считаем
необходимым не упускать их из виду, чтобы знать, где можно их найти в случае
надобности. Это  те же меры предосторожности, что мы принимаем, относительно
всех известных преступников. Почему мсье спрашивает?
     -- Они мне знакомы, -- отвечал Тарзан. -- Я хотел бы увидеть  Рокова по
одному делу: если бы вы указали мне, где он живет, я был бы вам благодарен.
     Через несколько минут он расстался с полицейским  и, с клочком бумажки,
на котором значился адрес в  пределах довольно  сомнительного  квартала,  он
быстро направился к ближайшей стоянке такси.

     Роков  и Павлов вернулись домой и  обсуждали вместе  вероятную развязку
событий сегодняшнего вечера. Они позвонили в редакции двух утренних газет  и
с минуты на минуту ждали появления репортеров, чтобы сообщить им скандальное
известие, которое завтра взволнует весь парижский свет.
     Тяжелые шаги раздались на лестнице.
     --  Ну и проворны же эти газетчики, -- воскликнул Роков  и отозвался на
стук в дверь: -- Войдите.
     Приветливая  улыбка  застыла  на  лице  русского, когда  он  встретился
взглядом с суровыми, серыми глазами посетителя.
     -- Тысяча чертей! -- завопил он,  вскакивая на  ноги. -- Что вам  здесь
нужно?
     --  Сядьте,  -- проговорил  Тарзан,  так  тихо,  что оба  негодяя  едва
расслышали,  но  таким  тоном, что Роков  моментально опустился  на  стул, а
Павлов не двинулся с места.
     -- Вы отлично знаете, зачем я здесь, -- продолжал он тем же тоном. -- Я
должен убить вас,  но я не делаю этого  только потому, что вы брат Ольги  де
Куд, не делаю, по крайней мере, сейчас.
     Я дам вам возможность еще пожить. Павлов --  в счет не идет,  он просто
глупая игрушка  в  ваших  руках, а потому  его я  не  трону до тех пор, пока
позволю жить вам. Но для того, чтобы я вышел из  комнаты, оставив  вас обоих
живыми,  вы  должны сделать две вещи. Во-первых,  написать подробный отчет о
вашей сегодняшней проделке и подписать его.
     Во-вторых,  --  под  страхом  смерти  обязаться, что  ни  один  звук  о
происшедшем не попадет в газеты.  Если то  и другое не будет  выполнено,  ни
одного  из вас не  будет  в живых,  когда я выйду из этой комнаты. Вы поняли
меня? -- И, не ожидая ответа: --  Торопитесь, вот тут, перед вами,  чернила,
перо и бумага.
     Роков принял независимый вид, рассчитывая, таким образом, показать, что
он не придает значения угрозам Тарзана. Миг спустя он почувствовал у себя на
шее  стальные  пальцы человека-обезьяны,  а  Павлов,  который  попытался  их
отодрать и  затем выскочить из  комнаты,  был  брошен в беспамятстве в угол.
Когда  Роков   начал  синеть,   Тарзан  отпустил  его  и  толкнул  на  стул.
Прокашлявшись,  Роков мрачно  уставился  на  стоявшего  перед  ним человека.
Павлов тоже пришел в себя и, повинуясь Тарзану, вернулся, хромая, на прежнее
место.
     --  Теперь пишите, --  сказал  человек-обезьяна. -- Если придется снова
поучить вас, я уж не буду так снисходителен.
     Роков взялся за перо и начал писать.
     -- Смотрите,  не  пропустите ни одной подробности, ни  одного имени, --
предупреждал Тарзан. Неожиданно в дверь постучали.
     -- Войдите, -- сказал Тарзан. Вошел вертлявый молодой человек.
     -- Я из газеты "Matin",  -- заявил он. -- По-видимому, у г. Рокова есть
для меня какое-то сообщение?
     --  Произошла  ошибка,  мсье,  -- отвечал Тарзан.  --  Ведь  у вас  нет
никакого сообщения, дорогой Николай? Роков поднял голову от бумаги:
     -- Нет, -- угрюмо  пробурчал он. -- Мне нечего  сообщить вам для печати
сегодня.
     --  И впредь, дорогой Николай, -- репортер  не заметил.  как загорелись
злым огнем глаза человека-обезьяны, но от Николая Рокова это не ускользнуло.
     -- И впредь, -- торопливо подтвердил он.
     --  Очень  жаль,  что   вас  побеспокоили,  мсье,   --  сказал  Тарзан,
обернувшись  к  репортеру.  --  Доброго  вечера, --  и он с  поклоном  довел
вертлявого молодого человека до дверей и захлопнул за ним дверь.
     Час  спустя  Тарзан,  с  довольно  объемистым  манускриптом в  кармане,
повернул к выходу.
     -- На вашем  месте, -- сказал он,  -- я уехал бы из Франции, потому что
рано  или  поздно  я  найду  какой-нибудь  способ  убить  вас,  не  причиняя
неприятностей ваше сестре.
     VI
     ДУЭЛЬ
     Д'Арно  спал,  когда  Тарзан  вернулся от  Рокова. Тарзан  не  стал его
будить,  но на следующий день  утром  рассказал ему, ничего  не  упустив,  о
происшествии предыдущего вечера.
     -- Какой я дурак, -- заключил  он. -- Я  был дружен и с графом, и с его
женой.  И  чем  я отблагодарил их? Едва-едва  не убил  графа. Бросил тень на
доброе имя женщины. Возможно, что расстроил их семейное счастье.
     -- Вы любите Ольгу де Куд? -- спросил его д'Арно.
     -- Если бы я не был  твердо уверен  в  том, что она не любит меня, я не
мог  бы ответить  вам на  этот  вопрос, Поль.  Но  сейчас  я могу сказать со
спокойной совестью, что я не люблю ее, и она не любит меня.  Мы на мгновение
поддались опьянению -- это  не любовь, -- и  прошло  бы это так  же быстро и
бесследно, как налетело на нас, не войди в это время де Куд.  Как вы знаете,
я  мало  знал женщин.  Ольга де Куд очень красива; ее красота, полумрак, вся
обстановка, и эта мольба беззащитной о покровительстве --  передо всем  этим
мог бы разве устоять человек более культурный, но моя культурность даже кожи
не коснулась -- ее хватает ровно на толщину платья.
     Париж -- не для меня. Я постоянно буду попадать в ловушки, все  более и
более опасные. Все  запреты, наложенные  человеком, скучны  и  надоедливы. Я
вечно чувствую себя пленником. Я не могу дольше выносить этого, друг мой, и,
я думаю, мне лучше вернуться в родные джунгли и вести там жизнь, для которой
господь предназначил меня, приведя меня туда.
     -- Не принимайте всего этого так  близко к  сердцу,  -- успокаивал  его
д'Арно.  --  Вы вышли из  положения  лучше,  чем это сделало  бы большинство
"культурных" мужчин в аналогичных условиях. А что касается вашего отъезда из
Парижа, то я склонен думать, что на этот  счет явятся  возражения со стороны
Рауля де Куд и мы скоро об этом узнаем.
     Д'Арно не ошибся. Спустя неделю, часов  в  одиннадцать  утра,  Тарзан и
д'Арно сидели за завтраком, когда им  доложили  о приходе господина Флобера.
Последний производил впечатление  безукоризненно вежливого человека. С целым
рядом  поклонов он передал г. Тарзану вызов графа  де Куд и выразил надежду,
что  г. Тарзан позаботится, чтобы  друг, которому он  поручит свои интересы,
встретился  с ним,  г.  Флобером,  возможно скоро для  обсуждения  деталей и
разрешения всех вопросов к обоюдному удовольствию.
     Разумеется, г.  Тарзан охотно  и безоговорочно  доверяет  свои интересы
своему  лучшему  другу,  лейтенанту  д'Арно.  Порешили  на  том, что  д'Арно
отправится к  г. Флоберу в два  часа,  и вежливый г.  Флобер, не  переставая
кланяться, вышел из комнаты.
     Когда они остались одни, д'Арно, усмехаясь, поглядел на Тарзана.
     -- Ну? -- сказал он.
     -- Теперь  мне  предстоит к  своим грехам прибавить убийство или самому
быть убитому, --  отозвался Тарзан.  -- Я делаю  быстрые успехи  в  усвоении
навыков моих культурных братьев.
     --  Какое  оружие вы  выберете?  --  спросил д'Арно. Де  Куд  мастерски
владеет шпагой и великолепно стреляет.
     -- Я охотнее всего выбрал бы отравленные стрелы с расстояния в двадцать
шагов или копья на таком же расстоянии,  -- засмеялся Тарзан. -- Остановимся
на пистолетах, Поль.
     -- Он убьет вас, Жан.
     -- Не сомневаюсь. Но ведь умереть все равно когда-нибудь надо.
     -- Я предпочел бы шпагу, -- предложил д'Арно. -- Он ограничился бы тем,
что ранил вас, и меньше шансов, что рана была бы смертельна.
     -- Пистолет, -- решительно заявил Тарзан. Д'Арно пытался уговорить его,
но не имел успеха, остановились на пистолетах.
     Д'Арно вернулся от г. Флобера после четырех часов.
     -- Все решено, -- сказал  он. -- Жаловаться не на что.  Завтра утром на
рассвете, в уединенном  месте, на дороге вблизи Этамп.  Почему-то г.  Флобер
выбрал это место. Я не возражал.
     -- Хорошо.  -- Тарзан не проронил больше  ни слова. И  не возвращался к
вопросу, даже косвенно.  Вечером он написал несколько писем, прежде  чем лег
спать. Запечатав их, он вложил их в один конверт на имя д'Арно. Позже д'Арно
слышал, как он напевает шансонетку, раздеваясь.
     Француз  выбранился  сквозь зубы. Он чувствовал  себя очень несчастным,
потому что был уверен, что на следующий  день  восходящее солнце осветит уже
только труп Тарзана. Его мучило, что Тарзан так беспечен.
     -- Весьма  не культурный  час,  чтобы  убивать  друг друга,  -- заметил
человек-обезьяна, когда его подняли из удобной кровати при сером свете  едва
зарождающегося дня. Он спал прекрасно, и поэтому  ему казалось, что не успел
он голову  опустить  на  подушку, как его  разбудили. Слова его относились к
д'Арно, который стоял, совсем одетый, в дверях спальной Тарзана.
     Д'Арно всю ночь почти не сомкнул глаз. Он нервничал и раздражался.
     -- Я уверен, что вы спали, как младенец, всю ночь, -- сказал он.
     Тарзан засмеялся. --  По  вашему тону я  заключаю, Поль, что вы ставите
мне это в вину. Но я, право, ничего не мог поделать.
     -- Нет, Жан, это не то, -- запротестовал д'Арно, сам улыбаясь. -- Но вы
так равнодушно все  это воспринимаете,  что я выхожу из себя. Можно было  бы
подумать,  что вы отправляетесь стрелять в цель,  а не  подставлять свой лоб
под дуло лучшего стрелка Франции.
     Тарзан пожал плечами.  -- Я иду с  тем,  чтобы  загладить большую вину,
Поль. Необходимое для этого условие -- мастерство моего противника.  Могу ли
я, в таком случае, жаловаться? Ведь вы же сами сказали мне, что граф де  Куд
изумительный стрелок?
     -- Вы хотите сказать, что надеетесь быть  убитым? -- в ужасе воскликнул
д'Арно.
     -- Не  скажу,  чтобы я  надеялся. Но,  согласитесь, много  ли оснований
думать, что я не буду убит?
     Если бы  д'Арно  знал, что на  уме у человека-обезьяны, что было у него
все время на уме с тех пор, как он услышал первый намек на то,  что граф  де
Куд пришлет ему вызов, -- д'Арно пришел бы в еще больший ужас.
     Они  молча уселись в большой  автомобиль д'Арно  и также  молча ехали в
предрассветной  мгле  по дороге, ведущей в Этамп. Каждый  был  занят  своими
мыслями,  д'Арно  был очень  опечален,  потому что искренне  любил  Тарзана.
Дружба, связавшая  этих  двух  людей, которые  жили и  воспитывались в таких
различных  условиях, еще окрепла при  совместной жизни,  потому что  оба они
были людьми, одинаково преданными идеалам мужественности,  личной доблести и
чести. Они понимали друг друга и гордились друг другом.
     Тарзан  от  обезьян  унесся  мыслями  в  прошлое;  в  памяти  всплывали
счастливые события его прежней  жизни в джунглях. Он вспоминал часы, которые
мальчиком проводил, сидя,  поджав ноги, на столе в хижине отца, наклонившись
смуглым туловищем над заманчивыми картинками, по которым он  сам безо всякой
помощи, доискался тайны языка печати задолго до того, как уши его восприняли
звук человеческой речи. Мягкая, довольная  улыбка осветила его суровое лицо,
когда  он  вспомнил тот  исключительный,  не  похожий  на все другие,  день,
который он провел один на один с Джэн Портер в чаще девственного леса.
     Нить мыслей его была оборвана остановкой автомобиля, --  они  прибыли к
назначенному месту. Тарзан вернулся к настоящему. Он знал, что сейчас умрет,
но не  чувствовал  страха. Для  обитателя жестоких  джунглей смерть  -- дело
обычное. Закон природы  велит им упорно держаться за жизнь, но он не учит их
бояться смерти.
     Д'Арно и Тарзан приехали  на поле чести первыми.  Немного позже явились
де Куд,  г.  Флобер и  третий господин,  который был  представлен  д'Арно  и
Тарзану в качестве доктора.
     Д'Арно и Флобер некоторое время говорили шепотом друг  с другом. Тарзан
и  граф де Куд  стояли  в  стороне, на разных  концах  площадки.  Секунданты
подозвали их.  Д'Арно и г. Флобер осмотрели пистолеты. Два человека, которые
должны были стать лицом  к  лицу через несколько минут, молча  и  неподвижно
выслушивали условия дуэли, которые им сообщил г. Флобер.
     Они станут спинами  друг  к  другу. По  сигналу,  данному  г. Флобером,
каждый из  них  пойдет вперед,  держа пистолет в опущенной  руке. Когда  оба
сделают  по десять шагов,  д'Арно даст  последний  сигнал, тогда  они должны
обернуться и стрелять до тех пор, пока один из них не упадет или пока каждый
не выпустит по три пули.
     Пока  г.  Флобер  разъяснял, Тарзан  вытащил  из портсигара папироску и
закурил  ее.  Де  Куд  был  воплощенным  хладнокровием  --  недаром ведь  он
считается лучшим стрелком во Франции!
     Наконец, г. Флобер кивнул д'Арно и  каждый из них отвел своего дуэлянта
на место.
     -- Вы вполне готовы, господа? -- спросил г. Флобер.
     -- Вполне, -- отвечал де Куд.
     Тарзан кивнул. Г. Флобер дал сигнал, вместе с д'Арно отступил немного в
сторону за пределы линии огня. Шесть! Семь! Восемь! Слезы выступили у д'Арно
на глазах. Он так любил Тарзана.  Девять! Еще  один шаг, и  бедный лейтенант
дал  сигнал, которого ему так не хотелось давать. Он прозвучал для  него как
погребальный звон над его лучшим другом.
     Де  Куд быстро обернулся и выстрелил. Тарзан слегка вздрогнул. Пистолет
он все  еще  держал опущенным. Де Куд приостановился, как  будто ожидая, что
противник его сейчас свалится наземь. Француз был слишком опытным стрелком и
не мог не  знать,  что он не дал  промаха.  Но  Тарзан  все-таки не поднимал
оружия.  Де Куд выстрелил еще  раз,  но  небрежная  поза человека-обезьяны и
полное  равнодушие,  с которым  он продолжал попыхивать  папироской, сбили с
толку лучшего стрелка  Франции.  На этот раз  Тарзан даже не вздрогнул, а де
Куд все-таки знал, что он опять не промахнулся.
     Внезапно ему пришло в  голову такое  объяснение: его противник спокойно
рискует, рассчитывая, что ни  одним  из трех  выстрелов  он  не будет  ранен
смертельно, а потом, не  спеша,  спокойно  и  хладнокровно застрелит его, де
Куда. Мурашки пробежали по спине француза. Замысел -- коварный, дьявольский.
Что это за  человек, который может стоять невозмутимо с двумя пулями в теле,
спокойно поджидая третью.
     На этот раз де Куд тщательно  прицелился, но нервы  у него разошлись, и
он явно промахнулся. Тарзан ни разу не поднял руки с пистолетом.
     Одно  мгновение они смотрели друг другу прямо  в глаза. На лице Тарзана
отразилось  самое   искреннее  разочарование.  По  лицу  де   Куда  медленно
разливалось выражение ужаса, даже страха.
     Он не мог дольше вынести.
     -- Матерь божия! Да стреляйте  же! -- закричал он. Но  Тарзан не поднял
пистолета,  а  сделал несколько  шагов  по  направлению к де  Куду, когда же
д'Арно  и г. Флобер, не поняв его намерения, хотели броситься между ними, он
знаком руки остановил их.
     -- Не бойтесь, -- сказал он, -- я ничего ему не сделаю. Это было против
всяких правил. Но они остановились. Тарзан подошел вплотную к де Куду.
     -- Ваш пистолет, должно быть, не в порядке, мсье, -- сказал  он. -- Или
вы нездоровы. Возьмите  мой, и  начнем  снова.  --  И Тарзан,  к величайшему
изумлению графа, протянул ему свой пистолет ручкой вперед.
     -- Mon Dieu! -- крикнул граф. -- Вы с ума сошли, должно быть?
     -- Нет, мой друг, -- возразил  человек-обезьяна. -- Но я заслужил кары.
Только  таким  путем  я  могу загладить  зло,  причиненное хорошей  женщине.
Возьмите пистолет и послушайтесь меня.
     -- Это было бы убийством, -- запротестовал де Куд.  -- И затем -- какое
зло вы причинили моей жене? Она поклялась мне...
     -- Я не это хочу сказать, -- быстро  перебил его Тарзан. -- Между  нами
не произошло ничего хуже того,  чему  вы сами  были свидетелем.  Но  и этого
достаточно, чтобы бросить тень на ее имя и разбить счастье  человека, против
которого я ничего не имею. Вина была всецело моя, и  я надеялся, что искуплю
ее своей смертью сегодня. Я разочарован,  что граф не такой хороший стрелок,
как меня уверяли.
     -- Вы говорите, что виноваты были вы? -- быстро спросил де Куд.
     --  Всецело  я, мсье. Жена  ваша  чистая женщина. Она любит вас. В том,
чему  вы сами  были  свидетелем, виноват один  я.  Но попал  я к  вам не  по
собственному желанию и  не по желанию графини де Куд. Вот эти бумаги вам это
подтвердят, -- и Тарзан вынул из карманов показания Рокова, подписанные им.
     Де  Куд  развернул  и  прочел.  Д'Арно  и  г. Флобер,  заинтересованные
свидетели  странного  окончания странной  дуэли,  подошли  ближе.  Никто  не
произнес  ни слова,  пока де Куд не  дочитал до конца. Тогда он  взглянул на
Тарзана.
     --  Вы смелый  и рыцарски  благородный  человек,  --  сказал  он.  -- Я
благодарю бога, что не убил вас.
     Де Куд был импульсивен, как  все французы. Он обнял Тарзана и поцеловал
его. Г. Флобер обнял д'Арно. Некому  было  обнять доктора. Возможно, поэтому
он из досады подошел и попросил разрешения перевязать раны Тарзана.
     -- Этот господин получил одну пулю во всяком случае, -- заявил он, -- а
может быть и три.
     -- Две, -- поправил Тарзан, --  в левое плечо и в левый бок,  обе  раны
поверхностные,  как мне  кажется.  -- Но  доктор  настоял на том,  чтобы  он
растянулся на траве и возился с ним до тех пор, пока не промыл обе раны и не
остановил кровь.
     В  конце  концов  они все вместе вернулись в город в  автомобиле д'Арно
лучшими друзьями. Де Куд  был  так доволен, получив двойное  свидетельство в
пользу верности  жены, что у  него не осталось никакого  недоброжелательства
против Тарзана.  Положим, Тарзан  принял на себя большую долю вины, чем  та,
какая  в  сущности  падала  на него, но  маленькую ложь можно  ему простить,
потому что он солгал ради женщины и солгал как джентльмен.
     Человек-обезьяна был уложен в постель на несколько дней. Он считал, что
это глупо  и  излишне, но  доктор и д'Арно  так волновались, что он уступил,
чтобы сделать им удовольствие, хотя сам не мог не смеяться.
     -- Смешно  лежать  в  постели из-за булавочного  укола,  -- говорил  он
д'Арно. -- Разве, когда Болгани,  король  горилл, почти  растерзал меня, еще
мальчика,  у  меня  была мягкая  постель? Нет, только  сырая, прелая  листва
джунглей. Дни и недели  я  лежал  под  защитой какого-нибудь куста, и только
Кала, бедная, верная Кала,  ходила за мной, отгоняя насекомых от моих  ран и
отпугивая хищных зверей.
     Когда я просил пить, она приносила мне  воду во  рту -- другого способа
она не знала. Не было ни стерилизованной ваты, ни антисептических бинтов, --
наш милый  доктор с ума  сошел бы  от ужаса. И  тем не  менее я  поправился,
поправился  для того,  чтобы улечься  в  постель из-за  пустой  царапины, на
которую никто из жителей  джунглей и внимания не  обратил бы, разве она была
бы у него на носу.
     Но время  шло, и Тарзан поправился. Де Куд навещал его несколько раз во
время болезни и, узнав, что  Тарзану хотелось бы найти  какую-нибудь службу,
он обещал позаботиться о нем.
     В  первый же день, когда Тарзану  разрешено  было  выйти  из  дому,  он
получил от графа приглашение явиться к нему в канцелярию.
     Де Куд встретил его приветливо и  искренне порадовался, что снова видит
его на ногах. Ни один  из них с того самого дня не вспоминал  о дуэли  или о
том, что послужило для нее поводом.
     -- Мне кажется, я нашел как раз то, что вам нужно, г. Тарзан, -- сказал
граф.  -- Роль  доверенную и ответственную,  требующую  при том значительной
физической силы и  смелости.  Мне трудно представить себе человека,  который
лучше подходил бы к  ней,  дорогой г.  Тарзан. Она связана  с необходимостью
путешествовать, а позже может доставить вам  лучшее место, -- быть может,  и
по  дипломатической  части.  Сначала  вы  будете  просто  агентом   военного
министерства.  Пойдемте, я  провожу  вас  к  человеку,  который будет  вашим
начальством.  Он лучше разъяснит вам ваши обязанности, и вы сможете  решить,
подойдут ли они вам.
     Де  Куд сам  проводил  Тарзана  к  генералу Рошеру, начальнику  Бюро, к
которому Тарзан должен был быть прикомандирован, если бы он согласился взять
место. Затем граф  расстался с  ним,  предварительно яркими  чертами  описав
генералу   те  свойства  человека-обезьяны,  которые  делают  его   особенно
подходящим для данной роли.
     Спустя  полчаса Тарзан  вышел  из министерства,  в первый  раз в  жизни
получив официальное положение. На следующий день ему  надлежало вернуться за
дальнейшими инструкциями, но генерал  Рошер  дал  ему понять, что он  должен
быть готов немедленно, быть может завтра же, выехать из Парижа.
     С  чувством  огромного  облегчения  он  спешил домой, чтобы  поделиться
новостью с д'Арно. Наконец-то и он будет что-нибудь  значить в  мире.  Будет
зарабатывать  деньги  и,  что  еще лучше, будет  путешествовать  и ездить по
свету.
     Он еще  с  порога  прокричал д'Арно  радостную весть. Но д'Арно не  был
доволен.
     -- Вас,  очевидно, радует, что вы  уезжаете из Парижа и  что  мы целыми
месяцами не  будем  видеться,  Тарзан, --  вы  неблагодарное животное!  -- и
д'Арно расхохотался.
     --  Нет, Поль. Я только  ребенок.  У  меня  новая  игрушка,  и  я  горд
необычайно.
     Итак,  на следующий  день Тарзан  выехал  из  Парижа  в направлении  на
Марсель и Оран.
     VII
     ТАНЦОВЩИЦА ИЗ СИДИ-АИССЫ
     Первая  миссия  Тарзана не  обещала быть  ни особенно увлекательной, ни
особенно важной. Был некий лейтенант в армии спаги,  которого  правительство
подозревало в  сомнительного рода сношениях  с  одной из великих европейских
держав.  Лейтенант Жернуа,  недавно назначенный в Сиди-бель-Абесс, был перед
тем  прикомандирован к генеральному штабу, и  тогда через его руки проходили
чрезвычайно ценные,  с военной  точки зрения,  материалы. Вот  из-за этих-то
материалов,  как  предполагали,  великая держава старается установить  с ним
сношения.
     Совершенно случайный намек, оброненный  одной популярной  парижанкой  в
ревнивую минуту,  навлек подозрение на лейтенанта. Но генеральные штабы  так
тщательно охраняют свои тайны, а предательство -- проступок такой серьезный,
что в  таком деле нельзя пренебрегать и намеком. И вот почему Тарзан попал в
Алжир  под видом американца-охотника, с тем чтобы  не  спускать с лейтенанта
Жернуа глаз.
     Он с радостью думал о том, что снова увидит любимую Африку, но северная
часть  этого континента  так мало напоминала родные тропические джунгли, что
он  также мало испытал эмоций возвращения на родину,  как если бы вернулся в
Париж.  В Оране он  бродил весь день  по узким извилистым уличкам  арабского
квартала,  любуясь незнакомыми  картинами.  Следующий день застал его уже  в
Сиди-бель-Абесс,  где  он   вручил  военным   и  гражданским   властям  свои
рекомендательные письма,  в которых не было ни намека на настоящую цель  его
приезда.
     Тарзан достаточно хорошо владел английским языком, чтобы среди арабов и
французов сойти за американца, а больше ничего не требовалось.
     Встречаясь с англичанами,  он говорил  по-французски, чтобы  не  выдать
себя,  а иногда говорил по-английски и с  иностранцами, знающими язык, но не
настолько, чтобы уловить недостатки произношения.
     Тут он познакомился со многими из французских офицеров и скоро сделался
их  любимцем.  Встретился он и  с  Жернуа,  угрюмым  диспептиком, лет  около
сорока, мало поддерживающим общение с товарищами.
     В  течение месяца  не было  никаких событий.  Жернуа,  по-видимому,  не
принимал никаких посетителей,  а когда бывал в  городе, встречался только  с
людьми, в  которых даже при  самом пылком воображении нельзя было  усмотреть
агентов  иностранной  державы. Тарзан  начинал уже надеяться, что слухи были
ложны, как  вдруг Жернуа получил приказ переброситься далеко на юг в Бу-Саад
в Малой Сахаре.
     Малый  отряд  спаги с тремя офицерами должен был прийти на  смену ранее
стоявшему. По  счастью  один  из  прежних  офицеров, капитан  Жерар,  сильно
подружился с  Тарзаном, и потому заявление  последнего, что  он отправится с
ними в Бу-Саад, где думает поохотиться, не вызвало ни малейшего подозрения.
     В  Буире отряд  оставил  поезд  и конец дня провел уже в  седлах.  Пока
Тарзан в Буире торговал себе лошадь,  он поймал устремленный на  него взгляд
человека в  европейском платье, стоявшего в дверях туземной кофейни,  но как
только Тарзан обратил на него  внимание, человек отвернулся и вошел в низкую
сводчатую комнату,  и если  бы  не навязчивое  впечатление, что в  лице  или
фигуре есть что-то ему знакомое, Тарзан больше о нем и не вспомнил бы.
     Переход до Омаля утомил  Тарзана, его верховая езда ограничивалась пока
уроками  в  парижском манеже, а потому он сильно обрадовался комфортабельной
комнате и кровати  в отеле Гресля, тогда как офицеры и солдаты расположились
в зданиях военного поста.
     Хотя Тарзана на другой  день разбудили  рано, но  спаги  уже выступили,
когда  он только  начинал свой  завтрак.  Он торопливо  допивал кофе,  чтобы
солдаты не успели слишком далеко уйти вперед, когда взгляд его упал на дверь
смежного со столовой бара.
     К  его удивлению,  он  увидел Жернуа,  разговаривающего  с незнакомцем,
которого  Тарзан  видел накануне  у дверей кофейни в Буире. Ошибки  быть  не
могло, потому  что  нечто  знакомое чувствовалось в нем и сейчас, хотя  он и
стоял спиной к Тарзану.
     Пока он смотрел  на  них,  раздумывая,  Жернуа  поднял  глаза и  уловил
внимательное  выражение на  лице Тарзана.  В  это  время  иностранец  что-то
говорил шепотом, но Жернуа перебил его, и они оба разом повернули и скрылись
из виду.
     То  был  первый подозрительный  факт,  связанный  с Жернуа,  замеченный
Тарзаном. Но было совершенно ясно,  что  оба человека вышли  из бара  только
потому, что  Жернуа  заметил взгляд  Тарзана.  А  тут еще  это  неотвязчивое
впечатление  чего-то знакомого -- оно только увеличивало уверенность Тарзана
в том, что тут будет над чем понаблюдать.
     Через минуту Тарзан  вошел  в бар,  но ни там, ни  на  улицах не было и
следов  двух человек,  а  между  тем Тарзан,  прежде чем пуститься  догонять
отряд,  уже значительно ушедший вперед, побывал во всевозможных магазинах  и
на базарах.  Он догнал отряд только у Сиди-Аиссы вскоре после полудня, когда
солдаты остановились  на  час на  привал. Он  нашел Жернуа  при  отряде,  но
иностранца не было видно.
     В  Сиди-Аиссе  был  торговый  день. Многочисленные  караваны верблюдов,
стягивающихся  из  пустыни, толпы шумных арабов на рыночных площадях, -- все
это вызывало  в Тарзане  страстное желание задержаться  здесь на один  день,
чтобы ближе присмотреться  к этим сынам пустыни. И отряд  спаги  ушел в этот
день в направлении на Бу-Саад без него.
     До  темноты он бродил по базарам в  сопровождении юного араба, по имени
Абдул,  рекомендованного  ему  содержателем   постоялого  двора  в  качестве
надежного слуги и переводчика.
     Здесь  Тарзан  купил  лошадь лучше  той, которую приобрел в  Буире,  и,
разговорившись  со  стройным арабом, продававшим ее, узнал, что он Кадур бен
Саден,  шейх  племени, кочующего  в  пустыне  далеко к югу от Джельфы. Через
посредство Абдула Тарзан пригласил шейха отобедать с собой. Когда они втроем
пробирались в толпе торговцев, верблюдов, мулов и лошадей, заполняющих рынок
и оглашающих  его всевозможными звуками и голосами, Абдул потянул Тарзана за
рукав:
     --  Оглянись,  господин,  --  и  он пальцем  указал на  фигуру, которая
скрылась за  каким-то верблюдом как только Тарзан обернулся. -- Он  ходил за
нами следом все время после обеда, -- пояснил Абдул.
     -- Я успел только заметить араба в темно-синем бурнусе и белом тюрбане,
-- отвечал с сомнением Тарзан. -- Ты его имеешь в виду?
     -- Да, я подозреваю его, потому что он здесь, очевидно, чужой, и у него
нет  никакого  другого  дела, как только следить за  нами,  чем  никогда  не
занимаются  честные арабы; и  потом -- он закрывает всю  нижнюю часть  лица,
видны одни только глаза. Он, наверное, дурной человек, иначе он знал бы  чем
заняться.
     --  Ну, значит,  он  попал  на неверный  след,  Абдул, --  успокоил его
Тарзан, -- потому  что  здесь нет никого, кто  мог  бы  желать мне зла.  Я в
первый раз в вашей стране, и никто  здесь не знает меня. Он скоро убедится в
своей ошибке и перестанет сопровождать нас.
     -- Если только он не замышляет грабежа, -- возразил Абдул.
     --  Тогда  единственное,  что  мы можем сделать,  это выждать,  пока он
запустит  руку,  --  засмеялся Тарзан. --  И я  ручаюсь,  что  он пресытится
грабежом раз навсегда, раз мы предупреждены. --  С этими словами он перестал
думать о незнакомце, не подозревая, что через несколько  часов, и при  самых
неожиданных обстоятельствах, ему придется вспомнить о нем.
     Кадур  бен  Саден,  плотно  пообедав,  простился со  своим  хозяином. С
полными достоинства заверениями дружбы он приглашал Тарзана навестить его  в
его пустынных  владениях,  где столько  антилоп, оленей,  кабанов,  пантер и
львов, что самый ярый охотник останется доволен.
     После его ухода  человек-обезьяна,  вместе с  Абдулом, снова отправился
бродить по улицам  Сиди-Аиссы и скоро был  привлечен диким грохотом каких-то
медных инструментов, раздающимся  из одного из многочисленных "мавританских"
кафе.  Было часов восемь и танцы были в  полном разгаре, когда Тарзан вошел.
Комната была битком  набита арабами. Все  они курили и  пили густой, горячий
кофе.
     Тарзан и  Абдул разыскали место в  центре комнаты,  хотя любящий тишину
человек-обезьяна предпочел  бы устроиться где-нибудь в стороне,  подальше от
музыкантов, производящих невероятнейший шум  на  своих арабских  барабанах и
рожках. Танцевала довольно хорошенькая девушка, которая, обратив внимание на
европейца и рассчитывая на щедрую благодарность, перебросила ему через плечо
шелковый платочек, за что получила франк.
     Когда ее место заняла другая девушка, быстроглазый  Абдул  заметил, что
первая остановилась с двумя арабами  в конце комнаты,  возле боковой  двери,
ведущей  во  внутренний двор,  в  котором  на  галерее, его окружающей, были
расположены комнаты девушек, танцующих в кафе.
     Вначале  он не придал этому значения,  но потом уголком глаза подметил,
что  один из  мужчин  кивнул в их сторону, а девушка обернулась  и  украдкой
глянула на Тарзана. Потом арабы перешагнули порог и потонули во мраке двора.
     Когда снова дошла очередь до той же девушки, она танцевала близко около
Тарзана и  дарила  ему  самые  нежные  улыбки.  Угрюмо косились  на высокого
европейца  смуглые,  темноглазые  сыны пустыни, но  на  Тарзана, видимо,  не
действовали ни улыбки, ни злые взгляды.
     Девушка снова перебросила платочек ему на плечо и снова получила франк.
Приложив его ко лбу, по  обычаю ее сестер, она низко нагнулась возле Тарзана
и быстро прошептала ему на ухо ломаным французским языком:
     --  Во  дворе есть два  человека,  которые хотят  причинить зло мсье. Я
сначала обещала им заманить вас, но вы были добры ко  мне, и я не могу этого
сделать.  Уходите скорее, пока  они не заметили, что я выдала  их  вам. Они,
наверное, дурные люди.
     Тарзан поблагодарил девушку, уверил ее, что будет осторожен, и, окончив
свой танец, она через маленькую дверь исчезла во дворе. Но Тарзан не ушел из
кафе, как она его просила.
     Следующие полчаса все шло спокойно, потом в кафе вошел с улицы мрачного
вида  араб.  Он остановился  возле  Тарзана и  начал  делать бесцеремонные и
оскорбительные  замечания  по  адресу  европейцев, но так как он говорил  на
своем родном языке, Тарзан абсолютно ничего не понимал, пока Абдул не взялся
просветить его.
     --  Этот человек  хочет затеять ссору, -- предупредил Абдул.  --  Он не
один, да в сущности,  в  случае стычки, все были  бы против вас. Лучше  уйти
спокойно, господин.
     -- Спроси этого человека, что ему нужно? -- приказал Тарзан.
     --  Он  говорит, что  собака-христианин оскорбил  девушку,  которая ему
принадлежит. Он ищет ссоры.
     -- Скажи ему, что  я не оскорбил ни его девушку и никакую другую, пусть
он уйдет и оставит меня в покое. Мне не из-за чего ссориться с ним, и ему со
мной тоже.
     -- Он говорит, -- повторил Абдул, --  передав слова  Тарзана, -- что вы
сами собака, и сын собаки, а  бабушка ваша -- гиена.  А между прочим  --  вы
лжец.
     Инцидент уже  начал  привлекать внимание окружающих,  и  взрыв  хохота,
которым  был встречен этот поток  ругательств, достаточно  показал,  на чьей
стороне симпатии аудитории.
     Тарзан  не любил, когда над ним смеются,  не нравились ему и выражения,
употребленные арабом, но  он не  проявил никаких признаков гнева  и спокойно
поднялся  со  своего  места.  На  губах  у него играла  полуулыбка, но вдруг
сильный кулак опустился на лицо хмурого араба.
     Как  только  человек  упал,  с  полдюжины  юрких его  соотечественников
влетели в  комнату  с  улицы,  где,  очевидно,  поджидали своей  очереди.  С
криками: "Смерть неверному!"  и "Долой  собаку-христианина!"  они  бросились
прямо на Тарзана.
     Несколько арабов помоложе, из бывших в комнате, тоже вскочили на  ноги,
чтобы  присоединиться  к нападающим на безоружного белого. Тарзана и  Абдула
массовым  напором отбросили в конец комнаты. Юный араб  остался верен своему
господину и сражался рядом с ним с ножом в руке.
     Страшными   ударами    человек-обезьяна    сбивал    с   ног   каждого,
приближавшегося  к его  мощным рукам. Он боролся спокойно  и не произнося ни
одного слова,  а на  губах  у него играла та же улыбка,  с  какой он встал и
нанес  удар оскорбившему его. Казалось невероятным, чтобы он или Абдул могли
уйти живыми  от  этого  моря  разъяренных  людей,  размахивающих  саблями  и
кинжалами,  но многочисленность  нападающих отчасти служила  защитой. Толпа,
вопящая  и кипящая,  сбилась так тесно,  что невозможно  было пустить в  ход
оружие, и никто из арабов не решался стрелять, чтобы не ранить своих.
     Наконец,   Тарзану   удалось  свалить   одного   из  самых  настойчивых
противников.  Быстрым движением  он обезоружил беднягу  и  затем, держа  его
перед собой, в качестве щита, медленно  начал отступать  вместе с Абдулом по
направлению к двери, ведущей во внутренний двор. На пороге он остановился и,
подняв  над  своей головой выбивающегося  араба, бросил  его с силой заряда,
вылетевшего из орудия, в лицо своих преследователей.
     Тарзан и Абдул  проникли во  двор. Перепуганные  танцовщицы прижались в
конце  лестницы,  ведущей  к  их  комнатам. Двор  освещался  только свечами,
которые  каждая  девушка прилепила к перилам балкона напротив своей комнаты,
чтобы проходящие по двору могли лучше рассмотреть ее прелести.
     Не успели Тарзан и  Абдул выйти во двор, как  тут же, за их  спиной, из
темноты у одной из лестниц, щелкнул курок, и две закутанные фигуры бросились
к ним,  продолжая стрелять. Тарзан прыгнул навстречу этим новым противникам.
Одна  секунда --  и  противник  лежал в  грязи, обезоруженный и со сломанной
костью. Нож Абдула настиг другого в тот момент, когда он собирался разрядить
револьвер в лоб верного араба.
     Обезумевшая  толпа бросилась теперь из кафе,  преследуя добычу. Девушки
потушили свечи по  данному одной из них  знаку, и  двор  освещался чуть-чуть
только  светом, выбивающимся из  наполовину  заслоненной народом двери кафе.
Тарзан снял  саблю  с  человека,  павшего под  ударом  ножа Абдула, и теперь
стоял, ожидая волну людей, которая мчалась на него из темноты.
     Вдруг  он почувствовал как легкая  рука легла  ему на плечо,  и женский
голос прошептал: "Скорей, мсье, сюда. Следуйте за мной".
     -- Идем, Абдул, -- шепотом  позвал Тарзан. -- Хуже, чем здесь, быть  не
может.
     Женщина  повернула и  повела их вверх по узкой лестнице, которая вела к
ее  комнате.  Тарзан шел  вслед  за ней. Он видел,  как  блестели  золотые и
серебряные браслеты на голых руках, золотые монеты на ее головном уборе.  Он
слышал, как шелестел ее пышный наряд. Он знал,  что она одна из танцовщиц, и
инстинктивно чувствовал, что это та  самая, которая раньше прошептала ему на
ухо предостерегающие слова.
     Поднимаясь  по лестнице,  они  слышали, как ищет их  во дворе  сердитая
толпа.
     -- Они скоро начнут свои поиски  здесь, -- шепнула девушка. -- Не надо,
чтобы они нашли вас, потому  что в конце концов они все-таки убьют вас, хотя
вы боретесь  за десятерых. Спешите!  Вы можете выпрыгнуть на улицу  из  окна
моей комнаты. Пока они сообразят, что вас нет внутри здания, вы уже будете в
безопасности у себя в отеле.
     Но  не успела  она  закончить, как несколько  человек уже  бросились на
лестницу, на которой они стояли. Раздался торжествующий  крик.  Их  открыли.
Толпа стремительно бросилась на лестницу. Первый  взбежал  быстро  вверх, но
там его  встретил  меч, на который  он не рассчитывал: добыча раньше не была
вооружена.
     С  криком  нападающий  упал  назад на тех, кто  поднимался  сзади;  как
булавки,  посыпались  они  вниз.  Старое и  расшатанное  строение  не  могло
выдержать необычную нагрузку и раскачивание. С  треском и стуком ломающегося
дерева  лестница  обломилась под арабами, и  только  Тарзан, Абдул и девушка
остались наверху, на узенькой площадке.
     -- Идем! -- крикнула девушка. --  Они поднимутся по  соседней лестнице.
Нельзя терять ни минуты.
     Но  как только  они вошли в комнату, Абдул услышал  со двора крик,  что
нужно спешить на улицу и отрезать им путь.
     -- Мы пропали, -- просто сказала девушка.
     -- Мы? -- переспросил Тарзан.
     -- Да, мсье, -- отвечала она. -- Они убьют и меня. Ведь я помогла вам.
     Дело принимало новый оборот. До сих пор Тарзан наслаждался возбуждением
опасности стычки.  Он ни минуты не  подозревал, что Абдул или  девушка могут
пострадать,  разве случайно. Бежать  он  думал только в том случае, если  не
будет никакой надежды спастись иначе.
     Один он мог бы спрыгнуть  на этот клубок людей и разметать их так,  как
это делает Нума-лев:  он так озадачил бы арабов,  что ускользнуть было бы не
трудно.  Теперь  он  должен  прежде всего  позаботиться об  этих двух верных
друзьях.
     Он подошел к окну, выходящему на улицу. Еще миг и враги появятся внизу.
Слышен уже топот ног на соседней лестнице, они будут здесь в одну минуту. Он
облокотился на подоконник и выглянул, но посмотрел не вниз, а вверх. Над ним
была  видна крыша  строения, за  которую  можно  было  ухватиться рукой.  Он
подозвал  девушку. Она  подошла  и  стала  возле него. Он  обнял ее рукой  и
перекинул через плечо.
     --  Подожди, пока  я вернусь за тобой, --  сказал  он Абдулу, -- а пока
придвинь к этой  двери все, что  найдешь в комнате. Это их немного задержит.
-- Затем  он поднялся  на узкий  подоконник,  придерживая девушку у  себя на
плече. --  Держись крепче, -- предупредил он  ее, и  с гибкостью и ловкостью
обезьяны он полез на крышу.
     Посадив девушку, он тихо окликнул Абдула. Юноша подбежал к окну.
     -- Дай руку, -- шепнул Тарзан.
     Внизу, в комнате,  толпа  колотила в  дверь. Вдруг дверь  разлетелась в
щепки, и в  то же мгновение Абдул как  перышко  взвился вверх. Все это  было
проделано как раз вовремя, потому  что в  то  время,  как толпа  с  лестницы
ворвалась  в  комнату,  несколько  десятков  человек  обогнули угол улицы  и
прибежали под окно комнаты.
     VIII
     БОЙ В ПУСТЫНЕ
     Сидя, поджав ноги, на крыше, они слышали, как ругались арабы в комнате.
Абдул время от времени переводил Тарзану их слова.
     -- Они винят тех, внизу, что они выпустили нас.  А те  отвечают, что мы
не прыгали вниз,  что мы еще  внутри здания, но  что  верхние  --  трусливы,
боятся напасть на нас и поэтому уверяют их, что мы  убежали. Еще немножко --
и там начнется общая потасовка.
     Вскоре  те,  что были в комнате, перестали искать  и вернулись  в кафе.
Несколько человек остались на улице, курили и беседовали.
     Тарзан  обратился  к  девушке,  благодаря  ее за  жертву,  которую  она
принесла ему -- чужестранцу.
     -- Вы мне понравились, -- просто ответила она. -- Вы  не похожи на тех,
кто бывает всегда в  кафе. Вы  не  говорили  со мною грубо и  в  том, как вы
бросили мне деньги, не было ничего обидного.
     --  Что вы будете делать теперь? -- спросил он. -- Вам нельзя вернуться
в кафе. Можно ли вам без риска остаться в Сиди-Аиссе?
     -- Завтра все забудется, -- возразила она. -- Но я рада была бы никогда
не возвращаться в кафе, ни в это, ни в другое, Я была там не по собственному
желанию, а потому, что меня захватили силой и держали как пленницу.
     -- Как пленницу! -- недоверчиво воскликнул Тарзан.
     -- Рабыню,  пожалуй, -- это вернее,  --  отвечала она. --  Меня выкрала
ночью  из douar'a  отца  шайка грабителей. Они привезли меня сюда и  продали
арабу, который держит  это кафе. Прошло уже больше двух лет, как я не видела
никого из близких. Они далеко на юге и никогда не бывают в Сиди-Аиссе.
     -- Вы хотели бы вернуться к своим? -- спросил Тарзан. -- Тогда я обещаю
доставить  вас,  по  крайней  мере,  в  Бу-Саад. Там  вы,  вероятно, сможете
выхлопотать, чтобы комендант отправил вас дальше!
     -- О,  господин! -- воскликнула она, -- как мне благодарить вас? Неужто
вы сделаете так  много  для простой бедной  танцовщицы? Но  отец  мой  может
вознаградить вас и, наверное, вознаградит, -- разве он не  великий шейх? Его
зовут Кадур бен Саден.
     --  Кадур бен Саден! --  изумился  Тарзан, --  да ведь Кадур  бен Саден
сейчас здесь, в Сиди-Аиссе. Он обедал со мной несколько часов тому назад.
     -- Отец мой здесь? --  воскликнула пораженная девушка. -- Хвала Аллаху!
Я в самом деле спасена!
     -- Тсс! -- предупредил Абдул. -- Слушайте!
     Снизу доносились голоса, совершенно отчетливые в ночном воздухе.
     Тарзан снова не понимал, но Абдул и девушка переводили.
     -- Они  ушли,  --  сказала последняя. --  Это все было из-за вас.  Один
сказал, что иностранец, который обещал деньги за то,  чтобы вас убили, лежит
в  доме Ахмета  дин  Сулефа с переломанной  кистью, но обещает  еще  большую
награду, если они устроят засаду на дороге в Бу-Саад и убьют вас.
     -- Вот он-то и следил за  нами на рынке сегодня, -- торжествовал Абдул.
-- И позже  я видел  его в  кафе  вместе  с  другими, и  они  ушли во  двор,
поговорив  вот  с  этой девушкой. Они-то напали на  нас и стреляли, когда мы
выбежали из кафе. Почему они хотят убить вас, мсье?
     -- Не знаю, -- отвечал Тарзан и, помолчав: --  разве что, --  но он  не
закончил,  потому  что  его  предположение  как  будто  могло  дать  ключ  к
разрешению тайны, но в то же время казалось совершенно невероятным.
     Люди  на  улице разошлись.  Двор  и  кафе  опустели.  Тарзан  осторожно
нагнулся к окну комнаты девушки. В комнате не  было  никого. Он вернулся  на
крышу  и  спустил  Абдула,  потом  передал  ему  на руки молодую девушку.  С
подоконника  Абдул  спрыгнул  на  улицу, а  Тарзан  взял девушку на  руки  и
спрыгнул, как не раз прыгал в родных лесах с ношей на руках.
     Девушка слегка вскрикнула,  но Тарзан опустился на улицу совсем мягко и
поставил ее на ноги невредимой.
     Она на минуту прижалась к нему.
     -- Какой мсье сильный и ловкий! Он не уступает даже el adrea -- черному
льву.
     -- Хотел бы я встретиться с вашим el adrea,  -- сказал Тарзан. -- Я так
много слышал о нем.
     -- Если  вы придете в douar  к моему отцу, вы  его увидите, -- объявила
девушка. -- Он живет на вершине горы, к северу от нас, и по ночам спускается
вниз  из своего  логова,  чтобы грабить стада моего отца. Одним ударом своей
сильной лапы  он сносит  череп  быку,  и горе запоздалому  путнику,  который
повстречается с el adrea ночью.
     Они добрались до гостиницы без дальнейших приключений. Заспанный хозяин
долго отказывался  организовать поиски Кадура бен Садена раньше утра, но при
виде золотой монеты его точка зрения изменилась, и, спустя несколько  минут,
слуга отправился в  обход небольших  туземных гостиниц, где, как  можно было
рассчитывать, шейху пустыни легче было найти компанию по душе. Тарзан считал
необходимым найти отца девушки тотчас, так как  боялся, чтобы он не пустился
в путь слишком рано поутру.
     Они  ждали  не  более  получаса,  как посланный вернулся  с  Кадур  бен
Саденом. Старый  шейх вошел  в комнату с недоумевающим выражением  на гордом
лице.
     -- Господин оказал мне честь... -- начал он, и вдруг его взгляд упал на
девушку. Он бросился к ней через комнату с протянутыми  руками. -- Дочь моя!
-- крикнул он, -- аллах милосерден! -- и слезы затуманили мужественные глаза
старого воина.
     Когда  Кадур  бен  Саден выслушал рассказ о  похищении  девушки  и о ее
спасении, он протянул Тарзану руку.
     -- Все, что  имеет Кадур  бен  Саден, -- все твое, друг мой, и сама его
жизнь тоже, -- сказал он просто, но Тарзан знал, что это не пустые слова.
     Было решено немного поспать и выехать рано утром и попытаться проделать
весь  путь до Бу-Саада в  один день.  Для мужчин  это  было  относительно не
трудно, но для девушки путешествие, конечно, будет утомительно.
     Но она-то больше  всего и настаивала, чтобы ехать как  можно раньше, --
так ей  хотелось  поскорей  увидать  семью  и  друзей,  от  которых она была
оторвана более двух лет.
     Тарзану казалось, что не успел он закрыть глаза, как его уже разбудили,
а через  час  отряд уже двигался  в направлении к югу, по дороге на Бу-Саад.
Первые несколько миль дорога была хорошая, и они быстро продвигались вперед.
Потом  началась песчаная  пустыня, и  лошади глубоко  вязли  в песке.  Кроме
Тарзана, Абдула, шейха и его дочери, с ними ехали четверо арабов из  племени
шейха,  сопровождавшие  его в  Сиди-Аиссу.  Итого,  семь  ружей, --  бояться
дневного  нападения  было нечего, а если все будет  идти хорошо,  к ночи они
будут уже в Бу-Сааде.
     Сильный ветер гнал им навстречу летучий песок пустыни, и губы у Тарзана
пересохли  и  потрескались.  То,  что   он  видел  вокруг,  было  далеко  не
привлекательно, -- огромное пространство  волнообразной земли,  с небольшими
голыми холмиками и кое-где рассеянными группами жалких кустарников. Далеко к
югу виднелись смутные очертания  гор  Сахары.  Как  мало  это похоже,  думал
Тарзан, на прекрасную Африку его юных лет!
     Абдул, всегда настороже, посматривал назад не реже, чем  вперед. Вверху
каждого холмика, на который ему приходилось подниматься, он придерживал коня
и тщательно  осматривал расстилающееся перед ним  пространство. Наконец, его
бдительность была вознаграждена.
     -- Взгляните! -- крикнул он. -- Шесть всадников едут за нами!
     --  Ваши  вчерашние приятели,  очевидно,  мсье, -- сухо  сказал Тарзану
Кадур бен Саден.
     -- Несомненно, -- ответил человек-обезьяна. -- Я очень  жалею, что  мое
присутствие  делает  небезопасным ваше  путешествие. В ближайшем  селении  я
задержусь  и осведомлюсь  у  этих джентльменов о  том, что им нужно. Мне нет
необходимости  быть в Бу-Сааде  непременно сегодня, но я  не вижу оснований,
почему бы вам не продолжать свой путь вполне спокойно.
     -- Если вы остановитесь, остановимся и мы, -- возразил Кадур бен Саден.
     -- Пока  вы не будете в безопасности со своими друзьями,  или пока враг
не  перестанет  преследовать  вас, мы  будем  с вами.  Об этом нечего больше
говорить.
     Тарзан только кивнул головой. Он не тратил слов попусту, и, может быть,
потому отчасти Кадур бен Саден так привязался  к нему,  -- араб больше всего
на свете презирал болтливых людей.
     Весь день Абдул не  переставал посматривать на всадников, едущих сзади.
Они  оставались все время на одном и том же расстоянии, не приближаясь  даже
во время случайных остановок или большого полуденного отдыха.
     -- Они ждут наступления темноты, -- говорил Кадур бен Саден.
     И  мрак спустился  на  землю раньше, чем  отряд шейха с Тарзаном  успел
добраться  до Бу-Саада.  Последний раз, когда перед тем как стемнело, Абдулу
удалось рассмотреть мрачные, одетые в  белое  фигуры, сопровождающие их, они
быстро нагоняли расстояние, отделявшее их от намеченной добычи.  Он шепотом,
чтобы не  испугать  девушку, сообщил  об этом  Тарзану,  и  человек-обезьяна
придержал коня.
     -- Поезжай вперед с другими, Абдул, -- сказал он. -- Этот спор касается
только меня. Я подожду в первом подходящем месте и порасспрошу этих господ.
     -- Тогда и Абдул будет ждать с вами, -- заявил юный араб, и ни  угрозы,
ни приказания не могли заставить его отказаться от своего решения.
     -- Ну,  хорошо, -- согласился Тарзан. -- Вот место,  лучше  которого  и
желать трудно, -- эти скалы наверху холма. Мы спрячемся  здесь  и напомним о
себе этим господам, когда они появятся.
     Они отвели лошадей и спешились. Остальная группа уже скрылась из виду в
темноте. Впереди внизу мерцали огоньки Бу-Саада. Тарзан вынул ружье из чехла
и отстегнул  кобуру револьвера.  Он  приказал Абдулу отодвинуться  за  скалы
вместе  с  лошадьми,  чтобы быть под  прикрытием, в  случае если  неприятель
откроет огонь. Юный араб сделал вид, что повинуется, но, привязав хорошенько
лошадей к низкому кустарнику, он приполз обратно и лег на живот в нескольких
шагах от Тарзана.
     Человек-обезьяна стоял,  выпрямившись,  на  середине  дороги,  выжидая.
Впрочем ждать пришлось недолго. Топот скачущих лошадей сразу вырвался снизу,
из темноты, и вслед за  этим Тарзан различил движущиеся пятна более светлого
оттенка, вырисовывающиеся на фоне ночного мрака.
     -- Стой! -- закричал ом. -- Или мы будем стрелять.
     Белые фигуры сразу стали, и несколько мгновений царило полное молчание,
     Потом -- совещание шепотом, и призрачные всадники, как духи, рассеялись
в разные стороны.  Снова вокруг одна немая пустыня, но в  зловещем безмолвии
ее чувствуется опасность.
     Абдул поднялся  на  одно  колено.  Тарзан  насторожил  тренированные  в
джунглях  уши и  скоро  расслышал  топот  тихо приближающихся  лошадей,  --с
востока, запада, севера  и  юга,  --  их  окружали. Потом  раздался  выстрел
оттуда, куда он смотрел, пуля просвистела у него над головой, и он выстрелил
по тому же направлению, где при выстреле вспыхнул огонек.
     Тотчас трескотня ружей дробью рассыпалась в беззвучной пустыне.
     Абдул и Тарзан стреляли  только тогда,  когда вспыхивали огоньки ружей:
они  все еще  не видели  своих  врагов.  Скоро  обнаружилось, что  атакующие
стягивают круг, сближаясь все  больше и больше,  по мере того, как  начинали
понимать, как малочислен противник.
     Но один подошел слишком близко. Тарзан не  даром привык изощрять зрение
во мраке лесной ночи -- большего мрака по эту  сторону могилы быть не может;
раздался крик -- и одно седло опустело,
     -- Шансы  начинают  уравниваться, Абдул,  --  со смехом произнес Тарзан
вполголоса.
     Но шансы были далеко еще не равны, и когда пять оставшихся всадников по
данному сигналу повернули и устремились  прямо  на  них, казалось,  что  бою
сейчас наступит конец.  Тарзан и  Абдул оба бросились к скале, чтобы враг не
мог обойти их сзади. Дикий топот скачущих лошадей,  град  выстрелов  с обеих
сторон. Потом арабы снова отъехали назад,  чтобы повторить тот же маневр, но
на этот раз их было уже только четверо против двоих.
     Несколько минут ни одного звука не доносилось из окружающего мрака.
     Тарзан не знал, значит ли  это, что арабы, удовлетворившись понесенными
потерями, отказались  от боя,  или  же они  решили перехватить их дальше  по
дороге  к Бу-Саад. Он недолго оставался в неведении;  вскоре донеслись звуки
новой атаки,  но  не успел  прогреметь  первый  выстрел, как  позади  арабов
раздалось до дюжины выстрелов. В шум их стычки  влились голоса нового отряда
и топот ног большого числа лошадей, скачущих по дороге со стороны Бу-Саада.
     Арабы не стали выжидать,  чтобы установить, кто спешит  на  место  боя.
Выпустив последний залп, они промчались мимо  Тарзана и Абдула и ускакали по
дороге в направлении на Сиди-Аиссу.
     Спустя несколько минут примчался Кадур бен Саден со своими людьми.
     Старый шейх был очень обрадован, когда убедился,  что Тарзан и Абдул не
получили ни единой  царапины. Даже ни  одна из лошадей не была  ранена.  Они
разыскали двух  человек, павших под  выстрелами Тарзана и, убедившись в том,
что они мертвы, оставили их на месте.
     -- Почему вы не сказали  мне, что решили  подстеречь  этих молодцов? --
спросил  шейх обиженным  тоном. --  Мы  бы  со  всеми расправились,  если бы
встретили их всемером.
     --  Тогда незачем  было  бы и останавливаться,  -- возразил Тарзан,  --
потому что, продолжай мы свой путь на Бу-Саад, они настигли бы нас теперь, и
всем пришлось бы  участвовать в бою. Мы для того-то и задержались с Абдулом,
чтобы не перекладывать на чужие плечи мой  собственный  спор. Затем, -- надо
было подумать о вашей дочери. Я не имел права подвергать ее опасности.
     Кадур  бен  Саден  пожал  плечами. Он был  недоволен, что  ему помешали
принять участие в бою.
     Маленькое  сражение, разыгравшееся  так  близко от  Бу-Саада, привлекло
внимание  гарнизона. Тарзан и его спутники  встретили отряд солдат у  самого
города. Офицер, командовавший отрядом, остановил  их и  спросил, что значила
донесшаяся к ним стрельба.
     -- Кучка мародеров, -- объяснил  Кадур бен Саден, -- напала на двоих из
моих  друзей,  случайно  отставших,  но  быстро  рассеялась,  как  только мы
поспешили на помощь. Грабители  потеряли двух человек убитыми. В моем отряде
никто не пострадал.
     Объяснение,  по-видимому, удовлетворило  офицера, и,  переписав  членов
отряда, он повел своих  людей  на место стычки, чтобы забрать убитых и, если
окажется возможным, установить их личности.
     Через  два  дня  Кадур бен Саден с дочерью  и спутниками  через  ущелье
Бу-Саад  поехали  на   юг   к  родным  пустыням.  Шейх   уговаривал  Тарзана
сопровождать его, и  дочь присоединяла свои просьбы к  увещеваниям отца, но,
хотя Тарзан не мог объяснить  им, в  чем  дело,  его обязанности  при  свете
происшествий  последних  дней начали  приобретать особо  важное значение,  и
нечего было и думать оставить сейчас свой пост даже  на самый короткий срок.
Но  он  обещал  им приехать  позже, если это  будет возможно, и им  пришлось
довольствоваться таким обещанием.
     Последние два дня Тарзан буквально  все  время  проводил  с  Кадур  бен
Саденом и его дочерью. Его очень заинтересовала эта  раса  суровых  и полных
чувства   собственного  достоинства   воинов,   и  он   пользовался  случаем
познакомиться, благодаря своим дружеским с ними отношениям,  с  их  нравами,
обычаями,  с  их  образом  жизни.  Он  даже  начинал  усваивать,  при помощи
черноглазой девушки, кое-какие слова из нового для него языка.
     Он искренне  жалел,  когда ему пришлось расстаться с  ними, и верхом на
лошади у входа в ущелье, до которого он доехал с ними, Тарзан долго провожал
маленький отряд глазами, пока тот не скрылся из виду.
     Вот люди, которые ему по сердцу! Их дикая, суровая жизнь, полная трудов
и  опасностей, говорила сердцу  этого полудикаря гораздо больше, чем все то,
что он видел  в центрах утонченной  культуры, которые он посетил. Эта  жизнь
имела преимущества даже  перед жизнью в джунглях, так  как тут он был  бы  в
обществе  людей,  настоящих людей, которых  он мог бы уважать  и почитать, и
вместе с тем жил бы  одной  жизнью  с дикой  природой, которую  так любил. В
голове у него шевелилась мысль по  завершении своей миссии подать в отставку
и до конца своей жизни поселиться вместе с племенем Кадур бен Садена.
     Повернув своего коня, он медленно поехал обратно в Бу-Саад.
     В  гостинице  "Малая  Сахара",  где остановился  Тарзан  по  приезде  в
Бу-Саад, на улицу выходили бар, две столовые и  кухня. Обе столовые смежны с
баром, причем  одна из них предоставлена офицерам местного гарнизона. Стоя в
баре, можно при желании видеть то, что делается в обеих столовых.
     Проводив Кадур бен Садена и  его  отряд, Тарзан отправился  в бар. Было
раннее утро, Кадур хотел  уехать  подальше за  этот  день,  и, когда  Тарзан
вернулся, он застал многих еще за завтраком.
     Заглянув  случайно   в  офицерскую  столовую,  Тарзан  увидел  кое-что,
зажегшее огоньки у него в  глазах. В  столовой сидел лейтенант Жернау; в тот
самый момент,  когда Тарзан  взглянул в дверь,  к  лейтенанту подошел араб в
белой  одежде и,  нагнувшись, прошептал ему на  ухо несколько слов. Затем он
вышел в другую дверь. В  этом как будто не  было ничего  странного. Но когда
араб  наклонился,  разговаривая  с офицером, и  бурнус случайно распахнулся,
Тарзан увидел, что у араба левая рука в повязке.
     IX
     НУМА "ЭЛЬ АДРЕА"
     В день, когда Кадур бен Саден уехал  на  юг, дилижанс с  севера  привез
Тарзану письмо от д'Арно, пересланное из Сиди-бель-Аббеса.
     Письмо растравило старую  рану,  о которой  Тарзан старался  забыть;  и
все-таки он не  жалел, что получил  его, -- одна из затронутых в нем тем, во
всяком случае, интересовала его по-прежнему.
     Вот что писал д'Арно:
     "Мой  дорогой  Жан, со  времени моего последнего  письма, мне  по делам
пришлось побывать в Лондоне. Я  провел там всего три дня. В первый же день я
совершенно неожиданно  встретился на  улице с вашим старым другом. Вы  ни за
что  не  угадаете  -- с  кем.  С м-ром  Самуэлем Т. Филандером,  собственной
персоной. Представляю  себе ваше удивление.  Но это еще не  все. Он настоял,
чтобы  я  отправился  вместе  с  ним  в отель,  и там  я  увидал  остальных:
профессора Архимеда К. Портер, мисс Портер  и эту огромную  черную  женщину,
служанку  мисс Портер, Эсмеральду,  если вы  припомните.  Вскоре  после меня
пришел Клейтон. Они скоро обвенчаются, очень скоро, извещения можно ждать со
дня на  день. В  виду  недавней  смерти его отца, свадьба будет  скромна, --
никого, кроме ближайших родственников.
     Пока  я  был с глазу на  глаз с м-ром Филандером, старичок  пустился  в
откровенности. Рассказал мне, что мисс Портер уже трижды откладывала свадьбу
под разными предлогами.  Он  поверил мне, что  она,  по-видимому, вообще  не
очень стремится выйти за  Клейтона; но  на этот раз дело все-таки, очевидно,
дойдет до конца.
     Разумеется, все осведомлялись о вас, но,  считаясь с вашими желаниями в
вопросе о вашем происхождении, я говорил только о настоящем положении вещей.
     Мисс Портер  особенно  интересовалась тем,  что я рассказывал о  вас, и
задавала мне много вопросов. Боюсь, я испытывал не великодушное наслаждение,
расписывая  ваше желание и решение окончательно вернуться в  родные джунгли.
Позже я пожалел, потому что ее как  будто  серьезно  встревожила мысль о тех
опасностях, которым вы опять  будете подвергаться. "И все-таки",  -- сказала
она  мне, -- "бывают  участи  более  несчастные, чем  та, какую готовят мсье
Тарзану  суровые и страшные джунгли. По крайней  мере, совесть  у него будет
покойна, ему не в чем упрекать себя. И там бывают минуты  необычайного покоя
и тишины, и есть изумительно красивые места. Вам  может показаться странным,
если  я, пережившая  такие  ужасы в  этих  страшных  лесах,  скажу вам,  что
временами меня  тянет туда,  и я  не могу забыть,  что там я пережила  самые
счастливые минуты своей жизни".
     Когда она  говорила это, по лицу  у нее разлилось выражение бесконечной
грусти, и было ясно: она угадала, что мне известна ее тайна, и выбрала такой
способ, чтобы передать вам нежный привет от сердца, еще полного вами, хотя и
отданного формально другому.
     Клейтон видимо нервничал и смущался, когда заходила о вас речь.
     Он  выглядит  усталым и  измученным. Но тем  не  менее он  с  интересом
расспрашивал о вас. Хотел бы я знать -- не подозревает ли он истины?
     Вместе  с  Клейтоном пришел Теннингтон, вы ведь знаете, что они большие
друзья. Он скоро отправляется в одно из своих нескончаемых плаваний на своей
яхте и уговаривал всех присоединиться к нему. Попытался  и  меня соблазнить.
Думает на этот раз обогнуть  Африку. Я сказал ему, что его дорогая игрушка в
один прекрасный день отправит на дно морское его самого и кого-нибудь из его
друзей,  если он  не выбросит  из головы  раз  и навсегда, будто  она  не то
броненосец, не то океанский пароход.
     Я вернулся  в Париж третьего  дня  и встретил вчера на  бегах  графа  и
графиню де Куд.  Они справились о  вас. Де Куд вас в самом деле очень любит;
недоброжелательства  не  осталось  и следа.  Ольга  хороша  по-прежнему,  но
чуть-чуть  укрощена. Мне  кажется,  за время  своего знакомства с  вами  она
получила  хороший урок, который  пригодится ей в жизни. Счастье ее и де Куд,
что попались вы, а не другой, более испорченный человек.
     Она  просила  меня  сообщить вам,  что Николай  уехал  из Франции.  Она
заплатила ему за это двадцать тысяч франков, с тем  чтобы он не возвращался.
Она рада, что  отделалась от  него, пока он не успел  привести в  исполнение
свою угрозу убить вас при первом удобном случае. Она  сказала, что ей тяжело
было бы, если бы ваши руки были обагрены  кровью ее брата, так как она очень
любит вас,  -- и она, не смущаясь,  заявила  это при графе! По-видимому, она
совершенно не допускает возможности другого исхода столкновения между вами и
Николаем. И граф в этом с ней согласился. Он добавил, что на то, чтобы убить
вас, понадобился бы целый полк Роковых. У него весьма здравый взгляд на вашу
доблесть.
     Получил приказ вернуться к себе на корабль. Он отплывает из Гавра через
два дня; назначение неизвестно. Но письма,  адресованные на корабль, будут в
конце   концов   попадать  ко  мне.  Напишу  вам,  как  только  представится
возможность.
     Ваш искренний друг
     Поль д'Арно".
     -- Боюсь, --  вполголоса протянул Тарзан,  --  что Ольга  выбросила зря
двадцать тысяч франков.
     Он несколько раз перечел ту часть письма д'Арно,  где тот передает свой
разговор с Джэн Портер. Письмо принесло ему радость, близкую к страданию, но
все-таки радость.
     Следующие три недели протекли совершенно спокойно, без всяких  событий.
Тарзан  несколько   раз  видел  таинственного  араба,  один  раз  --   снова
разговаривающим с лейтенантом  Жернуа. Но как ни старался Тарзан проследить,
он никак не мог открыть, где проживает араб.
     Жернуа, и раньше не особенно дружелюбный, стал еще больше отдаляться от
Тарзана со времени эпизода в  столовой гостиницы в Омале. Его манера держать
себя  с  Тарзаном  в  тех  редких  случаях,  когда  они  сталкивались,  была
определенно враждебна.
     В соответствии со своей ролью американца-охотника, Тарзан много времени
проводил, охотясь в  окрестностях  Бу-Саада.  Он  целыми  днями бродил между
холмами,  надеясь натолкнуться  на  газелей, но в тех редких  случаях, когда
подходил  достаточно  близко  к  красивым маленьким  животным,  он неизменно
предоставлял   им   возможность  уйти,   не   делая   ни  одного   выстрела.
Человек-обезьяна  не  находил никакой прелести в  том, чтобы убивать  только
ради самого процесса самых безобидных и беззащитных божьих созданий.
     В самом деле, Тарзан никогда не  убивал  ради удовольствия и не находил
удовольствия  в убийстве.  Он  любил  только радость честного боя  -- экстаз
победы.  Любил  и  охоту для  добывания  пищи,  при которой  он состязался с
другими  в  ловкости и умении. Но выйти из  города, где пищи  вдоволь, с тем
чтобы  убить хорошенькую газель с нежными глазами, -- это по жестокости хуже
предумышленного и хладнокровного убийства  человека. Тарзан не стал бы этого
делать, а потому он охотился один, чтобы не было свидетелей его уловок.
     Однажды, потому,  вероятно, что он был  один, он едва не лишился жизни.
Он ехал медленно небольшим оврагом, когда за спиной раздался выстрел, и пуля
пронзила его пробковый  шлем. Хотя  он сразу повернул и галопом выскочил  на
край оврага, никаких следов неприятеля не было видно,  и до самого  Бу-Саада
он не встретил ни живой души.
     -- Да, -- размышлял  он, вспоминая этот  случай. -- Ольга, конечно, зря
выбросила свои двадцать тысяч. В этот вечер он обедал у капитана Жерара.
     -- Охота не очень удачна теперь? -- спросил один офицер.
     -- Да, -- отвечал Тарзан. --  Дичь здесь боязлива, да я  и  не  большой
любитель  охотиться  на птицу и  на антилоп.  Я  думаю  перебраться южнее  и
попытать счастья с вашими алжирскими львами.
     -- Прекрасно! -- воскликнул капитан. -- Мы выступаем завтра  в Джельфу.
Мы  будем вам попутчиками по  крайней мере до тех пор. Лейтенант  Жернуа и я
получили  приказ   обследовать  один  из   южных  округов,  где  хозяйничают
грабители. Быть может, нам удастся вместе поохотиться на льва -- как знать?
     Тарзан был очень обрадован и не замедлил сказать это; но капитан сильно
изумился бы, если бы  знал  подлинную причину радости Тарзана.  Жернуа сидел
против  человека-обезьяны.  Ему, видимо, совсем не  понравилось  предложение
капитана.
     -- Охота на львов покажется вам более интересной, конечно, -- продолжал
капитан Жерар, -- чем охота на газелей, но... и более опасной.
     -- Иногда и охота на газелей бывает не безопасна,  --  возразил Тарзан.
-- В особенности, если едешь один. Мне пришлось  в этом убедиться сегодня. И
я нашел при  этом, что  газель,  пожалуй, самое  робкое животное, но зато не
самое трусливое.
     При этих словах он как бы случайно скользнул взглядом по Жернуа, ему не
хотелось, чтобы тот догадался, что его подозревают, что за ним следят; но, с
другой  стороны, по тому  впечатлению, какое  это замечание произвело  бы на
него,  можно  было  бы судить,  имеет он отношение к  случившемуся  или нет.
Тарзан  увидел,  как  темно-красная  волна медленно поползла от  шеи  к лицу
Жернуа. Он был удовлетворен и быстро переменил тему.
     Когда отряд выехал на  другой день из Бу-Саада,  направляясь на  юг,  в
хвосте отряда ехало шесть арабов.
     На вопрос Тарзана, Жерар объяснил, что арабы не принадлежат к отряду, а
только сопровождают его для компании.
     Тарзан за  время  своего  пребывания  в Алжире успел  достаточно узнать
арабов, которые склонны скорее избегать общества чужестранца, в  особенности
французских солдат. Такое объяснение показалось ему сомнительным, и он решил
зорко  следить  за  маленькой группой,  сопровождавшей отряд  на  расстоянии
примерно четверти мили. Но арабы не  приближались даже  во время привалов, и
ему не удалось внимательней присмотреться к ним.
     Он давно уже убедился, что его преследуют  наемные убийцы, и  ничуть не
сомневался, что виной  всему Роков. Мстил ли  он  за  прежние случаи,  когда
Тарзан  разрушал  его планы  и  унижал  его,  или  же он  имел  какое-нибудь
отношение к делу Жернуа, -- этого пока Тарзан не мог решить.
     Во втором  случае, а это казалось  весьма правдоподобным,  ему придется
иметь  дело с двумя сильными противниками, а  в диких пустынях Алжира,  куда
они направлялись,  нетрудно  найти случай,  чтобы,  спокойно и не  привлекая
внимания, отделаться от опасного врага.
     Простояв в  Джельфе два дня, отряд отправился на юго-запад, откуда были
получены  известия,  что  грабители нападают на племена, живущие  у подножья
гор.
     Группа  арабов, провожавших  отряд из Бу-Саада, внезапно исчезла в  тот
вечер, когда был дан приказ о выступлении утром из Джельфы.
     Тарзан расспрашивал  кое-кого из солдат, но  никто не  мог ему сказать,
почему  они  ушли  и  в  каком  направлении.  Все  это  ему  не нравилось, в
особенности из-за  того, что он видел, как один из них разговаривал с Жернуа
спустя  полчаса  после  того,  как  капитан  Жерар распорядился  о  перемене
маршрута. Только Жернуа и Тарзан знали новое направление.  Солдат же  просто
предупредили, что лагерь должен свернуться рано  утром. Тарзан задавал  себе
вопрос, не сообщил ли Жернуа арабам, куда они направляются.
     Вечером в первый день перехода отряд расположился  лагерем  в небольшом
оазисе, где  стоял  "дуар" того шейха,  у которого  грабили  скот и  убивали
пастухов. Арабы  вышли из своих  палаток  из козьих шкур  и окружили солдат,
задавая  им  всевозможные вопросы  на туземном наречии, так как и солдаты  в
большинстве  были  туземцы.  Тарзан,  при  помощи   Абдула  уже   накопивший
порядочный  запас  арабских  слов,  расспросил  одного  из  молодых  арабов,
сопровождавших шейха,  в то  время как  шейх выражал  свои чувства  уважения
капитану Жерару.
     Нет, он не видел шестерых всадников,  едущих со стороны Джельфы. Кругом
много оазисов, возможно, что они  направились в один из них. Затем, в  горах
есть грабители, они часто ездят небольшими партиями на север  к  Бу-Сааду, и
даже  дальше  -- до  Омаля и Буиры.  Возможно, что  это  и  были  грабители,
возвращавшиеся к своей шайке после увеселительной поездки  в какой-нибудь из
северных городов.
     На следующий  день поутру капитан Жерар разбил свой отряд на две части,
и командование  одной  из них поручил лейтенанту Жернуа, командование другой
оставил за собой. Оба отряда должны были обыскать два противоположных склона
горы.
     -- С которым из  отрядов поедете вы, г.  Тарзан? -- спросил капитан. --
Или, быть может, вы вовсе не хотите охотиться на грабителей?
     --  Напротив, с  удовольствием,  -- поспешил  ответить Тарзан. Он искал
предлога,  чтобы остаться  при отряде Жернуа. Помощь  пришла  оттуда, откуда
меньше всего можно было ожидать, -- заговорил Жернуа.
     --  Если капитан  согласится  пожертвовать  на  этот раз удовольствием,
которое  ему доставляет общество г. Тарзана, то я сочту за честь  для  себя,
если г. Тарзан поедет со мной, --  заявил он самым дружелюбным тоном. Тарзан
нашел даже, что Жернуа немного переиграл, но,  как бы то ни было, удивленный
и обрадованный, он поспешил выразить свое согласие.
     Вот каким образом Тарзан и  лейтенант Жернуа оказались  рядом  во главе
маленького  отряда спаги.  Любезность Жернуа  была недолговечна.  Как только
отряд капитана  Жерара  скрылся из  виду,  он сделался  мрачен  и  угрюм  по
обыкновению.
     По мере  того  как  они подвигались  вперед, дорога  становилась  хуже,
постепенно поднимаясь; около полудня она привела  их к узкому ущелью. Жернуа
приказал  расположиться на отдых у небольшого  ручейка. Солдаты подкрепились
довольно скудной пищей и наполнили водой свои фляжки.
     Отдохнув около часа,  они  двинулись вдоль по ущелью и скоро выехали на
небольшую  долину,  от которой отходило несколько скалистых расщелин.  Здесь
они задержались, и Жернуа внимательно осмотрел окружающие высоты.
     --  Здесь  мы разделимся, -- сказал он, -- по каждой  из этих  расщелин
поедет одна  партия,  --  затем  он начал делить  отряд и  давать инструкции
сержантам,  которые должны были командовать  отдельными  частями, после того
обратился к Тарзану. -- Будьте любезны остаться здесь, пока мы не вернемся.
     Тарзан запротестовал, но офицер оборвал его.
     --  Какой-нибудь  партии  придется,  быть  может,  выдержать стычку,  и
присутствие гражданских лиц стесняет войска во время действия.
     --  Но,  дорогой лейтенант, --  убеждал его  Тарзан. --  Я охотно  буду
повиноваться приказаниям и сражаться наряду с  другими. Ведь  я  для этого и
поехал с вами.
     -- Я был бы рад, если бы это было так,  -- возражал Жернуа с  усмешкой,
которую он даже не старался замаскировать, и добавил коротко: -- Вы под моим
началом и останетесь здесь,  пока мы не вернемся.  Покончим.  -- И  с  этими
словами он повернулся  и ускакал во главе своего отряда. Еще несколько минут
-- и Тарзан остался один среди безлюдных каменных громад.
     Солнце  сильно  жгло,  и он  отошел под  защиту близстоящего  дерева, к
которому привязал лошадь, опустился на  землю и закурил. В душе он проклинал
Жернуа за шутку, которую он с ним сыграл.
     --  Жалкая месть,  --  думал Тарзан, но вдруг ему пришло в голову,  что
Жернуа -- не дурак и  не  станет таким мелочным способом сводить  счеты.  За
этим кроется что-то посерьезнее. С  этой мыслью он поднялся и вынул ружье из
чехла,   осмотрел   затворы  и   убедился,   что   ружье   заряжено.   Потом
освидетельствовал свой револьвер. Приняв такие предосторожности, он подробно
осмотрел  блестевшие скалы и те места, где  начинались  расщелины; он твердо
решил не дать застать себя врасплох.
     Солнце опускалось  все  ниже  и  ниже, но  не  было  никаких  признаков
возвращения отрядов. Наконец, долина погрузилась во мрак. Тарзан был слишком
горд, чтобы возвратиться  в лагерь, не  подождав возвращения отрядов спаги в
долину,  где,  как  он  думал,  они  все  должны  были  съехаться  снова.  С
наступлением темноты он чувствовал себя в большей безопасности. Он привык  к
мраку. Он знал, что его чувствительный слух  вовремя предостережет  его, как
бы осторожно к  нему ни  подкрадывались; и видит он ночью хорошо, а обоняние
предупредит  его задолго,  если только враг будет  наступать  с подветренной
стороны.
     Считая  себя поэтому  сравнительно в  безопасности,  он  прислонился  к
дереву и заснул.
     Спал  он, должно быть, несколько часов, потому  что, когда его разбудил
испуганный крик и  прыжки лошади, луна  заливала  светом всю долину, и перед
ним,  на  расстоянии  десяти  шагов, стояла причина  испуга  его  лошади, --
великолепный, величественный Нума "эль  адреа" -- черный лев, устремивший на
свою добычу взгляд  огненных глаз.  Легкий трепет радости пробежал по нервам
Тарзана. Словно двое друзей встретились после долгой  разлуки.  Мгновение он
не шевелился,  наслаждаясь  прекрасным зрелищем,  которое  представлял собой
царь пустыни.
     Но вот Нума пригнулся для прыжка. Тарзан медленно-медленно поднял ружье
к плечу. Он до сих пор не убил из ружья еще ни одно крупное животное, раньше
он действовал  копьем,  отравленными  стрелами,  веревкой,  ножом или голыми
руками. Инстинктивно  он пожалел, что у него нет с собой ни стрел,  ни ножа;
он чувствовал бы себя уверенней.
     Нума теперь совсем приник к земле, только голова приподнималась. Тарзан
предпочел бы  стрелять  немного  сбоку,  потому что знал, что может наделать
лев, если проживет хотя бы  две  минуты,  даже минуту, после  того, как пуля
попадет в него. Лошадь вся дрожала в ужасе.
     Человек-обезьяна осторожно  сделал  шаг  в  сторону. Нума проводил  его
глазами, не двигаясь. Еще один шаг, и еще один. Нума не шевельнулся.  Теперь
можно целиться между ухом и глазом.
     Он нажал курок, и одновременно раздался выстрел, и Нума прыгнул. В этот
самый момент перепуганная  лошадь сделала отчаянное усилие, привязь лопнула,
и лошадь умчалась галопом вниз по ущелью, к пустыне.
     Нет человека,  который мог бы избежать  страшных  когтей Нумы, если  он
прыгнет  с  такого  короткого  расстояния,  но  Тарзан  не  был обыкновенным
человеком.  С самого  раннего детства жестокие требования жизни приучили его
мышцы действовать с быстротой мысли. Как не был проворен "эль адреа", Тарзан
был еще проворнее, и огромный зверь,  рассчитывая  почувствовать под  своими
лапами  мягкое  тело человека, ударился  ими о твердый ствол дерева, а в это
время Тарзан,  в  нескольких шагах вправо,  выпустил еще одну пулю,  которая
заставила Нуму упасть на бок, храпя и царапая землю когтями.
     Тарзан сделал еще два выстрела, один за другим, и "эль адреа" затих. Не
было больше г. Жана Тарзана. Тарзан от обезьян поставил ногу на труп убитого
хищного  врага и, подняв лицо к луне, мощным  голосом бросил страшный вызов,
боевой клич  его  рода --  обезьяний самец убил свою добычу. И дикие звери в
диких  горах  приостановили  охоту  и  затрепетали  при  звуке   незнакомого
страшного голоса, а внизу, в пустыне, дети пустыни вышли из своих палаток из
козьих шкур  и смотрели на горы, спрашивая друг друга -- что за новый  дикий
зверь угрожает их стадам.
     За полмили  от долины, в которой стоял Тарзан, несколько одетых в белое
фигур, с длинными  зловещими ружьями в  руках, приостановились, услышав этот
крик и вопросительно посмотрели друг на друга. Но крик не повторился больше,
и они продолжали молча и тихо продвигаться к долине.
     Тарзан  окончательно  убедился,  что  Жернуа  вовсе  не имел  намерения
возвращаться  за ним, но не мог еще  уяснить себе, почему офицер  бросил его
здесь, откуда ему нетрудно вернуться в лагерь. Не имея лошади, он решил, что
нелепо  оставаться  в долине дольше, и направился к ущелью,  по которому шла
дорога в пустыню.
     Не успел  он  войти  в  ущелье,  как  белые фигуры  вошли  в  долину  с
противоположной стороны. В первый  момент они осмотрели котловину, скрываясь
в тени скал, но, убедившись, что нет никого, двинулись вперед.
     Под  одним  из  деревьев   они  наткнулись  на  труп   "эль  адреа".  С
подавленными восклицаниями они обступили его. Еще минута -- и они побежали к
ущелью, в которое немного раньше вошел Тарзан.
     Двигались они  бесшумно, стараясь держаться в тени скал, как это делают
люди, когда они устраивают облаву на человека.
     X
     В ДОЛИНЕ ТЕНЕЙ
     Тарзан шел по ущелью в ослепительном сиянии африканской луны, и джунгли
звали  его  и  говорили  с ним.  В  безмолвии  ночи  в пустыне,  свободный и
одинокий,  он  жил  и  ликовал.  Он  был прежним Тарзаном  от  обезьян: весь
настороженный, чтобы враг не мог  захватить врасплох, он шел легкой и гибкой
походкой, высоко подняв голову в сознании своей силы.
     Ночные голоса гор были незнакомы ему, но он ловил их слухом, как нежные
звуки  полузабытой  любви.  Некоторые  он  угадывал интуитивно, --  вот звук
совсем знакомый:  это кашляет Шита, леопард;  только странная заключительная
нота вызвала сомнение, -- то была пантера.
     И  вдруг -- новый звук, мягкий,  приглушенный, вклинился между другими.
Изо всех людей только человек-обезьяна мог различить его. Не сразу определил
его, но, наконец, понял, что это шелест  голых ног  нескольких человек. Шаги
-- за ним, неторопливые, спокойные шаги.
     Его преследуют.
     Так вот почему Жернуа оставил его в долине. Очевидно, арабы задержались
и запоздали.  Шаги  подходили все  ближе и  ближе. Тарзан приостановился и с
ружьем  наготове повернулся  к  ним  лицом.  Мелькнул белый  бурнус.  Тарзан
окликнул по-французски.  В ответ грянул  выстрел, и  Тарзан от обезьян  упал
ничком наземь.
     Арабы  не  сразу подбежали к нему; они выждали некоторое время,  но так
как их жертва не поднималась, они вышли из-за прикрытия и нагнулись над ней.
Нетрудно было заметить, что Тарзан жив. Один из арабов приставил  дуло ружья
к затылку Тарзана, чтобы прикончить его, но другой оттолкнул его. -- Награда
будет больше, если мы доставим его живым, -- напомнил он.
     Они связали ему руки  и  ноги, и  четверо арабов понесли его. Они пошли
дальше по ущелью, по направлению к пустыне, но, спустившись с гор, повернули
к  югу и  на  рассвете подошли  к тому  месту, где их  поджидали лошади  под
охраной других двух арабов.
     Теперь  они  стали  подвигаться  быстрей.  Тарзана,  который  пришел  в
сознание, они привязали к свободной лошади, очевидно, специально припасенной
на этот случай. Рана у него была пустая, пуля скользнула по виску.  Кровь не
шла  больше, но  лицо  и  платье  были  испачканы  запекшейся кровью.  Он не
произнес ни слова с тех пор, как попал в руки арабов; они, со своей стороны,
не говорили с ним, если не считать нескольких коротких приказаний.
     Часов шесть  они ехали быстро  по жгучей пустыне, избегая оазисов, мимо
которых  проезжали. Около полудня  они приехали  в "дуар", насчитывавший  до
двадцати палаток. Тут они остановились. Пока один из арабов отпускал веревки
из волокон  растения  альфа,  которыми  Тарзан  был привязан  к седлу, толпа
мужчин,  женщин  и  детей  окружила  их.  Многие  члены  племени, женщины  в
особенности,  с  видимым удовольствием осыпали пленника бранью, а  некоторые
осмелели  до того, что  бросали в него камнями и ударяли  палками, как вдруг
появился старый шейх.
     -- Али бен Ахмед говорил  мне, --  обратился  он к  толпе,  -- что этот
человек один в горах убил "эль адреа". Чего хочет от него чужеземец, который
послал нас за ним, я не знаю, и что он сделает с ним, когда мы передадим его
ему, -- не мое дело. Но пленник -- смелый  человек, и пока он в наших руках,
с  ним должны  обращаться  с тем  уважением, которого заслуживает  тот,  кто
охотится на "большеголового царя" в одиночку и ночью, охотится и -- убивает.
     Тарзан  слышал, что человек, убивший льва, пользуется большим почетом у
арабов,  и  не пожалел,  что случай помог ему  по крайней мере избавиться от
назойливых приставаний толпы.
     Вскоре после того его отвели в палатку из козьих шкур  у верхнего конца
"дуара".  Там его накормили  и,  основательно связав,  положили  на  циновку
туземной работы в палатке.
     Больше  в палатке  никого  не  было. У  дверей непрочной темницы  сидел
страж.  Но  никаких   предосторожностей   вообще  не  требовалось,  веревки,
связывающие  Тарзана,  не поддались бы никаким  усилиям; даже  его  железным
мыщцам невозможно было справиться с ними, он в этом сразу убедился.
     Начинало смеркаться, когда несколько человек подошли к палатке  и вошли
в нее. Все были в  арабских бурнусах, но  один  из  них, подойдя  к Тарзану,
опустил складки,  закрывавшие ему  нижнюю  часть  лица,  и  человек-обезьяна
увидел искаженные злобой  черты Николая Рокова. На губах его играла скверная
улыбка.
     -- Ах, мсье Тарзан, -- сказал он, -- какая приятная неожиданность?.. Но
почему  вы  не  встаете и  не  приветствуете  гостя? -- Потом,  со  скверным
ругательством: -- Вставай, собака! -- и, отнеся назад ногу в тяжелом сапоге,
он с размаху ударил Тарзана в  бок, в голову, опять в бок. -- И вот еще, вот
еще, еще, -- повторял он. -- По удару за каждое унижение.
     Человек-обезьяна не отвечал, он  даже не удостаивал русского  взглядом,
после того как узнал  его.  Наконец, вступился шейх, остававшийся  некоторое
время немым и недовольным свидетелем низкого нападения.
     -- Довольно! -- приказал он. -- Убей  его, если хочешь, но я не допущу,
чтобы в моем  присутствии так обращались с храбрым человеком.  Я не прочь бы
развязать его, -- посмотрел бы я тогда, как бы ты ударил его.
     Эта угроза  сразу подействовала  на Рокова, у него не было ни малейшего
желания видеть Тарзана освобожденным и попасть в его сильные руки.
     -- Хорошо, -- сказал он арабу, -- я скоро убью его.
     -- Не  в пределах моего "дуара", -- возразил шейх. --  Отсюда он должен
уйти живым. Что вы сделаете с ним в пустыне, меня не касается, но я не хочу,
чтобы из-за твоей ссоры кровь француза пала на головы моего племени, -- сюда
пришли бы солдаты, перебили много  народу, сожгли наши  палатки и угнали наш
скот.
     --  Пусть  так, -- проворчал Роков,  --  я заберу его в  пустыню позади
"дуара" и там покончу с ним.
     -- Ты увезешь его на день пути от моей земли, -- твердо сказал шейх, --
и кто-нибудь из моих поедет  с тобой,  чтобы проследить, как ты выполнил то,
чего я требую, иначе -- в пустыне останутся трупы двух французов.
     Роков содрогнулся. -- Ну, так я подожду до утра. Уже темнеет.
     -- Как знаешь, -- сказал шейх. -- Но через час после восхода солнца вас
не должно  быть  в "дуаре". Я не очень-то люблю  неверных и  совсем не люблю
трусов.
     Роков хотел  что-то ответить, но остановился, потому что  сознавал, что
нужно  немного,  чтобы  шейх  обратился  против  него.  Они вместе вышли  из
палатки. У выхода Роков не устоял перед искушением и обернулся к Тарзану:
     --  Высыпайтесь, мсье, и не забудьте хорошенько помолиться, потому  что
вы умрете завтра в таких мучениях, что вам будет не до молитв.
     Никто  не позаботился  принести  Тарзану  поесть или напиться,  и жажда
сильно  мучила  его.  Он спрашивал себя  -- стоит ли  попросить  караульщика
принести ему воды, но  после двух-трех попыток,  не получая никакого ответа,
отказался от этой мысли.
     Далеко в горах  раздавался львиный рев. Логовища хищных зверей -- более
безопасны, чем людские жилища, рассуждал Тарзан. В  джунглях за двадцать лет
его  жизни  его  ни  разу   не   преследовали   так   неутомимо,  как  среди
цивилизованных людей,  за несколько последних  месяцев.  Никогда он не бывал
там так близок к смерти.
     Лев снова заревел,  уже ближе. В Тарзане заговорило старое, примитивное
желание ответить ему  боевым  кличем  обезьяньего  рода. Его рода? Он  почти
забыл, что  он  не обезьяна, а  человек. Он попробовал высвободиться.  Боже,
если бы он мог  вцепиться в веревки своими  крепкими  зубами. Он чувствовал,
как волна безумия заливает его мозг  по  мере  того, как  гаснет надежда  на
освобождение.
     Нума рычит,  почти не  переставая. Ясно,  что  он спускается  с  гор  в
пустыню на  охоту.  Так  рычит  голодный лев. Тарзан завидует  ему,  ведь он
свободен. Никто  не свяжет  его веревками и  не  убьет, как овцу.  Это-то  и
раздражает человека-обезьяну.  Умереть  не  страшно,  но пережить  перед тем
унижение поражения, не иметь даже возможности сразиться за свою жизнь...
     Теперь около полуночи, думал Тарзан. Ему осталось жить несколько часов.
Может быть, он  найдет все-таки способ забрать  с собой  Рокова  в неведомый
путь. Царь пустыни уже совсем близко. Должно быть, он вынюхивает себе ужин в
одном из загонов внутри "дуара".
     На  некоторое время  все затихло,  как вдруг тонкое ухо Тарзана уловило
звук медленно и  осторожно подвигающегося по земле тела, оно приближалось  к
задней стенке палатки, со стороны  гор.  Все  ближе и  ближе.  Он напряженно
прислушивался,  выжидая.  Несколько   мгновений   царило  полное  безмолвие,
странное  безмолвие,  и  Тарзан  удивлялся,  что  не слышит  дыхания  зверя,
который, наверное, пригнулся к земле у задней стенки палатки.
     Вот шевельнулся опять.  Подползает ближе. Тарзан поворачивает голову на
звук.  В палатке  темно.  Медленно  отделяется  от земли  полотнище палатки,
приподнятое головой,  потом  плечами проникшего в  палатку существа. Снаружи
проникает теперь в палатку слабый свет, там горят звезды пустыни.
     Мрачная  улыбка  заиграла  на губах  Тарзана.  По  крайней  мере  Роков
обманется  в ожиданиях. Вот то-то  будет взбешен!  И  смерть  все-таки будет
легче той, какую придумал бы для него русский.
     Полотнище палатки опустилось снова  до земли  и снова  кругом темно,  и
что-то -- неизвестно что  -- тут, в  палатке, вместе  с ним. Оно  подползает
ближе,  оно  уже  рядом.  Он  закрывает глаза  и  ждет  удара  мощной  лапы.
Повернутого вверх его  лица касается  мягкая  рука, ощупывающая в темноте, и
голос девушки едва слышным шепотом называет его по имени.
     -- Да, это я, -- шепчет он в ответ. -- Но, во имя неба, кто вы такая?
     -- Девушка  из Сиди-Аиссы, -- отзывается  она. И Тарзан  чувствует, что
она старается  освободить  его.  Вот холодная сталь  ножа чуть  резнула его.
Минута -- и он свободен!
     -- За мной! -- шепчет она.
     На четвереньках  выползают они  из палатки,  тем  же путем,  каким  она
пришла. Она  ползет дальше, совсем приникнув к земле,  пока не добирается до
кустарника. Тут она поджидает его. Он  глядел на нее молча  некоторое время,
прежде чем заговорить.
     --  Я не могу понять, -- произнес он,  наконец,  -- как вы сюда попали?
Откуда  вы  узнали,  что  я  здесь пленником  и в этой  палатке?  Как  могло
случиться, что именно вы спасли меня?
     Она улыбнулась. -- Я проделала большой путь ночью, -- сказала она, -- и
нам предстоит пройти немало. Идем, я расскажу вам дорогой.
     Они поднялись и двинулись по направлению к горам.
     -- Я не  была уверена, что вообще доберусь  к вам,  -- говорила она. --
"Эль адреа" бродит сегодня вокруг и, когда  я слезла с лошади,  мне кажется,
он почуял меня, я очень боялась.
     --  Какая  смелая девушка, -- сказал  он. --  И все это ради чужеземца,
ради неверного?.. Она гордо выпрямилась.
     -- Я дочь шейха Кадура бен  Садена. Я была бы недостойной его  дочерью,
если бы побоялась  рискнуть жизнью для того,  чтобы спасти человека, который
спас мне жизнь еще в то время, когда считал меня простой танцовщицей.
     --  И  все-таки,  -- настаивал он, -- вы смелая  девушка.  Но как же вы
узнали, что я здесь, в заключении?
     -- Ахмет дин Тайеб, мой родственник с отцовской стороны, был в гостях у
друзей,  принадлежащих  к  тому  племени, которое  захватило вас.  Он был  в
"дуаре",  когда  вас  привезли. Вернувшись,  он  рассказывал  нам  о большом
французе, которого захватил Али бен Ахмет для  другого француза,  чтобы  тот
мог убить его. По описанию я догадалась,  что это  вы. Отца не было дома.  Я
пробовала уговорить кое-кого из мужчин спасти  вас, но  они  не согласились,
говоря:
     -- Пусть неверные  убивают друг друга, если хотят. Нас это не касается,
а если мы помешаем Али бен Ахмету -- начнется распря между нашими племенами.
     -- И  вот, когда стемнело, я выехала одна,  прихватив другую лошадь для
вас. Они привязаны недалеко отсюда. К утру мы будем в "дуаре" моего отца. Он
уже  вернется к  тому  времени, тогда пусть попробуют взять друга Кадура бен
Садена!
     Несколько минут они шли молча.
     -- Мы должны быть уже  недалеко от лошадей, -- проговорила  девушка. --
Как странно, что я их не вижу.
     Немного дальше она остановилась с легким криком огорчения.
     -- Они ушли! Я здесь их привязала.
     Тарзан  нагнулся и осмотрел землю. Оказалось, что большой куст вырван с
корнем.  Потом он  заметил еще кое-что. Когда  он выпрямился, на лице у него
блуждала кривая улыбка. Он повернулся к девушке:
     -- Здесь был "эль адреа". По некоторым признакам я думаю, что добыча от
него ускользнула. На  открытом месте им нетрудно было уйти от него, если  он
их не сразу заметил.
     Ничего не оставалось другого, как только продолжать путь пешком. Дорога
шла невысокими горными  отрогами,  но девушка знала путь  не хуже,  чем лицо
матери. Они шли легким, размашистым шагом,  Тарзан чуть-чуть позади девушки,
стараясь приноровиться к ее шагу. На ходу они перебрасывались замечаниями, а
временами останавливались и прислушивались -- нет ли погони.
     Была прекрасная лунная  ночь. Воздух  был  свежий  и  бодрящий.  Позади
расстилалась в  бесконечной  перспективе пустыня, с черными точками оазисов.
На маленьком  плодородном  клочке,  от которого они уходили, купы  финиковых
пальм  и  палатки  из  козьих  шкур  резко  выделялись  на  желтом песке  --
призрачный островной рай на призрачном море. Впереди  поднимались угрюмые  и
безмолвные горы. Кровь быстрее заструилась по  жилам Тарзана. Вот это жизнь!
Он взглянул сверху вниз на девушку, идущую возле него -- дочь пустыни вместе
с сыном джунглей на мертвой земле! Он улыбнулся при этой мысли. Он хотел бы,
чтобы у  него была сестра и чтобы она была похожа  на  эту девушку. Каким бы
она была славным и задорным товарищем!
     Они вошли в горы и продвигались вперед медленнее, потому что каменистая
дорога поднималась круто вверх.
     Они примолкли. Девушка думала о  том, удастся ли им дойти до "дуара" ее
отца раньше, чем их настигнет погоня. Тарзан рад был бы идти так вечно. Если
бы она была мужчиной, это было бы возможно. Ему  нужен друг, который так же,
как и  он, любил бы дикую свободную  жизнь. Он научился  дорожить общением с
людьми,  но  беда его  в том,  что  мужчины,  каких  он встречал,  очевидно,
предпочитали,  как это ни  странно, белоснежное  белье первобытной наготе  и
свои клубы -- джунглям.
     Тарзан  и  девушка  только  что  вышли  из-за  скалы,  которую  огибала
тропинка,  и разом стали.  Прямо перед ними,  по середине дорожки стоял Нума
"эль  адреа", черный лев. Зловеще горели его  зеленые  глаза, и  он  обнажал
зубы, сердито похлопывая себя хвостом по бокам. И вдруг он зарычал страшным,
вселяющим ужас рычанием голодного и вместе с тем сердитого льва.
     -- Нож, -- сказал Тарзан, протянув  руку.  Она  вложила рукоятку в  его
раскрытую ладонь. Зажав его в руке,  он потянул ее назад, заслонив собой. --
Бегите к пустыне,  как можно скорей. Если я позову, значит все хорошо, и вам
можно вернуться.
     -- Бесполезно, -- покорно возразила она. -- Это -- конец.
     -- Слушайтесь! -- приказал он. -- Скорей! Он сейчас прыгнет.
     Девушка отступила  на несколько шагов и остановилась в ужасе перед тем,
чему ей придется быть свидетельницей.
     Лев  медленно  приближался  к  Тарзану, опустив голову  и задрав высоко
хвост.
     Человек-обезьяна стоял, пригнувшись, и длинный арабский нож блестел при
свете луны. Дальше вырисовывалась напряженная  фигура  девушки, неподвижной,
как изваяние. Она чуть наклонилась  вперед, широко раскрыв глаза, восхищаясь
смелостью человека,  который решается стоять лицом к  лицу  с "большеголовым
царем", вооруженный только  ничтожным ножом. Человек  ее народа давно бы уже
преклонил колени в мольбе и без  сопротивления погиб  бы под этими  ужасными
когтями. Результат будет в обоих случаях один и тот же -- это несомненно, но
она трепетала от восторга,  глядя на героическую фигуру впереди. Ни малейшей
дрожи  во всем  крупном теле -- в позе его столько же вызова и угрозы, как у
самого "эль адреа". Лев уже совсем близко, в нескольких шагах, вот он присел
и с оглушающим ревом прыгнул.
     XI
     ДЖОН КАЛЬДУЭЛЛ ИЗ ЛОНДОНА
     Когда  Нума  "эль  адреа" метнулся, широко  раздвинув  лапы и  выпустив
когти,  он рассчитывал, что и этот  жалкий  человек  будет такой  же  легкой
добычей, как многие другие, которые раньше попадались ему  на пути. Человек,
на  его взгляд, --  неуклюжее, медлительное, беззащитное  творение, -- он не
заслуживает уважения.
     Но  на  этот раз оказалось, что  судьба свела его с существом, таким же
проворным и быстрым, как он сам. Когда  тело  его ударилось о то  место, где
только что стоял человек, того там уже не было.
     Наблюдающая  девушка  окаменела  от  изумления,  видя,  как  легко этот
согнувшийся человек  ускользнул  от страшных  когтей. А теперь,  о Аллах! Он
обежал "эль  адреа" раньше,  чем  зверь успел повернуться, и  схватил его за
гриву.  Лев  вздыбился,  как  лошадь,   Тарзан  этого,  очевидно,  ожидал  и
приготовился.  Мощная рука охватила горло  зверя  под  черной гривой, и раз,
два, десятки раз острое лезвие вонзилось повыше плеча.
     Бешено  прыгал Нума,  страшным ревом боли и  ярости оглашал горы, но не
мог сбросить  с себя  гиганта,  уцепившегося сзади, и не мог  задеть  его ни
когтями, ни клыками.  Жизнь быстро покидала  "большеголового  царя". Он  был
мертв, когда  Тарзан  от  обезьян  разжал руки и  стал на ноги. И тогда дочь
пустыни услышала то, что испугало ее больше, чем даже появление "эль адреа".
     Человек поставил ногу на  труп убитого зверя и, подняв красивое лицо  к
луне, испустил самый страшный крик, какой когда-либо долетал до ее ушей.
     С легким  испуганным  возгласом  она отшатнулась от  него, подумав, что
напряжение борьбы  свело его  с  ума.  Когда последние отзвуки последних нот
боевого клича замерли вдали, человек опустил глаза, и взгляд его остановился
на девушке.
     Тотчас  лицо  у него осветилось ласковой улыбкой,  свидетельствующей  о
том,  что  он вполне  здоров, и девушка еще  раз  облегченно  перевела дух и
улыбнулась в ответ.
     --  Что  вы  за  человек? --  спросила  она.  --  То,  что вы  сделали,
неслыханно. Я  и сейчас не могу поверить, чтобы человек, вооруженный  только
ножом, мог  бороться  один на один с  "эль адреа" и  победить его, оставшись
невредимым! А этот нечеловеческий крик!
     Тарзан покраснел.  --  Я  забываю  иногда,  --  сказал  он,  --  что  я
цивилизованный человек. Когда я убиваю, я превращаюсь в другое существо.  --
Он ничего не прибавил больше, потому что ему всегда казалось, что женщина не
может смотреть без отвращения на того, кто так недалеко еще ушел от зверя.
     Они вместе продолжали путь. Прошел час после  восхода солнца, когда они
снова  вступили в  пустыню,  спустившись  с гор.  Около  небольшого  ручейка
паслись  лошади  девушки. Они  направлялись домой  и,  успокоившись,  начали
кормиться.
     Тарзан  и девушка без труда поймали их  и поскакали  пустыней к "дуару"
шейха Кадур бен Садена.
     Не  было  никаких  признаков  погони,  и  часов  в девять они  спокойно
добрались до места назначения. Шейх  только что перед  тем  вернулся. Он был
вне себя от  горя, не  застав дочери, так как думал,  что  ее опять похитили
грабители, и  с  пятьюдесятью верховыми  собирался  ехать на  поиски,  когда
Тарзан и девушка въехали в "дуар".
     Его радость при виде  дочери и благодарность к Тарзану, охранившему  ее
от всех опасностей этой ночи, были  безграничны, также как и удовольствие от
того,  что она  вовремя подоспела на  помощь человеку, которому уже  однажды
обязана была жизнью.
     Кадур бен Саден не пренебрегал никакими знаками внимания, которые могли
бы выразить его уважение и дружеское расположение к человеку-обезьяне. Когда
девушка рассказала, как Тарзан убил  "эль адреа", его окружила толпа арабов,
благоговейно на него взиравших, -- трудно было представить себе более верный
способ заслужить их уважение и восхищение.
     Старый  шейх настаивал,  чтобы Тарзан оставался у  него  неопределенное
время. Он  даже  хотел  принять его  в племя, и одно время  человек-обезьяна
наполовину  решился принять  его предложение  и  остаться  жить с этим диким
народом, которого он понимал и который  понимал его.  Его дружба с  девушкой
немало побуждала его к такому решению.
     Будь она мужчиной, рассуждал Тарзан, он не колебался бы, потому что был
бы  друг ему по  душе, с которым  он мог бы  скакать по пустыне  и охотиться
вволю. Но сейчас им мешали бы  всякие условности, которые соблюдаются дикими
кочевниками пустыни строже, чем их более цивилизованными братьями и сестрами
городов.  А скоро ее  выдали бы замуж за  одного  из этих  смуглых воинов, и
дружбе их настал бы конец. Он  порешил  отказаться от предложения шейха,  но
прогостил у него неделю.
     Кадур бен  Саден и пятьдесят воинов  в белых бурнусах  проводили его до
Бу-Саада. Перед отъездом их  из  "дуара" шейха, девушка пришла проститься  с
Тарзаном.
     --  Я молилась, чтобы  вы  остались с  нами, -- сказала она, когда  он,
нагнувшись с седла, протянул ей руку, --  а теперь я буду молиться, чтобы вы
вернулись.
     Печально   глядели  ее   красивые  глаза,  и  уголки   губ  трогательно
опустились. Тарзан был тронут.
     -- Кто  знает? -- и с этими словами он повернул лошадь и поскакал вслед
арабам.
     Не доезжая до Бу-Саада, он простился с Кадур бен Саденом и его  людьми,
потому  что хотел  возможно  незаметнее  проникнуть  в  город.  Шейх  вполне
согласился  с  ним, когда  услышал его  мотивы.  Арабы  должны  были въехать
первыми,  ничего  о  нем  не упоминая,  а  Тарзан --  позже,  один, и  сразу
отправиться на плохонький туземный постоялый двор.
     Он  добрался  туда  в  сумерках,  действительно  никем  не  замеченный.
Пообедав  с Кадур  бен Саденом как его гость, он кружным путем прошел в свой
прежний  отель, вошел с "черного хода", разыскал хозяина,  который был очень
изумлен при виде его.
     Да, письма  есть; он  сейчас принесет их. Хорошо, он  ничего  никому не
скажет о возвращении мсье. Он скоро  вернулся с пачкой писем.  Одно  из  них
заключало  в себе приказ  отложить свое настоящее дело  и спешить в Канштадт
первым  пароходом,  на  который удастся  попасть.  Дальнейшие  инструкции он
найдет на  месте,  у  другого  агента, адрес  и  имя  которого  прилагались.
Коротко, но ясно. Тарзан принял меры, чтобы выехать из Бу-Саада на следующий
день  утром.  Затем  он отправился  к  капитану Жерару, который,  по  словам
хозяина гостиницы, накануне вернулся в город со своим отрядом.
     Он застал этого офицера  у себя на  квартире. Жерар выразил удивление и
искреннее удовольствие, увидев Тарзана живым и невредимым.
     -- Когда лейтенант Жернуа вернулся и доложил, что не  нашел вас  на том
месте, где вы захотели переждать, пока отряд будет обследовать горы, я очень
встревожился. Мы несколько дней обыскивали горы. Потом дошли слухи, что  вас
растерзал  лев.  В  доказательство нам  доставили ваше  ружье.  Лошадь  ваша
вернулась в лагерь на другой  день  после вашего исчезновения. Сомнений быть
не могло. Лейтенант Жернуа был убит горем,  он считал себя виновным. Он взял
на себя руководство поисками, и он  же нашел араба с  вашим ружьем. Он будет
очень обрадован, узнав, что вы живы.
     -- Вряд ли, -- усмехнулся хмуро Тарзан.
     -- Он  сейчас  в городе, а то я  послал бы за ним, -- продолжал капитан
Жерар. -- Но я сообщу ему, как только он вернется.
     Капитан  остался в уверенности, что Тарзан заблудился и в  конце концов
вышел к "дуару" Кадур бен Садена, который и проводил его до Бу-Саада. Тарзан
как  можно  скорее распрощался  с  офицером и поспешил обратно в  город.  На
постоялом  дворе  он  получил  от  Кадур  бен  Садена  интересные  сведения,
касающиеся белого человека с черной бородой, переодевающегося арабом. У него
недавно  была повреждена кисть руки, некоторое время его не было в Бу-Сааде,
но  теперь он вернулся. Тарзан узнал,  где он скрывается, и направился прямо
туда.
     Он пробирался ощупью грязными,  узкими, совершенно темными проходами  и
поднялся  по расшатанной лестнице,  в конце  которой  была дверь и маленькое
окошечко  без стекол.  Окно  было высоко,  под  самым потолком  глинобитного
здания.  Тарзан едва мог достать до подоконника. Он медленно  приподнялся на
руках и  заглянул внутрь. Комната была освещена, и  у стола сидели  Роков  и
Жернуа. Говорил Жернуа.
     -- Роков,  вы  --  дьявол!  Вы преследовали  меня,  пока  я не  утратил
последние  проблески чести.  Вы  довели меня до убийства,  потому что  кровь
этого человека, Тарзана, на мне. Если бы не то, что другой  негодяй, Павлов,
тоже знает мою тайну, я сегодня же убил бы вас, вот этими самыми руками.
     Роков  засмеялся.  --  Вы  бы этого не сделали,  дорогой лейтенант,  --
сказал  он. --  Как  только стало бы известно о  том, что я убит, наш  милый
Алексей немедленно представил бы военному министерству  все данные  по делу,
которое вы так тщательно хотите скрыть, и, сверх того, возбудил  бы  дело по
обвинению вас в убийстве Рокова. Будьте же разумны, я ваш лучший друг. Разве
я не защищал вашу честь, как свою собственную?
     Жернуа оскалил зубы и выбранился.
     -- Еще одна небольшая сумма, -- продолжал Роков, -- и бумаги, какие мне
нужны, и,  даю вам слово, я не потребую больше от  вас  ни  единого цента  и
никаких сведений.
     -- И вполне резонно, -- проворчал Жернуа. -- У меня не останется больше
ни одного цента и никаких стоящих военных сведений. Вы должны бы платить мне
за информирование, а не брать у меня деньги.
     --  Я плачу  вам, держа язык за зубами, --  возразил  Роков.  -- Однако
покончим с этим. Да или  нет? Даю вам три минуты на размышление.  Если вы не
согласитесь, ваше начальство получит сегодня же сообщение, и тогда -- участь
Дрейфуса, с той только разницей, что Дрейфус пострадал невинно.
     Несколько  мгновений Жернуа просидел, понурив голову. Потом поднялся  и
вынул из кармана две бумаги.
     -- Вот, --  сказал он безнадежно, -- я приготовил их, потому  что знал,
что у меня нет другого выхода, -- и протянул их русскому.
     Жестокое лицо Рокова просияло злорадной улыбкой. Он схватил бумаги.
     -- Вы хорошо сделали,  Жернуа, --  сказал он.  -- Я больше не стану вас
беспокоить, разве если вы накопите  еще денег или  новые  сведения,  -- и он
захохотал.
     -- Никогда  больше,  собака! -- взвизгнул Жернуа. -- В следующий  раз я
убью вас. Я был близок к этому сегодня. Я целый час сидел у себя за столом с
этими двумя бумагами и заряженным револьвером перед собой. Я не знал, что из
двух мне  захватить  с  собой. Вы были  близки  к смерти сегодня, Роков,  не
искушайте судьбы в другой раз.
     Жернуа поднялся, Тарзан  едва успел спрыгнуть на площадку и прижаться в
тени, подальше от  дверей. Двери  тотчас распахнулись, вышел Жернуа, за  ним
Роков.  Оба  молчали.  Жернуа  сделал  несколько  шагов  вниз  по  лестнице,
остановился, повернул и поднялся на несколько ступенек.
     Тарзан  знал,  что  его присутствие неизбежно  должно  быть обнаружено.
Роков  все  еще  стоял  на  пороге  комнаты,  но смотрел  он  мимо него,  по
направлению  к  Жернуа.  Потом  офицер,  видимо,  передумал  и  снова  начал
спускаться  по  лестнице.  Тарзан  слышал,  как Роков  облегченно  вздохнул.
Русский вернулся в комнату и захлопнул дверь.
     Тарзан  выждал, пока Жернуа  не удалился  достаточно, толкнул  дверь  и
вошел в  комнату. Он  был подле Рокова прежде, нежели тот успел подняться со
стула,   на   котором   сидел   у   стола,   рассматривая   бумаги.   Увидав
человека-обезьяну, он побледнел, как полотно.
     -- Вы! -- с трудом проговорил он.
     -- Я! -- отвечал Тарзан.
     --   Что   вам  надо?   --   прошептал   Роков,   не  выдержав   взгляд
человека-обезьяны. --  Вы пришли убить меня? Этого нельзя. Они гильотинируют
вас. Вы не смеете.
     -- Я  могу убить вас, Роков, -- возразил Тарзан, -- потому что никто не
знает, что  вы здесь, никто  не  знает, что я здесь, а Павлов расскажет, что
это сделал Жернуа. Я слышал, как вы это только что говорили. Но для меня это
не важно, Роков. Не важно, чтобы не знали, что я вас убил, -- за всякую кару
я был  бы вознагражден тем удовольствием, которое это мне  доставило бы.  Вы
самый презренный трус и  негодяй, о каком я когда-либо слышал. Мне  было  бы
очень приятно убить вас. -- И Тарзан подошел ближе.
     Нервы Рокова были натянуты до последней степени. Он с криком бросился к
соседней комнате, но человек-обезьяна настиг его на полпути и свалил на пол.
Железные  пальцы искали  его горла, и  трус визжал,  как поросенок, которого
режут, пока не оборвался голос.  Потом  человек-обезьяна поднял его на ноги,
не переставая душить. Русский тщетно пытался вырваться -- он был беспомощным
ребенком в мощных руках Тарзана от обезьян.
     Тарзан посадил его на стул  и задолго до того,  как могла бы  наступить
смерть,  разжал  пальцы. Когда у Рокова  прошел  приступ кашля, Тарзан опять
заговорил с ним.
     -- Я дал  вам попробовать,  что такое смерть, -- сказал он. -- Но я  не
убью вас на  этот раз. Я щажу вас только ради очень хорошей женщины, которая
имела несчастье родиться  от одной  матери с вами. Но я щажу вас в последний
раз. Если я  услышу когда-нибудь, что вы  причиняете  неприятность ей или ее
мужу, если вы будете снова надоедать мне, если я услышу, что вы вернулись во
Францию или появились в каких-нибудь французских владениях, я  поставлю себе
целью разыскать вас и додушить до конца. -- После этого он обернулся к столу
и взял лежащие на нем бумаги. Роков замер в ужасе.
     Тарзан  заглянул в бумаги.  Он  был поражен сведениями,  которые в  них
заключались. Роков успел прочесть кое-что, но Тарзан понимал, что невозможно
запомнить  цифры,  которые, главным  образом,  и  представляли  интерес  для
враждебной державы.
     -- Это  заинтересует генеральный  штаб,  -- сказал он, опуская бумаги в
карман.
     Роков зарычал, но не решился выбраниться вслух. На другой  день  Тарзан
отправился на север -- к Буире и  Алжиру. Когда он проезжал мимо  гостиницы,
на  веранде стоял  лейтенант  Жернуа.  При виде  Тарзана он стал белее мела.
Человек-обезьяна   охотно  избежал  бы  встречи,  но   делать  было  нечего.
Поравнявшись, он поклонился. Жернуа ответил  машинально, но широко раскрытые
глаза, в которых ничего не было, кроме ужаса, проводили всадника.
     В  Сиди-Аиссе   Тарзан  встретил   французского   офицера,   с  которым
познакомился при первом своем пребывании там.
     -- Вы рано  выехали из  Бу-Саада,  -- спросил  офицер, --  и  верно  не
слыхали о несчастном Жернуа?
     --  Его-то я и видел последним,  уезжая, -- отвечал  Тарзан.  -- А  что
такое?
     --  Он  умер. Застрелился  часов  в восемь  утра. Через  два дня Тарзан
приехал в Алжир и узнал, что ему придется прождать два дня парохода, идущего
на Канштадт. Он составил подробный отчет о своем путешествии. Но забранных у
Рокова бумаг к нему не приложил, так как боялся выпустить их из рук, пока не
будет уполномочен передать  их  другому агенту  или  самому отвести в Париж.
Когда Тарзан садился на пароход после долгого, как ему показалось, ожидания,
на  него смотрели с верхней палубы двое  мужчин, изысканно  одетых и  гладко
выбритых.  У  более высокого были пепельные волосы, но  очень  черные брови.
Позже они  повстречались Тарзану  на палубе, но один  из  них быстро отозвал
другого, чтобы показать ему что-то на море, и они отвернули лица от Тарзана:
он не успел рассмотреть их, да и не обратил на них никакого внимания.
     Следуя   полученным  инструкциям,  Тарзан  записался   на  пароход  под
вымышленным именем Джона Кальдуэлла из Лондона. Ему была  неясна причина, он
чувствовал себя стесненным и задумался над тем, что ожидает его в Канштадте.
     -- По  крайней  мере,  -- думал он,  --  я  отделался от Рокова,  хвала
создателю!  Он начинал  надоедать  мне.  Уж не начинаю  ли я  в  самом  деле
цивилизовываться, что  у  меня  появляются  нервы? С ним  не  мудрено, -- он
играет нечисто. Никогда не знаешь, откуда ждать удара.  Вот если бы Нума-лев
уговорил Тантора-слона и Гисту-змею соединиться с ним,  чтобы убить меня, --
я  не знал  бы,  когда, кто и  где нападет на меня  следующий  раз. Но звери
благороднее людей, они не снисходят до трусливых интриг.
     Вечером в этот день Тарзан имел своей соседкой молодую женщину, сидящую
по левую руку капитана, который и познакомил их.
     Мисс Стронг! Где  он слышал раньше это имя? Мать девушки  помогла  ему,
назвав дочь Газель.
     Газель Стронг! Какие воспоминания связаны с  этим именем! Письмо к ней,
написанное  красивым почерком Джэн  Портер, было для него  первой  вестью от
женщины, которую он любил. Как живо он помнит ту ночь, когда он выкрал его с
конторки  хижины своего  давно  умершего отца, где  Джэн  Портер  писала  до
поздней ночи,  в то время,  как он, сгорбившись, сидел снаружи  в темноте. В
какой ужас пришла бы она тогда, если  бы знала,  что зверь джунглей тут, под
окном, следит за каждым ее движением.
     Так это Газель Стронг! -- лучшая подруга Джэн Портер!
     XII
     СУДА, КОТОРЫЕ ВСТРЕЧАЮТСЯ
     Вернемся  несколько  назад,  на маленькую,  ветрам  открытую  платформу
железнодорожной станции северного Висконсина. Низко висит  над окрестностями
дым  от лесных пожаров, разъедая  глаза  маленькой группе  из шести человек,
ожидающих поезд, который должен увезти их на юг.
     Профессор Архимед К. Портер ходит взад и  вперед, заложив  руки за полы
длинного  сюртука,  под  охраной  заботливых   взглядов   своего  верного  и
неутомимого  секретаря,  м-ра Самуэля  Т.  Филандера,  который за  несколько
последних  минут  уже  дважды возвращал  рассеянного профессора,  когда тот,
перешагнув через полотно, направлялся к близлежащему болоту.
     Джэн Портер, дочь профессора, поддерживает натянутый и вялый разговор с
Вильямом Сесилем  Клейтоном и с Тарзаном от  обезьян. Всего несколько  минут
тому назад  в маленьком  зале ожидания  прозвучали слова  любви и отречения,
которые отняли  жизнь и счастье у  двух из шестерых, но не у  Вильяма Сесиля
Клейтона, лорда Грейстока.
     Позади мисс Портер -- матерински заботливая  Эсмеральда. Она счастлива,
ведь она возвращается в свой любимый Мэриленд! Она уже  видит сквозь  облако
дыма  смутные  очертания  подходящего  поезда  и  огни  локомотива.  Мужчины
начинают собирать багаж. Вдруг Клейтон восклицает:
     -- Да ведь я оставил свой плащ в зале ожидания, -- и спешит за ним.
     --  Прощайте,  Джэн,   --   говорит  Тарзан,  протягивая  руку.  --  Да
благословит вас бог!
     -- Прощайте, -- едва  слышно отвечает девушка, -- и постарайтесь забыть
меня, -- нет, только не это, я не могла бы с этим примириться...
     --  Нечего бояться этого,  милая,  -- отвечает он.  -- Я  благодарил бы
создателя, если бы мог  забыть.  Легче было  бы жить, чем с  этой постоянной
мыслью  о  том,  что  могло  бы  быть... Вы  будете  счастливы.  Вы  скажете
остальным,  что  я  решил  отвезти автомобиль в Нью-Йорк  --  я не  в  силах
прощаться с Клейтоном. Я буду вспоминать его тепло, но боюсь, во мне слишком
много зверя, чтобы меня можно было долго  оставлять  вместе с  тем, кто стал
между мною и единственным человеком во всем мире, который мне нужен.
     Когда Клейтон  вошел в зал ожидания за  своим плащом, он увидел на полу
телеграфный бланк.  Он  нагнулся, поднял  его, думая, что кто-нибудь обронил
его нечаянно.  Бросив беглый взгляд,  он вдруг забыл  и о  своем плаще,  и о
подходящем поезде, обо  всем на свете, кроме этого маленького кусочка желтой
бумаги, который он держал в руке. Он  дважды перечел, прежде чем схватил все
значение этого известия для самого себя.
     Когда он нагибался за телеграммой, он был еще английским лордом, гордым
и богатым владельцем обширных поместий,  -- когда он прочел ее, миг  спустя,
--  он  знал,  что он нищий,  без титула и  денег. То была телеграмма д'Арно
Тарзану:
     "Отпечатками пальцев установлено вы Грейсток. Поздравляю.
     д'Арно".
     Клейтон  зашатался, как  смертельно раненый. И вдруг  услышал,  что его
зовут -- поезд остановился у маленькой платформы. Как во сне, он забрал свой
плащ и выбежал.  Он скажет  им о телеграмме  в  поезде.  Был  уже дан второй
свисток,  когда  он  выбежал  на  платформу. Компания столпилась на площадке
пульмановского вагона,  торопя его.  Прошло минут пять, пока  они уселись по
своим местам, и только тогда Клейтон увидел, что с ними нет Тарзана.
     -- Где Тарзан? -- спросил он Джэн Портер. -- В другом вагоне?
     --  Нет, -- отвечала она, -- в  последнюю  минуту он решил отвезти свой
автомобиль  в  Нью-Йорк.  Ему  хочется увидеть  в Америке больше, чем  можно
рассмотреть из окна вагона. Ведь он возвращается во Францию.
     Клейтон  промолчал. Он  искал слова,  чтобы  рассказать  Джэн Портер  о
несчастье, которое свалилось  на него и на нее.  Как это подействует на нее?
Согласится ли она все-таки выйти за него и  быть просто  мистрис Клейтон?  И
вдруг он понял, какой страшной жертвы требует судьба от одного из них. Потом
выплыл  вопрос:  предъявит  ли  Тарзан  свои  права?  Человек-обезьяна  знал
содержание телеграммы до  того, как  спокойно  заявил, что матерью его  была
Кала, обезьяна,  и тем  отрекся от всякого другого родства.  Не сделал ли он
это из любви к Джэн Портер?
     Другого разумного объяснения быть не могло. А если так, не  следует  ли
предположить,  что он не станет  предъявлять свои родовые  права? И тогда  в
праве ли  он,  Вильям Сесиль Клейтон, идти наперекор  его  желаниям,  мешать
этому  странному  человеку  принести себя в жертву? Если  Тарзан от  обезьян
делает  это ради  счастья  Джэн Портер,  может ли  он, Клейтон, которому она
доверила свою судьбу, действовать в ущерб ее интересам?
     Он рассуждал  таким  образом  до  тех  пор,  пока  первый  великодушный
импульс,  побуждавший его тотчас объявить  правду и  отказаться от  титула и
владений  в  пользу  законного собственника, был погребен  под целой  массой
софистических  соображений, удобных для  его личных интересов.  Но  до конца
поездки и некоторое время после того он был в дурном настроении и выведен из
равновесия.
     Через несколько дней по приезде  в Балтимор Клейтон  заговорил с Джэн о
свадьбе, прося ее ускорить день.
     -- Что вы понимаете под словом "ускорить"? -- спросила она.
     -- Ближайшие дни.  Мне надо сейчас  же  выехать  в  Англию. Я хотел  бы
выехать вместе с вами, дорогая.
     -- Я не могу собраться  так скоро, -- запротестовала Джэн. -- Мне нужен
месяц, по крайней мере.
     Она обрадовалась, подумав, что дела, отзывающие  его  в  Англию,  могут
затянуться,  и  свадьба  отодвинется.  Она  заключила невыгодную  сделку, но
хотела честно  выполнить свою  роль  до  конца,  как бы  она ни была для нее
горька,  и  все-таки,  если  отсрочка  радовала  ее,  на   то  были   вполне
извинительные  причины, она это прекрасно  сознавала. Его ответ  разочаровал
ее.
     -- Хорошо, Джэн, -- сказал он. -- Я отложу поездку в Англию на месяц, и
тогда мы поедем вместе.
     Но  когда  месяц  истекал,  она нашла новый  предлог  для  отсрочки, и,
наконец,  Клейтон, обескураженный  и  сомневающийся,  вынужден  был уехать в
Англию один.
     Письма,  которыми  они  затем  обменялись,  не  приблизили  Клейтона  к
осуществлению его надежд, и он написал в  конце  концов профессору  Портеру,
прося его похлопотать. Старик всегда  был благосклонен к нему и одобрил этот
союз. Клейтон ему нравился, а как представитель старинной  южно-американской
семьи,  он  придавал скорей  преувеличенное  значение преимуществам  титула,
которые так мало ценила или совсем почти не ценила его дочь.
     Клейтон уговаривал профессора согласиться  приехать погостить к  нему в
Лондон, вместе с м-ром Филандером,  Эсмеральдой, со  всеми.  Молодой человек
думал, что в Англии, вдали от обычной обстановки, Джэн не так будет пугаться
того шага, который она никак не решается сделать.
     В  тот  же вечер, когда профессор Портер получил  письмо  Клейтона,  он
объявил, что они уезжают в Лондон на будущей неделе.
     Но и в Лондоне с Джэн  было не  легче справиться, чем в Балтиморе.  Она
находила один предлог за другим, а когда, наконец, лорд Теннингтон пригласил
всю  компанию  проехаться  на  его  яхте  вокруг  Африки,  она  с  восторгом
ухватилась  за  эту  мысль,  но   категорически  отказалась  обвенчаться  до
возвращения  в  Лондон.  На  поездку должно  было уйти  около  года, так как
предполагалось  останавливаться  на   неопределенное   время   в   различных
интересных местах, и Клейтон в душе проклинал Теннингтона за его затею.
     По плану лорда Теннингтона они должны были  объездить Средиземное море,
а потом Красным  морем и Индийским океаном  проехать вдоль восточного берега
Африки, заходя во все интересные порты.
     Таким  образом, в  один  прекрасный  день, два судна шли  Гибралтарским
проливом.  То, что  поменьше, легкая белая  яхта,  спешило на восток,  и  на
палубе  сидела  молодая  женщина,  устремив  печальные  глаза  на  усыпанный
бриллиантами  медальон,  который она держала в руках.  Мыслями она  унеслась
далеко,  в  чащу  тропических  джунглей,  где  сквозь  густую  листву  слабо
пробивался солнечный свет, и сердце тянулось мыслям вослед.
     Она  старалась  угадать,  вернулся ли в  дикие  леса  человек,  который
подарил ей  эту  красивую  безделушку, значащую для него гораздо больше, чем
то, во сколько она могла быть оценена.
     На палубе большего  судна,  пассажирского  парохода, направлявшегося на
запад, этот самый человек сидел подле другой молодой женщины, и они болтали,
строя предположения относительно изящного суденышка,  грациозно скользившего
по едва подернутому рябью морю.
     Когда  яхта  прошла,  мужчина  вернулся  к  прерванному  ее  появлением
разговору:
     --  Да,  -- говорил он, --  я очень люблю  Америку,  а значит  люблю  и
американцев, потому что каждая страна -- это то, что из нее сделал народ.  Я
встречался там с очень приятными  людьми.  Я  помню одну семью из вашего  же
города, мисс  Стронг, которая мне особенно понравилась -- профессор Портер и
его дочь.
     --  Джэн  Портер!  -- воскликнула девушка.  --  Вы хотите сказать,  что
знакомы с Джэн Портер? Но ведь у меня нет лучше друга во всем мире. Мы росли
вместе, мы знаем друг друга целые века.
     -- В  самом деле?  -- засмеялся  он. -- Трудно в этом убедить человека,
который видел вас обеих...
     -- Ну, я  поправлюсь,  -- согласилась она со смехом.  -- Мы  знали друг
друга  два  века -- ее и мой. Но,  в самом деле, мы  любим  друг  друга, как
сестры, и у меня сердце разрывается, когда я думаю, что скоро потеряю ее.
     -- Потеряете ее? --  воскликнул  Тарзан. -- Что вы хотите этим сказать?
Ах,  да,  понимаю. Вы хотите сказать,  что теперь,  когда она  вышла замуж и
живет в Англии, вы редко будете встречаться с ней?
     -- Да, --  отвечала она. -- И самое грустное то,  что она выходит замуж
не  за  того,  кого любит. О, это  ужасно! Выйти замуж  из  чувства долга. Я
нахожу, что это  дурно,  я так ей и  сказала, и хотя  только я  одна,  кроме
ближайших родственников, должна была быть на свадьбе, я просила ее  не звать
меня -- я не хотела присутствовать на такой свадьбе -- это насмешка! Но Джэн
такая  положительная!  Она  уверила  себя,  что  это  единственно  возможный
благородный выход, и ничто не могло бы помешать ей выйти за лорда Грейстока,
разве он умер бы или сам отказался!
     -- Меня это очень огорчает, -- сказал Тарзан.
     -- А я огорчена за человека, которого она любит, -- продолжала девушка,
-- потому  что и он любит ее. Я с  ним никогда не  встречалась, но, судя  по
рассказам  Джэн,  это необыкновенный  человек.  По-видимому,  он  родился  в
африканских джунглях, и воспитала  его  свирепая, человекообразная обезьяна.
Он  ни разу не  видел белого  человека  до того, как профессор Портер  и его
спутники  были  высажены пиратами на  берег, у  самого порога его  крохотной
хижины. Он  спасал  их от всевозможных  страшных  зверей  и  выполнял  самые
невообразимые подвиги,  а в довершение всего  влюбился в Джэн, а она в него,
хотя  она сама об этом не подозревала до тех пор, пока не  дала  слово лорду
Грейстоку!
     --  Замечательно!  --  пробормотал Тарзан, тщетно напрягая мозги, чтобы
придумать  новую   тему  для  разговора.   Он  любил,  когда  Газель  Стронг
рассказывала о Джэн, но неловко было слушать ее рассуждения о себе самом. На
его счастье к ним присоединилась мать девушки, и разговор сделался общим.
     Следующие дни протекли безо всяких инцидентов. Море было спокойно, небо
ясно. Пароход,  не останавливаясь,  шел на юг.  Тарзан проводил тихие часы с
мисс  Стронг и ее  матерью;  они читали,  сидя на палубе, беседовали, делали
снимки фотоаппаратом мисс Стронг, а после захода солнца гуляли.
     Как-то Тарзан  застал  мисс Стронг беседующей с  каким-то  незнакомцем,
которого он до  сих  пор не  видел. Когда Тарзан  подошел к ним,  незнакомец
откланялся девушке и хотел отойти.
     -- Погодите,  мсье Тюран,  --  сказала мисс Стронг. -- Надо познакомить
вас с м-ром Кальдуэллом.
     Мужчины  пожали друг другу  руки. Взглянув  в  глаза г.  Тюрану, Тарзан
удивился -- до чего знакомо ему их выражение.
     --  Я  имел уже  честь встречаться  с вами, я в этом уверен, --  сказал
Тарзан, -- но при каких обстоятельствах -- не припомню.
     Мсье Тюран был, видимо, смущен.
     -- Не скажу, мсье, -- возразил он. --  Возможно. У меня у самого иногда
появлялось такое ощущение при встрече с незнакомыми людьми.
     -- Мсье Тюран  разъяснил мне некоторые  тайны мореплавания, -- пояснила
девушка.
     Тарзан мало внимания обратил  на  то, что говорилось затем, он старался
вспомнить, где встречался  раньше  с этим человеком.  Ясно, что это было при
исключительных обстоятельствах. В это время солнце подобралось к ним, и мисс
Стронг попросила мсье Тюрана отодвинуть ее кресло в тень.  Тарзан смотрел на
него в  это время и заметил, как неловко обращался он со стулом. Кисть левой
руки была  у  него  неподвижна.  Этого признака  было достаточно,  несколько
ассоциаций восстановили всю связь.
     Мсье Тюран искал предлога, чтобы грациозно удалиться. Он воспользовался
перерывом  в  разговоре,  вызванном  переменой  мест,  и  откланялся.  Низко
поклонившись мисс Стронг и кивнув Тарзану, он отошел от них.
     -- Одну минуту,  -- сказал Тарзан, -- пусть мисс Стронг извинит меня, я
хочу проводить вас. Я вернусь через несколько минут, мисс Стронг.
     Мсье  Тюран  чувствовал  себя,  видимо,  не  по себе.  Когда они отошли
настолько, что девушке не было их видно, Тарзан остановился и опустил на его
плечо тяжелую руку.
     -- Какую игру вы ведете сейчас, Роков? -- спросил он.
     -- Я уезжаю из Франции, как обещал вам, -- возразил тот угрюмо.
     --  Это-то я вижу, --  продолжал Тарзан, --  но я настолько хорошо знаю
вас, что мне трудно поверить, будто простая случайность  свела  нас на одном
пароходе.  Если бы  я даже  склонен был  верить  этому,  то сам  факт  вашей
гримировки достаточно показателен.
     --  Что ж, --  проворчал Роков,  пожимая  плечами, -- не  знаю, что  вы
сможете сделать. Пароход этот под английским  флагом. Я  имею такое же право
быть на нем, как и  вы, а, судя  по тому, что вы  записаны под чужим именем,
пожалуй, и больше права.
     -- Не  будем спорить, Роков. Я хотел только предупредить вас,  чтобы вы
держались подальше от мисс Стронг, она порядочная женщина.
     Роков побагровел.
     -- Если вы не послушаетесь  меня, -- продолжал Тарзан, -- я выброшу вас
за  борт.  Не забывайте,  что я  лишь  ищу предлога. --  С этими  словами он
повернулся на каблуках и отошел от Рокова, которого от ярости била дрожь.
     В течение нескольких дней он не встречал Рокова, но тот не дремал. Сидя
с Павловым в своей каюте, он курил и бранился, грозил самой страшной местью.
     -- Я бы  сбросил его за борт сегодня же, -- кричал он, -- если бы я был
уверен, что он не держит при себе этих бумаг.  Я не могу рисковать выбросить
их  в  океан вместе  с  ним. Если  бы  ты не был таким  трусливым  болваном,
Алексей, ты сумел бы проникнуть к нему в каюту и поискать документы.
     Павлов улыбнулся:
     -- Говорят, вы -- мозг нашей фирмы,  дорогой Николай, --  заявил он. --
Почему бы вам не найти способа проникнуть в каюту м-ра Кальдуэлла?
     Два  часа  спустя судьба  была к  ним  благосклонна:  Павлов, все время
выслеживающий, видел,  как  Тарзан  вышел из  комнаты, не  заперев за  собой
дверей. Через пять минут Роков стоял настороже, чтобы дать сигнал,  в случае
появления Тарзана, а Павлов неслышно обыскивал чемоданы человека-обезьяны.
     Он готов  был бросить поиски, как вдруг заметил сюртук,  который только
что  перед  этим  был  на  Тарзане. Миг -- и он почувствовал под рукой пакет
казенного образца. Быстро ознакомившись с его содержанием, он весь расплылся
улыбкой.
     После  его  ухода  из каюты  сам  Тарзан  не сказал бы, что  кто-нибудь
прикасался к его вещам, Павлов был мастер своего дела.
     Когда у себя  в каюте он передал пакет Рокову,  тот позвонил и приказал
лакею подать бутылку шампанского.
     -- Надо отпраздновать, дорогой Алексей, -- сказал он.
     -- Повезло, Николай, -- рассказывал Павлов. --  Очевидно, документы эти
всегда при нем; совершенно случайно он забыл переложить их, когда только что
переодевался. Но что-то будет,  когда  он  заметит пропажу!  Боюсь, он сразу
припишет ее вам, раз знает, что вы на борту.
     --  Кого   он  будет  подозревать  --  будет   уже  не  важно...  после
сегодняшнего вечера... -- отвечал Роков со скверной усмешкой.
     В этот вечер, когда мисс Стронг спустилась к себе, Тарзан остановился у
борта,  глядя вдаль на воду. Он  каждый вечер  стоял  так, иногда  часами. И
человек, который, не переставая, следил за ним  с того самого момента, когда
Тарзан в Алжире сел на пароход, знал его привычку.
     И на этот раз те же глаза следили за  ним. Вот ушел  с палубы последний
праздношатающийся. Ночь  была  светлая, хотя  и  безлунная, все предметы  на
палубе были отчетливо видны.
     Две  фигуры отделились от  тени кают и  стали  медленно  подкрадываться
сзади к человеку-обезьяне. Плеск волн о бока корабля, шум винта, стук машины
заглушали едва слышные шаги.
     Они совсем близко  уже... Вот один поднял руку,  как будто считая: раз,
два, три! Оба негодяя разом бросились на свою жертву. Каждый схватил Тарзана
от обезьян за одну ногу и, при всем его проворстве, не  успел он оглянуться,
как перевалился через низкий борт и полетел в Атлантический океан.
     Газель Стронг  смотрела  в  окошечко своей каюты на море. Вдруг  темный
предмет мелькнул перед ее глазами, падая в море, очевидно, с верхней палубы.
Он упал  так быстро вниз,  в темные воды, что она не  успела разглядеть, что
это  такое,  но это мог  быть и человек. Она  прислушалась, не раздастся  ли
всегда жуткий крик: "Человек за бортом!", -- но никто не крикнул. Тихо  было
на судне вверху, тихо и внизу на воде.
     Девушка  решила,  что  кто-нибудь  из  команды  просто  выбросил  мешок
отбросов, и через несколько минут спокойно улеглась.
     XIII
     КРУШЕНИЕ "ЛЕДИ АЛИСЫ"
     На  следующее  утро  за  завтраком место Тарзана не  было занято.  Мисс
Стронг немножко  удивилась,  потому что  м-р  Кальдуэлл всегда  ждал ее и ее
мать, чтобы завтракать вместе с ними.  Позже,  когда она сидела на палубе, к
ней  подошел  г.  Тюран  и  обменялся с  ней  несколькими  словами. Он  был,
по-видимому, в прекрасном настроении и удивительно любезен. Когда он отошел,
мисс Стронг подумала, какой милый человек мсье Тюран.
     День тянулся вяло.  Ей недоставало спокойного общества м-ра Кальдуэлла,
в нем было что-то, сразу понравившееся девушке. Он рассказывал так интересно
о местах, где он бывал, о людях  и  обычаях, о диких зверях. И  у него  была
странная  манера  всегда   проводить  параллели  между  дикими  животными  и
цивилизованными людьми,  манера, выдававшая,  что он  хорошо  знает первых и
верно, хотя не без некоторого цинизма, судит о вторых.
     Когда перед обедом  мсье  Тюран опять остановился  поболтать с ней, она
обрадовалась маленькому разнообразию за весь  скучный день. Но она  начинала
сильно недоумевать по  поводу продолжающегося  отсутствия м-ра Кальдуэлла  и
почему-то  смутно ассоциировала  его  с  испугавшим ее ночью  явлением.  Она
заговорила об этом с мсье Тюраном. Видел ли он м-ра Кальдуэлла сегодня? Нет.
Почему?
     --  Его не было сегодня  за  завтраком,  --  говорила девушка. -- Я  не
видела его со вчерашнего дня. Мсье Тюран выслушал очень внимательно.
     -- Я не имел удовольствия близко знать м-ра Кальдуэлла, -- произнес он,
-- но он показался  мне очень почтенным джентльменом. Быть может, он заболел
и не выходит из каюты. В этом не было бы ничего необычайного.
     --  Разумеется,  -- отвечала  девушка,  --  но по  какой-то  непонятной
причине  у   меня  есть  предчувствие,  что   с  м-ром   Кальдуэллом  что-то
неблагополучно. Странное ощущение -- будто я знаю, что его нет на судне.
     Мсье Тюран приятно засмеялся.
     --  Пощадите,  дорогая мисс  Стронг. Где же ему быть? Мы  уже несколько
дней не видим берегов.
     -- Конечно, это  глупо с  моей стороны, -- соглашалась она. А потом: --
не стану больше ломать себе голову, попробую узнать, где м-р Кальдуэлл, -- и
она подозвала проходившего мимо лакея.
     -- Это  будет потруднее, пожалуй, чем ты воображаешь,  милая девица, --
подумал про себя г. Тюран, а вслух сказал: -- Ну, разумеется.
     -- Найдите мне м-ра Кальдуэлла, пожалуйста, -- сказала  она слуге, -- и
скажите, что его продолжительное отсутствие начинает беспокоить его друзей.
     -- Вы очень любите м-ра Кальдуэлла? -- спросил мсье Тюран.
     -- Он великолепен, -- заявила девушка. -- Мама совсем влюблена в  него.
Это один  из  тех людей, с которым чувствуешь  себя, как за каменной стеной,
ему нельзя не доверять.
     Через несколько минут лакей вернулся и сообщил, что м-ра Кальдуэлла нет
в его каюте.
     -- Я не мог найти его, мисс Стронг, -- и -- он заколебался, -- я узнал,
что он не ложился  сегодня  ночью.  Я думаю, мне  следует доложить  об  этом
капитану...
     -- Ну, разумеется, -- воскликнула мисс Стронг. -- Я сама пойду с вами к
капитану.   Это   ужасно!  Я   чувствую,   случилось  что-то  страшное.  Мои
предчувствия меня не обманули.
     Совсем перепуганная юная особа явилась несколько  минут спустя вместе с
лакеем к  капитану. Он молча выслушал  их  рассказ,  и  тревожное  выражение
появилось  у него на лице, когда слуга уверил его,  что побывал уже повсюду,
где мог бы быть пассажир.
     -- А вы уверены, мисс  Стронг, что видели, как какое-то  тело  упало  в
воду ночью? -- переспросил он.
     --  Не может быть ни  малейшего сомнения,  -- подтвердила она.  -- Я не
стала бы утверждать, что это был человек,  не слышно было никакого крика. Но
если м-ра Кальдуэлла  нет на борту, я буду убеждена в том, что видела именно
его падающим в воду.
     Капитан  приказал немедленно  обыскать судно, с носа  до кормы и сверху
донизу, не пропустив ни одного уголка, ни одного чулана. Мисс Стронг ждала в
капитанской каюте результатов поисков. Капитан задал ей ряд вопросов, но она
ничего не могла сказать ему о пропавшем человеке, кроме того, что слышала от
него самого за время их короткого знакомства на пароходе.
     В  первый раз  она  сама обратила внимание,  как  мало  говорил  ей м-р
Кальдуэлл  о самом себе и своей  прошлой  жизни. Она почти ничего не  знала,
кроме того,  что он  родился в  Африке, а воспитывался  в  Париже, и  то эти
сведения  она получила только в ответ на  ее  удивленное замечание, как  это
англичанин говорит по-английски с акцентом француза.
     -- Не упоминал ли он, что у него есть враги? -- спросил капитан.
     -- Никогда.
     -- Был ли он знаком еще с кем-нибудь из пассажиров?
     -- Ровно столько же, как со мной -- случайные пароходные знакомства...
     -- Гм... Не думаете ли вы, мисс Стронг, что он выпивал лишнее?
     --  Не думаю, чтобы он вообще пил... и во всяком случае еще за  полчаса
до падения в воду тела он не пил ничего.
     -- Все это очень странно, -- раздумывал капитан.  -- Он  не  был похож,
по-моему, на человека, подверженного головокружениям, обморокам и т. п. Да и
в таком  случае маловероятно, чтобы он упал за  борт, он скорее  свалился бы
внутрь. Если его нет на судне,  мисс Стронг, его, значит, выбросили за борт,
а  тот  факт,  что  вы  не  слыхали  крика,  показывает,  что сбросили  его,
предварительно убив.
     Девушка содрогнулась.
     Прошел час, прежде чем вернулся старший офицер, руководивший поисками.
     -- М-ра Кальдуэлла нет на судне, сэр, -- объявил он.
     -- Я боюсь, м-р Брэнтли, что тут не просто несчастный случай, -- сказал
капитан.  --  Я  хотел  бы,  чтобы  вы  лично  пересмотрели  все  вещи  м-ра
Кальдуэлла,  --  не  найдется  ли каких-нибудь  признаков,  дающих основание
думать, что тут убийство или самоубийство. Будьте возможно внимательней.
     --  Хорошо,  сэр, --  отозвался  м-р  Брэнтли  и  ушел, чтобы  заняться
осмотром.
     Газель Стронг получила тяжелый удар. Два дня она не выходила из  каюты.
А  когда  опять появилась  на  палубе, была  совсем бледная, осунувшаяся,  с
большими  темными  кругами  под глазами.  И во  сне,  и наяву  ей  постоянно
чудилось темное тело, падающее быстро и молча в холодный суровый океан.
     Вскоре после ее первого появления на палубе, к  ней подошел мсье Тюран,
всячески выражая ей свое внимание и сочувствие.
     --  В самом  деле это  ужасно, мисс  Стронг, -- сказал он. -- Я не могу
забыть об этом.
     -- И я тоже, -- устало проговорила девушка. -- Я чувствую, что могла бы
спасти его, если бы только подняла тревогу.
     --  Вы  не  должны упрекать себя, дорогая мисс Стронг, -- успокаивал ее
Тюран. -- Каждый на вашем месте поступил бы так же. Кому бы пришло в голову,
что это падает человек?  Да  если бы вы и подняли тревогу,  результат был бы
такой же -- сначала они усомнились бы  в ваших словах, сочли, что это просто
нервная  галлюцинация  женщины,  а  если бы вы настаивали,  то пока  пароход
остановили бы, пока  спустили бы лодки, и они прошли бы на веслах  несколько
миль до места происшествия, -- спасать было бы уже поздно. Нет, вы не должны
упрекать  себя.  Вы  больше  всех нас  сделали для м-ра Кальдуэлла,  вы одна
хватились его и заставили произвести поиски.
     Девушка не  могла не чувствовать к  нему  благодарности за  ласковые  и
успокаивающие слова.  Он часто,  почти постоянно,  проводил  с ней  время до
конца  их путешествия и  все больше начинал нравиться ей. Мсье  Тюран узнал,
что   красивая   мисс  Стронг  из   Балтимора   --  богатая  невеста,  и  от
раскрывающихся перед ним перспектив у него дух захватывало.
     Г.  Тюран намеревался  сойти с судна  в первом же порту, в  который они
зайдут после исчезновения Тарзана.  Разве не лежали у него  в кармане именно
те документы, из-за которых он сел  на пароход? Ничто больше не  задерживало
его  здесь. Ему следовало спешить на континент и  сесть на первый экспресс в
Петербург.
     Но  теперь у  него  возникла  новая  идея,  которая  быстро  отодвинула
первоначальный проект на второй план. Нельзя  было  пренебречь американскими
капиталами, да и собственница их представляла не малую приманку.
     --  Черт  побери!  Да  она  сенсацию произвела бы в Петербурге! -- И он
тоже, при помощи ее приданого.
     После  того,  как  г.  Тюран  мысленно  разбросал  несколько  миллионов
долларов, он убедился, что занятие настолько ему по вкусу, что решил доехать
до Канштадта,  где у  него  внезапно оказались срочные дела,  требующие  его
присутствия неопределенное время.
     Мисс Стронг рассказала ему, что она едет с матерью к дяде, проживающему
там,  и  что они  еще не  решили,  сколько времени там пробудут, может быть,
несколько месяцев.
     Она очень обрадовалась, узнав, что мсье Тюран тоже едет туда.
     -- Я надеюсь, мы будем поддерживать наше знакомство, -- сказала она, --
вы должны сделать визит маме, как только мы устроимся.
     Г.  Тюран был  в восторге  и не замедлил выразить  его. Мистрис  Стронг
относилась к нему далеко не так благосклонно, как дочь.
     -- Не знаю, почему я не доверяю ему, -- сказала она как-то  Газели.  --
Он как  будто настоящий джентльмен,  но  иногда у него появляется  в  глазах
какое-то  странное,  бегающее выражение, которое я не умею  объяснить, но от
которого я чувствую себя не по себе. Дочь рассмеялась.
     -- Ах вы, глупенькая моя, милая мама, -- сказала она.
     -- Возможно. Но я предпочла бы общество м-ра Кальдуэлла.
     -- Да и я тоже, -- согласилась дочь.
     Г. Тюран сделался частым гостем в доме дяди Газель Стронг в Канштадте.
     Он  ухаживал  совершенно  открыто,  но  так  умел  предупреждать каждое
желание девушки, что она все  меньше могла без него обходиться. Нуждалась ли
она, или ее мать, или кто-нибудь из кузин в провожатом, надо ли было оказать
дружескую  услугу, вездесущий  и обходительный мсье  Тюран бывал всегда  под
рукой.  Дядя  и вся  его  семья  полюбили его  за  неизменную галантность  и
услужливость.  Мсье Тюран  начинал становиться  необходимым. Наконец, выбрав
удобный момент,  он сделал  предложение. Мисс Стронг  была  поражена, она не
знала, что сказать.
     -- Я никогда  не  думала,  что у вас могут быть ко  мне  чувства такого
рода,  -- отвечала она. --  Я всегда  видела в вас только милого друга. Я не
могу  сразу дать  вам ответ. Забудьте, что вы просили меня быть вашей женой.
Будем продолжать  по-прежнему.  И я попробую  подойти  к вам  с  иной  точки
зрения. Может  быть, я  приду  к заключению,  что  чувство  мое к вам больше
дружбы.  Мне, конечно, ни разу не приходило в голову,  что  я  могу полюбить
вас.
     Мсье Тюран  вполне согласен  с такой  постановкой вопроса. Он сожалеет,
что поторопился, но он так давно и так преданно любит ее, что, ему казалось,
это всем ясно.
     -- Я полюбил  вас с первой  минуты, как увидел вас, Газель,  -- говорил
он, -- и я готов ждать, потому что уверен, что такая сильная и чистая любовь
не может не  быть  вознаграждена.  Все, что я хочу знать --  это  что вы  не
любите другого. Можете вы мне это сказать?
     -- Я  никогда  в  жизни  никого  не  любила,  --  отвечала  она,  и  он
удовлетворился.
     По  дороге домой он купил паровую яхту  и выстроил виллу,  стоимостью в
несколько миллионов долларов, на берегу Черного моря.
     На  следующий день  Газель Стронг  пережила  одну  из  самых  радостных
неожиданностей: выходя из ювелирного магазина, она столкнулась  лицом к лицу
с Джэн Портер.
     -- Как, Джэн Портер! -- крикнула она. -- Откуда ты свалилась? Я не верю
своим глазам!
     -- Ну, в самом деле! -- воскликнула не менее изумленная Джэн. -- А я-то
в воображении рисую  себе, как вы все живете там,  в Балтиморе! -- И она еще
раз обняла приятельницу и осыпала ее поцелуями.
     Когда  кончились взаимные объяснения,  Газель узнала,  что  яхта  лорда
Теннингтона  остановилась  в Канштадте на неделю, по крайней  мере, а  затем
будет продолжать свой путь вверх вдоль западного берега Африки, и  обратно в
Англию. -- Где, -- закончила Джэн, -- мы обвенчаемся.
     -- Так значит ты еще не замужем? -- спросила Газель.
     -- Нет  еще,  -- подтвердила  Джэн и  прибавила совсем  некстати,  -- я
хотела бы, чтобы до Англии было бы много миллионов миль.
     Произошел  обмен  визитами  между   яхтой  и   родственниками   Газель.
Устраивались сообща обеды, прогулки за город  для  развлечения гостей.  Мсье
Тюран  каждый раз был желанным гостем.  Он и  сам устроил обед  для  мужской
половины компании и сумел  заслужить расположение лорда  Теннингтона разными
услугами.
     До  сведения г. Тюрана дошли кое-какие  слухи о возможных  последствиях
стоянки яхты в Канштадте, и он не хотел быть исключенным. Однажды, оставшись
наедине с  англичанином, он дал ему понять, что помолвка  его с мисс  Стронг
будет оглашена,  как только они вернутся в Америку. -- Но ни  слова об этом,
дорогой Теннингтон, ни слова.
     -- Разумеется, я прекрасно понимаю, друг мой, -- ответил Теннингтон. --
Но вас можно поздравить -- чудная девушка, право!
     На следующий день мистрис Стронг, Газель и  мсье Тюран были в гостях на
яхте.  Мистрис Стронг говорила, что она очень  довольна  своим пребыванием в
Канштадте и очень жалеет, что письмо из Балтимора от ее  адвоката заставляет
ее сократить свой визит.
     -- Когда вы отплываете?
     -- В начале будущей недели, должно быть.
     -- В самом  деле! -- воскликнул  мсье Тюран. -- Как я счастлив!  Я тоже
должен возвращаться и могу проводить вас и быть вам полезным дорогой.
     -- Это  очень мило  с  вашей  стороны, мсье  Тюран, --  заметила  м-рис
Стронг. -- Мы, конечно, с радостью отдадимся под ваше покровительство. -- Но
в глубине души, не зная сама почему, она предпочла бы обойтись без него.
     --  Бог  мой!  --  воскликнул,  немного  погодя,  лорд  Теннингтон.  --
Прекрасная идея!
     -- Ну,  конечно,  Теннингтон, -- вставил  Клейтон, -- идея  должна быть
прекрасна,  раз она  пришла  вам  в голову,  но  все-таки  --  в  чем  дело?
Проехаться в Китай по дороге к южному полюсу, да?
     -- Ну, знаете, Клейтон, нечего злиться на  человека только потому,  что
не  вы  предложили эту поездку, с самого  нашего  отплытия  вы не перестаете
ворчать.
     -- Нет, сэр, -- продолжал он, -- идея прекрасная, и на этот раз даже вы
с  этим  согласитесь. Идея  заключается  в том, чтобы захватить с  собой, до
самой Англии, мистрис Стронг и мисс Стронг, и Тюрана, если он  захочет!  Ну,
что ты теперь скажешь?
     --  Прошу  прощения, Тенни,  старичина,  -- крикнул Клейтон.  -- Идея в
самом деле блестящая -- я от вас этого никогда не ожидал. Вы твердо уверены,
что она не заимствованная?
     -- И мы отплывем в начале недели или вообще в день, удобный для мистрис
Стронг,  --  закончил любвеобильный  англичанин  таким  тоном,  будто вопрос
только в дне отплытия.
     --  Пощадите,  лорд  Теннингтон,   вы  не  дали  нам  возможности  даже
поблагодарить вас, а тем более решить  -- можем ли мы принять  ваше любезное
приглашение, -- взмолилась мистрис Стронг.
     -- Ну, разумеется, вы можете, -- решил за нее Теннингтон. -- Мы будем в
пути не дольше любого пассажирского парохода, и вам  будет не  менее удобно.
А, сверх того, вы нужны нам, и мы не принимаем отказа.
     Итак, было решено, что яхта отплывет в ближайший понедельник.
     Два дня спустя  после  выхода в  море,  девушки сидели в  каюте Газель,
рассматривали  фотографии.  Это  были  снимки, сделанные за все время  пути,
начиная  с отъезда из  Америки, и  девушки погрузились в  их рассматривание,
причем  Джэн  задавала массу  вопросов,  а  Газель  отвечала  целым  потоком
пояснений, касающихся разных сцен и лиц.
     -- А  это, -- вдруг сказала она, -- это  человек,  которого  ты знаешь.
Бедный, я часто  хотела расспросить тебя о нем, но всегда забывала, когда мы
встречались.
     Она  держала  фотографию  так, что Джэн не  могла видеть,  кто  на  ней
изображен.
     -- Его звали Джон Кальдуэлл,  -- продолжала Газель. -- Ты  помнишь его?
Он англичанин, встречался с тобой в Америке.
     -- Я не помню  такого  имени, -- ответила Джэн. -- Дай мне взглянуть на
карточку.
     -- Бедный, он  свалился за борт, когда мы шли сюда вдоль Африки. -- И с
этими словами она протянула карточку Джэн.
     -- Свалился за борт. -- Как! Газель! Газель!  Не говори, что он утонул.
Газель! Ведь ты шутишь?  Скажи, что ты  пошутила. -- И прежде чем испуганная
мисс Стронг успела ее подхватить, Джэн Портер упала на пол в обмороке.
     Когда  Газель привела подругу  в чувство,  она  долго молча смотрела на
нее. Джэн тоже не заговаривала.
     -- Я не  знала, Джэн, -- натянуто начала,  наконец, Газель,  -- что  ты
знала м-ра Кальдуэлла настолько  близко и что его  смерть могла нанести тебе
такой удар.
     -- М-ра Кальдуэлла? -- переспросила Джэн. -- Неужели ты хочешь сказать,
что не знаешь, кто он?
     --  Да,  я  прекрасно знаю,  Джэн,  кто  он такой  --  его  звали  Джон
Кальдуэлл, из Лондона.
     -- О,  Газель, как бы мне хотелось верить этому, -- простонала девушка.
-- Хотелось бы верить,  но  его черты так глубоко врезались в мое сердце и в
мою память, что я узнала бы его в любом месте  и из тысячи других. Все могли
бы спутать, но не я.
     --  Что  ты хочешь сказать,  Джэн?  --  вскричала  Газель, окончательно
встревоженная. -- За кого ты его принимаешь?
     -- Ни за кого не принимаю. Я знаю, что это портрет Тарзана от обезьян.
     -- Джэн!
     -- Я не могу ошибиться.  О, Газель, уверена ли ты, что он умер?  Нет ли
тут ошибки?
     -- Увы,  нет,  дорогая моя,  --  печально  ответила она. -- И  хотя мне
хотелось бы,  чтобы  ты  ошибалась, но  я  вспоминаю сейчас  сотни маленьких
подробностей, которые тогда не имели для меня значения, потому что я считала
его  Джоном  Кальдуэллом, из  Лондона. Он  говорил,  например, что родился в
Африке, а воспитывался во Франции.
     -- Да, это подходит, -- шепнула Джэн мрачно.
     --  Старший  офицер,  просматривавший  его  вещи,  не   нашел   ничего,
устанавливающего  личность  Джона  Кальдуэлла, из Лондона. Буквально все его
вещи были куплены  или сделаны  в  Париже.  Все, на чем  были инициалы, было
помечено буквами "Ж. К. Т."  или просто  "Т.".  Мы думали,  что он почему-то
путешествует инкогнито, под первым именем -- К -- Кальдуэлл.
     -- Тарзан от обезьян принял имя Жана К. Тарзана, -- сказала Джэн тем же
безжизненным тоном.  --  И  он умер! О,  Газель, это  ужасно! Один,  в  этом
страшном океане! Не верится, чтобы это смелое сердце перестало биться, чтобы
эти  сильные  мышцы  навсегда  успокоились  и  окоченели!  Он,  который  был
олицетворением жизни, здоровья, мужской силы, станет добычей... О! -- Она не
могла продолжать и со стоном, закрыв лицо руками, опустилась, рыдая, на пол.
     Долгие дни Джэн была больна и никого  не хотела  видеть, кроме Газель и
верной Эсмеральды. Когда она вышла, наконец, на  палубу,  все были  поражены
происшедшей в ней грустной переменой. Не  было больше прежней живой, веселой
красавицы-американки -- красавицы, пленявшей  и  радовавшей всех, кто знавал
ее.  Вместо  нее --  тихая  и  печальная  маленькая  девушка,  с  выражением
безнадежной грусти на лице,  выражением, происхождение которого никто, кроме
Газель Стронг, не мог объяснить.
     Остальные прилагали все усилия, чтобы развлечь и развеселить ее, но все
было напрасно. Иногда веселому лорду  Теннингтону удавалось вызвать  бледную
улыбку  на  ее лице,  но  по  большей  части  она сидела молча, глядя широко
раскрытыми глазами на океан.
     С  началом болезни  Джэн  Портер  яхту начали  преследовать  несчастья.
Сначала испортилась  машина,  и  яхта два  дня носилась  по  ветру,  пока не
произвели починку. Потом неожиданно налетел шквал и снес  с палубы буквально
все, что могло быть снесено. Наконец, двое матросов затеяли в кубрике драку,
и  один  был  тяжело ранен  ножом,  а другого пришлось  заковать  в кандалы.
Наконец, помощник капитана свалился ночью за борт и пошел ко дну раньше, чем
ему успели оказать  помощь. Яхта крейсировала  на месте  часов десять, но не
было ни малейшего признака упавшего в море человека.
     После  всех  этих  бед  все,  и  команда,  и  гости,  были  в  мрачном,
подавленном состоянии. Все боялись, что худшее еще впереди, особенно моряки,
вспоминавшие всякого рода страшные  предзнаменования, которые  имели место в
первой половине пути,  и  которые сейчас они считали предвестниками какой-то
страшной грядущей трагедии.
     Недолго пришлось ждать зловещим пророкам.  На  вторую ночь после гибели
помощника   капитана,  около  часа  ночи,  страшный  толчок,   от   которого
содрогнулась  вся яхта от носа до кормы, выбросил из постелей  и коек спящих
гостей и команду; машина остановилась.
     На несколько мгновений яхта  повисла  под углом в сорок пять  градусов,
потом с жалобным, душераздирающим стоном опустилась на воду и выпрямилась.
     Немедленно все мужчины, а  вслед за ними и женщины, выбежали на палубу.
Хотя ночь  была туманная,  но ветра не было,  море  было  спокойно,  и  было
достаточно светло,  чтобы различить  на  воде у самого  носа какую-то черную
массу.
     -- Наносной остров, -- коротко объяснил офицер, стоявший на вахте.
     В это время на палубу выбежал машинист, разыскивая капитана.
     -- Заплата, которую мы наложили на котел,  сорвана, -- заявил он,  -- и
от  носа  судно быстро наполняется водой. Еще  через  минуту прибежал  снизу
матрос.
     --  Господа!  --  кричал  он,  --  внизу  весь  киль  сорван.  Яхта  не
продержится и двадцати минут.
     --  Молчи! -- заорал  Теннингтон. --  Леди,  спуститесь вниз и соберите
немного  вещей. Дело,  может  быть,  и  не так плохо, но придется, возможно,
перейти в лодки. Лучше быть наготове. Не медлите, пожалуйста.  А вы, капитан
Жерольд, будьте добры  послать в трюм  кого-нибудь, понимающего, чтобы точно
установить степень опасности. Тем временем надо приготовить лодки.
     Ровный  низкий  голос владельца  значительно  успокоил всех,  и  каждый
занялся своим делом. К  тому времени, как женщины вернулись на палубу, лодки
были  снаряжены,   а  вслед  за  тем  вернулся  офицер,  который  осматривал
повреждения. Но  его мнения  уже и  не требовалось в подтверждение того, что
конец "Леди Алисы" близок.
     -- Итак, сэр? -- спросил капитан, видя, что офицер колеблется.
     -- Мне не хотелось бы пугать дам,  сэр, -- отвечал тот, --  но пробоина
так велика, что, по-моему, мы не продержимся и двенадцати минут.
     За последние пять минут "Леди Алиса"  начала быстро  погружаться носом,
корма уже поднялась высоко, и  на палубе трудно было  устоять на ногах.  При
яхте было  четыре  лодки, их  нагрузили  и спустили благополучно.  Пока  они
быстро удалялись от маленького судна, Джэн  Портер оглянулась, чтобы еще раз
посмотреть  на  яхту.  В  это самое время раздался сильный  взрыв,  треск  и
шипение  внутри  судна  --  котлы  взорвались,  и  от   взрыва   разлетелись
перегородки  и переборки;  корма  быстро поднималась все  выше; на мгновение
яхта   замерла  в  вертикальном  положении,   в   виде   огромной   колонны,
поднимающейся  прямо из  глубины океана,  потом быстро  погрузилась  головой
вперед.
     В  одной из лодок славный лорд Теннингтон сморгнул слезу -- для него не
так  важно  было,  что  целое  состояние  погружается в  воду,  больно  было
расставаться с дорогим прекрасным другом, которого он нежно любил.
     Наконец, долгая ночь кончилась, и солнце тропиков зажгло  гребни плавно
катящихся волн. Джэн Портер слегка задремала, яркие солнечные лучи разбудили
ее. Она огляделась кругом.  В лодке, кроме нее, были  три матроса, Клейтон и
Тюран.  Она  оглянулась  назад,  ища  другие  лодки, но  ничто  не  нарушало
страшного однообразия водной пустыни -- они были одни в маленькой лодочке на
огромном Атлантическом океане.
     XIV
     СНОВА В ПЕРВОБЫТНОЕ СОСТОЯНИЕ
     Когда Тарзан упал  в воду, первой его мыслью было от плыть  подальше от
парохода и от его опасных  винтов.  Он  знал, кому он обязан своим настоящим
положением, и когда лежал на воде, чуть помогая себе руками, то больше всего
был огорчен тем, что так легко дал Рокову обойти себя.
     Он  лежал   таким  образом   некоторое  время,  глядя,  как  постепенно
уменьшались и исчезали  в  отдалении огни парохода, и  ему даже  в голову не
пришло крикнуть о помощи.  Он никогда не обращался ни к кому за  помощью,  и
ничего  нет  удивительного,  что  не  подумал об  этом и сейчас.  Всегда  он
рассчитывал только на собственную  смелость и  находчивость, да  и не было у
него, со времени Калы,  никого, кто мог бы отозваться  на его  зов. Когда он
спохватился, было уже поздно.
     Один шанс  из ста, думал  Тарзан, что меня подберут,  еще меньше шансов
самому  добраться до земли.  Чтобы не  потерять  ни одного шанса,  он  решил
медленно  плыть   по  направлению  к  берегу,  может  быть,  скоро   пройдет
какое-нибудь судно.
     Он легко взмахивал  руками,  далеко загребая, пройдет много часов, пока
эти мощные мышцы почувствуют усталость. Ориентируясь по звездам, он медленно
продвигался вперед; заметил,  что ему мешают сапоги,  и сбросил их.  За ними
пошли  брюки, и он сбросил бы пиджак, если бы не вспомнил,  что  в кармане у
него драгоценные документы. Чтобы успокоиться  за них, он пощупал рукой, но,
к величайшему его смущению, их не оказалось.
     Теперь он понял, что не только из-за мести сбросил его Роков, а потому,
что  снова овладел  бумагами,  которые Тарзан  отобрал у  него  в  Бу-Сааде.
Человек-обязьяна послал  проклятие и сбросил в  Атлантический океан пиджак и
рубаху.  Еще  немного  -- и  он  освободился от остальной одежды  и поплыл к
востоку, ничем не стесняемый.
     Звезды бледнели при первых лучах  рассвета, когда прямо впереди себя он
увидел на  воде какую-то черную массу. Несколько сильных взмахов привели его
к ней, -- это было днище корабельного остова. Тарзан взобрался на  него, ему
хотелось  отдохнуть, по  крайней мере, до тех пор, пока совсем рассветет. Он
не думал оставаться здесь долго -- в жертву жажде и голоду. Если умирать, то
лучше умереть действуя, делая какие-нибудь попытки спастись.
     Море было спокойно,  и плавно покачивался остов, убаюкивая  пловца,  не
спавшего  вот  уже двадцать часов.  Тарзан от обезьян свернулся  на покрытых
тиной досках и скоро заснул.
     Горячие  солнечные  лучи  разбудили  его  задолго  до  полудня.  Первым
ощущением,  заговорившим   в  нем,   была  жажда,  выраставшая  до  размеров
настоящего страдания, по  мере  того, как к  нему возвращалось  сознание. Но
скоро и  жажда  была  забыта в радости,  которую ему доставили два открытия,
сделанные  одновременно:  кругом  плавала   масса  обломков  и   между  ними
перевернутая вверх дном спасательная лодка, а к востоку  на горизонте смутно
маячил отдаленный берег.
     Тарзан спустился в воду и поплыл между обломками к спасательной  лодке.
Прохладные воды океана освежили его почти  так  же, как это сделал бы стакан
воды, и он с обновленными  силами притянул  небольшую лодку к остову и после
нескольких  геркулесовских  усилий  втащил ее на  скользкое  днище. Здесь он
перевернул и осмотрел ее. Лодка была  совершенно  цела и скоро  благополучно
качалась  между обломками. Затем Тарзан выбрал несколько  обломков,  которые
могли  заменить  весла,  и  через  несколько минут  он  был уже  на  пути  к
отдаленному берегу.
     Перевалило далеко за полдень, когда  он приблизился  настолько, что мог
различать предметы на берегу и общие контуры берега.  Перед  ним открывалось
нечто вроде маленькой, защищенной бухты.  Лесистая вершина, расположенная  к
северу, показалась ему странно знакомой. Возможно ли,  что  судьба выбросила
его у самого порога  его родных, горячо любимых джунглей! Но как только  нос
лодки прошел устье бухты, всякие сомнения рассеялись: перед  ним, на дальнем
берегу, в тени девственного леса, стояла его собственная хижина, выстроенная
еще  до его рождения  руками давно умершего отца его, Джона Клейтона,  лорда
Грейстока.
     Сильными  взмахами мускулистых рук Тарзан  гнал маленькое  суденышко  к
берегу. Едва нос его коснулся земли, как человек-обезьяна выскочил на берег,
сердце  у него билось  радостно  и  с  восторгом  по мере  того, как  глазам
открывалось  давно  знакомое:  хижина,   взморье,  маленький  ручей,  густые
джунгли,  черный, непроницаемый  лес.  Мириады  птиц с  блестящим оперением,
роскошные тропические цветы на  гирляндах лиан, громадными петлями свисавших
с исполинских деревьев...
     Тарзан от обезьян вернулся  домой и, чтобы оповестить об этом весь мир,
он откинул назад молодую голову и испустил пронзительный и дикий клич своего
племени. На  один  миг  джунгли  замерли,  потом раздался  ответный вызов --
низкий и колдовской -- то рычал Нума, лев, а  издалека  чуть  слышно донесся
ответный рев обезьяны-самца.
     Тарзан прежде всего подошел к ручью и утолил жажду. Потом он направился
к  своей хижине.  Дверь все  еще оставалась запертой так, как они  с  д'Арно
оставили  ее.  Он приподнял  затвор  и  вошел. Ничто  не  было  тронуто. Все
оставалось на  местах:  стол,  кровать  и  маленькая колыбель, сделанные его
отцом, полки  и ящики -- точь в точь так, как они стояли  двадцать три  года
тому назад, как он оставил их два года тому назад.
     Порадовав свои взоры, Тарзан почувствовал, что желудок предъявляет свои
права, и,  мучимый голодом, отправился на поиски. Ни в хижине, ни при нем не
было  никакого оружия, но на стене висела одна из  его волокнистых  веревок.
Когда-то  он  не  бросил  ее, заменив  другой,  лучшей,  потому  что  она  в
нескольких местах  была порвана и связана узлами. Тарзан пожалел, что у него
нет ножа. Но, надо  думать, еще задолго до захода солнца у него будет и нож,
и копье, и  лук  со  стрелами, об этом  позаботится  его  лассо,  а пока оно
раздобудет  ему пищу. Он тщательно  натер  веревку и, забросив ее на  плечо,
вышел, притворив за собой дверь.
     Джунгли начинались  у самой хижины, и Тарзан от обезьян  вступил  в них
осторожно  и  бесшумно, снова  превратившись в дикого  зверя,  вышедшего  на
охоту. Первое время он держался земли, но,  не найдя ничьих следов и никаких
утешительных признаков, перешел на деревья. При первых же головокружительных
перелетах с дерева на дерево в нем проснулась  прежняя радость жизни. Забыты
были  бесполезные  сожаления  и тупая сердечная  боль.  Он снова жил,  снова
наслаждался  полной свободой. Кто захочет  вернуться  в душные, злые  города
цивилизованного  человека,  когда  огромные  пространства  великих  джунглей
обещают покой и свободу? Во всяком случае, не он.
     Было  еще  светло,  когда Тарзан добрался  до  водопоя на  берегу  реки
джунглей. Здесь  был брод, и с  незапамятных  времен лесные  звери приходили
сюда на водопой. Здесь можно было  всегда застать  ночью то Сабор,  то Нуму,
которые, пригнувшись в  густой листве  джунглей,  подкарауливали антилоп или
оленей.  Сюда  приходил кабан Хорта, и  сюда же пришел  Тарзан  от  обезьян,
потому что он был очень голоден.
     Он  растянулся  на  низкой  ветке  над  тропинкой. Прошло  около  часа.
Смеркалось. Чуть  в стороне от брода,  где чаща особенно густа, мягкие  лапы
переступали  по земле,  и большое  тело терлось о  высокие травы и спутанные
лианы. Никто, кроме Тарзана, этого не услыхал  бы. Но Тарзан слышал и понял:
это Нума, лев, как и он, вышел на промысел. Тарзан улыбнулся.
     Вдруг  он  услышал,  что какое-то  животное  осторожно  приближается по
тропинке к водопою. Еще минута -- и показался Хорта, кабан.  Чудное мясо.  У
Тарзана потекли слюнки. В той стороне, где лежал Нума, все  затихло, зловеще
затихло. Хорта  прошел  мимо  Тарзана.  Еще  несколько  шагов, и он будет на
радиусе прыжка Нумы. Тарзан представлял себе, как горят у Нумы глаза, как он
уже вбирает в себя воздух для того,  чтобы  испустить тот  страшный  рев, от
которого  у его жертвы кровь застывает в жилах на тот короткий  миг, который
проходит  от  прыжка  до   того   момента,  когда  клыки   вонзаются   между
раздробленных костей.
     Но...  только Нума подобрался, в воздухе просвистела веревка, брошенная
с  низко  нависшей  над дорожкой ветки близстоящего дерева.  Петля  обвилась
вокруг шеи Хорты. Испуганное  хрюканье, визг,  и Нума видел, как  его добыча
поддалась назад по тропинке,  а когда он прыгнул, Хорта-кабан взлетел  вверх
мимо  его  лап  на  дерево, и с дерева  глянуло  на  него,  поддразнивая,  и
засмеялось чье-то лицо.
     Тогда-то Нума заревел.  Сердитый, голодный  и  грозный, он ходил взад и
вперед  под издевающимся над ним человеком-обезьяной. Вот он остановился, и,
упершись  задними лапами о ствол дерева,  на  котором сидел  его  враг, стал
точить свои когти о кору, отрывая большие куски коры и обнажая белый ствол.
     А тем временем Тарзан  дотащил  упирающегося Хорту до соседней с  собой
ветки.   Мускулистые   пальцы   закончили   то,   что   начала    петля.   У
человека-обезьяны не было ножа, но природа снабдила его  орудием, которым он
мог вырывать себе куски пищи, и сверкающие зубы погрузились в сочное мясо; а
снизу беснующийся лев смотрел на то, как другой лакомится обедом, который он
уже считал своим.
     Уже совсем стемнело, когда Тарзан насытился. И до чего это было вкусно!
Он  никак  не   мог  привыкнуть  к   испорченному  мясу,  которыми  питаются
цивилизованные люди, и в глубине своего дикого сердца постоянно таил желание
полакомиться теплым мясом только что убитого зверя и вкусной красной кровью.
     Он вытер свои  испачканные руки пучком листьев, забросил остатки добычи
себе за плечо и полетел  лесом до своей хижины, а  в это время Джэн Портер и
Вильям Сесиль Клейтон встали из-за роскошного обеда на яхте "Леди Алиса", за
тысячу миль отсюда к востоку, в Индийском океане.
     Вслед  за  Тарзаном, только внизу, у подножья  деревьев, двигался Нума,
лев, и  когда человек-обезьяна взглядывал  вниз,  он  видел  мрачные зеленые
глаза, следившие за ним из темноты. Нума больше не рычал, а шел едва слышно,
как тень большой  кошки. Но все-таки ни один его шаг не ускользал от тонкого
слуха человека-обезьяны.
     Тарзан задавался вопросом, пойдет ли он за ним  до самых дверей хижины.
Тарзану это не улыбалось, предвещая ночь в скрюченном положении где-нибудь в
развилине дерева, а он предпочитал постель из травы у себя  дома. Но если бы
понадобилось, он знал и подходящее дерево, и удобное место на нем. Сотни раз
и в прежние  времена его провожала домой какая-нибудь большая кошка джунглей
и вынуждала искать  на  этом  дереве  убежища, пока  перемена настроения или
восход солнца не освобождали его от врага.
     Но  на этот  раз Нума отказался от преследования  и, испустив несколько
кровожадных рычаний,  сердито повернул и отправился на  поиски обеда. Тарзан
достиг хижины беспрепятственно и  через несколько минут растянулся на совсем
почти истлевших остатках травяной постели.
     Итак,  господин Жан  К.  Тарзан сбросил с  себя  тонкую оболочку  своей
искусственной  культурности и погрузился, счастливый и довольный, в глубокий
сон  дикого  зверя,  насытившегося до пресыщения.  А между  тем,  скажи одна
женщина  "да" --  и  он  навсегда был бы  связан  с  той другой жизнью  и  с
отвращением вспоминал бы об этой, дикой и первобытной.
     На следующее утро Тарзан проснулся поздно, так как он был очень утомлен
ночью и днем, проведенными на океане, а также прогулкой по джунглям, которая
задала работу его мышцам, два года уже не упражнявшимся.
     Проснувшись,  он прежде всего подбежал к ручью напиться. Потом бросился
в  море и  проплавал с  четверть часа. Вернувшись в хижину,  он  позавтракал
мясом Хорты и зарыл остатки мяса себе на ужин у стены хижины в песок.
     Снова  он взялся  за  веревку  и отправился в джунгли. На  этот  раз он
охотился  за  более  благородной  дичью  --  человеком;  хотя,  если  бы  вы
справились  о  его  мнении, он, наверное, назвал бы вам  с дюжину обитателей
лесов,  на  его  взгляд  более  благородных, чем  те  люди,  за  которыми он
охотился.  Сегодня  Тарзан  отправился  раздобыть  оружие.  Интересно знать,
остались ли  хотя  бы  женщины  и дети  в  селении  Мбонг  после  того,  как
карательная  экспедиция  с французского  крейсера  перебила  всех  воинов  в
наказание  за предполагаемое умерщвление д'Арно? Он надеялся,  что там снова
есть воины, иначе ему пришлось бы бог знает как долго искать.
     Человек-обезьяна  быстро  подвигался по лесу и около полудня подошел  к
тому месту, где  раньше стояло  селение, но к величайшему его  разочарованию
джунгли  уже  захватили все  поля,  а  хижины  пришли в  разрушение,  следов
человека не было. Он сначала лазал по развалинам, надеясь найти какое-нибудь
забытое оружие, но поиски его были тщетны, и, отказавшись от своей мысли, он
пошел  вдоль по  берегу ручья, протекавшего в  направлении с юго-востока. Он
знал, что вблизи проточной воды, по всей вероятности, будет другой поселок.
     Дорогой он охотился,  как охотился  со своим племенем обезьян в прежние
времена, как Кала учила его охотиться, выворачивая трухлявые пни, где бывают
приятные  на вкус насекомые,  поднимаясь  высоко на деревья, чтобы  ограбить
птичье гнездо или же бросаясь с быстротою кошки на маленького грызуна. Ел он
и другое,  но чем меньше останавливаться на перечислении  меню обезьяны, тем
лучше,   а   Тарзан  снова   стал   обезьяной,  такой  же  свирепой,  грубой
человекообразной обезьяной, какую воспитала в нем Кала, какой он  был первые
двадцать лет своей жизни.
     Он улыбнулся, вспомнив случайно некоторых друзей, которые сидят сейчас,
невозмутимые  и безупречные,  в помещениях избранного парижского клуба,  как
сидел  он   сам  несколько   месяцев  тому   назад;   иногда   он   внезапно
останавливался, как окаменевший,  уловив обонянием доносимый легким ветерком
запах новой добычи или опасного врага.
     Эту ночь  он  провел  далеко от берега  и  от своей  хижины, в надежном
убежище -- развилине гигантского  дерева, футов  на  сто от земли. Он  опять
поел вволю, на этот раз мяса  Бара --  оленя, которого поймал своим  быстрым
лассо.
     На следующий  день он с утра пустился снова в путь, держась по-прежнему
течения  потока. Три дня  продолжал он свои  поиски, пока не пришел в  такую
часть джунглей, где никогда не бывал. Здесь местность была выше  и лес реже,
а вдали, в просвете между деревьями, виднелась широкая равнина и цепь мощных
гор за  ней. Тут, на открытых полянах, попадалась новая  дичь -- бесконечное
число антилоп и большие стада зебр.
     На четвертый день ноздри его неожиданно втянули совершенно новый запах,
пока  еще едва уловимый, то  был запах человека, но  на  большом расстоянии.
Человек-обезьяна  затрепетал  от  удовольствия.  Все  чувства  у  него  были
напряжены, когда  он  быстро и ловко  втихомолку подвигался между  деревьями
туда,  где  была  добыча. Он  скоро нагнал  его --  одинокого  воина,  мягко
шагающего в джунглях.
     Тарзан  следовал   поверху   шаг  за  шагом,  поджидая,  пока   деревья
расступятся и удобнее будет  метнуть веревку. Пока он  преследовал ничего не
замечающего человека,  новые мысли зашевелились  у человека-обезьяны, мысли,
источник которых надо было искать во влиянии цивилизации.  Он вспомнил,  что
цивилизованный человек никогда не  убивает другого без всякого  повода, хотя
бы незначительного. Положим, Тарзану  нужны были оружие  и  украшения  этого
человека, но разве нельзя получить их, не убивая?
     Чем больше он об  этом думал, тем более отвратительным казалось ему без
надобности  прекратить жизнь  человеческую. И пока он обсуждал сам  с собой,
как  ему поступить,  они вышли на поляну, на  противоположном конце  которой
стояло  обнесенное частоколом  селение,  состоящее из хижин формы  пчелиного
улья.
     Когда воин  вышел  из лесу,  Тарзан  уловил  взглядом внизу бурое тело,
ползшее  по его  следам в  траве  -- это  был Нума-лев. Он тоже  преследовал
черного.  В  одну  минуту  Тарзан  сообразил,  какой  опасности подвергается
туземец, и  отношение его к тому,  в  ком он недавно еще видел добычу, сразу
изменилось: теперь  это  был уже свой  брат-человек, которому угрожает общий
враг.
     Нума  вот-вот  бросится,  некогда  было  перебирать  разные  способы  и
взвешивать возможные результаты. И сразу, почти одновременно,  лев выпрыгнул
из кустов за уходящим черным, Тарзан испустил  предостерегающий крик, черный
обернулся и увидел,  что Нума  остановлен  на полпути волокнистой  веревкой,
петля которой обвилась вокруг его шеи.
     Человек-обезьяна действовал  так быстро,  что не  успел  приготовиться,
чтобы устоять  против толчка и перевеса,  который  получился, когда  веревка
натянулась под огромной тяжестью Нумы; веревка действительно задержала льва,
и он  не успел  вонзить своих  когтей  в  тело черного человека,  но  Тарзан
потерял равновесие и полетел  на землю в шести шагах от взбешенного зверя. С
быстротой молнии Нума бросился на нового  врага, и беззащитный Тарзан был на
этот раз к смерти ближе, чем когда-либо. Спас его черный воин.  Сразу поняв,
что он обязан  жизнью этому  странному белому человеку,  он понял  в  то  же
время,  что только чудом тот может уйти  от  страшных острых клыков, которые
чуть было не вонзились в его собственное тело.
     С быстротой мысли он отнес свое копье  назад и затем  изо всех сил,  со
страшным  напряжением  мышц,  отчетливо  обнаружившихся под  отливающей  как
эбеновое дерево кожей, бросил его  в зверя. Окованное железом оружие не дало
промаху и пронзило гладкое туловище  Нумы от правого бока до левого плеча. С
ревом ярости  и боли зверь обернулся и бросился опять на  черного. Не  успел
сделать дюжину шагов, как  веревка Тарзана снова  остановила его, а когда он
повернул к  человеку-обезьяне, он  зарычал от новой боли: зубчатая стрела до
половины  вошла  в его тело; опять  он остановился, но тут Тарзан  успел уже
дважды обежать с веревкой вокруг ствола большого дерева и закрепить конец.
     Черный понял,  в чем  дело, и  осклабился,  но  Тарзан  знал, что  надо
торопиться  прикончить Нуму, пока  ему  не  удастся  ухватить зубами  тонкую
веревку.  Подбежать к  черному и вытащить длинный нож у него  из ножен, было
делом одной секунды. Потом  он знаками показал черному, чтобы  тот продолжал
выпускать в зверя стрелы, пока он  попытается подобраться к  нему с ножом. И
пока один, стоя с одной  стороны, усиливал мучения  зверя,  другой осторожно
подползал с другой. Нума неистовствовал, он  выл, рычал,  ревел в  ярости и,
поднимаясь на задние  лапы, старался дотянуться то до одного,  то до другого
из своих мучителей.
     Наконец, ловкий человек-обезьяна  улучил  момент  и  бросился  слева  к
зверю. Огромная  рука обвила  бурую  шею,  и  длинное лезвие  погрузилось  с
неумолимостью рока прямо в лютое сердце.
     Тарзан  поднялся, и  белый человек  и черный человек, стоя  над  трупом
убитого зверя, посмотрели друг другу прямо в глаза, потом черный сделал знак
мира и дружбы, и Тарзан от обезьян ответил ему тем же.
     XV
     ОТ ОБЕЗЬЯНЫ ДО ДИКАРЯ
     Шум борьбы  Тарзана  с  Нумой привлек  взволнованную  толпу  дикарей из
селения, и  через  несколько  минут  после того,  как лев умер,  их окружили
гибкие,  черные  воины,  которые  жестикулировали  и  засыпали  их  тысячами
вопросов, не давая им времени отвечать.
     Потом появились женщины  и  дети  --  живые, любопытные  --  и при виде
Тарзана,   вопросы   посыпались   еще  неутомимей.  Наконец,  новому   другу
человека-обезьяны  удалось  заставить  себя слушать,  и, когда  он закончил,
между  жителями селения  началось соревнование: кто  больше почестей воздаст
странному существу, спасшему их товарища и сразившемуся один на один с лютым
Нумой.
     В конце концов они повели его к  себе  в деревню и натаскали ему даров:
птиц, и коз, и вареной пищи. Когда он указал на их оружие, мужчины поспешили
принести копье,  щит, лук  и стрелы. А его первый приятель подарил ему  нож,
которым  Тарзан убил Нуму. Не было ничего, чего бы ему не  отдали,  скажи он
одно слово.
     -- "Насколько это проще",  -- думал  Тарзан, -- "чем  убивать и грабить
для удовлетворения своих нужд". Как  близок он был к тому, чтобы убить этого
человека,  которого  до  того  никогда  не  видел  и  который  сейчас  всеми
имеющимися у него примитивными способами выражает свою дружбу и расположение
к нему, чуть было его не убившему. Тарзану от обезьян было стыдно. Впредь он
будет убивать людей только, если узнает, что они того заслуживают.
     Тут он  вспомнил Рокова. Хотелось бы  ему остаться  с глазу  на  глаз с
русским в темных джунглях, хотя  бы на  несколько  минут. А  если бы  он мог
видеть,  как в это самое время Роков с увлечением отдается  задаче заслужить
расположение  красивой мисс Стронг,  он, вероятно, еще  сильнее  пожелал  бы
отмерить негодяю ту кару, которой он заслуживал.
     Первая  ночь Тарзана  среди  дикарей прошла в дикой оргии в  его честь.
Было пиршество,  потому  что  охотники  принесли антилопу  и зебру,  и  было
поглощено много штофов слабого туземного вина. Когда воины плясали при свете
костров, Тарзан снова  изумился  пропорциональности их фигур и  правильности
черт, типичных для Западного Берега плоских носов и толстых губ не  было и в
помине.   В  состоянии   покоя  на  лицах  мужчин  лежало  выражение  ума  и
достоинства, многие женщины очень располагали в свою пользу.
     Во время плясок Тарзан впервые  обратил внимание,  что  на некоторых из
мужчин  и  на  многих  женщинах  были  золотые украшения,  главным  образом,
браслеты и  запястья, очень тяжелые,  очевидно,  кованые.  Когда  он выразил
желание осмотреть их,  собственница одного из таких  браслетов сняла его  и,
протянув  Тарзану,  знаками  дала понять, что просит его  принять браслет  в
подарок.  При   ближайшем  осмотре  оказалось,   что  украшение  сделано  из
самородного золота, что очень удивило  Тарзана,  так как он никогда не видел
золотых  украшений  на  дикарях Африки,  разве  мелкие  безделушки,  которые
прибрежные жители  покупают,  выменивают  или выкрадывают  у  европейцев. Он
пробовал узнать у своих хозяев,  откуда  они берут этот  металл, но  они  не
понимали его.
     Когда пляски закончились, Тарзан собрался уходить, но они почти умоляли
его  воспользоваться  их  гостеприимством  и  поселиться  в  большой хижине,
которую вождь отвел специально для него, в стороне от остальных. Он пробовал
объяснить  им,  что вернется  утром, но  они  не понимали.  Когда он наконец
отошел  от них и  направился  в конец поселка, в  противоположную  от  ворот
сторону, они еще больше недоумевали.
     Но Тарзан  прекрасно знал, что  делает. Опыт  прошлого  научил его, что
туземные  селения  всегда  наводнены  насекомыми  и  мелкими  грызунами,  он
предпочитал искать  убежища на качающемся  дереве  под открытым  небом,  чем
забираться в отравленную атмосферу грязной хижины.
     Туземцы шли  за ним  следом до того  места, где над частоколом  нависли
ветви большого  дерева, а  когда он подпрыгнул  и,  схватившись  за  одну из
веток, исчез наверху в  листве,  точь-в-точь, как  Ману-мартышка,  раздались
громкие возгласы  удивления. С полчаса  они звали его, уговаривая спуститься
обратно, но  так  как он не отзывался, то они разбрелись по своим хижинам  и
улеглись на циновках.
     Тарзан ушел глубже в лес, пока не  отыскал дерева, удовлетворявшего его
примитивным  требованиям;   тогда,  свернувшись  в   большой  развилине,  он
немедленно уснул крепким сном.
     На следующее утро он спрыгнул в  поселок так же  неожиданно, как  исчез
накануне.  Сначала  туземцы  были поражены  и  испуганы,  но,  узнав  своего
вчерашнего гостя, встретили его радостными криками и хохотом. В этот день он
участвовал вместе  с  черными  воинами  в большой охоте  на  равнине,  и  их
уважение к  нему  и восторги еще возросли,  когда они увидели, как  ловко он
справляется с их грубым оружием.
     Тарзан  целые  недели жил  со своими дикими друзьями, охотясь с ними на
буйволов, антилоп и зебр ради мяса, на слонов ради слоновой кости. Он быстро
научился их речи, узнал их наивные обычаи и этику примитивно дикой жизни. Он
убедился, что  они не людоеды и с отвращением и презрением смотрят  на  тех,
кто ест человеческое мясо.
     Бузули, воин, которого  он преследовал до деревни,  рассказал ему много
легенд своего племени: как  много лет тому назад народ  его пришел с севера,
после  долгих дней  пути,  как  они были некогда  великим  и  могущественным
племенем,  и  как охотники за  рабами произвели среди  них такие опустошения
своими смертоносными ружьями, что численно сохранились только жалкие остатки
их племени, а прежней мощи нет и в помине.
     -- Они  охотились на нас,  как  охотятся  на  диких зверей, --  говорил
Бузули, -- они не знали  жалости. Они приходили,  если не за  рабами, то  за
слоновой костью, а чаще за тем и за другим. Мужчин наших они убивали, женщин
угоняли,  как овец. Мы  много лет боролись с  ними, но  наши  копья и стрелы
ничего  не могли сделать  с  их палками, из которых вылетал  огонь и свинец,
несшие смерть  на  гораздо большее расстояние,  чем  то,  с  которого  самые
сильные наши воины могли достать своими копьями или стрелами. Наконец, когда
отец мой  был еще молод, арабы пришли снова, но воины наши задолго узнали об
их приближении,  и  тогда Човамби,  который  был тогда вождем, сказал своему
народу, чтобы они  собрали  свое  имущество и шли за ним, что он поведет  их
далеко на  юг,  пока не  найдется такого места,  куда  арабские наездники не
могли бы добраться.
     И они  сделали,  как он повелел им, собрав  все  свое имущество и много
слоновых  клыков. Месяцы шли они, терпя неслыханные лишения, потому что путь
их вел через густые джунгли и высокие  горы, но, в  конце концов, они пришли
сюда, и, хотя пытались искать дальше, но лучшего места найти не могли.
     -- А наездники арабские вас так и не разыскали? -- спросил Тарзан.
     -- С год тому назад  небольшая кучка арабов и мануемов появилась здесь,
но мы прогнали их, многих убив.  Много  дней мы  преследовали их,  как диких
зверей, какие  они  и есть,  убивая  их  по одиночке,  пока осталась  только
небольшая горсточка, но она ушла от нас.
     Рассказывая, Бузули потрагивал тяжелый  золотой  браслет,  охватывающий
блестящую черную  кожу его левой руки. Тарзан смотрел на браслет, но мыслями
был далеко. Но  вдруг  вспомнил о вопросе,  который  задавал, когда  впервые
попал к  этому племени, но  на который тогда не получил ответа. За последние
недели в его памяти  не было места для таких тривиальных вещей,  как золото,
он был настоящим первобытным человеком, занятым заботой только о сегодняшнем
дне.  Но  внезапно вид золота  пробудил  дремавшего  в  нем  цивилизованного
человека с его алчностью.
     Этот урок  Тарзан прошел  основательно за  короткое свое  знакомство  с
жизнью цивилизованных людей. Он знал, что золото дает власть и удовольствия.
Он показал на украшение.
     -- Откуда у вас этот желтый металл, Бузули? -- спросил он.
     Черный указал на юго-восток.
     -- Одну луну надо пройти, может быть немного больше, -- отвечал он.
     -- Ты был там?
     -- Нет, но  кое-кто из наших был,  много лет назад,  когда мой отец был
еще  молодой. Один из тех отрядов, которые искали нового  местоположения для
племени,  попал  к странному  народу, у  которого  было много  украшений  из
желтого металла. И копья, и стрелы у них были окованы этим металлом,  и пищу
они варили в котлах из такого же крепкого металла, как мой браслет.
     Они жили  большим  селением, и  хижины их  были выстроены из  камня,  а
кругом высокие  стены. Они были  очень свирепы, и, выбежав, напали на  наших
воинов, даже не дав им времени сказать,  что  пришли они  с  мирными целями.
Наших было немного, но они твердо держались на вершине маленького скалистого
холма,  пока свирепые люди  с заходом солнца не ушли обратно в город.  Тогда
наши  воины спустились с холма и, сняв  много украшений из желтого металла с
трупов убитых  врагов, ушли  из долины, и  с тех пор никто  из наших туда не
возвращался.
     Они злой народ, не белый и не  черный, и все покрыты волосами,  вот как
Болгани-горилла. Да, это скверные люди, и Човамби был рад, когда выбрался из
их страны.
     --  Не осталось ли в  живых кого-нибудь из  тех,  кто ходил с Човамби и
видел этих странных людей и их удивительный город? -- спросил Тарзан.
     -- Наш вождь, Вазири, был там, -- отвечал Бузули, -- он был тогда очень
юн, но сопровождал Човамби, своего отца.
     В этот же вечер  Тарзан расспросил  Вазири, теперь уже старика, и узнал
от  него,  что  путь дальний,  но  дорога  не  трудная,  и  Вазири ее хорошо
запомнил.
     -- Десять дней мы шли вдоль  реки, что протекает вблизи нашего селения.
Мы поднимались к ее истокам, пока на  десятый день  не подошли  к маленькому
источнику высоко  на склоне  величавой  горы, одной из гор целого хребта. От
этого  источника берет начало  наша река.  На следующий  день  мы перевалили
через  вершину  горы, и на той  стороне  нашли узенькую речушку,  по  берегу
которой мы и пошли. Она привела нас в  большой лес. Много дней  держались мы
речки, следуя за всеми ее изгибами, она сначала обратилась в настоящую реку,
а потом привела нас к большой реке, в которую она вливалась.
     Большая  река протекала через обширную равнину.  Мы пошли по берегу ее,
вверх по  течению,  рассчитывая  выйти на  более  открытую местность. Спустя
двадцать  дней  с того времени, как мы  перевалили гору  и вышли за  пределы
своей  страны,  мы подошли  к новому горному хребту  и стали  подниматься по
склону  горы.  Тут уже  не  большая река, а маленькая  речонка  служила  нам
проводником, потом  она  обратилась  в  ручеек,  и, наконец,  мы  подошли  к
небольшому подъему у самой верхушки горы. Отсюда брала начало большая река.
     Помню,  недалеко от этого водоема мы  расположились лагерем в последнюю
ночь, и было очень холодно, потому что гора была высокая. На следующий  день
мы  поднялись  на самую верхушку с тем, чтобы посмотреть, что за земля лежит
по ту сторону  и,  если она  окажется не лучше тех мест, какие мы проходили,
вернуться к своим и сказать им, что самое лучшее место в мире то, на котором
они уже живут.
     Взобравшись  по  скалам на  вершину,  где была небольшая  площадка,  мы
увидели неглубоко внизу очень узкую  долину, на дальнем конце которой стояло
большое  селение,  выстроенное  из камня,  причем  часть зданий  уже  успела
разрушиться.
     Кончался  рассказ Вазири  буквально  так, как то, что Тарзан слышал  от
Бузули.
     --  Я хотел бы пойти посмотреть на этот  город, -- сказал  Тарзан, -- и
получить немного желтого металла от его свирепых жителей.
     --  Путь дальний, --  отвечал  Вазири, --  и  я уже стар,  но  если  ты
подождешь, когда кончится время дождей и реки войдут в свои берега, я возьму
с собой несколько человек воинов и пойду с тобой.
     И  Тарзану  пришлось  довольствоваться  таким  решением,  хотя  он, как
нетерпеливый  ребенок,  предпочел бы пуститься в  путь  на другой  же  день.
Тарзан от обезьян в самом деле был ребенком или первобытным человеком, что в
некоторых отношениях одно и то же.
     Через день  несколько  человек охотников  вернулись  в селение с  юга с
известием,  что в расстоянии нескольких  миль  есть  большое  стадо  слонов.
Влезая на деревья, они  хорошо рассмотрели  стадо, в котором, по их  словам,
было  несколько  больших  самцов  с клыками,  много самок, молодых  слонят и
молодых, но уже выросших самцов, кость которых особенно хороша.
     Конец дня и вечер  ушли  на  приготовления  к охоте. Натачивали копья и
стрелы, перетягивали луки, наполняли колчаны; а тем временем местный  колдун
ходил  в толпе,  предлагая заклинания  и амулеты,  которые  предохраняют  от
ранений или приносят счастье на охоте.
     На рассвете охотники отбыли. Всего шло пятьдесят  черных воинов и среди
них, гибкий и подвижный как молодой лесной бог, шел Тарзан от обезьян, и его
смуглая  кожа резко выделялась на фоне эбеновых тел  его  спутников.  Только
цветом  кожи  он и отличался от них. Он был так же вооружен, как они, на нем
были  надеты такие же украшения,  он говорил  на их языке, смеялся и шутил с
ними, и не хуже их  перед уходом из деревни с криком  скакал в дикой пляске.
Дикарь среди  дикарей. И не может быть  сомнения, что,  задай  он себе  этот
вопрос, он,  наверное, признал бы,  что чувствует себя ближе этим людям и их
жизни,  чем  своим  парижским  друзьям, привычкам  которых  он  по-обезьяньи
успешно подражал в течение нескольких месяцев.
     Он вспомнил  д'Арно,  и  веселая  улыбка раздвинула  губы,  показав ряд
крепких  белых зубов: что бы изобразилось на лице безукоризненного француза,
если бы он мог  каким-нибудь способом  увидеть Тарзана в эту  минуту. Бедный
Поль, который  гордился тем,  что  искоренил в  своем друге последние  следы
дикого человека.
     -- Как быстро я опять пал! --  думал Тарзан, но в  глубине души  он  не
считал  это  падением,  --  наоборот,  он  жалел   несчастных  парижан,  под
бдительными взглядами полисменов следящих за тем, чтобы они  только и делали
то, что скучно и надумано.
     Через два  часа они дошли  до  той  местности, где  накануне видны были
слоны. Отсюда  они  пошли  медленней,  высматривая  следы больших  животных.
Наконец попали на хорошо заметную тропинку, по которой стадо прошло не очень
давно. С  полчаса они гуськом  шли по ней. Первым поднял руку Тарзан  в знак
того, что добыча близко, его острое обоняние предупредило его.
     Черные отнеслись к его словам недоверчиво.
     -- За мной, -- сказал Тарзан, -- тогда вы увидите.
     С ловкостью белки он вспрыгнул на дерево и быстро пробежал до верхушки,
один из черных следовал за ним  медленно и осторожно.  Когда он добрался  до
ветки рядом  с той,  на которой сидел человек-обезьяна,  тот  показал ему по
направлению  к югу, и там, на расстоянии нескольких сот ярдов, черный увидел
много  больших черных  спин, двигавшихся  взад и вперед над высокими травами
джунглей.  Он  знаками  показал  направление  внизу  стоящим  и  на  пальцах
пересчитал, сколько видно животных.
     Охотники  немедленно  двинулись  вперед;  черный,  влезший  на  дерево,
поспешил  спуститься,  а Тарзан  выбрал излюбленный им путь -- по  деревьям,
средним ярусом.
     Охотиться  на  диких слонов с примитивным оружием первобытного человека
-- дело не  шуточное. Тарзан  знал, что из  туземцев немногие племена на это
решаются, и  испытывал некоторое чувство гордости от сознания, что его племя
принадлежит к этим немногим, он уже  начинал мысленно причислять себя к этой
маленькой общине.
     Подвигаясь  вперед  по  деревьям,  Тарзан  видел,   как  черные  воины,
расположившись  полукругом,  ползком подбираются  к ничего не  подозревающим
слонам. Наконец, они  приблизились настолько,  что  слоны не могли не видеть
их. Тогда, наметив себе двух крупных, старых слонов, по данному сигналу, все
пятьдесят  человек выскочили  из травы, в которой скрывались, и метнули свои
тяжелые боевые копья в двух отмеченных исполинских животных. Одно из них так
и  не двинулось  с того места, где стояло,  когда дождь прекрасно нацеленных
копий осыпал его,  потому  что  два особенно метких  копья  проникли  ему  в
сердце, колени у него подогнулись, и оно без сопротивления рухнуло наземь.
     С  другим, стоящим на одну голову ближе  к охотникам, дело обошлось  не
так просто; хотя ни одно копье не дало промаха, в большое сердце не проникло
ни одного.
     Несколько мгновений огромный самец  стоял не двигаясь,  только  яростно
трубил  от боли и злобы  и ворочал маленькими  глазками.  Черные скрылись  в
джунглях  раньше,  чем  слабые глаза чудовища  успели их  разглядеть,  но он
уловил звук их передвижения и бросился на звук, ломая кустарники и небольшие
деревья.
     Случилось, что на пути ему попался Бузули, и он нагонял его так быстро,
что  казалось,  будто  черный стоит  на  месте, тогда  как  он  развивал всю
возможную скорость, чтобы уйти от неминуемой  смерти, которая гналась за ним
по  пятам.  Тарзан,  наблюдая  с  одной из веток  близстоящего  дерева,  был
свидетелем  всей  сцены и, видя  угрожающую его другу  опасность, побежал по
направлению к взбешенному  животному,  рассчитывая  громкими криками отвлечь
его внимание.
     Но не стоило стараться: животное  ничего  не слышало и не видело, кроме
того одного существа, которое взбесило его, а теперь убегало от него со всех
ног.  Тарзан  понял,  что  только  чудо  может  спасти  Бузули,  и  так   же
бессознательно, как раньше когда-то  бессознательно преследовал этого самого
человека, Тарзан бросился навстречу слону, чтобы спасти черного воина.
     Он  еще держал в  руках свое копье. Тантор был всего шагах в  шести  --
семи от своей жертвы, как  вдруг перед ним очутился,  словно с неба упавший,
мускулистый белый воин.  Слон  уклонился немного вправо,  чтобы расправиться
сначала с дерзким, который посмел встать между ним и намеченной  им жертвой,
но  он  не  учел,  с какой молниеносной быстротой  могут  быть  приведены  в
действие  эти  стальные мускулы,  с  быстротой,  которая  может  привести  в
недоумение даже более острые глаза, чем танторовские.
     Слон  не  успел еще  даже сообразить,  что новый  его  враг  отскочил в
сторону,  как  Тарзан  направил  свое  копье  с  железным наконечником из-за
огромного плеча прямо в сердце, и колоссальное толстокожее свалилось у самых
ног человека-обезьяны.
     Бузули не успел заметить, каким образом был спасен, но  Вазири,  старый
вождь,  видел  все,  видели  и  некоторые  воины,  и  все  они  с  восторгом
приветствовали Тарзана, столпившись вокруг него и убитого им животного.
     Когда  он  вскочил на  труп  и  испустил боевой  клич,  которым  всегда
оповещал о  победе,  черные в  страхе  отпрянули, потому  что  им  этот крик
напоминал жестокого  Болгани,  которого они  боялись не  меньше, чем боялись
Нуму-льва, притом страхом, к которому примешивалось своего  рода  почтение к
человекообразному  существу, обладавшему,  по их мнению,  сверхъестественной
силой.
     Но  когда Тарзан  опустил закинутую вверх  голову и улыбнулся  им,  они
успокоились, хотя и не поняли. Не пришлось им никогда понять вполне странное
существо, которое  бегало по деревьям так же  быстро, как  Ману, а  на земле
чувствовало себя свободнее их; которое отличалось от них только цветом кожи,
но сильнее было в десять  раз  и могло  выходить один  на  один против самых
свирепых обитателей свирепых джунглей.
     Когда  собрались  все  охотники,  охота возобновилась  опять,  началось
преследование уходящего стада. Но  не прошли они  и  нескольких сотен ярдов,
как сзади издалека донеслось странное щелканье.
     На  мгновение  все  замерли,  напряженно  прислушиваясь.  Потом  Тарзан
заговорил.
     -- Ружья! -- сказал он. -- Напали на селение.
     --   Назад!  --  крикнул  Вазири.   --  Арабские  наездники  со  своими
рабами-людоедами вернулись за нашей слоновой костью и нашими женщинами.
     XVI
     НАБЕГ
     Воины  Вазири  быстрым  шагом  направились джунглями к селению. Вначале
резкое  щелканье  ружей  впереди заставляло  их  торопиться, но  скоро общая
стрельба сменилась  одиночными  выстрелами,  потом смолкли и те,  признак не
менее  зловещий,  потому  что  маленький  отряд,  спешивший  на помощь,  мог
объяснить такое затишье только тем, что  плохо защищенное селение отдано  во
власть врага, располагающего превосходящими силами.
     Возвращающиеся  охотники  прошли  немного  больше  трех  миль из  пяти,
отделявших  их  от  селения,  когда  им  стали  попадаться  первые  беглецы,
спасшиеся от пули или рук неприятеля. Около дюжины женщин, юношей и девушек,
настолько взволнованных,  что  трудно  было  понять  их, когда  они пытались
рассказать Вазири о беде, свалившейся на его народ.
     -- Их столько, сколько листьев в  лесу, -- кричала  одна  из женщин, --
много  арабов и несметное число мануемов,  и все с ружьями. Они подкрались к
деревне незаметно для нас и бросились на нас, убивая мужчин, женщин и детей.
Кто мог,  бежал в джунгли,  но большинство убито.  Не  знаю,  брали  ли  они
пленников, мануемы кричали, что всех нас перебьют  и съедят  за то,  что  мы
убили их друзей в прошлом году.
     Движение   к   селению   возобновилось    медленнее    и   с   большими
предосторожностями, потому что Вазири знал, что уже поздно спасать, остается
только мстить.  Встретилось еще несколько десятков беглецов, среди  них были
мужчины, и отряд Вазири усиливался.
     Несколько  воинов были посланы ползком  на  разведку. Вазири остался  с
главными силами,  которые  он  вытянул  в  одну  линию,  широким  полукругом
охватывавшую лес. Тарзан шел рядом с вождем.
     Один из разведчиков вернулся. Он побывал вблизи селения.
     -- Они в ограде, -- шепнул он.
     -- Хорошо! Мы бросимся на них и  перебьем  их, -- сказал Вазири и готов
был отдать распоряжение, но Тарзан удержал его.
     --  Погоди, --  остановил  он его. -- Если  в  ограде хотя бы пятьдесят
ружей, нас отбросят и перебьют. Я сначала один проберусь по деревьям и узнаю
точно,  сколько  их и может ли наше нападение сколько-нибудь рассчитывать на
успех. Если нет никакой надежды, безумно терять зря хотя бы одного человека.
Я думаю, нам легче будет взять их хитростью, чем силой. Вы подождете?
     -- Хорошо! Иди! -- отвечал вождь.
     Тарзан прыгнул на дерево и исчез по направлению  к селению. Он двигался
еще  осторожнее обычного, потому  что  знал, что эти люди вооружены ружьями,
которые достанут его и на верхушке дерева.  А когда  Тарзан от обезьян хотел
быть осторожным, он  двигался так бесшумно  и так умел спрятаться от  взоров
врагов, что ни одно существо в джунглях не могло бы в этом сравниться с ним.
     В  пять  минут  он  уже добрался  до  большого  дерева,  нависшего  над
частоколом в конце  селения, и оттуда посмотрел  внутрь ограды. Он  насчитал
пятьдесят  арабов,  а мануемов было  примерно раз  в пять  больше. Последние
насыщались  и на глазах у  своих белых  повелителей готовили страшное блюдо,
которое является обязательной  принадлежностью их пиршеств каждый раз, когда
после победы тела побежденных остаются у них в руках.
     Человек-обезьяна  увидел  ясно,  что  напасть  на   эту   дикую   орду,
вооруженную ружьями и забаррикадировавшуюся  за  запертыми воротами селения,
было бы  задачей  неблагодарной;  он вернулся к  Вазири  и  посоветовал  ему
выжидать, так как он, Тарзан, придумает лучший план.
     Но перед этим  один из беглецов  рассказал Вазири,  как  была убита его
старая  жена,  и  обезумевший от  ярости  старик  забыл всякую осторожность.
Собрав  вокруг себя своих воинов, он  приказал им идти в атаку, и  маленький
отряд,  немногим  более ста  человек, размахивая  копьями,  с дикими воплями
ринулся к воротам селения.  Не добежали они и до  середины поляны, как арабы
открыли из-за  частокола уничтожающий огонь. При первом же залпе пал Вазири,
нападающие замедлили ход, следующий  залп выбил  человек  шесть из их рядов.
Немногие  добежали  до запертых ворот  и тут же  были убиты, не было ни тени
надежды  проникнуть  внутрь. Атака  кончилась  неудачей,  и оставшиеся воины
рассыпались по лесу.
     Когда  они  повернули к  лесу,  арабы  открыли  ворота и  бросились  их
преследовать, чтобы  окончательно перебить  все  племя.  Тарзан направился к
лесу одним из последних; он не спешил и время от времени оборачивался, чтобы
послать хорошо нацеленную стрелу в одного из преследователей.
     В  джунглях  он  увидел  небольшую кучку  черных,  с  решительным видом
поджидающих  приближающуюся шайку. Тарзан крикнул им, чтобы они рассеялись и
держались подальше до темноты, когда можно будет собрать свои силы.
     -- Слушайтесь меня, -- убеждал он их, -- и мы победим неприятеля. Ночью
соберитесь кружными путями к тому  месту, где мы сегодня били  слонов. Там я
объясню  вам свой план, и вы увидите, что  он хорош.  Нельзя с вашими малыми
силами и простым оружием бороться против такого количества арабов и мануемов
с ружьями.
     В конце концов они согласились.
     --  Если  вы  рассеетесь,  --  в  заключение  объяснил  им  Тарзан,  --
неприятелю  тоже придется рассеяться для погони, а тогда, пожалуй, вы можете
подстрелить  своими  стрелами  не одного  мануема,  если  сами будете хорошо
скрываться за деревьями.
     Только они отошли  подальше  в лес, как первые  преследователи вошли  с
поляны на опушку.
     Тарзан пробежал  немного  внизу, потом поднялся  на деревья, на верхний
ярус и,  повернув назад,  направился к  селению. Он скоро убедился, что  все
арабы и мануемы  ушли в погоню,  в  деревне  остался только  один часовой  и
закованные пленники.
     Часовой  стоял у открытых  ворот,  глядя  в  лес, и  не  видел  ловкого
гиганта, соскочившего с дерева у противоположного конца деревенской улицы. С
луком наготове человек-обезьяна крался неслышно.
     Пленники узнали его и широко раскрытыми, загоревшимися надеждой глазами
следили  за  ним.  Вот  он  уже  остановился  в десяти  шагах  от  ничего не
подозревающего  мануема.  Древко  отнесено  назад  на  уровне серого  глаза,
бегающего по  его  гладкой  поверхности.  Вот  смуглые пальцы  разжались,  и
часовой упал лицом вперед без единого звука. Копье пронзило сердце.
     Тогда  Тарзан обратился к  женщинам  и юношам,  прикованным  затылок  к
затылку к  длинной невольничей  цепи.  Их было  около  пятидесяти.  Не  было
времени разбивать замки, и человек-обезьяна предложил им идти, как они есть,
и подобрав ружье  и сумку с патронами убитого часового, он вывел их из ворот
селения в лес, в противоположную от деревни сторону поляны.
     Они  продвигались  вперед  медленно и  с  трудом, потому  что  люди  не
привыкли  к  невольничьим  кандалам,  некоторые падали  и увлекали  за собой
других. Кроме  того,  Тарзану  пришлось делать  крюк  во избежание встречи с
возвращающимися врагами. Он  ориентировался по отдельным  выстрелам, которые
показывали, что арабская  шайка еще в соприкосновении с туземцами; но Тарзан
знал, что,  если последние послушались его совета, потери могут быть  только
на стороне грабителей.
     В сумерки стрельба прекратилась, и Тарзан таким образом знал, что арабы
вернулись  в  селение.  Он  с  трудом  подавил  торжествующую улыбку,  когда
вспомнил, в какое они придут неистовство, когда  увидят, что часовой убит, а
пленные  уведены.  Тарзан   охотно  забрал  бы  и  запасы  слоновой   кости,
находившиеся  в  деревне, хотя бы  для  того, чтобы еще  сильней раздразнить
врага,  но невозможно было  взваливать  на измученных  женщин  и  подростков
тяжелую ношу. Кроме того,  Тарзан рассчитывал спасти слоновую  кость  другим
способом.
     Было  около полуночи, когда  Тарзан вместе со своей медленно движущейся
вереницей  вышел к тому месту, где  лежали слоны.  Еще издали им  показывали
путь  большие  костры, которые  туземцы развели  посреди наскоро  устроенной
"бомы", частью, чтобы согреваться, частью, чтобы отпугивать львов.
     Когда они близко подошли к лагерю, Тарзан окликнул, чтобы те знали, что
идут друзья. Радостно был встречен маленький отряд, когда  свет костров упал
на  длинную  вереницу  скованных родственников  и  друзей.  Их  уже  считали
погибшими и Тарзана тоже.
     Довольные черные не прочь были  бы всю ночь пропировать, угощаясь мясом
слона, но Тарзан  настоял, чтобы они постарались выспаться  возможно  лучше,
так как на следующий день начнется работа.
     Впрочем,  уснуть  было не  так просто:  женщины,  потерявшие мужей  или
детей,  непрестанно  вопили и выли.  Наконец, Тарзану удалось  заставить  их
замолчать,  сказав, что своими  криками они привлекут арабов,  которые  всех
перебьют.
     Рассветало,  и Тарзан  объяснил воинам свой  план  военных  действий, с
которым все согласились; это был единственно возможный  способ отделаться от
непрошенных посетителей и отомстить за убитых.
     Прежде всего женщины и дети под охраной двадцати стариков и юношей были
отправлены к югу, за пределы боевой зоны. Им было сказано устроить временные
хижины и окружить их "бомой" из ветвей колючих кустарников, потому что план,
который предложил Тарзан, мог потребовать для своего осуществления несколько
дней,  а,  может  быть,  и  недель,  и все это  время воины не будут  к  ним
присоединяться.
     Часа  через  два  после  восхода  солнца черные  воины  редким  кольцом
окружили деревню. С промежутками они были размещены высоко на  деревьях. Вот
упал  внутри  ограды   один  мануем,  пронзенный  стрелой.  Никаких  обычных
признаков:  ни  диких  боевых  криков,  размахивания  копьями,  без чего  не
обходится  ни одна  атака  дикарей,  -- только молчаливый вестник  смерти из
молчаливого леса.
     Беспримерный случай привел в бешенство арабов и мануемов. Они бросились
к воротам, чтобы наказать дерзкого, но оказалось, что они не  знают, в какой
стороне может быть враг. Пока они  обсуждали положение, араб из их же группы
молча опустился наземь с тонкой стрелой в груди.
     Тарзан  разместил  на  окружающих  деревьях  лучших  стрелков  племени,
приказав им не выдавать ни в коем случае своего присутствия. Выпустив своего
вестника  смерти, черный  скрывался за  ствол дерева и не показывался до тех
пор, пока зоркий глаз не убеждал его, что никто не смотрит в его сторону.
     Трижды бросались  арабы  через  поляну  в ту  сторону, откуда,  как  им
казалось,  летели  стрелы,  но  каждый  раз  новая  стрела, посланная сзади,
выхватывала кого-нибудь из их рядов. И они поворачивали и бросались в другую
сторону.  Наконец,  они  решили обыскать лес, но  черные  рассыпались во все
стороны, и никаких следов неприятеля арабы не нашли.
     Но вверху, из  густой листвы гигантского дерева следила за ними мрачная
фигура: Тарзан от обезьян парил над ними, как  тень  смерти. Вот один мануем
шел впереди  своих товарищей, невозможно было сказать, откуда пришла смерть,
но  пришла  она  быстро,  и  сзади идущие  споткнулись  о  тело  товарища  с
неизбежной  стрелой  в  груди.  Такой способ  ведения военных действий скоро
начал надоедать белым, и не  удивительно, что среди мануемов вскоре началась
паника.
     То одного, то другого смерть выхватывала из общих рядов, и каждый раз в
теле находили страшную стрелу, посланную с точностью сверхчеловеческой прямо
в  сердце  жертвы.  И хуже  всего было то, что  ни разу за все утро, они  не
видели и не слышали ничего, что выдавало бы присутствие врага, ничего, кроме
этих безжалостных стрел.
     И в  самом селении, когда они вернулись  туда, было не лучше. Нет-нет с
различными   промежутками  то  один,  то  другой   падали  мертвыми.  Черные
уговаривали  своих  белых господ уйти скорей  из этого  страшного  места, но
арабы не решались пуститься в путь лесом, полным новыми и страшными врагами,
притом пуститься нагруженными большими запасами слоновой кости, которые  они
нашли в деревне; бросить же слоновую кость они ни за что не согласились бы.
     В конце концов все участники набега попрятались в соломенных хижинах --
там их, по крайней мере, не достанут стрелы. Тарзан со своего дерева наметил
себе хижину, в которую ушел предводитель  арабов и, покачиваясь на свисающей
ветке,  он  со  всей  силой  своих  исполинских  мышц  бросил  копье  сквозь
соломенную крышу. Болезненный крик показал, что копье попало в цель. Показав
таким образом, что нет им  нигде защиты, Тарзан вернулся в лес, собрал своих
воинов  и  отошел  с ними  на милю в сторону,  чтобы  отдохнуть и поесть. На
нескольких деревьях он оставил часовых, но погони не было.
     Осмотрев свои  силы, он убедился, что нет никаких потерь, никто даже не
был ранен, а  по  самому скромному подсчету пало не меньше двадцати  врагов,
пронзенных  стрелами. Они  были вне себя  от восторга  и  хотели  непременно
закончить день  блестящим набегом на селение, чтобы покончить с врагами. Они
даже  говорили о мучениях, каким подвергнут мануемов, которых  они  особенно
возненавидели, когда Тарзан положил конец их мечтаниям.
     -- С ума вы сошли, -- крикнул он. --  Я показал вам, как надо сражаться
с  этими людьми.  Вы  уже убили двадцать  человек,  не потеряв  ни одного, а
вчера,  действуя  по-своему, как вы хотите  действовать  сейчас, вы потеряли
дюжину, не убив ни одного араба или мануема. Вы будете сражаться  так, как я
говорю, или я уйду в свою землю.
     Они испугались его угрозы и обещали слушаться его во всем.
     -- Хорошо, -- сказал он, -- на сегодняшнюю  ночь мы вернемся  в прежний
лагерь. Я хочу дать арабам маленький урок, чтобы они знали, что их  ожидает,
если  они   останутся  здесь.  Но  помощников  мне   не  нужно.  Они  начнут
успокаиваться, и тем хуже подействует на них переход опять к страху.
     Вернувшись  во  вчерашний  лагерь, они  развели  большие  костры  и  до
глубокой ночи ели  и рассказывали друг другу  происшествия сегодняшнего дня.
Тарзан проспал  до полуночи, потом  поднялся и  скрылся  во  мраке леса. Час
спустя  он  был на  поляне  у  селения.  Внутри  ограды был разведен  огонь.
Человек-обезьяна подполз к самой решетке и в промежутке между кольями увидел
одинокого часового, сидящего у огня.
     Тарзан спокойно направился к дереву  в  конце улицы, неслышно взобрался
на свое  место  и вставил  стрелу в лук. Несколько  минут  он прицеливался в
часового, но вскоре убедился,  что благодаря качанию веток и мельканию огня,
слишком много шансов  промахнуться, а надо попасть прямо  в сердце для того,
чтобы удалось провести задуманный план.
     Он  принес  с собой  кроме лука  и  стрел свое  лассо и  ружье, которое
отобрал накануне у убитого часового.  Спрятав  все это  в  одной из развилин
дерева,  он  легко соскочил наземь внутрь ограды, вооружившись только  своим
длинным ножом.  Часовой  сидел к нему спиной. Как кошка  подползал Тарзан  к
дремлющему  человеку.  Он был уже в  двух  шагах от  него, еще миг  -- и нож
неслышно вонзится в сердце.
     Тарзан  приготовился к прыжку -- быстрому  и  верному способу нападения
зверя  джунглей  --  как  вдруг  часовой,  предупрежденный каким-то  неясным
чувством, вскочил на ноги и повернулся к человеку-обезьяне.
     XVII
     БЕЛЫЙ ВОЖДЬ ПЛЕМЕНИ ВАЗИРИ
     Когда взгляд черного мануема  остановился на  странной  фигуре, стоящей
перед ним в угрожающей позе, с ножом в руке, глаза его расширились от ужаса.
Он забыл о ружье, которое держал в руке. Забыл, что можно позвать на помощь.
Он думал только  о том,  как бы  уйти от этого  страшного белого  дикаря, от
этого гиганта, на массивных мышцах груди которого играл отблеск пламени.
     Но  не успел он  повернуться, как Тарзан был  уже возле  него, и  когда
часовой хотел крикнуть, было уже поздно.  Большая рука схватила его за Горло
и свалила наземь; он боролся изо всех сил, но напрасно: с цепкой свирепостью
бульдога  ужасные  пальцы  сжимались  все теснее  вокруг  его  горла.  Скоро
человек-мануем затих.
     Человек-обезьяна  перебросил  тело  через  плечо   и,  подобрав   ружье
часового,  неслышно  прошел улицей  к дереву, благодаря  которому  так легко
проникал  внутрь  селения. Там  он  спрятал  тело высоко  в  густой  листве,
предварительно  сняв с него  сумку с  патронами. Потом  с ружьем в  руке  он
продвинулся вперед на ветке, с которой хорошо  мог  видеть хижины. Тщательно
взяв на прицел ульеобразную хижину, в которой помещался предводитель арабов,
он нажал на курок, и почти сразу послышался ответный стон. Тарзан улыбнулся.
Заряд попал в цель.
     После выстрела минуту царило молчание, а потом арабы и мануемы высыпали
из  хижин как рой рассерженных ос, пожалуй, не столько рассерженных, сколько
перепуганных. Напряжение предыдущего сказалось на нервах и белых и черных, и
этот  единственный выстрел  заставил  расстроенное  воображение  заработать,
строя самые ужасные предположения.
     Когда они заметили, что часовой исчез, страхи отнюдь не улеглись, и для
того, чтобы  придать  себе мужества  воинственными  действиями,  они  быстро
начали палить сквозь ограду, хотя  неприятеля нигде  не  было видно.  Тарзан
воспользовался трескотней пальбы, чтобы выстрелить в толпу.
     Никто не слышал  его выстрела, но близстоящие  видели, как один  мануем
упал наземь; наклонились над ним, но он был мертв. Тогда паника окончательно
охватила  мануемов,  и арабы  едва удерживали  их от бегства  без  оглядки в
джунгли.
     Спустя некоторое  время, они  начали успокаиваться  и подбодрились.  Но
передышка  была  непродолжительная.  Только они  решили, что  больше  нечего
бояться,  как Тарзан испустил боевой клич  и, когда  грабители обернулись на
голос, человек-обезьяна, раскачав  хорошенько  тело убитого часового,  вдруг
бросил его через их головы.
     С  воплями  ужаса  разбежалась  толпа  в  разные  стороны, спасаясь  от
странного,  незнакомого  существа, которое собирается спрыгнуть на  них.  Их
расстроенное  воображение   приняло  падающее  тело  часового  за  какого-то
огромного хищного зверя. Спасаясь, некоторые из черных полезли через ограду,
другие выламывали колья в воротах и устремлялись через поляну в джунгли.
     Несколько  минут  никто  не  оборачивался,   чтобы  взглянуть,  что  их
испугало. Но Тарзан знал, что они не замедлят  это сделать,  и, убедившись в
том, что это тело их же часового, испугаются еще больше, но проделают то, от
чего  ему  может быть плохо. Поэтому  он неслышно  исчез  и,  поднявшись  на
верхний ярус, направился на юг, к лагерю Вазири.
     В самом деле, вот один  из арабов оглянулся и увидел, что то, что упало
с  дерева,  лежит  неподвижно  на  том  самом  месте,  куда  упало,  посреди
деревенской улицы. Он пополз к  нему  осторожно и разглядел,  что это просто
человек,  еще миг  -- он был подле него и  узнал в нем мануема, стоявшего на
часах.
     На  его  возглас  скоро  собрались  его  товарищи, и после  оживленного
разговора они сделали именно то,  что предвидел  Тарзан. Подняв  ружья,  они
дали залп за залпом по дереву,  откуда упало тело.  Останься Тарзан там,  он
был бы, конечно, изрешечен пулями.
     Заметив, что единственные знаки  насилия на  часовом --  следы  чьих-то
гигантских пальцев на горле, арабы и мануемы пришли в еще большее смятение и
отчаяние. Ясно,  что  они не могут  быть в  безопасности даже  за  запертыми
воротами  ночью.  Чтобы враг  мог  проникнуть в  их лагерь  и убить часового
голыми руками, это казалось уму  непостижимым, и суеверные  мануемы начинали
приписывать  свои несчастья сверхъестественным причинам.  Белые же  не могли
дать никаких правдоподобных объяснений.
     Несколько десятков человек металось по джунглям, другие ждали, что враг
вот-вот  возобновит хладнокровное  истребление,  и  вся  шайка головорезов в
отчаянии, не ложась, караулила до рассвета.
     Оставшихся  в селении мануемов арабы несколько успокоили обещанием, что
на рассвете все они покинут это место. Даже страх перед жестокими  господами
не мог заставить победить охвативший их ужас.
     Вот почему на другой день утром, когда Тарзан и его товарищи вернулись,
чтобы продолжить  прежнюю  тактику, они  застали врага уже уходящим. Мануемы
были нагружены краденой слоновой костью. Тарзан, глядя на это, усмехался: он
был  уверен,  что они  далеко  ее  не унесут.  Но  тут  он  увидел  кое-что,
встревожившее его: несколько человек мануемов  зажигали факелы у потухающего
костра, очевидно, они собирались поджечь селение.
     Тарзан сидел на высоком дереве, в нескольких сотнях футов от частокола.
Сделав  рупор из рук, он громко закричал по-арабски: -- Не  поджигайте наших
хижин, а то мы убьем вас! Не поджигайте наших хижин, а то мы убьем вас!
     Повторил раз двенадцать. Мануемы колебались, потом один  из них  бросил
свой факел в огонь. Другие  собирались  проделать то же  самое, когда  к ним
подскочил  араб с  палкой  и  начал  их  избивать,  показывая  на хижины  и,
очевидно, приказывая  их  поджечь.  Тогда Тарзан поднялся во  весь  рост  на
качающейся  ветке, поднял  на  плечо одно  из  арабских ружей  и,  тщательно
прицелившись,  выстрелил.  Араб,  настаивавший  на  том,  чтобы  хижины были
подожжены, упал замертво,  а  мануемы побросали факелы  и  бросились  вон из
селения. Они бежали без оглядки в  джунгли, а прежние  их господа, припав на
одно колено, стреляли по ним.
     Но  как  ни сердились  арабы  на неповиновение мануемов, они признали в
конце  концов,  что разумнее  отказаться  от  удовольствия поджечь  селение,
которое дважды так плохо приняло их. Про себя они клялись вернуться с такими
силами, которые дали бы  возможность смести с лица земли все на мили кругом,
чтобы и следов пребывания человека не осталось.
     Они  напрасно  всматривались  в  деревья,  чтобы  разглядеть  человека,
которому  принадлежал  голос, так напугавший мануемов. Они видели  дымок над
деревом после выстрела, свалившего араба, и дали  несколько  залпов по этому
дереву, но не было видно, что залпы достигли цели.
     Тарзан был слишком  умен, чтобы попасть в такую ловушку, а потому -- не
успел замереть звук  от  выстрела,  как  человек-обезьяна  соскочил  вниз  и
перебежал  к  другому  дереву, на  расстоянии  сотни  ярдов. Отсюда  он стал
продолжать свои наблюдения. Сообразив, что можно доставить себе развлечение,
он опять сложил руки в виде рупора и крикнул:
     -- Оставьте кость! Оставьте кость! Мертвым не нужна кость!
     Кое-кто из  мануемов,  вздрогнув,  опустил поклажу. Но  этого  алчность
арабов уже не могла вынести. С громкими проклятиями и криками они схватились
за  ружья  и  взяли своих носильщиков на прицел, угрожая убить  каждого, кто
положит наземь свою ношу. Они могли отказаться  от мысли поджечь селение, но
бросить такое  богатство  --  это  выходило за пределы допустимого --  лучше
смерть.
     Так  выступили они  из  селения  Вазири,  нагрузив  своих  рабов  таким
количеством слоновой  кости,  какого  хватило  бы на выкуп многих царей. Они
направлялись к северу, назад в свои дикие поселения, в дикой и малоизвестной
стране, расположенной по ту сторону Конго, в глубине Великого Леса.
     Они шли,  и тут же рядом,  по обе стороны дороги, двигался невидимый  и
неутомимый враг.
     Под   руководством   Тарзана   черные  воины  Вазири   разместились   с
промежутками  по обе  стороны  дороги  в чаще кустарника. По  мере того, как
проходила  колонна,  то  тяжелое  копье,  то острая стрела, пущенные  верной
рукой,  пронизывали  мануема  или  араба. Потом  Вазири  исчезал  в  чаще  и
перебегал  вперед, чтобы занять  новое  место. Они били только  наверняка, и
только тогда,  когда  не боялись  быть обнаруженными, поэтому  стрел и копий
выпускалось  немного,  с большими  промежутками,  но  опасность,  упорная  и
непрестанная, висела все время  над колонной, которая  продвигалась медленно
из-за тяжелого груза, а паника не рассеивалась, паника от  того, что  только
что упал  пронзенный товарищ, паника от  того, что неизвестно, чья следующая
очередь и когда пробьет его час.
     Десяток  раз мануемы готовы были  бросить свою  ношу и,  как испуганные
зайцы, пуститься к северу со всех ног. И арабы с большим трудом, угрозами  и
убеждениями,  удерживали их. Так проходили для грабителей в сплошном кошмаре
дни за днями. На ночь арабы разбивали лагерь на какой-нибудь  полянке у реки
и  делали  грубую  "бому". Но  временами  ночью  пуля  пролетала  у них  над
головами, и один из часовых, которых они теперь ставили дюжинами, сваливался
наземь. Все это было невыносимо, так они могли быть перебиты один за другим,
не причинив  ни малейшего урона врагу. И все-таки с алчностью,  свойственной
белому человеку,  арабы  никак не хотели расстаться с награбленным и  поутру
снова   вынуждали  деморализованных  мануемов  взваливать  на  себя  ноши  и
выстраиваться в шеренгу.
     Три дня шла колонна, и  каждый  час приносил с собой смертоносное копье
или  стрелу.  Ночью  лаяло невидимое  ружье,  и  назначить человека  часовым
значило подписать ему смертный приговор.
     Утром на четвертый  день арабам пришлось застрелить двух своих рабов за
неповиновение, а в это время из джунглей прозвучал ясный и сильный голос:
     --  Сегодня  вы  умрете,  мануемы,  если  не  откажетесь  нести  кость.
Нападайте на своих жестоких господ! Бейте их! Ведь у вас есть  ружья, почему
вы  не воспользуетесь ими? Убейте арабов, и мы не тронем вас. Мы возьмем вас
к себе  в деревню, накормим и  выведем невредимыми из нашей страны. Положите
кость и бросайтесь на своих господ -- и мы поможем вам, иначе -- умрете вы!
     Когда  умолк  голос,  караван  замер.  Арабы смотрели на  своих  рабов.
Мануемы смотрели друг  на друга, они только выжидали, чтобы  кто-нибудь взял
на себя инициативу.  Оставалось человек тридцать  арабов и около полутораста
черных, все были вооружены, даже у носильщиков за спиной висели ружья.
     Арабы сплотились тесней.  Шейх приказал мануемам выступать  и,  отдавая
приказание,  поднял  ружье, но в это самое время один из черных сбросил свою
ношу и, вздернув ружье, выстрелил  в упор  в кучку белых. Вмиг  весь  лагерь
превратился  в толпу проклинающих и вопящих  демонов, пускающих в ход ружья,
ножи,  револьверы.  Арабы  смело защищали  свою жизнь, но  свинцовый  дождь,
которым осыпали их собственные рабы, и тучи стрел и копий, которые  сыпались
из окружающих джунглей, делали исход ясным. Через десять минут после  начала
стычки ни одного араба не было в живых.
     Когда стрельба прекратилась, Тарзан снова заговорил:
     -- Берите  нашу  кость и несите ее туда, откуда вы утащили  ее.  Мы  не
сделаем вам зла.
     Мгновение мануемы  заколебались.  Не было охоты проделывать обратно три
дня пути. Они посовещались шепотом и обратились к джунглям:
     --  Как мы можем  знать, что  вы не  перебьете нас, если  мы вернемся в
селение?
     --  Вы  слышали, что мы обещали не  делать вам зла,  если вы  принесете
обратно нашу кость, но вы не знаете, что мы можем убить вас всех до единого,
если вы не послушаетесь нас. Разве не ясно, что скорее мы убьем вас, если вы
рассердите нас, чем если вы исполните то, чего Мы требуем?
     -- Кто вы,  что говорите языком  нашего арабского господина? -- спросил
мануем-парламентер. -- Покажитесь, и тогда мы дадим ответ.
     Тарзан вышел из джунглей в нескольких шагах.
     -- Смотрите!  -- сказал он. Увидев, что  он белый, они  пришли  в ужас,
потому что им никогда  не приходилось  видеть белого  дикаря, а  его  мощная
мускулатура и исполинское сложение привели их в восторг.
     -- Можете верить  мне, --  сказал Тарзан. -- Будете вы слушаться меня и
не будете трогать моего народа, и мы не тронем вас. Отнесете вы обратно нашу
кость или нам и дальше идти вслед за вами, как мы шли эти дни?
     Напоминание об этих ужасных днях заставило мануемов решиться, и, подняв
поклажу на плечи, они повернули к селению Вазири.
     На  третий  день  караван,  вместе  с  воинами  Вазири, вошел в  ворота
селения,  приветствуемый  оставшимися  в  живых жителями, которые вернулись,
когда посланные Тарзана сообщили им, что грабители ушли.
     Потребовался весь авторитет Тарзана, чтобы  спасти мануемов от избиения
и  растерзания, но когда он объяснил, что  дал слово не причинять им  вреда,
если они принесут обратно  кость, когда он напомнил, что победой они обязаны
ему, они уступили.
     В  эту  ночь  воины  Вазири совещались,  как им отпраздновать  победу и
выбрать  нового вождя. Со  времени  смерти  Вазири Тарзан руководил военными
действиями,  и временно предводительство было  молча  предоставлено ему.  Не
было  времени  выбрать  нового  вождя  из их числа,  да  и с  самого  начала
человек-обезьяна  действовал так удачно,  что страшно было передавать власть
другому, чтобы успехи не сменились неудачами. В самом начале они  убедились,
как  опасно отвергать советы белого дикаря  по результатам атаки,  затеянной
старым  Вазири,  и потому им  нетрудно  было  склониться  перед  авторитетом
Тарзана.
     Самые  почтенные воины  уселись в кружок  вокруг  огня, чтобы  обсудить
достоинства возможных преемников старого Вазири. Первым заговорил Бузули.
     -- Раз Вазири умер, не оставив сына, то я знаю среди нас только одного,
кто, мы это  уже испытали,  может  быть хорошим вождем. Он водил нас  против
ружей белого человека и дал нам победу без единой потери. Это белый человек,
который  командовал нами последние дни. И с этими словами Бузули вскочил  на
ноги  и,  подняв  копье, согнув  туловище,  начал  медленную  пляску  вокруг
Тарзана,  напевая  в  такт  шагам: -- Вазири,  царь Вазири!  Вазири,  убийца
арабов! царь Вазири!
     Один  за  другим воины выражали свое согласие на  выбор Тарзана  царем,
вступая в  торжественный  танец. Прибежали женщины и расположились на земле,
образуя второй круг, вокруг первого. Они били  в там-там, ударяли в ладоши в
такт шагам  танцующих и  подпевали  воинам. В центре  круга сидел Тарзан  от
обезьян.
     --  Вазири, царь Вазири,  --  подобно  предшественнику,  он должен  был
впредь называться по имени племени.
     Все быстрей и быстрей плясали танцующие, все громче и громче звучали их
дикие крики.  Женщины  поднялись и  запели в унисон, во весь  голос. Яростно
размахивали воины копьями, а иногда приседали, ударяя щитами о плотно убитую
землю деревенской  улицы; все вместе давало картину невероятно примитивную и
дикую,  словно все это происходило на  заре  человечества, бесконечное число
веков тому назад.
     Возбуждение росло, и человек-обезьяна не выдержал: он вскочил на ноги и
принял участие  в  диком обряде. В центре  круга из блестящих  черных тел он
скакал  и  вопил,  и  потрясал  тяжелым копьем с  таким  же  точно  безумным
увлечением, как и  его товарищи-дикари. Исчезли  последние следы цивилизации
-- он  был теперь примитивным человеком в полном  смысле  слова: наслаждался
свободой неистовой  дикой  жизни, которую любил, радуясь как ребенок  своему
новому званию царя черных дикарей.
     Ах, если  бы Ольга  де  Куд видела  его  сейчас  -- узнала бы она в нем
хорошо   одетого,   спокойного  молодого  человека  с  породистым  лицом   и
безукоризненными манерами,  который так привлекал ее  к себе всего несколько
месяцев тому назад. А Джэн Портер! Любила бы она дикого вождя диких  воинов,
который танцевал голый со  своими голыми подданными? А  д'Арно?  Поверил  бы
д'Арно,  что  это  тот самый человек,  которого он  ввел в  полдюжины  самых
избранных клубов Парижа? Что бы ответили его коллеги, пэры из Палаты Лордов,
если  бы  им  сказали,  показав  на  танцующего,  увешанного  металлическими
украшениями  гиганта  с  густой  гривой:  "Лорды,  это  Джон  Клейтон,  лорд
Грейсток!".
     Итак, Тарзан от обезьян стал настоящим царем между людьми. Медленно, но
верно проделывал он эволюцию,  через которую прошли его предки, -- ведь и он
начал с самых низов.
     XVIII
     ЛОТЕРЕЯ СМЕРТИ
     Джэн Портер первая  проснулась  в  лодке на утро  после  крушения "Леди
Алисы". Остальные  члены маленькой компании еще спали, сидя на скамейках или
свернувшись в неудобных положениях на дне лодки.
     Убедившись, что они отбились  от других лодок,  молодая  девушка сильно
встревожилась.  Ощущение  глубокого  одиночества  и  беспомощности,  которое
вызывал в ней вид огромной водяной пустыни, подавляло  ее, и  никаких надежд
на  будущее  не шевелилось в душе.  Она была  уверена,  что они погибли, что
помощи ждать неоткуда.
     Вскоре проснулся Клейтон. Он не сразу пришел  в себя и вспомнил, где он
и  что  произошло  ночью. Наконец,  его  растерянные  глаза  остановились на
девушке.
     -- Джэн! -- крикнул он. -- Слава богу, что мы вместе!
     -- Взгляните, -- убито отвечала девушка, апатичным  жестом показывая на
горизонт. -- Мы совсем одни. Клейтон внимательно посмотрел во все стороны.
     --  Куда  они могли деваться? -- удивился он. -- Они  не могли пойти ко
дну,  потому что не было волнения, а я видел  все лодки  уже после того, как
яхта погрузилась в воду.
     Он разбудил остальных и объяснил им положение.
     --  Это  даже  хорошо, сэр,  что лодки  разбрелись, -- объяснил один из
матросов. -- Провизия есть в каждой, так что они друг другу не нужны, в бурю
помощи тоже не могли бы друг другу оказать, зато  больше шансов, что хотя бы
одна будет  подобрана, а тогда начнут разыскивать и остальных.  Будь мы  все
вместе, был бы только один шанс на спасение, теперь их четыре.
     Это  разумное философствование немного подбодрило остальных, но хорошее
настроение  было  непродолжительно:  решили взять направление на  восток,  к
континенту,  и постепенно продвигаться  к  земле,  но когда хватились весел,
оказалось, что их нет; матросы, сидевшие на веслах, уснули во время работы и
уронили весла в воду, а волны их отнесли,  по  крайней мере нигде на воде их
не было видно.
     Начались попреки,  брань, и дело  едва  не дошло  до  драки, но Клейтон
кое-как  успокоил  матросов. Впрочем,  несколькими минутами позже Тюран чуть
было  не вызвал  нового  скандала,  сделав какое-то  нехорошее замечание  по
поводу глупости англичан вообще и английских матросов в частности.
     --  Довольно,  молодцы,  --   остановил   других  матросов  третий,  не
принимавший  участия  в перебранке.  -- Что  за толк, если друг другу  морды
расквасите. Сказал ведь вам Снайдер, что подберут нас. Давайте лучше поедим.
     -- Неплохая мысль, -- поддержал Тюран  и  обратился к третьему матросу.
-- Вильсон, милейший, передайте мне одну из этих жестянок.
     -- Сами берите, -- угрюмо  проворчал Вильсон. -- Я не  стану  слушаться
какого-то... Вы здесь еще не капитан.
     В  конце  концов Клейтону  пришлось  самому пойти за  жестянкой, но тут
вспыхнуло новое недоразумение с матросами, заявившими, что  Клейтон  и Тюран
хотят  следить за  расходованием  припасов,  чтобы самим заполучить  львиные
доли.
     --  Надо, чтобы кто-нибудь взял  на себя командование, --  сказала Джэн
Портер,  с  отвращением  наблюдавшая постыдные  ссоры,  с которых начиналось
вынужденное общение, тем более что  продлиться ему суждено было, быть может,
много  дней.  --  Скверно  уже  само  по  себе очутиться  в  утлой  лодке  в
Атлантическом океане, зачем же увеличивать несчастье  и опасности, занимаясь
постоянными стычками  и  перебранками.  Мужчины  должны  выбрать старшего  и
подчиняться ему во всем. Здесь нужно еще строже соблюдать дисциплину, чем на
настоящем большом судне.
     Прежде,  чем заговорить,  она  надеялась,  что  ей  совсем не  придется
подавать голос, что Клейтон сумеет справиться с осложнениями, но приходилось
признать, что до сих пор, по крайней мере, он не более других был на  высоте
положения,  разве  только старался не обострять со  своей стороны отношений,
вплоть  до  того,  что  передал жестянку матросам,  когда они запротестовали
против того, чтобы он открывал ее.
     Слова девушки временно успокоили мужчин, и в конце концов было  решено,
что два баллона с  водой и  четыре жестянки с  пищей будут разделены поровну
между  матросами и пассажирами с тем, чтобы те и другие распоряжались ими по
своему усмотрению.
     Таким  образом, маленькая группа  сразу  разбилась на два лагеря, и как
только припасы  разделили, в  каждом занялись  распределением  пищи и  воды.
Матросы  первые  открыли одну  из  жестянок  и разразились  такими  бешеными
проклятиями, что Клейтон спросил: -- В чем дело?
     -- Беда! -- завопил  Снайдер. -- Беда! Хуже  --  смерть! В жестянке  --
деготь!
     Клейтон и Тюран торопливо открыли одну из своих жестянок и  убедились в
страшной  правде,  что  и там тоже  деготь!  Одна за другой были вскрыты все
четыре  жестянки,  находящиеся  в  лодке,  и  каждый раз  сердитое  ворчание
встречало новое подтверждение ужасной действительности: в лодке не  было  ни
одной унции пищи!
     -- Ну, благодарение богу, у нас есть все-таки вода, -- сказал Томпкинс.
-- Легче  обойтись  без пищи, чем без воды. Коли до худшего  дойдет, можно и
сапоги свои съесть, а выпить их не выпьешь.
     Пока  он  говорил, Вильсон пробуравил  дырочку в одном  из баллонов,  и
Снайдер  подставил  жестяную  кружку,  в  которую  Вильсон  собирался налить
драгоценную влагу.  Тоненькая струйка черных, сухих крупинок полилась сквозь
дырочку на  дно  кружки. Вильсон  со  стоном  уронил  баллон и опустился  на
скамью, в ужасе глядя на кружку.
     -- В баллонах --  порох, -- сказал Снайдер, едва слышно, повернувшись к
остальным. Вскрыли другие баллоны -- то же самое.
     -- Деготь и порох! -- воскликнул Тюран. -- Вот так меню для потерпевших
крушение!
     От  одного сознания,  что в  лодке  нет  ни воды, ни пищи,  люди  сразу
почувствовали и голод, и жажду; с первого же дня начались, таким образом, их
страдания, с первого дня им пришлось переживать все ужасы, какие выпадают на
долю потерпевших крушение.
     Дни проходили -- и положение  все ухудшалось.  Воспаленные глаза тщетно
оглядывали горизонт день и ночь, пока люди, слабые и усталые, не сваливались
на дно лодки, ища  в коротком, беспокойном  сне минутного  забвения  ужасной
действительности.
     Матросы  в  муках  голода  съели  свои  кожаные пояса, сапоги,  кожаную
обшивку шапок, хотя  Клейтон  и Тюран всячески  старались  уговорить  их  не
делать этого, предупреждая, что этим они еще усилят свои страдания.
     Обессиленные   и   потерявшие  надежду,  носились  они  по  морю,   под
безжалостным  тропическим  солнцем,  с  высохшими,  потрескавшимися  губами,
распухшими  языками,  ожидая смерть,  в которой начинали  видеть избавление.
Невыносимые страдания первых дней для трех  пассажиров немного  притупились,
потому что они ничего не ели, но муки матросов были ужасны, когда их слабые,
больные желудки пробовали справиться с кусками кожи, которыми они их набили.
Томпкинс первый не выдержал. Ровно через неделю после того, как "Леди Алиса"
пошла ко дну, матрос умер в страшных конвульсиях.
     Несколько часов его тело лежало на корме лодки, откуда матрос как будто
издевался, оскалив зубы, над другими. Наконец, Джэн Портер не выдержала.
     -- Не можете ли вы сбросить его за борт, Вильям? -- спросила она.
     Клейтон  поднялся и, шатаясь, направился к телу. Два оставшихся в живых
матроса следили  за  ним  со  странным, зловещим  огоньком  в  провалившихся
глазах. Тщетно старался англичанин приподнять тело над бортом -- задача была
ему не по силам.
     -- Помогите мне, пожалуйста, -- сказал он Вильсону, который лежал ближе
всех.
     -- Чего вы хотите его выбрасывать? -- проворчал матрос раздраженно.
     -- Надо сделать это, пока  у нас еще хватает сил, --  возразил Клейтон.
-- Под этим солнцем он до завтра будет ужасен.
     -- Лучше оставьте в покое, -- опять проворчал Вильсон. -- Он нам  самим
понадобится до завтра.
     Медленно дошли слова матроса  до сознания Клейтона. Он  понял, наконец,
причину протеста.
     -- Боже! -- шепнул Клейтон в ужасе. -- Неужели вы хотите сказать...
     -- А почему нет? -- пробурчал Вильсон.  --  Мы еще живы, а он умер, ему
все равно.
     --  Идите  сюда,  Тюран, --  позвал  Клейтон. -- Нам  придется пережить
кое-что похуже смерти, если мы не выбросим этот труп.
     Вильсон сделал  несколько  угрожающих движений,  но  когда  его товарищ
Снайдер поддержал Клейтона и Тюрана, он уступил,  жадными глазами поглядывая
на труп, пока остальные втроем не перевалили его за борт.
     После этого весь день Вильсон не спускал с Клейтона глаз, в которых уже
притаилось  безумие.  К концу дня,  когда солнце  начало садиться,  он начал
бормотать что-то и смеяться про себя, а  глаза его по-прежнему не отрывались
от Клейтона.
     Уже совсем стемнело, а Клейтон все еще чувствовал на себе этот страшный
взгляд.  Он старался не засыпать,  но благодаря  слабости  с трудом сохранял
сознание. Наконец, не выдержал мучений и, уронив  голову на скамейку, уснул.
Сколько  прошло  времени,  он не  мог припомнить, но  вдруг  он был разбужен
каким-то странным  звуком  -- совсем близко.  Взошла луна, и  когда  Клейтон
открыл глаза, он  с ужасом увидел осторожно подползающего к нему Вильсона, с
раскрытым ртом и вываливающимся оттуда распухшим языком.
     Тот  же  звук разбудил  Джэн Портер  и,  увидев страшное  зрелище,  она
пронзительно закричала,  и в  ту же минуту матрос ринулся вперед  и упал  на
Клейтона. Как хищный  зверь искал он зубами горло Клейтона, но Клейтону, при
всей его слабости, удавалось удерживать от себя на расстоянии рот безумного.
     На  крик Джэн проснулись Тюран и  Снайдер. Увидев в чем дело,  они  оба
потащились на помощь Клейтону, и втроем им удалось справиться с  Вильсоном и
сбросить его на дно лодки.  Несколько минут он пролежал, болтая и  заливаясь
хохотом,  а  потом со  страшным криком, раньше,  чем спутники его могли  ему
помешать, вскочил на ноги и прыгнул в воду.
     Реакция после  ужасного  напряжения  и  возбуждения  совсем  обессилила
оставшихся в живых. Снайдер опустился на дно лодки  и заплакал.  Джэн Портер
молилась, Клейтон задумался, мсье Тюран тоже предался  размышлениям, опустив
голову на руки. Результаты  своих  размышлений он сообщил на следующий  день
Клейтону и Снайдеру в виде следующего предложения.
     -- Джентльмены, -- начал он. -- Вы видите, что ожидает нас, если нас не
подберут в ближайшие два дня, на что, очевидно, надежды  мало, судя по тому,
что  за все  эти  дни мы  не видели ни  одного  паруса, ни  одного  дымка на
горизонте. Была бы надежда,  если была бы пища, а нет пищи -- нет и надежды.
Остается  одна  альтернатива,  надо  выбрать одно из двух: или мы умрем  все
через  несколько  дней,  или  один  должен  быть  принесен  в жертву,  чтобы
остальные остались живы. Вы хорошо понимаете, что я хочу сказать?
     Джэн Портер, услышав, пришла  в  ужас. Если бы предложение исходило  от
бедного, невежественного матроса, она была бы, вероятно, меньше удивлена, но
то, что оно было сделано человеком, выдававшим себя за человека культурного,
утонченного даже, за джентльмена, казалось ей почти невероятным.
     -- Ясно, что мы умрем все, -- отвечал Клейтон.
     --  Решать нужно  большинством  голосов, -- возразил Тюран. --  Так как
жертвой  может быть  только один из  нас, то и решать мы будем  втроем. Мисс
Портер не заинтересована, ей не угрожает опасность.
     -- А как же мы узнаем, кому быть первым? -- спросил Снайдер.
     -- Это можно решить жеребьевкой,  -- отвечал Тюран. -- В кармане у меня
есть несколько монет по одному франку;  мы наметим себе какой-нибудь  год, и
тот, кто вытащит монету с этим годом -- будет первым.
     -- Я не хочу иметь  ничего общего с этим дьявольским проектом,  -- тихо
заявил  Клейтон,  --  еще  может  показаться  земля  или  какое-нибудь судно
вовремя.
     -- Вы подчинитесь большинству голосов  или вы будете первым, -- отвечал
Тюран,  и  в  голосе прозвучала  угроза.  --  Давайте проголосуем. Я за этот
проект, а вы, Снайдер?
     -- Я тоже, -- прозвучал ответ.
     -- Воля большинства, -- объявил Тюран. --  Теперь приступим,  не  теряя
времени, к жеребьевке.  Это одинаково  выгодно для всех. Для того, чтобы три
человека остались  живы, один умрет несколькими часами раньше, чем умер бы и
без того.
     Он  занялся приготовлениями к лотерее, а  Джэн Портер широко раскрытыми
глазами  следила   за   ним,  с   ужасом   думая,  чему  придется   ей  быть
свидетельницей. Тюран разостлал пиджак на дне лодки и затем  из горсти монет
выбрал шесть  штук. Двое  других близко нагнулись, пока он рассматривал  их.
Потом он протянул их Клейтону.
     --  Осмотрите  их  внимательно, -- сказал он. --  Самая старая --  1875
года, и этого года -- только одна.
     Клейтон  и матрос осмотрели каждую  монету. На их взгляд между ними  не
было никакой разницы, кроме годов. Они остались довольны. Если бы они знали,
что прежний опыт мсье Тюрана по части шулерничества в карты настолько развил
его осязание, что он умел отличать карты, касаясь их, они вряд ли нашли план
выгодным для себя.  Монета 1875 г.  была чуть-чуть  тоньше  остальных, но ни
Клейтон, или Снайдер не могли бы установить это без помощи микрометра.
     -- В каком порядке мы будем тянуть?  -- спросил Тюран, зная, по  опыту,
что большинство предпочитает тянуть под конец, в тех случаях, когда вытянуть
жребий неприятно: есть шанс и надежда, что жребий будет уже вынут кем-нибудь
раньше.  Тюран  же, по причинам ему известным, предпочитал  тянуть первым на
случай, если бы тянуть пришлось дважды.
     И когда Снайдер выразил желание тянуть последним, он любезно предложил,
что будет тянуть  первым. Рука его  исчезла под пиджаком всего на мгновение,
но проворные  и  искусные пальцы  успели  перебрать  все монеты и отодвинуть
роковую.  Когда  он вытащил  руку,  в  ней была  монета  1888  года. Потянул
Клейтон.  Джэн  Портер  нагнулась вперед с  выражением  ужаса и напряженного
внимания  на  лице, когда рука человека, за которого она должна  была  выйти
замуж,  скрылась под  пиджаком. Вот он вытащил руку, держа  в ней  монету. В
первый момент он не решался взглянуть, но мсье Тюран, нагнувшись к его руке,
крикнул, что все благополучно.
     Джэн Портер в изнеможении, вся дрожа, откинулась на борт лодки. Ей было
дурно,  кружилась  голова. Если  и  Снайдер  не  вытащит  монеты  1875 года,
придется сызнова пережить этот ужас.
     Матрос уже засунул руку под пиджак. Крупные капли пота выступили у него
на  лбу.  Он дрожал,  как в лихорадке,  и громко проклинал  себя за  то, что
предпочел тянуть последним: сейчас у него было три шанса  против одного, а у
Тюрана их было пять, у Клейтона четыре.
     Русский  терпеливо выжидал,  не торопя матроса, он  прекрасно знал, что
сам  он в  безопасности --  безразлично,  будет  ли сейчас вытащена  роковая
монета или нет. Когда матрос,  вытащив монету, взглянул на нее, он повалился
без чувств на дно лодки. Клейтон и Тюран оба поспешили,  насколько позволяли
силы, к нему, чтобы взглянуть на монету, которая вывалилась у матроса из рук
и лежала подле. Она не  была  помечена 1875 годом.  Реакция после пережитого
волнения  подействовала на Снайдера так же,  как  если бы он вытащил роковую
монету.
     Таким  образом,  всю  процедуру  пришлось  повторять сызнова.  Еще  раз
русский вынул  безвредную  монету.  Джэн  Портер  закрыла  глаза, когда рука
Клейтона скрылась под пиджаком. Снайдер нагнулся, широко  раскрытыми глазами
провожая руку, которая должна была решить его участь.
     Вот  Вильям Сесиль  Клейтон, лорд Грейсток, вытянул руку из-под пиджака
и, крепко зажав монету  так, чтобы никто не видел, взглянул на Джэн  Портер.
Он не решался разжать руку.
     -- Живей! -- взвизгнул Снайдер. -- Боже! Дайте взглянуть...
     Клейтон разжал пальцы. Снайдер первый увидел цифру и раньше, чем другие
успели угадать  его намерение,  он поднялся  на  ноги, перешагнул через борт
лодки и исчез навсегда в зеленой бездне -- монета была не 1875 года.
     Пережитые  волнения так подействовали на  оставшихся  в живых, что весь
день,  они  пролежали в  полусознательном  состоянии  и  несколько  дней  не
возвращались к страшному вопросу.
     Ужасные дни все увеличивающейся слабости и растущей безнадежности...
     Наконец, Тюран подполз к распростертому Клейтону.
     -- Надо еще раз потянуть жребий, пока мы не ослабели до  того,  что уже
не в состоянии будем есть, -- шепнул он.
     Клейтон был в таком состоянии, при  котором уже нет  собственной  воли.
Джэн Портер уже  три  дня не говорила.  Он  знал,  что она  умирает.  Как не
страшна была эта мысль, но он подумал, что можно будет вернуть ей силы таким
способом, и сразу согласился на предложение русского.
     Они потянули так же точно, как в первый раз, и результат был неизбежный
-- Клейтон вытащил монету 1875 г.
     -- Когда? -- спросил Тюран.
     Он  уже вытащил  из  кармана свой  перочинный ножик  и слабыми пальцами
пытался открыть его.
     -- Сейчас же, -- пробормотал он и жадными глазами впился в англичанина.
     -- Не подождете ли вы до темноты? -- спросил Клейтон. -- Не надо, чтобы
видела мисс Портер. Ведь мы собирались обвенчаться, знаете?
     Тень разочарования пробежала по лицу Тюрана.
     -- Хорошо,  -- нерешительно отвечал он. --  До ночи недолго. Ждал много
дней, подожду еще несколько часов.
     --  Благодарю вас,  мой друг, -- прошептал Клейтон. -- Теперь я пойду к
ней и  побуду с  ней, пока пробьет  час. Я хотел бы перед смертью провести с
ней час или два.
     Когда Клейтон добрался к  девушке, он нашел  ее без сознания. Он видел,
что  она умирает, и  рад  был,  что она  не  увидит и не  узнает  о страшной
трагедии, которая  здесь скоро разыграется. Он взял ее руку и поднес к своим
потрескавшимся и распухшим губам.  Некоторое время  он нежно гладил то нечто
иссохшееся,  похожее на птичью лапку, что  было недавно прекрасной, красивой
формы белой ручкой балтиморской красавицы.
     Уже стемнело, но он ничего не замечал, пока его не  привел в себя голос
из темноты. То звала его судьба.
     --  Иду, мсье Тюран,  -- поспешил  он отозваться. Три  раза пробовал он
повернуть на четвереньках, чтобы ползти  навстречу  смерти,  но за последние
часы он настолько ослабел, что уже не мог вернуться к Тюрану.
     -- Придется вам прийти, мсье, -- позвал он слабым голосом. -- У меня не
хватает сил опуститься на колени.
     -- Черт возьми! -- буркнул Тюран. -- Вы намерены надуть меня,  отнять у
меня мой выигрыш.
     Клейтон  слышал, как  тот  волочился по  дну лодки.  Но вдруг  раздался
безнадежный стон.
     -- Я не могу ползти. Поздно. Вы обманули меня, англичанин-собака.
     -- Я вас  не обманул,  мсье,  -- запротестовал  Клейтон. --  Я всячески
старался,  я  буду  пробовать еще, пробуйте и вы; может быть, каждый  из нас
проползет полпути, и тогда вы получите свой выигрыш.
     Снова  Клейтон собрался  с силами,  слыша,  что и  Тюран  напрягает все
усилия. Прошло около часу, и англичанину  удалось приподняться на колени, но
при первом же движении вперед он упал лицом вниз.
     Минуту спустя, он услышал довольный возглас Тюрана.
     -- Иду, -- шепнул русский.
     Снова попробовал Клейтон двинуться навстречу судьбе и снова  растянулся
на дне лодки, и уже не мог больше подняться, несмотря на прилагаемые усилия.
Последний  раз  он  свалился на спину и лежал, глядя  на звезды, а сзади все
ближе и ближе слышалось прерывистое дыхание русского, с трудом волочившегося
по дну лодки.
     Клейтону  казалось,  что  прошло не  меньше  часу,  как он  лежал  так,
поджидая подползающее  существо,  которое  должно  было положить  конец  его
мучениям.  Оно было совсем  близко уже, но  проходили все большие и  большие
промежутки между одним его усилием  и  следующим,  а подвигалось оно  каждый
раз,  как  казалось   англичанину,  на  самое  ничтожное,  почти  неуловимое
расстояние.
     Наконец,  он  услышал,  что  Тюран тут, возле него.  Кудахтающий  смех,
что-то коснулось его лица, и Клейтон потерял сознание.
     XIX
     ГОРОД ЗОЛОТА
     В  ту  самую  ночь,  когда Тарзан  от  обезьян сделался вождем  племени
Вазири,  женщина,  которую он  любил, умирала  в лодке среди  Атлантического
океана,  в  двухстах  милях  к  западу  от  него. В  то  время,  как  он  --
олицетворение физической силы и совершенства сложения  -- плясал среди голых
дикарей, своих  приятелей, и отблески  пламени играли  на его сильных крутых
мышцах,  женщина, которую  он  любил,  лежала, исхудавшая  и  изможденная, в
последнем оцепенении, которое предшествует смерти от жажды и истощения.
     Первые недели  после  того,  как Тарзан был облечен царской властью над
племенем Вазири,  ушли  на то,  чтобы отвести мануемов, как обещал Тарзан, к
северным границам земли Вазири. Прежде, чем отпустить  их, он  потребовал от
них клятвенного обещания никогда больше не участвовать в экспедициях  против
этого племени,  и,  надо  сказать правду,  обещание  было дано  охотно.  Они
достаточно испытали на себе боевую тактику нового вождя Вазири и не имели ни
малейшего желания сопровождать опять каких-нибудь грабителей  в  пределы его
владений.
     Почти тотчас по возвращении в деревню  Тарзан принялся за приготовления
к экспедиции для розысков разрушающегося города золота, который описывал ему
старый  Вазири. Он выбрал  пятьдесят  самых  смелых воинов, только  из  тех,
которым очень хотелось сопровождать  его в  трудном  походе и делить  с  ним
опасности, ожидающие их в незнакомой и враждебной стране.
     С того  самого времени, когда Вазири рассказал ему чудесные приключения
первой  экспедиции,  случайно  попавшей к древнему  городу, Тарзан почти  не
переставал  думать о  сказочном  богатстве  сказочного  города.  Предпринять
экспедицию  побуждала  Тарзана настолько  же  любовь к приключениям,  как  и
желание раздобыть золото; и  последнее  говорило достаточно  сильно,  потому
что, живя среди цивилизованных людей, он  узнал, какую волшебную власть дает
желтый металл  тому,  кто  им  обладает. Что  бы он стал делать  с золотом в
сердце  дикой  Африки, над этим он  не  задумывался, достаточно, что у  него
будет власть  творить  чудеса, даже  если  ему  никогда  и не  предоставится
возможность воспользоваться этой властью.
     Итак, в одно роскошное тропическое утро  Вазири, вождь Вазири, выступил
во главе пятидесяти стройных эбеновых воинов, отправляясь искать приключений
и  сокровищ. Они шли тем путем, который старый Вазири описал Тарзану.  Много
дней шли они вверх по одной реке, через невысокий водораздел, вниз по другой
реке  и  снова  вверх  по  третьей,  пока  к  концу двадцать  пятого  дня не
расположились лагерем на  склоне  горы, с  вершины которой они  рассчитывали
увидеть, наконец, чудесный город сокровищ.
     На  следующее  утро  они стали  взбираться  по почти  отвесным  скалам,
составляющим  естественный барьер,  последнюю  преграду,  отделяющую  их  от
места, к которому они стремились. Было  около  полудня, когда Тарзан, идущий
впереди  всех,  поднялся  на  вершину  последней  скалы  и  остановился   на
маленькой, ровной, как стол, площадке.
     Справа и слева от них высились величавые горные вершины, на много тысяч
футов выше  тех, что замыкали проход, которым они подошли к заветной долине.
За ними тянулась лесистая долина, по которой они шли много дней;  замыкалась
она низким горным хребтом, отграничивавшим их собственную страну.
     Но то, что было впереди, больше  привлекло внимание Тарзана:  пустынная
равнина, неглубокая и узкая, с разбросанными по ней чахлыми деревьями, там и
сям усеянная большими валунами. А в дальнем конце равнины --  величественный
город,  с  толстыми  стенами,  стройными  башнями,  минаретами  и  куполами,
пламенеющими  в солнечных лучах. Расстояние было слишком велико, чтобы можно
было  заметить  признаки   разрушения,  и  Тарзану  город  показался   дивно
прекрасным,  а  воображение уже рисовало ему широкие улицы  и величественные
храмы, переполненные оживленной, счастливой толпой.
     Около часа  отряд  отдыхал на верхушке горы,  а затем Тарзан  повел его
вниз, в долину. Дороги не  было, но  спуск был далеко не такой крутой, каким
был подъем с  той стороны. Спустившись в  долину, они быстро пошли вперед, и
было еще светло, когда остановились у стен древнего города.
     Наружная  стена была футов  пятидесяти  в вышину  там,  где она  вполне
сохранилась,  и  вообще,  насколько  они  могли  охватить   взглядом,  стена
развалилась местами только вверху, не больше  чем на двадцать футов от края.
Такие стены  все еще могли служить прекрасной защитой. Несколько раз Тарзану
показалось,  что кто-то шевелится  в местах, где стена повреждена, как будто
живые  существа  следят  за  ними  из-за  старинных  бастионов. И  часто  он
чувствовал  на  себе взгляд невидимых глаз, но ни разу  не мог бы  сказать с
уверенностью, что его не обманывает воображение.
     В эту  ночь  они разбили лагерь у  стен  города, снаружи. В полночь  их
внезапно разбудил пронзительный вопль, раздавшийся из-за стен. Он начался на
очень высокой ноте и постепенно спускался, пока не перешел в жалобные стоны.
Вопль оказал  странное действие  на черных, почти парализовав их  ужасом;  и
прошло по крайней мере с час,  пока  лагерь не  улегся снова. Поутру влияние
испуга  еще не рассеялось,  и Вазири бросали  боязливые,  косые  взгляды  на
массивную, зловещего вида твердыню, возвышающуюся перед ними.
     Тарзану   пришлось  долго  уговаривать  и  убеждать,  чтобы  черные  не
отказались от  предприятия  и не поспешили обратно по  равнине  к скалам, по
которым спустились накануне. Но, наконец, то приказаниями,  то угрозами, что
он пойдет один, он заставил их сопровождать себя.
     Они шли минут пятнадцать вдоль стены, пока попали на такое место, через
которое можно было проникнуть внутрь. Это была узкая щель, дюймов в двадцать
шириной, внутри которой  шла бетонная, со ступеньками, вытертыми от времени,
лестница, делавшая скоро крутой поворот.
     В  этот узкий  проход вошел  Тарзан,  протиснувшись боком  из-за  своих
широких  плеч.  За   ним  следовали  черные  воины.  За  поворотом  лестница
обрывалась и начиналась ровная дорожка, которая шла, извиваясь и поворачивая
спирально, пока вдруг, круто обогнув угол стены, не вывела их на узкий двор,
по ту  сторону  которого  поднималась  вторая,  внутренняя  стена, такой  же
высоты, как  и первая. Эта внутренняя  стена заканчивалась вверху маленькими
круглыми башенками, чередующимися  с  остроконечными  монолитами.  Последние
местами  посваливались, и  стена  начала разрушаться, но в общем она  была в
гораздо  лучшем состоянии,  чем  наружная.  Проход,  такой  же узкий,  как и
первый, открывался и  в этой стене, а, пройдя его,  Тарзан со своими воинами
очутился в широкой аллее, в конце которой возвышались грозного  вида мрачные
гранитные здания, начинающие приходить в упадок. Среди обломков вдоль зданий
росли  деревья  и  виноград заплетал  зияющие отверстия окон. Только  здание
прямо напротив них заросло меньше других и как  будто лучше сохранилось. Это
было массивное строение под  огромным куполом. По обе стороны высокого входа
стояли ряды  столбов,  из которых каждый завершался  огромной фантастической
птицей, высеченной прямо в камне монолита.
     Пока  человек-обезьяна  и его  спутники  осматривались вокруг,  выражая
различные  степени  удивления перед  тем, что открывалось им  в этом древнем
городе,  расположенном  в  глубине  дикой Африки,  многие  из  них  услышали
какое-то движение внутри  здания, на которое они смотрели. Неясные тени  как
будто двигались внутри в  полумраке. Не было ничего такого, что глаз  мог бы
отчетливо уловить -- только странное ощущение жизни там, где жизни как будто
не  должно было  быть,  потому что  все  живое  казалось неуместным  в  этом
заколдованном мертвом городе давно прошедших веков.
     Тарзан  вспомнил,  что  читал  как-то  в  Париже,  будто  была какая-то
исчезнувшая белая раса,  жившая, по  преданиям, в самом  сердце Африки.  Ему
пришло в голову, не видит ли  он перед  собой развалины цивилизации, которую
этот  странный народ  насадил  в дикой  обстановке  своей  странной  и дикой
родины.  Возможно ли, чтобы и сейчас последние  представители этой расы жили
среди  развалин былого великолепия своих  предков? Снова он обратил внимание
на то, что в большом храме кто-то украдкой двигается.
     --  Пойдем! --  позвал  он  Вазири.  --  Посмотрим,  что  там, за этими
разрушающимися стенами.
     Его  людям очень не хотелось идти за ним, но, когда они увидели, что он
бесстрашно  углубился  в  мрачный  портал, они  пошли за  ним  на расстоянии
нескольких шагов, сбившись  в  кучку и являя  собой все признаки панического
ужаса. Один вопль, вроде того, какой они слышали  ночью, и они бросились бы,
как безумные,  к  узкой щели,  которая  вела  во внешний мир  сквозь толстые
стены.
     Войдя в здание, Тарзан  определенно  почувствовал, что на него  смотрит
много глаз.  Во  мраке  бокового  коридора послышался шелест, и он готов был
поклясться,  что видел руку  человека в амбразуре окна, выходящего  вверху в
купол ротонды, в которой он стоял.
     Пол в комнате был бетонный, стены из полированного гранита, на  котором
были вырезаны странные фигуры людей и зверей. Местами  в стены  были вделаны
доски желтого металла.
     Подойдя поближе к одной из таких досок, Тарзан увидел, что  она золотая
и испещрена какими-то  иероглифами. За этой первой комнатой шли другие, а за
ними  здание  разделялось  на  два  огромных крыла. Тарзан прошел  несколько
комнат,  встречая многочисленные подтверждения  слухов о сказочном богатстве
первоначальных  строителей. В  одной  комнате было  семь  столбов массивного
золота, в другой золотом был выстлан весь пол.
     И  все  время,  пока  он  осматривал  здание, его  черные  воины кучкой
толпились у него за спиной, а странные тени мелькали у  них  с обеих сторон,
впереди и позади, никогда не приближаясь впрочем настолько, чтобы можно было
с уверенностью сказать, что в комнате есть еще кто-то.
     Нервное  напряжение  начинало становиться непосильным  для  черных. Они
просили Тарзана  вернуться на воздух  и солнечный свет. Ничего  хорошего  не
может выйти  из  прогулки  здесь, говорили они, потому что в этих развалинах
бродят души умерших, когда-то здесь живших.
     --  Они следят за нами, о царь, -- шептал  Бузули.  --  Они ждут,  пока
заманят  нас в самую глубину своей  твердыни,  и тогда они бросятся на нас и
растерзают нас зубами. Так духи  всегда поступают.  Мне  об этом рассказывал
дядя моей матери, он великий колдун.
     Тарзан засмеялся. -- Дети мои, бегите обратно, на солнце, -- сказал он.
-- Я вернусь к вам, когда обыщу сверху  донизу  эти развалины и найду золото
или приду к заключению, что его нет. Мы можем, впрочем, снять доски со стен,
столбы слишком тяжелы для нас;  но, я думаю, где-нибудь должны  быть большие
кладовые, полные золота, которое мы легко могли бы унести с собой. Бегите же
пока на воздух, где вы вздохнете свободней.
     Часть воинов  с  радостью последовала  приказанию  вождя, но  Бузули  и
некоторые  другие  не  решались  оставить  его,  колеблясь  между любовью  и
преданностью  к своему  царю  с одной  стороны  и  суеверным  страхом  перед
неизвестным с другой.  И вдруг  случилось то, что разрешило вопрос, исключив
возможность дальнейших обсуждений. Среди тишины разрушенного храма прозвенел
у самых их ушей  тот же  отвратительный вопль, который они  слышали минувшей
ночью,  и с  криком ужаса  черные  воины  повернули и бросились бежать через
пустые залы векового здания.
     Тарзан от обезьян остался на том самом месте, где  они оставили его, со
злой  улыбкой  на  губах поджидая врага, который, он в этом  не  сомневался,
сейчас бросится на него. Но снова воцарилась тишина, если не считать слабого
намека на звук шагов босых ног, крадущихся откуда-то поблизости.
     Тогда Тарзан  повернул  и углубился в храм. Он  переходил из  комнаты в
комнату,  пока не  попал в  комнату, в  которой еще сохранилась одна толстая
запертая дверь. Он оперся об нее плечом, и  в это время опять, почти рядом с
ним,  раздался   тот   же  вопль.   Было   очевидно,  что  этим  воплем  его
предупреждают,  чтобы  он не осквернил этой особой  комнаты.  А, может быть,
именно в ней-то и лежат запасы сокровищ?
     Как  бы  то  ни  было,   раз   странные   невидимые  охранители   этого
заколдованного  места  не хотели, чтобы он  вошел  именно  в эту комнату, от
этого желание  Тарзана проникнуть туда утроилось и, хотя  вопли  повторялись
неустанно, он надавливал  дверь плечом до  тех пор, пока  она с  треском  не
распахнулась, соскочив с петель.
     За ней  был  могильный  мрак.  Ни  одного  окна, через  которое мог  бы
проникнуть  хотя  бы  слабый  луч  света,  а  так  как  и  в коридоре,  куда
открывалась  дверь,  была  полутьма,  то  и  распахнутая дверь  не  помогла.
Нащупывая  пол  впереди рукояткой копья, Тарзан вступил во мрак. Вдруг дверь
захлопнулась за ним, и в то же самое время  со всех сторон потянулись к нему
в темноте чьи-то руки.
     Человек-обезьяна боролся с  дикой  яростью  и геркулесовской силой.  Но
хотя  он  чувствовал, что удары его не пропадают  впустую, хотя он  запускал
зубы в мягкое тело, каждый раз две новые руки появлялись вместо отброшенных.
В конце концов они потянули его  вниз и  медленно, численным превосходством,
одолели его. Потом они связали ему руки сзади и ноги загнули к спине, связав
с руками.
     Он так и не слышал ни одного звука, кроме тяжелого дыхания своих врагов
и шума битвы. Он не знал, что за существа захватили его в плен, и решил, что
это люди, только потому, что они связали его.
     После этого они  подняли его и, то  толкая, то волоча по земле, вынесли
из темной комнаты во внутренний дворик храма. Тут он увидел своих врагов. Их
было около сотни -- маленьких коренастых людей, с большими бородами, которые
закрывали часть лица и падали на  волосатые груди. Густые  волосы  на голове
начинались у самых бровей и падали на спины и плечи. Ноги у них были кривые,
короткие  и тяжелые, руки  -- длинные и мускулистые; на поясницах у них были
надеты шкуры  леопардов  и львов, и большие  ожерелья  из  когтей этих самых
животных  свисали на грудь. Массивные обручи из  самородного золота украшали
руки  и  ноги.  Вооружены  они были тяжелыми,  узловатыми  дубинками,  а  на
перевязях, составлявших их единственную одежду, висели ножи.
     Но то, что больше всего произвело впечатление на их пленника, -- это их
белая кожа; ни в оттенке, ни в чертах лица не было и  намека на негритянское
происхождение.  А между тем низкие лбы,  злые,  маленькие  близко  сдвинутые
глаза далеко не располагали в их пользу.
     Во  время  борьбы  в  темной  комнате и  пока  они  тащили  Тарзана  на
внутренний дворик,  не было произнесено  ни  единого  звука,  но сейчас  они
перекидывались  между  собой односложными словами  на совершенно неизвестном
Тарзану языке.  Оставив человека-обезьяну на бетонном полу, они  прошли один
за   другим  на  своих  коротеньких  ножках  в  другую  часть  храма,  более
отдаленную.
     Лежа на спине, Тарзан  увидел, что стены храма со  всех сторон окружают
маленький дворик, величаво поднимаясь вверх. Только на самом верху виден был
маленький кусочек голубого неба, да в  одном  месте,  сквозь  амбразуру,  он
увидел зелень, но не мог  бы  сказать, росла ли она внутри  храма или за его
пределами.
     Кругом дворика, сверху донизу, шли ряды открытых галерей, и по временам
пленник  улавливал,  что  с  этих  галерей на  него смотрят  острые  глазки,
сверкающие из-за спускавшихся на лицо волос.
     Человек-обезьяна  осторожно попробовал крепость связывавших его уз,  и,
хотя полной уверенности быть не могло, но ему показалось, что им  не устоять
перед его сильными мускулами, когда придет  час  вернуть себе свободу; но он
не  решался  испытать  их, пока  не  стемнеет,  так как  чувствовал на  себе
стерегущие глаза.
     Он  пролежал  во  дворе  несколько часов, прежде чем первые лучи солнца
стали проникать в этот колодец; почти одновременно он услышал шлепанье босых
ног  на галереях над ним и сейчас же увидел, что все они наполнились людьми,
а в это время другие люди входили в двери.
     На одно мгновение все глаза обратились к полуденному солнцу, и вслед за
этим  люди  на галереях и люди во  дворе  затянули  в унисон на низких нотах
какой-то гимн. Окружавшие  Тарзана  начали  танцевать в  такт торжественному
пению.  Они  медленно кружились  вокруг  него,  напоминая своими  движениями
неуклюжих ковыляющих медведей, не глядя на него и не отрывая глаз от солнца.
     Минут десять  продолжали они монотонно шагать  и петь, потом  внезапно,
все сразу,  с  поднятыми вверх  дубинками,  повернулись  к  своей жертве  и,
издавая страшный вой, с дьявольскими гримасами, бросились на него.
     В этот самый момент в середине кровожадной орды вдруг появилась женская
фигура с дубинкой,  точно такой же,  как у  них,  но  сделанной из золота, и
отогнала мужчин.
     XX
     ЛЭ
     В  первый  момент  Тарзан подумал, что по  странному  капризу судьбы он
спасен,  но когда он  вспомнил,  как  легко одна  девушка  отогнала двадцать
гориллоподобных  мужчин,  и когда  вслед за  этим он увидел, что  они  снова
возобновили  свое  монотонное  кружение вокруг него, причем она обращается к
ним с монотонным напевом, он понял, что и это входило в программу церемонии,
в которой он был центральной фигурой.
     Минуту спустя, девушка вытащила нож  из-за своей перевязи и, нагнувшись
над  Тарзаном, перерезала ремень, которым были связаны  у него ноги.  Потом,
когда мужчины, перестав  кружиться, подошли ближе, она знаками приказала ему
подняться и, закинув ремень, которым до того были связаны ноги, ему  на шею,
повела его через двор. Мужчины парами следовали за ними.
     Извилистыми коридорами шли они все дальше и дальше, в самую  отдаленную
часть храма, пока не вошли в большую комнату, в центре которой стоял алтарь.
Только  тогда Тарзан  сообразил,  что  значил  тот странный  обряд,  который
предшествовал их переходу в эту святая святых.
     Он  попал  в  руки  потомков  древних  поклонников  солнца. Его  мнимое
спасение  одной  из жриц было только  частью  пантомимы,  повторяющей старый
языческий  обряд: солнце, заглянув  на него через  отверстие  между  стенами
двора, предъявило к  нему свои права, и из внутреннего  храма явилась жрица,
чтобы спасти  его  от  кощунственных рук простых  смертных как  человеческую
жертву пламенеющему божеству.
     Если   бы   ему   нужны   были  еще   доказательства  правильности  его
предположения, то достаточно было взглянуть на красно-бурые пятна на  камнях
алтаря и на полу вблизи него, а  также  на  черепа  людей, выглядывавшие  из
бесчисленных ниш по стенам.
     Жрица  подвела   жертву  к  ступеням   алтаря.  Галерея  наверху   тоже
наполнилась  зрителями,  а сквозь сводчатую  дверь в восточном углу  комнаты
медленно  потянулась вереница женщин. Как и мужчины, они были одеты только в
шкуры диких зверей,  схваченные  у пояса ременными  перевязями  или золотыми
цепями.  А черные волосы  их были  покрыты  золотыми уборами,  состоящими из
множества кружочков  и овальных  пластинок, искусно  соединенных вместе так,
что  получалось нечто вроде металлической шапочки, от которой свешивались по
обе  стороны  головы  до  пояса   длинные  цепочки,  состоящие  из  овальных
пластинок.
     Женщины  были сложены более пропорционально,  чем мужчины, черты лица у
них  были  гораздо  тоньше,  форма  головы  и  большие  мягкие черные  глаза
свидетельствовали о гораздо большей  интеллигентности и человечности, чем  у
их повелителей.
     Каждая жрица держала в руках две золотые чаши, и, когда они выстроились
в ряд по одну сторону алтаря, мужчины, стоящие напротив, подходили, и каждый
брал чашу из рук женщины, стоящей напротив него.
     Затем пение возобновилось, как вдруг из темного  прохода позади алтаря,
из подвала, находящегося под комнатой, появилась еще одна женщина.
     Верховная жрица, решил Тарзан. Это была  молодая женщина, с  лицом даже
умным и красивого овала. Украшения на  ней были вроде тех, что на других, но
более сложно сработанные, а некоторые  были усыпаны  бриллиантами.  Ее белые
руки  и  ноги  почти  сплошь  были покрыты массивными  украшениями,  а шкура
леопарда,   составлявшая   ее  единственное   одеяние,  сдерживалась  плотно
охватывающим талию поясом из золотых колец, соединенных  в причудливый узор,
усеянных бесчисленным количеством маленьких бриллиантов. За поясом у нее был
длинный нож, а в руке вместо дубинки тонкий жезл.
     Подойдя к алтарю, она остановилась, и пение прекратилось. Жрецы и жрицы
преклонили перед ней колени, а она, протянув над ними жезл, читала длинную и
скучную  молитву. Голос у нее был нежный  и музыкальный. Тарзан никак не мог
себе  представить,  что его  обладательница в  одну  минуту, в  фанатическом
экстазе религиозного  рвения, превратится  в кровожадного палача  и, держа в
руках окровавленный нож,  первая напьется  красной теплой крови из маленькой
чаши, стоящей на алтаре.
     Окончив  молитву, она  в  первый раз  взглянула на Тарзана.  С заметным
любопытством, она осмотрела  его с ног до головы. Потом заговорила  с ним и,
кончив, остановилась, как бы поджидая ответа.
     -- Я не понимаю вашего языка, -- сказал Тарзан. -- Не можем ли мы найти
общий язык? --  И он  пробовал французский, английский, арабский, Вазири  и,
наконец, язык метисов Западного Берега. Но она не понимала его.
     Она кивнула  головой, и голос  ее прозвучал как будто устало, когда она
предложила жрецам продолжать  обряд.  Они повторяли  свое  нелепое кружение,
пока  жрица не положила  ему конец. Она  все  это  время стояла, внимательно
разглядывая Тарзана.
     По данному  ею сигналу, жрецы  бросились на человека-обезьяну и, подняв
его, положили поперек  алтаря так, что голова свешивалась с одной стороны, а
ноги  с  другой. Затем жрецы и жрицы выстроились  в два ряда, держа наготове
маленькие  золотые чаши, чтобы получить свою  долю  крови жертвы после того,
как жертвенный нож сделает свое дело.
     В ряду жрецов  поднялся спор из-за первого  места.  Дюжее  животное,  с
интеллектом гориллы, судя по выражению лица, старалось  оттолкнуть на второе
место  человека  поменьше, но маленький апеллировал к верховной жрице, и  та
холодным,  не  допускающим возражения  тоном  приказала  большому отойти  на
дальний конец ряда. Тарзан слышал, как тот ворчал и протестовал, переходя на
указанное место.
     Тем  временем жрица, стоя над Тарзаном, начала произносить  заклинание,
медленно  поднимая вместе с  тем свой острый, тонкий нож.  Человеку-обезьяне
казалось, что прошла целая вечность, пока  рука перестала подниматься, и нож
остановился вверху над его незащищенной грудью.
     Потом нож начал спускаться, сначала медленно,  а дальше, по мере  того,
как ускорялся темп заклинания, все скорей и  скорей. Тарзан  все  еще слышал
ворчание недовольного жреца  в конце ряда. Голос его раздавался все громче и
громче.  Жрица,  стоявшая  вблизи  от  него,  строгим  голосом  сделала  ему
замечание. Нож опустился уже совсем близко к груди Тарзана, но задержался на
мгновение,  когда  верховная жрица подняла  глаза, выразив быстрым  взглядом
неудовольствие виновнику кощунственного перерыва.
     Произошло замешательство  среди спорящих,  и Тарзан, перекатив голову в
том  направлении,  успел  заметить,  как большой  жрец  бросился на женщину,
стоявшую  против  него,  и  одним  ударом  дубинки  снес ей череп.  И  тогда
случилось то, чему Тарзан сотни раз был  свидетелем среди  диких  обитателей
диких  джунглей.  Он  видел, как  это случалось  с  Керчаком, с  Тублатом, с
Теркозом  и с дюжиной  других сильных самцов племени;  а также  с  Тантором,
слоном. Вряд  ли в лесу был хотя бы один самец, на которого это временами не
нападало бы. Жрецом  овладело  безумие,  и он с  дубинкой начал  гоняться за
своими товарищами.
     Испуская  яростные вопли, он  бросался туда  и сюда, нанося страшнейшие
удары своим исполинским оружием или запуская желтые клыки  в тела несчастных
жертв. А в это время верховная  жрица стояла с занесенным над Тарзаном ножом
в руке, расширенными от  ужаса глазами глядя на маньяка, который сеял гибель
и смерть среди ее паствы.
     Скоро в комнате не осталось никого, кроме мертвых и умирающих да жертвы
на алтаре, верховной жрицы и безумного. Когда пронзительные глаза последнего
остановились  на  женщине,  в  них  загорелся  новый,  похотливый огонь.  Он
медленно пополз к ней и заговорил. И каково было удивление  Тарзана, на этот
раз понявшего его  слова, потому что заговорил он языком, на котором Тарзану
никогда  не пришло  бы  в голову  заговорить  с  человеческим  существом  --
горловым низким лаем  племени великих человекообразных -- материнским языком
Тарзана.  И женщина отвечала мужчине на том же самом языке. Он угрожал,  она
пыталась уговаривать, хотя было очевидно, что она сама не надеется больше на
силу своего  авторитета. Животное было уже совсем  близко, оно  подползало и
тянулось к ней из-за алтаря руками, сведенными, как когтистые лапы.
     Тарзан  потянул  ремни,  которыми были  связаны у него руки за  спиной.
Женщина  не замечала  этого:  она забыла  о своей  жертве  перед опасностью,
угрожающей  ей  самой.  Когда безумный прыгнул мимо Тарзана, чтобы  схватить
свою  добычу,  человек-обезьяна  сделал  нечеловеческое  усилие и свалился с
алтаря  в  сторону, противоположную от того места,  где стояла  жрица; ремни
упали с  его  рук, когда он  вскочил на ноги и,  оглянувшись, он увидел, что
остался в храме один -- безумный и верховная жрица исчезли.
     В это самое время заглушенная жалоба донеслась из отверстия подвала, из
черной  дыры позади жертвенного  алтаря,  через которую  жрица  появилась  в
первый  раз.  Не задумываясь  ни на  минуту  над  собственной  участью,  над
возможностью скрыться, которая открывалась, быть может, перед ним, благодаря
приятному  стечению обстоятельств, Тарзан от обезьян тотчас отозвался на зов
женщины,  находящейся в опасности. Один  легкий  прыжок,  и он был у  начала
спуска  в  подвал, а  затем  помчался  вниз  по  бетонным  ступеням  древней
лестницы, помчался неизвестно куда.
     Слабый свет, проникающий сверху,  чуть освещал большой подвал с низкими
сводами, из которых несколько дверей вели в абсолютно темные проходы. Искать
не  пришлось: тут  же,  перед  ним,  безумный  повалил  женщину  на  пол,  а
гориллоподобные пальцы судорожно  потянулись к ее горлу, тогда как она всеми
силами боролась, стараясь уйти от его ярости.
     Когда  тяжелая  рука  Тарзана легла  ему  на плечо, жрец  отпустил свою
жертву  и бросился на того, кто хотел быть ее спасителем. С пеной на губах и
оскаленными зубами, безумный почитатель солнца боролся с удесятеренной силой
одержимого.  Вероятно, в  нем  заговорила кровожадность,  и  сразу произошло
видоизменение типа --  возврат к дикому зверю; забывая о ноже,  воткнутом за
пояс, он  прибегал только  к  естественному оружию,  которым  сражались  его
животные прототипы.
     Но если  он  хорошо  умел  пользоваться своими руками  и  зубами,  то и
противник его не только не уступал ему, а  превосходил в искусстве  бороться
дикими способами, к которым тот вернулся. Тарзан от обезьян схватился с ним,
и  они  покатились на пол, разрывая друг друга, как  два обезьяньих самца. А
тем  временем  примитивная жрица стояла,  прижавшись к  стене, глядя  широко
раскрытыми,  остановившимися  от  страха глазами  на  катающихся у  ее  ног,
рычащих зверей.
     Наконец, она увидела, что незнакомец одной сильной  рукой схватил врага
за  горло  и, откинув  ему голову назад, другой рукой  наносил  ему  удар за
ударом  по  лицу. Минуту  спустя, он  отбросил  от себя безжизненное тело  и
поднялся,  встряхиваясь, как  большой лев. Он поставил одну ногу на  труп  и
поднял  голову,  чтобы  испустить  победный клич,  но, случайно взглянув  на
отверстие  вверху,  ведущее  в  храм,  где приносятся  человеческие  жертвы,
передумал.
     Девушка,  во  время  борьбы  мужчин  парализованная  страхом,  начинала
сознавать свое положение и соображать, что,  избавившись  от  лап безумного,
она попала в руки человека, которого собиралась только что убить. Она искала
глазами, куда бы ей скрыться.
     Зияющее  отверстие темного коридора было недалеко, но,  как  только она
хотела броситься туда, человек-обезьяна одним прыжком  очутился возле нее  и
положил руку ей на плечо.
     -- Погоди! -- сказал Тарзан от обезьян на языке племени Керчака.
     Девушка изумленно взглянула на него.
     -- Кто ты? -- шепнула она, -- что говоришь языком первого человека?
     -- Я Тарзан от обезьян, -- ответил он на жаргоне антропоидов.
     -- Что тебе надо от меня?  -- продолжала она. -- С  какой целью ты спас
меня от Та?
     -- Я не мог допустить, чтобы убивали на моих глазах женщину.
     И еще на несколько вопросов пришлось ему ответить ей.
     --  Но  что же  ты  хочешь  сделать  со  мной теперь? -- продолжала она
расспрашивать.
     -- Ничего, но ты могла бы кое-что сделать для меня: ты могла бы вывести
меня отсюда на свободу. -- Он упомянул об этом, совершенно не рассчитывая на
успех. Он был уверен, что жертвоприношение возобновится с того самого места,
на каком было прервано, поскольку  это зависит от  верховной  жрицы. Но зато
они найдут,  вероятно,  что Тарзан от  обезьян, не  связанный  и  с  длинным
кинжалом в руках, будет жертвой значительно  менее покорной, чем был Тарзан,
связанный и обезоруженный.
     Девушка, прежде чем заговорить, смотрела на него некоторое время молча.
     --   Ты  удивительный  человек,   такой  человек,  которого  я  мечтала
встретить, еще когда была ребенком. Такой, какими были, верно, предки нашего
народа, великая  раса,  построившая этот мощный город  в самом  сердце дикой
страны для того, чтобы из недр земли  извлекать те сказочные богатства, ради
которых они отказались от своей далекой цивилизации.
     Я не могу  понять, прежде всего, почему ты меня спас, и не могу понять,
почему теперь,  когда  я в  твоих  руках, ты  не мстишь  мне за  то,  что  я
приговорила тебя к смерти, что я чуть было не убила тебя собственной рукой.
     -- Должно быть,  ты только следовала  предписаниям  своей  религии,  --
отвечал Тарзан. --  Как бы я  ни  смотрел на  вашу веру, я  не могу осуждать
тебя. Но кто вы такие? К какому народу я попал?
     -- Я --  Лэ, верховная жрица храма солнца в городе Опар. Все мы потомки
людей, явившихся в этот дикий мир в  поисках  золота, более десяти тысяч лет
тому назад. Города их были расположены на всем пространстве от великого моря
Восходящего Солнца до великого моря, в которое солнце опускается ночью, чтоб
освежить свое пламенеющее чело. Они были очень богаты  и могущественны, но в
здешних  роскошных дворцах они  проживали всего  несколько  месяцев  в году.
Остальное время они жили в своей родной стране, далеко, далеко к северу.
     Много кораблей прошло  взад и вперед между этим новым миром и старым. В
дождливые  месяцы здесь  мало кто  оставался,  только  те,  что наблюдали за
работой  черных  рабов в  рудниках, да  торговцы, которые  снабжали их  всем
необходимым, и солдаты, охранявшие рудники и города.
     Вот однажды  и  разразилась беда. Когда пришло  время возвращаться  тем
тысячам,  что все здесь создавали, не приехал никто.  Ждали недели.  Выслали
галеру, чтобы узнать,  почему не едет никто, но, хотя галера проездила много
месяцев,  она не нашла  никаких следов  той могучей страны,  где бесконечное
число  веков  тому назад  родилась  наша  древняя  цивилизация,  страна  эта
опустилась на дно морское.
     С этого дня  начался  упадок  нашего  народа. Несчастные  и  потерявшие
мужество люди скоро сделались жертвами черных орд с севера и с  юга. Один за
другим  города  оставлялись  или  разграблялись.  Наконец, последние остатки
народа вынуждены были искать убежища в этой сильной горной крепости. Исчезли
мало-помалу наша  мощь, наша культура,  сократилось число, угас интеллект, и
сейчас мы всего только небольшое племя диких обезьян.
     И в самом деле, целые века  уже обезьяны живут  вместе с нами. Мы зовем
их  первыми  людьми, мы  говорим на их языке так же охотно, как на  нашем, и
только в религиозных обрядах мы стараемся сохранить наш материнский язык. Но
пройдет время -- и он забудется, и мы  не будем  знать другого  языка, кроме
языка обезьян; пройдет время, и мы не будем больше изгонять  из своей  среды
тех,  кто  вступает в союз  с  обезьянами, и так  мы спустимся  до тех самых
животных, от которых много веков тому назад произошли наши предки.
     -- Но почему ты сама человечней других? -- спросил человек.
     -- По некоторым причинам женщины наши вообще не так быстро возвращаются
в первобытное состояние.  Потому, может быть, что в  момент катастрофы здесь
оставались  мужчины только  низшего  типа,  тогда как храмы были переполнены
благородными дочерьми  нашей расы. Мой род  больше других  сохранил признаки
культурности, потому что с  незапамятных  времен из него  выходили верховные
жрицы. Это звание передавалось по наследству от  матери  к дочери. И в мужья
нам выбирали самых благородных мужчин в  стране. Самый совершенный духовно и
физически человек делается мужем верховной жрицы.
     -- Судя по джентльменам, которых я видел наверху, -- усмехнулся Тарзан,
-- особого затруднения в выборе быть не может.
     Девушка посмотрела на него.
     -- Не  кощунствуй, -- сказала она.  -- Они  очень святые  люди. Они  --
жрецы.
     -- Значит, есть другие, которые выглядят получше? -- спросил он.
     --  А другие все уродливей  жрецов, -- отвечала она. Тарзан содрогнулся
при мысли о ее судьбе, потому что
     даже при слабом освещении, царившем в подвале, хотелось
     любоваться ее красотой.
     -- Так  как же относительно меня? -- спросил он вдруг. -- Отпустишь  ты
меня на свободу?
     -- Тебя выбрал для  себя пламенеющий бог, -- отвечала она торжественно.
-- Даже не в моей власти спасти тебя... если они  снова найдут тебя. Но я не
хочу,  чтобы они нашли тебя. Ты спас мне  жизнь. Я отплачу тебе тем  же. Это
будет  нелегко. Пройдет, может быть, несколько дней,  но,  в конце концов, я
думаю,  мне удастся-таки вывести тебя  за  стены  города. Пойдем, они  скоро
начнут разыскивать  меня,  и,  если найдут нас  вместе, мы пропали оба:  они
убьют меня, если решат, что я изменила моему богу.
     -- Тогда ты не должна рисковать,  -- быстро сказал он.  -- Я  вернусь в
храм, и, если мне удастся силой пробить себе путь  на свободу, ты будешь вне
подозрений.
     Но она об этом и слышать не хотела и, наконец, убедила его следовать за
ней, сказав, что  она и без того пробыла в подвале слишком  долго,  чтобы не
возбудить подозрений, если они вместе вернутся в храм.
     -- Я спрячу  тебя и  вернусь  одна, -- объяснила она. --  И скажу,  что
долго лежала  в беспамятстве после того, как  ты убил Та,  и потому не знаю,
каким образом ты бежал.
     И  она провела его извилистыми мрачными коридорами в небольшую комнату,
в которую свет проникал только через каменную решетку в потолке.
     -- Это комната Мертвых, -- сказала она. --  Никто не станет искать тебя
здесь, они побоятся. Я вернусь, когда стемнеет, а до  тех пор  придумаю, как
освободить тебя.
     Она ушла, и Тарзан от обезьян остался  один в комнате Мертвых под давно
умершим городом Опар.
     XXI
     ВЫБРОШЕННЫЕ НА БЕРЕГ
     Клейтону снилось, что он пьет воду, пьет чистую  свежую  воду большими,
вкусными глотками. Вздрогнув, он раскрыл глаза. Сознание вернулось к нему, и
он увидел, что весь насквозь промок от дождя, потоками лившегося ему на тело
и на  лицо. Тяжелый тропический ливень разразился над ними. Клейтон  раскрыл
рот и пил. Скоро он настолько ожил и окреп, что был в состоянии приподняться
на  руки.  Поперек ног у него лежал Тюран. В нескольких шагах, на дне лодки,
маленьким жалким комком упала Джэн Портер -- она лежала совсем тихо. Клейтон
знал, что она умерла.
     После  бесконечно  долгих  усилий,  ему  удалось  высвободиться  из-под
связывающего его  движения тела Тюрана и он, с обновленными силами, пополз к
девушке. Он приподнял ее голову с жестких досок лодки. Может  быть, все-таки
жизнь  еще  теплится  в  этой  бедной  истощенной  оболочке.   Он  не  хотел
отказываться  от  надежды  и,  взяв  тряпку, напитавшуюся  водой,  он  выжал
несколько драгоценных капель на распухшие губы уродливого существа,  которое
всего несколько дней тому назад цвело молодостью и красотой.
     Сначала она не подавала  никаких признаков жизни, но мало-помалу усилия
его были вознаграждены: полуоткрытые веки дрогнули. Он растирал ее худенькие
ручки, и влил немного воды в ссохшееся горло. Девушка раскрыла глаза и долго
смотрела на него, раньше чем вспомнила все случившееся.
     -- Вода? -- шепнула она. -- Разве мы спасены?
     -- Дождь идет, -- объяснил он.  -- Можно, по крайней мере, напиться. Мы
уже ожили от этого.
     -- А мсье Тюран? -- спросила она. -- Он не убил вас? Он умер?
     --  Не  знаю,  -- отвечал  Клейтон,  --  если  он жив  и придет в  себя
благодаря дождю...  --  тут  он  остановился, слишком поздно  вспомнив,  что
нельзя пугать еще больше измученную ужасами пережитого девушку.
     Но она догадалась, что он хотел сказать:
     -- Где он? -- спросила она.
     Клейтон кивнул  головой  в сторону распростертого тела. Некоторое время
они молчали.
     -- Надо  взглянуть,  нельзя  ли  привести  его  в  чувство, --  наконец
проговорил Клейтон.
     -- Нет, -- шепнула она,  движением руки останавливая его. -- Не делайте
этого. Он  убьет вас, когда  вода  вернет  ему  силы. Если он умирает, пусть
умрет. Не оставляйте меня одну в лодке с этим чудовищем.
     Клейтон  колебался. Чувство чести требовало, чтобы он попытался оживить
русского,  но,  с другой стороны, не  исключена была возможность и того, что
Тюран уже в помощи не нуждается. Продолжая бороться с  самим  собою, Клейтон
поднял  глаза от  тела лежащего  человека; взгляд его скользнул  сначала  по
бугшприту лодки, потом... он с криком радости, шатаясь, вскочил на ноги:
     -- Земля, Джэн! -- почти завопил он. -- Благодарение богу, земля!
     Девушка тоже взглянула: впереди, на расстоянии каких-нибудь  ста ярдов,
она  увидела желтый песчаный  берег и  над ним  роскошную зелень тропических
джунглей.
     --  Теперь можете привести его в чувство, -- сказала Джэн Портер,  -- и
ее также мучила совесть, что она помешала Клейтону помочь их спутнику.
     Прошло больше получаса, пока русский пришел  в себя и раскрыл глаза, но
он долго  еще не  мог осознать,  как изменилось  их положение. А  лодка  уже
царапалась потихоньку о песчаное дно бухты.
     Благодаря  воде, которой он  напился,  и вернувшимся  надеждам, Клейтон
нашел в  себе достаточно сил, чтобы  пробрести водой до берега  с  веревкой,
прикрепленной  к носу  лодки.  Там он закрепил  веревку за небольшое дерево,
росшее на невысоком берегу. Сейчас было время прилива, но он  боялся,  чтобы
отлив не  унес лодку обратно  в море прежде, чем у  Джэн  Портер  хватит сил
добраться до берега.
     После этого  он направился то ползком, то кое-как  шатаясь, в ближайший
лес,  где, по  всем  признакам, должно было  быть много тропических  плодов.
Прежний опыт в джунглях  Тарзана от обезьян научил его  различать  съедобные
плоды и,  приблизительно  час  спустя, он вернулся на  берег с целой охапкой
пищи.
     Дождь  прекратился, и  солнце  жгло так немилосердно,  что Джэн  Портер
настояла  на том,  чтобы  сейчас же переправиться  на  берег.  Подкрепленные
пищей,  которую  принес  Клейтон,  они   все  трое  добрели  до  небольшого,
отбрасывающего  слабую тень дерева, к которому была привязана их лодка. Тут,
совершенно изнемогшие, они бросились на песок, чтобы уснуть до вечера.
     С месяц  они  жили на  берегу в относительной  безопасности.  Окрепнув,
мужчины  выстроили грубый шалаш  из веток на  дереве,  достаточно  высоко от
земли, чтобы быть вне  пределов досягаемости для крупных хищников.  Днем они
собирали   плоды  и  ловили  мелких  грызунов,   ночью  лежали,  съежившись,
прислушиваясь во мраке к страшным голосам диких обитателей джунглей.
     Спали  они на подстилках из лесной  травы,  а вместо одеяла Джэн Портер
пользовалась старым плащом Клейтона,  тем самым, который был на нем во время
памятной поездки в Висконсинские леса. Клейтон устроил легкую перегородку из
веток, которая делила  шалаш на  две  части: в  одной  помещалась девушка, в
другой --  двое  мужчин. С самого  начала  русский в  полном  блеске проявил
прекрасные  черты  своего  характера:  эгоизм,  мужиковатость,   нахальство,
трусливость и похотливость. Два раза уже  между ним и  Клейтоном происходили
стычки  из-за  его  обращения  с девушкой. Клейтон не  решался  ни на минуту
оставлять ее с ним  наедине.  Жизнь англичанина и его невесты превратилась в
сплошной  кошмар, но они  продолжали  жить надеждой, что когда-нибудь придет
избавление.  Мысли Джэн  Портер  часто  возвращались к  тому,  что  она  уже
пережила однажды на этом самом  диком берегу.  Ах, если бы с  ними был снова
непобедимый лесной бог тех дней. Не надо было бы бояться ни подкарауливающих
их зверей, ни  мало чем  уступающего им  русского. Она не  могла удержаться,
чтобы не сравнивать сомнительную защиту, какую оказывал ей  Клейтон, с  тем,
что она могла бы  ожидать,  если  бы  Тарзан  от обезьян хотя бы на один миг
увидел  зловещую  и угрожающую  манеру держать  себя Тюрана. Однажды,  когда
Клейтон ушел за водой к  маленькому  потоку и Тюран позволил  себе нагрубить
ей, она вслух высказала то, что думала:
     -- Счастье ваше, мсье Тюран, что нет здесь с нами бедного мсье Тарзана,
пропавшего с корабля, на котором вы с мисс Стронг плыли в Канштадт.
     -- Вы знали эту свинью? -- спросил Тюран насмешливо.
     -- Я знала этого мужчину, -- возразила она, -- единственного,  пожалуй,
мужчину, какого я когда-либо встречала.
     В голосе ее  было что-то, заставившее русского предположить в ней более
нежные  чувства к  его врагу, чем обыкновенная дружба, и он захотел продлить
свою месть, очернив человека, которого он считал мертвым, в глазах девушки.
     -- Хуже,  чем свинья, -- крикнул  он. -- Трус и негодяй! Чтобы избежать
справедливого гнева мужа женщины, которую он оскорбил, он всю вину свалил на
нее, а  когда это ему  не удалось, убежал из Франции, чтобы не встретиться с
мужем на поле чести. Вот почему он был на  судне, на котором мисс Стронг и я
плыли в Канштадт.  Я знаю,  что я  говорю, потому  что  эта  женщина --  моя
сестра. И знаю я  еще  кое-что, чего  никому не  говорил: ваш  храбрый  мсье
Тарзан  прыгнул  за  борт в  паническом  страхе, потому  что  я узнал  его и
настаивал, чтобы он дал мне удовлетворение на следующее утро -- на ножах,  в
моей каюте.
     Джэн Портер расхохоталась:
     -- Неужели  вы воображаете, хотя бы  на  минуту, что тот, кто знал мсье
Тарзана и знает вас, может поверить такой неправдоподобной истории?
     -- Так почему же он путешествовал под чужим именем? -- спросил Тюран.
     -- Я не верю вам, -- крикнула  она, но  тем не менее семена  подозрения
были  посеяны, потому  что, в  самом деле, и  Газель Стронг знала ее лесного
бога только под именем Джона Кальдуэлла из Лондона.
     Всего в каких-нибудь пяти милях к северу от их примитивного убежища, но
фактически отделенная  от  них как бы тысячами миль  непроходимых  джунглей,
потому что  они об этом не подозревали,  стояла маленькая хижина  Тарзана от
обезьян. А еще дальше по берегу, в нескольких милях от хижины, в грубых,  но
хорошо сколоченных домиках жило восемнадцать человек -- пассажиры трех лодок
"Леди Алисы", от которых отбилась лодка Клейтона.
     Море  было  тихое, и  они в три  дня  добрались  до  берега, не испытав
никаких  ужасов,  какие обыкновенно выпадают на долю  потерпевших  крушение.
Потрясение   от   пережитой  катастрофы  и  непривычные  лишения,   конечно,
подействовали на них, но в общем опыт был полезным.
     Всех поддерживала надежда,  что  четвертую  лодку  подобрали и что  уже
обыскиваются берега. А так как все оружие  и  патроны были сложены  в  лодку
лорда Теннингтона,  то  маленькая  компания  была  гарантирована  на  случай
нападения и могла пополнять свои запасы пищи охотой даже на крупную дичь.
     Ближайшей  их заботой был  в это  время профессор  Архимед  К.  Портер.
Вполне уверенный в том, что дочь его подобрана каким-нибудь мимо проходившим
пароходом, он  ничуть не  беспокоился о  ее благополучии  и  всецело отдался
размышлениям  над  теми  туманными научными  проблемами,  которые  он считал
единственно возможной  духовной пищей для  человека  его  эрудиции.  Внешние
условия для него совершенно не существовали.
     -- Никогда, -- говорил однажды измученный м-р Самуэль Т. Филандер лорду
Теннингтону, -- никогда еще профессор  Портер  не  был таким  тяжелым,  даже
невозможным человеком. Подумать только, сегодня поутру, вынужденный всего на
полчаса спустить его с  глаз, я по  возвращении назад не мог его найти, и --
что бы вы думали, где он оказался? В  полумиле от берега в океане, на  одной
из лодок, гребущим за милую душу.  Не понимаю, как  он прошел от берега даже
такое  расстояние,  потому что  у него было  всего  одно весло,  которым  он
блаженно разводил круги по воде.
     Когда один из матросов подвез меня к нему на другой лодке и я упомянул,
что надо  сейчас  же  вернуться на  берег, он  страшно  возмутился:  --  М-р
Филандер, -- заявил он, -- вы удивляете меня, сэр:  как человек науки  может
иметь смелость мешать  ее прогрессу? На  основании некоторых астрономических
явлений, которые  я  тщательно  исследовал в  течение  последних тропических
ночей, я  сделал  о  туманностях  совершенно  новую гипотезу, которая должна
поразить весь  ученый мир. Мне необходимо справиться в прекрасной монографии
о гипотезе Лапласа, которая, насколько мне помнится, имеется в одной частной
коллекции   в   Нью-Йорке.  Ваше   вмешательство,  м-р   Филандер,   вызовет
нежелательную задержку,  так  как плыл  я  именно  за этой монографией. -- И
только с огромными усилиями мне  удалось убедить его вернуться  на берег, не
заставляя меня прибегать к физической силе, -- заключил м-р Филандер.
     Мисс  Стронг и ее  мать храбро выносили то  нервное  состояние, которое
создавалось страхом нападения диких зверей. Но нельзя сказать, чтобы они так
легко, как  остальные, приняли  теорию спасения  Джэн, Клейтона и  Тюрана. А
бедная Эсмеральда непрестанно оплакивала жестокую  судьбу, разлучившую  ее с
ее "крошечкой".
     Лорд Теннингтон никогда не изменял себе, ровное и веселое настроение не
покидало его. Он  был по-прежнему радушным  хозяином, всегда заботящимся  об
удобствах и  развлечениях  своих гостей.  В  отношении к  матросам с яхты он
оставался  все тем же  твердым  командиром и  в джунглях, не больше, чем  на
"Леди Алисе", ни разу не возникало ни малейшего сомнения в том, кто является
решающей инстанцией во всех важных  вопросах и при всех тех обстоятельствах,
где нужно разумное и хладнокровное руководство.
     Если  бы   эта   хорошо  дисциплинированная   и   сравнительно   хорошо
обставленная  компания  выброшенных на берег людей могла увидеть запуганное,
обносившееся трио, проживавшее в нескольких милях от них к югу,  она вряд ли
узнала бы безупречных пассажиров  "Леди Алисы",  так недавно  еще шутивших и
игравших на яхте.
     Клейтон и Тюран ходили почти  совсем обнаженные, настолько они изорвали
свое  платье о колючие ветки кустарников  и переплетающиеся  лианы джунглей,
сквозь  которые  им  приходилось  продираться в поисках  пищи,  которую  все
труднее становилось раздобывать.
     Джэн  Портер,   разумеется,   не  участвовала   в   этих   утомительных
экспедициях, но тем не менее и ее одежда пришла в совсем жалкое состояние.
     Клейтон,  за  неимением других занятий,  тщательно собирал  шкурки всех
зверьков, которых они убивали. Распяливая их на стволах деревьев и тщательно
вычищая,  он сохранил  их  в  сравнительно  хорошем  виде, и  теперь,  когда
появилась опасность, что скоро его платье  перестанет прикрывать его наготу,
он начал  мастерить  из них  грубую  одежду, пользуясь вместо иголки  острой
колючкой, а вместо нитки -- крепкой травой и жилами животных.
     В  результате  получилась  одежда  без  рукавов,  доходящая  до  колен.
Сделанная  из бесчисленного количества мелких шкурок  всевозможных грызунов,
она представляла собой нечто весьма странное, а неприятный запах, который от
нее исходил,  делал ее не особенно желательным прибавлением к  гардеробу. Но
настало время, когда ему пришлось носить ее пристойности  ради, и,  несмотря
на  все их  несчастья, Джэн  Портер  не могла удержаться от хохота,  когда в
первый раз увидела его одетым таким образом.
     Позже и  Тюрану пришлось сделать  себе подобное  одеяние,  и со  своими
голыми руками  и ногами, густо  обросшими  лицами  они напоминали двух вновь
воплотившихся доисторических  предков человеческой расы.  Тюран и поведением
от них недалеко ушел.
     Прошло около двух  месяцев. Беды караулили их.  Началось с приключения,
которое  едва не положило конец  страданиям двоих из них --  ужасный  конец,
всегда возможный в джунглях.
     Тюран  лежал в шалаше на дереве  в приступе  лихорадки. Клейтон ушел за
пищей  недалеко в джунгли. Джэн Портер вышла его встретить. Позади человека,
хитрый  и гибкий, полз старый большой  лев. Вот уже три дня, как  его старые
мышцы оказывались не на высоте в вопросах добычи мяса для  запавшего живота.
Уже  несколько  месяцев он  ест все реже и  реже и все дальше приходится ему
уходить от привычных мест охоты в поисках  более легкой добычи. Но, наконец,
он  напал на  самое  слабое и беззащитное  творение  природы --  теперь Нума
пообедает.
     Клейтон, не подозревая,  что смерть  идет за  ним  по  пятам,  вышел на
открытое место навстречу  Джэн. Он уже  перешел на ее  сторону, в нескольких
футах от густой заросли джунглей, как вдруг девушка увидела из-за  его плеча
бурую  голову  и  злые  зеленые  глаза;  трава  раздвинулась,  и царственное
животное вышло на опушку, наклонив голову к земле.
     Джэн так окаменела от ужаса, что  не могла проронить ни  слова,  но  ее
остановившиеся,  расширенные  глаза  достаточно  сказали   Клейтону.  Бросив
быстрый взгляд назад, он понял  безнадежность своего  положения. Лев был  от
них всего в  тридцати шагах,  и такое же расстояние отделяло их от шалаша. У
мужчины в  руках была только палка -- оружие настолько же действенное против
голодного льва, как игрушечное пробочное ружье.
     Нума, безумно голодный, давно уже отказался от привычного воя и рычания
при разыскивании добычи, но на  этот раз  дело было настолько верное, он уже
чувствовал  нежное тело под своими все еще сильными лапами, что он раздвинул
огромные челюсти и дал исход  давно  накопившейся ярости, испустив целый ряд
оглушительных рычаний.
     -- Бегите, Джэн! -- кричал Клейтон. -- Бегите к шалашу!
     Но  ноги  не   повиновались  ей,  и  она  продолжала  стоять,  немая  в
оцепенении,  смертельно  побледнев,  и  смотрела, как живая смерть  медленно
подползает к ним.
     Тюран,  при звуках страшного рычания подошел ко входу шалаша и при виде
представившейся ему картины прыгал на месте и кричал им по-русски:
     --  Бегите, бегите! А  то я останусь один  в этом ужасном месте, -- и с
этими словами он упал на пол и залился слезами.
     На мгновение новый  голос отвлек  внимание  льва,  и он приостановился,
бросив  вопросительный  взгляд  в  сторону  дерева.  Клейтон  не мог  больше
выдержать. Повернувшись к зверю спиной, он закрыл лицо руками и ждал.
     Девушка с  ужасом смотрела  на него. Почему он  ничего не  делает? Если
надо  умереть, почему он  не умрет,  как настоящий  мужчина?  не бросится на
страшного зверя с палкой, хотя это и было бесполезно? Так ли держал бы  себя
Тарзан  от  обезьян?  Не умер  бы он, по крайней мере, геройски  сражаясь до
конца?
     Вот лев  пригнулся  для прыжка, который положит конец их молодым жизням
под жестокими, терзающими желтыми клыками. Джэн Портер опустилась на  колени
и молилась, закрыв глаза. Тюран, обессиленный лихорадкой, потерял сознание.
     Проходили секунды, за ними минуты -- вечность целая -- зверь не прыгал.
Клейтон почти  лишился чувств в этом ожидании  -- колени у него дрожали, еще
минута -- и он упал бы в обморок.
     Джэн Портер не выдержала больше. Она раскрыла глаза. Не грезит ли она?
     -- Вильям, -- позвала она, -- взгляните.
     Клейтон кое-как справился с собой, поднял голову и обернулся ко льву. С
уст его сорвалось восклицание удивления. У самых их ног зверь лежал мертвый.
Тяжелое боевое копье торчало в буром теле. Оно вошло  сзади, повыше  правого
плеча и, пронзив тело насквозь, попало в сердце.
     Джэн Портер  поднялась  на ноги,  Клейтон  подходил  к  ней, когда  она
зашаталась от слабости. Он  подхватил ее, привлек к себе и, наклонив голову,
в порыве благодарности судьбе, поцеловал ее.
     --  Пожалуйста,  не  делайте  этого,  Вильям, --  сказала она. -- В эти
несколько коротких мгновений я пережила целую вечность. Глядя в лицо смерти,
я  поняла,  как  надо  жить. Я  не  хотела бы  обижать  вас  больше, чем это
абсолютно необходимо, но я не могу оставаться дольше  в положении, в которое
сама поставила  себя  из-за ложно понятого  чувства долга, обязывающего меня
якобы держаться импульсивно данного вам обещания. Последние несколько секунд
показали мне, что  было бы безобразно продолжать обманывать и себя,  и  вас,
поддерживая  в  вас  уверенность, что я когда-нибудь,  когда  мы вернемся  к
цивилизованным условиям жизни, стану вашей женой.
     -- Как, Джэн, -- вскричал он, -- что вы хотите этим сказать? Что общего
между  нашим  спасением  и  переменой  в ваших  чувствах  ко мне? Вы  просто
потрясены, завтра вы опять будете самой собой.
     -- В эту  минуту я вернее себе, чем за весь прошедший год, -- возразила
она.  --  То,  что только что  происходило, снова  напомнило мне,  что самый
храбрый на свете человек  дарил меня своей любовью. Я слишком поздно поняла,
что отвечаю ему, и  он должен был уйти. Он умер, а я никогда не выйду замуж.
Я, во всяком случае, никогда не могла  бы выйти за человека, менее храброго,
чем  он, потому  что всегда испытывала  бы чувство  некоторого  презрения  к
относительной трусости моего мужа. Вы поняли меня?
     -- Да, -- отвечал он, склонив голову, и краска стыда залила ему лицо.
     А на следующий день разразилось несчастье.
     XXII
     ПОДВАЛ СОКРОВИЩ В ОПАРЕ
     Совсем  уже  стемнело, когда Лэ,  верховная жрица, вернулась  в комнату
Мертвых  с пищей и питьем  для Тарзана. Она не взяла с собой  света и ощупью
нашла дорогу.  Сквозь каменную  решетку  в потолке  тропическая луна  тускло
освещала комнату.
     Тарзан, присев в тени в дальнем конце комнаты, при звуке ее шагов пошел
навстречу девушке.
     --  Они  в  бешенстве, --  сразу  начала  она.  -- Никогда  до сих  пор
человеческая жертва не убегала с алтаря. Пятьдесят человек уже отправились в
погоню. Храм они обыскали весь, кроме этой комнаты.
     -- Почему они боятся войти сюда? -- спросил он.
     --  Это  Комната  Мертвых. Сюда  возвращаются мертвые, чтобы  совершать
обряды. Видишь этот древний  алтарь. На нем мертвые приносят в жертву живых,
если находят их здесь. Вот почему люди боятся этой комнаты.
     -- А ты? -- спросил он.
     -- Я  --  верховная жрица. Только меня  одну не трогают  мертвые,  и  я
изредка  привожу им  человеческую жертву, оттуда, сверху. Только я одна могу
безопасно входить сюда.
     --  Почему же меня они не схватили? -- спросил  он, посмеиваясь над  ее
суеверием.
     Она иронически посмотрела на него несколько секунд. Потом сказала:
     --  Долг  верховной  жрицы --  наставлять  и  разъяснять  правила веры,
установленной другими, более мудрыми, чем она. Но в законе нигде не сказано,
что  она должна  верить сама. Чем больше знаешь  о какой-нибудь религии, тем
меньше  веришь  в нее, а  я  знаю о своей больше, чем какое-либо  существо в
мире.
     -- Так что, значит, помогая мне  бежать, ты боишься только, чтобы живые
не узнали о твоем предательстве?
     --  Только.  Мертвые --  мертвы  и  не  могут  причинить зла. Нам  надо
рассчитывать только на самих себя, и, чем скорей мы  начнем действовать, тем
лучше. Мне трудно было избежать слежки даже сейчас, когда я несла тебе пищу.
Было бы безумием повторять такие попытки каждый день. Идем, посмотрим, много
ли нам удастся пройти по пути к свободе на этот раз.
     Она привела  его  обратно в первую  комнату  подвала, потом повернула в
один  из начинающихся от  нее  коридоров, в  темноте  Тарзан  не разглядел в
который.  Минут  десять  они  шли  извилистым  проходом, пока не  подошли  к
закрытой двери.  Он услышал звук поворачиваемого ключа и стук  отодвигаемого
засова. Скрипнули заржавленные петли, дверь распахнулась, и они вошли.
     --  Ты будешь здесь  в безопасности  до завтрашнего вечера,  -- сказала
она. Затем она вышла и, закрыв дверь, заперла ее снаружи.
     Тарзан  остался  один  в  полном  мраке,  в  котором  не  могли  ничего
разглядеть  даже  его  привычные  глаза.  Он  осторожно  двинулся  вперед  с
вытянутыми руками, пока не дотронулся до стены. Потом он обошел всю комнату,
придерживаясь за стены. Комната была  квадратная,  футов двадцати по  каждой
стороне. Пол был бетонный, стены -- такой же каменной кладки, как и наружные
стены здания. Небольшие куски гранита различных размеров и форм были искусно
сложены вместе, безо всякой известки или цемента.
     В первый  же раз,  как  только  Тарзан обошел  стены,  он  заметил одно
странное явление,  странное  в  особенности, в комнате без  окон  и с  одной
только  дверью. Он еще раз пошел вокруг, тщательно ощупывая стены. Да, он не
ошибся! Он остановился, примерно,  у середины стены,  лежавшей против двери.
Минуту  он  стоял неподвижно, потом отступил  на несколько шагов в  сторону,
опять вернулся на прежнее место, и опять отступил на несколько шагов, но уже
в другую сторону.
     Еще раз  он  обошел  комнату кругом,  внимательно  ощупывая  каждый фут
стены.   Наконец,   он   опять   остановился  перед   той  частью,   которая
заинтересовала  его. Сомнений быть  не  могло! Ясно ощутимая  струя  свежего
воздуха проникала в комнату в промежутки между камнями именно в этом месте и
больше нигде.
     Тарзан попробовал несколько кусков гранита, образовывавших стену в этом
месте, и, в конце концов, нашел один,  довольно  легко вынимающийся.  Он был
дюймов  десяти в поперечнике,  а  в комнату  выходил поверхностью  от 3 до б
дюймов  шириной. Человек-обезьяна вынимал камни один за  другим. Вся стена в
этом  месте,  по-видимому,  состояла из  таких плит. Он  вынул их с дюжину и
протянул руку, чтобы нащупать следующий слой кладки. Но, к удивлению, как он
ни вытягивал руку, за вынутым слоем он ничего не мог нащупать.
     Вынуть камней столько, чтобы можно было пролезть  в отверстие, было уже
делом  одной минуты. Впереди, так ему казалось, чуть-чуть светлей. Осторожно
подвигался   он   на   четвереньках;   в   расстоянии    пятнадцати   футов,
соответствующем средней  толщине стен строения, пол вдруг обрывался. Впереди
была пустота.
     Нельзя было рассмотреть  и дно черной пропасти, разверзшейся перед ним,
хотя, придерживаясь за края, он и опускался на руках во весь свой рост.
     Наконец,  ему пришло в  голову посмотреть вверх, и он увидел над  собой
сквозь круглое отверстие  маленький кружочек звездного  неба.  Ощупав  стены
колодца, человек-обезьяна убедился, что вверху стены постепенно  сближались,
-- это открывало некоторую возможность спасения.
     Пока он сидел, раздумывая над тем, что это за шахта, вверху в отверстие
заглянула  луна,  и  мягкие  серебряные лучи проникли в  это  мрачное место.
Происхождение  шахты стало тотчас понятно  Тарзану, потому что глубоко внизу
заблестела вода, -- он попал  в  старинный  колодец, но с  какой целью  было
устроено сообщение между колодцем и башней, в которой его спрятала жрица?
     Луна, проходя мимо отверстия, залила светом весь колодец, и Тарзан ясно
увидел прямо против себя другое отверстие в противоположной стене.
     -- Не это ли путь спасения? -- мелькнуло  у него, и он решил произвести
расследование.
     Быстро вернувшись к стене, которую он разобрал, он вынес камни наружу и
с этой стороны сложил их опять. Толстый слой пыли, покрывавший их,  когда он
сдвигал их с места в первый раз, указывал на то, что теперешние хозяева этих
строений, если и знали о существовании потайного хода, то уже поколениями не
пользовались им.
     Заделав  стену,  Тарзан повернул  к  колодцу, который  в этом месте был
футов пятнадцать  в ширину.  Перепрыгнуть такое расстояние человеку-обезьяне
ничего  не стоило,  и минуту спустя  он  уже  шел  узким туннелем, осторожно
переставляя ноги, чтобы не попасть в такой же колодец,  как тот, что остался
позади.
     Футов через  сто он подошел к лестнице,  спускающейся в  темную бездну,
потом лестница  прекратилась, и опять пошел ровный туннель, и, наконец, путь
преградила массивная деревянная  дверь, запертая тяжелыми железными засовами
с этой стороны. Это навело человека-обезьяну на предположение, что проход, в
котором  он находится, действительно ведет  на свободу, если  только за этой
дверью нет какого-нибудь каземата.
     На  засовах тоже  лежал толстый слой пыли -- новое доказательство,  что
здесь  давно  никто  не  бывал.  Когда  Тарзан  толкнул дверь  --  петли  ее
заскрипели, словно она жаловалась на дерзкого, нарушающего ее покой.
     На  мгновение Тарзан  приостановился  и  прислушался,  не раздастся  ли
где-нибудь ответного звука, который  указал бы на то, что непривычный ночной
шум встревожил обитателей храма, но все было тихо, и он перешагнул порог.
     Он попал  в большую комнату, вдоль стен которой  и  внизу  на полу были
ярусами  сложены  слитки  какого-то  металла странной,  хотя и  однообразной
формы. Слитки были  тяжелые,  и если бы  их  не было  так невероятно  много,
Тарзан решил бы, что это золото. Но мысль о том,  какое  сказочное богатство
представляли бы собой  эти  тысячи пудов металла, если бы это  действительно
было золото,  почти  убедила его в том, что  это  другой, менее  благородный
металл.
     В заднем конце комнаты он заметил вторую, также запертую с этой стороны
дверь,  и снова надежды сильнее заговорили в нем. По ту сторону двери проход
шел прямо  как боевое копье, и через  полчаса он попал  к  лестнице, ведущей
вверх. Сначала  ступени  были бетонные,  но на середине лестницы  голые ноги
почувствовали разницу. Бетонные  ступени  сменились  гранитными.  Попробовав
руками, человек-обезьяна  решил,  что ступени  высечены в скале,  потому что
нигде не чувствовалось соединений.
     Лестница  довольно долго поднималась  спиралью,  и вдруг, после крутого
поворота, Тарзан  попал в  узкую  щель между двумя  скалами.  Над ним  сияло
звездное небо. Каменистая  тропинка круто поднималась вверх. Тарзан пробежал
по тропинке и очутился на верхушке огромного гранитного валуна.
     На  расстоянии  мили  позади  лежал  город Опар  со  своими  куполами и
башнями, весь залитый  мягким светом экваториальной луны. Тарзан взглянул на
слиток, который  принес  с  собой. Несколько секунд  он рассматривал его при
свете луны, потом, подняв голову, посмотрел в сторону города былого величия.
     -- Опар, -- шептал он. -- Опар, заколдованный город мертвого и забытого
прошлого. Город  красавиц  и зверей, город ужаса  и смерти, город  сказочных
богатств. -- Слиток был золотым самородком.
     Валун, на котором лежал Тарзан, находился  на равнине, на полпути между
городом  и  теми  скалами,  через  которые  он  со  своими  черными  воинами
перебрался  накануне  утром.  Спускаться  с крутой, обрывающейся скалы  было
нелегкой  задачей  даже   для   человека-обезьяны,  но  в  конце  концов  он
почувствовал  под  ногами  мягкую  землю долины и, не  оглядываясь больше на
Опар, повернул к сторожевым скалам и быстро пересек долину.
     Солнце всходило,  когда он  поднялся  на  вершину  горы, ограничивающей
долину с запада. Далеко внизу, у подошвы холмов, он увидел поднимающийся над
деревьями дымок.
     -- Люди,  -- шепнул  он.  -- А  пятьдесят человек отправились за мной в
погоню. Неужели это они?
     Он  быстро  спустился со скалы и по  узкому оврагу,  уходящему  в  лес,
поспешил на дымок. Держась опушки леса,  он за четверть  мили до того места,
где странный столбик поднимался к небу в тихом  воздухе, перешел на деревья.
Осторожно приближаясь,  он вдруг увидел примитивную бому и там, вокруг огня,
пятьдесят черных Вазири. Он обратился к ним на их собственном языке.
     -- Встаньте, дети, и приветствуйте вашего царя! С  возгласами удивления
и  страха  воины  повскакали на ноги, не зная, бежать ли им или  оставаться.
Тогда Тарзан легко соскочил с дерева, прямо к ним в бому. Когда они увидели,
что это  в самом деле их  вождь,  целый и невредимый, а не материализованный
дух его, они были вне себя от радости.
     --  Мы были трусами,  о  Вазири! -- воскликнул Бузули.  --  Мы убежали,
предоставив  тебя  твоей судьбе. Но  когда прошел наш  испуг,  мы  поклялись
вернуться  и  спасти тебя или отомстить твоим  убийцам. Мы  готовились снова
перебраться через гору и отправиться пустынной долиной к страшному городу.
     -- Видели вы, дети мои, пятьдесят страшных человек, спустившихся с горы
сюда в лес? -- спросил Тарзан.
     -- Да,  Вазири,  -- отвечал Бузули. -- Они прошли мимо нас вчера поздно
вечером, когда мы собирались вернуться за тобой. Они совсем не охотники.  Мы
услышали  их издалека, и так как нас ждало другое дело, то мы отодвинулись в
лес  и пропустили  их. Они быстро  ковыляли на  коротких ногах, а  некоторые
иногда опускались  на четвереньки,  как Болгани, горилла.  Они в  самом деле
страшные люди, Вазири.
     Когда  Тарзан  рассказал  им  о своих приключениях и о  находке желтого
металла,  и предложил  вернуться ночью  и забрать сколько  можно будет из их
сокровищ, ни один  не  отказался. И  когда  сумерки спустились  на  песчаную
долину Опара, пятьдесят эбеновых  воинов легкой рысцой  потрусили по пыли  к
гигантскому валуну, возвышающемуся перед городом.
     Если  трудно было спуститься со скалы, то, казалось,  почти  невозможно
втащить пятьдесят  воинов  на вершину. Но  задача была  выполнена, благодаря
геркулесовским усилиям со стороны человека-обезьяны.
     Десять копей были  связаны вместе, и с этой цепью, привязанной к поясу,
Тарзан взобрался-таки наверх. Потом по  одному перетащил всех  своих воинов.
Немедля двинулись они к комнате сокровищ, где каждый взял  по два самородка,
весом до восьми-десяти фунтов вместе.
     В  полночь весь отряд был уже  у подножья валуна, но  только к рассвету
взобрались  они на скалистую  вершину. Домой продвигались медленно -- гордые
воины не привыкли носить тяжести. Но они  не жаловались и к концу тридцатого
дня вступили в пределы своей земли.
     Здесь Тарзан повел их не на северо-запад к селению, а прямо на запад, и
утром  на тридцать третий  день приказал им сняться и идти к себе в селение,
оставив золото там, где они сложили его вечером.
     -- А ты, Вазири? -- спросили они.
     -- Я останусь здесь еще несколько дней, дети мои. Спешите же к своим.
     Когда они ушли, Тарзан взял два слитка  и, вспрыгнув  на  дерево, легко
пробежал несколько сот ярдов среди густых нижних ветвей. Внезапно  открылась
перед ним  крутая  поляна,  окруженная гигантами джунглей,  как исполинскими
часовыми.  В центре  этого естественного  амфитеатра было маленькое  плоское
возвышение плотно убитой земли.
     Сотни  раз  до  того  бывал Тарзан в этом уединенном  месте, так  густо
заросшем колючими кустарниками, виноградниками и огромными лианами, что даже
Шита-леопард,  при  всей  своей  гибкости,  не  мог  проскользнуть  туда,  и
Тантор-слон,  при всей своей  гигантской силе, не мог проложить  себе дорогу
сквозь  живую  стену,  защищающую  зал  собраний  больших  обезьян  от  всех
обитателей джунглей, кроме самых безобидных.
     Пятьдесят переходов сделал Тарзан, пока перенес все самородки в пределы
амфитеатра. Потом из  дупла  старого,  расколотого молнией дерева вытащил ту
самую  лопатку,  которой  когда-то  выкопал  сундук  профессора Архимеда  К.
Портера, им  же перед тем здесь зарытый.  Вырыв  длинную  канавку, он сложил
туда  состояние,  которое его  черные  воины принесли  для него  из  забытой
сокровищницы города Опара.
     Эту  ночь  он  проспал в амфитеатре,  а рано поутру  на следующий  день
отправился навестить свою  хижину перед возвращением к  Вазири.  Найдя все в
прежнем виде, он углубился  в  джунгли поохотиться  с  тем,  чтобы  принести
добычу в хижину и там спокойно попировать и выспаться на удобной постели.
     Он блуждал милях  в пяти к югу на берегу реки, впадающей в море милях в
шести  от  хижины. Он отошел от берега на  полмили, когда вдруг  ноздри  его
втянули запах, который взбудораживает джунгли, -- запах человека.
     Ветер  дул  с океана, и Тарзан понял, что источник запаха к  западу  от
него. К запаху человека примешивался, однако, и запах Нумы. Человек и лев.
     -- Надо спешить, -- подумал человек-обезьяна, запах белого человека, --
Нума, пожалуй, охотится.
     Когда  он  добежал  деревьями  до  опушки  леса,  он   увидел  женщину,
опустившуюся  на колени  в  молитве,  а перед ней дикого, примитивного  вида
белого мужчину, закрывшего  лицо руками. Позади мужчины старый  лев медленно
подвигался к легкой добыче. Лицо мужчины было повернуто в  сторону,  женщина
низко нагнула голову. Он не видел черт лица.
     Нума уже приготовился  к прыжку. Нельзя было терять  ни секунды. Тарзан
не  успел  бы  снять лук  и вправить в  него стрелу. Он не мог пустить в ход
ножа.  Оставалась  только  одна  надежда,  один  выход.  И  человек-обезьяна
действовал с быстротой мысли.
     Бронзовая рука откинулась назад, на миг копье легло на плечо гиганта --
и затем мощная рука выбросила его вперед, и быстрая смерть из зеленой листвы
влетела прямо в сердце прыгнувшего льва. Не издав ни единого звука,  он упал
мертвый к ногам тех, кто чуть было не сделался его жертвой.
     Несколько  мгновений  ни мужчина,  ни женщина не шевелились.  Потом она
открыла глаза и с изумлением взглянула на мертвого зверя, лежащего позади ее
спутника.  Когда красивое лицо приподнялось, у  Тарзана от обезьян захватило
дыхание  от изумления: он не верил своим глазам. Неужели он сошел с  ума? Не
может быть, чтобы это была женщина, которую он любит. Но, конечно,  это была
она.
     И  женщина  поднялась, а  мужчина  обнял и  поцеловал ее, и тогда сразу
кровь  бросилась в голову  человеку-обезьяне, кровавый  туман  поплыл  перед
глазами, и старый шрам на лбу выступил на темной коже ярко-красной полосой.
     Страшное  выражение появилось на  диком  лице,  когда, подняв  лук,  он
заложил  в  него отравленную  стрелу.  Злой  огонек блестел  в  светло-серых
глазах, пока он целился в спину ничего не подозревающего человека.
     Он  бросил взгляд  на гладкую стрелу,  сильно  оттягивая тетиву,  чтобы
стрела пронзила насквозь сердце, для которого была предназначена.
     Но он не выпустил рокового  вестника. Медленно опустился лук.  Шрам  на
лбу побледнел,  и Тарзан  от  обезьян,  склонив голову,  медленно повернул в
джунгли.
     XXIII
     ПЯТЬДЕСЯТ СТРАШНЫХ ЧЕЛОВЕК
     Несколько  долгих минут  простояли  молча  Джэн Портер и Вильям  Сесиль
Клейтон у трупа хищного зверя, добычей которого они едва не сделались.
     Девушка  заговорила  первая  после  молчания,   последовавшего  за   ее
неожиданным, импульсивным признанием.
     -- Кто мог бы это сделать? -- шепнула она.
     -- Бог весть! -- только ответил мужчина.
     -- Если это  друг, почему он  не  покажется?  -- продолжала Джэн. -- Не
следует ли окликнуть его? Хотя бы поблагодарить.
     Клейтон машинально исполнил ее желание, но ответа не было.
     Джэн Портер вздрогнула. -- Таинственные джунгли, -- прошептала она.
     -- Странные джунгли. Даже проявления дружбы здесь пугают.
     --  Вернемся  лучше в шалаш, -- предложил Клейтон. -- Вы будете там, по
крайней мере, в безопасности. Я плохой защитник, -- с горечью добавил он.
     -- Не говорите этого, Вильям,  -- поспешила она перебить  его, искренне
огорченная, что своими словами ранила  его, -- вы  делали все, что могли; вы
вели себя благородно,  самоотверженно. Не ваша вина, что вы не сверхчеловек.
Только один  человек мог  сделать больше. В волнении я плохо выбирала слова,
но я не  хотела  обидеть  вас. Мне  нужно только, чтобы оба мы признали  раз
навсегда, что я не могу выйти за вас, что это было бы дурно.
     -- Мне кажется,  я понял, -- отвечал он, -- Не будем больше говорить об
этом, -- по крайней мере до тех пор, пока не вернемся к культурной жизни.
     На  следующий день Тюрану  стало хуже. Он почти непрестанно бредил. Они
ничем не  могли помочь ему,  да Клейтон  и  не  особенно  стремился  сделать
что-нибудь. Из-за девушки  он боялся русского -- в  глубине души даже желал,
чтобы тот умер. Мысль о том, что, случись с ним что-нибудь,  она осталась бы
всецело  во власти  этого  животного, пугала его,  и он  забывал, что совсем
одна, на краю этого жестокого леса, она, наверное, погибла бы очень скоро.
     Англичанин вытащил тяжелое копье из трупа льва и теперь, когда по утрам
выходил на охоту, чувствовал себя гораздо увереннее, чем раньше, а потому  и
уходил дальше от шалаша.
     Чтобы  не слышать  бреда  больного,  Джэн Портер спустилась к  подножью
дерева, дальше она не решалась отойти. Сидя у грубой лесенки, которую сделал
для нее Клейтон,  она печально  смотрела на море с  неугасимой надеждой, что
когда-нибудь да покажется желанное судно.
     Сидя  спиной к  джунглям, она  не  заметила, как раздвинулись травы,  и
оттуда выглянуло  лицо дикаря. Маленькие, налитые кровью,  близко посаженные
друг к  другу  глаза внимательно оглядывали  ее,  по  временам шмыгая  вдоль
берега, чтобы убедиться, нет ли тут еще кого-нибудь.
     Вот  показалась другая  голова,  еще  одна и  еще... Человек  в  шалаше
забредил громче, и головы  скрылись так же быстро, как показались. Но вскоре
опять  выглянули, так как  девушка,  видимо, не  обращала  внимания на голос
мужчины, доносящийся сверху.
     Одна за  другой уродливые  фигуры  поползли  из  джунглей  к ничего  не
замечающей девушке. Слабый шорох в траве привлек ее внимание, она обернулась
и, вскрикнув, вскочила  на ноги. Тогда они разом сомкнулись вокруг нее. Один
поднял  ее  своими длинными  гориллоподобными  руками  и  понес  в  джунгли.
Волосатая лапа  зажала  ей  рот.  После  долгих недель страданий,  испытание
оказалось свыше ее сил, и она потеряла сознание.
     Когда она пришла  в себя,  она  лежала в чаще  девственного  леса. Была
ночь.  Большой костер  ярко горел на маленькой полянке. Кругом  разместились
несколько  десятков человек. Густые  волосы  на головах у них были  спутаны,
лица  тоже  заросли  волосами. Они сидели,  охватив длинными руками согнутые
колени коротких, кривых ног.
     Как  звери, пожирали они неопрятно приготовленную пищу. Над огнем висел
котелок, из которого они заостренными палочками доставали себе куски мяса.
     Когда  они заметили, что  их  пленница пришла  в себя, ближайший  к ней
лакомка грязной  рукой  бросил ей  кусок отвратительного кушанья. Кусок упал
возле нее, но она только закрыла глаза, почувствовав приступ тошноты.
     Много  дней  шли они  густым лесом.  Девушка  хромала, выбилась из сил.
Долгие, жаркие,  томительные дни они то тащили ее, то толкали перед собой, а
когда она  спотыкалась и  падала,  ближайший  давал ей пинка ногой  или  бил
кулаком.  Задолго  до  конца  пути  башмаки  ее  отказались  служить, платье
изодралось  в клочья, и сквозь лохмотья просвечивало тело, недавно еще белое
и нежное, а теперь  огрубевшее,  все в ссадинах и царапинах  от тех  колючих
кустарников, сквозь которые приходилось пробираться.
     Последние два дня пути она  была уже так истощена,  что ни побоями,  ни
бранью нельзя было заставить ее подняться на несчастные окровавленные  ноги.
Поруганная  природа мстила  за  себя, положив  предел выносливости.  Девушка
физически не могла встать даже на колени.
     Животные  обступили  ее,  угрожая  и  помахивая  дубинками, осыпали  ее
ударами   ног   и   кулаков,    но   она   лежала,    закрыв   глаза,   моля
смерть-избавительницу   поскорей   прекратить  ее  мучения.  Но   смерть  не
приходила, и пятьдесят страшных мужчин, сообразив, наконец, что жертва их не
может больше идти, подняли и понесли ее.
     Незадолго до  захода солнца  она  увидела  впереди  стены  и  развалины
величественного города, но она  была так слаба и  больна,  что нисколько  не
заинтересовалась.  Куда бы  они  ни  несли  ее,  конец  среди  этих свирепых
полуживотных может быть только один.
     Наконец, они прошли две стены и очутились внутри разрушающегося города.
Они внесли ее в большое здание, и  там сотни таких же точно существ окружили
ее; но были среди них и женщины, не такие  страшные и уродливые. При виде их
слабый  луч надежды  зашевелился у нее  в душе.  Но ненадолго  -- женщины не
проявляли никакого участия, по крайней мере, не оскорбляли ее.
     После   того,   как   все  обитатели  здания  осмотрели  ее,  к  общему
удовольствию,  ее  снесли в  темный  подвал  и  там положили  на голый  пол,
поставив около нее металлический сосуд с водой и такую же миску с пищей.
     Неделю  она видела  только  некоторых  женщин,  в  обязанности  которых
входило приносить ей пищу и воду. Силы, хотя медленно, все же возвращались к
ней -- скоро она  будет в  состоянии,  пригодном  для  принесения  в  жертву
пламенеющему богу. По счастью, она не знала, какая участь ожидает ее.

     Бросив копье, которое  спасло  Клейтона и  Джэн Портер от  когтей Нумы,
Тарзан от обезьян  медленно  возвращался джунглями, печальный, как  человек,
сердечная рана которого снова раскрылась.
     Он был  рад, что вовремя опустил руку и  не  дал  свершиться  тому, что
задумал  в  припадке бешеной  ревности. Одна  секунда  отделяла Клейтона  от
смерти от руки человека-обезьяны.  В  короткий промежуток времени между тем,
как  он  узнал девушку  и ее  спутника,  и  тем,  когда  он  опустил  лук  с
отравленной стрелой, направленной  в англичанина, Тарзан был охвачен сильным
и диким порывом животного инстинкта.
     Он видел женщину, которую желал, свою женщину, свою подругу, в объятиях
другого.  Согласно безжалостному  закону  джунглей,  которым  он руководился
теперь, исход мог быть только один; но в последнюю минуту врожденное чувство
рыцарства заглушило пылающий огонь страсти и спасло его. Тысячи раз возносил
он благодарения за то,  что восторжествовал  над  собой раньше,  чем  пальцы
пустили стрелу.
     Вспомнив, что он возвращается  к Вазири,  он почувствовал, что все  его
существо  возмущается  против  этого. Он  не хотел  больше видеть  людей. Он
поблуждает, по крайней мере, некоторое  время  в джунглях один, пока горе не
притупится немного. Как его  друзья-звери, он предпочитал страдать  молча, с
самим собой наедине.
     Эту  ночь  он снова провел в амфитеатре обезьян  и много  дней  выходил
оттуда на  охоту, а на ночь возвращался обратно. На третий день он  вернулся
под  вечер довольно  рано.  Не успел  он  полежать  немного  на мягкой траве
круглой полянки, как он  услышал знакомый звук, доносящийся с юга.  Это идет
по джунглям толпа  больших обезьян, ошибиться невозможно. Несколько минут он
прислушивался. Они направлялись к амфитеатру.
     Тарзан  лениво  поднялся  и  потянулся.  Тонким  слухом  он  следил  за
малейшими  движениями  приближающегося  племени,  а скоро почуял  их  запах;
впрочем, подтверждения ему уже не требовалось.
     Когда они  подошли  совсем  близко  к  амфитеатру,  Тарзан  от  обезьян
спрятался  на  дереве  с  противоположной  стороны  арены. Он  хотел  оттуда
рассмотреть пришельцев. Ждать ему пришлось недолго.
     Вот  внизу, между ветвями,  показалось свирепое  волосатое  лицо.  Злые
маленькие   глазки   одним   взглядом  охватили  всю   полянку,  потом  было
протараторено  донесение.  Тарзан  слышал  каждое  слово.  Разведчик сообщал
остальным членам  племени, что путь свободен  и они могут  спокойно войти  в
амфитеатр.
     Первым легко прыгнул на мягкий  травянистый ковер предводитель, а вслед
за  ним,  одно за  другим,  до  сотни  человекообразных.  Были тут  огромные
взрослые обезьяны и много молодых. Несколько младенцев уцепилось за косматые
шеи своих диких матерей.
     Тарзан узнавал многих членов племени, того  самого, в которое  он попал
крошечным малюткой. Многие из взрослых были еще маленькими обезьянами, когда
он был  ребенком.  В детстве он играл  и  шалил  вместе  с ними в этих самых
джунглях.  Теперь он задавался  вопросом,  узнают ли  они его?  У  некоторых
обезьян память очень короткая, и два года могли показаться им вечностью.
     Из их  разговоров он узнал,  что они  собрались,  чтобы выбрать  нового
царя, так  как старый  погиб, свалившись с высоты  ста футов  с обломавшейся
веткой.
     Тарзан подвинулся на  самый конец ветви,  чтобы  лучше их  рассмотреть.
Быстрые  глазки  одной  из  самок  первые  заметили  его.  Горловым лаем она
обратила внимание других. Несколько огромных самцов выпрямились, чтобы лучше
рассмотреть незваного гостя. С оскаленными зубами и ощетинившимися затылками
они  медленно направились  в  его  сторону, издавая  низкое,  отвратительное
ворчание.
     -- Карнат,  я Тарзан от обезьян, -- заговорил человек-обезьяна наречием
племени. --  Ты  помнишь  меня? Еще совсем маленькими обезьянками  мы вместе
дразнили Нуму, бросая в него палочки и орехи с безопасной высоты.
     Зверь, к  которому он обратился,  приостановился, с выражением смутного
понимания, смешанного с тупым изумлением.
     -- А ты, Мгор, -- продолжал Тарзан, обращаясь к другому, -- разве ты не
помнишь вашего прежнего царя? того, что умертвил могучего Керчака?
     Обезьяны  толпой подошли  ближе не  столько  с  угрожающим,  сколько  с
любопытствующим видом. Они что-то побормотали друг с другом несколько минут.
     -- Что тебе нужно от нас? -- спросил Карнат.
     --   Только   мира,   --  отвечал   человек-обезьяна.  Обезьяны   опять
посовещались. Наконец, Карнат заговорил:
     -- Если так, иди с миром, Тарзан от обезьян.
     И  Тарзан  от  обезьян  легко  спрыгнул  на  траву  посреди  свирепой и
уродливой орды, -- он прошел полный цикл, и опять  вернулся к  зверям, чтобы
зверем жить среди них.
     Не было взаимных приветствий, как  у людей, если бы они не виделись два
года.  Большинство  обезьян   вернулось  к  делам,   которые  были  прерваны
появлением человека-обезьяны, и  обращали на  него так же мало внимания, как
если  бы  он  никогда не уходил  из племени. Один -- два самца, которые были
тогда  недостаточно  взрослыми  и  не  помнили  его,  подкрались к  нему  на
четвереньках,  обнюхивая  его, и  один  из  них  обнажил  клыки  и угрожающе
зарычал: он  хотел  сразу поставить  Тарзана  на свое место.  Если бы Тарзан
ответил   ему  таким  же   ворчанием,  молодой  самец   был   бы,  вероятно,
удовлетворен, но зато в глазах  остальных  обезьян  он  имел бы преимущество
перед Тарзаном.
     Но Тарзан от обезьян не  ответил рычанием, а вместо  того выбросил свою
гигантскую руку со всей силой своих могучих мышц и, поймав молодого самца за
голову, бросил его  в растяжку на траву. Обезьяна в одну секунду вскочила на
ноги  и  кинулась  на него. Они  сцепились,  действуя пальцами и зубами,  по
крайней  мере, таково  было намерение-обезьяны,  но не успели  они упасть на
землю, как пальцы человека-обезьяны впились в горло противника.
     Скоро молодой самец  перестал  бороться  и затих.  Тогда  Тарзан разжал
пальцы и поднялся. Убивать он не  хотел, а только показать и молодому самцу,
и свидетелям этой сцены, что Тарзан от обезьян все еще их господин.
     Урок послужил на пользу:  молодые  обезьяны отодвинулись, как всегда от
старших, а  старые  самцы  не  оспаривали  его прерогатив.  Только  самки  с
детенышами  несколько  дней  относились  к нему  подозрительно  и,  если  он
подходил  слишком   близко,  бросались  на  него  с   разинутыми  пастями  и
безобразным  ревом. Но Тарзан скромно уходил  от  беды,  таков  обычай среди
обезьян: только  обезумевший самец решится задеть  мать. Но в конце концов и
они привыкли к нему.
     Он охотился с  ними,  как  в былые времена,  и, когда они  поняли, что,
благодаря своему более высокому разуму, он  умеет  находить лучшие источники
пищи, а  его  ловкая  веревка  захватывает  такую лакомую  дичь,  которой им
никогда не приходилось пробовать, они снова стали относиться к нему так, как
в  прежние  времена,  когда  он  был  у  них царем.  И раньше,  чем уйти  из
амфитеатра и отправиться в новые странствования, они снова выбрали его своим
предводителем.
     Человек-обезьяна  был  вполне доволен  своей  новой  ролью.  Он не  был
счастлив, он вообще никогда не мог быть счастливым,  но он, по крайней мере,
был далеко от  всего того, что  могло напомнить  ему  его горе. Он давно уже
решил не возвращаться в цивилизованные страны, а теперь отказался и от мысли
вернуться к своим друзьям,  черным Вазири.  Он отрекся от человека навсегда.
Он начал жизнь обезьяной, обезьяной и умрет.
     И все-таки он не мог  совсем вычеркнуть из памяти того  обстоятельства,
что женщина, которую он любил,  совсем недалеко от мест, по которым кочевало
его  племя. Не  умел  он  освободиться и от  страха, что она постоянно может
подвергаться опасностям. Что  защитник у нее  плохой, в  этом  он  убедился,
когда  был свидетелем несостоятельности Клейтона. Чем  больше думал  об этом
Тарзан, тем больше мучила его совесть.
     Наконец, он  начал  проклинать себя  за то, что  из эгоизма  и ревности
пренебрег защитой Джэн Портер.  С каждым днем все больше и  больше не давала
ему покоя эта мысль,  и он решил уже вернуться на  берег и  заняться охраной
Джэн Портер и Клейтона, когда до него дошли вести, которые  перевернули  все
его  планы и заставили его помчаться с  бешеной быстротой на восток, забывая
об опасностях и угрожающей смерти.
     Еще до того, как Тарзан  вернулся к своему племени, один молодой самец,
не найдя для себя подруги в  своем племени, по обычаю, отправился бродить по
диким джунглям,  подобно  странствующему  рыцарю прежних  времен, разыскивая
прекрасную даму, чье расположение он мог бы завоевать.
     Он только что  вернулся со  своей  невестой и оживленно  рассказывал  о
своих  приключениях. Между прочим, он  упомянул,  что  видел  большое  племя
странного вида обезьян.
     -- Все  они волосатые самцы, кроме одной, --  говорил  он, --  а  самка
цветом светлее даже этого незнакомца, -- и он пальцем указал на Тарзана.
     В одну  минуту  человек-обезьяна  стал  весь  --  внимание. Он  задавал
вопросы так быстро, что антропоид-тяжелодум едва успевал отвечать.
     -- Самцы были короткие, с кривыми ногами?
     -- Так.
     -- У них на бедрах шкуры Нумы и Шиты, а в руках палки и ножи?
     -- Так.
     -- А на руках и на ногах у них много желтых колец?
     -- Да.
     -- А самка была маленькая и тоненькая и очень белая?
     -- Да.
     -- Она казалась членом племени или пленницей?
     -- Они тащили ее за собой, иногда  за руку, иногда за длинные волосы на
голове, и всегда они толкали и били ее. О, это было очень весело!
     -- Боже! -- прошептал Тарзан.
     --  Где ты  встретил  их  и  какой  дорогой  они  пошли?  --  продолжал
спрашивать человек-обезьяна.
     -- Они были у второй  воды отсюда, -- он показал на  юг. --  Когда  они
прошли мимо меня, они шли на восход солнца, вверх возле края воды.
     -- Когда это было? -- спросил Тарзан.
     -- Поллуны тому назад.
     Не  говоря  больше  ни  слова,  человек-обезьяна бросился на  дерево  и
помчался  как бесплотный  дух  на  восток по  направлению к  забытому городу
Опару.
     XXIV
     ТАРЗАН ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ОПАР
     Когда Клейтон,  вернувшись в шалаш, не нашел  там Джэн, он был вне себя
от  страха  и  горя.  Тюран  был  в  полном   сознании,  лихорадка  внезапно
прекратилась, как это бывает с  этой болезнью. Слабый  и истощенный, русский
лежал в шалаше на своей травяной постели.
     Когда Клейтон спросил у него, где Джэн, он выразил искреннее удивление:
     -- Я не слышал ничего подозрительного, -- объяснил он. -- Но, правда, я
большую часть времени был без сознания.
     Если бы не  очевидная  слабость человека, Клейтон  заподозрил бы его  в
том,  что ему известно,  где находится девушка. Но было ясно,  что Тюрану не
хватило бы сил даже  спуститься из шалаша, а тем более взобраться по лесенке
обратно.
     До поздней ночи обыскивал  англичанин ближайшие места  в джунглях,  ища
каких-нибудь  следов  пропавшей  девушки или ее  похитителей. Но хотя  след,
оставленный пятьюдесятью  страшными людьми, при их неопытности  в охотничьем
искусстве,  для  каждого обитателя  джунглей был  бы также  убедителен,  как
городская улица для англичанина, Клейтон двадцать раз проходил мимо него, не
видя никаких признаков,  что много человек проходили  здесь всего  несколько
часов тому назад.
     Продолжая  искать, Клейтон громко звал девушку по имени, пока, наконец,
не привлек внимание Нумы -- льва. По счастью, он  вовремя заметил ползущую к
нему тень и взобрался на дерево.  На этом закончились его поиски в тот день,
потому что лев проходил взад-вперед под деревом до поздней ночи.
     Даже после того, как зверь ушел, Клейтон не решился спуститься во мраке
и провел на дереве страшную и тяжелую ночь. На следующее утро он вернулся на
берег, отказавшись раз навсегда от надежды оказать помощь Джэн Портер.
     В течение следующей недели Тюран  быстро набирался сил,  лежа в шалаше,
тогда как  Клейтон промышлял на  двоих. Мужчины ограничивались только самыми
необходимыми фразами. Клейтон  перешел в отделение  шалаша, которое занимала
раньше Джэн Портер, и видел русского только тогда, когда приносил ему пищу и
воду, или оказывал ему, из чувства человеколюбия, другие услуги.
     К тому времени,  как  Тюран уже мог принимать участие в добывании пищи,
свалился  в  лихорадке  Клейтон. Долгие дни лежал он  в бреду и мучился,  но
русский ни разу не подошел к  нему. Пищи англичанин  все равно не тронул бы,
но жажда превращалась  для  него в настоящую пытку. Между  двумя  приступами
бреда   он  умудрялся,  при  всей  своей   слабости,  раз  в  день   кое-как
дотаскиваться до источника, чтобы  наполнить водой жестяную  кружку, одну из
тех, что была в лодке.
     Тюран  в этих случаях следил за  ним  со  злорадным  удовольствием, он,
видимо, радовался  страданиям человека, который  недавно еще, при всем своем
презрении к  нему,  старался,  по мере  возможности, облегчить  ему такие же
страдания.
     Наконец,  Клейтон  ослабел  настолько,  что  не  в  состоянии  уже  был
спускаться из шалаша. День он  промучился без воды, не обращаясь к русскому,
но затем, не выдержав больше, попросил Тюрана принести ему напиться.
     Русский подошел ко  входу в комнату  Клейтона с кружкой воды  в  руках.
Скверная усмешка искажала его черты.
     -- Вот  вода, -- сказал он. -- Но я хочу напомнить вам, что вы поносили
меня перед  девушкой, что вы берегли ее  для себя одного, не хотели делиться
со мной...
     Клейтон перебил его:
     --  Довольно!  --  крикнул он.  --  Довольно!  Что вы  за мерзавец, что
клевещете на  хорошую  женщину, которую  мы  считаем  умершей? Боже!  Я  был
безумцем, что не убил вас, вы слишком гадки даже для этой ужасной страны!
     -- Вот ваша вода, -- заявил русский, -- вот все, что вы получите. --  И
с этими словами он поднес кружку к  губам и начал пить, а то,  что осталось,
выплеснул вниз, на землю.
     Клейтон откинулся назад и, закрыв лицо руками, отдался на волю судьбы.
     На следующий  день  Тюран решил отправиться вдоль  берега на север, так
как  думал, что там  скорее можно  наткнуться на  цивилизованных  людей;  во
всяком случае, хуже, чем здесь, быть не могло, а бред умирающего англичанина
к тому же действовал ему на нервы.
     Украв копье Клейтона,  он пустился в  путь. Он  убил  бы больного перед
уходом, если бы  его не удержала мысль, что это было бы действительно добрым
делом.
     В  тот же день  он подошел  к маленькой  хижине у  берега  и исполнился
надежд  при  виде этого признака близости  цивилизованной  жизни, потому что
решил, что хижина -- передовой пост какого-нибудь поселка. Знай он, кому она
принадлежит, и  то,  что  собственник  всего  в  нескольких милях, в глубине
страны, Николай Роков бежал бы из  этого места, как из чумного. Но он ничего
не знал и провел  несколько дней, наслаждаясь безопасностью  и сравнительным
комфортом хижины. Потом он продолжал свой путь на север.
     В   лагере   лорда    Теннингтона    строились   зимние   помещения   и
подготавливалась экспедиция на север за помощью.
     По мере  того, как проходили дни, а помощь не  являлась, надежда на то,
что  Джэн  Портер, Клейтон и  мсье Тюран спаслись, угасала. Никто больше  не
заговаривал об  этом с профессором  Портером, но он был  так поглощен своими
научными грезами, что не замечал хода времени.
     Иногда он  бросал  несколько фраз: "На  днях, наверное, пароход  бросит
якорь  в виду  берега,  и тогда  все счастливо соединятся".  Иногда,  вместо
парохода, он  говорил  о  поезде и выражал  сомнение,  не задержали  ли  его
снежные заносы.
     -- Если бы я не успел уже узнать милого старичка так хорошо, -- заметил
как-то Теннингтон  мисс Стронг, -- я ничуть не  сомневался бы,  что он... не
совсем...
     --  Это  было бы смешно, если  бы не было  так трогательно, --  грустно
отвечала девушка. -- Я, знавшая  его всю мою жизнь, я знаю,  как он  обожает
Джэн;  но остальные,  должно быть,  считают  его совершенно равнодушным к ее
судьбе.  А  все дело  в том,  что он так далек от реальной жизни,  что  даже
смерть может осознать только, если увидит несомненные доказательства.
     --  Вы  ни  за  что не догадаетесь,  что  он затеял вчера, -- продолжал
Теннингтон. -- Я возвращался  один после небольшой охоты, как вдруг встретил
его  на тропинке, ведущей  к лагерю.  Он быстро шел, заложив  руки  за  полы
своего длинного сюртука, решительно надвинув шляпу на голову и глядя  упорно
в землю, шел, должно быть, на верную смерть, если бы я не перехватил его. --
"Ради бога, куда вы направляетесь, профессор?" -- спросил я его. -- "Я иду в
город, лорд Теннингтон", -- отвечал он самым невозмутимым образом, -- "чтобы
пожаловаться начальнику почтовой конторы  на  неаккуратное  обслуживание нас
сельской  почтой.  Подумайте,  ведь  я несколько недель ничего  не  получаю.
Должно быть уже  несколько писем от  Джэн. Необходимо сейчас  же сообщить  в
Вашингтон".  -- И, поверите ли,  мисс Стронг, -- закончил Теннингтон, -- что
мне чертовски трудно было убедить старичка, что нет здесь сельской почты,  и
нет никакого города, и что Вашингтон  совсем на другом континенте и в другом
полушарии. Когда  он понял, в чем  дело, он забеспокоился о дочери, пожалуй,
он в  первый раз отдал себе  отчет  о  нашем положении и допустил мысль, что
мисс Портер, быть может, и не спаслась.
     -- Мне  тяжело  думать  об  этом, --  сказала девушка,  -- и я не  могу
все-таки думать  ни о чем  другом,  как только об отсутствующих членах нашей
компании.
     -- Будем  надеяться  на  лучшее,  --  возразил  Теннингтон. --  Вы сами
подаете такой пример мужества, ведь вы, пожалуй, потеряли больше всех.
     -- Да, -- подтвердила она, -- я не могла бы любить Джэн Портер сильнее,
даже если бы мы были родными сестрами.
     Теннингтон  ничем  не проявил своего изумления. Он совсем не это имел в
виду.  Со времени крушения "Леди Алисы" Теннингтон много времени проводил  с
красавицей из  Мэриленда и  недавно  признался самому  себе,  что полюбил ее
сильнее, чем следовало в интересах собственного  душевного спокойствия,  так
как он не переставая помнил сообщение под секретом мсье Тюрана о том, что он
обручен с мисс Стронг. У Теннингтона,  впрочем, начинали появляться сомнения
в  правдивости Тюрана.  Ни  разу  молодая  девушка  не  проявила  по  адресу
отсутствующего ничего, что выходило бы за пределы просто дружеских чувств.
     --  А  затем гибель мсье Тюрана, если  они все погибли, была бы для вас
тяжелым ударом, -- осторожно заметил он.
     -- Мсье  Тюран -- очень милый друг, -- сказала она. --  Я очень  любила
его, хотя знала недолго.
     -- Разве вы не были помолвлены с ним? -- неожиданно выпалил он.
     --  О небо!  -- воскликнула она. -- Конечно, нет. Я вовсе не так любила
его.
     Лорд Теннингтон хотел  что-то  сказать  Газели Стронг,  очень хотел,  и
сказать  сейчас же;  но  почему-то  слова  застревали  у  него в  горле.  Он
несколько раз неуверенно начинал, откашливался, краснел и кончил замечанием,
что рассчитывает покончить с постройкой домиков до начала периода дождей.
     Но, сам того не зная,  он сказал девушке  то именно, что хотел сказать,
-- и она была счастлива, так счастлива, как никогда в жизни.
     На  этот  раз  их прервало появление на опушке джунглей с южной стороны
странной и  страшной  фигуры. Теннингтон и девушка одновременно заметили ее.
Англичанин  схватился  за  револьвер,  но,  когда  полуобнаженное,  обросшее
волосами существо  окликнуло его по имени и бросилось к ним, он опустил руку
и пошел навстречу.
     Трудно  было  узнать  в грязном,  изможденном создании, покрытом только
каким-то странным одеянием,  сделанным из маленьких шкурок, безукоризненного
мсье Тюрана, которого они все видели в последний раз на палубе "Леди Алисы".
     Прежде  чем  остальные члены  маленькой общины узнали  о его  прибытии,
Теннингтон и мисс Стронг расспросили его об остальных пассажирах лодки.
     --  Все умерли,  -- объяснил Тюран. -- Три матроса -- еще в  море. Мисс
Портер  унес  в  джунгли какой-то  хищный  зверь в то  время, как я бредил в
лихорадке.  Клейтон умер от лихорадки несколько дней тому назад.  И подумать
только, что  все это время мы были от вас  на расстоянии нескольких миль  --
меньше дня пути. Это ужасно!

     Джэн Портер не могла  отдать себе отчета, сколько времени она пролежала
в подвале под  храмом  древнего города Опара. Одно время ее била  лихорадка,
она бредила, но затем начала медленно поправляться. Женщины,  приносившие ей
пищу,  каждый день предлагали ей подняться, но она знаками давала им понять,
что еще слишком слаба.
     Но,  в конце  концов,  она могла подняться  на  ноги, а там  и сделать,
шатаясь,   несколько   шагов,   придерживаясь   за  стены.   Ее   похитители
присматривались к  ней  с  возрастающим интересом. День  приближался, жертва
крепла и поправлялась.
     День,  наконец,  наступил,  и  молодая  женщина, которую Джэн Портер не
видела до тех пор, с несколькими другими вошла к ней в подвал. Был  проделан
какой-то  религиозный  обряд  --  именно  религиозный,  в  этом  девушка  не
сомневалась,  и это сразу подбодрило ее. Она радовалась, что попала к людям,
которым, очевидно, знакомо облагораживающее и смягчающее влияние религии, --
они обойдутся с ней гуманно, она в этом уверена.
     Поэтому, когда ее вывели  из подвала и длинными,  темными коридорами, а
потом бетонной лестницей провели в залитый светом двор, она шла охотно, даже
радовалась: ведь она  была среди слуг божьих...  Возможно,  конечно,  что их
представление о  верховном существе несколько  иное, чем ее собственное,  но
довольно  уже того, что они  признают бога, а, следовательно, не могут  быть
злыми и жестокими.
     Но когда  она увидела каменный  алтарь в  центре  двора и  красно-бурые
пятна на  нем и возле него на бетонном полу, она удивилась и заколебалась. А
когда  они  связали ей ноги  и связали руки за  спиной,  сомнение  перешло в
испуг.  Еще минута  --  и  ее  подняли  и  положили на спину поперек алтаря,
надежда угасла окончательно, и она забилась в страхе.
     Во время начавшегося затем танца верных она лежала, оцепенев  от ужаса,
догадавшись, какая участь ее ожидает, раньше, чем увидела занесенный над нею
в руке верховной жрицы тонкий нож.
     Рука  начала  опускаться,  и  Джэн  Портер  закрыла  глаза  и  вознесла
молчаливую  молитву к создателю, перед  которым скоро должна была предстать;
тут нервы ее не выдержали, и она потеряла сознание.

     Дни  и  ночи  мчался Тарзан  от  обезьян  девственным  лесом  к  городу
развалин, в котором любимая женщина заключена в неволе, если еще не умерла.
     За одни сутки он покрыл  расстояние, которое пятьдесят страшных человек
шли почти неделю, потому что он двигался  по среднему ярусу  ветвей, над той
чащей, через которую так трудно было пробираться идущим по земле.
     Рассказ молодого обезьяньего самца не оставлял никаких сомнений  в том,
что пленная  девушка --  Джэн Портер, потому  что в  джунглях не было другой
маленькой белой самки.  В самцах  он  узнал, по  грубому описанию  обезьяны,
карикатуры  на  людей, обитающих в развалинах Опара. Он так ясно представлял
себе  участь  девушки, как если бы видел все собственными глазами. Когда они
положат  ее на тот  страшный алтарь, он не  мог  сказать с уверенностью,  но
нисколько не сомневался, что, в  конце  концов,  ее  дорогое,  хрупкое  тело
окажется на алтаре.
     Наконец, после долгих часов, которые показались вечностью нетерпеливому
человеку-обезьяне,  он перевалил  через  скалистый  барьер,  отграничивающий
долину отчаяния, и  увидел  у  ног своих страшные и суровые развалины Опара.
Быстрым шагом направился он по пыльной  и сухой, усеянной валунами равнине к
цели своих стремлений.
     Придет  ли он  вовремя?  Во  всяком случае, он  отомстит,  и в гневе он
чувствовал  в себе достаточно сил,  чтобы уничтожить  все население ужасного
города.  Около  полудня он подошел к огромному валуну,  на вершине  которого
заканчивался потайной ход к  подземельям города.  Как кошка взобрался он  по
отвесной гранитной  стене.  Спустя  минуту уже бежал  в темноте  по  прямому
туннелю к подвалу сокровищ, пробежал подвал и вышел  к шахте-колодцу, по той
стороне которого стояла башня с разборной стеной.
     Когда он приостановился  на  мгновение  на краю  колодца, слабые  звуки
донеслись к нему сверху.  Его тонкий слух  тотчас разобрал их: это был танец
смерти, предшествующий жертвоприношению, и ритуальный напев верховной жрицы.
Он даже узнал голос Лэ.
     Возможно  ли,  чтобы  обряд  был  связан именно с  тем, чему  он  хочет
помешать? Волна безумного страха прошла  по нему. Неужели он  опоздает ровно
на мгновение? Как перепуганный олень,  перепрыгнул  он через узкую щель. Как
одержимый,  принялся разбирать  стену; как только  голова и  плечи его могли
пройти  в  отверстие,  он  всунул  их  и,  гигантским  усилием мышц  вывалив
остальную подвижную часть стены, упал вместе с ней на цементный пол башни.
     Одним  прыжком подскочил  он  к  дверям  и надавил  на  них  всей своей
тяжестью.  Но тут  была преграда непреодолимая. Могучие засовы по ту сторону
двери  не  поддавались даже ему.  Он  сразу  понял  тщетность своих  усилий.
Оставался  только  один  путь:  обратно  туннелем  к валуну,  около мили  до
городской стены, затем -- в отверстие в стене, через которое он в первый раз
проник со своими Вазири.
     Ясно   было,  что  он  не  успел  бы  уже  спасти  девушку,   если  это
действительно она лежит сейчас на алтаре. Но другого пути как будто не было,
и он выскочил через разобранную стену. В колодце он опять услышал монотонный
голос верховной жрицы.  Когда он взглянул вверх, отверстие  футах в двадцати
вверху показалось  ему таким  близким, что он готов был сделать  сумасшедшую
попытку и прыгнуть вверх, чтобы  таким образом быстрее попасть во внутренний
двор.
     Если бы он мог хотя бы как-нибудь закрепить конец своей веревки за край
того искушающего его отверстия! Один миг -- и новая мысль блеснула у него  в
голове. Надо  попробовать.  Вернувшись к стене, он схватил одну  из  плоских
плит, из которых  она была сделана.  Наскоро привязав к ней один конец своей
веревки, он  вернулся в  колодец и, свернув  остальную веревку на полу около
себя,  человек-обезьяна взял тяжелую  плиту  обеими  руками и,  взмахнув  ею
несколько раз, чтобы лучше наметить направление, бросил ее слегка  под углом
так, чтобы она не  вернулась  обратно  в колодец, а  задела  край отверстия,
перевалившись на ту сторону, ко двору.
     Тарзан  подергал  несколько  раз   свисающий  конец  веревки,  пока  не
почувствовал, что плита застряла довольно основательно наверху  шахты. Тогда
он повис над бездной. В тот момент, когда он повис на веревке всей тяжестью,
он  почувствовал,  что  веревка немного спустилась.  Он  выждал  в  страшной
нерешительности  несколько  минут,  пока  она медленно ползла вниз,  дюйм за
дюймом. Плита поднималась вдоль каменной кладки вверху колодца: зацепится ли
она у  края,  или  он стащит ее вниз своей тяжестью и вместе с ней полетит в
неведомую глубину?
     XXV
     В ДЕВСТВЕННОМ ЛЕСУ
     Несколько мучительных  мгновений Тарзан чувствовал,  как скользит  вниз
веревка, на которой он висит, как царапает  каменная  плита о каменную стену
вверху.
     Потом вдруг веревка остановилась: камень зацепился у самого края стены.
Осторожно лез человек-обезьяна по непрочной веревке.  Минута -- и голова его
показалась в  отверстии шахты. Во дворе  никого  не было. Все  жители  Опара
собрались  на  жертвоприношение.  Тарзан  слышал  голос  Лэ, доносившийся из
близлежащего  двора   жертвоприношений.  Танец  уже  прекратился.  Нож   уже
опускается. С этими мыслями Тарзан быстро бежал на голос верховной жрицы.
     Судьба  привела  его прямо к  дверям большой  комнаты  без потолка. Его
отделял от алтаря  длинный ряд жрецов  и жриц, ожидающих с золотыми чашами в
руках, чтобы пролилась теплая кровь жертвы.
     Рука  Лэ  медленно  опускалась  к груди  хрупкой  неподвижной  фигурки,
лежащей на жестком камне.  У Тарзана  вырвался не  то  вздох, не то рыдание,
когда  он  узнал любимую  девушку. И  опять шрам  на  лбу побагровел,  перед
глазами поплыл красный туман, и со  страшным ревом взбесившегося обезьяньего
самца он, как огромный лев, прыгнул в толпу верных.
     Вырвав  из рук  ближайшего  жреца дубинку, он как демон  пробивал  себе
дорогу к  алтарю. Рука Лэ  задержалась, как только  раздался  шум. Когда она
увидела, кто вызвал перерыв, она вся  побледнела. Она  никак не могла понять
тайны исчезновения белого человека из башни, в которую она его заперла.
     Она  вовсе не  думала  выпускать его из  Опара, потому  что смотрела на
этого красивого гиганта глазами не жрицы, а женщины.
     Умная  и сообразительная, она приготовила  целый рассказ об откровении,
которое она получила от пламенеющего бога, приказавшего принять этого белого
человека   как   своего   вестника  к   своему  народу.   Люди   Опара  этим
удовлетворились бы, она это знала. А  человек тоже предпочел бы, она  была в
том уверена, стать ее мужем, чем вернуться "а жертвенный алтарь.
     Но когда она  направилась к нему, чтобы объяснить ему свой план, она не
нашла его, он исчез,  хотя  дверь  была заперта снаружи. И вот  он вернулся,
материализованный из воздуха, и  убивает ее жрецов, как овечек. На мгновение
она забыла о своей жертве и не успела еще овладеть собой, как огромный белый
человек уже стоял  возле нее,  держа  в  руках  женщину, которая только  что
лежала на алтаре.
     -- В сторону, Лэ, -- крикнул он. -- Ты спасла мне однажды жизнь, и я не
могу  причинить тебе  зла,  но  не задерживай меня и не преследуй,  а то мне
придется убить и тебя.
     И с этими словами он шагнул мимо нее ко входу в подземелье.
     --  Кто  она?  --  спросила  верховная  жрица,  указывая  на женщину  в
обмороке.
     -- Она моя, -- отвечал Тарзан от обезьян.
     На миг  девушка из  Опара широко  раскрыла глаза. Потом в них появилось
выражение безнадежного отчаяния, и она со слезами опустилась на пол, а в это
время   свора   отвратительных   мужчин   ринулась   мимо   нее   вслед   за
человеком-обезьяной.
     Но внизу  они не нашли  Тарзана от обезьян. Легкими прыжками он исчез в
проходе  к  нижним  подземельям.  Но   они  только  посмеялись,   совершенно
спокойные, ведь они знали, что из подземелий нет другого выхода, кроме того,
каким они  пришли, и  что ему  все  равно  придется вернуться  сюда,  -- они
подождут.
     И  вот  почему Тарзан от  обезьян  с Джэн Портер на руках, все  еще  не
приходящей в сознание, прошел подземелья Опара под храмом пламенеющему богу,
никем  не преследуемый.  Но  когда  люди Опара  обсудили  дело  получше, они
вспомнили, что этот  самый  человек уже однажды ушел  из их подземелья, хотя
они точно также  сторожили у выхода,  и  что сегодня  он вбежал снаружи. Они
решили опять послать в долину пятьдесят человек, чтобы они поймали и привели
обратно этого святотатца.
     Когда Тарзан  добрался  до колодца  по ту сторону разобранной стены, он
настолько был уверен  в  счастливом исходе  своего бегства, что задержался и
собрал опять стену, чтобы местные  жители не узнали тайны забытого хода и не
добрались бы сами  до  сокровищницы. Он думал еще  раз  вернуться в  Опар  и
забрать состояние еще больше того, что зарыто уже в амфитеатре обезьян.
     Так  шел  он туннелями, через  первую дверь и  комнату сокровищ,  через
вторую дверь и длинный прямой туннель, ведущий к потайному выходу из города.
Джэн Портер все еще не приходила в себя.
     На вершине  громадного  валуна он приостановился и оглянулся  на город.
Через равнину  продвигалась шайка отвратительных мужчин Опара.  На минуту он
заколебался. Спуститься ли вниз и пробовать добежать до скал в конце долины?
Или  же спрятаться до  ночи? Одного  взгляда  на  бледное  лицо девушки было
достаточно, чтобы  решиться.  Он  не  может оставлять  ее  здесь,  не  может
допустить,  чтобы  враги лишили их свободы. Почем  знать,  не  нашли  ли они
все-таки прохода? Тогда враг  будет у  него и спереди, и сзади, и уйти будет
почти немыслимо, тем  более, что он не может силой  прокладывать себе путь с
девушкой в обмороке на руках.
     Спуститься  с  отвесного  валуна  с Джэн Портер  было  нелегко,  но  он
привязал  ее  себе на  плечи своей  веревкой и спустился все-таки  в  долину
раньше, чем опариане поравнялись со скалой. Так как спускался он со стороны,
противоположной городу, погоня ничего не видела и не подозревала, что добыча
так близко от нее.
     Стараясь держаться под прикрытием валунов, Тарзан пробежал  около мили,
прежде чем  преследователи,  обогнув часовых,  увидели  впереди  беглеца.  С
громкими  криками  дикого  восторга  они  пустились  бегом,  не  сомневаясь,
очевидно, что быстро догонят отягченного  ношей человека. Но они недооценили
силы  человека-обезьяны  и  переоценили  возможности  собственных  коротких,
кривых ножек.
     Без особого напряжения Тарзан удерживал  их все время на одном и том же
расстоянии. Порой он наклонялся к головке, лежащей у него  на груди. Если бы
не слабое биение сердца у самого его сердца, он не знал бы, жива ли она, так
осунулось и побледнело бедное, измученное личико.
     Так  добрались они  до  горы  со  срезанной  верхушкой и до  скалистого
барьера. Последнюю часть пути Тарзан бежал  во  всю,  как быстроногий олень,
чтобы  выгадать время и спуститься с  горы  раньше,  чем опариане  взберутся
наверх, откуда они  могут сбрасывать  камни ему вослед. И  он  спустился уже
вниз на полмили, по крайней мере,  когда маленькие свирепые  люди показались
на верху горы.
     С  криками ярости  и разочарования они выстроились на вершине, потрясая
своими дубинками и прыгая на месте от злости. Но на этот раз они не решились
преследовать беглецов за пределами собственной страны. Потому ли, что они не
забыли недавние поиски, долгие и утомительные, потому ли, что, убедившись, с
какой легкостью мчится человек-обезьяна, и  какую, судя по последнему концу,
он может развить скорость, решили, что преследование бесполезно.
     Во  всяком  случае,  Тарзан  не  успел  еще добежать  до  опушки  леса,
начинающегося у подножия холмов, как люди Опара повернули обратно.
     У самой опушки леса, откуда можно было наблюдать за скалистым барьером,
Тарзан опустил свою ношу на землю и, принеся из ближнего ручья воды, омыл ей
лицо  и  руки. Но когда и это не привело девушку в себя, он  снова поднял ее
своими сильными руками и поспешил с ней на запад.
     Солнце уже садилось, когда сознание  начало возвращаться к Джэн Портер.
Она  не  сразу раскрыла глаза, стараясь  сначала припомнить последние сцены,
какие  видела.  Да...  алтарь, страшная жрица, опускающийся  нож.  Она  чуть
вздрогнула и подумала, умерла ли она уже? Или  же нож вонзился в  сердце и у
нее предсмертный бред?
     Потом,  собравшись с мужеством, она все-таки раскрыла глаза, но то, что
она  увидела,  только подтвердило ее догадки: она увидела,  что  ее  несет в
своих объятиях зеленым раем любимый, который умер раньше нее.
     -- Если это смерть, -- шепнула она, -- благодарение богу, что я умерла.
     -- Вы говорите, Джэн, -- воскликнул Тарзан. -- Вы пришли в себя!
     --  Да, Тарзан,  --  отвечала она, и после долгих месяцев  в первый раз
лицо у нее осветилось улыбкой счастья и
     покоя.
     --  Слава богу!  --воскликнул человек-обезьяна,  спускаясь на маленькую
густо  заросшую травой полянку, по  которой  протекал ручей.  -- Я  все-таки
пришел вовремя.
     -- Вовремя? Что вы хотите сказать? -- спросила она.
     -- Вовремя, чтобы  спасти вас от смерти на алтаре, дорогая. Вы разве не
помните?
     -- Спасти меня от смерти?  --  удивленным тоном переспросила она. -- Но
разве мы оба не умерли, Тарзан?
     Он  уже  опустил  ее  на траву, прислонив  спиной  к  стволу громадного
дерева. При ее словах он отступил немного, всматриваясь ей в лицо.
     -- Умерли? -- повторил он и захохотал. -- Вы не умерли, Джэн. И если вы
вернетесь в город Опар и спросите его жителей, они ответят вам, что я не был
мертв  несколько  часов тому назад. Нет,  дорогая  моя, мы оба совсем-совсем
живые.
     --  Но  и  Газель, и мсье Тюран говорили мне,  что  вы упали в океан за
много миль от берега, -- настаивала она, словно убеждая его в том, что он на
самом деле умер. -- Они говорили, что не  было ни  малейшего сомнения в том,
что это были  вы, а тем более в том, что вы не могли остаться в  живых и что
вас не могли подобрать.
     --  Как  мне убедить вас,  что  я  не дух? --  спросил он,  смеясь.  --
Действительно меня столкнул за  борт прелестный мсье Тюран, но я не  утонул,
-- потом я все вам  расскажу, -- и сейчас я почти совсем  такой  же  дикарь,
каким вы узнали меня в первый раз, Джэн.
     Девушка медленно поднялась на ноги и подошла к нему
     --  Мне еще  не верится,  -- прошептала она.  --  Не может  быть, чтобы
пришло такое счастье после всего того страшного и гадкого, что я пережила за
эти ужасные месяцы после крушения "Леди Алисы".
     Она еще ближе  подошла к  нему и положила  ему  на  руку свою дрожащую,
нежную ручку.
     -- Это сон, наверное, и я проснусь и увижу страшный нож, направленный в
сердце, -- поцелуй меня, дорогой, один раз поцелуй, пока я не проснулась.
     Тарзан не  заставил  себя просить.  Он  обнял  любимую  девушку  своими
сильными руками  и поцеловал ее не раз, а  сотни раз,  пока она не  замерла,
трепещущая в его объятиях; когда он отпустил ее, она сама  обвила руками его
шею и, притянув его к себе, прижалась губами к его губам.
     -- Ну, что же? -- спросил он. -- Сон ли я? Или живой, реальный человек?
     -- Если  ты  не живой человек, муж мой, -- отвечала  она, -- то  я молю
бога, чтобы  он  послал  мне  смерть  раньше,  чем я  проснусь  для  ужасной
действительности.
     Несколько минут они молча смотрели друг другу в глаза; каждый как будто
задавался вопросом,  реально  ли  изумительное  счастье, которое  послала им
судьба.  Забыто было прошлое,  с  его разочарованиями и ужасами; будущее  не
принадлежало им, но  настоящее  --  никто  не мог отнять  его у них.  Первая
прервала молчание девушка:
     -- Куда мы идем, дорогой? -- спросила она. -- Что мы будем делать?
     --  Куда  вы хотите  идти? --  отвечал  он вопросом.  -- Что вы  хотите
делать?
     --  Идти --  куда  идешь ты, муж мой; делать  то, что захочешь  ты,  --
отвечала она.
     -- А Клейтон? -- спросил он. На мгновение он как будто забыл,  что есть
кто-нибудь на земле, кроме их двоих. -- Мы забыли о вашем муже.
     --  Я не  замужем, Тарзан, -- крикнула она.  -- Я  даже не  помолвлена.
Накануне того  дня,  когда  эти  чудовища  похитили  меня,  я  сказала  м-ру
Клейтону, что люблю вас, и он понял, что я не могу сдержать слова, которое я
дала  ему, что  это было бы дурно с моей стороны. Это случилось после  того,
как  мы  чудесным  образом  были  спасены  от  когтей  льва.  --  Она  вдруг
остановилась  и вопросительно посмотрела на него. --  Тарзан! -- воскликнула
она, -- это сделали вы? Только вы один и могли это сделать.
     Он опустил глаза, ему было стыдно.
     -- Как вы могли уйти и оставить меня одну? -- упрекнула она его.
     -- Не  надо, Джэн, -- просил он.  -- Не надо,  прошу вас! Вы  не можете
себе представить, как я страдал с тех пор, как упрекал себя за этот жестокий
поступок,  но вы не можете себе  представить  и  того, как я страдал  тогда,
сначала от бешеной ревности, потом от  обиды на  судьбу, которая послала мне
незаслуженное горе. После этого  я опять вернулся к обезьянам, Джэн, с  тем,
чтобы никогда больше не видеть человеческого существа.
     Он  рассказал ей затем о своей жизни в джунглях со времени возвращения,
о  том,  как он  падал все  ниже  и ниже,  как гиря,  увлекаемая собственной
тяжестью: от культурного парижанина до дикого воина  Вазири, и от  Вазири --
до зверя, одного из тех зверей, среди которых он вырос.
     Она задавала ему  много вопросов  и, наконец,  самый страшный --  о той
женщине  в Париже,  о которой ей говорил Тюран. Тарзан рассказал ей подробно
всю историю  своей цивилизованной  жизни, не упустив ни одной детали, -- ему
нечего  было  скрывать,  сердцем  он всегда  оставался  верен  ей.  Когда он
закончил, он посмотрел на нее, словно ожидая приговора.
     -- Я  знала,  что  он лжет, -- сказала она. -- О, что за отвратительное
создание!
     -- Так  вы не  сердитесь на меня? И  ответ ее, хотя не вполне логичный,
звучал совсем по-женски:
     --  А  Ольга  де  Куд  очень   красива?  --  спросила  она.  И  Тарзан,
засмеявшись, снова поцеловал ее:
     -- В десять раз менее красива, чем вы, дорогая.
     Она довольно вздохнула и опустила голову к нему на плечо. Он понял, что
прощен.
     В этот  вечер  Тарзан построил  уютную  маленькую хижину  высоко  среди
качающихся ветвей исполинского дерева,  и  там  уснула  усталая  девушка,  а
человек-обезьяна  поместился  в  развилине  дерева,  возле  нее, даже во сне
готовый защищать.
     Много дней шли они к берегу. Когда дорога  была легкая, они шли рука об
руку под зелеными  сводами могучего леса,  как ходили, должно быть, в  давно
прошедшие времена  их первобытные предки.  Когда  внизу чаща заплеталась, он
брал ее на  руки и  легко переносил с дерева  на дерево.  И все дни казались
такими короткими -- они  были  счастливы. Они готовы были продлить этот путь
до бесконечности, если бы не беспокойство о Клейтоне и желание помочь ему.
     В  последний  день, когда они  уже  подходили к  берегу, Тарзан услышал
запах людей -- черных. Он предупредил девушку, чтобы она молчала.
     -- В джунглях мало друзей, -- сухо сказал он.
     Через  полчаса  они осторожно приблизились к  маленькой  группе  черных
воинов,  направлявшихся на запад.  Увидев их, Тарзан радостно вскрикнул. Это
был отряд его Вазири. Был тут Бузули  и многие другие из тех, что  ходили  с
ним в Опар. При виде его они начали плясать  и кричать  в восторге. Они ищут
его уже целые недели, говорили они.
     Черные  проявили большое удивление,  видя, что с ним  белая девушка,  а
когда они узнали,  что она будет его женой, один перед другим старались  как
можно сильней выразить  ей  свое  почитание. Окруженные счастливыми  Вазири,
смеющимися и пляшущими, они подошли к шалашу на берегу.
     Не  было  никаких  признаков жизни.  Никто не отзывался. Тарзан  быстро
взобрался в хижину  из древесных ветвей и сейчас же выглянул оттуда с пустой
кружкой в руках.
     Бросив  ее  Бузули,  он  просил его  принести воды,  а  Джэн  предложил
подняться наверх.
     Они  вместе нагнулись  над исхудавшим  существом,  которое было некогда
английским лордом. Слезы навернулись у девушки на  глаза при виде несчастных
запавших щек, провалившихся глаз и печати страдания на недавно еще молодом и
красивом лице.
     -- Он еще жив, -- сказал  Тарзан. -- Мы сделаем все, что  возможно, но,
боюсь, мы пришли слишком поздно.
     Когда  Бузули  принес   воду,   Тарзан  влил   несколько  капель  между
потрескавшимися, распухшими губами, помочит горячий лоб, освежил  исхудавшие
члены.
     Клейтон раскрыл глаза. Слабый отблеск улыбки осветил его лицо, когда он
узнал  склонившуюся над  ним девушку.  При  виде  Тарзана  на  лице  у  него
выразилось изумление.
     --  Все  в порядке,  старый  друг,  --  сказал человек-обезьяна.  -- Мы
вовремя  нашли  вас.  Теперь  все  будет хорошо, и вы сами не  заметите, как
будете на ногах.
     Англичанин слабо качнул головой:
     -- Слишком поздно, -- прошептал он. -- Но так лучше. Я хочу умереть.
     -- Где мсье Тюран? -- спросила девушка.
     -- Он бросил меня, когда болезнь разыгралась. Он дьявол. Когда я просил
у него воды, потому что  был слишком слаб, чтобы сходить за ней, он напился,
стоя возле меня, вылил остатки наземь и рассмеялся мне  в лицо.  -- И словно
мысль об этом человеке вернула ему силы, он приподнялся на локтях. -- Да, --
почти прокричал он. -- Я хочу жить. Я хочу жить, чтобы разыскать и убить это
чудовище! -- Но от сделанного усилия он еще больше ослабел и откинулся назад
на траву,  которая когда-то, вместе со старым плащом, служила постелью  Джэн
Портер.
     --  Не волнуйтесь  из-за  Тюрана,  --  сказал  Тарзан, и  успокаивающим
движением положил руку  на  голову Клейтона. --  Он принадлежит мне, и  я, в
конце концов, разделаюсь с ним.
     Долгое время Клейтон лежал неподвижно. Тарзан несколько раз прикладывал
ухо к запавшей  груди, стараясь уловить слабое  биение отработавшего сердца.
Перед вечером Клейтон опять слегка приподнялся.
     --  Джэн,  --  шепнул  он.  Девушка ниже  наклонила  голову,  чтобы  не
пропустить ни  одного слова. -- Я  виноват перед  вами  и  перед ним, --  он
кивнул  в  сторону человека-обезьяны. -- Я  так  сильно  любил вас, --  это,
конечно, слабое оправдание. Но я не  мог примириться с  мыслью, что  потеряю
вас.  Я не прошу у вас прощения. Я только хочу сделать сейчас то, что должен
был сделать год назад.
     Он порылся в  кармане плаща, лежавшего возле него, и вытащил оттуда то,
что  нашел  там недавно,  между  двумя  приступами  лихорадки, --  маленький
измятый кусочек желтой бумаги. Он  протянул его девушке,  и когда она  взяла
его, рука Клейтона упала безжизненно к ней  на грудь, голова откинулась, и с
легким вздохом  он вытянулся и  затих. Тогда Тарзан  от обезьян концом плаща
закрыл ему лицо.
     Несколько минут  они  простояли  на коленях,  девушка читала  про  себя
молитву.  Потом они  поднялись  по  обе  стороны  уже успокоившегося  навеки
Клейтона.  На  глаза   человека-обезьяны   навернулись  слезы:   собственные
страдания научили его состраданию к другим.
     Сквозь слезы девушка  прочла то, что было написано на желтой бумажке, и
глаза у нее широко раскрылись. Дважды прочла она поразившие ее слова, прежде
чем поняла их значение.
     Отпечатки пальцев доказывают вы Грейсток. Поздравляю.
     Д'Арно.
     Она протянула бумажку Тарзану.
     -- И он знал это все время? -- проговорила она, -- и не сказал нам?
     -- Я узнал  об этом первый, Джэн, -- возразил тот,  --  не  знаю, каким
образом телеграмма попала к нему. Должно быть, я обронил ее в зале ожидания.
Я там получил ее.
     -- И после того вы сказали нам,  что матерью вашей была обезьяна  и что
вы никогда не знали своего отца? -- недоверчиво спросила она.
     --  На что мне были титул и поместья без вас, моя  дорогая? А если бы я
отнял их у него, -- я ограбил бы женщину, которую люблю, -- понимаете, Джэн?
-- Казалось, что он оправдывается перед ней.
     Она взяла его руки в свои.
     -- А я чуть было не отказалась от такой любви! -- шепнула она.
     XXVI
     НЕТ БОЛЬШЕ ЧЕЛОВЕКА-ОБЕЗЬЯНЫ
     На следующее утро они двинулись в путь к хижине Тарзана. Четверо Вазири
несли  тело  англичанина.  Это  человеку-обезьяне  пришла  мысль  похоронить
Клейтона рядом с покойным лордом  Грейстоком у опушки джунглей около хижины,
выстроенной старшим.
     Джэн  Портер  была  рада  этому,   и  в  глубине  души  она  удивлялась
необыкновенной чуткости  этого  удивительного человека, который, воспитанный
зверями  и среди зверей, отличался истинным рыцарством  и нежностью,  обычно
считающимися прерогативами людей высшей культуры.
     Они  прошли  около трех  миль из пяти,  отделяющих их  от  собственного
берега  Тарзана,  когда  Вазири,  шедшие  впереди,   внезапно  остановились,
удивленно показывая  на приближающуюся к  ним вдоль берега  странную фигуру.
Это был мужчина с блестящим  цилиндром  на голове, он шел медленно,  опустив
голову и заложив руки за полы своего длинного черного сюртука.
     При  виде  его  Джэн Портер радостно вскрикнула  и быстро побежала  ему
навстречу.  При звуке ее голоса мужчина  поднял голову и, узнав ее,  в  свою
очередь закричал, счастливый и довольный. Когда  профессор Архимед К. Портер
заключил  дочь  в  объятия,  слезы  заструились по  его морщинистому лицу, и
прошло несколько минут, пока он был в состоянии заговорить.
     Когда  затем  он узнал  Тарзана, пришлось  долго убеждать, что  горе не
помутило его рассудка, потому что он, как и  другие члены партии, был твердо
убежден в том, что человек-обезьяна умер, и примирить это убеждение с весьма
реальной внешностью лесного бога Джэн было довольно трудно. Старик был очень
растроган известием о смерти Клейтона.
     -- Не  понимаю,  --  говорил  он.  --  Ведь мсье  Тюран уверил нас, что
Клейтон умер много дней назад.
     -- Тюран с вами? -- быстро спросил Тарзан.
     --  Да, он недавно  разыскал  нас  и привел  к вашей  хижине. Мы стояли
лагерем немного севернее. То-то будет обрадован, увидев вас обоих.
     -- И удивлен, -- добавил Тарзан.
     Немного  погодя  странная  группа подошла к  полянке, на которой стояла
хижина человека-обезьяны.  Взад  и  вперед  ходили  люди, и  одним из первых
Тарзан увидел д'Арно.
     --  Поль!  --  крикнул  он. --  Во  имя здравого  смысла,  что вы здесь
делаете?! Уж не сошли ли мы все с ума!
     Все  быстро  разъяснилось,  как   и   многое  другое.  Корабль   д'Арно
крейсировал  вдоль   берега,  неся  сторожевую  службу,  и,  по  предложению
лейтенанта,  бросил  якорь в  маленькой  бухте, чтобы взглянуть на  хижину и
джунгли,  в которых  два года  тому назад многие  офицеры и матросы пережили
такие  необычайные приключения. Высадившись на берег, они нашли партию лорда
Теннингтона  и  условились забрать  их  всех  с собой на  следующий  день  и
доставить в цивилизованные страны.
     Газель Стронг и ее мать, Эсмеральда и м-р Самуэль Т.  Филандер не могли
прийти в себя от счастья, что Джэн Портер вернулась невредимая.  Ее спасение
казалось им почти  чудом, и все в один голос утверждали, что  сделать  такой
подвиг  мог только  один Тарзан  от обезьян. Они засыпали чувствующего  себя
неловко  человека-обезьяну похвалами и  всяческими знаками внимания, так что
он был бы не прочь перенестись в амфитеатр обезьян.
     Все  заинтересовались  его  дикими  Вазири и немало  подарков  получили
черные от друзей их царя, но когда они узнали, что он думает уехать от них в
большой лодке, которая стоит на якоре в миле от берега, они опечалились.
     Пока вновь пришедшие еще не видели лорда Теннингтона и Тюрана. Они ушли
на охоту рано поутру и еще не вернулись.
     --  Как будет удивлен этот человек,  которого  зовут  Роковым,  как  вы
говорите, увидев вас, -- сказала Джэн Портер Тарзану.
     --  Удивление  его будет кратковременно,  --  отвечал  человек-обезьяна
сурово, и в  тоне его было  что-то,  заставившее ее испуганно  взглянуть  на
него.  То,  что  она прочла  в  его лице,  очевидно,  только подтвердило  ее
опасения, потому что она положила руку ему на  плечо и начала упрашивать его
передать Рокова в руки правосудия во Франции.
     --  В сердце  джунглей, дорогой,  -- говорила она,  -- где  нет другого
права и правосудия, кроме собственных сильных мышц, вы могли бы сами вынести
этому  человеку  приговор,  который  он   заслуживает.  Но,   имея  в  своем
распоряжении  сильную руку  цивилизованного правительства, вы не  можете уже
действовать  так, -- это было  бы убийством. Даже вашим друзьям  пришлось бы
примириться с  вашим арестом, а если бы вы сопротивлялись, мы опять  были бы
все несчастны. Я не в силах снова потерять вас, Тарзан. Обещайте мне, что вы
передадите его капитану Дюфрэну, и пусть закон делает свое дело, -- не стоит
рисковать нашим счастьем из-за этого чудовища.
     Он понял, что она  права, и дал ей  обещание.  Полчаса  спустя Роков  и
Теннингтон  вышли  из джунглей.  Они  шли  рядом. Теннигтон  первый  заметил
присутствие  в лагере посторонних. Он  увидел  черных воинов,  беседующих  с
матросами крейсера,  и  стройного  бронзового  гиганта,  разговаривающего  с
лейтенантом д'Арно и капитаном Дюфреном.
     -- Кто  это, хотел бы  я  знать? --  сказал Теннингтон Рокову, и  когда
русский поднял глаза и встретился с устремленными  ему прямо в лицо  глазами
человека-обезьяны, он пошатнулся и побледнел.
     --  Черт  возьми!  --  вскрикнул  он и  раньше,  чем  Теннингтон  успел
сообразить, что  он делает, он вскинул ружье  на  плечо  и, целясь  в упор в
Тарзана,  нажал  курок.  Но англичанин стоял совсем  близко, так близко, что
рука его коснулась ствола ружья раньше, чем стукнул  курок, и  пуля, которая
была предназначена сердцу Тарзана, безобидно пролетела у него над головой.
     Прежде, чем русский успел выстрелить снова,  человек-обезьяна  был  уже
рядом с ним и вырвал оружие у него из рук. Капитан Дюфрен, лейтенант  д'Арно
и дюжина матросов  бросились  на выстрел, и  Тарзан  передал  им  Рокова, не
говоря больше ни слова. Он до его прихода объяснил французу-командиру, в чем
дело,  и тот  распорядился,  чтобы  Рокова немедленно заковали в  кандалы  и
посадили в заключение на крейсере.
     Когда стража направилась с арестованным к лодке, чтобы перевезти его во
временную  тюрьму,   Тарзан   попросил  разрешения  обыскать  Рокова  и,   к
величайшему своему изумлению, нашел у него выкраденные бумаги.
     Выстрел  вызвал  из хижины вместе  с  другими и Джэн  Портер, и,  когда
волнение  немного   улеглось,   она  поздоровалась   с   удивленным   лордом
Теннингтоном.  Тарзан  подошел  к  ним,  и   Джэн  Портер   представила  его
Теннингтону. --  Джон Клейтон,  лорд  Грейсток, -- сказала она. Несмотря  на
невероятные  усилия  сохранить  благопристойность,  лорд  Теннингтон не  мог
скрыть   своего  удивления   и   пришлось   много   раз  повторить   историю
человека-обезьяны и ему  самому, и Джэн  Портер,  и лейтенанту д'Арно,  пока
лорд Теннингтон поверил, что он имеет дело не с сумасшедшими.
     Солнце садилось, когда они похоронили Клейтона рядом с могилой его дяди
и тети  -- покойных лорда  и леди Грейсток. И  по просьбе Тарзана три  залпа
прозвучали  над  местом  последнего   успокоения   смелого  человека,  смело
встретившего смерть.
     Профессор  Портер, который в  молодости был  священнослужителем, провел
простую   заупокойную   службу.  Вокруг   могилы  стояли,  склонив   головы,
французские офицеры и матросы, два английских лорда, несколько американцев и
кучка  африканских  дикарей  --  самое странное  сочетание,  наверное, какое
когда-либо видели под луной.
     После похорон Тарзан обратился  к  капитану Дюфрену с просьбой отложить
дня  на два отплытие  крейсера,  пока он  доставит свое имущество,  и офицер
охотно согласился.
     К вечеру на  следующий  день Тарзан  и  его  Вазири вернулись  с первой
партией имущества, и, когда компания увидела странные золотые самородки, она
засыпала Тарзана вопросами; но  он,  смеясь, уклонился от ответа и  не хотел
сделать ни малейшего намека, где разыскал такие невероятные сокровища.
     --  На  каждый унесенный мною  на  месте  остались  тысячи  других,  --
объяснял он, -- и когда я эти истрачу, я,  пожалуй, смогу вернуться за новым
запасом.
     На другой день  доставили оставшиеся  слитки,  и когда их  поместили на
корабль,  капитан Дюфрен  сказал, что  чувствует себя в  положении командира
старинной испанской галеры, возвращающейся из города сокровищ ацтеков:
     -- Я каждую минуту должен быть готов, что команда перережет мне горло и
захватит корабль.
     Наступило  утро,  и начались приготовления к посадке на корабль. Улучив
минуту, Тарзан робко поделился с Джэн своим желанием.
     --  Диким зверям не полагается быть сентиментальными, -- сказал  он, --
но мне все-таки хотелось бы обвенчаться в хижине, где я родился, возле могил
моей матери  и моего отца и на пороге  диких  джунглей, которые заменили мне
домашний очаг.
     -- Можно ли это, дорогой? -- спросила  она. -- Если это возможно,  то я
охотнее всего обвенчалась бы с моим лесным богом в сени девственного леса.
     Когда они заговорили об этом с другими, то их уверили, что все  будет в
порядке и  что это  будет прекрасным эпилогом необыкновенного романа.  Через
несколько минут  вся компания  собралась  в  хижине  и  у  ее  дверей, чтобы
присутствовать  на второй  церковной службе, которую служил профессор Портер
за три дня.
     Д'Арно должен был быть шафером, а Газель Стронг -- подругой невесты, но
в последнюю минуту лорду Теннингтону пришла одна из его блестящих идей.
     -- Если мистрис  Стронг ничего  не имеет против, -- сказал  он, взяв за
руку подругу  невесты, --  то  мы  с Газель тоже хотели  бы  обвенчаться. Мы
думаем, что двойная свадьба -- это будет великолепно!
     На  следующий день они отплыли, и когда крейсер  медленно поворачивал в
открытое  море,  у  борта  стоял  высокий мужчина  в белоснежном  фланелевом
костюме, а около него грациозная девушка. Они смотрели на уходящий берег, на
котором двадцать обнаженных черных воинов Вазири плясали, размахивая копьями
над головами, и криками посылали приветствия их отъезжающему царю.
     --  Мне  тяжело  было  бы думать, что  я вижу  джунгли в последний раз,
дорогая, -- сказал мужчина, -- если  бы я не знал, что меня ждет целый новый
мир счастья  с тобой  навсегда, -- и, наклонившись, Тарзан поцеловал  в губы
свою подругу.



   Эдгар Берроуз.
   Сын Тарзана

   Полный перевод с последнего английского издания Л. и Н. Чуковских, Ф.
Маркушевич.
 OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX



     I
     ЗАГАДОЧНАЯ ОБЕЗЬЯНА
     Шлюпка  с парохода "Марджори В" неслась по течению широкой реки Угамби.
Сидевшие в ней отдыхали: им приходилось много грести  против течения, и  они
были рады, что  теперь лодка несется сама, не требуя их усилий. Внизу в трех
милях отсюда, стоял на якоре их пароход, готовый  пуститься  в плавание, как
только они пристанут к нему, поднимут шлюпку и укрепят ее на боканцах.
     Люди, находившиеся в лодке, либо дремали, либо лениво беседовали. Вдруг
все они встрепенулись и  стали вглядываться в северный  берег реки. Оттуда к
ним  донесся чей-то хриплый, визгливый голос, и вскоре  они увидели какое-то
подобие человека, простиравшего к ним тощие руки.
     -- Что за черт! -- крикнул один из матросов.
     --  Белый человек!  -- сказал помощник капитана. -- Налягте  на  весла,
ребята, пристанем к берегу и посмотрим, чего ему надо?
     Подойдя  к  берегу,  они  увидели  какое-то  страшное худое  существо с
жидкими седыми, сильно взлохмаченными волосами.  Костлявое, хилое, согбенное
тело не было прикрыто одеждой, и только на бедрах висела какая-то тряпка. По
впалым, изъеденным оспой щекам струились обильные слезы.  Этот  живой скелет
бормотал что-то  невнятное на каком-то  странном наречии, которого  никто не
понимал.
     --  Должно  быть, русский, -- соображал помощник капитана. -- Не иначе,
как русский... Эй, ты! Умеешь говорить по-английски?
     Да, он умел говорить  по-английски. Но он запинался, подыскивал  слова,
словно уже много лет не говорил на этом языке. Он умолял моряков увезти  его
из этой ужасной страны.
     Очутившись на пароходе, незнакомец рассказал  своим спасителям, как  он
дошел до такого ужасного состояния и сколько в  эти  последние годы он вынес
лишений и мук.  О том,  как он попал  в Африку, он умолчал, предоставляя  им
думать, что  у  него изгладились  из памяти  все те  обстоятельства, которые
предшествовали  его страдальческой  жизни.  Он  даже  не сообщил  им  своего
настоящего  имени  и назвался Михаилом  Савровым,  да  и  не  было  никакого
сходства между этой  жалкой развалиной и тем мужественным,  но беспринципным
Алексеем Павловым, каким мы знали его в прежние годы.
     Прошло уже десять лет с  тех пор, как Алексей  Павлов спасся от участи,
постигшей  его друга,  преступного  Рокова.  В течение этого времени Алексею
Павлову не раз  приходилось завидовать Рокову: последний, находясь в могиле,
забронирован от  ударов судьбы, между тем как  ему,  Алексею, жизнь  наносит
такие  обиды и раны,  которые  хуже  смерти.  Смерть словно  нарочно  щадила
несчастного.
     Когда Павлов  увидел, что звери Тарзана  вместе  со своим  диким вождем
напали на корабль  "Кинкэд", он бросился  искать спасения  в  джунглях.  Его
страх перед  Тарзаном  был так велик, что он забрался далеко-далеко, в самую
густую, непроходимую  чащу, и  в  конце  концов  попал  в  руки  разъяренных
людоедов,  которым много пришлось  пострадать от зверской жестокости Рокова.
Странная  прихоть вождя  этого племени спасла Павлова от смерти, но  сколько
страданий и пыток он вынес!
     Десять лет он был мучеником целой деревни; женщины и дети колотили  его
и швыряли в него  камнями, а  воины  кололи  копьями и калечили.  Самые злые
лихорадки  одна  за другой подтачивали его организм. И все же ему не удалось
умереть...
     Оспа  вонзила в него острые когти и оставила страшное  клеймо у него на
лице. Он сделался таким уродом,  что родная мать не могла бы узнать его. Его
лицо словно покрылось отвратительной маской. Клочки желто-белых волос -- вот
и все,  что осталось от его густых  и черных  локонов. Его  скрючило, словно
дряхлого  старика,  руки и  ноги  у него  стали дрожать,  походка  сделалась
неуверенной, старческой. Зубы во рту исчезли -- они были выбиты кулаками его
диких  владык. Даже его рассудок представлял из себя  жалкую пародию на  тот
яркий и смелый ум, которым когда-то отличался Павлов.
     Моряки взяли его на  корабль,  ухаживали за ним,  кормили  его. Он стал
немного бодрее и почувствовал себя  лучше, но наружность его осталась все та
же: такой же бывший человек, растоптанный и исковерканный жизнью.
     Ему  еще  не  было   сорока  лет,  но  казалось,  что  ему  не   меньше
восьмидесяти.
     Никакой  жажды мести не осталось в  сердце у  Алексея  Павлова,  только
тупая ненависть. Ненависть к человеку, которого он и Роков неудачно пытались
погубить;  ненависть  к покойному  Рокову,  потому  что  Роков  заставил его
перенести столько ужасов; ненависть  к  полиции  двух  десятков  городов, от
которой  он  должен  был   скрываться;  ненависть   к  закону,  ненависть  к
существующему строю,  ненависть  ко всему... Каждая  минута его  жизни  была
напоена болезненной злобой, и его  умственные способности подверглись такому
же разрушению, как и его тело, испепеленное злобой.
     У  него было мало общего,  или, вернее,  у него ничего общего не было с
теми людьми, которым он был обязан своим спасением. Он был слишком слаб и не
мог работать;  он  был слишком угрюм и не мог  составить веселое общество; в
конце концов, его предоставили себе самому.
     "Марджори В" была зафрахтована синдикатом богатых фабрикантов, снабжена
лабораторией и целым штатом ученых и отправлена на поиски какого-то продукта
местной флоры, который фабриканты  были вынуждены до сего времени выписывать
из Южной Америки  по баснословной  цене. Что  это  был за продукт -- никому,
кроме ученых, не было известно на борту "Марджори В".
     Несколько недель  судно стояло на якоре, вдали от берегов. Однообразная
жизнь начинала утомлять путешественников. Они стали часто  уезжать на берег,
и  однажды  Павлов  попросился с ними: раздражающая  монотонность  жизни  на
корабле успела утомить его.
     Остров густо  зарос  лесом.  Джунгли спускались  почти  к  самому морю.
Ученые зашли в глубь  острова, продолжая свою погоню за драгоценным товаром:
туземцы материка указывали им, что остров богат этим товаром. Экипаж корабля
охотился, ловил рыбу  и занимался  исследованиями. Павлов шатался по  берегу
или лежал под тенью высоких деревьев на опушке леса.
     Однажды  все  матросы  столпились  вокруг  пантеры,  убитой  одним   из
охотившихся. Павлов дремал под деревом. Вдруг кто-то тронул его за плечо. Он
проснулся  и, приподнявшись,  со страхом  увидел  огромную  человекообразную
обезьяну, которая сидела на корточках  и внимательно рассматривала его. Ужас
охватил Алексея  Павлова.  Он  взглянул  на  матросов  -- они  находились  в
двухстах  шагах  от  него.  Обезьяна  опять  затеребила его  плечо,  жалобно
бормоча.  Во всей позе животного  и  в его  вопросительном  взгляде не  было
угрозы. Павлов медленно поднялся на ноги Обезьяна встала рядом с ним.
     Согнувшись почти вдвое,  человек осторожно  побрел к матросам. Обезьяна
взяла  его под руку и зашагала рядом. Они уже почти дошли до маленькой кучки
людей,  прежде  чем  их  заметили.  Павлов  успел  убедиться,  что  обезьяна
настроена мирно: по-видимому, она привыкла к человеческому обществу. Русский
подумал,  что она  принадлежит  к  особо  разумной породе  обезьян,  и решил
воспользоваться этим для своей выгоды.
     Когда люди обернулись и увидели направляющуюся к ним странную пару, они
были поражены  и  бросились к обезьяне,  держа  оружие наготове. Обезьяна не
выказала ни малейшего страха.  Напротив,  она  потрепала каждого  матроса по
плечу  и долго и  серьезно  смотрела каждому  в лицо.  Рассмотрев всех,  она
вернулась к Павлову, и на ее физиономии выразилось сильное разочарование.
     Люди принялись  потешаться над нею. Они обступили Павлова, задавали ему
разные  вопросы и разглядывали  обезьяну.  Русский сказал  им, что  обезьяна
принадлежит  ему. Ничего больше  он  не  объяснял, только  повторяя снова  и
снова:  "Это  --  моя обезьяна,  это  --  моя обезьяна".  Один из  матросов,
которому надоела болтовня Павлова, решил позабавиться. Он подошел к обезьяне
сзади и ткнул ее булавкой. Как молния она обернулась и ринулась на жестокого
шутника; дружелюбное  животное превратилось в  разъяренного демона!  Широкая
улыбка, за минуту  сиявшая на  лице у моряка, сменилась выражением ужаса. Он
пытался  ускользнуть  от  могучих  длинных рук, хватавших  его, на свою беду
вздумал при этом вытащить из-за пояса большой нож. В одно мгновение обезьяна
вырвала у  него оружие,  швырнула  в сторону, и ее желтые когти вонзились  в
плечи несчастного.
     Схватив ножи и  палки,  вся  команда с гиканьем  и бранью  кинулась  на
зверя, а Павлов беспомощно прыгал вокруг матросов, угрожающе наступавших  на
зверя. Он видел, как его сокровище гибло под ударами.
     Но  справиться с  обезьяной  оказалось далеко  не легкой задачей,  хотя
противники были  сильнее ее. Оставив моряка,  виновника драки, она повернула
свою  гигантскую спину и обрушилась  на двоих его товарищей, подступавших  к
ней  сзади.  Могучими  ударами  открытых   ладоней   оттолкнула   она  обоих
нападавших, прыгая то туда, то сюда с проворством маленькой мартышки.
     Сражение  было  замечено  капитаном  и  штурманом, которые  только  что
высадились  на берег с  "Марджори В", и Павлов увидел, что оба они  бегут  с
револьверами  в   сопровождении   двух  матросов.  Обезьяна  остановилась  и
посмотрела на Павлова, но ждала ли она нового нападения или просто выбирала,
на кого бы из врагов броситься раньше, он не мог понять. Он сознавал только,
что приближалось мгновение, когда оба офицера будут на расстоянии выстрела и
прикончат ее. Надо  было что-нибудь предпринять и предпринять  очень быстро.
До сих  пор  обезьяна  не  пыталась  кинуться на  русского; однако он боялся
подойти к дикому животному, полному звериного гнева и почувствовавшему запах
пролитой крови;  но перед ним снова  встали его  мечты о богатстве,  которое
доставит ему это человекоподобное существо, когда он привезет его в  одну из
столиц мира.
     --  Посторонись! -- крикнул  ему  капитан, целясь  в  зверя, но  Павлов
подошел к обезьяне  и,  хотя волосы встали  у него  дыбом, он пересилил свой
страх и схватил ее за руку.
     --  Идем!  --  приказал  он и потащил зверя  прочь.  На  месте сражения
остались побитые матросы.  Одни сидели на земле, остолбенев от ужаса, другие
ползли в сторону на четвереньках.
     Обезьяна позволила увести  себя  и  не выказала  ни  малейшего  желания
напасть  на  русского. Капитан остановился  в нескольких  шагах от  странной
пары.
     -- Отойди  в сторону, Савров! -- закричал он. --Я  угощу эту тварь так,
что ей не придется больше калечить моряков.
     --  Она  не виновата, капитан,  -- взмолился Павлов.  -- Прошу  вас, не
стреляйте. Матросы сами  виноваты,  они  первые напали на нее. Смотрите, она
совершенно смирная. Это моя обезьяна... моя, моя, моя!.. Я ни за что не  дам
вам убить ее! -- закричал он почти истерически. Его расстроенное воображение
снова рисовало ему картины всех тех радостей, которые принесут ему в Лондоне
деньги; а как иначе может он теперь надеяться раздобыть деньги, если у  него
не будет обезьяны?
     Капитан опустил револьвер.
     -- Вы говорите, люди первые напали на нее? -- переспросил он. -- Так ли
это?  -- и он повернулся к морякам, которые тем временем  успели подняться с
земли. Все они были невредимы, кроме забияки, всадившего в обезьяну булавку;
тому, несомненно, предстояло с неделю возиться со своим поврежденным плечом.
     --  Симпсон  первый задел  его, -- сказал один из  моряков.  -- Симпсон
всадил ему булавку в спину, ну, мохнатый и кинулся  на него и потрепал,  как
следует; и нам попало малость, но бранить мохнача не за что, мы сами на него
нападали.
     Капитан вопросительно взглянул на Симпсона,  и  тот  коротко подтвердил
все сказанное. Затем капитан подошел к обезьяне, как бы  для того,  чтобы на
собственном опыте убедиться, какого она нрава; при этом он предусмотрительно
держал револьвер на взводе.
     Обезьяна сидела на корточках около Павлова, поглядывая то на одного, то
на  другого матроса.  Когда  капитан  приблизился  к ней,  она  поднялась  и
направилась к  нему  навстречу. На ее  физиономии появилось  то же  странное
выражение острого интереса и любопытства, с  которым она  встречала  каждого
незнакомого человека. Казалось, она кого-то искала.
     Она подошла вплотную к офицеру, положила лапу ему на плечо и  принялась
изучать   черты  его  лица;  затем  у   нее  в  глазах  появилось  выражение
разочарования,  сопровождаемое  тяжелым,  почти  человеческим  вздохом.  Она
отошла от капитана и начала  так же внимательно разглядывать лица штурмана и
обоих матросов, прибежавших с офицерами.  Каждый раз она вздыхала и опускала
глаза  и, наконец, снова села  рядом с Павловым, не проявляя больше никакого
интереса к людям и как будто забыв свое недавнее столкновение с ними.
     Когда команда вернулась  на корабль,  обезьяна пошла вслед за Павловым.
Ей как будто очень хотелось ехать вместе с ним. Капитан не препятствовал ей,
и,  таким  образом,  человекоподобное  животное  стало  пассажиром  корабля.
Очутившись среди матросов,  обезьяна пристально всматривалась в каждое новое
лицо,  но всякий  раз испытывала, видимо,  разочарование. Офицеры  корабля и
ученые из экспедиции часто беседовали между собой об этом животном, но никак
не могли понять, почему обезьяна с таким страстным  любопытством относится к
каждому  человеку, встречаемому впервые. Если бы ее нашли  на материке или в
такой стране,  где  обитают люди,  можно было бы подумать, что  эта обезьяна
некогда  жила среди  людей  и  теперь  разыскивает  своего  хозяина.  Но это
объяснение  было  неправдоподобно,  так  как  обезьяну нашли на  необитаемом
острове, куда, очевидно, почти не ступала человеческая нога.
     Было  несомненно,  что обезьяна непрестанно ищет какое-то  определенное
лицо. В первые дни путешествия она металась по всему кораблю и заглядывала в
каждую  щель. Но после  того, как  она  перезнакомилась со  всеми бывшими на
корабле  людьми, она,  словно отчаявшись  найти того, кого искала,  впала  в
апатию и не интересовалась больше ничем. Даже на Павлова, который был во все
время путешествия  занят исключительно ею, она обращала внимание лишь тогда,
когда он приносил ей еду. В остальное время она относилась к нему совершенно
равнодушно,  не выказывая  никаких  особых чувств, как, впрочем,  ко всякому
другому человеку.
     Не проявляла она теперь и той ярости, которую возбудили в ней  в первый
день напавшие на нее матросы.
     Целыми днями сидела она у иллюминатора и так смотрела на расстилающийся
перед нею горизонт, как будто знала, что корабль направляется туда,  где она
после долгих поисков встретит нужного ей человека.
     Ее назвали Аяксом.  Все считали ее самой замечательной и самой умной из
всех  обезьян. Ростом она  значительно превосходила других себе подобных. Ее
сила внушала ужас. Было  ясно, что она стара, но годы не отразились ни на ее
теле, ни на остром уме.
     Наконец,  "Марджори  В" прибыл в  Лондон. Офицеры корабля и ученые,  из
сострадания  к  несчастному  калеке,  которого им  удалось  спасти,  собрали
немного денег, дали их Павлову и пожелали ему успеха с его Аяксом.
     В Лондоне Павлов немедленно повел Аякса к известному укротителю зверей.
Аякс  очень  понравился укротителю,  и  тот  согласился  обучить  его разным
штукам, выговорив  себе львиную  долю предстоящих  доходов. Кроме  того,  он
обязался кормить и обезьяну, и ее хозяина.
     Так  Аякс прибыл в  Лондон,  и  так  было выковано новое  звено в  цепи
странных обстоятельств, которые отразились на жизни многих людей.
     II
     МЕЧТЫ МАЛЕНЬКОГО ЛОРДА
     Мистер  Гарольд  Мур  был  очень трудолюбивый и добросовестный  молодой
человек, с желтым лицом, изнуренным болезнью.
     Он состоял воспитателем  мальчика в семье  одного английского лорда  и,
сознавая, что его ученик не делает тех успехов,  которых справедливо ожидали
его родители, счел необходимым поговорить с его матерью.
     -- Дело не  в  том, что у него нет способностей, -- говорил он. -- Если
бы  это  было  так,  я все-таки надеялся  бы  на  успех,  потому что мог  бы
направить  всю  свою энергию на преодоление его тупости. Но досаднее  всего,
что  он  исключительно умный  мальчик.  В выполненных им заданиях  я не могу
найти ни  одной ошибки.  Меня  глубоко  огорчает  то, что  он совершенно  не
проявляет  интереса к своим  занятиям. К заданным урокам он относится, как к
тяжелому труду, который надо окончить возможно скорее. Вряд ли вспоминает он
когда-нибудь то, что  учил  в  часы  занятий. Его  интересуют  только разные
приключения  и геройские  подвиги да  некоторые повести из  жизни животных и
дикарей. Звери  особенно занимают  его: он готов целыми часами вчитываться в
записки какого-нибудь исследователя Африки, и были случаи,  когда я заставал
его ночью, в постели, за чтением книги Карла Хагенбека о зверях и дикарях.
     Мать мальчика нервно топнула ногой по предкаминному коврику.
     -- И вы, конечно, запретили  ему это? Краска выступила  на бледном лице
мистера Мура. Мистер Мур бормотал в замешательстве:
     -- Я... я... пробовал взять у  него книгу...  но, знаете, у вашего сына
такие мускулы... Он слишком силен для своих лет.
     -- Он не дал вам отобрать у него книгу? -- спросила мать.
     --  Да, -- признался учитель, --он удержал ее силой. Вообще он  мальчик
добрый  и  в  этом случае был  вполне  корректен.  Но...  он превратил  нашу
маленькую  стычку  в  игру:  он убеждал меня, что  он  --  горилла,  а я  --
шимпанзе, и что я хочу отнять у него добычу. С диким рычанием, какого  я еще
никогда  не слыхал, он налетел на меня  и, подняв меня  в воздух у  себя над
головой,  швырнул к  себе на постель. После этого он сделал вид, будто душит
меня, а затем вскочил на мое простертое тело и издал страшный, пронзительный
крик,  причем  объяснил,  что так  кричат обезьяны  самцы, когда торжествуют
победу. Закончил он тем, что понес меня к двери, выставил за порог и заперся
в своей комнате на ключ...
     Несколько  минут  царило  молчание.  Наконец,  мать  мальчика   сказала
серьезно:
     -- Вы должны,  мистер Мур, сделать  все возможное, чтобы прекратить эти
выходки, потому что мой Джек...
     Но она не  докончила фразы, так как в  это  мгновение за окном раздался
громкий протяжный крик: "Хо-о-гоп!"
     И дама, и учитель вскочили со своих кресел.
     Комната была на втором этаже; перед домом стояло высокое дерево,  ветви
которого свешивались к самым окнам: среди его листвы сидел тот, о ком сейчас
шел разговор, высокий, хорошо сложенный, красивый мальчик. Он с изумительной
легкостью балансировал на сгибавшейся под его тяжестью ветке. Увидев в  окно
испуганные лица, он радостно вскрикнул.
     Мать и  воспитатель кинулись  к  окну,  но едва  они  сделали несколько
шагов, мальчик проворно прыгнул с дерева в комнату.
     -- Дикарь из Борнео приехал в Лондон!  -- воскликнул он звонким голосом
и   пустился  исполнять  военный   танец  вокруг   встревоженной   матери  и
шокированного  учителя. Затем он обхватил ее  шею руками и  поцеловал  в обе
щеки.
     --  О мама! -- кричал он.  -- Вилли Гримсби видел  вчера  в мюзик-холле
удивительную   ученую  обезьяну.  Она  делает  все,  что  угодно:  ездит  на
велосипеде,  ест  ножом  и  вилкой,  считает  до  десяти и  умеет делать еще
много-много  чудесных вещей!  Можно  мне пойти  посмотреть на  нее? О  мама,
умоляю тебя, мамочка, пусти меня...
     Нежно похлопав ребенка по щеке, мать отрицательно  покачала головой. --
Нет, Джек, -- сказала она, -- ты знаешь, я не одобряю подобных зрелищ.
     --  Я  не  понимаю,  почему  ты мне не позволяешь,  мама, --  отозвался
обиженный мальчик. -- Всем другим  мальчикам  позволяют,  они часто ходят  в
зоологический сад, а меня ты даже туда не пускаешь. Можно подумать, что я --
девочка,  или...  или...  трусишка,  маменькин сыночек, который  боится даже
запертых в клетку зверей...
     --  Ах,  папа!  --  воскликнул  он,  обращаясь  к  высокому сероглазому
мужчине, который как  раз  в эту  минуту появился  в  дверях. -- Папа, папа,
неужели мне нельзя туда пойти?
     -- Куда, мой мальчик? -- спросил отец.
     -- Он  хочет пойти в  мюзик-холл,  где  показывают ученую  обезьяну, --
пояснила мать, делая отцу предостерегающие знаки.
     -- Какую обезьяну? Вероятно, Аякса?
     Мальчик кивнул головой.
     -- Я понимаю твое желание, сынок, -- сказал отец улыбаясь. --  Я и  сам
не прочь посмотреть этого удивительного зверя. Говорят, эта  обезьяна делает
чудеса.  Рост  у  нее  тоже  необыкновенный: обычно  человекообразные бывают
гораздо ниже и  меньше... Пойдем-ка все мы  посмотреть Аякса! Что ты на  это
скажешь?  -- обратился  он  к  жене,  но та  энергично закачала  головой  и,
повернувшись к мистеру Муру, напомнила ему, что Джеку пора идти заниматься.
     Когда ученик и учитель вышли, она быстрыми шагами подошла к мужу.
     -- Джон, надо принять какие-нибудь меры, чтобы отбить, наконец, у Джека
охоту  мечтать  о  хищных   зверях  и  девственных  лесах.  Боюсь,  что  эти
наклонности  унаследованы им от  тебя.  Ты ведь  по себе знаешь,  как  силен
бывает этот зов  дикой  природы  и какое  требуется напряжение душевных сил,
чтобы  воспротивиться  ему!  Сколько пришлось  тебе  вынести  борьбы,  чтобы
подавить  в себе  эту безумную, эту  болезненную  жажду -- снова окунуться в
жизнь джунглей, где ты провел свое детство! И кому  же, как не тебе,  знать,
какая ужасная судьба  грозит Джеку, если он поддастся этому влечению к дикой
природе!
     -- Мне думается, ты сгущаешь краски, милая Джэн, -- возразил ее муж. --
Такие чувства, как  любовь к первобытным лесам,  едва  ли подчиняются закону
наследственности. Я считаю, что под влиянием материнских страхов  ты слишком
стесняешь свободу  Джека. Любовь  к  природе и  к животным  присуща  каждому
здоровому  нормальному  мальчику,  и  кто  бы  в  его  возрасте  не  захотел
посмотреть эту  дрессированную обезьяну?  Ведь из  того, что  Джеку  хочется
видеть  Аякса, отнюдь  не  следует, что, когда он подрастет, он решит  взять
себе в жены  гориллу. Не надо же огорчаться, моя дорогая, и не будем  лишать
нашего мальчика его удовольствий.
     И  Джон  Клейтон,  лорд  Грейсток,  обнял  жену  за  талию,  добродушно
засмеялся и,  нагнувшись, поцеловал  ее. Потом  он  сказал  более  серьезным
тоном:
     --  А  жаль,  милая Джэн,  что ты  никогда не  рассказывала Джеку  моих
приключений в джунглях и мне тоже  не позволяла открыть ему эту  тайну.  Мне
кажется, ты делаешь большую ошибку: если бы я рассказал нашему мальчику, как
тяжело жилось Тарзану из обезьяньего  племени в  первобытных лесах Африки, я
думаю, это уничтожило бы  в нем всякое желание испытать подобную жизнь; ведь
она кажется  мальчикам  такой  привлекательной  и сказочно-прекрасной только
потому, что они не  знают ее. Я должен открыть Джеку глаза на то, какова эта
жизнь на самом деле, и она раз и навсегда потеряет для него всякую прелесть.
     Но  леди  Грейсток  лишь  покачала  головой.  Муж  не  раз  убеждал  ее
рассказать мальчику историю Тарзана, но она не могла с ним согласиться.
     -- Нет,  нет, Джон, -- говорила она. -- Я никогда не позволю,  чтобы мы
сами прививали мальчику те мысли и чувства, от которых хотим его избавить.
     Вечером они опять заговорили о том же, но на этот раз вопрос был поднят
самим Джеком.  Мальчик читал книжку, свернувшись клубочком в большом кресле;
вдруг поднял голову и обратился к отцу.
     -- Ну что же, папа, -- спросил  он, прямо подходя к делу, -- ты пустишь
меня посмотреть Аякса?
     -- Мама не разрешает, -- ответил отец.
     -- А ты?
     -- Это неважно! -- уклончиво ответил лорд Грейсток. -- Достаточно того,
что мама не позволяет.
     Мальчик задумался и несколько минут сидел молча.
     -- А я все-таки увижу Аякса, -- сказал он вдруг решительно.  -- Я ничем
не  хуже  Вилли Гримсби и других мальчиков, которые ходят смотреть обезьяну.
Обезьяна ничего  им не  сделала,  не тронет и меня.  Я мог  давно  уйти  без
спроса,  но не хотел.  А  теперь  я заранее  предупреждаю тебя, что  Аякса я
все-таки увижу.
     Ничего  вызывающего или  непочтительного  не  было  в  тоне этих  слов.
Мальчик  спокойно  констатировал  положение  вещей.  Отец с трудом сдерживал
улыбку: ему не хотелось показать сыну, что он восхищается его мужеством.
     -- Твоя откровенность  мне нравится, Джек, -- сказал он. -- Я тоже буду
откровенен: если  ты без позволения  уйдешь смотреть Аякса, я накажу тебя; я
никогда не  применял  к тебе  телесного  наказания,  но  если ты ослушаешься
матери, я буду вынужден применить его.
     -- Хорошо, папа, -- ответил мальчик, а затем прибавил, -- я сам приду к
тебе за наказанием, папа, как только вернусь от Аякса.
     Мистер Мур занимал комнату рядом с комнатой своего юного  воспитанника.
Каждый вечер перед тем, как Джек ложился спать, мистер Мур заходил к нему. В
этот  вечер   наставнику  Джека   предстояло  исполнить   еще   одну  важную
обязанность: как раз перед этим, на  семейном совете, отец и  мать  мальчика
настоятельно просили его приложить все усилия, чтобы  отвлечь Джека от мысли
о посещении Аякса.
     Когда  в половине девятого мистер Мур отворил дверь в комнату мальчика,
он увидел, что будущий лорд Грейсток в пальто и в шапке собирается перелезть
через окно своей спальни на улицу; это его совсем не удивило, но он все-таки
заволновался.
     Мистер Мур  поспешно  вбежал в  комнату. Впрочем, торопиться  ему  было
незачем, потому  что чуть  только  Джек  услышал шум и  понял, что его побег
обнаружен, он спрыгнул с  подоконника обратно в комнату. Казалось, он  решил
отказаться от своего намерения.
     -- Куда вы собрались бежать? -- запыхавшись, спросил мистер Мур.
     -- Я хочу посмотреть Аякса, -- спокойно ответил мальчик.
     -- Вы меня весьма изумляете, -- вскричал мистер Мур, но через минуту он
был изумлен  несравненно более, потому что Джек,  подойдя  к нему  вплотную,
неожиданно  схватил  его  за  пояс,  поднял  с земли и  бросил лицом вниз на
кровать, после чего уткнул его голову в мягкую, глубокую подушку.
     -- Ни звука, -- предупредил победитель, -- если вам дорога жизнь!
     Мистер  Мур  отчаянно сопротивлялся, но  все его  усилия  были  тщетны.
Передал ли сыну Тарзан  из обезьяньего  племени свою любовь  к дикой природе
джунглей  или  не  передал,  во  всяком  случае,  его  сын  унаследовал   ту
изумительную  физическую  силу, какой в  его  возрасте  обладал  отец.  Джек
справлялся  со  своим  учителем с такой  легкостью, как будто это был  комок
глины. Склонившись  над мистером  Муром,  он разорвал простыню  на  полосы и
связал его руки за спиной: затем он перевернул его на спину, набил ему в рот
тряпок  и  обвязал  лоскутом  простыни, закрепив  узлом  на  затылке жертвы.
Связывая таким образом учителя, Джек шепотом давал объяснения:
     --  Я  -- Вайя, вождь  Вайев, а ты -- Мохаммед  Дуби, арабский шейх; ты
убиваешь всегда моих подданных и похищаешь мою слоновую кость.
     При  этом Джек  энергично  подтягивал  вверх  связанные  вместе лодыжки
мистера Мура, чтобы прикрутить их к связанным кистям его рук.
     -- Ага, негодный! Наконец-то ты в моей власти! Я ухожу теперь, но я еще
вернусь!  -- И сын Тарзана промчался по комнате, вскочил на  окно, с окна --
на карниз и спустился по  водосточной  трубе  на улицу. Наконец-то он был на
свободе!
     Мистер Мур  бился и катался по кровати. Он был  уверен, что задохнется,
если помощь не подоспеет вовремя. В безумном страхе он скатился с кровати на
пол. Боль и сотрясение вернули ему способность спокойно рассуждать. Он лежал
не двигаясь и старался найти выход из своего  плачевного положения. Наконец,
он вспомнил, что  комната,  в  которой сидели лорд и леди Грейсток, когда он
покинул их, находится как раз под комнатой Джека. Он полагал, что с тех пор,
как  он отправился наверх к  Джеку, прошло довольно  много  времени: минуты,
когда он, извиваясь на кровати,  пытался  освободиться, казались ему долгими
часами, и что они за это время  могли  уйти  в другую  комнату.  Но спасение
может прийти только в том случае, если ему удастся привлечь внимание сидящих
внизу,  а  потому  он, после многих  неудачных  попыток,  повернулся в такое
положение,  что  мог стучать носком  сапога  в  пол.  Он  проделывал  это  с
короткими перерывами и, наконец, после  томительного,  бесконечного, как ему
казалось,  ожидания,  услышал шум шагов  по лестнице. Через  минуту раздался
стук  в дверь.  Мистер  Мур отчаянно заколотил сапогом  по  полу  --  другим
способом ответить он не мог. В дверь опять постучали. Опять застучал  мистер
Мур. Откроют  ли  они, наконец? С огромным трудом он пополз по направлению к
спасителям: если  бы ему  удалось на  спине  подобраться к двери, он  мог бы
стукнуть в дверь  ногой, и  его  непременно услышали бы. С той стороны опять
постучали в дверь, немного громче, и раздался голос:
     -- Мистер Джек!
     Это  был  один  из лакеев -- мистер Мур узнал его голос. У мистера Мура
чуть  не  лопнули кровяные  сосуды, так  он напрягал  все  свои силы,  чтобы
крикнуть: "Войдите!".
     Минуту  спустя человек за дверью принялся стучать  еще  сильнее и опять
назвал  имя мальчика.  Не  получив  ответа,  он  нажал ручку, и в  эту самую
секунду  внезапное  воспоминание снова переполнило ужасом сердце учителя: он
вспомнил, что, войдя в комнату, запер за собой дверь на ключ.
     Лакей еще несколько раз пытался открыть дверь, а затем ушел. Мистер Мур
лишился чувств...
     А  в  это  время Джек  мчался  к  храму своей  мечты, чтобы насладиться
добытой свободой вовсю!
     Он  попал в мюзик-холл как раз  в ту  минуту, когда  на сцене  появился
Аякс. Мальчик взял переднее место  в ложе  и  теперь,  опершись  на  перила,
следил с  затаенным дыханием за каждым движением большой обезьяны. Глаза его
были широко раскрыты.
     Человек, показывавший  обезьяну,  вскоре  заметил  в  ложе  мальчика  с
красивым возбужденным лицом; один из главных номеров представления состоял в
том,  что Аякс пускался гулять по  зрительному залу, заходил в одну,  другую
ложу, напряженно вглядываясь в  лица,  причем укротитель  обезьяны  объяснял
публике, что она повсюду ищет своего давно потерянного родственника.  Увидев
Джека,   укротитель  сообразил,  какой  произойдет  эффект,  когда  обезьяна
ввалится в ложу к красивому мальчику, и тот закричит от ужаса.
     И вот, когда обезьяну вызвали на бис, укротитель обратил ее внимание на
мальчика,  который один сидел  в своей ложе. Как молния ринулась обезьяна со
сцены  к  мальчику.   Но  надежды  дрессировщика  на  комический  эффект  не
оправдались:  мальчик не  струсил, широкая  улыбка озарила  его лицо,  когда
обезьяна подбежала  к  барьеру  ложи,  и он  бесстрашно положил свою руку на
косматое  плечо  зверя.  Обезьяна  тоже  положила  руки к нему  на  плечи  и
принялась долго и пристально разглядывать его, а он говорил ей  что-то тихим
голосом.
     Аякс  никогда  еще никого так  долго  не рассматривал.  Он был, видимо,
озабочен и возбужден, и мурлыкал, и бормотал, и визжал. Дрессировщик никогда
не  видел,  чтобы он так  обращался  с  человеком.  Обезьяна влезла в ложу и
подошла  к  мальчику  вплотную. Публика  была  в  восторге;  но  восторг  ее
утроился, когда укротитель  принялся звать Аякса обратно  на сцену: обезьяна
не хотела  уходить! Испуганный хозяин  театрика  умолял дрессировщика увести
свою обезьяну,  но когда тот попробовал вытащить ее из ложи, он был встречен
оскаленными клыками и злобным ворчанием. Публика бесновалась от радости; она
рукоплескала обезьяне, она рукоплескала мальчику, она свистала дрессировщику
и хозяину, который тоже безрезультатно старался увести обезьяну.
     Укротитель  пришел в  отчаяние;  он сообразил,  что  подобное поведение
обезьяны может лишить его в будущем крупных заработков. Он кинулся за кулисы
и  вернулся в ложу с тяжелым хлыстом.  Но, когда  он  угрожающе подступил  к
Аяксу,  он встретился лицом к лицу  с  двумя врагами, вместо одного: мальчик
стоял, размахивая стулом над головой, готовый защищать своего нового  друга;
его  красивое  лицо  не  улыбалось, в серых глазах  сверкал  холодный огонь,
который заставил укротителя  остановиться. А возле него выпрямился  во  весь
рост огромный антропоид, рыча и оскаливая зубы. Что могло бы произойти, если
бы в эту минуту не выступило на сцену новое действующее лицо,  можно  только
предполагать; но  что  дрессировщик  получил  бы  жестокие  синяки,  если не
больше, было ясно написано на лицах обоих его противников.
     ***
     Дворецкий  с бледным  от испуга лицом  вошел  в  библиотеку  и  доложил
милорду, что дверь в  комнату  Джека заперта и что в  ответ на свои  стуки и
крик он слышал странный шорох, напоминающий шум тела, ползающего по полу.
     В  четыре  прыжка Джон  Клейтон  взбежал по  лестнице. Его жена и слуги
спешили  за ним. Он кликнул  своего сына громким голосом. Не получив ответа,
он напряг свои стальные мускулы и  навалился  всем  телом на дверь. Раздался
лязг железа, треск дерева -- и дверь вылетела.
     Падая,  дверь покрыла тело мистера Мура, лежавшего у порога в обмороке.
Тарзан вскочил в комнату, и через миг она осветилась электрическим светом.
     Учитель был найден не сразу, так плотно был он скрыт упавшей дверью. Но
в конце концов, его выволокли, освободили от пут и привели в чувство.
     -- Где Джек?  -- был  первый  вопрос Тарзана.  -- Кто  это  сделал?  --
испуганно  прибавил  он: его  мозг  пронзило воспоминание о  том, как злодей
Роков похитил некогда его ребенка...
     Мистер Мур медленно поднялся на ноги. Его взор  блуждал  по комнате. Он
собирался с мыслями; он припоминал все пережитое.
     -- Я прошу уволить  меня от занятий с вашим сыном, сэр! -- начал он. --
Вашему сыну нужен не учитель, а укротитель диких зверей.
     -- Где он? -- вскричала леди Грейсток.
     -- Он пошел смотреть Аякса.
     Тарзан с трудом сдержал улыбку. Убедившись, что педагог больше напуган,
чем ушиблен, он приказал подать карету и отправился в мюзик-холл.
     III
     ЗОВ ДЖУНГЛЕЙ
     В то время  как укротитель, угрожающе размахивавший хлыстом, все еще не
решался  войти  в  ложу, где его  собирались достойно  встретить  обезьяна и
маленький  лорд,  на пороге появился  высокий  широкоплечий господин. Краска
залила щеки мальчика, едва он увидел вошедшего.
     -- Папа! -- вскричал мальчик.
     Обезьяна  окинула  быстрым  взглядом   британского  лорда  и  мгновенно
прыгнула ему навстречу, выражая свой восторг диким визгом.
     Лорд,  широко  раскрыв  от  удивления  глаза,  застыл  на   месте,  как
вкопанный.
     -- Акут! -- воскликнул он.
     Мальчик растерянно переводил  взгляд с отца на обезьяну и с обезьяны на
отца. То, что произошло дальше,  заставило укротителя  застучать зубами:  из
уст  англичанина  послышались  гортанные  звуки;  человекообразное  чудовище
приблизилось к нему вплотную и что-то ласково отвечало на своем языке.
     А  в  это  время  из  глубины  кулис старик  отвратительной  наружности
пристально наблюдал за тем, что происходило в ложе; на его  искаженном рябом
лице,  нервно подергивавшемся  от  волнения, последовательно  отражались все
чувства -- от восторга до ужаса.
     -- Давно я не  видел тебя, Тарзан, -- говорил Акут. --  Теперь, когда я
нашел тебя, я пойду в твои джунгли и останусь с тобой навсегда.
     Человек гладил зверя по  косматой голове; в его мозгу длинной вереницей
проходили воспоминания  давно  прошедших  дней,  и  он  переносился  в  чащу
девственного африканского леса, где  это громадное человекоподобное существо
сражалось с ним бок о бок; в его памяти вставал черный  Мугамби, потрясающий
смертоносной дубиной,  и  рядом с  ним свирепая пантера Шита  с  обнаженными
клыками и колючими усами, а затем -- страшная орда обезьян племени Акута.
     Человек глубоко  вздохнул; его вновь охватила с прежней силой тоска  по
джунглям,  которую  он считал умершей... Ах, если бы вернуться туда хоть  на
один  короткий месяц!  Снова чувствовать,  как  щекочет  листва голое  тело;
вдыхать  полной  грудью пряный  запах  гниющих растений;  улавливать  острым
слухом бесшумные шаги подкрадывающегося хищника; выслеживать добычу и знать,
что тебя выслеживает другой хищник; нападать и защищаться!  Картина была так
притягательна,  что  кровь  забурлила  у  него  в  жилах... Но рядом  с этим
видением  встало  другое  -- любимая  женщина с ласковыми глазами,  молодая,
красивая, маленький сын, друзья, дом... Он бессильно пожал плечами.
     -- Это невозможно, Акут, -- сказал он. -- Но, если ты хочешь  вернуться
в родные  джунгли, я помогу тебе. Ты не  можешь быть  счастлив здесь, а я не
могу быть счастлив там.
     Укротитель сделал шаг вперед. Обезьяна зарычала, обнажая клыки.
     -- Иди с ним, Акут, -- сказал Тарзан, -- завтра я приду навестить тебя.
     Зверь  мрачно поплелся за укротителем.  Джон Клейтон разузнал,  где  он
живет, а затем повернулся к сыну.
     -- Пойдем! --  сказал он,  и они  вышли из театра. Никто не проронил ни
слова. Когда они сели в карету, мальчик первый нарушил молчание.
     --  Обезьяна узнала  тебя, --  сказал он,  -- и вы  разговаривали между
собой на обезьяньем языке.  Откуда  это она  знает  тебя, и как ты  выучился
говорить по-обезьяньи?
     И  здесь впервые  Тарзан,  приемыш обезьяны, рассказал  сыну в немногих
словах  о годах своего детства и юности, о  том,  как он родился в джунглях,
как умерли его родители и как обезьяна  Кала, огромная самка, вскормила  его
своим молоком.
     Он  старался  описать  мальчику самыми  черными красками, как страшна и
опасна  жизнь  в  джунглях,  кишащих   дикими,   кровожадными   зверями;  он
рассказывал  об   изнурительной  засухе   и  о   дождливом  периоде,   когда
свирепствует лихорадка, о голодных временах, о невыносимой жаре; он говорил,
что там  приходится  ходить  совершенно нагим,  жить в  постоянном  страхе и
лишениях...  Изображая эту жизнь,  он нарочно выбирал такие картины, которые
должны были  производить на  всякого цивилизованного человека  самое ужасное
впечатление, надеясь, что  эти образы навсегда  уничтожат  в сердце мальчика
унаследованное им бессознательное влечение к диким лесам.
     Но как ни старался он описывать джунгли в самых мрачных красках, из его
рассказа джунгли  вставали  такими, какими  они  были для  него, -- джунгли,
бесконечно дорогие его сердцу. А кроме того, рассказывая о своей жизни среди
диких зверей, он забыл об одном  обстоятельстве, забыл о самом главном,  что
тот мальчик,  который,  застыв возле  него, с  жадностью вслушивался  в  его
слова, был сын Тарзана, человека-обезьяны...
     По   возвращении  домой   мальчика  уложили  в  постель,  освободив  от
заслуженного наказания. Джон Клейтон рассказал своей жене  обо всех событиях
этого вечера, причем не скрыл от нее, что он счел нужным познакомить сына со
своей  прошлой  жизнью  в африканских  лесах. Леди Джэн была  убеждена,  что
мальчик  все равно, рано или поздно,  узнает  истину о тех  страшных  годах,
когда  его  отец жил  жизнью  дикого зверя;  она  только  покачала головой и
пыталась утешить себя надеждой, что влечение к дикому существованию, которое
до сего времени не умерло в груди отца, не передастся его сыну.
     Тарзан, согласно  своему  обещанию,  посетил Акута на  следующий  день;
Джека он не взял с собой, несмотря на его настойчивые мольбы.
     Рядом с  Акутом Тарзан увидел  владельца  обезьяны, рябого  старика,  в
котором,  конечно,  не  мог  узнать  прежнего  блестящего  Алексея  Павлова.
Растроганный жалобами своего друга  Акута,  Тарзан предложил хозяину продать
ему животное, но  Павлов  отвечал, что ему необходимо подумать,  прежде  чем
назначить цену.
     Когда  Тарзан  вернулся  домой, Джек возбужденно расспрашивал отца  обо
всех подробностях  его свидания с обезьяной и горячо просил его купить Акута
и привезти  домой. Леди Грейсток пришла в ужас от этого желания, но  мальчик
продолжал настойчиво умолять отца. Тарзан прикрикнул на него и объяснил, что
если он и хотел купить  обезьяну, то лишь для того, чтобы возвратить ее в ее
родные  леса; леди  Грейсток одобрила  эту  мысль. Джек  присмирел  и только
просил позволения посетить обезьяну, но ему в этом было отказано наотрез.
     Однако у мальчика  был адрес, данный укротителем  его  отцу; через  два
дня,  воспользовавшись  отсутствием  своего  нового воспитателя  (мистер Мур
покинул дом сейчас же после скандального  происшествия), он  выскользнул  из
дому  и, после долгих блужданий по  неизвестной  ему части Лондона,  отыскал
тесную, зловонную трущобу, где жил рябой старик, владелец обезьяны.
     Старик  сам отворил ему  дверь,  и  когда мальчик  объявил, что  пришел
посмотреть Аякса,  впустил  его  в  грязную каморку,  где  он  жил со  своей
обезьяной. В прежние времена
     Павлов был опрятен,  но десять ужасных лет, проведенных среди людоедов,
совершенно изменили его: он был  одет в грязные лохмотья, руки  у  него были
немытые, жидкие  волосы висели сальными, нечесаными прядями. В комнате царил
невообразимый беспорядок.
     Когда  Джек  вошел,  обезьяна  лежала  на  кровати,  покрытой   дырявым
зловонным одеялом и кучей какого-то тряпья. Увидев мальчика, она вскочила со
своего ложа и стремглав кинулась ему навстречу. Павлов не узнал посетителя и
испугался: ему показалось, что животное собирается наброситься на вошедшего;
он поспешил  заслонить  собой мальчика и  прикрикнул  на обезьяну,  чтобы та
вернулась в постель.
     -- Не  бойтесь, она не  обидит меня! -- воскликнул мальчик. -- Мы с нею
друзья, а еще раньше, давным давно она  была в  большой дружбе с моим отцом.
Они познакомились в джунглях. Мой папа -- лорд Грейсток. Он не должен знать,
что я пошел  сюда,  потому что мама запретила мне  навещать обезьяну; но мне
так  хотелось  видеть  Аякса! Я  дам вам  денег,  сколько  вы хотите, только
позвольте мне приходить сюда иногда и быть немного с Аяксом!
     Когда мальчик назвал свое имя,  глаза  Павлова  превратились в узенькие
щелки. После того, как он  увидел в мюзик-холле Тарзана,  в его расшатанном,
одряхлевшем  мозгу  вспыхнула  жажда  мести.  Слабым  и   преступным   душам
свойственно  винить других в тех несчастьях, которые явились  результатом их
собственной  подлости: и  вот  Алексей  Павлов начал  понемногу  припоминать
события своей минувшей жизни, и ему стало казаться,  что виновником всех его
злоключений был отец того мальчика, который  теперь так доверчиво беседует с
ним.
     В  его  мозгу тотчас  же блеснула  мысль  отомстить  Тарзану тем, чтобы
нанести удар  его единственному сыну, но как привести в исполнение свой план
и не попасться при этом самому? И вот, ясно поняв, какие широкие возможности
открывает ему случай, который привел сына его  врага  в его  конуру,  Павлов
решил на всякий случай поближе сойтись  с подростком. Стараясь быть возможно
приветливее, он  рассказал мальчику все, что знал о жизни его отца; при этом
ему удалось обнаружить, что мальчик до последнего времени  ничего не знал об
этой  жизни,  что  от него все скрывали;  он  узнал  также, что мальчику  не
разрешали ходить в  зоологический  сад и что ему пришлось тайком ускользнуть
из дому, связав своего воспитателя, чтобы взглянуть на Аякса.
     Из всего  этого Павлов понял,  как страшно  боятся  родители,  чтобы  в
мальчике  не  проснулось  то  самое  влечение к джунглям,  которое  когда-то
причинило столько страданий его отцу.
     Павлов приглашал мальчика приходить к нему почаще и  сумел  расположить
его  к себе увлекательными рассказами о диких странах, с которыми он сам был
так хорошо знаком.  Часто  он  подолгу оставлял мальчика наедине с Акутом  и
после  нескольких визитов  маленького лорда  с удивлением  заметил,  что тот
свободно объясняется с обезьяной:  Джеку очень легко удалось усвоить простые
слова примитивного языка человекообразных.
     В течение этого времени  лорд  Грейсток тоже  несколько  раз высказывал
намерение  купить  Аякса  и однажды откровенно  признался,  что к  этому его
побуждает  не  только собственное  желание выпустить обезьяну  на  волю в ее
родные  леса, но также и настояние жены:  леди чрезвычайно  боится, что Джек
может  сильно привязаться  к обезьяне и  вздумает,  чего  доброго, дать волю
своим бродяжьим инстинктам и удрать  с обезьяной в Африку.  Тарзан объяснил,
что страсть к дикой жизни сильно повлияла и на его собственную жизнь.
     При этих  словах  русский  с трудом сдерживал улыбку: он вспомнил,  как
полчаса назад, будущий лорд Грейсток, достойный сын своего отца, дурачился с
Аяксом на грязной постели, проявляя чисто обезьянью ловкость.
     Во время  разговора с  Тарзаном в голове у Павлова  созрел определенный
план  действий:  за  баснословную  цену  он согласился  продать  обезьяну  и
обязался,  по получении  денег,  отправить ее в Дувр на судно, которое через
два дня отходит на юг, в Африку.
     У Павлова было  две причины принять  предложение Клейтона. Прежде всего
для него теперь  было  особенно существенно получить кругленькую  сумму, так
как обезьяна с недавнего  времени перестала служить источником дохода. С тех
пор как Акут нашел Тарзана,  его никакими  средствами  нельзя было заставить
выступать  на подмостках. Со  времени  своего приезда  в  Лондон,  обезьяна,
очевидно,  сильно  тосковала по родным джунглям  и,  если  она  до  сих  пор
позволяла выставлять себя перед тысячами любопытных  зрителей, то, казалось,
лишь  потому, что она  старалась отыскать своего давно  утраченного друга  и
господина. Теперь, когда она его нашла, у нее не  оставалось желания знаться
со  стадом  обыкновенных  людей.  Никакими убеждениями нельзя было  добиться
того, чтобы обезьяна хотя бы на минуту показалась на подмостках мюзик-холла.
Павлов  попробовал  принудить ее  к этому силой, но в результате он  едва не
распрощался  с жизнью; на  его счастье рядом оказался Джек Клейтон, которому
разрешали навещать  обезьяну в ее  артистической уборной  в  мюзик-холле: он
мгновенно  бросился  на  помощь  русскому и предупредил  жестокие  намерения
зверя.
     Помимо  денежных  расчетов,  в  сердце  Павлова  жили  мечты  о  мести.
Претерпевая неудачи и несчастья, он все пламеннее  мечтал отомстить Тарзану,
которого считал их  виновником.  Его  последняя  неудача,  неудача  немалая,
заключалась в отказе  Аякса зарабатывать для хозяина деньги.  Эту неудачу он
всецело  приписывал  Тарзану: он уверил себя, что человек-обезьяна  надоумил
своего дикого друга отказаться выходить на сцену.
     Врожденная злобность  и коварство Павлова  усугублялись немощностью его
умственных и  физических  сил,  расшатанных нуждой и  страданиями. Холодная,
расчетливая,  изощренная  мстительность  Павлова прежних  дней выродилась  в
нервную,  ворчливую злобу умственно дефективного человека. Но тем  не менее,
созданный  им план был так удачен, что  совсем не вязался с предположением о
слабости  его умственных  способностей. Прежде всего, этот план  обеспечивал
ему изрядную сумму денег; он получал их от  лорда Грейстока за обезьяну,  да
еще, вдобавок, за ее  отправку; затем он жестоко  мстил ненавистному Тарзану
через его обожаемого сына. Последняя часть плана, правда, отличалась  грубой
жестокостью  --  ей  недоставало  той утонченности, которой  в доброе старое
время блистали искусные  проделки  Алексея Павлова,  работавшего  тогда  под
руководством такого  виртуозного преступника, как Николай Роков, но зато она
вполне освобождала Павлова от ответственности за содеянное преступление: все
будет свалено на обезьяну,  которую,  таким образом,  постигнет справедливая
кара за отказ добывать пропитание для Павлова.
     Дальнейшие события были на  руку Павлову.  Ему  дьявольски  везло.  Сын
Тарзана  случайно  услышал,  как  отец  рассказывает  матери, какие  шаги он
предпринял, чтобы благополучно доставить Акута на родину, в джунгли. Мальчик
снова стал просить и умолять родителей взять обезьяну к себе в дом; Акут был
бы  его  лучшим  товарищем. Тарзан готов был  на это  согласиться,  но  леди
Грейсток и слышать об этом не  хотела.  Джек слезно  упрашивал мать, но леди
Джэн была неумолима. В конце концов сын, казалось, покорился решению матери,
что обезьяна должна вернуться в Африку,  а он -- в школу,  так как  школьные
каникулы кончались.
     В этот день Джек не  пошел к Павлову: вместо этого он занялся какими-то
важными делами.  У него всегда было  много денег, так что он мог при желании
свободно истратить несколько сот фунтов. Он  принялся ходить  по  магазинам,
закупая какие-то  странные  вещи,  которые умудрился  тайком,  контрабандой,
пронести в свою комнату, когда поздно вечером вернулся домой.
     На следующее утро Джек переждал, пока его отец вернулся  от  Павлова, а
затем выбрался украдкой из  дома и помчался к русскому. Не будучи достаточно
близко знаком  с Павловым,  мальчик решил не рассказывать ему  всего  своего
плана  из опасения, что старик не  только откажется ему помочь, но  и выдаст
его отцу.  Он только попросил  позволения отвезти Аякса  в Дувр; он объяснял
старику,  что это  избавит  его  от утомительного  путешествия, а кроме того
будет для него очень выгодно, так как мальчик ему хорошо заплатит.
     -- Видите ли, --  продолжал он, -- об этом никто не догадается, так как
завтра  меня  отправляют в школу; родители  будут думать,  что я с  вечерним
поездом уехал в  школу, а вместо этого, когда они оставят меня на вокзале, я
сейчас же прибегу к вам. Я отвезу Аякса в Дувр, а в школу приеду днем позже,
никто  ничего  не узнает, со мной  ничего  худого  не случится,  и я проведу
лишний денек с Аяксом перед тем, как расстанусь с ним навсегда.
     Этот план вполне соответствовал замыслам Павлова, и он  живо согласился
на предложение Джека.  Если бы он знал, что случится через час, он бы совсем
отказался от своего плана мести; но человеку не дано предугадывать будущее.
     После обеда лорд и леди Грейсток простились с сыном, посадив его в купе
первого класса,  в котором  он должен был  доехать  до школы. Но едва ушли с
перрона,  он собрал  свои вещи, вышел из вагона и кликнул кэб.  Извозчику он
сказал адрес Павлова. Смеркалось, Павлов уже ждал его.  Он  нервно ходил  по
комнате. Обезьяна крепким канатом была привязана  к кровати. Мальчик никогда
не видел еще, чтобы старик применял такие меры предосторожности по отношению
к Аяксу. Он вопросительно  посмотрел  на Павлова.  Тот невнятно пробормотал,
что обезьяна как будто догадывается  о предстоящем  путешествии и собирается
бежать.
     Павлов держал другой  канат, с петлей на  конце, и нервно вертел его  в
руках.  Он продолжал шагать.  Его рябое лицо искажалось страшными гримасами.
Он что-то бормотал про себя. Мальчик,  который никогда не видал  его в таком
возбуждении, почувствовал себя неловко. Наконец Павлов остановился  у стены,
подальше от обезьяны.
     --  Поди сюда! --  сказал он Джеку. -- Я научу  тебя,  как справиться с
Акутом, если он перестанет повиноваться. Мальчик засмеялся.
     -- Я в этом не нуждаюсь, -- сказал он. -- Аякс сделает все, о чем я его
попрошу. Старик топнул ногой.
     --  Я  говорю тебе, чтобы  ты шел сюда! -- повторил он.  -- Если ты  не
будешь слушаться,  я не  позволю тебе провожать  обезьяну в Дувр. Не стану я
возиться с тобой, если она вырвется!
     Все еще улыбаясь, мальчик перешел комнату и остановился перед Павловым.
     -- Повернись ко мне  спиной, --  приказал тот,  -- я  покажу  тебе, как
легче связать обезьяну.
     Мальчик  повернулся. Затем, по предложению  Павлова,  он сложил руки  у
себя за спиной.  Старик накинул петлю на одну его руку, обмотал канат вокруг
другой его руки и завязал  узлом. Когда  мальчик был связан, старик внезапно
переменил свое отношение: с  ругательством повернул он пленника к себе лицом
и  свирепым ударом  сбил  его с  ног. Мальчик полетел на пол  и расшиб  себе
голову; разъяренный старик вскочил к нему на грудь.
     Обезьяна, рыча, боролась со  своими  путами. Мальчик не  кричал:  в его
жилах струилась  кровь Тарзана, а Тарзана хорошо  научила его приемная мать,
обезьяна Кала, великому закону  джунглей  -- никто  не приходит на  помощь к
побежденному.
     Пальцы Павлова сжали мальчику горло;  злобным, хриплым смехом захохотал
старик в лицо своей жертве.
     -- Твой отец погубил меня, -- ворчал он. -- Так вот ему моя награда. Он
будет думать,  что это сделала  обезьяна.  Я скажу ему, что  я отлучился  на
минуту, ты вошел, и обезьяна убила тебя. Я брошу твое тело на кровать, когда
вышибу из тебя жизнь. Твой отец найдет обезьяну, склоненную над трупом...
     И  он снова  разразился  диким  хохотом.  Пальцы  его  сошлись  на  шее
мальчика.
     За его  спиной  ревущий  от бешенства  зверь  бился в  стену  маленькой
комнаты.  Мальчик побледнел,  но  на  лице  у  него не было  ни  страха,  ни
растерянности: он был сын Тарзана. Пальцы впивались ему в горло;  он дышал с
трудом, урывками.
     Обезьяна   продолжала   неистово   биться  на  своем  крепком   канате.
Повернувшись,  она намотала  его себе на  руку, совсем так,  как это  делают
люди, и  рванула  изо всей силы. Раздался треск ломающегося  дерева -- канат
остался цел, но ножка кровати сломалась.
     Павлов  обернулся. Его  омерзительное лицо побелело  от ужаса. Обезьяна
была на свободе. Одним прыжком она прыгнула на  него. Человек закричал.  Она
оттащила  его от мальчика. Острые когти вонзились ему в грудь. Он беспомощно
сопротивлялся. Страшные челюсти раскрылись у  его горла, и когда  они  снова
сомкнулись,  душа Алексея Павлова отправилась к дьяволам,  которые давно уже
ждали ее.
     Мальчик с помощью Акута  встал на  ноги. В течение  двух часов обезьяна
развязывала ему руки. Он помогал ей распутывать узлы. Наконец мальчик был на
свободе. Он  перерезал веревку, которая все  еще болталась на шее  обезьяны.
Затем  он открыл один из своих чемоданов и вынул оттуда какую-то одежду. Его
план был хорошо задуман.  Он  не советовался со зверем, который исполнял все
его приказания.
     Когда два человека вышли из дому, никто не заметил, что один из них был
обезьяна.
     IV
     НЕОБЫКНОВЕННАЯ БАБУШКА. УБИЙСТВО
     Убийство  одинокого  старика,  по  имени  Михаил  Савров,  его  большой
дрессированной обезьяной несколько дней было  злободневной темой газет. Лорд
Грейсток, прочтя об  этом, принял  все меры, чтобы его имя  не впутывалось в
эту  историю,  и  стал  внимательно  следить  за  всеми  попытками  отыскать
обезьяну.
     Как и  для всех,  главный интерес  происшедшего  заключался  для него в
таинственном исчезновении убийцы. По крайней мере, так было до тех пор, пока
он не узнал, что его сын Джек не явился в школу, хотя он, лорд Грейсток, сам
усадил его  в вагон.  Но  даже и теперь отец не  сразу связал это  событие с
тайной обезьяны. Только тогда,  когда  тщательные расспросы и  расследования
доказали,  что  мальчик  вышел из  вагона, и  когда был  разыскан  извозчик,
который  возил  его к  Павлову, Тарзан понял,  что исчезновение  Акута тесно
связано с исчезновением его сына.
     Что было дальше, после того, как мальчик вышел из  кэба, никто не знал.
Никто не видел с тех пор ни мальчика, ни обезьяны, по крайней мере, никто из
оставшихся в живых.
     Хозяин дома, когда  ему  показали карточку  мальчика, сказал, что он не
раз встречал  его у старика. Больше ничего он не знал. Здесь, в дверях этого
мрачного дома, следы терялись...
     ***
     На  следующий день после загадочной  смерти  Алексея  Павлова  красивый
юноша, в сопровождении  своей больной  бабушки, садился на  пароход в Дувре.
Лицо старой дамы было закрыто вуалью. Ее пришлось ввезти на пароход в кресле
для больных -- так она была слаба от старости и болезни.
     Юноша  отклонял  все услужливые  предложения помощи:  он сам вкатил  на
кресле бабушку на  борт  судна, сам помог ей добраться до  каюты и с тех пор
никто ее больше не видел до конца  путешествия. Даже  лакея он  не впускал в
каюту; он  объяснил,  что  у  его  бабушки  расстройство  нервов  и  что  ее
раздражает присутствие посторонних.
     Никто  не  знал,  что  он  делал в  каюте, но  на палубе он  был  самым
обыкновенным,   здоровым   английским  мальчиком.   Он  болтал   со   своими
ровесниками, сделался любимцем экипажа  и  завел многочисленных друзей среди
матросов.  Он держался благородно и  непринужденно; это заставляло его новых
знакомых относиться к нему с уважением и благосклонностью.
     Среди  пассажиров  был  один американец  по имени Шендон, шулер  и вор,
прославившийся своими  грабежами  во многих городах  Соединенных Штатов.  Он
мало  интересовался  мальчиком,  пока  случайно  не  заметил  у  него  пачку
кредиток.  После этого Шендон решил обработать юного британца. Ему без труда
удалось узнать, что тот едет с бабушкой  в маленький порт на западном берегу
Африки, близ экватора, что его фамилия Биллингс и что, кроме бабушки, у него
на пароходе нет  близких.  Но как  ни  старался американец выпытать, с какой
целью   они  едут  туда,  мальчик  упорно  отмалчивался.   Впрочем,  Шендона
интересовало нечто другое.
     Несколько раз Шендон пытался втянуть  мальчика в карточную игру; но его
жертва не питала пристрастия к картам; а так как к тому же  другие пассажиры
стали  подозрительно поглядывать  на американца,  он решил поискать  другого
способа переложить деньги из кармана мальчика в свой.
     Наконец настал день, когда пароход бросил якорь у заросшего лесом мыса,
где десятка  два  каменных домов, с крышами из листового  железа, некрасивой
кляксой выделявшиеся на фоне чудной тропической природы, давали понять,  что
цивилизация наложила свою руку и на эти первобытные дебри. Вокруг домов были
разбросаны  лачуги дикарей, крытые соломой. Они казались весьма живописными:
их  дикая  примитивность  вполне  гармонировала  с   окружающим  тропическим
пейзажем.  Рядом  с  этими  лачугами  постройки  белых  людей  казались  еще
безобразнее.
     Мальчик не  смотрел  на человеческий поселок: его  глаза жадно пожирали
расстилавшийся сзади лес. Легкий холодок пробегал у него по спине, он дрожал
от  предвкушения счастья.  Но, сам того не желая,  он вдруг вспомнил любящие
глаза  матери  и  строгое  лицо отца,  которое  под  мужественной суровостью
скрывало глубокую нежность. Тогда Джек начинал колебаться.
     Рядом  с ним  помощник капитана громко отдавал приказания стае туземных
челноков, которые  кишели  вокруг  парохода,  готовясь  перевозить  товар  в
маленькую гавань.
     -- Когда следующий пароход отходит отсюда в Англию? -- спросил мальчик.
     --  "Эммануэль" приходит всегда одновременно с нами, -- ответил  моряк.
-- Я думаю, он уже здесь.
     И  моряк  продолжал громко  и раздраженно  давать указания дикой  орде,
которая атаковала пароход.

     Спустить  бабушку с  парохода в шлюпку  было  делом нелегким.  Джек  не
отходил от  нее  ни на  шаг,  а когда,  наконец, бабушка  была  благополучно
посажена в парусное суденышко, которое должно было доставить их на берег, ее
внук,  как котенок, прижался к ней. Он так  был занят заботами о бабушке и с
такой  напряженностью  и опаской  следил,  как ее спускали  вниз  на  стуле,
подвешенном к  лебедке,  что не  заметил, как  в это время  выпал у  него из
кармана и исчез в волнах небольшой сверток.
     В то  время  как  парусник  с бабушкой и  внучком причаливал  к берегу,
Шендон на маленьком челноке подъехал к другой стороне корабля и после долгой
перебранки с  владельцем судна забрал свой багаж и  отправился на  берег. На
берегу  он все время шнырял вокруг неказистого двухэтажного здания,  которое
было украшено вывеской "Отель", заманивавшей простодушных путешественников к
своим  многообразным неудобствам. Шендон держался  в некотором  отдалении от
"Отеля"  и как будто старался кого-то высмотреть в  его окнах. На  землю уже
опустилась ночь, когда американец Шендон решился, наконец, войти в "Отель".
     В  одном   из  отдаленных  номеров  этого  "Отеля",  на  втором  этаже,
английский  юноша не без  труда объяснял широкоплечей старушке, что он решил
вернуться в Англию  со  следующим пароходом.  Он  старался втолковать  своей
бабушке,  что  она может остаться  в  Африке,  если  желает,  но  он  должен
вернуться  домой, к папе и маме: сердце подсказывает ему, что и папа, и мама
страдают  из-за  его  отсутствия:  ведь  им  неизвестно, что  он  и  бабушка
собрались путешествовать по первобытным африканским лесам!
     Придя к твердому решению вернуться домой,  Джек почувствовал, что с его
души  скатилось  бремя, которое мучило его  много бессонных ночей.  Когда он
улегся в грязную постель и закрыл глаза, ему приснилось счастливое  свидание
с  милыми  сердцу.  Но,  пока   он  безмятежно  спал,  судьба,  жестокая   и
непреклонная,  осторожно подкрадывалась  к  нему  по темному  коридору  того
зловонного здания, под  кровом которого  он спал, -- судьба, принявшая образ
Шендона, известного американского вора и шулера.
     Шендон на цыпочках подкрался к двери того номера, где остановился Джек.
Там он долго прислушивался; наконец, вполне убедился, что  мальчик и бабушка
спят:  они ровно  и мерно дышали. Он  тихонько вставил  тоненькую отмычку  в
замочную скважину. Проворными пальцами,  искушенными в  беззвучных операциях
над замками, задвижками и болтами, которые охраняют чужое  имущество, Шендон
повернул ключ  и нажал ручку двери. Он слегка толкнул дверь, и она  бесшумно
отворилась. Шендон вошел в комнату и мягко закрыл за  собой дверь. Как раз в
эту минуту облака заслонили  луну. Комната погрузилась во мрак. Шендон  стал
пробираться  к постели. В дальнем  углу  комнаты  что-то  шевелилось, что-то
ползло, но так тихо, так бесшумно, что даже настороженный слух опытного вора
не мог уловить никакого шороха.  Шендон  ничего не слышал: его внимание было
устремлено на кровать, где он рассчитывал  найти мальчика и его беспомощную,
больную бабушку.
     Американец мечтал только о кредитных билетах. Если спящие не проснутся,
пока он  будет разыскивать деньги, отлично, он будет очень рад! Если  же  он
встретит сопротивление... что ж, он готов  и на  это! Платье мальчика лежало
на  стуле  около кровати.  Пальцы  американца быстро  обшарили платье,  но в
карманах  не  было  пачки  новеньких  кредитных  билетов. Значит, она -- под
подушкой.  Он  подошел к  спящему ближе: его рука  уже касалась подушки,  но
вдруг  луна  вынырнула  из-за  туч, и комната наполнилась светом.  В  то  же
мгновение мальчик  открыл  глаза  и  взглянул  в  глаза  Шендону. Американец
неожиданно  увидел, что  мальчик в  кровати  один. Он схватил свою жертву за
горло. Когда  мальчик  приподнялся, чтобы сопротивляться, Шендон  услышал  у
себя за спиной глухое  ворчанье. Мальчик схватил Шендона за руки, и мошенник
почувствовал, что  в тонких,  белых пальцах его  противника скрыты  стальные
мускулы.
     В ту же минуту другие пальцы  схватили его за горло, жесткие, волосатые
пальцы.  Он бросил испуганный взгляд назад, и волосы встали дыбом у  него на
голове...  Его держала за горло огромная  человекообразная обезьяна. Мальчик
крепко  сжимал его руки. Никто из  них не  проронил ни звука: это была немая
борьба.  Но где же бабушка? Шендон  окинул  комнату быстрым, всеохватывающим
взглядом:  глаза его  широко  раскрылись,  когда  он  открыл истину... Какую
ужасную тайну скрывали эти  существа, во  власть которых он  попал? Он начал
вырываться  из  рук  мальчика, чтобы повернуться лицом к зверю,  стоявшему у
него за  спиной. Он высвободил  одну руку  и нанес мальчику сильный  удар по
лицу.  Казалось,  этим  ударом  он  разбудил  тысячу  дьяволов  в  волосатом
чудовище,  которое  держало его  за  горло.  Шендон  услышал тихое, зловещее
рычанье.  Это был  последний  звук,  услышанный  им  в  жизни. Потом  он был
опрокинут на пол, тяжелое тело навалилось на него, мощные зубы вонзились ему
в горло, и он погрузился во мрак, который называется вечностью.
     Когда обезьяна отошла от его распростертого тела, Шендон уже ничего  не
чувствовал -- он был мертв.
     Мальчик в ужасе вскочил  с кровати и наклонился над безжизненным телом.
Он знал, что Акут совершил убийство, защищая его жизнь. Но что сделают с ним
и  его  верной обезьяной здесь, в  дикой Африке, далеко от друзей и  родных?
Мальчик знал, что убийство по закону  карается  смертью.  Он знал также, что
соучастник  убийства  подвергается  казни наравне с убийцей.  Кто  вступится
здесь  за него?  Полудикие  люди  поселка, почти нетронутые  цивилизацией?..
Утром они вытащат его и Акута из комнаты и повесят на ближайшем дереве... Он
читал,  что  так всегда поступают  с убийцами  в Америке, а ведь Африка  еще
глуше, еще некультурнее, чем самый  дикий запад той страны, где родилась его
мать. О, конечно, утром они будут повешены!
     Как  избежать ужасной  смерти? Несколько минут он  молча  раздумывал, а
потом облегченно вскрикнул, захлопал в ладоши и бросился к стулу, на котором
лежало  его  платье. С деньгами можно добиться всего! Деньги спасут и его, и
Акута!  Он старался  нащупать пачку кредитных билетов в том кармане,  где он
всегда носил их. Но их там не было! Сначала спокойно, потом постепенно теряя
самообладание, он обыскал  все карманы. Потом  стал  на корточки и  принялся
шарить по полу; зажег лампу, отодвинул кровать и  вершок за вершком осмотрел
весь  пол.  Около  Шендона  он  помедлил   минуту,  затем,  пересилив  себя,
перевернул убитого и обследовал пол под ним. Денег  не было! Джек сообразил,
что  Шендон приходил  обокрасть его, но  он был  уверен, что  вор  не  успел
исполнить  свое  намерение.  Однако денег  нигде  не  было,  значит,  они  у
американца.  Джек обыскал мертвеца, но напрасно. Снова и снова он осматривал
комнату, снова и снова возвращался к мертвому телу, но денег нигде не нашел.
     Он  впал   в  отчаяние.   Что  ему  делать?  Утром  преступление  будет
обнаружено,  и  они  будут повешены...  Несмотря  на  свой  большой  рост  и
чрезвычайную  силу, унаследованную  от отца, он все-таки был только ребенок,
испуганный,  тоскующий  по  родному  дому,  маленький  неопытный  мальчик, и
рассуждал  по-детски.  Одно  ему  было  понятно:  они  убили  человека,  они
находятся  среди  чужих,  среди дикарей,  которые  жаждут  крови  несчастной
жертвы, посланной им  судьбой.  Такие  воззрения  он  воспринял из  книжек с
рассказами о страшных приключениях.
     Денег! Только деньги их спасут!
     Он опять осмотрел тело. Теперь уже в последний раз. Обезьяна скорчилась
в углу и следила за мальчиком. Джек снимал с американца брюки, пиджак, жилет
и  каждую  вещь рассматривал несколько  минут.  Даже  башмаки обыскал  он  с
необычайной тщательностью, а когда последняя вещь  была снята и рассмотрена,
он  бросился  в  изнеможении  на  кровать.  Он  долго  лежал  на  кровати  и
расширенными от  ужаса глазами видел страшное будущее:  мерно  раскачиваются
два тела на суку высокого дерева...
     Вдруг он услышал на нижнем  этаже какой-то  шум. Он быстро  вскочил  на
ноги,  задул  лампу, тихонько  подкрался к  двери и  запер ее на ключ. Потом
решительно подошел к обезьяне.
     Вчера вечером он твердо решил вернуться домой  при первой возможности и
испросить у  родителей  прощения за свой безумный  поступок. Теперь он знал,
что никогда не вернется к родным. Его руки обрызганы человеческой кровью!
     Он буквально помешался от ужаса и приписывал убийство Шендона  себе,  а
не Акуту.  Если  бы  у него  были  деньги,  он  мог  бы, конечно,  подкупить
правосудие, но увы, у него ни гроша!
     Куда же  девались эти проклятые  деньги?  Мальчик старался  припомнить,
когда он держал их в последний раз. Но, как ни напрягал свою память, не  мог
вспомнить; да если бы и вспомнил, не мог бы узнать, куда они девались: он не
почувствовал в  лодке, как маленький сверток выскользнул у него из кармана и
шлепнулся в море.
     -- Идем!  -- сказал  он Акуту на  обезьяньем  языке.  На мальчике  была
легкая ночная пижама,  но  он, не  одеваясь, направился к открытому окну. Он
выглянул  в  окно и прислушался. В нескольких футах  от  окна росло огромное
дерево.  Джек  прыгнул и как кошка вцепился в ветку; через  минуту он был на
земле.  За ним спустилась обезьяна. В двухстах  шагах от  одинокого  городка
начинались джунгли. Туда-то и направился мальчик. Беглецов никто не видел, а
через минуту  джунгли  поглотили  их. Джек Клейтон, будущий  лорд  Грейсток,
безвестно скрылся от человеческих взоров...
     ***
     Было  уже  довольно  поздно,  когда  на  следующий  день  лакей-туземец
постучался  в  номер  к  Биллингсам.  Ответа  не  последовало.  Тогда  лакей
попробовал вставить в замочную скважину свой ключ, но и это не  удалось ему,
так как другой ключ  был вставлен в нее  изнутри. Он доложил об этом хозяину
гостиницы, герру Скопфу.  Немец бешено застучал  в дверь. Не получив ответа,
он  нагнулся,  дабы посмотреть в замочную скважину. Но он  был слишком толст
для  подобных  движений,  потерял  равновесие, и, чтобы не шлепнуться  лицом
вниз, ему пришлось  упереться в пол  ладонью. Под пальцами  он  почувствовал
что-то густое и липкое. Он вздрогнул, поднес пальцы к самому носу и принялся
их  разглядывать;   в  полумраке  коридора  он  различил   у  себя  на  руке
темно-красные  пятна крови...  Поднявшись, он всем туловищем уперся в дверь.
Герр Скопф -- человек сильный. По крайней мере, он был сильным в то время; я
не видел его с тех пор уже много лет. Дверь рухнула под его тяжестью, и герр
Скопф влетел в комнату.
     Ничего  более загадочного  ему никогда не приходилось видеть: на полу у
его ног  лежит  мертвое тело  незнакомого  ему  человека; горло  у  человека
прокусано  клыками  какого-то  дикого  зверя; он совершенно гол;  его одежда
разбросана по полу. Но где же старая дама, где ее маленький внук? Их -- нет,
они  исчезли...  Герр Скопф  взглянул на окно: оно было  открыто;  они могли
выйти только через окно, потому что дверь была заперта изнутри.
     Но как  же мог мальчик вытащить свою больную бабушку через окно второго
этажа? Этого никак не понять!
     Герр Скопф снова осмотрел комнату. Кровать  отодвинута от стены, но для
чего?  Он в  третий или четвертый  раз нагнулся и посмотрел под кровать. Они
исчезли!  Но  ведь старуха не могла  и шагу  сделать сама, ведь ее еще вчера
втащили наверх носильщики!
     Дальнейшие поиски привели только к новым загадкам. Вся одежда и старухи
и  мальчика  была здесь, в комнате:  они бежали  или нагишом,  или  в ночном
белье. Герр Скопф опустил голову. Затем он обхватил ее обеими руками. Он был
подавлен, он  был растерян.  Все это  слишком таинственно. Вряд  ли и Шерлок
Холмс сумел бы раскрыть эту тайну!
     Больная  старуха,  которую  на руках несли с  корабля  до се комнаты, и
красивый  мальчик, ее  внук,  жили  у него  в гостинице  со вчерашнего  дня.
Ужинали  они у  себя  в  комнате. После  их  приезда  никто  их не видал. На
следующее  утро, в девять часов, в комнате не оказывается никого, кроме тела
неизвестного  человека.  За  это  время  ни одна  лодка  не покинула гавани.
Железной  дороги нет на сотни миль кругом. До ближайшего  места, населенного
белыми,   нужно  идти  несколько  дней  по   диким  лесам,  в  сопровождении
вооруженных людей.  Очевидно, они растаяли в воздухе, ибо туземец, посланный
осмотреть  землю под  окном, доложил, что нет никаких следов от человеческих
ног.  Но не могли  же они  спрыгнуть со второго этажа, не  оставив следов на
земле! Да, здесь великая тайна. И герр Скопф избегал думать об этом и боялся
приближения ночи...
     И до сего времени герр Скопф ломает голову над его загадкой.
     V
     ДЕВОЧКА И КУКЛА
     Арман Жако, капитан  иностранного  легиона, сидел на седельной  попоне,
разостланной  под пальмой.  Его  коротко остриженная голова и широкие плечи,
прислоненные  к жесткому стволу  пальмы, вкушали сладостную негу отдыха. Его
длинные  ноги раскинулись на  попоне, а  шпоры  вонзились  в песчаную  почву
маленького оазиса. Капитан отдыхал: целый день  он провел в седле, носясь по
сыпучим пескам пустыни.
     Он лениво курил папиросу,  наблюдая, как  его  денщик готовил ему ужин.
Капитан  Арман Жако был доволен собой  и  всем миром.  Справа  от него шумно
суетились  его старые  солдаты, сожженные солнцем; отдыхая от  тяжелых  оков
дисциплины,  они  потягивали  утомленные  члены,  смеялись,  шутили, курили:
двенадцать  часов они ничего  не ели  и  теперь предвкушали  удовольствие от
вкусного  ужина. Между  ними,  безмолвно насупившись, сидели  арабы  в белых
одеждах, связанные и окруженные стражей.
     Глядя  на  своих пленников,  капитан  Арман  Жако  чувствовал  приятное
удовлетворение, ибо он сознавал, что  хорошо исполнил  свой долг. В  течение
долгого, жаркого, голодного месяца носился он  со своим маленьким отрядом по
бесплодной пустыне  в  погоне за шайкой разбойников, которые не раз нападали
на  мирные  селения  и  уводили верблюдов,  лошадей  и  коз;  каждый  грабеж
неизменно сопровождался убийствами.
     Капитан настиг их неделю тому назад. Битва была жаркая: капитан потерял
двоих солдат, но  зато  разбойники были разбиты. Улизнуло около десятка,  не
больше;  остальные,  за  исключением пятерых, взятых  в  плен, искупили свои
преступления  под пулями  его  молодцов.  Но приятнее было то, что  в  числе
пленных находился их атаман, Ахмет бен Худин.
     Затем мысли капитана Жако перенеслись к маленькому дому, где завтра его
радостно встретят жена и  дочь. Взор его засиял нежностью, как всегда, когда
он думал о них. Он ясно представил себе красоту матери, отраженную в детском
личике  маленькой Жанны. Как  они  будут смеяться  вместе завтра вечером! Он
даже  почувствовал,  как  прижмется  мягкая  женская  щека  к  его  лицу  --
прикосновение бархата к коже быка.
     Его мечтания  были прерваны  голосом  офицера,  который звал  часового.
Капитан Жако открыл глаза. Солнце еще не зашло, но тени деревьев, окружавших
источник,  и тени  лошадей  и  солдат убегали  далеко на  восток  по золотым
пескам. Туда  протянул  свою руку часовой, туда же, прищурив глаза,  смотрел
капрал. Капитан Жако вскочил; он не любил смотреть с помощью чужих  глаз, он
должен посмотреть  сам. Он  всегда все  замечал первый, недаром его называли
"ястребом". Он  увидел там, куда  убегали тени деревьев, дюжину  двигающихся
точек,  то  опускавшихся,  то  поднимавшихся  в  песках. Точки  пропадали  и
появлялись  снова, становясь все больше  и больше. Жако  сразу узнал их. Это
были всадники пустыни, арабы.
     Сержант подбежал к капитану. Весь лагерь вглядывался  вдаль. Жако отдал
сержанту несколько кратких  приказаний,  сержант  приложил руку к козырьку и
вернулся  к  солдатам.  Двенадцать  человек  оседлали  лошадей  и  поскакали
навстречу  всадникам.  Оставшиеся  приготовились  к  сражению.  Может  быть,
всадники, так  быстро скачущие к их лагерю, -- друзья пленных арабов и хотят
освободить  своих  товарищей  внезапным  нападением.  Впрочем,  всадники  не
старались скрыть своего  приближения: на виду у  всех  они бешено  мчались к
лагерю.  Но "ястреба" не так-то легко обмануть:  именно эта  откровенность и
казалась ему подозрительной.
     Сержант со своим отрядом встретил  арабов  в двухстах  ярдах от лагеря.
Жако видел, как  сержант говорил с высоким, одетым в белое человеком, должно
быть, вождем этой  шайки. Затем  сержант  и араб вместе поскакали к  лагерю.
Жако ждал их. Оба они соскочили с коней перед ним.  --  Шейх Амор бен Хатур!
-- возвестил сержант. Капитан Жако внимательно рассматривал шейха. За  сотни
миль  кругом он знал  всех  арабских вождей;  но  этого человека  никогда не
видал. То был высокий, угрюмый  старик лет  шестидесяти, со следами страстей
на вытянутом лице, с узенькими,  злобными глазками. Капитану Жако араб сразу
же не понравился.
     -- Что вам угодно? -- спросил капитан.
     -- Ахмет бен Худин -- сын  моей сестры! -- сказал араб. -- Отдайте  его
мне, я буду отвечать за него, и он больше не нарушит французских законов.
     Жако покачал головой.
     -- Этого не  будет, -- сказал он, --  я  обязан взять его с  собой.  Он
предстанет перед нашим судом, и его будут судить по закону. Если он ни в чем
не виновен, его оправдают.
     -- А если виновен? -- спросил араб.
     -- Его обвиняют  в многочисленных убийствах.  Если вина будет доказана,
его приговорят к смерти.
     Левая рука шейха была спрятана под бурнусом.
     Он  вытащил  из-под  бурнуса тяжелую  сумку козлиной  кожи, наполненную
червонцами, развязал  ее, зачерпнул  оттуда  горсть монет и  разложил их  на
ладони правой руки. Это были золотые монеты французского чекана. По величине
сумки, по ее раздутым бокам, капитан Жако  заключил, что она вмещает немалое
богатство. Шейх Амор бен Хатур  бросал сверкавшие  монеты с ладони обратно в
сумку одну за другой. Потом он туго стянул ее ремнями. При этом он не сказал
ни слова.
     Капитан Жако внимательно смотрел на араба.  Они  были  одни. Представив
шейха капитану, сержант  отошел на некоторое расстояние и теперь стоял к ним
спиной. Шейх, собрав все деньги, протянул тяжеловесную сумку капитану Жако.
     --  Ахмет бен Худин, сын моей сестры, убежит этой ночью! --  сказал он.
-- Ну?
     Капитан Арман Жако покраснел до корней своих коротко остриженных волос.
Потом побледнел  и со сжатыми  кулаками сделал  шаг  к арабу. Но сейчас  же,
передумав, остановился и крикнул:
     -- Сержант! Отвезите  эту  черную собаку обратно и смотрите,  чтобы вся
его  шайка сейчас же  убиралась вон!  Если  кто-нибудь  ночью приблизится  к
нашему лагерю -- стрелять!
     Шейх  Амор  бен  Хатур  выпрямился  во весь  рост.  Его  злобные  глаза
сверкали. Он потрясал тяжелой сумкой перед лицом капитана.
     -- Ты дорого заплатишь за жизнь Ахмета бен Худина,  во сто крат дороже,
чем стоит это золото! -- вскричал он. --
     И еще дороже ты заплатишь за слово, которым обозвал ты меня! За все это
ты заплатишь мне бедою и горем!
     -- Убирайся  вон,  -- закричал капитан Арман Жако, --  пока я  тебя  не
вытолкал!
     ***
     Все  только  что  описанное  произошло  за  три  года  до  начала моего
рассказа. Дело Ахмета бен Худина внесено в судебные протоколы, и кому угодно
можно  познакомиться  с  ним.  Он был  осужден  на смерть  и встретил ее  со
стойкостью араба.
     А  месяц  спустя,  таинственно исчезла Жанна Жако, маленькая семилетняя
дочь  капитана Армана Жако. Ни богатства ее родителей, ни могущество великой
республики не могли вырвать тайны ее местонахождения  из хищных лап пустыни,
которая поглотила ее и ее похитителя.
     Огромное вознаграждение было обещано тому, кто вернет ее  домой. Немало
любителей приключений отправилось на поиски. Но поиски в пустыне были совсем
не по плечу современным цивилизованным сыщикам; кости многих из них и по сей
день белеют под жгучим африканским солнцем в безмолвных песках Сахары.
     ***
     Два шведа, Карл Иенсен и Свэн Мальбин, после бесплодных поисков девочки
в  южной  Сахаре,  решили заняться более  выгодным промыслом  --  добыванием
слоновой кости. Они скоро  прославились  на  весь  край своей  жестокостью и
жадностью. Туземцы  боялись и  ненавидели  их. Европейские правительства, на
территориях  которых  они  охотились,  не  раз  старались  изловить  их.  Но
безлюдный   юг  Сахары   научил  их   многому   такому,  чего  не  знали  их
преследователи. Их  набеги были  внезапны и быстры.  Шведы набирали слоновой
кости и  возвращались на север, в непроходимые дебри раньше, чем  охранители
ограбленной  территории  успевали  узнать  об  их  посещении.  Они неустанно
истребляли  слонов. Они крали слоновую кость у  туземцев. У  них было  целое
войско  --  более  сотни  арабов  и  негров  -- свирепая шайка  головорезов.
Запомните  их   --   Карла   Иенсена   и  Свэна   Мальбина   --  рыжебородых
великанов-шведов -- нам еще придется встретиться с ними!
     ***
     В самой глубине джунглей,  на берегу неисследованного  притока огромной
реки, впадающей в Атлантический океан, недалеко от экватора, лежит маленькое
селение,  окруженное  крепкой  деревянной  стеной.  Двадцать  хижин,  крытых
пальмовыми  листьями  и  похожих  на  улья,  укрывают  все  ее  негритянское
население. Около десятка арабов ютятся  в шатрах из козлиной кожи. Здесь они
набирают товары, которые дважды в год сплавляют на север, в Тимбукту.
     Перед   шатрами   арабов   играла   маленькая   десятилетняя   девочка,
черноволосая,  черноглазая;  лицо  у  нее   было  орехового   цвета,  осанка
грациозная  и величавая. "Дитя пустыни" -- сказал бы  всякий, увидав ее хоть
раз.
     Она  плела  рубашку из  длинных  волокон травы  для  поломанной  куклы,
которую сделал ей около года назад один добрый чернокожий раб.  Голова куклы
была  грубо  вырезана  из  слоновой кости, а туловище состояло  из  крысиной
шкурки,  набитой травой. Щепочки, пришитые  к крысиной шкурке, служили кукле
руками  и ногами. Кукла была безобразна  и грязна, но Мериэм думала, что это
самая прекрасная и драгоценная кукла в мире. Во всем мире она  любила только
ее и доверяла только ей.
     Все,  с  кем  встречалась Мериэм, за  исключением  очень немногих, были
жестоки или равнодушны к ней. За ней смотрела старая черная ведьма Мабуну --
беззубая,  грязная и злая. Она била маленькую девочку, щипала ее и даже раза
два  сажала на горячие  угли.  Кроме  того,  был еще шейх, ее отец. Его  она
боялась еще больше, чем Мабуну. Он сердился на нее по пустякам и кончал свои
длинные выговоры поркой, от которой ее маленькое тельце становилось черным и
синим.
     Но она была счастлива, когда играла с Джикой, украшая  ее волосы дикими
цветами,  делая ей юбочки из  листьев. Когда  ее  оставляли одну, она всегда
была занята  и всегда напевала песенку. Никакая  жестокость  не могла лишить
счастья ее маленькое сердечко.
     Только при виде шейха она становилась тиха и угрюма. Ее страх перед ним
переходил иногда  в истерический ужас. Джунглей она тоже  боялась, джунглей,
которые днем окружали селенье болтовней обезьянок и криками птиц, а по ночам
-- воем и ревом диких зверей. Да, она боялась джунглей; но шейха она боялась
так  сильно,  что  не раз  в ее детской головке мелькала мысль  бежать в эти
ужасные  джунгли,  чтобы  избавиться от постоянного  страха  перед  жестоким
отцом.
     И вот,  сидя у шатра и примеряя рубашку Джике, она вдруг увидела шейха.
Счастливая  улыбка сразу исчезла с ее лица. Она хотела отскочить  в сторону,
чтобы не попасть  отцу под  ноги, но  не успела.  Араб зверски ударил ее  по
лицу. Она  упала, вся дрожа, но не плача.  Он выругался, не взглянув на нее.
Старая черная  ведьма громко рассмеялась, обнажив  свой единственный  желтый
клык.
     Убедившись, что шейх  ушел, девочка пробралась в тень шалаша и  прижала
Джику к  груди. Все  ее тело вздрагивало  от горьких рыданий.  Она  не смела
плакать  громко,  так  как  боялась,  что  ее услышит отец.  Не одна  только
физическая боль жгла ее  сердце, но  и другая боль, тоска  по любви, которой
она никогда не знала.
     Маленькая Мериэм не помнила другой жизни. Она знала только  бесконечную
жестокость шейха и Мабуну. Смутно, в глубине своей детской души, она хранила
слабое воспоминание о милой, нежной маме; но Мериэм иногда казалось, что это
не воспоминание  действительной  жизни,  а  сон,  в  котором  воплотилась ее
страстная жажда материнской нежности и ласки...
     Сама она  была  лишена материнских забот,  но зато щедро  расточала  их
своей Джике. Джика была ужасно  избалованным ребенком. Маленькая мама  Джики
не  следовала примеру  своего  отца и своей  няньки: она воспитывала Джику с
изумительной кротостью и снисходительностью.  Джика получала тысячу поцелуев
в  день. Иногда  Джика вела себя  скверно,  но  маленькая  мама  никогда  не
наказывала ее. Мериэм любила и ласкала свою  дочку, потому что ей самой  так
недоставало любви!..
     Она крепче  прижала  Джику  к груди,  и ее  рыдания постепенно стихали.
Немного  успокоившись,  она  стала  изливать свое горе  своему единственному
другу.
     -- Джика любит Мериэм, -- шептала девочка. --Но  за что шейх, отец мой,
не любит меня? Разве я веду себя дурно? Я стараюсь быть хорошей! Я не  знаю,
за что он бьет меня. Сейчас он ударил меня очень больно, Джика,  но я ничего
не  сделала плохого, я только сидела  перед  палаткой и  шила  тебе  юбочку.
Наверное, шить нехорошо,  потому что он  побил меня за это. Но что же  здесь
плохого? О, милая моя! Я не  понимаю, я  не знаю,  Джика,  я  так  хотела бы
умереть! Вчера охотники принесли  убитого эль-Адреа [льва].  Эль-Адреа умер.
Никогда больше не будет он тихо подкрадываться к беззащитным зверям. Никогда
больше  не  будет  его  огромная  косматая голова  наводить  ужас  на  мирно
пасущихся животных.  Никогда  больше не  будет  его громовой голос потрясать
землю.  Эль-Адреа  умер.  Охотники  больно  колотили его,  когда  принесли в
деревню, но ему было все равно.  Он не чувствовал боли,  потому что он умер.
Когда я умру, Джика, я тоже не буду чувствовать щипков Мабуну и пинков моего
отца, шейха. Тогда я буду счастлива. О Джика, как я хочу умереть!
     Быть  может,   Джика  хотела  сказать  что-нибудь  утешительное   своей
маленькой  маме, но ее намерению не суждено было осуществиться, потому что у
деревенских   ворот  вдруг   раздались  громкие   сердитые  голоса.   Мериэм
прислушалась. Она была любопытна, как все дети, и ей очень хотелось побежать
к воротам  и узнать, в  чем  дело.  Деревенские жители  уже  бежали туда. Но
Мериэм не решилась пойти вместе с  ними. Шейх, наверное, там, он увидит ее и
опять побьет. Мериэм стала прислушиваться, не двигаясь с места.
     Она  услышала,  что  толпа  движется к палатке шейха. Девочка осторожно
высунулась из палатки. Ей  так хотелось узнать, что  случилось!  Деревенская
жизнь протекала однообразно, и Мериэм не имела никаких развлечений.
     Она увидела  двух белых людей. Их было  только двое, но Мериэм слышала,
как  они  говорили  окружающим  их  туземцам,  что  они  приехали  с большим
караваном,  который  расположился   невдалеке   от   деревни.  Белые  хотели
поговорить с шейхом.
     Старый араб встретил их у входа в палатку.  Его глаза сердито сверкали,
когда  он вышел  к гостям. Хозяин  и  гости обменялись  приветствиями. Белые
сказали, что  хотели  бы купить слоновой кости.  Шейх насупился. Нет у  него
слоновой  кости!  Мериэм  удивилась. Она знала,  что  соседняя  хижина почти
доверху набита  клыками слонов. Девочка  высунулась  из палатки, чтобы лучше
разглядеть посетителей. Какая у них белая кожа! Какие светлые бороды!
     Один из  белых неожиданно глянул в ту  сторону, где сидела  Мериэм. Она
хотела спрятаться, потому что она боялась всех на свете, но было уже поздно,
белый  увидел  ее.   Мериэм  заметила,  что   в   его   взгляде   выразилось
необыкновенное удивление. Шейх тоже заметил удивление белого.
     -- Нет у меня слоновой кости, -- повторил он. -- Я не  торгую. Уходите!
Убирайтесь!
     Они вышли из палатки, и шейх  стал подталкивать белых по  направлению к
воротам. Белые не знали, что им делать, а  шейх непрерывно осыпал их бранью.
Сопротивляться  было  безрассудно, а  потому  белые люди  ушли из деревни  и
быстрыми шагами направились к стоянке своего каравана.
     Шейх  вернулся  в палатку... Он  бросился к  маленькой Мериэм,  которая
лежала, прижавшись к  стене  из  козлиной  кожи.  Мериэм  затрепетала.  Шейх
нагнулся, схватил  ее  за  руку, протащил до своей палатки  и сильным ударом
втолкнул девочку внутрь. Сам он тоже вошел в палатку, опять схватил Мериэм и
стал жестоко колотить ее.
     -- Не  смей  выходить  из  палатки! --  рычал он. -- Если  ты  еще  раз
покажешься на глаза чужестранцам, я тебя убью!
     Сильным пинком ноги он  отбросил ее в  дальний  угол. Мериэм плакала, а
шейх расхаживал взад и вперед и  что-то шептал себе под нос. У  входа сидела
Мабуну, бормоча и посмеиваясь.
     В лагере чужестранцев один говорил другому:
     -- В этом нет сомнения, Мальбин!
     -- Ни малейшего, -- отвечал его товарищ. -- Но я одного не могу понять:
почему этот старый негодяй не потребовал выкупа?
     -- Есть нечто более дорогое сердцу араба, чем деньги, Иенсен, -- сказал
первый. -- Это -- месть.
     -- Возможно, -- ответил Иенсен. -- Но все-таки нужно начать с денег.
     Мальбин покачал головой.
     -- Шейха не  подкупишь, -- сказал он. -- Можно подкупить кого-нибудь из
его  людей, но сам шейх никогда не променяет мести на золото. Если мы сейчас
предложим ему денег, мы только подтвердим те подозрения, которые возбудили в
нем, когда разговаривали  у  палатки. А тогда -- наше счастье,  если удастся
унести головы!
     -- Что ж, попробуем подкупить другого, -- согласился Иенсен.
     Но их замысел потерпел жестокое крушение. Много дней пришлось им стоять
лагерем  вблизи поселка, прежде чем удалось подкупить  низкорослого, старого
негра,  вождя  туземных  войск  шейха; тот соблазнился  презренным металлом,
потому что жил на берегу  и знал великое могущество денег. Он обещал  поздно
ночью привести им ребенка.
     Чуть только стемнело, двое белых отдали приказание собираться в дорогу.
К полуночи  все было готово.  Носильщики  прилегли у  своей клади, готовые в
любую  минуту взвалить  ее на плечи  и двинуться в  путь. Вооруженные аскари
прятались  в  кустах между  лагерем и  арабской  деревней;  они  должны были
прикрывать караван,  когда  черный вождь принесет их  господам  то, чего они
ждут, и караван двинется.
     На  тропинке, ведущей  от  деревни к лагерю,  раздались шаги.  Дозорные
аскари  подняли тревогу; белые насторожились. Они ожидали одного человека, а
к  ним шли двое. Иенсен сделал несколько шагов вперед и спросил приглушенным
шепотом:
     -- Кто идет?
     -- Мбида! -- был ответ.
     Так звали подкупленного негра. Иенсен успокоился, но затем его охватило
сомнение: зачем Мбида привел с собой еще другого? И  вдруг он понял. То, что
принесли   эти  люди,  лежало  на   длинных  носилках.   Иенсен   разразился
проклятиями. Неужели этот осел  доставил им мертвое тело? Ему было заплачено
за живого ребенка!
     Носилки остановились перед белыми людьми.
     --  Получайте свою покупку! -- сказал  один из пришедших.  Они спустили
носилки на землю, повернулись и быстро исчезли в темноте ночи.
     Мальбин взглянул на Иенсена, и кривая улыбка исказила его губы. То, что
лежало на носилках, было покрыто лоскутом материи.
     -- Ну, что же? -- насмехался Мальбин. -- Сними покрывало и полюбуйся на
свою  покупочку. Хорошие деньги  мы выручим за  мертвое тело, особенно после
того, как потаскаем его шесть месяцев по пустыне под горячим солнцем!
     --  Кто же  мог знать,  что этот болван доставит девчонку  мертвой?  --
проворчал Мальбин. Он отвернул уголок покрывала, а потом сорвал его совсем.
     Взглянув на то, что было под покрывалом, они с проклятиями отскочили от
носилок: перед ними лежало мертвое тело неверного Мбиды.
     Через  пять  минут  верблюды Иенсена и Мальбина мчались во  весь опор к
западу, а за ними неслись взволнованные аскари, готовясь защищать караван от
ожидаемого каждую минуту нападения арабов.
     VI
     В ДЖУНГЛЯХ
     На  всю  жизнь  запомнил сын  Тарзана первую  ночь,  проведенную  им  в
джунглях. Лютые звери не  грозили ему ужасной смертью; кровожадные дикари ни
разу не  выглянули  из-за деревьев.  Впрочем,  может быть, были  и  звери, и
дикари, но мальчик был так углублен в свое отчаяние и  в свои тяжелые мысли,
что все равно не заметил бы их.
     Он  думал  о  своей  несчастной  маме;  сознание  огромной  вины  перед
родителями заставляло его невыносимо страдать. Американца ему не было жалко:
вор заслужил  наказание. Но  Джек с ужасом  думал о том, что все  его  планы
расстроены теперь  убийством Шендона.  Теперь ему не  вернуться домой!  Ужас
перед жестоким  судом  дикарей,  о  котором  он  читал в  захватывающих,  но
фантастических рассказах,  заставил его бежать без оглядки в  джунгли. Но не
только за  себя он боялся: он боялся доставить  своим родителям новое горе и
опорочить их честное имя в позорном судебном процессе.
     Когда наступило утро, мальчик немного приободрился. Проснулось солнце и
вместе с ним в груди у Джека проснулась новая надежда. Он может другим путем
вернуться в  цивилизованный  мир.  Кто  же  сможет догадаться, что  он имеет
какое-нибудь  отношение  к  убийству незнакомца,  в  крошечной  гостинице на
далеком диком берегу?
     Мальчик  сидел на суку,  прижавшись  к обезьяне; он  не  спал почти всю
ночь; он совсем продрог.  Тонкое белье не защищало  его от сырости джунглей.
Лохматый бок его  друга был  его  единственной защитой. Как  он  обрадовался
рассвету, сулившему столько тепла, как благословлял он солнце, целителя всех
несчастий!
     Он разбудил Акута.
     -- Идем! -- сказал он. -- Я продрог, я хочу есть. Мы поищем еды там, на
солнышке, -- и он показал на открытое место, поросшее  мелким кустарником  и
усеянное обломками скал.
     Мальчик сразу спрыгнул на землю. Обезьяна же принялась осторожно нюхать
утренний  воздух.  Наконец, убедившись  в полной  безопасности, она медленно
спустилась к мальчику.
     -- Нума  и его подруга Сабор едят  тех, которые  раньше  спускаются,  а
потом озираются. Те  же, кто раньше озирается, а спускается после, сами едят
их.
     Так  обезьяна дала мальчику  первый урок мудрости джунглей. Сначала они
посидели  рядком на открытой  поляне,  так как сын Тарзана хотел обогреться.
Обезьяна  учила его выкапывать червяков; но мальчика  не прельстила подобная
пища. Он нашел  несколько птичьих яиц и съел их  сырыми. Потом  Акут накопал
всяких съедобных кореньев. Наконец,  они  набрели на воду. Это  была большая
лужа солоноватой,  дурно  пахнущей  жидкости;  края ее  были утоптаны ногами
бесчисленных животных. Табун зебр ускакал при их появлении.
     Мальчика мучила жажда, и  он, не привередничая,  начал  пить.  Акут тем
временем стоял,  подняв  голову, и прислушивался к каждому шороху.  Затем он
велел мальчику встать на страже и сам наклонился к воде. Но время от времени
он поднимал  голову  и  пристально  вглядывался  в  кусты, которые росли  на
противоположном берегу  этого грязного пруда. Утолив свою жажду,  он спросил
мальчика:
     -- Все ли благополучно?
     Акут, как всегда, говорил по-обезьяньи.
     -- Да, -- отвечал мальчик, -- ни один листик не дрогнул, пока ты пил.
     -- Здесь, если ты хочешь остаться живым, ты должен полагаться не только
на свои глаза,  но и на  свои уши и на свой нос. Главным образом -- на  нос.
Когда я увидел зебр, убежавших от нас,  я понял, что нет  опасности  на этом
берегу. Иначе  они убежали бы задолго до нашего появления. Но  на том берегу
может прятаться враг, и  я не могу его учуять, потому что  ветер дует туда и
уносит запах.  Поэтому я направляю  по ветру свои глаза и  уши: куда  нельзя
проникнуть носом, можно проникнуть глазами.
     -- И кого же ты увидел там? Никого! -- сказал мальчик, смеясь.
     -- Я увидел там Нуму, он прячется в кустах, вон там, где растет высокая
трава, -- сказал Акут.
     -- Там  лев? -- воскликнул  мальчик. --  Откуда ты  знаешь? Я ничего не
вижу.
     -- Тем не менее, Нума -- там, -- ответил Акут. -- Сначала я услыхал его
вздох. Теперь ты еще не  можешь отличить вздох Нумы от шелеста ветра,  но ты
должен  со временем научиться узнавать вздох Нумы.  Потом я стал  смотреть и
увидел,  что трава движется в  одном месте  сильнее, чем  может колыхать  ее
ветер. Взгляни, она трепещет под его дыханьем, видишь ты? Видишь, она дрожит
у его боков -- слева и справа. Так не дрожит трава нигде вокруг.
     Мальчик напрягал свое зрение. Его глаза были лучше обычных человеческих
глаз. Наконец, он легонько вскрикнул.
     -- Да, -- сказал  он шепотом, -- я вижу. Лев лежит  вон там. Его голова
повернута к нам. Он смотрит на нас?
     -- Нума смотрит на нас, -- ответил  Акут, -- но мы в безопасности, если
не подойдем  слишком близко. Он  лежит на своей добыче.  Брюхо его уже почти
полно, иначе мы слышали бы хруст  костей. Он следит за нами из  любопытства.
Он либо будет кончать свой обед, либо пойдет пить. Он не станет прятаться от
нас,  потому что сейчас мы для него не враги и не добыча.  Но это прекрасный
случай: ты научишься видеть Нуму. А ты должен уметь видеть Нуму, если хочешь
жить в  джунглях. Нума  не трогает обезьян, когда  нас  много. Клыки  у  нас
длинные и сильные, мы умеем  сражаться; но когда  нас немного, а он голоден,
мы должны быть  осторожны. Обойдем его, и  ты  познакомишься с запахом Нумы.
Чем скорее ты выучишься узнавать этот запах, тем лучше. Но держись поближе к
деревьям,  ибо  иногда Нума  совершает непредвиденные  поступки.  Держи уши,
глаза  и  нос открытыми!  Помни всегда, что враг может скрываться  за каждым
кустом, на  каждом дереве, в каждой заросли. Спасаясь  от Нумы, не попади  в
зубы к Сабор, его подруге. Иди за мной!
     И Акут стал обходить лужу.
     Мальчик шел по его следам. Чувства его были  напряжены, нервы натянуты.
Вот  это  жизнь!  Он забыл  о своем решении выйти на берег  у  какого-нибудь
другого порта и вернуться обратно  в  Лондон. Он думал теперь только о диких
радостях жизни, о борьбе с могуществом обитателей джунглей, царивших в лесах
и пустынях дикого материка. Он не знал страха. Но честь и совесть он знал, и
они причиняли ему немало тревог, когда начинали бороться с любовью к свободе
за обладание его душой.
     Скоро мальчик почувствовал резкий  запах хищника.  Он улыбнулся. Что-то
подсказало ему, что  он узнал бы этот запах  среди миллионов других запахов,
даже  если бы Акут  не  сказал  ему,  что лев  близко.  Было  что-то странно
знакомое в этом  запахе, что-то  сверхчувственно-знакомое,  от чего короткие
волосы  встали  у  него  на затылке и  верхняя губа  непроизвольно  обнажила
оскаленные  клыки;  он почувствовал,  что  все его  мышцы напряглись, как бы
готовясь  к  страшной  битве;  он  испытывал  удивительно приятное ощущение,
какого никогда раньше  не знал.  Он  стал  другим  существом --  осторожным,
проворным, ко всему готовым. Запах Нумы превратил мальчика в зверя.
     Он никогда не видел льва, ведь мать запрещала ему ходить в зверинец. Он
знал его только по картинкам и жаждал  увидеть  царя  зверей  во  плоти.  Он
непрестанно  смотрел через плечо Акута, надеясь, что  вот-вот Нума встанет с
добычи и обнаружит свое присутствие. Потом он замедлил шаги и немного отстал
от обезьяны.  Вдруг  он услышал пронзительный крик  своего  косматого друга.
Мальчик  мгновенно   повернул  голову,   и  его  охватил  трепет   восторга:
полузакрытая  кустами  стояла  перед  ним  красавица-львица;  спина  у   нее
изогнулась; сверкающие зеленоватые глаза глядели прямо в  глаза мальчику. Их
разделяло не более  десяти шагов.  Сзади, за спиной у львицы, стоял  Акут  и
старался диким  ревом  отвлечь  ее внимание от  мальчика. Он  надеялся,  что
мальчику удастся вскочить на дерево.
     Но отвлечь Сабор было  невозможно.  Она  глядела на мальчика.  Он стоял
между нею и ее мужем, между нею и ее добычей.
     Это было подозрительно. Может быть, он таит какие-нибудь замыслы против
ее  повелителя, или,  может  быть, он  хочет отнять их  добычу.  Львица была
раздражена. Рев  Акута злил ее. Она завыла и сделала шаг  по  направлению  к
мальчику.
     -- На дерево! -- крикнул Акут.
     Мальчик повернулся и кинулся бежать. Дерево было в  нескольких шагах от
него.  Нижняя ветка  была  высоко  над  землей.  Мальчик  и  львица прыгнули
одновременно:  мальчик -- к  ветке,  львица  --  к мальчику.  Как  мартышка,
вскочил  он на  дерево.  Огромная лапа  чуть-чуть  задела  его. Когти львицы
сорвали тесемки, поддерживавшие  его панталоны, и панталоны остались в лапах
хищника. Мальчик полез вверх полуголый. Львица прыгнула снова.
     Акут, сидя  на соседнем дереве,  громко кричал, награждая львицу самыми
обидными  прозвищами.  Мальчик  присоединился к  своему  другу.  Целый поток
ругательств обрушивался на голову врага.  Но  мальчик  хотел пустить  в  ход
более  существенное оружие. Под руками у него  не было ничего,  кроме  сухих
веток. Он собрал их в охапку  и бросил в оскаленную морду Сабор,  совершенно
так  же,  как это  делал  его  отец  двадцать  лет  тому  назад,  когда  его
преследовали эти большие кошки джунглей.
     Львица  немного  постояла   под  деревом.   Но   убедилась   ли  она  в
бесполезности  подобного времяпровождения,  или просто погнал ее голод,  она
царственной  походкой  направилась  в  кусты к своему супругу  и  больше  не
показывалась.
     Освободившись от  врагов,  Акут  и мальчик  спустились  на землю, чтобы
продолжать  прерванное  путешествие.  Старая  обезьяна  упрекала мальчика  в
неосторожности.
     -- Если бы ты не  думал так много о льве, который был у тебя за спиной,
тебе удалось бы заметить львицу гораздо раньше, -- сказал Акут.
     -- Но ты сам не заметил львицы и прошел близко-близко от нее, -- сказал
мальчик. Акут нахмурился.
     -- Так и погибают  у нас в  джунглях,  -- сказал он.  --  Всю жизнь  мы
осторожны, внимательны, но  вдруг на минутку,  на одну маленькую минутку, мы
забываем осторожность, и... -- Акут  мимически показал, как зубы вонзаются в
свежее мясо.
     -- Это хороший урок, -- заключил он. -- Теперь ты знаешь, как нехорошо,
когда нюх, зрение и  слух, словом, все твое внимание, слишком долго обращены
в одну сторону.
     Этой  ночью сын  Тарзана  продрог  до  костей.  Никогда  в жизни  он не
испытывал такого лютого холода. Фланелевые панталоны почти совсем не  грели,
но все-таки  в них было теплее,  чем  без  них. Зато на следующий  день Джек
снова жарился на  солнце,  потому что опять шел с Акутом  по поляне, где  не
было ни одного деревца.
     Мальчик упорно  шел к югу. Он не  оставил намерения пробраться  кружным
путем  к какому-нибудь берегу и  разыскать  лазейку в цивилизованный  мир. О
своем  плане  он ничего  не говорил Акуту,  потому что знал, что Акут  будет
очень огорчен предстоящей разлукой.
     Уже  месяц длилось их  путешествие, и  мальчик  быстро усваивал  законы
джунглей. Мускулы  у него укреплялись  с каждым днем и постепенно приучались
отвечать требованиям, которые предъявляла к  ним новая  жизнь. Железная сила
отца  была  унаследована  сыном,  но  чтобы  укрепить  ее,  нужно   было  ею
пользоваться,  в  один прекрасный  день  мальчик  с  восторгом заметил,  что
прыгать с одного дерева на другое ему совсем не страшно и не трудно. Он стал
прыгать по  деревьям и через несколько дней уже умел прыгать с очень большой
высоты,  не  испытывая  ни  малейшего головокружения, а  под  конец до  того
наловчился,  что стал  скакать  с  ветки  на  ветку  гораздо проворнее,  чем
тяжеловесный Акут.
     Холод, жар  и ветер сделали его гладкую белую кожу грубой и коричневой.
Однажды Джек  снял свою фланелевую  курточку, чтобы  искупаться  в небольшом
ручье.  Крокодилы там  не водились: ручей был слишком мелкий. Джек и Акут  с
наслаждением плескались в холодной воде; вдруг с дерева  спрыгнула мартышка,
подхватила лежавшую на земле куртку -- последний символ принадлежности Джека
к культурному миру -- и утащила ее с собой.
     Сначала Джеку  было трудно  без одежды, но постепенно  он убедился, что
быть голым гораздо удобнее. А через несколько  дней он с наслаждением ощущал
свободу и ловкость своего обнаженного тела. Как удивились бы школьники, если
бы  встретили  его  в таком виде! Он  весело улыбался,  представляя себе эту
встречу.  Они,  несомненно,  позавидовали   бы  ему!  Джек  думал  о  них  с
высокомерной  жалостью,  но  когда он  представлял себе,  что они на  родине
наслаждаются  уютом и материнской  лаской,  тяжелый клубок  подступал к  его
горлу, и у него  перед глазами,  затуманенными  непрошенной влагой, вставало
нежное лицо опечаленной мамы. В такие минуты он начинал торопить Акута.
     Они уже свернули  на восток, по направлению  к  морю.  Старая  обезьяна
думала, что они  разыскивают ее  родное племя; Джек не разочаровывал  своего
друга. Он  решил  сообщить  ему  о своем намерении  только тогда,  когда они
доберутся до цивилизованной страны.
     Однажды   на   берегу  реки  путники  неожиданно  набрели  на  туземную
деревушку. Несколько черных детей играли  у  воды.  Сильно  забилось  сердце
мальчика -- целый месяц он не  видел людей. Ничего, что они  дикари! Ничего,
что  у  них черная кожа! Они --  его братья и сестры! Джек  бросился вперед.
Акут предостерегающе  зарычал  и схватил мальчика за руку. Джек вырвался и с
радостным криком побежал к играющим детям.
     Звук его голоса  заставил  всех  обернуться. С  минуту дети смотрели на
него  расширенными глазами, а потом, громко  крича, бросились в деревню.  За
детьми  побежали матери,  и  в  ответ на испуганные  крики  из ворот деревни
выскочило около десятка черных воинов, вооруженных копьями и щитами.
     При  виде  этой  суматохи   мальчик   остановился.  Счастливая   улыбка
соскользнула   у   него  с  лица,  когда  воины  с  угрожающими  жестами   и
воинственными  криками  кинулись  на  него. Акут,  сидя  на  дереве,  умолял
мальчика скорее вернуться в лес. -- Черные люди убьют тебя! -- кричал он.
     Несколько секунд  Джек в оцепенении следил за приближающимися  воинами,
потом поднял руки вверх и закричал им, что пришел к  ним как друг, что хотел
только поиграть с их детьми, но не хотел их обидеть. Конечно,  чернокожие не
поняли ни  единого слова  и  ответили Джеку так же, как отвечали  всем диким
зверям,  которые  выскакивали из  джунглей  и нападали  на их  жен  и детей.
Десяток копий полетел в  Джека, но ни одно не задело его.  По спине мальчика
пробежал холодок, и волосы  зашевелились на темени. Его глаза сверкнули.  Не
любовь,  а  ненависть  светилась  в этих глазах. С  рыданием  дикого  зверя,
которого преследуют охотники, он бросился в джунгли.
     Акут  поджидал его на дереве. Акут умолял  мальчика  бежать  как  можно
скорее,  потому  что старая  обезьяна хорошо понимала, что она  и безоружный
мальчик  не могут бороться с вооруженными черными воинами. Акут был убежден,
что чернокожие будут преследовать их.
     Новые,  никогда не испытанные чувства овладели сыном Тарзана. Он пришел
с  простодушным,  открытым  сердцем,  пришел  предложить  свою дружбу черным
людям, которых он считал  своими  братьями.  Они даже не  выслушали  его,  а
встретили  недоверием  и копьями. Злоба  и  ненависть  охватили Джека.  Акут
умолял его бежать  поскорее,  но он  рвался назад.  Джек хотел  сразиться  с
дикарями. Он отлично сознавал,  что  это  безумие,  что голыми руками ему не
победить вооруженных  людей, но  он  вспомнил  о своих зубах, о своих мощных
кулаках, и возможность борьбы ясно представилась ему.
     Медленно пробираясь по деревьям, он постоянно  оглядывался по сторонам,
чтобы враг  не  захватил его врасплох. Встреча с  львицей  научила его  быть
осторожным. Позади  были дикари, которые, громко крича и метая копья, быстро
продвигались вперед.  Вскоре он  снова увидел своих преследователей. Они  не
заметили его, потому что им не приходило в голова искать человека  в ветвях.
Мальчик находился как раз над  ними.  Они прошли  еще  около мили вперед  и,
никого  не   найдя,   повернули  обратно  к  своей  деревне.  Теперь  пришел
долгожданный случай отомстить. Жажда мести кипела  у него в жилах,  когда он
сквозь пурпурный туман увидел своих преследователей.
     Он повернулся и пошел за ними. Скоро он потерял Акута из виду; обезьяна
продолжала  путь, не  замечая, что  мальчик  отстал;  она  считала  безумием
связываться с этими людьми и их смертоносными копьями.
     Бесшумно  скользя с  дерева на  дерево,  мальчик двигался  за  воинами.
Наконец, один из  них отстал от  своих  товарищей, растянувшихся гуськом  по
узкой тропинке, которая вела в деревню. Мальчик свирепо улыбнулся. Он быстро
нагнал  негра  и  принялся  преследовать  его,  осторожно  и  бесшумно,  как
Шита-пантера  преследует  свою  добычу. Он  не  раз уже  видел Шиту во время
охоты.
     Неожиданно и беззвучно прыгнул он  на широкие плечи дикаря.  Его цепкие
пальцы сразу нащупали горло. Тяжесть мальчика опрокинула негра на  землю;  в
его спину  уперлись колени, сжимая дыхание.  Затем  ряд сильных острых зубов
вонзился ему в шею,  и в то же время  железные  пальцы  сдавили  горло. Воин
захрипел  и начал  биться,  стараясь сбросить с  себя  неведомого  врага; но
мало-помалу  он   ослабевал,  и,  наконец,  жестокое,  безмолвное  существо,
сидевшее у него на спине, втащило его безжизненное тело в кусты.
     VII
     ПЕРВАЯ ОБИДА
     Обнаружив, что мальчика нет нигде поблизости, Акут  повернул обратно  и
бросился  на поиски. Но  вскоре он  внезапно остановился;  он  заметил,  что
сквозь деревья  к  нему  пробирается чья-то фигура.  Это был  Джек. Но  нет,
неужели это  он?  В руках у  мальчика было копье. За спиной  у него болтался
щит.  На его руках  и  ногах  висели железные браслеты. Его  бедра прикрывал
широкий пояс, из-за которого торчал нож.
     Увидев своего друга,  мальчик  живо бросился к нему,  чтобы  похвастать
своими трофеями.  Он  гордо  показывал каждое  свое приобретение  и  с видом
знатока объяснял, как надо обращаться с оружием.
     --  Я  задушил  его  и перегрыз  ему горло, --  сказал он.  --  Я хотел
подружиться с  ними, но они предпочли быть моими врагами. А  теперь, когда у
меня  есть копье, я сумею  показать  даже Нуме,  что значит нападать на нас.
Только белые люди и большие обезьяны будут нашими друзьями, Акут! Мы разыщем
их.  Остальных  мы будем  или  избегать, или  убивать. Этому  я  научился  в
джунглях.
     Они  обошли  деревню  чернокожих и продолжали свое путешествие  к морю.
Мальчик  был  горд  своим  оружием и  украшениями.  Он  учился метать копье,
беспрерывно упражнялся и  вскоре  овладел им в  совершенстве. В  то же время
Акут учил  его  распознавать  следы, запахи  и звуки.  Джунгли сделались для
мальчика  открытой книгой. То,  что совершенно  ускользнуло бы  от  внимания
цивилизованного человека, что  лишь отчасти  улавливал дикарь, было для него
полно  глубокого  смысла. Он  различал по  запаху все  породы  травоядных  и
хищников и узнавал направление их движения по шороху травы и звуку шагов. Он
мог,  не  оборачиваясь, сказать, сколько  львов  находится  за  его  спиной,
обращенной  к ветру, -- два или четыре, и на каком расстоянии от него, -- за
сто или за пятьсот миль.
     Многому   научил   его  Акут,  но  еще   большему  научился   он   сам,
инстинктивно-странной интуицией,  унаследованной от отца. Он  полюбил  жизнь
джунглей.   Непрестанная   борьба   со  смертельными  врагами,  державшая  в
напряжении мышцы и днем, и ночью, возбуждала в  нем  любовь к приключениям и
опасностям, которая дремлет в глубине души  каждого сына Адама. Но, несмотря
на любовь к джунглям,  он не давал  своим эгоистическим желаниям взять  верх
над  чувством  долга,  которое  беспрестанно  твердило ему, что он  поступил
нехорошо,  покинув  родительский  дом.  Он  любил  своих  милых  родителей и
терзался   угрызениями   совести,  что   причинил  им   столько  горя  своим
исчезновением. Он твердо решил  добраться  до  такого  места,  откуда  можно
послать им  письмо.  Они вышлют ему денег,  и  он вернется в Лондон.  Он был
уверен, что родители позволят ему  потом поселиться в их африканском имении.
Это будет так  чудно, гораздо лучше, чем  жить в цивилизованном мире скучной
жизнью пресыщенных богатых людей.
     И теперь, когда  каждый шаг  приближал его к  морю, расстояние  уже  не
терзало  его,  несмотря  на  то, что  он пользовался всеми  радостями дикой,
привольной  жизни:  он  сознавал, что  делает  все  возможное, чтобы  скорее
возвратиться домой. Кроме того, ему очень хотелось встретить белых  людей --
существ одной с ним  породы, -- ибо общество обезьяны не всегда  приходилось
ему  по  душе. Встреча с неграми больно  уязвила  его.  Он  пришел  к ним  с
раскрытым  сердцем,  с  такой  наивной,  детской  верой  в  их радушие,  что
оказанный ими прием разрушил самые его нежные чувства.  Он больше  не считал
чернокожих своими братьями. Он знал, что эти двуногие -- такие же враги, как
и те бесчисленные кровожадные звери, которыми кишмя кишели джунгли.
     Так проходили дни.  Путешествие, охота, прыганье  по деревьям настолько
укрепили  мускулы  мальчика,  что даже  флегматичный Акут  поражался успехам
своего ученика. И мальчик, уверенный в своей силе и ловкости, забывал всякую
осторожность: он ходил по джунглям с  гордо  поднятой  головой,  пренебрегая
опасностью.  Учуяв  запах  Нумы, Акут  сразу вскакивал на  дерево, а мальчик
смеялся  в лицо  царю зверей,  храбро проходя у него  перед  носом. Но Джеку
всегда   сопутствовало  счастье:  львы,  которые  встречались  ему,  бывали,
по-видимому,  сыты,  или, быть  может, наглость  этого  странного  существа,
дерзавшего врываться  в  их  владения,  до  того  поражала  их,  что мысль о
нападении не приходила им  в голову. Как  бы там  ни было, но мальчик не раз
без всякого  вреда для себя  проходил в  нескольких шагах от огромных львов,
которые только провожали его глазами с угрожающим ворчаньем.
     Но  не у всех львов одинаковый  характер. Они так же отличаются друг от
друга, как и люди. Недостаточно  знать, как поступили  десять  львов,  чтобы
предвидеть,  как поступит одиннадцатый. Львы нервны  и раздражительны. И вот
однажды  мальчик встретил  одиннадцатого  льва. Он шел с Акутом  по лужайке,
заросшей  кустами. Мальчик первый заметил  Нуму. Обезьяна была  в нескольких
шагах от него.
     -- Скорее, Акут, на дерево! -- смеясь закричал мальчик. -- Нума залег в
кустах направо! Беги скорее, Акут! Я, сын Тарзана, буду прикрывать тебя.
     И Джек с громким смехом бросился к кусту, в котором прятался Нума.
     --  Спасайся!  --  рычала  обезьяна,  но  мальчик  взмахнул   копьем  и
закружился  в  импровизированной  военной  пляске перед самым кустом,  чтобы
показать царю  зверей свое  презрение. Ближе и ближе  подходит он к ужасному
хищнику...  вот он  уже в  десяти шагах... и  вдруг, с  громовым  ревом, лев
вскочил!
     Это  был лев огромных размеров. Всклокоченная, густая грива разметалась
у  него по  плечам. Мощные челюсти были вооружены смертоносными клыками. Его
желто-зеленые глаза сверкали алчностью и злобой.
     Мальчик, с жалким копьем в руке,  понял сразу, что этот лев не похож на
тех львов, с которыми ему приходилось встречаться. Но отступления не было...
Ближайшее  дерево в  нескольких саженях от него -- лев настигнет его раньше,
чем он пробежит полдороги! Вот-вот он прыгнет -- спасения нет!..
     Позади  льва, в  двух  шагах, росло терновое дерево. Это было  бы самое
близкое убежище, ... но на пути к нему стоял лев...  Копье, крепко зажатое в
руке, и дерево позади  льва  внушили Джеку дикую мысль,  нелепую до смешного
мысль,  но  у мальчика не  было времени  взвешивать  свои  мысли.  Последняя
надежда на спасение --  терновое  дерево! Когда лев прыгнет,  будет  поздно:
Джек должен действовать немедленно!
     И  вот, к  невыразимому  ужасу Акута  и к  величайшему  изумлению Нумы,
мальчик  бросился   прямо  на   зверя.   На   одну  секунду  лев  застыл  от
неожиданности, и в  эту секунду Джек  Клейтон  проделал штуку, которую часто
проделывал в школе.
     Он бежал прямо на дикого  зверя, целясь  в него копьем.  Лев, с  широко
раскрытыми  круглыми  глазами,  ожидал   нападения;  его  задние  лапы  были
напряжены  для  прыжка;  он  готовился встретить  дерзкое существо  страшным
ударом, которого не выдержал бы и череп буйвола.
     Джек на полном  бегу воткнул копье в  землю перед самой мордой зверя, и
прежде  чем  пораженный  лев  мог что-либо  сообразить,  перелетел через его
голову прямо в колючие объятия тернового дерева.
     Он был спасен, но изодрал себе всю кожу.
     Акут, незнакомый со спортом, никогда в жизни не видел подобного прыжка.
Он был восхищен! Чувствуя себя в безопасности,  он радостно прыгал по веткам
и выкрикивал хвастливые насмешки посрамленному Нуме; а тем временем мальчик,
жестоко исцарапанный и окровавленный, старался найти в своем колючем убежище
такое место, где его пытка была бы менее мучительна; он избежал смерти ценой
адской боли: содранная кожа  висела клочьями, и он весь истекал  кровью. Ему
казалось, что проклятый  зверь никогда  не уйдет и будет  стеречь его тысячу
лет у тернового дерева...
     Простояв добрый  час  под деревом, лев, наконец,  покинул  свой пост  и
величественной  походкой стал удаляться  прочь. Когда  он отошел на довольно
большое  расстояние,  измученный  мальчик стал  слезать  с  колючего дерева,
причиняя новую боль своему израненному телу.
     Долго после этого  не заживали  кровавые раны Джека.  Полученный  же им
урок не  изгладился у него из памяти во  всю  жизнь.  Никогда  больше  он не
искушал судьбу понапрасну.
     На несколько  дней  мальчик и  обезьяна вынуждены были прекратить  свое
путешествие. Джек должен был оправиться от  ран, причиненных острыми  иглами
тернового дерева.  Обезьяна заботливо зализывала раны мальчика,  -- это было
его  единственным лекарством;  и  раны  скоро начали  заживать,  потому  что
здоровый молодой организм быстро вырабатывал новые ткани.
     Когда мальчик  немного оправился, они  отправились в  путь,  дальше  по
направлению  к  морю.  Джек был  окрылен  сладкой  надеждой,  что  скоро  он
достигнет заветной цели.
     И вот наконец  блаженная, долгожданная минута  настала. Они пробирались
через  густые  заросли  тропического  леса,  и  вдруг  зоркие глаза мальчика
разглядели на земле свежий след -- след, который  заставил  затрепетать  его
сердце,  след белого человека! Среди  бесчисленных отпечатков босых  ног ему
сразу бросился в глаза хорошо знакомый отпечаток европейского башмака. Здесь
прошло много людей, и шли они к северу:  их  путь под прямым углом пересекал
то направление к морю, в котором шли Акут и мальчик.
     Наверно, у этих белых людей можно будет расспросить о кратчайшей дороге
к  берегу!  А  может быть, они идут туда сами!  Во  всяком  случае, их  надо
догнать во что бы то ни стало! Ну, хотя бы для того, чтобы на них взглянуть!
     Мальчик  был возбужден; он страстно желал  поскорее пуститься в погоню.
Акут колебался. Что ему до людей?  Для Акута  Джек был не человеком, а такой
же обезьяной,  как и он сам;  это был сын царя обезьян.  Акут  прилагал  все
усилия, чтобы отговорить мальчика; он  твердил, что  скоро они найдут родное
обезьянье  племя,  что Джек вырастет  и сделается царем обезьян, как был его
отец. Но Джек не  сдавался. Он желает непременно повидаться с белыми людьми;
он попробует через них послать  весточку  родителям. Акут внимательно слушал
то, что говорил ему Джек, но чутье животного подсказало ему  истину: мальчик
замышляет вернуться на родину...
     Это открытие  очень огорчило старую  обезьяну. Акут любил  Джека  и был
предан ему, как верная собака хозяину. Его обезьянье сердце лелеяло надежду,
что он никогда  не  расстанется  с мальчиком.  Теперь эта надежда угасала...
Акут был в отчаянии, но он все-таки остался верен своему юному спутнику и  с
тяжелым сердцем согласился догонять  караван белых людей: ему  казалось, что
это последнее путешествие, которое они совершают вместе.
     Следы  каравана  были  совсем  недавние. Караван мог  находиться от них
всего в нескольких часах пути; они без труда  догонят его, так как они могут
передвигаться по верхушкам деревьев с большой быстротой там, где девственная
чаща почти непроходима для белых людей.
     Мальчик  пробирался впереди. Радостный  и  возбужденный,  он  не  хотел
показывать  своего счастья товарищу; тому это счастье могло причинять только
горе. И мальчик первый увидел белых людей, к которым он так стремился.
     Далеко протянулась длинная цепь тяжело нагруженных черных  рабов. Негры
падали  от  усталости  и  болезней;  но  вооруженные  черные солдаты побоями
поднимали  их и  заставляли идти дальше. Два высоких белых  человека  шли по
сторонам  каравана; огромные  русые  бороды почти скрывали их черты. Мальчик
собирался приветствовать белых людей громким, радостным криком, но этот крик
замер у  него на устах;  мальчик увидел, как бородатые люди стегали длинными
бичами своих  черных носильщиков. Несчастные негры были навьючены кладью, во
много раз превышавшей их силы.
     Мальчик  заметил, что солдаты и  белые  все время  оглядывались  назад,
словно боясь какой-то опасности. Он  приостановился, а  затем медленно пошел
за  ними следом,  и  в груди его клокотало  негодование  при  виде жестокого
зрелища расправы с рабами. Акут шел рядом с ним. Зверю это не казалось столь
ужасным,  как  мальчику, но  и ему  внушало отвращение  бесцельное  избиение
беззащитных  рабов. Он взглянул  на мальчика. Почему же  его  друг, встретив
наконец зверей одной с ним породы, не побежит к ним навстречу?
     -- Они  -- враги, -- пробормотал мальчик. -- Я  не могу идти  с ними, я
убил бы их за  такое обращение  с людьми; но, -- продолжал он, подумав, -- я
могу спросить у них, как пройти  в ближайший  порт, и тогда, Акут, мы пойдем
туда сами.
     Обезьяна ничего не отвечала, и мальчик побежал к каравану.  Он не успел
пробежать и ста ярдов, когда один из  белых  его заметил. С тревожным криком
он  схватил карабин и выстрелил в  мальчика. Пуля  ударила в  землю как  раз
перед Джеком и  осыпала ему ноги сухими листьями.  В  ту  же минуту и второй
белый, и черные солдаты принялись лихорадочно обстреливать Джека.
     Мальчик мгновенно укрылся за  деревом. Очевидно,  паническое бегство по
джунглям расстроило нервы Карлу Иенсену и Свэну  Мальбину: весь отряд был во
власти  непрерывных  страхов.  В  каждом  звуке  им  мерещилась  погоня;  им
казалось,  что  вот-вот  их  настигнет свирепый  шейх со  своей  кровожадной
свитой. При  таком  нервном  напряжении  не  мудрено,  что  Мальбин,  увидев
молчаливо  бегущего  за  караваном  белого  воина, открыл по  нему стрельбу.
Остальные, не раздумывая, последовали его примеру.
     Когда первое возбуждение улеглось,  оказалось, что один  только Мальбин
давал себе ясный ответ в том, зачем он стрелял. Многие негры утверждали, что
они тоже видели врага, но их показания  были столь  сбивчивы  и разноречивы,
что  Иенсен,  который  попросту  никого не  видел, слушал их  с недоверчивой
улыбкой. Один  солдат говорил, что он видел трех странных  арабов с длинными
черными   бородами.  Другому  воспаленное   воображение  рисовало   чудовище
одиннадцати футов в вышину, с человечьим телом и головой слона.
     Разведчики,  посланные немедленно  на розыски, не  нашли никого. Акут и
мальчик после первых залпов поспешили бежать в глубь джунглей.
     Мальчик  был опечален. Он  еще не успел забыть  огорчения, которое  ему
причинила  жестокая  встреча,  оказанная  чернокожими,  а  теперь белые люди
встретили его еще враждебнее.
     -- Звери, которые слабее меня, в ужасе  бегут  от  меня, -- бормотал он
вполголоса,  --  а  звери, которые сильнее меня, стремятся разорвать меня на
части. Черные люди хотели  убить меня копьями и стрелами.  Белые  люди, люди
моей породы, прогнали меня ружейными выстрелами. Неужели все существа в мире
-- мои враги? Неужели Акут -- единственный друг сына Тарзана?
     Старая обезьяна подошла к мальчику.
     -- Есть  племя больших  обезьян, -- сказала она,  -- только  они  будут
друзьями другу  Акута, только  они ласково встретят сына  Тарзана. Ты видел,
что людям нет до тебя дела. Пойдем же искать родное племя больших обезьян!
     Язык обезьян состоит из односложных гортанных слов, дополняемых жестами
и знаками.  Его  почти невозможно дословно  передать человеческой  речью; но
таков был смысл сказанного Акутом.
     Некоторое  время  они шли молча.  Мальчик был  глубоко  погружен в свои
мысли, в которых преобладали ненависть и жажда мщения. Наконец он заговорил:
     --  Хорошо,  Акут, --  сказал  он,  -- мы  пойдем искать наших  друзей,
больших обезьян.
     VIII
     ОТВЕРЖЕННЫЙ
     Год прошел с тех пор, как два шведа в паническом ужасе бежали из страны
коварного шейха. Маленькая Мериэм по-прежнему играла со своей Джикой.  Джика
истрепалась вконец,  но для Мериэм она была прекрасна,  как всегда. Девочка,
склонясь над  ее  костяной головой, шептала в  неслышащие уши обо всех своих
страданиях и надеждах, ибо перед лицом безнадежности надежда не покидала ее.
Правда,  ее мечты  были довольно неопределенны: она мечтала о  том, как  она
вместе с Джикой убежит в  какое-нибудь уединенное место, где нет ни  шейхов,
ни  злых  Мабуну, и станет  играть  одна  среди цветов, среди ярких  птиц  и
веселых маленьких мартышек, резвящихся в чаще деревьев.
     В этот  день Мериэм сидела  в траве на  краю селения; она играла в тени
развесистого дерева,  которое  росло за  изгородью,  окружавшей селение. Она
строила  для Джики  шалаш  из листьев. Перед  шалашом  был  посажен  лес  из
маленьких веточек.  Камешки служили посудой.  Джика  готовила обед.  Девочка
непрерывно  беседовала  со своей маленькой подругой  и была так погружена  в
домашние заботы Джики, что не заметила, как на дерево как раз над ее головой
неслышно вскочило какое-то странное существо.
     Два внимательных глаза  следили за нею сверху.  В этой части деревни не
было никого, кроме  девочки;  шейх  несколько  месяцев тому назад  уехал  на
север. Маленькая Мериэм беззаботно  играла,  не подозревая, что в это  самое
время шейх  возвращался домой во главе своего каравана и  был в каком-нибудь
часе пути от своей деревни...
     Год прошел с тех пор, как белые люди пулями прогнали мальчика обратно в
джунгли.  Он  отправился  после  этого  разыскивать  племя  человекообразных
обезьян  --  это  были  единственные  существа,  на  дружбу  которых  он мог
рассчитывать. Несколько недель шея он  с Акутом на  восток, все углубляясь в
джунгли. Год прошел для Джека недаром: его мускулы приобрели крепость стали;
он лазил и скакал по  деревьям со сверхъестественной ловкостью; он  научился
великолепно владеть оружием.
     За  этот год  Джек  превратился в могучего силача  с хитрым,  сметливым
умом.  В сущности  он  был  еще мальчиком, но когда он принимался,  играючи,
бороться с огромным человекообразным, он  всегда одерживал победу. Акут учил
мальчика  обезьяньей  борьбе,  и  вряд ли  можно было  найти лучшего знатока
военных  приемов  первобытного  человека,  и  вряд  ли  существовал  ученик,
способный быстрее усваивать уроки своего учителя.
     Блуждая по  лесу  в  поисках  племени больших человекообразных обезьян,
Джек  и Акут питались разными произведениями  флоры и фауны  джунглей. Когда
лесные  звери  беззаботно  шли  к  водопою, два страшных хищника  неожиданно
падали на них  сверху, с нависших ветвей  и оглушали  их  могучими кулаками.
Часто  Джек  пускал в ход свое копье -- антилопы и  зебры падали, пораженные
метким ударом.
     Юноша  прикрывал  свою наготу  леопардовой  шкурой,  но не  стыдливость
побуждала его  к  этому. Враждебная  встреча, оказанная ему людьми его расы,
разбудила в нем инстинкты дикого зверя. В  каждом человеке скрывается зверь,
но  в крови у Джека  звериные инстинкты  кипели  и  бурлили,  потому что  он
унаследовал их от  отца, который был воспитан среди диких зверей. Джек носил
шкуру леопарда прежде всего  как военный трофей, как  символ своей доблести:
он заколол  леопарда ножом  в  схватке  один  на один.  У  него  были  вкусы
первобытного человека, он любил украшать свое  тело, а  шкура показалась ему
очень красивой; это была вторая  причина, почему он носил ее. А когда  шкура
высохла, растрескалась  и  начала  разлезаться,  --  он  не  знал  искусства
дубления и  выделки  шкур,  --  он  был так  опечален,  что долго не решался
выбросить свой трофей. Когда же, через несколько дней,  он заметил на плечах
у  одного  чернокожего  такую  же  шкуру,  прекрасную,  пушистую,  правильно
выделанную,  он, не раздумывая ни минуты, бросился с  ветвей дерева на спину
ничего  не подозревавшего  дикаря,  вонзил  ему  в  сердце острый  клинок  и
завладел драгоценной добычей.
     Совесть  не  упрекала  его за этот вооруженный грабеж. В  джунглях сила
есть право, и  достаточно одного дня, чтобы эта истина глубоко укоренилась в
сознании каждого, кто попадет в этот лес, -- будь то человек или зверь. Джек
не сомневался,  что  если  бы такой же  случай представился  дикарю,  дикарь
поступил бы точно так  же.  Жизнь мальчика  и жизнь  чернокожего  в джунглях
имеют такую же малую цену, как жизнь льва или буйвола, как  жизнь  зебры или
оленя, как жизнь  любой из тех бесчисленных тварей, которые ползают, бегают,
прыгают  и летают  в тенистом сумраке  дремучих  лесов.  Жизнь дана  каждому
человеку  только  одна,  а  врагов,  которые  стремятся  отнять  эту  жизнь,
множество.  Чем  больше ты  уничтожишь  врагов, тем  больше  у  тебя  шансов
сохранить  собственную жизнь. Итак,  мальчик, улыбаясь,  снял с побежденного
пеструю красивую шкуру и продолжал с Акутом прерванный путь. Они разыскивали
племя  больших  обезьян,  которое,  конечно, встретит  их  с  распростертыми
объятиями.
     И вот  в один прекрасный день Акут  и Джек  нашли  тех,  кого искали. В
самой глубине  джунглей,  далеко  от человеческих взоров,  на ровной вершине
холма Джек  удостоился увидеть дикий  танец  Дум-Дум,  которого не случалось
видеть  ни одному человеку, тот  самый Дум-Дум,  который  некогда  так  лихо
отплясывал его отец.
     Джек  и Акут спали в густых ветвях  высокого  дерева, когда до их слуха
донесся далекий гул барабанов. Оба мгновенно проснулись.  Акут первый понял,
в чем дело.
     --  Большие обезьяны!  --  вскричал он. -- Они пляшут Дум-Дум! Вставай,
Корак, сын Тарзана, идем скорее к нашему народу!
     Акут  называл мальчика  Кораком, потому что не мог выговорить его имени
Джек. На языке обезьян Корак значит убийца. Убийца приподнялся с развесистой
ветки, на  которой  он спал, прислонившись  к  стволу, и,  потягиваясь, стал
расправлять  свое  сильное,  молодое  тело.  Его  гладкая   коричневая  кожа
лоснилась,  освещаемая бледным лунным сиянием,  которое лилось сквозь густую
листву.
     Обезьяна, скорчившись, сидела на  ветке. Она  тихо и  глухо  рычала  от
волнения. Мальчик зарычал в ответ. Обезьяна  беззвучно  спустилась на землю.
Лунный свет  серебрил поляну и освещал  неуклюжего  Акута, со  всклокоченной
черной шерстью, и стоящего рядом с ним, оттеняя его неуклюжесть, грациозного
мальчика,  с гладкой, красивой  кожей. Мальчик насвистывал  веселую песенку,
которую распевали  его далекие школьные товарищи. Джек был счастлив. Минута,
о которой он так долго мечтал,  скоро настанет; он найдет,  наконец, друзей,
он найдет родную среду. Часто в первые месяцы его бродяжьей жизни, когда ему
трудно  было  свыкнуться  с  постоянными  опасностями  и  лишениями, мальчик
вспоминал  далекую  Англию, вспоминал с тоской  родной  дом, отца и мать. За
последнее  время  воспоминания  эти потускнели, поблекли,  и он уже редко им
предавался. Постепенно старая жизнь на родине стала  казаться Джеку далеким,
полузабытым сновидением, и он уже перестал мечтать о том, чтобы пробраться к
какому-нибудь  приморскому   городу  и  оттуда  в  Лондон:  прежнее  решение
превращалось в прекрасную, но несбыточную грезу.
     Мысли о Лондоне и о  цивилизованном мире  были погребены в глубине  его
сознания и почти никогда не  выплывали на поверхность. Только формами тела и
более  развитым умом  он отличался от огромного свирепого животного, которое
стояло рядом с ним.
     В  избытке  радостных чувств, Джек  звонко шлепнул  Акута  по  затылку.
Полусердясь,  полушутя,  обезьяна  обернулась  и  оскалила  пасть;  длинные,
волосатые руки обхватили мальчика, и  оба повалились  на землю; они катались
по земле, рычали, смеялись, царапались,  кусались. Это была их любимая игра,
которая в  то же  время была для них  полезной  гимнастикой. Мальчик показал
Акуту некоторые приемы борьбы, которым  научился  в школе, и обезьяна быстро
их воспринимала.
     Но  было  одно  искусство,  которым никак не мог овладеть Акут -- бокс.
Обезьяну всегда поражало, как  это мальчику  удавалось  одним метким  ударом
кулака  лишать  ее  способности  защищаться;  это  злило  ее,  и  ей  подчас
приходилось сдерживать себя, чтобы  не вонзить зубы в мягкое  тело друга, --
ибо все же  она была обезьяной, с обезьяньим  нравом и обезьяньими свирепыми
инстинктами;  но,  на  счастье  Джека, в  такие минуты она совершенно теряла
голову от гнева и забывала  все  правила  наступления и защиты; тогда меткие
удары начинали сыпаться на нее со всех сторон, и  ей  приходилось отступать,
мрачно  ворча, с оскаленными зубами. Всякий раз после такого урока бокса она
дулась на мальчика часа два или три.
     В эту ночь им  не пришлось  заняться боксом.  Не успели  они обменяться
несколькими  ударами,  как запах Шиты,  пантеры,  заставил их насторожиться.
Огромная кошка пробиралась сквозь заросли  прямо  перед ними. На минуту  она
остановилась, прислушалась. Мальчик и обезьяна угрожающе закричали, а хищная
красавица поспешила скрыться.
     Тогда  они  двинулись на  звук  Дум-Дума. Барабанный бой становился все
громче и громче. Теперь им было слышно рычание пляшущих  обезьян, и в ноздри
им ударил  обезьяний запах. Шерсть на спине у Акута встала дыбом: проявления
страха и радости часто бывают сходны.
     Медленно  пробирались  путники  по джунглям, все  приближаясь  к  месту
сходбища больших обезьян. И вот  внезапно необычайная сцена открылась глазам
мальчика.  Для  Акута это зрелище было  знакомо, но Корак  никогда не  видел
ничего подобного: он почувствовал, как холодная дрожь пробежала по его телу.
Огромные  обезьяны плясали,  образуя  неправильные круги  вокруг  утоптанных
глиняных барабанов,  в которые  три старых самца неутомимо колотили палками,
почти размочаленными от долгого употребления.
     Акут, знавший нравы и обычаи  обезьяньей породы,  решил не обнаруживать
своего  присутствия,  пока  у  его сородичей  не пройдет  дикое  исступление
пляски. Когда  барабаны  умолкнут  и  утробы  насытятся, он покажется своему
племени. Затем произойдет совещание, после которого он и Корак будут приняты
в члены общины. В течение нескольких недель, а, быть может, и месяцев, к ним
будут  относиться  подозрительно  и с пренебрежением,  но  со  временем  это
пройдет.
     Акут надеялся, что среди этих обезьян  найдутся такие,  которые знали и
помнят Тарзана;  в  таком случае ему  будет легче  представить  им мальчика.
Затаенной мечтою Акута  было сделать Корака обезьяньим царем. Когда  мальчик
увидел необычайную  пляску человекоподобных, он  был готов броситься в самую
гущу пляшущих; Акуту  стоило больших усилий удержать его от этого  безумного
шага: он знал, что  оба они были бы немедленно разорваны на клочки. Обезьяны
доводят  себя до такого бешенства,  что в это время самые сильные и свирепые
хищники боязливо обходят сторонкой место ужасного Дум-Дум.
     Луна   опустилась  к  самому   горизонту;   барабаны  зазвучали   тише,
исступление танцующих начинало слабеть. Наконец, последний удар  барабана, и
звери принялись за истребление пищи, которую они наготовили для этой оргии.
     Акут объявил Кораку,  что это был  обряд провозглашения нового царя,  и
указал  ему  большую фигуру косматого монарха, который овладел скипетром так
же, как многие правители человечьей породы: убив своего предшественника.
     Когда обезьяны  наелись до  отвала  и  многие  уже собрались завалиться
спать, Акут дернул Корака за руку.
     -- Идем,  -- шепнул он. -- Следуй за мной!  Делай все, что будет делать
Акут.
     Он медленно  стал  пробираться  через чащу  деревьев  и остановился  на
дереве.  Здесь он постоял с минуту, а затем тихо завыл. Десятка  два обезьян
вскочили  на  ноги. Их  маленькие глазки забегали  по  сторонам. Царь первый
заметил две  незнакомые фигуры. Он издал зловещее  ворчание. Затем он сделал
несколько шагов  по направлению к пришельцам. Шерсть на нем ощетинилась. Его
ноги одеревенели, и он шел неуклюже, прихрамывая. За спиной у него толпилось
несколько огромных самцов.
     Он остановился, не  доходя до  пришельцев, как раз на таком расстоянии,
чтобы  его нельзя  было ни  схватить,  ни  ударить. Здесь он  остановился  и
принялся  раскачиваться  взад и  вперед на своих  коротких ногах,  оскаливая
могучие  клыки  с  устрашающими  гримасами  и  издавая  по временам  грозное
ворчанье  --   в  один   темп  с  телодвижениями.   Постепенно  раскачивания
становились все  быстрее, и  рычание превращалось в  один сплошной  громовой
рев. Акут знал, что он старается привести себя в ярость, чтобы броситься  на
них.  Но старая  обезьяна не собиралась сражаться:  она пришла с мальчиком к
этому племени, чтобы навсегда связать с ним свою судьбу.
     -- Я --  Акут, -- сказала  она,  --  он --  Корак.  Он --  сын Тарзана,
который был царем  обезьян. Я тоже был царем обезьян, которые жили в  стране
великих вод. Мы пришли, чтобы охотиться вместе с вами, чтобы сражаться бок о
бок с  вашим племенем. Мы -- великие охотники. Мы могучие бойцы. Примите нас
с миром!
     Царь перестал  раскачиваться. Он смотрел на них из-под нависших бровей.
Его налитые кровью глаза сверкали жестокой  злобой. Он  слишком недавно стал
царем и ревниво  относился  к своему званию. Он боялся, что эти две странные
обезьяны   вздумают  оспаривать  его  права.  Гладкое,  безволосое  существо
называлось человек, а человека он боялся и ненавидел.
     -- Убирайтесь вон! -- взревел он. -- Убирайтесь, или я убью вас!
     Пока  обезьяны кончали свою  пляску,  мальчик, стоя  за  спиной  Акута,
дрожал от  радостного нетерпения: ему  хотелось  поскорее спрыгнуть вниз,  к
косматым чудовищам, и  показать им, что  он  их друг,  что он  им родной. Он
ждал, что они встретят его  с распростертыми объятиями, и  теперь слова царя
наполнили его  сердце  скорбью и негодованием.  Чернокожие прогнали  его. Он
пошел к  белым, к родным, белым  людям,  но, вместо привета и  участия,  ему
ответили градом пуль. Большие обезьяны оставались его последней надеждой. Он
пришел  искать общества, в котором ему отказали люди. Но и обезьяны отвергли
его. Гнев охватил мальчика.
     Царь обезьян  стоял  как раз под веткой, на  которой они сидели. Прочие
обезьяны полукругом теснились за спиной  царя и с  любопытством наблюдали за
тем,  что  происходит.  Прежде,  чем  Акут мог понять намерения  мальчика  и
удержать  его, мальчик прыгнул  на  землю прямо  перед царем, который теперь
принялся вновь раскачиваться, чтобы привести себя в ярость.
     -- Я -- Корак! -- закричал мальчик.  -- Я -- Убийца. Я пришел к вам как
друг. Вы хотите  прогнать  меня. Что  ж, я уйду. Но раньше я докажу вам, что
сын  Тарзана -- ваш  повелитель, такой же повелитель,  каким был его отец, и
что он не испугался ни вашего царя, ни всех вас!
     Царь  обезьян на минуту  застыл от удивления: он не ожидал от пришельца
такой дерзости. Акут был поражен не менее царя: он был в отчаянии, он умолял
Корака опомниться, не рисковать своей жизнью, потому что он знал, что сейчас
к  священной  площадке  сбегутся  все бойцы  на  помощь  царю  и  беспощадно
расправятся с самозванцем. Но вряд ли царю и понадобится помощь! Одно усилие
мощных  челюстей,  и  нежная шея  мальчика обагрится кровью...  Броситься на
защиту  Корака  -- значило  идти  на  верную  смерть, но  преданный  Акут не
задумался ни на минуту. С глухим рычанием он спрыгнул на землю и встал рядом
со своим другом.
     Царь сделал шаг  по направлению  к  мальчику и протянул  длинные  руки,
чтобы обхватить его шею. Он широко раскрыл пасть, собираясь вонзить поглубже
желтые клыки  в гладкое  смуглое тело. Корак пригнулся к  земле и  готовился
принять нападение. Он сжался  как пружина, стараясь избегнуть мощных объятий
врага,  а  затем, в одно  мгновение  выпрямившись,  нанес царю  бешеный удар
кулаком в живот:  всю тяжесть своего тела, всю  силу своих стальных мышц  он
вложил в  этот  удар.  С ужасным  воем  царь  обезьян опрокинулся на  спину,
судорожно цепляясь за своего противника.
     Яростное рычание вырвалось  из груди у обезьян,  когда они увидели, что
их царь побежден; они бросились на Корака и  Акута, чтобы  стереть их с лица
земли.  Но старая  обезьяна  была  слишком  умна  и не желала принять  такой
неравный  бой. Уговаривать  мальчика бежать было бесполезно, Акут  знал это:
была только  одна  надежда  на спасение, и  он  ухватился за  нее.  Обхватив
мальчика вокруг пояса, Акут поднял его с земли и бросился  бегом  к  другому
дереву, которое низко опускало над землей свои  ветви.  Вся  свора обезьян с
ревом кинулась за беглецами. Но Акут, старый Акут с  барахтающимся мальчиком
на плече, оказался проворнее своих преследователей.
     Одним  прыжком вскочил  он на  дерево  и  с  ловкостью мартышки  втащил
мальчика на самую вершину. Но и здесь он не  остановился. Он бросился дальше
по  верхушкам деревьев,  не  выпуская  из рук свою драгоценную ношу, и скоро
скрылся в ночном сумраке джунглей. Некоторое время обезьяны гнались за  ним,
но расстояние между ними все  увеличивалось;  наконец, потеряв  его из виду,
они остановились,  а затем повернули  обратно, оглашая  ночную  тишину ревом
неудовлетворенной злобы.
     IX
     НОВЫЙ ДРУГ
     Тяжело было на душе у Корака. Бесцельно бродил он с  Акутом по джунглям
на  другой  день  после  неласкового   приема,  оказанного  ему  обезьянами.
Разочарование  давило  его сердце. Жажда мести кипела у него  в  груди. Он с
ненавистью  смотрел  на всех обитателей  джунглей, оскаливая  зубы и  грозно
рыча,  когда кто-нибудь  попадался  ему  на глаза. Он  выражал  свое  дурное
расположение духа так же, как его выражали дикие звери джунглей, от  которых
он невольно перенимал их повадки.
     Они  шли по  ветру медленно  и  осторожно, вглядываясь  в заросли перед
собой; внезапная опасность могла угрожать им только впереди, так  как  запах
врага был бы унесен от  них ветром. Вдруг оба остановились и склонили головы
набок.  Неподвижно, как каменные изваяния, стояли  они и прислушивались.  Ни
один мускул у них на лице не дрогнул. Вдруг Корак  рванулся вперед и вскочил
на ближайшее  дерево. Акут последовал за ним.  Они вспрыгнули  так бесшумно,
что  и в десяти  шагах человеческое ухо  не  могло бы  уловить  ни малейшего
шороха.  Они пробирались  по деревьям, часто останавливаясь и прислушиваясь.
По  их  смущенным,  недоумевающим  взглядам было  видно, что  оба  они очень
озадачены. Наконец, в ста ярдах от себя мальчик заметил деревянную изгородь,
а за нею палатки  из козьей  кожи и хижины, крытые соломой. Свирепое рычание
вырвалось у него из груди. Негры! Он ненавидел их.  Он тотчас же  кинулся на
разведку, крикнув Акуту, чтобы тот подождал его.
     Горе обитателю деревни, который попадется на глаза Убийце!
     Пробираясь  по нижним  ветвям, перепрыгивая с одного гигантского дерева
на другое, Корак бесшумно подвигался к селению. За изгородью слышался чей-то
голос.  Корак направил свой  путь  туда. Большое  дерево свешивалось над тем
местом, откуда доносился голос. Корак вскочил на это дерево; он держал копье
наготове; он слышал, что человек совсем  близко. Наконец,  он заметил сквозь
листву очертания своей жертвы. С поднятым копьем  в руке опускался он ниже и
ниже, чтобы лучше  разглядеть свою жертву. Сейчас  копье прожужжит и пронзит
ее!
     Наконец, он  увидел  спину человека. Он замахнулся копьем,  чтобы мощно
метнуть его. И вдруг убийца остановился. Он немного подвинулся вперед и стал
всматриваться. Хотел ли он лучше  прицелиться  или, может  быть,  грациозные
линии  маленького  детского   тельца  внезапно   охладили   жажду  убийства,
клокотавшую у него в крови?
     Он  тихо  опустил копье,  улегся спокойно на длинном суку, глядя широко
раскрытыми удивленными глазами вниз на существо, которое он собирался убить,
на маленькую девочку со смуглой кожей орехового цвета. Он больше  не  рычал.
Только одно выражение было написано у него на лице -- выражение напряженного
внимания: он старался  понять, что делает девочка? Вдруг лицо его осветилось
улыбкой:  девочка  повернулась,  и  он увидел  Джику, безобразную  куклу,  с
головой  из  слоновой кости  и с телом  из  крысиной  шкурки.  Девочка нежно
смотрела на куклу; прижимала  ее к  груди  и,  качая, пела грустную арабскую
колыбельную песенку. Взгляд Убийцы сделался задумчив и нежен...
     Быстро летели часы за часами.  Корак лежал на своей ветке и наблюдал за
играющей  девочкой.  Он ни разу не  видел  ее лица: только черные волосы  да
маленькое  загорелое плечико,  да  красивые  круглые  колени,  выглядывавшие
из-под коротенькой юбочки, -- вот и все, что он мог  рассмотреть. Изредка он
мог заметить круглую  щечку и нежно очерченный маленький подбородок. Девочка
поверяла свое горе Джике.
     Корак, забыв о своих кровавых замыслах, слишком слабо сжимал копье; оно
выскользнуло у  него из  руки и ударилось о  нижнюю ветку. Этот звук  привел
Убийцу  в  себя: он вспомнил,  что пришел убить человека, голос которого ему
послышался в джунглях; он поймал копье налету, и ненависть вернулась к нему.
Корак  взглянул на девочку:  он представил себе, как копье полетит вниз, как
железный  наконечник  вонзится ей в тельце, как горячая кровь обагрит нежную
кожу;  эта смешная кукла  выпадет  из рук  девочки,  когда  она  забьется  в
предсмертных мучениях...  Убийца  содрогнулся... Затем он гневно взглянул на
свое  копье,  будто   оно  было  живым  существом,   способным   понимать  и
чувствовать.
     Что  сделает девочка, если  он спустится к ней? Скорее всего заплачет и
убежит.  Тогда  прибегут  люди с копьями и ружьями; они либо убьют его, либо
выгонят вон.  Какой-то  комок  подкатился  к  его  горлу;  мальчик и  сам не
подозревал, как ему нужен  был товарищ, родной ему  по крови. Ему захотелось
спуститься вниз и  поговорить с  девочкой, хотя  он знал, что она говорит на
каком-то  чужом,  незнакомом  ему  языке.  Ничего!  Можно  объясниться с нею
жестами! Это не так уж невозможно! Кроме того, ему очень хотелось увидеть ее
лицо. Все, что  он видел, говорило  ему, что она  прехорошенькая. Но  больше
всего  его привлекало ее  нежное материнское отношение  к  этой  причудливой
кукле.
     Наконец он решился. Он привлечет к себе ее внимание и издали ободрит ее
улыбкой.  Медленно  стал он спускаться вниз. Корак уже почти слез  с дерева,
когда  он  услышал  сильный  шум, донесшийся с  другой  стороны селения.  Он
выглянул из-за ветвей и увидел большие ворота в конце главной  улицы; к этим
воротам шумной толпой сбегались отовсюду мужчины, женщины и дети. Вот ворота
распахнулись, и в  деревню  вошел  караван.  Тут  были и  чернокожие  рабы и
загорелые  арабы  северных пустынь;  проводники,  с  проклятиями  понукающие
верблюдов;  перегруженные  тяжелой  кладью  ослы,  которые   с  трогательным
терпением  переносят жестокие  побои  погонщиков и  только  печально шевелят
ушами; козы, овцы и  лошади. Впереди всех  ехал высокий суровый  старик.  Не
отвечая  на  приветствия  толпы  поселян,  он  направился  прямо в  середину
деревни,  к  большой палатке  из  козлиных  шкур.  На  пороге  стояла старая
морщинистая ведьма; высокий старик заговорил с ней.
     Из своего  скрытого  убежища Корак  видел  все:  он  видел, что  старик
расспрашивал о чем-то черную женщину, потом черная женщина ткнула пальцем  в
направлении дерева, под которым  играла девочка. -- Наверно, это ее отец! --
думал  Корак.  --  Отец надолго уезжал из дому  и  теперь, вернувшись домой,
прежде всего спрашивает о своей маленькой дочке. Как она обрадуется ему! Как
весело  побежит  к нему навстречу, как бросится  к  нему  объятия!  С  какой
любовью прижмет ее отец к груди и будет осыпать поцелуями! -- Корак  глубоко
вздохнул. Он вспомнил о своем отце в далеком Лондоне.
     Он  взобрался  повыше на дерево. Сам он  был несчастлив, и ему хотелось
насладиться зрелищем счастья других. Что если заговорить  со стариком? Может
быть,  тот поверит добрым намерениям Джека  и разрешит ему посещать деревню?
Надо  попробовать!  Мальчик  решил,  что он  будет смирно сидеть,  пока араб
поздоровается  с дочерью, а потом слезет  с дерева  и  дружески заговорит  с
ними.
     Араб  медленно  подкрадывался  к  девочке. Ага,  отец  хочет  доставить
сюрприз  своей дочке!  Корак представил себе ее  радостный испуг,  когда она
неожиданно увидит отца! Глаза у мальчика заблестели от нетерпения...
     Старик уже стоял позади девочки; суровое лицо его не улыбалось. Девочка
все  еще  не  замечала  его. Она непринужденно болтала со своей бессловесной
Джикой.  Старик  кашлянул. Девочка  вздрогнула и  быстро  обернулась.  Корак
увидел  ее лицо, прелестное,  невинное детское  личико с  большими,  темными
глазами.  Мальчик был уверен, что это личико осветится счастьем, чуть только
девочка  узнает отца, но не счастье, а  ужас прочел  он у нее на  лице, ужас
засветился в  ее глазах,  ужас искривил  ее  рот, ужас сковал все ее  члены.
Злобная улыбка змеилась на тонких губах араба. Девочка пробовала отползти  в
сторону, но старик грубо ударил ее ногой в бок, и она упала ничком на траву;
тогда  он впился в ее тельце  своими костлявыми пальцами и принялся наносить
ей жестокие удары куда попало.
     А  над  ним,  в ветвях дерева, притаился  зверь,  там, где минуту назад
лежал улыбающийся  мальчик, зверь  с раздувающимися ноздрями  и  оскаленными
зубами, зверь, дрожащий от бешенства.
     Шейх стоял, наклонившись над девочкой, когда Убийца спрыгнул  перед ним
на землю. В левой руке у мальчика  было зажато копье, но он позабыл о копье:
его правая рука была сжата в кулак, и  в тот момент,  когда шейх выпрямился,
пораженный неожиданным появлением упавшего с неба голого  человека, тяжелый,
сокрушающий удар в нижнюю  челюсть, удар молодого гиганта, обладавшего почти
сверхъестественной силой, свалил его на землю.
     Истекая  кровью, шейх  потерял сознание. Корак  подошел к девочке.  Она
поднялась на ноги и широко раскрытыми, испуганными глазами взглянула сначала
на мальчика,  а  потом  на распростертое  тело  шейха.  Невольным  движением
покровителя Убийца обнял девочку и встал рядом  с  ней,  ожидая,  когда шейх
очнется. Они стояли минуту молча, потом девочка заговорила.
     -- Когда он встанет, он убьет меня! -- сказала она по-арабски.
     Корак  не  понял ее.  Он покачал  головой  и  заговорил с  ней  сначала
по-английски,  а  потом  по-обезьяньи.  Но  она  не  поняла  ни  слова.  Она
наклонилась  и  коснулась  рукоятки кинжала,  который  торчал у араба  из-за
пояса.  Затем она подняла над головой ручку,  сжатую  в  кулак, и  погрузила
воображаемое  лезвие себе в  сердце. Корак понял: старик очнется и убьет ее.
Девочка,  дрожа, стояла около него. Она  не  боялась его. Зачем  ей  бояться
того,  кто спас ее  от жестоких побоев шейха? Никто никогда не делал для нее
ничего хорошего. Она  посмотрела  ему в лицо: это  было юное, красивое лицо,
такое же  смуглое, как и ее лицо; ей понравилась  пятнистая  шкура леопарда,
которая покрывала  его гибкое  тело  от  плеч  до  колен;  его металлические
браслеты и запястья возбудили ее зависть. Она очень любила браслеты, но шейх
никогда не позволил ей  носить  ничего, кроме этого  единственного бумажного
платья, убого прикрывавшего ее наготу; никогда у маленькой Мериэм не было ни
красивых мехов, ни шелковых тканей,  ни драгоценных камней; а все это ей так
нравилось...
     Корак  смотрел на  девочку.  Он  с  детства  относился  к  девчонкам  с
презрением;  даже мальчики,  которые  играли с  ним,  были,  по его  мнению,
маменькими  сынками. Он не знал,  что ему делать. Не оставить же ее здесь, у
старого араба, который зверски изобьет ее или, быть может, убьет! Нет! Но, с
другой стороны, может ли он взять ее с собой  в джунгли? Легко ли  ему будет
таскать за  собой по джунглям слабую, боязливую  девочку? Она будет пугаться
своей собственной тени, когда взойдет луна и выползут хищные звери, наполняя
рычаньем и воем ночную темноту.
     Несколько  минут он стоял, погруженный в раздумье.  Девочка следила  за
выражением его лица, стараясь догадаться, о чем он думает. Она тоже думала о
будущем:  она  так  боялась остаться  здесь, где ее  ожидает  ужасная  месть
злобного шейха.  Во  всем  мире  она  может  ждать  помощи только  от  этого
полунагого,  незнакомого юноши,  который так  чудесно  спустился из облаков,
чтобы спасти  ее  от  обычных  побоев. А  вдруг  ее  новый  друг  уйдет? Она
внимательно взглянула  в  его  напряженное  лицо  и  затем  подошла  к  нему
близко-близко  и  положила  свою  смуглую  мягкую  руку ему на  руку. Нежное
прикосновение  вывело его из задумчивости; он взглянул ей в глаза и обнял ее
снова, так как увидел слезы у нее на ресницах.
     --  Идем! --  сказал  он. -- Джунгли добрее  людей.  Ты  будешь жить  в
джунглях под защитой Корака и Акута.
     Слова  его ничего ей  не  сказали, но она  поняла  движение  его  руки.
Маленькая  ручка  обвилась  вокруг  его талии,  и  они направились  вместе к
изгороди.
     У дерева, с которого он впервые увидел ее, он взял ее на руки и прыгнул
с нею на нижние ветки; девочка доверчиво  прижалась к  его  могучей груди, и
рука ее, сжимавшая Джику, свисала за его спиной.
     Они  прошли  небольшое расстояние  от деревни,  когда  Мериэм  заметила
впереди страшную  фигуру  Акута. Вскрикнув, девочка  еще теснее  прижалась к
Кораку и со страхом указала пальчиком на обезьяну.
     Увидев Корака, возвращающегося с живой  ношей,  Акут решил,  что Убийца
принес пленника, и  с  рычанием кинулся к ним; хрупкая девочка способна была
вызвать  в сердце зверя не больше жалости, чем  побежденный в  бою обезьяний
самец. Она была чужая и должна быть убита. Он обнажил свои  желтые клыки при
их приближении, но, к его удивлению, Убийца тоже оскалил зубы, но не на нее,
а на Акута, и свирепо при этом зарычал.
     -- Ага! --  подумал Акут. -- Убийца достал себе  жену! -- и, подчиняясь
обычаям  своего племени, он оставил их наедине, а сам, отвернувшись, занялся
вдруг каким-то дождевым червяком, весьма аппетитным на вид. Но уголком глаза
он украдкой наблюдал за Кораком. Юноша посадил свою пленницу на большой сук,
за который она крепко уцепилась, чтобы не упасть.
     -- Она пойдет  с нами!  -- сказал  Корак  Акуту,  указывая  на  девочку
пальцем. -- Ты ее не трогай! Мы будем оберегать ее,
     Акут пожал плечами. Ему вовсе не  хотелось обременять себя заботами  об
этом человечьем детеныше. Она безнадежно беспомощна  --  он видел это  ясно:
она  боится его, боится сидеть  на  ветке. Акут  держался того  мнения,  что
беспомощных  надо истреблять. Но приходилось мириться с ней, раз этого хочет
Убийца.
     Акуту  новое  существо  совсем не  нравилось,  это он  мог положительно
утверждать. Ее кожа была лысая и гладкая, точь-в-точь как у червяка; ее лицо
нельзя было  назвать привлекательным.  Она была  далеко не так  хороша,  как
некоторые из обезьяньих  самок, которых он  приметил прошлой  ночью; вот где
настоящая красота, вот где грация и женственность! Огромный благородный рот,
милые желтые клыки и  мягчайшие усы! Акут вздохнул.  Затем  он выпрямился во
весь рост  и принялся прыгать  взад и  вперед по своей ветке, ибо даже такое
никудышное   существо,  как  эта  самка  Корака,  должно   было  оценить  по
достоинству его прекрасное сложение и грациозную осанку.
     Но  бедная  маленькая Мериэм только крепче прижималась  к  Кораку; одну
минуту ей даже  захотелось обратно в деревню, где условия существования были
так знакомы и привычны. Обезьяна пугала  ее; обезьяна была слишком велика  и
имела очень свирепый  вид.  В  движениях  Акута ей  чудилась угроза:  она не
понимала, что он  хотел понравиться ей;  она не  могла знать, что узы дружбы
связывают это чудовище с богоподобным юношей, спасшим ее от шейха.
     Вечер  и ночь Мериэм  была во власти нескончаемых страхов; Корак и Акут
носились по  деревьям  в  поисках добычи и вели девочку  головокружительными
путями.  Один  раз  они  спрятали  ее  в   ветвях  дерева,  а   сами  начали
подкрадываться к оленю; ей было очень  страшно оставаться одной в населенных
чудовищами джунглях,  но ее страх  обратился в ужас, когда она заметила, как
мальчик и обезьяна прыгнули с ветвей на спину  оленя и свалили его на землю;
когда  она услышала,  как ее прекраснолицый спаситель издал  дикое  звериное
ворчанье; когда  она увидела,  как  его  белые,  крепкие  зубы  вонзились  в
трепещущее тело оленя.
     Когда  Корак  вернулся  обратно к Мериэм,  его лицо, грудь и  руки были
запачканы  кровью;  он  предложил  ей  огромный кусок теплого  сырого  мяса.
Девочка в ужасе отшатнулась от него. По-видимому, Корака очень  огорчило  ее
нежелание отведать мяса; он побежал в лес и принес ей сочных плодов. Девочка
снова  почувствовала  благодарность  и  уважение  к  своему  спасителю.  Она
наградила его  нежной улыбкой.  О, если бы она знала, что значила эта улыбка
для одинокого мальчика, жаждавшего любви!
     Когда пришло время устраиваться на ночь, Корак  был очень  озабочен: он
боялся, что  девочка  во сне упадет с  дерева; положить  ее  спать на  землю
нельзя, ее растерзают дикие звери. И мальчик уложил девочку на широкой ветке
между собой и Акутом так, чтобы она не могла упасть и чтобы ей было тепло от
их тел.
     Мериэм долго не могла уснуть: ее страшила черная бездна, разверзавшаяся
под  нею, и  косматое  чудовище, лежавшее рядом; но  в конце концов  природа
взяла верх над этими страхами, и она забылась в глубоком сне.
     Когда  она проснулась,  солнце было уже высоко  на небе. Сначала она не
могла решить, проснулась ли она или все еще грезит во сне. Ее голова сползла
с плеча Корака, и взор ее упал на волосатую спину обезьяны. Она съежилась от
страха. Затем она почувствовала, что кто-то  держит ее, и,  повернув голову,
встретила  улыбающийся  взор  юноши.  Когда  он  улыбался ей, все  ее страхи
рассеивались. Она  крепче  прижалась к нему,  чтобы быть подальше от ужасной
обезьяны.
     Корак  заговорил  с  нею  на языке обезьян. Но  она покачала головой  и
отвечала  ему  по-арабски. Арабский язык  был  также  незнаком  ему, как  ей
обезьяний. Акут сел на суку и смотрел на них. Он понимал, что говорил Корак,
а девочка  издавала  какие-то глупые  звуки, непонятные  и  смешные. Акут не
понимал,  чем она  так понравилась Кораку. Он  долго и пристально смотрел на
нее, внимательно следил  за каждым ее движением, затем почесал голову, встал
и отряхнулся.
     Девочка  опять испугалась его. Зверь видел, что она боится  его и решил
ее немножко попугать: пригнувшись к ветке, он протянул свою длинную косматую
лапу,  как бы  собираясь  схватить  ее.  Глаза  у  Акута  были  веселые:  он
забавлялся. Увлеченный своей шуткой, он не заметил, как  у мальчика сузились
зрачки, как тот втянул голову в широкие  плечи,  приготовляясь к  нападению.
Едва лапа обезьяны  коснулась девочкиной руки, как юноша внезапно вскочил на
ноги и  испустил короткое ворчание.  Перед  глазами Мериэм мелькнул  кулак и
сильно ударил по физиономии удивленного Акута. Акут перевернулся и полетел с
дерева вниз.
     Корак  следил  за его  падением.  Вдруг  он  услышал  странный шорох  в
ближайших  кустах.  Девочка тоже  посмотрела вниз. Но она не  видела ничего,
кроме  рассерженной  обезьяны,  с   ворчанием  встававшей  на  задние  лапы.
Внезапно, как стрела из лука, куча пятнистого меха метнулась на спину Акута.
То была Шита-пантера.
     X
     ЖИЗНЬ ВТРОЕМ. -- "МАНГАНИ ИДУТ!"
     Когда  пантера прыгнула  на Акута, Мериэм вскрикнула от неожиданности и
ужаса, но  не потому, что она испугалась за судьбу обезьяны,  а  потому, что
юноша,  только  что  побивший  это  чудовище, собирался  совершить  безумный
поступок.
     Едва только появился хищник,  Корак выхватил свой нож и,  прыгнув вниз,
повис на ветвях.  В то мгновение, когда Шита готовилась вонзить свои  острые
клыки в тело обреченного Акута, Убийца вскочил ей прямо на спину.
     Огромная  кошка  была поймана в момент прыжка, когда она еще  не успела
выдрать  и  клока  шерсти  из  обезьяньей  шкуры;  с диким  воем  стала  она
кружиться, бросаться  на  спину, стараясь когтями и клыками  поймать  врага,
впившегося зубами ей в затылок и  не  перестававшего колоть  ей бок  ударами
ножа.
     Акут, услышав внезапный шум у себя  за спиной,  с необычайной ловкостью
для такого грузного зверя  вскочил на дерево рядом с девочкой;  но  когда он
увидел, что случилось, он  мгновенно спрыгнул обратно на землю.  Перед лицом
опасности, угрожавшей его товарищу, он сразу позабыл недавнюю обиду и так же
был готов без раздумья жертвовать собой ради друга, как Корак ради него.
     В результате Шита, неожиданно для себя, оказалась между двух взбешенных
зверей,  которые с остервенением  рвали ее  на  части.  Крича, ворча  и воя,
кружились  они втроем в кустах, заставляя дрожать  на  дереве  единственного
зрителя  этой  дикой  сцены, маленькую Мериэм, испуганно прижимавшую Джику к
своей детской груди.
     Нож мальчика  решил исход  сражения: пантера конвульсивно вздрогнула  в
последний раз и безжизненно растянулась в траве.  Юноша и обезьяна встали на
ноги,  и  их  взоры  скрестились над  простертым трупом врага. Корак  кивнул
головой в сторону девочки.
     -- Не трогай ее больше, -- сказал он, -- она моя!
     Акут  молчал, глядя налитыми  кровью  глазами  на труп  Шиты.  Затем он
выпрямился, поднял  взор  к небесам и  издал такой ужасный вой,  что девочка
снова вздрогнула  и  съежилась. Это  был  крик победы.  Мальчик  одну минуту
безмолвно глядел на Акута.  Затем он вскочил на дерево и поспешил к девочке.
Акут присоединился к  ним. Несколько минут он зализывал свои раны. Затем  он
отправился искать себе завтрак.
     В течение нескольких месяцев странная жизнь втроем протекала без особых
происшествий.  Вернее,  не  случалось  ничего необыкновенного  для  юноши  и
обезьяны: для  девочки это был  непрерывный  кошмар, длившийся  много дней и
недель, пока она  не привыкла  спокойно смотреть  в безглавый  лик  смерти и
перестала содрогаться  при прикосновении ее холодной мантии.  Постепенно она
выучивалась единственному способу обмена мыслями со своими друзьями -- языку
обезьян. Гораздо быстрее постигла  она искусство джунглей и, в конце концов,
часто была им полезной  -- стояла на страже,  пока они  спали,  помогала  им
находить след  зверей и т. п.  Акут  разговаривал  с ней  только  в  случаях
крайней необходимости,  но по  большей части старался ее избегать. Юноша был
всегда добр к ней и готов был переносить ради нее  какие угодно неудобства и
лишения.  Заметив,  что она  страдает от ночного холода  и сырости и  что ей
очень  неудобно  спать,  он  построил  для  нее  маленький  шалаш  в  ветвях
испанского дерева. Там маленькая  Мериэм спала в тепле, уюте и безопасности.
Убийца и обезьяна спали поблизости на голых  ветвях. Корак часто устраивался
у самого входа в шалаш, чтобы охранять свою подругу от хищных зверей.  Шалаш
был  очень высоко над  землей, и им не приходилось бояться Шиты. Но им могла
угрожать  опасность от Хисты-змеи  и от павиана, жившего неподалеку и всегда
скалившего зубы при встрече с ними.
     С  постройкой шалаша их  бродяжья жизнь окончилась.  К ночи  они должны
были возвращаться к своему дереву. Река протекала рядом; дичи, плодов и рыбы
было кругом в изобилии. Их жизнь протекала в той повседневной суете, которой
живут все дикие: они либо искали чего бы поесть, либо спали. Они  никогда не
думали о завтрашнем дне.
     Когда юноше приходила на память его прежняя жизнь  в далекой культурной
столице,  ему казалось, что  там  жил не он, а какое-то другое существо;  он
совершенно  не надеялся  вернуться  когда-нибудь в  культурные  страны. Ибо,
стараясь избегать  тех, с кем  он когда-то хотел  подружиться, он  зашел так
далеко  в  глубь  дикого  материка,  что  чувствовал  себя  теперь  навсегда
похороненным в джунглях.
     Кроме того, с появлением  Мериэм, он обрел  то, чего ему  больше  всего
недоставало в джунглях -- товарища-человека. В его дружбе с девочкой не было
никакого  оттенка чувственности: они были друзьями, товарищами -- не больше.
Они  относились друг  к  другу  как  два мальчика,  если не  считать немного
внимания и покровительства, которое инстинктивно оказывал ей Корак.
     Девочка боготворила его, как боготворила бы преданного брата. Любви они
оба не знали; но, по мере того, как  юноша становился старше, было ясно, что
и его посетит любовь, как всякого другого самца в диких джунглях.
     В  джунглях  у  них  было  много  знакомых.  Маленькие  мартышки  часто
собирались  вокруг  них поболтать и  попрыгать.  Акута они  очень  боялись и
держались от  него  в стороне. Корака они боялись меньше, но,  когда мужчины
уходили,   мартышки  подходили  к  Мериэм  близко-близко,  рассматривали  ее
украшения и играли с  Джикой, которая очень забавляла их. Девочка веселилась
с мартышками и кормила их. Они развлекали ее в долгие часы, когда Корака  не
было дома.
     Кукла  Джика совершенно изменилась с тех  пор, как  ее  маленькая  мама
покинула деревню шейха. Теперь она была  одета так же, как  и Мериэм: платье
ее составлял  лоскуток леопардовой шкуры, прикрывавший ее  с плеч  до колен.
Несколько  травинок, вставленных в сбившийся ком волос, заменяли  ей  перья.
Такие  же травинки на  руках  и ногах  служили  ей браслетами.  Джика  стала
настоящей  дикаркой. Но сердце у нее не  изменилось:  она осталась  такой же
внимательной слушательницей, как и раньше. Ее драгоценным качеством было то,
что она никогда не перебивала и ничего не рассказывала о себе.
     Сегодня  было все  так же, как всегда. В течение часа Джика внимательно
слушала Мериэм. Кукла сидела, прислонившись к стволу дерева,  а ее хозяйка с
кошачьей грацией лежала перед ней на толстой ветке.
     --  Маленькая Джика, --  говорила  Мериэм, --  наш Корак ушел  надолго.
Скучно и тоскливо в джунглях, когда с нами нет Корака.  Что он  принесет нам
сегодня? Еще один блестящий браслет для моей ноги? Или мягкий замшевый пояс,
который он отнимет у чернокожей женщины? Он говорит, что ему гораздо труднее
отнять украшения у женщины, чем у  мужчины, потому что женщин он не убивает.
Женщины  борются с ним и кричат;  на их  крики прибегают мужчины с копьями и
стрелами; Кораку приходится взбираться  на дерево. Иногда он тащит  за собой
на  дерево и женщину и там отнимает у нее украшения для Мериэм. Он  говорит,
что  негры стали бояться  его  и  когда он появляется, все  --  и мужчины, и
женщины -- прячутся в  своих  хижинах. Но он и туда  бежит  за ними и  редко
возвращается,  не  достав стрел для себя  и  подарков для  Мериэм.  Корак  в
джунглях -- могучий  владыка, это  -- наш Корак,  нет,  мой Корак, мой, мой,
мой!
     Маленькая испуганная мартышка  вскочила  ей  на  плечо  и  оборвала  ее
излияния:
     -- Спасайся скорее! -- кричала она. -- Мангани, Мангани идут!
     Мериэм  лениво  взглянула  через  плечо на суетливую нарушительницу  ее
покоя.
     -- Спасайся сама, маленькая Ману,  --  сказала она. -- Корак и Акут  --
единственные Мангани в  наших  джунглях; это  они возвращаются  с  охоты. Ты
когда-нибудь увидишь свою тень, маленькая Ману, и перепугаешься до смерти.
     Но мартышка  закричала  еще  громче и проворно полезла вверх,  к тонким
веткам, куда не может добраться Мангани, большая обезьяна.
     Мериэм  слышала,  что  кто-то  приближался,  карабкаясь  по ветвям. Она
внимательно   прислушалась:  приближались  двое  --  две  больших  обезьяны,
конечно, Корак и Акут. Для нее  Корак был тоже большой обезьяной, Мангани --
так они трое всегда называли себя. Человек был их врагом, и они  не  считали
себя больше принадлежащими к человеческому племени. Тармангани,  или большую
белую  обезьяну, как назывался  белый  человек  на их языке,  км  вообще  не
приходилось встречать. К Гомангани, большим  черным  обезьянам, или  неграм,
никто из них не принадлежал, -- так что они звали себя просто Мангани.
     Мериэм решила притвориться спящей и подшутить над Кораком. Она легла на
спину и крепок закрыла глаза.  Она слышала, как они  подходят ближе и ближе.
Они подошли к самому дереву и вдруг остановились, должно  быть, заметили ее;
но почему  они стоят так тихо? Почему Корак не здоровался с ней, как всегда?
Молчание начинало ей  казаться  подозрительным. Быть может, Корак тихо хочет
подшутить над ней?  Что же, она  перехитрит его!  Она  чуть-чуть  приоткрыла
глаза,  -- и сердце у нее замерло.  Огромная обезьяна, чужая обезьяна, какой
она никогда не видела, бесшумно подкрадывалась к ней. За ее спиной виднелась
вторая...
     С ловкостью белки  вскочила  Мериэм на ноги.  Обезьяна кинулась за ней.
Прыгая с ветки на ветку, девочка полетела по  джунглям.  За ней неслись  две
огромный  обезьяны.  Над ними,  по  верхушкам  деревьев,  с визгом  и писком
мчались мартышки, швыряя ветками в Мангани и подбодряя девочку.
     С  дерева  на  дерево  прыгала Мериэм,  стараясь держаться на тоненьких
ветках, где не могли пройти ее преследователи.  Обезьяны гнались за  ней все
быстрее и быстрее. Пальцы их  уже  не раз касались ее,  но она ускользала от
них, делая самые рискованные прыжки.
     Она постепенно пробиралась к верхушкам деревьев. Только бы ей добраться
до верхних веток, -- и она спасена! Но вдруг, после одного из самых безумных
прыжков,  ветка  под  ней  подломилась, и  она  полетела  вниз.  Ей  не  раз
приходилось падать, и она не боялась падения. Ее огорчало другое: теперь  ей
не удастся так скоро  добраться  до верхушки дерева.  Ее  падение  остановил
толстый  сук,  и   она  за   него  зацепилась;  не  медля  ни  секунды,  она
вскарабкалась на ветвь и хотела броситься дальше,  но  в этот момент грузная
фигура обезьяны спрыгнула сверху и очутилась рядом с ней. Длинная, волосатая
рука обхватила ее талию.
     Почти  одновременно  подбежала  вторая обезьяна.  Она протянула лапу  к
Мериэм,  но  ее  похититель,  крепко  сжимая  свою  добычу, оскалил  зубы  и
угрожающе  зарычал. Мериэм старалась вырваться из  цепких объятий:  она била
кулаками по  лохматой  груди, по  заросшей шерстью  щеке. Она  вонзила  свои
крепкие зубы  в  руку  чудовища. Обезьяна  ударила ее  злобно  по  лицу,  не
отворачивая  оскаленной  морды  от  своего товарища,  который,  по-видимому,
оспаривал у нее добычу.
     Обезьяне, поймавшей  Мериэм, было неудобно сражаться на шатком суку. Не
выпуская своей жертвы,  она  спрыгнула на землю. Вторая обезьяна последовала
за  ней, и  они сцепились в  яростной схватке. Девочка, пользуясь их ссорой,
несколько раз пыталась ускользнуть,  но всякий раз,  оставив  на время  свою
дуэль, они бросались за ней и ловили ее.
     Она  не раз получала удары, которые они предназначали  друг для  друга.
Наконец, она упала на траву без  чувств. А рядом две обезьяны дико  бились с
бешеным ревом.
     Над  ними  благим  матом  кричали  мартышки,  шмыгая  вверх  и  вниз по
деревьям.  Птицы с  причудливым  оперением слетелись смотреть  на  сражение.
Где-то вдали завыл лев.
     Обезьяны  катались по  земле и  рвали друг  друга  на  части.  Их  лапы
сплетались, как руки борющихся людей. Клыки разрывали мясо. Кровь стекала по
косматым телам, и земля кругом стала красной.
     Мериэм  без  сознания лежала  на  земле. Наконец, одна  обезьяна  стала
одолевать, и  бойцы упали на землю в последний раз. Несколько минут обезьяны
лежали  неподвижно. Только одна из них встала после этих объятий;  глубокая,
кровавая рана зияла у нее на  шее. Она  принялась  медленно похаживать между
девочкой и своим поверженным врагом; она попирала его ногами, испуская дикое
ворчанье. Мартышки с визгом разбежались. Лев снова завыл вдалеке.
     Обезьяна подошла  к Мериэм и  прислушалась, дышит ли  девочка.  Девочка
была жива. Мартышки стали постепенно возвращаться; они глядели на победителя
сверху, отчаянно кривляясь и визжа.
     Обезьяна  зарычала  на  них, оскалив клыки; затем она подняла  девочку,
перекинула ее через плечо и понесла по джунглям.
     Мартышки следовали за ней.
     XI
     ЛЮБОВЬ И БОРЬБА
     Когда  Корак  вернулся  с  добычей  с  охоты,  он  услышал  над головой
тревожную болтовню мартышек. О чем они тараторят?  Что случилось?  Наверное,
какая-нибудь неосторожная обезьянка попалась в холодные объятия удава. Юноша
поспешил наверх. Мартышки -- любимцы Мериэм;  Корак всегда рад помочь им. Он
быстро скакал  по деревьям. На дереве, где был шалаш Мериэм, он положил свою
добычу  и громко  позвал девочку. Ответа не было. Он  спустился  ниже. Может
быть, девочка спряталась в нижних ветвях?
     На толстом суку,  на  котором  любила качаться  Мериэм,  одиноко сидела
Джика, прислонившись  к  стволу. Что это значит? Мериэм никогда не оставляла
свою Джику. Корак взял куклу и сунул ее за пояс. Он громче позвал Мериэм, но
Мериэм не отвечала. Визгливая стая  мартышек убегала все дальше  и дальше, и
теперь Корак едва различал их пронзительные, беспокойные крики.
     Быть может, есть какая-нибудь связь между  тревогой  маленьких  Ману  и
непонятным исчезновением Мериэм? Не дожидаясь Акута, который еще не вернулся
с охоты, Корак помчался по  ветвям догонять возбужденную ватагу мартышек. Он
догнал их скоро. Увидя Корака, мартышки  завизжали, замахали  руками и стали
указывать вниз. Он взглянул и понял причину их тревожных криков.
     Сердце  у юноши  замерло,  когда  он  увидел  гибкое  тело  девочки  на
волосатом  плече у большой обезьяны. -- Мертвая! -- с ужасом подумал он, и в
ту же секунду в  его  душе проснулось новое, незнакомое чувство. Он  сам  не
понимал, что с ним; но он чувствовал, что весь мир  заключен для него в этом
хрупком, маленьком, нежном тельце, которое так беспомощно, так жалко свисает
с могучего плеча обезьяны.
     Разве может  он жить без Мериэм?  Мериэм -- его солнце, его  луна,  его
звезды.  Мериэм умерла -- для него умер свет,  умерла ласка, умерло счастье.
Стон вырвался  из его груди. Затем  с  рычанием дикого зверя  он  как стрела
помчался за гнусным похитителем.
     При  звуке  угрожающего  рева обезьяна оглянулась. Бешенство зажглось в
глазах Убийцы, потому  что в похитителе он узнал  царя обезьян,  того самого
царя обезьян, который так  жестоко  прогнал его, сына Тарзана, когда он всею
душою желал побрататься с племенем больших человекообразных.
     Царь обезьян  положил  девочку на траву  и  приготовился биться за свою
драгоценную добычу. Он узнал  Корака и  был уверен, что  легко  справиться с
ним. Разве он  не прогнал мальчишку с  круглой поляны,  даже  не прибегнув к
зубам?  Зверь  втянул  голову  в плечи и  бросился  на гладкокожую  тварь, у
которой хватило наглости оспаривать у царя его добычу.
     Они,  как  два разъяренных буйвола, повалились на  траву в  смертельной
схватке. Корак позабыл о своем ноже: только вкус вражьего мяса, разрываемого
алчными челюстями, только  потоки горячей крови, обагряющие обнаженное тело,
могли  утолить его  бешенство. Корак-Убийца  не  знал,  что  им руководит не
мстительность,  не злоба, а более могучее  чувство -- чувство самца, который
бьется с соперником за свою самку.
     Царь обезьян не рассчитал  нападения и, прежде чем он успел опомниться,
Корак сжал его в своих железных объятиях.
     Зажмурив  глаза в безумном исступлении, юноша  искал пальцами волосатую
глотку зверя.
     В эту минуту Мериэм очнулась. Широко раскрытыми глазами она глядела  на
разъяренных бойцов.
     --  Корак!  -- вскричала она. -- Корак!  Милый Корак!  Я  знала, что ты
спасешь меня! Убей его, Корак, убей его!
     Тяжело  дыша,  с горящими глазами, она вскочила на ноги  и подбежала  к
Кораку. В траве валялось копье,  брошенное Убийцей. Девочка заметила его. Не
бледнея,  наблюдала  она  эту страшную,  первобытную  схватку.  От  нервного
потрясения,  которое  она  перенесла,  когда  за  ней  гналась обезьяна,  не
осталось и следа.  Она была  возбуждена, но не  чувствовала  ни волнения, ни
страха.  Ее  Корак сражался  с  другим Мангани, который хотел ее украсть, но
Мериэм не прыгнула на дерево, чтобы издали, с высокой  ветви, в безопасности
следить  за  ходом битвы, как  поступила бы самка Мангани. Нет, она схватила
копье и, выбрав  удачный  момент, вонзила его прямо в  сердце  дикому зверю.
Корак  не нуждался в  ее помощи, так как  царь обезьян уже лежал в последнем
издыхании, с  перегрызенной  глоткой, но,  поднявшись на ноги, он  с улыбкой
поблагодарил свою союзницу.
     Какая  она  красивая  и  стройная.  Неужели  она  так  преобразилась за
несколько часов его отсутствия? Или, быть может, схватка с обезьяной сделала
его столь впечатлительным? Новая Мериэм явилась его восхищенному взору. И от
нервного напряжения он стал видеть все окружающее в ином свете. Сколько дней
прошло  с  тех пор, как он  унес маленькую арабскую  девочку  из  ее  родной
деревушки? Он не знал  этого;  в джунглях никто  не считает времени, и он не
замечал уходящих  дней.  Но теперь  он внезапно увидел,  как мало эта Мериэм
похожа на ту маленькую девочку,  которая когда-то  няньчилась с Джикой,  под
тенью высокого дерева,  у ограды селения. Наверное,  перемена совершалась  с
большой постепенностью,  если  он  так долго не замечал ее. Что же заставило
его  теперь  так внезапно  заметить  эту перемену?  Его  взгляд  перебегал с
девочки  на  тело  убитого  зверя.  И  вдруг он  разгадал  истинную  причину
похищения девочки; его глаза широко раскрылись от внезапно блеснувшей мысли,
а  затем засверкали от  ярости, когда  он взглянул  на гнусного хищника.  Он
снова посмотрел на Мериэм, и густая краска залила его щеки. Да,  конечно, он
смотрел на нее теперь другими глазами -- глазами мужчины, который смотрит на
женщину.
     Пока они стояли,  возбужденные, над трупом убитого врага, Акут вернулся
с охоты. Увидев поверженного царя обезьян, он с победным рычаньем бросился к
трупу,  вскочил на него  и  принялся  издеваться над павшим врагом, чванливо
выпячивая  грудь и  кривя свои длинные  подвижные губы; шерсть встала на нем
дыбом. Он не обращал никакого  внимания на Мериэм  и  Корака. В глубине  его
сознания  зашевелились  какие-то давно забытые ощущения, когда он  глядел на
распростертое  тело сородича и  втягивал  в себя его запах. Животная  ярость
Акута  была  только  внешним  проявлением просыпавшихся  в  нем  чувств,  но
внутренние   ощущения   старой   обезьяны   были   совсем  иные   и   притом
щекочуще-приятные.
     Запах убитой обезьяны и ее огромное волосатое тело пробудили в сердце у
Акута  страстную  тоску  по  родному  племени.   Не  одному  только   Кораку
приходилось переживать в эти минуты глубокое душевное волнение.
     А Мериэм? Мериэм была женщина... Любовь -- божественное право  женщины.
Мериэм всегда любила Корака;  но  для нее он был старшим братом -- и только.
Она не испытывала сердечного трепета. Она любила его по-прежнему, как сестра
любит  нежного  брата,  с ним  она  чувствовала  себя счастливой,  она очень
гордилась  им. Разве был  кто-нибудь в джунглях сильнее,  красивее, отважнее
его?
     Корак близко подошел к девушке. Новый  огонек вспыхнул в его глазах, но
Мериэм не поняла его значения. Она еще  не могла осознать, что для них обоих
пришла пора зрелости,  и не  подозревала, какую  великую перемену в их жизни
предвещает новый огонь, запылавший во взгляде у юноши.
     -- Мериэм! -- хрипло прошептал  Корак и положил сильную, загорелую руку
на  ее обнаженное плечо. -- Мериэм!  -- он прижал  ее  к груди. Она, смеясь,
подняла голову и взглянула на него,  а он  наклонился и поцеловал ее прямо в
губы.  Она  все  еще  не   понимала;  она  не  могла  припомнить,  чтобы  ее
когда-нибудь  кто-нибудь  до  сих  пор  целовал.  Ей  это  показалось  очень
приятным.  Мериэм  подумала,  что Корак хочет таким способом  выразить  свою
радость; ведь обезьяне не  удалось унести Мериэм! Мериэм тоже  была  рада, и
потому она обвила руками шею  Убийцы и несколько  раз поцеловала его. Потом,
заметив свою  куклу  за поясом у юноши, она  схватила ее, прижала к  груди и
стала осыпать ее  лицо такими же поцелуями, какими только что  осыпала  лицо
Корака...
     Корак хотел что-то сказать. Он хотел объяснить Мериэм, как он любит ее,
но он был так потрясен внезапно нахлынувшим чувством, что не мог говорить...
Да и помимо того, в лексиконе Мангани не хватало для этого слов...
     Вдруг  Акут глухо, предостерегающе зарычал. Корак оторвался от дорогого
лица. В нем сразу  проснулись привычные ощущения  дикого обитателя джунглей.
Он весь насторожился. Его ноздри втягивали воздух. Что-то случилось!
     Корак  подошел  ближе  к Акуту.  Мериэм  стояла  позади.  Все  трое  не
двигались  и напряженно вглядывались в густую листву.  Треск веток,  который
привлек  их  внимание,  слышался все  ближе и  ближе, и  вдруг  из  зарослей
выскочила большая обезьяна: увидя их, она остановилась в нескольких шагах от
места, где они стояли, и издала глухое, угрожающее  рычание: через минуту из
кустов  выскочил другой самец, а за ним стали появляться и еще самцы и самки
с детенышами  -- всего  десятка три больших человекообразных; они полукругом
обступили Мериэм, Акута и Убийцу. Это было племя убитого царя.
     Акут заговорил первый.
     -- Корак, могучий  боец, убил вашего царя! -- прорычал он,  указывая на
мертвое тело. -- Нет никого в джунглях более великого,  более сильного,  чем
Корак, сын Тарзана! Теперь Корак -- царь вашего племени. Кто из вас скажет о
себе, что он сильнее Корака?
     Это был вызов всем, кто осмелился бы оспаривать права Корака на царское
звание. Обезьяны  заволновались,  забормотали; затем молодой  самец выступил
вперед, переваливаясь на толстых коротких ногах. Он ощетинил шерсть, оскалил
зубы и свирепо зарычал.
     Это был зверь огромных  размеров, в полном расцвете сил. Он принадлежал
к тому редкостному типу обезьян, который очень высоко ценится белыми людьми.
Белые  совершают  специальные,  иной  раз   труднейшие  экспедиции  в  самые
неприступные чащи джунглей, чтобы добыть такую обезьяну. Даже туземцам редко
удается увидеть этих могучих, волосатых первобытных людей.
     Корак  выступил вперед, чтобы  грудью  встретить  чудовище.  Он  грозно
рычал.  В  его  мозгу  быстро  созрел  план  действий.  Схватиться  с   этим
здоровенным зверем  сейчас  же после трудной и ожесточенной борьбы  с  царем
Корак  не мог; у  него не хватило бы сил.  Он должен добиться  победы другим
более доступным ему путем.
     Он пригнулся  к земле,  готовый встретить врага; ему  пришлось, однако,
немного подождать: его противник для назидания  зрителей, а  также для того,
чтобы  устрашить  Корака,  счел  необходимым перечислить  все  свои  великие
подвиги,  описать  свое могущество  и  вкратце  изложить свои  намерения  по
отношению к ничтожному Тармангани, которого он  собирался примерно наказать;
окончив  свою  речь,  самец  приступил  к  боевым  действиям.  Со  скоростью
курьерского поезда он ринулся  на спокойно стоящего Корака.  Кулаки обезьяны
были сжаты, а пасть широко раскрыта. Корак не двигался, пока длинные руки не
потянулись,  чтобы  обхватить  его   стан.  Тогда   юноша  проскользнул  под
протянутыми  руками зверя, по пути нанес ему страшный удар в верхнюю челюсть
и  отскочил  в сторону, а разогнавшийся самец пролетел мимо, и его волосатое
тело тяжело рухнуло на землю.
     Взбешенный зверь взметнулся,  чтобы  мгновенно вскочить  на  ноги. Пена
покрывала  его  губы;  маленькие глазки налились  кровью;  кровавая  слюна с
храпом  вырывалась из его пасти. Но Корак стоял над поверженной обезьяной, и
в ту секунду, когда  косматая морда поднялась  над землей,  нанес ему второй
удар. Зверь снова упал в траву.
     Опять и опять  пробовал подниматься с  земли самец,  но  снова  могучий
кулак  Тармангани  опрокидывал  его  на  землю. Слабее и  слабее становились
усилия зверя. Кровь залила ему лицо и грудь. Багровый поток хлынул из носа и
изо рта. Толпа, которая раньше подбадривала его сочувственным ревом,  теперь
осыпала  его  издевательствами.  Симпатии его сородичей  перешли на  сторону
Тармангани.
     -- Ка-года? -- спросил Корак, еще раз опрокидывая на землю самца.
     Опять упрямый самец попытался подняться на ноги. И еще раз могучий удар
поверг его обратно в траву.
     --  Ка-года?  --  спросил  Корак.  Это  значило  на  обезьяньем  языке:
сдаешься?
     Одну минуту зверь лежал неподвижно,  тяжело  дыша. Потом с искривленных
губ слетело единственное слово: ка-года.
     --  Вставай и убирайся  к  своим! -- сказал Корак. -- Я не  желаю  быть
царем того племени, которое  когда-то прогнало меня.  Идите своей дорогой, а
мы  пойдем своей. Быть может, мы  будем  друзьями, но быть вашим царем  я не
желаю.
     Старый самец медленно приблизился к Кораку.
     -- Ты убил нашего царя,  -- сказал он. -- Ты победил того,  кто  мог бы
сделаться  нашим царем.  Ты из  милости  сохранил ему  жизнь.  Кто же  будет
управлять нами?
     Корак указал на Акута.
     -- Вот ваш царь! -- сказал он.
     Но  Акут  не  хотел  расставаться с  Кораком,  хотя  его  очень  тянуло
вернуться  к  родному народу.  Он  стал упрашивать  Корака поселиться  среди
обезьян.
     Юноша молчал. Он думал  о Мериэм. Где ей будет лучше? Где она  будет  в
большей  безопасности? Если Акут уйдет  к обезьянам, Кораку придется одному,
без посторонней помощи охранять  Мериэм.  Это  очень трудно.  Если, с другой
стороны, он и Мериэм присоединятся к обезьяньему племени, разве сможет Корак
спокойно  уходить  на  охоту, оставляя Мериэм  одну среди  человекообразных?
Обезьяны не умеют сдерживать свои дикие страсти. Какая-нибудь самка может из
ревности  воспылать  злобой к  стройной  белой девушке  и  убить ее во время
отсутствия Корака.
     -- Мы будем жить по  соседству,  недалеко от  вас,  --  наконец  сказал
Корак. -- Когда  вы перекочуете  на новое  место, я  и Мериэм  перекочуем за
вами. Мы  всегда будем устраиваться поблизости от  вас. Но жить среди вас мы
не
     будем.
     Акут не  соглашался. Ему  не хотелось расстаться с Кораком.  Он наотрез
отказался вернуться к  родному народу;  но  когда он  увидел,  как последняя
обезьяна  исчезает в густых ветвях, когда  он увидел нежные взгляды, которые
бросила  на  него  молодая самка  убитого  царя, голос  крови  заглушил  все
остальные  чувства, и, бросив прощальный  взгляд на  любимого  Корака,  Акут
ринулся за красивой самкой в темные заросли первобытного леса.
     ***
     Когда Корак ушел из негритянской деревни по окончании своей хищнической
экспедиции, вопли  обобранной  им жертвы и  прочих  женщин и детей заставили
встревоженных  воинов бросить  рыбную ловлю и  охоту и поспешить в  деревню.
Бешенство  овладело  дикарями,  когда  они  узнали,  что белый дьявол  опять
ворвался в их хижины, до смерти перепугал их жен, украл стрелы, снял с одной
из женщин дорогие украшения и разграбил склады съестных припасов.
     Они испытывали суеверный ужас перед этим лесным духом, который охотился
в сопровождении огромной обезьяны;  но  их  злоба  была так велика,  что они
побороли  свои  страхи и решили отомстить ему и навсегда избавить джунгли от
его зловредного присутствия.
     Через несколько минут два десятка разъяренных  чернокожих воинов, самых
храбрых и  проворных  из  всего  племени, пустились  в погоню за  Кораком  и
Акутом.
     Корак и Акут лениво и медленно перепрыгивали с дерева на дерево. Они не
думали о погоне и даже  не оглядывались назад. Эта беспечность была понятна:
им  столько  раз безнаказанно сходили с рук их разбойничьи проделки, что они
привыкли  презрительно относиться к дикарям. Ветер дул им  в  лицо, и потому
они  не чувствовали  запаха  преследователей.  Они  беззаботно  возвращались
домой,  не  догадываясь, что  разъяренные  дикари, которым  не  хуже их были
известны  все лесные дороги, с  настойчивостью  гончих  следуют за  ними  по
пятам.
     Отрядом  воинов  предводительствовал  Ковуду,  опытный  старый  дикарь,
который славился среди своего племени хитростью и отвагой. Ковуду напряг все
свои душевные силы и  способности, и его наблюдательность, нюх и быстрый  ум
оказали  ему  блестящую  услугу:  ему  удалось,  наконец,  напасть  на  след
разбойника.
     Шум битвы привел дикарей на поляну,  где в  это время Корак сражался  с
царем обезьян. Ковуду  был так  удивлен, увидев  рядом с  убийцей прекрасную
белую  девушку, что не сразу отдал приказ нападать.  В эту минуту  появились
большие обезьяны; черным воинам пришлось временно воздержаться от нападения,
и они сделались невольными свидетелями битвы Корака с молодым самцом.
     Но  большие  обезьяны  ушли; белый  юноша и белая девушка остались одни
среди джунглей.
     --  Смотри, -- зашептал один чернокожий, наклонившись  над ухом вождя и
указывая  на какой-то деревянный предмет, который девушка прижимала к груди.
-- Когда я и мой брат были рабами в арабской деревне, брат вырезал из дерева
эту вещицу и  подарил ее маленькой дочке шейха. Она  целыми днями возилась с
этой  деревяшкой.  И  прозвала  ее  Джикой,  --  так зовут  моего брата.  За
несколько дней до нашего  побега,  какой-то дьявол избил  шейха и утащил его
дочь с собой. Если это она, за нее можно получить большой выкуп у шейха.
     Корак  обнял Мериэм. У  него  билось  от любви сердце, и кровь шумела в
ушах.  Он уже не помнил цивилизованного  мира, Лондон отошел от него так  же
далеко, как древний Рим.  Во всей вселенной существовали  теперь только двое
-- Корак-Убийца и Мериэм, его самка. Он  прижал  ее к  себе и покрыл ее лицо
страстными поцелуями.
     Вдруг  перед  ним  разверзся  ад:  черные  воины  с  победными  криками
бросились на поляну.
     Корак вздрогнул, выпрямился и мгновенно приготовился к битве. Мериэм со
своим собственным маленьким легким копьем встала рядом с юношей.  Туча стрел
полетела в них. Одна стрела попала Кораку в плечо, две вонзились ему в ногу.
Он упал на землю.
     Мериэм была невредима. Дикари  не хотели  ранить ее. Воины  бросились к
Кораку,  чтобы прикончить  его и овладеть  девушкой,  но в эту секунду  Акут
выскочил из-за кустов, а за ним целое стадо его новых подданных.
     С  воем и  неистовым рычанием  налетели обезьяны  на чернокожих воинов.
Ковуду понял, что схватка с этими мощными человекоподобными вряд ли увенчает
его  армию  новыми лаврами, и предпочел бежать. Он схватил  девочку  и отдал
приказ солдатам, чтобы они  отступали. Но  отступать было  не так-то  легко.
Обезьяны  яростно  преследовали  бегущих,  нескольких   искалечили,   одного
задушили. К счастью  для чернокожих солдат, Акут  удержал своих подданных от
дальнейшей  погони. Судьба похищенной девочки мало  волновала  его;  гораздо
больше  тревоги внушала ему  рана Корака. До девочки ему  не  было  дела. Он
всегда считал ее лишней обузой.
     Корак лежал  на земле,  истекая  кровью.  Он  был в  беспамятстве. Акут
тотчас же принялся зализывать  его раны, потом взвалил его к себе на плечи и
унес наверх, в то убежище, которое Корак соорудил для своей подруги. Что еще
мог сделать дикий зверь? Природа должна была довершить остальное  и излечить
раненого, или же Корак должен был умереть.
     Но он не умер. Беспомощнее малого ребенка  он лежал у себя наверху: его
била жестокая лихорадка. Акут и другие  обезьяны принимали  все  меры, чтобы
защитить его от назойливых птиц и зверей. Иногда Акут  приносил  ему  сочные
плоды, чтобы  раненый мог утолить жажду.  В  конце концов  могучий  организм
победил. Раны,  нанесенные  острыми стрелами,  стали  затягиваться. К Кораку
вернулась прежняя сила.
     В те минуты, когда к нему возвращалось  сознание, он страдал не столько
от боли, сколько от тревожных мыслей о судьбе  Мериэм.  Он лежал в ее уютном
гнездышке на мягких звериных шкурах и думал только о ней. Где она? Что с нею
сталось? Он должен выздороветь ради нее. Ради  нее он должен снова сделаться
сильным,  чтобы  разыскать  ее и  защитить  от  врагов.  Что сделали  с  нею
чернокожие?   Жива  ли  она?   Неужели   эти  мучители,  которые   с   таким
сладострастием  терзают  человеческое  тело,  уже  погубили  ее?  Увы, Корак
слишком  хорошо знал жестокие нравы  этого племени.  Временами он  буквально
дрожал  от  ужаса:  его умственному взору рисовались  самые  свирепые пытки,
которым могла подвергнуться его любимая девушка.
     Томительной  чередой тянулись  дни,  юноша  выздоравливал  медленно.  И
прошло  немало  времени,  пока,  наконец, он  настолько  окреп, что мог  без
посторонней помощи  выползать из гнезда и  спускаться вниз на землю. Питался
он в эти дни почти исключительно сырым мясом, которое добывал  ему Акут. Эта
здоровая мясная пища ускорила его выздоровление, и в один прекрасный день он
почувствовал,  что  у  него  достаточно  сил,  чтобы  добраться  до  деревни
чернокожих.
     XII
     ПО СЛЕДАМ МЕРИЭМ
     Два белых человека --  высокие,  длиннобородые -- осторожно пробирались
по джунглям. Их лагерь был расположен на берегу широкой реки, но они уходили
все дальше от лагеря в чащу.
     Один из них был Карл Иенсен, другой -- Свэн Мальбин. Их наружность мало
изменилась, хотя прошло  уже  несколько лет с  того  дня, когда они пережили
такой  жестокий испуг, встретившись лицом к лицу с  Кораком и  Акутом. Корак
искал тогда у них приюта и убежища,  но они  и их сафари пришли в панический
ужас и прогнали бездомного, жаждущего ласки ребенка.
     С  тех  пор  они  каждый  год  регулярно  приходили в джунгли  --  либо
торговать с туземцами, либо  грабить их. Они охотились и ставили  западни, а
порою служили проводниками для других белых людей, так как всю эту местность
они знали отлично. После того, как им не удалась их  махинация с  похищением
девочки, они старались держаться подальше от территории шейха.
     Теперь они  опять подошли к его селению.  И притом довольно близко. Так
близко им  еще не случалось  приближаться сюда  за  это время. Но все же они
были  в безопасности,  так  как  местность, смежная с владениями шейха, была
совершенно безлюдна.  Кроме того,  племя Ковуду  питало острую  ненависть  к
шейху; этот хищник в былые  годы часто совершал  на местное  племя набеги  и
однажды чуть было не истребил его совсем до последнего человека.
     Теперь они явились в джунгли, чтобы ставить ловушки для диких зверей. У
них было поручение от одного из крупных зоологических садов в Европе достать
живые  экземпляры  некоторых   африканских  животных.   Сегодня   оба  шведа
направлялись к  западне, которую они поставили специально для поимки крупных
павианов.  Еще издали  они услышали дикие крики  обезьян  и поняли,  что  их
надежды сбылись: павиан  пойман. Оттого-то так визжат и лают сотни павианов,
собравшихся вокруг западни. Очевидно, они выражают свой гнев по поводу беды,
приключившейся с их товарищем.
     Приблизившись к  западне, охотники убедились, что  дело  обстоит именно
так. Огромный самец в  неистовой ярости метался  по клетке, пытаясь выломать
стальную решетку.  А  вокруг  клетки столпилось  множество других  павианов,
которые с верещанием, ревом и  лаем  предпринимали  целый ряд самых  нелепых
попыток высвободить его из тюрьмы. Шум стоял невообразимый.
     Но  ни шведы, ни павианы не заметили, что в  листве одного из окрестных
деревьев прячется голая фигура подростка. Корак (это был он) подошел к этому
месту почти в одно время с Иенсеном и  Мальбином и с величайшим любопытством
следил за действиями и возней рассерженных павианов.
     Нельзя сказать, чтобы отношение Корака к павианам отличалось до сих пор
излишней  нежностью.  При  случайных  встречах   с  павианами   он  держался
вооруженного нейтралитета  --  и  только.  Акут  и  павианы,  сталкиваясь  в
джунглях, обычно настораживались и  принимались  рычать, а  Корак, на всякий
случай,  обнажал  свои  острые зубы.  Поэтому он был не  слишком  взволнован
пленением  павианьего  царя.  Не  столько  сочувствие,  сколько  любопытство
заставило его остановиться неподалеку от клетки.
     Вдруг его быстрые глаза приметили тут же за ближайшим кустом двух белых
людей в одежде непривычного цвета.
     Он так  и  встрепенулся. Кто  они такие? Кто позволил им  вторгаться во
владения Мангани? Что они делают тут? Корак  неслышно соскользнул на  нижние
ветви, чтобы внюхаться в  запах  белых  людей  и лучше  рассмотреть их лица.
Спустившись  ниже, он  мгновенно  узнал их  обоих: это были те  самые  люди,
которые несколько лет тому назад встретили его ружейными выстрелами. У юноши
засверкали глаза. Он почувствовал, что волосы поднялись у него на голове. Он
весь съежился, подобрался и принялся следить за каждым движением белых с тем
напряженным  вниманием, с каким пантера наблюдает за  добычей перед тем, как
прыгнуть на нее.
     Вот белые люди вскочили, подбежали к клетке и пробуют спугнуть павианов
криками.  Вот один  из  них  поднимает ружье  и  стреляет  в самую  середину
изумленной и взбешенной стаи. В первую минуту Кораку показалось, что павианы
кинутся на охотников  и растерзают  их в клочья, но после третьего  выстрела
павианы  помчались  очертя  голову  в  лес.  Тогда европейцы  приблизились к
клетке. Корак думал, что они намерены убить павианьего царя. К этому царю он
не  чувствовал  жалости,  но  еще  меньше  жалости   он  чувствовал  к  двум
европейцам.  Павианий  царь никогда  не  пытался  убить Корака,  а  эти люди
пытались.  Павианий царь  был законным гражданином джунглей, а эти люди были
здесь чужаками. Корак был безусловно на стороне павиана.
     Он обернулся  назад и увидел,  что  павианы не убежали отсюда совсем, а
столпились на дальнем конце лужайки и ждут, что будет дальше?
     Корак  громко окликнул  их. Он мог  свободно  объясняться на  павианьем
наречии:  это  почти  тот  же  язык,  что и  у  больших обезьян. Белые  люди
оглянулись: кто это кричит у них за спиной? Они думали, что это какой-нибудь
другой павиан, который подкрался к ним  сзади. Но как они  ни всматривались,
они не увидели Корака:  густая листва хорошо прикрывала его. Несколько минут
он сидел молча, а потом крикнул опять.
     -- Я -- Убийца! Эти люди -- враги! И  мои враги, и  ваши! Я  помогу вам
спасти вашего царя!  Следите  за мной,  и  чуть я наброшусь  на этих  людей,
набрасывайтесь и вы, все разом. Мы прогоним их и выручим вождя!
     И хором закричали павианы:
     -- Мы сделаем, как ты сказал, Корак!
     Соскочив  с  дерева, Корак  бросился на  шведов, и в  ту же минуту  все
триста павианов последовали его  примеру.  Иенсен и Мальбин, увидев странную
фигуру полуголого белого  воина, бегущего прямо на них  с  поднятым  копьем,
выстрелили оба сразу в него. Но они были  так ошеломлены неожиданностью, что
промахнулись.  А  тем  временем павианы с яростными воплями  налетели на них
бешеной ордой. Шведы пустились  бежать,  отбиваясь  на бегу  от  нападающих.
Звери хватали их сзади; белые отчаянно оборонялись и как сумасшедшие  бежали
по направлению к чаще. И ни за что бы не  спастись белым пришельцам, если бы
к ним на выручку не подоспел отряд их вооруженных товарищей.
     Увидев, что белые  пустились  бежать, Корак перестал  интересоваться их
дальнейшей судьбой. Все его помыслы были теперь обращены к павиану, которого
надо было освободить из  клетки.  Обезьяны своим  убогим рассудком не  могли
додуматься, как им отодвинуть железные засовы западни,  но для человеческого
мозга Корака здесь не было ни  малейшей трудности.  Он тронул две-три скрепы
-- и дело  было сделано! Павианий владыка был свободен! Освобожденный павиан
и не  думал рассыпаться перед Кораком в благодарностях, да Корак и не ожидал
благодарностей. Он  и  без  того знал,  что ни  один  из павианов никогда не
забудет оказанного одолжения, хотя,  в сущности, это  было  ему безразлично.
То,  что он  сделал, он  сделал не для того, чтобы  угодить павианам,  а для
того, чтобы  отомстить  белым  людям. О павианах он не  заботился.  Что  ему
павианы? Какую  пользу они могут ему  принести? Теперь все они убежали туда,
где шла ожесточенная битва между их родичами  и отрядом  белых  незнакомцев.
Бой понемногу умолкал в отдалении; Корак,  не интересуясь исходом этого боя,
двинулся дальше по направлению к деревне Ковуду.
     По дороге, на  одной из  лесных лужаек, ему  попалось стадо слонов. Так
как в этом месте деревья стояли слишком далеко одно от другого, Корак не мог
путешествовать,  прыгая по веткам  деревьев.  Прыгать по верхним  веткам  он
любил больше всего: во-первых, оттуда, с высоты, видны большие пространства;
во-вторых,   там  не  царапают  нижние  заросли;  а  главное,   Кораку  было
чрезвычайно приятно проявлять  свою ловкость  и силу. Какая безумная радость
носиться   над   вершинами  деревьев,  испытывать  силу  своих  удивительных
мускулов, наслаждаться свободой! Как  весело было  Кораку мчаться по верхним
террасам великого  леса безо  всяких  остановок  и  преград,  издеваясь  над
тяжеловесными  большими зверями, которым всю жизнь  приходилось корпеть там,
внизу, на земле, в темноте, в тесноте и в болоте...
     Но здесь, на открытой  лужайке, где Тантор хлопал своими большими ушами
и  раскачивался всем  туловищем вправо  и влево, человек-обезьяна должен был
поневоле спуститься на землю -- пигмей среди гигантов! Огромный слон, уловив
запах  пришельца, поднял хобот и хотел издать  тихий  предостерегающий звук.
Обоняние у  него  было  прекрасное, слух тоже отличался большой остротой, но
зрение  было слабое: напрасно суетились  его маленькие глазки,  они не могли
разглядеть,  где   Корак.  Все  стадо   слонов  беспокойно   задвигалось   и
приготовилось к бою... Их старейшина уловил запах человека.
     -- Успокойся, Тантор! -- крикнул Корак. -- Это я, Корак Тармангани.
     При этих словах старый слон опустил свой хобот, и все стадо возобновило
опять свои прерванные размышления.  Всего только  один шаг отделял Корака от
старого слона. Корак прошел близко-близко, и слон  ласково  тронул его своим
хоботом. Корак в ответ с большой нежностью похлопал  гиганта по его могучему
плечу. Из всех лесных зверей он  больше всего любил  эту толстокожую  тварь,
самую мирную  и в то же время  самую страшную. Грациозная  газель не боялась
слона, но Нума, владыка джунглей,  убегал  от него прочь, куда глаза глядят.
Корак без  боязни пробирался  сквозь толпу слонов, слоних и слонят. То один,
то другой  из них протягивал к Кораку свой  хобот, а  один веселый слоненок,
балуясь, схватил его за ногу и перевернул кувырком.
     ***
     Было уже темно, когда Корак пришел в поселок Ковуду.
     Прячась  в  тени  хижин,  подальше  от  человеческих  взоров,  он начал
последовательно    обыскивать   весь   поселок,   внюхиваясь,   вслушиваясь,
всматриваясь. Где Мериэм? Его разведка шла очень медленно: нужно было  вести
дело  так, чтобы даже чуткие  дворняжки дикарей не заметили,  что  в деревне
чужой  человек.  Часто Кораку казалось,  что вот-вот его  присутствие  будет
обнаружено:  уж  очень  много было в этом  селении псов; иные из  них  чуяли
тревогу и выли.
     Но вот, подойдя,  к задворкам одной  из хижин,  в конце  главной улицы,
Корак внезапно уловил запах похищенной девушки.
     С  бьющимся  сердцем,  со  страстью  гончей  собаки,  внюхивался  он  в
соломенную стену  этой хижины. Его  обоняние говорило  ему, что Мериэм  там,
внутри. Но где же вход в эту хижину? Подкравшись к двери, Корак увидел,  что
у самого  входа  в  эту тюрьму, где  томится  девушка,  сидит  на  корточках
дородный коренастый  негр, а в руке у него длинное копье. Негр  сидел к нему
спиной;  его  фигура отчетливо  вырисовывалась  на фоне дальних  деревенских
костров, на  которых  туземцы готовили пищу. Он  был  один. Ближайший из его
товарищей сидел у костра  -- в шестидесяти или семидесяти шагах от него. Для
того,   чтобы  войти   в  хижину,  Корак  должен   был   либо  проскользнуть
незамеченным, либо заставить часового молчать.  А что если часовой закричит?
Со всех сторон сбегутся  тогда  чернокожие воины, вся деревня  поднимется на
ноги, и плохо придется тогда Кораку. Нет, проскользнуть незамеченным -- выше
человеческих сил!
     Впрочем то, что невозможно для меня и для вас, возможно для Корака, для
Убийцы, который так не похож ни на меня, ни на вас.
     Между дверью в темницу и широкой спиной часового было добрых двенадцать
вершков расстояния. Отблески света, которые играли на черной лоснящейся коже
негра, падали также  и на смуглую  кожу Корака. Стоило только кому-нибудь из
стоящих на  улице бросить случайный взгляд сюда на крыльцо  -- и Корак погиб
бы. Всякий заметит при таком освещении стройную, светлую, высокую, подвижную
фигуру.
     Но Корак  рассчитывал на то,  что  занятые  беседой  туземцы  не станут
озираться  по сторонам. Кроме того, яркое пламя костров  вокруг  которых они
столпились, не  дает им  возможности  хорошо  разглядеть,  что происходит на
другом конце деревни, где Кораку предстояло действовать.
     Держась возможно ближе  к  соломенной стене хижины и  в то  же время не
производя ни малейшего шороха, Корак медленно приближался к часовому. Вот он
в двух вершках от его плеча. Вот, извиваясь червем, пробирается он у него за
спиной. Его колени ощущают  жар, исходящий от разгоряченного голого тела. Он
ясно слышит  дыхание негра. Он изумляется, почему этот глупец до сих пор  не
заметил  его приближения? Часовой  сидит  в прежней позе,  не догадываясь  о
присутствии чужого, словно чужого и нет.
     С каждым  новым  усилием Корак  продвигался  не  дольше вершка, а затем
останавливался и  некоторое  время  стоял неподвижно.  Как  раз в ту минуту,
когда он очутился  за  спиной  у негра, тот  выпрямился, широко открыл  свою
огромную  пасть  и  зевнул,  а  потом  вытянул свои черные руки у  себя  над
головой. Корак  стоял как  каменный. Еще  один  шаг  -- и  он в хижине. Руки
чернокожего  снова опустились  на землю,  он снова  ослабел  и согнулся.  За
спиной  у него была дверь. Часто случалось ему во время дремоты прислоняться
головой к двери. Сейчас снова  им овладело страстное желание откинуться туда
назад всем корпусом, чтобы насладиться запретным сном.
     Но  не  к деревянной двери прикоснулись  его плечи и  его  голова,  а к
живому, горячему телу  -- к  паре человеческих ног.  Из груди у него чуть не
вырвался крик удивления, но его горло уже сжимали  стальные  пальцы, и  крик
замер  у  него  в груди.  Чернокожий  пробовал подняться,  сбросить  с  себя
таинственное  чудовище,  освободиться  от  его могучих объятий,  но  тщетно.
Железные руки  не  давали ему  шевельнуться. Кричать  он не  мог.  Его глаза
выкатились  из  орбит. Лицо  посинело.  Он дернулся в  последний раз и умер.
Корак приподнял мертвое тело и  прислонил  его к стене около двери. Мертвец,
освещаемый луной, казался живым.
     -- Мериэм! -- прошептал Корак.
     --  Корак!  Милый  Корак!  --  раздался  ответный  шепот.  Из  опасения
разбудить  своих тюремщиков девушка  подавила радостный крик, который  готов
был вырваться из ее груди.
     Юноша встал на колени и  разрезал веревки, которыми были связаны руки и
ноги Мериэм.  Он помог ей встать,  взял  ее за руку и повел  к двери. Черный
мертвец  стоял  у дверей на страже.  У  его мертвых ног повизгивала туземная
дворняжка.  Увидя выходящих  из  хижины  людей, собака тихонько  зарычала, а
потом, почуяв  чужого, громко и  взволнованно  залаяла.  Сидящие  у ближнего
костра  воины оглянулись. Не  оставалось никакого сомнения, что они  заметят
белых беглецов.
     Корак быстро юркнул в тень хижины и увлек за собой Мериэм,  но было уже
поздно.  Человек  десять  воинов  подбежали  к  хижине,  чтобы  узнать,  что
случилось. Дворняга,  визжа, вертелась  у ног Корака  и своим  визгом  могла
выдать  беглецов.  Юноша  замахнулся  па  собаку   копьем,  но  привыкшая  к
постоянным  побоям  дворняжка ловко увильнула  от удара  и  снова пристала к
Кораку, продолжая громко лаять.
     Обеспокоенные  топотом  ног и  криками  бегущих воинов, жители  деревни
проснулись, высыпали на улицу и сбежались к хижине, в которой была заключена
Мериэм. Они увидели  мертвого часового,  а через минуту самый храбрый из них
после некоторого колебания вошел в хижину и обнаружил исчезновение пленницы.
     Это неожиданное открытие привело  чернокожих в бешенство, но  виновника
они не видели, и им  не на кого было излить свою ярость. Один из начальников
приказал обойти хижину кругом. Воины с первых же шагов наткнулись  на белого
человека, а на руках у него  была их  пленница. В белом человеке  они  сразу
узнали виновника  многочисленных грабежей, убийств  и разбоев  и, сообразив,
что он один, а их много, и что он держит на руках девушку  и потому не может
защищаться, они бросились на него.
     Корак, увидя себя окруженным,  взвалил Мериэм  на  плечи  и помчался  к
дереву, рассчитывая скрыться  в лесу.  Ноша  мешала ему  бежать. Мериэм сама
бежать не могла, потому что грубые веревки, которые так долго скручивали ее,
остановили кровь в  ногах, и ноги у нее одеревенели. Если бы не это, беглецы
спаслись бы наверняка, так как Мериэм скакала по деревьям не менее проворно,
чем Корак. Но с девушкой на плечах было невозможно  ни бежать, ни драться, и
потому,  когда  деревенские  дворняжки, возбужденные  криками  людей,  стали
хватать его  за ноги,  он не  мог отогнать их и стал бежать совсем медленно.
Наконец  он споткнулся,  упал, и  собаки, как  алчные гиены, вцепились в его
тело. А когда он расправился  с собаками,  вскочил и бросился снова  бежать,
чернокожие нагнали его.
     Двое  дикарей схватили Мериэм. Она царапалась и брыкалась. Они оглушили
ее ударом  кулака по  голове.  С Кораком  справиться  было труднее. На  него
наскочили собаки и вооруженные воины, но он  все-таки умудрился подняться на
ноги. Направо и налево раздавал он смертоносные удары черным людям; наиболее
надоедливых собак хватал за горло и душил быстрым движением руки.
     Черные на  собственной  шкуре  узнали  всю  бесконечную  мощь  гладких,
выпуклых мускулов, трепетавших под бархатной, смуглой кожей белого богатыря.
Он боролся,  как  взбешенный  слон.  Он  метался  по  улице, опрокидывая тех
немногих, которые  имели  мужество нападать на него,  и  скоро черным воинам
стало ясно,  что если чье-нибудь случайное копье не поразит Корака в сердце,
он разгромит всю деревню и унесет Мериэм.
     Но  старый Ковуду не мог допустить, чтобы девушка, за которую он  может
получить  столько  денег, вырвалась у  него  из рук. Он восстановил  порядок
среди  растерявшихся воинов  и,  поставив  их  около бесчувственной девушки,
приказал  не нападать  на Корака, а только отражать его нападения. Он  знал,
что юноша будет рваться к Мериэм.
     Снова  и  снова  бросался  Корак  на людей,  плотной  стеной окружающих
девушку. Снова  и  снова вонзались в  его тело блестящие  острия  копий.  Он
обливался кровью и вскоре начал ослабевать. С горестью  понял он, что ему не
спасти Мериэм.
     Неожиданная мысль пришла ему в голову. Он громко закричал: Мериэм!
     Девушка уже пришла в себя и откликнулась.
     --  Корак  уходит! --  закричал  он, --  но  вернется  и уведет тебя от
Гомангани. До свидания, Мериэм! Корак скоро придет за тобой.
     -- До свидания! -- крикнула девушка. -- Мериэм будет ждать тебя!
     Прежде чем дикари могли понять, в чем дело, Корак повернулся, как ветер
промчался  по  деревне и скрылся  в густой листве  высокого дерева,  которое
служило ему входом в деревню Ковуду. Десятки копий полетели ему вдогонку, но
единственное,  чего  они  достигли,  был  презрительный  хохот,  загремевший
раскатами в темноте джунглей.
     XIII
     В ПЛЕНУ
     Чернокожие снова связали  Мериэм  и, усилив стражу, поместили девушку в
хижине Ковуду.
     Она ждала Корака с минуту  на минуту, но  прошла  ночь, прошел  день, а
Корака не было.
     Она нисколько не  сомневалась,  что Корак  явится снова, и  была твердо
уверена, что он без труда освободит  ее  из заточения. В ее глазах Корак был
почти всемогущ.  Он воплощал для нее все  лучшее, сильнейшее, прекраснейшее,
что только могло существовать в окружающем ее диком мире. Она гордилась тем,
что он так храбр, и боготворила его за  то, что он так внимателен и нежен по
отношению к ней.
     Теперь,  лежа  в   своей  тюрьме,  связанная  по  рукам  и  ногам,  она
непрестанно думала о нем. Как много значил он в ее жизни. Она сравнивала его
с шейхом, своим отцом, и при одном воспоминании об этом угрюмом седом  арабе
дрожь пробегала по всему ее телу. Даже  чернокожие  дикари, и те  были менее
жестоки:  они не так обижали ее.  Она не понимала языка дикарей, а потому не
могла дознаться, зачем они держат ее взаперти.  Она знала, что люди  нередко
едят людей, и вначале думала, что ее  тоже съедят. Но вот она  пробыла у них
несколько дней  и осталась цела и невредима.  Очевидно, они добрее, чем  она
думала.
     Она  не  знала, что  дикари в первый  же день отправили гонца в далекий
поселок  к  шейху с  извещением,  что его  дочка находится  в их руках,  и с
требованием  крупного выкупа за нее. Точно также  не  могла она  знать,  что
посланному  так  и  не  довелось  добраться  до  шейха,  ибо по  дороге  его
перехватили сафари Иенсена и Мальбина. Этого не знал и чернокожий начальник,
Ковуду.  Посланный  был  болтлив  (все  туземцы  болтливы,  когда говорят со
своими) и в  разговоре с  двумя  черными слугами шведов  разболтал им о цели
своего путешествия. Те, конечно, немедленно донесли обо всем своим господам,
и не успел гонец отойти от стоянки шведов на сто шагов, как у него за спиной
грянул выстрел, и он мертвый свалился на землю.
     Через  несколько минут Мальбин  вошел  в лагерь с  ружьем  за плечами и
говорил окружающим, что он охотился сейчас за здоровенным кабаном, стрелял в
него, но  промахнулся. Он и его соотечественник знали, что весь отряд питает
к ним  лютую  ненависть, и поэтому действовать открыто  против  Ковуду  было
опасно: дикари скоро донесли бы  последнему  о вероломном поступке шведов, и
тот жестоко отомстил бы им. А ружей и снарядов у них  было мало, да и нельзя
было полагаться на туземный отряд  -- на то, что он  останется  верен  своим
ненавистным начальникам.
     Вскоре  после  этого  случая  шведы  столкнулись с павианами  и  с  тем
странным  белым  дикарем,  который  заключил союз со  зверями против  людей.
Только  благодаря чрезвычайно  ловким  маневрам  и  беспрестанной  пальбе из
ружей,  шведам удалось спастись от разъяренной стаи  обезьян. Но даже тогда,
когда они  укрылись в  своем лагере, обезьяны  не отстали  от них.  Пять или
шесть часов подряд сотни этих разъяренных дьяволов с диким рычаньем и визгом
осаждали лагерь белых людей.
     С  винтовками  в  руках  шведы  отражали  бесчисленные  атаки  обезьян.
Нападения человекообразных  были ужасны; казалось, обезьяны  сметут лагерь с
лица  земли,  но у них  не было предводителя, и  потому они  ничего не могли
добиться. Иногда шведы замечали белое тело  таинственного дикаря, мелькающее
в лесу  среди  павианов, и тогда они  с ужасом думали о том, что  станется с
ними,  если этот  белый  гигант  опять поведет  павианов в атаку? Ах, как им
хотелось пустить  ему пулю в лоб.  Ведь  ему -- и  только ему -- они обязаны
грозным нападением павианов на их лагерь.
     -- Да ведь это тот самый  дьяволенок, в  которого мы стреляли несколько
лет назад! --  вдруг вспомнил Мальбин. -- Еще тогда с ним таскалась горилла.
Ты его помнишь, Карл?
     --  Помню! -- ответил  Иенсен.  -- Еще бы! Он был в двух шагах от меня,
когда  я заряжал винтовку. Мне кажется, он европеец  и совсем еще мальчишка.
Он  не похож на слабоумного или дегенерата. Бывает  иногда, что какой-нибудь
идиот поселится  в лесу, начнет шляться голый,  обрастет волосами  и получит
прозвище  "дикого"  у  местных  крестьян.  Ну, а этот не  таков.  Тут что-то
другое,  и  его  следует  бояться.  Нам  плохо  придется,  Свэн, если мы  не
подстрелим его сразу, когда он пойдет еще раз на нас со своими павианами.
     Но белый богатырь не повел павианов в атаку, и  свирепые звери, оставив
в покое перепуганных сафари, вернулись в джунгли.
     На следующий  день  шведы подъезжали  к  деревне Ковуду, где томилась в
заключении  белая  девушка.  У  них был  очень  хитрый  план.  Они решили  в
разговоре с Ковуду ни  словом не обмолвиться  о девушке, как будто они о ней
ничего никогда и не слышали.
     Приехав  в поселок,  шведы, по обычаю,  обменялись подарками со  старым
вождем, причем долго  торговались  с  послами  Ковуду  о  цене получаемых  и
подносимых  даров, так  как  неожиданная  щедрость  с  их  стороны  могла бы
возбудить подозрения.
     После  взаимных   льстивых   приветствий   Мальбин   и   Иенсен   стали
расспрашивать  старого  вождя  о соседних  деревнях, о жителях, о  приезжих.
Ковуду давал им подробные сведения, говорил охотно и много, но о своей белой
пленнице не упомянул ни  разу. Несмотря на любезный прием, оказанный  белым,
несмотря на богатые подарки, которые послал  им вождь, шведам было ясно, что
Ковуду  хочется  поскорее избавиться от  них. Они  решили, что настала  пора
действовать.  Вскользь,  среди разговора,  Мальбин упомянул о  смерти шейха.
Ковуду сразу заволновался.
     -- Как? Вы не  знали? --спросил Мальбин. -- Странно. Целый месяц прошел
с тех пор. Шейх упал с лошади. Когда сбежались люди, он был уже мертв.
     Ковуду почесал затылок. Он был огорчен. Шейх  умер. Прощай, драгоценный
выкуп! Теперь девушка и ломаного гроша не стоит. Что с ней делать? Съесть ее
или взять себе в жены?
     Вдруг счастливая мысль пришла ему в голову.  Он ударил кулаком по столу
и  раздавил  маленького жучка,  который барахтался в  пыли.  Он  внимательно
посмотрел на Мальбина. Чудаки, эти белые люди. Уезжают из дому и не берут  с
собой  женщин. Но женщин  они  все-таки  любят.  Только дорого ли они за них
платят? -- вот вопрос, который крайне интересовал Ковуду.
     -- А  у  меня  есть  белая девушка! --  неожиданно сказал  Ковуду. -- Я
дешево возьму. Мальбин покачал головой.
     -- У  нас и  так  достаточно дела,  Ковуду,  -- сказал он. -- Очень нам
нужна старая жена... Да еще платить за нее.
     Мальбин насмешливо щелкнул пальцами.
     -- Молодая, -- возразил Ковуду, -- и красивая! Шведы расхохотались.
     --  В джунглях не  водится  красивых  белых  женщин, Ковуду! --  сказал
Иенсен. -- И тебе не стыдно надувать старых друзей?
     Ковуду вскочил на ноги.
     --  Идемте!  -- вскричал  он. --  Я докажу вам,  что она  такая,  как я
говорю!
     Мальбин и Иенсен встали, чтобы идти за Ковуду.  Их глаза встретились, и
Мальбин незаметно подмигнул товарищу.
     Они  прошли  по улице и  вошли в  хижину. В темноте можно было с трудом
различить женщину, опутанную веревками и лежащую на плетеном коврике.
     Мальбин еле взглянул на нее и вышел.
     -- Ей тысяча лет, Ковуду! -- сказал он.
     -- Я вам  говорю,  она молодая!  -- вскричал разъяренный дикарь. -- Там
темно, и ты не рассмотрел. Подожди, я приведу ее сюда, здесь светло! -- и он
приказал  двум  воинам,  охраняющим хижину,  перерезать  веревки  и  вывести
девушку напоказ.
     Мальбин и  Иенсен  проявляли  полное  равнодушие,  хотя на  самом  деле
сгорали  от любопытства: поскорее  бы  заполучить  ее!  Пусть  будет  у  нее
обезьянья  рожа, а фигура, как  у старика  Ковуду, все равно. Только  бы это
оказалась  действительно  та  самая девушка,  которая  была похищена у шейха
несколько лет назад.
     Когда Мериэм вывели из хижины на свет,  шведы притворились, что  она не
производит на них никакого впечатления. А впечатление было сильное.  Мальбин
с трудом удержался от восторженного возгласа.  При виде  ее красоты  у  него
замерло сердце, но он  быстро оправился  от  смущения и вошел в свою прежнюю
роль.
     -- Сколько? -- равнодушно спросил он.
     -- Ну что?  Разве она не красивая?  Разве она не  молодая?  --  спросил
Ковуду.
     -- Да, она  еще не стара, -- сказал Мальбин, -- но все же она будет нам
только обузой. Нам незачем ездить сюда за женами,  у нас  на  севере и своих
достаточно.
     Мериэм храбро смотрела  на белых людей.  Но она не ждала  от них ничего
хорошего  -- они были такими  же  врагами, как  и  негры. Она  их боялась  и
терпеть не могла.
     Мальбин заговорил с ней по-арабски:
     -- Мы твои друзья. Хочешь, мы освободим тебя отсюда?
     Напряженно вслушиваясь в его  слова, с усилием  вспоминала она наречие,
когда-то знакомое ей.
     -- Отпустите меня, -- сказала она, -- я хочу вернуться к Кораку.
     -- Хочешь ты идти с нами? -- повторил Мальбин.
     -- Нет! -- сказала Мериэм. Мальбин обернулся к Ковуду.
     -- Она не хочет идти с нами! -- сказал он.
     -- Вы --  мужчины! -- ответил негр. --  Разве вы не можете взять  ее  с
собой силой?
     --  Она не нужна нам.  Только лишнее беспокойство  в дороге, -- ответил
швед. --  Но если ты хочешь отделаться от нее, мы  ее уведем,  потому что мы
твои друзья.
     Ковуду  понял, что с ним торгуются.  Он не стал особенно  настаивать на
своей цене, и Мериэм была продана за шесть аршин сукна, три пустых патрона и
один перочинный ножик.
     Все, кроме Мериэм, были чрезвычайно довольны сделкой.
     Рано утром европейцы покинули деревню. Ковуду торопил их с отъездом. Он
уверял их, что если друг девочки возобновит свои попытки освободить ее -- им
не сдобровать.
     Мериэм снова связали и посадили  под  стражу, но  теперь уже в  палатке
шведов. Мальбин не раз принимался разговаривать с ней. Он хотел уговорить ее
идти с ними по доброй воле, уверяя ее,  что они вернут  ее в родную деревню.
Но  когда  хитрый  швед убедился,  что девушка  скорее  готова  умереть, чем
вернуться к  шейху, он, наоборот,  стал уверять, что ни за что не повезет ее
туда. Он восхищался ею.  Мериэм была поистине  прекрасна. Она стала высокой,
стройной  девушкой,  совсем не такой,  как много лет назад, у шейха, где  он
впервые видел  ее. До этого  времени у  него  были  чисто практические планы
относительно девушки: он считал, что такую  рабыню можно продать за  большие
деньги, а потому и старался  приобрести ее. Теперь у  него в голове возникли
другие желания и планы. Он  подошел к ней ближе и коснулся ее рукой. Девочка
отпрянула от него. Он схватил ее и наклонился, чтобы поцеловать.
     Иенсен вошел в палатку.
     -- Мальбин! -- вскричал  он. -- Ты глуп! Свэн  Мальбин опустил  руки  и
повернулся к товарищу. Лицо его было красно от стыда.
     -- Что ты  собрался  с нею делать,  черт возьми? -- закричал Иенсен. --
Ведь эдак  нам  не заплатят за  нее ни гроша.  Я не знал, что  ты  так глуп,
Мальбин!
     -- Что же, я ведь тоже человек, а не дерево, -- проворчал тот.
     -- Жаль, что ты не дерево!  -- ответил Иенсен. --  Тебе следовало быть,
по меньшей мере, дубиной, хотя бы  до тех пор, пока мы вернем ее в целости и
сохранности.
     -- Черт  побери! --  вскричал Мальбин.  -- Не  все  ли равно? Они будут
счастливы, когда снова увидят ее, а она скоро поймет, что лучше помалкивать.
Почему бы нам не побаловаться с девчонкой?
     -- Потому, что я не позволяю!  -- ответил Иенсен. -- Я никогда не мешал
тебе делать все, что ты хочешь, Свэн. Но ведь это совсем особый случай, и ты
это понимаешь так же хорошо, как и я.
     -- С каких это пор  ты стал таким добродетельным? -- ворчал Мальбин. --
Ты думаешь, я забыл про дочь трактирщика или про ту негритянку, которую...
     -- Молчать! -- крикнул Иенсен. -- Ты отлично понимаешь, что тут дело не
в  добродетели. Я  не  хочу ссориться  с  тобой,  Свэн, но если,  не приведи
господи,  ты хоть пальцем тронешь  эту девчонку, я убью тебя.  Я  достаточно
намучился за последние  десять  лет, чтобы плоды трудов и  лишений  потерять
из-за того,  что ты больше  похож  на  животное, чем на человека. Я повторяю
тебе,  Свэн... --  И  он многозначительно положил  руку  на свой  револьвер,
висящий у него за поясом.
     Мальбин угрюмо  посмотрел  на  товарища, пожал  плечами и вышел. Иенсен
взглянул на Мериэм.
     -- Если он опять будет приставать к тебе, позови меня! -- сказал он ей.
-- Я всегда где-нибудь тут поблизости.
     Мериэм не понимала, из-за чего ссорились ее хозяева (они говорили между
собой  по-шведски).  Но  когда  Иенсен   заговорил  с  ней  по-арабски,  она
догадалась, в  чем дело. Она стала доверчивее относиться к  Иенсену и наивно
умоляла  его  опустить  ее на свободу, к Кораку, в джунгли. Но Иенсен на это
только расхохотался. Он заявил, что если она вздумает убежать,  он отдаст ее
Мальбину и позволит ему делать с ней, что он захочет...
     Всю ночь  она ждала Корака.  Джунгли  были так  близко. Ее  чуткое  ухо
различало звуки, которых  в лагере не слышал никто, кроме  нее. Она понимала
эти  звуки  так же, как мы понимаем речь друга. Но Корак  не  приходил.  Она
знала, что он должен прийти. Ничто,  кроме  смерти, не может задержать  его.
Что же он медлит?
     Даже утром ее вера в Корака не поколебалась. Не мог же в  самом деле он
погибнуть! Ведь он столько лет живет невредимо в джунглях.
     Но  утро прошло, завтрак был съеден, караван выступил в путь, на север,
а девочка все еще была в плену.
     И  потом дни проходили  за днями, а Корак так  и не являлся  освободить
свою маленькую подругу, которая так терпеливо ждала его.
     Мальбин  был  все  время  угрюм и мрачен.  Он  избегал разговаривать  с
Иенсеном. С Мериэм он не говорил никогда, но  она не раз замечала, как жадно
поглядывает он на нее  исподтишка. Она крепче прижимала к груди свою Джику и
часто жалела, что у нее нет ножа; нож отнял у нее Ковуду.
     На  четвертые  сутки  Мериэм стала  терять  надежду.  Очевидно,  что-то
случилось с Кораком, и она  больше никогда не увидит его, и эти люди  увезут
ее  далеко, далеко.  В этот день шведы сделали привал, чтобы отдохнуть после
слишком быстрого  пути.  Мальбин  и Иенсен  ушли  на  охоту,  каждый  в свою
сторону. Но  через час после  их  ухода дверь отворилась  и в палатку Мериэм
неожиданно вошел Мальбин. Он смотрел на нее, как зверь.
     XIV
     НЕЖДАННЫЙ ИЗБАВИТЕЛЬ
     Мериэм смотрела  ему  прямо  в глаза, как смотрит  обреченный  зверь  в
гипнотические глаза змеи, готовящейся обвить свои кольца вокруг добычи. Руки
девочки были  свободны.  Шведы заковали ее в  цепь, как  в  древние  времена
заковывали рабов: один конец цепи охватывал ее шею, и на  другом был большой
винт, глубоко вогнанный в землю.
     Медленно  пятилась  Мериэм  к  противоположному углу  палатки.  Мальбин
наступал  на  нее; он  расставил  руки, чтобы схватить  ее;  рот у  него был
открыт, он дышал часто, прерывисто.
     Девочка вспомнила, что Иенсен велел позвать его,  если Мальбин будет ей
досаждать. Но Иенсен был в  джунглях на охоте, -- Мальбин все рассчитал! Она
все-таки закричала,  громко и отчаянно, закричала несколько раз,  прежде чем
Мальбину удалось зажать ей рот своими грязными пальцами. Она сопротивлялась;
она  боролась,  как  борются  в джунглях --  зубами  и когтями.  Он с трудом
справлялся  с  ней. В этом стройном, девичьем  теле, под  нежной,  бархатной
кожей скрывались  мускулы львицы. Но и Мальбин был не из слабых. Он был груб
по  характеру и внешности; он был  огромного роста и обладал страшной силой.
Медленно валил  он девочку  на спину, ударяя ее по лицу всякий раз, когда ей
удавалось  поцарапать или укусить его.  Мериэм  отчаянно  билась и старалась
подняться, но она чувствовала,  что его  пальцы  сжимают ей  горло и что она
теряет силы...
     Иенсен тем временем успел убить в джунглях двух оленей. Ему не пришлось
сильно  углубляться в лес, да он  и  не хотел  уходить далеко  от лагеря. Он
боялся,  как бы Мальбин не воспользовался его  отсутствием. Он вспомнил, что
Мальбин   отказался   охотиться   вместе  с   ним,  и  это   показалось  ему
подозрительным.  Поэтому,  убив  оленей,  он  немедленно  повернул  обратно,
приказав своим неграм тащить добычу в лагерь.
     Он  уже прошел половину пути, когда  до  него донесся со стороны лагеря
отчаянный крик.  Он остановился, прислушиваясь.  Крик повторился. Затем  все
смолкло.  Бормоча ругательства, он  бросился бежать к  лагерю.  Нет,  он  не
опоздает!  Что за  остолоп этот  Мальбин!  Рисковать  богатством из-за своих
животных инстинктов!
     Не один только  Иенсен  услыхал  крики  Мериэм:  слышал их другой белый
человек, который  охотился  в  это время в  лесу в  сопровождении нескольких
черных воинов.  Он  даже и не  подозревал  о близости лагеря белых. Это, без
сомнения,  был  голос  женщины,   которой  угрожает  опасность.  И   он,  не
раздумывая, пустился бежать на звук голоса. Но  он был дальше, чем Иенсен, и
Иенсен прибежал первым.
     То,  что он  увидел, не вызвало жалости в  его черством сердце;  но его
охватила бешеная  злоба против товарища.  который готов был разрушить все их
планы.  Мериэм  все еще сопротивлялась.  Мальбин наносил  ей удар за ударом.
Когда Иенсен  с криком ворвался в  палатку,  Мальбин  оставил  свою  жертву,
быстро повернулся к взбешенному товарищу  и  выхватил  револьвер из  кобуры.
Иенсен  отступал,  тоже вытаскивая револьвер.  Оба  выстрелили одновременно.
Иенсен  остановился и выронил револьвер. Мальбин всадил одну за  другой  еще
две пули в тело своего друга. Мериэм, смотревшая с ужасом на эту сцену, была
поражена  живучестью  Иенсена: его  глаза  закрылись,  голова опустилась  на
грудь,  но  он  все  еще  стоял на  ногах  и дико рычал.  Мальбин  продолжал
стрелять;  только  после четвертой пули Иенсен покачнулся и упал лицом вниз.
Мальбин  подошел  к  нему  и с  отвратительным  ругательством  ударил  ногой
безжизненное тело. Затем он вернулся к Мериэм. Он снова схватил ее, но в эту
минуту полог палатки бесшумно отвернулся, и на пороге появился высокий белый
человек. Ни  Мериэм,  ни  Мальбин  не  заметили его. Мальбин  стоял спиной к
незнакомцу и заслонял его от Мериэм.
     Вошедший быстро шагнул вперед, переступив через тело  Иенсена.  Тяжелая
рука  опустилась  Мальбину на  плечо.  Он  обернулся и  увидел  перед  собой
высокого  черноволосого  мужчину,  с  серыми  глазами,  одетого  в  хаки,  с
пробковым  шлемом на  голове. Мальбин  снова схватился за револьвер. Но  его
противник оказался проворнее: в одно мгновение револьвер был выбит у него из
рук и отлетел далеко в сторону.
     -- Что это значит? -- обратился он к Мериэм, но она  не поняла его. Она
покачала головой и ответила по-арабски.  Незнакомец повторил свой  вопрос на
ее родном языке.
     -- Эти люди увели меня от моего Корака! -- ответила девочка. -- Один из
них, вот этот, очень скверно обращался со мной. Второй, которого  он  только
что убил, хотел помешать ему.  Они оба  -- дурные люди; но  вот этот гораздо
хуже того.  Если бы мой Корак был здесь, он убил бы его. Ты, должно быть, не
такой же, как они, если ты его не убиваешь.
     Незнакомец улыбнулся.
     -- Да, его  следовало  бы пристрелить, -- сказал он. -- Он, несомненно,
заслуживает  того.   Когда-нибудь  я  убью  его,  только  не  сейчас.  Но  я
позабочусь, чтобы он никогда больше не обижал тебя.
     -- Ты заслужил смерть, -- сказал незнакомец Мальбину, -- но я не судья.
Я  знаю вас обоих и знаю, что  вы за птицы. У  тебя и у  твоего  друга здесь
самая постыдная слава.  Ты  нам  не ко двору,  убирайся! На этот раз я  тебя
отпускаю; но не смей больше возвращаться  в эти края, иначе я возьму на себя
роль правосудия. Понял?
     Мальбин  пришел  в  бессильную  ярость, изрыгая  проклятья  и награждая
своего  противника самыми  нелестными  прозвищами.  Но  тот, схватив его  за
шиворот,  так  основательно  встряхнул  его,  что у негодяя  застучали зубы.
Сведущие  люди  говорят, что  из всех  телесных  наказаний,  не  причиняющих
человеку  увечья,  эта добрая старая встряска  есть самая мучительная  кара.
Такую-то встряску и задал теперь незнакомец Мальбину.
     -- А теперь убирайся-ка поскорее отсюда! -- крикнул он. -- В другой раз
будешь знать, с кем имеешь дело!
     И он шепнул Мальбину свое имя; едва только негодяй услыхал это имя, его
лицо побледнело и вытянулось, и он вдруг присмирел.
     Это имя подействовало на него сильнее, чем десяток ударов кулаком.
     После этого незнакомец  дал шведу такого пинка, что тот стрелой вылетел
из палатки и растянулся за десять шагов на траве.
     -- А теперь, -- сказал незнакомец, обращаясь к Мериэм, -- не знаешь ли,
где находится ключ от этой штучки, которая у тебя на шее?
     Девушка показала пальцем на мертвого Иенсена.
     -- Ключ  был у него,  -- сказала она.  -- Он всегда носил этот ключ при
себе.
     Незнакомец наклонился над  трупом и, обыскав платье Иенсена, нашел ключ
в одном из карманов. Еще минуту -- и Мериэм была на свободе.
     -- Ты отпустишь меня к моему Кораку? -- спросила она.
     -- Я  помогу тебе вернуться  к твоему народу, -- ответил он.  -- Откуда
ты? Где твое селение?
     Он с  удивлением смотрел на ее странный, варварский наряд. Он считал ее
арабской девушкой, потому  что она говорила по-арабски,  но  он  никогда  не
видел, чтобы арабские женщины одевались так странно.
     -- Какого ты племени? Кто этот Корак? -- снова спросил он.
     -- Корак?  Корак  -- обезьяна.  У меня нет другой  родни. Мы  с Кораком
живем  одни в джунглях, с  тех пор, как Акут стал  царем обезьян.  Мой Корак
должен был быть царем, но он не хотел.
     Незнакомец с удивлением смотрел на нее.
     -- Ты говоришь, что Корак -- обезьяна. А кто же ты?
     -- Я -- Мериэм. Я -- тоже обезьяна.
     -- Гм! -- сказал незнакомец и  не прибавил ни слова.  Но по его глазам,
которые с  жалостью смотрели на  девочку, можно было отчасти  понять, что он
думал. Он подошел к ней и коснулся рукой ее лба. Она отскочила назад с диким
рычаньем. Он улыбнулся.
     -- Не  бойся  меня, --  сказал он. --  Я тебя не  обижу. Я только  хочу
узнать, здорова ли ты, нет ли у тебя жара. Если ты здорова, мы вместе пойдем
искать Корака.
     Мериэм взглянула в его  проницательные серые глаза. Она  увидела в  них
доброту и  благородство  и позволила ему  положить  ладонь к ней  на  лоб  и
пощупать ее пульс. Она казалась вполне здоровой.
     -- Давно ли ты стала обезьяной? -- спросил человек.
     -- Я была тогда совсем маленькой девочкой, много, много лет тому назад.
Корак  пришел и отнял меня у отца, который бил меня. С тех пор я  и жила  на
деревьях с Кораком и Акутом.
     -- Где же в джунглях живет Корак? -- спросил незнакомец.
     Мериэм сделала широкий  жест рукой, который  указывал, по крайней мере,
на половину Африки.
     -- Могла бы ты найти дорогу к нему?
     -- Я не знаю, -- ответила она, -- но он найдет дорогу ко мне.
     --  Я придумал!  --  сказал незнакомец. -- Я  живу  недалеко  отсюда. Я
возьму  тебя к себе, и  моя жена будет о  тебе заботиться, пока мы не найдем
Корака или... пока Корак  не найдет нас. Если он может найти тебя  здесь, он
найдет тебя и в моей деревне. Неправда ли?
     Незнакомец оставался в палатке,  пока Мальбин и его отряд не скрылись в
джунглях.  Мериэм  покорно стояла  рядом  с ним, прижимая  тонкой  загорелой
ручкой свою милую Джику  к  груди.  Они беседовали. Незнакомец  удивлялся, с
каким трудом и  напряжением девочка говорит по-арабски; он приписывал это ее
умственной  неразвитости. Ведь  он не мог  знать, что уже  много лет  она не
говорила ни  одного  слова на  человеческих языках; впрочем, была  еще  одна
причина, почему она с трудом говорила на языке шейха; но об этой причине она
и сама не подозревала.
     Он пробовал уговорить ее  поселиться у него  в деревне, т. е.  в дуаре,
по-арабски; но она умоляла  его  немедленно отправиться на поиски Корака. Он
считал все ее россказни бредом и решил, в крайнем  случае, взять  ее  к себе
силой,  но  не  оставлять  в  этой  дикой местности  во  власти  болезненных
галлюцинаций. Но, как умный человек,  он хотел сначала успокоить ее, а потом
настоять на своем. Он согласился идти искать Корака и направился с  ней, как
она хотела, к югу, хотя путь к его жилищу лежал на восток.
     Мало-помалу он незаметно сворачивал к востоку. Девочка доверчиво шла за
ним, не замечая его хитрости. Сначала  она доверяла ему только по инстинкту:
она чувствовала, что этот большой Тармангани не хочет ее обидеть. Но,  когда
прошло несколько дней, и она увидела, что доброта и внимательность его к ней
не  уменьшаются, она  стала  сравнивать его с Кораком и привязалась  к нему.
Впрочем, верность ее Кораку ни на минуту не ослабевала.
     Четыре  дня  были они в пути и на  пятый день пришли  к большой поляне.
Вдали  девочка  увидела   возделанные   поля   и  несколько  строений.   Она
остановилась и с удивлением озиралась  по сторонам,  как бы собираясь бежать
назад.
     -- Где мы? -- спросила она.
     --  Мы не нашли Корака,  --  ответил  незнакомец, -- а так как путь наш
лежал мимо моего  дуара, я  решил  зайти сюда  отдохнуть. Ты останешься пока
здесь с моей женой, а за это время мои люди  разыщут твою  обезьяну, или она
разыщет тебя. Тебе будет хорошо у меня, малютка; никто тебя не обидит,  и ты
будешь вполне счастлива.
     -- Я боюсь, бвана, --  сказала девочка, --  в  твоем  дуаре  меня будут
бить, как в дуаре у шейха,  моего отца. Позволь мне вернуться в джунгли. Там
Корак  найдет  меня.  Ему  не придет  в  голову искать  меня в дуаре  белого
человека.
     -- Никто не будет бить тебя, дитя, -- ответил белый человек. -- Разве я
тебя бил? А там все -- мое. С тобой будут хорошо обращаться. У нас никого не
бьют. Жена моя будет очень рада тебе. Я  пошлю своих  людей в джунгли, и они
отыщут Корака.
     Девушка покачала головой.
     --  Им не  привести  его к тебе. Он  убьет  их, потому что  люди всегда
старались убить его. Я боюсь. Отпусти меня, бвана.
     --  Ты не знаешь дороги  в родные края, ты заблудишься. Львы и леопарды
растерзают  тебя в первую же ночь, и Корак уже никогда не найдет тебя. Лучше
останься  у нас. Разве я  не спас тебя от  скверного человека? Ты  у  меня в
долгу. Так  останься же  у нас хоть на несколько дней. Ведь  ты -- маленькая
слабая девочка, и было бы очень жестоко оставлять тебя одну в джунглях.
     Мериэм засмеялась.
     -- Джунгли -- это  мои отец и мать, -- сказала она. --  Они были добрее
ко  мне, чем  люди. Я не боюсь джунглей.  Я не  боюсь  ни льва, ни леопарда.
Когда лев прыгнет  на меня, тогда я испугаюсь. Но глупо бояться льва раньше,
чем  он прыгнет на  тебя. Я не  боюсь льва. Он большой и шумный. Я услышу  и
увижу  его, я почувствую его  запах  и успею убежать  на дерево. Я не  боюсь
джунглей, я люблю их. Я  лучше хотела бы умереть, чем покинуть  их навсегда.
Но твой дуар так близко к джунглям. Ты  был  добр ко мне. Я  пойду с тобой и
останусь у тебя, пока мой Корак не придет ко мне.
     --  Отлично,  --  сказал незнакомец, и  они пошли по  цветущей  степи к
благоустроенной африканской ферме.
     Бесстрашно поглаживая маленькой ручкой огромных овчарок,  выбежавших им
навстречу, Мериэм подошла к большому дому. На пороге их встретила  женщина в
белом платье. Девочка  испугалась ее больше, чем могла испугаться зверя. Она
остановилась в колебании и вопросительно взглянула на своего нового друга.
     -- Это моя жена, -- сказал он, -- она очень рада, что ты пришла.
     Он поцеловал жену и, повернувшись к девочке, представил ее жене.
     --   Это  Мериэм,  моя  дорогая,  --  сказал  он  по-арабски   и  начал
рассказывать, как он нашел ее.
     Жена  его  была  очень красива. Мериэм видела, что лицо у нее доброе  и
нежное. Мериэм скоро перестала ее бояться. Когда Бвана кончил  свой рассказ,
белая женщина поцеловала Мериэм  и назвала ее "милой, бедненькой  малюткой";
что-то странно защемило сердечко девочки.  Она спрятала лицо в  груди своего
нового друга. Девочка никогда не знала материнской ласки,  и  что-то  совсем
неожиданное и  новое пробудил в  ней добрый голос жены белого  человека. Она
вдруг заплакала; слезы, первые слезы в ее жизни, утешили и облегчили ее.
     Так  Мериэм,  маленькая  дикарка  Мериэм, попала  из  диких  джунглей в
культурный, приветливый дом. "Бвана" и "Моя Дорогая" (так называла она своих
новых  друзей)  относились к  ней, как отец  и мать.  Страхи  ее  совершенно
прошли, и она платила им  преданностью  и  любовью. Она была теперь согласна
жить у  них, пока  они не найдут Корака  или пока Корак не найдет ее. Корака
она все же любила больше всех.
     XV
     ПОХОД ПАВИАНОВ
     Израненный, усталый  и печальный  вернулся Корак  обратно в  джунгли  и
пошел по  следам павианов. Он не нашел  их  ни там, где видел их в последний
раз,  ни  там, где они всегда обитали. Но, в конце  концов,  он набрел на их
свежие следы и помчался за  ними вдогонку. Вскоре он настиг их. Они медленно
двигались к югу. Это было одно из их обычных переселений, цель которых могли
объяснить  только сами павианы. При крике  часового,  который первый заметил
белого воина,  бегущего к  ним  по ветру,  все стадо  остановилось.  Павианы
начали  что-то  бормотать  и  угрожающе   зарычали.  Самцы  насторожились  и
приготовились  к  бою. Матери  криками  сзывали  детенышей и  вместе  с ними
прятались за спинами самцов, своих повелителей и кормильцев.
     Корак  громко  окликнул царя  павианов,  который  медленно и  осторожно
выступил  вперед, услышав знакомый голос. Он  старательно  нюхал воздух, так
как не совсем доверял  своим глазам и ушам. Корак  стоял неподвижно. Павианы
--  нервные создания: их очень легко разозлить или напугать, и они могут так
же легко броситься в атаку, как в паническое бегство.
     Царь павианов  приблизился  к Кораку.  Он обошел  его  со всех  сторон,
ворча, внюхиваясь, вглядываясь. Корак заговорил первый.
     --  Я -- Корак,  -- сказал  он. --  Я отворил  клетку, в которой ты был
заперт. Я спас тебя от Тармангани. Я -- Корак, Убийца. Я -- твой друг.
     -- Хух! -- прорычал царь. -- Да, ты  -- Корак. Мои уши сказали мне, что
ты  -- Корак; мои глаза сказали мне, что ты -- Корак; теперь мой нос говорит
мне, что ты -- Корак. Мой нос никогда не ошибается. -- Я -- твой друг.  Идем
с нами, мы будем охотиться вместе.
     -- Кораку  теперь  не до охоты, -- ответил юноша. -- Гомангани похитили
его Мериэм.  Они увели ее к  себе в деревню. Корак один не  сумел освободить
ее. Корак освободил  тебя. Собери же свой народ  и помоги  Кораку освободить
Мериэм.
     --  Гомангани бросают много острых  палок. Они  проколют ими тела  моих
подданных.  Они  убьют  нас. Гомангани -- злое племя. Они убьют нас, если мы
войдем к ним в деревню!
     -- У  Тармангани  есть  палки,  которые  делают  много  шума  и убивают
издалека, -- ответил Корак. -- У них  были эти  палки, когда Корак освободил
тебя из западни. Если  бы Корак убежал тогда, ты до сих пор был бы пленником
Тармангани.
     Павиан  опустил  голову.  Вокруг него и  белой обезьяны  широким кругом
толпились самцы  его племени. Они сверкали глазами,  толкались,  глазели  на
своего царя и на странное  существо, которое называло  себя Мангани, но было
так похоже на ненавистных им  Тармангани. Царь взглянул на старейших самцов,
как бы спрашивая у них совета.
     -- Нас слишком мало, --буркнул один.
     --  Нужно позвать  павианов,  живущих  в  стране  холмов,  -- советовал
второй. -- Их больше, чем листьев на деревьях. Они тоже ненавидят Гомангани.
Они очень дики и любят сражаться. Мы попросим их присоединиться к нам. Тогда
мы сможем убить всех Гомангани, живущих в джунглях.
     Он встал и свирепо завыл, ощетинивая свою жесткую шерсть.
     Корак не мог уговорить  их. Они  охотно помогут ему; но они сделают это
по-своему. Им  непременно  надо заключить  союз  со  страной  холмов. Кораку
пришлось уступить; единственное, чего  ему  удалось добиться от павианов, --
это  чтобы  они  постарались выйти в поход  поскорее;  хорошо еще, что  царь
согласился   собственной   персоной   немедленно  отправиться  к   холмам  в
сопровождении дюжины сильнейших самцов и Корака!
     Втянувшись в интересную авантюру,  павианы  преисполнились  энтузиазма.
Делегация немедленно отправилась в путь. Они шли вначале очень  быстро.  Но,
выйдя из леса на открытую поляну, они поплелись совсем медленно.  За  каждым
кустом им чудился лев или леопард. Павианы, когда они идут стадом, ничего не
боятся; но, когда их немного, они очень трусливы.
     Двое  суток отряд шел по  дикой  стране,  сначала по джунглям, потом по
открытой равнине, по направлению к горам, заросшим лесами. Корак никогда еще
не  бывал в  этих местах.  Это была приятная  перемена  обстановки;  джунгли
успели  уже  наскучить  ему. Впрочем,  у него не  было  времени наслаждаться
природой. Мериэм, его Мериэм  была в опасности!  Пока он не увидит ее, он не
может думать ни о чем другом.
     Достигнув леса, покрывавшего склоны  гор, павианы пошли еще  медленнее.
Изредка   они  издавали   жалобные,   призывные  звуки.  Потом   тихо   шли,
прислушиваясь. Наконец, в один  прекрасный день  издалека донеслись ответные
крики.
     Павианы, продолжая кричать, пошли по направлению голосов. Так добрались
они до своих сородичей, которые в огромном числе шли им навстречу. Корак был
поражен  зрелищем, которое  открылось его  глазам.  Перед  ним была сплошная
стена из  павианов: на  каждой  ветке  дерева  цеплялось  по  нескольку этих
животных.  Вся эта стена, такой же высоты, как деревья, надвигалась на них с
протяжными, жалобными криками. За первой стеной, насколько глаз  мог  видеть
сквозь  листву и  гущу павианьих тел, вздымалась вторая,  такая же; это были
младшие  павианы,  продвигавшиеся вплотную за старшими.  Их  были  тысячи  и
тысячи. Что стало бы с маленькой делегацией, если бы хоть один из этой массы
рассердился или испугался?
     Но  ничего  неприятного не  случилось. Оба царя встретились и, согласно
обычаю,  принялись старательно обнюхивать друг  друга;  очевидно, результаты
исследования их удовлетворили;  они поочередно почесали друг другу спину,  а
затем заговорили. Друг Корака объяснил цель  их прибытия. Корак, до тех  пор
прятавшийся за кустом,  теперь показался монарху  и народу. Его  вид  вызвал
необычайное удивление и возбуждение среди павианов.  С минуту он боялся, что
его вот-вот разорвут на  части; боялся он только  за Мериэм: если  он умрет,
никто не придет к ней на помощь.
     Тем временем цари успокоили возбужденный народ, и Кораку было разрешено
приблизиться. Павианы осторожно подбегали к  нему и обнюхивали его  со  всех
сторон. Когда он  заговорил с ними на  их родном языке, они были чрезвычайно
удивлены и польщены. Он рассказал им о Мериэм, о своей жизни в джунглях;  он
сказал  им,  что всегда  был  другом обезьян, от маленьких  Ману до Мангани,
больших обезьян.
     --  Гомангани, которые отняли  у меня Мериэм, -- ваши враги, -- говорил
он. -- Они убивают вас. Павианы, живущие в долине, слишком малочисленны и не
могут бороться с ними. Они говорили мне, что вас очень много и что вы все --
удивительные храбрецы. Вас  много, как травинок в степи, как листьев в лесу.
Даже Тантор-слон  боится вас -- так вы отважны!  Мне говорили, что вы будете
рады пойти с нами на  деревню Гомангани, чтобы наказать этот скверный народ.
А я, Корак, Убийца, тем временем освобожу свою Мериэм.
     Царь  выставил грудь  вперед и выпрямился на своих неуклюжих ногах. Его
подданные поступили так  же. Они  были весьма польщены речью этого странного
Тармангани, который называет себя Мангани и говорит на обезьяньем языке.
     -- Да, -- сказал один из самцов, --  мы,  жители холмов, могучие бойцы!
Тантор боится  нас.  Нума боится нас. Шита боится нас. Гомангани, живущие на
холмах, дрожат, когда  мы проходим, и рады,  если мы их не  трогаем. Я готов
идти с тобой в  деревню Гомангани один. Я -- старший  сын Царя. Я один  убью
всех Гомангани, живущих на равнине.
     И он выпятил свою волосатую грудь колесом и  стал горделиво поглядывать
по сторонам.
     -- Я -- Губ, -- закричал другой. -- У меня длинные клыки. У меня острые
клыки.  У  меня  крепкие  клыки.  Они  впивались  в  мягкое  мясо не  одного
Гомангани. Я  один убил  сестру Шиты. Губ пойдет с тобой на  равнины и убьет
так много Гомангани, чтобы некому было считать мертвецов.
     И он, приосанившись, с гордостью посмотрел на самок и на молодежь.
     Корак вопросительно взглянул на царя.
     -- Твои бойцы очень храбры, -- сказал он, -- но царь храбрее всех!
     Косматый  царь отвечал  громовым ревом,  который  раскатами разнесся по
лесу. Маленькие павианята попрятались за волосатые спины самок. Возбужденные
воины  запрыгали  на ветвях, присоединяя  свои голоса к голосу  монарха. Лес
задрожал от их воинственного рева.
     Корак подошел  к царю вплотную и прокричал ему  в  ухо: "Идем!". И  они
двинулись  через лес  и  горы  к равнине,  где  находилась  деревня  Ковуду,
ненавистного  Гомангани.  Это  был  фантастический поход небывалого  войска,
разъяренного ненавистью и жаждой крови.
     Они   достигли  деревни  на  второй  день.  Было  уже  после   полудня.
Экваториальное  солнце  невыносимо  палило,  и в деревне  царило  безмолвие.
Страшное  войско  медленно и бесшумно подвигалось вперед. Можно было уловить
только  приближающийся шелест  листвы,  как  бы  от  дуновения  нарастающего
ветерка.
     Корак   и  оба  царя  шли  впереди   всех.  Около  самой  деревни   они
остановились, чтобы подождать остальных.  Теперь царила полная тишина. Корак
бесшумно  вскарабкался  на  дерево,  которое склонялось  над  изгородью.  Он
огляделся  вокруг.  Наконец-то  настало время действовать. Павианы обступили
деревню. Он  всю дорогу старался  им втолковать,  что  они не должны трогать
белую самку, находящуюся  в деревне. Всех  же остальных Гомангани он отдавал
им на растерзание. И, подняв голову к небу, он издал протяжный вой. Это  был
сигнал.
     Три  тысячи   косматых  чудовищ  с  диким  ревом  ворвались  в  деревню
Гомангани. Перепуганные воины выскакивали из хижин. Матери с детьми на руках
кинулись к воротам. Ковуду собрал своих воинов вокруг себя и бросился с ними
на нежданных врагов. Копья тучей полетели в ревущее стадо зверей.
     Корак  руководил нападением. Негры были поражены  ужасом, увидев белого
юношу во главе тысяч бешеных  павианов. Им не пришлось долго сопротивляться.
У  них  не хватало  времени доставать  из  колчанов стрелы.  Со  всех сторон
деревню окружали павианы; они терзали несчастных негров клыками и когтями, и
самым диким, самым кровожадным, самым свирепым из них был Корак, Убийца.
     Черные воины в паническом ужасе бросились к лесу; у ворот деревни Корак
остановился; предоставив своим союзникам преследовать бегущих, он направился
к хижине,  где  была  заключена Мериэм.  Хижина  оказалась  пустой. Корак  с
отчаянием бросился по деревне,  обошел одну за другой все  хижины  -- Мериэм
нигде не было.  Где же она? Он был уверен, что бегущие негры не увели ее при
бегстве с собой, -- в этом случае он увидел бы ее.
     Одно только  предположение оставалось  вероятным: они убили и съели ее.
Волна кровавой ярости ударила ему в голову. До него доносился вой павианов и
крики обреченных жертв; он  бросился  с диким рычаньем туда. Когда он пришел
на  поле битвы,  павианы уже начинали уставать;  черные, сбившись  в кучу, с
отчаянием отражали натиск  немногих  обезьян,  которые  все  еще  продолжали
кидаться на них.
     Корак  с дерева прыгнул в самую гущу воинов Ковуду. Бешенство ослепляло
его. Как раненая львица, он бросался то туда, то сюда, нанося своим  кулаком
сокрушительные удары.
     Снова и снова впивались его зубы в тела врагов. Он налетал на одного и,
увертываясь от ответного удара, сшибал  с ног второго. Его союзником был тот
суеверный ужас, который при одном его виде возникал в сердцах чернокожих: не
человеком считали они этого белого воина, рычащего,  как  дикий зверь, этого
повелителя свирепых  павианов. Он  был  духом  лесов -- страшным  богом зла,
который пришел покарать их за неповиновение.  И лишь немногие негры решались
сопротивляться и поднимать руку на божество.
     Те, которые могли еще бежать,  бежали  без оглядки. Весь в крови, Корак
остановился,  прерывисто  дыша. Он жаждал  новых  жертв.  Павианы  толпились
вокруг него. Пресытившись кровью и устав от битвы, они легли на землю.
     Далеко  отсюда  Ковуду  собирал   своих  рассеянных   соплеменников   и
подсчитывал потери. Народ его был в панике. Никто не хотел больше оставаться
в  этой стране. Они не соглашались вернуться  в деревню даже для того, чтобы
захватить свое имущество. Они бежали все дальше и дальше...
     Так Корак изгнал  единственное  племя,  которое  могло указать ему, где
искать Мериэм. Он уничтожил  этим последнюю  возможную связь  между собой  и
людьми  доброго Бваны,  которые были посланы к этой деревне,  чтобы отыскать
его в роще джунглей.
     А в это время Мериэм находилась за сто миль от него.
     XVI
     ВСТРЕЧА У ЛЬВИНОЙ ЗАПАДНИ
     Быстро  летели дни в доме,  где поселилась  Мериэм. Первые  дни она все
время рвалась в джунгли на поиски своего Корака. Бвана -- так она продолжала
называть своего  благодетеля -- послал отряд верных людей  в деревню Ковуду,
чтобы узнать у старого  дикаря, откуда он достал эту  девочку. Бвана поручил
им  кроме  того  выведать  у негров,  не  слыхали  ли  они  чего-нибудь  про
человека-обезьяну,  которого  зовут  Корак.   Если  бы  оказалась  маленькая
надежда, что такая обезьяна действительно  существует, он велел во что бы то
ни  стало  разыскать  ее.  Бвана  был  почти  убежден,  что  Корак  --  плод
болезненной  фантазии  девушки.  Он  думал,  что, испытав  на  себе жестокое
обращение  негров,  пережив  столько  мук  в плену  у шведов,  она  потеряла
рассудок.  Но  со  временем,  когда он  лучше присмотрелся к  ней в  обычных
условиях тихой жизни на африканской  ферме, он вынужден  был констатировать,
что  девушка  вполне  нормальна  во  всех  отношениях;  и  он часто  подолгу
задумывался над разгадкой ее странного рассказа.
     Жена  белого, которую Мериэм окрестила "Моя Дорогая"  (она слышала, что
так называл ее Бвана), очень заботливо относилась к одинокому и бесприютному
найденышу. Мало-помалу она прониклась горячей любовью к девочке за ее живой,
добрый  и открытый нрав. И  Мериэм  отвечала  ей  такой же  привязанностью и
глубоко уважала ее.
     Через месяц, когда вернулся отряд, посланный  на  поиски Корака, Мериэм
была  уже  не  дикой,  полуголой  Тармангани,  а  изящно  одетой европейской
девушкой. Она сделала большие успехи в английском языке: Бвана и Моя Дорогая
отказывались  говорить с ней  по-арабски,  с  тех пор как она начала учиться
по-английски.
     Отряд, посетивший деревню  Ковуду,  нашел ее совершенно  разрушенной  и
покинутой  всеми  жителями.   Люди  на  несколько  дней   разбили  лагерь  в
окрестностях деревни и систематически обыскивали джунгли, но никаких  следов
Корака не нашли; им не встречались даже большие обезьяны, о которых говорила
Мериэм.  Эти  известия  повергли  девушку   в  отчаяние;   она  решила  сама
отправиться  на  поиски  Корака,  но  Бвана уговорил ее подождать  несколько
недель.  Он сам  пойдет  искать  Корака, когда  найдет  свободное время.  Но
проходили дни  и  месяцы, ничто не изменялось, и Мериэм продолжала тосковать
по Кораку.
     Мериэм было теперь шестнадцать лет, но ей можно было дать девятнадцать.
Она была  очень  красива:  густые,  черные  волосы  окаймляли смуглое  лицо,
дышавшее здоровьем  и невинностью.  Тоска по Кораку  разрывала ей сердце, но
она старалась скрыть свое горе.
     Теперь она превосходно говорила по-английски и умела читать  и  писать.
Однажды Моя Дорогая в шутку заговорила с ней по-французски; к величайшему ее
удивлению,  Мериэм ответила  ей  тоже  по-французски.  Правда,  говорила она
медленно,  запинаясь, но чрезвычайно правильно, как  говорят люди, с детства
знающие французский  язык.  Они стали говорить по-французски каждый  день, и
Моя  Дорогая  удивлялась  тем  непостижимо быстрым успехам,  которые  делала
девушка. Стараясь  припомнить  слова, которые заданы были ей на урок, она, к
своему  собственному изумлению,  вспоминала совсем другие французские слова,
которых  никогда не  учила.  Ее  учительница, англичанка,  чувствовала,  что
произношение Мериэм лучше ее собственного. Впрочем,  учиться читать и писать
по-французски девушке было очень трудно.
     --  Ты,  конечно, слышала французский язык  в дуаре  у твоего  отца? --
спрашивала Моя Дорогая. Мериэм покачала головой.
     -- Возможно! --  отвечала она, -- хотя мне помнится, что я  никогда  не
видела  французов  в дуаре. Отец  ненавидел французов и  враждовал с ними. Я
никогда не слыхала этих слов, но они почему-то кажутся мне  очень знакомыми.
Я не могу понять, почему они кажутся мне такими знакомыми...
     -- Я тоже не понимаю, -- сказала Моя Дорогая.
     Вскоре после  этого  разговора в  дом  белого  человека прибыл гонец  с
каким-то  письмом.  Когда  Мериэм узнала  содержание письма,  она  пришла  в
большое возбуждение.  К ним едут гости!  Несколько английских  дам и молодых
людей из аристократического общества приняли приглашение, которое послала им
Моя Дорогая, и приедут на  месяц, чтобы поохотиться и побродить по джунглям.
Мериэм ждала их с большим нетерпением. Каковы они? Будут ли они обходиться с
ней  так же мягко  и ласково,  как Бвана  и Моя  Дорогая, или  они такие  же
бессердечные, как все прочие белые?  Моя  Дорогая  сказала  ей, что все  они
очень  славные, и что Мериэм, несомненно, полюбит  их. Они такие деликатные,
воспитанные!
     К  удивлению  Моей  Дорогой,  Мериэм,   ожидая  посторонних  людей,  не
обнаружила никакой застенчивости;  как-то даже не  верилось, что она дикарка
из джунглей.
     Едва она уверилась, что незнакомые люди не укусят ее, она стала ожидать
их  с любопытством,  предвкушая новые,  неизведанные удовольствия. Казалось,
она ничем не  отличалась от всякой другой молоденькой и хорошенькой барышни,
которая ожидает гостей.
     Наконец  гости  приехали  -- трое  мужчин и  две женщины --  жены  двух
старших мужчин. Младший  из них  был  мистер Морисон  Бэйнс, сын британского
лорда, очень богатый молодой человек. Он успел уже изведать все развлечения,
которые могли дать ему европейские столицы, и теперь был рад случаю побывать
на другом континенте и испытать новые приключения и новые наслаждения.
     На все не европейское  он  смотрел, как на совершенно  не заслуживающее
внимания.  Но  он  был не  прочь насладиться  новизной  африканской жизни  и
извлечь из новых незнакомых людей максимум возможных удовольствий.  Со всеми
он был учтив  и  любезен -- разве что чуть-чуть  высокомерен  по отношению к
тем, кого он  считал  ниже себя; надо, впрочем, оговориться,  что он был  на
равной ноге с весьма немногими.
     Он был  прекрасно сложен,  недурен  собой,  и  у него  было  достаточно
здравого смысла: он  понимал, что если  он считает  себя вправе  взирать  на
прочих людей  свысока,  то  и прочие  люди  могут  чувствовать  себя  вправе
смотреть свысока на него; поэтому, он старался прослыть демократом и славным
малым. Он и вправду был славным малым. Конечно, его эгоизм бросался в глаза,
но никогда не становился обузой для его друзей и знакомых. Таким, по крайней
мере,  был мистер Морисон  Бэйнс  в  Европе;  каким  он  мог бы  оказаться в
центральной Африке, предсказать было трудно.
     Вначале, в  присутствии новых людей,  Мериэм  робела  и  смущалась.  Ее
благодетели  сочли благоразумным  не рассказывать  никому  о ее  необычайном
прошлом,   и  все   считали  ее  их  воспитанницей,  не  расспрашивая  о  ее
происхождении. Всем  она  показалась  очень  милой, простой,  веселой; гости
постоянно удивлялись тому,  как сильно она  любит  джунгли  и  как хорошо их
знает.
     За этот последний год, живя у Бваны  и Моей Дорогой, она часто каталась
верхом в  окрестностях  фермы;  она знала, в  каких камышовых зарослях любят
прятаться буйволы, где  устраивают свои логовища  львы, куда ходят  звери на
водопой.  Всякого  зверя умела  она  высмотреть, как бы он  ни прятался.  Но
особенно  удивляло  европейских гостей  ее  умение  чувствовать  присутствие
хищника там, где они сами ничего не могли заметить.
     Морисон Бэйнс нашел Мериэм прелестной  и очаровательной  девушкой. Он с
самого начала  был восхищен  ею.  Он и  не надеялся  завести  столь приятное
знакомство  в  африканском имении  своих  лондонских  друзей. Молодым  людям
приходилось часто бывать вместе, так как они были единственные холостые люди
во  всем этом  маленьком обществе. Мериэм,  не привыкшая  к ухаживанию таких
ловких  кавалеров,  как Бэйнс, была очарована им.  Его рассказы  об огромных
городах,  которых она  никогда  не видела, удивляли и  восхищали ее. Во всех
своих рассказах  Морисон  всегда  выставлял  себя на первое место, и девушка
считала его героем.
     Постепенно образ Корака  стал тускнеть у нее в душе. Он не был уже  для
нее   непрестанно   существующей   действительностью,   он   превратился   в
воспоминание.
     Со  времени приезда гостей  Мериэм никогда  не сопровождала  мужчин  на
охоте. Убийство как спорт никогда не привлекало ее. Выслеживание зверей было
для нее  интересной забавой, но  к убийству  ради убийства она всегда питала
отвращение. Когда  Бвана охотился ради мяса -- она была  счастлива,  если он
брал  ее с  собой. Но с  прибытием  лондонских гостей охота  превратилась  в
жестокое  развлечение. Охотились ради  шкур и  сильных  ощущений,  а не ради
пищи. Когда мужчины уезжали на охоту, Мериэм оставалась дома с Моей Дорогой,
или  скакала на  любимом  пони по  окрестным  степям и лесам; во время  этих
прогулок  ей казалось, что она живет такой же дикой и привольной жизнью, как
жила  в  джунглях. В такие минуты  перед ней  невольно вставал образ Корака,
друга ее детства.
     Однажды,  утомленная  долгой  скачкой по  лесу, она  привязала  пони  к
дереву, улеглась  на широкой, удобной ветви и  заснула.  Ей приснился Корак;
это видение мало-помалу расплывалось,  и полуголый  Тармангани превращался в
англичанина, одетого в хаки и сидящего на охотничьем скакуне.
     Ее разбудило испуганное блеяние козленка. Мериэм вскочила на ноги. Мы с
вами,  если бы даже  и расслышали этот  слабый  жалобный  звук, не  могли бы
понять  его  значение;  Мериэм  сразу  поняла,  что   козленок  почувствовал
приближение хищника.
     Для Корака любимой  забавой и спортом  было похищать добычу перед самым
носом у Нумы; Мериэм  тоже не раз случалось вырывать лакомые  куски почти из
самой  пасти царя  зверей. Теперь,  услышав  блеяние  козленка, она вздумала
повторить эту игру в прятки со смертью.
     Она быстро  скинула с себя амазонку, ботинки и  чулки, чтобы  бесшумнее
подойти к зверю. Она хотела сбросить и свои верховые панталоны, но вспомнила
наставления Моей Дорогой, что нехорошо ходить совсем голой.
     За поясом  у нее был  заткнут  охотничий нож. Карабин ее  висел в своем
футляре на седле пони, который был привязан к дереву. Револьвер она оставила
дома.
     Мериэм пошла на  голос козленка.  Она  знала, что он находится у пруда,
где обыкновенно пьют львы. Никто никогда не видал  здесь хищников, но Мериэм
знала, что козленок напуган либо львом, либо пантерой.
     Скоро она  узнает это  наверняка, потому что  она быстро приближается к
бедному животному.  Но  почему он  не  бежит от опасности?  Почему  он стоит
неподвижно  и  блеет  на  одном и том  же месте?  Подбежав к  козленку,  она
увидела, что несчастный крепко привязан к колу веревкой, а рядом вырыта яма,
в которую налита вода.
     Мериэм  взобралась  на ближайшее дерево, спряталась в  густой листве  и
напряженно вглядывалась в окружающую  просеку:  где  же охотник, привязавший
козленка?  Это  -- не  Бвана,  нет! Бвана  так  не охотится.  Он  никому  не
позволяет  мучить беззащитных  животных, делать их  приманкой для  тигров  и
львов,  а его  слово  -- закон  для тех,  кто  охотится  в  его многомильных
владениях.
     --  Должно быть, козленка привязали  какие-нибудь  захожие  дикари,  не
знающие здешних  порядков,  --  говорила себе  Мериэм.  -- Но  куда  же  они
девались? Где они? Как она ни всматривалась, ее зоркие глаза ничего не могли
разглядеть.
     И  где же  Нума? Почему  он  так медлит,  почему  не бросается на  этот
лакомый  кусок,  на  эту бедненькую беззащитную  тварь? Он несомненно здесь,
поблизости, иначе  козленок  не  блеял бы  так жалобно,  как будто  чувствуя
надвигающуюся смерть. Ах, вот он где!  Он  притаился в кустарнике, справа, в
нескольких ярдах от нее. Ветер дует прямо на козленка, так что козленок чует
страшный запах свирепого зверя; а Мериэм -- в  стороне: этот запах до нее не
доносится.
     Перебраться  по  деревьям на противоположную сторону просеки, поближе к
козленку, подбежать к нему и перерезать веревку, которой он привязан к колу,
-- на это потребуется не  больше  минуты. Конечно,  в  эту самую минуту Нума
может  прыгнуть  на козленка, и ей едва  ли удастся ускользнуть от  него  на
ветви высокого дерева, но все же козленка необходимо спасти во что  бы то ни
стало! Опасности она не боится: ей случалось прежде не раз выходить с честью
из более серьезных переделок.
     Если она медлила, то не потому, что боялась Нумы, а потому, что боялась
невидимых охотников. Если это --  чернокожие, то легко может случиться,  что
те копья, которые они держат наготове для Нумы, с таким же успехом полетят в
того, кто собирается испортить им охоту.
     Но вот козленок  снова  отчаянно  затрепетал, стараясь порвать веревку.
Его  жалобное  блеяние  отозвалось в  сердце девушки  острой болью.  Позабыв
всякие  страхи, она начала перебираться по ветвям на другую сторону просеки,
стараясь двигаться так, чтобы  Нума не заметил ее. Наконец, она добралась до
деревьев  на  той  стороне.  Здесь она  остановилась на мгновение  и бросила
взгляд в сторону льва.  Она увидела, что мощный хищник  как раз в эту минуту
поднимается из своей засады; он выпрямился во весь рост и глухо зарычал: это
значило, что он готов.
     Мериэм выхватила из-за пояса нож и, спрыгнув на землю, быстро подбежала
к козленку. Нума увидел ее. Он нервно забил  хвостом  по своим  красно-бурым
бокам  и издал зловещее  рычание.  Но  на минуту он не тронулся с места, как
будто  изумленный и  озадаченный  внезапным появлением  странного  существа,
выпрыгнувшего из джунглей.
     Были  и  другие глаза,  которые  с  неменьшим  изумлением  смотрели  на
бесстрашную девушку, чем  желто-зеленые глаза хищника: это были глаза белого
человека,  притаившегося  в  терновнике бома.  Он  даже  привстал  и вытянул
голову,  увидев, как Мериэм проворно перебралась по ветвям через  просеку  и
подскочила затем к козленку.  Белый  человек заметил,  что Нума на мгновение
задержал свой  прыжок. Он  поднял  свой карабин и  прицелился  зверю прямо в
грудь.  В эту минуту девушка наклонилась над козленком, в ее  руках сверкнул
острый нож, и  маленький пленник свободен! С радостным блеянием кинулся он в
чащу леса.  Девушка повернулась, чтобы  бежать к тому дереву, откуда она так
неожиданно спрыгнула, изумив одновременно и льва, и козленка, и человека.
     Повернувшись, она обратилась лицом к охотнику; он взглянул, и глаза его
чуть не выскочили из орбит. Он издал приглушенный крик. Она! Теперь наступил
момент вспомнить о  льве,  разъяренном  и раздосадованном,  который  вот-вот
сделает свой страшный прыжок.
     Карабин  белого  человека  был  направлен  прямо  в  грудь  зверя;  ему
оставалось нажать курок. Но он колебался.  Глаза его перебегали с девушки на
льва и  обратно. Почему он медлил?  Неужели  потому,  что он не хотел спасти
девушку, которая  испортила ему  охоту?  Или,  может  быть,  он  боялся, что
выстрел  привлечет к нему ее внимание, и  она увидит его?  Это предположение
казалось правдоподобным. Маленькое движение пальца могло спасти  девушку  от
когтей  разъяренного хищника,  или,  по  крайней  мере,  замедлить  страшный
прыжок, но он все-таки не нажал на курок.
     Глазами хищной птицы следил человек,  как девушка  бежала  к  деревьям,
спасая свою жизнь. Все описываемое  -- с того мгновения, как лев приподнялся
для  прыжка  --  произошло  в  какие-нибудь  две секунды.  Лев  бросился  за
девушкой;  дуло карабина следовало  за  ним:  его  широкая грудь  оставалась
непрерывно на прицеле. Одну минуту казалось, что девушке  никак не спастись,
тогда  палец  охотника сильнее прижался  к собачке.  Но  в  то  же мгновение
девушка  сделала  ловкий  прыжок  вверх,  к  свесившейся  ветке  дерева,   и
ухватилась за нее. Лев прыгнул за ней, но гибкая Мериэм  скользнула в листву
и очутилась на недосягаемой высоте; промедли она еще полсекунды, она была бы
растерзана львом.
     У  белого человека вырвался вздох облегчения.  Он увидел, как  девушка,
очутившись в безопасности,  сделала  забавную гримасу и  принялась  дразнить
разозленного льва, ревевшего от досады; потом она  с веселым смехом умчалась
в лес.
     Лев с глухим ворчаньем бродил около часа вокруг ямы с  водой; сотню раз
охотник  мог  уложить наповал свою  жертву. Почему  же он  не спустил курка?
Боялся ли,  что  его  выстрел  привлечет  внимание девушки и  что она  может
вернуться?
     Наконец Нума, все еще злобно рыча, величественно направился  в джунгли.
Охотник вылез из своей засады и  через час добрался  до маленькой охотничьей
стоянки,  расположенной в чаще  леса. Там его встретили несколько чернокожих
слуг,  которые,  видимо,  не  были  очень обрадованы его возвращению.  Белый
охотник был  широкоплечий, сильный  гигант;  его  загорелое  лицо с  хищными
чертами украшала большая русая борода, по крайней  мере, когда он  входил  к
себе в  палатку; когда же он вышел из нее  час спустя,  его лицо было гладко
выбрито.
     Чернокожие смотрели на него с изумлением.
     -- Узнаете вы меня? -- спросил он.
     --  Даже  гиена, которая  тебя породила, и та не узнала бы тебя теперь,
бвана, -- ответил один из чернокожих.
     Бритый человек замахнулся на дерзкого негра кулаком, но негр, очевидно,
привык к этому жесту и ловко ускользнул от удара.
     XVII
     ВЫСОКОРОДНЫЙ ДОН ЖУАН
     Мериэм медленно  возвращалась  к тому дереву, на  котором  она оставила
свою амазонку, сапоги и  чулки.  Она напевала веселую песенку; но, когда она
приблизилась к дереву, песенка сразу замерла у нее на  устах: она увидела на
ветвях  этого дерева несколько  павианов, которые завладели принадлежностями
ее туалета и весело забавлялись, примеряя их на себя.
     Заметив приближающуюся  девушку, они  не выказали  ни малейшего испуга;
напротив  того,  они  обнажили  клыки  и  грозно  зарычали.  Им  ли  бояться
слабенькой, жалкой самки Тармангани?
     За  лесом,  по  открытой  равнине,  возвращались  с   охоты   несколько
всадников.  Они ехали, разбившись на небольшие группы,  так как надеялись на
обратном  пути  выследить на поляне  бродячего  льва. Мистер  Морисон  Бэйнс
держался ближе к лесу.  Всматриваясь в  волнистую  равнину, покрытую  мелким
кустарником, он заметил на самой опушке леса какое-то живое существо.
     Он направил  туда  коня. Его непривычный глаз долго  не мог разглядеть,
что  это  такое. Но подъехав  ближе,  он увидел, что это  самая обыкновенная
лошадь.  Он уже  хотел повернуть,  когда вдруг  ему бросилось в  глаза,  что
лошадь как будто оседлана. Он подъехал  еще ближе. Да, действительно, лошадь
-- под седлом.
     Вглядевшись, он  узнал любимого коня  Мериэм.  Он почувствовал приятное
возбуждение, предвкушая встречу с прелестной девушкой.
     Он подскакал  галопом к лошади.  Мериэм должна быть в лесу, поблизости.
Ему стало жутко  при мысли, что беззащитная девушка бродит одна по джунглям;
джунгли казались  ему кишащими кровожадными зверями и преисполненными ужаса.
Он  соскочил с  коня и вошел в  лес. Он  был уверен, что девушка тут, в двух
шагах, и предполагал произвести большой эффект своим неожиданным появлением.
     Он  прошел  несколько шагов, когда его остановил  шум,  доносившийся  с
верхушки ближайшего  дерева. Подняв голову,  он увидел нескольких  павианов,
которые дико рычали. Подойдя ближе,  он разглядел, что в руках  у одного  из
них  -- женская амазонка, а  у других -- сапоги и чулки. Сердце  его замерло
при  виде  этой сцены. Как  же иначе это объяснить? Павианы  убили  Мериэм и
сняли с нее одежду! Он содрогнулся при этой мысли.
     Он все-таки  решил крикнуть, позвать ее, но в этот  момент, взглянув на
соседнее дерево,  он заметил в листве ее,  Мериэм; она цеплялась за ветви  с
ловкостью  обезьяны.  Один  из  павианов  приближался  к  ней  с  угрожающим
рычаньем;  Морисон  поднял   карабин  и  прицелился,   чтобы  выстрелить   в
отвратительного зверя, но вдруг он услышал, что девушка заговорила.
     Морисон едва не выронил ружья  от удивления: из уст  прелестной  Мериэм
вырывались  странные,  глухие,  бормочущие  звуки,  похожие на  те,  которые
издавали павианы. Обезьяны перестали ворчать и стали слушать. Они, очевидно,
были удивлены не меньше мистера Морисона Бэйнса. Они медленно приблизились к
девушке; она не выказывала ни малейшего страха. Они так плотно окружили  ее,
что Бэйнс не мог стрелять  из боязни попасть в нее. Да он и  забыл совсем  о
своем ружье: он застыл на месте, сгорая от любопытства.
     Девушка разговаривала с  павианами!  Они дружелюбно отвечали  ей! Затем
они начали возвращать ей одну за другой все принадлежности туалета; пока она
одевалась, они, обступив ее, весело болтали, а девушка смеялась  и отвечала.
Мистер Морисон  Бэйнс, сидя внизу  под деревом,  таращил глаза от удивления.
Затем он встал и вернулся к своей лошади.
     Когда через несколько минут Мериэм  вышла из лесу, она  нашла его возле
своего коня.
     Он смотрел на нее с невыразимым удивлением и даже с некоторым страхом.
     -- Я увидел вашу лошадь, -- сказал  он, запинаясь, -- и решил подождать
вас здесь, чтобы проводить домой. Вы не сердитесь?
     -- Конечно, нет, -- ответила она, -- напротив, я очень рада!
     Они  ехали рядом.  Морисон  несколько  раз  бросал  взгляд  на строгий,
красивый профиль девушки и не мог понять, был ли это фантастический сон, или
он видел в действительности, как  эта милая женственная барышня минуту назад
так  странно, даже  неприлично,  забавлялась  с  отвратительными павианами и
беседовала с ними так же легко и непринужденно, как беседовала с ним.
     Все  это было невероятно, непостижимо! Однако  он  видел все это своими
собственными глазами!
     И, когда он  глядел на нее, другая навязчивая мысль кружилась у него  в
мозгу: девушка  так мила,  так притягательно  красива; но, увы, он ничего не
знает о ней, ни о ее происхождении. Ее окружает какая-то тайна...
     Что же  это за  необыкновенная девушка, которая лазает  по  деревьям  и
беседует с павианами в джунглях?.. Непостижимо...
     Морисон снова нахмурил брови. Мериэм взглянула на него.
     --  Вам  жарко, -- сказала она.  -- Это странно. Сейчас  стало довольно
прохладно, солнце уже садится. Почему же вы так разгорячены?
     Ему не хотелось говорить ей, что  он  видел ее  с  павианами; но вдруг,
неожиданно для самого себя, он заговорил.
     -- Я разгорячен  от волнения! -- сказал он. -- Я проезжал мимо опушки и
заметил вашу лошадь. Я пошел в  лес  искать вас  и хотел удивить неожиданным
появлением.  Но  мне  пришлось  самому  порядочно удивиться:  вы  сидели  на
дереве... с павианами...
     --  Ну,  да,  так что  же? --  она сказала  это  равнодушно, как  будто
барышня,  интимно  беседующая  в  джунглях  с  дикими  зверями,  была  самым
обыкновенным явлением.
     -- Боже, как это было ужасно! -- воскликнул Морисон.
     --  Ужасно? -- повторила Мериэм, с удивлением поднимая брови.  -- Что ж
тут  ужасного?  Это мои  друзья.  Разве  это  ужасно, когда разговаривают  с
друзьями?
     -- И вы действительно говорили с павианами?  Они понимали вас, а вы  --
их?
     -- Конечно!
     -- Но ведь это --  отвратительные животные, самые мерзкие, самые низкие
животные...
     -- Они совсем  не  мерзкие! -- ответила Мериэм. -- Мои друзья  не могут
быть мерзкими. Я жила среди них много лет перед  тем, как Бвана нашел меня и
взял  сюда.  Их  язык  --  мой  родной  язык.  Неужели  я  должна  перестать
разговаривать с  ними только  потому,  что мне пришлось на  время поселиться
среди людей?
     -- На время? -- вскричал Морисон, --  не хотите же вы этим сказать, что
собираетесь  снова вернуться к ним? Ну, знаете, мы  уже  договорились...  до
нелепости! Нет,  вы просто мистифицируете меня, мисс Мериэм! Вы когда-нибудь
хорошо  обошлись с этими павианами, они вас узнали  теперь и не  тронули; но
чтобы вы когда-нибудь среди них жили... нет, нет, это слишком нелепо!
     -- Тем не менее,  это так!  -- настаивала девушка. Она видела, что  при
одной  мысли об этом он испытывает неподдельный ужас,  сквозящий во всем его
тоне и  обращении, и забавлялась  его растерянностью.  -- Да,  я  жила среди
больших  обезьян и ходила  почти нагая...  Я спала на деревьях, в листве.  С
Кораком и Акутом я охотилась за  антилопами  и кабанами  и ела сырое мясо. Я
любила с высокой ветви делать гримасы Нуме-льву и швырять в него ветками; он
так рычал от злобы, что вся земля кругом дрожала. Корак устроил мне шалаш на
ветвях огромного дерева и приносил  мне плоды и мясо... Он защищал и  кормил
меня; он был очень добр ко мне... До тех пор,  как  я попала  к Бване и Моей
Дорогой, никто, никто не был так добр ко мне...
     Голос  ее задрожал. Она  совершенно  забыла, что собиралась  подразнить
мистера Морисона.  Она вспомнила о Кораке...  Она  так давно не вспоминала о
нем...
     Некоторое время они ехали молча, погруженные в собственные мысли.
     Перед девушкой вставал образ прекрасного юноши, с леопардовой шкурой на
плече.  Вот он возвращается с охоты, прыгая по  ветвям деревьев с еще теплой
добычей за плечом; за ним виднеется грузная фигура огромной человекообразной
обезьяны; Мериэм смеется и радостно прыгает на гибких ветвях, приветствуя их
возвращение. О, как сладко вспоминать  это! А вот перед  ней встает и другая
картина -- длинные, темные ночи -- жуткие ночи джунглей... Так холодно, сыро
и неуютно во время дождей. Словно  из какого-то адского подземелья доносится
снизу рычание  невидимых хищников; там  пантеры, львы, опасные гады, змеи...
Ужасные ночи...  Но они с лихвой искупались  ясными, солнечными днями, дикой
свободой джунглей и, больше всего, -- дружбой Корака.
     Морисон  думал о другом, мысли прыгали и путались у  него в голове. Чем
глубже  он разбирался в своих чувствах, тем  очевиднее становилось для него,
что  он действительно  влюбился в эту девушку, о  которой ничего  не знал до
этой поры, и даже был готов подарить ей свое  благородное имя.  Он не  может
жениться  на ней, как не может жениться на  какой-нибудь павианихе.  Для нее
будет достаточно его любви, имя же свое он предоставит  другой женщине -- из
своего круга.
     Девушка, которая, по  ее же  словам,  жила полуголая среди  обезьян, не
может  иметь очень точных  представлений  о добродетели.  Если он сделает ее
своей любовницей,  и это будет для нее  слишком  много.  Чем  больше  мистер
Морисон  Бэйнс  думал  об этом,  тем  более  он  убеждался,  что  это  самый
благородный поступок. Как счастлива будет она там, среди лондонской роскоши.
Она вдоволь будет пользоваться его любовью и его текущим счетом в банке.  Но
был один щекотливый пункт, который он хотел выяснить, прежде чем  приступить
к выполнению своей блестящей программы.
     -- Кто же были такие Корак и Акут? -- спросил он.
     -- Акут был Мангани, -- ответила Мериэм, -- а Корак -- Тармангани.
     -- А позвольте узнать, что это значит: Мангани и Тармангани?
     Девушка рассмеялась.
     -- Вот вы -- Тармангани, -- объяснила она, -- а  Манга-ни -- это... те,
кто покрыты шерстью. Вы их зовете обезьянами.
     -- Значит, Корак был белый человек?
     -- Да.
     -- И  он был вашим...  ж... вашим... эээ...? Он запнулся  и  покраснел.
Девушка смотрела на него
     такими светлыми, невинными глазами, что ему стало вдруг
     стыдно.
     --  Моим  чем? --  спросила она  простодушно,  не догадываясь,  на  что
намекает мистер Морисон.
     -- Вашим... эээ... братом? -- пробормотал тот.
     -- Нет, Корак не был моим братом, -- ответила она.
     -- Вашим супругом,  в  таком  случае? Мериэм звонко  расхохоталась; она
была очень далека от мысли, что подобный вопрос оскорбителен.
     -- Супругом!  -- вскричала она.  -- Как по вашему,  сколько  мне лет? Я
слишком молода,  чтобы быть замужем. Я никогда и не думала о таких вещах. --
Корак  был...  -- на этот  раз  она  замялась, так  как  никогда  раньше  не
пробовала разобраться, кем ей  приходился Корак. -- Ну, да, Корак был... ну,
просто  Корак! --  и она  снова залилась  веселым смехом -- над удивительной
ясностью своего определения...
     Он смотрел на нее и слушал ее; она говорила, казалось, так искренне, но
Морисон  все-таки никак не  мог проникнуть в тайны ее девичьей души. В то же
время ему  хотелось,  чтобы его предположения относительно неустойчивости ее
добродетели оказались  правдой,  иначе  ему  придется  оставить свои  планы.
Почтенный  мистер Морисон Бэйнс  до известной степени  не был лишен  чувства
совестливости.
     ***
     Вскоре  после того, однажды вечером, они вдвоем сидели  на веранде. Они
только что кончили  партию тенниса.  Выиграл  Морисон. Он  действительно был
очень  хорошим  спортсменом.  Он рассказывал Мериэм  о Лондоне  и  Париже, о
театрах, балах и банкетах, о прелестных женщинах и удивительных платьях,  об
их развлечениях, об их богатстве и блеске. Мистер Морисон был большой мастер
по  части увлекательной  хвастливой  болтовни.  Его эгоизм сквозил в ней  на
каждом шагу, но он не был ни назойлив, ни утомителен...
     Мериэм была очарована. Его рассказы казались молодой девушке волшебными
сказками.  Сам Морисон  представлялся  ей великим и удивительным  человеком.
Завороженная, она молчала. Замолчал и он и вдруг нагнулся к самому ее уху.
     --  Мериэм...  --  прошептал  он. --  Моя маленькая  Мериэм! Могу ли  я
надеяться... что вы позволите мне называть вас "маленькой Мериэм"?
     Девушка взглянула на него широко раскрытыми глазами. Но он  уже стоял в
тени, и она ничего не увидела. Она дрожала, но не отворачивалась от него. Он
обвил руку вокруг ее талии и прижал ее к себе крепче.
     -- Я люблю вас! -- шептал он.
     Она молчала.  Она не знала, что сказать. Она ничего не  знала о  любви.
Она никогда не думала о ней. Но ей  казалось,  что  это очень хорошо,  когда
любят. Так мало в своей жизни видела она доброты и сочувствия.
     -- Скажите же, скажите! -- бормотал он.  -- Скажите, что вы тоже любите
меня?
     Их губы сблизились. Вдруг она ясно представила  себе Корака и вспомнила
его поцелуи. И тут она впервые догадалась, что значит  любовь. Она осторожно
выскользнула из его рук.
     -- Я не  знаю, я не уверена в  этом. Нужно подождать. Я  еще молода для
замужества. Я боюсь, что Париж и Лондон испугают меня.
     Мериэм поднялась. Образ Корака вновь встал в ее воображении.
     --  Спокойной ночи! --  сказала она. -- Мне  жаль  будет  покинуть  эту
страну,  --  и  она показала на звездное  небо, на огромную  луну, на темные
заросли джунглей. -- О, как я люблю ее!
     -- Лондон вы полюбили бы еще больше! -- искренне сказал он. -- И Лондон
полюбил  бы  вас. Вы  были  бы знаменитейшей красавицей в любой  европейской
столице. Мир был бы у ваших ног, Мериэм.
     -- Спокойной ночи! -- повторила она и вышла. Морисон вынул папироску из
портсигара,  закурил и,  улыбаясь, выпустил струйку дыма, и  струйка, синея,
полетела к луне и растаяла в ее свете.
     XVIII
     ТРИ ХИЩНИКА И ДЕВУШКА
     На следующий день Мериэм и Бвана  увидели с веранды  скачущего к ним по
степи  всадника. Бвана был  озадачен.  Он знал не только каждого белого,  но
каждого  негра на много миль кругом. Если бы хоть один белый появился за сто
миль от имения, Бвана узнал бы  о  нем. Ему  непременно донесли бы, со всеми
подробностями,  где охотится белый, много ли он  убивает и не убивает ли при
помощи запретных  средств? (Бвана  не позволял охотиться с помощью синильной
кислоты  или   стрихнина).  Ему  донесли  бы  также,   как  обращается  этот
новопришелец со своими людьми.
     Многих  европейцев  прогонял  Бвана назад на берег моря. Все начальники
отрядов  и  караванов боялись Бваны,  и поэтому всякий  белый, охотящийся за
львами с помощью отравленных приманок, оставался без людей -- никто не шел к
нему. Зато все добросовестные охотники и все туземцы любили и уважали Бвану.
Его слово было законом в здешнем краю.
     Но об этом  всаднике Бвана не был предупрежден. Он  напрасно ломал себе
голову, кто бы это мог быть? Но с обычным своим радушием он вышел на крыльцо
и приветствовал гостя раньше, чем тот сошел с лошади. Это был бритый, хорошо
сложенный  блондин  лет  тридцати. Судя по акценту, он был  родом из Швеции.
Лицо его показалось Бване знакомым -- он  где-то встречался с этим шведом, и
ему  было  неловко  признаться,  что  он позабыл  его  имя.  Гость  держался
грубовато, но простодушно, и понравился хозяину. Бвана был рад всяким людям,
прибывающим в эту страну, и не задавал им никаких вопросов, лишь бы они вели
себя хорошо.
     -- Странно, что вы добрались до  меня без предупреждения! --  промолвил
он гостю, -- туземцы всегда сообщают мне о приближении белых людей.
     Он ввел его в дом и сказал слуге, куда отвести лошадь.
     -- Это  случилось, должно быть, оттого, что я ехал  с юга,  --  ответил
незнакомец. -- Я не встретил ни одной деревни на своем пути.
     -- Да, к югу от  нас нет ни одной деревни с тех пор, как Ковуду покинул
наш край.
     Бвана  был удивлен, как  этот человек мог  один приехать к ним с юга. К
югу от них простирались пустынные тысячемильные джунгли.
     --  Я поехал  туда  с  севера,  --  начал  объяснять незнакомец, как бы
догадываясь  о  мысли  хозяина, -- я  намеревался  там  поохотиться.  Но мой
проводник,  единственный человек  из  всего моего отряда,  знакомый  с  этой
страной, заболел и умер. Мы вынуждены были повернуть назад. Больше месяца мы
жили только тем, что нам удавалось подстрелить. Мы не знали, что здесь живут
белые люди. Сегодня утром я увидел дымок над вашей  крышей и поскакал к вам.
О,  конечно, я слышал о вас,  вас знает вся центральная Африка, я  был очень
рад, если бы  вы разрешили  мне остаться  у вас недели  на  две отдохнуть  и
поохотиться.
     -- Конечно,  конечно!  -- ответил Бвана. -- Ставьте ваш  лагерь рядом с
лагерем моих молодцов, а сами живите у меня.
     Бвана познакомил  вновь  прибывшего с Мериэм  и  Моей Дорогой. Приезжий
назвал  себя Ганс оном. При виде дам он проявил довольно странное смущение и
как бы растерялся.  Бвана заметил это,  но  объяснил это тем,  что  Гансону,
вероятно,  не   приходилось  встречаться  с  культурными  женщинами.  Хозяин
поспешил увести его, чтобы угостить виски с содовой.
     -- Это  очень  странно, -- сказала Мериэм Моей  Дорогой, когда  мужчины
ушли.  --  Я  как  будто где-то видела  его лицо. Это  очень странно. Этого,
конечно, не может быть.
     Она замолчала и уже больше не возвращалась к этой теме.
     Гансон  не  пожелал  перенести свой  лагерь  поближе  к  дому, как  ему
советовал Бвана. Он говорил,  что его слуги  --  народ  задорный, сварливый,
вечно ссорятся, и  что лучше их  держать подальше  от дома. Сам он все время
избегал  встречаться с  дамами,  навлекая на себя общие  насмешки над  своей
застенчивостью. Зато он часто сопровождал  мужчин  на  охоту и выказал  себя
отличным охотником. Вечера он проводил большей частью с приказчиком Бваны. В
общении с  этим малообразованным человеком он находил  больше  интереса, и у
него оказалось  с  ним  больше общего,  чем с  просвещенными гостями  Бваны.
Гансон надолго уходил из дома и бродил по окрестностям. Нередко он захаживал
в сад, который был гордостью и радостью Моей  Дорогой и Мериэм: в саду  было
множество  Цветов. Если  он  встречал  в  саду дам,  он смущался, краснел  и
говорил  в  замешательстве,  что  он  приходит сюда  только для того,  чтобы
посмотреть  на  цветы  северной  Европы,  которые  Моя  Дорогая  так  удачно
взрастила на африканской почве.
     Но  неизвестно,  кто  привлекал  его:  запах  цветов  или  черноволосая
смуглянка Мериэм?
     Гансон пробыл  здесь  три недели.  Он уверял,  что  его  молодцам  надо
отдохнуть  и собраться с  силами после ужасного  путешествия по непроходимым
джунглям юга.
     Сам он, по его  словам, тоже отдыхал и  предавался беззаботной лени.  В
действительности, это было не совсем так: Гансон вовсе не был так свободен и
беззаботен,  как казался. Не привлекая  постороннего  внимания, он  разделил
свой отряд  на две части и во главе  каждой  поставил верных,  преданных ему
людей.  Их он посвятил  в задуманный им план и обнадежил их, что они получат
хорошее  вознаграждение  в  случае удачи.  Одну  часть отряда он отправил на
север к  месту пересечения всех  караванных путей, идущих  в Сахару  с  юга.
Другую часть послал на запад и велел им разбить  лагерь  у большой реки,  за
которой начинались земли Великого Бваны.
     Бване Гансон сообщил только о людях, посланных на север, о посланных же
на запад умолчал. В другой раз, как  бы случайно, к слову он сказал ему, что
часть  его  подчиненных разбежалась.  Сказал он  это  потому, что  несколько
охотников Бваны  отправились в  его северный лагерь,  и  он боялся,  что они
будут удивлены, не найдя там многих людей из его отряда.
     ***
     Однажды, в жаркую ночь, Мериэм, которой не  спалось, вышла побродить по
саду.  Морисон  перед  этим  опять  говорил  ей  нежные  слова,  и  это  так
взволновало ее, что она не могла заснуть.
     В  саду за большим  пышно цветущим  кустом лежал Гансон. Он  смотрел на
звезды и  чего-то ждал. Чего?  Или вернее, кого?  Он услышал  приближающиеся
шаги девушки и чуть-чуть приподнялся на локте. За десять шагов отсюда стояла
его лошадь. Она была привязана к одному из столбов забора.
     Мериэм  медленно  приближалась  к кусту,  за которым притаился  Гансон.
Гансон  вынул  из кармана шелковый  ярко-красный платок и бесшумно  встал на
колени.  Внизу, в конюшне,  заржала лошадь. Откуда-то  издалека, из  глубины
джунглей, доносилось рычание льва. Гансон, все еще не  разгибая спины, встал
на ноги, готовый выпрямиться каждую минуту.
     Снова заржала  лошадь --  на  этот раз ближе.  Слышно  было,  как  она,
проходя мимо изгороди, задевает кустарник.  Гансон  с удивлением раздумывал,
откуда  могла взяться эта  лошадь?  Ведь  она только что  перед этим ржала в
конюшне.  Он повернул голову и  взглянул  на  животное.  То, что  он увидел,
заставило его снова юркнуть в кусты и прижаться к земле, он увидел, что идет
мужчина и ведет под уздцы двух оседланных коней.
     Через минуту к Мериэм подошел Морисон Бэйнс. Мериэм взглянула на него с
изумлением. Мистер Морисон улыбнулся -- довольно принужденно и робко.
     --  Я  не  мог заснуть,  -- сказал  он, --  и хотел немного  покататься
верхом. Но зашел в сад и увидел вас. Мне пришло в голову, что, может быть, и
вы  непрочь  предпринять вечернюю прогулку. Это очень приятная  вещь, уверяю
вас! Поедемте!
     Мериэм засмеялась. Эта затея была ей по душе.
     -- Что ж, едем! -- сказала она. Гансон негромко выругался. Молодые люди
повели коней к воротам и лишь тогда заметили лошадь Гансона.
     -- Это лошадь того купца! -- сказал Бэйнс.
     -- Должно быть, он  приехал поговорить с  приказчиком Бваны, -- сказала
Мериэм.
     -- Немножко  поздновато, не так ли? -- сказал Морисон. -- Признаюсь, на
его  месте я не решился бы в такую позднюю пору пробираться  через джунгли к
лагерю.
     Словно подтверждая  его  слова,  лев снова зарычал в  далеких джунглях.
Мистер  Морисон  вздрогнул и посмотрел  на девушку, как подействовал  на нее
этот зловещий звук. Но, казалось, она даже не слышала рычанья.
     Через минуту  молодые люди сели на  коней и  быстро поехали по равнине,
залитой лунным сиянием.
     Мериэм вдруг  повернула своего коня  прямо  в джунгли. Опять  раздалось
рычанье голодного льва.
     -- Не лучше ли нам поехать  в другую сторону, подальше от  этого зверя?
-- предложил смущенный Морисон. -- Вы, кажется, не слышите, как он рычит?
     --  Слышу,  -- сказала,  смеясь,  Мериэм.  --  Поедемте скорее в лес  и
подразним его.
     Морисон натянуто улыбнулся.  Ему вовсе  не  хотелось  ехать к голодному
льву,  но  он боялся, что Мериэм сочтет  его  за труса, и потому согласился.
Правда, у  него было с  собой  ружье, но свет луны  мешал  ему взять  верный
прицел. Морисону было очень не по себе. И только когда лев  перестал рычать,
к  Морисону  понемногу  вернулось  мужество.  Они  ехали  по ветру,  прямо в
джунгли. Лев залег в небольшой  лощине, направо от всадников. Это был старый
лев. Две ночи он ничего не ел,  потому что уже не мог охотиться так успешно,
как  прежде: его прыжок не был таким быстрым, ловким  и мощным,  как в былое
время, когда он нагонял ужас на обитателей джунглей. Две ночи  и два дня был
пуст его желудок; много ночей и дней он питался одной падалью. Впрочем, даже
старый и немощный, лев остается грозой для обитателей джунглей.
     Он чуял  этой  ночью  опасный запах,  но  голод  заставил его забыть об
опасности. Пусть  хоть двадцать  вооруженных  людей, только бы отыскать хоть
какую-нибудь еду. Лев долго кружил  по лесу и, наконец, залег  против ветра,
чтобы  самому остаться  необнаруженным  и в  то  же  время иметь возможность
наблюдать  за намеченными  жертвами. Нума  был  истощен  от  голода,  но  он
рассчитывал на свою опытность и хитрость.
     Тот же ветер понес запах Нумы и запах людей  далеко в джунгли. Какой-то
другой зверь, сидевший в  чаще  леса, поднял  голову, внюхался в этот запах,
насторожился и прислушался.
     -- Скорее! -- сказала Мериэм.  -- Ночью в лесу удивительно красиво. Лес
здесь  не густой,  проехать можно.  Льва  вы  не бойтесь,  -- добавила  она,
заметив нерешительность своего спутника. -- Бвана говорит, что уже два года,
как лев-людоед ушел из наших мест. Здесь львы сытые, им и без нас достаточно
дичи.
     -- Я не  боюсь львов, -- сказал Морисон. -- Я  только думаю, что ужасно
неудобно  ездить  верхом  в  лесной  чаще. Кустарник,  цепкие  ветки,  лианы
путаются под ногами. Вы понимаете сами, какая эта езда!
     -- Ну, пойдемте пешком, -- сказала Мериэм и приподнялась в седле, чтобы
спрыгнуть.
     -- Нет, нет! -- воскликнул Морисон, испуганный ее решительностью. -- Уж
лучше поедем! -- и он направил свою лошадь в лес.
     За ним ехала  Мериэм, а  впереди, за  кустами, ожидая  удобного случая,
чтобы прыгнуть на них, притаился Нума-лев.
     На поляне показался одинокий всадник. Он пробормотал  проклятие,  когда
увидел, что  молодые люди скрылись из виду.  Это был Гансон. Он  следовал за
Мериэм  и  Морисоном  от  самого  дома. Эта  дорога вела в лагерь Гансона, а
потому если бы они заметили его,  у  него нашлось бы хорошее  оправдание: он
едет к себе в лагерь. Но они ни разу не оглянулись: они не подозревали о его
присутствии.
     Гансон помчался за Морисоном и Мериэм в лес. Пусть они заметят его, все
равно.  Ему  необходимо  было  наблюдать  за ними и в то  же  время побывать
сегодня же ночью в лагере.
     Морисона он  считал своим соперником и боялся, что этой ночью в лесу он
овладеет  доверчивой  девушкой.  Кроме того, Гансон  боялся, что  чернокожие
Великого Бваны заведут сношения с его подчиненными, и тогда обнаружится, что
он,  Гансон, солгал. Ведь все  это время  он  распускал  ложные слухи, будто
добрая половина  его молодцов разбежалась. Если  же его люди познакомятся  с
неграми  Бваны, ложь  непременно  откроется.  А этого он  не мог  допустить.
Поэтому надо было торопиться побывать у себя в лагере.
     Была еще причина, заставлявшая его мчаться  за девушкой. Однажды, когда
Гансона не было в лагере,  а его люди сидели у костра, вдруг выпрыгнул из-за
кустов огромный лев и схватил одного из негров. Только благодаря  смелости и
находчивости товарищей несчастный  был спасен;  воины прогнали льва горящими
головнями, копьями  и  ружейными  пулями. Об этом  случае Гансон  не  сказал
никому в доме у Великого Бваны.
     Итак, Гансон знал, что в их округе появился страшный хищник, решающийся
нападать на людей.  Он слышал рев голодного зверя и  не сомневался, что лев,
которому  так  хочется крови,  подстерегает  Мериэм  и  Бэйнса.  Он  обозвал
англичанина идиотом и пришпорил лошадь.
     Мериэм и Бэйнс выехали на маленькую  полянку. В пятидесяти шагах от них
за  кустами  залег  Нума.  Его  желто-зеленые  глаза  напряженно  следили за
всадниками,  а кончик  рыжего  хвоста судорожно  вздрагивал.  Хищник измерял
расстояние между собой и людьми.  Прыгать сейчас или подождать немного? Быть
может,  люди  еще  ближе  подъедут  к  нему?  Голод  толкал  его  вперед,  а
осторожность  заставляла  ждать.  Из-за поспешного или необдуманного  прыжка
можно лишиться вкусного обеда.  Если бы прошлой  ночью  он  был терпеливее и
подождал  бы,  пока черные  люди  заснут,  ему  не пришлось бы  голодать еще
двадцать четыре часа.
     Другой зверь,  почуявший  запах льва  и  приближающихся людей, сидел на
суку, в нескольких  шагах от льва. Под ним  колыхалось серое, громадное тело
слона. Зверь заворчал и спрыгнул  с дерева на широкую спину слона. Он шепнул
ему что-то  на  ухо, и слон Тантор стал раскачивать хобот по ветру, стараясь
уловить этот запах, о котором ему только что шепнули на ухо.
     Ему шепнули  на  ухо не только об  этом, а еще  другое какое-то  слово.
Какое слово? Может быть, распоряжение,  приказ? Услышав это слово,  огромное
животное двинулось неуклюжей, но неслышной походкой, по направлению ко льву,
а на спине у него сидел Тармангани.
     С каждой минутой  запах  льва становился сильнее.  Нума терял терпение.
Почему человеческое мясо так долго  не подходит к нему? Сколько  времени ему
еще ждать? Он сердито бил себя хвостом по тощим бокам и ворчал от досады.
     Не подозревая об угрожающей опасности, девушка  и молодой человек ехали
по лужайке и мирно беседовали.
     Их лошади шли рядом. Мистер Морисон Бэйнс взял Мериэм за руку и, крепко
сжимая ее, пламенно изливался в любовных признаниях.
     -- Поедем со мной в Лондон! -- твердил он. -- Сейчас, тайком, никому не
говоря ни  слова! Я  найму  сафари,  они  проводят нас к морю. Мы  сядем  на
пароход и отправимся в Англию! А здесь только через день или два догадаются,
что мы убежали.
     --  Зачем  же нам бежать? -- спросила девушка. --  Бвана  и Моя Дорогая
разрешат нам повенчаться и здесь.
     -- В  данную минуту я венчаться не могу,  -- объяснил мистер  Бэйнс. --
Мне нужно выполнить еще  кое-какие формальности. О них не стоит говорить, вы
все  равно  не поймете. Мы повенчаемся  потом...  в свое время. А  теперь...
сейчас... я  не  могу  больше ждать!  Нам надо поехать  в  Лондон.  Там  все
устроится! Если вы любите меня, вы согласитесь поехать  со мною. И почему вы
говорите о венчании? Ведь вы жили в среде обезьян... Разве обезьяны хлопочут
о каких-то  бракосочетаниях, венчаниях? Они  любят --  это главное.  Мы тоже
любим  друг  друга, и больше ничего  нам не  нужно. Если бы вы и теперь жили
среди  обезьян,  вы просто сошлись бы с самцом,  как всякая обезьянья самка.
Это  закон  природы,  и никакому  закону,  созданному умом человеческим,  не
устоять против закона, созданного природой. И какое нам дело, что подумают о
нас другие  люди,  если мы  любим  друг друга.  Я готов отдать  вам всю свою
жизнь, а вы не хотите принести мне такую малую жертву!
     -- Вы любите меня? -- спросила девушка. --  И вы женитесь на мне, когда
мы приедем в Лондон?
     -- Да, да, клянусь! -- воскликнул он.
     --  Хорошо, я поеду с вами, --  прошептала она, -- хотя я и не понимаю,
зачем это нужно.
     Она склонилась  к  нему  на плечо, он  обнял  ее,  и их  губы слились в
поцелуе.
     В  эту  самую  минуту из  чащи леса высунулась  огромная голова  слона.
Мистер Морисон и Мериэм слышали только друг друга, видели только друг друга,
и потому ничего не заметили. Но Нума заметил все. Точно также и тот человек,
который сидел на объемистой голове Тантора, не мог не  увидеть, что какой-то
мужчина крепко обнимает какую-то девушку.
     Сидевший на  голове у Тантора был Корак. Но девушка была так изящна, на
ней было такое  нарядное платье,  что  он  не узнал своей Мериэм.  Он увидел
только самца-Тармангани и его самку.
     В эту минуту лев прыгнул...
     Он боялся, как  бы Тантор не спугнул  его  добычи, и потому поторопился
прыгнуть из своего укромного места возможно скорее. Он страшно рычал.  Земля
дрожала  от его могучего рыка.  Лошади остановились, как  вкопанные.  Мистер
Морисон Бэйнс похолодел, побледнел: он ужасно испугался. Яркое сияние полной
луны  озарило  льва. Мускулы мистера Морисона уже не повиновались  ему:  они
подчинились  другой, более могучей силе -- закону природы, который говорит о
самосохранении... Эта сила заставила его пришпорить коня и  умчаться во весь
опор -- прочь из леса, на поляну, подальше от всякой опасности.
     Конь Мериэм,  увидя ускакавшую лошадь Морисона, пустился вслед  за нею.
Но девушка осталась спокойна, так  же, как и полуголый дикарь, который, сидя
на слоне, с улыбкой созерцал интересное зрелище.
     Корак  знал, что  лев голоден. Он полагал, что лев имеет  полное  право
охотиться.  Кораку  не  было дела  до каких-то двух  Тармангани.  Но один из
Тармангани оказался  самкой,  и Корак почувствовал инстинктивное  стремление
взять  эту самку под  свое  покровительство.  Откуда  появилось  в  нем  это
чувство,  он и сам не  мог бы объяснить.  Ко  всем  Тармангани он  относился
враждебно, и тем не менее, несмотря на то, что он долгое время жил как дикий
зверь,  унаследованные им человеческие чувства нередко проявлялись  в  нем и
брали верх над звериными инстинктами.
     Он поднял тяжелое  копье и кинул в бегущего Нуму.  Конь девушки добежал
как  раз до противоположного края лужайки. Здесь быстроногому  и  подвижному
льву  уже  нетрудно было  напасть  на него. Но  разъяренный  Нума  предпочел
напасть не на коня, а на девушку. На нее-то он и кинулся теперь.
     Но девушка, в ту самую минуту, как Нума вскочил на круп обезумевшего от
страха коня, схватилась  за ветку дерева и ловко вспрыгнула на самый верхний
сучок. Видя такую ловкость, Корак невольно вскрикнул от удивления.
     Его копье попало  Нуме в  плечо; зверь соскочил  с крупа лошади. Лошадь
встала на дыбы и дико ржала. Освободившись от  двойного груза, -- от девушки
и  от льва,  --  она  понеслась, как  безумная.  Нума извивался и  корчился,
стараясь стряхнуть с  себя копье, но это ему не удавалось. Тогда он пустился
в погоню за лошадью.
     Корак увел Тантора в чащу леса. Он не хотел, чтобы его увидели.
     Когда  Гансон дошел до  опушки леса, до него донеслось страшное рычание
льва. Он понял, что лев набросился на добычу. Через минуту он увидел мистера
Морисона. Тот скакал, сломя голову, думая лишь о том, как ему спастись. Всей
грудью он прижался  к шее  лошади, обхватил ее  обеими  руками и все  глубже
вонзал в нее шпоры.
     Через несколько мгновений его догнала другая лошадь -- без седока.
     Гансон догадался о том, что случилось, и стон вырвался у него из груди.
С  проклятием помчался он вперед,  надеясь прогнать льва  от его злополучной
жертвы. Он снял с плеча винтовку и держал ее наготове. И тут  он увидел, что
лев  скачет  за лошадью девушки. Этого Гансон  понять не мог. Он знал,  что,
если Нуме удалось  растерзать девушку, он никого другого преследовать уже не
станет.
     Он приблизился  к зверю  и,  прицелившись,  выстрелил. Лев остановился,
посмотрел в его сторону, открыл пасть и  повалился замертво. Гансон поскакал
в лес и стал громко звать девушку.
     -- Я здесь, -- услышал он откуда-то сверху. -- Вы попали в него?
     -- Попал! -- ответил  Гансон.  --  Но где же  вы? Счастливо вы, однако,
отделались! Вы  были  на  волосок от  гибели. Надеюсь,  это  научит  вас  не
кататься в джунглях по ночам.
     Они  вернулись  вдвоем  на  поляну.  Вскоре  к  ним  приблизился  очень
медленным  шагом мистер Морисон.  Он объяснил,  что  его лошадь взбесилась и
понесла,  и  что ему стоило  немалого  труда сдержать  ее  на  месте. Гансон
улыбнулся: он только что видел, как отчаянно вонзал в  нее шпоры  испуганный
Бэйнс. Но Гансон ничего не сказал. Он посадил Мериэм у себя за спиной, и все
трое молча поехали по направлению к дому.
     XIX
     ЗАПАДНЯ
     Когда белые люди уехали, Корак выбежал из джунглей  на поляну и вытащил
свое копье из тела убитого льва. Он все еще улыбался. То, что он видел, было
ему по душе.  Одно только смущало его -- как это  белая девушка умудрилась с
такой изумительной ловкостью  вскочить  на  дерево  -- прямо со  спины своей
лошади! Так умеют прыгать только обезьяны, так умела прыгать только  Мериэм!
Он вздохнул. Мериэм погибла. Мериэм умерла. Бедная малютка Мериэм!
     Ему  было любопытно узнать, была ли эта человеческая  самка и в  других
отношениях похожа на Мериэм. Ему страшно  захотелось  увидеть эту незнакомую
девушку снова. Он  посмотрел вслед трем фигурам, удалявшимся прочь. Куда они
едут? Где эти люди живут? Не пойти ли за ними?
     Но он не сдвинулся с места, он стоял и смотрел, пока они не скрылись из
виду.  Увидев  цивилизованную  европейскую  девушку   и  щеголя-англичанина,
одетого в хаки, он смутно вспомнил о чем-то  забытом, давно не просыпавшемся
в душе.
     Когда-то и он сам мечтал вернуться к культурному образу жизни. Но когда
умерла  Мериэм, его покинули  всякие надежды и желания. Теперь ему  хотелось
одного: жить в одиночестве, возможно дальше от людского общества.
     Он вздохнул и медленно скрылся в джунглях.
     Бвана встретил вернувшихся гостей на веранде своего дома.
     Сквозь сон он услышал выстрел из ружья. Это стрелял Гансон. Бвана  стал
думать, что бы мог означать этот выстрел?  Ему  пришло в голову, уж не попал
ли  в какую  беду один  из его гостей? Встревоженный этой мыслью, он встал и
отправился  к своему приказчику, и  там ему сообщили, что  вечером здесь был
Гансон,  и что  он уже несколько часов, как уехал. Вернувшись к  себе, Бвана
заметил, что ворота конюшни распахнуты настежь. Он вошел в конюшню и увидел,
что  нет  ни  лошади Мериэм,  ни той  лошади, которой чаще всего пользовался
мистер  Морисон Бэйнс.  Тогда  Бване  пришло в  голову, что  стрелял  давеча
Морисон; Бвана снова разбудил приказчика и  хотел отправиться на  поиски, но
взглянул на поляну и увидел, что охотники уже едут домой.
     Мистер  Морисон начал  было  рассказывать  о  происшествии,  но  к  его
рассказу Бвана отнесся холодно. Мериэм молчала. Она видела, что Бвана сердит
на  нее.  До сих  пор он  никогда на  нее  не  сердился, и потому  его  гнев
мучительно терзал ее сердце.
     --  Ступай к  себе в комнату, Мериэм!  --  сказал  он. --  А вы, Бэйнс,
зайдите на минуточку ко мне в кабинет. Я хочу сказать вам два слова.
     Молодые  люди  повиновались. Даже в самых ласковых словах было у  Бваны
что-то такое, что заставляло людей повиноваться ему. Затем Бвана обратился к
Гансону.
     -- А вы, Гансон, каким образом очутились с ними?
     -- Я  сидел в саду, -- ответил тот. --  После того,  как я расстался  с
приказчиком, я пошел и лег на траву полежать. У меня такая привычка. Немного
полежал и нечаянно заснул. Слышу, разговаривают двое: Бэйнс и ваша  барышня.
О чем  шел  у  них разговор, я  не слышал, но потом Бэйнс уходит  в конюшню,
выводит  двух  лошадей  и уезжает  вдвоем  с  мисс  Мериэм.  Я, конечно,  не
вмешивался,  не мое  это дело, но я подумал: "Мало ли  что может  случиться,
особенно  с барышней", -- и  поехал тихонько сзади. И хорошо  сделал, потому
что  Бэйнс, как только  увидел  льва, пустился бежать  без оглядки и оставил
девушку  одну. Слава богу, я не  промахнулся и с первого  же выстрела угодил
зверю под лопатку.
     Гансон замолчал.
     Бвана тоже не сказал ни слова.
     После этой  паузы Гансон закашлялся в видимом замешательстве. Казалось,
он хочет сказать что-то такое, о чем ему и самому неприятно говорить.
     -- В чем  дело, Гансон?  -- спросил у него Бвана.  -- Вы  хотите что-то
сказать?
     -- Дело вот  в чем... -- промолвил, запинаясь, Гансон. -- Я часто бываю
у вас в саду, и мне не раз попадалась на глаза эта пара -- барышня и молодой
человек. И  простите меня, пожалуйста, но, насколько я понимаю, мистер Бэйнс
не доведет до добра вашу барышню. Похоже на то, что он затевает бежать с ней
отсюда.
     Говоря это, Гансон и не подозревал, что он говорит чистейшую правду.  У
него  были  свои  затаенные цели: он хотел сейчас  воспользоваться  мистером
Бэйнсом, а потом отвязаться от него.
     -- Вот что я хотел  бы  предложить, -- продолжал Гансон, -- я собираюсь
уезжать на днях. Не посоветуете ли вы мистеру Бэйнсу сделать вам одолжение и
поехать вместе со мной на север -- до большого караванного пути?
     Бвана задумался.
     -- Видите  ли, Гансон, -- промолвил он, -- мистер Бэйнс -- мой гость, и
я  не могу выгонять его из дому. Кроме того, я не думаю, что ваши догадки об
его отношениях к мисс Мериэм  справедливы. Но  мне вспоминается,  что он сам
говорил о своем желании возможно  скорее вернуться  домой.  Может быть, он и
примет ваше предложение поехать на север -- вы, кажется, сказали, что завтра
же собираетесь  в путь?  Приходите ко мне завтра утром, а пока  до свидания.
Благодарю вас за то, что вы не оставили Мериэм без защиты.
     Гансон злорадно улыбнулся, но скрыл свою улыбку от Бваны. Повернувшись,
он взял ружье и ушел.
     А  Бвана направился  к  себе в  кабинет, где  его  ждал мистер Морисон.
Мистер Морисон, видимо, был очень взволнован. Он шагал по кабинету из угла в
угол.
     -- Бэйнс! -- сказал без дальних околичностей  Бвана.  -- Гансон  завтра
уезжает на север. Вы ему очень понравились. Он просил меня сообщить вам, что
он с удовольствием возьмет вас с собой. Спокойной ночи, Бэйнс.
     По распоряжению  Бваны, Мериэм не  выходила  из комнаты,  покуда мистер
Морисон  собирался к  отъезду.  Гансон  явился за ним  рано утром.  Впрочем,
Гансон и не уходил никуда; он остался ночевать у приказчика, чтобы тронуться
в путь на рассвете.
     Прощание гостя с хозяином  не отличалось особой сердечностью.  Проводив
Бэйнса, Бвана  вздохнул с  облегчением.  Не легко было ему  указать  мистеру
Морисону  на дверь, но  он не раскаивался в своем поступке.  Он и сам видел,
как увивается мистер Морисон  за Мериэм. Зная, как чванится молодой  человек
своим аристократическим  происхождением,  Бвана понял, что тот и не подумает
предложить  свое дворянское имя этой безымянной арабской  девушке.  Бвана не
сомневался, что при всей белизне своей кожи Мериэм арабская девушка.
     Обо всем  этом  эпизоде Бвана не  сказал  ни слова  самой Мериэм. С его
стороны это была большая ошибка. Мериэм, хотя и чувствовала,  сколько  добра
сделали  ей  Бвана  и  Моя Дорогая,  все  же была и горда,  и  обидчива.  Ее
оскорбило, что Бвана, изгнав  мистера Морисона, не пожелал даже выслушать ее
объяснений. Кроме  того, такой  крутой поступок  с молодым человеком  сделал
последнего  в  ее  глазах  чуть ли не мучеником и пробудил в  Мериэм  особую
симпатию к нему.
     Гансон и Бэйнс тронулись в путь.  Бэйнс хранил угрюмое молчание. Гансон
попробовал  сразу  завести  такой разговор, который  помог бы  ему перейти к
намеченному плану. Он ехал рядом со своим спутником, немного  сзади, и когда
заметил,  сколько  тоски  и  уныния на  его  аристократическом лице, не  мог
удержаться от самой веселой усмешки.
     --  С вами  поступили там не слишком-то вежливо! -- рискнул он сказать,
кивнув головой в сторону дома, откуда они только что уехали.
     Бэйнс молчал.
     -- Очень  он высоко ценит  эту девочку, -- продолжал Гансон.  -- Он  не
хочет  никому  отдавать  ее  замуж...  Не  желает  расставаться  с нею.  Но,
по-моему, он поступил неразумно,  предложив вам уехать  из  дому. Надо же ей
выйти за  кого-нибудь замуж,  а  лучшего  жениха, чем  вы, не придумаешь. Вы
такой джентльмен!
     Бэйнса подмывало заметить  Гансону, что тот вмешивается не в свое дело;
но ему  польстила  последняя фраза Гансона. Этот "купец"  стал казаться  ему
человеком весьма рассудительным.
     --  Да,  он  порядочный грубиян  и нахал! -- проворчал Морисон. -- Но я
проучу его. Он,  может  быть,  и важная персона  тут, в глуши, в центральной
Африке, но в Лондоне  мое  положение гораздо выше, и он сам убедится в этом,
когда приедет туда.
     -- Будь я на вашем месте, -- сказал Гансон, -- я бы никому не  позволял
вмешиваться  в мои отношения к женщинам. Говоря между нами, я и  сам  его не
очень долюбливаю, и если я могу вам помочь, пожалуйста, располагайте мной.
     -- Благодарю вас, Гансон, -- сказал Бэйнс, слегка оживившись, -- но что
может предпринять человек в этой проклятой дыре?
     Гансон хитро ухмыльнулся.
     --  Я сделал бы  вот что:  я  бы взял эту девицу с собой.  Если она вас
любит, она пойдет за вами с удовольствием.
     -- Это невозможно! -- отозвался Бэйнс.  -- Вся эта  гнусная местность у
него в руках, -- на целые мили кругом. Он поймает нас через два-три часа.
     -- Ну, нет, не поймает! --  возразил Гансон. --  Если я возьмусь за это
дело, он никогда никого не поймает! Я уже десять лет занимаюсь тут торговлей
и охотой, и знаю  эту местность  не хуже, чем он.  Если вы хотите увезти эту
девушку, я помогу вам, и ручаюсь, что никто не настигнет нас до самого моря.
Мы сделаем так: вы напишете ей записочку, а я  пошлю с этой записочкой моего
человека. Назначьте ей свидание, скажите, что вам хочется попрощаться с нею,
и  я  уверен, что  она придет. А пока мы передвинем нашу  стоянку немного на
север. Вы можете условиться с нею, чтобы она была готова в одну из ближайших
ночей. Скажите ей, что я встречу ее  в определенном  пункте и  отвезу ее  на
нашу стоянку, где  вы  будете ее ожидать. Это  самый хороший план, так как я
знаю местность лучше, чем вы, и скорее  проеду такое большое расстояние.  Вы
будете медленно двигаться с нашими  сафари  на север, а  я с барышней догоню
вас в дороге.
     Бэйнс спросил:
     -- А если она не согласится поехать?
     --  Тогда  снова назначьте  ей  свидание, но сами  на  это  свидание не
ходите, а Пошлите  меня.  Уж будьте  покойны, я  вам ее  доставлю. Если мы и
обманем ее, она  потом об этом не пожалеет, особенно после того, как поживет
с вами два месяца, покуда мы доберемся до моря.
     Бэйнс хотел было  притвориться, что этот безнравственный план возмущает
его, но  прикусил язык. Ведь он и сам имел такие же намерения по отношению к
девушке.
     Конечно, грубый торговец изобразил  это слишком неприглядными красками.
В  его  устах  это дело принимает характер  какого-то насилия. Но лондонский
аристократ сообразил, что, если он воспользуется услугами Гансона, ему почти
наверное обеспечен успех.
     Он молча кивнул головой в знак согласия.
     Всю остальную дорогу ни Гансон, ни  Бэйнс  не  сказали  почти ни слова.
Каждый был погружен в  свои думы, при чем и тот и другой думали друг о друге
в высшей степени нелестные вещи.
     Пробираясь сквозь густую растительность леса, они  не принимали никаких
мер  предосторожности,  и скоро треск сучьев под копытами их лошадей привлек
внимание третьего путника.
     Это был Корак.
     Корак решил  прийти  на  то  самое место,  где он видел белую  девушку,
которая с такой  поразительной ловкостью  взобралась на вершину  дерева. Его
влекла к  ней  какая-то неотразимая сила. Он хотел увидеть ее при свете дня,
увидеть черты  ее  лица,  узнать,  какого цвета ее  волосы,  ее  глаза.  Ему
казалось, что она  непременно должна быть похожа на погибшую Мериэм, хотя он
и знал, что это пустая мечта. В ту минуту, когда она мелькнула перед ним при
лунном свете,  она показалась ему такого же роста, как его былая подруга, но
формы ее тела были более округлы и женственны.
     Услыхав лошадиный  топот, он украдкой  пробрался  сквозь листву,  чтобы
ближе увидеть, кто едет.
     В молодом  человеке  он сразу  признал  того  самого,  кто  обнимался с
девушкой при лунном сиянии. Другого он не узнал, хотя и в его позе и во всем
его облике было что-то удивительно знакомое.
     Корак решил, что стоит ему следовать за этим молодым англичанином, и он
непременно   отыщет   загадочную  белую  девушку,  так   взволновавшую   его
воображение. Поэтому, незамечаемый никем, он проводил Гансона и Морисона  до
самой стоянки. Здесь мистер Морисон  написал  небольшую записочку,  а Гансон
вручил ее одному из своих подчиненных; тот немедленно помчался с нею на юг.
     Корак не отходил от стоянки, он внимательно  следил за англичанином. Он
надеялся, что  когда оба всадника  доедут до этой  стоянки, девушка окажется
именно тут. Но он увидел, что его надежда не сбылась, и почувствовал большое
огорчение.
     Бейнс, не находя себе места,  шагал взад и вперед под деревьями. Гансон
лежал в гамаке и курил. Они говорили мало. Корак  растянулся  на ветке прямо
над  ними, прячась  в густой  листве. Время  шло к вечеру. Кораку захотелось
пить  и есть. Он сообразил, что белые люди не покинут до утра своей стоянки,
и поэтому решил на  время  уйти отсюда. Он пошел на юг, полагая, что по этой
дороге легче всего встретить девушку.
     ***
     Мериэм гуляла неподалеку от дома Бваны, в озаренном луной саду. Она все
еще  была  оскорблена несправедливым,  как ей казалось,  обращением Бваны  с
мистером Морисоном Бэйнсом. Ей так  и не объяснили, за что он  был изгнан из
дома, ибо, щадя ее,  и Бвана, и Моя Дорогая  скрывали от  нее истинный смысл
того предложения, которое сделал ей Бэйнс.
     Они  знали то, чего  Мериэм  не  знала;  они  знали,  что  он  не имеет
намерения  жениться  на ней. Если  бы  он  хотел жениться,  он,  несомненно,
обратился  бы раньше всего  к самому Бване,  так как не мог сомневаться, что
ответ будет положительным, конечно, в том случае, если сама Мериэм чувствует
расположение к Морисону.
     Мериэм любила их обоих, и Бвану, и Мою Дорогую, и была благодарна им за
все, что они для нее сделали, но  она была дикарка,  и в ее маленьком сердце
глубоко  затаилась  любовь  к  свободе;  недаром  она  прожила  столько  лет
привольной жизнью джунглей.
     Теперь,  впервые  за  все  то время,  что  она  жила  в этом доме,  она
почувствовала себя пленницей.
     Она  шагала по саду вдоль изгороди, как тигрица шагает по клетке. Вдруг
она  остановилась,  прислушиваясь.  Что  такое  она  услыхала?  Топот  босых
человеческих ног неподалеку от сада. Она вся превратилась в слух. Но звук не
повторился.  Тогда она снова стала шагать взад и  вперед вдоль изгороди. Она
доходила до одного конца сада, потом поворачивала и, не останавливаясь,  шла
до другого конца.
     Внезапно  она  заметила возле кустов  белый конверт,  которого  не было
здесь за минуту до этого, когда она проходила по той же тропинке.
     Она  сразу  остановилась и прислушалась.  В  этот миг  она  более,  чем
когда-либо, была похожа на тигрицу: вся настороже, вся наготове.
     За кустами притаился голый гонец  и глядел  на  нее сквозь  листву.  Он
увидел, что она подошла к конверту.
     Значит, письмо  дошло. Негр спокойно встал  и,  прячась  в  густой тени
кустов, исчез в чаще.
     Тонкий  слух  Мериэм  ловил  каждое  его  движение. Она  и не  пыталась
рассмотреть, кто он такой.  Она сразу догадалась, что это посланный  мистера
Морисона. Она нагнулась и подняла  конверт.  При ярком  сиянии  луны она без
труда прочитала бывшую в конверте записку.
     -- "Я  не могу уехать,  не повидавшись с  вами",  -- писал ей Бэйнс. --
"Завтра утром приходите на просеку попрощаться. Приходите одна".
     В записке  было еще несколько слов, от которых щеки у нее покраснели, а
сердце забилось сильнее.
     XX В РУКАХ У НЕГОДЯЕВ
     Было еще темно, когда мистер Морисон Бэйнс выехал к месту свидания.
     Он потребовал, чтобы ему дали проводника. По его словам, он боялся, что
ему одному не отыскать небольшой просеки среди необъятных джунглей.
     В  действительности,  причина  была  другая:  ему  просто  было страшно
пробираться  одному  в  предрассветном  мраке  по  джунглям. Вдвоем  не  так
страшно. Ему  дали  в проводники  одного из  чернокожих, который  и  побежал
впереди.
     А сзади, по веткам деревьев, мчался  вслед за мистером Морисоном Корак,
которого разбудила утренняя суматоха в лагере.
     Морисон  добрался до просеки лишь в  десятом  часу утра. Мериэм еще  не
пришла.  Чернокожий лег  на землю  отдохнуть.  Бэйнс  небрежно развалился  в
седле.  Корак  с  большим  комфортом  растянулся на  одной из верхних  веток
ближайшего дерева. Оттуда он отлично видел все, а его не видел никто.
     Прошел  час.  Бэйнс  начал  нервничать.  Корак  догадался,  что молодой
человек явился сюда на свидание. Не трудно было угадать, кого он ждет. Корак
был очень  доволен, что  скоро он снова увидит гибкую фигуру  милой девушки,
напоминавшей ему Мериэм.
     Вдруг до его ушей донесся конский топот. Это была она. Бэйнс лишь тогда
заметил  ее приближение,  когда она появилась  у другого  конца  поляны.  Он
пришпорил коня и помчался ей навстречу.
     Корак  испытующе вглядывался в  нее, мысленно  проклиная ее широкополую
шляпу,  не позволявшую  рассмотреть черты ее лица.  Корак  увидел,  что лицо
мужчины на мгновение юркнуло под ту же широкополую шляпу. Он ясно представил
себе,  как  их губы слились в поцелуе,  и на миг в  душе  у  него  так  ясно
возникло одно воспоминание,  одновременно и  горькое, и  сладостное, что  он
закрыл глаза, как бы стараясь скрыть нахлынувшие на него тревожные чувства.
     Когда  он снова  поднял глаза,  он  увидел,  что  молодые люди  уже  не
целуются,  а  о   чем-то   очень   горячо  разговаривают.  Молодой  человек,
по-видимому, убеждал ее в чем-то, а она колебалась.
     Многие ее жесты  напомнили Кораку Мериэм. Мериэм  так вскидывала голову
-- подбородком вперед, так же качала головой: направо, налево.
     Кончив разговор, мужчина крепко сжал девушку в объятиях и долго целовал
на прощание. Потом она повернула коня и поехала по той же дороге, по которой
приехала сюда. Мужчина смотрел ей вслед. Доехав  до опушки, она оглянулась и
помахала ему на прощание рукой.
     -- До вечера! -- крикнула она ему, откинув голову назад, и тут, впервые
за все это время, Корак увидел ее лицо.
     Корак задрожал  как лист. На мгновение  он закрыл глаза, и когда открыл
их, ее уже не было, только потревоженная листва на опушке все еще продолжала
колыхаться.
     Неужели это  правда? Это  невозможно! Этого не может быть! И все же  он
видел собственными глазами свою Мериэм.
     Она выросла, пополнела. Она очень изменилась, но это была она, она! Она
стала красивее, но это его  прежняя, его маленькая Мериэм! Она  жива! Она не
умерла! Он видел ее, видел свою Мериэм! Но она в объятиях другого мужчины!
     И теперь этот мужчина тут, внизу, и его так легко убить!
     Корак-Убийца нежно погладил свое любимое  тяжелое копье. Он вынул из-за
пояса охотничий нож.
     Человек,   сидевший  на  коне,  кликнул  своего  сонливого  проводника,
поправил уздечку и двинулся обратно на север.
     Неподвижно сидел Корак-Убийца, один среди молчаливого леса. Руки у него
опустились,  оружие  и кровавые  замыслы  были забыты.  Корак задумался.  Он
заметил  ту  неуловимую  перемену,  которая  произошла  с  Мериэм.  Когда  в
последний раз он видел  ее, это  была маленькая полуголая Мангани, неуклюжая
дикарка. Тогда она  не  казалась ему  неуклюжей. Но теперь, когда он увидел,
как  она  грациозна,  он  понял,  что  тогда  ей  действительно  не  хватало
изящества. А он как был дикарь, так и остался.
     И все же  он любил ее по-прежнему. Ревность обожгла  его душу, когда он
увидел ее  в  объятиях этого  английского франта.  Любил  ли ее  англичанин?
Впрочем, можно  ли  не  любить ее? И она  тоже несомненно любила его,  иначе
зачем бы она стала так страстно целоваться с ним!
     Мериэм любила другого!
     Ему снова захотелось пойти и убить этого человека.
     Но нет, ведь она любит его. Разве можно убить человека, которого  любит
Мериэм!
     Потом  ему  захотелось   догнать  девушку  и   заговорить  с   нею.  Он
приподнялся,  чтобы   пуститься  вдогонку,  но  тотчас  же  остановился:  он
вспомнил, что он голый, и ему стало стыдно.
     Он,  сын  британского  лорда, довел  себя  до такого состояния, что ему
стыдно показаться на глаза любимой женщине!
     В течение нескольких лет ему никак не удавалось возвратиться к  родным,
а потом он уже сам не захотел возвратиться -- из гордости!
     Мальчиком он бежал в этот лес, просто потому,  что, как всякий мальчик,
он страстно  любил приключения, опасности, дикую жизнь. Но потом он нечаянно
оказался причастным к убийству одного американца-преступника, и это убийство
нагнало такой ужас на его детский ум, что он бежал в джунгли. Та жестокость,
с которой постоянно встречали его белые и черные люди, еще сильнее  отдалила
его от человеческого  общества и заставила побрататься со зверями. По  своей
собственной воле он сделался зверем. Зверем он жил, зверем он и умрет!
     Теперь уже поздно  сожалеть об  этом. Мериэм не  умерла, как  он  думал
ранее, но между  ним и  ею разверзлась  такая  пропасть,  какой не  могла бы
создать и сама  смерть: Мериэм стала культурной,  образованной женщиной. Она
любит человека  своего круга. Корак понимал, что иначе и быть не может.  Она
не для него, не  для голой,  дикой обезьяны.  Да,  она  не  для  него, но он
все-таки будет принадлежать  ей до могилы, он постарается сделать все, что в
его силах, чтобы она была счастлива.  Он пойдет за этим молодым англичанином
-- и раньше  всего  посмотрит,  не  замышляет  ли тот  чего-нибудь худого по
отношению к ней.  Если окажется, что  этот  человек действительно  желает ей
добра, Корак подавит в  себе ревность и будет всячески помогать ему. Но горе
этому человеку, если он хочет обидеть Мериэм!
     Кораку не стоило большого труда догнать молодого англичанина. Он догнал
Бэйнса в ту самую минуту, когда Бэйнс въезжал в лагерь Гансона. Гансон вышел
навстречу своему  гостю.  Корак  бесшумно скользнул  на  вершину  ближайшего
дерева и притаился в листве. Там он пролежал до вечера. Англичанин никуда не
уезжал.  Неужели  Мериэм придет в лагерь?  Прошло еще немного времени, и  из
лагеря выехал Гансон, в  сопровождении одного из  своих чернокожих. Корак не
обратил на это почти никакого  внимания.  Его в этом лагере интересовал лишь
один человек: молодой англичанин.
     Стемнело, а молодой человек  все  еще оставался в лагере.  Поужинав, он
принялся курить и выкурил  бездну папирос.  Приказав слуге подбросить дров в
костер,  он стал расхаживать взад и вперед перед палаткой. Из леса донеслось
глухое  рычание льва. Молодой человек ушел в  палатку, через несколько минут
вернулся с ружьем и  снова приказал сильнее разжечь костер. Корак понял, что
англичанин нервничает  и боится,  и губы у  Корака сложились в презрительную
усмешку.
     Вот  кто  вытеснил его  из сердца Мериэм!  Этот  трусишка, который весь
задрожал, когда услышал, как  рычит лев. Разве может такой человек  защищать
Мериэм от  тех  бесчисленных  опасностей,  которые  угрожают  ей в джунглях?
Впрочем, этому человеку не  придется ее  защищать.  Они  оба  будут  жить  в
безопасности, среди культурной европейской обстановки. Разве европейцу нужна
смелость? Разве ему приходится защищать свою подругу?
     Снова усмешка презрения заиграла на губах у Корака.
     Гансон со  своим  негритенком приехал  на  ту же лужайку, куда  сегодня
утром приезжал Бэйнс. Было уже темно. Гансон оставил слугу на лужайке, а сам
подъехал к опушке леса, ведя на поводу коня слуги. Там он остановился и стал
ждать.  В  десятом  часу вечера он увидел одинокую фигуру,  скачущую к  нему
верхом от дома Бваны. Это была Мериэм.
     Мериэм была сильно  взволнована. Щеки  у нее пылали. Когда она увидела,
что сидящий на коне не Морисон, она отпрянула назад в изумлении.
     Гансон поторопился объяснить ей, в чем дело:
     -- Мистеру Бэйнсу лошадь отдавила ногу. Поэтому он сам  не мог приехать
и поручил мне встретить вас и проводить в лагерь.
     Девушка не могла заметить  в  ночной  темноте, что на лице у говорящего
играла злая улыбка.
     --  Не будем медлить,  -- продолжал Гансон, -- надо торопиться, если мы
не хотим быть настигнутыми.
     -- А он сильно повредил себе ногу? -- тревожно спросила девушка.
     -- Нет,  пустяки, небольшое растяжение  связок. Боль в ноге не помешала
бы ему держаться на лошади, но мы оба решили, что будет лучше, если он в эту
ночь отдохнет и полежит спокойно. Ведь предстоит неблизкий путь.
     -- Это правда! -- согласилась девушка. -- Пусть отдохнет  перед дальней
дорогой.
     Гансон  повернул  обратно  в джунгли. Девушка  следовала  за  ним.  Они
проехали на север не больше мили, а потом Гансон круто переменил направление
и поехал на запад. Мериэм не обратила внимания на эту перемену маршрута. Она
не знала  в точности, где находится  лагерь  Гансона. Ей и в голову не могло
прийти, что Гансон везет ее совсем в другое место.
     Всю ночь они пробирались на  запад. Когда рассвело, Гансон остановился,
чтобы сделать краткий привал  для  завтрака.  У  него было  припасено  много
провизии  в двух мешках,  привязанных  к седлу. Подкрепившись  едой, путники
снова пустились в дорогу и в  течение нескольких  часов  не сходили с коней.
Наконец,  после  полудня, в самый зной,  Гансон остановил коня  и  предложил
девушке лечь отдохнуть.
     -- Здесь мы немного поспим, а наши кони пусть попасутся! -- сказал он.
     -- Я  не  думала, что  ваша стоянка  находится так  далеко, -- заметила
девушка.
     --  Я приказал своим людям, чтобы они отправились в дорогу на рассвете!
-- объяснил ей  Гансон.  -- Я  хотел  отойти от вашего  дома  по возможности
дальше.  Нам ведь нетрудно  будет  догнать тяжело нагруженных сафари. Завтра
утром мы догоним их.
     Но  они  скакали добрую  половину ночи и весь следующий день, а никаких
сафари не видали. Мериэм, с  детства изучившая джунгли,  знала наверное, что
по тем  тропинкам,  по которым они пробирались  теперь, уже  давно никто  не
проходил. И, в конце концов, в ее душу начало закрадываться подозрение.
     И спутник стал мало-помалу относиться к ней как-то иначе. Несколько раз
она замечала,  как он пожирает  ее жадными  глазами.  К ней снова  вернулось
подозрение,  что где-то  когда-то она уже видела этого  человека. В джунглях
ему  ни  разу  не  случилось  побриться;  русая щетина  стала  покрывать его
подбородок, его щеки и шею. Чем больше девушка вглядывалась в эту начинавшую
пробиваться бороду, тем сильнее росла в ней уверенность, что  этого человека
она уже видела прежде.
     Она  долго  не  решалась  сказать  своему спутнику,  что она не  совсем
доверяет ему.  Но, наконец, не выдержала. На второй день она остановила коня
и  высказала все свои  сомнения. Гансон  принялся уверять  ее,  что  стоянка
находится всего за несколько миль отсюда.
     -- По моим  расчетам  мы должны были настигнуть их еще вчера, -- сказал
Гансон. -- Но я ошибся, они идут быстрее, чем я думал.
     -- Они вовсе  тут и  не  проходили, --  сказала Мериэм. -- Все следы по
дороге стерты. Этим следам никак не меньше трех недель.
     Гансон засмеялся.
     -- Что же из этого? -- вскричал он. -- Жаль, что вы мне этого раньше не
сказали.  Я  сразу  объяснил бы  вам,  что мы  идем  по  другой  дороге,  но
сегодня... сегодня мы вступим на их дорогу, по которой идут они.
     Теперь, наконец,  Мериэм поняла, что этот человек лжет.  Какой идиоткой
он считает ее, если думает, что она способна поверить подобному вздору!
     Но она не показала и виду, что разгадала  его, а сама решила при первой
же возможности бежать от своего похитителя. Украдкой она всматривалась в его
лицо, и ее  мучила мысль: где же видела она этого человека, когда, при каких
условиях, встречались  они прежде, задолго до  того, как  они встретились на
ферме у Бваны? Она перебирала в уме тех немногих белых людей, которых до сих
пор ей доводилось знавать. Белые люди приходили  в  дуар ее отца,  когда она
была маленькой девочкой. Их было мало, но она помнит их всех.
     Наконец около полудня они вышли на берег какой-то широкой и тихой реки.
На  другом  берегу  реки Мериэм  увидела  лагерь, окруженный высокой  стеной
терновника.
     --  Ну,  вот мы и приехали!  -- крикнул  Гансон. Он  достал револьвер и
выстрелил  несколько  раз  в воздух.  Немедленно  весь лагерь  встрепенулся.
Черные  люди прибежали к  реке.  Гансон  окликнул  их  и распорядился, чтобы
черные подъехали  в  лодке и перевезли их  на тот берег.  Чуть только Мериэм
вступила в  лагерь,  она тотчас  же спросила  о Бэйнсе. Ее страхи на  минуту
улеглись, так  как она увидела, что  лагерь,  который  она считала выдумкой,
существует на самом деле.
     Гансон  указал  ей  палатку,  стоявшую  посредине  площадки, окруженной
терновником.
     -- Там! --  сказал он и повел Мериэм к  палатке. Перед тем, как войти в
палатку, он приподнял одно из полотнищ и пропустил девушку вперед.
     Она  вбежала туда --  там  никого не  было! Она повернулась  к Гансону.
Широкая улыбка озарила лицо негодяя.
     -- Где мистер Бэйнс? -- спросила она.
     -- Его нет! -- ответил Гансон.  -- По  крайней мере, я не  вижу его. Но
зато здесь я, а я, черт возьми, почище этого ничтожного труса. Вам он больше
не нужен: вы теперь имеете меня.
     И с  громким хохотом он схватил ее  за руку. Мериэм  сопротивлялась, но
Гансон охватил ее железными руками и медленно понес к  груде одеял, лежавших
в углу палатки. Его лицо придвинулось к ней близко-близко. Глаза сузились от
страсти и  похоти. Мериэм изо всей  силы вырывалась  и билась,  и вдруг  она
вспомнила  точно такую же  сцену, в которой он играл точно такую же роль,  и
только  теперь она  поняла,  кого напоминает  ей Гансон. Гансон -- это  швед
Мальбин, он  однажды  пытался  взять  ее силой.  Тогда  он пристрелил своего
спутника,  который хотел помешать ему; тогда  ее спас подоспевший на  помощь
Бвана, -- да,  да, это  он!  Это Мальбин! Она не  узнала его,  потому что он
сбрил себе бороду, но теперь  борода  появилась опять, и  она видит: это он,
это Мальбин.
     Но теперь уже Бвана не явится к ней на помощь.
     XXI
     ЛЮБОВЬ ПЕРЕРОЖДАЕТ
     Негритенок, которого  Мальбин оставил  на лужайке, просидел у дерева не
более  часа, как вдруг услышал  у себя за  спиной  фырканье льва. Испуганный
мальчик  взобрался  на  дерево.  Лев  вышел на лужайку  и направился к трупу
антилопы. Труп этот негритенок заметил только сейчас.
     Зверь пожирал антилопу  до  рассвета.  Негритенок  боялся  заснуть.  Он
удивлялся,  куда  делся  его  хозяин  с обеими  лошадьми? Он  уже  год был у
Мальбина и хорошо  знал жестокий характер шведа. И понял, что Мальбин бросил
его  на  произвол  судьбы.  Как  и  все  остальные  слуги  Мальбина, мальчик
ненавидел   своего  хозяина.   Только  страх   заставлял   его  подчиняться.
Уверенность, что хозяин бежал, еще больше разжигала ненависть слуги.
     На рассвете лев ушел в джунгли. Негритенок слез с дерева и направился к
лагерю. Тысячи планов ужаснейшей  мести  копошились  у него в мозгу;  но  он
знал, что  никогда не осмелится осуществить их: ведь  хозяин  принадлежит  к
высшей расе.
     Пройдя  не больше  мили, негритенок увидел  следы двух  лошадей;  следы
пересекали его дорогу. Мальчик лукаво улыбнулся и хлопнул себя по бедру.
     Негры -- как и все остальное человечество -- ужасные сплетники. Мальчик
много слышал о  прошлом  своего хозяина от своих старших  товарищей. Он знал
также кое-что  о  заговоре  Мальбина и  Бэйнса; он  знал, что  часть  отряда
Мальбина находится  на западе, и сообразил, что его хозяин увез ту женщину в
западный  лагерь,  а своего  союзника  оставил  в нескольких милях  от  дома
Великого Бваны: Бвана догонит его и расправится с ним.
     Плохо спалось Морисону в лагере у шведа. Его  мучили сомнения и страхи.
Он  заснул  только к  утру, окончательно разбитый и угнетенный. Его разбудил
начальник отряда и сказал, что они должны  немедленно идти на  север.  Бэйнс
съежился.  Он  заявил, что  хотел бы  подождать Гансона  и Мериэм. Начальник
уверял его, что  медлить невозможно,  так как им грозит серьезная опасность.
Он достаточно знал  планы своего хозяина и  понимал, что ему нужно держаться
подальше от владений Великого Бваны. Бэйнс встревожился.
     Что,  если Гансон  попался к Великому Бване?  Что,  если Бвана обо всем
догадался? Он  жестоко накажет  его  за беззаконный  поступок!  Он  слышал о
могуществе Бваны, ему  говорили,  что он карает смертью белых, посягающих на
честь туземных женщин.
     Бэйнс содрогнулся и нервно воскликнул:
     -- Мы должны убраться отсюда немедленно! Знаете ли вы  дорогу на север?
Едем, не теряя минуты!
     И они немедленно выступили в путь.
     В  полдень  усталый, покрытый потом негритенок  догнал отряд.  Товарищи
радостно встретили  его. Он рассказал им все  свои предположения о поведении
их хозяина.
     Бэйнс последний  узнал обо всем случившемся.  Когда  он понял,  что его
обманули, что Гансон выкрал Мериэм для себя, он вскипел от бешенства.
     Ему не приходило в голову, что  Гансон сделал  с ней только  то, что он
собирался сделать. Его обыграли в игре, которую он сам же затеял. Он потерял
добычу, которую считал уже своей!
     -- Куда убежал твой хозяин? Ты знаешь? -- спросил он у негритенка.
     -- Знаю,  господин! --  ответил  тот. -- Он  уехал  в другой  лагерь  к
большой реке, которая бежит к закату.
     -- Можешь ли ты показать мне дорогу? -- спросил Морисон.
     Мальчик  охотно согласился. Он думал этим отомстить своему ненавистному
господину. Кроме того, он избегнет наказания Великого  Бваны, который раньше
всего погонится за северным отрядом.
     --  Можем ли мы с  тобой вдвоем добраться до  того  второго лагеря?  --
снова спросил Морисон.
     -- Да, господин.
     Бэйнс подошел к  начальнику  отряда. Он  понял, почему  этот  отряд был
поставлен  у самой  границы владений  Великого Бваны; пока  тот погонится за
северным отрядом, западный успеет добраться до западного берега моря. Что ж!
Он по-своему использует планы  этого  мерзавца.  Он не  попадется  в  руки к
Великому Бване!
     -- Ступайте  на  север! -- сказал Бэйнс  начальнику  отряда.  --  Я  же
вернусь в дом и попробую отвлечь Великого Бвану на запад.
     Негр  заворчал,  но согласился. Ему не хотелось  подчиняться  человеку,
который так позорно  трусил  всю ночь.  Но  попасть  в  руки  могучих воинов
Великого Бваны, с которыми давно уже  враждовало его племя, ему хотелось еще
меньше.  Радовало его  только  то, что  теперь  у него  был  хороший  способ
покинуть  своего хозяина. Он знал  такой путь  на север,  о котором белые не
имели понятия. Там Великий Бвана никогда не отыщет его.
     И  он  повел   своих   людей  на  север.  А  мистер  Морисон  Бэйнс,  в
сопровождении негритенка, пошел в джунгли, на юго-запад.
     Корак некоторое время следил за Морисоном. Но заметив, что они  идут не
туда, и что им не встретиться с Мериэм, он покинул их и  пошел к тому месту,
где в последний раз он видел любимую девушку в объятиях другого мужчины.
     Он был счастлив, что она  осталась жива, и сначала даже не ревновал ее.
Но потом явилась и ревность, мрачная, кровожадная ревность. О, бедный мистер
Морисон Бэйнс,  если бы он  знал, что  здесь, в  ветвях,  у него  за спиной,
сейчас  сидело  таинственное дикое существо, которое  так ненавидит его, он,
наверное, умер бы со страха.
     Корак тоскливо ждал Мериэм, но Мериэм не пришла!
     Вместо  нее на  поляне появился высокий широкоплечий мужчина,  одетый в
хаки,  а за ним  -- отряд черных воинов.  Лицо его  было сурово. Тоска  была
написана у него в глазах -- такая глубокая  тоска, что даже ярость  не могла
изгладить  ее.  Человек  всматривался  в землю. Затем  он  сделал знак своим
людям: он узнал все, что хотел. Надо идти дальше, к северу. Неподвижно лежал
Корак, как  каменное изваяние. Горе  разрывало ему сердце.  Он ушел, опустив
голову, не смотря по сторонам, как старик, которого придавила беда.
     Бэйнс ехал по зарослям за негритенком.  Когда ветки деревьев спускались
слишком  низко,  Бэйнсу  приходилось  слезать  с  лошади  и  брести  пешком.
Негритенок вел его  кратчайшим путем, но лошадь этим путем  идти не могла. И
на другой день англичанину пришлось расстаться со своей лошадью.
     Чем больше думал Морисон о судьбе Мериэм, чем больше разбирал его гнев,
тем яснее он понимал, что сам был всему виною и что ему никогда не заслужить
ее расположения.
     Теперь  только  понял  он, как  любил  ее.  Он сравнивал  ее с  другими
женщинами  --  богатыми и знатными --  и видел, что от  этого сравнения  она
только  выигрывает. И он возненавидел  не  только Гансона, но  и себя, -- он
почувствовал себя омерзительным. Жажда мести и любви крепла в его душе.
     Избалованный, привыкший  к роскоши, он  всю жизнь  относился  ко  всему
легкомысленно  и  теперь  впервые  испытывал   настоящее  горе  и  настоящее
унижение.
     Месть  и  сознание  своей  вины вели его по джунглям.  "Слишком поздно!
Слишком поздно!  Опоздаю!"  -- было главной его мыслью. И мысль  эта властно
толкала его вперед.
     Он   остановился,  когда  уже  совсем  стемнело.  Негритенок  падал  от
усталости, но он пригрозил мальчику, что  убьет его,  если тот  остановится.
Негритенок не  понимал,  что стало с этим странным  белым человеком, который
еще  прошлой  ночью  так боялся  темноты. Мальчик  хотел  удрать,  но  Бэйнс
догадался о его замыслах и не отходил от него ни днем, ни ночью.
     То, что  благородный  мистер Морисон не боялся лечь и  заснуть  ночью в
джунглях, было важнейшим  признаком происшедшей в нем перемены. Кроме  того,
он шел рядом с негром,  а это был демократизм, который прежде ему  никогда и
не снился.
     Наутро  он проснулся  больной, усталый, продрогший, но решение его идти
отомстить Гансону  и спасти девушку было непоколебимо. Даже не подкрепившись
едой, они снова пустились в путь. После усиленных просьб негритенка, Морисон
остановился  у  ручья,  и  они  наскоро  перекусили.  Затем они  снова стали
пробираться сквозь чащу деревьев, лиан и кустов.
     В это самое время Корак медленно шел на запад  вместе  со своим слоном,
Тантором, которого он встретил в джунглях. Одинокий и опечаленный  юноша был
рад зверю. Слон нежно  обвил его хоботом, и через минуту  Корак  очутился на
могучей спине, где не раз он, бывало, дремал в полуденную пору.
     А далеко на севере в это время великий Бвана и его черные воины мчались
за убегающим  отрядом. Каждый шаг  удалял их от девушки, которую они  хотели
спасти, но они не знали об этом.
     А в большом доме грустно ждала их женщина, которая  любила  Мериэм  как
свою дочь и надеялась, что ее муж привезет ее обратно.
     XXII
     БЕГСТВО
     Когда  Мальбин  мускулистыми  руками сжал руки  борющейся  Мериэм,  она
потеряла всякую  надежду. Она ни  разу не крикнула,  потому что  ей неоткуда
было ждать помощи, а джунгли научили ее не кричать попусту.
     Но  случайно,  во время  борьбы, ее  рука  дотронулась  до  револьвера,
который  торчал  у Мальбина  из-за пояса.  Он медленно  увлекал ее на  груду
одеял, а она в это время вытаскивала револьвер у него из-за пояса.
     Едва  Мальбин доволок  ее  до  края  неубранной  постели, она  внезапно
толкнула его, и он упал. Она нажала курок.
     Но револьвер  дал  осечку. Мальбин встал.  Она бросилась  бежать, но  у
дверей  его  тяжелая  рука снова опустилась к ней  на  плечо.  С  бешенством
раненой львицы она повернулась и выстрелила ему в лицо.
     Он застонал от боли и гнева, покачнулся, выпустил  ее и упал без чувств
на  землю.  Не  обернувшись  к нему, Мериэм пустилась бежать.  Негры  думали
погнаться за нею, но испугались ее револьвера. Она бежала на юг, в джунгли.
     Подчиняясь инстинктам маленькой Мангани, она сразу же влезла на дерево.
Там  она сбросила с себя амазонку,  чулки,  башмаки, она  знала, что все это
больше не понадобится ей. Шаровары для  верховой езды  будут  защищать ее от
холода; они не очень стеснительны, но все остальное ей совершенно не нужно.
     Она стала думать о  том, как трудно  ей будет без оружия.  Зачем она не
сняла  с Мальбина его  патронташ?  Если  бы у нее были  заряды, она могла бы
защищать себя на  пути  к Бване  и  Моей Дорогой,  которых  она так безмерно
любила.
     Подумав  немного,   она   решила  вернуться   в   палатку  и  захватить
револьверные пули.
     Конечно,  ее могут схватить, но ведь без оружия она все равно погибнет.
Как  она  защитит  себя  в  джунглях?  Откуда  добудет  пищу?  И  она  снова
направилась к лагерю, из которого только что убежала.
     Мериэм была уверена, что  Мальбин  убит наповал, такую рану она нанесла
ему. Она надеялась, что, когда стемнеет, ей удастся проскользнуть в лагерь и
выкрасть  его  патронташ.  Но  едва  она  устроилась  поудобнее  на  дереве,
невдалеке от  стоянки, как увидела  Мальбина:  он  вышел из палатки, вытирая
кровь с лица.
     Он жив!
     С бранью накинулся он на своих подчиненных, засыпая их градом вопросов,
и немедленно весь лагерь побежал искать беглянку.
     Когда  Мериэм  убедилась, что  возле  палатки никого  не  осталось, она
слезла с дерева и через лужайку побежала к лагерю.
     Озираясь, она  проникла в палатку;  патронташа там  не  было, но в углу
лежала  шкатулка,  в которой  Мальбин держал  все свои  вещи, назначенные  к
пересылке в западный лагерь.
     Мериэм  схватила  шкатулку,  предполагая,  что  там  находятся патроны.
Быстро сорвала она парусину, который была обшита шкатулка, и подняла крышку.
В шкатулке оказались самые различные вещи. Какие-то письма, бумаги, газетные
вырезки. Среди этого хлама Мериэм увидела фотографию  маленькой девочки, а к
фотографии  была приклеена вырезка  из парижской газеты, такая пожелтевшая и
истертая,  что  ее   невозможно  было  прочесть.   Эта  же  фотография  была
воспроизведена на другом газетном лоскутке.
     Находка заинтересовала девушку. Где она видела это лицо?
     И  вдруг  она  поняла,  что это  ее  собственный  портрет.  Здесь  была
изображена она, малютка Мериэм! Но как  попала карточка  к  этому  человеку?
Зачем  ее напечатали  в газете?  О  чем  говорится на  этом  истертом клочке
бумаги?
     Мериэм   была  озадачена.   Тут   скрывалась  какая-то   тайна.   Долго
разглядывала она эту выцветшую фотографию. Но потом вспомнила,  зачем пришла
сюда и снова принялась рыться в шкатулке.  На этот раз ее  поиски увенчались
успехом: на дне шкатулки оказалась коробка с патронами. Да, это  патроны  от
револьвера, который лежал у нее в кармане, и, пересыпав их в карман шаровар,
она  снова  принялась разглядывать  свою  фотографию,  но  тщетно  старалась
разгадать тайну портрета.
     До нее донеслись голоса. Она насторожилась; голоса приближались. Мериэм
ясно услышала злобную ругань шведа. Мальбин  идет  сюда. Мериэм выглянула из
палатки. Увы, слишком поздно! Она окружена.
     Белый и три негра торопливо шли к палатке. Она спрятала карточку у себя
на  груди и  быстро зарядила револьвер. Затем  вернулась в глубину палатки и
направила дуло револьвера в ту сторону, откуда каждую минуту  могли войти ее
преследователи.  Мальбин  остановился  у  входа  и  грубым  голосом  отдавал
приказания. Он долго  не входил; девушка успела обдумать план  бегства.  Она
нагнулась, приподняла нижний  конец парусины и, озираясь, поползла на животе
из палатки.
     И как раз в ту минуту, когда в палатку вошел Мальбин, Мериэм уже успела
уползти.  Низко нагнувшись, она подбежала к ближайшей хижине, остановилась и
оглянулась. Никого не было видно.
     Из  палатки  Мальбина послышались  проклятия. Швед заметил,  что кто-то
рылся  у него в шкатулке.  Он  созвал своих людей. Мериэм побежала  в  самый
конец стоянки,  к большому дереву. Ее охватила  радость.  Теперь ей  удастся
ускользнуть. Она  быстро  вскарабкалась  на дерево  и  увидела  оттуда,  как
Мальбин  двинул отряд негров  в джунгли. На  этот раз он оставил в лагере на
страже троих молодцов, а сам направился к югу.
     Едва он  скрылся  из  виду, девушка скользнула  за терновую  изгородь и
побежала к реке. Здесь  стояли пироги, на которых отряд  перебирался сюда  с
того  берега. Не легко было  девушке справиться  с  неуклюжей  и  громоздкой
лодкой, но ничего другого не  оставалось: она должна была переплыть реку. Но
сейчас сделать это  было невозможно. Место, где стояли пироги, было видно из
лагеря.  Переплывать  сейчас  значило  быть  пойманной.  Нужно   было  ждать
наступления ночной темноты.
     Около часу Мериэм  лежала в  укромном  месте,  взволнованно наблюдая за
часовыми. Один из них сидел так, что должен был неминуемо заметить  ее, если
она попробует спустить на воду лодку.
     Вдруг  из  чащи  леса показался  Мальбин.  Он  вспотел  и тяжело дышал.
Подбежав  к  реке,  он  пересчитал пироги. Ясно  было, что  он угадал тайные
замыслы  девушки.  Она  хочет  перебраться через  реку.  Иначе  ей никак  не
вернуться к  своим  покровителям. Облегченный вздох вырвался из  его  груди,
когда он убедился, что  все пироги  на  месте. Оглянувшись,  он заговорил  с
начальником отряда, который, в сопровождении  нескольких негров, следовал за
ним. По приказанию Мальбина, все  пироги, кроме одной, были спущены на воду.
Мальбин позвал  стражу, оставленную в деревне, затем все они сели в пироги и
поплыли вверх по течению.
     Мериэм  следила за ними, пока они не скрылись за  изгибом реки. Их нет!
Какая радость! Они оставили ей пирогу, в которой лежит  весло! Она не верила
своему счастью.  Теперь ей нечего медлить. Она спрыгнула на землю. Между ней
и пирогой было не больше десяти шагов.
     За изгибом  реки  Мальбин причалил к берегу.  Он оставил своих негров в
лодках,  а  сам  высадился  на  берег вместе  с  начальником своего отряда и
принялся  искать места, откуда  ему  было бы удобнее следить  за оставленной
пирогой. Мальбин заранее улыбался. Он был уверен  в  успехе. Рано или поздно
девушке  непременно  придется  переехать  реку.  Может  быть,  она не  скоро
додумается до этого. Что ж? Они  подождут.  Они готовы ждать хоть день, хоть
два.
     Увы, он не ожидал, что она так скоро пустится в путь. Когда он вышел на
место,  откуда видна была оставленная пирога, он  заревел от ярости. Девушка
была уже на середине реки.
     Он  кинулся  к своим  лодкам. Начальник  отряда бежал  за ним.  Мальбин
заставил  своих  гребцов  работать изо всех сил. Пироги  помчались  вниз  по
течению. Расстояние между ними и девушкой становилось  все  меньше и меньше.
Она увидела их, когда была уже  недалеко от берега. Надо  удвоить усилия. О,
если бы  ей  удалось  причалить хоть на  две минуты раньше!  Скорее туда,  к
деревьям! Там ее не поймают! Она была уже совсем недалеко от берега.
     Увидев,  что  добыча снова ускользает из рук, Мальбин стал  кулаками  и
бранью  подгонять своих черных гребцов. Между его передней лодкой, где сидел
он  сам, и девушкой оставалось не  больше тридцати сажен. Сейчас он  догонит
ее. Но она неслась как стрела и достигла  спасительного  берега,  осененного
ветвями деревьев.
     Мальбин закричал не помня себя.
     -- Стой!
     Бессильная  злоба  сводила  его  с ума. Он поднял ружье и прицелился  в
гибкую фигурку, исчезающую в чаще деревьев.
     Мальбин был  превосходный стрелок. Ему не приходилось делать промаха на
таком близком расстоянии.  Не промахнулся  бы он и теперь, если бы его лодка
не наткнулась на ствол упавшего в  воду дерева, как раз в ту секунду,  когда
он  спускал  курок. Этому дереву  Мериэм была обязана жизнью. Пуля пролетела
над самой ее головой и исчезла в густой листве.
     Мериэм обрадовалась, увидев, что на  небольшой полянке, которую ей надо
было пересечь, когда-то  стояла  негритянская  деревушка.  Там  и  здесь еще
торчали остатки разрушенных  хижин. Растительность джунглей  со  всех сторон
наступала на полянку.  Улицы деревушки  уже  успели  порасти молодым  лесом.
Здесь было пустынно и тихо.
     Удобнее всего бежать ей мимо хижин. Ей казалось, что в хижинах никто не
живет. Она  не  видела  острых  глаз,  которые  следили  за  ней  с  каждого
покривившегося на бок крыльца, из каждого покосившегося овина. Не подозревая
опасности,  она  выбежала на улицу  деревушки.  Это  был  ближайший  путь  в
джунгли.
     На расстоянии мили к востоку, по следам, которые оставил Мальбин, когда
вез Мериэм к  себе  в лагерь, тащился грязный, угрюмый,  усталый  человек  в
разорванном  хаки. Он  остановился,  услышав  выстрел Мальбина.  Негритенок,
который шел впереди, остановился тоже.
     -- Мы сейчас придем, господин! -- сказал он почтительным тоном.
     Белый утвердительно  кивнул  головой  и  приказал  идти дальше. Это был
изысканный и изнеженный Морисон Бэйнс. Лицо  и  руки его  были расцарапаны и
покрыты кровью. Его одежда была изодрана в клочья. Но в  отрепьях, в крови и
грязи  Бэйнс  преобразился.  И  этот  новый  Бэйнс  был  лучше  прежнего  --
тщеславного фата.
     У  каждого человека, плохого и хорошего, таятся под спудом благородство
и  мужество.  Бэйнс  поступил  скверно  с  любимой  девушкой,  но  раскаяние
преобразило его: он был теперь мужественнее и благороднее, чем прежде.
     Негр и  Морисон шли по направлению выстрела.  Негр был безоружен. Бэйнс
сам нес свое ружье, хотя оно утомляло его, он не доверял негру. Но теперь он
не  побоялся дать  оружие  своему  чернокожему спутнику. Он знал,  как  негр
ненавидел  Мальбина,  и, радуясь этой ненависти, он предчувствовал  кровавую
схватку. Ведь он и шел для того, чтобы отомстить. Ему самому ружье не нужно:
он прекрасно стрелял из револьвера.
     Вдруг неподалеку  от них  раздались  выстрелы.  Пули  пролетели над  их
головами. Вслед за выстрелами прогремел свирепый рев. Затем все смолкло.
     Бэйнс  торопился. Он бежал из  последних сил.  Но джунгли казались  ему
теперь совершенно непроходимыми. На каждом  шагу он спотыкался и падал. Негр
дважды сбивался с  пути, и им долго  приходилось  искать дорогу. Наконец они
вышли на поляну, где находилась полуразрушенная деревня.
     На заросшей  молодым леском деревенской  улице  лежал  еще  теплый труп
негра;  он  был  убит  пулей навылет.  Кругом  ни  души.  Они  остановились,
прислушиваясь.
     Что это? Голоса и всплески весел?..
     Бэйнс  побежал на берег, к кустарнику, через деревню.  Негритенок бежал
рядом  с  ним.  Пройдя через  кустарник,  они вышли к  реке и увидели пироги
Мальбина,  причаливающие   к   противоположному  берегу.  Негр  узнал  своих
товарищей.
     -- Как нам перебраться на тот берег? -- спросил Бэйнс.
     Негр покачал головой.  Пирог на этом берегу не было. Крокодилы разорвут
на части всякого,  кто  вздумал бы пуститься вплавь по реке. Вдруг он увидел
пирогу, на которой убежала Мериэм.  Он дернул Бэйнса за  руку и  показал ему
пирогу. Бэйнс  едва удержался от радостного крика. Под прикрытием ветвей они
быстро  пробрались в  пирогу.  Негр  схватил весло,  и  Бэйнс оттолкнулся от
дерева.  Через  минуту они уже мчались  к лагерю шведа -- на противоположный
берег. Бэйнс, сидя на корме, следил, как люди Мальбина вытаскивают  лодки на
берег.
     Вот и Мальбин выпрыгнул из передней пироги, вот он оглядывается и видит
пирогу Бэйнса. С удивлением показывает он на нее своим подчиненным.
     Мальбин остановился. Ему  нечего бояться.  В этой одинокой пироге всего
два человека. Но кто они такие?  Кто этот белый? Неужели это Бэйнс? Мальбину
казалось невероятным, чтобы мистер Морисон Бэйнс мог пойти за ним в джунгли;
тем не менее, это было так. Мальбин узнал его -- грязного, оборванного  -- и
понял, что заставило этого щеголя  идти по его  следам  через дикие  заросли
джунглей.
     Бэйнс пришел отомстить. Это казалось невероятным, но другого объяснения
Мальбин придумать не  мог. Он пожал плечами. В  течение всей своей жизни ему
мало  приходилось считаться с другими  людьми.  Швед крепко  сжал винтовку и
ждал.
     Вот они совсем уже близко.
     -- Чего вам надо? -- заорал Мальбин, угрожающе поднимая винтовку?
     Мистер Морисон Бэйнс встал.
     -- Ах ты, мерзавец! -- закричал он.
     Он выстрелил из  револьвера.  Мальбин  тоже выстрелил.  Еще секунда,  и
Мальбин  выронил  винтовку,  схватился  за  грудь  и  упал  навзничь.  Бэйнс
вздрогнул. Он судорожно закинул голову. Несколько  мгновений он  держался на
ногах, затем медленно опустился на дно лодки.
     Черный гребец  не знал, что  делать? Если  Мальбин действительно  убит,
негритенок  может без опаски присоединиться к своим товарищам;  но если швед
только ранен -- разумнее возможно скорее убраться на тот берег. Негр медлил,
держа пирогу на середине реки. Он уважал своего нового хозяина и был огорчен
его смертью. Но Бэйнс зашевелился и пытался  повернуться  на  другой бок. Он
был  еще  жив.  Чернокожий поднял его и  посадил. Негр стоял перед Бэйнсом с
веслом в  руке и старался узнать, куда тот ранен. Но снова раздался выстрел,
и  негритенок с  простреленной головой упал за борт, все еще держа  весло  в
руке.
     Бэйнс взглянул на берег. Он  увидел  Мальбина, который приподнявшись на
локтях,  целился  в  него.  Англичанин  соскользнул  на  дно  пироги.   Пуля
прожужжала над ним. Мальбин, тяжело раненный, не мог целиться так метко, как
раньше.
     Бэйнс  с  усилием  лег  на  живот  и, держа револьвер,  приподнялся над
бортом.
     Мальбин сразу  заметил его и  еще раз выстрелил. Но Бэйнс и не пробовал
прятаться. Он старательно целился в шведа,  зная, что  тому нелегко попасть.
Он нажал курок. Раздался выстрел, и в гигантское тело Мальбина вонзилась еще
одна пуля.
     Но Мальбин не был убит. Он снова  прицелился,  и опять щелкнул выстрел.
Пуля раздробила обшивку  пироги около самого лица Бэйнса,  но тот  продолжал
стрелять. Мальбин ответил  ему с  берега,  лежа  в  луже собственной  крови.
Пирогу  уносило течением. И два раненых человека продолжали этот необычайный
поединок до  тех пор, пока  извилистая африканская  река не  скрыла  мистера
Морисона Бэйнса из виду.
     XXIII
     МЕЖДУ КРОКОДИЛОМ И ЛЬВОМ
     Когда  Мериэм пробежала  по деревне  половину улицы,  из  темных  хижин
выскочили негры и погнались за  ней. Мериэм ускорила шаг, надеясь  спастись,
но сильные руки схватили ее, и она упала. Она стала умолять негров отпустить
ее, но слова замерли у  нее  на  устах...  Мериэм увидела высокого, сурового
старика,  который,  сверкая  глазами, глядел  на  нее  из-под  белых складок
бурнуса. Мериэм вздрогнула от удивления и ужаса. Это был шейх!
     Она затрепетала перед этим страшным стариком, как трепещет убийца перед
судьей, который  сейчас прочтет ему смертный приговор.  Она не  сомневалась,
что шейх узнал ее. Годы не настолько изменили ее, чтобы  человек, знающий ее
с детства, мог не узнать ее.
     --  Ты вернулась  на  родину? --  насмешливо  проговорил  шейх.  --  Ты
просишь, чтобы мы накормили и приютили тебя?
     -- Отпустите  меня! -- вскричала девушка. -- Мне ничего не надо, только
отпустите меня к Великому Бване.
     --  Отпустить тебя?  К  Великому  Бване? -- зарычал шейх и  из  уст его
полился  целый  поток сквернословия  по  адресу  белого  человека,  которого
ненавидели и боялись все преступные люди джунглей.
     -- Ты хочешь вернуться к Великому Бване? Так вот у кого ты скрывалась с
тех пор, как  бежала  от меня! Так  вот кто  гонится за тобой по пятам через
реку -- Великий Бвана, да?
     -- Через  реку  переплывает швед, которого ты прогнал из  своей страны,
когда он и Мбида замышляли похитить меня! -- ответила девушка.
     Глаза  шейха загорелись гневом. Он  оставил Мериэм и помчался со своими
неграми на берег, чтобы устроить засаду в прибрежных  кустах, убить Мальбина
и истребить весь его  отряд.  Но было уже поздно. Мальбин давно высадился на
берег, ползком пробрался  через лес к деревне и в эту минуту, не смея верить
своим  глазам, смотрел  на разыгрывающуюся перед ним сцену.  Шейха он  узнал
сразу. Мальбин боялся  больше  всего  на свете двух людей:  Великого Бваны и
шейха. Одного  взгляда на высокую, знакомую  фигуру  было достаточно,  чтобы
Мальбин, гонимый  страхом,  поспешно  вернулся со своими людьми к реке. Шейх
достиг  берега,  когда лодки Мальбина были уже далеко. После  залпа  стрел с
берега и нескольких ответных выстрелов  с лодок,  араб приказал  своим людям
прекратить  стрельбу, захватил  пленницу  и  двинулся  на  юг. Одна из  пуль
Мальбина попала в негра, который с несколькими воинами был оставлен шейхом в
деревне сторожить Мериэм. Товарищи не стали  заботиться о раненом, присвоили
себе его  оружие и  платье и оставили его на том  месте, где он  нашел  свой
конец. На него-то и наткнулся Бэйнс, когда вошел в деревню.
     ***
     Шейх со своим отрядом ехал  вдоль реки к югу.  Один из негров отъехал в
сторону  напиться  воды  и  увидел  Мериэм, которая  изо всех  сил старалась
оттолкнуть  свою  лодку  от противоположного берега. Негр  обратил  внимание
шейха на это странное зрелище: белая женщина, одна, без спутников, в глубине
Африки! Шейх  спрятался  тогда со  своими людьми  в покинутой деревне, чтобы
поймать таинственную незнакомку, когда она выйдет на берег. Мечты о  богатом
выкупе никогда не покидали шейха.  Уже  не  раз  случалось ему  таким  путем
набивать свои карманы. Это была легкая нажива, но шейх лишился ее с тех пор,
как Великий Бвана сократил его прежние владения.
     Когда же  белая женщина  попалась в  расставленную  ей  ловушку, и шейх
узнал  в ней  ту самую  девочку, которую он столько лет терзал и тиранил, он
почувствовал глубокое  удовлетворение. Немного  времени  потребовалось шейху
для  того, чтобы установить  прежние "отеческие"  отношения  к девушке:  при
первом  удобном  случае он ударил ее по  лицу. Он заставил несчастную пройти
всю дорогу пешком в то время, как мог дать ей лошадь одного из своих воинов,
или посадить ее к себе на седло.
     Он  упивался  ее  страданиями, и  во всем отряде не нашлось  ни  одного
человека,  который  с  сочувствием  отнесся  бы  к  ней.  А,  может,  кто  и
сочувствовал ей, но из страха перед шейхом не решался проявить свою жалость.
     Двухдневное путешествие  вернуло Мериэм в родную деревню, где протекало
ее горькое детство. Первое, что бросилось в глаза девушке, когда ее ввели за
ограду, было беззубое отвратительное лицо Мабуну, ее бывшей няньки.
     Быстро  промелькнувшим  сновидением  показались   Мериэм  долгие  годы,
проведенные ею вдали от этой ограды, без Мабуну и шейха. Только новое платье
да  окрепшее  девичье  тело  заставляли Мериэм верить, что эти годы были  не
сном, а явью.
     Жители деревушки, казалось, были  обрадованы  появлением странно одетой
белой  девушки,   которую  многие   из   них  знали   еще  ребенком.  Мабуну
притворялась, что очень рада возвращению Мериэм, и, обнажая беззубые  десны,
строила  отвратительные  гримасы,  которые  должны были  служить  выражением
радости. Но  Мериэм не  могла без содрогания  вспомнить  те  пытки,  которым
подвергала ее старая ведьма в былые годы.
     Среди арабов, появившихся в  деревне  за время  отсутствия Мериэм,  был
Абдул  Камак, высокий, красивый  молодой человек  лет двадцати. Он глядел во
все глаза на Мериэм с нескрываемым восхищением и ушел, злобно ругаясь, когда
шейх велел ему убираться вон.
     Мало-помалу арабы  свыклись с  Мериэм  и оставили  ее  в  покое.  Как и
раньше, ей было разрешено свободно ходить по деревне. Частокол был высокий и
крепкий, у ворот  день  и ночь стояли  часовые, и шейх не  боялся,  что  она
убежит.
     Мериэм не любила жестоких  арабов и развратных грязных негров. Она была
совсем одинока и, как прежде, в далекие  дни своего  безрадостного  детства,
уходила на  окраину  деревни, в  темный уголок,  где в былые годы так  часто
играла  с милой Джикой  под тенью  развесистого  дерева;  дерево срубили,  и
Мериэм угадала  причину: ведь  с этого дерева спрыгнул Корак в  тот памятный
день, когда шейх был избит до полусмерти; благодаря этому дереву Мериэм была
спасена от мучительно тяжкой жизни, которая  так долго была ее  уделом,  что
она даже и представить себе не могла, что такое радость и счастье.
     Мелкий  кустарник  рос  около  частокола; под его тенью  любила мечтать
Мериэм.  Огонек  счастья  вспыхивал  в  ее сердце и согревал своим светом ее
тоскующую  душу, когда  она  вспоминала первую  встречу  с Кораком, а  потом
долгие  годы  их  жизни в лесу, где  Корак  окружил ее  нежными  заботами  и
мужественно  охранял  от  всех напастей с самоотвержением и  чистой  любовью
старшего  брата. С каждым днем он становился ближе и дороже ее сердцу, и она
с удивлением и негодованием вспоминала о тех месяцах, когда  его образ почти
изгладился из ее памяти.
     Но вот перед мысленным  взором девушки  вставал  облик Морисона, и в ее
душе  наступало смятение. Любила ли  она изящного молодого англичанина?  Она
думала о  блеске и роскоши Лондона, который  такими яркими красками описывал
ей Морисон.
     Она  старалась  представить себя уважаемой и  любимой  среди блестящего
общества великой столицы.  Картины, которые рисовало ей ее воображение, были
нарисованы  для  нее  Морисоном.  Это   были  великолепные,  соблазнительные
картины, но они быстро тускнели и меркли, когда в ее  памяти вставал могучий
образ  смуглого  полунагого  гиганта,  молодого повелителя  джунглей. Мериэм
тяжело вздохнула и приложила руку к стучащему сердцу.
     Ее рука почувствовала под тонким платьем края фотографической карточки,
которую  она  спрятала у себя  на груди,  когда бежала из палатки  Мальбина.
Тогда она не успела как  следует рассмотреть ее. Мериэм вытащила  карточку и
стала вглядываться в лицо маленькой девочки. О, конечно, это ее лицо! Из-под
большого кружевного воротника спускался  на тонкой цепочке золотой медальон.
Мериэм   нахмурила   брови.   Какие-то  мучительно-неуловимые   воспоминания
проснулись  в ее душе. Разве может  быть эта  одетая  по-европейски  девочка
дочерью  арабского шейха?  Соблазнительная надежда зажглась в ее сердце. Она
не могла не верить  свидетельствам своей  памяти. Она помнит  этот медальон,
это ее медальон. Какая же тайна погребена в ее прошлом?
     Мериэм долго  сидела, разглядывая карточку,  и вдруг почувствовала, что
она  не одна, что кто-то  стоит близко, кто-то неслышными шагами подкрался к
ней. С  быстротою молнии девушка спрятала карточку у себя  на груди. Тяжелая
рука опустилась ей на плечо. Мериэм была уверена,  что  это шейх, и с ужасом
ожидала удара.
     Но удара не последовало.  Мериэм нерешительно подняла голову  и увидела
темные глаза Камака, молодого араба.
     -- Я  видел карточку,  которую ты сейчас  спрятала, -- сказал он. -- На
карточке изображена ты, когда ты была совсем маленькой. Дай мне взглянуть на
нее еще раз.
     Мериэм испуганно отодвинулась от араба.
     --  Я отдам ее тебе, -- сказал  он. -- Я знаю, что  ты не любишь шейха,
своего  отца.  Я  тоже не питаю  к нему нежности. Не бойся, я не выдам тебя.
Позволь мне посмотреть на твою карточку.
     Одинокая среди  бессердечных  врагов,  Мериэм ухватилась  за соломинку,
которую ей протягивал  Абдул Камак.  Может  быть, в нем она  найдет друга, в
котором так  нуждается!  Все  равно, он уже  видел карточку и, если захочет,
может рассказать о ней  шейху. Тогда все пропало -- шейх отнимет у Мериэм ее
драгоценность. И Мериэм  решила уступить просьбе молодого араба,  положилась
на его благородство и протянула ему карточку.
     Абдул Камак внимательно рассматривал  фотографию.  Он  сравнивал  лицо,
изображенное на карточке, с лицом девушки. Он медленно покачал головой.
     -- Да, --  сказал он, -- это ты. Но как случилось, что дочь шейха одета
в одежды неверных?
     -- Я не знаю, -- ответила Мериэм. -- Я никогда не видела этой карточки.
Я нашла ее только несколько дней назад, в палатке у шведа, у Мальбина.
     Абдул Камак удивленно поднял брови.  Он повертел карточку в руках и его
взгляд упал  на газетную вырезку, приклеенную с другой стороны. Араб кое-как
разбирал французские буквы. Он провел шесть  месяцев в Париже с  несколькими
товарищами  на  выставке  и  немного  усвоил язык  и  приобрел пороки  своих
победителей.  Теперь он применял к делу приобретенные  познания. Медленно, с
трудом, он прочел газетные строки. Лукавый огонек зажегся в его глазах.
     -- Ты читала это? -- спросил он.
     -- Это по-французски, -- сказала Мериэм, -- я плохо знаю этот язык.
     Абдул Камак  молча смотрел на девушку. Она  была прекрасна.  Как  и  во
многих других мужчинах, она зажгла  в  нем неодолимую страсть.  Он опустился
перед ней на колени.
     Счастливая мысль пришла в голову Абдулу Камаку. Он не расскажет Мериэм,
что  написано в  газете  рядом  с  фотографическим  снимком. Надо, чтобы она
ничего не знала о своем происхождении. Иначе, для него все погибло.
     --  Мериэм! --  прошептал  араб.  -- Когда я  увидел тебя впервые,  мое
сердце сказало мне, что  я навсегда останусь твоим рабом. Я помогу  тебе. Ты
ненавидишь  шейха,  я  тоже ненавижу  его. Позволь  мне спасти тебя. Беги со
мной, и мы вернемся в великую пустыню, где правит мой отец, такой же могучий
шейх. Ты согласна?
     Мериэм  молчала. Ей  было очень  тяжело обидеть единственного человека,
который  предлагал ей покровительство  и дружбу, но она не хотела его любви.
Ободренный ее  молчанием,  молодой  человек  обнял  ее и привлек к себе.  Но
Мериэм с силой оттолкнула его и освободилась из его объятий.
     -- Я не  люблю тебя! -- вскричала она. -- Не заставляй меня ненавидеть.
Ты один был добр ко мне, и я не хочу быть злой, но я не люблю тебя.
     Абдул Камак вскочил.
     -- Ты полюбишь меня! -- сказал он. -- Хочешь, или не  хочешь, а я увезу
тебя. Если ты выдашь меня шейху, я расскажу ему о твоей карточке. Я ненавижу
шейха, и...
     --  Ненавидишь  шейха?  --  раздался  грозный  голос.   Араб  и  Мериэм
обернулись. В двух шагах от них стоял
     шейх. Абдул быстро засунул фотографическую карточку
     себе под бурнус.
     --  Да! -- сказал он. --  Я ненавижу  шейха! И с этими словами он нанес
страшный  удар  старику, повалил его на  землю и бросился  через  деревню  к
высокому толстому дереву, к которому была привязана его оседланная лошадь.
     Вскочив на коня, Абдул  Камак помчался к воротам. Шейх быстро оправился
от полученного удара, вскочил на  ноги  и  стал громко сзывать своих воинов.
Чернокожие  бросились навстречу  скачущему во  весь опор  всаднику, но Абдул
Камак  раздавал удары направо  и  налево прикладом своего длинного ружья,  и
черные воины не могли подойти к  нему. Он быстро приближался к  воротам. Тут
неизбежно  должны  были  его остановить! Часовые  торопливо запирали широкие
двери.  Беглец  взвел  курок.  Лошадь  мчалась  бешеным  галопом.  Два  раза
выстрелил  сын  пустыни,  и часовые упали.  С торжествующим громким  криком,
высоко над головой размахивая винтовкой, Абдул Камак проскакал через ворота,
и джунгли поглотили его.
     Шейх был взбешен. Пена ярости показалась у него на губах, и он приказал
во  что   бы  то  ни  стало  изловить  беглеца.  Воины  бросились  исполнять
приказание, а шейх быстрыми шагами подошел к Мериэм.
     -- Карточка! -- зарычал он. --  О какой карточке говорил этот  негодяй?
Где она? Дай ее сюда!
     -- Абдул Камак унес ее! -- печально сказала Мериэм.
     -- Какая  это карточка? --  спросил  шейх. Он  грубо схватил девушку за
волосы, поставил на ноги и стал дико трясти. --  Кто изображен на  карточке?
Говори!
     --  Там изображена  я! --  сказала  Мериэм.  -- Маленькая  девочка, лет
шести.  Я украла карточку у шведа,  у Мальбина. А на другой стороне наклеена
вырезка из старой газеты.
     Шейх побледнел от гнева.
     --  Что  написано  в  газете?  -- прохрипел  он сдавленным от бешенства
голосом, так что Мериэм с трудом поняла вопрос.
     --  Я  не знаю.  Я не понимаю по-французски.  Эти  слова  успокоительно
подействовали  на шейха. Он даже улыбнулся  и перестал трясти  Мериэм.  Шейх
приказал Мериэм никому не  говорить о  фотографической карточке. Чтобы никто
не слышал о ней, кроме шейха и Мабуну.
     А в  это  время  по  дороге  торговых  караванов  мчался  к  северу  на
вспененном коне Абдул Камак.
     ***
     Морисон потерял из виду раненого шведа. Пирогу англичанина уже не могла
настигнуть  пуля, и он устало растянулся на дне  лодки. Много часов пролежал
он в полном оцепенении.
     Морисон очнулся ночью. Он лежал неподвижно и, глядя на звезды, старался
понять, где он находится. Почему качается  его  жесткая  кровать? Почему так
часто меняются очертания звезд? Сначала ему пришло  в голову, что  он грезит
во сне, но когда он пошевельнулся,  чтобы стряхнуть с себя сон, острая  боль
заставила  его  вспомнить  все.  Он  плывет  по великой  африканской реке, в
туземной пироге, раненый, одинокий и беспомощный.
     Морисон  с трудом приподнялся и сел.  Он осторожно нащупал  рану: кровь
остановилась,  и ему  было  почти не больно. Может  быть, рана легкая, может
быть, задеты  только  мускулы? Но  что,  если рана будет заживать  медленно?
Тогда он умрет с голоду. Разве может он, раненый, добывать себе пищу?
     Он стал думать о Мериэм. Морисон знал, что Мериэм была в руках у шведа,
но какая судьба постигла ее потом? Если даже Гансон и умер, разве это спасет
Мериэм?  Она во  власти негодяев, жестоких  дикарей, и  ей не будет  пощады.
Бэйнс закрыл лицо руками, а совесть говорила ему, что он  один виноват  в ее
несчастной судьбе. Его необузданная страсть отдала невинную чистую девушку в
лапы  развратного шведа и  его воинов. Он слишком  поздно понял,  что  всего
дороже для него в жизни первая любовь, загоревшаяся у него в груди, любовь к
девушке, которую он погубил.
     Он должен искупить свое преступление. Он должен  спасти Мериэм и,  если
нужно, пожертвовать для нее своей жизнью! Морисон стал искать в лодке весла:
его решение придало ему сил, и он забыл о своей ране. Но весла не  было.  Он
взглянул  на  берег. Во мраке безлунной ночи он  смутно  различал  очертания
леса.  Джунгли  больше  не  пугали  его.  Но  он  даже  не  удивился  своему
бесстрашию, потому что не думал о себе и был всецело поглощен мыслями о том,
как спасти Мериэм.
     Он  опустился  на  колени  и,  перегнувшись  через  борт,  стал  грести
раскрытой ладонью.  Боль мучила его, он слабел с каждой минутой, но все-таки
с невероятной настойчивостью греб несколько часов. Ближе и ближе  подплывала
пирога  к берегу. Морисон  услышал рычанье  льва. Он положил  рядом  с собой
винтовку и продолжал безбоязненно грести.
     Изнеможенному  Морисону  казалось, что  целая  вечность  прошла,  пока,
наконец, нос  пироги  не уткнулся  в  кусты  у берега.  Морисон схватился за
гибкую длинную ветку. Опять  раздалось рычанье льва. Лев подполз ближе; что,
если  грозный хищник бросится  на Морисона,  чуть  только  нога  англичанина
вступит на землю?
     Морисон попробовал, надежна ли  ветка. Да, она выдержит  дюжину  таких,
как он! Англичанин спустил ветку, наклонился, нашел на дне пироги винтовку и
вскинул ее  на плечо.  Потом  схватился за  сук и  стал  медленно, испытывая
мучительную  боль, подниматься  на  мускулах. Он  висел  над пирогой. Пирога
выскользнула  у  него из-под ноги, и,  тихо  покачиваясь,  поплыла  вниз  по
течению. Скоро ночная тьма покрыла пирогу своей непроницаемой пеленой.
     Все пропало; отступление невозможно. Или взобраться выше на дерево, или
рухнуть  в  воду  -- другого выбора нет. Он сделал попытку  перекинуть  ногу
через сук, за  который держался, но последние силы оставили  его,  и нога не
слушалась. Он не  мог шевельнуться. Несколько минут он висел неподвижно.  Он
ясно сознавал, что если он не вскарабкается выше, гибель для него неизбежна.
     Лев зарычал  совсем близко. Бэйнс глянул вверх. В двух шагах от себя он
увидел  две  сверкающие  фосфорические точки.  Лев стоял у  воды,  глядя  на
Морисона и ожидая его. -- Что же, -- подумал англичанин, -- пускай подождет.
Львы  не  умеют  лазить  по деревьям, и  если  я взберусь  на  дерево, он не
достанет меня.
     Его ноги  почти касались воды.  Он не подозревал, что  висит так низко,
потому что густая тьма скрывала от него поверхность реки. Внезапно  раздался
плеск воды, и около ног Морисон услышал страшное лязганье зубов крокодила.
     -- Боже! -- вскричал Бэйнс. -- Эта гадина хватает меня за ногу!
     Он напряг  все  свои силы, чтобы  сесть  на  сук,  на котором висел, но
тщетно. Его ноги  не  повиновались ему. Надежды не было.  Он чувствовал, что
его усталые, затекшие  пальцы скользят и готовы разжаться. Он падает в воду,
в черную пасть смерти, которая уже раскрыта, чтобы поглотить его.
     И вдруг листья зашуршали у него над головой. Ветка, в которую судорожно
вцепились пальцы  Морисона, опустилась под  удвоенной  тяжестью. Морисон еще
держался: смерть наверху и смерть внизу, но добровольно он ей не отдастся.
     Что-то мягкое и теплое прикоснулось  к его руке, а потом кто-то сильной
рукой поднял его слабеющее тело в черную чащу ветвей.
     XXIV
     МЕСТЬ ТАНТОРА
     Порою развалившись на широкой  спине у Тантора, порою блуждая пешком по
джунглям, Корак медленно продвигался к юго-западу. Он делал одну -- две мили
в день, потому что времени у него было достаточно. Куда ему было торопиться?
Быть может,  он двигался  бы  более  поспешно,  если  бы  его  не удерживало
сознание, что  с каждой милей он  дальше и  дальше уходит от  Мериэм  --  от
чужой, но милой Мериэм.
     Он напал  на след отряда шейха  как  раз тогда, когда шейх, идя вниз по
течению реки, вез в свою деревню пленную Мериэм. Корак отлично знал, кого он
встретил,  потому что ему были известны все обитатели  обширных джунглей. Но
ему не было никакого дела до старого шейха, и он не стал преследовать араба.
Чем дальше от  людей, тем лучше. Корак был бы рад никогда в  жизни не видеть
людей. Люди всегда приносили ему скорбь и страдание.
     Река была богата рыбой. Он целый день провел на берегу, ловил рыбу и ел
ее  сырою.  Когда  наступила  ночь,  он взобрался  повыше на дерево  и скоро
заснул. Нума  своим  ревом  разбудил его.  Корак  собирался  прикрикнуть  на
беспокойного соседа, когда  новый шум привлек  его внимание. Он прислушался.
Кто  шуршит  листьями  и  трясет ветку?  Вдруг Корак  услышал  лязг челюстей
крокодила,  а  потом  тихие, но отчетливые слова:  "Боже! Эта гадина хватает
меня!". Это был знакомый голос.
     Корак  посмотрел   вниз.  В  темноте  он  разглядел   фигуру  человека,
ухватившегося  за ветку. Корак проворно  и неслышно  спустился, и  его  нога
коснулась руки человека. Он наклонился, схватил висящее тело и втащил его на
верхние ветки.  Человек слабо барахтался,  стараясь сопротивляться, но Корак
обращал  на  него  меньше  внимания,  чем  Тантор  на  муравья.  Он  посадил
англичанина  на  толстую  ветку и прислонил  его спиной  к  широкому стволу.
Взбешенный  Нума, у которого  перехватили добычу, ревел  внизу. Корак весело
издевался  над ним,  называя  его  на языке  больших  обезьян  "Зеленоглазым
пожирателем  падали"  и  "Братом  Данго",  т.   е.  гиены.  Это  были  самые
оскорбительные прозвища для гордого льва!
     Морисон,  прислушиваясь к нечленораздельным крикам, был уверен,  что он
попал в лапы гориллы. Он нащупал револьвер и старался незаметно вытащить его
из кобуры, когда внезапно у него над ухом раздался голос:
     -- Кто вы такой?
     Эти слова были произнесены на чистейшем английском языке.
     Бэйнс от удивления чуть не свалился с ветки.
     -- Боже мой! -- вскричал Бэйнс. -- Вы -- человек?
     -- А вы думали кто?
     -- Я думал, вы -- горилла! -- искренне ответил Бэйнс. Корак засмеялся.
     -- Но вы-то кто же? -- повторил он свой вопрос.
     -- Я англичанин, зовут меня Бэйнс; но, черт возьми,  с кем же, наконец,
я имею дело? -- спросил Морисон.
     -- Я -- Убийца, -- сказал Корак.  Он  перевел  на английский  язык имя,
которое дал ему Акут.
     Наступило  долгое  молчание.  Англичанин   старался   разглядеть   лицо
необыкновенного человека, но тьма мешала ему. Наконец Корак тихо произнес:
     --  Вы... тот человек... который целовал  девушку на большой поляне, на
востоке?.. я видел... лев едва не растерзал вас тогда...
     -- Да, это я! -- сказал Бэйнс.
     -- Как вы сюда попали?
     -- Девушку похитили... Я хочу освободить ее.
     -- Похитили! -- Это слово вырвалось  из  груди у Корака, как вырывается
пуля из ружья. -- Кто?
     -- Промышленник... швед... Гансон.
     -- Где он?
     Бэйнс  рассказал Кораку  все,  что он успел выведать в лагере  Гансона.
Забрезжил бледный рассвет. Корак поудобнее  устроил  англичанина  на дереве,
принес ему плодов и воды и, попрощавшись с ним, объявил, что уходит.
     -- Я иду в лагерь шведа, -- сказал он. -- Я принесу девушку сюда.
     -- Я пойду с вами, -- сказал Бэйнс. -- Мой долг и  мое право спасти эту
девушку, потому что она скоро будет моей женой.
     Корак нахмурился.
     -- Вы ранены. Вы не можете так быстро идти. Я один дойду скорее.
     -- Что ж, идите!  -- ответил Бэйнс. -- Но и  я  пойду за  вами. Это мой
долг и мое право.
     -- Как хотите! -- сказал Корак, пожимая плечами.
     Если англичанин желает идти на смерть, пусть идет, Кораку все равно. О,
с  каким наслаждением  Корак растерзал бы его! Но Бэйнс  -- друг  Мериэм,  и
Корак должен  защищать того, кого любит Мериэм. Он добросовестно  уговаривал
Бэйнса не рисковать своей жизнью. Англичанин упрям -- что же может  поделать
Корак?
     Корак помчался на  север. А за ним -- раненый, изнеможенный, усталый --
медленно  плелся  Бэйнс.  Когда  Корак уже  достиг  реки,  на берегу которой
раскинулся лагерь Мальбина, Бэйнс не прошел и двух  миль. Солнце  опустилось
совсем  низко,  наступал  вечер,  а  Бэйнс плелся  все  еще  по  лесу. Вдруг
послышался  конский топот. Бэйнс спрятался за  кустами, и  через минуту мимо
него  промчался на скакуне  араб в  белом,  развевающемся  по ветру бурнусе.
Бэйнс не окликнул всадника.  Он много  слышал о  жестокости  арабов, которые
проникли  на юг;  он знал, что змея или  пантера более доступны жалости, чем
эти свирепые выходцы из северной Африки.
     Выждав, когда Абдул Камак скроется  за  деревьями, Бэйнс продолжал свое
утомительное  путешествие. Через  полчаса он  опять услышал  конский  топот.
Англичанин хотел спрятаться, но он переходил открытую  лужайку, и спрятаться
было некуда. Он тихонько побежал, пересиливая мучительную боль.
     Не успел он  достичь  спасительных  деревьев,  как  на  лужайку  вихрем
вылетела толпа всадников в белых бурнусах.
     Увидя  Бэйнса,  они  окликнули  его  по-арабски. Он ничего не  ответил,
потому что не знал их языка.  Разъяренные воины окружили его и стали осыпать
вопросами. Бэйнс пробовал  говорить по-английски, но они  не  понимали  его.
Наконец  выведенный  из  терпения  начальник  отряда  приказал своим  воинам
схватить  англичанина. Арабы  обезоружили Бэйнса и посадили на  лошадь. Двое
воинов  повезли англичанина к  югу, а остальные арабы  продолжали прерванную
погоню за Абдулом Камаком.
     ***
     Корак подошел к реке. На другом  берегу виднелся лагерь Мальбина. Корак
не знал, на  что решиться.  Он  ясно  видел людей,  снующих  между хижинами.
Значит,  Гансон  еще  в лагере.  Корак  не  подозревал  о  судьбе, постигшей
похитителя Мериэм.
     Но  как перебраться  на  другой берег? Плыть  через реку среди зубастых
чудовищ --  безумие.  С  минуту  Корак мучительно  напрягал свой  ум,  потом
повернулся и с резким  свистом исчез среди  деревьев. Он прислушался и снова
засвистел. Но никто не являлся на его зов, и Корак углубился в джунгли.
     Наконец,  до его слуха  донесся  желанный ответ. Слон  трубил  далеко в
лесу, и через несколько минут Корак встретил Тантора,  который высоко поднял
свой длинный хобот и шевелил большими ушами.
     -- Скорее, Тантор! -- вскричал Корак, и слон обнял  его могучим хоботом
и посадил себе на голову. -- Торопись!
     Толстокожий зверь зашагал по  лесу, управляемый легкими  толчками голых
пяток.
     Корак погонял своего могучего коня на северо-запад, и слон скоро привез
его к реке,  к тому месту, где слоны переходили ее вброд. Не останавливаясь,
юноша направил  зверя  в воду,  и с высоко  поднятым хоботом Тантор медленно
переправил его  на  другой берег. Какой-то неосторожный  крокодил  попытался
напасть  на  слона,  но  Тантор  погрузил  в  воду  мощный   хобот,  выловил
земноводного гада, поднял и  отшвырнул на сто футов  от себя. Таким образом,
Корак благополучно миновал бушующую реку.
     Тантор шел к югу, неслышной, быстрой и тяжелой поступью, для которой не
существовало никаких препятствий, кроме огромных деревьев первобытного леса.
Иногда Кораку приходилось покидать  удобную,  широкую голову доброго друга и
идти воздушным путем, по деревьям,  потому что тяжелые  ветки ударяли его по
лицу, но, наконец, путники  достигли поляны, на которой раскинул свой лагерь
ненавистный  Кораку  швед.  Корак и  тут не  остановил  слона.  Ворота  были
расположены  на восточной стороне лагеря и выходили  к реке. Тантор  и Корак
подошли к лагерю с севера. Входа не было. Но зачем Тантору и Кораку ворота?
     По единому  слову юноши Тантор поднял свой нежный хобот вверх, чтобы не
оцарапать  его  о  колючий  кустарник,  и грудью пошел  на деревню.  Он  без
малейшего  усилия прошел сквозь ограду. Чернокожие мирно отдыхали  у  дверей
своих хижин; с громкими воплями помчались  они к воротам. Тантор погнался за
ними.  Он  ненавидел  людей  и  думал,  что Корак идет  убивать  этих гадких
двуногих.
     Но Корак остановил слона и  направил его  к высокой полотняной палатке,
которая возвышалась в центре лагеря. Там он найдет Мериэм и ее похитителя!
     Мальбин лежал у входа в палатку, в гамаке, под сенью небольшого навеса.
Раны мучили его и не давали ему заснуть. Он сильно ослабел от потери  крови.
Услышав испуганные крики  людей и увидев бегущих воинов, он  приподнялся  на
своем ложе, чтобы  посмотреть, в чем дело. В  эту минуту из-за угла  палатки
показалась огромная голова Тантора. Слуга Мальбина, не чувствовавший никакой
привязанности к своему господину, при  виде ужасного зверя  вскочил и убежал
прочь. Мальбин остался один, больной и беспомощный.
     Слон  остановился  в двух шагах от  раненого  шведа. Мальбин  застонал.
Спасения нет, он  прикован  к  постели! Швед  лежал неподвижно, глядя широко
открытыми  от  ужаса  глазами  в маленькие,  налитые  кровью глазки могучего
зверя, и ожидал неминуемой смерти.
     И вдруг  к  величайшему  изумлению Мальбина  с  головы  слона  спрыгнул
человек. Мальбин сразу узнал в этом необыкновенном человеке вождя павианов и
больших обезьян,  белого  повелителя  джунглей, который направил на  него  и
Иенсена целое стадо волосатых чудовищ. Мальбин съежился от страха.
     -- Где девушка? -- сказал по-английский Корак.
     -- Какая девушка? -- спросил Мальбин. -- Девушки я никакой не знаю, тут
только жены моих молодцов. Быть может, ты ищешь одну из них?
     --  Это  белая девушка!  -- сказал Корак.  -- Не  лги: я  знаю,  что ты
обманул ее и заставил бежать из дому. Она у тебя. Где она?
     -- Это не я! --  вскричал Мальбин. -- Во всем виноват англичанин...  Он
научил  меня  украсть  эту  девушку. Он хотел  увезти  ее в Лондон. Она сама
хотела ехать с  ним. Его зовут Бэйнс. Ступай к нему, и ты  узнаешь, куда  он
девал твою девушку.
     -- Я только  что видел  его, -- сказал Корак, и бешенство послышалось в
его голосе. -- Девушки у  него нет, он сказал мне,  что она у  тебя. Куда ты
девал ее, говори, негодяй!
     Мальбин затрепетал.
     -- Не тронь меня,  и я расскажу тебе все! -- воскликнул он.  -- Девушка
была здесь, у  меня, но это не  я подговорил ее покинуть друзей, а Бэйнс. Он
обещал девушке жениться на ней. Англичанин не знает, кто она, а я знаю.
     Я знаю, что  много золота достанется тому молодцу, который вернет ее на
родину. Я и хотел сделать  это --  ради  золота, только  ради золота, больше
ничего мне не надо. Но девушка бежала и переправилась через реку в пироге. Я
погнался за  нею,  а  на  том берегу очутился  этот  дьявол шейх.  Он поймал
девушку,  а  меня прогнал.  Потом явился  Бэйнс. Он был взбешен,  как  черт,
потому что у него отняли девушку,  он чуть не убил меня. -- "Иди  к шейху  и
отними у него девушку!" -- Она много лет жила у шейха, и люди считали ее его
дочерью.
     -- Разве она не дочь шейха? -- спросил Корак.
     -- Нет, -- ответил Мальбин.
     -- Кто же она? -- спросил Корак.
     Мальбин понял, что может извлечь пользу из  своих драгоценных сведений.
Он был  уверен, что проклятый дикарь  сейчас  кинется на него и  убьет. И он
решил купить себе пощаду.
     --  Если ты  поклянешься,  что  не тронешь меня  и  отдашь мне половину
выкупа, --  сказал Мальбин,  --  я скажу тебе, кто эта девушка. Если  же  ты
убьешь меня, ты никогда  не  узнаешь тайны,  потому  что эта тайна  известна
только мне и шейху, а шейх скорее умрет, чем выдаст ее тебе.  Девушка ничего
не знает о своих родителях.
     --  Если  ты говоришь правду, я  не трону тебя!  -- сказал Корак. --  Я
пойду в  деревню  к шейху. Но если девушки там не окажется, я вернусь и убью
тебя. А прочие  россказни оставь про себя. Потом когда-нибудь, если  девушка
пожелает узнать свое прошлое, мы придем вместе с ней и заплатим тебе!
     И  Корак  посмотрел  на  Мальбина  такими  глазами,  что  тот  был  рад
провалиться сквозь  землю.  А тут еще этот проклятый слон  следит  за каждым
малейшим движением шведа. Убирались бы они оба скорее -- и этот мальчишка, и
слон!
     Кораку  нужно было  убедиться,  не  спрятана  ли  Мериэм  в  палатке  у
Мальбина. Он пошел  туда. Но слон остался. Не спуская своих крошечных глазок
с лежащего в гамаке Мальбина, он сделал шаг вперед и занес над негодяем свой
хобот. Хобот извивался как змея. Мальбин в ужасе прижался к гамаку.
     Слон  стал  шарить  и обнюхивать  Мальбина и, наконец,  издал негромкий
рокочущий  звук.  Глазки  у  него  заблестели.  Наконец-то  он  узнал   того
двуногого, который много  лет тому назад убил его жену, его слониху. Танторы
злопамятны.  Танторы мстительны. Мальбин угадал кровавые намерения огромного
зверя и громко закричал:
     -- Помогите! Спасите! Этот дьявол убьет меня!
     Корак бросился из палатки шведа.  Когда  он подбежал к гамаку, слон уже
схватил  своим  хоботом несчастную жертву и  поднял ее у  себя  над головой,
вместе с гамаком и навесом.
     Корак потребовал, чтобы слон сейчас же  положил человека на  землю,  не
причиняя  ему  никакого вреда,  но разъяренный  Тантор  даже слушать  его не
хотел.  Корак  с  таким же  успехом  мог бы  приказать  водопаду, чтобы  тот
повернул свое  течение  вспять.  Тантор  носился  по  лужайке как  кошка. Он
швырнул  несчастную  жертву на  землю  и тотчас  же, с  кошачьей  быстротой,
опустился перед  шведом на  колени  и принялся  колоть его своими  страшными
клыками в припадке безумного гнева.
     Наконец, убедившись, что  его  враг  не  обнаруживает никаких признаков
жизни, он  снова поднял его ввысь  и  кинул через  ограду тот окровавленный,
бесформенный комок, который только что был Свэном Мальбином.
     Корак с огорчением наблюдал эту ужасную сцену.
     Ему не  было  жаль  негодяя;  он и  сам ненавидел его.  Но швед  хранил
какую-то важную тайну, и теперь этой тайны уже никогда не узнать!
     Безбоязненно  подошел  Корак к слону и заговорил с  ним так нежно,  как
будто  ничего не случилось. Слон,  покорный как овечка, поднял  своего друга
ввысь и ласково посадил к себе на голову.
     Негры Мальбина попрятались, кто куда, в укромных местах. Они с ужасом и
в  то же время с удовольствием видели, как разъяренный слон убивает их злого
хозяина.
     С широко раскрытыми от страха глазами наблюдали они, как страшный белый
воин сел верхом на разъяренного зверя и уехал в джунгли по той же дороге, по
какой недавно приехал сюда.
     XXV
     "СЖЕЧЬ ЕГО НА КОСТРЕ!"
     Шейх грозно взглянул на пленника, которого привели к нему  с севера. Он
послал  отряд  за  Абдулом  Камаком и  сердился,  что вместо последнего  ему
прислали раненого, никому ненужного англичанина.  Почему  они не  прикончили
его  там, где нашли?  Очевидно,  это  бедный промышленник,  заблудившийся  в
джунглях. Какая от него польза? Шейх грозно набросился на него.
     -- Кто ты такой? -- спросил он по-французски.
     -- Я  -- мистер  Морисон Бэйнс из  Лондона, сын  британского лорда,  --
ответил пленник.
     Этот  громкий  титул  внушал  кое-какие  надежды. Старый пройдоха  стал
подумывать о  выкупе.  Его отношение к пленнику изменилось. Но он  продолжал
свой допрос в прежнем тоне.
     -- Что ты хотел украсть в моей стране? -- заревел он.
     -- Я не знал, что Африка принадлежит тебе, -- ответил Морисон. -- Я ищу
девушку, которую  похитили из дома  моего друга.  Похититель  ранил меня.  Я
лежал в пироге. Течение понесло меня вниз по реке. Твои люди схватили  меня,
когда я возвращался в лагерь похитителя.
     --  Ты искал девушку? -- переспросил шейх. -- Не ее ли? -- и он показал
на кусты, растущие у изгороди.
     Морисон широко раскрытыми глазами  взглянул  на указанное  место.  Там,
спиной к нему, на земле, скрестив ноги, сидела Мериэм.
     --  Мериэм! -- крикнул он и ринулся к ней. Но один из  сторожей схватил
его за руку. Девушка, услышав свое имя, поднялась и оглянулась.
     -- Морисон! -- вскричала она.
     -- Молчи и не  суйся, куда тебя не просят!  -- рявкнул девушке шейх. --
Значит, это ты, христианская собака, украл у меня дочь! -- сказал он Бэйнсу.
     -- Твою дочь? -- воскликнул Бэйнс. -- Разве она твоя дочь?
     --  Да, моя  дочь,  -- кричал шейх, -- и я не  отдам  ее  неверному. Ты
заслужил смерть, англичанин, но если ты заплатишь мне выкуп,  я подарю  тебе
жизнь.
     Бэйнс  все еще стоял с широко  раскрытыми глазами. Как  она очутилась в
лагере у араба?  Ведь она была у Гансона. Что произошло?  Отнял ли  ее  араб
силой, или она по собственной воле  отдала себя в руки человеку, называвшему
ее своей дочерью? Много бы он дал, чтобы поговорить с нею. Но если она здесь
у себя дома,  то  такие разговоры могут повредить ей. Араб может догадаться,
что он хочет увести ее с собой к ее друзьям-англичанам. Морисону теперь  уже
не приходило в голову отправиться с девушкой в Лондон.
     -- Ну? -- спросил шейх.
     --  Это не она! --  воскликнул Бэйнс. -- Извини меня,  я думал совсем о
другой. Что ж, я согласен платить. Сколько ты хочешь с меня?
     Сумма,   которую   назвал  шейх,  была   не   так  уж  велика.  Морисон
утвердительно  кивнул  головой  и  согласился  заплатить.  Он  так  же легко
согласился  бы, если бы  названная сумма превышала его средства, так  как не
имел  ни малейшего намерения платить деньги.  Ему просто  надо было выиграть
время. Пока  шейх будет ждать выкупа, он попытается освободить Мериэм,  если
она  того  захочет.  Но  нелепо  предполагать,  что  эта  красивая   девушка
предпочтет  остаться в  грязной  деревушке  у  грубого  араба и  не  захочет
вернуться к удобствам и  роскоши  гостеприимного  африканского  дома, откуда
Морисон  вырвал ее.  Бэйнс погрузился в  мрачные размышления  об  этом своем
некрасивом поступке.
     Его  размышления  были прерваны  шейхом:  последний  приказал  Морисону
написать письмо английскому консулу  в  Алжире.  Старый плут, очевидно, не в
первый раз выманивал деньги у зажиточных англичан, взятых в плен, потому что
он продиктовал письмо, не  задумываясь, в твердых и ясных выражениях.  Бэйнс
не  хотел  адресовать  письмо консулу  в Алжир.  Он сказал,  что таким путем
деньги придут не раньше, чем  через год,  и предложил другой план -- послать
кого-нибудь  в  ближайший береговой  городок  и по  телеграфу  распорядиться
сообщить о присылке денег. Но  шейх и слушать  не хотел. Шейх был осторожен.
Лучше действовать испытанным  путем. Ему некуда торопиться. Он подождет год,
если понадобится -- и два года. Но это вздор! Ждать придется не больше шести
месяцев!  Затем он повернулся  к одному из  своих арабов и дал ему указания,
как обращаться с пленником.
     Бэйнс не понимал по-арабски, но, наблюдая за жестами  шейха, догадался,
что  речь  шла  о  нем. Араб  поклонился  своему  господину  и  велел Бэйнсу
следовать  за  ним.  Англичанин  взглянул  на  шейха,  подтверждает  ли  тот
приказание  своего подчиненного. Шейх утвердительно кивнул  головой. Морисон
встал и  побрел за арабом к туземной  хижине,  недалеко от  крайней палатки,
сшитой из козьих шкур. Они  вошли.  Там было темно и сыро. Араб  позвал двух
негров,  сидевших на крылечке своих лачуг, и с их помощью связал Бэйнсу руки
и ноги. Бэйнс запротестовал, но ни  араб, ни негры не понимали по-английски.
Они связали Бэйнса и ушли.
     Бэйнс был в отчаянии. Что же это  такое?  Неужели  ему придется  лежать
здесь  много  месяцев, пока его друзья не пришлют  денег?  О,  если  бы  они
прислали  скорее! Он согласен заплатить сколько угодно, лишь бы вырваться из
этой проклятой  дыры. А он еще собирался телеграфировать  своему поверенному
не высылать денег, а  вместо  того  дать знать  британским властям  западной
Африки, чтобы те послали сюда экспедицию для освобождения Бэйнса!
     Его  аристократический  нос  страдал  от  ужасного смрада, наполнявшего
хижину. Гнилая солома, на которую он был брошен, пахла человеческим  потом и
гниющими объедками. Но худшее было впереди. Он лежал в самой неудобной позе.
Голова, руки  и  ноги у  него  затекали.  Как ни  менял он  позу, он не  мог
спастись от этой боли, потому что руки были связаны у него за спиной.
     Он рвал свои путы, пока не выбился из сил. Ему удалось ослабить узел, и
он  надеялся освободить одну руку. Наступила ночь. Ему не приносили ни пить,
ни есть.  Неужели  они думают,  что  он может  прожить год  без  пищи? Укусы
насекомых стали  менее мучительны, хотя насекомые кусали его  так же  часто.
Кто знает, быть  может, со временем он  привыкнет и перестанет так мучиться.
Медленно распутывал он свои веревки. Вдруг  появились крысы.  Насекомые были
гадки, но крысы  были просто ужасны. Они начали  бегать  по  всему его телу,
визжали и дрались. Морисон застонал и попробовал сесть. Он подобрал ноги под
себя и встал на колени, затем  нечеловеческим усилием поднялся на  ноги. Так
он стоял и покачивался, весь покрытый холодным потом.
     -- Боже, -- прошептал он, -- чем я заслужил?..
     И  замолк. Он вспомнил девушку, которая находилась здесь же, в  этой же
проклятой деревне. Нет! Он заслужил свои муки!
     Он стиснул  зубы  и  решил  молча  терпеть  и не  жаловаться. Вдруг  из
соседней палатки донеслись до него гневные голоса.  Один из голосов  был как
будто  женский.  Может   быть,  это  голос  Мериэм?  Говорила,  по-видимому,
по-арабски.  Морисон не понял ни  слова, но интонации  голоса были знакомые.
Это она!
     Он ломал себе голову, как привлечь  ее внимание? Ведь если она развяжет
его веревки, они убегут! Но согласится ли она бежать с ним? Если она любимая
дочь могущественного шейха -- зачем же ей убегать? Как узнать все это? А все
это так необходимо знать!
     В  доме Великого  Бваны он  не раз слышал, как Мериэм под аккомпанемент
Моей Дорогой пела английскую песенку: "Ой, тучи, ой, черные тучи!". Возвысив
голос, Бэйнс запел эту  песню. Из палатки  тотчас же  донесся  взволнованный
голос Мериэм.
     -- Прощайте, Морисон! -- кричала она. -- Если небо смилуется надо мной,
то завтра меня не будет в живых! А если я останусь в живых, то мне предстоит
участь хуже всякой смерти!
     Затем послышался гневный мужской голос и шум борьбы. Бэйнс похолодел от
ужаса. Он судорожно рванулся изо всех сил, стараясь освободиться. Усилие его
не пропало даром:  веревки поддались.  Через минуту одна рука была свободна.
Затем он освободил и вторую. Нагнувшись, он развязал ноги и вышел из хижины.
Громадный негр загородил ему дорогу.
     ***
     Когда Тантор  высадил  Корака  на  берег  реки  возле деревушки  шейха,
человек-обезьяна покинул своего  огромного  товарища и по вершинам  деревьев
помчался туда, где,  как сказал ему швед, находилась Мериэм. Было уже темно,
когда он добрался до изгороди.  Теперь  изгородь сделалась выше  и крепче, и
уже не  было дерева,  склонявшего  свои  ветви  над  нею. Впрочем,  Корак  с
легкостью мог пролезть  там,  где  обыкновенный  человек  принужден  был  бы
отступить. Он закинул петлю веревки на заостренный столб и через секунду был
уже наверху.  Никого  не  было видно. Корак бесшумно  соскользнул на землю и
очутился по ту сторону изгороди.
     Он приступил к тайным поискам в деревне. Прислушиваясь,  прокрался он к
палаткам арабов  и как  тень среди  теней  беззвучно  двигался вдоль  темных
хижин. В воздухе  стоял  запах табачного дыма.  Корак понял, что арабы курят
перед  своими палатками. Но  его заслоняли  палатки, и арабы не  видели его.
Вдруг  он  услышал  смех, а  с другой  стороны  деревни  донеслась  знакомая
мелодия: "Ой, тучи,  ой, черные тучи!". Корак  остановился в замешательстве.
Кто бы  это мог  петь?  Голос  был  мужской.  Он  похож  на  голос  молодого
англичанина, оставленного Кораком  на берегу  реки.  Затем раздался скорбный
женский голос  -- это был голос Мериэм. Корак  стремительно помчался на звук
голосов.
     После  ужина Мериэм  легла  на  свою койку  в женском отделении богатой
палатки  шейха; этот  угол был  занавешен драгоценными  персидскими коврами.
Здесь помещались только Мериэм и Мабуну, так как жен у шейха не было. Мериэм
вспомнила свое невеселое  детство:  тогда, как и теперь, в женском отделении
палатки спали только она да Мабуну.
     Вдруг  шейх  раздвинул  ковры  и  вошел к  ним.  Его  белая фигура ясно
выделялась в полумраке палатки.
     -- Мериэм! --  крикнул  он,  -- ступай сюда! Девушка  встала и вышла из
палатки.  Освещенный костром у входа, на  ковре, сидел Али  бен  Кадин, брат
шейха, и курил.  Шейх стоял перед  ним. У шейха и Али бен  Кадина  был общий
отец, но мать  Али бен  Кадина была  рабыней-негритянкой с западного берега.
Али  бен  Кадин был стар, безобразен и черен. Его нос и часть его щеки  были
изъедены дурной болезнью. Он улыбнулся, увидев Мериэм. Шейх ткнул пальцем на
Али бен Кадина.
     -- Я становлюсь стар,  -- сказал он. -- Немного осталось мне жить. И  я
отдаю тебя Али бен Кадину, моему брату.
     Али бен Кадин встал и подошел к ней.  Мериэм в ужасе отпрянула от него.
Он схватил ее за руку.
     -- Идем! --  приказал он и потащил ее к себе в палатку. Оставшись один,
шейх захихикал.
     -- Когда через несколько месяцев я отошлю ее на север, -- прошептал он,
-- они поймут, как дорого им обошлось убийство сына моей милой сестры, Амора
бен Хатура!
     Мериэм молила Али бен Кадина о пощаде, но напрасно. Сначала безобразный
черный старик говорил ей нежные  слова, но увидев,  что он внушает  ей такое
отвращение, он рассвирепел и набросился на нее, обхватив ее  обеими  руками.
Дважды ей удавалось ускользнуть от него.
     Вдруг она услышала знакомую песню, которую пел Морисон. Едва она успела
ответить, как Али бен  Кадин снова схватил ее.  На этот раз он оттащил ее  в
самый  дальний  конец  палатки.  Там  сидели  три  негритянки  с   полнейшим
равнодушием следившие за трагедией, которая разыгрывалась перед ними...
     ***
     Когда Морисон  увидел огромного негра, который загораживал ему путь, он
пришел в бешенство и превратился в дикого зверя.
     С воплем наскочил он на негра и повалил его наземь.
     Лежа на земле, они стали барахтаться и наносить друг другу удары.
     Бэйнс зажал негру рот так, что тот не мог позвать на помощь. Но в конце
концов негру удалось вытащить  свой нож, и через секунду  Бэйнс почувствовал
острую  боль в плече. Нож вонзился  в него снова и снова. Белый  одной рукой
держал негра за глотку, а другой шарил по земле, ища, чем бы ударить врага.
     Вдруг ему попался под руку камень. Он  со страшной силой опустил его на
голову противнику. Оглушенный негр выронил  нож. Бэйнс ударил его еще и еще.
Затем вскочил  на ноги и побежал к палатке,  откуда доносился жалобный голос
Мериэм.
     Но Морисон вошел туда не первый.
     Полуголый,  в  леопардовой  шкуре Корак, Убийца,  притаился  в  тени за
палаткой  Али бен  Кадина, и  когда старый  мулат  приволок  Мериэм в заднее
отделение,  острый  нож  прорезал  полотно  палатки,  и  перед   взорами  ее
обитателей предстала высокая могучая фигура Корака.
     Мериэм узнала его сразу, едва он вошел. Сердце ее  забилось от гордости
и восторга. Как долго она тосковала по нему.
     -- Корак! -- вскричала она.
     -- Мериэм!
     И, не сказав  больше ни слова,  он  набросился  на изумленного Али  бен
Кадина.  Негритянки с криками вскочили с постелей и пустились бежать. Мериэм
старалась  удержать их,  но  им  удалось пролезть  в отверстие,  прорезанное
Кораком, и они с криками побежали по деревне.
     Пальцы  Корака  сжали  мулату  горло. Нож  вонзился  в  сердце  старого
сладострастника, и Али бен Кадин  упал на землю. Корак обернулся к Мериэм. В
эту минуту в палатку вошел человек, истекающий кровью.
     -- Морисон! -- вскричала девушка.
     Корак взглянул на вошедшего.  Ему хотелось обнять Мериэм. Он забыл  обо
всем, что произошло с тех  пор, как он видел ее в последний  раз. Но, увидев
молодого англичанина,  он  сразу вспомнил  ту  сцену,  которая произошла  на
лужайке. Сердце человека-обезьяны наполнилось горем.
     Переполох, поднятый негритянками, разрастался. Мужчины бежали к палатке
Али бен Кадина. Нельзя было терять ни минуты.
     --  Живо! --  крикнул Корак  Бэйнсу, который не  успел еще понять,  кто
такой этот полуголый юноша: враг или друг. -- Тащите ее к изгороди.  Вот вам
моя веревка. Она поможет вам перелезть через изгородь.
     -- А ты, Корак? -- вскричала Мериэм.
     --  Я  останусь, -- ответил  человек-обезьяна,  --  у меня есть  дело к
шейху!
     Мериэм  пробовала  протестовать,  но он  схватил их  обоих  за  плечи и
толкнул в отверстие, которое проделал в палатке.
     -- Бегите, -- прошептал он и обернулся, чтобы встретить врагов, которые
вбежали в палатку спереди, через обычный вход.
     Человек-обезьяна  сражался на славу, как  ему еще  никогда и  нигде  не
приходилось сражаться. Но  неравенство сил было  слишком велико, и победа не
могла  ему достаться.  Он добился  только того, чего и хотел -- англичанин и
Мериэм успели пролезть  через изгородь. А здесь  враги  осилили его  и через
несколько минут, связав, перенесли в палатку шейха.
     Старик долго смотрел на  него, не говоря ни слова. Он старался выдумать
пытку, которая  могла бы удовлетворить его гнев. Проклятый мальчишка! Второй
раз уже похищает  он Мериэм! Убийство Али бен  Кадина  не слишком раздражало
старика. Он сам терпеть не мог омерзительного сына рабыни. Но удар,  который
когда-то нанес ему этот полуголый юноша, распалял его гнев.
     Он сидел, глядя на Корака и придумывая для  него  страшную пытку. Вдруг
за изгородью  раздался  рев  слона,  похожий на звук трубы.  Легкая  усмешка
искривила губы Корака. Он чуть-чуть  повернул голову и  с  уст его  сорвался
низкий,  странный  зов. Один из негров,  стороживших  его,  заткнул ему  рот
рукоятью копья. Но никто не понял значения крика.
     Когда голос Корака долетел до джунглей, Тантор насторожился. Он подошел
к изгороди, перекинул через нее хобот и принялся втягивать  воздух. Затем он
уперся  в изгородь  головой и с  силой нажал. Но бревна были крепкие и слабо
поддавались напору слона.
     Шейх, наконец,  встал и, ткнув пальцем в связанного пленника, обратился
к своим подчиненным.
     -- Сжечь  его  на  костре!  -- приказал он. Стража  потащила  Корака на
середину  деревни.  Там  стоял столб.  К  этому  столбу  привязывали  рабов,
приговоренных к наказанию плетьми. Часто их засекали до смерти.
     К  этому  столбу привязали Корака. Затем  со  всех сторон  его обложили
хворостом. Шейх вскоре явился посмотреть на мучения своей жертвы. Корак  был
совершенно спокоен. Он  не пробовал  сопротивляться, даже когда его мучители
принесли горящую головню и пламя затрещало по сухим веткам.
     Он только снова закричал также, как там, в палатке шейха, и снова из-за
изгороди донесся рев слона.
     Старый Тантор тщетно старался разбить  изгородь. Призывный голос Корака
и запах людей, его врагов, наполняли слона гневом. Он отошел  назад шагов на
десять, поднял хобот, гневно затрубил, опустил голову и, подобно гигантскому
тарану, ринулся на изгородь.
     Изгородь  затрещала и рухнула. Через  пробитую брешь вбежал разъяренный
слон.  Треск ломаемой  изгороди  слышали  все, но один  Корак  понимал,  что
означает этот шум.
     Пламя уже подбиралось к Кораку, когда  один из  негров  услышал грузный
топот чьих-то ног, обернулся и увидал колоссальное чудище, бегущее к костру.
     Негр вскрикнул и  бросился  бежать. Слон  мгновенно расшвырял  арабов и
негров и подошел к костру, где лежал его любимый друг.
     Шейх, сделав  несколько  торопливых распоряжений, побежал  в палатку за
ружьем.  Тантор хоботом обхватил  столб, к  которому был  привязан Корак,  и
вырвал его из земли. Слон  при  этом обжег чувствительную  кожу  хобота. Это
вдруг привело его в такую ярость, что он заревел и бросился истреблять всех.
     Подняв столб вместе  с Кораком  у себя над головой, зверь  повернулся и
побежал к бреши, которая  была  пробита в  изгороди. Шейх вышел  с ружьем из
своей палатки  как раз в тот  момент, когда  взбешенное  чудовище  пробегало
мимо. Араб поднял  ружье  и  выстрелил, но промахнулся... Слон повернулся  и
раздавил  шейха ногами  с  такой же  легкостью, как мы раздавливаем муравья,
случайно попавшего нам под ноги...
     И  высоко  подняв  свою  драгоценную  ношу,  Тантор  вступил  под  сень
джунглей.
     XXVI
     ОПАСНЫЙ ДРУГ
     Мериэм, ошеломленная встречей с Кораком, которого она давно уже считала
мертвым, шла вслед за  Бэйнсом.  Они бесшумно  прокрались  среди  палаток и,
невредимые, добрались до изгороди. Следуя совету Корака, англичанин  закинул
петлю на один из острых кольев забора. Он  с трудом влез на забор и протянул
руку Мериэм.
     -- Лезьте! -- шептал он. -- Мы должны спешить! Но Мэриэм пришла в себя,
словно  ее разбудили. Там ее Корак один сражается с ее врагом.  Ее место  --
рядом с ним. Она должна помочь ему. Девушка взглянула на Бэйнса.
     -- Ступайте! -- сказала она. -- Идите к  Бване и приведите его к нам на
помощь. Я должна  остаться здесь. Вам нечего тут делать. Спешите к  Бване  и
приведите его, если у вас хватит силы дойти.
     Морисон Бэйнс молча спустился сверху к ней на землю.
     -- Я  только ради вас оставил  его там,  -- сказал он, кивнув головой в
сторону  палаток. -- Я знаю, что он дольше  задержит их, чем  я, и  даст вам
возможность убежать. Но  теперь я  вижу,  что там должен был остаться я.  Вы
называли его Кораком, я знаю, кто он такой. Он ваш друг.  Я дурно поступил с
вами...  Нет,  прошу вас,  не перебивайте меня. Я  скажу  вам всю правду, вы
должны знать, какой  я негодный человек. Я хотел увезти вас в Лондон, но я и
не думал жениться на  вас. О, презирайте меня, я заслужил ваше презрение; но
я не знал, что такое истинная любовь. Узнав любовь, я узнал и многое другое;
каким негодяем и трусом я был всю свою жизнь. Я смотрел свысока на людей,  в
жилах которых текла простая кровь. Я думал, что вы  мне не ровня и не можете
носить мое имя. С тех  пор, как Гансон обманул меня  и увез вас к себе --  я
живу,  как в аду. Но зато, хотя и слишком поздно, я стал человеком. Теперь я
приношу  вам  мою чистейшую  любовь  и  буду несказанно  счастлив,  если  вы
согласитесь носить мое имя.
     Мериэм молчала. Она глубоко задумалась. Первый  ее вопрос, казалось, не
относился к делу.
     -- Как вы попали в эту деревню? -- спросила она. Он  рассказал  ей все,
что произошло  с  ним с  тех пор, как он узнал  от  негра о  подлой проделке
Гансона.
     --  Вы говорите,  что  вы  трус, -- сказала она. -- А разве трус  может
поступить так, как поступили вы, чтобы спасти  меня? Вы имели храбрость  все
рассказать мне, это  тоже показывает, что вы не трус. Я бы  не могла  любить
труса.
     -- Значит ли это, что  вы любите меня? -- удивленно спросил он и сделал
шаг  вперед, как бы собираясь  ее обнять.  Но она  протянула  руку  и слегка
отстранила  его,  как бы желая сказать, что пока еще не  любит его. Она сама
еще не могла  разобраться  в  своих чувствах,  но, без сомнения, думала, что
любит  его.  Ей и  в  голову не  приходило,  что любовь к  этому англичанину
противоречит ее  любви к Кораку. Корака она любила, ей казалось, только  как
брата.
     Между тем суматоха в деревне усиливалась.
     --  Его убили, -- прошептала  Мериэм. Эти слова  напомнили  Бэйнсу, для
чего они вернулись в деревню.
     -- Оставайтесь  здесь, -- сказал  он,  -- я пойду  и посмотрю.  Если он
убит, мы ничем ему не поможем. Если же он жив, я сделаю все возможное, чтобы
освободить его.
     -- Мы пойдем вместе! -- ответила Мериэм. -- Идемте!
     И  она  повела его обратно к той палатке, где они  оставили Корака.  Им
часто  приходилось  ложиться  на  землю  в  тени  палаток,   чтобы  не  быть
замеченными. Вся деревня была  на  ногах. Люди сновали повсюду. Вернуться  к
палатке Али  бен Кадина было труднее, чем убежать из нее. Долго пришлось  им
идти.  Осторожно подкрались  они к отверстию, проделанному  Кораком в задней
стене. Мериэм заглянула в палатку --  задняя комната была пуста. Они вошли и
тихо раздвинули  занавеску, разделявшую палатку на два помещения. В переднем
помещении тоже никого не было.  Мериэм  подошла  к  двери и открыла ее. Крик
ужаса сорвался с ее уст. Бэйнс взглянул через ее  плечо и тоже вскрикнул, но
он вскрикнул от гнева.
     В ста шагах от себя они увидели Корака,  привязанного к столбу. Под ним
пылал костер.  Англичанин  оттолкнул  Мериэм и пустился  бежать к  человеку,
который был подвергнут этой мучительной казни. Он не раздумывал, может ли он
один справиться с целой  сотней негров и арабов. В эту  минуту Тантор разбил
изгородь и  подбежал  к костру. При виде взбешенного  зверя толпа  бросилась
бежать, увлекая Бэйнса и Мериэм за собой. Слон схватил Корака и  скрылся, но
суматоха в деревне продолжалась.
     Мужчины,  женщины,  дети  суетились, стараясь  укрыться  от  опасности.
Встревоженные  лошади, ослы  и  верблюды,  испуганные яростным  ревом слона,
бились в своих путах.  Те  из  них, кому удалось разорвать  веревки, бешеным
галопом носились взад и вперед по деревне.
     В голове у Бэйнса мелькнула мгновенная мысль.
     -- Лошадей!  --  вскричал  он. -- О, если  бы нам  удалось достать пару
лошадей.
     Мериэм повела его в дальний угол деревни.
     -- Отвяжите двух лошадей, -- сказала она, -- и ведите их на задворки...
туда, где темнее... Я пойду, принесу седла и поводья. Я знаю, где они лежат.
     И она ушла раньше, чем он успел остановить ее.
     Бэйнс  отвязал  пару  встревоженных  лошадей и  отвел их  в условленное
место. С нетерпением ждал он Мериэм. Минуты казались ему часами.  Наконец он
увидел  ее; она  шла,  склоняясь  под тяжестью  седел. Быстро  оседлали  они
лошадей. На  площади все еще пылал костер. Вокруг костра  толпились  негры и
арабы,  которые  уже  начали приходить в себя.  Двое или трое из них, собрав
своих пленников, гнали их туда, где Бэйнс и Мериэм седлали лошадей.
     Девушка вскочила в седло.
     -- Торопитесь, --  прошептала она. -- Нам нельзя терять ни минуты. Слон
сломал изгородь! Правьте туда!
     Увидев,  что  Бэйнс  уже  перекинул ногу  через  седло,  она  отпустила
поводья.  Лошадь  рванулась  вперед.  Ближе всего  им было ехать по  главной
улице, и Мериэм выбрала этот путь. Она мчалась галопом. Бэйнс не отставал от
нее.
     Их побег  был  такой  неожиданностью,  что беглецы  проскакали половину
деревни раньше, чем удивленные арабы поняли, что случилось.
     Узнав их, арабы закричали и открыли пальбу. Под треск выстрелов Бэйнс и
Мериэм проскочили сквозь  брешь в изгороди и помчались по  хорошо утоптанной
дороге на север.
     ***
     А Корак?
     Тантор  все глубже и глубже нес его в  джунгли, пока вопли перепуганных
арабов не  замерли вдали.  Тогда слон осторожно  опустил  своего  седока  на
землю.
     Корак  старался освободиться от  веревок, но даже  его сильные  руки не
могли справиться с узлами,  которыми он был привязан к столбу. Слон сторожил
его, и ни один лесной зверь не решился приблизиться к ним.
     Наступил  рассвет, а Корак все  еще лежал  связанный. Он думал, что ему
придется умереть от голода и жажды. Тантор, конечно, не мог развязать его.
     Всю ночь, пока Корак мучился  со своими узами Бэйнс и Мериэм скакали на
север  по  берегу   реки.  Девушка  уверяла  Бэйнса,   что  Корак  в  полной
безопасности: с Тантором ему нечего  бояться.  Ей не приходило в голову, что
он не сможет разорвать своих веревок.
     Арабы ранили Бэйнса, и Мериэм спешила доставить его к Бване, где за ним
будут заботливо ухаживать.
     Она  говорила: -- Я позову Бвану на поиски  Корака. Мы найдем его, и он
будет жить с нами.
     Они мчались  всю  ночь, а на утро встретили отряд, спешно двигавшийся к
югу. Это был Бвана со своими черными воинами. Увидев Бэйнса,  Бвана нахмурил
брови.  Но  он сдержал  свой  гнев  и молча  выслушал  рассказ  Мериэм.  Он,
казалось, забыл про Бэйнса. Его мысли были заняты другим.
     -- Ты нашла Корака? -- спросил он. -- Ты видела его?
     -- Да, -- ответила Мериэм, -- я видела его также ясно, как тебя, Бвана!
Помоги мне отыскать его снова.
     -- А вы его видели? -- спросил он у Морисона.
     -- Да, сэр, -- ответил Бэйнс, -- я тоже хорошо его разглядел.
     -- А каков он собой? -- продолжал Бвана, -- сколько ему может быть лет?
     -- Он англичанин моих лет, --  отвечал Бэйнс,  --  может  быть, немного
старше. Это сильный, хорошо сложенный, загорелый мужчина.
     --  Вы не заметили, какого  цвета  его  глаза  и волосы? Бвана  говорил
торопливо и возбужденно.
     -- У Корака черные волосы и серые глаза, -- промолвила Мериэм.
     Бвана обратился к начальнику своего отряда.
     --  Отведи мисс Мериэм и мистера Бэйнса домой! -- сказал он. -- Я иду в
джунгли.
     -- Возьми меня с собой, Бвана, -- вскричала Мериэм.  -- Я пойду с тобой
искать Корака.
     -- Ты останешься с человеком, которого ты любишь! -- грустно, но твердо
сказал Бвана.
     Он велел начальнику отряда отвести  их домой. Мериэм  медленно села  на
свою усталую арабскую лошадь, которая везла ее из деревни шейха.  Бэйнс впал
в  бессознательное  состояние  и  начал бредить; его  уложили на носилки,  и
маленький отряд медленно потянулся на север, вдоль реки.
     Бвана стоял и смотрел им вслед, пока они не скрылись из виду. Мериэм ни
разу не оглянулась. Она ехала с низко опущенной головой.
     Бвана вздохнул.  Он любил маленькую арабскую девочку, как родную  дочь.
Он хорошо сознавал, что Морисон искупил свою вину, но ему все-таки казалось,
что  англичанин недостоин руки  Мериэм. Бвана медленно побрел  к  ближайшему
дереву.  Он  подпрыгнул, ухватился  за  сук  и скрылся в густой  листве. Как
кошка,  он взобрался  на вершину  и  стал  освобождаться от  стесняющей  его
движение одежды.  Он вынул из  небольшого мешочка  лоскуток замши, аккуратно
сложенную  веревку  и  острый  нож.  Замшей  он  обвязал  поясницу,  веревку
перекинул через плечо, а нож заткнул за пояс.
     Он был  готов.  Еще мгновение, и у него засверкали глаза. Он прыгнул на
соседнее дерево  и направился воздушным путем к юго-востоку, дальше и дальше
уходя  от реки.  Он  шел  быстро и  лишь  изредка  останавливался и  издавал
пронзительный крик, прислушивался и продолжал свой путь.
     Спустя  долгое  время   донесся  слабый  ответный  зов  обезьяны.   Она
откликалась  где-то  очень  далеко.  У  Бваны  забилось  сердце.   Он  снова
пронзительно крикнул и пошел  по тому направлению, откуда  до  него  донесся
отклик обезьяньего самца.
     ***
     Корак  был  в  отчаянии. Помощи ждать  неоткуда; он  умрет, если сам не
поможет  себе. Он попросил Тантора на причудливом языке, который был понятен
могучему зверю, поднять его и нести  к северо-востоку. Недавно там проходили
белые и черные люди.
     Корак  прикажет  Тантору  схватить  чернокожего,  а  чернокожему  велит
развязать его  путы. Надо попытаться -- это  все-таки  лучше, чем  лежать на
земле и покорно  ожидать наступления смерти. Тантор нес его на своей широкой
спине  через лес, а Корак  громко  кричал, надеясь привлечь внимание  Акута,
который нередко охотился  со своим племенем  в окрестных дебрях. Быть может,
думал Корак, Акуту удастся освободить его от веревок; и Акут услышал его зов
и помчался на помощь к нему.
     Но услышал его не только Акут...
     ***
     Мериэм  долго ехала с  поникшей  головой.  Странные  мысли волновали ее
душу. Вдруг она подозвала к себе начальника отряда.
     -- Я хочу вернуться к Великому Бване, -- решительно сказала она.
     Негр отрицательно  покачал  головой. -- Нельзя! -- сказал он твердо. --
Бвана велел мне отвезти вас домой, и я отвезу вас домой.
     -- Вы отказываетесь исполнить мою просьбу? -- спросила девушка.
     -- Да, -- сказал негр, повернул коня и поехал сзади Мериэм, чтобы ни на
минуту  не упускать  ее из виду. Мериэм лукаво  улыбнулась. Ее  конь  ступал
шагом. Она проезжала под сенью густых,  наклоняющихся  почти до самой  земли
веток. И вдруг девушка исчезла. Широко раскрытыми глазами негр смотрел на ее
лошадь, на ее пустое седло. Он бросился к дереву. Но Мериэм на дереве уже не
было. Он стал звать Мериэм -- никакого ответа. Лишь откуда-то сверху донесся
смех.  Негр послал воинов в  джунгли, на поиски Мериэм, но поиски не привели
ни  к  чему.  Бэйнс  метался  и  бредил.  Его  нужно скорее доставить домой.
Начальник отряда приказал продолжать прерванный путь.
     На  восток от деревни шейха, в  глубине леса,  часто собирались  слоны.
Туда-то  и направлялась теперь  Мериэм. Во  что бы  то  ни стало нужно найти
Корака  и увести его с собой. Эта мысль окрыляла ее. Она должна это сделать.
Что если с  Кораком  случилось несчастье?  --  думала  она, и  сердце  у нее
замирало. Что если Кораку  нужна ее помощь? Она  без отдыха прыгала с дерева
на дерево. Ее путь  длился много часов. И вдруг она услышала  знакомый крик.
Обезьяны обычно сзывают этим криком своих соплеменников на помощь.
     Мериэм не  ответила  на зов Корака, но  ускорила  шаг.  Она летела  как
птица. Ее  ноздри уловили запах Тантора, и  она облегченно  вздохнула. Корак
близко!  Она не  отвечала  на  его  крик,  так  как  хотела явиться  к  нему
сюрпризом,  неожиданно.  И, наконец, увидела Тантора, который медленно шагал
по лужайке, придерживая гибким хоботом лежащего на его голове Корака.
     -- Корак! -- вскричала Мериэм, спрятавшись среди густой листвы.
     Слон положил свою ношу на траву и угрожающе затрубил, готовясь защищать
своего друга. Юноша узнал голос Мериэм, и сердце его забилось от волнения.
     -- Мериэм!
     Девушка спрыгнула на землю и  побежала к Кораку.  Но Тантор нагнул свою
могучую голову и двинулся навстречу Мериэм.
     -- Спасайся! Спасайся! -- закричал Корак. -- Он убьет тебя!
     Мериэм остановилась.
     -- Тантор! -- сказала она огромному зверю. -- Разве ты не помнишь меня?
Я -- малютка Мериэм, которую ты часто возил на своей широкой спине!
     Но зверь  затрубил  еще громче, потрясая смертоносными  клыками.  Тогда
Корак попытался смирить  его гнев. Он приказав слону уйти, но тщетно: Тантор
не желал покидать своего  друга. Он считал всех людей, кроме Корака,  своими
врагами. Он  был уверен, что Мериэм  пришла убить Корака, и  решил  защищать
юношу. Целый час Мериэм и  Корак  старались обмануть бдительность  зверя, но
все напрасно; Тантор не подпускал Мериэм к беспомощному юноше.
     В голове у Корака созрел план действий.
     --  Притворись,  что уходишь, -- закричал  он девушке. -- Иди  по ветру
так,  чтобы  Тантор  потерял  твой  запах.  Через  несколько  минут   я  под
каким-нибудь  предлогом ушлю Тантора. Тогда ты придешь и перережешь веревки.
У тебя есть нож?
     --  Есть!  -- ответила девушка.  -- Я  ухожу; быть может,  нам  удастся
обмануть его. Да только вряд ли! Тантора не так-то легко провести!
     Корак улыбнулся. Он знал, что  Мериэм права. Девушка  скрылась в  чаще.
Тантор насторожился и поднял  хобот, чтобы  поймать ее запах. Корак приказал
слону  продолжать путешествие. Слон помедлил с  минуту,  потом  поднял юношу
себе на голову и двинулся в путь. И вдруг Корак услышал крик обезьяны.
     -- Акут! -- мелькнуло у него в голове. -- Вот это чудесно! Тантор знает
Акута и позволит ему подойти.
     Корак крикнул в ответ, но велел слону продолжать путь. Он хотел сначала
выполнить задуманный план. Слон вышел на поляну, и Корак почуял запах  воды.
Великолепный  предлог!  Корак  приказал  Тантору  спустить  его на  землю  и
принести в  хоботе воды. Тантор положил юношу на  траву в середине лужайки и
остановился.  Он напряженно  прислушивался. У него  шевелились уши, а  хобот
жадно втягивал воздух. Все было спокойно  и тихо. Тантор направился к ручью,
который  находился в трехстах  шагах от лужайки. Корак весело улыбнулся. Как
ловко он обманул своего неуклюжего  друга;  Но  напрасно он  радовался. Даже
Корак, столь хорошо изучивший  натуру  Тантора, и тот  не подозревал,  каким
лукавством, какой  хитростью обладает  его товарищ-тугодум.  Тантор,  грузно
переваливаясь, скрылся  в лесу. Когда густая листва скрыла его от Корака, он
остановился.   Лучше  подождать  одну  минуту   и  убедиться,  что  Корак  в
безопасности, а воду можно принести потом. Ну  вот, и  в самом деле  хорошо,
что он не ушел! Вот она, эта негодная самка! Она спрыгнула с дерева и быстро
бежит к  юноше! Тантор  ждал.  Он  решил допустить девушку совсем  близко  к
Кораку, чтобы  потом  ей  некуда  было  скрыться.  Теперь-то  она не  уйдет!
Маленькие глазки  слона сверкали.  Хвост  шевелился.  Ему страстно  хотелось
громко  затрубить и  поведать  миру  о  своем  неистовом  бешенстве.  Мериэм
наклонилась  над Кораком. Тантор  увидел, как блеснуло у  нее в руке длинное
лезвие ножа.  Слон,  свирепо  трубя,  выскочил из-за деревьев  и бросился на
беззащитную девушку.
     XXVII РАДОСТНАЯ ВСТРЕЧА
     -- Стой! -- кричал Корак своему огромному другу.
     Напрасно!  Мериэм со  всех ног бежала  к ближайшему дереву.  Но грузный
Тантор догонял ее.
     С того места, где лежал Корак, все было  видно. Холодный пот выступил у
него  на спине. Сердце  его  замерло.  Мериэм, конечно, успеет  добежать  до
деревьев, но,  несмотря  на всю  ее  ловкость,  слон стащит  ее  вниз  своим
хоботом. Корак  ясно представил себе эту ужасную картину. Тантор проткнет ее
свирепыми клыками или раздавит тяжелой ногой.
     Слон  настигает  ее! Корак  хочет  закрыть  глаза,  но не может. У него
пересохло в  горле.  Всю жизнь прожил  он в  лесу,  среди  лютых  зверей, но
никогда еще не испытывал такого безумного страха. Да он  и не знал  никогда,
что такое страх.  А теперь! Вот, еще минута, и зверь растерзает ее. Страшное
мертвенное оцепенение ужаса охватило Корака.
     Но что  это? Корак широко раскрыл глаза от изумления. Странное существо
спрыгнуло с  дерева и встало  между девушкой  и  разъяренным слоном. Это был
белый  человек,  без  одежды,  огромного  роста.  Через  плечо  у него  была
перекинута веревка. К веревке  был привязан охотничий нож.  Никакого другого
оружия у белого человека не было. С голыми руками стоял  он перед взбешенным
Тантором. Краткое приказание сорвалось с его уст -- и чудовище остановилось,
как вкопанное. Мериэм вскочила на дерево. Она была спасена. Корак облегченно
вздохнул, но не мог прийти в себя от удивления. Он пристально  вглядывался в
лицо избавителя девушки и мало-помалу начинал  понимать, в чем дело. Нет, не
может быть! Слишком уж это невероятно!
     Тантор,  все еще свирепо рыча, стоял, перебирая  ногами,  перед высоким
белым человеком. Тот подошел  к нему и, стоя под самым  его  хоботом, сказал
ему  несколько повелительных  слов.  Зверь понял  человека.  Гневные огоньки
потухли  у  него  в  глазах.  Незнакомец  направился  к  Кораку.  Слон,  как
дрессированный, покорно и понуро шел за ним.
     Мериэм,  удивленная,  следила  за  ними  с   дерева.  Вдруг  незнакомец
обернулся к ней, как будто он только что вспомнил ее.
     -- Мериэм, иди сюда! -- крикнул он.
     --  Бвана!  --  воскликнула девушка.  Быстро спрыгнула она  с  дерева и
подбежала  к  нему.  Тантор  вопросительно  смотрел на Великого  Бвану,  но,
успокоенный его ответом, не возобновил нападения на девушку.
     Они вместе подошли к Кораку. В его  удивленных, широко раскрытых глазах
заблистала пламенная радость и в то же время мольба о прощении.
     -- Джек! -- вскричал Бвана, склоняясь над человеком-обезьяной.
     -- Отец! -- вырвалось из уст Корака. И он засмеялся от радости.  -- Как
хорошо, что  ты пришел  сюда. Никто, кроме тебя, во всех джунглях не мог  бы
остановить Тантора.
     В  один миг  веревки, связывающие Корака, были разрезаны. Юноша вскочил
на ноги и обнял отца.
     Тарзан строго обратился к Мериэм.
     -- Я, кажется, велел тебе  вернуться домой! Корак удивленно  смотрел на
них.  Ему  хотелось  обнять  девушку.  Но  он  вспомнил  другого,   молодого
англичанина,  вспомнил,   что   сам   он  всего   только   дикий   неуклюжий
человек-обезьяна, -- и удержался.
     Мериэм виновато взглянула в глаза Бваны и тихо сказала:
     -- Ты приказал мне идти к человеку, которого  я  люблю! И она взглянула
на Корака. Глаза ее наполнились
     удивительным светом, светом, который был предназначен
     для него одного, и который видел он один.
     Корак бросился к ней с протянутыми руками. Но вдруг
     опустился перед нею на колени, нежно прижал ее руку к
     губам и благоговейно поцеловал эту руку.
     ***
     Шум, поднятый Тантором, взбудоражил всех обитателей джунглей. Из листвы
вынырнула голова  большой обезьяны. Обезьяна с минуту пристально смотрела на
них, затем из ее глотки вырвался радостный крик. Она соскочила на землю и, в
сопровождении дюжины  своих  соплеменников,  подбежала  к  людям,  крича  на
первобытном обезьяньем языке:
     -- Тарзан вернулся! Тарзан, владыка джунглей! Это был Акут. Он прыгал и
восторженно  кувыркался  вокруг  них. Обыкновенные люди  подумали бы, что он
полон  самого  ужасного гнева, но люди-обезьяны понимали, что это были знаки
великого почтения и преданности.  Подданные подражали  ему. Каждый  старался
прыгнуть  выше всех  остальных  и  издать  звук,  какого  никто  не  мог  бы
повторить.
     Корак любовно положил руку своему отцу на плечо.
     -- На свете есть только  один Тарзан,  -- сказал он, -- второго быть не
может.
     Через  два дня  они выехали из леса. За широкой поляной виднелся дымок,
вьющийся над трубой большого дома.
     Тарзан, обезьяний царь, вытащил из-под дерева свой европейский костюм и
переоделся. Корак отказался идти дальше, пока ему не принесут одежду.  Он не
хотел, чтобы мать увидела его неодетым. Мериэм осталась с ним, боясь, как бы
он не передумал и  не  убежал опять в джунгли. Тарзану пришлось  одному идти
домой.
     Моя  Дорогая  встретила его  у ворот. Она  была печальна -- он вернулся
один, без Мериэм.
     --  Где она? -- спросила  она  дрожащим голосом. -- Мувири сообщил мне,
что она не послушалась тебя и побежала за тобой в джунгли. Ах, Джон, неужели
я и ее потеряю? Этого удара я не перенесу.
     И леди Грейсток заплакала, опустив голову на грудь того, кто не раз уже
утешал ее в ее страдальческой жизни.
     Лорд Грейсток  поднял  ее  голову  и  посмотрел ей  в глаза счастливыми
веселыми глазами?
     -- Что  случилось,  Джон?  -- вскричала она,  увидев  его взор.  --  Ты
вернулся с доброй вестью? Не томи меня, расскажи мне все поскорее.
     -- Я  не  скажу ни слова,  пока ты  не  приготовишься  выслушать  самую
приятную новость, какую тебе когда-либо приходилось слышать, -- сказал он.
     -- От радости не умирают, -- вскричала она. -- Ты нашел... ее?
     Ей не хотелось возбуждать в своем сердце напрасную мечту...
     -- Да, Джэн, -- сказал он сдавленным  от волнения голосом,  --  я нашел
ее, и, кроме того, -- его.
     -- Где он? Где они? -- вскричала она.
     -- В джунглях,  неподалеку отсюда. Он не хотел прийти к тебе полуголым,
в одной леопардовой шкуре. Он послал меня сюда за одеждой.
     Она всплеснула руками и бросилась к дому.
     -- Подожди! -- закричала она. -- Я сохранила  все его костюмы. Я сейчас
принесу тебе их.
     Тарзан расхохотался.
     --  Оставь  эти  костюмчики  в шкафу, --  сказал он. -- Лишь мой костюм
будет ему впору. Он вырос, твой маленький мальчик, Джэн!
     И  через час Корак вернулся домой  к матери,  образ которой  никогда не
погасал в его сыновнем сердце. Глаза ее были полны любви и прощения.
     Затем она взглянула на Мериэм, и лицо ее омрачилось.
     -- Милая моя девочка, -- сказала она. -- Тебя ждет большое горе. Мистер
Бэйнс скончался.
     В глазах у Мериэм засветилась печаль. Но это было не та печаль, которую
чувствует женщина, когда теряет любимого.
     -- Мне жаль его, -- сказала она просто. -- Он хотел причинить мне много
зла, но перед смертью искупил свою вину. Я думала одно время, что люблю его.
Сначала он мне нравился, потому что я никогда не видала таких людей. Потом я
стала уважать  его за смелость. Он не побоялся признаться в своем  нехорошем
отношении ко мне. Он бесстрашно смотрел в глаза смерти. Но я  не любила его.
Я никого не любила, пока не узнала, что Корак жив.
     И она улыбнулась тому, кто до сих пор носил имя Убийцы.
     Леди  Грейсток  взглянула  в глаза  своему сыну  --  сыну,  который был
наследником лорда  Грейстока.  Но она не думала о различии  их общественного
положения.  Она только хотела узнать, любит ли Джек эту сиротку.  Его взгляд
рассказал ей все. Она обняла их обоих и поцеловала каждого несколько раз.
     -- Наконец-то, -- воскликнула она, -- у меня в самом деле будет дочь!
     ***
     Ближайшая миссия была далеко, но там  они оставались недолго; тотчас же
после  венчания, они отправились к морю, сели на пароход и поехали в Англию.
Эти дни были  полны для  Мериэм  самых  необычайных  чудес.  Ей никогда и не
снилось, сколько волшебных  изумительных  чар таит в себе  жизнь  культурных
людей.  Океанский  пароход со всем своим  комфортом внушал ей  благоговение.
Сутолока, грохот английских железнодорожных вокзалов ошеломили ее.
     По приезде в Лондон, когда Грейстоки пробыли у себя дома  около недели,
Грейсток-Тарзан  неожиданно  получил письмо из  Парижа  от своего старинного
друга д'Арно.
     В этом письме д'Арно  рекомендовал Тарзану своего  друга,  французского
генерала Армана Жако.
     Лорд  Грейсток много слышал о  генерале  Жако, и  в этом не было ничего
удивительного,  так как  каждый, кто  знает историю современной  Франции, не
может не знать генерала Жако. Подлинное имя генерала -- принц де Кадренэ. Но
будучи республиканцем,  принц  навсегда  отрекся  от  этого громкого  имени,
которое его предки носили со славою в течение многих столетий.
     -- Принцам не место в республике! -- обычно говаривал он.
     У  генерала были  седые  усы  и горбатый ястребиный нос. Лорд  Грейсток
принял  его  у себя  в кабинете,  и после первых же  слов, и гость, и хозяин
почувствовали искреннюю симпатию друг к другу.
     -- Я приехал к вам вот  по какому поводу, -- объяснил  генерал Жако. --
Наш дорогой  адмирал д'Арно утверждает,  что в мире  нет  другого  человека,
который знал  бы центральную Африку  так основательно, как  ее знаете вы. Вы
спросите: зачем мне понадобилась центральная  Африка?  Позвольте  рассказать
вам по порядку. Дело в том, что лет пятнадцать  назад я служил в иностранном
легионе в Алжире, и там у  меня похитили  мою единственную малолетнюю  дочь.
Кто похитил?  Вероятно, арабы. Мы  приняли все  меры, чтобы  вернуть  ее, но
напрасно.  Она  словно в  воду  канула. Мы поместили  ее фотографию во  всех
больших газетах всего мира, но не нашлось ни одного человека, который мог бы
указать нам  ее след... И, вот, неделю тому назад является ко  мне в  Париже
какой-то араб, который  именует  себя Абдулом  Камаком,  и заявляет,  что он
отыскал мою дочь  и может  указать  мне  ее местопребывание. Я  привел этого
араба к  адмиралу  д'Арно,  который  в  свое  время немало путешествовал  по
Африке. Выслушав  араба,  адмирал  пришел к  заключению,  что то  место, где
скрывали  мою  дочь, находится  неподалеку  от  вашей  африканской  усадьбы.
Адмирал посоветовал мне, не теряя времени, повидаться  с вами  и  спросить у
вас, не знали ли вы где-нибудь по соседству маленькой белой девочки?
     -- А какие у араба доказательства, что та девочка -- действительно ваша
дочь? -- спросил лорд Грейсток.
     -- Никаких,  --  ответил Жако.  -- Вот почему я и решил  перед тем, как
организовать  экспедицию,  посоветоваться с  вами. У этого субъекта только и
есть,  что  фотография моей погибшей дочери, вырезанная из  старой газеты. К
этой фотографии приложено  описание примет моей девочки и тут  же объявлено,
какую награду получит  тот,  кто найдет ее или  укажет ее местопребывание. Я
боюсь, что араб нашел где-то старую  газету, увидал  в  ней наше объявление,
соблазнился  обещанной суммой и теперь желает всучить  нам первую попавшуюся
белую девушку.  Очевидно, он строит свои расчеты на том,  что  по прошествии
стольких лет мы будем не в состоянии узнать, наша это дочь или не наша.
     -- А этот фотографический снимок при вас? -- спросил лорд Грейсток.
     Генерал  вынул из кармана  конверт,  в  котором  хранилась  пожелтевшая
газетная вырезка. Слезы  заблестели у него на глазах, когда взор его упал на
изображение его маленькой исчезнувшей дочери.
     Недолго   разглядывал   лорд  Грейсток   фотографию  девочки.  Странное
выражение появилось у него на лице. Он нажал кнопку звонка. Появился лакей.
     -- Спросите у жены моего сына, не будет ли она так
     Добра пожаловать ко мне в кабинет?
     Ни  гость,   ни  хозяин  не   сказали  ни  слова.  Жако,  как   человек
благовоспитанный, даже и виду не
     показал, что  странное поведение лорда уязвило  его. Он решил, что чуть
только  появится  приглашенная  дама,  он,  после  первых  же   приветствий,
откланяется.
     Через минуту в комнату вошла Мериэм.
     Лорд  Грейсток  и  генерал Жако  встали. Англичанин молчал. Он даже  не
представил  старика  жене  Джека.  Он  хотел   заметить,  какое  впечатление
произведет на француза лицо Мериэм.
     Дело в том, что у лорда  Грейстока, чуть он увидел в газете  фотографию
Жанны Жако, возникло в уме некоторое невероятное предположение.
     Генерал Жако окинул беглым  взглядом лицо Мериэм и тотчас же, сдерживая
волнения, обратился к лорду Грейстоку.
     -- Вы давно знали это?
     -- Нет! Мне это пришло в голову всего минуту тому назад, когда я увидел
фотографию!
     -- Это она! --  воскликнул Жако, -- но она не узнает меня. И немудрено!
Она не может узнать... И, обратившись к Мериэм, он сказал:
     -- Милое дитя, я твой...
     Она  не  дала ему  договорить. Она бросилась  к  нему  с распростертыми
объятиями.
     -- Я знаю, я знаю... -- закричала  она. -- Теперь я  помню, я вспомнила
все!
     Грейсток пригласил в кабинет свою жену и Джека; и все были вне себя  от
радости, что Мериэм нашла своих родителей.
     -- Вот видишь, -- сказала Мериэм мужу, -- ты думал, что  ты женишься на
какой-то арабской девчонке без роду и племени,  а  теперь  тебе не  придется
краснеть за меня. Это хорошо? Неправда ли?
     -- Ты для меня все самое лучшее в жизни! -- ответил Корак. -- Я женился
на моей  малютке  Мериэм, и для  меня  безразлично: Тармангани  ли она,  или
арабка без роду и племени.
     -- Важно не то, что она принцесса, -- сказал генерал Жако. -- А то, что
она -- героиня.



   Эдгар Берроуз.
   Приключения Тарзана в джунглях

     Полный  перевод с последнего  английского издания Л. и Н. Чуковских, Ф.
Маркушевич.
 OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX


     I
     ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ ТАРЗАНА
     В томной позе  разлеглась  Тика в  тени  тропического  леса.  Она  была
обольстительна  и  женственно  прекрасна!  Так,  по  крайней  мере, казалось
Тарзану  -- человеку-обезьяне,  который сидел,  притаившись на нижних сучьях
дерева и не спускал с нее глаз. Если бы вы видели, как  уверенно сидел он на
качающемся суку гигантского дерева в девственной чаще  джунглей, если бы  вы
видели его темную от загара кожу, палимую яркими лучами тропического солнца,
которое светило сквозь пышную,  зеленую листву, шелестевшую  над ним, -- его
стройное, мускулистое тело,  приникшее к древесному  стволу, сосредоточенное
выражение  его  склоненного вниз тонкоочерченного  лица и  томный  блеск его
умных, серых  глаз  -- вы бы приняли его  за воскресшего полубога  античного
мира.
     Вы  бы  не  поверили,  что  он  младенцем  сосал грудь вскормившей  его
отвратительной, волосатой  обезьяны, и что со времени смерти его родителей в
хижине  на далекой  окраине  джунглей,  у него не было других  друзей, кроме
упрямых самцов и злых самок из племени гигантских обезьян Керчака. И если  б
вам удалось прочесть мысли, копошившиеся в его здоровом, нетронутом мозгу --
те тайные желания и мечты, которые проснулись в нем при виде Тики, --  вы бы
сочли  историю  происхождения Тарзана сплошным  вымыслом. Разве мог страстно
полюбить  обезьяну  сын  кроткой  леди  и  гордого  английского  аристократа
старинного славного рода?
     Тарзан и сам  не знал тайны своего происхождения. Не знал, что он  Джон
Клейтон, лорд Грейсток, имеющий почетное место в палате лордов.  Да если б и
знал, он бы этого не понял.
     Как, однако, была  прекрасна Тика! Конечно, Кала  была прекрасна, как и
все матери,  но Тика  была прекрасна  по-своему  -- той  особой, невыразимой
прелестью, силу которой Тарзан стал смутно постигать.
     Много  лет Тарзан и  Тика  провели  бок  о  бок. Они были товарищами  в
детских  играх,  а  Тика  еще  и  теперь  любила  пошалить,  тогда   как  ее
сверстники-самцы стали угрюмыми и  мрачными обезьянами. Из всех былых друзей
детства, только они оба -- Тарзан и она -- сохранили природную свою  живость
и игривость.  Этим обстоятельством  Тарзан (если б  он  стал  размышлять)  и
объяснил бы свое растущее влечение к молодой самке. Но сегодня, глядя на нее
сверху,  с дерева, он в первый раз  в жизни  обратил внимание на ее красоту.
Никогда он  об  этом раньше не думал.  Прежде,  играя с нею  в  пятнашки или
прятки,  он, как и все обезьяны  их племени, восхищался лишь ее  ловкостью и
быстротой в беге, ее уменьем прятаться в густых зарослях джунглей.
     Тарзан  стал почесываться, глубоко запустив пальцы в шапку своих темных
волос,  обрамлявших его красивое, молодое лицо.  Он глубоко вздохнул. Только
что открытая им красота Тики повергла его  в уныние. С завистью глядел он на
мягкую  красивую шерсть, покрывавшую  ее  тело.  Свою  собственную, гладкую,
коричневую  кожу, он ненавидел всей силой своей души. Он  и  ненавидел ее, и
презирал,  и питал  к ней  глубокое отвращение. Долгие годы он лелеял мечту,
что  со  временем и  его гладкая кожа обрастет волосами, как у братьев его и
сестер, но  теперь он уже не надеялся более. И большие зубы Тики, хотя  и не
такие крупные,  как у самцов, были во сто  крат больше и красивее  крохотных
зубов  Тарзана. А  ее морщинистый лоб, ее  широкий, плоский нос,  а  ее рот!
Тарзан собрал свой рот в комочек,  затем, надув щеки, принялся быстро-быстро
мигать  глазами.  Он, однако,  ясно  сознавал, что  эта  грубая  имитация не
передает и в слабой степени подкупающей красоты и грации мимики Тики.
     В этот солнечный полдень, когда он любовался  ею, показалась на лужайке
еще одна обезьяна: Тог -- молодой самец.
     Неуклюже топтался Тог  по сырой траве почти на одном  и  том же  месте.
Очевидно, он отправлялся в  поиски  за  пищей,  но  мимоходом стал  медленно
приближаться к дереву, под которым отдыхала Тика. Многие обезьяны из племени
Керчака  находились тут  же, поблизости.  Одни бесшумно  бродили  по  траве,
другие искали в тени деревьев прохлады от горячего полуденного зноя. Изредка
та или иная  обезьяна подходила близко  к  Тике, но Тарзан не обращал на это
никакого внимания. Почему же он грозно сдвинул брови и судорожно напряг свои
крепкие мускулы, когда Тог остановился позади  молодой самки и стал  затем к
ней подползать?
     Тарзан всегда дружил  с Тогом. В детстве они играли и резвились вместе.
Много  часов подряд  проводили они у  воды, лежа  рядом,  готовясь  схватить
своими  цепкими  сильными  пальцами  Низу,  рыбу, как только эта  осторожная
обитательница темной пучины показывалась на водной поверхности.
     Вместе дразнили  они Тублата и выводили из терпения Нуму,  льва. Почему
же  встали  дыбом короткие волосы на затылке Тарзана, как только Тог подошел
вплотную к Тике?
     Правда,  Тог не  был уже теперь  той  резвой и  веселой  обезьяной, что
прежде.  При  виде его оскаленной пасти  и  гигантских клыков, нельзя было и
предположить, что Тог когда-то играл с Тарзаном, барахтался и валялся  с ним
в  зыбком  торфе.  Теперь это был огромный угрюмый  самец, мрачный  и  вечно
огрызающийся. Однако с Тарзаном он никогда не ссорился.
     Тарзан в течение нескольких минут наблюдал, как Тог приближался к Тике.
Он видел, как Тог своей огромной лапой дотронулся до мягкого плеча самки. Но
вдруг  Тарзан-обезьяна вскочил и мягкими, кошачьими шагами  подкрался к ним.
Верхняя  губа  его  поднялась,  открыв ряд крепких  зубов и в  то  же  время
свирепое рычанье  вырвалось из его широкой груди.  Тог повернулся с налитыми
кровью глазами.  Тика приподнялась и  взглянула на  Тарзана. Угадала  ли она
причину его  ярости? Кто может  ответить на это?  Во всяком случае, она была
самкой. Она привстала и ласково почесала Тога за ухом.
     Тарзан заметил  это и в тот  же миг почувствовал, что Тика для  него не
прежняя  подруга детских  лет,  а  новое,  необыкновенное существо  -- самое
необыкновенное на  свете -- из-за которой  он готов был драться не  только с
Тогом, но со всеми, кто посягнул бы на нее.
     Согнувшись, напружинив  мускулы и повернув  к врагу свое могучее плечо,
Тарзан  подвигался все ближе  и  ближе к  Тогу. Он не  спускал с  Тога своих
острых, серых глаз и оглашал воздух грозным глухим рычаньем.
     Тог только  этого и ждал. Он поднялся тотчас же  на ноги.  Оскалив свои
острые  клыки и ощетинив шерсть, он  повернулся к  Тарзану боком, согнулся и
зарычал.
     --  Тика  принадлежит Тарзану!  --  произнес,  вернее  издал  несколько
гортанных звуков на языке человекообразных обезьян, Тарзан.
     --  Тика принадлежит Тогу! -- последовал ответ.  Тага,  Нумга и  Гунто,
привлеченные сердитым рычанием самцов, взглянули на них с любопытством, хотя
и  без  особого интереса. Они превозмогли свою сонливость, почуяв в  воздухе
предстоящую  драку. Это все же  несколько разнообразило  монотонную  скучную
жизнь джунглей.
     У  Тарзана через плечо была перекинута веревка, свитая им из трав, а  в
руке он сжимал охотничий нож, принадлежавший его покойному отцу, которого он
никогда не видел.
     Своим  крохотным умом  Тог  давно уже успел  проникнуться  безграничным
уважением    к    блестящему,   острому   металлическому   клинку,   которым
человек-обезьяна  так  искусно  владел.  Этим  оружием Тарзан убил  Тублата,
своего свирепого приемного отца, и Болгани-гориллу. Тог знал это, и держался
настороже, обходя Тарзана кругом и  готовясь к  нападению. Тарзан,  чувствуя
себя  физически  слабее  и  меньше врага,  придерживался  такого  же  образа
действия.
     Временами  казалось, что их распря кончится ничем. Так, большей частью,
кончались все  распри в  их  племени.  Одному  из ссорящихся в  конце концов
надоедало топтаться на одном и  том же месте, и он тогда покидал поле битвы,
уступая врагу предмет их спора. Так  бы кончилась и эта ссора, если бы casus
belli  был иной. Но Тика была польщена оказанным ей  вниманием и предстоящей
дракой двух самцов из-за нее. Ей нередко случалось видеть, как самцы дерутся
между собой из-за других самок, гораздо более взрослых, чем  она. В  глубине
своего маленького,  дикого сердечка она  давно уже лелеяла мечту, что в один
прекрасный  день  трава  джунглей  станет  ареной  смертельного  поединка  и
оросится кровью самца, сраженного во имя ее насмерть.
     Поэтому  она теперь поднялась с земли и с полным  беспристрастием стала
осыпать  обоих  своих  обожателей  насмешками. Она обвиняла  их в  трусости,
давала им всевозможные оскорбительные клички, называя их то Хистой-змеей, то
Данго-гиеной. Она их пугала тем, что  позовет Мамгу и та примерно высечет их
палкой  --  Мамгу, которая была  так  стара  и  беззуба, что не могла больше
влезать на деревья и питалась только бананами да червями.
     Обезьяны, собравшиеся вокруг них, стали смеяться. Тог пришел в  ярость.
Он  ринулся вперед, но мальчик-обезьяна ловко отскочил в сторону и увернулся
от удара. Быстро,  как кошка, отскочив назад, он  приготовился к  нападению.
Охотничий  нож сверкнул высоко над его головой и, подскочив к Тогу, он нанес
ему сильный удар в шею.
     Тог  успел повернуться  и острая сталь  лишь  скользнула  по его плечу,
поцарапав кожу.
     Вид красной крови, капнувшей на траву, привел  Тику в дикий восторг. О,
да! Это  кой-чего уже стоило! Она оглянулась,  желая убедиться в  том, что и
другие обезьяны были свидетельницами ее  торжества. Прекрасная Елена не была
так горда силой своего обаяния, как Тика в эту минуту!
     Если б Тика  на минуту отвлеклась от захватывающего зрелища битвы,  она
обратила бы  внимание на  странный шорох и шуршание листьев того дерева, под
которым она  расположилась. Шорох  этот  не мог  быть вызван ветром, так как
ветра не было. Стоило ей взглянуть вверх, и  она бы увидела притаившегося  в
листьях  зверя  с  блестящей  шерстью  и  отвратительными  желтыми  глазами,
плотоядно разглядывающего ее. Но Тика не глядела вверх.
     С яростным ревом отпрянул раненый  Тог назад. Тарзан снова  бросился на
врага,  осыпая  его  насмешками и угрожающе  размахивая  своим  смертоносным
оружием. Тика двинулась было вперед, боясь потерять из виду поле сражения.
     Листья  дерева,  под  которым  сидела  Тика,  зашуршали. Сквозь  листву
просвечивало  тело  хищника, следившего  за  нею. Тог  остановился  и принял
выжидательную позу.  На губах его показалась  пена,  стекавшая из  раскрытой
пасти на  траву.  Он стоял с опущенной головой, с вытянутыми  вперед лапами,
готовый снова броситься в  бой. Только бы ему добраться до мягкой коричневой
кожи  врага,   и  победа  обеспечена!  Тог  считал  образ  действий  Тарзана
нечестным. Тарзан, видимо,  увертывался от  рукопашной схватки. Вместо этого
он каждый раз ловко  отскакивал в сторону, избегая соприкосновения с могучей
лапой Тога.
     Еще  ни  разу  не  приходилось  мальчику-обезьяне   мериться  силами  с
обезьянами  иначе, как в играх. Поэтому  он далеко не был уверен, что выйдет
из  рукопашного боя жив  и невредим. Он не боялся, так  как  не знал чувства
страха. В  нем  просто заговорил инстинкт  самосохранения. Он  способен  был
рисковать  жизнью,  но  только  в  случае необходимости. И  тогда он  уже не
останавливался ни перед чем.
     Он   избрал  метод  борьбы,  наиболее  отвечавший  его  телосложению  и
физическим данным. Его  крепкие и  острые  зубы  не выдерживали сравнения  с
могучими, острыми клыками  человекообразных обезьян. Не  подпуская  Тога  на
близкое расстояние, избегая схватки с противником, Тарзан  мог нанести самцу
опасную  рану своим  длинным острым  охотничьим ножом. Сам  же он  оставался
невредим,  не  получив  ни  одного сколько-нибудь  серьезного ранения,  чего
нельзя было бы избегнуть в рукопашной схватке.
     Тог бросился и заревел, точно  бык. Тарзан-обезьяна  мелькал то тут, то
там, осыпая врага бранью, почерпнутою из ругательного лексикона  джунглей, и
время от времени пуская в ход свой нож. Были мгновения, когда оба противника
останавливались друг против друга, глубоко переводя  дыхание и собираясь для
нового  нападения. В  одну из  этих пауз Тог  окинул  взглядом окружавшую их
местность. В то же мгновение он весь преобразился.
     Не  гнев, а непреодолимый страх выражала собой  теперь  вся его сильная
фигура. С  криком,  слишком  понятным  каждой  обезьяне,  Тог  повернулся  и
бросился бежать. Не могло быть никакого сомнения, что  его бегство  означало
близость исконного их врага.
     Тарзан  тоже  пустился  было  бежать  вместе  с  другими обезьянами  их
племени,  но вдруг  раздался  свирепый  рев пантеры, и  тотчас же  испуганно
закричала обезьяна-самка. Тог слышал это так же, как и  Тарзан, но продолжал
бежать.
     С  Тарзаном,  впрочем,  дело   обстояло  иначе.  Он   оглянулся,  желая
удостовериться,  что  обезьяны  благополучно  избегли  когтей   хищника;  но
картина, представшая  перед его  глазами, исполнила  его сердце безграничным
ужасом. Тика  в смертельном страхе  неслась стрелой по  поляне, изо всех сил
стараясь добежать до ближайшего дерева на противоположном конце луга. За нею
по пятам  мягкими  грациозными прыжками  гналась  Шита-пантера. По-видимому,
Шита  не  торопилась. Она была уверена, что добыча ее не минует. Было  ясно,
что  обезьяна  не  успеет  взобраться  на дерево,  даже  если  бы ей удалось
добежать до него раньше Шиты.
     Тарзан понял, что Тике пришел конец. Он  крикнул Тогу и другим  самцам,
чтобы они поспешили  на выручку Тике, а сам побежал вслед  за хищным зверем,
крепко сжимая в руках аркан. Тарзан знал, что стоило всем взрослым самцам их
племени двинуться дружно на общего  врага,  как  не только  Шита, но и любой
хищный  житель джунглей, не исключая и самого Нумы-льва, не устоит против их
натиска. Если бы те самцы племени Керчака, которые праздно  смотрели сегодня
на  дерущихся, сообща двинулись на помощь  Тике, то Шите, огромной кошке, не
оставалось бы иного выхода, как только пуститься в бегство, задрав хвост.
     Тог слышал воинственный клич Тарзана так же, как и другие  самцы, но не
отозвался  на  призыв.  Расстояние   между  Шитой  и  ее  жертвой  неуклонно
уменьшалось.  С  громким  криком гнался  мальчик-обезьяна  по пятам пантеры,
прилагая всевозможные усилия, чтобы обратить внимание  хищного зверя на себя
и  дать самке возможность взобраться  па верхушку дерева, куда Шите не  было
доступа.
     Он  осыпал Шиту  градом  разнообразнейших  ругательств,  которые только
приходили ему  в голову. Он вызывал ее на единоборство, но  Шита не спускала
глаз с лакомого куска, находившегося теперь почти в ее власти.
     Тарзан настигал Шиту,  но  расстояние между хищником и  Тикой было  так
мало,  что мальчик стал отчаиваться в возможности спасти ее. Правой рукой он
крепко  сжал аркан, свитый из  лесных  трав,  и  метнул им выше головы,  как
только приблизился  к Шите. Он боялся промахнуться, так как  его отделяло от
зверя слишком большое пространство. Даже  в играх он не закидывал так далеко
своего аркана! Он  находился от  Шиты  на расстоянии длины аркана, но  иного
выхода у него не было. Он не мог бы догнать зверя прежде, чем тот растерзает
Тику. Он должен был рискнуть.
     И как раз  в тот  момент,  когда Тика прыгнула на нижний сук дерева,  а
Шита приготовилась к последнему, решительному  прыжку,  -- с  резким свистом
прорезала воздух петля аркана. Мелькнув  над свирепой головой  хищника и его
раскрытой пастью,  аркан в тот же миг вытянулся в длинную,  тонкую  линию. В
следующее мгновение петля упала -- плавно и аккуратно -- вокруг красно-бурой
шеи. Тарзан  быстрым движением  затянул петлю,  и  с силой уперся  ногами  в
землю, в ожидании того толчка, который неминуемо должен был последовать, как
только Шита почувствует на себе неожиданную помеху.
     Уже мелькнули над  лоснящимся задом  Тики впившиеся в воздух выпущенные
когти зверя, как вдруг точно что-то толкнуло Шиту. От неожиданности огромный
зверь повалился на бок. Еще мгновение -- и Шита уже на ногах. С горящими как
уголья глазами,  с разинутой пастью, бешено рассекая воздух  хвостом,  зверь
яростно заревел.  Шита искала  глазами причину своей неудачи и, увидев перед
собой мальчика-обезьяну на  расстоянии не более  сорока шагов, бросилась  на
него.
     Теперь Тика была в безопасности; Тарзан  убедился в этом, бросив беглый
взгляд  на то  дерево, в листьях которого Тика нашла себе безопасный  приют.
Опоздай Тарзан на секунду -- и она бы погибла!
     Шита  же  бросилась на  Тарзана.  Было  бы  нелепо  рисковать жизнью  в
бесцельном  поединке, исход которого заранее предрешен; но  разве можно было
избегнуть  боя  с разъяренным зверем?  И  если  б  он  все  же принужден был
защищаться, то каковы были бы его шансы на спасение?
     Тарзан должен был  признать, что  положение его не из завидных. Деревья
были слишком  далеки, и Тарзан не мог надеяться достичь  их прежде,  чем его
растерзает  Шита.  Тарзану только и оставалось ждать атаки зверя.  В  правой
руке он сжимал  свой охотничий нож -- жалкую игрушку  в сравнении с могучими
клыками и острыми когтями лап хищника! И все же лорд Грейсток глядел с такой
же неустрашимостью в глаза смертельной опасности, с какой славный предок его
некогда встретил поражение и смерть на горе Сенлас близ Хастингса.
     Огромные самцы  глядели на эту сцену, укрывшись в безопасности на самых
верхних  сучьях  деревьев.  Они громко  выражали  свое негодование  и давали
Тарзану самые разнообразные советы. Прародители человека, естественно, имеют
много чисто человеческих свойств. Тика была  в отчаянии. Она  умоляла самцов
поспешить Тарзану на  помощь; но  самцам было не  до того -- они лишь давали
советы и, сидя на деревьях,  принимали бесстрашно героические позы. В  конце
концов, Тарзан ведь не был настоящим Мангани. К чему  же  было зря рисковать
своей жизнью для его спасения?
     Шита прыгнула  и, казалось, смяла гибкое,  голое  тело  мальчика  своей
тяжестью.  Но  Тарзану  удалось спастись. Огромная  кошка была проворна,  но
Тарзан был еще проворнее ее. Он ловко отскочил в сторону в тот момент, когда
пантера готова была уже схватить свою добычу. Промахнувшись, Шита оступилась
и упала, Тарзан же кинулся изо всех сил по направлению к ближайшему дереву.
     С быстротой молнии пантера уже снова была на  ногах и бросилась на свою
добычу. Петля аркана болталась  вокруг ее шеи, а длинная  веревка волочилась
сзади нее по земле. Во время  погони ей пришлось перескочить через низенький
куст, росший на поляне. Ей это, при ее ловкости и  силе, не стоило  большого
труда,  но веревка, болтавшаяся  между ее ног, застряла в цепком кустарнике.
Шита вдруг встала как вкопанная. В следующее  мгновение Тарзан  вскарабкался
на вершину ближайшего дерева. Шита дважды обманулась в своих надеждах.
     Сидя на  дереве, Тарзан осыпал  разъяренного зверя бранью и насмешками.
Теперь  и другие самцы племени Керчака приняли близкое участие  в истязании;
они бросали сверху в Шиту  сухие сучья, орехи и плоды, какие были кругом них
на деревьях. Шита, доведенная до бешенства, яростно мотала головой, пока ей,
наконец, не  удалось  освободиться от  стягивавшей ее  шею петли.  Несколько
мгновений  она  простояла  на  месте,  сверкающими  глазами глядя  на  своих
трусливых мучителей; затем с отчаянным ревом повернулась кругом и скрылась в
таинственном лабиринте джунглей.
     Спустя  полчаса  племя  уже разбрелось в  поисках  пищи по  лесу, точно
ничего   не   случилось,   и  монотонная,  скучная  жизнь  обезьян   потекла
по-прежнему.  Тарзан из остатков своего аркана стал мастерить новый, а рядом
с ним расположилась Тика. Было ясно, что выбор ее пал на Тарзана.
     Тог  мрачно  взглянул на  них.  Он  попытался подойти  ближе,  но  Тика
выпустила  на него  свои когти и заворчала, а Тарзан оскалил  зубы  и  глухо
зарычал. Тог,  однако,  не  желал затевать с ними ссору.  Казалось,  он,  по
обычаю своих собратьев, примирился  с решением  самки, считая  ее  немилость
вполне естественной после окончившегося не в его пользу соревнования.
     Починив аркан, Тарзан отправился на поиски дичи. Он был более разборчив
в еде, чем его соплеменники.  Те довольствовались дикими плодами,  травами и
лесными  жуками,  которые находились у  них  всегда  под  боком.  Тарзану же
приходилось терять много времени на поиски дичи. Только вкусным  мясом  птиц
мог он утолить свой голод.  Именно этой пище был он обязан быстрым развитием
своих крепких мускулов, так  резко  выделявшихся под мягким, нежным покровом
смуглой кожи.
     Тог видел, что Тарзан ушел.
     Тогда он, как бы случайно, стал все ближе и ближе вертеться около Тики.
Он очутился на  расстоянии всего  нескольких  шагов  от нее  и, бросив  в ее
сторону беглый взгляд,  убедился, что  она без  малейшего гнева  внимательно
разглядывает его.
     Тог  выпятил  вперед  широкую  грудь свою и,  упираясь  в  землю своими
короткими ногами, выпрямился во весь рост. Он издал странные гортанные звуки
и поднял верхнюю губу, оскалив клыки. Громадные, замечательные клыки!
     Тика невольно любовалась ими. Ее восхищенный взор скользил  по нависшим
бровям Тога и его короткой, могучей шее самца. Как он, однако,  хорош собой!
Тог,  польщенный непритворным  восхищением самки, поднял голову, гордый, как
индейский петух. Мог ли Тарзан соперничать с ним, с Тогом!
     Тог самодовольно  заворчал.  Разве  можно  было сравнить  его  красивую
шерсть с безобразной, безволосой, отвратительной гладкой кожей Тарзана?
     Разве мог понравиться тонкий нос  Тармангани самке, имевшей возможность
любоваться широкими ноздрями Тога? А глаза  Тарзана?  Безобразные  впадины с
белыми пятнами, без  единой  красной  жилки! Тог слишком  хорошо  знал,  как
прекрасны его налитые кровью  глаза. Неоднократно любовался он их отражением
в зеркальной водной поверхности, когда  пил воду.  Самец  подошел вплотную к
Тике и улегся рядом с ней.
     Тарзан вернулся  и застал их в тот момент, когда Тика с удовлетворенным
видом скребла лапой спину самца.
     Тарзан был  возмущен. Тог  и Тика  заметили, как он соскочил с дерева и
показался  на лесной прогалине. Он остановился  и взглянул  на них; затем  с
болезненно искаженным выражением лица пронесшись по мягкому плюшу мха, исчез
в зеленом лабиринте джунглей.
     Тарзану хотелось уйти как можно дальше от  влюбленной пары. Его  мучила
ревность, но он не мог отдать себе ясного отчета в своих чувствах. Порой ему
казалось,  что он  сердит  на Тога. Что  же  заставило его  тогда  броситься
обратно в лес и помешало вступить в  смертельный поединок с разрушителем его
счастья?
     Временами ему  казалось,  что  он именно  к Тике  питает  злые чувства.
Однако  его  все   время  преследовал  образ  красивой  самки,  и  при  этом
воспоминании  его каждый  раз  охватывал  горячий порыв любви  и  страстного
желания.
     Мальчик-обезьяна жаждал любви. С тех пор, как он себя помнил, вплоть до
ужасной смерти  Калы,  пронзенной  отравленной стрелой  Кулонги,  деятельная
любовь обезьяны-самки заменяла ему материнскую ласку.  Дикая  свирепая самка
Кала  любила своего  приемыша,  и  Тарзан отвечал  ей  тем же,  хотя зверям,
населявшим джунгли, были чужды  внешние  проявления любви. Только  лишившись
Калы, мальчик отдал себе отчет в силе своей привязанности к своей кормилице.
Она  была  для  него все  равно,  что мать.  И вот,  в эти  несколько часов,
проведенных им с  Тикой,  он  освоился  с  мыслью,  что  Тика  предназначена
заменять ему мать. Тику следует оберегать, надо заботиться о  ее пропитании;
Тика создана для ласки. И вдруг  мечты его рассеялись,  как дым. В груди его
что-то  больно заныло.  Он  приложил  руку  к  сердцу, чувствуя,  что с  ним
творится неладное.  Вероятно,  Тика  причиняет  ему такую острую  боль.  Чем
больше он  думал  о ней и вспоминал,  как она  ласкалась к Тогу, тем сильнее
давала себя чувствовать эта странная боль в груди. Тарзан встряхнул  головой
и  глухо  зарычал.  Ища  забвения,  он  углублялся в девственную  чащу.  Под
влиянием этих горьких размышлений, он стал непримиримым женоненавистником.
     Два дня бродил он по лесу -- одинокий, угрюмый и печальный. Он решил не
возвращаться больше к своему племени. Он избегал встречи со своим счастливым
соперником. Перебираясь с дерева на дерево, он увидел шедших внизу льва Нуму
и  львицу Сабор. Сабор прижималась к Нуме, игриво  кусая его в  щеку. Львица
ласкалась ко льву. Тарзан глубоко вздохнул и кинул в них крепкий орех.
     Спустя некоторое время, он  наткнулся на черных воинов Мбонги. Он хотел
было  бросить свой аркан, чтобы мертвой петлей затянуть шею воина, стоявшего
поблизости, как вдруг заинтересовался странными  телодвижениями  чернокожих.
Они  были заняты устройством  клетки, которую поместили  по  пути  звериного
следа. Затем они тщательно замаскировали клетку,  покрыв ее сверху ветвями и
листьями, так что простым глазом ее не было видно.
     Тарзан недоумевал, зачем им понадобилась клетка и почему они тотчас же,
как справились с работой, повернулись к  ней  спиной и ушли по направлению к
своему селению.
     Незадолго  перед  тем  Тарзан  был в  деревне  чернокожих  и  с  высоты
огромного  дерева, находившегося  у  частокола,  наблюдал  за  жизнью  своих
врагов, убивших Калу.
     Хотя он  и  ненавидел чернокожих,  он  все  же  сильно интересовался их
времяпровождением.  Особенно  занятны  были  их  пляски,  когда  яркое пламя
костров  освещало  их нагие тела  и  они  прыгали и  бесновались, соблюдая в
пляске какой-то  дикий ритм. Следуя за  ними  теперь  по пятам, он  надеялся
снова увидеть нечто в этом роде,  но ошибся в своих расчетах, так как  в эту
ночь черные воины не плясали.
     Тарзан забрался на  верхушку  дерева и  стал смотреть вниз.  Чернокожие
воины   расположились   группами   вокруг  маленьких  костров   и  обсуждали
происшествия минувшего дня.  В  уединенных  уголках  селения гуляли парочки,
смеясь и болтая друг с  другом. Тарзан видел, что  каждая  пара  состояла из
молодого мужчины, гулявшего с молодой женщиной.
     Тарзан  склонил голову  набок  и  задумался. Устраиваясь  на  ночлег  в
разветвлении ближайшего  дерева,  он  снова вспомнил о  Тике.  Мысль  о  ней
преследовала его и во сне  -- всю ночь ему снилась она и молодые  чернокожие
воины, гулявшие и болтавшие с молодыми женщинами своего племени.
     Тог отправился  на  охоту и  отошел  в  сторону  от обычного пристанища
племени  Керчака.  Медленно  бродил  он  по  следу слона,  как вдруг  густой
кустарник  преградил  ему  путь.   Тог  с  годами  стал  свирепой  и  быстро
раздражающейся обезьяной. При виде препятствия, становившегося  ему  поперек
дороги, он, очертя  голову, бросался на него, рассчитывая одной грубой силой
и слепой яростью сломить и уничтожить досадную помеху. Так и сейчас. Увидев,
что путь ему прегражден, он с бешенством  ринулся вперед, в густую листву, и
в ту  же секунду  очутился в странной норе; он почувствовал, что  дальше ему
идти некуда, несмотря на отчаянные усилия пробиться вперед.
     Тог стал грызть и царапать решетку клетки и, убедившись в безуспешности
своих попыток,  пришел  в  дикую ярость;  наконец,  он  понял,  что ему надо
отступить и обойти это препятствие.
     Но каково было его изумление, когда он  увидел, что позади него выросла
другая решетка в то время, как он тщетно боролся с первой, преграждавшей ему
продвижение вперед! Тог был пойман.  С исступлением бросился он  на решетку,
стараясь пробиться на волю. Он довел себя до полного изнеможения, но все его
попытки кончились ничем.
     Рано поутру партия черных воинов из селения Мбонги отправилась в лес, к
ловушке,  расставленной  ими накануне.  Вслед  за  ними  кралась  по  ветвям
деревьев фигура юного нагого  гиганта,  с любопытством ожидавшего результата
непонятных поступков чернокожих.
     Мартышка  Ману бойко  затараторила и сердито заворчала, увидев Тарзана.
Хотя    Ману   нисколько   не   испугалась   хорошо   ей   знакомой   фигуры
мальчика-обезьяны,  она  все же прижалась  ближе  к  маленькому  коричневому
тельцу своей подруги. Тарзан видел это и засмеялся; все же еле заметная тень
огорченная пробежала по его лицу, и он глубоко вздохнул.
     Немного  дальше  порхала крохотная птичка, расправив свои  яркие  перья
перед  восхищенным взором своей более темной  самки. Тарзану казалось  в  ту
минуту,  что   природа  и  джунгли  задались  целью  показать  ему  значение
понесенной им, в лице Тики, утраты; он,  однако, ежедневно наблюдал подобные
сцены, но не обращал на них прежде особого внимания.
     Когда чернокожие приблизились к расставленной ими западне, Тог пришел в
сильное волнение.  Схватив  лапами прутья  своей темницы, он стал  судорожно
трясти  их, оглашая  воздух ужасающим ревом  и бешеным  рычанием. Чернокожие
торжествовали; хотя  они поставили свой  капкан вовсе не на этого волосатого
лесного жителя, но все же были в восторге от своей добычи.
     Тарзан  прислушался к  раздавшемуся  вдали  крику  громадной  обезьяны.
Затем, прыгая с дерева  на дерево, он очутился  как раз над тем местом,  где
находилась западня.
     Он нюхал воздух,  желая  узнать, кто из его племени попался  в ловушку.
Вскоре его  чуткие  ноздри уловили  знакомый запах.  Тарзану не  нужно  было
видеть пойманную обезьяну, чтобы удостовериться в том, что это Тог.  Да, это
был  Тог:  это именно  он  находился в клетке. Тарзан усмехнулся при мысли о
том, что сделают чернокожие  с пленником. Без сомнения, они  сразу же  убьют
его.  Тарзан снова рассмеялся. Теперь Тика будет  принадлежать  одному  ему;
некому будет оспаривать ее.
     Тем временем чернокожие очистили клетку от листьев, привязали к прутьям
решетки  веревки и потащили  клетку в деревню.  Тог с бешеным ревом  яростно
тряс решетку клетки.
     Тарзан остался  на дереве, пока его  соперник  не исчез окончательно из
виду.  Затем он повернулся в противоположную сторону  и бросился  на  поиски
своих соплеменников. а главное -- Тики.
     По дороге  он набрел на Шиту, которая отдыхала на лужайке в кругу своей
семьи.  Огромный зверь лежал, вытянувшись на земле,  в  то время,  когда его
самка, положив лапу  на свирепое  лицо  своего владыки,  лизала  ему  мягкую
пушистую шею.
     Тарзан  торопился. Он быстро мчался по лесу и в скором времени очутился
среди своих соплеменников. Он увидел их прежде, чем они увидали его. Ни один
зверь  в  джунглях  не сумел  бы так  бесшумно  подкрасться,  как сделал это
Тарзан. Он увидел Камму  и ее самца, которые  сидели рядом  на лугу,  плотно
прижавшись  своими волосатыми  телами друг к другу. Он  увидел также и Тику,
которая бродила в одиночестве. Недолго будет она гулять одна, подумал Тарзан
и, спрыгнув с дерева, очутился среди обезьян.
     Его встретил недовольный хор сердитых голосов. Тарзан  испугал  их. При
внезапном  появлении  Тарзана они каждый раз испытывали  нечто  большее, чем
простую нервную  встряску... Исполинские обезьяны долго стояли встревоженные
с ощетинившейся шерстью даже после того, как они узнали Тарзана.
     Тарзан заметил  это. И  прежде ему часто приходилось наблюдать странное
действие, производимое  его  неожиданным появлением среди обезьян.  Обезьяны
нервно  вздрагивали  и долгое  время не могли успокоиться, пока многократным
обнюхиванием не убеждались, что вновь пришедший действительно Тарзан.
     Тарзан направился к  Тике; но  обезьяна попятилась, как  только он стал
подходить к ней.
     --  Тика! -- сказал он. -- Я  --  Тарзан. Ты  принадлежишь  Тарзану.  Я
пришел за тобой.
     Обезьяна подошла ближе, с опаской приглядываясь  к нему. Наконец, чтобы
уничтожить последние сомнения, она потянула в себя несколько раз воздух.
     -- Где Тог? -- спросила она.
     -- Гомангани поймали его, -- ответил Тарзан. -- Они убьют его.
     В глазах самки Тарзан  прочел  испуг  и  сожаление.  Но она  подошла  к
Тарзану вплотную и прижалась к нему, а лорд Грейсток обнял ее.
     Ему  вдруг  бросилось в глаза  поразительное  несоответствие  между его
мягкой, коричневой кожей и темной волосатой шерстью, покрывавшей тело самки.
Он вспомнил,  как Шита-самка положила лапу на голову Шиты-самца. Он  думал о
маленькой мартышке  Ману,  прижимавшей  к себе  свою  самку  с  силой,  ясно
говорившей  о  том,  что  они  безраздельно  принадлежат  друг  другу.  Даже
грациозная  птичка,  несмотря  на более  яркое  оперение, имела  несомненное
сходство  со своей подругой жизни, а лев и львица были  бы  похожи  друг  на
друга, как две капли воды,  если б  не косматая грива Нумы. Конечно, самцы и
самки отличались  друг  от друга  во многом,  но  не настолько, как Тарзан и
Тика.
     Тарзан недоумевал. В  чем-то тут кроется  ошибка.  Он снял свою  руку с
плеча Тики. Медленно попятился он  назад. Она взглянула на него  исподлобья.
Тарзан выпрямился  во  весь  рост, ударил себя  кулаком в  грудь.  Он поднял
голову вверх  и широко раскрыл рот. Из глубины его могучих  легких  вырвался
дикий, леденящий кровь победный клич его племени. Обезьяны взглянули на него
с  удивлением. Он никого не убил,  и поблизости не было врага, которого надо
было  оглушить  страшным  ревом.  Его  поведение  было  загадочным;  поэтому
обезьяны приняли свои прежние позы, не теряя, однако, Тарзана из  виду. Ведь
мог же с ним случиться припадок бешенства, так часто овладевавший самцами их
племени.
     Они видели, как он вскочил на дерево и скрылся. Потом они, даже и Тика,
перестали думать о нем.
     Черные воины Мбонги  обливались  потом,  волоча  за  собой  непосильную
тяжесть,  и часто останавливались  в пути для отдыха. Медленно  приближались
они к своему селению.  Дикий зверь рычал и ревел все время, не переставая. С
пеной у рта  пытался  он сломать решетку своей  клетки.  Он  пришел в  дикое
бешенство.
     Какая-то фигура кралась за  ними, бесшумно прыгая  с дерева на  дерево.
Чьи-то пристальные глаза внимательно смотрели на клетку  и на черных воинов.
Чей-то  смелый  и быстрый ум создавал план спасения и замышлял  способы  его
осуществления.
     Тарзан  не  спускал глаз  с чернокожих, когда они отдыхали  в тени. Они
изнемогали от  жары. Многие из них  спали. Он подкрался к ним  ближе. Тарзан
сидел  на  дереве,  под   которым  они  отдыхали.  Ничто  не  выдавало   его
присутствия.
     Он стал  терпеливо выжидать удобного  момента для  действия, как хищный
зверь ждет свою добычу. Теперь бодрствовали только двое воинов: из них  один
то  и дело клевал носом. Тарзан-обезьяна пересел на другой сук. Черный воин,
не смыкавший глаз,  насторожился, встал и подошел к клетке. Мальчик-обезьяна
находился как раз  над  его  головой.  Тог глядел на воина  и глухо  ворчал.
Тарзан боялся, как бы антропоид не разбудил спящих.
     Тарзан окликнул Тога по имени, но так тихо, что негр ничего не услышал.
Тарзан приказал обезьяне замолчать, и Тог затих.
     Негр подошел к клетке сзади и принялся осматривать засовы дверцы.
     Зверь, сидевший все  время на  дереве,  вдруг спрыгнул прямо  к нему на
спину. Чьи-то стальные руки охватили его шею; мгновенно замер короткий крик,
срывавшийся  с  губ  перепуганного  человека.  Острые  зубы неведомого врага
вонзились в его плечо, чьи-то мускулистые ноги охватили его торс.
     С перекошенным от ужаса  лицом чернокожий пытался было стряхнуть с себя
безмолвное существо,  так  внезапно напавшее на  него сверху. Он бросился на
траву и старался  стряхнуть с себя нападавшего; но  мертвая хватка  железных
пальцев не ослабевала.
     Негр лежал  неподвижно с  широко  раскрытым ртом,  высунув свой длинный
вспухший  язык,  с  глазами,  выскочившими из  орбит,  но беспощадные пальцы
стиснули его шею еще сильнее.
     Тог  был безмолвным свидетелем схватки. Дикий, неразвитый мозг обезьяны
не мог постичь причины самоотверженного поступка Тарзана. Тог не забыл своей
недавней схватки с человеком-обезьяной, не забыл  он и ее повода. Тог глядел
на предсмертную  агонию Гомангани.  Последняя  судорога  пробежала  по  телу
негра, и он не двигался более.
     Тарзан бросил свою  жертву  и подбежал к дверцам клетки. Ловко распутал
он ремни, удерживавшие дверцу на месте. Тог глядел на  Тарзана -- помочь ему
он не мог. Наконец Тарзану  удалось поднять дверцу на несколько футов вверх,
и Тог выполз из клетки. Обезьяна, пылая жаждой мщения, хотела было броситься
на спящих воинов, но Тарзан ее удержал.
     Вместо  этого  мальчик-обезьяна  впихнул  тело  убитого черного воина в
клеть  так, что  тот принял в ней позу  сидячего человека, прислонившегося к
боковой   решетке.  Затем  он   опустил  дверцу   и  снова  закрепил  ремни,
поддерживавшие ее.
     Радостная  улыбка заиграла на его  лице, когда  он закрывал  клетку. Он
любил дразнить  и  дурачить черных  воинов  Мбонги. Он ясно  представил себе
суеверный ужас проснувшихся чернокожих, когда они вместо большого пойманного
ими антропоида найдут в клетке безжизненное тело товарища.
     Тарзан  и   Тог  взобрались  на  деревья.  Загорелый,   нагой   потомок
английского лорда мчался стрелой бок о бок с косматой, свирепой обезьяной по
девственной чаще джунглей.
     -- Ступай обратно к Тике! -- сказал Тарзан. -- Она твоя. Тарзану она не
нужна.
     --  Тарзан взял себе  другую самку? --  спросил  Тог.  Мальчик-обезьяна
пожал плечами.
     -- У Гомангани  есть жена -- Гомангани, --  ответил  он. -- У Нумы-льва
есть львица, Сабор; у  Шиты есть самка  его  породы, как и у оленя Бара; и у
мартышки Ману, у всех зверей и птиц в джунглях  есть свои самки. Только не у
Тарзана.  Тог  --  обезьяна.  Тика --  обезьяна.  Ступай  к Тике!  Тарзан --
человек. Он одинок.
     II
     ТАРЗАН В ПЛЕНУ
     Черные воины  копали землю в насыщенной влагой тени  знойных  джунглей.
Они  разрыхлили  копьями  жирную  черную  глину и  глубокие  пласты  гниющей
растительности. Острыми ногтями мускулистых пальцев вырывали они комья земли
из самой середины вековой звериной тропы. Время от времени они присаживались
отдохнуть и поболтать на краю  вырытой ими ямы.  Их длинные овальные Щиты из
толстой  кожи  буйвола  и  копья лежали поодаль.  Пот  катился градом по  их
лоснящейся  эбеновой коже;  плотным  комком перекатывались под  темной кожей
мускулы людей, сильных и непосредственных, как сама природа.
     На  лесной  тропе показался  вдали олень,  бредущий  к  водопою.  Вдруг
раздался  громкий  взрыв  смеха,  и  зверь  остановился,  навострив уши.  На
мгновение он словно замер, принюхиваясь тонкими, чувствительными  ноздрями к
незнакомому  запаху;  затем, почуяв близость  человека, повернулся  задом  и
бесшумно скрылся в чаще.
     Ста  ярдами  дальше, в  самом  сердце  непроходимых  джунглей, Нума-лев
поднял вверх  свою  косматую голову.  Нума  хорошо пообедал  утром, почти на
рассвете, и проснулся от сильного шума. Нума насторожился  и  потянул в себя
струю воздуха. Нума был уже сыт. Нехотя поднялся  он со своего ложа и, глухо
рыча, направился в глубь леса.
     Щебечущие птицы с  яркими  перьями порхали с дерева на дерево. Мартышки
быстро  тараторили  о  чем-то и  подрались  --  ив  драке  перебросились  на
качающиеся ветви  деревьев, вокруг которых  работали черные воины. Негры все
же  чувствовали  себя одинокими  в  лесу,  так  как плодоносные  джунгли,  с
несметным числом населяющих  их живых существ, такой же забытый богом уголок
бесконечной вселенной, как и густо заселенные улицы громадных столиц.
     Но были ли они одиноки в действительности?
     Притаившись в густой листве огромного дерева,  сероглазый юноша  глядел
на  них  сверху.  С  удивлением  следил  он  за  их движениями.  Любопытство
заглушило вечно тлеющее в  его  груди пламя ненависти. Зачем понадобилось им
рыть эти ямы? Им подобный чернокожий воин убил некогда его дорогую Калу. При
виде негров он чувствовал всегда острый  приступ ненависти; но только у  них
мог он изучить странные повадки и обычаи людей.
     Яма становилась  постепенно  все глубже, пока в середине звериной тропы
не  образовалась зияющая дыра,  такая  огромная, что  все  шесть  землекопов
свободно  стояли  в  ней. Для чего нужна им яма  такой глубины? Затем Тарзан
увидел, как они на дне ямы расставили на одинаковом друг от друга расстоянии
длинные  колья  с  заостренными  концами, закрепив их узкими  перекладинами.
Затем они покрыли это хитроумное сооружение толстым  слоем земли  и листьев,
так  что  скрытая под дерном яма совершенно не  была  заметна на поверхности
земли.
     Окончив работу, негры отошли в  сторону  и с удовольствием смотрели  на
воздвигнутое ими сооружение.
     Тарзан  смотрел туда  же.  Даже его  зоркий глаз  не  мог  бы  отличить
искусственного дерна от обычного лесного ландшафта.
     Человек-обезьяна  тщетно пытался проникнуть в хитроумные замыслы черных
и  упустил  момент,  когда  они  двинулись по направлению к своему  селению.
Благодаря  этому, они благополучно  избежали одной из тех  выходок  Тарзана,
которые  превратили  его  в глазах  негров племени Мбонги  в самое  страшное
чудовище джунглей.
     Но  несмотря  на  все свои  усилия,  Тарзан  не  сумел  раскрыть  тайны
замаскированной ямы,  так как  поступки черных  еще  не были доступны разуму
мальчика-обезьяны.   Чернокожие   племени   Мбонги   были  первыми   людьми,
поселившимися в заповедной пуще. И как только они появились здесь, они сразу
же вступили в бой с прежними владыками джунглей.
     Лев Нума,  слон Тантор,  исполинские обезьяны и  обезьяны других пород,
так же, как и все  несметные  полчища диких зверей, обитающих в джунглях, не
свыклись еще со сверхъестественной хитростью людей. Хотя уже  многому научил
их горький  опыт  общения с этими  черными, безволосыми  существами, которые
ходили всегда на одних задних лапах.
     Вскоре после ухода черных Тарзан быстро спрыгнул на тропинку. Осторожно
нюхая воздух, он  обошел несколько раз вокруг  ямы.  Присев  на корточки, он
стал  разрывать  рукой  землю  до тех  пор,  пока  не  обнажилась деревянная
перекладина странного сооружения. Он обнюхал ее, потрогал и несколько  минут
внимательно рассматривал ее, наклонив голову  набок. Затем он привел  яму  в
прежний вид, сравняв ее с землей.
     Быстро  вскочил  он  на  дерево  и  бросился  искать   своих  волосатых
соплеменников -- исполинских обезьян из племени Керчака.
     Он встретил на пути льва  Нуму  и  остановился,  чтобы запустить мягким
плодом прямо в поднятую кверху голову врага.
     Он  издевался  над  ним  и  осыпал   его  насмешками.  Он  назвал  льва
пожирателем падали и братом  гиены  Данго.  С ненавистью таращил  Нума  свои
грозные  желто-зеленые  глаза  вверх  на  пляшущую  фигуру.  Глухое  рычание
сотрясало  могучее тело  хищника. Лев яростно  бил  упругим  хвостом во  все
стороны,   точно   рассекая   кнутом   воздух;   но   прежние    встречи   с
человеком-обезьяной  уже   давно  убедили  льва  в   невозможности   достичь
существенных  результатов  на  далеком  расстоянии.   Поэтому  он  и  теперь
повернулся  к Тарзану задом и исчез  из поля зрения своего мучителя в густых
зарослях. Скорчив гримасу и пустив вслед удалявшемуся  врагу крепкое словцо,
Тарзан продолжал свой путь.
     Вскоре,  при новом  порыве ветра,  его чуткие ноздри  уловили  знакомый
едкий запах,  и  через минуту он  разглядел быстро несущуюся по лесной тропе
огромную темно-серую массу. Тарзан обломал ветку дерева, на котором сидел, и
сухой  треск  сучьев заставил огромное  животное  остановиться. Широкие  уши
загнулись  кверху,  длинный,  гибкий хобот нащупывал  в разных  направлениях
запах неведомого врага, а пара крохотных  полуслепых  глаз вперилась вдаль в
тщетных  поисках   виновника  подозрительного   шума,   столь   неожиданного
нарушившего спокойствие мощного четвероногого.
     Тарзан с громким смехом свесился над головой толстокожего животного.
     -- Тантор! Тантор! -- кричал он. -- Олень Кара смелее тебя! Он храбрее,
чем ты,  слон  Тантор,  самый огромный зверь в  джунглях! Ты  смело  мог  бы
победить столько Нум, сколько пальцев у меня на руках и ногах. И ты, Тантор,
вырывающий  с корнем огромные деревья,  ты  дрожишь от страха,  заслышав шум
сломанной ветки!
     Тихое ворчание -- знак не то презрения, не  то  облегчения -- раздалось
ему в ответ.  Снова опустились  загнутые кверху  хобот  и  уши,  хвост слона
принял  нормальное  положение, но  глаза его все  еще искали  и  не находили
Тарзана.  Недолго пришлось ему ждать.  Секундой позже юноша лежал на широкой
спине своего старого друга.  Голыми пятками  он ударял  по  толстому заду, а
пальцами щекотал  нежную мякоть кожи за огромным ухом  слона. Он рассказывал
Тантору последние новости джунглей, точно  громадный зверь понимал обезьяний
язык Тарзана.
     Много полезных сведений мог бы Тантор почерпнуть из болтовни Тарзана, и
хотя  примитивный  язык обезьян не  был  доступен огромному  серому великану
джунглей, он с блестящими глазами, плавно размахивая своим хоботом, прилежно
слушал  Тарзана, точно упиваясь  музыкой речи. Его просто  радовал  ласковый
голос и нежное прикосновение руки того существа, которое он  много раз носил
на  своей широкой спине. Тарзан, еще ребенком, безбоязненно играл с огромным
животным, ни на минуту не сомневаясь в том, что его нежные чувства встречают
такой же горячий отклик в груди толстокожего зверя.
     Со  временем  Тарзан   убедился  в  том,   что  он  обладает   какой-то
непостижимой властью  над своим  могучим  другом. На его зов Тантор прибегал
тотчас же, как только острый слух слона улавливал  резкий пронзительный клич
человека-обезьяны. Стоило только слону почувствовать на своей спине Тарзана,
как он  пускался рысью в любом указанном ему направлении. В этом сказывалась
власть человеческого разума над грубой животной силой, сказывалась так ярко,
точно каждый из них добровольно подчинялся точному закону природы.
     Около получаса провел Тарзан на  спине  Тантора. Время не имело для них
никакого значения. Их жизнь сводилась  к простому насыщению желудка.  Задача
менее  трудная для Тарзана, чем для Тантора, так как желудок  его был меньше
желудка  слона.  Кроме  того,  Тарзан не перебирал  пищи,  поедая  все,  что
приходилось. Не  одна,  так другая  еда могла удовлетворить его аппетит. Его
меню было менее изысканно, чем  у Тантора,  который поедал у одних  деревьев
кору, у других -- стволы; наконец, третьи привлекали его своей листвой, и то
только в определенное время года.
     Тантору  волей-неволей  приходилось  тратить почти  всю свою  жизнь  на
поиски   пищи,   достаточной  для  наполнения  его  необъятного  желудка,  и
удовлетворения его изощренного вкуса.
     Так  обстоит  дело со всеми  низшими организмами -- их жизнь проходит в
поисках пищи  и  переваривании ее; им некогда думать. Без  сомнения,  только
этим и объясняется их  отсталость,  и потому-то и развились так быстро люди,
имеющие  больше  времени для  размышлений, не направленных исключительно  на
добывание пищи.
     Тарзана,  однако,  не  очень-то  беспокоили эти  вопросы, Тантора  же и
подавно. Первый чувствовал себя счастливым  в  обществе слона. Почему? Этого
он не знал. Тарзан не  знал, что он, нормальный,  здоровый  человек,  жаждет
излить  на  ком-нибудь свою  любовь. Его друзья  детства,  самцы из  племени
Керчака, стали теперь огромными, угрюмыми обезьянами. Они не  чувствовали ни
малейшей  потребности  в  любви.  Поэтому  Тарзан  теперь  иногда  играл   с
детенышами обезьяны. Как он ни  был дик, он все же умел по своему любить их,
хотя они, конечно, не могли вполне удовлетворить  жажды преданной и взаимной
дружбы. Тантор же был точно гора спокойствия, уравновешенности и верности. С
каким наслаждением и восторгом вскакивал Тарзан на толстокожую спину  своего
четвероногого друга и шептал свои смутные чаяния  и  тайные мечты в огромное
ухо,  мерно раскачивающееся в  такт его речи,  словно слон понимал  значение
сказанных слов.
     Со смертью Калы Тарзан  сосредоточил на  Танторе всю любовь, на которую
был способен.  Его одного выделял Тарзан среди  всех прочих зверей джунглей.
Тарзан иногда  задавал себе вопрос, отвечает ли ему слон взаимностью? Трудно
было ответить на этот вопрос.
     Долго бы еще Тарзан играл со слоном,  но голод -- могучий и настойчивый
жизненный зов джунглей -- заставил его снова вскочить на дерево и  броситься
в поиски пищи. Тантор же скрылся в противоположном направлении.
     Прошел  час, и человек-обезьяна еще  не успел утолить своего голода.  В
гнезде  на дереве  нашел он  вкусную птицу.  Ему попадались плоды,  ягоды  и
мягкий подорожник --  все это  были  случайные  блюда его меню.  Пищи, пищи,
пищи!  Пища была нужна  Тарзану-обезьяне. Но не  всегда  доставалась она ему
легко, как, например, сегодня.
     Бродя  по  джунглям,   он  размышлял  не  только  о  пище.  Тарзан,  по
обыкновению, думал о происшествиях минувшего дня. Ему припомнилась встреча с
Тантором;  он старался  постичь тайну странной замаскированной  ямы, вырытой
чернокожими.  Снова и снова  ломал  он себе голову над возможным назначением
странного  сооружения.  Ему  представилось  несколько догадок, на  основании
которых он делал выводы. Он сравнивал  эти выводы и  приходил к заключениям,
правда, не всегда правильным, но до которых он доходил собственным умом.  Но
труден был ему этот путь, так как на ум его не влияли чужие, большей частью,
ошибочные, авторитетные мнения.
     В  его  мозгу,  всецело  поглощенном размышлением  о  таинственной яме,
неожиданно забила тревожная мысль об огромной, темно-серой  массе, неуклюжей
поступью шествующей по  лесной тропе. В тот  же  миг Тарзан весь съежился от
страха.  Решения  и действия человека-обезьяны всегда  совпадали. Как только
ему  стало  ясно назначение ямы,  он  в тот же  миг бросился вперед в густую
листву.
     Перекидываясь  с одной качающейся ветви на другую, он  в  мгновение ока
оставил за собой чащу, где деревья растут плотно соприкасаясь друг с другом.
Быстро соскочил он с  дерева и бесшумно помчался по лугу, усеянному гниющими
растениями. Там же,  где густой кустарник мешал ему быстро бежать, он  снова
одним прыжком вскакивал на деревья.
     В  своем  волнении  он  отбросил всякую  осторожность. Осмотрительность
зверя уступила место  благородному порыву человека, и он очутился  вдруг  на
широкой поляне. Ни единого деревца не было видно на ней.  Он  не думал о тех
серьезных  препятствиях,  которые  могли  встретиться ему  на ровном Пути  и
помешать дальнейшему продвижению.
     Не добежав  еще  до середины лужайки, он вспугнул с ближайшего  куста с
полдюжины  щебечущих птичек. Тарзан  тотчас же свернул в сторону, так как он
великолепно  знал,  чьим предвестником является эта  крылатая стража.  Почти
одновременно  с  ними  поднялся  на  своих коротких  ногах Буто-носорог и  с
бешенством  ринулся  вперед. Буто-носорог  кидается всегда напролом.  Своими
полуслепыми глазами  он  плохо  видит даже на близком  расстоянии, и  трудно
решить, чем объясняются его бешеные атаки: паническим ли ужасом и трусостью,
или  постоянным  раздражением,  как  это принято  думать. Но  решение  этого
вопроса вряд ли  представляет особый интерес для тех,  с кем Буто столкнулся
на своем пути  и  подмял  под себя,  так  как обычно  все шансы  за  то, что
несчастный ничем уже больше никогда интересоваться не сможет.
     И должно же было  случиться, что Буто помчался прямо на Тарзана! Только
несколько скачков оставалось ему сделать по траве. Случайность погнала его в
сторону  человека-обезьяны.  Он  успел своими  полуслепыми глазами  заметить
врага и с громким фырканьем бросился  на него. Маленькие клювороги порхали и
кружились вокруг своего огромного повелителя.
     Несколько  мартышек  расположились  на  краю  поляны  на нижних  сучьях
дерева. Беззаботно тараторили  они  и переругивались между собой, как  вдруг
громкое  фырканье свирепого зверя  спугнуло  их. В  страхе спрятались они на
самой   верхушке.  Один  только  Тарзан,  видимо,  сохранил   спокойствие  и
самообладание.
     Он  стоял  как  раз напротив  врага. Было уже поздно искать спасения  в
бегстве, да  Тарзан и не собирался изменять  своего  маршрута ради какого-то
там Буто. Он и прежде встречался с ним и проникся презрением к этому глупому
зверю.
     С опущенной  вниз головой  мчался Буто  вперед,  уже  настигая Тарзана.
Своим  длинным  тяжелым рогом он готов был  вонзиться  в тело  мальчика,  но
бешеный натиск его пропал даром -- Тарзан легким кошачьим прыжком отскочил в
сторону  и  очутился  теперь  позади  зверя.  Как  серна,  несся  Тарзан  по
направлению к деревьям.
     Разъяренный  и одураченный носорог повернулся кругом и бешено  бросился
вперед, но  на этот раз ошибся  в направлении. Человек-обезьяна благополучно
достиг ближайшего дерева и продолжал свое прерванное путешествие.
     Тантор  тем временем брел по звериной  тропе.  Немного  поодаль  сидел,
притаившись в листве дерева, черный воин и  внимательно  всматривался вдаль.
Наконец он услышал желанный звук -- хрустение и шум сломанных веток, которые
ясно указывали  на  близость слона. Много других черных воинов сидели кругом
на  деревьях  и   ждали   появления  слона.  Первый  воин  сделал   им  знак
предупреждения,  что  слон  близок.  Тотчас  же кинулись  они  к  тропинке и
расположились по обе ее  стороны  на ближайших деревьях так, чтобы Тантор не
мог их миновать. В скором  времени они  были вознаграждены за свое  ожидание
видом огромного животного, клыки которого представляли такую ценность, что у
них захватило дух от радости. Как только они увидали слона, они выскочили из
засады.  Теперь им больше не  нужно  было сидеть  спокойно.  С шумом и гамом
прыгнули они наземь. В тот же миг Тантор навострил уши и  с поднятым хоботом
и хвостом застыл на месте. Затем бросился стремглав в бегство по направлению
к замаскированной яме с торчащими в ней острыми кольями.
     За ним с криком неслись черные воины. Они прилагали все старания, чтобы
привести  огромное  животное  в состояние  паники и  заставить  его кинуться
вперед, не разбирая дороги.
     Слон  Тантор, который мог одним взмахом хобота  опрокинуть и уничтожить
всех  мчавшихся за ним воинов, бежал  как испуганная  серна, бежал навстречу
верной, мучительной смерти.
     Позади  всех находился Тарзан. С быстротой  и проворством белки, мчался
он  по  лесу. Он  слышал крики  чернокожих и правильно понял их. Он испустил
дикий,  предостерегающий  крик, застывший  в воздухе джунглей; но Тантор,  в
своем  паническом  бегстве, не  услышал этого крика, а  если слышал,  то  не
рискнул остановиться.
     Слон-гигант  быстро приближался к  пропасти, зиявшей под его  ногами, и
торжествующие чернокожие кидали в воздух свои копья. Они мысленно уже делили
между собой всю ту чудесную слоновую кость, которая им достанется в  добычу,
и вкусное  мясо слона, уже предназначенное к предстоящему ночному пиршеству.
Они  поздравляли  друг  друга  с  успехом  и  не  заметили  странной  фигуры
человека-обезьяны.  Бесшумно мчался тот над их головами по деревьям. И  даже
Тантор не видал и не слышал Тарзана, хотя последний много раз окликал слона.
     Всего несколько  шагов отделяли Тантора от верной гибели. Тарзан мчался
по деревьям все  быстрее и быстрее, пока не  перегнал слона. На  самом  краю
бездны Тарзан  соскочил на землю и стал посреди дороги. Тантор чуть не насел
на него своей тушей. Вдруг он увидел своего верного друга.
     -- Стой!  --  крикнул  Тарзан  и поднял руку.  Слон остановился. Тарзан
наклонился и раздвинул кусты, служившие прикрытием ямы. Тантор взглянул вниз
и все понял.
     -- Готовься к бою! -- приказал Тарзан. -- Они сейчас тебя настигнут!
     Но слон Тантор,  огромный комок нервов, не чувствовал себя  в состоянии
принять бой.
     Прямо  перед  ним  зияла  бездна.  Справа  и слева  от него раскинулись
девственные  джунгли. Со звериным  визгом слон  вдруг  повернулся  направо и
одним движением раздвинул сплошную стену густых зарослей, которая остановила
бы каждого, кроме него.
     Тарзан стал на  краю пропасти и повернулся к  ней спиной. Он  улыбнулся
при  виде трусливо  бегущего Тантора.  Скоро придут  чернокожие.  Надо  уйти
прочь! Приготовившись к прыжку, он откинулся  назад и занес свою правую ногу
над  бездной.  Земля  поднялась  под  тяжестью  его  тела.  Тарзан судорожно
метнулся  вперед,  но  слишком  поздно.  Он полетел прямо на  острые  колья,
расставленные на дне ямы.
     Уже издали, по размеру отверстия, черным воинам было видно, что слон не
попался в  расставленную  ими ловушку. Они  сперва  решили, что слон  ступил
одной ногой в яму, а затем,  почуяв опасность, попятился назад. Но когда они
подошли к  самому краю  ямы и  взглянули  вниз, то широко раскрыли глаза  от
удивления. Внизу, на самом дне пропасти, лежало тихо и неподвижно нагое тело
белого гиганта.
     Те из них, которые раньше  уже видели  лесного бога, попятились в ужасе
назад:  они  боялись этого  демона,  обладающего  чудодейственной  силой. Но
все-таки, нашлись смельчаки, которые спустились на дно ямы и подняли Тарзана
наверх.
     У Тарзана на теле не было ни одной царапины. Острые колья не задели его
--  огромная шишка, вскочившая на затылке, указывала на род его ранения.  Во
время  падения  он  стукнулся  головой  о перекладину  и  лишился  сознания.
Чернокожие быстро поняли это  и так же  быстро связали пленника  по  рукам и
ногам, пока  он  еще не очнулся. Они питали глубокое  уважение, смешанное со
страхом,  к  странному  человеку-обезьяне,  который мало  чем  отличался  от
волосатых лесных своих собратьев.
     Они несли  его на плечах в деревню.  Тарзан очнулся и  раскрыл глаза. С
удивлением  глядел он вокруг; потом  окончательно пришел  в себя.  Он  сразу
понял  серьезность  своего  положения.  Он  с детства приучился рассчитывать
только на самого себя, а  не на постороннюю  помощь, и направил  теперь  все
силы своего ума на изыскание способов к бегству.
     Он не пытался  вырваться из связывавших его оков, боясь навлечь на себя
внимание  чернокожих и тем  побудить их связать  его еще  крепче. Чернокожие
заметили,  что он  пришел в  себя,  и,  не имея  желания при палящем  солнце
таскать на голодный желудок тяжелое тело пленника, спустили  его  на землю и
заставили идти рядом с собой. Они понуждали Тарзана двигаться быстрее, время
от времени покалывая его своими острыми пиками, несмотря на суеверный страх,
который сумел им внушить человек-обезьяна.
     Когда же они убедились,  что их пленник словно не  чувствует уколов, то
их обуял панический ужас. Они  прониклись уверенностью, что человек-обезьяна
--  сверхъестественное  существо,   не  знающее  ощущения  боли,  и  уже  не
прикасались больше к нему.
     Дикари оглашали воздух  торжествующими  криками, и  когда они, танцуя и
подбрасывая вверх свои  копья, подошли  к  частоколу, их встретила  огромная
толпа мужчин, женщин и детей,  с нетерпением ждавшая  возвращения  воинов  с
охоты.
     Но когда  толпа  увидела пленника, то она ошалела от удивления, ужаса и
радости.  Много  месяцев  прожили они  под  гнетом постоянного страха  перед
изобретательным  белым  демоном,  которого  стоило  только  встретить, чтобы
тотчас же умереть.
     Почти  на  виду  у  жителей  деревни  таинственно  исчезали  воины  так
неожиданно, точно проваливались сквозь землю. Чья-то невидимая  рука бросала
их трупы ночью на улицу спящего поселка.
     Чудовище проникало к ним  глубокой ночью в хижины, убивало  и загадочно
исчезало,   оставляя   за   собой  кровавый   след   бесчеловечного  грубого
издевательства.
     Но теперь он в их власти! Его насилиям пришел конец. Эта мысль медленно
овладевала  их  сознанием. С криком  и визгом  подбежала  какая-то женщина к
Тарзану  и  ударила его  по лицу. Другая  последовала ее  примеру,  и Тарзан
вскоре оказался окруженным плотным кольцом кричащих и беснующихся дикарей.
     Тогда выступил  вперед их  вождь Мбонга и, размахивая  копьем, проложил
себе дорогу к пленнику сквозь возбужденную толпу своих подданных.
     -- До наступления ночи мы его не тронем! -- сказал он.
     В самую глубь джунглей устремился слон Тантор. Он постепенно приходил в
себя и остановился  с поднятыми  кверху  ушами и  с согнутым хоботом.  Какая
мысль шевелилась в  его диком мозгу? Искал ли он Тарзана? Отдавал ли он себе
отчет в важности только  что оказанной ему Тарзаном услуги? Конечно, он ясно
сознавал  это.  Но  чувствовал  ли он  к Тарзану  благодарность? Стал бы  он
рисковать  жизнью  для  спасения  друга?  Многие  не поверят  этому. Все  те
усомнятся, кто близко не соприкасался с жизнью слонов. Те англичане, которые
охотятся в Индии верхом на слонах,  не  могут, конечно, припомнить ни одного
случая, в котором слон в минуту опасности пришел бы на помощь человеку, даже
дружески к нему расположенному. Следовательно, остается  открытым  и вопрос,
сумел бы Тантор победить свой  инстинктивный страх  перед чернокожими, чтобы
прийти Тарзану на помощь.
     Острый слух  Тантора  уловил  вдали какой-то неясный шум. Он повернулся
кругом и  бросился  было  в  бегство; но  что-то  остановило  его, он  снова
повернулся обратно  и,  подняв кверху хобот, испустил  резкий  пронзительный
крик.
     Затем он стал прислушиваться.
     Мбонга   между   тем  восстановил  в  деревне  порядок  и  спокойствие.
Чернокожие не слыхали крика Тантора, зато у Тарзана блеснула неясная надежда
при звуке знакомого голоса.
     Чернокожие  повели  его  в избу, и приставили к нему стражу, поручив ей
стеречь его до начала ночной оргии, среди которой он должен был найти смерть
в  невероятных  изысканных  пытках.  При  звуке голоса Тантора Тарзан поднял
голову и  огласил воздух диким, оглушительным  криком. Мороз  прошел по коже
суеверных негров, и в разные стороны  разбежалась  испуганная стража, забыв,
что у пленника крепко связаны руки.
     С  копьями наперевес стали они затем медленно подходить к  неподвижному
гиганту. Слабо донесся  издалека другой, ответный крик. Тарзан с облегчением
вздохнул и спокойно двинулся по направлению к своей темнице.
     День  подходил  к  концу.  Чернокожие  делали  приготовления к  ночному
пиршеству. Тарзану через дверь было видно из хижины, как женщины топят печки
и ставят на них наполненные водою глиняные горшки; но все  его внимание было
сосредоточено на мысли об идущем к нему на помощь Танторе.
     Даже  Тарзан не  был  уверен в том, что слон  откликнется на  его  зов.
Тарзан  знал  Тантора  лучше,  чем  тот  знал  самого  себя. Он знал,  какое
трусливое сердце бьется  в  этом громадном теле. Он знал, какой ужас внушает
мощному слону  запах Гомангани,  и  с приближением  ночи  последняя  надежда
покинула его. Со стоическим спокойствием дикого зверя готовился он встретить
смерть.
     В  течение  всего  дня  он  работал  над  стягивавшими  кисти  его  рук
веревками.   Медленно  стали  они  поддаваться.  Может  быть,  ему   удастся
освободить  руки прежде, чем  его поведут на бойню,  и в таком случае -- тут
Тарзан провел  языком по своим  засохшим  губам.  Холодная,  тяжелая усмешка
скривила  его рот. Ярко  рисовалась ему картина того,  как  он руками сожмет
мягкое  тело  негра, а  белыми  своими  зубами  перегрызет  врагу горло. Они
почувствуют на себе силу его гнева, прежде чем сумеют расправиться с ним!
     И  вот они  пришли  --  татуированные, раскрашенные воины -- еще  более
страшные, чем их создала природа. Они открыли ему двери его тюрьмы  и повели
на свежий  воздух.  Громкими  криками встретила Тарзана  возбужденная толпа,
собравшаяся на улице.
     Пинками гнали они его вперед. Они спешили привязать Тарзана к позорному
столбу, чтобы сделать  необходимые  приготовления  к казни, и пляской смерти
отпраздновать отход Тарзана в иной мир. Тарзан напряг  свои мощные мускулы и
сильным движением сбросил с себя оковы. Быстрее мысли кинулся он на стражу.
     Один воин  упал со стоном  и криком на землю, сраженный ударом, другого
Тарзан схватил за  грудь. Ногти его впились в горло врага. С полсотни негров
набросилось на него и повалили наземь.
     Человек-обезьяна дрался, кусался  и царапался  -- он  заимствовал  этот
способ борьбы  у  своих диких собратьев, исполинских обезьян. Он дрался, как
затравленный хищный зверь. Его сила, ловкость,  мужество и  сметка могли ему
помочь выйти  победителем из рукопашной схватки с пятью -- шестью людьми, но
даже Тарзан-обезьяна  должен был неминуемо пасть под натиском полсотни лютых
негров.
     Они его одолевали,  хотя многим он нанес  ужасные раны, а  двое из  них
лежали неподвижно среди барахтающихся тел.
     Справиться  с  ним  было  еще возможно, но  как его  связать? Отчаянная
получасовая схватка  убедила  их  в  тщетности  их усилий.  Поэтому  Мбонга,
который,  как  и  все  мудрые  правители,   держался   во   время  потасовки
благоразумно в стороне,  приказал убить  Тарзана копьем. Копьеносец медленно
направился сквозь толпу дерущихся к своей жертве.
     Он  занес  копье над  своей  головой и прицелился.  Он  выжидал удобной
минуты,  чтобы попасть в белого гиганта,  не задев негров. Все ближе и ближе
подходил  он, следя за движениями дерущихся. Низкие горловые  звуки, которые
издавал  человек-обезьяна, приводили  в  ужас черного  воина,  и он  пятился
назад, боясь попасться в страшные объятия мощных рук.
     Долгожданный  момент, наконец,  наступил. Он  замахнулся копьем, напряг
мускулы, перекатывавшиеся под лоснящейся эбеновой кожей.  У самого частокола
деревни вдруг раздался  оглушительный треск. Поднятая рука воина опустилась,
и негр бросил беглый взгляд туда, откуда доносился шум.
     При свете огней он разглядел огромную темную массу, несущуюся напролом.
Словно соломинку,  снесла она  на своем  пути  частокол и  мчалась дальше. В
следующее мгновение он увидел слона  Тантора,  который с грохотом ворвался в
деревню.
     Чернокожие  в  ужасе разбежались в  разные стороны. Большинство воинов,
сражавшихся  с Тарзаном, вовремя заметили  приближение  слона и пустились  в
бегство. Некоторые в пылу  сражения  не  обращали внимания на подозрительные
звуки, свидетельствовавшие о близости огромного четвероногого.
     Тантор  бросился на  них с оглушительным  ревом.  Через минуту  он  уже
находился среди барахтающихся тел и чуть не раздавил истекающего  кровью, но
все еще сопротивлявшегося Тарзана.
     Один из воинов,  дравшихся с  Тарзаном, поднял  кверху  глаза. Над  ним
возвышалась огромная, темная  туша  слона  с глазами,  отсвечивавшими  огонь
костров,  --  отвратительными маленькими жестокими глазами. Воин  закричал и
тотчас же был поднят огромным хоботом высоко в воздух. В следующее мгновение
тело воина, описав в воздухе кривую линию,  упало среди мечущейся из стороны
в сторону толпы.
     Второго и третьего  воина  постигла  та же печальная участь.  Остальных
Тантор раскидал своим  хоботом в  разные  стороны,  и  они лежали  на траве,
некоторые неподвижно, другие охая и стеная.
     Мбонга нашел своих воинов за пределами деревни. Жадными глазами  глядел
этот  охотник за слоновой  костью на огромные клыки животного. Мбонга собрал
своих воинов; он велел им вооружиться другими, более тяжелыми копьями и идти
на слона; но в то же время Тантор вскинул на свою огромную голову Тарзана и,
повернувшись  задом,  умчался  со  своей ношей  через  сломанный  частокол в
джунгли.
     Охотники  за слоновой костью, может  быть, и правы, утверждая, что слон
не  окажет такой услуги человеку; но  Тарзан для Тантора не был человеком --
он был таким же зверем джунглей, как и сам Тантор.
     Слон Тантор  и Тарзан расквитались, и случай этот еще  крепче  спаял их
узами дружбы. Тарзан еще больше привязался к огромному животному, на котором
он ребенком  ездил по  джунглям верхом в лунную тропическую ночь  при  свете
ярких звезд.
     III
     БОРЬБА ЗА БАЛУ
     Тика  стала матерью. Это событие нашло  у Тарзана более горячий отклик,
чем  у  самого  отца  --  Тога.  Тарзан любил  Тику.  Несмотря  на  близость
материнства, Тика, в отличие от других своих  однолеток  -- мрачных,  гордых
своей  зрелостью самок племени Керчака -- сохранила безудержную  веселость и
любовь к играм. Усовершенствованные изобретательным Тарзаном игры в пятнашки
и прятки приводили ее теперь в  неменьший  восторг, чем прежние  примитивные
забавы.
     Местом игры  служили верхушки  деревьев.  Быстро и незаметно  проходило
время в интересной, захватывающей игре в пятнашки. Тарзан  увлекался  ею,  а
друзья   его   детства   относились  теперь  свысока  к   этому  ребяческому
времяпрепровождению. Тика же принимала живое участие в игре вплоть до самого
рождения  детеныша;  но  с  появлением на  свет  своего первенца  она  круто
изменилась.
     Перемена  эта сильно удивила и огорчила Тарзана. В одно прекрасное утро
он встретился с Тикой. Тика сидела на нижнем суку дерева  и плотно прижимала
к  своей волосатой груди какое-то  существо -- нечто крохотное,  беспрерывно
вертящееся и копошащееся. Тарзан подошел поближе,  сгорая от любопытства  --
чувства, свойственного всем живым существам, ступившим на путь прогресса.
     Тика бросила  на него  сердитый  взгляд  и  еще крепче  прижала к  себе
беспокойную крошку.  Тарзан подошел ближе. Тика попятилась  назад и оскалила
зубы. Тарзан был поражен. За все время их долголетней дружбы Тика огрызалась
на него только  в играх, но видно было, что сегодня она далеко  не в игривом
настроении. Человек-обезьяна глубоко  запустил свои  пальцы в густую, темную
шевелюру, склонил голову набок и задумался. Затем он сделал еще шаг вперед и
вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть  странный предмет, который прижимала  к
своей груди Тика.
     Снова  оскалила  Тика  свои клыки  и  предостерегающе  зарычала. Тарзан
осторожно   протянул   к  ней   свою   руку:  ему  хотелось  притронуться  к
необыкновенной ноше Тики: но  та вдруг бросилась на него с яростным рычаньем
и, чего Тарзан уже никак не ожидал, впилась зубами в его руку.
     Тарзан  не  успел отразить нападение и  растерялся, а Тика стала грозно
наступать на него. Со  своей ношей на руках она, однако, не могла поспеть за
ударившимся  в  бегство   быстроногим  Тарзаном.  Убедившись  в   том,   что
разъяренная самка не гонится больше за ним по пятам, Тарзан остановился  и с
глубоким  удивлением стал смотреть  на свою подругу  детства.  Что заставило
добрую, милую Тику так круто измениться?
     Обезьяна так крепко прижимала свою ношу к  груди,  что Тарзан  не успел
разглядеть  это странное существо; но  теперь,  когда Тика  успокоилась, он,
наконец, увидел его.
     Несмотря  на боль в руке и горечь  причиненной ему обиды, он улыбнулся.
Ему   уже  раньше  приходилось  наблюдать  молодых  самок  в  первый  период
материнства.  Через  несколько  дней  она  перестанет  быть  такой  ревнивой
мамашей...
     Однако Тарзан  был ранен. Как это нелепо!  Тике  следовало бояться кого
угодно, но только не его!  Ни  за какие блага не позволил бы он себе тронуть
ее, или ее балу, как называют обезьяны своих детенышей.
     И теперь,  несмотря  на  боль  в  руке и горькую  досаду, его  охватило
страстное желание поближе взглянуть на новорожденного сына Тога.
     Многие, пожалуй,  удивятся, почему Тарзан-обезьяна,  сильный,  отважный
охотник, трусливо отступает перед разъяренной  самкой?  Неужели он не  может
сломить сопротивление еще не окрепшей, только что родившей обезьяны?
     Но будь вы  обезьяной, вы  бы  поняли,  что  самец бьет самку только  в
припадке  буйного,  дикого  гнева.  В случае  необходимости,  он лишь слегка
наказывает  ее,  хотя,  конечно,   и  среди   обезьян   изредка  встречаются
экземпляры, столь обычные в человеческом  обществе,  которые  находят особое
удовольствие в побоях и издевательстве над слабым, беззащитным полом.
     Тарзан снова стал подбираться к молодой матери -- медленно и осторожно,
подготовив себе  заранее путь  к отступлению.  Тика  яростно зарычала. Тогда
Тарзан вступил с нею в переговоры.
     --  Тарзан-обезьяна  не тронет балу  Тики! --  сказал  он.  -- Дай  мне
посмотреть на него!
     -- Уходи! -- приказала Тика. -- Уходи, или я тебя убью!
     -- Дай мне только взглянуть! -- просил Тарзан.
     -- Уходи! -- стояла на своем Тика.  --  Сюда идет Тог. Он заставит тебя
убраться прочь... Тог убьет тебя! Это балу Тога!
     Глухое ворчанье, раздавшееся позади Тарзана, доказало справедливость ее
слов.  Ясно было, что самец услыхал тревожный и ворчливый  звук ее голоса  и
спешил теперь ей на помощь.
     Тог, как  и Тика,  был  товарищем  детских игр Тарзана, который однажды
спас  жизнь  Тогу; но благодарность не может  заглушить родительской  любви.
Тарзан и Тог имели однажды случай  помериться силами, и Тарзан вышел из этой
схватки победителем.  Смутное воспоминание об  этом, может  быть, дремало  в
тайниках сознания самца. Так или иначе,  Тог ради своего первенца готов  был
даже претерпеть новое поражение, если только он к моменту боя рассвирепел бы
в должной мере.
     Судя по  грозному, все  усиливающемуся  реву,  настроение  у  Тога было
воинственное. Тарзан не боялся Тога;  помимо этого, неписаный закон джунглей
запрещал ему уклоняться от боя с каким бы то ни было самцом без особых чисто
личных  причин.  Тарзан  любил  Тога.  Он не  ревновал к  нему  Тику,  и его
человеческий разум подсказывал  ему тот недоступный  Тогу вывод, что самца в
данном случае толкает на бой не ненависть, а другое чувство. В Тоге говорила
инстинктивная потребность самца выйти на защиту своего детеныша и самки.
     Тарзан не желал драться с Тогом, но кровь его предков заговорила в  нем
-- он не мог примириться с мыслью о позорном бегстве.
     Самец кинулся  вперед, но Тарзан ловко  отскочил в  сторону.  Увлекшись
своим  кажущимся успехом, Тог  повернулся  кругом и  снова  кинулся бешено в
атаку.  Может быть,  его  возбуждало  воспоминание  о  печальном  результате
прежней схватки, а,  может быть, и то обстоятельство, что Тика сидела тут же
и  глядела  на  них,  ему  хотелось  именно на  ее глазах повергнуть  в прах
человека-обезьяну.  В нем,  очевидно,  сказался  первобытный  эгоизм  самца,
ищущего случая отличиться и совершить подвиг в присутствии своей самки.
     Человек-обезьяна держал в своей руке аркан, вчерашнюю игрушку, а теперь
могучее оружие. При вторичном нападении Тога он снова  отскочил в сторону и,
подняв  руку  кверху, стал быстро размахивать над головой  неуклюжего  зверя
скользящей петлей аркана. Не успела обезьяна повернуться, как Тарзан отбежал
на далекое расстояние и одним прыжком очутился на дереве.
     Доведенный до неистовства, Тог погнался за ним и полез на  дерево. Тика
глядела им вслед. Трудно  было угадать по  ее внешности, интересуется ли она
происходящим и кому из бойцов желает успеха...
     Тог не  смог  нагнать Тарзана,  и  человек-обезьяна успел  забраться на
вершину  дерева.   Неуклюжий  самец  не   посмел  лезть   дальше  из  боязни
подвергнуться  в свою очередь  нападению. Тарзан же, сидя в безопасности  на
верхней  ветке, насмешливо глядел вниз на своего преследователя и осыпал его
всевозможными  ругательствами. Когда  же он довел Тога до белого  каления, и
огромный самец бешено заметался во  все стороны на своем качающемся суку, он
быстро взмахнул рукой...  Со свистом прорезала  воздух  расправленная  петля
аркана над Тогом. Внезапный толчок -- и  зверь  упал на четвереньки, а тугая
петля крепко затянула его волосатое тело.
     Слишком поздно постиг  несообразительный Тог намерения своего мучителя.
Он попытался высвободиться, но сильным движением руки  Тарзан потянул к себе
аркан. Тог  не  удержался на  месте,  с ужасающим  ревом полетел куда-то  и,
секунду спустя, повис в воздухе  вниз головой на высоте  тридцати  -- сорока
футов от земли.
     Крепким узлом  привязал Тарзан веревку  к дереву  и  спустился ниже, на
уровень с висящим в воздухе Тогом.
     --  Тог! -- сказал он. -- Ты глуп, как  Буто-носорог. Теперь  ты будешь
висеть здесь, пока  не поймешь своей  глупости.  Ты  будешь  висеть здесь  и
ждать, а я пойду к Тике и поговорю с ней.
     Тог ревел и рычал, а Тарзан с усмешкой повернулся к нему спиной и мягко
соскочил  на  нижний  сук. Он стал подкрадываться  к Тике, но  самка, как  и
прежде, встретила его с оскаленными зубами и угрожающим рычанием. Он пытался
умиротворить  ее: знаками показывал  ей, что питает к ней самые  дружелюбные
чувства, и вытянул вперед  шею, чтобы взглянуть на  балу Тики; но  не так-то
легко  было убедить самку  в  том, что он не желает причинить вреда ее балу;
материнский инстинкт только что  родившей самки  не хотел подчиняться голосу
разума.
     Убедившись в безуспешности своих попыток отогнать или испугать Тарзана,
Тика  бросилась  бежать. Она  прыгнула наземь  и, тяжело  ступая,  пересекла
лужайку, где бродили и  отдыхали другие обезьяны ее племени.  Тарзан не стал
ее преследовать, поняв,  что самка мирным путем не согласится  показать  ему
своего балу. Человеку-обезьяне  хотелось подержать это крохотное  созданьице
на  своих  руках. При виде  крошки-обезьяны  им  овладело  какое-то странное
чувство. Ему  страстно  хотелось прижать к себе  и  понянчить это  забавное,
маленькое тельце. Это крошечное существо принадлежало Тогу, а не Тарзану. Но
его матерью была Тика, а Тарзан все еще продолжал любить ее.
     Голос Тога заставил  его встрепенуться. Самец уже больше не рычал -- он
только   жалобно   выл.   Тугая   петля,   стягивая   ему  ноги,   замедлила
кровообращение,  и  Тог стал  сильно  страдать.  Несколько  самцов сидели на
земле, заинтересованные  его  положением: они делились  нелестными для  Тога
замечаниями. К Тогу они не чувствовали  симпатии, так  как  они неоднократно
испытали на себе силу его страшных мышц и крепких челюстей. И они радовались
его унижению.
     Тика  видела,  как  Тарзан  повернул  обратно  к дереву, и остановилась
посреди  поляны. Она  уселась на траву, крепко прижав к груди своего балу  и
подозрительно посматривая  вокруг  себя. Прежний беззаботный мир  Тики исчез
куда-то,  и с  появлением  балу  ей  открылся  новый мир,  полный  неведомых
опасностей  и несметного  количества врагов.  Она видела  в  Тарзане  самого
непримиримого своего врага -- в Тарзане,  который до  сих  пор был ее лучшим
другом.  Даже  несчастная,  дряхлая, полуслепая и  беззубая Мамга,  медленно
бродившая в поисках червей  вокруг гнилого пня, и та казалась ей злым духом,
питающимся кровью маленьких балу.
     И в то время, когда Тика  видела опасность там, где  опасности не было,
она  не  заметила  пары  сумрачных  желто-зеленых  глаз,  с  алчным  блеском
уставившихся  на  нее  --  глаз существа,  притаившегося  под  сенью густого
кустарника на противоположном конце лужайки.
     Голодная  пантера  Шита  плотоядно  глядела  на  соблазнительную  пищу,
находившуюся  в  двух  шагах,  но  внушительные  фигуры  исполинских  самцов
несколько умерили ее пыл.
     Вот,  если бы  самка  со своим  балу  подошла хоть на шаг  ближе! Одним
прыжком пантера набросилась бы на них и умчалась бы со своей добычей, не дав
даже опомниться могучим самцам.
     Судорожно помахивая кончиком  красно-бурого  хвоста,  пантера  раскрыла
пасть, обнажив свои желтые клыки и красный язык. Но Тика не видела  Шиты. Не
видели ее также и другие обезьяны, мирно бродившие по лужайке около Тики. Да
и Тарзан-обезьяна не видел пантеры.
     Тарзан  знал,  что приходится терпеть беззащитному Тогу от самцов,  и в
тот же миг протиснулся между ними. Один самец, протянув лапу вперед, пытался
поймать висящего в  воздухе  Тога. Вспомнив  недавнюю  свою стычку с ним,  в
которой Тог основательно отколотил его, самец этот пришел в дикую  ярость  и
решил  немедля  отомстить Тогу. Лишь бы только  удалось  схватить качающуюся
веревку, и Тог в его  власти. Тарзан  видел это и рассвирепел. Он  признавал
только честный бой, и замысел самца привел его в негодование. Самец было уже
собрался схватить  своей  волосатой лапой беззащитного Тога, как  Тарзан,  с
негодующим ревом, вскочил на сук рядом с нападающим  и одним могучим взмахом
руки скинул его с дерева.
     Падая вниз,  удивленный  и взбешенный самец стал судорожно цепляться за
нижние  ветви. Ловким  движением  ему  удалось переброситься  на другой сук,
немного ниже первого. Найдя надежную точку  опоры, он быстро оправился и так
же быстро вскарабкался вверх, горя мщением... Но Тарзана интересовало теперь
другое,  и  он не  желал,  чтобы  ему  мешали.  Он  пустился  в  пространные
объяснения с Тогом, имеющие целью доказать  непроходимую глупость последнего
и  несомненное   превосходство  его,  Тарзана-обезьяны,  великого,  могучего
охотника джунглей, над Тогом и всеми другими обезьянами.
     Доказав с полной наглядностью ничтожество Тога, Тарзан наконец отпустил
свою  жертву. Но как только разъяренный самец, сброшенный Тарзаном на землю,
вскарабкался вверх на дерево и очутился с ним рядом, добродушный Тарзан весь
преобразился и превратился в рычащего дикого зверя. Волосы его встали дыбом,
верхняя губа приподнялась, обнажив ряд крепких, готовых к бою  зубов. Он  не
стал ждать нападения,  так  как и  голос,  и  воинственная поза  самца  ясно
говорили о кровожадных его намерениях.  С нечеловеческим ревом впился Тарзан
зубами в горло врага.
     Нападение было стремительно и неожиданно. Грузный самец не удержался на
суку и полетел  вниз, судорожно  Цепляясь за  листья и ветви дерева.  Тарзан
тоже  покатился за ним вниз, и на высоте  пятнадцати  футов от земли оба они
упали на громадный сук того же дерева. Самец упал на спину, Тарзан  на него.
Человек-обезьяна прокусил врагу яремную жилу, и тот грохнулся наземь. Тарзан
же успел вовремя схватиться за сук и удержаться на нем.
     Сидевшие   на  дереве  обезьяны   следили  за  боем.  Они  видели,  как
распласталось по земле  безжизненное  тело самца.  Тарзан заглянул  вниз  и,
убедившись в смерти своего противника, поднялся во весь рост, выпятил вперед
свою широкую грудь,  ударил по  ней кулаком и огласил воздух жутким победным
кличем своего племени.
     Пантера Шита, которая, сидя на  самом  краю лужайки, собралась было уже
схватить  свою добычу,  вся вздрогнула при  звуке громкого эха, повторявшего
страшный, гипнотизирующий крик Тарзана; она пугливо оглянулась, выбирая путь
к отступлению.
     --  Я --  Тарзан-обезьяна, -- хвастал победитель,  --  могучий охотник,
могучий боец! Нет в джунглях зверя, равного Тарзану!
     Затем он отправился обратно к Тогу.
     Тика  видела все.  Она даже положила своего драгоценного балу на мягкую
траву и подошла немного ближе к дереву,  чтобы не упустить подробностей боя.
Может быть,  она  в тайниках  своего сердца была  на стороне  Тарзана; может
быть, самка  гордилась победой, одержанной Тарзаном над  обезьяной? Ответить
на эти вопросы могла бы лишь она одна.
     Шита-пантера видела, как самка положила своего детеныша на траву. Снова
стала  она  махать  концом  своего  хвоста,  как  бы  желая  этим судорожным
движением   возбудить   себя   к   решительным   действиям.   Победный  клич
человека-обезьяны сильно подействовал на ее  нервы; только спустя  несколько
минут собралась  она снова  с духом  и приготовилась вырвать  свою добычу из
круга отдыхавших на лугу исполинских обезьян.
     Тем  временем  Тарзан приблизился  к Тогу. Взобравшись на  верхний  сук
дерева,  он развязал конец веревки и  стал медленно спускать Тога вниз. Тог,
однако, успел схватиться лапами за ветку.
     Он тотчас  же  вскочил на нее  и  стал бешено метаться  во все стороны.
Петля ослабела и ему удалось скинуть ее с себя. В его горящем мщением сердце
не было  места  благодарности.  Он  помнил  лишь  одно:  Тарзан заставил его
претерпеть  сильнейшую боль и унижение. Он должен  отомстить за все.  Однако
ноги  не слушались  его, голова кружилась  так, что  волей-неволей  пришлось
отложить мщение до другого раза.
     Тарзан  стал  поправлять  петлю   аркана,  не  переставая  читать  Тогу
нравоучений. Он объяснял  ему, как бесполезна борьба слабого с сильным. Тика
подошла  поближе  к дереву и с  любопытством взглянула  вверх. Шита  же  тем
временем постепенно подвигалась вперед, ползя брюхом по земле. Еще секунда и
она прыгнет из-за куста, схватит добычу и мгновенно умчится с нею в укромный
уголок, чтобы навсегда покончить с маленьким балу Тики.
     Тарзан окинул  взором лужайку. Все его добродушие и шумная хвастливость
сразу улетучились. Бесшумно и быстро соскочил он на землю.
     Видя это, Тика решила, что  он снова хочет  преследовать ее и балу. Она
ощетинилась  и  приготовилась  к  нападению.  Но Тарзан, не  останавливаясь,
быстро промчался дальше. Тика, продолжая следить  за  ним глазами, увидала и
поняла, наконец, что побудило Тарзана так быстро соскочить с дерева. На виду
у всех к крохотному копошившемуся балу, лежавшему на  траве на расстоянии не
более нескольких футов от нее, медленно подкрадывалась Шита.
     С  криком ужаса помчалась Тика вслед за Тарзаном. Шита увидела Тарзана.
Она  не  спускала  глаз  с беспомощного  существа,  лежавшего  в  траве.  Ей
показалось, что Тарзан хочет отнять у нее добычу. И с сердитым ворчанием она
кинулась на Тарзана.
     Тог слышал предостерегающий крик Тики и, грузно переваливаясь с бока на
бок, бросился к ней на помощь.
     Другие самцы с  сердитым ворчанием тоже поспешили на крик, но не  могли
поспеть за  Тарзаном. И Шита, и человек-обезьяна почти одновременно добежали
до балу. Они остановились друг против друга, оскалив клыки и грозно ворча, а
крохотное, барахтающееся существо лежало между ними.
     Шита не посмела  схватить  балу,  боясь нападения человека-обезьяны. По
этой же причине  и Тарзан не решался оказать балу немедленную помощь: стоило
ему только наклониться  над детенышем, как пантера в тот же миг расправилась
бы  с  ним. Итак,  они стояли друг против  друга, а  Тика бежала по лужайке,
невольно замедляя шаг по мере приближения к Шите. Даже ее материнская любовь
не могла побороть в ней инстинктивного страха перед исконным страшным врагом
обезьян.
     Тог ревел и рычал; однако, он осторожно крался по лугу вслед за Тикой и
часто останавливался. Другие самцы стояли поодаль, оглашая  воздух неистовым
ревом  и  жутким боевым кличем их племени. Шита уставилась на Тарзана своими
горящими  как  уголья желто-зелеными  глазами, косясь  в  то же  время  и  в
сторону,   на  приближавшихся   к   ней  исполинских  обезьян.  Благоразумие
подсказывало ей, что надо  повернуться  и бежать, но голод и соблазнительная
близость добычи  побуждали  не уступать поля борьбы. Она подняла лапу, чтобы
схватить балу, но в тот же миг Тарзан с диким гортанным возгласом кинулся на
нее.
     Пантера  пригнулась  к  земле, чтобы  кинуться  на  него.  Она  нанесла
быстрый, ужасный удар, который превратил бы голову Тарзана в кровавую массу,
если  б удар попал в цель. Но Тарзан вовремя увернулся и быстро  бросился на
зверя, сжимая в руке длинный нож, нож покойного отца, которого он никогда не
видел.
     В тот же  миг пантера Шита забыла о балу. Все  ее мысли сосредоточились
на одном  желании:  изорвать в клочья  своими  мощными когтями тело врага  и
погрузить длинные, желтые клыки в мягкую коричневую кожу человека-обезьяны.
     Тарзану и прежде приходилось вступать в единоборство с  хищными зверями
джунглей. Он испытал на  себе мощь клыков  этих зверей. Не всегда он выходил
из боя с ними вполне  невредимым. Но хорошо  зная, что ожидает его в  случае
неудачи, он даже не дрогнул, потому что не ведал страха.
     Уклонившись от удара хищника, он  отскочил  в сторону и очутился позади
пантеры. Всей  своей тяжестью он навалился на полосатую спину зверя и впился
зубами в его шею. Одной рукой он схватил  Шиту  за горло, а другой  погрузил
стальной клинок в ее бок.
     С ревом и воем, кусаясь и  царапаясь,  упала Шита на траву  и судорожно
металась по ней. Она тщетно старалась освободиться из железных объятий врага
и ухватить зубами и когтями хоть часть его кожи.
     Тарзан бился в мертвой  схватке с  пантерой,  и  Тика видела это. У нее
была  своя  забота.  Пользуясь моментом,  она подбежала  к  месту  борьбы  и
схватила своего балу. Затем она взобралась на верхушку дерева и  была теперь
вне  всякой опасности. Прижимая балу  к своей  волосатой груди и  не спуская
глаз с происходящей внизу борьбы, она отчаянными криками звала Тога и других
самцов на помощь.
     С  оглушительным ревом  сбегались рассвирепевшие самцы  к месту боя, но
Шите в пылу схватки было не до  них. Ей внезапно удалось сбросить Тарзана со
спины  и человек-обезьяна очутился на земле. Не успел он вскочить, как зверь
задней ногой раскроил ему всю ногу от бедра до колена.
     Вид и запах крови  еще более  подзадорили самцов, но они только глядели
на бой, не вмешиваясь. Но Тог не вытерпел.
     Еще  несколько  секунд тому назад он был  полон ненависти к  Тарзану...
Сейчас он стоял в кругу обезьян и своими отвратительными красными крохотными
глазами  следил  за  боем.  Какая работа  происходила  в  его  диком  мозгу?
Наслаждался ли он незавидным положением своего недавнего врага? Жаждал ли он
увидеть, как вонзятся  мощные клыки Шиты в мягкую шею человека-обезьяны? Или
он   оценил,  быть  может,  бескорыстность   и  самоотверженность   Тарзана,
кинувшегося  в   бой,  чтобы  спасти  маленького  балу   Тики?  Является  ли
благодарность  исключительно человеческой привилегией, или ею обладают также
и существа низшей породы?
     Вид  брызнувшей  на  землю крови  вывел  Тога  из  бездействия: с диким
рычаньем он  всем своим огромным  телом навалился вдруг на Шиту. Его длинные
клыки погрузились в  белое горло  хищника. Своими острыми  когтями  он  рвал
мягкую шерсть зверя на части, и клочья ее летали в воздухе джунглей.
     Пример  Тога  подействовал  заразительно  на других самцов.  Они толпою
кинулись на Шиту и терзали ее тело когтями, оглашая воздух диким завыванием.
     Да!  То  было удивительное, захватывающее  зрелище -- битва первобытных
обезьян  и  белого  исполина,  человека-обезьяны  с  исконным  их врагом,  с
пантерой Шитой.
     Тика в исступлении плясала на ветке дерева, качавшейся под ее тяжестью,
и громкими криками подзадоривала бойцов.  Така, Мумга, Камма и другие  самки
племени  Керчака  присоединились  к  ней,  и  их  дикие  исступленные  вопли
заглушали даже бешеный шум битвы.
     Кусая  и  нанося  удары,  из  последних  сил  боролась  за  свою  жизнь
искусанная, изодранная в клочья Шита, но исход боя был ясен. Даже лев Нума и
тот не рискнул  бы  вступить в бой  с  таким числом исполинских  обезьян  из
племени Керчака. Сейчас,  на расстоянии  полумили от  боя, царь  зверей  при
грозных звуках битвы  проснулся после своего послеобеденного сна, поднялся и
благоразумно побрел дальше -- в глубь джунглей.
     Разодранное,  окровавленное  тело  Шиты  перестало  двигаться.  Пантера
застыла  в последней судороге, а  самцы все еще рвали  в  клочья ее чудесную
шелковистую шерсть. Но усталость взяла  свое, они оставили пантеру,  и тогда
из клубка кровавых тел поднялся гигант, весь окровавленный, и все же прямой,
как стрела.
     Он поставил ногу на неподвижное тело побежденного зверя и, подняв  свое
окровавленное  лицо  к синему небу  тропиков, огласил воздух диким  победным
кличем исполинских обезьян.
     Один  за  другим повторяли этот  крик самцы-обезьяны  племени  Керчака.
Самки, спустившись с деревьев, подошли ближе и начали издеваться  над трупом
убитого зверя. Молодые обезьяны, ребячески подражая старшим, устроили шумную
игру: они представляли только что окончившийся бой.
     Тика подошла к Тарзану.
     Она по прежнему держала у своей волосатой груди маленького балу. Тарзан
опять протянул  руку,  чтобы взять у нее детеныша. Он ожидал встретить  и на
этот  раз  со стороны Тики такой же недружелюбный прием, как  и раньше.  Но,
сверх ожидания, она охотно передала ему своего балу, а сама стала лизать его
страшные раны.
     И даже Тог, который отделался несколькими легкими царапинами, подошел к
ним, встал рядом с Тарзаном  и спокойно смотрел, как последний играл с балу.
А потом и он наклонился и стал вместе с Тикой лизать раны человека-обезьяны.
     IV
     БОГ И ТАРЗАН
     Среди отцовских книг, найденных Тарзаном в хижине на берегу моря,  было
много таких, которые сильно тревожили его начинающий развиваться ум. Работая
усердно,  с  безграничным  терпением,  он,  наконец,  проник  в  тайну  этих
маленьких, черных букашек, которыми кишели печатные страницы. Он  понял, что
различные их комбинации обозначают на безмолвном языке что-то  особенное, не
вполне   доступное   пониманию   мальчика-обезьяны.   Они   возбуждали   его
любопытство,   давали  пищу   воображению   и  наполняли   душу  неудержимым
стремлением к познанию.
     Он  обнаружил,  что  найденный  им  словарь  ничто  иное,  как  сборник
удивительных сведений.  Он узнал  это после  долгих лет неутомимой работы, и
тогда же ему, наконец, удалось открыть способ пользования им.
     Словарь служил ему  предметом интереснейшей игры.  Каждое  новое  слово
открывало  перед ним мир новых понятий, и он  среди массы определений  искал
следы новой мысли с таким рвением, словно преследовал добычу в джунглях. Это
была охота, а Тарзан, приемыш обезьяны, был неутомимым охотником.
     Встречались,  конечно, слова,  которые  возбуждали  его  любопытство  в
большей степени,  чем другие, --  слова, которые  по  той  или  иной причине
занимали его воображение. Так,  например,  он  столкнулся с одним  понятием,
которое ему трудно было сразу уяснить себе, а именно со словом "Бог". Тарзан
обратил  на  него  внимание прежде  всего  благодаря  краткости этого слова.
Помимо этого его поразило,  что  оно  начиналось с букашки "Б",  значительно
большей, чем остальные крохотные букашки "б". Он решил, что  большая букашка
"Б"  --  самец,  тогда  как  остальные  --  самки.  Вторым  обстоятельством,
возбудившим его любопытство, явилось обилие "мужских"  букашек в определении
этого слова. Высшее существо, Творец или Создатель вселенной. Конечно, решил
Тарзан, это очень важное слово, и надо постараться  понять  его. И  это  ему
удалось после долгих месяцев бесплодных усилий и глубоких размышлений.
     Однако  Тарзан не считал потерянным то время,  которое он употреблял на
эти странные  охотничьи экскурсии в заповедную область знаний. Каждое слово,
каждое определение приводило его в таинственные дебри,  раскрывало перед ним
новые миры, в которых он  только начинал ориентироваться; все чаще стали ему
попадаться знакомые образы, и он обогащался все новыми сведениями.
     Но значение  слова "Бог" все еще  не было выяснено. Однажды он пришел к
убеждению, что постиг значение загадочного  слова:  Бог -- это могучий вождь
-- царь всех Мангани! Правда,  Тарзан  все-таки не был вполне уверен в этом,
хотя бы уже потому, что Бог в таком толковании являлся существом сильнейшим,
чем Тарзан...
     Тарзан, не знавший равного себе в джунглях, не хотел мириться с этим!
     Во всех  своих  книгах  Тарзан  не  нашел  изображения Бога,  хотя  все
говорило за  то,  что  Бог  -- великое,  всемогущее  существо. Тарзан  видел
изображения тех зданий, в которых Гомангани поклонялись Богу,  но не заметил
в  них  ни малейших  признаков ни самого Бога, ни следов его пребывания.  Он
даже стал сомневаться в том, что  Бог  вообще существует, и решил сам  пойти
искать Бога.
     Начал он с того, что стал расспрашивать Мамгу, старую обезьяну, которая
видала  всякие виды на своем веку. Но  старуха Мамга могла отдать себе отчет
лишь  в  обыденном.  Случай,  когда  Гунто  принял колючий шип  за съедобное
растение,  произвел  на  нее  значительно  более  глубокое впечатление,  чем
бесконечные проявления величия божия, имевшие место на ее глазах, и  которых
она, конечно, не могла понять.
     Затем Тарзан обратился с расспросами к Нумго. Последний сумел на  время
отвлечь  человека-обезьяну  от поисков истины  в печатных букашках  довольно
оригинальной теорией. По словам Нумго, луна Горо создала свет, дождь и гром.
--  Я знаю это, -- говорил Нумго, -- потому что  Дум-Дум  всегда танцуют при
лунном свете.  Этот довод, достаточно  убедительный  для  Нумго и  Мамги, не
удовлетворил,  однако,  Тарзана.  Тем не  менее  эта  теория  послужила  ему
отправным  пунктом в дальнейших поисках,  которые  велись  им уже  в  другом
направлении. Он начал наблюдать за луной.
     Ночью  он  взобрался  на  верхушку  самого высокого  дерева в джунглях.
Огромным  круглым  шаром сияла  на  небе великолепная  экваториальная  луна.
Человек-обезьяна,  сидя  верхом  на  тонком  качающемся  суку,  поднял  свое
бронзовое лицо к серебряному светилу.
     И сидя там, на вершине дерева, он,  к своему  удивлению, убедился,  что
Горо так же далек от него, как и от земли. Он решил, что Горо боится его.
     -- Иди  сюда,  Горо! -- кричал он. -- Тарзан-обезьяна  не причинит тебе
вреда.
     Но луна и не думала опускаться.
     -- Скажи мне,  -- продолжал  он,  -- ты  ли тот великий вождь,  который
посылает нам Ару-свет, который творит великий шум и буйные ветры и льет воду
на  нас,  обитателей  джунглей  в  те дни, когда становится  вдруг  темно  и
холодно. Ответь мне, Горо, ты ли Бог?
     Конечно, Тарзан не произносил слова "Бог" так, как мы с вами произносим
его. Он не умел говорить на языке своих праотцов-англичан; но для  каждой из
крохотных букашек  он  придумал  особые названия, которые все  вместе взятые
составили своеобразный алфавит.
     В отличие от обезьян, он не довольствовался одними лишь представлениями
о предметах;  ему нужны были слова, обозначающие эти представления. Во время
чтения  он  охватывал все  слова  целиком.  Но  в  разговоре  он  произносил
отдельные  слова,  вычитанные  им  из книг,  соответственно  тем  названиям,
которые  он дал различным маленьким букашкам, встречавшимся в данном  слове.
Обычно он прибавлял к каждому  из них частицу, характеризующую  род (мужской
или женский) букашки.
     Таким  образом и создалось  то величественное слово,  которое  на языке
Тарзана  обозначало  "Бог".  Мужская приставка на  языке  обезьян  --  "бю",
женская -- "мю". Б у него значило "ля", о -- "тю", г -- "моу".
     Итак,  слово  "Бог"   превратилось  у   него  в   "Бюлямютюмюмоу",  или
по-английски: Самец -- Б -- самка -- о -- самка -- г
     Таким  же образом стал он  произносить свое имя  по-новому.  Странно  и
удивительно  звучало  оно. Слово "Тарзан"  состояло  из  двух слов: на языке
обезьян  это значит  "белая кожа". Имя  это было  дано ему приемной матерью,
исполинской  обезьяной Калой. Когда  Тарзан  вздумал  передать  это слово на
языке своих соотечественников, то ему к тому времени еще не  удалось найти в
словаре слов  "белый"  и "кожа".  Но  в  одной из книг он увидел изображение
белого мальчика  и поэтому он назвал себя "Бюмюдимютоумюроу" или  "маленький
самец".
     Понять  удивительную  систему произношения Тарзана  было  бы  столь  же
трудно, сколь  и бесполезно, и  поэтому мы  будем  впредь прибегать  к более
свойственным  нам  приемам произношения,  почерпнутым  нами  из  ученических
тетрадок для упражнений в  грамматике. Усвоение же правила, что "моу" значит
г,  "тю" --  о и  "по" --  у, и что  для произношения слова  "мальчик"  надо
поместить мужскую  частицу  (на  языке  обезьян) "бю" перед целым  словом  и
женскую  частицу  "мю"  перед каждой  отдельной буквой --  было  бы  слишком
утомительно. Помимо того, это завело бы нас в невылазные дебри.
     Итак, Тарзан апеллировал к луне, но луна безмолвствовала. Тарзан пришел
в негодование. Он выпятил вперед свою широкую грудь, оскалил зубы и бросил в
лицо безмолвному светилу свой воинственный клич.
     -- Ты не Бюлямютюмюмоу! -- кричал он. -- Ты не царь джунглей! Ты не так
велик, как Тарзан, могучий охотник, могучий боец!  Тарзан  более велик,  чем
все!  Спустись, Горо, великий трус и вступи в бой с  Тарзаном! Тарзан  убьет
тебя! Я Тарзан, который убивает всех!
     Но луна  не  отвечала  на  хвастливый  вызов  человека-обезьяны. Облако
покрыло лицо луны, и Тарзан решил, что Горо струсил и спрятался. Спустившись
с дерева и разбудив Нумгу, Тарзан стал  ему объяснять, как велик он, Тарзан,
испугавший даже луну  на небе и заставивший  ее скрыться. Тарзан считал луну
существом мужского пола,  так  как  все большие  и  внушающие  ужас предметы
принимаются обитателями джунглей за самцов.
     На Нумгу эти откровения не  произвели особого впечатления: ему хотелось
спать, и он просил Тарзана убраться оставить его в покое.
     -- Но где я найду Бога? -- настаивал Тарзан. -- Ты очень стар: если Бог
существует, ты должен был видеть его. Как он выглядит? Где он живет?
     -- Я --  Бог! -- отвечал Нумго. --  А теперь иди спать  и  не приставай
больше ко мне.
     В  течение  нескольких  минут  Тарзан пристально  смотрел на  Нумгу. Он
склонил свою  красивую голову на  грудь, выпятил вверх квадратный подбородок
и, оттопырив нижнюю короткую губу, обнажил ряд белых зубов. И вдруг с глухим
рычанием, он бросился на сонную обезьяну и впился  зубами в волосатую спину,
а  мощными руками  сдавил  ей шею. Дважды встряхнув обезьяну, он разжал свои
челюсти.
     -- Ты -- Бог? -- спросил он.
     -- Нет! -- взвыл Нумго. -- Я  лишь старая бедная обезьяна. Оставь меня!
Иди  и  спроси у Гомангани, где Бог. Они безволосы, как и ты,  и  тоже очень
мудры. Они должны это знать.
     Тарзан  отпустил Нумгу и пошел странствовать.  Совет Нумги пришелся ему
по душе.  Хотя его  с людьми Мбонги и связывали  чувства, весьма далекие  от
дружбы, но  он  мог,  по крайней  мере, всегда выследить  своих  ненавистных
врагов и узнать, поддерживают ли они сношения с Богом.
     Итак,  Тарзан  в  сильном возбуждении  мчался  по  деревьям  к  селению
чернокожих, горя желанием скорее познать  высшее существо, творца вселенной.
В  пути  он  сделал  смотр  своему оружию:  он  оценивал пригодность  своего
охотничьего ножа, количество  имевшихся  у  него стрел,  новую  тетиву лука;
наконец,  он  остановился на  своем  копье,  которое было гордостью прежнего
владельца, черного воина племени Мбонги.
     Если Тарзан  встретит  Бога,  он не будет застигнут  врасплох! Конечно,
трудно  предвидеть,  какое  именно  оружие  придется пустить  в  ход  против
неведомого врага -- аркан, копье или отравленную стрелу? Тарзан-обезьяна был
уверен,  что если  Бог  пожелает драться,  то не могло быть никаких сомнений
относительно  исхода  боя. Но  Тарзану многое нужно  было  узнать от Бога, и
поэтому он надеялся, что Бог не будет воинственно настроен; однако, он вынес
из  своего жизненного  опыта твердое  убеждение в том, что всякое  существо,
способное защищаться и нападать,  может, смотря по настроению, в любое время
броситься в бой.
     Уже стемнело,  когда Тарзан очутился в селе Мбонги. Безмолвно, как тень
ночи,  занял  он  свое  обычное  место  на суку  огромного  дерева, у самого
частокола. Внизу, на  дороге,  он увидел мужчин  и  женщин. Все мужчины были
раскрашены -- даже более ярко и цветисто, чем в обычное время.
     Посреди них бродило какое-то странное  нечеловеческое существо--высокая
фигура  с  человеческими ногами  и головой буйвола.  Сзади  у него  болтался
хвост, в одной руке он держал хвост зебры, а в другой пучок маленьких стрел.
     Тарзан  вдзрогнул.  Неужели ему  сразу же представился  случай  увидеть
Бога? Несомненно, существо это не было ни зверем, ни человеком, а чем же оно
могло быть, как не творцом вселенной? Человек-обезьяна стал жадно следить за
каждым  движением  этого  странного   существа.  Он  увидел,   как  при  его
приближении  чернокожие падали ниц,  словно их поразили  ужасом таинственные
силы природы.
     Затем  божество  заговорило,  и  все в глубоком безмолвии слушали  его.
Тарзан был  уверен, что только Бог способен без всякого оружия, без  стрел и
копий внушить неграм такой ужас, что они  стоят на месте с широко раскрытыми
от  страха  ртами.   Тарзан  относился  к  чернокожим  с  презрением  именно
вследствие их болтливости: точно мартышки болтали они всякую чепуху и бежали
от  врага.  Большие же, взрослые самцы племени Керчака почти не говорили, но
зато дрались по каждому поводу. Лев Нума тоже был не очень разговорчив, а из
всех зверей джунглей он был наиболее воинственным.
     В эту ночь Тарзан был свидетелем странных, непонятных явлений. Не  умея
их  объяснить, он приписывал их действиям неведомого,  непонятного  Бога. Он
присутствовал при  странной  церемонии вручения боевых копий  трем юношам --
церемонии,   которой   уродливый   кудесник   постарался   придать   жуткий,
фантастический характер.
     С  неослабным  интересом наблюдал  он, как на  трех черных  руках  были
сделаны одинаковые надрезы, и как обменялись юноши кровью  с вождем Мбонгой.
Это был один из  обрядов церемонии  кровного братства.  Кудесник  с дикими и
грозными  заклинаниями  погрузил  хвост   зебры  в  большой   чан  с  водой,
сопровождая свои действия дикой пляской и прыжками. Затем он  окропил головы
и грудь  юношей  волшебной водой. Если  бы человек-обезьяна  понял  истинное
значение  и смысл  этого акта, если б  он  знал, что волшебная  вода  делает
человека невредимым и бесстрашным, он одним прыжком очутился бы между ними и
присвоил бы себе и хвост зебры и основательную порцию воды из чана.
     Но он ничего  не знал и  поэтому сильно  удивлялся не только  действиям
негров, но и той странной  дрожи, которая, точно  мурашки,  пробегала по его
спине.  Ему  передалось  состояние гипноза, которое объединяло  и удерживало
теперь чернокожих в крайнем истерическом возбуждении.
     Чем больше Тарзан углублялся в свои наблюдения, тем более он проникался
убеждением, что  видит  перед  собой  Бога.  Вместе  с  уверенностью  в  нем
рождалась  решимость во  что бы то  ни стало заговорить с  божеством.  А для
Тарзана-обезьяны решить -- значило действовать.
     Чернокожие   племени  Мбонги   находились  теперь   в   самом   крайнем
истерическом возбуждении.  Еще  немного  --  и  они  бы  не  выдержали  этой
напряженной атмосферы.
     Вдруг  поблизости,  почти  у  самого  частокола,  зарычал   лев.  Негры
вздрогнули и  замолкли, прислушиваясь к слишком хорошо знакомому  реву. Даже
кудесник   остановился  и  словно  статуя  застыл  в  неподвижной  позе.  Он
соображал, каким способом лучше всего использовать возбуждение толпы.
     Весь этот вечер  был для кудесника необычайно удачен.  Помимо трех коз,
полученных  им  от юношей  за  введение  их  в  число  полноправных  воинов,
восхищенная и  напуганная  паства поднесла ему  еще много  зерна и  бисера и
порядочный кусок медной проволоки.
     Рев  Нумы еще  звучал  в  ушах потрясенных  негров, когда  среди общего
безмолвия  внезапно  раздался  громкий и  пронзительный  крик  женщины. Этот
момент  Тарзан и  счел  удобным для своего появления на  деревенской  улице.
Бесстрашно  встал он  посреди возбужденных врагов, целой головой выше многих
воинов Мбонги, прямой, как самая прямая стрела, и могучий, как лев Нума.
     Тарзан  смотрел прямо на кудесника. Глаза всех были устремлены на него,
но никто не двинулся -- паралич страха сковал чернокожих.  И в  следующее же
мгновение Тарзан, наклонив голову, ринулся вперед.
     Нервы чернокожих не выдержали. Много  месяцев прожили  они в постоянном
страхе   перед   необычайным  белым  гигантом,  богом  джунглей.  Их  стрелы
таинственно пропадали в самом центре деревни; воины их племени  погибали, не
издав  ни единого  звука  на  охоте в  джунглях, и их трупы,  словно с неба,
падали ночью на деревенскую улицу.
     Лишь  немногим удавалось видеть странного и необычайного демона, и,  по
их   описаниям,  вся   деревня  сразу   же  признала  в   Тарзане  виновника
многочисленных бед! При других условиях, и при дневном свете воины, конечно,
бросились бы  на него,  но  ночью,  и именно этой ночью,  доведенные  жутким
волхвованием кудесника до последних  пределов нервного напряжения, они не  в
состоянии были сопротивляться. Как один человек, кинулись они в свои хижины.
     Только один чернокожий задержался на мгновение. То  был  сам  кудесник.
Наполовину  сам  убежденный  в   силе  своих  шарлатанских  заклинаний,   он
повернулся  к  Тарзану   лицом,  готовый  встретить  его  всеми  испытанными
средствами своей выгодной профессии.
     -- Ты -- Бог? -- спросил Тарзан.
     Кудесник,  не понимавший значения  этих слов, выделывал ногами какие-то
удивительные  па, затем перекувырнувшись  в  воздухе,  присел  на  корточки,
широко раздвинул ноги и вытянул вперед голову.  На миг замер он в этой позе.
Затем громко произнес: "Бу!".
     Это восклицание, очевидно, имело  целью заставить Тарзана уничтожиться;
однако, цель эта не была достигнута.
     Тарзан решил подойти вплотную к Богу и рассмотреть его, и ничто  в мире
не могло  его  остановить. Убедившись  в  негодности своих  прежних средств,
кудесник решил испробовать новые.
     В левой руке он  держал хвост зебры. Он  плюнул на него  и стал вертеть
над ним пучком стрел, которые находились  в другой руке. Творя  эти странные
знамения, он осторожно обходил  Тарзана; по временам подносил  к губам хвост
зебры и шептал себе что-то под нос.
     Действие нового  средства было во всяком  случае моментальным,  так как
заклинаемое  существо,  т.  е.  Тарзан,  быстро  подбежал  к  нему.  Поэтому
кудеснику   пришлось  сузить   свои  магические  круги.  По  окончании  этой
процедуры, кудесник помахал хвостом  зебры над  головой, провел воображаемую
линию  между  собой и Тарзаном, а затем застыл в  грозной  позе,  которой он
хотел испугать Тарзана.
     --  За  эту  черту  ты  ступить  не  сможешь!  -- бормотал  он.  -- Мое
заклинание  -- страшное  заклинание. Остановись, или ты падешь  мертвый, как
только нога твоя переступит черту. Моя мать -- ведьма, а мой отец был змеей;
я  питаюсь  сердцем льва и  внутренностями  пантеры;  я завтракаю маленькими
детьми,  и демоны  джунглей  -- мои рабы. Я  самый могущественный кудесник в
мире, я ничего не боюсь, так как я не могу умереть. Я...
     Но дальше он не успел ничего сказать;  он бежал со всех ног, потому что
Тарзан переступил в этот момент магическую линию смерти.
     Но видя бегство кудесника, Тарзан вышел из себя.  Так Бог не должен был
поступать, по крайней мере такой Бог, каким представлял себе его Тарзан.
     -- Вернись! -- кричал он. -- Вернись, Бог, я тебя не трону!
     Но  кудесник удирал  во  все  лопатки,  прыгая  через  кипящие котлы  и
потухающие костры, горевшие перед хижинами. С невероятной быстротой несся он
прямо  к  своему жилью; но  тщетны  были  его усилия  --  человек-обезьяна с
быстротой оленя Бары мчался вслед за ним.
     Тарзан нагнал кудесника  как  раз  у входа  в  его лачугу. Тяжелая рука
опустилась на плечо волхва и потащила  его назад.  Кожа буйвола попала между
пальцами  Тарзана,  и маска упала с  головы  волхва.  Перед глазами  Тарзана
предстала  фигура  обыкновенного  голого  негра,  который  всячески  пытался
проникнуть в свою хижину.
     Так  это  и  есть тот  Бог, которого Тарзан так  страстно желал видеть!
Тарзан  поднял  свою верхнюю губу и, издав грозное рычанье, кинулся вслед за
дрожащим  от ужаса кудесником в  хижину и там,  в углу, поймал спрятавшегося
волхва. Он вытащил его в другой более светлый угол хижины, освещенный луной.
     Кудесник кусался и  царапался, пытаясь освободиться;  но  довольно было
нескольких  ударов  по  голове, чтобы  он  убедился в  тщетности  дальнейших
попыток сопротивления.  Облитая лунным светом сгорбленная фигура волхва  еле
держалась на дрожащих ногах.
     -- Так это Бог! -- кричал Тарзан. -- Тарзан более могуч, чем Бог!
     -- Я --  Тарзан! -- кричал он в ухо негра.  -- В джунглях, и над  нами,
над текучей водой, и над стоячей водой, над большой водой и над  малой водой
не  найти такого  великого существа, как Тарзан. Тарзан  сильнее Мангани; он
сильнее Гомангани. Своею собственной рукой он убил Нуму-льва и Шиту-пантеру;
нет существа столь великого, как Тарзан. Тарзан  сильнее Бога!  Смотри! -- и
он  с такой силой сжал шею негра, что  тот закричал от боли  и грохнулся без
чувств на землю.
     Поставив  ногу  на  шею лежащего  без  чувств волхва,  человек-обезьяна
поднял свое лицо вверх, к луне, и  испустил протяжный, резкий, победный клич
исполинских самцов-обезьян.  Затем  он наклонился  и,  выхватив из судорожно
сжатых пальцев волхва  хвост зебры, двинулся в  обратный  путь,  не взглянув
даже на безжизненно лежащего чародея.
     Испуганными  глазами смотрели на  него  немногие  смельчаки, рискнувшие
высунуть  головы  из  своих  изб.  Сам  вождь Мбонга  был свидетелем  сцены,
происходившей  на  пороге  хижины волхва. Мбонга  призадумался. Этот старый,
мудрый  негритянский вождь лишь отчасти верил в волхвов, особенно с тех пор,
как сам с годами приобрел большую мудрость; но как вождь, он видел в волхвах
хорошее средство управления; с помощью волхвов он мог пользоваться суеверным
страхом своих подданных в своих интересах.
     Мбонга и кудесник работали  сообща  и делили добычу  пополам, а  теперь
положение кудесника скомпрометировано навсегда! Если только кто-нибудь видел
то, что видел он, Мбонга, то конец вере: нынешнее поколение не станет больше
верить в волхвов, кто бы ими не был.
     Мбонга  решил,  что  он  должен  сделать  все,  чтобы  сгладить  дурное
впечатление от победы лесного демона над волхвом. Он взял свое боевое копье,
осторожно  вышел  из хижины и двинулся вслед за удаляющимся Тарзаном. Тарзан
шел по деревенской  улице так  спокойно, так непринужденно, словно находился
среди дружески расположенных к  нему  обезьян племени Керчака, а не в  стане
заклятых, с ног до головы вооруженных врагов.
     Но  Тарзан только казался таким беспечным; зверь со своим тонким чутьем
всегда  осторожен, всегда начеку. И для искусного следопыта Мбонги  звериное
чутье не было тайной: бесшумно ступал  он по следам Тарзана. Даже Бара-олень
со своими огромными ушами и тонким слухом не догадался бы о близости Мбонги;
но чернокожий не  выслеживал  теперь Бару, он выслеживал человека, и поэтому
думал лишь о том, чтобы не шуметь.
     Все  ближе  и  ближе подкрадывался он  к  медленно шедшему  Тарзану. Он
поднял уже свое  боевое копье над правым плечом. Вождь Мбонга раз и навсегда
покончит с этим страшным врагом своего племени.  Он не промахнется; он метко
нацелится и с такой силой бросит свое копье, что убьет демона на месте.
     Но несмотря на всю свою уверенность, Мбонга все же ошибался в расчетах.
Он  думал, что  выслеживает  человека, но не знал, что человек этот обладает
чутким  обонянием,  свойственным существу  низшей породы. Мбонга  совершенно
упустил  из  виду,  что  Тарзан мог всегда  для  ориентации  воспользоваться
ветром. Чуткие  ноздри человека-обезьяны сразу уловили в дуновении попутного
ветра   запах  преследующего   его  негра.  Тарзан   в  этом  отношении  был
гарантирован  от опасности, так как  даже  в  страшном зловонии  африканской
деревушки  он,   благодаря  своему  сверхъестественному  чутью,  всегда  мог
безошибочно отличить один запах от другого и указать источник каждого запаха
в отдельности.
     Он знал, что за ним по пятам идет человек: внутренний голос предупредил
его  о  грозящей  ему опасности. И  вот, когда  вождь стал  уже  целиться  в
Тарзана, последний  так быстро обернулся и  кинулся на негра, что тот бросил
свое  копье  одним  мгновением  раньше,  чем  было  нужно.  Оно пролетело на
полвершка  выше головы Тарзана; тот наклонился и затем бросился на вождя. Но
Мбонга  не ожидал нападения. Он  повернулся спиной  и  пустился  бежать.  Он
громко закричал, призывая  тем  своих воинов  к  совместным действиям против
пришельца.
     Но тщетно  призывал  Мбонга своих  воинов на  помощь. Юный  быстроногий
Тарзан пролетел с быстротой разъяренного  льва разделявшее их расстояние. Он
глухо  рычал, почти  так  же свирепо, как  и Нума. У  Мбонги кровь застыла в
жилах. Его волосы стали дыбом, и острая дрожь пробежала по его спине, словно
смерть своими холодными пальцами прикоснулась к его телу.
     Воины  Мбонги  слышали  его  крик  из своих  темных хижин, кровожадные,
отвратительные  раскрашенные воины, Они судорожно сжимали дрожащими пальцами
тяжелые боевые  копья. Бесстрашно кинулись  бы  они  на  льва. Для  спасения
своего   вождя  они,  не  задумываясь,   приняли  бы   бой   со  значительно
превосходящим их числом подобных им черных воинов, но этот страшный чародей,
этот демон джунглей наполнял их сердца ужасом. Ничего  человеческого не было
в том  зверином рычании,  которое  исходило  из  его  могучей  груди, ничего
человеческого не было в его выпущенных ногтях, в его кошачьих прыжках. Воины
Мбонги были в ужасе -- и ужас их был настолько велик, что они никак не могли
заставить себя  покинуть  свои  безопасные  убежища.  Они лишь глядели,  как
человек-зверь расправлялся со старым вождем их племени.
     Крича от  ужаса, Мбонга упал на землю. Он был слишком  потрясен,  чтобы
защищаться. Парализованный страхом, лежал  он неподвижно под своим врагом  и
только дико выл  по-звериному. Тарзан поставил колено на грудь  чернокожего.
Подняв голову чернокожего  вверх,  он заглянул ему в  лицо и поднес  к горлу
врага свой  длинный острый нож, вывезенный  некогда Джоном Клейтоном, лордом
Грейстоком  из Англии. Черный воин стонал  в  предсмертной  тоске. Он просил
пощады, но его слова были непонятны Тарзану.
     Впервые  в своей жизни увидел Тарзан  негритянского  вождя  Мбонгу.  Он
видел перед собой глубокого старика, с тонкой шеей и  морщинистым лицом -- с
иссохшей,  пергаментной  физиономией  мартышки.  Тарзан видел  такие лица  у
обезьян... Он прочел в глазах старика ужас. В глазах  зверей  Тарзан никогда
не видел такого ужаса и такой отчаянной мольбы о пощаде, как у лежавшего под
ним человека.
     И вдруг какая-то неведомая сила остановила занесенную над стариком руку
Тарзана. Он  сам  не понимал  причины своих колебаний; никогда  с ним прежде
этого не бывало. Старик дрожал, стонал и был напуган до мозга  костей. Таким
слабым,  беззащитным и несчастным выглядел он, что человек-обезьяна проникся
презрением  к нему;  но вместе  с  тем  в  нем  поднималось  какое-то другое
чувство,   неведомое   Тарзану.  Чувство   жалости  к  врагу  --  жалости  к
несчастному, испуганному старику.
     Тарзан поднялся, оставил Мбонгу и ушел, не причинив ему вреда. С высоко
поднятой головой  прошел  человек-обезьяна  по  селу, вскочил  на  дерево  у
частокола и скрылся из виду.
     Возвращаясь к пристанищу своих соплеменников, Тарзан старался объяснить
себе сущность странной силы, которая удержала его от убийства Мбонги. Словно
кто-то, более могущественный, чем он, приказал ему пощадить врага. Тарзан не
понимал этого:  он не мог допустить  мысли  о  существовании власти, могущей
помимо его воли запретить и приказать ему делать что-либо.
     Поздно  вечером  Тарзан  устроился  на ночлег  на  суку  одного из  тех
деревьев,  которые служили убежищем  обезьянам  племени  Керчака. Он все еще
ломал себе голову над этими мыслями, пока, наконец, не уснул.
     Солнце  стояло высоко на небе, когда  он проснулся. Обезьяны бродили по
лесу в поисках пищи. Тарзан  окинул их  ленивым взором. Они скребли и копали
когтями жирную землю и находили в ней майских и навозных жуков и червей, или
же, забравшись на деревья,  искали там в гнездах яйца, птенцов или ползающих
по листьям сладких гусениц.
     Тарзан заметил около себя орхидею. Она медленно раскрылась и развернула
свои  нежные  лепестки  навстречу  горячим  лучам солнца,  которое  начинало
просвечивать сквозь  густую  листву. Много  тысяч  раз  наблюдал Тарзан  это
прекрасное  чудо;  но сегодня оно возбудило  в нем особый интерес,  так  как
Тарзан начал теперь задавать себе вопросы, которые его прежде не беспокоили.
Он  стал  задумываться над теми бесчисленными  чудесами, которые видел перед
собой.
     Отчего цветы  раскрываются? Каким  образом превращаются молодые почки в
распускающиеся цветы? Как  это все делается? Кто это делает?  Откуда  явился
Нума-лев?   Кто  посадил  первое   дерево?  Каким  образом  в  темную   ночь
прокладывает  Горо  себе  путь по небу, чтобы дать  темным джунглям желанный
свет? А  солнце?  Неужели случайно  появляется  оно на небе?  Почему деревья
растут из  земли?  Почему у  них свой  особый вид,  а у зверей совсем особая
внешность? Почему Тарзан не похож на  Тога, а Тог на  Бару-оленя,  а Бара на
Шиту-пантеру? И  почему Шита так отличается  от  Буто-носорога?  Где  и как,
откуда явились деревья,  цветы, насекомые, все  бесчисленные живые существа,
населяющие джунгли?
     Внезапно  у Тарзана  блеснула  идея. Когда  он  перечитывал  в  словаре
бесчисленные  определения Бога, он натолкнулся на слово "создавать" -- "быть
причиной зарождения" -- "творить из ничего".
     Тарзан  стал  было приходить  уже  к определенному  выводу,  как  вдруг
раздавшийся тонкий писк возвратил его  к  действительности:  писк раздавался
откуда-то с дерева, недалеко от Тарзана. Это кричал маленький балу, и Тарзан
узнал  голос Газана, балу Тики. Он был  назван  Газаном из-за своей  красной
шерсти (Газан на языке исполинских обезьян значит красная шерсть).
     Вслед за писком раздался отчаянный вопль. Очевидно,  маленькое существо
кричало изо всех сил. Тарзан вскочил в тот же миг, словно наэлектризованный.
Как  стрела помчался  он по  деревьям  туда,  где раздавался крик. Вскоре он
расслышал свирепое рычанье молодой самки. Это Тика спешила Газану на помощь.
Опасность  была  огромная. Тарзан это понял  по  испуганному и  вместе с тем
свирепому крику самки.
     Несясь   по   качающимся   ветвям,   бросаясь  с   дерева  на   дерево,
человек-обезьяна  мчался вперед. А крик  звучал все сильнее  и отчаяннее. Со
всех сторон спешили обезьяны Керчака на помощь балу и его матери, и их  рев,
смешавшись с криками самки и ее детеныша, многократно отдавался в лесу.
     Но  Тарзан был  более ловок,  чем  его  тяжеловесные  соплеменники.  Он
опередил  их  и  пришел первым. Холодная  дрожь пробежала по его гигантскому
телу, когда он увидел врага -- самое ненавистное и отвратительное существо в
джунглях.
     Вокруг большого дерева вилась кольцом Хиста-змея -- огромная, тяжелая и
скользкая, а в  мертвой хватке ее  объятий лежал маленький балу Тики, Газан.
Ни одно  существо в джунглях не внушало Тарзану чувства, похожего на  страх,
ни одно, кроме отвратительной  Хисты.  Обезьяны боялись  ее еще больше,  чем
Шиты-пантеры или Нумы-льва. Никакой враг не устрашал их в такой степени, как
Хиста-змея. Тарзан знал, как  боялась Тика этого безмолвного, гнусного гада,
и  безгранично  удивился  неожиданному  поступку  самки.   Она  кинулась  на
блестевшую  своей чешуей Хисту, и когда змея мертвой хваткой обвилась вокруг
нее и  соединила самку  с ее детенышем, та даже и не пыталась высвободиться.
Она  судорожно схватила  своего корчащегося  и  плачущего  детеныша и тщетно
старалась вырвать его из объятий змеи.
     Тарзан  знал, какие  глубокие корни пустил  в  сердце  Тики ужас  перед
Хистой. Он почти не верил своим глазам, когда увидел, что она по собственной
воле  бросилась  в объятия  ехидны. Тарзан  и  сам разделял чувства самки по
отношению  к Хисте. Он не решался даже прикоснуться  к змее. Почему -- этого
он не  мог  сказать, так как не допускал и мысли о том, что он просто боится
ее.  Да это  и не  было  боязнью. Скорее  это было  непобедимое  отвращение,
передавшееся  ему  через  многие  поколения  от  первобытных людей,  в груди
которых бился тот же безграничный страх перед скользким гадом.
     И все же Тарзан колебался не  дольше, чем Тика. Он вскочил на Хисту так
стремительно, словно  вскакивал  на  спину Бары-оленя. Под его тяжестью змея
зашевелилась и  яростно зашипела; но она не выпустила ни одной из своих трех
жертв, и в ту  минуту, когда Тарзан вскочил на нее, она приняла и его в свои
холодные объятия.
     Все  еще вися на дереве, могучая ехидна  свободно  держала всех троих в
своих тисках  и  готовилась  покончить с ними.  Тарзан выхватил свой  нож  и
быстрым движением  всадил его в  тело врага;  но  широкое кольцо  удава  еще
сильнее сдавило его, и у него исчезла надежда смертельно ранить змею прежде,
чем она покончит с ним. И все же он боролся. Кроме желания избегнуть ужасной
смерти, им прежде  всего руководило  стремление спасти Тику  и  ее  балу. Но
только убив Хисту, можно было спасти их.
     Огромная, широко  раскрытая пасть удава зашевелилась  над его  головой.
Упругое,  как резина,  чрево,  которое переваривало  с одинаковой  легкостью
кролика  и  рогатого оленя,  уже было готово принять в свои недра  обезьян и
человека-обезьяну, но Хиста как раз повернула  свою голову в уровень с ножом
Тарзана. В тот же  миг он  схватил пятнистую шею змеи  и глубоко всадил свой
тяжелый охотничий нож ей в мозг.
     Конвульсии пробежали  по  телу  Хисты. Она вздрогнула  и  замерла,  вся
сжалась и снова замерла, а потом стала судорожно кидаться во все стороны; но
вскоре  перестала двигаться. Она была теперь в  агонии, но даже и сейчас все
еще могла справиться с десятками обезьян и людей.
     Тарзан быстро схватил Тику и,  вытащил ее из ослабевших тисков, спустил
на землю. Затем, освободив балу, он передал  его матери. Хиста шипела, и все
еще судорожно сжимала человека-обезьяну; но  после некоторых усилий  Тарзану
удалось освободиться из мощных тисков и спрыгнуть на землю.
     Вокруг дерева сидели обезьяны и с любопытством смотрели  на битву, но в
тот  момент,  когда Тарзан благополучно достиг  земли, они спокойно отошли в
сторону и углубились в лес в поисках пищи. Тика пошла за ними, видимо, забыв
все, кроме своего балу и  того  обстоятельства,  что  перед  своим  досадным
приключением  она  нашла  на  дереве искусно скрытое гнездо с  тремя свежими
большими яйцами. Тарзан  в  свою очередь тоже не проявил особого  интереса к
битве,  которая уже закончилась, и медленно побрел к маленькому болоту, куда
обезьяны его племени ходили на водопой. Странно было то, что он на  этот раз
не издал победного клича над трупом поверженного врага. Вероятно потому, что
Хиста в  его  глазах не  была  зверем.  Слишком уж  отличалась  она  во всех
отношениях  от остальных обитателей джунглей. Впрочем, Тарзан  не раздумывал
об этом. Он знал одно: он ненавидел Хисту!
     Утолив  жажду,  он прилег в тени  дерева на  мягкой траве.  Он вспомнил
недавний  бой со  змеей.  Странным  казалось ему  то,  что  Тика добровольно
кинулась в объятия отвратительного чудовища. Что ее двинуло на это? И почему
сделал он  то же,  что сделала Тика? Ведь Тика не принадлежала  ему, также и
балу Тики? И Тика, и балу принадлежали Тогу.
     Почему  же он,  Тарзан, бросился  спасать их? Как Тарзан  не ломал себе
голову,  он  не мог  объяснить своего поведения.  Он  считал  это  таким  же
непроизвольным поступком, как и то, что он даровал жизнь старику Гомангани.
     V
     ТАРЗАН И ЧЕРНОКОЖИЙ МАЛЬЧИК
     Сидя под огромным деревом, Тарзан вил из трав новую веревку для аркана.
Тут  же  лежали  остатки  прежнего, разодранного  в клочья когтями и  зубами
Шиты-пантеры.  Лишь небольшая часть  веревки  лежала  на траве,  потому  что
свирепой кошке не удалось освободиться из аркана, и она унеслась в джунгли с
петлей, болтавшейся вокруг ее пятнистой шеи, и с концом  веревки, задевавшим
за кусты.
     Тарзан улыбнулся, вспомнил яростный гнев Шиты, ее  попытки освободиться
от стягивавшей шею петли и жуткий рев, в котором слышны были ненависть, гнев
и страх. Он улыбнулся,  воскресив в памяти картину  позорного бегства зверя.
Но  он жаждал сейчас  новых побед и потому быстро  приводил  в  порядок свой
аркан.
     Из всех арканов, свитых Тарзаном, это был самый тяжелый, самый крепкий.
Человек-обезьяна  мечтал, что сам Нума-лев попадется  в аркан. Он чувствовал
себя  великолепно,  и  голова  его  работала  так  же быстро,  как  и  руки.
Великолепно   чувствовали  себя  и   обезьяны   племени  Керчака,  бродившие
поблизости в поисках пищи.
     Их не  смущали мысли о будущем,  и  лишь  неясно воскресали в их памяти
сцены  из  недавнего прошлого.  Сладостный  процесс насыщения  доставлял  им
бессознательную радость.  Потом они уснут --  в этом заключалась их жизнь, и
они наслаждались ею  не меньше, чем мы с вами --  так же, как наслаждался ею
Тарзан. Возможно даже, что жизнь ощущалась ими полнее и радостнее, чем нами,
так  как диким зверям в  джунглях незнакомы  наши порывы к неведомому,  наши
отклонения  от законов природы. А что может доставить больше счастья, больше
удовольствия, чем исполнение своего предназначения?
     Газан, маленький балу Тики, играл рядом с Тарзаном, а  Тика бродила  на
противоположном конце луга в  поисках пищи. И Тика,  и мрачный Тог перестали
теперь  относиться  с недоверием  к Тарзану и не боялись  больше  за  своего
первенца,  когда  Тарзан подходил к нему. Разве человек-обезьяна  не кинулся
навстречу верной смерти, чтобы спасти Газана от когтей и зубов  Шиты?  Разве
не ласкает он детеныша и не нянчится с ним почти с материнской нежностью? Их
опасения исчезли, и Тарзану  приходилось теперь неоднократно  выполнять роль
обезьяньей няньки --  занятие, которое никогда не теряло своей прелести, так
как  в  Газане  он  видел  неисчерпаемый  источник  нежданных  откровений  и
интересных развлечений.
     Детеныш  научился  взбираться  на  дерево  --  искусство,  которое  ему
пригодится потом, когда ему более всего потребуется быстрота и умение лазить
на деревья. Взбираясь на дерево, под которым сидел Тарзан, на  высоту 15--20
футов, Газан быстро  подтягивался на  руках и осторожно  опускался на нижнюю
ветвь  посидеть на ней и немного отдохнуть;  затем, гордый своими  успехами,
спускался  на землю и снова  карабкался наверх. Иногда  и даже  сравнительно
часто (ведь он был  обезьяной), его внимание  отвлекалось жуками,  червями и
крохотными полевыми мышами,  и он  бегал тогда за ними; ему удавалось иногда
поймать жука; но никогда не мог он настичь полевую мышь.
     Он чуть не упал, споткнувшись о веревку Тарзана. Он пустился  бежать по
лужайке, схватив ее  своей  крохотной лапкой и выдернув другой конец из  рук
Тарзана. Тарзан вскочил, быстро погнался за детенышем и стал  ласково  звать
его обратно.
     Газан  бежал  к своей матери.  Секундой позже подбежал  к ней и Тарзан.
Тика  взглянула  на  них  и, увидев  бегущего  Газана  и  преследующего  его
человека,  оскалила клыки и  ощетинилась;  но  узнав  Тарзана,  успокоилась,
повернулась  к нему задом  и углубилась в поиски корма.  Тарзан догнал балу.
Газан отчаянно пищал и визжал,  когда человек схватил  его, но  Тика даже не
взглянула на них. Она теперь не боялась за  своего первенца, когда тот играл
с Тарзаном. Разве не спас Тарзан ее балу дважды от смерти?
     Отняв у балу веревку, Тарзан сел под дерево и продолжал работать. Но он
все  время был  настороже, так  как шаловливый балу  только и ждал  удобного
случая, чтобы снова украсть веревку.
     Несмотря на это, Тарзан  быстро  кончил работу. Аркан был сделан лучше,
чем когда-либо. Он подарил Газану остатки прежнего аркана. Это была полезная
игрушка: Тарзану хотелось передать детенышу  свои  познания,  чтобы  тот  со
временем  мог  ими  воспользоваться.  Врожденная  способность  к  подражанию
поможет крошке усвоить приемы обращения Тарзана с его любимым оружием.
     Тарзан перекинул через плечо свой аркан и отправился в джунгли, а Газан
с ребячьим восторгом кружился по поляне с болтающейся сзади него веревкой.
     Не голод, а другое намерение побудило Тарзана отправиться на охоту: ему
хотелось испытать пригодность нового  аркана. Он  все  время думал о Газане.
Детеныш  уже  давно  полюбился  ему.  В  начале  просто  потому, что он  был
детенышем Тики. Затем он ему стал нравиться сам по себе. У Тарзана сказалась
живая душевная потребность излить  на  ком-нибудь свою любовь -- стремление,
свойственное всем представителям человеческого рода. Тарзан завидовал  Тике.
Правда,  Газан  проявлял  к своему  безволосому приятелю  несравненно  более
горячие  чувства, чем  к угрюмому отцу,  но во всех серьезных случаях жизни,
когда  ему  было страшно или больно, или он чувствовал голод, детеныш прежде
всего бежал  все-таки к Тике и у  нее искал зашиты и приюта. И Тарзан тяжело
переносил  свое одиночество и страстно жаждал найти существо, которое искало
бы только у него защиты и приюта.
     У Тога  была Тика.  У Тики  --  Газан.  И  почти  каждая из  обезьян их
племени,  самец или самка, имела любимое и любящее существо. Тарзан не  умел
точно выразить свои мысли; он только знал, что  жаждал того, в чем ему  было
отказано -- жаждал чувства, которое связывало Тику с  ее  балу. Он завидовал
Тике желал иметь собственного родного балу.
     Он знал, какая сплоченная семья у Шиты с ее детенышами. В глубокой чаще
джунглей,   около  мрачных  утесов,  где  не  чувствовался  даже  полуденный
тропический зной, в тени  густого кустарника находилось логовище Нумы-льва и
Сабор-львицы. Тарзан часто заставал  их там. Он видел, как играют вокруг них
маленькие шаловливые детеныши. И молодая лань пасется вместе с Барой-оленем.
И Буто-насорог  тоже имеет  безобразного,  крохотного балу. В  джунглях  все
имели своих балу, все, кроме Тарзана.
     Им овладело грустное раздумье. Но когда чуткие ноздри человека-обезьяны
уловили запах дичи, ход его мыслей  сразу переменился.  С кошачьей ловкостью
вскочил он на сук  дерева, раскинувшегося над  водопоем. Здесь утоляли жажду
тысячи диких обитателей этих диких джунглей.
     Много  тысяч  раз  служило  это  огромное  старое  дерево  убежищем для
кровожадных  охотников, которые ожидали  у водопоя  появления добычи. Не раз
орошали кровью своих жертв его пышную листву Тарзан-обезьяна, Шита-пантера и
Хиста-змея...
     К  водопою приближался Хорта-вепрь. Со своего дерева Тарзан увидел его.
Мощные клыки и свирепый  нрав служили Хорте защитой против  самых  страшных,
голодных и сильных зверей в джунглях.
     Но  Тарзану хотелось есть; а когда он был голоден, он нападал  даже  на
сильнейшего врага, если только  тот был  съедобен.  Как в  битве,  так  и  в
утолении   голода,  человек-обезьяна  проявлял  даже  большую  дикость,  чем
страшные звери джунглей. Он не знал  чувства  страха и не  щадил  никого, за
исключением тех  случаев, когда  таинственная,  неведомая сила останавливала
уже занесенную  над жертвой руку -- сила, которую он не мог постичь, так как
не  знал  ни  своего  происхождения,  ни  тех  таинственных  нитей,  которые
связывали его с цивилизацией и гуманностью.
     Итак,  не  дожидаясь более мелкой добычи,  Тарзан быстро закинул  петлю
нового  аркана  на шею  зверя.  Лучшей  пробы  для  веревки  нельзя  было  и
придумать.  Свирепый вепрь кидался из стороны в сторону; но, несмотря на все
свои старания, ему все  же не удалось освободиться от крепко стягивавшей его
шею петли. Конец аркана Тарзан привязал к дереву.
     Хорта  метался  и  рвался  напролом.  Он  грыз  мощными  клыками  ствол
громадного дерева. Тарзан, выждав время, прыгнул  на землю. В руке он сжимал
свой длинный охотничий нож. Не одну услугу  оказал ему этот надежный товарищ
с тех пор, как помог ему расправиться с Болгани-гориллой.
     Тарзан стал подходить к Хорте. Кабан повернул к нему свою морду.
     Броситься на могучего Хорту-вепря с небольшим охотничьим ножом  в руках
было  совершенным безумием. Так могло казаться  всякому, кто знал Хорту лишь
по наслышке, а Тарзана и вовсе не знал.
     Хорта   остановился   перед  человеком   и   стал   на   него  глядеть.
Отвратительные глубоко сидящие глаза  зверя сверкали как  уголья. Он тряхнул
своей огромной головой.
     -- Пожиратель грязи!  -- произнес  белый гигант.  -- Ты ешь  нечистоты!
Даже твоя  туша  воняет,  но  она  жирна  и вкусна. Я сегодня буду есть твое
сердце, обладатель самых  мощных клыков!  Пусть мое  сердце станет  таким же
диким, как твое!
     Хотя Хорта и  не понимал значения этих слов, он все же  рассвирепел. Он
видел  перед   собой   голого  мужчину  --   безволосое,   слабое  существо,
осмелившееся стать на его пути-- и он бросился в атаку.
     Тарзан  ждал,  когда  вепрь  поднимет  вверх свою  страшную  морду.  Он
рассчитывал  тогда  нанести ему  удар  в  грудь.  Хорта  поднял  морду --  и
человек-обезьяна быстрее молнии  подскочил к зверю,  присел на корточки и со
всей  силой  всадил длинное  острие охотничьего ножа  в сердце  Хорты-вепря.
Затем  он быстро  отскочил в сторону  и стал глядеть на предсмертную  агонию
кабана, а секундой позже уже лакомился горячим окровавленным сердцем зверя.
     Насытившись, Тарзан помчался дальше, в самую глубь джунглей; он сегодня
был  в  особенно  бодром состоянии  духа и потому не  прилег отдыхать в тени
дерева,  как он  имел  обыкновение  делать  после  еды.  К  селению  Мбонги,
чернокожего  вождя, лежал  его путь --  к  людям  страстно  ненавистного ему
племени.
     С реки, протекавшей через село негров, повеяло ветром. Тарзан подошел к
селению  со  стороны  реки.  Жизнь реки  всегда  привлекала  Тарзана.  Он  с
удовольствием любил дразнить Джимму -- сонного крокодила, когда тот грелся в
лучах солнца,  и  весело было пугать  стиравших свое  скудное  одеяние самок
Гомангани и их балу, играющих на солнце.
     Одна женщина с ребенком отошла по берегу несколько дальше обычного. Она
искала раковины, которые можно было найти только в тине на берегу. Это  была
молодая  негритянка,  лет  тридцати. Ее  зубы  были  заострены,  так как она
принадлежала к племени, которое  питалось человеческим мясом. На нижней губе
у  нее висела грубая медная серьга, оттягивавшая губу  книзу, обнажая нижний
ряд зубов и десну. В носу торчала деревянная тонкая  спица, в ушах, на лбу и
щеках  висело  множество металлических украшений. Подбородок и  верхняя губа
были  раскрашены, и густые краски расползались по  всему лицу. Женщина  была
совсем голая, только  легкий пояс из трав покрывал  ее бедра. Все считали ее
красавицей, и она  сама тоже;  будучи  из чужого  племени, она  пользовалась
среди воинов Мбонги большим почетом.
     Ее  ребенок был мальчик  лет  десяти,  стройный и  для негра  красивый.
Тарзан, спрятавшись в густом кустарнике, глядел на обоих из своей засады. Он
хотел,  бросившись  вперед,  свирепо  зарычать, чтобы  насладиться  картиной
бегства  испуганной самки  и ее балу; но какое-то  сложное  чувство удержало
его. Перед  ним  стоял балу,  который был во всем подобен ему. Правда,  кожа
мальчика была черной, но разве  это важно?  Тарзан не видал белых  людей. Он
был  уверен, что представляет  собой единственный  экземпляр  этой  странной
породы.
     Тарзану вдруг  пришла  идея:  а что  если сделать этого мальчика  своим
балу? Он будет  заботиться о нем, кормить, защищать и сообщать ему тайны тех
знаний, которыми  обладает лишь  он один, Тарзан, получеловек, полуобезьяна,
изучивший вдоль  и поперек джунгли, от  их вязкой почвы и до верхушек  самых
высоких деревьев.
     Тарзан развязал  аркан  и  направил  петлю.  Мать  и сын, не подозревая
страшного врага, продолжали искать раковины  в тине, копаясь в ней короткими
палками.
     Тарзан находился позади  них, петля  аркана лежала  на  земле.  Быстрым
движением  взметнул  он петлю выше  головы, и,  плавно рассекая воздух,  она
взвилась  над  беспечно играющим  мальчиком,  и  упала ему на плечи.  Тарзан
потянул ее  к  себе.  Ребенок  испустил отчаянный крик.  Мать  обернулась  и
увидела перед собой белого гиганта, который стоял  поодаль  и  тащил  к себе
судорожно мечущегося мальчика.
     С   криком   ужаса   и    гнева   бесстрашно   бросилась   женщина   на
человека-обезьяну. Было ясно, что она не отступит даже  перед смертью, чтобы
отстоять своего ребенка. Лицо ее было отвратительно и ужасно, даже в обычное
время. Но,  распаленная  гневом, она производила чудовищное  впечатление.  И
человек-обезьяна невольно отступил  перед нею, но не  в страхе, а из чувства
гадливости. Чувство страха было ему неведомо!
     Чернокожий балу царапался и  кусался, но Тарзан схватил его под мышку и
скрылся в  лесной  чаще  в  тот  самый  момент, когда  разъяренная  женщина,
подбежав к нему, едва не отняла своего ребенка. И потом, когда он пробирался
по девственной  чаще джунглей,  он не переставал  думать  о  странных самках
Гомангани, которые так же сильны, как и самцы.
     Крики и угрозы женщины еле  доносились издалека.  Тарзан  остановился и
стал  рассматривать  свою добычу. Чернокожий  мальчик от ужаса перестал даже
кричать и царапаться.
     Испуганными,  широко  раскрытыми  глазами  смотрел  мальчик  на  своего
похитителя.
     -- Я  -- Тарзан, -- заявил  человек-обезьяна на языке антропоидов. -- Я
тебе не причиню вреда. Ты теперь  балу Тарзана. Тарзан тебя защитит. Он тебя
будет кормить. Все, что есть лучшего в джунглях, будет твоим, так как Тарзан
-- могучий  охотник. Не бойся никого, даже  Нумы-льва,  потому что Тарзан --
великий охотник. В джунглях нет равного Тарзану -- сыну Калы. Не бойся!
     Но  ребенок  плакал и  дрожал.  Он не знал языка исполинских обезьян, и
речь  Тарзана  казалась ему ревом  лесного зверя. Кроме того, он слыхал  про
этого  злого белого  лесного  бога по рассказам  старших.  Белый  демон убил
Кулонгу  и многих других воинов вождя Мбонги. В ночной темноте проникал этот
злой  дух в деревню, похищая стрелы и яд,  пугая женщин, детей и даже  самых
смелых воинов. Было известно, что этот гадкий  бог пожирает маленьких детей.
Сколько раз  об  этом  говорила  ему мать, когда  он шалил и не слушался,  и
грозила отдать его белому демону, если он будет себя плохо вести.
     -- Тебе холодно,  Гоубюбалу? --  спросил Тарзан. Он назвал его на языке
обезьян, за  неимением  другого имени, "черным детенышем мужского  рода". --
Солнце светит, почему же ты дрожишь?
     Тяйбо ничего не понял, но он кричал изо всех  сил и просил белого  бога
отпустить  его  к  своей  маме,   обещая  с   этого  дня  вести  себя  самым
безукоризненным образом.  Тарзан качал головой. Он  не  понимал  ни  единого
слова.  Но  это  пустяки.  Он  научит  Гоубюбалу  языку,  на  котором  можно
разговаривать. Для  Тарзана было ясно, что лепет Гоубюбалу не  имел никакого
смысла.  Звуки, издаваемые  балу,  были так  же бессмысленны, как  щебетанье
глупых птиц. Самое лучшее, думал  человек-обезьяна, это воспитать балу среди
обезьян племени Керчака: там он  услышит,  как  Мангани  разговаривают между
собой, и таким образом он скоро научится говорить как следует.
     Тарзан вскочил на качающийся сук дерева, которое широко раскинулось  во
все  стороны,  выпрямился и  приказал  ребенку  следовать за  собой; но  тот
судорожно  цеплялся за  сук  дерева  и плакал.  Этот  мальчик,  родившийся в
Африке,  конечно,  лазал  много  раз по деревьям,  но  мысль о  том, что ему
придется  мчаться по лесу, перескакивая  с сука на сук, вслед за  этим белым
демоном, наполняла его детское сердце безграничным ужасом.
     Тарзан глубоко вздохнул.  Вновь  приобретенному  балу не хватало многих
элементарных познаний. Сердце  сжималось у него при  мысли об этом отсталом,
хрупком  детеныше.  Он   попытался  принудить  Тяйбо  следовать   за  собой,
подталкивая его, но ребенок не  двигался с места. Тогда Тарзан схватил его и
понес на спине.
     Тяйбо  перестал кусаться  и царапаться. Бежать было немыслимо.  Если бы
даже ему удалось спуститься на землю, он вряд ли сумеет найти  дорогу домой.
А  если и сумеет,  то лес полон львами,  леопардами и  гиенами, которые, как
великолепно  знал  Тяйбо,  питали  особое   пристрастие  к  мясу  чернокожих
мальчиков.
     Страшный белый  бог  еще  не сделал ему ничего худого.  Но Тяйбо не мог
рассчитывать на такое же бережное отношение к своей особе со стороны ужасных
зеленоглазых пожирателей людей. Приходилось  выбирать меньшее из двух зол, и
поэтому черный балу покорился и дал себя нести белому демону куда угодно.
     Но когда  Тарзан  быстро  помчался с  ним по  деревьям,  маленький балу
закрыл в страхе глаза, чтобы не видеть ужасной пропасти, которая разверзлась
под ним. Никогда еще в своей жизни ребенок не  переживал такого смертельного
страха. Но этот  страх был непродолжителен.  Хотя  белый гигант  с ужасающей
быстротой  несся  по  деревьям, в  сердце  Тяйбо  стало  проникать  странное
ощущение  доверчивости  и   спокойствия.   Он  видел,  как  уверенно  прыгал
человек-обезьяна с  дерева на дерево, с сука на сук,  ни на секунду не теряя
равновесия. Да  помимо  этого  Тяйбо  сообразил,  что  на  деревьях  гораздо
безопаснее, чем на земле среди страшных львов.
     Тарзан  наконец   добрался   до  стоянки  своего   племени.  По  своему
обыкновению, он неожиданно  упал на  землю  среди них, держа на спине своего
мальчика. Обезьяны  сейчас  же  заметили  чернокожего балу и с ощетинившейся
шерстью и оскаленными зубами подошли ближе.
     Еще час тому назад маленькому Тяйбо казалось, что он дошел до последних
пределов  отчаяния;  но  теперь  при виде этих страшных зверей,  собравшихся
вокруг него,  он  понял, что  все  прежние  его ужасы  --  сущие  пустяки  в
сравнении с тем,  что его ожидает сейчас.  Почему этот белый  великан  стоит
среди обезьян так бесстрашно?  Отчего  не  бросился  он в бегство  при  виде
отвратительных,  волосатых  чудовищ,  которым стоит  только захотеть,  чтобы
растерзать в один миг их обоих?
     Широко раскрытыми глазами смотрел перепуганный  Тяйбо на подходивших  к
нему  самцов.  Он видел их морщинистые лбы и  их огромные зубы, и  маленькие
злые  глаза. Он  заметил,  как  напряглись под  косматой  шерстью  их мощные
мускулы.  Каждое  их  движение  и  поза   выражали  угрозу.  Тарзан  заметил
опасность. Он поднял Тяйбо и поставил его впереди себя.
     -- Это Гоубюбалу Тарзана, -- сказал он. -- Не смейте его  трогать, а не
то Тарзан  убьет вас  всех!  --  и он, оскалив зубы, повернулся  к ближайшей
обезьяне.
     --  Это  Гомангани! --  отвечала обезьяна. -- Пусти  меня, я  его убью.
Гомангани -- наши враги. Дай мне убить его!
     -- Убирайся!  -- зарычал Тарзан. -- Я еще раз говорю  тебе, Гунто: этот
балу принадлежит Тарзану. Отойди прочь, или Тарзан убьет тебя.
     И человек-обезьяна угрожающе надвинулся на Гунто.
     Самец медленно попятился назад, воинственный  и  гордый,  точно собака,
которая при встрече с другой собакой  из гордости не хочет с нею драться, но
в то же время боится повернуться и удрать.
     Подошла привлеченная любопытством Тика. Рядом с  ней ковылял  маленький
Газан. Они, как и другие обезьяны, были сильно удивлены, но Тика не оскалила
своих зубов и не рычала, подходя к ним. Тарзан заметил это и обрадовался.
     -- У Тарзана есть теперь балу! -- сказал он. -- Он и Газан могут играть
вместе.
     --  Да ведь  это Гомангани! -- отвечала  Тика. -- Он убьет  моего балу.
Унеси его, Тарзан! Тарзан засмеялся:
     --  Он  не может убить даже Намбу-крысу! -- отвечал  он.  -- Это  очень
маленький балу, и он к тому же сильно испуган. Пусть Газан поиграет с ним.
     Тика тем не менее  побаивалась за своего  балу.  Несмотря  на  всю свою
свирепость, огромные антропоиды боятся всего. В конце концов, вера в Тарзана
поборола страх,  и  она толкнула  Газана  к маленькому  негру.  Но  инстинкт
заговорил в Газане:  маленькая  обезьяна  оскалила  свои  зубы  и со злобным
плачем кинулась обратно к своей матери.
     В  свою  очередь, и Тяйбо  не проявлял горячего желания к  сближению  с
Газаном, и поэтому Тарзан не настаивал.
     Всю  следующую неделю Тарзан  был очень занят. Он только  теперь понял,
какую  ответственность взял на себя. Ни на минуту нельзя было  оставить балу
одного: за исключением Тики, все обезьяны племени Керчака  желали отделаться
от маленького чернокожего. Это им наверное удалось бы, если бы Тарзан не был
постоянно настороже. Тарзан  брал  с собой своего  Гоубюбалу всюду,  даже на
охоту. Все это, сказать правду, было скучно, да и чернокожий мальчик казался
Тарзану таким глупым и трусливым: он не мог справиться даже с самыми слабыми
зверями джунглей,  и Тарзан не понимал, как Гоубюбалу прожил до  сих пор? Он
принялся за воспитание негритенка. Слабая надежда проснулась в нем, когда он
увидел,  что  Гоубюбалу   научился  произносить  несколько  слов  на   языке
антропоидов, и что  он без  особого  ужаса  теперь взбирается почти на самую
верхушку  дерева;  но одно  обстоятельство смущало Тарзана.  Он часто  видел
детей  в деревне  негров. Он  видел,  как  они  играют и  заливаются звонким
смехом,  но маленький Гоубюбалу  никогда не смеялся. Бывали случаи, когда он
вяло улыбался, но смех был ему чужд.
     Он видел  также, что маленький балу  мало ест и с каждым даем все более
худеет. Вспомнив, как дикая Кала заботилась  о нем,  когда он был маленьким,
он  теперь окружил  всевозможными заботами  маленького негра,  но  все  было
напрасно: Гоубюбалу перестал бояться Тарзана  -- вот все, чего он достиг. Ко
всем же другим живым существам,  населявшим  джунгли, балу по-прежнему питал
страх. Он боялся  джунглей днем,  боялся головокружительных  путешествий  по
верхушкам деревьев. Он  боялся джунглей ночью  и с ужасом ложился  спать  на
обычное ложе  Тарзана, высоко над  землей, откуда были видны рыскающие внизу
страшные звери джунглей.
     Тарзан  не  знал,  что  ему  делать. В нем  текла кровь его  предков --
англичан;  он  не мог легко примириться с мыслью о крушении своих  замыслов,
хотя и  должен был  сознаться, что  его  балу далек от совершенства.  Тем не
менее  он был верен долгу и даже  чувствовал, что полюбил Гоубюбалу, хотя  и
понимал,  что  любит его далеко  не так страстно,  как  Тика своего Газана и
чернокожая мать своего ребенка.
     Чернокожий мальчик мало-помалу  перестал  питать  к  Тарзану  суеверный
ужас. Он постепенно  проникся к нему доверием и  даже восхищением.  Огромный
белый злой бог был с ним  очень  нежен в  то время, как  с другими  жесток и
свиреп.  Он видал,  как белый  бог  расправился  с самцом,  который  пытался
подойти и убить Гоубюбалу: человек-обезьяна с напрягшимися мускулами кинулся
на противника и своими крепкими белыми зубами впился в его шею.  Со свирепым
звериным  ревом и  воем  вцепились они друг в друга, и мальчик убедился, что
дикое рычание его защитника ничем не отличалось от рычания обезьяны.
     Тарзан принес однажды на своей спине целого оленя, которого он убил как
Нума, вскочив ему на спину и погрузив  когти в шею животного. Тяйбо задрожал
от ужаса, но как зачарованный смотрел  на Тарзана. Впервые  проникло  в  его
человеческое сердце смутное желание --  стать похожим на  человека-обезьяну.
Но у маленького негра  не было той божественной искры, которая горела в душе
у белого мальчика. Ему не  удалось, подобно Тарзану, усвоить в детстве быт и
природу диких зверей джунглей.  Тарзану помогало  воображение, а воображение
есть наивысший ум.
     Фантазия  создает  мосты,  города   и   государства.  Звери   не  умеют
фантазировать,  негры  обладают фантазией  лишь в  слабой степени,  но сотни
тысяч  людей  культурных  рас  владеют  этим  высшим даром  и  благодаря ему
господствуют над землею.
     В то  время,  как  Тарзан  заботился  о  будущем  своего  балу,  судьба
распорядилась мальчиком по собственному усмотрению. Удрученная горем Момайя,
мать  Тяйбо, обратилась за помощью к волхву своего села,  но он ей ничем  не
помог. Хотя Момайя и дала ему двух коз,  он все же не вернул ей Тяйбо и даже
не  сказал,  где  находится  ее мальчик.  Момайя, однако,  была  женщиной  с
характером и, будучи  сама  из другого  племени, не очень доверяла волхву из
племени  ее  мужа. Когда же заклинатель  демонов намекнул, что  ей  придется
пожертвовать еще двумя жирными  козами за более верные сведения об  ее сыне,
то  она  рассердилась  и  дала  волю  своему языку. Ее отповедь  имела очень
быстрый, но своеобразный успех:  кудесник поспешил  убраться, унося с  собой
хвост зебры и чудодейственный котел.
     Когда же он исчез,  и  Момайя  немного успокоилась, она снова предалась
горьким думам о своем Тяйбо. Как узнать, жив ли он или нет?
     Ей  было  известно, что белый демон не  ест человеческого мяса, так как
убивая черных воинов, он  не прикасался к  их трупам. С другой стороны, труп
Тяйбо до сих пор нигде не обнаружен, и из этого Момайя заключила, что ее сын
жив. Но где же он находится?
     Она  вспомнила  про Буковаи-нечистого, который  жил  в горной пещере на
севере  от села Мбонги.  Старый  Буковаи -- это  знали все  --  жил вместе с
нечистыми  духами.  Лишь  немногие  отваживались  посещать  его;  во-первых,
Буковаи внушал неграм ужас своим темным ремеслом и своими двумя гиенами, про
которых  было  достоверно  известно, что  они  вовсе  не гиены,  а оборотни;
во-вторых, Буковаи  страдал отвратительной болезнью, которая и  побудила его
жить отшельником -- страшная язва медленно разъедала ему лицо.
     Момайя решила, что точные  сведения о Тяйбо ей может дать  только такой
колдун, который находится в дружбе с  богами и демонами, так как украл Тяйбо
или бог, или демон. А таким именно  колдуном и был Буковаи. Но даже она  при
всей  своей великой материнской  любви  дрогнула  при  мысли  о  том, что ей
предстоит длинное  путешествие по темным джунглям к далеким горам,  в жуткую
пещеру Буковаи-нечистого и его демонов.
     Материнская любовь  -- одна из тех человеческих  страстей,  которые  на
своем  пути  сметают все преграды.  Она побуждает  слабых и  хрупких  женщин
совершать героические подвиги. Момайя  не была ни слабой, ни хрупкой, но она
была женщиной невежественной, суеверной  дикаркой.  Она верила  в  чертей, в
черную магию  и  в колдовство. Джунгли в  ее представлении кишели существами
еще более опасными, чем львы  и пантеры, например,  духами, которые, являясь
человеку под видом добрых тварей, могут причинить ему страшный вред.
     От  одного  из воинов  Мбонги, который,  заблудившись, попал однажды  в
логовище Буковаи,  мать  Тяйбо  узнала,  как пройти  к  этим  горам.  Пещера
нечистого, -- говорил воин,  -- находится  там,  где  течет  небольшой ручей
между двух гор. Эту гору легко узнать  по высокому гранитному утесу, которым
она  кончается. Другая гора, что  лежит к  западу, ниже  первой и совершенно
лишена  растительности,  за  исключением  единственной  мимозы  на самой  ее
вершине.
     -- Обе горы, -- уверял воин, -- видны издалека и резко выделяются среди
окружающей  их  местности.  -- Он,  однако, отговаривал  мать Тяйбо от этого
безумного и опасного  путешествия и напомнил ей все, что она уже знала: если
даже сам Буковаи ей не страшен, то она по дороге к нему или на обратном пути
обязательно встретит злого духа или же дикого зверя, который ее растерзает.
     Воин предупредил об этом мужа Момайи. Последний, не рассчитывая на свое
личное  влияние,  отправился к  вождю Мбонге,  прося  его  воздействовать на
своенравную супругу. Мбонга позвал Момайю и стал ей грозить самыми страшными
наказаниями,   если  она  посмеет  осуществить  свое  безумное  предприятие.
Участие, проявленное старым  вождем в этом деле,  объяснялось  исключительно
той стародавней  связью,  которая  всюду  соединяет религию  и  государство.
Местный колдун, который знал щекотливые  тайны своего ремесла лучше, чем кто
бы то ни  было, ревниво относился  к славе других кудесников. Буковаи же был
известен повсеместно как  великий чародей, и поэтому кудесник племени Мбонга
очень боялся,  что в случае нового успеха Буковаи, многие жители села пойдут
к  нему толпой,  и все обильные дары достанутся нечистому.  Мбонга  же,  как
вождь, получал от местного кудесника в свою пользу весьма значительную часть
этих  приношений  и  само собой  разумеется,  что  он не мог  никоим образом
рассчитывать на такое же сотрудничество с Буковаи...
     Но Момайю, отважившуюся на такое страшное дело, как посещение Буковаи в
его  звериной  берлоге,  разумеется,  не  мог  остановить  страх  наказаний,
которыми ей грозил втайне презираемый ею Мбонга. Она притворно согласилась с
его  доводами,  но  немедленно  вернулась  к себе в  хижину и  снарядилась в
далекий путь.
     Конечно,  было бы  лучше  выйти  днем, но при создавшемся положении это
было  невозможно: днем нельзя было вынести из деревни ни пищи, ни оружия, не
возбудив при этом любопытных толков, которые тотчас бы дошли до Мбонги.
     Итак,  Момайя  решила дождаться наступления ночи.  Когда  стемнело, она
успела проскользнуть в ворота деревни, пока их еще не заперли, и скрылась во
мраке  джунглей.  Ей было очень  страшно.  В пути она часто останавливалась,
затаив дыхание, и прислушивалась  к реву исполинских кошек. Бесконечно долго
шла  она  к  таинственной пещере, шла,  не зная времени,  как  вдруг  глухое
рычание, раздавшееся сзади нее, заставило ее остановиться.
     Сильно забилось ее сердце. Где-то поблизости хрустели  сучья под ногами
мощного  зверя.  Вокруг  Момайи  возвышались  гигантские  деревья  джунглей,
покрытые мхом и цепкими  вьющимися  растениями. Она схватилась  рукой за сук
ближайшего дерева и с ловкостью обезьяны вскарабкалась на него.  Уже сидя на
нем, она видела, как  огромный зверь  с  грозным ревом, от  которого дрожала
земля, пробежал мимо и толкнул ствол того дерева, где она нашла себе приют.
     Момайя  сидела,  притаившись в  листве дерева. Она не могла  не  отдать
должного своей  предусмотрительности: к счастью,  она не забыла  захватить с
собой  сушеное человеческое ухо, которое висело  сейчас  на  ее  груди.  Она
получила этот амулет от  кудесника своего племени  еще в детстве, и по своей
силе это  средство  было куда действеннее, чем все бессмысленные  заклинания
колдуна в деревне Мбонги.
     Всю  ночь  просидела  Момайя  на  дереве,  не решаясь спуститься вниз в
беспросветную тьму,  несмотря на  то, что лев  давно уже скрылся в джунглях.
Она боялась попасть в лапы других зверей. И только на рассвете  рискнула она
продолжать свое прерванное путешествие.
     ***
     Тарзан-обезьяна убедился, что его балу не может подавить инстинктивного
страха перед обезьянами племени Керчака, что в то же время мальчику угрожает
постоянная  опасность  со  стороны  взрослых обезьян. Поэтому Тарзан  боялся
оставлять его одного и брал чернокожего детеныша с собой на охоту, все более
удаляясь от постоянного пристанища антропоидов.
     Углубляясь в джунгли, он  проник в незнакомую ему местность к северу от
стоянки обезьян.  Эта местность изобиловала дичью и водой, и поэтому  Тарзан
не торопился возвращаться к своему племени.
     Маленький  Гоубюбалу стал по мере удаления от племени Керчака проявлять
все больший интерес к жизни. Он бежал вслед за Тарзаном, когда тот спускался
на землю, и даже карабкался вместе со своим защитником на верхушки деревьев.
Однако мальчик был печален  и чувствовал себя одиноким в  джунглях. Он  стал
заметно худеть. Этот юный  каннибал не был  особенно разборчив в еде, но все
же часто брезговал той  пищей, которая считалась изысканным гастрономическим
блюдом у обезьян.
     Зрачки  его  больших глаз расширились, щеки  впали. Он так похудел, что
можно было пересчитать  все  косточки на  его  теле. Может  быть, постоянный
страх  оставил на  нем более  глубокие следы,  чем дурное  питание. Тарзан с
грустью  заметил, как негритенок тает с каждым  днем. Он уже  начинал терять
надежду,  что его балу станет здоровым и  сильным мальчиком. В  одном только
направлении Гоубюбалу сделал большие успехи --  он начал говорить  на  языке
обезьян. Теперь  Тарзан уже мог  объясняться с  ним, дополняя  скудный  язык
обезьян оживленной  жестикуляцией, но Гоубюбалу говорил мало и ограничивался
короткими ответами  на  заданные вопросы. Его скорбь  была  слишком велика и
тяжела,  чтобы  он  мог  с  легким  сердцем окунуться в  жизнь джунглей.  Он
тосковал по  Момайе, которая  для нас с  вами  казалась  бы  отвратительной,
страшной, отталкивающей  негритянкой,  а  для Тяйбо же она  была его дорогой
мамой,  воплощением единственной  великой самоотверженной любви,  которая не
сгорает в пламени огненной страсти.
     Во  время охоты Тарзан  замечал многое и  думал  о  многом. Однажды они
встретили Сабор. Львица выла, лежа на низкой траве.  Вокруг  нее резвились и
играли ее балу  -- два пушистых шарика.  Но ее  большие глаза  были обращены
вниз -- на неподвижно лежавшее у нее  в ногах существо,  которому никогда не
суждено было больше играть.
     Тарзан понял  скорбь матери. Увидев львицу, он хотел, было,  подразнить
ее, но горе Сабор тронуло его. У него самого был свой  Гоубюбалу, и он  знал
по  себе,  что  дети причиняют родителям  одни только заботы и  хлопоты.  Он
сочувствовал  Сабор,  а несколько месяцев тому назад он не понял бы ее горя.
Глядя на нее, он неожиданно  вспомнил Момайю, с ее спицей в  носу и отвисшей
нижней  губой.  Тарзан  понял  теперь,   какое  сильное  горе  испытала  эта
безобразная женщина; и он вздрогнул. Странная работа ума, которая называется
ассоциацией идей,  соединила  в его мыслях Момайю с  Тикой.  Что станется  с
Тикой, если  у нее отнимут Газана?  Тарзан  даже  свирепо  зарычал при  этой
мысли,  словно Газан  был его  балу. Услыхав крик своего защитника, Гобюбалу
стал всматриваться в  чащу, думая, что  Тарзан  выследил  добычу. С горящими
желто-зелеными  глазами  вскочила  Сабор  с   земли.   Навострив  уши,   она
размахивала своим  хвостом и, раздув ноздри, стала нюхать. Оба  ее детеныша,
бросив играть,  тесно  прижались к ней.  Оттопырив уши  и  наклонив  головы,
выглянули они из-под ее ног, боязливо озираясь по сторонам.
     Тряхнув  черной  шевелюрой,  Тарзан отвернулся  от  Сабор и  умчался  в
джунгли; но весь день вставали перед ним один за другим образы Сабор, Момайи
и  Тики  -- львицы,  людоедки  и  обезьяны-самки,  которых  в глазах Тарзана
равняло общее им всем чувство материнской любви.
     ***
     На третьи сутки в полдень Момайя  наконец увидела  перед  собой  пещеру
Буковаи-нечистого.  Для защиты  от диких  зверей старый колдун  устроил  при
входе  в свою берлогу  решетчатую  дверь  из  скрещенных  сучьев  гигантских
деревьев джунглей, которая была теперь  полуоткрыта.  За дверью зияла пещера
-- темная, таинственная и страшная. Момайя вздрогнула, словно подул холодный
ветер  в дождливую погоду. Никаких  признаков жизни  не было  заметно внутри
жилища  колдуна, но у Момайи было такое  чувство, словно из  темноты  злобно
глядели  на  нее  чьи-то  жуткие, невидимые глаза. Снова вздрогнула она,  но
превозмогла страх  и шагнула внутрь. И  вдруг из глубины подземелья раздался
неистовый, не человеческий и не  звериный крик -- и даже не  крик, а  адский
хохот.
     Со стоном отпрыгнула Момайя  назад  и кинулась обратно в джунгли. Сотню
ярдов пробежала она  по  лесу, пока не  пришла в  себя. Затем остановилась и
стала  прислушиваться.  Неужели  все  ее  труды,  перенесенные  страдания  и
опасности пропали даром?
     Она пыталась заставить себя подойти к пещере ближе, но ужас парализовал
ее.
     Печальная, унылая шла она обратно в село  Мбонги. Она шла, сгорбившись,
словно старуха, несущая на  своих плечах тяжелое бремя прожитых лет, печалей
и страданий, усталой походкой, спотыкаясь на каждом шагу. Весна ее молодости
прошла.
     Слепой страх  и страдания парализовали ее ум, и она еле протащилась еще
сотню ярдов. И внезапно ее воображению представился грудной ребенок, сосущий
ее грудь, а  потом стройный мальчик, который, резвясь и играя, скакал вокруг
нее, и оба они  были  Тяйбо -- ее Тяйбо!  Момайя  выпрямилась.  Она тряхнула
головой,  повернулась  и  смело  пошла обратно  к пещере  Буковаи-нечистого,
Буковаи-колдуна.
     Снова раздался  внутри  пещеры  нечеловеческий  хохот,  который  не был
смехом.  Момайя поняла  теперь, что  это такое. Это был жуткий голос  гиены.
Держа свое копье наготове, она громко позвала Буковаи.
     Вместо Буковаи вынырнула из глубины  пещеры отталкивающая голова гиены.
Момайя замахнулась над ней копьем.  С сердитым фырканьем угрюмый безобразный
зверь  попятился назад. Снова позвала Момайя колдуна  по имени. И в ответ из
мрака раздалось неясное бормотание не то человека, не то зверя.
     -- Кто пришел к Буковаи? -- услыхала она.
     -- Это Момайя! -- отвечала женщина. -- Момайя из села Мбонги.
     -- Что тебе надо?
     -- Мне нужно  хорошее зелье, которое было бы лучше тех,  что делает наш
колдун  в  селе Мбонги, --  отвечала  Момайя. -- Великий белый бог  джунглей
украл моего Тяйбо, и мне нужно  достать зелье, которое вернет  мне его,  или
укажет, где он находится.
     -- Кто это Тяйбо? -- спросил Буковаи.
     Момайя ответила.
     -- Зелья Буковаи очень  хороши! -- раздался тот  же голос. -- Даже пяти
коз и новой циновки будет мало, чтобы заплатить за зелье Буковаи.
     -- Достаточно и двух коз, -- заявила Момайя. Желание выторговать лишних
трех коз  было  настолько сильно, что Буковаи вышел из пещеры.  Когда Момайя
увидела  его,  то  она  пожалела, что он не остался в пещере. Словами нельзя
передать, как безобразно было разъеденное язвой лицо Буковаи. Момайя поняла,
почему  Буковаи не слышно, когда он говорит. Справа и  слева  от него стояли
две  гиены, которые, как твердила молва, были его  единственными постоянными
спутниками.  Они  оглушительно визжали,  выли  и хохотали.  Все  вместе  они
составляли необыкновенное трио -- самые  отталкивающие  звери вместе с самым
безобразным человеком.
     -- Пять  коз и новую циновку, -- пробормотал Буковаи. Момайя  надбавила
цену.
     -- Две козы и циновку.
     Но Буковаи твердо стоял на своем.
     Торг  длился  около получаса.  Гиены  все  это время фыркали,  рычали и
заливались  своим  ужасным  хохотом. Момайя решила  в  крайнем  случае  дать
колдуну  все,  что  он  требовал,  но  она,  как  негритянка,  не  могла  не
торговаться. Отчасти  ее старания увенчались успехом, так как в конце концов
было  достигнуто  соглашение. Была  установлена следующая плата: три  жирные
козы, новая циновка и кусок медной проволоки.
     -- Приди сегодня ночью,  --  сказал Буковаи, -- когда луна будет стоять
на  небе третий  час. Тогда я приготовлю  зелье, которое вернет  тебе Тяйбо.
Принеси  с  собой трех жирных коз, новую циновку  и кусок медной  проволоки,
длиной в человеческую руку.
     --  Я не могу  принести  тебе  их. Ты должен потом сам прийти  за ними.
Когда ты вернешь мне Тяйбо, ты получишь все это в селении Мбонги.
     Буковаи покачал головой.
     --  Я не  дам тебе зелья, -- сказал он,  -- до тех  пор, пока не получу
коз, циновки и медной проволоки.
     Момайя снова стала  торговаться  и ругаться,  но все  было тщетно.  Она
повернулась и  ушла по направлению  к селу  Мбонги. Каким образом ей удастся
вывести из деревни трех коз и захватить циновку, она и сама не знала. Но она
не сомневалась в том, что ей это удастся: или она  принесет Буковаи трех коз
и циновку, или умрет. Она должна вернуть своего Тяйбо.
     ***
     Охотясь в джунглях, Тарзан почуял запах Бары-оленя.  Тарзан очень любил
оленье мясо,  но охотиться и в то же время смотреть в оба  за Гоубюбалу было
невозможно, и поэтому Тарзан посадил мальчика на сук дерева. Листва скрывала
Гоубюбалу от глаз хищника, и Тарзан быстро и  безмолвно устремился по следам
Бары.
     Тяйбо  боялся  одиночества  еще  сильнее,  чем обезьян.  Действительные
опасности не так страшны, как воображаемые, и лишь богам племени  Тяйбо было
известно, чего только он не вообразил себе в это время.
     Немного погодя, мальчик услыхал поблизости  какой-то шум. Он прижался к
суку  и стал  молиться богам, чтобы Тарзан скорее  пришел. Широко раскрытыми
глазами глядел он вниз. Что, если это леопард, которого привлек человеческий
запах. Зверь в мгновение ока растерзает его.
     Горячие слезы  капнули из широких глаз маленького Тяйбо. Листва шуршала
где-то рядом.  Зверь находится от него всего на расстоянии нескольких шагов.
У  Тяйбо  глаза чуть не выскочили из своих орбит -- с  таким  ужасом  черный
мальчик ждал появления страшного существа.
     Завеса листвы  раздвинулась,  и на  поляну вышла женщина. С раздирающим
душу криком Тяйбо спрыгнул наземь и помчался ей навстречу. Момайя вздрогнула
и  подняла свое  копье,  но секундой позже  она  отбросила его  в сторону  и
приняла исхудавшего мальчика в свои объятия.
     Прижимая  его  к  себе, она плакала  и смеялась  в одно и  то же время:
горячие слезы  радости,  смешавшись  со слезами  Тяйбо, капали  по ее  голой
груди.
     Недалеко в густом кустарнике проснулся от внезапного шума Нума-лев.  Он
взглянул  сквозь спутанные сучья куста и вдруг  увидел чернокожую женщину  с
мальчиком. Он зевнул, окинул расстояние между собой и ими и сразу рассчитал,
что  одним быстрым прыжком поймает их. Размахивая  концом  своего хвоста, он
еще раз зевнул...
     ***
     Чуткие  ноздри  Бары-оленя уловили в  дуновении  встречного ветра запах
Тарзана.  Оттопырились  огромные   уши,  судорожно  напряглись  мускулы;  и,
подавшись назад, добыча  Тарзана исчезла  в джунглях. Сердито тряся головой,
человек-обезьяна пошел  обратно к дереву,  на котором сидел Гоубюбалу. Мягко
ступая, шел  он по  лесу. Но еще по дороге он услышал странные звуки -- смех
женщины  и плач  женщины:  казалось, будто  смеется и  плачет один  и тот же
человек. Затем  раздалось судорожное  рыдание ребенка. Тарзан прибавил шагу.
Когда Тарзан спешил, то лишь птицы и ветер могли поспеть за ним.
     Но вскоре  Тарзан услыхал иной  звук -- словно  кто-то глубоко  зевнул.
Момайя не слышала этого, не слышал и  Тяйбо, но уши Тарзана были  чутки, как
уши  Бары-оленя.  Он узнал знакомый голос и быстро взял в руки  висевшее  за
плечами тяжелое  копье с  такой легкостью, как мы с вами  вынимаем  во время
прогулки носовой платок из кармана.
     Нума-лев  никогда  не кидался  безрассудно  вперед. Так  и  сейчас:  он
подождал, и  когда убедился, что добыча в его власти,  он  выскочил из своей
засады и  остановился напротив людей,  глядя на них сверкающими почерневшими
глазами.
     Момайя  вскрикнула, прижав к себе Тяйбо.  Можно ли было  ожидать  такой
беды?  Найти своего ребенка и  тотчас же его потерять! Она замахнулась своим
копьем. Нума заревел и медленно подошел ближе. Момайя бросила в него  копье.
Оно скользнуло по красно-бурой шерсти, слегка задев плечо. Лев рассвирепел и
бросился вперед.
     Момайя хотела  закрыть глаза, но  не  могла заставить себя сделать это.
Она чувствовала, как приближается к ней страшная смерть.
     Но случилось то, чего она никак не ожидала: словно прилетев откуда-то с
небесных высот, между нею и львом выросла гигантская человеческая фигура. Не
был ли это страшный белый бог джунглей, похитивший ее ребенка?
     При  ярком  свете  тропического солнца  Момайя  видела,  как  судорожно
напряглись  мускулы гиганта, державшего тяжелое копье. И  внезапно, описав в
воздухе кривую линию, копье вонзилось во льва.
     Разъяренный  Нума  бросился  на  человека-обезьяну, но тот  отскочил  в
сторону. Дважды сверкнула в воздухе сталь ножа. Дважды вонзилась она в спину
Нумы,  который уже  ослабел от  удара копья,  попавшего ему  почти  в  самое
сердце.  Второй  удар  ножа  раздробил  спинной хребет зверя. И,  взмахнув в
последний  раз   передними   лапами  в   воздухе,   Нума  грохнулся  наземь,
парализованный и умирающий.
     ***
     Буковаи  пожелал  лично  удостовериться  в том, что чернокожая  женщина
выполнит свое обещание. Он пошел вслед за Момайей, чтобы убедить ее дать ему
в задаток свои медные и железные  украшения. Буковаи, как и наши европейские
ходатаи  по делам,  знал себе  цену  и  поэтому  предпочел  получить авансом
большую часть вознаграждения.
     Колдун натолкнулся  как раз на борьбу Тарзана  со  львом.  Он пришел  в
большое  изумление и решил, что смелый воин несомненно и есть  тот  страшный
белый демон, про которого он не раз слышал еще до прихода Момайи.
     Момайя, взглянув на мертвого льва, окинула  Тарзана  испуганным взором.
Перед нею  стоял похититель Тяйбо. Конечно, он сейчас  снова  отнимет  у нее
мальчика. Момайя обхватила Тяйбо обеими руками. Она предпочтет  умереть, чем
расстаться со своим сыном.
     Безмолвно  глядел  Тарзан  на  них.  Он  видел,  как  мальчик плакал  и
прижимался к матери. Снова почувствовал Тарзан  горечь одиночества. Никто не
прижимался так к Тарзану, а он страстно жаждал любви.
     Тяйбо оглянулся: такая тишина наступила вдруг в  джунглях  -- и  увидел
Тарзана.
     -- Тарзан, -- сказал он ему на языке исполинских обезьян, -- не отнимай
меня от моей матери Момайи. Не уводи меня с собой к племени волосатых людей,
живущих на деревьях. Я боюсь Тога и Гунто и других. О, Тарзан, бог джунглей!
Оставь  меня у  моей  матери  Момайи,  и  до  конца  нашей  жизни  мы  будем
благословлять тебя и выставлять пищу перед оградой села Мбонги, чтобы ты был
всегда сыт.
     Тарзан вздохнул.
     -- Иди, --  сказал  он, -- обратно  в село  Мбонги, а Тарзан проводит и
защитит тебя.
     Тяйбо передал  эти  слова  своей  матери,  и  они  оба,  сопровождаемые
Тарзаном, двинулись в обратный путь. Момайя была в сильном волнении, так как
ей никогда  не приходилось раньше идти рядом с богом.  И никогда  еще она не
была  так счастлива. Она шла, прижимая к  себе  Тяйбо,  и гладила его впалые
щеки. Тарзан видел это и снова вздохнул.
     --  Тика имеет  своего  балу,  --  рассуждал  он. --  Сабор тоже  имеет
детенышей,  также  как и  самка  Гомангани,  как  и  Бара,  и  Ману, и  даже
Намба-крыса, но у Тарзана нет ни самки,  ни балу.  Тарзан -- человек, а люди
одиноки.  Буковаи  смотрел  им  вслед  и  своими  гниющими  губами  бормотал
проклятия. Его гонорар пропал! Но он тут же дал великую клятву, что все-таки
получит трех жирных коз, новую циновку и кусок медной проволоки.
     VI
     МЕСТЬ КОЛДУНА
     Лорд  Грейсток охотился в  Чемистон-Хединге на  фазанов. Соответственно
этому  случаю,  он  был одет  в  безукоризненный  охотничий  костюм,  сшитый
фешенебельным портным по последней  мода. Лорд Грейсток  был одним из  самых
известных в  Англии охотников.  Хотя  он и  не получал призов  на спортивных
состязаниях, но зато его пробелы в  этом искусстве покрывались образцовым по
корректности внешним видом.
     В его распоряжении имелись  два ружья и проворный слуга, который быстро
заряжал  их; к концу дня он, конечно,  вернется домой  со  множеством убитых
птиц, которых ему хватило  бы  на долгое  время, если бы  он был  даже очень
голоден. Но он не был голоден, так как только что плотно позавтракал.
     Загонщикам --  их было двадцать  три  человека, и все  они были в белых
куртках  -- наконец,  удалось  заманить птиц в куст дикого терна. Теперь  им
оставалось обойти куст с противоположной стороны,  спугнуть добычу и погнать
ее  под  выстрелы.  Лорд  Грейсток  был   в  сильном  возбуждении,  конечно,
настолько, насколько ему позволяло его достоинство. Он должен был сознаться,
что  этот спорт  занимателен.  Кровь быстрее обращалась  в  его жилах, когда
загонщики подкрадывались к  птицам. Какое-то необъяснимое чувство овладевало
им в эти минуты. Казалось, в нем заговорила горячая кровь отдаленного предка
--  волосатого,  полуголого  первобытного  человека,  жившего плодами  своей
охоты.
     И  в  это  же самое  время, на  экваторе, в  девственной чаще джунглей,
охотился другой лорд Грейсток --  настоящий лорд  Грейсток. Он тоже был одет
по моде -- по моде наших прародителей до грехопадения. Был жаркий день, и он
не надел шкуры леопарда.
     Настоящий лорд Грейсток не имел ни двух ружей,  ни даже одного; не было
у него и проворного слуги,  но зато он обладал кое-чем  более существенным и
важным, чем ружья, слуги и даже двадцать три загонщика в белых куртках -- он
имел аппетит, меткий глаз и крепкие, как сталь, мускулы.
     За обедом лорд Грейсток, живший в Англии, ел вкусно приготовленное мясо
животных, не им убитых и  даже  не  им приготовленных,  и пил  дорогие вина.
Кончив  есть, он вытер губы белоснежной салфеткой и встал из-за стола.  Этот
лорд Грейсток  и  не подозревал,  что он только  самозванец, и что  законный
обладатель его титула одновременно с ним кончает свой обед в далекой Африке,
в глубине джунглей.  Настоящий лорд Грейсток не вытирал салфеткой своих губ,
он вытер губы окровавленными руками, а руки обтер о бедра и медленно пошел к
водопою.   Подойдя   к   реке,  он   опустился  на   четвереньки,   как  его
соплеменники-обезьяны, и стал жадно пить воду.
     В это время к водопою направился другой обитатель мрачного леса. То был
Нума-лев,  с  красно-бурой  шерстью  и  черной  гривой.  Он  важно и  мрачно
приближался  к  реке.  Тарзан-обезьяна  услышал  грозное  рычание зверя  еще
задолго до его появления, но он спокойно  продолжал пить. Напившись вдоволь,
он  медленно  поднялся с земли с легкой грацией дикаря  и с  самообладанием,
достойным его высокого происхождения.
     Увидев,  что  человек стоит  на том  месте,  которое облюбовал себе он,
Нума, царь зверей остановился. Он широко раскрыл пасть, и его свирепые глаза
метнули искры. Спустя мгновение, он глухо зарычал и стал  медленно наступать
на Тарзана. Тарзан тоже зарычал и стал медленно отступать, не спуская глаз с
хвоста  Нумы.  Если  лев  судорожно и быстро  машет  хвостом,  то  надо быть
настороже; если же Нума поднимает  хвост стрелой кверху, то это  значит, что
надо или защищаться, или бежать. Но хвост у льва пока был спокоен.
     Тарзан  уступил  дорогу  льву. Тот  подошел к реке  и стал пить, уже не
обращая  внимания  на Тарзана, стоявшего  на  расстоянии  всего каких-нибудь
пятидесяти шагов от него.
     Завтра они, может быть, перегрызут друг другу  горло,  но сегодня между
ними царило согласие. Тарзан оставил своего противника в покое и помчался по
лесу к селу Мбонги, вождя чернокожих.
     Прошел  один лунный  месяц с тех пор, как  человек-обезьяна в последний
раз  был в селе Мбонги. Он  уже давно  не  видел своего черного балу. Тарзан
взял  тогда его к  себе, чтобы любить его и  заботиться о нем, как  любила и
заботилась о своем балу Тика.  Но он скоро убедился, что с черным балу такие
отношения невозможны.
     Его любовь к чернокожему  мальчику не уничтожила неутолимой жажды мести
и ненависти  к чернокожим убийцам Калы. Гомангани были  самыми непримиримыми
его врагами, и он иначе не мог смотреть на них.  Сегодня  он решил сыграть с
неграми одну из своих злых шуток.
     Еще засветло подошел он  к селению Мбонги и  уселся  на  своем  обычном
месте -- на  ветке дерева,  что росло  у ограды деревни.  В одной из крайних
хижин  селения  кто-то  плакал навзрыд.  Тарзана раздражал  этот неумолчный,
горестный плач, и он решил пока уйти. Но и вернувшись через несколько часов,
он услыхал все те же надоедливые рыдания.
     Решив положить этому конец, Тарзан бесшумно прыгнул с дерева и медленно
подкрался к хижине, откуда доносились эти печальные звуки. Костер ярко пылал
перед ней, также, как и перед другими лачугами села Мбонги. Несколько женщин
сидели на корточках у костра и громко завывали. Они вторили доносившемуся из
хижины плачу.
     Человек-обезьяна  усмехнулся,  живо  представив  себе  ужас  чернокожих
женщин,  когда  он  неожиданно  предстанет  пред  ними  при свете  огня.  Он
воспользуется  их  растерянностью  для того,  чтобы  проскользнуть  в  избу,
задушит там плачущего  и так быстро исчезнет  в джунглях,  что чернокожие не
успеют прийти в себя от неожиданности.
     Много раз проникал Тарзан в  хижины  чернокожих  Мбонги таким  образом.
Таинственность и неожиданность, с  которой  он появлялся, всегда приводили в
ужас  несчастных, суеверных  негров.  Их страх забавлял Тарзана и придавал в
его глазах этим приключениям особый интерес. Недостаточно было просто убить.
Тарзан,  привыкший  к  зрелищу  смерти,  не  находил в  нем  никакой  особой
прелести.  Давно уже  отомстил  он  за  смерть  Калы,  но лишь недавно  стал
дразнить негров и находить в этом источник особых радостных ощущений.
     Но только что  он хотел прыгнуть в хижину, как на ее пороге  показалась
какая-то фигура. Это  была женщина с  деревянной спицей  в  носу, с  тяжелой
металлической серьгой, висевшей на нижней губе, и со своеобразной прической,
которая держалась на голове,  благодаря грязи и проволоке. Лоб, щеки и грудь
у нее были татуированы.
     Женщина подошла к огню, и Тарзан узнал в ней Момайю, мать Тяйбо. Момайя
взглянула на стоявшего в свете костра белого гиганта и в свою очередь узнала
его. С криком  кинулась она к Тарзану. Сидевшие у костра женщины оглянулись,
но,  узнав Тарзана,  поступили совсем не так, как Момайя: они не кинулись  к
нему  навстречу,  но  как  один  человек  вскочили  и  с испуганными криками
бросились бежать в противоположную сторону.
     Момайя упала  перед Тарзаном на колени, с  поднятыми кверху руками. Она
стала быстро говорить, оглушив Тарзана  целым водопадом слов, ему совершенно
непонятных.  Тарзан  взглянул  на  перепуганное  лицо  женщины,  стоявшей на
коленях. Человек-обезьяна пришел в деревню, чтобы убить, но этот неудержимый
поток  слов привел  его в недоумение  и даже  ужас. Какое-то сложное чувство
охватило его. Он не мог убить мать маленького Тяйбо, но с другой стороны ему
надоели эти бурные каскады  слов. Весь его вечер  был испорчен, удовольствие
от затеянной шутки было отравлено, и он  с  нетерпеливым жестом повернулся и
скрылся в темноте. В следующее мгновение он уже мчался по темным джунглям, а
крики и плач Момайи становились все слабее и слабее.
     Когда же их  совсем не  стало  слышно,  он облегченно вздохнул.  Удобно
устроившись на дереве, под которым грозно ревел лев, Тарзан крепко заснул.
     А в это  самое время, в далекой Англии другой лорд Грейсток, раздевшись
с помощью лакея, лег на чистую простыню, громко выражая свое неудовольствие:
ему мешал кошачий концерт под самым его окном.
     Настало утро.  Тарзан  пошел по  свежим  следам Хорты-кабана.  Случайно
нагнувшись,  он  заметил  на  земле  следы  двух Гомангани  --  взрослого  и
мальчика.  Человек-обезьяна,  имевший обыкновение тщательно  исследовать все
то, что происходило кругом него, склонился к земле,  чтобы прочесть  историю
следов, написанную в мягкой грязи звериной тропы. Мы с вами  не сумели бы ее
прочесть, если б даже заметили  эти  следы. Если б кто-нибудь указал их нам,
мы увидели бы только ряд углублений, расположенных одно  за другим и взаимно
перекрещивающихся. Но Тарзан  знал историю  каждого  такого углубления.  Ему
стало ясно, что  дня три  тому  назад  здесь проходил  Тантор-слон, что Нума
охотился  тут на тропе прошлой ночью, и Хорта-кабан медленно  шел по ней час
тому назад. Но особенно заинтересовали Тарзана  следы Гомангани.  Исследовав
их, он заключил, что в течение вчерашнего дня здесь проходил старик, который
в сопровождении мальчика и двух гиен направлялся к северу.
     В недоумении  Тарзан  запустил пальцы в волосы. По  отпечаткам лап гиен
было  ясно, что  они не выслеживали обоих Гомангани, а спокойно сопровождали
их; он видел, что звери шли то рядом с людьми, то отставая от них, а  иногда
один  шел впереди, а другой позади. Это  было странно и непонятно,  особенно
когда Тарзан убедился, что  в одном месте звери  шли,  почти соприкасаясь  с
людьми. Кроме того, Тарзан  по следу маленького Гомангани видел, что мальчик
страшно  боялся идущего  рядом  с  ним  зверя,  в то время, как  старик  шел
спокойно и не уделял гиенам особого внимания.
     Тарзана прежде всего  поразили  странные взаимоотношения  Данго и обоих
Гомангани, но его острые глаза  уловили в  следу маленького Гомангани  нечто
такое, что заставило его  сразу же остановиться,  как  остановились бы и вы,
найдя случайно на  улице письмо и  узнав по  почерку, что оно написано вашим
другом.
     -- Гоубюбалу!
     Человек-обезьяна  невольно  вскрикнул, и в  то же мгновение он вспомнил
умоляющую позу Момайи,  бросившейся ему в ноги,  и ее  плач. Все было теперь
ему понятно -- рыдания матери,  причитания  чернокожих  женщин,  сидевших  у
костра, и мольбы упавшей на колени Момайи. Маленький Гоубюбалу украден снова
кем-то. Мать Тяйбо, очевидно, была уверена в том,  что похититель -- Тарзан,
и поэтому умоляла его вернуть ей сына.
     Да, теперь все было понятно;  но кто  же  мог украсть Гоубюбалу? Тарзан
недоумевал; странно было также и то, что Тяйбо сопровождали две гиены Данго.
Этого  нельзя так оставить! Он должен все разузнать. Тарзан  решил пойти  по
следам.
     Во  многих  местах  следы  обоих   Гомангани  совершенно  терялись  под
отпечатками бесчисленных  звериных  лап, и даже  Тарзан  становился  часто в
тупик; но еле уловимый запах негров приводил его всякий раз снова на  верную
дорогу.
     ***
     Все это случилось внезапно и неожиданно для маленького Тяйбо, в течение
двух дней. Началось  с того, что явился Буковаи-колдун,  Буковаи-нечистый, у
которого лицо  было изъедено  язвой. Он пришел один, в солнечный полдень,  к
тому  месту  реки, где ежедневно купались  Момайя и  Тяйбо. Страшный  колдун
вышел неожиданно из-за большого куста около самого берега и своим появлением
так напугал маленького мальчика, что тот с громким плачем кинулся  к матери.
Хотя Момайя и была в первый момент  ошеломлена криком ребенка, она все  же с
лютой  звериной  свирепостью  повернулась,  чтобы  лицом  к  лицу  встретить
надвигавшуюся  опасность.  Узнав Буковаи, она  облегченно вздохнула  и  лишь
крепко прижала к себе Тяйбо.
     Буковаи приступил прямо к делу.
     -- Я пришел, -- сказал он, -- за тремя жирными козами, новой циновкой и
куском медной проволоки длиной в человеческую руку.
     -- У меня нет для  тебя  коз,  --  отрезала Момайя,  -- ни  циновки, ни
проволоки.  Никакого  зелья  ты мне не  давал! Белый бог джунглей вернул мне
моего Тяйбо. Ты здесь ни при чем.
     -- Нет, я устроил это! --  пробормотал Буковаи своими изъеденными язвой
губами. -- Ты ничего  не  знаешь! Это я приказал белому богу джунглей отдать
тебе Тяйбо.
     Момайя засмеялась ему в лицо.
     --  Лгун!  --  кричала она. -- Ступай  обратно в свою  гадкую берлогу к
гиенам! Уходи и спрячь свое мерзкое лицо в недра  гор, чтобы солнце,  увидев
тебя, не закрыло своего лица черной тучей.
     --  Я  пришел, -- настаивал Буковаи, -- за тремя жирными козами,  новой
циновкой и куском медной проволоки  длиной в руку статного воина, которые ты
должна мне дать.
     -- Кусок  проволоки длиной в  человеческую  руку  только до  локтя,  --
поправила  Момайя, --  но ты не получишь ничего, старый  вор! Ты сказал, что
возьмешься за  работу только когда я тебе принесу плату. Когда я шла обратно
к своему селу, великий белый бог  джунглей отдал  мне моего Тяйбо и спас его
от Нумы. Его помощь -- настоящая помощь, а все твои зелья лишь обман!  И сам
ты просто гадкий старик с дырой вместо лица.
     -- Я пришел, -- терпеливо повторил Буковаи, -- за тремя жир...
     Но Мамайя  не  дождалась конца фразы, которую  она уже знала  наизусть.
Плотно прижимая к себе Тяйбо, она быстро скрылась за частоколом деревни.
     На  следующий  день, когда  Момайя  работала в поле вместе с  женщинами
племени Мбонга,  а маленький  Тяйбо играл на  опушке леса игрушечным копьем,
Буковаи явился снова.
     Тяйбо увидел белку, взбиравшуюся по  стволу на  высокое  дерево. Но это
вовсе  не белка,  а грозный воин, и он сейчас нападет  на  Тяйбо!  Маленький
Тяйбо замахнулся копьем -- сердце его трепетало от радости.
     В нем заговорил кровожадный инстинкт его расы. Он  живо представил себе
картину ночного  праздника в честь его победы,  дикую пляску у трупа убитого
им воина и буйный пир, которым закончится торжество.
     Он бросил копье, но промахнулся, и его оружие  упало в густой кустарник
за  деревом. Но  достать  его нетрудно:  надо лишь  пролезть  в чащу леса на
несколько шагов вперед. Женщины работают в поле. Несколько воинов  находятся
поблизости.  Их  можно  всегда  кликнуть, и  потому  маленький  Тяйбо  смело
двинулся вперед.
     Но  в  чаще  леса за  завесой  вьющихся  растений  и спутанной  листвы,
притаились три  фигуры: старый,  престарый  человек,  черный, как  могила, с
разъеденным проказой лицом, с острыми желтыми зубами  людоеда, торчавшими на
том месте, где  прежде находился рот, а теперь была зияющая зловонная яма. А
рядом с ним стояли такие  же отвратительные, как он сам, две рослые гиены --
пожиратели падали рядом с падалью.
     Тяйбо не заметил их. Забравшись с головой в дикий виноградник, он искал
свое маленькое копье. И  вдруг увидел и старика  и гиен. Но было уже слишком
поздно. Он не успел  оглянуться,  как старый  колдун  быстро схватил  его  и
закрыл ему рот ладонью, чтобы мальчик не кричал.
     Затем страшный старик погнал  мальчика по  темным ужасным джунглям. Две
отвратительные  гиены  шли  вместе с ними --  иногда рядом  -- одна  справа,
другая слева, иногда спереди, иногда сзади, фыркая, урча, ворча. И, что было
хуже всего, они дико и  жутко  хохотали.  Для  маленького  Тяйбо, который  в
течение своей короткой жизни пережил столько, сколько  другому хватило бы на
всю  жизнь, это путешествие  на север  представлялось сплошным  кошмаром. Он
вспомнил  то  время,  которое  он  провел  в плену  у великого  белого  бога
джунглей, и всей силой своей маленькой  души захотел теперь обратно к белому
великану,  жившему среди волосатых  обезьян. Да,  он тогда  был в постоянном
ужасе и страхе, но  по сравнению с  теперешним положением все прежние страхи
были пустяками.
     Старик почти не  говорил с  Тяйбо;  он лишь бормотал  про себя какие-то
отрывочные восклицания. Тяйбо слышал,  как он постоянно упоминал про  жирных
коз, циновку и куски  медной проволоки. -- Десять жирных коз,  десять жирных
коз, -- твердил беспрестанно старый негр. Из этих причитаний маленький Тяйбо
заключил,  что  цена  выкупа  повысилась.  Десять  жирных  коз? Откуда  мать
достанет  десять жирных или хотя бы даже  тощих коз,  чтобы выкупить  своего
маленького сына? Мбонга никогда не даст ей их, а Тяйбо знал, что у  его отца
имеется  не больше трех коз. Десять жирных  коз! Тяйбо захныкал. Прокаженный
колдун убьет и  съест его, так как никогда не получит  за  него  десяти коз.
Буковаи  бросит  его  кости  гиенам. Маленький  негр вздрогнул и споткнулся.
Буковаи ударил его по уху и сильно толкнул вперед.
     После  путешествия, которое, казалось,  не  имело  конца, они подошли к
отверстию пещеры  -- в  ущелье,  посреди  двух  гор. Узкий вход  пещеры  вел
куда-то вниз  и  был  загорожен несколькими  переплетенными  друг  с  другом
молодыми деревьями, служившими защитой от  бродивших в лесу  зверей. Буковаи
раскрыл эту примитивную дверь и втолкнул Тяйбо в пещеру. Гиены, толкаясь, со
злобным рычанием проскочили мимо него и скрылись внутри.
     Загородив вход в пещеру, Буковаи снова схватил Тяйбо за  руку и потащил
его по узкому каменному проходу. Ступать было мягко, так как земля в  пещере
была покрыта густым слоем плотно утоптанной грязи.
     Они шли по длинному сырому извилистому проходу, по обе стороны которого
возвышались  высокие  каменные  глыбы.  Тело  Тяйбо  было  все в  синяках  и
ссадинах, так как старик бил  его по каждому поводу. Буковаи двигался вперед
по этому запутанному лабиринту так уверенно и быстро, словно шел при дневном
свете по хорошо знакомой дороге.  Он  знал каждый поворот  и закоулок своего
логовища, как мать знает лицо своего ребенка.  Было видно, что он торопится.
Поэтому Буковаи  подгонял бедного мальчика  и толкал его беспрерывно; старый
колдун, выброшенный  из  человеческого  общества,  обезображенный  болезнью,
всеми  ненавидимый и  презираемый,  естественно не  мог  обладать ангельским
характером. Природа не оделила его  достоинствами, а  то  немногое,  что ему
было дано,  отняла у  него неумолимая  судьба.  Буковаи-колдун  был  злобен,
хитер, мстителен и жесток.
     Из уст в уста передавались  страшные рассказы  о тех муках,  которым он
подвергал  свои  жертвы.   Детей  пугали  его  именем,  чтобы  заставить  их
слушаться. Часто и Момайя пугала им Тяйбо и глубоко заронила в душу мальчика
семя  того суеверного  ужаса, которое  давало теперь  такие обильные  плоды.
Темнота, близость страшного  колдуна,  боль от ударов и  жуткое предчувствие
будущих бед, все это вместе взятое привело ребенка в такое  отчаяние, что он
чувствовал, как немеют его руки и ноги. Ребенок  спотыкался на каждом шагу и
шатался,  точно  пьяный, а Буковаи  все время подталкивал  его, или  вернее,
тащил за собой.
     Слабый свет забрезжил где-то  над  ними, и через минуту  они вступили в
почти  совершенно  круглое  помещение.  Сверху через каменный  потолок  сюда
проникало слабое мерцание. Гиены  сидели тут же и поджидали их, и когда люди
показались,  звери  поползли  навстречу,  оскалив  желтые  клыки.  Они  были
голодны. Один из них, подойдя к  Тяйбо, укусил его в ногу. Буковаи поднял  с
пола  дубинку и изо всей  силы ударил ею гиену, осыпая ее  градом проклятий.
Гиена подалась назад и, спрятавшись в противоположном углу, глухо заворчала.
Шерсть у нее стала  дыбом;  страх  и ненависть сверкали  в ее отвратительных
глазах, но, к счастью для Буковаи, страх был сильнее ненависти.
     Видя,  что колдун не обращает  на него  внимания,  второй зверь быстрым
легким  прыжком  бросился на Тяйбо.  Ребенок  закричал и подбежал к колдуну;
последний повернулся теперь ко второй гиене, несколько раз ударил и ее своей
тяжелой  дубинкой и загнал  к стене.  Оба  пожиратели  трупов  стали  теперь
кружить  в разных  направлениях по  комнате, в то время,  как живой труп, то
есть их хозяин, в совершеннейшим исступлением, в  демонической ярости, бегал
из угла в угол и колотил изо всех сил своей дубиной, осыпая отборной руганью
и проклятиями.
     То один, то другой зверь поворачивался к колдуну, и тогда Тяйбо, затаив
дыхание, пятился в ужасе назад, так как ни разу во всей своей короткой жизни
он не видел, чтобы внешность зверя выражала собой такую ненависть; но каждый
раз страх превозмогал ненависть, и гиены трусливо отскакивали в угол, рыча и
воя, не решаясь броситься на старого колдуна.
     Колдуну надоела, наконец,  эта возня. Рыча, как  зверь, он обернулся  к
Тяйбо и сказал ему:
     --  Я  иду  за десятью жирными  козами, новой  циновкой и двумя кусками
медной проволоки, которые  мне обещаны твоей матерью.  Ты  останешься здесь.
Там,  -- и он показал на узкий проход, по которому они только что шли, --  я
оставлю гиен. Если ты попытаешься бежать, они тебя съедят.
     Он  бросил палку  в  сторону  и  подозвал  гиен. Они  подползли, рыча и
крадучись, с низко опущенными хвостами. Буковаи-выпустил их из своего  жилья
в  проход и  затем  вышел и  сам. Он  поднял  с пола  самодельную решетку  и
приставил ее ко входу. -- Это послужит тебе защитой, -- сказал он. -- Если я
не  получу десяти жирных коз и всего  остального, гиены  смогут, по  крайней
мере, полакомиться тобой, когда  я вернусь. -- И  он исчез, оставив мальчика
наедине со своими печальными мыслями.
     После его ухода Тяйбо бросился на землю и горько заплакал. Он знал, что
у его матери  нет десяти жирных коз. Значит, Буковаи, вернувшись, непременно
убьет его и съест.
     Он  не знал,  сколько времени пролежал на  земле. Усиливающееся рычание
гиен заставило его подняться. Они стояли в проходе и глядели на него жадными
глазами из-за  решетки. Он  видел,  как сверкали в темноте их зеленые глаза.
Поднявшись  на задние лапы,  звери царапали и кусали  прутья решетки.  Тяйбо
задрожал и  кинулся  в  противоположный  конец комнаты.  Решетка  качалась и
медленно  поддавалась  под  напором  зверей. Мальчик  каждую  минуту  ожидал
падения решетки и вторжения гиен в свою темницу.
     Медленно текли ужасные часы. Настала ночь, и Тяйбо ненадолго забылся во
сне, но голодные звери  не знали покоя. Все время стояли они перед решеткой,
свирепо рыча и смеясь  своим отвратительным хохотом.  Через  щель в  потолке
Тяйбо  увидел  на небе несколько звезд. Наконец, забрезжил  свет.  Тяйбо был
страшно голоден, и его мучила жажда, так как он ничего не ел уже целые сутки
и только  однажды в  течение всего путешествия колдун позволил ему  пить. Но
ужас его положения заглушал в нем и голод, и жажду.
     На рассвете мальчик  обнаружил второе отверстие в стене своей подземной
темницы, как раз напротив того, где с голодным  блеском  в глазах стояли обе
гиены. Это была только  маленькая щель в каменной стене. Или  она  никуда не
ведет, или ведет  к  свободе! Тяйбо подошел к ней  ближе  и заглянул  в нее.
Ничего  не было видно. Он протянул в темное  отверстие руку, но  не  рискнул
войти  в  него. Буковаи  не  оставил  бы  ему  открытую  дорогу  к  бегству,
следовательно, отверстие  или  кончается  тупиком  или  ведет  к еще большим
опасностям.
     К  ужасам  перед действительными опасностями -- перед  Буковаи и обеими
гиенами --  прибавились еще страхи перед  бесчисленными  неведомыми врагами,
плодами суеверного воображения. Негр видит и в  тенях дня  и в темных ужасах
ночи  странных  фантастических духов,  которые еще ужаснее  страшных  зверей
джунглей.  Как  будто  львы  и  леопарды,  змеи,  гиены и  мириады  ядовитых
насекомых  сами  по  себе  недостаточно страшны,  чтобы заставить  трепетать
несчастных, жалких негров, которых судьба забросила  в самый  опасный уголок
земли.
     Маленький  Тяйбо всем телом дрожал  от страха и  даже не пытался искать
спасения  в  бегстве. Он  был уверен, что второй  выход из  пещеры  стережет
страшный демон, приставленный могущественным Буковаи.
     Голодные гиены  возобновили свои  покушения с удесятеренной  силой. Они
судорожно  трясли слабую  решетку,  отделявшую их  от Тяйбо.  Поднявшись  на
задних лапах, звери царапали и кусали ее. Широко раскрытыми от ужаса глазами
мальчуган  глядел,  как  решетка  качается  во  все   стороны.  Недолго  она
продержится под неудержимым  напором двух мощных и разъяренных диких зверей!
И, вот...
     С одного  конца решетка  стала поддаваться. Одна гиена даже  протиснула
свое косматое  плечо в комнату. Тяйбо трясло, как в лихорадке:  он знал, что
смерть близка.
     Он прижался к противоположной стене, как можно дальше от гиен. Он видел
просунувшуюся в комнату  морду  зверя,  и  зверь  этот  с  раскрытой  пастью
уставился на него. Через  минуту жалкая преграда рухнет,  и гиены ворвутся в
его темницу, растерзают его на части и будут пожирать его тело, грызть кости
и копаться в его внутренностях!
     ***
     Буковаи встретил Момайю у деревенской ограды. При виде колдуна, женщина
инстинктивно попятилась,  но затем  с яростью  бросилась  на  него.  Буковаи
хладнокровно направил  на нее  свое  копье, чтобы держать ее на почтительном
расстоянии.
     -- Где мой ребенок? -- воскликнула она. -- Где мой маленький Тяйбо?
     В  притворном  удивлении  смотрел  на  нее  Буковаи  широко  раскрытыми
глазами. -- Твой ребенок? -- воскликнул он. -- Я ничего не знаю о нем, кроме
того,  что я спас его от белого бога джунглей и не  получил за  это платы. Я
пришел  за  козами,  за  циновкой  и за куском медной  проволоки,  длиной  в
человеческую руку от плеча до кончиков пальцев.
     -- Объедок гиены! -- вскричала Момайя.  -- Мой мальчик украден, и украл
его  ты,  гнилой обрубок человека! Верни мне его, или я вырву твои глаза,  а
сердце швырну на съедение кабану.
     Буковаи пожал плечами. -- Что знаю я о твоем ребенке? -- спросил он. --
Я его не  трогал: если его снова украли, то что может знать об этом Буковаи?
Разве Буковаи украл его в тот раз? Нет, его украл белый бог джунглей, и если
он украл его в тот раз, то мог украсть и в этот раз. При чем тут я? Я вернул
тебе его в прошлый раз и пришел теперь  за условленной платой. Если он снова
пропал, и ты хочешь его вернуть, то Буковаи опять вернет тебе его: за десять
жирных  коз,  за  новую  циновку  и два  куска  медной  проволоки  длиной  в
человеческую руку  от плеча до кончиков пальцев. При этом Буковаи не требует
ни коз, ни циновки, ни медной проволоки за прежнее.
     -- Десять жирных коз! -- воскликнула Момайя.  -- Я  не смогу  заплатить
тебе десяти жирных коз в течение целых десяти лет. Десять жирных коз!
     -- Десять жирных коз! --  повторил Буковаи, -- десять жирных коз, новую
циновку и два куска медной проволоки длиной в...
     Момайя остановила его нетерпеливым жестом.
     -- Погоди! --  воскликнула  она.  --  У меня нет коз:  ты даром тратишь
время. Подожди здесь,  пока я пойду за своим  мужем. У него только три козы,
но, может быть, мы сумеем сговориться. Подожди!
     Буковаи уселся  под  деревом.  Он был доволен, так как  знал,  что  или
получит требуемую плату, или сумеет отомстить.
     Ему  не были страшны эти люди чужого племени, хотя он знал, что они его
ненавидят и боятся. Они боялись прикоснуться к отвратительному прокаженному,
который, к тому  же, был  известен как могущественный колдун. Раздумывая над
тем, как бы поудобнее привести десять коз в свою пещеру, он не заметил,  как
вернулась Момайя.
     Ее сопровождали три  воина: вождь Мбонга,  местный колдун  Рабба-Кега и
отец Тяйбо, Айбито. Их нельзя было назвать красивыми людьми,  даже когда они
были  спокойны;  теперь же, находясь  в сильном гневе,  они могли бы внушать
страх самому смелому человеку; но по лицу Буковаи нельзя было судить, боится
он или нет. Он смерил  их наглым взглядом, когда  они уселись вокруг него на
земле.
     -- Где сын Айбито? -- спросил Мбонга.
     -- Откуда  я знаю?  -- последовал ответ. -- Я думаю,  что он в  плену у
белого демона. Если я получу плату, то приготовлю  хорошее зелье, и тогда мы
узнаем, где находится сын Айбито, и приведем его сюда. Мое  средство привело
сына Айбито в прошлый раз домой, но я не получил до сих пор платы.
     -- У меня в селе есть собственный колдун, который умеет делать  все! --
с достоинством ответил Мбонга.
     Буковаи  усмехнулся и  поднялся с  земли. -- Отлично, -- сказал он,  --
пусть  он  и приготовит свое средство, посмотрим,  вернет ли  он сына Айбито
домой!
     Отойдя  на  несколько  шагов, он  остановился  и, обернувшись,  сердито
сказал.  -- Он не  вернет мальчика, это я знаю наверное,  и еще  я знаю, что
если  вы  и  найдете его, то  ничто ему тогда не  поможет, потому что его не
будет в живых. Мне сию минуту сказал это дух сестры моего отца.
     Хотя Мбонга и Рабба-Кега не особенно  верили в силу своих волшебных чар
и скептически относились  к волхованиям других  чародеев, в их  душах все же
жила вера в чудеса. Разве  не было известно, что старик Буковаи поддерживает
сношения с демонами, и  что даже  два злых духа живут вместе с ним под видом
гиен? Все это  надо  было зрело обдумать. Кроме  того,  нужно потолковать  о
цене, так  как  Мбонга  не имел особого желания получить  взамен десяти  коз
одного маленького мальчика, который мог к тому же умереть от оспы задолго до
того, как достигнет возраста и звания воина.
     -- Погоди! -- сказал Мбонга. Покажи нам образец твоего искусства, чтобы
мы знали, каково оно. Потом  мы поговорим  и о цене. Рабба-Кега  тоже  будет
колдовать. И мы увидим, кто из вас обоих колдует лучше. Садись, Буковаи!
     --  Плата  --  десять  жирных коз,  новая  циновка  и два куска  медной
проволоки длиной в  человеческую руку от плеча до кончиков пальцев, -- начал
колдун. -- И прежде  всего нужно сговориться, чтобы козы  были доставлены  в
мою  пещеру.  Тогда  я приготовлю  средство, и  на  следующий  день  мальчик
вернется к  матери. Скорее  сделать  нельзя,  так  как  приготовление  зелья
отнимет много времени.
     --  Приготовь  нам  сейчас  какое-нибудь  зелье! -- сказал  Мбонга.  --
Посмотрим, какие у тебя зелья.
     -- Принесите  мне огня,  -- приказал Буковаи,  -- и  я  покажу вам силу
своего искусства.
     Момайя  пошла  за огнем, а  Мбонга во время ее  отсутствия торговался с
Буковаи. -- Десять коз, -- говорил он, -- непосильная плата для воина. -- Он
просил Буковаи обратить внимание на то обстоятельство, что он лично, Мбонга,
очень беден, что все  село бедно, и что  из числа десяти коз можно уступить,
по крайней  мере, восемь, не говоря уже о  новой циновке и медной проволоке;
но  Буковаи  был  тверд,  как  кремень. Его средство,  уверял он, ему самому
обходится очень дорого, и  из  десяти коз он должен отдать, по меньшей мере,
пять тем богам, которые ему помогают в этом деле.
     Они торговались до тех пор, пока вернулась Момайя с огнем.
     Буковаи развел перед собой небольшой костер, вынул из сумки, висевшей у
него на поясе, щепотку пороха и посыпал ее на горячую золу. Раздался  взрыв,
и с земли поднялось облако дыма. Буковаи поднялся и с закрытыми глазами стал
метаться то в одну, то в  другую сторону. Затем, всплеснув руками в воздухе,
сделал  вид,  будто  впал в  бессознательное  состояние. Все  это  произвело
сильное  впечатление  на  Мбонгу  и  остальных зрителей. Рабба-Кега пришел в
дурное настроение и обозлился. Он чувствовал, что репутация его пошатнулась.
Огонь еще горел в том сосуде, который принесла Момайя. Он взял сосуд в руки,
незаметно сунул туда горсть сухих сучьев и издал душераздирающий крик, чтобы
обратить на себя всеобщее внимание. Буковаи при  этом крике  сразу очнулся и
испуганно поднял голову, чтобы узнать причину тревоги;  но, воспользовавшись
тем, что никто не заметил его промаха,  он  снова погрузился в летаргический
сон.
     Рабба-Кега, которому удалось привлечь внимание Мбонги, Айбито и Момайи,
стал  дуть  в  сосуд.  Листья  начали тлеть,  и  дым  повалил  из отверстия.
Рабба-Кега старался держать сосуд таким образом, чтобы никто не  видел сухих
листьев. Местный  колдун  блестяще доказал свое  могущество. и зрители  были
поражены. Он кричал, прыгал и строил ужасные рожи; затем, наклонившись лицом
над  сосудом,  вступил, по-видимому, в  собеседование  с заключенными в  нем
духами.
     Тем временем  Буковаи  пришел  в себя.  Любопытство,  в  конце  концов,
победило в  нем нервную впечатлительность. Никто больше не интересовался им.
С сердитым видом посмотрел он  одним глазом  на  сидевших и вдруг,  испустив
отчаянный вопль, в полной уверенности, что на него смотрит Мбонга, вытянулся
как палка, и стал судорожно махать руками и ногами.
     -- Я вижу  его, -- вопил он. -- Он далеко! Белый демон захватил его. Он
один и  в  большой беде; но, -- прибавил он другим тоном,  -- его еще  можно
спасти, если мне будут даны десять коз и все остальное.
     Рабба-Кега прекратил  свою беседу с  духами. Мбонга  взглянул  на него.
Вождь был в нерешительности. Он  не знал, чье средство лучше.  -- Ну, что же
говорят твои духи? -- спросил он Раббу-Кегу.
     -- Я  тоже  вижу его, --  крикнул Рабба-Кега, -- но не там, где говорил
Буковаи. Он лежит мертвый на дне реки.
     Услыхав это, Момайя громко зарыдала.
     ***
     Следы старика, двух гиен  и маленького черного мальчика привели Тарзана
к  пещере  в скалистом ущелье между  двух  гор.  Здесь он  остановился перед
сооружением, которое воздвиг Буковаи  из деревьев, и  стал  прислушиваться к
звериному  реву и  рычанью, слабо доносившемуся из глубины пещеры.  Внезапно
его чуткий слух  уловил вдали смешанный со  звериным ревом  мучительный стон
ребенка. Тарзан не  колебался.  Отбросив  самодельную  дверь  в  сторону, он
прыгнул в темное  отверстие и понесся по узкому проходу.  Внутри было темно,
как в могиле, но его глаза  привыкли  всматриваться в кромешную  тьму ночных
джунглей и обладали той сверхъестественной силой зрения, которая свойственна
одним только диким зверям.
     Быстро,  но осторожно шел он вперед по  темному  жуткому  и извилистому
проходу.  Хищное рычание гиен становилось все  слышнее, и он вскоре услышал,
как  когти хищников царапают дерево.  Ребенок стонал все сильнее,  и  Тарзан
узнал  знакомый  голос  чернокожего  мальчика,  которого  он когда-то  хотел
сделать своим балу.
     Движения человека-обезьяны были спокойны. Он привык к зрелищу  смерти в
джунглях  и не горевал бы по поводу смерти даже близкого  ему  существа,  но
жажда  борьбы охватила его. По своей натуре он был  диким  зверем,  и  дикий
зверь заговорил в нем и теперь при мысли о предстоящей схватке.
     В своей скалистой темнице  маленький  Тяйбо стоял, прижавшись к стене и
отойдя  как  можно  дальше  от  изголодавшихся  зверей.  Он  знал, что скоро
настанет его конец, и отвратительные звери растерзают его маленькое и слабое
тело  своими  хищными  желтыми  клыками.  Под  натиском  гиен  решетка стала
поддаваться все сильнее  и наконец с треском упала наземь. Гиены ворвались в
темницу  и бросились  на мальчика. Расширенными от ужаса глазами смотрел  на
них Тяйбо, затем, закрыв лицо руками, горестно заплакал.
     Осторожность  и  природная  трусливость  заставили  гиен  остановиться.
Плотоядными глазами смотрели  они на мальчика  и, припав  к земле,  медленно
поползли к нему.
     Быстро и бесшумно ворвался в  этот момент Тарзан в подземелье, но звери
все  же  услышали  его  шаги.  Сердито  рыча,  они обернулись  назад,  чтобы
накинуться  на него. Тарзан предупредил их. Одна гиена пыталась броситься на
него. Но белый гигант  расправился  с презренным  Данго, даже не прибегнув к
своему охотничьему ножу. Он просто поднял зверя вверх, схватил его за шерсть
у  затылка и кинул  его  со  всего размаха вслед  за  другой гиеной, которая
понеслась по узкому проходу, трусливо поджавши хвост.
     Тарзан поднял Тяйбо, лежавшего  на полу,  и когда ребенок почувствовал,
что к нему прикасаются человеческие руки, а не звериные лапы, он удивленно и
недоверчиво  открыл глаза.  Когда  же  он  увидел склоненное  над  ним  лицо
Тарзана, то слезы радости и облегчения потекли из его глаз; он крепко  обнял
своего  освободителя, точно Тарзан был не  страшным демоном, а самым близким
для него из всех обитателей джунглей.
     Тарзан  с  мальчиком  вышел  из  пещеры;  гиены  уже  успели  бесследно
скрыться.  Напившись  вместе с  Тяйбо  из  горного  родника,  Тарзан посадил
мальчика к себе на  плечи и быстро умчался  в джунгли, чтобы прекратить  как
можно скорее  надоедливый плач Момайи, так  как  он  теперь  знал причину ее
горя.
     ***
     -- Он вовсе не лежит мертвый на дне реки!  -- вскричал  Буковаи. -- Что
может этот человек знать о чарах волшебства? Кто он такой, что смеет спорить
с Буковаи-волшебником? Буковаи видит сына Момайи.  Он далеко,  он одинок и в
большой беде. Торопитесь же дать мне десять жирных коз, нов...
     Но он больше не успел ничего уже сказать. Наверху, на том самом дереве,
под  которым они сидели, поджав под себя ноги, притаилась какая-то фигура. И
когда пятеро чернокожих, привлеченные неожиданным  шумом, подняли головы, то
они чуть не потеряли сознания: они увидели на дереве великого белого демона;
но  когда они, кинувшись в бегство, снова взглянули наверх, то увидели рядом
с богом сияющее от счастья лицо маленького громко смеющегося Тяйбо.
     Тарзан безбоязненно спустился к ним, держа мальчика на спине, и посадил
его рядом с матерью.  Момайя, Айбито и Рабба-Кега окружили малыша и  осыпали
его  вопросами.  Момайя искала глазами Буковаи, так как ее сын ей только что
поведал, сколько ему пришлось вытерпеть от жестокого старика.  Но Буковаи не
было: не вступая на этот раз в общение  с  духами,  он быстро догадался, что
близость   Момайи  отнюдь   не  является  теперь   надежной  гарантией   его
безопасности. Поэтому,  несмотря  на свой почтенный возраст,  он пустился со
всех ног  бежать к своему далекому логовищу, где считал себя  в безопасности
от преследований чернокожих.
     Тарзан  тоже  скрылся  внезапно, верный своей привычке  мистифицировать
чернокожих. Тогда Момайя взглянула на Раббу-Кегу. Мрачный  блеск  ее глаз не
предвещал ничего доброго, и он стал пятиться назад.
     -- Итак, мой Тяйбо лежит мертвый на дне реки? -- взвизгнула женщина. --
Он находится  далеко  отсюда  и  в  смертельной опасности?  Вот  как?  Духи!
(Презрение,  с  которым  Момайя  произнесла  это  слово,  сделало  бы  честь
первоклассному трагику).  --  Момайя  тебе  покажет,  что  и  она тоже умеет
вызывать  духов!  --  и с  этими  словами  она  схватила  лежавший  на земле
сломанный сук и ударила им Раббу-Кегу по голове.
     Кудесник повернулся и со стоном  бросился в бегство. Момайя побежала за
ним  через  ворота по деревенской  улице  и колотила его все время палкой, к
всеобщему удовольствию воинов, женщин  и детей,  сбежавшихся со всех сторон.
Все они боялись Раббу-Кегу, а бояться -- значит ненавидеть.
     Таким образом, ко  множеству пассивных  врагов  Тарзана прибавились еще
двое активных, которые провели всю ночь без сна, измышляя всевозможные планы
мести. Они не  могли простить белому демону,  богу джунглей того,  что он их
представил в таком смешном и позорном виде,  но, вместе с тем, чувствовали к
нему непреодолимый страх и уважение.
     Молодой лорд Грейсток ничего  не знал об их коварных замыслах, а если б
и знал, то не придал бы им никакого  значения. Он спал, как и всегда, крепко
и беспробудно.  И хотя  он находился  не под крышей, не среди четырех стен в
комнате, двери  которой были бы заперты на случай визита незваных гостей, он
спал  безмятежным сном.  Его знатный  родственник в  Англии, который сегодня
поел слишком много омаров и выпил слишком много вина за ужином, спал гораздо
менее спокойно.
     VII
     СМЕРТЬ БУКОВАИ
     Еще  в  детстве Тарзан-обезьяна  выучился  плести  из  волокнистых трав
джунглей гибкие веревки. Крепкие и прочные веревки вил он, Тарзан, маленький
Тармангани!  Тублат, его приемный  отец,  испытал это на  собственной спине.
Угостив Тублата  горстью  жирных  гусениц,  вы  услышали  бы от него длинные
повествования о тех многочисленных обидах, которые он претерпел  от Тарзана,
именно   благодаря  этим   ненавистным   веревкам,  но,  излагая  вам   свое
неудовольствие, он,  пожалуй, пришел  бы в  такую ярость,  что  вам было  бы
небезопасно стоять с ним рядом.
     Часто змеевидная петля падала вокруг  шеи  Тублата.  Часто бросала  она
его,  к  его стыду  и  позору,  на землю, когда он меньше всего  мог ожидать
нападения; и  не удивительно,  что  он  в  своем  диком сердце не чувствовал
никакой  любви к приемышу  и далеко не симпатизировал его  проказам.  Бывали
случаи, когда Тублат,  внезапно застигнутый на  дереве  арканом,  беспомощно
висел в воздухе, плавно качаясь на стягивавшей его шею петле. В этих случаях
маленький Тарзан вертелся  тут же, на  суку,  рядом с ним -- и  дразнил его,
осыпая насмешками и строя страшные гримасы.
     Но был  случай с арканом (единственный!), о котором  Тублат вспоминал с
удовольствием. Ум Тарзана, такой же деятельный, как и его тело, побуждал его
постоянно придумывать новые  игры. Только благодаря играм развивался он  так
быстро. Упоминаемый случай  научил его многому.  В его  памяти  это  событие
запечатлелось на всю жизнь и наполнило его безграничным удивлением.
     Однажды Тарзан вздумал накинуть петлю  на шею молодой обезьяны, которая
сидела  на дереве. Но вместо нее он зацепил ветку. Он потянул к себе аркан и
этим движением еще больше затянул петлю. Тогда он, бросив  веревку, полез на
дерево, чтобы освободить петлю. Карабкаясь наверх,  он увидел,  что один  из
его товарищей схватил лежавший на земле конец аркана и побежал с ним вперед.
Тарзан  закричал,  и  обезьяна  отпустила  веревку; а  затем,  когда  Тарзан
схватился за петлю, обезьяна снова взяла веревку и потащила к себе. И Тарзан
вдруг  повис  в воздухе, плавно качаясь  то в одну,  то  в  другую  сторону.
Мальчику  это  понравилось.  Он  крикнул   обезьяне,  чтобы  она  продолжала
раскачивать  его.   Он  качался  все  быстрее  и  быстрее,  но  это  его  не
удовлетворило. Он перебрался с арканом еще выше, прикрепил петлю к одному из
самых верхних сучьев, продел в нее свои руки таким же образом, как и раньше,
и, взглянув вниз, ощутил сладкую жуть. Затем, встав на сук во  весь рост, он
бросился  с размаха в воздух, и его  стройное тело  закачалось из  стороны в
сторону, точно маятник, на высоте тридцати футов от земли.
     Ох, как это было восхитительно! Лучшей игры,  чем  эта, он еще не знал.
Тарзан  был в  восторге. Вскоре он убедился, что сгибаясь и выпрямляясь,  он
может ускорить или замедлить движение. Он, конечно, предпочел ускорить темп!
Высоко  над землей  качался он, а внизу сидели  обезьяны  племени Керчака  и
глядели на него с недоумением.
     Если  бы   вы   очутились  на  месте  Тарзана,   то  все  кончилось  бы
благополучно,  так  как вы вскоре бросили бы качаться. Но Тарзан  чувствовал
себя так же великолепно в воздухе, как и на земле. Во всяком случае, он даже
не чувствовал утомления,  тогда как  всякий смертный на его месте, лишившись
сил, безжизненно повис бы в воздухе. И вот  это-то обстоятельство как раз  и
было для него гибельным.
     Тублат  тоже глядел, как Тарзан качается в  воздухе. Не было в джунглях
зверя,  более  ненавистного  Тублату,  нежели  Тарзан  --  эта  безобразная,
безволосая, белая пародия на обезьяну.  Если бы Тарзан был менее проворен, а
Кала, со своей материнской любовью, была бы менее бдительна, то Тублат давно
бы освободился от этого щенка, который только позорил честь его рода. Тублат
забыл  обстоятельства, при  которых Тарзан появился  в их  племени, и считал
мальчика своим собственным сыном, что еще более усиливало его досаду.
     Высоко  качался  Тарзан-обезьяна,  как  вдруг  веревка, не  выдержавшая
трения о сухое дерево, неожиданно порвалась. Мальчик полетел стремглав вниз.
     Тублат высоко подпрыгнул и испустил восклицание, которое у людей служит
выражением  радости. Со  смертью  Тарзана кончатся и  все мучения Тублата. С
этого момента он может жить мирно и беззаботно.
     Тарзан  упал  с высоты сорока футов  на спину в густой  кустарник. Кала
первая бросилась к нему -- свирепая, страшная,  любящая Кала.  Несколько лет
назад  такое  падение  на ее  глазах  были причиной  смерти  ее собственного
Детеныша. Неужели она таким же  образом потеряет  и  этого? Тарзан лежал без
движения  в  чаще  кустарника. Кале  потребовалось  несколько  минут,  чтобы
освободить  его от веревок и  вытащить оттуда; но  он  был  жив. Он  даже не
получил  серьезных повреждений. Кустарник  смягчил  удар падения. Ссадина на
затылке указывала на то, что он ударился головой о гибкий ствол куста, чем и
объясняется его обморок.
     Несколько  минут  спустя,  он был  уже  весел,  как всегда.  Тублат  же
рассердился. В порыве ярости он схватил первую попавшуюся обезьяну и стал ее
трясти  изо  всех  сил, но был за это наказан. Обезьяна  оказалась мохнатым,
воинственным  молодым  самцом,  в полном  расцвете силы  здоровья,  и хорошо
оттрепала его.
     Но Тарзан кое-что понял. Он  постиг,  что  продолжительное  перетирание
изнашивает волокна веревки.
     И вот настал день,  когда  этот предмет,  который когда-то чуть не убил
его, спас ему жизнь.
     Он уже вышел из  детского возраста и стал  сильным юношей.  Некому было
теперь  заботиться о  нем,  да он и не  нуждался  в нежном  попечении.  Кала
погибла.  Погиб и  Тублат. Со смертью Калы  исчезло  единственное  существо,
которое  искренне любило  его.  Оставались в живых  только его враги.  Звери
ненавидели Тарзана  не потому, что он  был более  жесток, чем они сами. Нет,
они ненавидели  его  потому, что  он обладал  чувством  юмора,  свойственным
только людям. У Тарзана это чувство было,  пожалуй, слишком развито и, может
быть, выражалось  в  слишком грубых и  жестоких  выходках,  раздражавших его
друзей, и в жестокостях над врагами.
     Но  не эти выходки были причиной озлобления колдуна  Буковаи, жившего в
пещере между гор,  к  северу от деревни вождя  Мбонги.  Тарзан  отнял у него
жирный куш,  заставив его солгать и доказав  этим  бессилие его волхвований.
Этого Буковаи  не  мог простить ему,  тем более, что  шансов на  мщение было
мало.
     Месяцами таил Буковаи  свою ненависть  к  Тарзану.  Мщение казалось ему
совершенно  невозможным  с тех пор,  как Тарзан переселился  в другую  часть
джунглей, удаленную от берлоги Буковаи на  много миль. Только один раз видел
черный колдун белого бога.
     Но  благоприятный   случай  представился,   и  к   тому  же  совершенно
неожиданно.  Тарзан несколько  дней  подряд охотился в  джунглях  далеко  на
севере. Он отстал от своего племени, что с ним  часто случалось. Ребенком он
любил возиться  и играть  с  молодыми  обезьянами,  но  теперь  товарищи его
детских игр  превратились в грубых самцов и в  слишком нежных подозрительных
матерей, ревниво оберегающих  своих беспомощных детенышей. И Тарзан  видел в
своем собственном  человеческом  разуме  более  интересного  товарища, чем в
какой-либо из обезьян племени Керчака.
     В  тот самый  день,  когда  Тарзан охотился,  небо  внезапно  стемнело.
Взлохмаченные  тучи, подобно обрывкам парусов, неслись низко над  верхушками
деревьев. Облака  напоминали  Тарзану  испуганных  антилоп,  спасающихся  от
преследований голодного льва. Но несмотря на  то,  что  легкие облака бежали
быстро,  джунгли были недвижимы. Ни один  лист  не шевелился,  и тишина была
полная. Эта неподвижная тяжесть была невыносима. Даже  насекомые утихли, как
бы  в  предчувствии  чего-то  страшного,  а  более крупные  животные  словно
замерли. Казалось,  что лес  и джунгли молчали с незапамятных времен,  когда
еще  не существовало звуков, так как не было ушей, чтобы им внимать, ибо мир
еще  не  был  наполнен  жизнью.  На   общем  фоне  природы  лежал   какой-то
болезненный, бледный,  желтоватый  отпечаток.  Тарзан  наблюдал  эти явления
много раз в своей жизни, и всегда  одно и то же чувство овладевало им. Он не
знал  страха, но перед лицом жестоких и необъятных сил природы он чувствовал
себя маленьким, совсем ничтожным и одиноким.
     Где-то  далеко  послышалось  глухое  рычанье. -- Львы  ищут добычу!  --
прошептал  он,  взглянув  на  быстро   несущиеся  по  небу  облака.  Рычание
превратилось в рев. -- Они идут! --  сказал Тарзан и  стал  искать убежища в
густолиственном дереве. Внезапно деревья наклонили свои  верхушки, как будто
верховное  существо  простерло  с  неба  свою  руку  и  провело  ладонью  по
вселенной. -- Они идут! --  прошептал Тарзан.  -- Львы приближаются. -- Ярко
блеснула  молния,  сопровождаемая  страшным  громом.  --  Львы кинулись,  --
вскричал  Тарзан,  --  и  теперь они рычат над своими  жертвами!  -- Деревья
качались бешено во всех направлениях. Демонический ветер беспощадно потрясал
джунгли. В  разгар  бури  полил  дождь -- не  такой,  как в  наших  северных
странах,  а внезапный, потрясающий и ослепляющий поток.  -- Кровь убитых! --
подумал Тарзан,  прячась  ближе к середине  дерева. Он  находился  на опушке
джунглей и до  начала бури ясно  различал в некотором расстоянии от себя две
горы. Теперь он перестал видеть их. Горы не были видны сквозь тяжелые потоки
ливня, и у него мелькнула мысль, что они смыты дождем. Но он знал, что дождь
пройдет, что солнце  взойдет опять, и ничто не изменится  в природе,  только
сломанные ветви падут на  землю, и подгнившие гиганты рухнут, чтобы насытить
почву,  которая питала  их  столетиями. Ветки  и листья  мелькали в  воздухе
вокруг  него,  падали  на  землю, гонимые  стремительным  вихрем. Гигантское
дерево качнулось и упало в нескольких ярдах от него. Тарзан нашел себе приют
под широко раскинувшимися ветвями молодого крепкого колосса. Но ему угрожала
опасность  другого  рода, и вот  она наступила: молния  ударила  внезапно  в
дерево,  под  которым он  стоял.  И когда дождь прошел и  солнце  показалось
снова, то  между обломками  колосса  джунглей  лежал  распростертый навзничь
Тарзан.
     Буковаи  вышел  из  своей  пещеры,  как  только  прекратился  дождь,  и
осмотрелся вокруг. Своим единственным  глазом  Буковаи мог видеть окружающее
довольно  плохо, но будь  у  него еще  дюжина глаз, он и тогда не заметил бы
мягкой   красоты  оживающих  джунглей,  так  как  его  примитивный  мозг  не
воспринимал  подобных явлений,  и даже  если  б  у  него вместо  разъеденной
проказой дыры был нос, он и то не почувствовал бы, как посвежел воздух после
бури. Рядом с прокаженным стояли его единственные и  верные товарищи  -- две
гиены,  принюхиваясь  к  воздуху. Вскоре одна из них,  свирепо рыча  и  воя,
поползла, крадучись, в джунгли.  Другая последовала за ней. Буковаи пошел за
ними, держа в руках тяжелую суковатую дубину.
     Гиены,  рыча и фыркая, остановились на расстоянии  нескольких  ярдов от
лежащего Тарзана.  За ними пошел Буковаи. Сперва  он  не хотел верить  своим
глазам; но когда он убедился, что перед ним действительно  лежит лесной бог,
его ярость не  знала границ: он чувствовал себя  снова  обманутым; он уже не
мог   отомстить  ему,   раз   тот  лежит   мертвый.   Гиены  приблизились  к
человеку-обезьяне, оскалив зубы.  Но возможно, что в  этом  теле  еще бьется
жизнь. Буковаи с нечленораздельным бормотанием бросился на зверей, нанося им
жестокие, тяжелые удары своей суковатой палкой. С визгом и рычанием кинулись
гиены на своего  хозяина и  мучителя,  и только привычный давнишний страх не
позволил им вцепиться в его горло. Они отползли на несколько ярдов и сели на
задние лапы. В их диких глазах горел огонь ненависти и неописуемой алчности.
     Буковаи  остановился.  Приложив  ухо  к  сердцу  человека-обезьяны,  он
убедился,  что оно билось.  Насколько это было возможно при его уродливости,
лицо его просияло от радости. Около человека-обезьяны  лежал  длинный аркан.
Проворно  обвязал  Буковаи гибкими веревками  своего пленника, затем взвалил
его себе  на  плечи. Несмотря на пожилой  возраст  и болезнь, он был  силен.
Когда колдун  вошел в подземелье, гиены последовали туда за ним. Буковаи нес
свою жертву по длинному извилистому проходу.  Неожиданно  блеснул  откуда-то
дневной свет, и Буковаи вошел в небольшой круглый бассейн. По-видимому,  это
был  кратер  потухшего  вулкана. Большие  отвесные  валы  окружали  впадину.
Единственным выходом из нее был тот  проход, которым пришел в  нее  Буковаи.
Несколько хилых  деревьев  росли  на каменистой почве кратера.  Выше торчали
острые края этой адской пасти.
     Буковаи прислонил Тарзана  к  дереву и  привязал  его  к  нему веревкой
аркана; руки его  он оставил свободными, но узлы были им завязаны так, чтобы
человек-обезьяна не мог достать их. Гиены, ворча, ползали взад и вперед. Они
ненавидели Буковаи, и тот  отвечал  им  взаимностью.  Он  знал, что они ждут
только момента, когда он ослабеет, и тогда они превозмогут раболепный страх,
который они питали к нему, и покончат с ним.
     Он  и  сам  немало  боялся этих отталкивающих  тварей.  Поэтому Буковаи
хорошо их кормил и даже охотился для них сам. Но он был с ними всегда жесток
врожденной  жестокостью  ограниченного  ума   --   первобытной,  животной  и
болезненной.
     Он держал  этих гиен у себя чуть  не со дня  их рождения. Они не  знали
другой жизни и всегда возвращались к нему,  если убегали  в джунгли. Буковаи
стал склоняться к  мысли, что  их гонит обратно не привычка,  а  дьявольский
расчет,  помогающий им  терпеливо  сносить  оскорбления  и обиды  в  сладком
предчувствии  мести.  Не  надо   было  обладать   богатой  фантазией,  чтобы
нарисовать себе  картину этой мести. Но когда-то еще что будет, а сегодня он
испытает их месть, но на другом человеке.
     Крепко привязав Тарзана, прокаженный вышел, отогнав предварительно гиен
от пленника. Он закрыл вход к кратеру решеткой из скрещенных ветвей, которая
охраняла его ночью от гиен.
     Затем  он пошел  в  другую пещеру, наполнил  чашку водой  из  родника и
направился обратно  к  своему пленнику.  Гиены  стояли  у решетки и  жадными
глазами  смотрели  на  Тарзана.  Буковаи  часто прибегал  к  такому  способу
кормления.  Прокаженный  подошел   с  чашкой  к  Тарзану  и  обрызгал  водой
человеку-обезьяне лицо. У Тарзана затрепетали веки, и вскоре он открыл глаза
и посмотрел вокруг себя.
     --  Белый дьявол!  --  вскричал Буковаи. -- Знай, что я великий колдун!
Мои средства -- верные средства. Твои же не годятся никуда! Если бы они были
хороши,  разве  ты валялся бы  здесь связанный  как  приманка, брошенная для
львов?
     Тарзан  ничего  не  понял из  сказанного, ничего не  ответил,  и только
вперил в  Буковаи холодный пристальный взгляд. Гиены подползли к нему сзади.
Он  слышал их ворчание, но не повернул даже к ним  головы. Он  был зверем  с
человеческим  разумом.  Зверь  не хотел  выказать страх перед  лицом смерти,
которую человеческий разум считал неизбежной.
     Буковаи, еще не желавший отдать свою жертву на растерзание, бросился на
гиен с дубиной.
     После короткой  схватки животные как всегда покорились. Тарзан наблюдал
за ними.  Он должным образом оценил ненависть,  существовавшую  между  двумя
зверями и этой ужасной тенью человека.
     Укротив гнев, Буковаи вернулся и  стал, было,  издеваться над Тарзаном,
но  вскоре  прекратил  это,  придя  к  заключению,  что  человек-обезьяна не
понимает его слов. Тогда он проник в коридор  и отодвинул решетчатый барьер.
Затем  снова направился  в пещеру и разостлал циновку у  ее  входа, чтобы  с
полным комфортом насладиться зрелищем своей мести.
     Гиены  быстро  кружили вокруг  человека-обезьяны.  Тарзан  рванулся, но
безрезультатно.  Он понял, что веревка,  свитая  им, чтобы  сдерживать  льва
Нуму, с таким же успехом будет удерживать и его самого. Он не хотел умирать;
как и раньше, бесстрашно смотрел смерти в глаза. Но переступив с одной  ноги
на другую,  Тарзан вдруг  почувствовал, что  веревка  трется о тонкий  ствол
дерева,  вокруг которого  была обвязана.  Перед  его  глазами как  на экране
пронеслась давно забытая  картина из  его прошлого. Он увидел  гибкую фигуру
мальчика, который высоко в воздухе качается на веревке. Затем он увидел, как
веревка порвалась, и мальчик полетел на  землю. Тарзан улыбнулся и тотчас же
стал сильно тереть веревку о ствол  дерева. Гиены  расхрабрились  и  подошли
ближе. Они обнюхивали его ноги,  когда он отпихнул их,  и опять отползли. Он
знал, что они бросятся на  него, как только почувствуют голод. Хладнокровно,
методично, не спеша, Тарзан тер веревку о тонкий ствол дерева. Буковаи между
тем заснул у входа в пещеру. Он решил, что успеет выспаться до того времени,
пока звери, проголодавшись, покончат с пленником. Их рычание и  крики жертвы
разбудят его. Он решил пока отдохнуть.
     Прошел  целый день. Гиены все еще  не  были  достаточно голодны,  да  и
веревка,  связывающая  Тарзана,  была крепче той,  которая  во  времена  его
детства  порвалась,  перетертая  грубым  древесным  стволом.  Но   с  каждым
мгновением звери становились все голоднее, а  волокна  веревки все  тоньше и
тоньше. Буковаи спал.
     Было далеко за  полдень, когда один  из зверей, наконец, проголодался и
зарычал на человека-обезьяну. Буковаи проснулся. Он сел и стал смотреть, что
делается.  Он увидел  голодную  гиену, бросившуюся на человека и старавшуюся
схватить его за горло. Он увидел далее, как Тарзан схватил рычащего зверя, а
затем схватил и второго, который вскочил к нему на плечи. Это была большая и
тяжелая гиена.  Человек-обезьяна  рванулся вперед всем своим весом изо  всей
своей огромной силы -- путы лопнули, и дерево упало на дно кратера с треском
и  шумом. Все перемещалось... Буковаи  вскочил  на ноги. Возможно ли,  чтобы
лесной  бог  победил его слуг? Это  было немыслимо!  Бог этот не вооружен  и
лежит  на  земле с  двумя вцепившимися  в него гиенами. Но  Буковаи не  знал
Тарзана.
     Человек-обезьяна, схватив  одну из  гиен  за  горло, встал  на  колено;
второй  зверь  вцепился в него,  стараясь  опрокинуть  его на  землю.  Тогда
человек-обезьяна, схватив  одну гиену рукой, подмял  другого зверя под себя.
Буковаи, видя,  что счастье  повернулось  к нему  спиной,  кинулся на белого
демона, держа в руках суковатую дубину. Тарзан увидел это и вскочил с земли,
держа в руках  обеих  гиен.  Одного  из  зверей он  швырнул  прямо  в голову
прокаженному. Колдун и зверь  упали на пол и сцепились друг с другом. Вторую
гиену Тарзан бросил в кратер; первая грызла тем временем гнилое  лицо своего
хозяина.  Это  не понравилось  человеку-обезьяне. Одним ударом  он отшвырнул
зверя и,  подскочив  к распростертому  колдуну, потащил  его за ноги вперед.
Гиена убежала.
     Пришедший  в сознание  Буковаи взглянул на Тарзана  и  прочел в  глазах
победителя смертный приговор. Тогда он  бросился на  него, впиваясь зубами и
когтями  в  его  тело.  Человек-обезьяна   содрогнулся  от  близости   этого
зловонного лица. Ему понадобилось, однако, немного  времени, чтобы осилить и
связать Буковаи. Он  прислонил его  к тому  самому  дереву, к которому перед
этим  был сам привязан.  Привязывая прокаженного,  Тарзан постарался,  чтобы
колдун не мог перетереть веревок, как сделал это он.
     Проходя  затем по  извилистым коридорам  и подземным закоулкам,  Тарзан
искал глазами гиен, но они исчезли.
     -- Они вернутся! -- сказал он самому себе.
     В  кратере,  стиснутом  высокими  стенами,  дрожал  от  ужаса,  как   в
лихорадке, Буковаи.
     --  Они вернутся! -- воскликнул он, и в его голосе звучал дикий страх и
отчаяние. И они вернулись...
     VIII
     ЛЕВ
     Нума-лев лежал позади колючего кустарника, за водопоем, где река, делая
изгиб, образовала  водоворот. Там  был  брод,  а на  обоих берегах виднелись
хорошо утоптанные тропинки, расширявшиеся у края берега.
     По ним в течение бесчисленных веков ходили пить дикие обитатели долин и
джунглей:  хищники  --  с  бесстрашным  величием,  травоядные  --  робко,  с
колебанием и страхом.
     Нума-лев был голоден,  очень голоден, и поэтому по дороге к  водопою он
несколько раз принимался выть и время от времени рычал; но, когда он подошел
к  месту,  где он собирался  лечь в засаду в ожидании,  когда Бара-олень или
Хорта-кабан, или какой-либо зверь, обладающий столь же вкусным мясом, придут
напиться,  он  замолчал.  Это  было  страшное, грозное молчание, пронизанное
светом   желтовато-зеленых   свирепых  глаз  и  сопровождаемое   ритмическим
дрожанием волнистого хвоста.
     Первым пришел Пакко-зебра, и Нума-лев едва мог сдержать гневный рев: из
всех жителей долин нет ни одного, кто был бы так осторожен, как Пакко-зебра.
Следом  за испещренным черными  полосами жеребцом шло стадо  из тридцати или
сорока жирных, злых, маленьких, похожих на лошадей, животных. Приближаясь  к
реке, вожак  то и  дело  останавливался,  навострив  уши  и подняв морду,  и
втягивал  ноздрями  легкий  ветерок, стараясь  уловить  предательский  запах
хищника.
     Нума тревожно заворочался.  Он подобрал задние ноги  под косматое тело,
напрягаясь  для внезапного дикого прыжка. Его  глаза горели  голодным огнем.
Огромные мускулы дрожали от возбуждения.
     Пакко подошел немного ближе,  остановился, фыркнул  и повернул обратно.
Послышался топот бегущих копыт, и стадо ушло; но Нума-лев, не пошевельнулся.
Ему  были знакомы привычки  Пакко. Он знал, что тот вернется, хотя еще много
раз будет поворачиваться и убегать, прежде, чем соберется с мужеством, чтобы
вести  своих  жен и потомство к  воде.  Но  легко можно  было  при  малейшей
неосторожности  и совсем отпугнуть Пакко. Нума знал  это по прежнему  опыту.
Поэтому он лежал почти неподвижно, чтобы опять не испугать зебр и не дать им
уйти обратно в долину, не напившись воды.
     Еще и еще раз подбирался Пакко со своим  семейством, и снова они бежали
и  скрывались; но с каждым разом  зебры подходили все  ближе к  реке,  пока,
наконец, жеребец не погрузил с наслаждением свою бархатистую морду  в  воду.
Остальные, осторожно ступая,  приблизились  к вожаку. Нума выбрал лоснящуюся
жирную кобылицу, и его глаза  загорелись жадностью. Нума-лев ничего  так  не
любит, как мясо  Пакко;  может  быть, просто потому, что из  всех травоядных
Пакко труднее всего дается в руки.
     Медленно поднялся лев, и,  когда он  встал, под  одной  из его  больших
хищных  лап хрустнула  ветка.  Как пуля, выпущенная из ружья, бросился он на
кобылицу;  но звука  хрустнувшей  ветки  было  достаточно,  чтобы  вспугнуть
трусливых  животных,  и  они  мгновенно  обратились в  бегство,  в тот самый
момент, когда Нума  сделал свой страшный прыжок. Жеребец бежал  последним, и
лев  одним громадным  прыжком, подобно гигантской  стреле, прорезал  воздух,
пытаясь  схватить его;  но  и тут его постигла  неудача.  Хрустнувшая  ветка
лишила Нуму обеда. Его  могучие когти  лишь оцарапали лоснящийся зад  зебры,
оставив четыре малиновые полосы на его красивой шкуре.
     Нума, злой от неудачи  и голода, оставил реку  и, свирепый,  голодный и
страшный, отправился бродить по  джунглям. Давно уже  он не был так голоден,
как сейчас.
     Даже Данго-гиена показалась бы  ему на голодный желудок лакомым куском.
В таком-то настроении лев и наткнулся на племя Керчака.
     Никто не  ждал Нуму-льва в такой  поздний  час утра.  Он должен  был бы
теперь спать около своей жертвы,  убитой минувшей ночью;  но Нуме  никто  не
попался в эту ночь. Он охотился за добычей более голодный, чем когда-либо.
     Антропоиды с  наслаждением  отдыхали  на полянке,  удовлетворив  первое
острое  чувство голода. Нума учуял их по запаху  еще  задолго  до  того, как
увидел.  Обыкновенно он поворачивал  в таких случаях  обратно в поисках иной
добычи, так как даже Нума относился с уважением к  могучим мускулам и острым
клыкам  огромных  самцов  из  племени  Керчака,  но  сегодня  он  решительно
направился  прямо  на  них,   и  его   щетинистая  морда,  морщась,  свирепо
оскалилась.
     Не колеблясь ни  минуты, Нума напал на обезьян в тот  самый момент, как
только  их  увидел.  Около  дюжины,  а   может  быть,   и  больше  волосатых
человекоподобных существ лежали на земле,  на небольшой прогалине. На дереве
поблизости сидел  юноша с  загорелой  кожей.  Он видел быстрый прыжок Нумы и
видел, как обезьяны повернулись и  пустились бежать.  Огромные самцы на бегу
топтали  маленьких  детенышей;  только  одна  маленькая обезьянка  стояла на
месте,  ожидая нападения. Это была молодая  самка; материнство вдохновило ее
на великую жертву для спасения своего детеныша.
     Тарзан соскочил  с  сучка, на котором  сидел, и негодующе  закричал  на
убегающих  самцов и на тех, которые сидели в безопасности на деревьях.  Если
бы самцы не покинули своих мест и стойко встретили  врага, Нума не довел  бы
до конца своего нападения. Только великий гнев и грызущие муки голода,  быть
может, побудили бы его на это. Но даже и тогда он не ушел бы безнаказанным.
     Если самцы и слышали крик Тарзана,  они не  спешили с ответом, так  как
Нума схватил обезьяну-мать и поволок ее в джунгли, прежде чем самцы успели в
достаточной  мере  собраться с силами  и  мужеством, чтобы  соединиться  для
защиты самки.  Сердитый окрик  Тарзана,  однако,  расшевелил обезьян.  Скаля
зубы,  они  с воем накинулись  на  Нуму в густом  лабиринте  листвы, куда он
пытался  скрыться от них. Самец-обезьяна шел впереди; он двигался быстро и в
то же время  осторожно, полагаясь больше  на свои уши и на свой нос, чем  на
глаза.
     Идти  по  следу  льва было  нетрудно, так  как тело  уносимой им жертвы
оставляло  за собой  легко различимую  и  полную  ее запаха дорожку кровавых
брызг. Даже такие тупые  существа,  как  мы с  вами,  с  легкостью могли  бы
следовать за ним. Для Тарзана же и обезьян Керчака эта тропинка была тем же,
что для нас цементированный тротуар.
     Тарзан с обезьянами настигали  хищника.  Он  знал это  еще  раньше, чем
услышал  впереди  сердитое  предостерегающее  рычанье.  Приказав   обезьянам
следовать своему примеру,  он повис на  дереве; и, минуту  спустя, Нума  был
окружен кольцом  рычащих животных, которые были недоступны для его клыков  и
когтей, а сами ясно его видели. Хищник припал передними лапами к телу самки.
Тарзан  мог  заметить,   что  она  была  уже  мертва.  Но  внутренний  голос
подсказывал ему,  что  необходимо все-таки освободить безжизненное  тело  из
когтей врага и наказать Нуму.
     Он  осыпал  насмешками и оскорблениями Нуму  и, отрывая сухие ветки, по
которым он  прыгал, бросал ими во льва. Обезьяны следовали его примеру. Нума
зарычал от  гнева и досады.  Он был голоден, но при таких условиях он не мог
есть.
     Обезьяны,  будучи предоставлены сами себе, без  сомнения  дали бы  льву
возможность спокойно наслаждаться пиршеством; разве самка не  была  уже  все
равно  мертвой? Они не могли вернуть ей  жизнь,  бросая палками  в  Нуму,  и
теперь  они  сами  могли бы  спокойно заняться  едой;  но Тарзан был другого
мнения.  Он  считал,  что Нуму  необходимо наказать и  прогнать  прочь. Льву
необходимо  внушить, что если он даже  и  убил  Мангани, то ему  не позволят
съесть убитую.  Ум человека прозревал будущее, тогда  как обезьяны  замечали
лишь то,  что происходило в данную минуту. Они были довольны уже тем, что им
удалось  сегодня  избежать  дальнейших  нападений  Нумы,  но Тарзан  понимал
необходимость и видел возможность обезопасить себя в будущем.
     Поэтому он понукал и подзадоривал огромных антропоидов до тех пор, пока
Нума не был осыпан, как дождем,  целой тучей  метательных снарядов. Он мотал
головой, увертываясь от ударов и протестовал против них оглушительным ревом;
тем не менее он все еще с упрямством цеплялся за свою жертву.
     Тарзан скоро заметил, что сучки и ветки, швыряемые в Нуму, не причиняли
ему сильной боли; даже  в  тех  случаях,  когда попадали ему  в  голову, они
совершенно не ранили его. Поэтому человек-обезьяна  стал осматриваться,  ища
другого,   более  действенного  метательного  орудия.  Он   искал   недолго.
Видневшиеся неподалеку от Нумы гранитные осколки  представляли собой снаряды
более  пригодные. Заставив  обезьян караулить  льва, Тарзан  соскользнул  на
землю и собрал полную горсть маленьких камней. Он  знал, что видя его самого
за этой работой, они скорее поймут  его и последуют его примеру, чем если бы
он вздумал приказать им достать обломки камня и  швырнуть ими в Нуму. Тарзан
еще не был достаточно авторитетен для таких приказаний, потому что он еще не
был царем обезьян  племени Керчака.  Это  случилось позднее. В  настоящее же
время  он был еще слишком молод, хотя  и отвоевал себе место в обществе этих
диких  зверей,  к  которым  его  забросила  странная  судьба. Угрюмые  самцы
старшего поколения до сих пор ненавидели его,  как ненавидят звери тех, кому
они не доверяют,  и чей характерный  запах  представляется для  них  чуждым.
Молодые  самцы, бывшие  в  детстве  товарищами  его игр, привыкли  к  запаху
Тарзана, как к  запаху всех остальных  членов племени. В  отношении его  они
были подозрительны не в большей степени,  чем в отношении  других, известных
им обезьян, но все же и они не любили его, как  не любили никого из самцов в
течение  брачного периода;  а  вражда, возникавшая между  самцами в  течение
этого  времени, продолжалась и до наступления  следующего  периода. В общем,
это была угрюмая и воинственно настроенная толпа, и  лишь изредка попадались
среди  них  такие  индивидуумы,  у которых первые  семена  человечности  уже
пускали   свои  ростки.  Возвращение  к   первообразу,  без  сомнения,  есть
возвращение к древнему прародителю, который сделал первый шаг от обезьяны  к
человеку, когда он стал ходить чаще на задних ногах и находил другую  работу
для своих праздных рук.
     Итак,  Тарзан теперь вел особую тактику там, где он не мог приказывать.
Он давно уже открыл способность обезьян к подражанию и научился извлекать из
нее пользу. Набрав в руки обломки выветрившегося гранита, он опять взобрался
на дерево и ему было приятно видеть, что обезьяны последовали его примеру.
     Во время  короткой передышки, пока обезьяны запасались снарядами,  Нума
принялся за еду; но едва только он расположился  с удобством и облизал  свою
добычу, как  острый обломок камня, брошенный умелой рукой человека-обезьяны,
попал ему в  голову. Он заревел от боли и  гнева, но  его  внезапный рев был
заглушен  взрывом криков со стороны обезьян, видевших то, что сделал Тарзан.
Нума  потряс  своей  массивной  головой  и гневно  взглянул  вверх на  своих
мучителей. В течение получаса они преследовали его, бросая камни и сломанные
сучья, и хотя он затащил свою жертву в самый густой кустарник, они все время
попадали в него своими метательными снарядами, не давая ему спокойно поесть,
и гнали его все дальше и дальше.
     Безволосая  обезьяна с  человеческим запахом  была наглее и  назойливее
всех,  так  как  она имела даже дерзость соскочить  на  землю  и  подойти на
расстояние всего нескольких саженей к повелителю джунглей, чтобы  с  большей
точностью и силой швырнуть в него несколько острых  кусков гранита и тяжелые
палки. Не раз  бросался  на  него  Нума  внезапными, свирепыми прыжками,  но
гибкому,  подвижному мучителю каждый  раз  удавалось  увернуться, и притом с
такой наглой легкостью, что  лев забыл  даже  свой острый голод в пожирающей
страсти  гнева,  и   на  продолжительное  время  оставил  свой  обед,  чтобы
попытаться схватить врага.
     Обезьяны и  Тарзан преследовали огромное животное  до одной  прогалины,
где Нума, по-видимому,  решился сделать последний привал, овладев позицией в
центре открытого места  в стороне  от деревьев. Ему казалось,  что здесь  он
будет  недосягаем  для  своих  преследователей. Увы, камни  Тарзана и  здесь
преследовали его с настойчивой и раздражающей непрерывностью.
     Как бы то ни  было, но человеку-обезьяне было  досадно, что  в ответ на
случайные удары Нума только огрызался и все еще пытался приступить к  своему
запоздалому обеду.
     Тарзан почесал  голову,  придумывая  более  действенный  способ обидеть
льва. Он решил ни  за что  не  дать Нуме возможности воспользоваться плодами
его нападения на обезьян. Человеческий ум прозревал будущее, в то время, как
косматые  обезьяны  были  охвачены  только  минутной  ненавистью  к   своему
исконному врагу. Тарзан сообщил, что раз Нума так легко добыл себе жертву из
племени  Керчака, то  через короткий промежуток  времени  он  повторит  свои
нападения, и их существование превратится в длительный кошмар. Нуме  следует
внушить,  что убийство обезьяны влечет за собой немедленное  наказание и  не
приносит никакой пользы  и награды. Потребуется,  вероятно,  немного уроков,
чтобы обеспечить  обезьянам Керчака  их прежнюю безопасность. Это, наверное,
старый лев; слабеющие силы и изменившаяся ловкость принудили его гнаться  за
всякой добычей, которую  только можно схватить.  Но даже и  такой  лев может
уничтожить племя, или, по крайней мере, сделать его существование  настолько
непрочным и полным ужаса, что жизнь потеряет всякую привлекательность.
     -- Пусть он охотится за Гомангани, -- подумал Тарзан, -- он поймет, что
они более легкая добыча. Я докажу  свирепому Нуме, что он не может охотиться
за Мангани.
     Но Тарзану предстояло решить вопрос: как вырвать жертву у льва во время
еды? Наконец,  он  напал  на  план. Для  всякого,  кроме  Тарзана, это  план
показался бы рискованным, а  может быть, он казался таким  и ему  самому; но
Тарзан любил  все,  что заключало  в себе значительный элемент опасности. Во
всяком случае, я сильно сомневаюсь, чтобы вы или я избрали подобный план для
победы над разозленным и голодным львом.
     Для выполнения  задачи  Тарзану  был  необходим помощник,  при чем этот
помощник должен был обладать такой же храбростью, как и он, и почти таким же
проворством. Взор  человека-обезьяны упал на Тога, товарища его детских игр,
соперника  в  первой любви  и в настоящее время единственной обезьяны  всего
племени,  которая,  по-видимому, питала  к Тарзану чувство,  которое в нашей
среде называется дружбой. По крайней мере, Тарзан  знал, что Тог  был храбр,
молод, ловок и обладал удивительной мускулатурой.
     -- Тог! --  закричал  человек-обезьяна. Огромная обезьяна  выглянула на
него  из-за  сухого  сучка, который  она старалась  отломать  от  сожженного
молнией дерева. -- Подойди поближе к Нуме и подразни его, -- сказал  Тарзан.
-- Дразни до  тех пор, пока он не нападет на тебя. Уведи  его прочь от трупа
Мумги. Держи его там пока сможешь.
     Тог  кивнул  головой.  Он  был  на  другой  стороне прогалины, напротив
Тарзана. Оторвав, наконец, сучок от дерева, он с воинственным видом спрыгнул
на землю, направился к  Нуме  и зарычал.  Измученный  лев встал на ноги. Его
хвост сделался твердым и выпрямился,  и Тог обратился  в бегство, так как он
уже знал этот предостерегающий сигнал к нападению.
     Находясь позади льва, Тарзан быстро побежал к центру просеки, где лежал
труп Мумги. Нума,  смотря во все глаза на Тога, не  видел человека-обезьяны.
Он  бросился  вслед  за  убегающим  самцом, который  обратился в  бегство  к
ближайшему дереву. Тог был  всего  в двух ярдах  впереди  преследующего  его
льва.  Тяжелый  антропоид  как  кошка   быстро  вскарабкался  на   ствол   и
почувствовал себя в надежном убежище. Когти Нумы промахнулись только на один
дюйм.
     С минуту лев стоял под деревом, глядя вверх на обезьяну и рыча так, что
дрожала земля,  потом  он повернулся  обратно к  своей  жертве. А еще  через
минуту он гордо вытянул свой хвост и помчался назад еще с большей скоростью,
так как он  увидел голое человеческое существо, убегающее к дальним деревьям
с окровавленным телом его жертвы, перекинутым через гигантские плечи.
     Обезьяны,  глядевшие  на  страшное  состязание  из  своего  безопасного
древесного  убежища,  осыпали насмешками  Нуму  и посылали  предостерегающие
возгласы  Тарзану.  Высоко  стоящее  солнце,  жаркое,  сверкающее,  освещало
Тарзана  и  льва на  маленькой прогалине,  обрисовывая  их  в  ослепительном
рельефе зрителям, сидящим в тени листвы. Последние видели обожженное солнцем
тело нагого  окровавленного юноши,  прикрытое только  мохнатым трупом убитой
обезьяны, с мускулами, перекатывающимися под  бархатной кожей. А позади него
черногривый  лев,  с  плоской головой,  с  вытянутым  хвостом,  чистокровный
питомец джунглей, бежал через озаренную солнцем просеку.
     Ах, вот это была жизнь! Когда смерть следовала за ним  по пятам, Тарзан
дрожал  радостной дрожью  от  ощущения  жизни; но  удастся ли ему достигнуть
деревьев, опередив неудержимую смерть, так близко бегущую за ним.
     На суку дерева, к  которому  бежал  Тарзан, висел Гунто.  Гунто громким
криком посылал советы и предостережения.
     --  Держи  меня! --  закричал  Тарзан  и  вместе со своей тяжелой ношей
прыгнул прямо навстречу огромному  самцу,  висящему на задних лапах и  одной
передней. И  Гунто  схватил  их  одной громадной волосатой лапой и увлек  их
вверх, пока пальцы Тарзана не ухватились за ближайшую ветку.
     Внизу  яростно прыгал  Нума; но  Гунто,  несмотря на свой  массивный  и
неуклюжий вид, был  так  же  быстр, как Ману,  мартышка, и  когти льва  лишь
слегка оцарапали его, оставив кровавую полосу на волосатой руке.
     Тарзан  отнес  труп  Мумги  на  самое высокое  разветвление,  где  даже
Шита-пантера не могла бы достать его. Нума  свирепо сновал взад и вперед под
деревом,  испуская ужасающий рев.  Его лишили и добычи, и мести. Он  страшно
рассвирепел;  но грабители его были за пределами  досягаемости, и,  бросив в
него несколько палок и осыпав его насмешками, они скрылись.
     Тарзан много размышлял о  приключениях этого  дня.  Он  предвидел,  что
может случиться, если крупный хищник  джунглей обратит серьезное внимание на
племя  Керчака. Но  он думал  также и о той свалке среди обезьян в погоне за
спасением, которая произошла вслед за тем, как Нума сегодня напал на них.
     В джунглях  смешное всегда страшно и жестоко.  Животные не имеют  вовсе
или  почти не имеют  чувства юмора,  но молодой англичанин  видел смешное во
многом,  на  что  не  могли смотреть под  юмористическим  углом  зрения  его
товарищи.
     С раннего детства он был  неутомимым охотником за  весельем, к большому
огорчению своих товарищей обезьян. Так и сейчас он видел смешную сторону и в
панике напуганных обезьян, и в гневе одураченного льва; даже в этом страшном
приключении джунглей, стоившем  жизни Мумге  и  подвергшем  опасности многих
членов племени, Тарзан подметил смешные черты.
     Не  прошло и нескольких  недель  после  этого случая,  как Шита-пантера
сделала внезапный набег на  племя и  схватила маленького  детеныша с дерева,
где  он был спрятан, пока мать его  искала  пищу.  Шита удалилась  со  своей
маленькой дочыбеи,  никем не преследуемая. Тарзан был в  страшном  гневе. Он
говорил самцам о той легкости, с  которой  Нума и  Шита  в  течение одного с
лишним лунного месяца лишили жизни двух членов племени.
     --  Они съедят  нас  всех! -- кричал  он.  -- Мы охотимся по  джунглям,
сколько  хотим, не обращая  внимания на  приближение  врагов.  Даже  Ману --
мартышки -- не делают так. Они всегда держат двух или трех сторожей, которые
охраняют их. Пакко-зебра и Ванни-антилопа имеют  караульщиков в стаде, и  те
стоят на  страже,  пока  остальные добывают  пищу. А  мы,  великие  Мангани,
позволяем  Нуме, Сабор и Шите  приходить, когда им вздумается, и таскать нас
на пищу своим детенышам.
     -- Что нам делать? -- спросил Тог.
     --  Мы также  должны иметь двух или трех сторожей, которые  охраняли бы
нас от Нумы,  Сабор и Шиты, -- ответил Тарзан. -- Других нам нечего бояться,
за  исключением  Хисты-змеи; но если мы  будем ставить сторожей, мы увидим и
Хисту, хотя бы она скользила так же бесшумно, как и всегда.
     И  с тех пор большие обезьяны из племени Керчака стали ставить часовых,
которые караулили с  трех сторон, когда члены племени занимались охотой, уже
не рассеиваясь на таком большом пространстве, как бы им того хотелось.
     Но Тарзан уходил один, так как Тарзан был человеком и искал развлечений
и  приключений,  и  того  веселья,  которое  свирепые  и   страшные  джунгли
предлагают  тем,  кто знает  их,  и кто не боится веселья, полного особенных
чар,  пронизанного  взглядом горячих  глаз,  испещренного малиновыми пятнами
крови. В то время,  как другие искали  пищи и  любви,  Тарзан-обезьяна искал
пищи и радости.
     Однажды  он кружил над  обнесенной  частоколом  деревней Мбонги,  вождя
каннибалов.  Он  опять  увидел  колдуна  Рабба-Кегу, нарядившегося  в  шкуру
Горго-буйвола  с  его  рогатой  головой.  Тарзана  забавляло, что  Гомангани
превратился  в Горго; но это не представляло бы для него ничего  особенного,
если  бы  он случайно не  заметил,  что одна сторона  хижины Мбонги  покрыта
растянутой за ней шкурой льва  вместе с  головой. Красивое лицо юноши-дикаря
расплылось в широкой улыбке.
     Он  направился  обратно в  джунгли,  и  там  случай,  ловкость, сила  и
искусство, подкрепленные его удивительной сообразительностью,  доставили ему
без особых  усилий его дневную пищу.  Тарзан чувствовал, что если мир должен
давать ему пропитание,  то  добывать его он должен сам. И  никогда  никто не
делал этого лучше, чем этот сын английского лорда, который еще  меньше  знал
об обычаях своих предков, чем о самих предках, т. е. ровно ничего.
     Было совсем темно, когда Тарзан вернулся к деревне Мбонги и примостился
на своем гладко отполированном суку, нависшем над изгородью.
     Так  как не было  никакого повода к празднику, то на единственной улице
деревни не было заметно жизни.  Только оргии  с пожиранием  мяса  и обильным
угощением  туземным  пивом могли вызвать из хижин население Мбонги.  В  этот
вечер  старшие  члены  племени  сидели, болтая  у своих очагов;  молодые  же
попарно удалялись в тень,  которую  отбрасывали  крытые  пальмовыми листьями
хижины.
     Тарзан  легко  спрыгнул вниз  и,  крадучись,  под зашитой  густой тени,
приблизился к хижине вождя Мбонги. Здесь он нашел то, что искал. Кругом были
воины;  но  они  и не  подозревали,  что белое лесное божество  или  дьявол,
которого они  так  боятся,  бесшумно  бродит  так  близко  от  них.  Они  не
подозревали также, что он втихомолку уже овладел тем, ради чего явился сюда,
и к чему страстно стремился. И овладев этим сокровищем, исчез из них деревни
так же бесшумно, как и пришел.
     В  эту ночь  Тарзан,  свернувшись клубком и приготовляясь спать,  долго
лежал, глядя вверх на сверкающие планеты и мигающие звезды, и на Горо-месяц,
и улыбался. Он припомнил, какими забавными  казались огромные  самцы в своей
безумной  свалке в тот день, когда Нума напал на них и схватил Мумгу. Однако
они были свирепы и мужественны.  Только внезапное потрясение повергало их  в
панику; но этого Тарзан еще не знал. Это  ему предстояло узнать в  ближайшем
будущем.
     Он уснул с широкой улыбкой на своем красивом лице.
     Ману-мартышка  разбудила  его утром,  бросая  ему в  запрокинутое  лицо
бобовые стручки. Тарзан взглянул вверх и улыбнулся. Он и прежде бывал не раз
разбужен таким  образом. Он  с  Ману  были добрые друзья,  их  дружба  имела
основанием  взаимность  услуг.  Иногда  Ману  приходила  рано  утром,  чтобы
разбудить Тарзана и сказать ему, что Бара-олень  пасется  здесь  поблизости,
или  что  Хорта-кабан спит  в  ближайшей луже,  а Тарзан,  в  свою  очередь,
разбивал для Ману скорлупу твердых орехов и плодов, или отпугивал Хисту-змею
и Шиту-пантеру.
     Солнце  уже  давно  взошло, и  племя  разбрелось в  поисках  пищи. Ману
указала рукой направление, по которому  ушли обезьяны и в дополнение сказала
несколько слов своим слабым маленьким скрипучим голоском.
     --  Поди сюда, Ману, -- сказал Тарзан, -- ты  увидишь что-то такое, что
заставит  тебя  плясать  и  визжать,  а  твою  маленькую  сморщенную  рожицу
гримасничать от радости. Иди следом за Тарзаном-обезьяной.
     С этими словами он отправился по направлению,  указанному Ману, а около
него, болтая  и визжа,  прыгала Ману-мартышка. На плечах Тарзана  лежало то,
что он украл из хижины Мбонги-вождя накануне вечером.
     Племя бродило  в лесу позади той  прогалины,  где Гунто, Тог  и  Тарзан
накануне  так  измучили Нуму  и  отобрали  у него добычу. Несколько  обезьян
находились на  самой прогалине. Мирно и спокойно  сидели они;  чего  им было
тревожиться?  Разве  не  было  у них трех часовых, карауливших стадо с  трех
различных сторон?  Тарзан научил их  этому  и, хотя он был несколько дней  в
отлучке, охотясь в одиночку и навещая хижину  у моря, они  все еще не забыли
его  предостережений. Теперь  можно было уже  быть  уверенным,  что если они
будут продолжать еще некоторое время ставить часовых, это войдет в обычай и,
таким образом, увековечится.
     Но Тарзан, знавший обезьян лучше, чем они знали сами себя, был убежден,
что они перестанут ставить караульных с того момента, как он от них уйдет, и
теперь  он  рассчитывал  слегка  позабавиться на  их счет  и  дать  им  урок
осмотрительности, играющей в джунглях еще большую роль, чем в цивилизованных
странах.  Если  мы  с  вами существуем  в  настоящее время,  мы обязаны этим
осмотрительности  какого-нибудь  косматого антропоида,  жившего  задолго  до
потопа.   Разумеется,   обезьяны   Керчака  были  всегда   предусмотрительны
по-своему, Тарзан же лишь предложил новый дополнительный способ защиты.
     На северной  стороне просеки был  сегодня поставлен  Гунто.  Он  сидел,
скорчившись на  разветвлении дерева,  откуда можно  было  видеть джунгли  на
значительном  расстоянии. Он первый заметил неприятеля. Шорох  внизу привлек
его внимание,  и  минуту спустя он  увидел часть косматой  гривы  и мохнатой
желтой спины.  Мимолетный взгляд  в  густой  переплет зелени внизу  --  и из
мощных  легких Гунто вырвалось пронзительное: "Криг-а!".  Этот крик служит у
обезьян предупреждением о приближающейся опасности.
     Все  племя  подхватило  этот  крик,  и  "Криг-а!"  прозвучало по  всему
пространству джунглей, пока  обезьяны не укрылись в безопасные  места  среди
нижних веток деревьев. Большие же самцы поспешили туда, где был Гунто.
     Тогда на прогалине показался Нума-лев -- величественный и  могучий -- и
из глубины груди его раздавался хриплый раскатистый  рев.  Шерсть его стояла
дыбом во всю длину мощного хребта.
     Войдя  на прогалину, Нума остановился, и  в  ту же минуту  с  ближайших
деревьев на него посыпался град каменных обломков и сухих сучьев, отломанных
от  старых  деревьев.  Много  раз удары  попадали  в  цель;  потом  обезьяны
спустились  на  землю  и,  набрав еще камней, беспощадно преследовали льва и
дальше.
     Нума обратился в бегство, но ему преградил дорогу целый  ливень  острых
обломков,  а  в конце  просеки Тог встретил  его с громадным обломком скалы,
величиной с человеческую  голову,  и  повелитель  джунглей  упал,  сраженный
камнем.
     С криком, ревом и громким лаем взрослые самцы племени Керчака  ринулись
на  упавшего  льва.  Палки,  камни  и  желтые  клыки  угрожающе  тянулись  к
неподвижно лежащему телу. В  следующий момент Нума, не успев опомниться, был
бы  убит и растерзан,  и  ничего,  кроме кровавой массы  сломанных костей  и
спутанных волос не осталось бы от того, кто был когда-то самым  страшным изо
всех обитателей джунглей.
     Но  в  ту  минуту, когда  палки и камни  были уже  занесены над  ним, а
огромные  клыки  обнажились, чтобы  растерзать его, --  с дерева,  как кусок
свинца,  шлепнулась  тщедушная фигурка с  белыми бакенбардами  и  сморщенным
личиком.  Она упала  прямо  на тело Нумы и  стала  плясать, визжать и громко
бранить самцов Керчака.
     С  минуту  они  стояли,  парализованные  от удивления.  Это была  Ману.
Мартышка  Ману,  маленький  трусишка, проявляя  полное пренебрежение к гневу
великих  Мангани,  прыгала вокруг тела  Нумы-льва и кричала, что Мангани  не
смели бить его. Что это могло значить?
     И когда самцы  остановились,  Ману вытянула руку и  смело схватилась за
мохнатое ухо льва. С напряжением всех своих маленьких сил она тянула тяжелую
голову  до  тех  пор,  пока  она  медленно  не  скользнула  вниз,  обнаружив
растрепавшуюся шевелюру и четкий профиль Тарзана-обезьяны.
     Некоторые из  старых обезьян настаивали на том, чтобы докончить то, что
ими  начато.  Но  Тог, угрюмый, могучий  Тог, одним  прыжком  очутился возле
Тарзана и, сев верхом на безжизненное тело, угрожал каждому, кто  вздумал бы
ударить  товарища его детских игр. И  Тика, его жена, подошла также и заняла
свое место около Тарзана, оскалив клыки. Остальные последовали их примеру, и
под  конец  Тарзан  был окружен кольцом волосатых бойцов, которые  ни одного
врага не подпустили бы близко.
     Удивленный  Тарзан  несколько  минут  спустя  открыл  глаза,  придя   в
сознание. Он посмотрел  вокруг на окружающих  его обезьян, и медленно к нему
вернулось сознание того, что произошло.
     Постепенно широкая улыбка осветила его черты. Ушибов у него было много,
и они причиняли боль; но то благо, которое получилось из этого  приключения,
стоило  того,  во  что  это  обошлось  ему. Он узнал,  что  обезьяны Керчака
послушались его  совета, он узнал также,  что  у него есть друзья среди этих
угрюмых животных,  которых  он  считал  неспособными иметь чувств.  Он узнал
также, что  Ману-мартышка, даже  маленькая  трусливая  Ману, рисковала своей
жизнью, защищая его.
     Для  Тарзана  было очень приятно узнать  все это; но  он  получил и еще
урок, который заставил его  покраснеть. Он всегда был шутником, единственным
шутником  в  этой  свирепой   и  страшной  серьезной  компании;  но  теперь,
полумертвый  от побоев,  он почти  давал  торжественную клятву  раз навсегда
забыть проказы -- почти... но не совсем.
     IX
     КОШМАР
     Чернокожие деревни  вождя Мбонги пировали. А  в  это время над ними  на
ветвях  огромного дерева  сидел Тарзан-обезьяна -- злой, страшный, голодный,
полный зависти.  Охота  была  в  этот день  неудачна; голодные и  сытые  дни
попеременно  выпадают на  долю  даже  крупнейших  хищников  джунглей.  Часто
Тарзану случалось не есть в течение всего того времени, что солнце совершает
свой обход. Иногда проходило несколько лунных месяцев, в течение которых ему
приходилось почти умирать с голоду; но такие времена выдавались не часто.
     Однажды среди травоядных был период каких-то заболеваний, после которых
в долинах несколько  лет почти  отсутствовала  дичь.  Потом  случилось,  что
огромные хищники  кошачьей породы  так быстро расплодились и так  опустошили
страну, что  их добыча, которая была также и добычей Тарзана, была на долгое
время отпугнута из этих мест.
     Но большей  частью Тарзан питался  хорошо. К сожалению, сегодня выдался
неудачный  день; ему не  везло  на охоте, и всякий раз, когда он  выслеживал
добычу,  что-нибудь  мешало ему  овладеть  ею.  И  теперь, когда  он  сидел,
примостившись  на дереве над пирующими  чернокожими, он  испытывал все  муки
голода,  и  острая  ненависть  к  исконным   врагам  волновала  его   грудь.
Действительно, это были муки Тантала -- сидеть тут голодным  в то время, как
эти  Гомангани наполняли себя пищей до верха, так  что их  животы, казалось,
готовы были лопнуть. К тому же, они ели ломти слоновьего мяса.
     Правда, что Тарзан с Тантором были лучшими друзьями,  и  Тарзан никогда
не  отведывал слонового мяса. Но Гомангани  все равно уже убили слона, и так
как они  ели мясо  животного, убитого не Тарзаном, а ими, то Тарзану не было
оснований  терзаться  сомнениями в  этичности своего  поступка,  если бы ему
представился  случай  последовать  их  примеру. Знай  он, что  слон  умер от
болезни  за  несколько  дней до того,  как  чернокожие  нашли его  труп, он,
пожалуй, не пожелал бы с такой страстностью принять участие в их  пиршестве:
Тарзан-обезьяна не был пожирателем трупов. Голод, однако, мог бы притупить и
самый эпикурейский вкус, а Тарзан вовсе не был эпикурейцем.
     Он  был  в  этот   момент  очень  голодным  диким  животным,  и  только
осторожность держала его на привязи, так как большой кухонный котел в центре
деревни   был  окружен  черными   воинами,   сквозь   строй   которых   даже
Тарзан-обезьяна  не мог  надеяться пройти невредимым.  Поэтому  ему пришлось
ограничиться  ролью  наблюдателя  и  оставаться  голодным  до тех  пор, пока
чернокожие  не наедятся до отвала, до оцепенения, и тогда,  если они оставят
какие-нибудь  объедки, наилучшим способом использовать их.  Но нетерпеливому
Тарзану казалось, что жадные Гомангани  скорее лопнут, чем бросят пиршество,
не пожрав последнего куска. Время от времени они прерывали свое однообразное
занятие,  исполняя отрывки охотничьего  танца,  те именно  движения, которые
достаточно верно воспроизводили процесс пищеварения. Это было необходимо для
того,  чтобы   позволить  им  предаться  еде  с  новой  энергией;  но  после
истребления ужасающего количества слоновьего мяса и туземного пива они стали
слишком тяжелы для каких бы то ни было физических упражнений, и некоторые из
них дошли до такого состояния, что уже не в силах были подняться с земли, и,
устроившись  поудобнее   около  большого  котла,  впали  в   бессознательное
состояние.
     Было  уже далеко  за  полночь,  когда  Тарзан  убедился, что  пиршество
подходит к концу. Чернокожие быстро погружались  в  сон, и лишь немногие еле
держались  на ногах. Глядя на них, Тарзан  не сомневался, что он легко может
войти в деревню и выхватить из котла большой кусок  мяса под самым их носом,
но  этого ему было мало. Только как следует наполненный желудок мог укротить
грызущие муки этого  ужасного голода.  Ему  требовалось достаточно  времени,
чтобы он мог спокойно опорожнить котел.
     Под  конец только один-единственный  воин остался верен велениям своего
желудка. Это был старик  с морщинистым животом, который теперь был  гладок и
упруг, как барабан. С признаками дурноты и даже боли, он подобрался к котлу,
медленно  ползя на  коленях;  в  этом  положении он  проник  внутрь  котла и
выхватил оттуда  кусок мяса. Потом он  покатился на спину с громким стоном и
так, лежа на спине, старался пропихнуть пишу в свой переполненный желудок.
     Для Тарзана  было очевидно, что  старик будет есть,  пока не умрет, или
пока  не останется ни  куска мяса.  Человек-обезьяна с  отвращением  покачал
головой. Что  за гнусные существа  были эти  Гомангани! И, однако, изо  всех
обитателей джунглей  они одни походили  на Тарзана, по крайней мере, внешним
видом. Тарзан  был  человек,  и они  тоже  должны были быть какой-то породой
людей, подобно  тому, как маленькие мартышки,  большие  обезьяны  Керчака  и
гориллы Болгани, --  все,  очевидно,  принадлежали к  одному многочисленному
роду, хотя  и отличались друг от друга величиной,  наружностью и привычками.
Тарзану было стыдно  за себя, так как изо всех животных, населяющих джунгли,
человек был им наиболее презираем -- человек и Данго-гиена. Только человек и
гиена  ели до тех  пор, пока не распухали, как  мертвая крыса. Тарзан видел,
как Данго прогрызала себе путь в трупе мертвого слона, и как  она продолжала
есть до тех  пор, что не была уже в состоянии вылезти через то  отверстие, в
которое она вошла.
     Теперь  он  готов был  поверить,  что  человек,  если  ему представится
случай, сделал бы то же самое. Человек был одним из самых противных существ,
со своими худыми ногами, большим животом, со своими ровными желтыми зубами и
толстыми красными губами. Человек  внушал ему отвращение. Взгляд Тарзана был
пригвожден  к   отвратительному  старому  воину,  который  с  омерзительными
гримасами катался под ним на земле.
     Наконец, омерзительное  существо,  ползя на  коленях,  пыталось достать
другой  кусок мяса. Старик громко стонал от боли, и  в то же  время,  упорно
продолжал есть и есть, бесконечно есть. Тарзан не мог больше  вынести: голод
и  отвращение  одинаково мучили его. Молча  он соскользнул на землю; большой
ствол дерева был между ним и обжорой.
     Человек  все  еще стоял  на коленях, почти вдвое  перегнувшись  от боли
перед кухонным котлом. Его спина была обращена к человеку-обезьяне. Быстро и
бесшумно  Тарзан приблизился к  нему.  Не раздалось ни  одного  звука, когда
стальные пальцы обхватили черную шею.  Борьба была короткая,  так как обжора
был стар и наполовину отупел от пресыщения и пива.
     Тарзан опустил  на землю  неподвижную массу  и  зачерпнул из  кухонного
котла  несколько  кусков  мяса   --  достаточно   больших  для  того,  чтобы
удовлетворить даже свой сильный  голод, потом поднял тело обжоры и пропихнул
его  в  котел.  Когда  остальные  чернокожие  проснутся,  им  будет над  чем
призадуматься.  Тарзан усмехнулся. Когда  он вернулся  к дереву  с  мясом  в
руках, он подхватил сосуд с пивом и поднес его к губам, но  после первого же
глотка выплюнул его изо рта и отшвырнул глиняный кувшин далеко в сторону. Он
был  совершенно  уверен  в  том,  что  даже Данго  отвернет  нос  от  такого
отвратительного напитка, и его презрение к человеку еще усилилось.
     Тарзан  опять  запрыгал  по  веткам, направляясь  в глубину джунглей, и
только пройдя полмили остановился, чтобы съесть украденную пищу. Он заметил,
что  она  издавала  странный и  неприятный  запах,  но  приписывал это  тому
обстоятельству, что мясо  лежало в сосуде с водой, над огнем.  Тарзан не мог
привыкнуть к вареной  пище  и  не любил ее; но он  был очень голоден и успел
съесть значительную часть своей  добычи, прежде чем  ему пришлось сознаться,
что  пища  эта  вызывает  тошноту.  Ему  понадобилось  для  утоления  голода
значительно  меньшее количество, чем  он думал.  Бросив остаток на землю, он
свернулся  клубком на удобном  разветвлении дерева  и  попытался заснуть. Но
призвать сон было трудно. Обычно Тарзан-обезьяна  засыпал так же быстро, как
собака, когда  она свернется на коврике  перед пылающим огнем; но в эту ночь
он корчился и  метался, так как в глубине его желудка появилось своеобразное
ощущение: покоившиеся  в нем куски слоновьего мяса как  будто делали попытку
вылезти наружу и, углубившись в ночную тьму, отыскивали  там своего хозяина;
но Тарзан был стоек, как кремень. Он стиснул зубы и втянул их обратно. Он не
хотел, чтобы у него отняли обед после того, как он так долго его ждал.
     Ему удалось  задремать,  но вдруг рев  льва разбудил его. Он поднялся и
увидел, что было уже совсем светло. Тарзан протер глаза.  Возможно ли, чтобы
он на самом  деле спал? Он не  чувствовал  себя бодрым, как это бывает после
хорошего  сна. Шум  привлек  его внимание. Он  посмотрел вниз  и  увидел под
деревом  льва, глядящего на  него голодным взглядом. Тарзан состроил гримасу
царю  зверей, на что  Нума,  к  великому  удивлению человека-обезьяны,  стал
взбираться  вверх по  сучьям по направлению к нему. Никогда раньше Тарзан не
видал, чтобы львы  лазали по  деревьям, и, однако, по какой-то  необъяснимой
причине, он был не очень удивлен поступком этого необыкновенного льва.
     Пока лев медленно  пробирался к нему, Тарзан взбирался на более высокие
ветки; но, к  своему огорчению, он  убедился,  что  может  лазить  только  с
большим  трудом.  Он  то  и дело  соскальзывал  вниз,  теряя  то,  что успел
наверстать,  в  то  время, как лев уверенно подвигался  вверх, подступая все
ближе и ближе к человеку-обезьяне. Тарзан видел голодный блеск желто-зеленых
глаз; видел  слюну на отвислой челюсти  и  огромные  клыки,  раздвинувшиеся,
чтобы схватить и растерзать его. Отчаянно цепляясь ногтями, человек-обезьяна
успел, наконец,  выгадать некоторое расстояние  у  своего преследователя. Он
добрался до более тонких  веток на самом верху, куда, он хорошо знал, лев не
мог последовать. Но все дальше и дальше продвигался  дьявольски ловкий Нума.
Это было  невероятно, но  это было так. И что более всего изумляло  Тарзана,
это то, что, хотя он и понимал невероятность всего этого,  он  в то же самое
время воспринимал  все происходящее так, как будто это было в порядке вещей,
а  именно, что лев может лазить, и что  он может взобраться на самые высокие
ветви, куда даже Шита-пантера не осмеливается забираться.
     К самой  верхушке высокого дерева человек-обезьяна проложил себе дорогу
-- и следом за ним явился и Нума-лев, со зловещим рычанием. Под конец Тарзан
стоял,  балансируя  на  самой  высокой точке качающейся вершины,  высоко над
остальным  лесом. Дальше он  не мог  идти. Лев под ним уверенно  продвигался
вверх,  и  Тарзан-обезьяна  понял,  что  час его  пробил.  Он  не  мог бы на
тоненькой ветке вступить в бой с Нумой-львом,  в  особенности с таким Нумой,
для  которого качающиеся  ветки  на  расстоянии  двухсот  футов  над  землей
представляли такую же верную опору, как сама земля.
     Ближе и ближе подходил лев. Еще минуту -- и он достанет своей громадной
лапой и потащит человека-обезьяну в  свою  раскрытую пасть. Шуршание листьев
над  головой Тарзана заставило  его боязливо взглянуть вверх. Большая  птица
близко кружилась  над ним. Он  никогда  не видел такой большой птицы  за всю
свою жизнь, и, однако, он тотчас же узнал ее; разве не видел он ее сотни раз
в  одной  из книг, в  маленькой заросшей мхом хижине  на  берегу бухты --  в
хижине, которая, со всем ее  имуществом, составляла единственное наследство,
оставленное его умершим неизвестным отцом ему, юноше, лорду Грейстоку.
     На картинке большая птица летала высоко над землей с маленьким ребенком
в когтях, в  то время  как внизу  обезумевшая мать стояла с поднятыми кверху
руками.
     И вот лев уже протянул когтистую лапу, чтобы схватить Тарзана. Но птица
налетела и запустила не менее  страшные когти в спину человеку-обезьяне.  Он
онемел от боли; но в то же время с облегчением почувствовал себя избавленным
от когтей Нумы.
     Взмахнув  крыльями, птица быстро поднялась, пока  лес не остался далеко
внизу. Тарзан  чувствовал  дурноту  и головокружение,  смотря  вниз с  такой
высоты, поэтому он  закрыл глаза и  затаил дыхание.  Выше  и выше взвивалась
огромная птица. Тарзан открыл глаза. Джунгли  были  так далеко внизу, что он
мог  видеть  только  тусклое,  туманное пятно под  собой, а  вверху,  совсем
близко,  было  солнце.  Тарзан протянул руки  и погрел их, так  как они были
очень  холодные. Вдруг внезапное  бешенство овладело  им.  Неужели он должен
покориться этому пернатому созданию, как бы ни было оно огромно? Неужели он,
Тарзан-обезьяна, могучий боец,  должен умереть, не пошевельнув  даже пальцем
для своего спасения!
     Он выхватил свой  охотничий  нож из  ножен и, подняв его  вверх, всадил
раз... другой...  третий... в грудь птицы над своей  головой. Могучие крылья
судорожно  взмахнули  несколько  раз,  когти разжались,  и  Тарзан-обезьяна,
кружась, упал в далекие джунгли.
     Человеку-обезьяне  казалось,  что  он  летел несколько минут,  пока  не
достиг расступившейся перед ним  с шумом  зеленой  листвы верхушек деревьев.
Маленькие ветки ломались при его падении, так что он очутился на  той  самой
ветке, на которой искал сна в предыдущую  ночь. С минуту он балансировал над
ней,  и  в тщетной попытке вернуть равновесие,  отчаянно цепляясь, он  успел
ухватиться за ветку и повиснуть в воздухе.
     Он снова открыл  глаза. По-прежнему было темно. С прежней ловкостью  он
влез обратно на то самое  разветвление,  с  которого свалился. Под ним рычал
лев  и, глядя вниз, Тарзан мог видеть желто-зеленые глаза, горевшие голодным
блеском при свете месяца.
     Человек-обезьяна задыхался. Холодный пот выступил у него по всему телу.
В  глубине желудка чувствовалась сильная боль. Тарзан-обезьяна  первый раз в
своей жизни видел сон.
     Долгое время он сидел,  выжидая, когда Нума полезет за ним на дерево, и
прислушиваясь к шуму  крыльев вверху, так как для  Тарзана-обезьяны  его сон
был действительностью.
     Он не мог поверить тому, что он видел и,  тем не менее, видя даже такие
невероятные  явления,  он не мог  не доверять  правдивости своих собственных
ощущений. Никогда,  в течение всей жизни, чувства Тарзана не обманывали его,
и  поэтому,  естественно,  он придавал  им  большую веру.  Всякое  ощущение,
которое  когда-либо  передавалось мозгу Тарзана, было с  различной  степенью
точности  правильным.  Он  не  мог  постичь,  каким  образом  случилось  это
волшебное приключение,  в  котором  не было ни одного зерна правды. Он ни за
что не мог бы  поверить, что желудок,  расстроенный от употребления  гнилого
слоновьего мяса,  и лев, рычавший в  джунглях и книжка с картинками, что все
это в  совокупности  может  так отчетливо создать четкие и яркие подробности
его кажущегося переживания. Это было выше его понимания. Однако он знал, что
Нума  не может лазить  по деревьям,  знал, что  в джунглях  нет такой птицы,
какую он видел, знал также, что он не мог пролететь и самой малой доли  того
расстояния, какое пролетел, и остаться живым.
     Короче говоря, Тарзан чувствовал большое смущение,  когда пытался опять
устроиться на ночлег, -- смущение и тошноту.
     Он  глубоко  задумался над  странными ночными  происшествиями  и  вдруг
заметил еще другое замечательное явление. Это было совершенно нелепо, и, тем
не менее, он  видел это собственными глазами. Снизу по стволу дерева ползла,
извиваясь и оставляя за собой липкий  след,  Хиста-змея  с  головой старика,
которого Тарзан запихнул в кухонный котел. Когда  страшное лицо  старика,  с
неподвижным стеклянным взглядом устремленных вверх глаз, подплыло вплотную к
Тарзану, его  челюсти открылись, чтобы  схватить  Тарзана.  Человек-обезьяна
свирепо ударил по отвратительному лицу, и видение исчезло.
     Тарзан  сидел, вытянувшись  прямо, на  своей  ветке,  дрожа всем телом,
задыхаясь,  с  широко  открытыми  глазами.  Он  всматривался  кругом  своими
зоркими,  привычными к темноте глазами, но не видел  вокруг себя ничего, что
походило  бы на страшного старика с  телом Хисты-змеи; лишь  на своем  голом
бедре он заметил гусеницу, упавшую на  него с верхней ветки.  С  гримасой он
швырнул ее прочь.
     Так  проходила  ночь;  один  сон  следовал за  другим,  кошмар сменялся
кошмаром, и  обезумевший человек-обезьяна  вздрагивал, как испуганный олень,
от шороха  ветра в листве или  вскакивая на ноги,  когда  жуткий смех  гиены
внезапно нарушал молчание джунглей. Но, наконец, наступило  запоздалое утро,
и больной, горящий в лихорадке Тарзан слез с дерева и  стал вяло пробираться
сквозь сырой и мрачный лабиринт леса в поисках воды.  Он чувствовал, что все
его тело  горело, как в огне, сильная тошнота подступала волнами к горлу. Он
видел  спутанную,  почти  непроницаемую чашу  кустарника и,  подобно  дикому
зверю,  пополз  туда,  чтобы  там  умереть  одиноким,  невидимым  никем,  не
подвергаясь нападению прожорливых хищников.
     Но он не умер. В течение долгого времени он желал этого; но его  натура
победила болезнь; человек-обезьяна покрылся  обильным потом, а  затем заснул
нормальным,   спокойным  сном,  который  продолжался  до  вечера.  Когда  он
проснулся, он чувствовал себя слабым, но не больным.
     Он опять  отправился искать  воду  и,  напившись  как следует, медленно
пошел к хижине у моря.
     В минуту одиночества и скорби он  привык  искать  там покой  и  тишину,
которых не мог найти нигде в другом месте.
     Когда  он подошел к хижине и поднял  щеколду, сделанную его отцом много
лет тому назад, два маленьких налитых кровью глаза следили за ним, скрываясь
за листвой джунглей. Из-под мохнатых  нависших бровей они злобно  и с острым
любопытством наблюдали за ним. Тарзан вошел в хижину и запер за собой дверь.
Здесь,  запершись  от  всего  мира,  он  мог  мечтать  без  помехи.  Он  мог
рассматривать  картинки, которые находились в странных предметах, называемых
книгами; мог доискиваться смысла печатных  слов, которые он научился читать,
не имея понятия о том разговорном языке,  выражением которого  они были, мог
жить в чудесном мире,  о котором  он  не имел  никаких  знаний,  кроме  тех,
которые он мог  почерпнуть из своих любимых книг. Пусть кругом бродят Нума и
Сабор, пусть  бушуют  бешеные  стихии, здесь Тарзан мог  спокойно  отдыхать,
отдаваясь величайшему из всех своих удовольствий.
     Сегодня  он  занялся картинкой,  изображающей  огромную птицу,  которая
уносила в когтях маленького  Тармангани. Тарзан наморщил брови, рассматривая
изображение. Да, это была та самая птица, которая несла его  накануне ночью.
Для  Тарзана сон  был неоспоримой реальностью,  и он был уверен,  что прошел
целый день с тех пор, как он улегся на дерево спать.
     Но  чем  больше  он  думал  о происшедшем,  тем менее  был  он уверен в
истинности  приключения,  которое  ему  пришлось  испытать.  И  все-таки  он
совершенно  не в  силах  был  определить,  где  кончалась действительность и
начиналось фантастическое. Был  ли он на  самом деле  в  деревне чернокожих,
убил  ли  он старого Гомангани,  ел ли  мясо слона,  был  ли  болен?  Тарзан
почесывал  свою  растрепанную  шевелюру  и  удивлялся.  Все  это  было очень
странно,  и,  однако, он  знал, что  никогда  еще не приходилось ему видеть,
чтобы Нума лазил по деревьям, и встречать Хисту с головой  и животом старого
чернокожего, который был убит Тарзаном.
     Под конец  он  со вздохом отказался от намерения понять непостижимое. И
все же в глубине сердца Тарзан-обезьяна чувствовал, что  в  его  жизнь вошло
что-то новое, особенное, чего он прежде никогда не переживал, какая-то новая
жизнь, которая развивалась в  то время,  когда он спал,  и сознание  которое
переносилось в часы его бодрствования.
     Затем он принялся размышлять, не могли ли те странные существа, которых
он видел  во  сне, убить его. Во  время  сна Тарзан-обезьяна  казался совсем
другим Тарзаном -- ленивым, беспомощным, робким -- желающим убежать от своих
врагов, подобно тому, как бежал Бара-олень, самый робкий из всех существ.
     Так вместе со сном  впервые  явился слабый проблеск  понятия страха  --
чувства, которого Тарзан  никогда  не  испытывал в  состоянии бодрствования.
Вероятно, он теперь испытывал то, через что прошли его  ранние предки, и что
они  передали потомству  сначала в виде суеверий, а позднее в  виде религии;
ибо  они, как  и  Тарзан,  видели  по  ночам такие  вещи, которых  не  могли
объяснить,  как  объясняли  свои  дневные  восприятия.  И  строили  для  них
фантастическое объяснение, заключавшее в себе причудливые образы; образы эти
обладали странной  и жуткой силой,  и в конце концов, именно им  и стали они
приписывать  необъяснимые явления  природы,  которые, повторяясь, вызывали в
них страх, удивление или ужас.
     Как  только  Тарзан  сосредоточил свое  внимание на маленьких букашках,
какими представлялись ему буквы  лежащей перед ним печатной страницы,  живое
воспоминание о странных  ночных  приключениях поглотилось  содержанием того,
что  он читал.  Это  была  история  Болгани,  гориллы,  в  неволе.  Тут были
иллюстрации  в  красках,  изображавшие  Болгани   в   клетке,  и  нескольких
Тармангани,   которые  стояли   у   решетки  и  с  любопытством  глазели  на
огрызающегося зверя. Тарзан, как всегда, немало удивлялся при виде странного
и, по-видимому, бесполезного убора из ярких перьев,  которые  покрывали тела
Тармангани. Он с усмешкой смотрел на эти странные существа: покрывают ли они
таким образом свои тела из чувства стыда  за  отсутствие волос на  теле, или
они  думают,  что эти  странные  предметы придают  красоту  их  внешности? В
особенности забавляли Тарзана причудливые головные уборы людей на картинках.
Он удивлялся, каким образом некоторые самки ухитряются удержать свои  головы
в  равновесии,  и громко  хохотал, рассматривая  забавные маленькие  круглые
штуки на головах самцов.
     Медленно доискивался человек-обезьяна  до смысла  различных  комбинаций
букв, и когда он читал, маленькие букашки -- как он всегда  мысленно называл
буквы -- стали беспорядочно разбегаться в разные стороны,  застилая зрение и
спутывая мысли.  Дважды  протер он  с силой  глаза; но  только  однажды  ему
удалось увидеть буквы так, как они расположены. Он плохо спал прошлой ночью,
и в  настоящее  время был  изнурен  от потери сна  и  от  легкой  лихорадки,
перенесенной   им,  так  что   ему   становилось  все   труднее  и   труднее
сосредоточивать внимание и держать глаза открытыми.
     Тарзан   убедился,   что  засыпает,  и  как  только  он  проникся  этим
убеждением, он  решился покориться  этой  потребности, причинявшей ему почти
физические  страдания. Но вдруг он  был разбужен неожиданным стуком в дверь.
Быстро обернувшись, Тарзан с минуту стоял изумленный при виде показавшейся в
дверях огромной волосатой фигуры Болгани-гориллы.
     Навряд  ли  существовал еще другой обитатель джунглей,  которого Тарзан
так мало  желал  бы  иметь своим гостем в маленькой хижине. И  однако он  не
почувствовал страха, даже тогда, когда заметил, что  Болгани был  в припадке
бешенства, которое нападает  иногда  на  самых свирепых самцов.  Обыкновенно
огромные гориллы  избегают столкновений  и  прячутся  от  других  обитателей
джунглей и в  этом  отношении являются наилучшими соседями; но когда  на них
нападают, или  когда  на  них  находит  бешенство,  то на  всем пространстве
джунглей нет ни одного существа, которое решилось бы искать с ними ссоры.
     Но для  Тарзана не  было иного выхода.  Болгани  гневно смотрел на него
своими  злыми,  окаймленными  красными кругами глазами. Тарзан  потянулся  к
охотничьему ножу, который  он положил перед собой на стол. Но  пальцы его не
нащупали оружия; он бросил быстрый взгляд на стол, отыскивая его. Взгляд его
упал  на книгу, которую он рассматривал, она  была  открыта  на  изображении
Болгани. Тарзан нашел свой нож, лениво взял его в руки и с усмешкой взглянул
на приближающуюся гориллу.
     Он не  даст себя снова дурачить  призраками,  которые являются  к нему,
когда  он  спит.  Совершенно  ясно, что  через  минуту Болгани превратится в
Намбу-крысу  с  головой  Тантора-слона.  Тарзан  минувшей  ночью  достаточно
насмотрелся на эти превращения и знал теперь, чего можно ожидать. Но на этот
раз  Болгани не  изменил  своей  формы, он  в  своем  обычном виде  медленно
подходил к человеку-обезьяне.
     Тарзан  был немного смущен  еще  и  тем,  что  он  не ощущал неистового
желания  броситься  в   какое-нибудь  безопасное   убежище,   что  было  его
преобладающим чувством  в необычайных ночных  приключениях.  Он  был  теперь
самим собой и будет готов к борьбе, если явится необходимость; но он все еще
был  уверен, что перед  ним не настоящая горилла, а таинственное  призрачное
существо.
     Сейчас  она  растает  в  воздухе,  думал  Тарзан,  или  превратится  во
что-нибудь другое.  Однако ни того,  ни другого не случилось. Напротив того,
"видение" обрисовалось  четко и ясно, как  сам Болгани; великолепная  черная
горилла дышала жизнью и здоровьем в полосе солнечного  света,  прорывавшейся
сквозь высокое окно позади юного лорда Грейстока.
     --  Это одно из самых реальных переживаний, какие  случаются во сне, --
думал Тарзан, пассивно выжидая, каков будет следующий забавный эпизод.
     И вдруг горилла кинулась на  него. Две могучие  шершавые  лапы схватили
Тарзана,  огромные клыки  сверкнули  около самого  его лица;  отвратительное
рычание раздалось из звериной глотки, горячее дыхание обвеяло щеки  Тарзана,
а он, все еще усмехаясь, смотрел на привидение. Тарзана можно ведь одурачить
раз  или  два,  но  не бесконечное же число  раз подряд.  Он  знал, что этот
Болгани -- не настоящий Болгани, что будь он настоящий -- он никак не мог бы
найти вход в хижину: ведь один только Тарзан знал, как открыть щеколду.
     Горилла,  казалось,  была  смущена  странной   пассивностью  безволосой
обезьяны. Она постояла с минуту,  ее  оскаленные  челюсти были  у  самой шеи
Тарзана,   потом   она  неожиданно  пришла  к  какому-то   решению.  Вскинув
человека-обезьяну на свои волосатые плечи, с  такой легкостью, с какой  мы с
вами взяли бы на руки  ребенка,  Болгани  повернулся,  выскочил  из хижины и
побежал к большим деревьям.
     Теперь Тарзан  был уже окончательно уверен, что это происходит с ним во
сне; поэтому  он широко усмехнулся,  когда гигантская горилла,  не  встретив
сопротивления, уносила его.
     --  Сейчас,  -- размышлял Тарзан, -- я проснусь  и  увижу себя опять  в
хижине, где я уснул. -- При этой мысли он оглянулся  и увидел,  что дверь  в
хижину открыта настежь. Что же это значит?  Тарзан  всегда заботился  о том,
чтобы дверь была закрыта и заперта на щеколду для защиты от диких непрошеных
посетителей.  Даже маленькая Ману-мартышка  произвела бы роковые опустошения
среди  сокровищ Тарзана,  попади она  внутрь хижины только  на  пять  минут.
Вопрос,  возникший в  душе Тарзана, смутил его.  Где  кончались сновидения и
начиналась действительность?  Как мог он быть уверен в том, что дверь хижины
не была на  самом  деле отперта? До сих пор все  кругом него казалось вполне
нормальным, не было никаких причудливых искажений, вроде того, какие были во
время  его  первого  сновидения.  Не  постараться  ли  немного  изменить ход
сновидения  --  пойти и  затворить дверь?  Так будет спокойнее. И  во всяком
случае, это не принесет  вреда,  даже  если  все,  что кажется действительно
происходящим, на самом деле вовсе не имело места.
     Тарзан попробовал  соскочить с плеч  Болгани, но огромный зверь  только
предостерегающе заворчал и прижал его к себе.
     Могучим усилием человек-обезьяна вырвался, и  когда  он  соскользнул на
землю, "приснившаяся" ему горилла свирепо повернулась к нему, снова схватила
его и запустила огромные клыки в загорелое, гладкое плечо.
     Насмешливая  улыбка сразу  растаяла  на  губах  Тарзана. Боль и горячая
кровь из раны пробудили в нем инстинкты борца. Во сне  или на яву, но это не
было уже больше шуткой.
     Кусаясь, царапаясь и  рыча, они  оба катались по земле. Горилла  теперь
рассвирепела. Она то и дело выпускала из лап плечо  человека-обезьяны, чтобы
захватить  шейную  артерию.  Но Тарзану  случалось не  раз драться с  такими
противниками, которые прежде  всего  старались повредить  артерию  жизни,  и
всякий  раз он  увертывался от  опасности,  стараясь ухватить пальцами горло
своего соперника. К этому же стремился он и сейчас. Наконец  это ему удалось
-- его громадные мускулы  напряглись под смуглой кожей, когда  он собрал всю
свою могучую силу, чтобы оттолкнуть от себя волосатый торс. И когда он душил
и  сжимал  Болгани, его  другая  рука  поднималась до тех пор,  пока  острие
охотничьего ножа не  дошло  до свирепого  сердца: быстрое движение руки -- и
нож погрузился по самую рукоятку.
     С криком ужаса  вырвалась  Болгани-горилла  из  рук  человека-обезьяны,
поднялась, сделала, шатаясь, несколько шагов  вперед и повалилась  на землю.
Несколько конвульсивных движений -- и животное затихло.
     Тарзан-обезьяна  стоял,  смотря вниз  на убитого,  и запустил  пальцы в
черную  густую копну своих волос. Потом он  нагнулся и тронул мертвое  тело.
Красная,  теплая  кровь гориллы окрасила его пальцы. Он  поднес их  к носу и
понюхал. Потом покачал головой и повернулся к хижине. Дверь по-прежнему была
открыта. Он притворил ее и  запер на щеколду. Вернувшись к мертвой  горилле,
он опять остановился и почесал свою голову.
     Если это было сновидением, что тогда было действительностью? Как мог он
отличить  одно от  другого?  Что именно из того, что случалось  в его жизни,
было реально и что было нереально?
     Он поставил  ногу на распростертое тело и,  подняв  лицо  к небу, издал
воинственный  крик обезьяны-самца.  Где-то  далеко  отозвался лев. Это  было
очень реально  и... тем не  менее, он не  был в этом уверен.  Смущенный,  он
повернулся и ушел в джунгли.
     Нет, он  не знал, что было действительностью, и что ею не было. Но одно
было ясно и несомненно -- и он  знал это твердо -- он  никогда не будет есть
мясо Тантора-слона.
     X
     БОЙ ЗА ТИКУ
     Утро было великолепное. Свежий ветер умерял зной тропического солнца. В
среде  обезьян  в течение  нескольких  недель  царил полный мир,  и  никакой
внешний враг  не покушался на их владения. Для обезьяньего ума все  это было
очевидным доказательством  того,  что так будет  и  дальше, и что  их  жизнь
превратилась в вечное блаженство.
     Часовые,  постоянно назначавшиеся  теперь на охрану,  (это  уже вошло в
обычай)  ослабили свою бдительность, а порой самовольно покидали свои посты,
по собственному  капризу. Племя разбрелось  в разные стороны в поисках пищи.
Мир  и   благополучие  грозили  подорвать  безопасное   существование   этой
обезьяньей общины, как иногда случается и с самым культурным государством.
     Даже обезьяны-одиночки стали менее бдительны и осторожны, и можно  было
думать, что Нума, Сабор и  Шита совершенно исчезли с горизонта. Самки и балу
бродили,  никем  не  охраняемые,  по  огромным  джунглям  в  то  время,  как
прожорливые самцы охотились далеко в лощине. Таким образом и  случилось, что
Тика и  Газан, ее  детеныш,  бродили  у самой  окраины  занимаемого племенем
места, и около них не было ни одного  большого самца. Еще дальше к югу брела
лесом  зловещая  фигура --  огромный обезьяний  самец  из дальнего  племени,
обезумевший от одиночества и неудач. Неделю тому назад он неудачно добивался
царской власти  над своим племенем  и  теперь, избитый и  больной,  бродил в
пустыне, как отверженный. Потом, когда-нибудь, он вернется к  своему племени
и опять покорится воле волосатого животного, которого он пытался свергнуть с
трона;  но в  настоящее  время он  не  решался  этого  сделать,  так  как он
добивался тогда  не только  короны, но и жен своего господина  и повелителя.
Потребуется по  меньшей  мере целый  лунный месяц, чтобы  тот  забыл обиду и
обидчика. И потому Туг скитался по незнакомым  джунглям, свирепый, страшный,
полный ненависти.
     В  таком-то состоянии  духа  Туг неожиданно наткнулся на молодую самку,
которая бродила одна в джунглях -- чужую  самку, гибкую, сильную и красивую,
каких он еще не видал. Туг затаил дыхание и быстро перебежал на одну сторону
тропинки, где густая листва тропического  кустарника скрывала его  от  Тики,
позволяя ему в то же время любоваться ею.
     Но  его  глаза были  заняты не  одной Тикой, они скользили по джунглям,
отыскивая других обезьян ее племени, самцов в особенности.
     Тот, кто домогается самки чужого племени, всегда должен иметь в виду ее
свирепых, огромных, волосатых стражей. Они редко  уходят далеко от тех, кого
оберегают. И, разумеется, они будут драться  насмерть с чужеземцами, защищая
самку и  детеныша  своего товарища,  точно  так  же, как  он  защищал  бы их
собственных.
     Туг, однако,  не заметил поблизости никаких других обезьян, кроме чужой
самки и ее  детеныша, который  играл неподалеку. Злые, налитые кровью  глаза
Туга наполовину  закрылись, когда он  созерцал  прелести  миловидной  самки.
Детеныш,  конечно, не помеха. Достаточно куснуть  сзади его  маленькую шейку
огромными клыками, чтобы предупредить нежелательный шум и тревогу.
     Туг был красивый толстый самец, во многих отношениях  похожий  на  мужа
Тики,  Тога.  Оба  были  молоды,  оба  обладали  удивительной  мускулатурой,
прекрасными  клыками  и  были так ужасающе свирепы, как  только самка  могла
пожелать.  Если бы Туг был из  ее собственного племени,  Тика, несомненно, с
такой  же  охотой покорилась бы  ему, как и Тогу,  когда  наступило  брачное
время,  но  теперь  она принадлежала Тогу,  и  никакой  другой самец не  мог
предъявить на нее своих прав, не победив сначала Тога в единоборстве. И даже
тогда  Тика  удерживала  за  собой   право  свободного  выбора.  Если  новый
претендент ей не нравился, она могла  вступить  с ним в борьбу и  сделать со
своей стороны  все  возможное, чтобы отклонить его  притязания и  поддержать
своего  господина и повелителя...  У Тики  были менее крупные  клыки,  чем у
самцов, но она могла действовать ими с большим успехом.
     В настоящий  момент  Тика была поглощена добыванием жуков и не обращала
ни на что другое  внимания. Она не заметила, далеко  ли она отошла от своего
племени, и ее  обычная осторожность оставила ее. Долгие  месяцы,  в  течение
которых  они  благоденствовали  под охраной  часовых,  усыпили  бдительность
обезьян и развили в них уверенность в полной и неизменной безопасности. Но и
люди нередко пребывают в сладостном заблуждении, будучи уверены, что если на
них не нападали до сих пор, то не нападут никогда.
     Туг, убедившись, что в непосредственной близости были только самка и ее
детеныш,  украдкой  пополз  вперед.  Тика  повернулась  к  нему спиной.  Туг
бросился на  нее.  Но  сознание  опасности  вдруг  проснулось в  ней, и  она
обернулась, чтобы  встретить лицом  к лицу  чужого самца, еще прежде, чем он
приблизился  к ней.  Туг  остановился  в нескольких  шагах  от нее. Его гнев
улетучился  перед   соблазнительной   прелестью  незнакомки.  Шевеля  своими
широкими,  толстыми  губами,  он  испустил  глухие  воркующие примирительные
звуки.
     Но Тика оскалила  в ответ свои  клыки и зарычала. Маленький Газан хотел
было бежать к  своей  матери,  но  она предостерегла его  быстрым  "Криг-а",
приказывая забраться высоко  на дерево. На Тику ее новый обожатель отнюдь не
произвел приятного  впечатления.  Туг  это  понял  и соответственно  с  этим
изменил свой способ ухаживания.  Он выпятил вперед могучую  грудь, ударил по
ней своими шершавыми лапами и отрекомендовался:
     -- Я -- Туг! -- хвастался он.  -- Взгляни на мои  клыки. Взгляни на мои
большие и могучие боевые лапы! Своими зубами я могу загрызть самого крупного
из ваших самцов. Туг хочет тебя...
     Потом  он  стал  ждать, какое  это  произведет  впечатление.  Ждать его
пришлось недолго. Тика повернулась и с быстротой, которую трудно было от нее
ожидать при  ее  массивности,  пустилась  бежать.  Туг с  сердитым ворчанием
бросился в погоню, но самка была гораздо проворнее его. Он преследовал ее на
протяжении  нескольких ярдов,  потом остановился и, весь  покрытый  пеной, с
воем ударил по земле своим тяжелым кулаком.
     Сверху  с  древа на  него  смотрел  маленький Газан; он  был свидетелем
неудачи чужого  самца.  По  молодости  лет  и  считая себя  недосягаемым для
тяжеловесного самца, Газан легкомысленно провизжал  оскорбительные замечания
по адресу неприятеля. Туг гневно взглянул вверх.
     Тика в это  время  остановилась  --  она  не уйдет  далеко от балу. Туг
быстро сообразил это и также быстро решился этим  воспользоваться. Он видел,
что дерево, на котором сидела, скорчившись, обезьянка, стояло одиноко. Ясно,
что Газан не может перебраться на другое, не спустившись на  землю. Отлично!
Туг овладеет матерью, воспользовавшись ее любовью к балу.
     Он повис  на нижних ветвях дерева.  Маленький Газан перестал оскорблять
его; игривое настроение сменилось боязнью, боязнь -- паникой, когда Туг стал
подниматься к нему. Тика крикнула Газану, чтобы он забирался выше, и ее балу
послушно и испуганно  полез  вверх, цепляясь за  тоненькие ветки, которые не
могли  выдержать тяжести  большого  самца;  несмотря  на это  Туг  продолжал
взбираться к нему. Тика испугалась. Она знала, что  он не  сможет  подняться
настолько, чтобы достать Газана; поэтому она села на недалеком расстоянии от
дерева и стала осыпать его  всеми позорными  кличками, которые были в ходу в
джунглях. Как особа женского пола, она была большой мастерицей в этом.
     Но она не подозревала, на  какое злобное коварство  способен  маленький
мозг  Туга. Тика была уверена, что самец будет взбираться  наверх  к Газану,
пока для него это будет возможно, и тогда кинется опять за ней, а это -- она
знала  -- будет также бесплодно.  Она была так уверена в безопасности своего
детеныша и  в  своем  умении защитить себя,  что  она не  позвала  никого на
помощь.
     Туг  медленно  добрался  до  того  предела,  где  он  еще  мог рискнуть
довериться  тонким веткам. Газан все еще был на  пятнадцать  футов выше его.
Самец  укрепился  на своем месте и, обхватив ствол своими  могучими  лапами,
стал  неистово трясти дерево. Тика была  поражена. Она  моментально  поняла,
какую  цель  преследовал самец. Газан висел на качающейся ветке. При  первом
сотрясении он потерял равновесие, но не упал, цепляясь всеми четырьмя лапами
за ветку;  но Туг удвоил  свои усилия: от сотрясения сильно хрустнула ветка,
за которую цеплялась молодая обезьянка. Тика поняла, чем грозит  все это, и,
забывая собственную опасность и подчиняясь зову глубокой  материнской любви,
бросилась  вперед, чтобы взобраться на дерево и с боем вцепиться в  страшное
существо, которое угрожало жизни ее детеныша.
     Но  прежде, чем она достигла дерева, Тугу удалось неистовым сотрясением
ветки  разжать пальцы  Газана. С криком полетел  малыш вниз  сквозь  листву,
безуспешно пытаясь ухватиться  за какую-нибудь ветку, и с болезненным воплем
упал у ног матери. Он лежал там, молча  и неподвижно.  Со стоном наклонилась
Тика, чтобы  поднять неподвижное  тело; но как раз в  эту минуту Туг был уже
возле нее.
     Отбиваясь и  кусаясь,  она пыталась освободиться; но для  ее слабых сил
было немыслимо сопротивляться гигантским мускулам огромного самца. Туг бил и
душил  ее,  пока  наконец  почти лишившись  сознания, она сделала  вид,  что
покорилась... Тогда самец взвалил ее на плечи и направился к югу, свернув на
тропинку, по которой пришел.
     На  земле лежало неподвижное  тело маленького Газана. Он  не стонал, не
двигался.  Солнце  медленно  поднялось. Какое-то  тощее шелудивое  существо,
подняв  нос   и  нюхая  воздух,  пробиралось   сквозь  кустарник.  Это  была
Данго-гиена. Внезапно ее морда высунулась из листвы, и злые глаза уставились
на Газана.
     В этот день Тарзан рано утром  отправился  в хижину на берегу моря, где
он часто проводил те часы, когда племя бродило в окрестностях. На полу лежал
скелет мужчины -- все, что осталось от бывшего лорда Грейстока -- он лежал в
том  же  положении,  как  он упал двадцать лет  тому назад, когда  Керчак --
большая обезьяна -- бросил сюда безжизненный труп. С тех пор давно термиты и
маленькие  грызуны начисто обглодали  крепкие кости англичанина.  В  течение
ряда лет Тарзан  глядел на  эти скелеты и уделял им не больше  внимания, чем
бесчисленному  множеству других костей,  которые  он находил в джунглях.  На
кровати  лежал другой, меньший скелет, и юноша не замечал  его также, как не
замечал и первого. Как мог он знать, что это были останки его отца и матери?
Маленькая  кучка  костей   в  грубой  люльке,   сделанной  с  такой  любящей
заботливостью бывшим лордом Грейстоком, ничего не  значила для него. Мысль о
том, что настанет день, когда этот маленький череп поможет ему доказать свое
право на его высокий  титул была далека от него. Для Тарзана это были просто
чьи-то кости  и ничего  больше. Они не  были ему  нужны,  так как  на них не
осталось мяса, и  они  ничем не мешали ему,  а  через  скелет на полу  легко
перешагнуть.
     Сегодня он был неспокоен. Он  перевернул  страницы  одной  книги, потом
другой.  Посмотрел на картинки,  которые знал наизусть,  и  отложил книги  в
сторону.  В тысячный раз  он стал рыться в шкафу. Вытащил  мешок, в  котором
находилось несколько маленьких металлических кружочков. Он  много  раз играл
ими в  прежние годы, но всегда заботливо прятал  обратно  в мешок, и клал  в
шкаф на ту самую  полку, где впервые их нашел.  Наследственность сказывалась
странным образом в человеке-обезьяне. Происходя от расы, любящей порядок, он
и сам был аккуратен и методичен.
     Обезьяны,  удовлетворив свое  любопытство, швыряли  заинтересовавшие их
предметы  куда попало.  То,  что  они  роняли, они  иногда  находили  вновь,
случайно,  но  не  таковы  были  привычки  Тарзана.  Для  своего  небольшого
имущества он имел постоянное хранилище и, по миновении надобности, аккуратно
клал каждую вещь на свое место. Круглые  кусочки металла всегда интересовали
его.  На  каждой  стороне  были  вырезаны изображения, значения  которых  он
совершенно  не понимал.  Кружочки эти  были ярки и  блестящи.  Его забавляло
располагать их на столе в различные фигуры.
     Сотни  раз он  играл  ими.  Сегодня, играя  таким образом,  он  обронил
хорошенький желтый кружок  --  английский  соверен --  и  он  покатился  под
кровать, на которой лежало то, что осталось от некогда красивой леди Алисы.
     Тарзан тотчас  же  встал  на  четвереньки  и стал  искать  под кроватью
утерянный золотой  кружок. Как  это ни покажется странным, он никогда раньше
не заглядывал под кровать. Он нашел там  то, что искал,  и еще что-то другое
-- маленький деревянный ящичек с  открытой крышкой. Вынув то и другое из-под
кровати, он положил  соверен обратно в мешок, а мешок  на полку шкафа; потом
он  исследовал  ящик.  В  нем  находилось несколько  металлических  трубочек
цилиндрической  формы, конусообразных с одного конца и плоских с другого, со
вдавленной каймой. Все они были совершенно зеленые, покрытые плесенью.
     Тарзан вынул горсть трубочек и стал рассматривать их.  Он потер одну  о
другую и открыл, что зелень сходит, обнаруживая блестящую поверхность на две
трети  их  длины и тусклую серую  у  плоского края. Найдя  кусок дерева,  он
быстро  стал тереть им  одну такую  трубку и с радостью увидел, что она ярко
заблестела.
     У него была сумка,  снятая с тела одного из убитых им черных  воинов. В
эту сумку Тарзан и положил горсть новых игрушек, намереваясь вычистить их на
досуге в джунглях;  потом  он снова  поставил ящик  под кровать и, не находя
больше  ничего, что могло бы доставить ему  удовольствие,  покинул  хижину и
отправился обратно к своему племени.
     Не успел Тарзан дойти до своих товарищей, как  понял, что среди обезьян
происходит  какое-то  волнение  --  его  поразили  громкие  крики  самок   и
детенышей, дикий злой лай и рычание взрослых самцов.  Моментально он ускорил
шаг, так как призывы "Криг-а", донесшиеся до его ушей, предупредили его, что
у его товарищей было что-то неблагополучно.
     Пока Тарзан играл в хижине своего  покойного  отца, Тог, могучий супруг
Тики,  охотился за  милю к  северу от места стоянки  племени.  Добыв  пищи и
наполнив желудок,  он лениво повернул обратно к  прогалине, где в  последний
раз видел своих соплеменников; скоро ему стали попадаться там и тут обезьяны
его племени, то в одиночку, то по двое и по трое. Нигде не видел он ни Тики,
ни Газана и стал расспрашивать у  встречных, где они могут быть? Но никто не
мог дать ему на это ответа.
     Низшие животные не обладают большим воображением. Они не могут, подобно
нам  с вами, живо нарисовать в уме картину того, что могло тогда-то с тем-то
случиться, и поэтому  Тог не опасался за  Тику  и Газана и не думал,  что их
постигло какое-либо несчастие. Он только  желал поскорее  найти их. Тика ему
была сейчас нужна,  главным образом, для  того, чтобы, лежа в тени,  дать ей
чесать ему спину в то время,  пока он переваривает  свой  завтрак. Он звал и
искал  ее и  спрашивал о ней  у  всякого, кого  встречал, но все-таки не мог
найти следа ни Тики, ни Газана.
     Он рассердился  и решился наказать  Тику  за  то,  что она  уходит  так
далеко, в то время, когда она нужна ему. Раздосадованный и мрачный, шел он к
югу по узкой тропинке. Он беззвучно ступал по земле своими шершавыми лапами.
Вдруг  он  набрел  на  Данго:  гиена  пряталась  на  противоположной стороне
маленькой просеки. Пожиратель трупов не видел Тога, так как был занят чем-то
другим в траве под деревом. Там  что-то лежало, и гиена подкрадывалась туда,
с воровской осторожностью, свойственной ее породе.
     Тог, всегда очень осторожный, как и подобало зверю, вечно рыскающему по
джунглям,  бесшумно  влез  на дерево, откуда ему лучше можно  было  оглядеть
окрестность. Он не боялся Данго, но он хотел узнать, куда она крадется.
     И когда  Тог  добрался до такого места на ветках, откуда мог видеть всю
просеку, он увидал, что Данго уже обнюхивала что-то,  лежавшее у ее морды. И
Тог сразу узнал безжизненное тело маленького Газана.
     С криком, столь ужасным, что он парализовал  испуганную Данго, огромная
обезьяна  ринулась  всем  своим могучим телом на ошеломленную  гиену. Данго,
опрокинутая  на  землю,  обернулась  с  воем и  ворчанием, чтобы  растерзать
обидчика;  но с  таким  же успехом  воробей мог  выступить  против  ястреба.
Огромные угловатые пальцы Тога  впились  в шею  и спину гиены,  его  челюсти
врезались  сразу   в   шелудивую   шею,   раздробляя   позвонки,   потом  он
пренебрежительно отшвырнул в сторону мертвое тело.
     Он  снова  испустил крик,  в котором  слышался призыв  самца-обезьяны к
своей подруге, но ответа  не последовало; тогда он наклонился и понюхал тело
Газана.  В  груди  этого  отвратительного дикого  животного  билось  сердце,
движимое, хотя и в легкой степени, чувством родительской любви.
     Если бы  даже  у  нас не было очевидных доказательств  того,  что звери
обладают  родительскими чувствами,  мы все же должны были бы поверить этому.
Ибо только этим можно объяснить существование человеческого рода. Ревность и
себялюбие  первобытных самцов  на  ранних ступенях  развития  уничтожили  бы
молодое поколение тотчас же, как только  оно появилось бы на свет, если бы в
диком  сердце не вырастали  семена  родительской  любви, которая  выражается
наиболее сильно у  самца  в  инстинкте  защиты  и в  желании охранять своего
детеныша.
     У  Тога был  развит не  только  инстинкт защиты,  но  и любовь к своему
детенышу.  Недаром  Тог  был  необыкновенно  развитой  экземпляр среди  этих
больших человекоподобных обезьян,  о  которых туземцы говорят  не иначе, как
шепотом.  Этих  обезьян никогда не видел  ни один  белый человек, а  если  и
видел, то  не остался в живых, чтобы  рассказать о них, пока Тарзан-обезьяна
не появился в их среде.
     Тог  чувствовал  печаль, как  мог  бы чувствовать ее всякий  отец,  при
утрате  своего  ребенка.  Маленький  Газан  показался бы  вам безобразным  и
отталкивающим созданием, но для Тога и Тики он был также красив и ловок, как
маленькая Мэри  или Джон для  вас.  А кроме  того,  он был  их первенец,  их
единственный ребенок, и притом самец -- три свойства, которые  могли сделать
молоденькую обезьянку сокровищем в глазах любящего отца.
     С минуту Тог обнюхивал маленькое неподвижное тело и лизал помятую кожу.
С его свирепых губ сорвался стон; но тотчас же им овладело желание мести.
     Вскочив  на  ноги,  он  разразился  потоком  восклицаний  --  "Криг-а",
прерываемых время от времени воплями самца, обезумевшего от жажды крови.
     В ответ на его  крики отозвались другие члены племени. Они приближались
к нему, раскачиваясь на ветках. Эти-то крики и слышал Тарзан, возвращаясь из
хижины, и в ответ на них он издал ответный крик и поспешил к  ним  навстречу
так быстро, как только мог: под конец он прямо летел по среднему ярусу леса.
     Когда,  наконец, он добрался до своих соплеменников, он увидел, что они
столпились вокруг Тога и какого-то существа, спокойно лежавшего на земле.
     Пробившись между ними, Тарзан подошел к Тогу. Тог  все еще изливал свое
негодование; но,  увидя  Тарзана, он замолчал и, наклонившись, поднял Газана
на руки и протянул его  Тарзану, чтобы тот взглянул на него. Изо всех самцов
племени  Тог  питал привязанность  к одному Тарзану.  Тарзану он  доверял  и
смотрел на  него,  как  на одного  из самых  умных и  ловких. К  Тарзану  он
обращался и теперь -- к своему другу детства, к товарищу бесчисленных битв.
     Когда  Тарзан  увидел  неподвижное тело в  руках Тога,  тихое  ворчание
слетело с его уст, так как он тоже любил малыша.
     -- Кто сделал это? -- спросил он. -- Где Тика?
     -- Я не знаю, --  ответил Тог.  -- Я  нашел его здесь, в траве, и Данго
была около него и собиралась его есть; но это сделала не Данго -- на нем нет
знаков укуса.
     Тарзан подошел ближе и приложил ухо к груди Газана.
     -- Он не умер! -- сказал он. -- Может быть, он не умрет. Он протиснулся
сквозь  толпу  обезьян  и  прошел еще  раз около них, шаг  за шагом исследуя
землю. Внезапно он остановился  и, приложив нос  к  земле,  потянул  воздух.
Потом он вскочил на ноги и издал особенный крик.
     Тог  и  другие придвинулись ближе,  так как этот  крик  сказал  им, что
охотник напал на след своей добычи.
     -- Здесь был  чужой самец! --  сказал Тарзан.  -- Это  он убил Газана и
унес Тику.
     Тог и другие самцы угрожающе зарычали, но они ничего не делали. Если бы
чужак был у них  на глазах, они разорвали бы его в клочья, но им не пришло в
голову преследовать его.
     --  Если  бы  три самца  сторожили  племя  с трех сторон,  этого  бы не
случилось,  -- сказал  Тарзан.  -- Подобные вещи будут случаться до тех пор,
пока вы  не будете ставить трех самцов,  которые караулили бы врага. Джунгли
полны  врагов, а  вы оставляете ваших самок и детей бродить одних без всякой
защиты. Тарзан уходит теперь -- он идет отыскивать Тику.
     Мысль пришлась по вкусу остальным самцам.
     -- Мы все пойдем! -- закричали они.
     --  Нет, --  сказал Тарзан,  -- вы пойдете не все. Вы  ведь не берете с
собой самок и  детей, когда  идете охотиться и сражаться. Вы должны остаться
сторожить их, а не то вы потеряете их всех!
     Те  почесали  головы.  Мудрость  его  совета была как  бы  лучом света,
озарившим  их  темный ум, но  сначала они были  увлечены примером Тарзана  и
хотели последовать за обидчиком, чтобы вырвать у него добычу и наказать его.
Инстинкт  стадности  укоренился в  их характере, благодаря вековой привычке.
Почему  они сами не подумали о том, чтобы  преследовать и наказать обидчика?
Они  не  могли  знать, что это  объяснялось  их  низким умственным  уровнем,
который мешал каждому в отдельности действовать.  При всяком насилии стадный
инстинкт заставлял их собираться в  плотное стадо, в котором взрослые самцы,
благодаря своей силе и свирепости, соединенными усилиями  могли защитить  их
от врага. Мысль о самостоятельном выступлении  против врага еще не приходила
им  в голову -- это  было слишком чуждо  обычаю, слишком враждебно интересам
стадности; но для Тарзана это было первой и  наиболее  естественной  мыслью.
Его чувства говорили ему, что среди  самцов его племени имеется  только один
заинтересованный в  спасении Тики и  Газана. Один враг не требует для своего
наказания  целого  племени.  Два  быстроногих  самца смогут  быстро  догнать
похитителя и освободить Тику.
     Прежде никто не думал о том, чтобы отправиться на поиски самок, если их
утаскивали  из племени. Если случалось,  что Нума, Сабор, Шита  или бродячий
обезьяний  самец из  другого  племени унесут ту или иную самку, тем  дело  и
кончалось. Овдовевший  супруг  поворчит день, другой,  и потом, если  он еще
достаточно силен,  возьмет другую жену  из  своего  племени, а если он слаб,
отправится дальше в джунгли, чтобы украсть себе подругу из чужой общины.
     Прежде Тарзан допускал такой образ действий  по той причине, что он  не
был  заинтересован в  судьбе украденных  самок;  но  Тика  была  его  первой
любовью, и ребенок  Тики занимал  в его сердце то место,  которое занимал бы
его собственный.
     Только один раз в прежнее время у  Тарзана явилось желание преследовать
и наказать врага. Это было  несколько  лет тому  назад,  когда Кулонга,  сын
Мбонги-вождя убил Калу. Тогда Тарзан нагнал его и отомстил. Теперь, хотя и в
меньшей степени, он был движим той же целью.
     Он повернулся к Тогу.
     -- Оставь  Газана  с  Мамгой!  --  сказал он.  --  Она стара, ее  клыки
сломаны,  и  она  злая; но она  может  стеречь Газана, пока мы не вернемся с
Тикой.  А если Газан будет мертвым,  когда  мы  вернемся,  -- обратился он к
Мамге, -- я убью тебя также.
     -- Куда мы идем? -- спросил Тог.
     -- Мы идем взять Тику, --  отвечал  человек-обезьяна, -- и убить самца,
который украл ее. Идем!
     Он опять вернулся к  следу,  оставленному  чужим самцом. След  этот был
совершенно  ясен  для  его  изощренных чувств. Он  даже не  обернулся, чтобы
взглянуть, идет ли за ним Тог. Последний передал Газана  Мамге, бросив ей на
прощание:  "Если Газан  умрет --  Тарзан  убьет тебя!"  -- и  последовал  за
загорелым гигантом, который уже двинулся медленной рысью по тропинке.
     Ни один самец из племени  Керчака не был таким хорошим преследователем,
как  Тарзан, так как изощренности его чувств  сопутствовала высокая  степень
умственного  развития. Его мысль заранее  подсказала ему, какой  путь должна
была выбрать его  жертва,  и теперь ему оставалось только  заметить наиболее
приметные  следы  на  дороге,  и путь, которым шел Туг, был так  же ясен для
него, как буквы на печатной странице книги для нас с вами.
     Следом  за  гибкой фигурой  человека-обезьяны  шел  огромный,  косматый
обезьяний самец.  Ни одного слова  не было  произнесено  ими.  Они двигались
молча, как  две тени  среди других теней в  лесу.  Не  менее бдительным, чем
глаза и уши, был и благородный  нос Тарзана. След  был свежий, и для него не
представляло большой  трудности следовать за  Тугом и  Тикой  только  по  их
запаху. Знакомый  запах Тики уверил Тарзана и Тога в том, что они идут по ее
следам, и вскоре они различили и усвоили запах Туга.
     Они быстро  продвигались вперед, как вдруг густая  туча скрыла  солнце.
Тарзан  ускорил  шаг.  Теперь он  почти  летел  -- то  по  тропинке,  то  по
наклонной, волнующейся дороге из веток; раскачиваясь, перелетал  он с дерева
на  дерево,  как делал это  и Туг,  только  более быстро, так  как он не был
нагружен такой ношей, какая была у Туга.
     Тарзан чувствовал, что они почти настигают жертву, так как запах следов
становился  все  сильнее и  сильнее.  Вдруг  джунгли  осветились  молнией, и
оглушительные раскаты грома, прокатившиеся по небу, отдались в лесу, так что
задрожала  земля.  Потом  пошел  дождь,  --  не так, как  он  идет у нас,  в
умеренных поясах;  это была могучая лавина воды -- потоп, когда  вода падает
не  каплями, а струями,  на  склонившихся лесных гигантов и  на перепуганных
животных, ищущих крова.
     И  дождь сделал  то,  что предвидел Тарзан: он смыл следы жертвы с лица
земли.  Ливень  шел   с  полчаса,  потом  показалось  солнце,  убравшее  лес
миллионами  сверкающих  драгоценных  камней.  Но  сегодня  человек-обезьяна,
обычно такой  внимательный к переменчивым чудесам  джунглей, не  замечал их.
Тот факт, что след Тики и ее преследователя был уничтожен, поглощал все  его
мысли.
     Даже на деревьях существуют хорошо протоптанные тропинки,  так же,  как
на  земле;  только на  деревьях  они более разветвляются  и перекрещиваются,
потому  что здесь  дорога более открыта,  чем  среди  густого  кустарника на
поверхности земли. По одной такой тропинке Тарзан и  Тог пошли  после  того,
как  прекратился  дождь,  так как человек-обезьяна  знал, что  вор неизбежно
должен был избрать именно эту дорогу; но. дойдя до разветвления, они стали в
тупик. И Тарзан обнюхивал каждую ветку, каждый лист, который мог  быть задет
убегающей обезьяной.
     Он  обнюхал ствол дерева и  зорко искал на коре какого-нибудь знака, по
которому можно  было  бы  определить,  какой путь избрала  жертва. Это  была
кропотливая работа, и  Тарзан  знал,  что  самец  чужого  племени  постоянно
удаляется  от  них,  выигрывая  драгоценные минуты,  и,  пожалуй,  придет  в
безопасное место прежде, чем они настигнут его.
     Сначала Тарзан пошел по одной  тропинке, потом по другой, применяя  все
методы, которыми только располагало его удивительное знание джунглей;  но не
раз он ошибался, так как во всех открытых местах запах был смыт ливнем.
     С полчаса путались здесь Тарзан и Тог,  но,  наконец, на нижней стороне
широкого  листа  чуткий нос  Тарзана  уловил слабый запах следа  Туга в  том
месте,  где   лист  коснулся  волосатого  плеча,  когда  огромная   обезьяна
пробиралась среди листвы.
     Оба снова пошли по тропинке, но дело  продвигалось медленно; то там, то
тут случались досадные промедления;  казалось, что  след потерян и найти его
вновь невозможно. Мы с вами не  увидали бы тут никакого следа, даже  еще  до
дождя, за исключением, может быть, только тех следов, которые были на земле,
на тропинке,  протоптанной  зверями. В таких  местах отпечатки огромных ног,
похожих на руки,  и суставов одной  большой  лапы были временами  достаточно
отчетливы для того,  чтобы их мог заметить простой смертный. Тарзан видел из
этих  и других признаков, что обезьяна  здесь все  еще несла  Тику.  Глубина
отпечатков ее ноги указывала на большую тяжесть, чем тяжесть самого крупного
самца, очевидно, они были сделаны под давлением двух тел, Туга и Тики; а тот
факт,  что  только одна  рука  дотрагивалась  до земли,  во  всяком  случае,
доказывал, что другая рука прижимала пленницу к волосатому плечу. Тарзан мог
проследить,  что в  защищенных местах  происходило перемещение ноши с одного
плеча на другое. На это указывало  углубление отпечатка ноги  с той стороны,
где была  ноша,  и  перемещение отпечатков  суставов  рук  с  одной  стороны
тропинки на другую.
     Были  такие  промежутки на  тропинке,  где обезьяна шла на значительном
расстоянии совершенно прямо на своих  задних  ногах -- как ходит человек; но
это  бывало и с другими взрослыми  антропоидами, так  как  они, не  в пример
шимпанзе и горилле, ходят без помощи рук так же легко, как и на всех четырех
конечностях.  Как  бы  то ни было, подобные указания помогали Тарзану и Тогу
установить  внешность  похитителя.   Вместе   с  его  характерным   запахом,
неизгладимо  врезавшимся  в   их  память,  они  обладали  гораздо   большими
средствами узнать виновника, чем современный сыщик со своими фотографиями  и
Бертильоновскими  измерениями,   предназначенными  для  того,  чтобы  узнать
убежавшего от культурного правосудия преступника,
     Но при  всем напряжении своих способностей  и  органов восприятия,  оба
самца из племени Керчака часто находились  в затруднении,  по какой тропинке
идти, и так замешкались, что  к вечеру следующего дня они все еще не догнали
беглеца.
     Запах  теперь чувствовался очень  сильно,  так как Туг  проходил  здесь
после дождя.
     Тарзану стало ясно, что они скоро настигнут похитителя и его добычу. На
деревьях,  когда  они  украдкой пробирались  вперед,  тараторила  со  своими
товарищами  Ману-мартышка, щебетали и кричали громкоголосые птицы; жужжали и
стрекотали бесчисленные насекомые и шумела густая листва. Какой-то маленький
бородач  визжал  и с кем-то  ругался, сидя на качавшейся ветке;  он взглянул
вниз и вдруг увидел Тарзана и Тога. Визг и ругань  моментально прекратились,
и длиннохвостый карлик умчался куда глаза глядят. По всем признакам это была
маленькая перепуганная обезьянка, и ничего не было в ней особенного.
     Но что же было с Тикой?
     Примирилась ли она в  конце  концов  со своей судьбой,  подчинилась  ли
новому властелину с подобающим смирением любящей  и покорной супруги? Стоило
только взглянуть на эту пару, чтобы даже самые сомневающиеся зрители полчили
ясный и исчерпывающий ответ: Тика имела  совершенно истерзанный  вид, у  нее
текла  кровь из  ран, нанесенных угрюмым Тугом в его стремлении подчинить ее
своей воле.  Туг тоже был изуродован и окровавлен;  но с упрямой жестокостью
все еще цеплялся за свою теперь уже совсем не нравившуюся ему добычу.
     Он  прокладывал себе путь через джунгли  --  туда,  где  охотилось  его
племя. Он надеялся, что царь забыл о его измене; если же нет,  то Туг  готов
был покориться своей судьбе: какая бы ни  ждала его там участь, она была все
же  приятнее, чем  мучительное пребывание  наедине с этой  страшной  самкой;
кроме того Туг намеревался показать свою пленницу товарищам: не  прельстятся
ли  ею они?  А,  может быть,  он даже подарит ее  самому царю  -- именно эта
последняя мысль и подгоняла его вперед.
     В  конце концов  они натолкнулись  в  роще на  двух самцов, которые ели
плоды  и насекомых. Эта роща,  похожая  на  великолепный парк,  была  усеяна
огромными  глыбами,  наполовину  вросшими в землю.  Это были немые памятники
забытых времен, когда могучие ледники медленно ползли там, где теперь жгучее
солнце бросает лучи в чащу тропических джунглей.
     Оба  самца посмотрели  вверх,  оскалив боевые  клыки,  и увидели  Туга.
Последний узнал в них друзей.
     -- Это Туг, -- прорычал один из них. -- Туг вернулся с новой самкой.
     Обезьяны  спокойно  ждали его приближения. Тика повернула к ним рычащую
оскаленную морду. Она имела сейчас не очень привлекательный вид, но несмотря
на кровь и  исказившую ее  облик  ненависть, они  все-таки поняли,  что  она
прекрасна, и позавидовали Тугу -- увы, они не знали Тики.
     Когда все они уселись в кружок, с любопытством  разглядывая друг друга,
к  ним по  деревьям  примчалась маленькая  длиннохвостая  мартышка с  седыми
бакенбардами. Она  казалась сильно возбужденной  и испуганной. Остановившись
прямо над ними на ветке дерева, она затараторила:
     -- Сюда  идут  двое  чужих  самцов; один из  них Мангани,  а другой  --
безобразная обезьяна без волос! Они идут по следам Туга. Я видела их!
     Четыре обезьяны оглянулись назад, вдоль дороги,  по которой только  что
пришел Туг, затем они с минуту посмотрели друг на друга.
     -- Пойдем, -- сказал самый крупный из двух друзей Туга, -- мы  подождем
этих чужих в густом кустарнике за просекой!
     Он  повернулся и  заковылял по  полянке, остальные последовали за  ним.
Маленькая обезьянка  прыгала около  них в совершенном восторге: ее главным и
любимым развлечением было ссорить  обезьян и вызывать  кровавые столкновения
между  более  крупными обитателями леса,  а самой сидеть  в безопасности  на
деревьях и наблюдать за  сражением. Она  жадно  любила кровь, эта  маленькая
бородатая, серая  мартышка, конечно,  только чужую кровь, когда ее проливали
другие.
     Обезьяны спрятались  в  кустарнике  у тропинки, по  которой должны были
пройти чужие самцы. Тика дрожала от  возбуждения.  Она  слышала, что сказала
Ману, и  ей  все  было ясно: безволосая обезьяна -- это Тарзан, а другая  --
несомненно Тог. Она даже не ожидала подобной помощи.
     Это превосходило самые  смелые ее надежды. Ее  единственной мыслью было
убежать и найти дорогу обратно к племени Керчака. Но даже это казалось  ей в
действительности невыполнимым: так строго следил за ней Туг.
     Когда Тарзан и Тог достигли рощи, где Туг нашел своих друзей, обезьяний
запах  стал  здесь чрезвычайно резким; и оба они  поняли, что лишь небольшое
расстояние отделяет их от преследуемых. Поэтому они поползли еще осторожнее;
им хотелось подойти к похитителю совершенно незаметно сзади и, если удастся,
напасть на него раньше, чем он их заметит. Они не подозревали, что маленькая
седобородая мартышка уже предупредила их врагов, и что три пары  хищных глаз
уже  подстерегают  каждое  их движение  и  ждут только,  когда они  подойдут
поближе.
     Тарзан  со своим другом шли  через рощу. Они уже добрались до тропинки,
ведущей в чащу, как вдруг где-то недалеко прозвучало громкое: "Криг-а!".
     Это кричала Тика. Это был ее голос!
     -- Криг-а!
     Ничтожные мозги Туга  и его  товарищей не  могли предугадать,  что Тика
способна их  выдать.  И  теперь,  когда она  это сделала,  они взбесились от
злобы. Туг свалил самку на землю сильным ударом, и  все  трое самцов яростно
бросились сражаться  с Тарзаном и Тогом. Маленькая мартышка прыгала на своей
ветке и кричала от восторга.
     Она в самом деле имела основания  восторгаться: это был  восхитительный
бой!  Не  было никаких предварительных действий, никаких  формальностей  или
предисловий -- пятеро самцов  прямо кинулись в атаку и  сразу сцепились. Они
покатились  по узкой колее в густую зелень прямо под той веткой,  где сидела
веселая Ману. Они кусались, щипались, царапались, колотили друг друга  и все
время задавали ужасающий концерт  --  рычанья, лая и рева.  Через пять минут
все  они были уже  расцарапаны и окровавлены, а маленький  бородач  плясал и
подпрыгивал  и выкрикивал в азарте свои  обезьяньи "браво!". Ману,  впрочем,
еще не вполне была удовлетворена:  она хотела  видеть кого-нибудь убитым. Ей
было все равно, кто будет убит -- правый  или  виноватый, друг или враг. Она
жаждала крови, крови и смерти!
     А битва  все  разгоралась.  На Тога  насели  Туг  и другая  обезьяна, а
Тарзану пришлось иметь дело с третьей -- с огромным зверем, обладавшим силой
буйвола.  Никогда  еще   противник  Тарзана  не  встречал  такого  странного
существа, как этот скользкий, безволосый самец, с которым он сражался. Пот и
кровь залили гладкую  смуглую кожу Тарзана. Он ускользал из когтей огромного
самца, все время стараясь вытащить свой охотничий нож из ножен.
     Наконец ему это  удалось --  смуглая рука человека-обезьяны вцепилась в
волосатую шею противника, другая поднялась кверху, сжимая острое лезвие. Три
быстрых,  мощных  удара,  и  самец со стоном покачнулся и упал, ослабев, под
тяжестью   противника.  Тарзан  немедленно   освободился  из  его  когтей  и
устремился  на  помощь Тогу. Туг заметил его и обернулся к нему навстречу. У
Тарзана был вырван нож, и Туг схватился  с ним вплотную.  Теперь борьба  шла
правильно -- двое против двух.
     А на опушке  полянки Тика, оправившаяся  от  удара,  притаилась и ждала
случая оказать  своим  защитникам помощь. Она увидела  упавший на землю  нож
Тарзана и подняла его. Тика никогда  не употребляла этого  оружия, но знала,
как  Тарзан им  пользуется.  Она  всегда боялась  этой  блестящей вещи:  эта
маленькая штучка причиняла смерть самым могущественным обитателям джунглей с
такой  же легкостью, с  какой  огромные клыки  Тантора приносили смерть  его
врагам.
     Тика увидела, что висевший на боку мешок Тарзана был оторван  и валялся
на  земле,  и с  любопытством,  которое  не покидает обезьян даже  в  минуты
опасности и печали, она и его подняла.
     Теперь  самцы  свободно стояли  друг перед  другом.  Они  разжали  свои
объятия.  Кровь струилась у  них  по  бокам,  окрашивая  в  багрец их  лица.
Маленький  бородач был так увлечен,  что даже  забыл кричать и  плясать;  он
сидел, застыв от восторга, и всем своим существом наслаждался зрелищем.
     Тарзан и Тог во время борьбы  вытеснили своих противников за рощу. Тика
медленно шла  за  ними,  соображая,  что  ей делать?  Она  чувствовала  себя
искалеченной, больной, изнеможенной после перенесенного страшного испытания.
Нужна  ли ее  помощь Тогу и  Тарзану?  Тика  верила, как  и все  женщины,  в
доблесть и  силу  мужчин. Наверное, они сами справятся  с теми  двумя чужими
самцами.
     Рев и крики бойцов раздавались по  джунглям, пробуждая эхо дальних гор.
Противник Тарзана  бесконечное число раз кричал "Криг-а!".  И вот, к  борцам
пришла ожидаемая  ими помощь,  в рощу  вломились с лаем и рычаньем  двадцать
огромных самцов из племени Туга.
     Тика первая  увидела  их  и  крикнула Тарзану  и Тогу,  а сама побежала
подальше от борцов на другую сторону просеки. На минуту ее охватил страх. Не
будем,  однако,  осуждать  ее  за это: этот  страх был  вполне понятен после
перенесенного Тикой ужасного испытания.
     Громадные обезьяны с ревом накинулись на Тарзана и Тога.  Еще мгновение
-- и Тарзан и Тог будут разорваны на куски, и тела их будут лакомым блюдом в
дикой оргии Дум-Дум.
     Тика оглянулась назад. Она поняла, какая участь грозит ее защитникам, и
в ее дикой груди вспыхнула искра порыва  к самопожертвованию... Какой-нибудь
общий  отдаленный предок  передал эту искру Тике, дикой  обезьяне, наравне с
прославленными женщинами высшего порядка, шедшими на смерть за своих мужей.
     С  громким  криком  бросилась она к  воюющим, которые катились сплошным
клубком к подножию одной из громадных глыб, разбросанных по роще. Но что она
могла сделать? Ножом, который она держала, она  не могла  воспользоваться: у
ней  не хватало силы. Она видела, как Тарзан  бросал метательные копья.  Она
сама научилась  этому вместе с  другими  познаниями, перенятыми ею от своего
товарища детских игр. Она стала искать,  что  бы  такое кинуть? И,  в  конце
концов, ее пальцы нащупали  какие-то  твердые предметы в  том мешке, что был
оторван у Тарзана.  Открыв  сумку, она вытащила  оттуда горсточку  блестящих
трубочек; они  показались  ей тяжелыми и удобными  для бросания. И  Тика изо
всех сил швырнула их в обезьян, сражавшихся у гранитной глыбы.
     Результат  поразил  одинаково  всех:  и  Тику,  и  обезьян;   произошел
оглушительный взрыв, и взвились клубы едкого  дыма. Никогда еще  никто здесь
не слышал такого ужасного шума. С криками ужаса чужие самцы вскочили на ноги
и  помчались  обратно к стоянке своего племени в то время,  как Тог и Тарзан
понемногу опомнились, пришли в себя и встали, искалеченные  и окровавленные.
Страшный шум  напугал и  их. Они  также  пустились  бы в бегство,  если б не
увидели Тику, стоявшую перед ними, с ножом и мешком в руках.
     -- Что это было? -- спросил Тарзан. Тика покачала в недоумении головой.
     -- Я  кинула вот это в чужих  самцов, -- и она протянула Другую  горсть
блестящих   металлических   трубочек  с   тусклыми   серыми  конусообразными
кончиками.
     Тарзан посмотрел на них и почесал в голове.
     -- Что это такое? -- спросил Тог.
     -- Не знаю, -- сказал Тарзан, -- я их нашел, но не знаю, что это такое.
     Маленькая  мартышка  с   седой  бородой   ускакала,  сломя  голову,  на
расстояние мили отсюда и прижалась, перепуганная, к ветке. Она не знала, что
сейчас  покойный отец Тарзана, спустя двадцать лет после  своей смерти, спас
вот этими блестящими штучками жизнь своему сыну.
     И Тарзан, лорд Грейсток, этого также не знал.
     XI
     ШУТКИ В ДЖУНГЛЯХ
     Тарзан   никогда   не  испытывал  скуки.  Даже  там,  где  время  течет
однообразно, нет  места скуке, если все  это  однообразие,  главным образом,
состоит  в попытках избежать смерти в той или в другой  форме, или же в том,
чтобы причинять смерть другим. В таком существовании есть острота.
     Тарзан-обезьяна   к   тому  же  умел   разнообразить   течение  времени
собственными  измышлениями.  Он достиг теперь  полного физического развития,
высокого  роста и  обладал грацией греческого бога и  мышцами быка. По  всем
законам  обезьяньего  быта  он  должен   был  бы  стать  мрачным,   угрюмым,
сосредоточенным, но он таким не был.  Его характер словно совсем не старился
--  он  все  еще оставался  шаловливым  ребенком,  к  полному  смущению  его
товарищей-обезьян. Они не могли понять ни  его самого, ни его поведения, так
как  с наступлением  зрелости  они  быстро  забывали  свою  молодость  и  ее
развлечения.
     Тарзан  также не вполне  их понимал. Ему казалось странным, что немного
месяцев  тому назад он зацепил  Тога веревкой  за  ногу и,  несмотря  на его
вопли,  таскал  его  по  высокой   траве  джунглей,   а  потом,   когда  Тог
высвободился, они благодушно катались и  валялись в притворной борьбе. А вот
теперь, когда он подошел сзади  к тому  же Тогу  и опрокинул  его  спиной на
траву,  перед ним  вскочил не  прежний шаловливый  Тог,  а мрачный,  рычащий
зверь, и зверь этот схватил Тарзана за горло.
     Тарзан легко уклонился  от  нападения, и гнев Тога быстро испарился, но
все-таки не заменился шаловливым настроением; человек-обезьяна понял теперь,
что  Тог больше не  умеет забавляться и забавлять других. Взрослый обезьяний
самец, по-видимому, потерял все то чувство юмора, которым  когда-то обладал.
С  недовольным  ворчанием, разочарованный  молодой  лорд Грейсток  обратился
тогда к другому  роду  деятельности.  Прядь черных волос  спускалась на  его
глаза. Он откинул ее в сторону ладонью руки  и движением головы.  Это навело
его на мысль, что следует заняться  кое-каким делом. Он отыскал свой колчан,
спрятанный  в дупле расщепленного  молнией дерева. Вытащив оттуда стрелы, он
перевернул  колчан вверх  дном и высыпал на землю все его содержимое -- свои
немногочисленные сокровища.  Между  ними  находились плоский  кусок  камня и
раковина, найденная им на берегу около хижины отца.
     С  большим старанием Тарзан стал тереть край  раковины взад и вперед по
плоскому  камню,  пока ее мягкий  край  не стал совсем тонким  и  острым. Он
действовал подобно цирюльнику, оттачивающему бритву теми же самыми приемами,
но  его  искусство   было  результатом  многолетнего  усиленного  труда.  Он
выработал без посторонней помощи собственный  способ  тереть край раковины о
камень.  Время  от времени  он проверял  остроту  большим пальцем,  и  когда
наконец  нашел ее достаточной, то взял прядь  волос, ниспадающую на глаза, и
держа ее между большим  и указательным  пальцами левой руки,  стал пилить ее
отточенной раковиной, пока она не отделилась от остальных волос.
     Он  прошелся таким  образом вокруг всей  головы, пока его  черная копна
волос  не оказалась  сильно  укороченной, и лишь  впереди  торчал  ощипанный
вихор.  Тарзан не обращал никакого внимания на внешний вид; все  дело было в
безопасности и удобстве.  Прядь волос, падающая на глаза, в известную минуту
могла решить вопрос жизни и смерти, а растрепанные космы  волос, болтающиеся
на спине, причиняли много неудобства, в  особенности, если намокали от росы,
дождя или пота.
     В то  время как  Тарзан занимался стрижкой, его деятельный ум  не давал
ему  покоя.  Он  вспомнил свою  недавнюю борьбу  с  Болгани-гориллой;  раны,
полученные  им тогда, только  недавно  зажили. Он  раздумывал  над странными
приключениями, которые видел во сне, и улыбался при мысли о печальном исходе
его последней проделки над обезьянами: он залез в шкуру Нумы-льва и бросился
на своих сородичей с львиным рычанием... Он  хотел  пошутить, но  шутка была
принята плохо: на него накинулись и чуть не убили крупные самцы, им же самим
наученные, как защищаться от нападения страшного врага.
     Когда,  наконец, волосы  к  полному  его  удовольствию были выстрижены,
Тарзан, не находя ни малейшей  возможности чем-нибудь развлечься  в обществе
обезьян, быстро забрался на деревья и направился к своему жилью. Но  на пути
туда его  внимание  было привлечено струей сильного запаха. Запах это  шел с
севера. Там были Гомангани.
     Любопытство, это  наиболее  развитое  наследственное  свойство людей  и
обезьян, всегда  побуждало Тарзана подвергать исследованию все, что касалось
Гомангани. В  этих существах было  что-то,  захватывавшее  его  воображение.
Может быть,  Тарзана  возбуждало разнообразие их  деятельности  и интересов?
Обезьяны жили только для того,  чтобы  есть,  спать и  размножаться. Все это
было  свойственно  также  и  остальным обитателям джунглей,  исключая  одних
Гомангани.
     Эти  черные  существа  плясали и пели,  копались  в земле,  которую они
очищали  от  деревьев и  кустарника; они  следили за  ростом плодов, и когда
плоды  поспевали,  они  срезали  их  и  прятали  в  хижины,  крытые соломой.
Гомангани  делали луки,  копья,  стрелы,  приготовляли  горшки  для варки  и
какие-то металлические вещицы, чтоб носить их на руках и ногах. Если б не их
черные  лица, безобразно искаженные черты и то  обстоятельство, что  один из
них  убил Калу, Тарзан, пожалуй, был бы не прочь иметь их своими сородичами.
По  крайней мере, ему иногда так казалось. Но когда он об  этом думал, в нем
поднималось странное неприязненное чувство, которое он не сумел бы объяснить
и понять, он знал только то, что все-таки он ненавидит Гомангани и предпочел
бы быть  Хистой-змеей,  чем одним  из них. Но  их  обычаи  были интересны, и
Тарзан  никогда  не уставал  следить за  ними. При  этом  главной его мыслью
всегда было изобрести новый способ отравлять им  жизнь. Любимым развлечением
Тарзана было дразнить черных.
     Тарзан  сообразил  сейчас,  что черные близко,  и  их  довольно  много.
Поэтому он отправился  навстречу к ним очень тихо и с большой осторожностью.
Он бесшумно пробирался через густую траву в открытых местах, а там,  где лес
рос гуще,  он перебрасывался  с одной качавшейся  ветки  на другую  и  легко
перепрыгивал через гигантские сплетения упавших деревьев,  если не было пути
по нижним террасам леса, и дорога там была заглушена растительностью.
     Вскоре  он увидел черных  воинов.  Это было племя  вождя Мбонги. Дикари
были  заняты  охотой.  Их способ охотиться  был уже более  или менее  знаком
Тарзану. Ему и ранее приходилось наблюдать их манеру  действовать в подобных
случаях. Они  устраивали  ловушку с приманками для Нумы-льва:  привязывали к
клетке  на  колесах  козленка  таким  образом,  что,  когда  Нума  схватывал
маленькое животное, дверь клетки опускалась за ним, и Нума попадал в плен.
     Этим  приемам черные  научились  в  прежнем месте  жительства  у  своих
хозяев,  европейцев.  Они  убежали  оттуда  через   непроходимые  джунгли  и
построили  новую  деревню.  Прежде  они   жили  в  бельгийском  Конго,  пока
жестокость их бессердечных притеснителей не заставила их искать безопасности
среди неисследованных пустырей за границами владений короля Леопольда.
     На  своем  прежнем  месте  они  часто  ловили  зверей  для  европейских
предпринимателей и научились у  них некоторым уловкам, вроде описанной.  Эта
последняя  хитрая уловка позволяла им ловить даже  самого  Нуму, не причиняя
ему вреда, и перевозить его без всякого риска и со сравнительным удобством к
себе в деревню.
     Теперь у  Гомангани уже  не  существовало  белого  рынка  для  сбыта их
звериного товара. Тем  не менее  у них  было  достаточно побуждений к  тому,
чтобы захватить Нуму живым.  Во-первых,  было  необходимо очищать джунгли от
львов-людоедов.  И  потребовались  многочисленные  жертвы  людьми  и  тяжкие
опустошения в деревнях, пока,  наконец, чернокожие не догадались  устраивать
на львов правильные засады  и охоты. Во-вторых, в таких  случаях был предлог
для праздничной оргии после удачной охоты, и  праздники эти казались вдвойне
привлекательными,  когда было под руками живое существо, которое можно  было
истязать до смерти.
     Тарзан и в прежнее время нередко бывал свидетелем этих жестоких  оргий.
Так как он сам был еще более диким, чем самые дикие воины Гомангани,  его не
очень  удивляла их  жестокость,  но все-таки эти  расправы с Нумой возмущали
его. Он не  мог понять этого  чувства. Он не  питал никакой  привязанности к
Нуме-льву, и все  же в нем поднималось бешенство, когда черные причиняли его
врагу такие мучения и надругательства, какие только способен изобрести разум
существа, созданного по образу божию.
     В двух случаях он даже освободил Нуму из ловушки ранее того, как черные
вернулись, чтобы убедиться  в успехе  или  неудаче  своей попытки.  Он решил
также  поступить и сегодня. Это  пришло ему в голову сразу же, как только он
понял сущность их намерений.
     Поставив ловушку посередине широкой слоновой  тропинки,  около водопоя,
воины ушли по направлению к своей деревне. Завтра они опять вернутся. Тарзан
смотрел им вслед с бессознательной усмешкой на губах. Он видел, как они один
за   другим   прошли   вдоль   широкой   тропинки,  под   нависшей   зеленью
многолиственных  ветвей и узорчатых ползучих растений.  Они задевали черными
плечами пышную растительность, и она смыкалась за ними.
     Когда Тарзан, прищурясь, проводил глазами последнего воина, скрывшегося
за  поворотом  тропинки,  его  выражение  изменилось:   его  осенила  новая,
внезапная мысль. Медленная, жестокая улыбка тронула его  губы. Он  посмотрел
на  перепуганного,  блеющего  козленка;  козленок  был  слишком  неопытен  и
чересчур  испуган  --  и  уже  по  этому  одному не  мог  скрыть  ни  своего
присутствия, ни своей беспомощности.
     Опустившись  на землю, Тарзан открыл ловушку и  вошел в нее. Не задевая
веревки,  которая была  закреплена  таким  образом,  чтоб  в  нужный  момент
опустить дверь, он  отвязал живую приманку, сунул ее под  мышку  и  вышел из
клетки.
     При  помощи  охотничьего  ножа  он  навеки  успокоил  бедное  маленькое
животное,  мгновенно перерезав  ему горло; потом  он протащил окровавленного
козленка по тропинке вниз к водопою. Рассеянная полуулыбка не сходила  с его
лица. Человек-обезьяна  уселся  на краю водопоя  и быстро выпотрошил убитого
козленка.
     Выкопав яму в глине, он  зарыл  в нее внутренности, а  затем  перекинул
маленькую тушу к себе на плечо и быстро взобрался на деревья.
     Он прокрался на некоторое расстояние вслед за черными воинами, а  потом
спустился  на землю,  чтобы где-нибудь  спрятать  мясо  убитой  им добычи от
поползновений  Данго-гиены или  других плотоядных  зверей  и  птиц джунглей.
Тарзан был голоден.  Если  б он  был только зверем,  он,  не рассуждая и  не
заботясь,  прежде всего стал бы  есть; но  его человеческая душа подчинялась
требованиям более  сильным,  чем  требования  желудка:  он  был поглощен той
мыслью, которая  сейчас  все время вызывала  улыбку  на  его  губах и  блеск
ожидания в глазах. Эта мысль заставляла его забыть о голоде.
     Тщательно  запрятав мясо. Тарзан торопливо пошел  по слоновой  тропинке
вслед за  Гомангани. Через  две, три мили от  львиной ловушки он их нагнал и
тогда опять перекинулся на деревья и уже поверху последовал за ними, выжидая
случая.
     Среди черных  был Рабба-Кега, чародей. Тарзан ненавидел всех  чародеев,
но в особенности Рабба-Кегу.
     В  то  время,  как  первые шли  друг за  другом по извилистой тропинке,
Рабба-Кега, по своей лености, отстал. Тарзан заметил это и обрадовался.
     Все существо его как бы излучало жестокое, ужасающее удовольствие.  Как
ангел  смерти  парил  он  вверху  над  ничего  не  подозревающим  чернокожим
кудесником.
     Рабба-Кега, зная, что деревня недалеко, присел отдохнуть... Да, отдохни
хорошенько, Рабба-Кега! Ты последний раз отдыхаешь в этом мире!
     Тарзан   тихонько   подкрадывался   среди   ветвей   к    откормленному
самодовольному чародею. Тупой слух человека ни  за  что не мог  бы различить
шороха  крадущегося человека-обезьяны среди шелеста  ветерка  в  волнующейся
листве.
     Когда Тарзан  оказался наконец прямо над негром, он остановился. Он был
совершенно  скрыт многолиственными  ветвями и тяжелыми ползучими растениями.
Рабба-Кега  сидел, прислонившись спиной к  стволу  дерева,  лицом к Тарзану.
Положение  было не  то,  которого  желал  Тарзан,  и поэтому  с  бесконечным
терпением дикаря-охотника, человек-обезьяна,  неподвижный  и молчаливый, как
изваяние, притаился в ожидании, пока плод не созреет,  чтобы его можно  было
сорвать.
     Ядовитое  насекомое злобно  зажужжало вокруг него. Оно замедлило полет,
кружась у  самого  лица  Тарзана. Человек-обезьяна увидел и узнал  его. Укус
этой  твари  причинял смерть более слабым существам, чем Тарзан, для него же
это ужаление принесло бы  долгие дни  страдания.  Но он не  шевельнулся. Его
сверкающие глаза снова устремились на Рабба-Кегу. Он слышал полет насекомого
и  следил за  ним  своим  чутким  слухом,  а  затем  почувствовал,  что  оно
опустилось  на  его  лоб.  Ни один  его мускул не  дрогнул. Ужасное существо
поползло  вниз по его лицу,  по носу,  рту и подбородку. Оно остановилось на
его шее и, повернувшись, направилось обратно. Тарзан невозмутимо наблюдал за
Рабба-Кегой.  Теперь  даже  глаза  его  не  двигались.  Он   притаился   так
неподвижно, что только смерть могла бы сравниться  с  ним  в  неподвижности.
Насекомое  стало  ползти  вверх  по  темно-коричневой  щеке  и остановилось,
задевая  ресницы нижнего века. Мы с вами  отпрянули бы назад, закрыв глаза и
стараясь ударить насекомое; но  мы с  вами рабы, а не  хозяева своих нервов.
Если бы даже это существо вползло на глазное яблоко человека-обезьяны, можно
наверное сказать, что он и тогда остался бы неподвижным, с широко раскрытыми
глазами. Но насекомое этого не сделало. Одну минуту оно сидело около нижнего
века, потом, зажужжав, улетело.
     С  тем же  жужжаньем оно спустилось вниз к Рабба-Кеге. Негр  ударил  по
нему и был укушен в щеку. Он вскочил  и с ревом от боли и гнева повернулся к
тропинке,  чтобы направиться в деревню  Мбонги. И в этот  момент его широкая
черная спина обратилась к притаившемуся над ним молчаливому существу.
     И едва Рабба-Кега  повернулся,  стройная фигура прыгнула  с дерева вниз
прямо  на  его широкие плечи. Толчок  повалил  Рабба-Кегу  на землю. Сильные
челюсти  впились в его шею,  а  когда  он пытался  крикнуть, стальные пальцы
сдавили ему горло.
     Могучий черный воин стал бороться, чтобы освободиться, но он теперь был
не сильнее ребенка в мощных руках противника.
     Спустя   несколько  секунд,   Тарзан   ослабил  тиски,   сжимавшие  шею
Рабба-Кега, но каждый раз, когда последний пытался крикнуть, жестокие пальцы
опять   мучительно  душили   его.  Наконец  воин  покорился.  Тогда   Тарзан
приподнялся и уперся коленом в спину своей жертвы.  И когда Рабба-Кега начал
опять бороться и попытался встать, человек-обезьяна толкнул его  на тропинку
лицом в грязь. Куском  веревки, которым был привязан козленок, Тарзан связал
чернокожему  руки  за его  спиной,  затем  встал, поднял пленника  на  ноги,
повернул его лицом к тропинке и начал толкать его вперед.
     Только теперь,  встав  на ноги, Рабба-Кеге удалось бросить косой взгляд
на  нападающего.  Когда он увидел, что это не кто иной, как сам белый демон,
его сердце упало и ноги задрожали. Но демон пустил его идти вперед, не бил и
не  подвергал пока  никаким  неприятностям. И  негр понемногу  приободрился.
Возможно, что  в  конце концов демон  вовсе  не собирается убивать его. Ведь
держал же он маленького Тяйбо в своей власти несколько дней, не причинив ему
вреда?  Ведь пощадил же он Момайю, мать Тяйбо, когда мог так легко убить ее?
Шаг за шагом Тарзан и  черный кудесник дошли  до клетки, которую  Рабба-Кега
вместе  с другими  черными воинами деревни Мбонги  поставил,  чтобы  поймать
Нуму.  Рабба-Кега  увидел, что  приманка  исчезла, хотя в  клетке и  не было
никакого льва, и дверь не опустилась. Он был удивлен и  вместе с тем немного
встревожен. В его тупом мозгу мелькнула мысль, что это неспроста.
     Он  не ошибся.  Тарзан грубо  втолкнул его  в  клетку,  и  через минуту
Рабба-Кега понял  все.  Холодный пот выступил из всех  пор его тела, он стал
трястись как в лихорадке,  потому что человек-обезьяна крепко привязал его к
тому  самому  месту,  которое занимал  прежде козленок...  Чародей взмолился
сначала о жизни, потом, хотя бы о менее жестокой смерти; но с тем же успехом
мог  бы он  умолять  Нуму: сейчас  его  мольбы были обращены к подобному  же
дикому  зверю,  не понимавшему ни  слова из  всего,  что говорил  несчастный
чернокожий...
     Но его  непрестанное бормотанье не только  раздражало молча работавшего
Тарзана,  но еще навело последнего на мысль,  что  чернокожий может кричать,
просить  о помощи,  поэтому он вышел  из клетки, собрал горсть травы и нашел
маленькую  палочку. Вернувшись, он  засунул  траву в рот Рабба-Кеге, положил
палочку крест-накрест  между его  зубами  и  закрепил ее  ремнем его кушака.
Теперь  чародей мог только вращать глазами и  обливаться  потом. После этого
Тарзан его покинул.
     Человек-обезьяна  прежде  всего направился  к тому месту,  где он зарыл
козленка.  Выкопав его,  он влез на дерево и принялся утолять  свой голод, а
то, что осталось, снова зарыл. Потом, прыгая с дерева на дерево, он добрался
до водопоя. Здесь, отыскав  место, где чистая холодная вода струилась  между
двумя  скалами,  он  начал  пить  глубокими глотками. Другие звери могли для
купания  и питья пользоваться стоячей водой,  но не Тарзан. В этом отношении
он был  разборчив.  Он смыл со  своих  рук малейший  след  противного запаха
Гомангани, а с лица кровь козленка. Вставая, он потянулся  всем телом, влез,
подобно огромной, ленивой кошке, на соседнее дерево и заснул.
     Когда он проснулся, было уже  темно;  лишь  слабое сияние  еще  озаряло
западную часть неба. Лев рычал и храпел, бродя по джунглям. Он приближался к
водопою. Тарзан сонливо усмехнулся, переменил положение и снова заснул.
     Когда  черные  люди  Мбонги-вождя   добрались  до  своей  деревни,  они
заметили, что среди них  не было Рабба-Кеги. Подождав несколько  часов,  они
решили,  что  с  ним что-то произошло, и очень  многих членов  этого племени
озарила сладостная надежда,  что с чародеем случилось нечто скверное. Они не
любили его... Любовь и страх редко бывают товарищами, но воин все же воин, и
поэтому  Мбонга  организовал отряд для поисков.  Его  личное горе  по поводу
исчезновения Рабба-Кеги не было безутешным; это можно было видеть  из  того,
что сам он остался дома и преспокойно лег спать.
     Молодые воины,  посланные  на  поиски чародея,  твердо  помнили о своем
долге   в  течение  целого  получаса,  но  потом,  к  несчастью   Рабба-Кеги
(человеческая судьба  часто зависит от маленьких  причин), их внимание  было
привлечено случайно открытыми ими  обильными запасами дикого меда, и,  таким
образом, участь Рабба-Кеги была решена.
     Когда  воины  вернулись  в деревню одни  без  чародея,  Мбонга  страшно
разгневался;  но лишь только  он увидел  принесенный ими большой запас меду,
как все его бешенство сразу улеглось.
     Между тем несчастному чародею подыскался уже и преемник. Молодой ловкий
негр Тубуто, безобразно раскрасив лицо, уже практиковался в черной магии над
больным  ребенком.  Он бормотал  заклинания, варил какое-то нелепое зелье  и
махал  хвостом  зебры  в  приятной  надежде  наследовать должность  и доходы
Рабба-Кеги. Этой ночью жены старого чародея будут стонать и вопить. А завтра
он будет ими  забыт. Такова  жизнь, такова  слава, такова власть -- в центре
высшей мировой  цивилизации  или в глубине темных,  первобытных  джунглей --
везде  одно  и то же! Всегда  и везде человек остается человеком. Он слишком
мало  изменился под внешним лоском  с того  времени, как шесть миллионов лет
тому  назад  он  прятался в  яме  между  двумя  скалами,  чтобы спастись  от
ихтиозавра.
     На следующее  утро воины отправились с вождем  Мбонгой, чтобы осмотреть
ловушку,  приготовленную для Нумы. Еще издали они услышали  рычанье большого
льва и поняли,  что им попалась хорошая добыча. С радостными криками подошли
они к месту, где должны были найти своего пленника.
     Да!  В клетке сидел великолепный  огромный  лев  с черной гривой. Воины
были  в  бешеном  восторге. Они  высоко  прыгали и  плясали, издавая дикие и
хриплые победные крики. Но когда они подошли поближе, крики замерли у них на
устах,  а  глаза  так  расширились,  что  выкатились  белки  и  нижние  веки
опустились вместе с опущенными челюстями. Они отскочили в  ужасе, пораженные
тем, что увидели внутри клетки. Там лежало разодранное  и исковерканное тело
того, кто был вчера Рабба-Кегой, чародеем. Плененный лев был слишком взбешен
и перепуган, чтобы пожирать убитого, но он вымещал на нем свою злобу с такой
яростью, что его тело превратилось в страшную кровавую кашу.
     Со  своей  ветки на  ближайшем дереве Тарзан-обезьяна,  лорд  Грейсток,
смотрел вниз на черных воинов и скалил зубы. Еще  раз  подтвердилось лестное
для  его  самолюбия  мастерство  на  всякие  проделки.  Оно  некоторое время
оставалось в бездействии после мучительного истязания, которое выпало на его
долю в тот раз, когда он кинулся на обезьян, завернутый в шкуру Нумы, но эта
теперешняя новая шутка безусловно удалась!
     Через несколько минут, немного оправившись от ужаса, негры приблизились
к клетке; злоба и любопытство заменили страх. Каким манером Рабба-Кега попал
в  клетку?  Куда  девался  козленок?  Не  было  ни  признака  первоначальной
приманки. Они  присмотрелись ближе, и к  своему  ужасу увидели, что  тело их
чародея было связано той же веревкой,  которой они  прикрепили козленка. Кто
мог это сделать?
     Тубуто заговорил первый. Он придумал объяснение:
     -- Белый демон! -- проворчал он. -- Это дело рук белого демона!
     Никто не противоречил Тубуто, потому что, действительно, кто бы это мог
сделать, кроме огромной безволосой  обезьяны, которой они все так боялись? И
ненависть их к Тарзану еще усилилась вместе с возрастающим страхом. А Тарзан
сидел на своем дереве и наслаждался зрелищем.
     Никто из негров не чувствовал огорчения по поводу смерти Рабба-Кеги; но
каждый из них трепетал в страхе перед изобретательным умом высшего существа,
которое могло придумать для любого  из  них такую же ужасную смерть, как та,
которой  погиб  чародей.  Негры  были  подавлены  и  молчаливы,  и  в  самом
угнетенном настроении потащили пойманного льва  по широкой слоновой тропинке
в деревню Мбонги.
     Со вздохом  облегчения они, наконец, вкатили клетку в деревню и закрыли
за собой  ворота. У каждого из них было  такое  ощущение, что за  ним кто-то
следит  с той самой минуты, как  они покинули лес, хотя никто  не видел и не
слышал ничего такого, что могло бы послужить реальным поводом для страха.
     При  виде  трупа  в  клетке со львом женщины и дети  в деревне  подняли
ужасающие  вопли. Они впали  в страшное  возбуждение,  в  какую-то радостную
истерику, с  которой  не  может  сравниться та приятная печаль,  которая так
хорошо знакома их более цивилизованным родичам, когда эти  последние хоронят
своих друзей и врагов. В особенности врагов...
     С  дерева,  нависшего  над   оградой,  Тарзан  наблюдал  за  тем,   что
происходило в деревне.  Он видел, как разъяренные  неистовые женщины  мучили
огромного льва, били  его палками и камнями,  что  всегда вызывало в Тарзане
чувство злобного  презрения  к  Гомангани. Если бы  он попытался исследовать
свое чувство, то пришел бы в большое недоумение, потому что сам он в течение
всей  своей жизни совершенно привык к зрелищу страдания и жестокости. Он сам
был жесток. Все звери джунглей были жестоки. Но дело  в  том, что жестокость
чернокожих была другого рода. Это была жестокость  изощренного  мучительства
беззащитных, в то  время как жестокости  Тарзана  и  зверей вызывались  лишь
необходимостью или страстью.
     Если бы Тарзан был  более осведомлен и просвещен, то, быть может,  свое
чувство   отвращения   при   виде  ненужных   страданий   он   приписал   бы
наследственности, той врожденной склонности к  игре в открытую, которая  так
свойственна британцам  и  которая,  несомненно, была передана  ему  отцом  и
матерью. Но  он не знал об этом,  так как  все еще полагал, что  его матерью
была Кала, большая обезьяна.
     А одновременно с возрастанием ненависти и презрения к Гомангани, в  нем
вырастало  сочувствие к Нуме-льву. Хотя Нума  и был его извечным врагом,  но
Тарзан совершенно не  чувствовал к нему ни презрения, ни отвращения. В конце
концов  у человека-обезьяны созрело решение пойти  и освободить льва; но ему
хотелось  проделать это таким  образом, чтобы доставить Гомангани как  можно
больше огорчения и срама.
     Он увидел, что воины снова схватились за клетку и втащили ее в закоулок
между двумя хижинами. Тарзан знал,  что она там останется до вечера, так как
черные  несомненно  устроят  ночное  пиршество, чтобы отпраздновать  удачную
охоту. Когда Тарзан затем увидел, что к клетке поставлено  двое стражников и
последние ревностно отгоняют женщин, детей и юношей, которые пытались бить и
мучить  Нуму,  он понял, что лев останется невредим, пока он  не понадобится
для вечерней забавы. А тогда его замучат с особой изысканной жестокостью, по
всем правилам искусства, парадным образом в назидание всему племени.
     Тарзан  любил  дразнить   негров  особыми,  так  сказать,  театральными
приемами,  какие постоянно создавало его  пылкое  плодовитое воображение. Он
имел  некоторое,  правда, не  вполне  еще  оформленное  представление об  их
суеверных страхах,  о том,  что  они  больше всего  боятся ночи.  Поэтому он
решил, прежде чем предпринимать шаги для освобождения Нумы,  подождать, пока
сгустится мрак,  и  чернокожие  доведут себя  до  истерики  и  бреда  своими
плясками и религиозными обрядами. Он надеялся, что тем временем ему придет в
голову какая-нибудь подходящая идея.
     Она осенила  его в то время, когда он  углубился  в лес в поисках пищи.
Перед  его духовными очами раскрылся некий  хитроумный  план. Сначала Тарзан
самодовольно улыбнулся; потом на лице его выразилось сомнение, так как он до
сих пор сохранил яркое воспоминание о тех тяжелых последствиях, которые пали
на него, когда он приводил в исполнение один такой же блестящий план. Тем не
менее, он не оставил своего намерения, и спустя минуту, забыв о пище, Тарзан
уже летел с дерева на дерево, быстро направляясь к стоянке племени Керчака.
     Он внезапно появился  там посреди небольшой группы обезьян, не объявляя
заранее  ничем о своем приближении, и вдруг с  ужасающим  криком  соскочил с
ветки как раз над ними. К  счастью  для  обезьян, они не  подвержены разрыву
сердца, иначе  им пришлось бы  плохо, потому что  манеры  Тарзана  постоянно
подвергали их одному  сильному потрясению за другим, и они  вообще никак  не
могли привыкнуть к его своеобразному юмору.
     Теперь, когда  они увидели,  кто нарушил их покой, они  только в первый
момент злобно зарычали и заворчали, а  потом  стали спокойно продолжать свою
еду или  дремоту,  прерванные Тарзаном.  А он, позабавившись этой  маленькой
шуткой,  отправился к  дуплу дерева,  где прятал свои сокровища от  пытливых
глаз  и рук своих  товарищей и от злокозненных  маленьких  Ману. Он  вытащил
оттуда аккуратно  свернутую  шкуру  Нумы  с  лапами и головой:  превосходный
образчик  примитивного  искусства выделки кожи и набивки.  Эта  шкура прежде
была собственностью чародея  Рабба-Кеги,  пока  Тарзан не похитил ее у него,
утащив из деревни.
     Захватив с собой это сокровище, Тарзан снова направился через джунгли к
деревне Мбонги. На пути он несколько раз делал остановки, чтобы поохотиться,
поесть и вздремнуть на часок. И наступили уже сумерки, когда он взобрался на
большое дерево, которое свешивалось ветвями над оградой деревни.  Отсюда ему
была видна вся деревня.
     Он убедился, что Нума еще  жив,  и что стража дремлет у клетки. Лев  не
бог  весть какая  новинка для негров, исконных  обитателей  страны  львов. И
когда первая острота впечатления притупилась и травить зверя надоело, жители
почти  перестали  обращать  внимание  на  огромную кошку  и  спокойно  ждали
великого ночного праздненства.
     Вскоре  после   наступления   темноты  началось   ожидаемое  торжество.
Загрохотал "там-там",  и  воин,  почти согнувшись  пополам,  прыгнул  к ярко
пылавшим  кострам  в  самую  середину  большого   круга,  образованного  его
вооруженными  товарищами. За чертой этого круга стояли  и сидели  женщины  и
дети. Плясун был весь раскрашен и вооружен с головы до ног. Все его движения
и приемы воспроизводили сейчас картину охоты. Он  делал вид, что ищет  следы
дичи. Низко наклоняясь,  иногда  на  минуту  опускаясь на  одно  колено,  он
ощупывал  и разглядывал  землю;  потом  останавливался  и, с  неподвижностью
статуи, прислушивался.  Это  был  молодой  ловкий и стройный  юноша.  Он был
мускулист и тонок, как стрела. Свет костров сверкал  на  его  блестящем, как
черное дерево, теле, и в этом освещении резко выступали уродливые рисунки.
     Он вдруг низко  пригнулся к земле, потом высоко подскочил. Каждая линия
его лица и тела выражала,  что он напал на след. Он подбежал к толпе воинов,
собравшихся около него, рассказывая им о своей находке и побуждая их принять
участие  в охоте. Все это изображалось пантомимой, но так  верно,  что  даже
Тарзан мог понять малейшую подробность.
     Остальные  воины схватили  охотничьи  копья  и вскочили на ноги,  чтобы
принять  участие  в  красивой  и ловкой  пляске загощников. Это  было  очень
интересно, но Тарзан сообразил, что если  он хочет довести свое намерение до
благополучного конца, надо действовать быстро. Он  и раньше видел эти пляски
и  знал,  что  после  "травли" начнется  игра  в  "облаву",  а  потом  будет
"убийство", во время  которого Нума  будет окружен воинами,  и тогда до него
уже не добраться.  С львиной шкурой под мышкой человек-обезьяна опустился на
землю, приютился в тени под деревьями и стал пробираться вокруг хижины, пока
не  достиг  задней  стены клетки, где Нума тоскливо блуждал  взад и  вперед.
Клетка  теперь никем не охранялась, так  как оба  воина оставили  ее,  чтобы
принять  участие  в пляске.  Спрятавшись за  клетку,  Тарзан  надел на  себя
львиную шкуру таким же образом,  как в  достопамятный  день,  когда обезьяны
Керчака, не сумевшие проникнуть в тайны его переодевания, чуть не убили его.
     Он встал на четвереньки и пополз вперед, показался в  промежутке  между
двумя хижинами  и остановился  в нескольких шагах от зрителей,  все внимание
которых было устремлено на танцующих.
     Тарзан  понял,  что  дикари  довели  себя  до  такой  степени  нервного
возбуждения,  что  сейчас  примутся за  льва.  Через  минуту  круг  зрителей
раздвинется около  клетки и жертву  повезут на  середину круга. Тарзан  ждал
этой  минуты,  и  вот  она наступила. Мбонга-вождь  дал сигнал,  и тотчас же
женщины и  дети, находившиеся  перед Тарзаном,  встали и отошли  в  сторону,
оставляя  широкую  дорогу. В это  же самое  мгновение Тарзан глухо и  хрипло
зарычал, искусно  подражая  разгневанному  льву,  и медленно пошел  в  своей
львиной шкуре по открытой дороге навстречу разъяренным плясунам.
     Женщина прежде  всех  увидала его  и  закричала. И  тотчас же произошла
настоящая паника. Резкий  свет  костра озарил  львиную  голову, и чернокожие
быстро решили, как и предполагал Тарзан, что их пленник сбежал из клетки.
     Со свирепым рычаньем Тарзан двинулся вперед. Танцующие воины оцепенели.
Они собрались охотиться на льва, запертого в крепкую клетку, а теперь, когда
он оказался среди них на свободе, дело  представилось совсем в другом свете.
Их настроение совсем не подходило для такого случая.
     Женщины  и  дети уже скрылись в ближайших  хижинах;  воины не замедлили
последовать их примеру, и Тарзан был вскоре оставлен в полном одиночестве на
деревенской улице. Но не надолго.
     Да  он и не  желал, чтобы  его надолго  оставили одного.  Это  вовсе не
входило  в его  план. Из ближайшей хижины  вскоре  выглянула чья-то  голова,
потом другая, третья. Человек  двадцать воинов смотрели на него, ожидая, что
собирается  делать  этот лев?  Бросится  на  них  или  попытается убежать из
деревни?
     Они  держали копья  наготове,  на случай нападения, но  лев  неожиданно
встал на задние лапы, волнистая шкура упала с него, и  перед  ними появилась
при свете костра стройная молодая фигура белого демона.
     Прошла  минута...  Черные  были  слишком  поражены,  чтобы  предпринять
что-либо. Они боялись этого демона, пожалуй, еще больше, чем  самого льва, и
с радостью убили бы его, но для этого им нужно было еще собраться с мыслями.
Страх,  суеверие  и  прирожденная умственная тупость парализовали их. Тарзан
нагнулся, чтобы поднять львиную шкуру. Потом повернулся и  ушел назад в тень
на дальнем краю деревни.
     Только тогда негры собрались с духом. Но когда они почувствовали прилив
бодрости и начали размахивать копьями  и издавать громкие воинственные крики
-- добыча исчезла...
     Тарзан ни на  минуту не замешкался на  своем дереве. Перекинув шкуру на
ветку,  он снова бросился  в деревню напротив большого столба и, укрывшись в
тени хижины, быстро подбежал к  заключенному льву. Вскочив на  крышу клетки,
он дернул за веревку, поднял дверь и, спустя минуту, громадный лев кинулся в
деревню.
     Воины  возвратившись  после  напрасных поисков Тарзана, увидели,  как в
свете костра опять появился лев...
     А!  Вот  опять этот  демон! Он  хочет повторить свою шутку?  Неужели он
думает, что может дважды одурачить людей Мбонги, великого вождя, одним и тем
же способом в  такое короткое время? Они ему покажут. Они долго ждали такого
случая. Нужно навсегда избавиться от этого страшного демона джунглей.
     Все, как один человек, бросились вперед  с поднятыми копьями. Женщины и
дети вышли из хижин, чтобы присутствовать  при убийстве демона. Лев повернул
к ним сверкающие глаза, а потом кинулся навстречу приближавшимся воинам.
     С криками дикой радости и торжества шли они  к нему, угрожая копьями...
Демон попался! Но тут вдруг не демон, а Нума-лев с ужасным ревом бросился на
чернокожих.
     Люди  Мбонги  встретили Нуму копьями  и насмешливыми  криками.  Плотной
черной массой ожидали они приближения демона: правду сказать, под их внешней
храбростью таился жуткий страх, дело могло кончиться не совсем благополучно.
Что, если это странное существо способно оказаться неуязвимым для их оружия?
Тогда оно сумеет покарать их за дерзость!
     Нападающий  лев был слишком похож на настоящего  -- они заметили  это в
короткий миг  нападения, но  они знали, что  под мохнатой шкурой  скрывается
белый демон. Может быть, он не устоит против такого множества  боевых копий?
На переднем  плане стоял с заносчивым видом огромный молодой воин  в  полном
расцвете силы и  юности.  Вы подумали, пожалуй,  что он боится?  Кто угодно,
только не он! Он засмеялся, когда Нума устремился к  нему, и наклонил копье,
направляя  острие к широкой  груди.  Лев  кинулся  на  него.  Огромная  лапа
оттолкнула тяжелое боевое копье  и разломала его  на куски, как человеческая
рука ломает сухую ветку.
     Чернокожий упал наземь. Другой удар тут же раздробил ему череп.
     Лев  оказался посреди воинов,  он  кидался на них, царапаясь и  кусаясь
направо  и  налево.  Они  недолго  могли  устоять,  и  человек  десять  были
растерзаны, прежде чем остальным удалось  спастись от этих ужасных когтей  и
сверкающих клыков...
     Жители деревни в ужасе разбежались в разные стороны.
     Ни  одна  хижина  не казалась  достаточно  надежным  убежищем от  Нумы,
который  бродил теперь  по деревне. Перепуганные негры  перебегали  из одной
лачуги в  другую, в  то  время как Нума  останавливался  над убитыми,  махал
хвостом  и рычал, сверкая глазами. Наконец, кто-то из  негров широко раскрыл
деревенские ворота, а  сам спрятался на дереве по другую сторону ограды. Его
товарищи последовали за ним, как стадо баранов,  и в  конце концов в деревне
остались только лев и убитые им воины. Сидя на деревьях, люди Мбонги видели,
как  лев наклонил свою огромную голову, схватил за плечо одну из своих жертв
и медленным величественным шагом прошел по  деревенской улице через открытые
ворота   в  джунгли.  Они  видели  это   и  дрожали,  а  с  другого   дерева
Тарзан-обезьяна смотрел и улыбался.
     Целый  час прошел  после исчезновения льва с его  добычей,  прежде  чем
чернокожие решились сойти с деревьев и вернуться в деревню.  Глаза у них все
еще выкатывались из орбит от страха, и они дрожали всем телом --  не столько
от ночной свежести, сколько от боязни.
     -- И  сначала,  и потом -- это был он! -- пробормотал один воин. -- Это
был демон!
     --  Он  превратился  изо льва  в  человека и опять обратно  во льва! --
прошептал другой.
     -- Он утащил Мвизу  в лес и теперь пожирает его, -- сказал, вздрагивая,
третий.
     -- Нам  теперь  здесь не житье! -- стонал  четвертый.  -- Заберем  наши
пожитки и пойдем  искать другого места для деревни,  куда-нибудь подальше от
демона.
     Но с наступлением утра  к  ним вернулось мужество, и ночные испытания и
страхи не имели  других последствий, кроме того, что у  них увеличился страх
перед Тарзаном и усилилась вера в его сверхъестественное происхождение.
     Таким   образом,  возрастали  слава  и   власть   человека-обезьяны   в
таинственной глуши диких джунглей. Он царил там, как самый могущественный из
зверей. Он был таким благодаря человеческому  разуму, который  руководил его
гигантскими мускулами и его безупречным мужеством.
     XII
     ТАРЗАН СПАСАЕТ ЛУНУ
     На  безоблачном  небе сияла луна, огромная,  серебристая. Она  казалась
настолько близкой к земле, что можно было удивляться, как она не задевает за
шелестящие верхушки деревьев.
     Была  ночь, и Тарзан  бродил  по джунглям -- Тарзан,  человек-обезьяна,
великий воин,  могучий охотник. Почему  он блуждал  здесь среди темных теней
мрачного  леса,  он и  сам  не сумел бы  вам сказать. Он не  был голоден, он
хорошо  поел  в  этот день,  и остатки его  добычи были спрятаны в  надежном
месте,  чтобы послужить  ему еще раз,  когда  появится  аппетит. Может быть,
радость  жизни  побуждала  его покинуть  свое ночное ложе на  дереве,  чтобы
отдать свои  силы и чувства  тропической  ночи в  джунглях; Тарзаном  всегда
владела и управляла в его жизни острая жажда знания.
     Джунгли,  возглавляемые   Куду-солнцем,  совсем  другие,  чем  джунгли,
принадлежащие Горо-луне...
     У  дневных  джунглей свой  особый  вид,  свои  светотени,  свои  птицы,
растения  и звери; их шум -- дневной шум. Свет и тени ночных джунглей так же
отличаются от них, как отличается свет и тень другого мира от мира нашего. В
джунглях Горо  и звери,  и растения,  и  птицы совсем  иные, чем  в джунглях
Куду-солнца.
     Из-за этих различий Тарзан любил изучать ночные джунгли. Жизнь была там
не  только  совсем  другой,  но  она  была богаче  романтикой  и количеством
впечатлений;  она была также обильнее опасностями, а  для Тарзана-обезьяны в
опасности заключался весь вкус жизни.
     Ночной  шум  джунглей, рычанье льва,  крик  леопарда,  чудовищный  смех
Данго-гиены были музыкой для слуха человека-обезьяны.  Мягкие шаги невидимых
ног, шуршанье  листьев и трав под ногами хищных зверей, блеск опаловых глаз,
горящих  во мраке, миллионы звуков, знаменующих многообразную жизнь, которую
можно  было слушать и обонять, но редко  видеть -- все это составляло особый
соблазн для Тарзана.
     Этой ночью  он  сделал большой круг:  сначала к востоку, потом к югу, а
теперь поворачивал  обратно к  северу. Его глаза,  уши  и чуткие  ноздри все
время  были  начеку.  К  знакомым  ему звукам  примешивались  чуждые  звуки,
чарующие  звуки,  которых ему никогда не приходилось  слышать в течение дня,
пока Куду не уходил в свое убежище за далекой чертой большой воды; эти звуки
принадлежали  Горо-луне  и таинственному периоду  ее владычества.  Они часто
заставляли Тарзана глубоко задумываться. Они сбивали его с толку, так как он
считал, что при его знании джунглей  там не  может быть  ничего необычного и
незнакомого  для  него.  Он думал иногда,  что подобно  тому, как  краски  и
очертания изменяют ночью свой обычный  дневной  вид, так и звуки  становятся
иными  с  уходом Куду  и  появлением Горо. И эти мысли вызывали в его  мозгу
смутное  предположение, что,  вероятно,  сами  Горо и  Куду  влияют  на  эти
перемены.  Отсюда естественно произошло  то, что он стал  наделять  солнце и
луну  индивидуальностью настолько  же реальной, как его  собственная. Солнце
было  живым существом,  оно управляло днем. Луна, одаренная умом и чудесными
силами, господствовала над ночью.
     Так работал неразвитой  человеческий  ум, нащупывая среди ночного мрака
объяснение тем явлениям, которых он не мог осязать, обонять и слышать, и тем
великим неведомым силам природы, которых он не мог видеть.
     Когда Тарзан, совершая свой большой  круг, снова повернул на  север, до
его ноздрей донесся запах Гомангани,  смешанный  с едким  запахом древесного
дыма...  Человек-обезьяна  быстро  устремился по направлению запаха.  Вскоре
сквозь листву перед ним  просочился  багровый свет большого костра,  и когда
Тарзан  остановился среди ближайших к нему  деревьев,  он  увидел  полдюжины
черных воинов,  столпившихся у  огня.  Это, очевидно, был охотничий отряд из
деревни  Мбонги,  застигнутый  в джунглях ночью.  Они построили  вокруг себя
ограду из  терновника, в  надежде, что  она с помощью костра отобьет охоту у
четвероногих хищников кидаться сюда.
     Но, очевидно, страх,  с которым  они здесь  притаились, доказывал,  что
надежда не может заменить уверенности. Нума  и Сабор уже рычали в  джунглях,
направляясь сюда.  Здесь были также и другие  твари, прятавшиеся  в  тени за
пределами огня. Тарзан видел  их  сверкающие  желтые  глаза. Чернокожие тоже
увидели их и вздрогнули. Один из них встал и, схватив горящую головню, кинул
ее  туда,  и  глаза  немедленно  исчезли.  Чернокожий  уселся снова.  Тарзан
заметил, что через несколько минут глаза  стали  снова появляться по два, по
четыре...
     Потом  подошли  Нума-лев   и  Сабор,   его   подруга.  Остальные  глаза
разбежались  направо  и налево, едва только послышалось  угрожающее  рычание
крупных кошек, и тогда лишь огромные зрачки четвероногих людоедов загорелись
среди мрака. Несколько чернокожих бросились  лицом на землю и  застонали, но
тот,  кто раньше кинул горящую головню, бросил теперь другую прямо  в  морды
голодных  львов,  и  горящие глаза львов также исчезли,  как  исчезли прежде
другие  огоньки.  Тарзан  был  сильно  заинтересован.  Он  понял,  для  чего
чернокожие  поддерживают  огонь ночных  костров, кроме других, уже  знакомых
ему, надобностей: тепла, света и приготовления  еды. Звери  джунглей боялись
огня, и огонь  мог до некоторой степени  служить  защитой от них. Тарзан сам
испытывал какую-то  боязнь  перед  огнем.  Однажды  он, исследуя  в  деревне
покинутый   костер,  поднял  горящий  уголь.  С   тех  пор  он  держался  на
почтительном  расстоянии  от  костров,  подобных   виденному.  Одного  опыта
оказалось достаточно.
     В течение  двух-трех  минут после того, как  чернокожий бросил головню,
глаза  не появлялись, хотя  Тарзан и слышал со  всех сторон мягко  ступающие
шаги вокруг себя.  Потом снова сверкнули  двойные огненные точки, означающие
возвращение  владыки джунглей, а минуту спустя немного пониже,  показались и
глаза  Сабор,  подруги  льва.  В  течение  некоторого времени  они  сверкали
пристально и неподвижно -- созвездия хищных звезд среди ночи джунглей. Затем
лев медленно подошел к ограде,  где притаился,  дрожа от страха, только один
негр. Когда одинокий страж увидел льва, он кинул вторую головню.  Нума опять
удалился,  а  за ними  Сабор-львица; но  на  этот раз они  ушли  недалеко  и
ненадолго.  Они почти сейчас же вернулись и стали бродить вокруг ограды, все
время обращая  глаза к костру  и  глухо рыча от  досады. Позади них сверкали
пылающие  глаза менее  крупных зверей,  и  вскоре  черные джунгли  озарились
вокруг всего лагеря негров маленькими огненными точками.
     Черный  воин  бросал  одну  за другой  свои жалкие  головни;  но Тарзан
заметил,  что  Нума  вскоре  совсем  перестал  обращать  на  них   внимание.
Человек-обезьяна  узнал по голосу Нумы, что лев голоден и хочет во что бы то
ни стало  насытиться одним из Гомангани; но осмелится ли он  подойти ближе к
страшному огню?
     Как  только эта  мысль промелькнула  у  Тарзана,  Нума  прекратил  свое
беспокойное  блуждание  и повернулся  к  ограде.  Одно  мгновение  он  стоял
неподвижно и лишь нервно двигал кончиком хвоста, затем решительно направился
к костру, в то время как Сабор продолжала беспокойно бродить взад и вперед в
темноте.
     Чернокожий воин закричал своим  товарищам, что лев приближается, но его
товарищи были слишком охвачены ужасом. Они только столпились теснее и завыли
громче прежнего.
     Схватив горящую ветку, черный человек  кинул ее прямо в  львиную морду.
Послышалось  злобное  рычание, и в ту же  секунду одним прыжком дикий  зверь
свалил  ограду; в это же мгновение черный воин почти с одинаковой  быстротой
раздвинул  ограду  с  другой  стороны  и,  уже   не  считаясь  ни  с  какими
опасностями, притаившимися во мраке ночи, бросился к ближайшему дереву.
     Нума выскочил из ограды почти  в ту  же  минуту, как вскочил в нее, но,
пересекая  низкую стену терновника, он уже  уносил с собой  кричащего негра.
Протащив свою жертву  по земле, он вернулся к Сабор. Львица присоединилась к
нему, и  оба  продолжали  путь  в темноте, и  их дикое  рычание  сливалось с
пронзительными криками обреченного человека.
     Отойдя  подальше   от  огня,   львы  остановились,  затем   послышалось
прерывистое ворчание, и почти  тотчас  же  крики и стоны негра  прекратились
навеки.
     Прошло несколько минут.  Нума снова появился  в свете огня. Он еще  раз
совершил прогулку через ограду и снова разыгралась жуткая драма уже с другой
кричащей жертвой.
     Тарзан встал и лениво потянулся. Развлечение начинало надоедать ему. Он
зевнул  и пошел к  своей  просеке, где его племя  улеглось  спать  на ветвях
деревьев вокруг прогалины.
     Он отыскал привычную удобную развилину  среди ветвей и свернулся на сон
грядущий; но ему не хотелось спать. Он  долгое время  лежал, думая и мечтая,
смотрел  на небо и  наблюдал  за луной  и звездами.  Он хотел знать, что они
такое, и  какая сила не дает им  упасть. У него  был пытливый ум. Его всегда
одолевали  вопросы относительно всего, что  происходило  вокруг; но  не было
никого,  кто мог бы  ответить на  эти  вопросы...  С детства  он стремился к
знанию  и  теперь,  не  обладая почти  никакими  познаниями, был преисполнен
огромным, неудовлетворенным любопытством ребенка...
     Ему было мало  знать, что такие-то  явления  происходят... Он стремился
понять, почему они происходят? Он хотел  знать, что именно является причиной
их возникновения. Тайна жизни  бесконечно интересовала его. В чудо смерти он
совершенно   не   мог  проникнуть.  Бесконечное  число   раз  он   подвергал
исследованию убитых им жертв, чтобы  знать, что таится у них  внутри, и  где
скрыт источник  жизни. Неоднократно он  вскрывал у убитых грудную полость  и
успевал заметить, что сердце у них все еще билось.
     Он  вывел  из  опыта,  что   нож,   пробивающий  этот  орган,  вызывает
немедленную смерть в девяти случаях из  десяти, в то время как можно ударить
противника  бесчисленное множество раз в другие места, и он даже не потеряет
возможности двигаться. Тогда Тарзан начал считать сердце или, как он называл
его "красную вещь, которая дышит",  центром или  началом  жизни. Мозга и его
деятельности  он совсем не мог понять. Тот факт, что ощущения внешних чувств
передаются мозгу и в нем переводятся, классифицируются и дополняются, лежал,
конечно,  вне его понимания.  Он думал, что пальцы  сами получают  сведения,
когда что-нибудь осязают, глаза сами познают то или иное, когда видят,  уши,
когда слышат, нос, когда обоняет.
     Он считал свое горло, свою кожу и волосы тремя главными центрами жизни.
Когда Кала  была убита, он испытал  своеобразное чувство, словно ему сдавили
горло;  соприкосновение с Хистой-змеей  вызывало неприятное ощущение  в коже
всего тела; а приближение врага заставляло волосы на голове вставать дыбом.
     Вообразите себе, если  можете,  ребенка, всецело захваченного  чудесами
природы,  переполненного  недоумением и окруженного только зверями джунглей,
для  которых  его  вопросы  так же непонятны, как  санскритский язык.  Когда
Тарзан спрашивал  Гунто, отчего идет дождь, огромная  старая обезьяна только
смотрела  на  него  с  минуту  с немым удивлением  и  возвращалась  к  своей
интересной и полезной ловле мух, а когда он осведомлялся у  Мамги, старой и,
должно быть, мудрой обезьяны, по какой причине одни цветы закрываются, когда
Куду  покидает  небо, а другие открываются,  -- он  с  удивлением узнал, что
Мамга никогда не замечала этих  интересных  фактов,  хотя умела определить с
точностью до одного вершка, где прячутся самые жирные земляные черви.
     Для  Тарзана  эти явления  были чудесами.  Они говорили  его  разуму  и
воображению. Он видел, как цветы открываются  и закрываются, видел некоторые
растения,  всегда  обращенные к  солнцу; видел, что листья  шевелятся,  даже
когда  нет  ветерка; видел,  как лианы  ползут,  словно  живые  существа, по
стволам  и  ветвям  больших деревьев.  Для  Тарзана-обезьяны цветы, ползучие
растения и деревья были живыми существами. Он часто разговаривал с ними, как
с  Горо-луной, и Куду-солнцем, но они,  к его  постоянному разочарованию, не
отвечали. Он задавал им вопросы, но они не могли ответить, хотя он знал, что
шепот листьев -- их язык, ведь это они разговаривают между собой.
     Ветер  он считал детенышем деревьев и травы. Он думал, что они, качаясь
взад и вперед, создают его. Никаким другим образом не  мог он объяснить этот
феномен. Дождь он в конце концов  приписывал звездам, луне  и солнцу; но его
гипотеза была совсем некрасива и непоэтична.
     В  эту ночь,  когда Тарзан лежал, задумавшись  в  ожидании  сна, в  его
богатом  воображении  внезапно  блеснуло  объяснение  звезд и  луны. Он этим
сильно  взволновался. В ближайшей развилине  спал  Тог. Тарзан  перебрался к
нему.
     -- Тог! -- закричал он.
     Крупный  самец  тотчас  же проснулся  и ощетинился, почуяв  опасность в
ночном призыве.
     -- Взгляни, Тог! -- воскликнул Тарзан, указывая на звезды. -- Посмотри:
это глаза  Нумы  и Сабор,  Шиты и Данго.  Они  выжидают  вокруг Горо,  чтобы
кинуться и убить его. Ты  видишь глаза, рот и нос у Горо. А свет, сияющий на
его лице, это отражение костра, который  он устроил, чтобы отпугнуть  Нуму и
Сабор, Данго и Шиту. Всюду вокруг него глаза,  Тог! Ты можешь их  видеть. Но
они не  решаются слишком  близко подойти к  огню.  Они боятся костра. Костер
спасает Горо от  Нумы.  Ты  видишь их, Тог!  Когда-нибудь  ночью Нума  будет
голоден  и  сильно  раздражен,  и   тогда  он  перескочит  через  терновник,
окружающий  Горо, и у  нас не будет больше света ночью, ночь  будет  черной,
такой черной,  как она  бывает, когда Горо ленится вставать и спит всю  ночь
или  же  предпочитает  блуждать  по небу  днем,  забывая  о  джунглях  с  их
обитателями.
     Тог тупо  посмотрел на  небо, потом на  Тарзана. Упал  метеор, прорезав
огненный путь по небу.
     -- Взгляни! -- вскрикнул Тарзан. -- Горо кинул огненную головню в Нуму.
Тог заворчал.
     -- Нума там внизу, -- сказал он. -- Нума не охотится над деревьями.
     Но  он посмотрел  с любопытством  и  некоторым  опасением  на блестящие
звезды  над собой, точно видел их впервые. Несомненно. Тог  сейчас  в первый
раз обратил внимание на звезды, хотя они появлялись на  небе над  ним каждую
ночь. Для Тога они были то же, что роскошные цветы джунглей  -- он не мог их
есть, потому и игнорировал.
     Тог  беспокоился и нервничал.  Он  долгое время не мог заснуть и лежал,
наблюдая  за  звездами  --  за  горящими глазами хищных  зверей,  окружающих
Горо-луну,  при свете  которой  обезьяны  плясали, ударяя  по своим глиняным
барабанам. Если  Нума съест Горо, то больше уже не будет танца Дум-Дум.  Тог
был  подавлен этой  мыслью.  Он  посмотрел на Тарзана с  некоторой  опаской.
Отчего его  друг  так отличался  от других членов его племени? Никто из тех,
кого знал Тог, не имел таких странных мыслей, как Тарзан.
     Обезьяна-самец почесал в голове и стал смутно  соображать, надежный  ли
товарищ  Тарзан?  Но  затем он  медленно  припомнил  кропотливым  умственным
процессом, что Тарзан  оказывал ему  больше услуг, чем все  другие обезьяны,
даже самые сильные и умные самцы племени.
     Ведь  именно Тарзан освободил его от чернокожих  в то время, когда  Тог
полагал, что Тарзан хочет утащить Тику. Ведь Тарзан спас маленького детеныша
Тога от смерти, Тарзан же изобрел и выполнил великолепный план преследования
похитителя Тики и спас ее от пленения.
     Тарзан боролся и проливал свою кровь в угоду Тогу столько раз, что Тог,
хотя и был только грубой обезьяной, все же сохранил преданность, которую уже
ничто  не  могло  искоренить; его дружба с Тарзаном вошла в привычку,  стала
традицией,  которая  будет  существовать,  пока  будет существовать  Тог. Он
никогда не выказывал внешних проявлений  привязанности, он рычал на Тарзана,
как  и на других самцов, если они  слишком близко подходили к нему во  время
еды, но он умер бы ради Тарзана. Он знал это,  и Тарзан это тоже  знал. Но о
таких  вещах обезьяны  не говорят,  их лексикон  в том,  что касается  более
утонченных инстинктов, состоит из  дел, а не из слов.  Тог был  взволнован и
долго не мог заснуть, думая о странных словах товарища.
     На следующий  день Тог снова  вспомнил о них,  и  без  всякой  мысли  о
предательстве сообщил  Гунто  слова  Тарзана  о глазах хищников,  окружающих
Горо, и о том, что рано или поздно Нума нападет на самца Горо и сожрет  его.
Для  обезьян все крупные предметы  в природе --  самцы, и потому  Горо,  как
самое крупное явление на ночном небе, считался у них самцом.
     Гунто  откусил  кожицу с  мозолистого пальца и  припомнил,  что  Тарзан
однажды говорил, будто деревья беседуют между собой, а Газан  передавал ему,
что  он  видел  человека-обезьяну  танцующим  при  лунном  свете  наедине  с
Шитой-пантерой.  Они не знали, что  Тарзан поймал  веревкой  дикого  зверя и
привязал его к  дереву, а  потом спустился  на землю, и  там  прыгал  вокруг
кошки, вставшей на дыбы, и этим дразнил ее.
     Другие  рассказывали о том,  что видели, как  Тарзан  катается на спине
Тантора-слона;  о том, что он привел к племени черного  мальчика Тяйбо,  и о
таинственных вещах,  с  которыми он имеет дело в странном  убежище на берегу
моря. Они никогда  не могли понять его книг. И после того, как он показал их
одному или двум  членам племени и  увидел,  что  даже картинки не производят
никакого впечатления на их мозг, он оставил это.
     -- Тарзан -- не  обезьяна, -- сказал  Гунто, -- он приведет Нуму, чтобы
съесть нас, как он заставляет его съесть Горо. Нам бы следовало его убить!
     Тог сразу  ощетинился. Убить  Тарзана?  Вы прежде должны убить Тога, --
сказал он и пошел на охоту.
     Но  другие  присоединились к  заговорщикам.  Они вспомнили разные дела,
совершенные Тарзаном -- таких вещей обезьяны не делают и понять их не могут.
Гунто снова высказал мнение,  что Тармангани, белую обезьяну, следует убить.
Остальные, придя в ужас  из-за услышанных ими рассказов  и думая, что Тарзан
намеревается   погубить  Горо,  встретили   это  предложение   одобрительным
рычанием,
     Среди  них находилась  Тика.  Она  слышала все  это;  но она  ничего не
промолвила в  поддержку  этого плана. Вместо  того, она  только ощетинилась,
оскалив клыки, а потом отправилась искать Тарзана,  но ей не  удалось  найти
его, так как он бродил далеко в поисках дичи. Зато она нашла Тога и сообщила
ему о  том, что  замышляют  другие; крупный самец  топнул  ногой  о  землю и
зарычал. Его налитые кровью глаза загорелись злобой, верхняя губа поднялась.
обнажая боевые клыки, и шерсть у него на хребте встала дыбом, но в это время
между веток промелькнул маленький зверек, и Тог кинулся, чтобы его схватить.
Он  в одну минуту  забыл свою  ярость  против  врагов своего друга; но таков
характер обезьяны.
     На  расстоянии  нескольких  миль  отсюда, Тарзан-обезьяна  в  это время
развалился  на  широкой  голове Тантора-слона. Он  щекотал  его за огромными
ушами концом заостренной палки и беседовал с громадным толстокожим обо всем,
что наполняло его черноволосую голову.  Тантор понимал очень мало или совсем
ничего не понимал из того. что ему говорили. Но Тантор был хороший слушатель
Качаясь  из стороны  в  сторону,  он  стоял,  наслаждаясь  обществом  своего
любимого друга и проникаясь очаровательным ощущением щекотки.
     Нума-лев, почуяв запах человека,  осторожно проследил  за  ним, пока не
увидел свою добычу  на  голове могучего обладателя клыков; тогда он повернул
обратно с рычанием и ворчанием, чтобы отыскать более подходящие  условия для
охоты.
     Слон,  в свою  очередь, уловил  запах  льва,  принесенный  ему играющим
ветерком,  и,  подняв хобот,  громко закричал.  Тарзан томно потянулся, лежа
спиной во всю  длину на шероховатой  коже. Мухи роились  вокруг  лица; но он
лениво отгонял их густой веткой, сорванной с дерева.
     --  Тантор,  --  говорил  он,  -- хорошо  быть  живым!  Хорошо лежать в
прохладной тени! Хорошо глядеть на зеленые тени! Хорошо  глядеть на деревья,
на яркую окраску  цветов, на все, что Куду-солнце устроил здесь  для нас. Он
очень добр к нам, Тантор; он дал  тебе  нежные  листья, и кору,  и роскошную
траву для питания; мне он дал Бару, и Хорту, и Низу, плоды, орехи и коренья.
Он для каждого запасает ту пищу,  которая ему больше нравится. Единственное,
что он  требует, это,  чтоб  мы оказались  достаточно сильными  или хитрыми,
чтобы пойти и взять ее. Да, Тантор, жить хорошо! Мне смерть ненавистна!
     Тантор издал  слабый звук горлом и изогнул хобот кверху для того, чтобы
поласкать хоботным пальцем щеку человека-обезьяны.
     -- Тантор, -- вдруг сказал Тарзан, -- поверни обратно  и иди к  племени
Керчака, большой обезьяны! Тарзан хочет приехать домой на твоей голове, а не
идти пешком.
     Обладатель клыков повернул обратно  и побрел вдоль по широкой тропинке,
под сводами ветвей,  иногда останавливаясь,  чтобы  сломать нежную ветку или
отодрать съедобную  кору ближайшего дерева. Тарзан  растянулся лицом вниз на
голове и спине слона, ноги его висели по обеим сторонам, ладони поддерживали
голову, локти покоились  на  широком  черепе животного. И таким образом  они
отправились, не спеша, к месту собрания племени.
     Как раз перед самой просекой появилась с противоположной стороны другая
фигура -- хорошо сложенный черный воин, осторожно пробиравшийся по джунглям.
Он  был  начеку,  ожидая  многочисленных опасностей,  которые могли  повсюду
таиться на пути.  Ему  удалось пройти под  обезьяньим караульщиком, который,
расположившись на большом дереве, охранял дорогу с юга.
     Обезьяна позволила Гомангани пройти  без задержек, так  как видела, что
он  один; но  в ту  минуту, когда воин  вошел в просеку,  громкое  "Криг-а!"
раздалось сзади него, и вслед за этим последовал целый хор откликов с разных
сторон в то время, как крупные самцы кинулись вперед сквозь ветви деревьев в
ответ на призыв товарища.
     Негр остановился при первом же крике и  оглянулся кругом.  Он ничего не
мог видеть, но  он хорошо знал голоса волосатых обитателей деревьев, и он, и
его родичи боялись эти  зверей, не  только  из-за их силы  и жестокости,  но
также  из-за  суеверного  страха  перед   человекоподобными  обезьянами.  Но
Булабанту не  был трусом. Он слышал  повсюду вокруг  себя голоса обезьян; он
знал,  что  спасение, по всей  вероятности,  невозможно, поэтому  он стоял с
копьем наготове в руке и с воинственным криком, дрожащим на губах. Он дорого
продаст свою жизнь, он, Булабанту, младший вождь деревни Мбонги.
     Тарзан  и Тантор были недалеко, когда первый крик часового  прозвучал в
тиши  джунглей.  С быстротой  молнии  спрыгнул  Тарзан  со  спины  слона  на
ближайшее дерево и уже проворно мчался по направлению  к просеке, прежде чем
замерло эхо  первого "Криг-а!". Когда он явился на  место,  то увидел дюжину
самцов,  окруживших  Гомангани.  С криком, от которого стыла  кровь,  Тарзан
бросился  в атаку. Он  ненавидел черных  еще больше, чем обезьяны,  и  здесь
представлялся случай убийства.
     -- Что сделал Гомангани? Он, может быть, убил кого-нибудь из племени?
     Тарзан спросил  об этом ближайшую обезьяну.  Нет,  Гомангани никому  не
причинил вреда. Газан, бывший  на страже, увидел, как  он шел по лесу. Газан
закричал -- вот и все.
     Человек-обезьяна протолкнулся вперед, раздвигая круг самцов; ни один из
них не  довел себя до  такой степени ярости, чтобы броситься в атаку. Тарзан
встал так,  чтобы  иметь возможность вблизи  рассмотреть черного.  Он  сразу
узнал этого  человека. В  прошлую  ночь он  видел его  в борьбе с  огненными
глазами перед костром, в  то время,  как его товарищи  ползали в грязи у его
ног, слишком перепуганные, чтобы даже защищаться.
     Это был храбрый  человек, а Тарзан  глубоко восхищался храбростью. Даже
его  ненависть  к  черным  была  менее  сильной страстью, чем его поклонение
мужеству.  Он во всякое  время обрадовался бы возможности сразиться с черным
воином, но этого  воина ему не хотелось убивать;  он  смутно чувствовал, что
этот человек  заслужил право на жизнь, так храбро защищая ее в прошлую ночь,
и ему не нравилось неравенство шансов, противопоставленных одинокому воину.
     Он обратился к обезьянам.
     Ступайте есть!  --  сказал он. -- Предоставьте Гомангани спокойно  идти
своей дорогой. Он  нам не  причинил  вреда, а прошлой ночью я  видел, как он
боролся с Нумой и Сабор  огнем, совсем один в джунглях. Он -- храбрый. Зачем
нам убивать храбреца, не напавшего на нас? Отпустите его!
     Обезьяны зарычали. Им это не понравилось.
     -- Убьем Гомангани! -- закричал один.
     -- Да, -- заревел другой, -- убьем Гомангани и Тармангани заодно.
     -- Убьем белую обезьяну! -- вскрикнул Газан. -- Это совсем не обезьяна,
но Гомангани, с которого снята кожа.
     -- Убьем Тарзана! -- ревел Гунто.
     -- Убьем! Убьем! Убьем!
     Самцы, наконец, довели  себя до безумной  жажды  кровопролития,  но это
было направлено больше  на  Тарзана,  чем  на негра.  Вдруг  косматая фигура
пронеслась мимо них, отбрасывая в сторону тех, кто  попадался ей на  дороге,
подобно  тому, как сильный  человек раскидывает  ребятишек.  Это был  Тог --
огромный, свирепый Тог.
     -- Кто сказал "Убьем Тарзана!" -- закричал он. -- Тот, кто хочет  убить
Тарзана, должен также убить Тога. Кто может убить Тога? Тог вырвет у вас все
внутренности и будет кормить ими Данго.
     --  Мы  вас обоих можем убить,  -- возразил Гунто.  -- Нас много, а вас
мало.
     И он был  прав.  И  Тарзан понимал, что он прав. И Тог  это знал, но ни
тот,  ни другой не  хотели  допустить этой  возможности.  Это не в характере
обезьяньих самцов.
     -- Я --  Тарзан!  --  кричал  человек-обезьяна. -- Я -- Тарзан! Великий
охотник! Могучий воин! В джунглях нет никого выше Тарзана!
     Тогда, один  за  другим, самцы противной стороны стали  рассказывать  о
своих  доблестях и своей храбрости. И в это время бойцы придвигались друг  к
другу  все ближе и ближе. Таким  способом  самцы доводят  себя до настоящего
азарта, прежде чем начать борьбу.
     Гунто подошел на  несгибающихся  ногах  близко к Тарзану  и фыркнул  на
него,  оскалив клыки. Тарзан издал глухое, угрожающее  рычание. Они способны
повторять  эти приемы  дюжину раз  подряд;  но рано  или поздно  один  самец
сцепится  с другим, и тогда вся чудовищная куча бросится на добычу, разрывая
ее на части и истязая ее.
     Булабанту, негр, стоял  с широко открытыми и удивленными  глазами с той
минуты,  как  увидел, что к нему мимо  обезьян приближается Тарзан. Он много
слышал  об  этом  демоне,  который  жил  с волосатыми жителями деревьев.  Но
никогда  до сих  пор он еще  не видел его при свете дня.  Он довольно хорошо
представлял его себе по описаниям и  благодаря мимолетным взглядам,  которые
ему удавалось бросить на Тарзана, когда человек-обезьяна проходил  в деревню
Мбонги-вождя  ночью,  чтобы проделать  одну  из своих многочисленных  жутких
шуток.
     Булабанту, конечно,  не мог ничего понять  из того, что произошло между
Тарзаном  и  обезьянами;  но  он  видел,  что  человек-обезьяна  и  один  из
крупнейших самцов были в ссоре с остальными. Он видел, что эти двое стояли к
нему спиной и отделяли его от большинства племени, и он догадался, хоть  это
и  казалось ему  неправдоподобным,  что они, должно быть,  защищают его.  Он
знал, что Тарзан однажды пощадил жизнь Мбонги-вождя, и что  он оказал помощь
Тяйбо  и  его  матери,  Момайе. Легко  могло  случиться,  что  он  поможет и
Булабанту;  но как он это сделает? Булабанту угадать  этого  не  мог,  и,  в
сущности  говоря,  этого не знал  и сам Тарзан, потому что против  него было
слишком много врагов.
     Гунто и прочие обезьяны медленно  отталкивали Тарзана  и  Тога назад  к
Булабанту. Человек-обезьяна вспомнил  свои  слова, сказанные Тантору немного
времени  тому  назад:  "Да,  Тантор,   жить  хорошо!  Мне  смерть  была   бы
ненавистна!" -- А теперь он знал, что ему придется умереть, потому что злоба
крупных самцов против него быстро  росла.  Многие  из  них всегда ненавидели
его; они все относились к  нему подозрительно. Они знали,  что  он не такой,
как они. Тарзан  знал, что он  -- человек. Он это понял, благодаря  книгам с
картинками, и очень гордился этим отличием.
     Гунто  готовился к нападению. Тарзан знал  все  признаки. Он  знал, что
большинство  самцов нападет вместе  с Гунто. Тогда все будет кончено. Что-то
зашевелилось среди зелени на  противоположной стороне просеки. Тарзан увидел
это как раз в  тот момент, когда Гунто, с ужасающим криком вызывающей на бой
обезьяны,  бросился, наконец,  вперед.  Тарзан  издал своеобразный  призыв и
затем  согнулся,  чтобы  встретить  атаку. Тог тоже  согнулся, а  Булабанту,
убедившись теперь, что эти двое сражаются на его стороне, нацелил свое копье
и вскочил между ними, чтобы встретить первый удар врага.
     И в это именно мгновение огромная туша ворвалась из джунглей в просеку.
Пронзительный крик  взбешенного  слона  покрыл вопли антропоидов,  и  Тантор
быстро  пронесся через  просеку  на помощь  своему  другу.  Гунто  так  и не
сцепился с  человеком-обезьяной.  Ни с той,  ни с другой стороны  клыкам  не
пришлось вонзиться в мясо. Ужасающий отзвук  боевого клича  Тантора заставил
самцов спрятаться по деревьям, ворча и ругаясь. Тог  убежал с ними. Остались
только Тарзан  и  Булабанту. Последний  сохранял свою  позицию,  потому  что
видел,  что демон не убегает, и  у  него хватило мужества встретить  верную,
ужасную смерть рядом с тем, кто явно шел на гибель ради него.
     Но немало удивился Гомангани,  когда увидел, что могучий  слон внезапно
остановился перед  человеком-обезьяной  и  стал  ласкать  его своим  длинным
извивающимся хоботом.
     Тарзан обернулся к негру.
     -- Ступай! -- сказал  он на языке обезьяны и сделал жест по направлению
деревни Мбонги.
     Булабанту понял движение, но не слова, и повиновался, не теряя времени.
Тарзан постоял, наблюдая за ним, пока он не  исчез. Он знал, что обезьяны за
ним не  последуют.  Затем он сказал слону: "Подними  меня!" --  и обладатель
клыков легко перебросил его на свою голову.
     --  Тарзан  уходит  в   свое   убежище  у  большой  воды!   --  крикнул
человек-обезьяна  самцам, сидящим на  деревьях. -- Вы все глупцы! Вы глупее,
чем  Ману,  исключая  Тога  и Тику.  Тог и Тика  могут прийти  повидаться  с
Тарзаном, но остальные  пусть  не показываются. У  Тарзана все  покончено  с
племенем Керчака.
     Он пришпорил Тантора носком, и  огромный зверь умчался через просеку, в
то время как обезьяны следили за ними, пока их не поглотили джунгли.
     А на прогалине, где паслось племя, прежде чем спустилась ночь, Тог убил
Гунто, завязав с ним ссору из-за его нападения на Тарзана.
     В  течение месяца племя ничего  не знало о  Тарзане-обезьяне. Многие из
них, весьма вероятно, никогда о нем не  думали, но были и такие, которым его
не  хватало  в большей  степени, чем  они могли себе представить. Тог и Тика
часто желали, чтобы он вернулся, и Тог собирался не один раз пойти навестить
Тарзана в его убежище на морском берегу; но то одно, то другое мешало ему.
     Однажды ночью, когда Тог в бессоннице лежал, глядя на звездное небо, он
вспомнил странные  вещи, которые говорил ему Тарзан; что эти блестящие точки
-- глаза плотоядных, выжидающих  во мраке небесных  джунглей, чтобы кинуться
на Горо-луну и пожрать ее.
     Чем больше он думал над этим вопросом, тем сильнее тревожился.
     И тогда произошло  странное явление. В ту минуту, когда  Тог смотрел на
Горо, он увидел,  что ее часть с одного края исчезла, именно так, как  будто
бы кто-то ее отгрыз. Все шире и шире становилась черная дыра у Горо на боку.
Тог с криком вскочил  на ноги. Его  безумные "Криг-а!" привлекли  к нему все
перепуганное племя, причем все кричали и шумели.
     -- Смотрите!  --  кричал Тог, указывая на  луну. -- Смотрите! Случилось
то, что предсказывал Тарзан. Нума перескочил через  деревья и пожирает Горо.
Вы  осыпали Тарзана ругательствами  и  заставили  его покинуть племя. Теперь
сами видите, как он был умен. Пусть кто-нибудь из вас, ненавидевших Тарзана,
пойдет на  помощь Горо. Посмотрите на глаза,  светящиеся  в темных джунглях,
повсюду окружающие Горо. Он в опасности, и никто не может помочь  ему, кроме
Тарзана. В  скором времени  Нума сожрет  Горо, и у нас  не будет света после
того,  как Куду уйдет  в свое убежище.  Как мы  будем танцевать Дум-Дум  без
света Горо?
     Обезьяны начали дрожать и хныкать. Все проявления сил природы наполняли
их ужасом, так как они не могли их понять.
     -- Ступай  и приведи Тарзана! --  закричал  один, и  они все подхватили
крик. -- Тарзана, приведи Тарзана! Он спасет Горо!
     Но кто должен был отправиться за ним ночью в темные джунгли?
     --  Я пойду, --  добровольно  вызвался  Тог, и  минуту  спустя,  он уже
направлялся среди непроницаемого мрака к маленькой закрытой бухте у моря.
     А  в ожидании  Тарзана племя  с тревогой наблюдало медленное  пожирание
луны. Нума уже выел большой полукруг.
     Во всяком  случае, Горо  будет  окончательно уничтожен  до  возвращения
Куду.  Обезьяны  дрожали при  мысли о  постоянном мраке ночью. Они не  могли
заснуть, беспокойно  возились то  здесь,  то  там,  среди  ветвей  деревьев,
наблюдая за пиршеством смерти, устроенным  небесным Нумой, и прислушиваясь к
возвращению Тога с Тарзаном.
     Горо почти совсем исчез, когда  обезьяны услышали шорох приближения  по
деревьям  тех двух, кого они  ожидали. Но вот наконец Тарзан, сопровождаемый
Тогом, перебросился на ближайшее дерево.
     Человек-обезьяна не стал тратить время на пустые слова. У  него в руках
был  его длинный лук,  а за спиной  висел  колчан, наполненный  отравленными
стрелами,  похищенными им в деревне  черных, также как  и украденный лук. Он
взобрался на большое дерево, поднимаясь все выше и выше, пока не остановился
на небольшом суку, низко пригнувшемся под его тяжестью. Здесь открывался ему
ясный,  ничем  не  заслоненный вид на небо. Он увидел  Горо  и  опустошения,
произведенные голодным Нумой на его блестящей поверхности.
     Подняв лицо к луне, Тарзан  издал  свой ужасающий  клич. Слабо издалека
прозвучало ответное  рычание  льва. Дрожь  пробежала  по обезьянам: небесный
Нума ответил Тарзану!
     Затем человек-обезьяна приладил  стрелу к своему луку и, далеко оттянув
назад  тетиву,  нацелил  конец стрелы  прямо в сердце Нумы, на небо,  где он
лежал, пожирая Горо. С резким звоном пролетела освобожденная стрела в темное
небо. Тарзан-обезьяна снова  и  снова кидал свои  стрелы в Нуму, и  во время
всего этого обезьяны Керчака сбились в кучу от страха. Наконец раздался крик
Тога.
     --  Смотрите,  смотрите! --  воскликнул он. -- Нума  убит!  Тарзан убил
Нуму! Смотрите! Горо выплывает из брюха Нумы!
     И действительно,  луна постепенно  выплывала из того, что ее поглотило,
был ли это  Нума-лев,  или тень от земли.  Но, если  бы  вы сделали  попытку
убедить обезьян племени Керчака, что  совсем не Нума  покушался сожрать этой
ночью Горо,  и что не  Тарзан  спас от ужасной смерти блестящее  божество их
диких  и  таинственных  обрядов, вы  натолкнулись  бы на  затруднения  и  на
необходимость вступить в драку.
     Таким  образом,  Тарзан-обезьяна  вернулся  в  племя  Керчака,  и  этим
возвращением  сделал большой шаг вперед в деле достижения звания обезьяньего
царя. Впоследствии, ему действительно удалось это осуществить, потому что  с
этих пор обезьяны стали взирать на него как на высшее существо.
     Из  всего племени  только один относился  скептически  к  достоверности
чудесного спасения Тарзаном Горо,  и это был, как это  ни  кажется странным,
сам Тарзан-обезьяна.



   Эдгар Берроуз.
   Тарзан и сокровища Опара

     Полный  перевод с последнего  английского издания Л. и Н. Чуковских, Ф.
Маркушевич.
 OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX


     I
     БЕЛЬГИЕЦ И АРАБ
     Только доброе имя  его предков, имя, которое он  сам покрыл несмываемым
позором,  спасло  лейтенанта  Альберта  Верпера  от  разжалования.  Кое-кому
удалось добиться для него  назначения в  один  из  отдаленных военных постов
Конго, и он, таким образом, был избавлен  от тяжелой необходимости предстать
перед  военным  судом.  Альберт  Верпер  знал,  что   военный  суд  наверное
приговорил бы его к расстрелу, и потому первое время  по прибытии в Конго он
был искренне признателен тем, кто его сюда послал.
     Но  шесть  месяцев  постоянного  одиночества,  тягучего  однообразия  и
полнейшей  оторванности от  внешнего  мира  изменили его  взгляд  на вещи  и
отношение к окружающим.
     Он  тосковал по веселой, шумной  жизни Брюсселя, этой оживленнейшей  из
столиц.  Он  никогда так  не  тосковал  при  воспоминании о  совершенных  им
преступлениях.
     Целые  дни проводил он в тяжелом  раздумье,  и  сердце его томилось  от
болезненной жалости к самому себе. В душе его зарождалась глухая ненависть к
людям, пославшим его сюда, к тем самым людям, которым он еще так недавно был
признателен за то, что они избавили его от унижения и позора.
     Чувствуя  свое  бессилие  по  отношению  к сославшим  его  властям,  он
мало-помалу перенес всю накопившуюся в его душе злобу  на представителя этих
властей в Конго -- своего непосредственного начальника.
     Этот офицер был холодный, молчаливый  человек. Он не пользовался особой
любовью своих подчиненных, но черные солдаты его маленького отряда боялись и
уважали его.
     По  вечерам  Верпер  и  его начальник просиживали часами на  веранде их
общей квартиры, молча выкуривая одну  папиросу за другой.  Ни тот, ни другой
не были склонны  прервать молчание. И так как  это  тянулось в течение шести
месяцев, то Верпер  успел  уже к  этому привыкнуть. Но по мере того  как его
ненависть к  капитану  росла и  превращалась  в манию, он стал рассматривать
природную  молчаливость своего  начальника как личное оскорбление  себе. Ему
казалось, что капитан  презирает его за  его  прошлое, и мрачная  злоба  все
росла и  развивалась в его душе,  пока  в один  роковой  вечер  не довела до
убийства.
     Они  сидели  по обыкновению на веранде и  в  молчании  докуривали  свои
папиросы.
     Вдруг  Верпер вскочил.  Глаза  его сузились  и  налились  кровью,  веки
дрожали, пальцы судорожно сжимали рукоять револьвера.
     -- Вы опять оскорбляете меня! --  крикнул он,  подбегая к капитану.  --
Это  в последний раз!  Я благородный  офицер и  не  позволю всякому  подлецу
издеваться над собой!
     Капитан с  удивлением  повернулся к  нему.  Ему уже раньше  приходилось
видеть  людей,  одичавших в джунглях, обезумевших  от  одиночества, гнетущей
тоски и изнуряющей лихорадки. Он встал и протянул руку, чтобы положить ее на
плечо лейтенанта. Он хотел успокоить, образумить его. Но Верпер не понял его
движения:  ему  показалось,  что  капитан  хочет  его  схватить;  дуло   его
револьвера было  на  уровне сердца  капитана, и не  успел  тот  сделать  шаг
вперед, как Верпер нажал собачку.
     Без крика, без стона упал человек на дощатый пол веранды...
     Туман, заволакивавший сознание Верпера, внезапно рассеялся, и он увидел
себя  и свой поступок в таком свете, в  каком  должны были его видеть судьи.
Возбужденные, взволнованные  голоса донеслись до него из помещения солдат; в
темноте кто-то бежал к веранде.
     Вот сейчас  они  схватят его,  убьют,  а если и не убьют, то  свяжут  и
отвезут  вниз   по  Конго,  где  эта  операция  с  неменьшим  успехом  будет
произведена над ним полномочным военно-полевым судом, с той только разницей,
что там она будет произведена со всей торжественностью, требуемой законом.
     Верпер не  хотел умирать.  Никогда прежде не  испытывал он такой  жажды
жизни, как сейчас, когда он и в самом деле лишил себя права жить.
     Люди приближались к нему. Что делать? Он оглянулся вокруг, словно искал
оправдания своему преступлению,  но не нашел ничего, кроме трупа беспричинно
убитого им  человека. В  отчаянии  он повернул в  другую  сторону и бросился
бежать  от приближавшихся солдат.  Он  пробежал через двор, все еще сжимая в
руке  револьвер.  У ворот  его  задержал  часовой. Верпер не остановился для
переговоров,  он   не   попытался  воспользоваться  своим   авторитетом  как
начальника, он просто поднял  револьвер и  пристрелил  ни  в чем неповинного
чернокожего.  Схватив винтовку и  патронташ  убитого, он распахнул  ворота и
исчез во мраке джунглей.
     Всю  ночь Верпер  бежал вперед,  углубляясь все больше и  больше в чащу
джунглей.  Время  от  времени   рычанье  льва  вблизи  него  заставляло  его
остановиться,  но в следующий  момент  он уже  снова бежал вперед, все время
держа ружье наготове.  Он гораздо  больше опасался двуногих преследователей,
чем диких хищников.
     Занялась заря,  а  Верпер  все стремился  вперед.  Он  не испытывал  ни
голода,  ни  усталости, он  думал только о том, чтобы уйти  от  покинутых им
людей,  убежать  от  ужасов,  ожидавших  его   в  заключении.  Он   не  смел
остановиться, чтобы перевести дух; он  должен был  укрыться от погони во что
бы  то ни  стало. Он не  знал, как долго он  бежал, да и  не задумывался над
этим.  Он  все  шел вперед, спотыкаясь и  с трудом передвигая ноги, пока  не
свалился, наконец, совершенно обессиленный. Голод и усталость  так  изнурили
его, что он лишился сознания.
     В таком состоянии нашел его Ахмет-Зек.
     Увидав  заклятого  врага  -- европейца, спутники Ахмета  схватились  за
копья и хотели  тут же  на месте заколоть его, но Ахмет остановил их. Прежде
всего  ему  нужно  было  допросить  бельгийца.  Ясно, что следовало  сначала
расспросить  человека и  уже потом убить его,  но не сначала  убить, а потом
расспрашивать.
     Лейтенант Альберт  Верпер  был перенесен  в палатку Ахмет-Зека, и здесь
несколько  черных  рабов  занялись приведением его в  чувство. Они по каплям
вливали ему в рот  вино и  жидкую пищу, и понемногу пленник стал приходить в
себя. Открыв глаза, он  увидал фигуру араба у входа  в  палатку и незнакомые
черные лица вокруг себя. Араб обернулся и, встретив взгляд пленника, вошел в
палатку.
     -- Я -- Ахмет-Зек, -- объявил он. -- Кто ты такой и что ты делал в моих
владениях? Где твои солдаты?
     -- Ахмет-Зек!
     Глаза Верпера  широко  раскрылись от  удивления, а  сердце  сжалось  от
неприятного  чувства. Он  был  в  руках самого  отчаянного  из  разбойников,
известного своей  ненавистью к  европейцам, и в  особенности к тем,  которые
носили  бельгийскую  военную  форму.  В  течение  многих  лет  военные  силы
бельгийского Конго безуспешно боролись с этим человеком и его приспешниками;
это  была  долгая,  беспрерывная  война,  но  она  не  привела  ни  к  каким
результатам.
     Теперь  в  самой  ненависти этого  человека  к  бельгийцам блеснул  луч
надежды для  Верпера.  Он сам  был  таким же бесправным и отверженным, как и
этот  разбойник.  В  этом  отношении  они  были   равны,   и   Верпер  решил
воспользоваться этим.
     -- Я слышал о тебе, -- отвечал он, --  и искал тебя. Мои отвернулись от
меня. Я ненавижу  их. Бельгийские солдаты рыщут по моим  следам, чтобы убить
меня. Я знаю, что ты защитишь меня от них, потому что ты тоже ненавидишь их.
В  благодарность  за  это я готов поступить к тебе на  службу. Я  -- опытный
солдат, я умею драться, и твои враги -- мои враги.
     Ахмет-Зек молча  оглядывал  европейца.  Первой  его  мыслью  было,  что
неверный лжет. Но могло ведь случиться,  что он говорил и правду,  а в таком
случае его  предложение  достойно  было  серьезного  внимания.  Опытный боец
никогда не может быть лишним  в рядах  сражающихся, тем более, если он,  как
этот европеец, обладает опытом и знанием военного дела.
     Ахмет-Зек нахмурил брови, и сердце Верпера сжалось.
     Но бельгиец  не  знал Ахмет-Зека, который способен был нахмуриться там,
где другой бы улыбнулся, и улыбнуться там, где содрогнулся бы другой.
     -- Ну что ж! -- проговорил Ахмет-Зек. -- Если даже ты и солгал, убить я
тебя всегда успею. Какой награды ожидаешь ты за свои услуги, если не считать
того, что я дарую тебе жизнь?
     -- О, мне нужно только,  чтобы ты кормил  и одевал меня в первое время,
--  отвечал  Верпер, -- а там,  если  я заслужу  большего,  мы всегда сможем
сторговаться.
     В эту минуту у бельгийца было одно только  желание -- остаться в живых.
Таким образом, контракт был заключен, и лейтенант Альберт Верпер стал членом
разбойничьей шайки знаменитого Ахмет-Зека.
     Вместе с дикими разбойниками-арабами  дезертир-бельгиец теперь совершал
дерзкие  набеги  на  караваны  и  деревни  туземцев  и  возвращался  в  стан
нагруженным  награбленной  слоновой  костью и  с  целыми  толпами пленников,
которых  потом  разбойники  продавали в рабство.  Он старался  ни  в чем  не
уступать своим  новым товарищам и сражался с такой же яростью и жестокостью,
как и они.
     Ахмет-Зек  с видимым  удовольствием следил за  успехами  своего  нового
воина  и начинал проникаться  к нему доверием. Благодаря этому  Верпер  стал
пользоваться большей свободой и независимостью.
     У Ахмет-Зека  была одна заветная мечта; он давно  ее  лелеял, но не мог
найти случая осуществить ее. С помощью европейца это становилось значительно
легче, и Ахмет-Зек решил довериться бельгийцу.
     --  Слышал  ты когда-нибудь  о  человеке, которого  зовут Тарзаном?  --
спросил он как-то Верпера. Верпер кивнул головой.
     -- Слыхал, но никогда не встречался с ним.
     -- Если бы не он, мы могли бы продолжать наши дела спокойно и с гораздо
большей прибылью, -- продолжал араб. -- Много лет уже он преследует  нас. Он
выгоняет нас  из самых богатых областей страны, восстанавливает и  вооружает
против  нас туземцев.  Он  очень богат.  Если бы  нам удалось заставить  его
выплатить нам большое количество золота, мы не только были бы отомщены, но и
вознаграждены за те потери, которые мы потерпели из-за него.
     Верпер  вынул из  усеянного драгоценными камнями портсигара папиросу  и
закурил ее.
     -- А ты подумал о том, как заставить его заплатить? -- спросил он.
     -- У него  есть  жена,  --  отвечал араб,  -- она, как  говорят,  очень
красива. За нее можно будет и на севере получить хорошие  деньги, если будет
слишком трудно добиться выкупа у этого Тарзана.
     Верпер опустил  голову  и задумался. Ахмет-Зек стоял в ожидании ответа.
Все, что  осталось еще хорошего в Альберте Верпере,  возмутилось  при мысли,
что он  должен будет  помочь  похитить  и продать белую  женщину в рабство в
мусульманский гарем.  Он взглянул на Ахмет-Зека.  Глаза араба  сузились,  он
почувствовал, что Верперу этот план не по душе.
     Что будет, если  Верпер откажется участвовать в этом деле?  Его жизнь в
руках дикаря, который жизнь неверного ценит меньше, чем жизнь собаки. Верпер
хотел  жить,  и какое  дело было  ему,  в сущности,  до  этой женщины!  Она,
несомненно, была из европейского  культурного организованного общества, а он
был   отверженным.  Рука   каждого  белого   человека  была   против   него,
следовательно,  она была его естественным врагом. Если он откажется  принять
участие в ее  похищении,  Ахмет-Зек  убьет его. Нет,  все-таки жизнь  дороже
всего.
     -- Не решаешься? -- пробормотал Ахмет-Зек.
     -- Нет,  я думал  о том, насколько  это выполнимо,  а  также о награде,
которую я потребую. Как европеец, я легко могу получить доступ в дом. У тебя
вряд ли найдется другой  исполнитель для этой  трудной задачи,  кроме  меня.
риск очень велик. Ты хорошо заплатишь мне за это, Ахмет-Зек!
     Довольная улыбка пробежала по лицу разбойника.
     --  Вот  это  хорошо  сказано,  Верпер!  --  проговорил  он и  похлопал
лейтенанта по плечу. -- Ты заслуживаешь  хорошего вознаграждения,  и ты  его
получишь.  Но  прежде  всего надо подумать,  как  нам  привести  наш план  в
исполнение.
     Они  уселись  на  корточках на мягком коврике  под вылинявшими  шелками
некогда  великолепной палатки Ахмет-Зека и долго  и  таинственно шептались в
темноте.  От  постоянного  пребывания   на  свежем  воздухе  лицо  бельгийца
обветрилось и  загорело и  приняло  тот  темный оттенок,  какой  имеет  кожа
арабов; в своем костюме Верпер до мельчайшей подробности  старался подражать
своему  господину;  высокого  роста,  с лицом, обросшим  густой бородой,  он
внешне  был таким же  арабом, как и Ахмет-Зек.  Была уже поздняя ночь, когда
Верпер вернулся в свою палатку.
     На  следующий   день  Верпер   подверг  самому  строгому  осмотру  свой
бельгийский  мундир,   тщательно  удаляя  с  него  все  следы  его  прежнего
назначения. Из своей  богатой коллекции,  образовавшейся из награбленных при
разных  обстоятельствах вещей, Ахмет-Зек извлек небольшой шлем и европейское
седло;  и,  экипированный  таким  образом,  Верпер  выехал  в  сопровождении
нескольких черных рабов-сафари из стана Ахмет-Зека.
     II
     НА ПУТИ В ОПАР
     Две  недели спустя Джон Клейтон, лорд Грейсток, возвращаясь домой после
осмотра своих  обширных африканских владений, заметил кучку  людей,  которые
ехали по равнине между его домом и лесом.
     Он  остановил  лошадь и  стал следить за маленьким отрядом.  Его зоркий
глаз издали  заметил  сверкающий  на  солнце белый шлем  всадника,  ехавшего
впереди.   Полагая,  что   это   странствующий   охотник-европеец,   который
направляется  к его дому в надежде на  гостеприимство, лорд Грейсток натянул
поводья и медленно поехал навстречу незнакомцу,  а  через  полчаса  гость  и
хозяин  уже входили в дом, и лорд Грейсток  представил  своей жене г.  Ж юля
Фреко.
     --  Мы  заблудились! -- объяснил  г.  Фреко.  --  Мой проводник никогда
прежде не  бывал в этой местности, а те проводники, которых мы взяли с собой
из последней деревни, знали эту местность еще меньше, чем  мы, а вчера они и
совсем бросили  нас и убежали.  Я счастлив, что  встретился с вами. Не знаю,
право, что  бы  мы  стали делать, если  бы  не  очутились  случайно  в ваших
владениях.
     Решено было,  что Фреко и его люди останутся здесь на  несколько  дней,
чтобы отдохнуть от тяжелого  пути, а потом лорд Грейсток даст им проводника,
который выведет их из этой незнакомой для них местности.
     Под личиной  французского джентльмена, хорошо воспитанного, любезного и
свободно располагающего своим временем, Верперу нетрудно было обмануть своих
хозяев  и расположить их к себе.  Но,  чем  дольше он оставался  в доме, тем
невозможнее казалось ему осуществление его планов.
     Леди Грейсток  никогда  не  выезжала одна далеко от дома, и беззаветная
преданность свирепых  вазири, из  которых,  главным образом, состояло войско
Тарзана, делала невозможной попытку  как похищения леди Джэн,  так и подкупа
самих вазири.
     Прошла неделя, а Верпер, насколько  он мог сам судить,  был  не ближе к
своей цели, чем в день своего приезда. Но в это время случилось нечто такое,
что не только преисполнило  Верпера новой надеждой, но и внушило ему желание
добиться даже  большего вознаграждения,  чем выкуп, заплаченный  за женщину.
Утром рассыльный  привез еженедельную почту, и лорд  Грейсток,  запершись  в
кабинете, до обеда был занят  своей  корреспонденцией. За обедом  он казался
расстроенным  и, очень рано распрощавшись, ушел к себе. Леди  Грейсток скоро
последовала за ним.
     Верпер, сидя  на веранде, мог слышать  их голоса; они о чем-то серьезно
совещались.  Хитрый  бельгиец  сразу  сообразил,  что тут происходит  что-то
необычное.  Спокойно поднявшись со стула  и стараясь держаться в  тени густо
разросшегося вокруг дома кустарника, он подкрался к окну, откуда  доносились
голоса его хозяев.
     Уже первые услышанные им слова взволновали его. Говорила леди Грейсток.
     -- Я  всегда  опасалась  за кредитоспособность  этого общества. Но  мне
кажется  совершенно  невероятным, что они  обанкротились на  такую сумму.  Я
полагаю, что там были какие-нибудь крупные злоупотребления.
     -- Это,  вероятно, так и есть!  -- отвечал Тарзан.  -- Но, какова бы ни
была причина краха,  факт остается  фактом. Я  потерял решительно все, и мне
ничего не остается делать, как вернуться в Опар за новыми богатствами.
     --  О, Джон! --  воскликнула леди Грейсток,  и Верпер почувствовал, как
дрожал ее голос. -- Неужели нет другого выхода? Мне страшно подумать, что ты
снова вернешься в этот ужасный город. Я готова прожить всю жизнь в бедности,
только бы тебе не пришлось снова подвергаться таким опасностям.
     -- Ты напрасно беспокоишься! -- смеясь отвечал Тарзан. -- Я  достаточно
благоразумен, чтобы  быть осторожным, а кроме  того вазири пойдут со мною, а
уж они-то не дадут меня в обиду.
     -- Они однажды уже убежали  из Опара, оставив тебя  на произвол судьбы!
-- осторожно напомнила леди Джен.
     -- Они не сделают этого вторично. Им и тогда было очень стыдно за себя,
и они уже возвращались обратно в Опар, когда я их встретил.
     -- Можно найти другой исход! -- настаивала жена.
     -- Я не вижу никакой другой возможности приобрести состояние, как пойти
в  сокровищницу  Опара! Я буду  очень осторожен, Джэн. Жители Опара не будут
даже знать, что я снова  был  у  них в  гостях  и лишил их еще  одной  части
сокровища, о существовании которого они даже и не подозревают. Впрочем, если
бы  они  и знали о нем, они все равно не смогли  бы оценить его! -- заключил
лорд Грейсток.
     Решительность  его  тона  очевидно  убедила  леди Грейсток в  том,  что
дальнейшие споры будут бесполезны, и она переменила разговор. Верпер постоял
еще  некоторое  время  под окном, но, уверившись  в том,  что он узнал самое
важное, и боясь быть замеченным, вернулся на веранду.
     Тут  он  посидел  еще с полчаса, выкуривая  одну папиросу за  другой, а
затем прошел в отведенную ему комнату.
     На  другое  утро за завтраком Верпер  объявил, что он  думает уехать на
днях, и попросил  Тарзана разрешения поохотиться в его владениях на обратном
пути из страны вазири.
     Бельгиец  провел  два  дня  в  приготовлениях  к  отъезду  и,  наконец,
действительно уехал в сопровождении всей своей  свиты и одного проводника из
племени вазири.
     Не  успели  они  пройти  нескольких  верст,  как  Верпер заявил, что он
захворал и намерен остаться здесь до тех пор, пока не поправится.
     Так как они  отошли не очень далеко от дома Грейстоков, Верпер отпустил
проводника вазири,  сказав, что  вызовет его,  как  только сможет продолжать
путь. По уходе вазири, Верпер потребовал к себе в палатку одного из наиболее
преданных Ахмет-Зеку черных  и  отдал ему  приказание  следить, когда Тарзан
двинется в путь, и в  каком направлении  он пойдет, и немедленно сообщить об
этом ему, Верперу.
     Бельгийцу  недолго   пришлось   ждать.   На  следующий  день  разведчик
возвратился  с сообщением,  что Тарзан  с  пятьюдесятью  воинами  из племени
вазири на рассвете вышел из дома и направился на юго-восток.
     Написав длинное письмо Ахмет-Зеку, Верпер  призвал к себе  предводителя
своего отряда и сказал ему:
     -- Пошли  сейчас же гонца  с  этим  письмом  к  Ахмет-Зеку.  Сам же  ты
останешься здесь и будешь ждать дальнейших распоряжений от него или от меня.
Если сюда придут от англичанина, скажи, что я очень болен, лежу  в палатке и
не  могу  никого принять. А теперь дай мне человек шесть  наиболее сильных и
храбрых воинов, и я пущусь  по следам англичанина. Я хочу узнать, где скрыто
его сокровище.
     И в то время, как Тарзан, сняв с  себя  европейский костюм, покрыв свои
бедра куском меха и вооружившись самым примитивным образом, вел своих верных
вазири  к мертвому городу  Опару, бельгиец-дезертир неотступно  следовал  за
ним, продвигаясь по его следам в течение долгих жарких дней и останавливаясь
на ночь вблизи стана его воинов.
     А в это время  Ахмет-Зек со всей своей шайкой  ехал на юг,  к  поместью
Грейстоков.
     Для Тарзана-обезьяны это путешествие  было сплошным праздником. Вся его
цивилизованность была только  внешним покровом, который он был  рад сбросить
при  первом удобном  случае вместе  со стеснявшим его  европейским костюмом.
Только любовь  женщины удерживала его в  рамках этой кажущейся культурности.
Жизнь среди  европейцев породила в нем презрение к цивилизации. Он ненавидел
хитрость и  лицемерие цивилизованного  общества. Ничего,  кроме  трусливого,
малодушного  стремления к покою,  комфорту и сохранению своего имущества, не
видел он в этом хваленом обществе.  Своим светлым природным умом он проник в
его сущность.  Он  упорно отрицал, что самое прекрасное в жизни  -- музыка и
литература  --  могли  развиваться  на  такой  гнилой  почве:  напротив,  он
настаивал на  том,  что  они  возникли и  сохранились помимо  цивилизации  и
несмотря на цивилизацию.
     --  Укажите же мне того толстого, самодовольного труса, -- говорил  он,
-- который когда-нибудь создал прекрасный идеал. Все  светлое  и  прекрасное
человеческого ума и сердца родилось в бряцании  оружия, в борьбе за жизнь, в
лапах нужды и голода, перед лицом смерти и опасности.
     И Тарзан всегда  с особой радостью возвращался к природе, как любовник,
долго мечтавший о свидании со своей возлюбленной за каменными стенами  своей
темницы.
     Его вазири были  в сущности даже культурнее, чем  он. Они  варили мясо,
прежде чем  есть  его, и  от  многих предметов,  которые  Тарзан почитал  за
лакомства, отворачивались, как от нечистых.
     И так силен и  заразителен был  яд  лицемерия, что даже прямой и смелый
человек-обезьяна  не решался дать  волю своим  природным  страстям,  стыдясь
своих воинов. Он ел отвратительное копченое  мясо, в то время как  предпочел
бы съесть его сырым и свежим; он убивал зверя из засады копьем или  стрелой,
в то время как  ему  хотелось  кинуться на  него  и  вонзить в его  шею свои
сильные здоровые зубы.  Но Тарзан недаром был вскормлен дикой обезьяной: то,
что  вначале  он  испытывал  как  смутное желание, выросло  в конце концов в
настойчивое требование плоти. Он жаждал  горячей  крови  свежеубитого зверя,
его мускулы  требовали битвы с могучими обитателями джунглей, битвы за жизнь
и насмерть, чтобы он мог снова испытать свою силу, которая в первые двадцать
лет его жизни давала ему единственное право на существование.
     III
     ГОЛОС ДЖУНГЛЕЙ
     Была ночь. Тарзан  лежал в четырехугольной, сплетенной из колючих веток
палатке, которая до  некоторой  степени защищала его и воинов  от  нападения
диких зверей. Подле  палатки,  у пылающего  костра, стоял на страже  один из
воинов вазири. В темноте  время от времени загорались огненные желтые глаза,
пристально глядевшие в огонь.
     Больше  часа Тарзан  метался  на  своем ложе из  травы и не мог уснуть.
Вздохи, кашель львов и  рычанье  других обитателей джунглей  звучали  мощным
призывом в  ушах  этого  дикого английского лорда. Воспользовавшись тем, что
часовой отвернулся,  он  встал и  неслышно,  как  призрак,  раздвинул стенки
палатки.  В  темноте  сверкнули  желтые глаза. Тарзан  вскочил на  ближайшее
дерево.  В  течение   некоторого  времени   он  в   избытке  жизненной  силы
перескакивал  с  одного гигантского дерева на другое.  Потом он  поднялся на
верхние тонкие, качающиеся ветви. Тут луна  ярко освещала ему дорогу, легкий
ветерок шелестел листвой деревьев, каждая  хрупкая  веточка,  на которую  он
ступал, грозила ему смертью.
     Он  остановился на минуту  и поднял голову  и руки  к  луне  Горо. Крик
обезьяны-самца  готов был сорваться  с  его губ,  но  он  удержал его, боясь
всполошить своих вазири: дикий призыв их господина был им хорошо знаком.
     Теперь   он   двигался  медленнее,   осторожно  крадучись  по   веткам.
Тарзан-обезьяна  выслеживал добычу.  Он  опустился  на  землю  и очутился  в
непроглядной  мгле  джунглей.  Свет  луны не проникал сквозь  темную листву.
Деревья  в этом месте  росли так густо,  что  Тарзану все  время приходилось
продвигаться между стволами. Время от времени он нагибался и прикладывал нос
к земле. На земле  было много  следов различных зверей; среди  них  он нашел
свежий след оленя  Бары. Рот  Тарзана наполнился слюной, глухой рев вырвался
из его  груди. Исчезли последние следы  искусственной  сдержанности.  Тарзан
снова был первобытным охотником, первобытным человеком.
     Он шел по  направлению  ветра, руководствуясь  такими запахами, которые
были бы совершенно нечувствительны для обыкновенного  человека. Через шедшие
в противоположную сторону  следы хищников Тарзан по  запаху  проследил Бару;
сладкий, терпкий запах следов кабана  Хорты  не мог  вытеснить мягкий пряный
аромат, оставленный копытом оленя.
     И вот тонкое обоняние Тарзана предупредило его о том, что олень близко.
Он снова взобрался на дерево и продолжал свой путь по нижним веткам,  откуда
легче было  выслеживать  добычу. Он настиг  Бару  на залитой  лунным  светом
поляне.   Тарзан  бесшумно  пробирался   по   деревьям,  пока  не   очутился
непосредственно над оленем.
     В   правой   руке   человека-обезьяны   был  длинный   охотничий   нож,
принадлежавший  еще  его  отцу. Сердце его было переполнено  дикой  радостью
хищного зверя. На короткий миг он  повис над ничего не подозревавшим Барой и
вдруг  бросился  сверху  прямо  на  гладкую  спину животного.  Под  тяжестью
человеческого тела  олень упал на колени,  и, прежде чем он успел подняться,
острый нож вонзился ему в сердце. Тарзан вскочил на труп своей жертвы, чтобы
ознаменовать свою победу криком торжества, но в эту самую минуту ветер донес
до его ноздрей что-то такое, что заставило его насторожиться и удержать свой
победный крик.  Он  стал  пристально вглядываться  в  ту сторону, откуда дул
ветер,  и  через минуту  высокая трава на  противоположной  стороне  лужайки
раздвинулась, и лев Нума величественно вступил  на поляну. Дойдя до середины
поляны, он  остановился,  и его желто-зеленые глаза  с  завистью  глядели на
счастливого охотника. Нуме не везло в  эту  ночь. Глухой  рев сорвался с губ
человека-обезьяны. Нума ответил тем  же, но не двинулся с места. Он тихонько
помахивал хвостом и не сводил  глаз с Тарзана, который преспокойно уселся на
корточки  на туше  оленя и отрезал здоровенный кусок  мяса от  задней  части
убитого животного.
     Этому    льву   никогда    прежде   не   приходилось   встречаться    с
Тарзаном-обезьяной, и он был  сейчас в полнейшем  недоумении. Перед ним было
существо  по виду  и  запаху  похожее  на человека  (а Нума  уже  испробовал
человеческого мяса и  знал, что,  хотя оно и не самое  приятное  на вкус, но
зато получить его  гораздо легче, чем какое-либо другое), но в зверином реве
этого  существа  было  что-то,  что  напоминало   Нуме  огромных   волосатых
противников, и он стоял, не смея сдвинуться с места, в то время, как голод и
запах горячего мяса раздражали его до безумия.
     Тарзан все время наблюдал за Нумой и догадывался о том, что происходило
в маленьком мозгу хищника.
     Но  соблазн был  слишком  велик, и  Нума решился.  Его  хвост  внезапно
поднялся  стоймя в воздухе,  и в то же мгновенье Тарзан, прекрасно  знавший,
что обозначает  это движение, схватил  в  зубы  отрезанный  им кусок мяса  и
вскочил на ближайшее дерево. Нума, кинувшийся вперед со скоростью экспресса,
нашел пустое место там, где рассчитывал наткнуться на противника.
     Бегство  Тарзана не было доказательством  его трусости. Жизнь  джунглей
управляется  иными законами, чем  наша,  и  основывается  на  правилах,  нам
совершенно непонятных. Если бы  Тарзан был голоден, он несомненно остался бы
на месте и встретил  льва,  как  равный.  Он  не раз поступал  так прежде, а
бывали случаи, когда он сам нападал на льва. Но  на этот раз он был сыт, и в
куске, который он захватил с собой, было больше мяса, чем он  мог съесть. Но
все же  он не  мог равнодушно смотреть, как Нума  разрывал убитого им оленя.
Дерзкая самонадеянность этого льва должна быть наказана. Тарзан решил во что
бы  то  ни  стало  испортить Нуме  удовольствие. Поблизости росло  множество
деревьев с большими,  твердыми плодами. Тарзан с  легкостью белки вскочил на
одно из  них  и стал торопливо срывать тяжелые плоды и кидать ими в огромную
кошку, которую  эта  неожиданная бомбардировка привела в ярость. Под  градом
снарядов Нума  не мог продолжать ощипывать Бару; он только ожесточенно ревел
и  рычал,  увертываясь,  как  мог, от ударов, и в конце  концов вынужден был
отступить.
     С  гневным  ворчанием отошел он от туши  оленя.  Но,  дойдя до середины
поляны,  вдруг смолк.  Его крупная  голова  опустилась  и  вытянулась,  тело
приникло к земле, длинный хвост задрожал, и, крадучись, лев стал пробираться
к деревьям на противоположную сторону поляны.
     Тарзан  тотчас же насторожился.  Что могло  привлечь  внимание  Нумы  и
заставить его забыть о своем поражении? Как только лев скрылся за деревьями,
Тарзан почуял в  воздухе запах человека.  Прикрепив оставшийся  кусок мяса к
сучковатой  ветке, он обтер жирные ладони о свои голые бедра и по  верхушкам
деревьев  пустился  вслед  за Нумой. Широкая, проторенная  дорожка  вела  от
поляны к лесу.  Параллельно  этой дорожке,  прячась  между  стволами, крался
Нума, а  над  ним высоко в  воздухе, словно призрак, двигался белый человек.
Оба они одновременно  увидели добычу Нумы. Впрочем, их  тонкое  обоняние уже
раньше  им  сообщило,  что  это  был  черный  человек, а Тарзан  кроме  того
почувствовал еще, что это  был старый незнакомый  ему мужчина, потому что  и
раса, и пол, и возраст имеют свой отличительный запах.
     Это был старый  человек,  одиноко пробиравшийся сквозь  темные джунгли;
сморщенный, высохший старикашка, весь  изуродованный рубцами и  татуировкой.
Его плечи были  покрыты шкурой гиены,  и высохшая голова животного покоилась
на  его поседевшей макушке.  По особым знакам  на  ушах  Тарзан  узнал в нем
знахаря и  с  нетерпением  стал  ожидать, что  собирается предпринять  Нума.
Тарзан  недолюбливал знахарей Но в тот самый момент, когда  Нума уже  сделал
прыжок, белый человек вдруг вспомнил,  что месть сладка, и что лев несколько
минут тому назад похитил его добычу.
     Услыхав  за  собой  треск сухих  веток, чернокожий знахарь  обернулся и
увидел в двадцати шагах от себя  огромного черногривого льва, который  бежал
прямо  на  него. И прежде чем знахарь успел опомниться,  он уже  был в лапах
Нумы. В это мгновение Тарзан  спрыгнул с ветки, всей тяжестью  упал на спину
хищника и погрузил  свой нож в его спину  под левую лопатку. Обмотав длинную
гриву  вокруг своей правой руки,  он  вонзил зубы в  шею льва  и  обвил  его
туловище своими могучими ногами.
     Нума заревел от боли и ярости, поднялся на задние лапы и упал на спину.
Тарзан обладал  нечеловеческой силой; он ни  на минуту  не выпускал льва  из
своих железных объятий и без  перерыва вонзал свой нож в его бок. Несчастный
зверь  катался  по  земле,  кусая  и  царапая  воздух,  рыча  и  корчась  от
невероятных  усилий схватить  страшное существо, сидевшее  у него на  спине.
Тарзан сам был  весь исцарапан, избит и  покрыт кровью Нумы и липкой грязью;
не раз лев  почти  сбрасывал  его со своей спины, но приемыш обезьяны ни  на
единый  миг не ослабил  своих объятий,  ни на мгновение  не выпустил густой,
всклокоченной  гривы своего  врага. Выпусти  он ее  хотя  на миг,  он  сразу
сделался бы жертвой кривых  когтей  и острых клыков,  и карьера воспитанного
джунглями английского лорда навсегда была бы окончена!
     Знахарь  лежал на  том месте,  где  его настиг лев.  Весь  разодранный,
истекающий  кровью,  он  не  в  силах был  подняться  и  убежать  отсюда,  и
волей-неволей  должен  был  наблюдать  за  ожесточенной  битвой  двух владык
джунглей. Его провалившиеся глаза  заблестели, сморщенные  губы зашевелились
над беззубыми деснами, бормоча заклинания неведомым демонам.
     Он нисколько не  сомневался  в  исходе  битвы: конечно,  странный белый
человек  должен пасть жертвой великого Симбы! Где же слыхано, чтобы человек,
вооруженный одним только ножом, убил такого могучего зверя?
     Но  вдруг  глаза  чернокожего расширились: он усомнился  в правильности
своих  предположений.  Что  же  это было  за  необыкновенное  существо?  Оно
сражалось  с Симбой и не  сдавалось царю зверей! И вдруг в памяти его встала
поблекшая от времени картина давно прошедших дней: много  лет тому  назад он
видел  в джунглях гибкого белокожего  юношу, несшегося по  деревьям во главе
целого стада  громадных  обезьян.  Глаза  старика замигали: в них  отразился
суеверный страх человека, который верит в духов и демонов.
     И теперь старый знахарь уже не задумывался над тем, кто одержит победу.
Он знал,  что этот бог джунглей  убьет Симбу; и  сейчас  он опасался за свою
судьбу еще  более,  чем  прежде,  когда  он  был  уверен,  что  ему придется
погибнуть в лапах льва.
     Он видел, как  лев начинает  слабеть от  потери крови,  как его могучее
тело дрожит  и  шатается. И вот,  наконец, зверь  свалился на  землю, и  ему
больше  уже  не подняться.  Знахарь  видел,  как  лесной  демон  поднялся  с
побежденного врага и, поставив ногу на все еще трепещущее тело, поднял  лицо
к луне и из груди его вырвался такой дикий, лающий крик, что в жилах старого
колдуна застыла кровь...
     IV
     ПРЕДСКАЗАНИЕ СБЫВАЕТСЯ
     Тарзан  обернулся  к  старику. Он убил Нуму не  для  того, чтобы спасти
негра; он сделал это исключительно  из мести ко  льву.  Но когда  он  увидел
перед собой  беспомощного  умирающего  старика,  чувство, близкое к жалости,
закралось  в его дикое  сердце. В  свои молодые годы он убил  бы знахаря, не
задумываясь, но цивилизация оказала свое смягчающее действие и на него, хотя
и не сделала его ни трусливым, ни изнеженным. Он видел,  что старик был  уже
при  смерти  и  страдал.  Нагнувшись  к  нему, Тарзан осмотрел  его  раны  и
остановил кровотечение.
     -- Кто ты? -- дрожащим голосом спросил старик.
     -- Я Тарзан из племени обезьян, -- отвечал человек-обезьяна, и в голосе
его  звучала не  меньшая гордость, чем если бы он сказал:  "Я Джон  Клейтон,
лорд Грейсток".
     Знахарь  вздрогнул и закрыл глаза. Когда он снова открыл их, в них была
твердая  решимость  стойко  перенести  все пытки, которые  готовил  ему этот
страшный дух лесов.
     -- Что же ты не убиваешь меня? -- спросил он.
     -- Зачем мне  убивать тебя? -- проговорил  Тарзан. -- Ты не сделал  мне
зла. К тому же ты все равно уже умираешь, Нума-лев убил тебя.
     -- Так ты не убил бы меня?
     Удивление и недоверие слышались в дрожащем старческом голосе.
     -- Наоборот, я спас бы тебя,  если бы мог, -- отвечал Тарзан, -- но это
невозможно. Почему ты думал, что я тебя убью?
     С минуту старик молчал. Когда он заговорил, было видно, что ему немалых
сил стоило собраться с духом.
     -- Я знал тебя еще раньше, -- заговорил он, -- еще в то время, когда ты
бродил по  джунглям  поблизости от страны вождя Мбонги. Я уже был  знахарем,
когда ты убил Кулонгу и других воинов и ограбил наши хижины и унес наш сосуд
с ядом.  Сначала  я не  узнал тебя,  но  потом вспомнил белокожую  обезьяну,
которая  жила  с   волосатыми   обезьянами  и   досаждала  жителям   деревни
Мбонги-вождя.  Ведь  это ты --  бог  лесов, Мунанго Ксевати, для которого мы
выставляли пищу за ограду наших жилищ, и который приходил и съедал ее! Скажи
мне, прежде чем я умру: человек ты или дьявол?
     Тарзан рассмеялся.
     -- Я человек, -- сказал он. Старик вздохнул и покачал головой.
     -- Ты  намеревался спасти мне жизнь,  -- сказал  он, -- и за это я хочу
отблагодарить  тебя. Я великий знахарь. Слушай меня,  белокожий! Тяжелые дни
ждут тебя впереди. Это я прочел в  моей собственной крови, которую я помазал
на  ладонь.  Вернись,  Мунанго  Ксевати!  Вернись  назад,  пока  не  поздно.
Опасность  ждет  тебя впереди, опасность подстерегает тебя сзади. Но та, что
впереди, страшнее. Я вижу...
     Он  остановился  и вздохнул долгим, тяжелым вздохом,  потом свернулся в
маленький сморщенный клубок и умер.
     И Тарзан так и не узнал, что еще видел старик в своей крови.
     Было уже очень поздно,  когда человек-обезьяна возвратился в палатку  и
лег среди своих воинов. Никто не  заметил, как он вышел, никто не видел, как
он вернулся.  Он подумал, перед тем как уснуть, о предостережении знахаря  и
снова вспомнил о нем, когда  проснулся. Но он не повернул обратно: Тарзан из
племени обезьян был неустрашим.  Но  если бы  он знал,  что  готовила судьба
человеку, который ему  был дороже  всего на свете, он полетел бы назад домой
сквозь деревья и  предоставил бы золоту  Опара навсегда покоиться  в забытых
кладовых древнего города.
     В  это утро  в нескольких верстах  позади Тарзана другой белый  человек
размышлял  о  том, что  он  слышал  ночью, и был  уже  близок к  тому, чтобы
отказаться от своих  намерений и  повернуть назад. Это был убийца  Верпер. В
ночной тиши он  услыхал далеко впереди себя звук, который  наполнил безумным
страхом  его малодушное сердце. Такого  звука он не  слыхал никогда в жизни.
Ему никогда  и не снилось,  что  такой звук  мог исходить из  легких земного
существа. Он услыхал победный крик обезьяны-самца, который
     Тарзан послал к лику  луны Горо; он  задрожал  и закрыл лицо руками.  И
теперь при ярком свете  дня он дрожал при  одном воспоминании  о нем и хотел
бежать от неведомой опасности, которую предвещало ему эхо, разнесшееся ночью
по  джунглям. Но  бельгийца удерживал  еще больший страх; он  боялся  своего
господина Ахмет-Зека.
     И все  время,  пока Тарзан, приемыш обезьяны, упорно  прокладывал  себе
путь к разрушенным крепостным валам Опара, за ним, как шакал, крался Верпер.
И никому не было известно, что ожидает их впереди.
     На  краю  пустынной  долины,  за  которой виднелись  золотые  купола  и
минареты Опара, Тарзан остановился.
     Он  хотел предварительно  пойти туда  ночью на  разведку, потому что он
обещал леди Джэн  быть крайне  осторожным в  своих действиях  в  продолжении
всего этого путешествия.
     С наступлением ночи он двинулся в путь. Верпер, пробравшийся  по скалам
вслед  за  отрядом  Вазири  и  скрывавшийся в  течение дня  между  огромными
валунами на верхушке горы, крадучись следовал за ним.
     Перед  наружными стенами города возвышалась крутая гранитная  скала.  В
этой  именно скале  находился  вход в туннель, который  вел  в  сокровищницу
Опара. Все пространство у скалы было усеяно каменными глыбами, и, прячась за
них, Верпер легко мог остаться незамеченным.
     Тарзан  легко  взобрался  на  неприступную  скалу.  Верпер,   кряхтя  и
обливаясь потом, дрожа от боязни, но подгоняемый вперед ненасытной жадностью
и  страхом перед  своим хозяином, карабкался вслед за ним и достиг, наконец,
вершины скалистого холма. Тарзана не  было видно. Верпер притаился  за одним
из больших камней, разбросанных по вершине скалы, но не слыша шагов Тарзана,
он вышел и стал внимательно оглядываться вокруг  себя.  Он надеялся, что ему
удастся открыть  местонахождение  сокровищ  и  скрыться,  прежде  чем Тарзан
вернется сюда. Бельгиец  хотел пока только найти путь к золоту,  а потом, по
уходе Тарзана, вернуться сюда со своими спутниками и унести с собой  столько
золота, сколько они в состоянии будут поднять.
     Он скоро нашел  узкую расселину  в скале.  Сглаженные от времени  и  от
многочисленных  человеческих  шагов гранитные  ступени вели  в  глубь скалы.
Верпер спустился вниз и очутился перед отверстием, ведущим в  длинный темный
туннель.  Здесь  он остановился;  он  боялся наткнуться  на  возвращающегося
Тарзана.
     А Тарзан в это время ощупью пробирался по гранитному коридору к тяжелым
деревянным дверям  сокровищницы. Минуту спустя он  уже  стоял посреди кельи.
Сюда много  лет назад давно  покоящиеся  руки  сложили  несметное богатство,
принадлежавшее владыкам  Атлантиды -- того великого материка, который теперь
лежит глубоко под водами Атлантического океана.
     Ничто не нарушало  мертвой тишины  подземной  комнаты. Никто  не входил
сюда с тех пор, как Тарзан в последний раз закрыл за собой массивную дверь.
     Довольный  осмотром, Тарзан  вернулся назад.  Верпер  из-за  гранитного
выступа следил  за ним, пока он поднимался снизу из  мрака лестницы.  Тарзан
вышел из туннеля  и направился к той стороне долины, где верные вазири ждали
своего господина.  Тогда Верпер осторожно  вылез из  своего убежища, вошел в
только что покинутое Тарзаном темное отверстие и исчез во мраке коридора.
     Тарзан  остановился на краю скалы и огласил долину раскатистым рычанием
льва. Три раза повторил он призыв и остановился, внимательно прислушиваясь к
замирающему эху. И в ответ с далекого конца равнины слабо донеслось такое же
рычание -- один, два,  три раза. Басули, предводитель вазири, услыхал призыв
своего господина и ответил.
     Тарзан снова направился к сокровищнице, зная, что через несколько часов
его черные воины будут с ним, а пока он хотел снести наверх столько слитков,
сколько он успеет взять до  прихода Басули.  В течение  пяти часов,  которые
потребовались  Басули, чтобы  добраться до  скалы, Тарзан  успел  шесть  раз
сходить в сокровищницу и обратно. Сорок восемь слитков чистого золота принес
он  к краю  скалы. Каждый раз он  брал с  собой  такую  груду  слитков,  под
тяжестью  которой  обыкновенный  человек  сразу  свалился  бы,   но  на  его
исполинской фигуре не было видно и следов  утомления. Наконец подошли  и его
воины, и Тарзан  с помощью  веревки, специально  для  этой цели захваченной,
поднял их одного за другим на верхушку скалы.
     Шесть  раз  возвращался  Тарзан в  сокровищницу,  и  шесть  раз  Верпер
прятался  за  темный выступ  в  стене коридора.  Когда Тарзан в седьмой  раз
прошел мимо Верпера, за ним прошли еще пятьдесят вооруженных человек.
     Пятьдесят воинов цвета  черного дерева сделались носильщиками только из
любви  к  могучему  белому  человеку.  Только  он  один  мог своим  приказом
заставить  сынов  свирепого   и  высокомерного  племени  взяться  за   труд,
недостойный храбрых  воинов. И  еще пятьдесят  два слитка были  вынесены  из
хранилища. Всего  с  прежде вынесенными Тарзаном -- сто слитков,  которые он
рассчитывал взять с собой.
     Когда последний из  вазири вышел из  комнаты, Тарзан  вернулся, чтобы в
последний  раз  взглянуть  на  сказочное  богатство  Атлантиды.  Два набега,
совершенные им сюда, были совершенно незаметны в этой груде золота. Дрожащее
пламя свечи, которую Тарзан принес с собой, впервые за многие  века рассеяло
непроглядный мрак  комнаты. С  тех пор,  как  люди покинули и  забыли ее, ни
единый  луч света не проникал сюда. Тарзан вспомнил, как он впервые вошел  в
эту келью, случайно наткнувшись на нее во время своего бегства из подземелий
храма, куда его спрятала Лэ, верховная жрица солнцепоклонников.
     Перед его глазами снова встала сцена в храме, когда он  лежал связанный
на  жертвенном алтаре, а над ним с высоко поднятым в воздухе кинжалом стояла
Лэ. По обе стороны алтаря, выстроившись в ряд, жрецы и жрицы в  фанатическом
экстазе ждали первой  струйки его горячей  крови,  чтобы наполнить  ею  свои
золотые чаши и выпить ее в честь огненного бога.
     Он  вспомнил, как Та, обезумевший жрец, прервал богослужение и в ярости
набросился на своих товарищей, и как они обратились в бегство от озверевшего
жреца;  Тарзан вспоминал далее, как  безумец  напал на  Лэ,  и  он,  Тарзан,
вступил  с ним в бой и бросил к ногам жрицы труп  человека, который хотел ее
обесчестить.
     Картины одна за другой проходили перед его памятью в то время, когда он
созерцал длинные слитки темно-желтого металла. Ему хотелось знать, властвует
ли еще Лэ в храмах разрушенного города там наверху, над его головой, Неужели
ее принудили  наконец соединиться  с  одним  из отвратительных жрецов? Какая
жестокая участь для такой прекрасной девушки! Тарзан тряхнул головой, словно
отгоняя от  себя все  эти мысли, и, потушив  мерцавшую  свечу,  повернулся к
выходу.
     Сзади него бельгиец ждал его ухода. Он узнал тайну,  из-за которой сюда
пришел  Тарзан.  Сподвижник Ахмет-Зека  теперь мог  спокойно  возвратиться к
поджидавшим его друзьям, привести их в сокровищницу и унести с собой столько
золота, сколько им будет по силам.
     Вазири   успели   уже  достичь  противоположного  конца  коридора.  Они
подымались наверх,  с радостью  вдыхая свежий воздух и приветствуя  звездное
небо.  Тарзан  наконец спохватился,  отогнал  охватившие  его воспоминания и
медленно последовал за ними.
     Еще один раз, вероятно, в  последний раз, закрыл он  за собой массивную
дверь забытой сокровищницы. А в темноте, сзади него, Верпер поднялся на ноги
и расправил свои онемевшие члены.
     Он протянул руку  и с любовью погладил золотой слиток в ближайшем ряду.
Подняв его с места, на  котором золото лежало с незапамятных времен,  Верпер
взвесил его в руке и в порыве безумной жадности прижал его к своей груди.
     Тарзан в  это  время мечтал  о  счастливом возвращении  домой, о нежных
руках,  которые обовьются вокруг  его шеи, о теплой щеке, которая прильнет к
его  лицу.  И  вдруг  среди  радостных мыслей  встало воспоминание  о старом
знахаре и его предсказании... И его сладостные мечты потускнели.
     Несколько коротких, быстрых мгновений разбили надежды этих  двух людей.
Один  забыл  о золоте в охватившем  его безумном  страхе, сорвавшийся острый
осколок  скалы нанес  глубокую рану  в голову другому,  и этот человек забыл
решительно все, что было в его прошлой жизни.
     V
     АЛТАРЬ ОГНЕННОГО БОГА
     Это  случилось  в  ту  минуту, когда Тарзан, закрыв двери,  повернул  к
выходу.   Кругом  царили  тишина  и  спокойствие.  Вдруг  земля  зашаталась,
заколебалась.  Огромные  куски  гранита  отламывались  с потолка коридора  и
падали  вниз,   закупоривая  проход;  могучие   гранитные  стены  затрещали,
раскололись,  покривились  и  повисли  над  обломками.   Сорвавшейся  сверху
каменной  глыбой Тарзана  отбросило к дверям.  Под тяжестью его  тела  двери
растворились, и он грохнулся на пол.
     В  большой  комнате,  в  которой  сложено  было  золото,  землетрясение
произвело  меньше  повреждений, чем в коридоре. Несколько  слитков  упало  с
верхних  рядов, кусок гранита откололся  от потолка  и  рассыпался по  полу,
стены дали трещину, но не развалились.
     После  первого толчка все  успокоились. Верпер, свалившийся на  пол при
первом  колебании почвы, поднялся на ноги  и убедился в  том,  что  он цел и
невредим. Он ощупью  пробрался к противоположному концу  комнаты, где Тарзан
оставил свечу; она была прикреплена воском к одному из слитков.
     При помощи спичек, которые оказались  у  него в кармане, бельгиец нашел
наконец  то,  что  искал. Когда слабые лучи  понемногу рассеяли густой мрак,
Верпер облегченно вздохнул. В  темноте его положение казалось ему  еще более
безнадежным.
     Глаза его понемногу привыкли к свету, и он обернулся к дверям. Сейчас у
него было  одно  только  желание:  бежать, как  можно скорее бежать из  этой
страшной  могилы!  Но  когда  он увидел  тело обнаженного  гиганта, лежавшее
неподвижно на  полу у  самых дверей, он  отступил назад во  внезапном страхе
быть накрытым. Вглядевшись пристальнее, он немного успокоился:  он пришел  к
убеждению, что англичанин мертв. Из громадной зияющей раны на голове Тарзана
сочилась кровь, и на каменном полу образовалась кровавая лужа.
     Верпер торопливо перескочил через тело Тарзана и устремился  в коридор.
Ему ни на минуту  не пришло в голову оказать помощь человеку, который, может
быть,  еще не умер,  а только  потерял сознание от удара  и потери крови. Он
думал только  о том, как  бы спастись самому. Но возродившаяся  на мгновение
надежда  снова  исчезла: у  самых дверей коридор  был совершенно загроможден
грудами обломков.
     Ему  ничего не  оставалось делать, как вернуться в сокровищницу. Взяв в
руки свечу,  он начал обследовать  комнату. Прямо против  коридора оказалась
другая дверь. Он толкнул ее, и она сразу распахнулась, заскрипев на  петлях.
За  ней  открывался второй,  такой же узкий  коридор. Верпер пошел  вперед и
скоро очутился у каменной  лестницы, которая  вела наверх. Двадцатью  футами
выше начинался новый  коридор. Мерцающая свеча  освещала Верперу  дорогу. Он
был  счастлив,  что  в  руках  у  него  был этот неудобный, вышедший из моды
фитилек, на  который  он  час тому  назад, может  быть,  посмотрел бы лишь с
презрением. Вдруг ему пришлось остановиться.  У самых его  ног зияла  черная
яма, и здесь, по-видимому, туннель заканчивался.
     Вглядевшись  повнимательнее,   Верпер  увидел,  что   эта   черная  яма
представляла из  себя  нечто  вроде  круглой  шахты.  Он  поднял  свечу  над
отверстием и глубоко  внизу увидел игравшее на  водной поверхности отражение
света. Это был водоем. Подняв свечу повыше, он стал вглядываться  в темноту.
На противоположной стороне  туннель снова  продолжался. Но  как  перескочить
через этот колодец?
     Верпер мысленно измерял расстояние до противоположной стороны колодца и
раздумывал  о  том,  стоит  ли  попытаться  сделать такой  огромный  прыжок.
Размышления его  были  прерваны  пронзительным визгом,  который,  постепенно
ослабевая, закончился несколькими зловещими завываниями. Голос  был похож на
человеческий,  но  крик был  так  напряжен,  так  ужасен, словно  вырвался у
великого грешника, который корчился от пыток на адском огне.
     Бельгиец задрожал и в ужасе взглянул вверх, откуда ему послышался  этот
крик.  Высоко у себя  над головой  он увидел клочок  неба,  усеянного яркими
звездами.  Он  уже  был  готов  крикнуть  о помощи,  но этот ужасающий  крик
остановил  его. Там, где раздавался такой  голос,  не могли жить люди. Он не
смел выдать своего присутствия жителям этого города,  кто бы они ни были. Он
проклинал себя за  то, что  решился  на такое дело,  и горько жалел,  что не
вернулся сразу  в  лагерь  Ахмет-Зека.  Он  даже готов  был отдаться в  руки
военных  властей  Конго,  если  бы  это  только  могло  спасти его  из  того
безнадежного положения, в каком он находился сейчас.
     Замирая  от  ужаса,  Верпер  прислушался.   Но  крик   не   повторился.
Побуждаемый безумным страхом, он решился наконец на отчаянный прыжок. Отойдя
шагов  на двадцать он  собрал  все свои силы, разбежался, оттолкнулся у края
водоема и прыгнул, и в этот момент свеча в его руке погасла. Он летел вперед
с вытянутыми руками, чтобы схватиться за что-нибудь в случае,  если ноги  не
встанут на твердую почву.
     Он ударился  коленями о каменный пол в противоположной стороне туннеля,
и его сразу  отбросило  назад. Несколько мгновений он судорожно цеплялся  за
камни и наконец повис над отверстием; ноги его болтались над черной бездной,
а верхняя  часть  туловища  была  над  водоемом.  Но он  был  все-таки  цел.
Несколько минут он  не смел двигаться и продолжал висеть в  таком положении,
обливаясь потом и слабея с каждой  минутой.  С  величайшей осторожностью ему
удалось, однако, кое-как выкарабкаться наверх, и он вполз  в  туннель. Здесь
он растянулся на полу совершенно обессилевший, стараясь совладать  со своими
потрясенными нервами.
     Во  время своего  прыжка Верпер выронил свечу. Ему пришло в голову, что
она  должна  была  упасть в глубь коридора,  а  не  назад в  темную  пустоту
колодца. Он  приподнялся  и,  ползая на  четвереньках,  принялся терпеливо и
настойчиво шарить вокруг себя. Этот маленький сальный огарок  был ему сейчас
несравненно  дороже всех сказочных богатств Опара. И когда он наконец  нашел
его, он  прижал его к груди и  упал на пол,  рыдая от слабости  и  волнения.
Бельгиец  довольно  долго  пролежал  в  таком  состоянии,  весь  разбитый  и
дрожащий. Потом, немного собравшись с силами, он заставил себя сесть,  вынул
из  кармана спички  и зажег  драгоценный огарок. При  свете  ему  легче было
совладать  со своими нервами, и он снова стал продвигаться вперед в  поисках
выхода из этого ужасного лабиринта.
     Отвратительный  крик,  донесшийся  до  него   через  верхнее  отверстие
древнего водоема,  все еще  преследовал его воображение, и он вздрагивал при
звуке  своих  собственных шагов.  Но  не успел он отойти  на  сколько-нибудь
значительное расстояние, как вдруг, к  его  отчаянию, дорогу ему  преградила
каменная стена. Что это могло обозначать?
     Верпер  был умный  и  образованный человек. Военная  тренировка недаром
приучила его соображать в  тех случаях, когда нельзя было брать силой. Такой
закрытый, кончающийся тупиком туннель не имел смысла:  он  непременно должен
был продолжаться по ту сторону стены. Очевидно, когда-то в прошедшие времена
кому-то  понадобилось  закрыть  здесь  проход. При  свете свечи Верпер  стал
осматривать стену. К великой своей радости он  увидел, что тонкие обтесанные
камни в  кладке  стены не были скреплены между собой, а были  просто сложены
без извести  и  цемента.  Он  попробовал вытащить один из камней;  тот легко
поддался.  Он извлек  один  за другим еще  несколько камней,  и  мало-помалу
образовалось отверстие, в которое можно было пролезть. Верпер пролез и по ту
сторону стены  очутился  в  большой  низкой комнате. В  одной из  стен  была
большая  дверь.  Верперу нетрудно было открыть  ее,  потому  что она не была
заперта снаружи. За нею опять  лежал темный длинный  коридор. Бельгиец пошел
по  коридору;  но  едва  он  успел отойти  на  несколько шагов,  как  свеча,
догоревшая до основания, обожгла ему пальцы. С проклятием  выронил он  ее на
пол. Маленький фитилек затрещал и погас.
     Верпер  снова был  в  темноте.  Мурашки пробежали по  телу  несчастного
дезертира. Он не  знал,  какие  ямы лежали впереди  и  какие  опасности  его
ожидают, но он чувствовал, что никогда еще не был так  далек от свободы, как
сейчас. Окружающий мрак действовал на него угнетающе.
     Он медленно стал  пробираться вперед, держась руками за стены, ощупывая
ногами каждую  пядь, прежде чем сделать шаг вперед. Он  не  мог отдать  себе
отчета, как долго двигался он таким  образом, но чувствуя, что этому туннелю
нет конца, он решил прилечь и отдохнуть, прежде чем продолжать свой путь.
     Когда он проснулся, его окружала все та же темнота. Он не знал, сколько
времени он проспал: может быть, одну секунду, а может быть, и целый день; но
во всяком случае он действительно спал, потому что  чувствовал  себя  теперь
освеженным, бодрым и голодным.
     Бельгиец снова  пустился вперед ощупью. На этот  раз  ему пришлось идти
недолго. Коридор закончился большой светлой комнатой. Свет  проникал сюда из
отверстия в  потолке, а к этому отверстию с пола комнаты поднималась высокая
каменная лестница. Солнечный свет высоко вверху играл на массивных колоннах,
обвитых  диким  виноградом.  Верпер  прислушался.  Где-то  в  густой  листве
шелестел  ветер,  сверху  доносились  хриплые  голоса  птиц  и  беспрерывная
болтовня мартышек.
     Он не  задумываясь  поднялся по  лестнице и  очутился  посреди круглого
двора.  Прямо  перед  ним  возвышался  каменный  жертвенник,  весь  покрытый
темно-бурыми пятнами. Верпер сейчас не обратил внимания на эти пятна, и лишь
впоследствии их происхождение стало  достаточно ясным и очевидным для  него.
Кроме  отверстия  в  полу за  алтарем,  через  которое  Верпер  поднялся  из
подземелья,  на уровне  пола  было еще несколько дверей. Над двором, окружая
его  со  всех  сторон,  поднимались  несколькими  ярусами  высокие  открытые
галереи. Обезьяны играли в пустынных развалинах, яркие птицы перепархивали с
колонны на колонну и кружились высоко в верхних галереях, но ничто здесь  не
выдавало  присутствия человека. Верпер облегченно вздохнул, и  у него словно
гора с плеч свалилась.
     Он сделал  шаг по направлению к  одной  из дверей  и вдруг остановился,
пораженный ужасом.
     Почти одновременно  в каменной  стене распахнулось  несколько дверей, и
целая толпа странных людей высыпала оттуда и набросилась на бельгийца.
     Это были  жрецы огненного  бога города Опара, те косматые,  коренастые,
низкорослые уродцы,  которые много лет назад приволокли Джэн  Клейтон в свой
храм к жертвенному алтарю.
     Их длинные  руки, короткие кривые ноги,  злые близко посаженные глаза и
низкие покатые лбы придавали им такой дикий, звериный вид, что кровь застыла
в жилах бельгийца.  С  отчаянным криком  кинулся он  назад  к  лестнице,  по
которой за минуту перед тем  поднялся сюда  из подземелья, но ужасные уродцы
загородили ему  дорогу и схватили его.  Верпер  упал перед ними на колени  и
ползал по  земле, умоляя пощадить его; но они связали его и потащили, волоча
по полу, к подножию жертвенника.
     То, что последовало, было  лишь повторением той процедуры, которая была
проделана прежде  над  Тарзаном и  Джэн Клейтон. В  храм вошли служительницы
огненного бога  и с  ними  Лэ, верховная жрица. Верпера  подняли  и положили
поперек жертвенника. Холодный пот выступил  у него на лбу, когда Лэ  подняла
над ним острый  жертвенный нож. Словно сквозь туман доносились до него звуки
гимна смерти; его глаза были  устремлены на маленькие  золотые чаши  в руках
жрецов и жриц. Вот сейчас эти вампиры наполнят свои чаши его горячей красной
кровью и утолят ею свою нечеловеческую жажду.
     О,  если  бы он только мог забыться, не сознавать, не  чувствовать, как
вонзится в сердце острое лезвие ножа!
     Страшное рычание вдруг раздалось у  самых его ушей.  Нож дрогнул в руке
верховной жрицы, глаза ее расширились от ужаса. Остальные жрицы в смятении с
дикими воплями бросились к выходам. Жрецы ревели от ярости и страха.  Верпер
вытянул  шею, стараясь повернуть голову,  чтобы увидеть, что произвело такую
панику среди служителей  огненного бога. И когда ему это наконец удалось, он
замер от ужаса: огромный лев стоял посреди храма, и под его жестокими лапами
лежало изуродованное тело его первой жертвы.
     Царь пустыни снова зарычал и метнул  злой взгляд в сторону жертвенника.
Лэ вздрогнула, закачалась и плашмя упала на Верпера.
     VI
     АРАБ-РАЗБОЙНИК
     Как только  Басули и его воины оправились от  ужаса, охватившего  их во
время  землетрясения, они немедленно  вернулись в туннель. Они пошли  искать
Тарзана и двух вазири, которых не досчитались.
     Весь коридор был загроможден обломками скал. В течение двух дней вазири
работали, не  покладая рук, расчищая  себе дорогу к своим  товарищам.  После
невероятных трудов  им удалось  расчистить путь всего на  несколько ярдов, и
из-под обломков они извлекли изуродованный труп одного из своих товарищей.
     Продолжая трудиться  над расчисткой туннеля,  они  громко  звали своего
белого господина и черного товарища,  но  ни  одного  звука не раздавалось в
ответ  из темной  глубины.  Решив,  что  Тарзан  и  чернокожий  погибли  под
обломками и  не нуждаются  уже  более в их  помощи,  вазири в  конце  концов
прекратили свои поиски. В последний  раз кинули они  взгляд, полный слез, на
место гибели своего  господина и, взвалив на  плечи тяжелые  слитки  золота,
которые должны  были доставить  если  не  спокойствие и  радость, то  все же
некоторые удобства их бедной, любимой госпоже, они направились обратно через
безлюдную  мрачную  долину  Опара  и  девственные   леса  к  далекому   дому
Грейстоков.
     Верные вазири и  не  подозревали, что  происходило в  это  время в этом
счастливом, полном покоя доме!
     С севера шел Ахмет-Зек, вызванный письмом  бельгийца. За  ним следовала
вся  его  орда,  состоявшая  из  арабов  и чернокожих.  Все эти  арабы  были
закоренелые преступники, преследуемые законом, да и негры были нисколько  не
лучше: они  были набраны из  наиболее  невежественных и  диких племен, через
земли которых арабы-грабители проходили совершенно безнаказанно.
     Мугамби,   черный   Геркулес,   сопровождавший  Тарзана  во   всех  его
путешествиях от Острова Джунглей  до верховья Угамби и не раз деливший с ним
опасности, первый заметил приближение зловещего каравана.
     Тарзан  поручил  ему  предводительство  над воинами,  которые  остались
оберегать леди Грейсток.  Более  смелого и преданного защитника  трудно было
найти.  Этот черный  великан  был диким,  бесстрашным  воином,  но его ум  и
преданность были так же велики, как его рост и свирепость.
     Он неотступно следовал  за  своей госпожой, когда она выражала  желание
поохотиться  или  прокатиться   верхом  по  равнине,  чтобы  рассеять  скуку
одиночества. Когда же она оставалась дома, Мугамби всегда старался держаться
возле нее.
     Разбойники  были  еще очень далеко от дома, когда проницательный взгляд
Мугамби   уже  заметил   их.  Он  остановился,   внимательно  вглядываясь  в
приближающийся караван, а  потом повернулся и  бросился бегом к негритянским
хижинам, лежавшим в нескольких стах ярдов от дома. Он созвал воинов, праздно
сидевших и  лежавших около  своих хижин, и отдал им приказание  готовиться к
битве. Чернокожие схватились  за щиты и  оружие. Некоторые  побежали  в поле
предупредить земледельцев и пастухов о  приближавшейся  опасности, остальные
последовали за Мугамби к дому Грейстоков.
     Далеко  на  равнине крутилась  пыль, вздымаемая  караваном  Ахмет-Зека.
Мугамби не был уверен, что  это неприятели; но он не даром  прожил  всю свою
долгую  жизнь в  дикой Африке:  ему уже  приходилось  встречаться  с  такими
непрошеными  гостями.  Иногда  они приходили с  самыми  мирными намерениями,
иногда  врывались войной, но цель их прихода никогда  нельзя было определить
заранее.  Во  всяком случае, лучше всегда быть  наготове.  Мугамби очень  не
нравилась подозрительная быстрота, с какой незнакомцы приближались к дому.
     Дом Грейстоков не был приспособлен для обороны. Он даже не был огорожен
частоколом. Тарзан построил его в  стране безгранично преданных ему вазири и
не рассчитывал, что какой-нибудь неприятель осмелится на него напасть.
     На всякий  случай  к окнам  были приделаны  тяжелые  деревянные ставни,
чтобы  защитить  их от неприятельских стрел.  Мугамби начал спускать ставни,
когда леди Грейсток появилась на веранде.
     -- В  чем дело, Мугамби? -- воскликнула она. -- Что случилось? Для чего
ты спускаешь ставни?
     Мугамби указал ей  на  равнину,  где сейчас  была ясно видна кавалькада
белых всадников.
     -- Это арабы! -- пояснил он. --  Они с недобрым намерением пришли сюда.
Они, вероятно, узнали, что Великого Бваны здесь нет.
     На расчищенной  лужайке  за цветущим кустарником Джэн  Клейтон  увидела
блестящие тела своих вазири.  Солнце играло на металлических наконечниках их
копий, в пестрых перьях их головных  уборов и сверкало на  лоснящихся черных
плечах  и выдающихся  скулах. Какая опасность могла  пугать ее, когда у  нее
были такие защитники?
     Арабы были  уже в ста ярдах от дома. Мугамби поспешил к  своему войску.
Он вышел вперед и громким голосом окликнул незнакомцев. Ахмет-Зек выпрямился
в седле и остановился впереди своего отряда.
     -- Араб! -- крикнул Мугамби, -- что нужно тебе здесь?
     -- Мы пришли с миром! -- ответил Ахмет-Зек.
     -- Тогда поверните назад и идите с миром, -- ответил Мугамби. -- Вы нам
здесь не нужны. Между арабом и вазири не может быть мира.
     Мугамби не был вазири  по  происхождению, но  принятый  в  члены  этого
племени, он сделался наиболее ярым защитником его чести и традиций.
     Ахмет-Зек  приблизился к одному крылу своих войск и тихо сказал что-то,
и в следующий же  момент арабы  дали оглушительный залп по  войскам Мугамби.
Два  черных  воина  упали  на землю,  остальные хотели броситься в атаку, но
Мугамби удержал их: он был так же осторожен, как и храбр. Он знал, насколько
бесполезно было бы  нападение на конных воинов, вооруженных мушкетами. Часть
своего войска  он разместил  в саду  за кустарником, часть спрятал в  других
местах  подле дома; шесть человек он послал в дом, строго-настрого  приказав
им не выпускать госпожу из дому и защищать ее ценою собственной жизни.
     Следуя военной тактике сынов пустыни, Ахмет-Зек  выстроил свое войско в
длинную, узкую кругообразную линию и  галопом помчался к дому Джэн  Клейтон.
Ближайшая к вазири часть круговой линии открыла беспрерывную ружейную пальбу
по кустарнику, за которым  были  спрятаны воины  Мугамби.  В  свою очередь и
вазири засыпали ближайших к ним врагов своими меткими стрелами.
     Вазири,   прославленные   меткой  стрельбой  из  лука,   в   этот  день
действительно  доказали  свое искусство. Не один смуглый всадник,  всплеснув
руками над  головой, свалился с  коня, пронзенный  смертоносной  стрелой. Но
силы были  неравные. Арабов  было слишком  много; их  пули проникали  сквозь
кустарники и попадали в цель, которую даже и не заметили арабские стрелки. А
тем  временем  Ахмет-Зек,  обойдя  дом  на  полверсты,  подошел  к   нему  с
незащищенной  стороны, вырвал часть плетня и  ворвался со  своими воинами во
владения Грейстоков.
     Бешеным галопом  промчались  они по  полям; они не останавливались  уже
больше, чтобы разбирать плетни; они неслись прямо вперед, перескакивая через
препятствия с такой легкостью, словно летели по воздуху.
     Мугамби увидел их и, созвав своих  уцелевших воинов,  бросился защищать
дом. На  веранде  с ружьем  в руках  стояла  леди  Грейсток. Благодаря своим
крепким нервам и хладнокровному спокойствию, она метко  целилась и не одного
араба наказала за дерзкое вторжение в ее владения; недаром несколько лошадей
неслись уже порожняком навстречу наступающей орде.
     Мугамби  втолкнул свою госпожу  в дом  и со  своим  поредевшим  войском
приготовился к последнему сопротивлению.
     Арабы  с  криком  мчались  вперед,  размахивая  ружьями  над   головой.
Домчавшись  до веранды,  они  разом  остановились  и  дали залп  по  вазири,
которые,  стоя  на коленях,  засыпали  арабов стрелами  из-за  своих длинных
овальных щитов. Эти  щиты были,  может  быть, хорошей  защитой  от вражеской
стрелы, они могли отразить  удар копьем, но они были  совершенно  непригодны
для отражения свинцовых пуль арабских стрелков.
     Вазири,  спрятанные  в доме, пускали  свои стрелы  из-за  полуопущенных
ставней.  Они были в  большей безопасности, чем люди на веранде, и их стрелы
лучше  достигали цели;  поэтому,  после первого приступа  Мугамби  со  всеми
своими воинами удалился в дом.
     Не  переставая стрелять, арабы медленно продвигались  вперед  и наконец
окружили маленькую  крепость плотным кольцом. Теперь стрелы,  выпущенные  из
дома, пролетали над их головами, а они безнаказанно могли стрелять по окнам.
Один за другим гибли воины вазири.  Все  реже и реже вылетали стрелы в ответ
на ружейные выстрелы  арабов. Ахмет-Зек  скомандовал на  приступ.  Продолжая
стрелять  на бегу, кровожадные  арабы  бросились к веранде. С дюжину злодеев
пали от стрел защитников леди Грейсток,  но большинство добрались до двери и
стали разбивать ее ружейными прикладами. В треск  ломаемого  дерева ворвался
грохот  ружейного  выстрела:  это  Джэн  Клейтон  сквозь  двери  стреляла  в
жестокого врага.
     По  обе стороны  двери  люди валились  как мухи, но  дверь  была слабой
защитой. Она  поддалась наконец напору  наступающих и разлетелась  на части.
Толпа темнокожих убийц ворвалась  в комнату. Там в углу стояла Джэн Клейтон,
окруженная маленькой кучкой своих  верных  защитников. Пол был усеян трупами
людей, положивших  за нее жизнь.  Впереди ее воинов  стоял  великан Мугамби.
Арабы подняли  ружья, чтобы выпустить последний залп по  упорным  вазири, но
грозный окрик их предводителя остановил их.
     -- Не стреляйте в женщину! --  крикнул Ахмет-Зек. -- Того, кто причинит
ей малейший вред, я убью. Хватайте женщину живьем!
     Арабы  кинулись в  другой конец  комнаты,  но  были  встречены тяжелыми
копьями  воинов  вазири.  Сабли  засверкали  в  воздухе,  длинные  пистолеты
произнесли  свой громоносный смертный приговор вазири. Мугамби с такой силой
метнул  копье в  ближайшего  врага, что  оно прошло насквозь все тело араба,
затем  он выхватил  пистолет  у другого  араба и  стал ударять им  направо и
налево, разбивая головы всем, кто осмеливался приблизиться к его госпоже.
     Трое-четверо оставшихся в живых вазири, следуя его  примеру, сражались,
как демоны, но  они падали один  за другим  и наконец  один  Мугамби остался
защищать жизнь и честь подруги Тарзана.
     Из  другого конца  комнаты  Ахмет-Зек  наблюдал  за неравной  битвой  и
подстрекал своих любимцев. В его руке был разукрашенный драгоценными камнями
мушкет. Он медленно понял его на плечо в ожидании момента, когда можно будет
выстрелить  в  Мугамби, не рискуя попасть в  женщину или в  одного  из своих
товарищей. Мугамби  продолжал яростно отбиваться от  нападавших  арабов.  Но
Ахмет-Зек нажал собачку, и верный негр без стона упал к ногам своей госпожи.
     Джэн  Клейтон тотчас была окружена  и обезоружена. Арабы молча вытащили
ее  из дома. Великан, слуга Ахмет-Зека, поднял ее в седло, и в то время, как
другие бросились к дому  и пристройкам, чтобы забрать с собой все, что можно
унести, он выехал с ней за калитку и остановился в ожидании своего хозяина.
     Джэн Клейтон видела, как грабители вывели лошадей из конюшни и пригнали
скот  с  полей.  Она  видела,  как  они  грабили  ее  дом,  унося  все,  что
представляло  в  их  глазах  какую-нибудь  ценность.  Она  видела,  как люди
побежали  всюду с  горящими факелами  и  огненные  языки  охватили все,  что
осталось от дома Грейстоков.
     И когда разбойники, сорвав таким  образом свой гнев и удовлетворив свою
жадность,  собрались  у  ворот и  поскакали  на  север,  увозя  с собой Джэн
Клейтон, она видела, как  дым и огонь  высоко  поднимались к небу,  пока  на
повороте высокий лес не скрыл из вида печальную картину.
     Дом Грейстоков  был охвачен  пламенем.  Огонь  пробивался уже  в первую
комнату. Длинные огненные языки лизали мертвые тела,  распростертые на полу.
Вдруг один из трупов зашевелился. Это был огромный чернокожий. Он повернулся
и  открыл  залитые  кровью  страдальческие глаза.  Мугамби,  которого  арабы
считали  мертвым,  был жив.  Он с  трудом поднялся на  четвереньки и  сквозь
застилавшие комнату дым и пламя медленно пополз к дверям.
     Каждый шаг ему стоил невероятных усилий; несколько раз он падал без сил
на пол,  но все же подымался и снова продолжал свой путь. Ему  казалось, что
он  полз  бесконечно  долго,  прежде   чем   добрался  до  веранды;  комната
представляла  из себя  огромную  раскаленную печь.  Он  дополз  до  ступенек
веранды,  скатился  по  ним  в  сад  и,  собрав последние  силы,  укрылся  в
освежающей прохладе кустарника.
     Всю ночь  пролежал он  там. Временами он терял сознание, но мучительная
боль заставляла его прийти  в себя, и тогда он со свирепой яростью следил за
огненными столбами, мрачно подымавшимися к небу от горевших хижин и полей.
     Голодный лев зарычал совсем близко от него, но негр и не заметил этого.
Все  его  мысли были сосредоточены  на одном  и в душе его  было только одно
стремление: месть, месть, месть!
     VII
     СОКРОВИЩНИЦА ДРАГОЦЕННЫХ КАМНЕЙ В ОПАРЕ
     Некоторое время Тарзан  пролежал на полу  в сокровищнице Опара, глубоко
под развалинами древнего города. Он лежал как  мертвый, но он  не был мертв.
Он зашевелился и  открыл глаза. Кругом  был непроглядный  мрак.  Он  нащупал
рукой свою голову, и рука сразу стала мокрой и  липкой  от запекшейся крови.
Он стал обнюхивать свои пальцы, как дикий зверь обнюхивает раненую лапу.
     Тарзан медленно приподнялся и сел, прислушиваясь. Кругом все было тихо,
как в могиле. Он встал на  ноги и  обошел ощупью вокруг комнаты. Кто он? Где
он? У него болела голова, но  никаких  других последствий своего ушиба он не
чувствовал. Он не помнил ни землетрясения, ни того, что было до него.
     Неловкими движениями ощупывал он свое туловище, ноги, голову, точно эти
предметы были ему совершенно незнакомы. Он нащупал колчан за спиной и кинжал
у пояса.  Что-то промелькнуло  в  его  голове. Ах,  да! Ему еще  чего-то  не
хватало. Он ползком стал обшаривать пол в поисках вещи, исчезновение которой
он  чувствовал инстинктивно. Наконец  он нашел  его -- свое  тяжелое военное
копье. Вся его прошлая жизнь была  неразрывна  связана  с  этим оружием.  Он
почти  не  расставался с  ним  с тех пор, как давным-давно  он вытащил  свое
первое копье из рук убитого им негра.
     Тарзан знал наверное, что существует другой мир -- лучше и светлее, чем
то,  что  заключалось  тут  в   четырех   каменных  стенах.  При  дальнейших
исследованиях он наткнулся на дверь, которая вела в глубь туннеля, лежавшего
под землей между храмом и  городом. Он вошел в коридор и,  двинувшись вперед
безо всяких предосторожностей, наткнулся на каменные ступени, ведущие вверх;
Тарзан поднялся по ним и продолжал свой путь, направляясь к водоему.
     Ничто не говорило ему, что он здесь уже был однажды. Ему эта  местность
была  совершенно незнакома.  Но  тем не  менее он продвигался в темноте  так
быстро, спокойно и уверенно, словно гулял по гладкой равнине при ярком свете
полуденного солнца. И тут  случилось то, что неизбежно должно было случиться
при таких обстоятельствах.
     Он  дошел  до  края  водоема,  шагнул  вперед в  пустое  пространство и
стремглав полетел вниз в  черную  глубину. В  руке он  все  еще  сжимал свое
копье.  Он  упал в воду  и  пошел  ко  дну. Но колодец  был  неглубок. Копье
ударилось  одним концом о дно и стало  вертикально,  и с его помощью Тарзану
удалось  вынырнуть на  поверхность  воды.  Падение не причинило  ему никаких
ушибов. Он  отряхнул  воду с лица  и  глаз и взглянул наверх. Лучи  дневного
света, проникая  через  круглое отверстие  высоко  над  его  головой,  слабо
освещали внутренность водоема. На одном уровне с поверхностью воды виднелось
широкое отверстие в сырой, скользкой стене колодца.  Подплыв  к нему, Тарзан
вылез из воды  и ступил  на  мокрый  пол большого туннеля.  Он  углубился  в
туннель, но  на  этот раз  он стал  продвигаться очень медленно и осторожно.
Неожиданное  падение послужило  ему  хорошим  уроком. Туннель был прямой как
стрела; пол его был скользкий  и мокрый, это говорило о том, что по временам
вода  в  водоеме  поднималась  и  затопляла  туннель.  Это  очень затрудняло
продвижение Тарзана:  каждую минуту  он мог поскользнуться  и  упасть. Потом
туннель кончился, и Тарзан оказался у подножия лестницы.
     Лестница несколько  раз заворачивала  то  вперед, то  назад  и  наконец
привела  Тарзана в  небольшую  круглую  комнату. Слабый свет  проникал  сюда
сквозь большую  трубу,  которая  из середины потолка подымалась  наружу. Она
была нескольких футов в диаметре  и над потолком  продолжалась футов  на сто
или даже больше.  Далеко наверху она заканчивалась каменной решеткой, сквозь
которую Тарзану было видно ясное голубое небо.
     Человек-обезьяна  с  любопытством  стал  оглядывать   комнату.  Вся  ее
обстановка  состояла  из нескольких кованых  сундуков  с  медными  запорами.
Тарзан стал  их ощупывать. Его пальцы быстро скользили по железным обручам и
петлям. Машинально  он приподнял  крышку  одного из сундуков и вскрикнул  от
восторга: перед  ним  на  большом  плоском  подносе,  сверкая  в  полутьме и
переливаясь  всеми цветами  радуги, лежали груды драгоценных камней. Тарзан,
совершенно забывший о  прошлом  под влиянием страшного ушиба и вернувшийся в
первобытное состояние  дикого  человека, не  имел сейчас  никакого понятия о
том, какое несметное  богатство представляла его находка.  Для него это были
только красивые  пестрые камешки. Он погрузил в них руку  и стал забавляться
ими, пересыпая их  между пальцами. Он стал открывать другие сундуки. Все они
были переполнены драгоценными камнями.
     Почти  все камешки были граненые и  отделанные. Набрав  полную  горсть,
Тарзан всыпал их в сумку, болтавшуюся у него на поясе; неграненые камешки он
швырнул обратно в сундук.
     Сам   того  не  подозревая,  Тарзан  открыл   давно  забытое  хранилище
драгоценных камней города  Опара.  Сотни  лет было  оно погребено под храмом
огненного  бога  в глубине  одного из  мрачных  подземных  ходов, в  которые
суеверные солнцепоклонники боялись спускаться.
     Игра с красивыми камешками скоро надоела Тарзану, и он снова пустился в
путь. За круглой комнатой снова начинался коридор. Он круто подымался вверх,
причудливо  извиваясь,  и  после многих поворотов  привел  Тарзана  в низкую
комнату, которая была светлее всех других, встречавшихся ему на пути.
     От  пола  к  отверстию в  потолке  подымалась крутая каменная лестница.
Сквозь  отверстие Тарзан увидел залитую солнцем площадку  и высокие, обвитые
диким виноградом колонны. Он с удивлением посмотрел  на эти колонны: они как
будто   напоминали  ему   что-то.   Тарзан  наморщил  лоб,  стараясь  что-то
припомнить, но не был уверен в себе. Странная мучительная мысль все время не
выходила у него из головы. Ему  все казалось, что что-то ускользает от него,
что он должен бы знать многое, чего он сейчас не знает.
     Его  размышления были внезапно прерваны громким раскатистым  ревом  над
его  головой.  Вслед  за этим  послышался  отчаянный  крик  и  визг.  Тарзан
решительно схватил свое копье и побежал к лестнице.
     Странная   картина  представилась  его  глазам,  когда  он  из  сумерек
подземелья попал  на залитую светом  площадку  храма. Несмотря на то, что он
забыл  все, относившееся к его прошлому, в глубине его  души сохранились еще
представления  о  некоторых  образах,  и он  сразу  осознал,  что  перед ним
находится много  мужчин и  женщин  и один  огромный  лев.  Мужчины и женщины
бежали к выходам, а лев стоял посреди храма на трупе одного из мужчин, менее
счастливого,  чем его товарищи. Перед Тарзаном подле большой  каменной глыбы
стояла  женщина, а поперек камня неподвижно лежал мужчина. Тарзан видел, как
сверкали  глаза  льва, когда  он смотрел  на  двух  несчастных, оставшихся в
храме. Страшный рев вторично огласил  своды  храма. Женщина вскрикнула и без
чувств свалилась на тело мужчины, лежавшего на жертвеннике.
     Лев сделал несколько  шагов и приник к земле. Он уже  готов был сделать
прыжок, но его внимание внезапно было отвлечено Тарзаном.
     Верпер лежал неподвижно  и беспомощно на жертвеннике. Он видел, как лев
готовился прыгнуть  на него, и видел также, что со зверем произошла какая-то
неожиданная перемена:  лев обернулся  и перевел глаза за алтарь  на  что-то,
чего Верпер не мог  видеть.  Страшный зверь встал на  дыбы.  Какая-то фигура
промелькнула мимо  Верпера.  Чья-то  сильная  рука  поднялась  в  воздухе, и
тяжелое копье вонзилось в грудь хищника.
     Верпер видел, как животное пыталось зубами схватить стержень копья, и в
это   мгновение  совершилось  чудо  из  чудес.  Голый  великан,  только  что
пронзивший льва  копьем, бросился  вперед с  одним  лишь ножом в руках.  Лев
поднялся на задние  лапы и свирепо зарычал. И к ужасу  и  без того  насмерть
перепуганного бельгийца,  с губ странного человека сорвалось  точно такое же
львиное рычанье.
     Ловким  прыжком  в  сторону  Тарзану  удалось  избежать  тяжкого  удара
огромной мохнатой лапы.  Вторым  прыжком он вскочил на спину льва. Его  руки
обвились вокруг косматой шеи, зубы впились глубоко в  мясо животного.  Рыча,
прыгая, катаясь  по полу, огромная кошка силилась  скинуть своего  яростного
противника, а тем временем  большая загорелая рука вонзала длинный охотничий
нож в бок зверя.
     Во  время этой  битвы Лэ пришла в  себя. Точно  очарованная  стояла она
подле своей жертвы, не отводя глаз от борющихся. Казалось невероятным, чтобы
в открытой схватке человек  мог одолеть царя зверей,  а между  тем она  была
свидетельницей такого небывалого дела!
     Нож Тарзана отыскал наконец бурное сердце животного.  Страшные судороги
потрясли  могучее  тело,  и  лев  упал  мертвым  к ногам  победителя. Тарзан
вскочил, поставил ногу на труп своей жертвы и, подняв  лицо к небу, испустил
такой  ужасный  крик, что Лэ и Верпер содрогнулись, а  гулкое эхо  долго еще
вторило ему под сводами храма.
     Теперь  Тарзан повернулся, и Верпер узнал  в нем мертвеца, которого  он
оставил в комнате драгоценностей.
     VIII
     БЕГСТВО ИЗ ОПАРА
     Верпер  был  поражен.  Неужели  это  существо   было  тем   исполненным
собственного  достоинства  англичанином,  который оказал ему такой  радушный
прием  в  своем  роскошном  африканском  доме?  Неужели  этот дикий  зверь с
горящими  глазами и залитым кровью лицом был  человек? Неужели этот страшный
победный крик мог вырваться из человеческой груди?
     Тарзан смотрел на мужчину и женщину; его лицо выражало удивление, но он
не узнавал их. Он как будто открыл  новую породу живых существ и был страшно
удивлен своей находкой.
     Лэ пристально вглядывалась в черты  человека-обезьяны. Глаза ее  широко
раскрылись.
     --  Тарзан! -- воскликнула  она. -- Это ты?  И она заговорила с ним  на
языке больших обезьян, который был в то же время и языком жителей Опара.
     --  Тарзан, ты  вернулся  ко  мне.  Лэ  пренебрегала своими  священными
обязанностями в ожидании  своего Тарзана! Она не взяла себе мужа, потому что
на  всем  свете  только он один  мог стать ее мужем. И ты пришел ко  мне. О,
Тарзан, скажи же мне, что ты вернулся ради меня!
     Верпер  вслушивался  в  эти странные гортанные звуки и  переводил  свой
взгляд  с  Лэ на  Тарзана.  Поймет  ли  Тарзан этот  язык? К его  удивлению,
англичанин ответил ей такими же гортанными звуками.
     --  Тарзан? -- повторил он задумчиво. -- Тарзан! Я как будто слышал это
имя.
     -- Это твое имя -- ведь это ты Тарзан! -- воскликнула Лэ.
     -- Я -- Тарзан? -- человек-обезьяна пожал плечами. -- Ну что ж, это имя
мне нравится. Я не знаю никакого другого, и потому я оставлю его себе. Но  я
не знаю тебя; я не пришел  сюда ради тебя. Зачем я сюда пришел -- я и сам не
знаю. Я не знаю, откуда я пришел. Может быть, ты знаешь?
     Лэ покачала головой.
     --  Я никогда этого не знала,  --  проговорила она. Тарзан повернулся к
Верперу и обратился к нему с тем же вопросом.
     Бельгиец покачал головой.
     -- Я не понимаю этого языка, -- произнес он по-французски.
     Без напряжения и, по-видимому, совершенно не сознавая, что он переходит
на другой язык, Тарзан повторил свой вопрос по-французски.
     Тут только Верпер понял, какие ужасные последствия имел для Тарзана его
ушиб. Очевидно, этот  голый  человек совершенно  утратил  память и не помнил
ничего из своей прежней жизни. Бельгиец уже хотел было растолковать Тарзану,
кто он и откуда, как  внезапно его осенила мысль, что лучше этого не делать.
Если он хотя на  время скроет от Тарзана  то, что он  сам о  нем знает, ему,
может быть, удастся использовать для себя несчастье, постигшее англичанина.
     -- Я не могу  вам сказать, откуда вы пришли, -- сказал он,  -- но скажу
вам  одно: если мы не уберемся сейчас  же из этого  проклятого места, мы оба
будем убиты на  этом  кровавом  жертвеннике.  Эта женщина  уже  была  готова
вонзить свой  нож в мое сердце, когда лев прервал  их адский обряд. Пойдемте
же! Поищем выход из этого ужасного храма, прежде чем они оправятся от страха
и вернутся все сюда!
     Тарзан снова повернулся к Лэ.
     -- Почему  ты  хотела убить этого  человека? -- спросил  он. -- Ты была
голодна?
     Лэ возмущенно отвергла такое предположение.
     -- Он пытался тебя убить? -- продолжал свой допрос Тарзан.
     Женщина отрицательно покачала головой.
     -- Почему же ты хотела его убить?
     Лэ подняла свою тонкую руку и указала на солнце.
     -- Мы хотели принести его душу в дар огненному богу! -- сказала она.
     Тарзан взглянул на нее с недоумением. Он снова был большой обезьяной, а
обезьяны ничего не смыслят в таких вещах, как душа и огненный бог.
     -- Вы хотите умереть? -- спросил он Верпера.
     Бельгиец со слезами на глазах старался его убедить, что он вовсе  этого
не желает.
     -- Ну что ж, тогда  и не надо! -- проговорил Тарзан. -- Пойдем  отсюда.
Эта самка убьет вас, а меня оставит себе. Но это не место для Мангани. Я  бы
скоро умер среди этих каменных стен.
     Он повернулся к Лэ.
     -- Мы уходим! -- объявил он.
     Женщина бросилась к нему и схватила его руку.
     -- Не оставляй меня! -- кричала она. -- Останься, и ты будешь верховным
жрецом.  Лэ  любит  тебя. Весь  Опар  будет  принадлежать  тебе.  Рабы будут
исполнять каждое твое приказание. Останься, Тарзан, и любовь вознаградит
     тебя.
     Человек-обезьяна оттолкнул от себя коленопреклоненную женщину.
     --  Тарзан не хочет тебя,  --  ответил  он просто и, подойдя к Верперу,
перерезал связывавшие его веревки и сделал ему знак следовать за собой.
     Тяжело дыша, с искаженным от злобы лицом Лэ вскочила на ноги.
     -- Ты останешься! -- яростно закричала она.  -- Ты будешь моим! Если Лэ
не может получить тебя живым, она получит тебя мертвым!
     Подняв  голову к  солнцу,  она  испустила  тот  страшный,  лающий визг,
который Верперу пришлось слышать однажды, а Тарзану много раз.
     В ответ на ее крик послышался беспорядочный шум голосов в прилегающих к
храму комнатах и коридорах.
     -- Придите,  хранители  жрицы!  -- кричала Лэ.  -- Неверные  осквернили
святая святых.  Придите,  наполните  ужасами их  сердца, защитите  Лэ  и  ее
алтарь, очистите храм кровью осквернителей!
     Верпер не понял, но Тарзан понял все. Взглянув на бельгийца, он увидел,
что тот безоружен. Он подскочил к Лэ, охватил ее своими  сильными  руками и,
хотя  она  отбивалась с безумной яростью  демона, он  скоро обезоружил ее  и
передал Верперу ее длинный жертвенный нож.
     -- Это вам пригодится! -- сказал он.
     И едва он успел это  сделать, как  изо всех дверей в храм хлынули толпы
уродливых маленьких кривоногих человечков.
     Они  были вооружены дубинами и ножами, фанатическая ненависть распаляла
их смелость. Верпер  онемел от  ужаса.  Тарзан с гордым презрением оглядывал
врагов и медленно Подвигался к двери, которую он себе наметил  для выхода из
храма.
     Здоровенный жрец преградил ему дорогу. За ним кинулись и другие. Тарзан
поднял свое копье,  изо  всей силы ударил им по голове жреца и размозжил ему
череп. Тот не успел даже вскрикнуть.
     Копье беспрерывно подымалось и опускалось на головы жрецов, пока Тарзан
медленно  прочищал себе дорогу к выходу. Верпер следовал по пятам. Он бросал
пугливые взгляды назад  на  пляшущую, воющую  толпу  жрецов, следовавших  за
ними.  Он  держал  жертвенный нож наготове, чтобы пронзить  им первого,  кто
осмелится  подойти  к нему  поближе,  но  никто  не  приблизился к нему.  Он
удивлялся, что жрецы, смело вступившие в борьбу с таким силачом, как Тарзан,
не решились  броситься к нему, хотя  он был значительно слабее.  Если бы они
кинулись на него, он моментально пал бы их жертвой. Тарзан  уже  добрался до
дверей через трупы всех, кто загораживал ему дорогу, когда Верпер понял, что
поставило его в такое привилегированное положение. Жрецы боялись жертвенного
ножа. Они радостно пошли бы  на  смерть, защищая свою  верховную жрицу  и ее
жертвенник,  но  смерть  смерти  рознь.  Они, не  задумываясь,  бросались  в
смертный бой  с могучим Тарзаном, но  суеверно боялись умереть от священного
ножа.
     Когда они выбрались  из внутреннего двора храма, Верпер сообщил Тарзану
о  своем открытии. Тарзан усмехнулся  и пропустил его вперед.  Бельгиец шел,
размахивая  направо и налево священным  оружием, и жители  Опара в суеверном
страхе убегали от них во все стороны.
     Таким  образом, они  легко пробрались  через  коридор  и покои древнего
храма.  Верпер ахнул от удивления, когда они проходили через комнату с семью
золотыми колоннами.  С  плохо  скрываемой  жадностью  смотрел он на  древние
золотые плиты, вделанные в стены комнат  и коридоров. В  глазах  Тарзана все
это не представляло сейчас ни малейшей ценности.
     Они  вышли  к  широкой  улице,  которая  лежала  между  величественными
колоннами   полуразрушенных  зданий  и  внутренней  стеной  города.  Большие
обезьяны  угрожающе горланили им что-то  вдогонку, но  Тарзан отвечал им тем
же.
     Верпер  увидел, как огромный волосатый самец спрыгнул с полуразрушенной
колонны и, ощетинясь, заковылял навстречу голому великану. Желтые клыки были
обнажены, сердитый лай и грозное рычание срывались с толстых губ.
     Бельгиец  наблюдал за своим спутником.  Каковы же были его удивление  и
ужас, когда Тарзан  наклонился, стал на четвереньки и  начал  ползать вокруг
кружившейся  на  одном месте обезьяны! Из человеческой гортани вырывался тот
же звериный лай  и то же рычание, что и из  глотки  животного. Если бы глаза
Верпера были  закрыты, он по  звукам с уверенностью мог  бы сказать, что две
гигантские обезьяны готовились к  поединку. Однако поединка не  последовало.
Все  приготовления  кончились,  как кончается обыкновенно  большинство  этих
встреч   в  джунглях:  один  из   противников  теряет  свою  воинственность,
неожиданно  заинтересованный  падающим  листом,  жуком  или  вошью  на своем
косматом животе. Так было и на этот раз. Человекоподобная обезьяна удалилась
с  полным  достоинством,  для  того  чтобы взглянуть  на  проползавшую  мимо
гусеницу, которую она и проглотила после недолгого исследования. Тарзан был,
однако,  склонен  продолжать  спор. Он  свирепо надулся,  выпятил грудь  и с
рычаньем подполз к обезьяне.
     Верперу  стоило  немалых трудов  отговорить  его  от  этих  намерений и
убедить его в том, что им необходимо убраться отсюда как можно скорее. Целый
час они искали узкий проход во внутренней стене.  Отсюда проторенная дорожка
вывела их за внешние укрепления города, в мертвую долину Опара.
     Верпер очень скоро  убедился, что Тарзан не имел ни малейшего понятия о
том,  где  он находился и  откуда  он пришел. Он бесцельно бродил по долине,
находя себе пищу под небольшими скалами, или выкапывал ее среди редкого мха,
который там и сям покрывал землю.
     Верпер пришел  в ужас  от  необычайного меню  своего спутника. Тарзан с
видимым удовольствием уничтожал жуков, грызунов и гусениц. Он и в самом деле
превратился в обезьяну.
     После долгих усилий  бельгийцу удалось увести своего спутника к дальним
холмам на северо-западном краю  долины,  и отсюда они пошли по направлению к
владениям Грейстоков. Какую  цель преследовал бельгиец, отводя жертву своего
предательства  к его прежнему дому -- трудно угадать,  разве только, что без
Тарзана некому было заплатить выкуп за жену Тарзана.
     Ночью они сделали привал по ту сторону холмов. Они  сидели у небольшого
костра, на котором жарилась дикая свинья, убитая стрелою Тарзана. Тарзан был
погружен в  размышления.  Он тщетно старался уловить какие-то мысли, которые
все время ускользали от него. Но так и не додумавшись ни до чего,  он открыл
кожаную сумочку, привешенную к его поясу, и вынул оттуда пригоршню блестящих
маленьких камешков.  Огонь костра заиграл в них  мириадами лучей,  и  в  эту
минуту  Верпер,  смотревший  на  них  в немом восторге,  вполне  определенно
отдавал себе отчет, почему он искал общества человека-обезьяны.
     IX
     ВЕРПЕР ПОХИЩАЕТ ДРАГОЦЕННЫЕ КАМНИ
     Два  дня  Верпер  разыскивал  своих  спутников,  которых он  оставил  у
подножия холмов. На закате второго дня он наткнулся на открытой прогалине на
изуродованные трупы трех чернокожих.
     Верпер сразу догадался, в чем дело. Из маленького отряда сопровождавших
его   негров   только  эти  трое   не   были  рабами.  Остальные,  очевидно,
воспользовались удобным случаем, чтобы освободиться  из-под власти жестокого
хозяина. Они  убили тех, кто мог помешать осуществлению их плана, и скрылись
в  джунглях.  Холодный  пот  выступил  на  лбу  Верпера:   только  благодаря
счастливой случайности он избежал участи этих трех несчастных.
     Тарзан не выказывал ни малейшего удивления или интереса  по поводу этой
находки.  Дитя  джунглей,  он  смотрел  на  насильственную  смерть,  как  на
обыденное явление. Утонченная психика цивилизованного  человека,  вследствие
полученного им ушиба,  сделалась снова совершенно чужда и  непонятна ему. Он
сохранил   только  простейшие   чувства   первобытного   существа,   которые
неизгладимо отпечатались в его мозгу еще в раннюю пору его жизни.
     Сейчас  во  всех своих  мыслях и действиях он руководствовался  уроками
большой обезьяны Калы  и примерами и указаниями  Керчака, Тублата и Теркоза.
Он совершенно механически сохранил знание французского и английского языков.
Верпер  заговорил с ним по-французски, и он  по-французски же ответил; но он
сам не сознавал, что говорил с Верпером на совсем другом  языке, чем тот, на
котором он только что говорил с Лэ. То же было бы,  если бы с ним заговорили
по-английски.
     Вечером перед костром Тарзан опять забавлялся  сверкающими стеклышками.
Верпер спросил его,  что это  такое и где  он взял? Тарзан отвечал,  что это
разноцветные камешки, из которых он хочет сделать себе ожерелье, и что он их
нашел глубоко под храмом огненного бога.
     Бельгиец  с   облегчением   заметил,  что   Тарзан  не  имел   никакого
представления о  ценности камешков. "Это облегчит захват  их!"  -- думал он.
Может быть, это странное  существо  просто  отдаст их  ему, если попросить у
него, и Верпер  уже  протянул руку  к  сверкающей  маленькой горке,  которую
Тарзан держал перед собой на гладкой деревянной дощечке.
     -- Дайте мне взглянуть на них, -- сказал он.
     Но в ту же минуту огромная бронзовая ладонь Тарзана опустилась на яркие
камешки.  Он  оскалил зубы  и зарычал.  Верпер  поспешил  отдернуть руку,  а
Тарзан, как ни  в чем не бывало, продолжал свою игру и беседу с Верпером. Он
проявил только свойственное всем животным инстинктивное стремление сохранить
свое добро.  Убивая дичь, он  всегда  делился с Верпером, но если  бы Верпер
случайно дотронулся до той части, которая принадлежала Тарзану, он вызвал бы
то же дикое и злобное предупреждение.
     С этого  момента  в сердце бельгийца  стал  вкрадываться безумный страх
перед его диким спутником. Вначале он приписывал  перемену,  произошедшую  в
Тарзане,  утрате памяти.  Но он  не знал, что Тарзан когда-то был  настоящим
диким зверем  джунглей,  и он  не мог понять,  что тот  просто возвратился к
состоянию, в котором провел свои детские и юношеские годы.
     Странное поведение англичанина поразило его.  Он  видел в  нем опасного
безумца, который в любой момент может кинуться на него с оскаленными зубами.
Верпер ни  на  минуту  не  обманывал  себя  надеждой,  что он  сможет  выйти
победителем из борьбы с Тарзаном. Он мечтал только о том, как бы улизнуть от
Тарзана и как можно скорее попасть в далекий стан Ахмет-Зека. Но бельгиец не
решался  пуститься по джунглям один  и вооруженный только  жертвенным ножом.
Тарзан  являлся защитой, которой ни в коем случае не следовало пренебрегать.
Он  был достаточно  храбр и  силен, чтобы вступить  в  единоборство  даже  с
большими  хищниками джунглей,  как Верпер уже  имел случай убедиться в храме
Опара.
     К  тому  же  Верпер  решил во что  бы то ни  стало завладеть  сумкой  с
драгоценными  камнями.  В душе его происходила борьба между двумя различными
чувствами: жадностью  и  страхом, но в  конце концов  жадность  взяла  верх.
Бельгиец  решился  пойти  на  все  ужасы  и  опасности постоянного общения с
человеком,  которого он считал сумасшедшим, лишь  бы  стать обладателем того
богатства, которое представляло из себя содержимое маленькой сумочки.
     Ахмет-Зек ничего не узнает об этих богатствах.  Они  будут принадлежать
одному только Верперу,  и  при первой  же возможности он доберется до берега
моря и уедет в Америку. Там под другим именем он снова заживет полной жизнью
и  до  известной  степени вознаградит себя  за  все  лишения.  Он  давно уже
составил этот план  и жил  теперь  надеждой, заранее предвкушая ту роскошную
жизнь досужего богача, которую он будет вести там. Он даже так далеко ушел в
своих мечтаниях,  что жалел уже о том, что Америка слишком провинциальна,  и
что нигде в Новом Свете нет такого города, как его возлюбленный Брюссель.
     На третий день после их  бегства из Опара,  чуткое  ухо Тарзана уловило
звук  людских  шагов  позади них. Верпер  не  слыхал  ничего  кроме жужжания
насекомых и  птичьего гомона  в густой листве. Некоторое время  Тарзан стоял
неподвижно,  внимательно   прислушиваясь;  его  тонкие  ноздри  раздувались,
стараясь вдохнуть в себя каждую струйку воздуха. Потом он потянул Верпера за
собой в густые кусты и, притаившись там, стал ждать.
     Немного спустя  на тропинке, по которой шли перед тем  Тарзан и Верпер,
показался лоснящийся  черный  воин,  чуткий  и  осторожный. За  ним  гуськом
следовали около пятидесяти таких  же  чернокожих воинов.  Каждый из них  был
нагружен двумя  темно-желтыми  слитками,  привязанными  к  спине.  Верпер  с
первого  взгляда  узнал  войско,  которое  сопровождало  Тарзана в  Опар. Он
посмотрел  на Тарзана. Дикие глаза пристально вглядывались  в проходящих, но
Тарзан не узнал Басули и своих верных вазири. Когда все воины прошли, Тарзан
встал  и вышел на  тропинку.  Поглядев в ту  сторону,  куда ушли  негры,  он
обернулся к Верперу и сказал:
     -- Теперь мы пойдем за ними и убьем их.
     -- Зачем? -- спросил бельгиец.
     -- Они чернокожие, -- объяснил Тарзан, -- а человек, который убил Калу,
тоже был чернокожий. Они все враги Мангани.
     Верпер не  испытывал никакого  желания  вступить в бой с  Басули  и его
свирепыми воинами. Наоборот, он был от души рад, что встретил их, потому что
уже начинал сомневаться, найдет ли дорогу  через джунгли в  страну вазири, а
Тарзан совершенно  не интересовался тем, куда  они  направляются. Держась  в
некотором отдалении от воинов вазири, они легко  могли бы следовать за ними,
а там уже  Верпер нашел  бы  дорогу  к  стану  Ахмет-Зека. Была еще и другая
причина,  по которой бельгиец не хотел вступать  в драку  с  вазири: Верперу
хотелось, чтобы золото было отнесено туда, куда несли его вазири. Чем дальше
воины Басули унесут его, тем ближе будет ему и Ахмет-Зеку идти за ним.
     Поэтому  он  стал  отговаривать  Тарзана от  преследования  чернокожих,
говоря, что негры, наверное, выведут  из  лесу в богатую страну, изобилующую
дичью. После долгих разговоров ему удалось убедить Тарзана следовать за ними
издали.
     От  Опара  до  страны вазири был  большой переход.  Но наконец наступил
момент,  когда  Тарзан  и  бельгиец, следуя  по стопам воинов, поднялись  на
возвышенность и  увидели  перед  собой широкую равнину Вазири,  сверкавшую в
излучинах реку и далекие леса на севере и западе.
     Впереди  них,  как  большая  гусеница,  продвигалась по  равнине сквозь
высокую  траву  линия воинов  Басули.  Стада пасущихся  зебр и  оленей  были
разбросаны  там  и  тут  пестрыми  кучками. В  тростниках у  реки  буйвол  с
любопытством следил за приближающимися воинами, но  не выдержал и  убежал  в
темное  убежище леса.  Тарзан смотрел  на  хорошо знакомую  картину,  но  не
узнавал ее. Все  его  внимание  было занято пасущимися стадами;  он даже  не
взглянул на  то  место, где  был  его  дом. Когда же Верпер посмотрел в этом
направлении, на его лице отразилось полное недоумение. Заслонив глаза рукою,
он долго и пристально вглядывался туда, где раньше  стоял  дом. Он не  верил
своим собственным глазам: ни дома, ни амбаров, ни построек там уже  не было.
Конюшни, хлева, стога  сена --  все исчезло. Что бы  это  могло означать?  И
постепенно Верпер начинал понимать: очевидно, Ахмет-Зек побывал здесь.
     Басули  и  его  воины,   как  только  спустились  в  равнину,  заметили
опустошение, произведенное в их земле. Теперь они  спешили туда, возбужденно
разговаривая между собой.
     Когда они  прошли  наконец вытоптанный сад  и остановились перед грудой
обгоревших  обломков  на  месте, где  был  дом их хозяина, их самые страшные
опасения стали уверенностью.
     Остатки человеческих трупов, наполовину обглоданные гиенами, лежали  на
земле; на трупах было достаточно  остатков одежды и украшений,  чтобы Басули
мог  себе  ясно представить ужасные подробности несчастья, обрушившегося  на
дом его господина.
     -- Арабы! -- проговорил он.
     Вазири окружили Басули и оглядывались кругом в немой ярости.
     На каждом  шагу  они наталкивались  на новые  свидетельства  жестокости
безжалостного  врага,  который  воспользовался отсутствием  Великого  Бваны,
чтобы опустошить его владения.
     -- Что же они сделали с леди? -- спросил один из чернокожих.
     Они всегда так называли леди Грейсток.
     -- Женщин они, наверное, взяли с собой, -- сказал Басули, -- и наших, и
ее.
     Огромный негр, подняв копье  над головой, испустил дикий крик ярости  и
боли. Другие последовали его  примеру.  Басули  движением руки  приказал  им
замолчать.
     -- Теперь не  время  для  бесполезного шума! --  сказал  он. -- Великий
Бвана учил нас,  что дело  делается работой, а  не словами. Мы должны беречь
свои силы. Они пригодятся нам, чтобы нагнать арабов и отомстить им. Если еще
живы леди и наши женщины, мы должны поторопиться, а воины не могут пускаться
в путь с пустой грудью!
     Из-за тростников у реки  Верпер и Тарзан наблюдали за чернокожими.  Они
видели, как те пальцами и ножами вырыли  в земле канаву, опустили  туда свою
тяжелую золотую ношу и снова засыпали канаву песком.
     Тарзан  очень  мало интересовался этими действиями.  Верпер его уверил,
что  то, что они закапывали,  было непригодно  для еды.  Зато всем  этим был
очень заинтересован Верпер. Он много бы дал, чтобы иметь здесь с собой своих
спутников,  которые  помогли  бы  взять  с  собой  это  золото.  Верпер   не
сомневался, что вазири уйдут  с  этого места опустошения и смерти так скоро,
как это будет возможно.
     Зарыв  свое  сокровище,  негры  отошли  немного  в сторону от зловонных
трупов и  сделали привал, чтобы отдохнуть, прежде чем пуститься в погоню  за
арабами.
     Были сумерки. Верпер и Тарзан сидели в тростниках, доедая остатки мяса,
принесенного ими с собой. Бельгиец был занят  своими мыслями. Он был уверен,
что вазири  будут преследовать Ахмет-Зека.  Ему слишком хорошо были известны
военные  приемы дикарей и характер  арабов и их низких приспешников, и он не
сомневался,  что  они продадут, если уже  не продали,  всех женщин  вазири в
рабство.  Уже одного этого было достаточно, чтобы вызвать  немедленную месть
со стороны такого воинственного племени, как вазири.
     Верперу  нужно  было  найти  возможность  подоспеть  к  арабскому стану
раньше,  чем  придут  туда  вазири.  Он  спешил  предупредить  Ахмет-Зека  о
приближении Басули и о местонахождении золотого клада.
     О  том,  что станет делать  араб  с  леди Грейсток,  ввиду  умственного
расстройства ее мужа, Верпер нисколько не заботился.
     Золото, зарытое  неподалеку от сгоревшего дома Грейстоков, представляло
неизмеримо большую ценность, чем любой выкуп, который был бы назначен жадным
арабом за леди Грейсток, и если бы Верперу удалось уговорить Ахмет-Зека дать
ему хоть часть его, он был бы вполне удовлетворен.
     Неизмеримо  большую важность, по  крайней мере для Верпера, представлял
вопрос  о  несметных  богатствах, заключенных в маленькой  сумочке, висевшей
сбоку у  Тарзана.  О, если б он  мог завладеть  ею! Он  должен,  он добьется
своего!
     Глаза  Верпера  остановились  на  Тарзане. Они  смерили его  гигантскую
фигуру и круглые мускулы  его рук. На что мог надеяться Верпер,  если бы  он
попытался вырвать  драгоценные камни  у  их дикого обладателя?  Для него эта
попытка имела бы несомненно роковой исход.
     В отчаянии Верпер  кинулся на землю. Подложив одну  руку под голову, он
другой прикрыл лицо так, что глаза его были скрыты от взгляда  Тарзана, хотя
одним глазом из-под локтя все время следил за ним.
     Некоторое время он лежал  таким образом, глядя  на Тарзана и придумывая
способ ограбить его. Но все планы, приходившие ему в голову, он отвергал как
непригодные.
     Теперь Тарзан перевел свои глаза на Верпера. Бельгиец почувствовал, что
за ним следят,  и лежал очень спокойно. Через несколько минут он притворился
спящим и стал дышать ровно и глубоко, как крепко уснувший человек.
     Тарзан думал.  Он  видел,  как  вазири  зарывали  свое  золото.  Верпер
объяснил ему, что они это делают для того, чтобы кто-нибудь  не нашел  его и
не забрал  с собой. Это показалось  Тарзану великолепным  способом сохранить
ценности. С  того вечера, как Верпер выразил желание поглядеть  на блестящие
камешки,  Тарзан  с  подозрительностью  дикаря  оберегал  свою  сумочку.  Ее
настоящая  ценность  была  ему  совершенно  неизвестна,  но тем не менее  он
оберегал  ее  с  такой  тщательностью,  словно   ее  потеря  была  для  него
равносильна смерти.
     Довольно долго Тарзан наблюдал за своим товарищем. Наконец, уверенный в
том, что тот спит, он  вынул из-за пояса свой охотничий нож и  начал  копать
ямку.  Раскопав  землю  ножом,   он   руками  стал  выгребать  ее,  пока  не
образовалась  ямка  нескольких  дюймов  в диаметре  и пяти  или шести дюймов
глубины. Туда он опустил сумку с драгоценными камешками. Верпер, увидев, что
делает Тарзан,  чуть не вскрикнул от радости  и совсем  забыл, что он должен
дышать как спящий.
     Тарзан внезапно остановился. Его чуткий слух сразу  заметил прекращение
равномерного дыхания его товарища. Сузившиеся  глаза пристально вглядывались
в Верпера. Верпер понял, что он пропал. Он вздохнул, протянул руки вперед  и
повернулся на спину, бормоча что-то, словно встревоженный дурным сном. Через
минуту он уже снова дышал спокойно и глубоко как спящий.
     Теперь  он уже не мог следить за Тарзаном,  но  он долго  чувствовал на
себе его внимательный взгляд.  Потом  Верпер услышал  слабый  звук падающего
песка и похлопывания руки  о землю.  Тогда он понял, что драгоценный мешочек
был зарыт.
     В течение  целого  часа  Верпер лежал неподвижно, боясь пошевельнуться.
Потом повернулся  на бок  лицом к Тарзану и открыл  глаза.  Человек-обезьяна
спал.  Протянув  руку,  Верпер мог достать  до  того места, где была  зарыта
сумочка.
     Долгое время он лежал, прислушиваясь,  потом стал ворочаться, умышленно
производя  шум.  Но  Тарзан  не  просыпался.   Верпер  вытащил  из-за  пояса
жертвенный нож  и  опустил  его в  землю.  Тарзан не  шевельнулся.  Бельгиец
осторожно   проталкивал  нож  вниз   сквозь   неплотно  лежащую   землю.  Он
почувствовал,  что  кончик  ножа  уперся в  твердую кожу сумочки.  Тогда  он
надавил на ручку ножа. Маленькая песочная горка поднялась и раздвинулась,  и
из-под нее выглянул  краешек  кожаной  сумочки.  Верпер  схватился  за него,
вытащил сумочку и спрятал ее у себя на груди.
     После этого он засыпал ямку песком и придавил ее, как она была  раньше.
Жадность толкнула  Верпера на этот безумный шаг.  То, что  он сейчас сделал,
могло  иметь для него самые ужасные последствия, если бы только Тарзан в это
время проснулся. Верперу  казалось, что он  уже  чувствует, как  эти крепкие
белые клыки вонзаются ему в шею, и он содрогнулся от ужаса.
     Далеко на другом конце равнины заревел леопард,  а в  густых тростниках
за  спиной Верпера  какой-то  большой зверь  крался на мягких  лапах. Верпер
боялся  этих  ночных хищников, но  несравненно  больше боялся  справедливого
гнева того зверя-человека,  который спал подле  него  спокойным сном. Верпер
поднялся  с величайшей  осторожностью.  Тарзан  не  двинулся. Верпер  сделал
несколько шагов по направлению к  равнине, но остановился и схватил рукоятку
длинного ножа, висевшего у него за поясом. Он повернулся и преступным взором
взглянул вниз на спящего.
     "Почему бы нет?" -- подумал он.
     Он вернулся и наклонился над Тарзаном. В руке  его был  сжат жертвенный
нож верховной жрицы огненного бога.
     X
     АХМЕТ-ЗЕК ВИДИТ СОКРОВИЩЕ ВЕРПЕРА
     Мугамби, истекая кровью, с трудом плелся вслед за удалявшимися арабами.
Он продвигался очень медленно, часто отдыхая в пути, но свирепая ненависть и
дикая  жажда мести  гнали  его вперед.  Между тем время  шло,  раны  Мугамби
заживали, силы восстанавливались, и постепенно его  могучее тело обрело  всю
свою прежнюю мощь. Теперь он мог двигаться быстрее, но арабы  на своих конях
успели пройти уже большое расстояние за то время, пока негр полз за ними.
     Они  достигли  уже   своего  укрепленного  лагеря,  и  здесь  Ахмет-Зек
остановился   в  ожидании  Альберта  Верпера.  В   течение   всего  долгого,
утомительного путешествия  Джэн Клейтон больше страдала  от опасений за свою
судьбу, чем от неудобств  и  утомительной  дороги. Ахмет-Зек не  счел нужным
сообщить ей, что он намерен сделать с нею. Это было бы уже счастьем для нее,
если  бы она знала,  что  арабы  увезли  ее, рассчитывая только  на выкуп; в
последнем случае они не причинили бы ей никакого вреда. Но,  может быть, они
готовили ей совсем другую судьбу? При одной мысли об этом волосы становились
дыбом  на  голове  леди  Грейсток.  Ей  не раз  приходилось слышать о  белых
женщинах, проданных  такими  злодеями,  как  Ахмет-Зек,  в  рабство в черные
гаремы, или уведенных на  север,  чтобы там сделать  их достоянием  турецких
сералей.
     Джэн Клейтон была  смелая и решительная женщина.  Она не падала духом и
не  терялась  в трудные  минуты  жизни. Она надеялась на лучший исход,  пока
можно было надеяться, и смотрела на самоубийство, как на последнее средство,
чтобы избегнуть  бесчестия  и позора. Пока был  жив  Тарзан, у нее  были все
основания надеяться  на спасение. Ни  один  человек,  ни  один  зверь  диких
джунглей не обладал умом и силой ее супруга. В ее глазах Тарзан был всесилен
и  всемогущ  в этом  родном  ему мире --  мире диких  зверей и людей. Тарзан
придет,  освободит и  отомстит за нее, в этом она была убеждена. Она считала
дни,  которые должны были пройти  до его возвращения из Опара. Он вернется и
увидит, что произошло  за время его отсутствия.  После этого ему понадобится
уже немного времени, чтобы  окружить  укрепленный лагерь арабов  и истребить
разношерстную толпу его обитателей.
     В том, что он найдет ее, она ни на минуту не сомневалась. Никакой след,
как бы он ни был слаб и незаметен, не мог ускользнуть от чуткой бдительности
Тарзана. Для  него  следы,  оставленные разбойниками, будут так  же  ясны  и
многозначительны, как для нее печатная страница открытой книги.
     В  то  время как  она  жила  надеждой  и ожиданием,  к стану Ахмет-Зека
пробирался сквозь  джунгли  Верпер. Охваченный  ужасом,  вздрагивая от  шума
собственных шагов,  он  подходил к лагерю. Десятки  раз  ему каким-то  чудом
удавалось  ускользнуть от  когтей и  клыков  огромных хищников.  Вооруженный
одним только ножом, унесенным им из Опара,  он пробивался сквозь самую дикую
страну, какая только существует на земном шаре.
     Ночью он забирался на деревья.  Днем пугливо пробирался вперед, залезая
на  дерево  всякий  раз,  как  только  малейший  звук   предупреждал  его  о
приближающейся опасности.  Наконец издалека он  увидел частокол,  окружавший
деревню арабов.
     Почти одновременно  с ним подошел к частоколу и Мугамби.  Спрятавшись в
тени большого дерева, он следил  за приближавшимся бельгийцем. В ободранном,
взъерошенном белокожем  он сразу узнал гостя  своего хозяина, который выехал
из  дома  Грейстоков  накануне  ухода  Тарзана в  Опар.  Мугамби  уже  хотел
окликнуть  бельгийца,  но  что-то  остановило его.  Он  видел,  как  смело и
уверенно Верпер приближался к воротам деревни через открытую поляну. Ни один
здравомыслящий  человек не  подходил таким  образом к  деревне  в этой части
Африки, если не был заранее уверен  в дружеском приеме. Мугамби ждал. В душе
его зародилось подозрение.
     Верпер  крикнул. Ворота  сразу распахнулись, и  Мугамби стал свидетелем
радушной  встречи, которую  арабы  устроили  недавнему  гостю лорда  и  леди
Грейсток. И негру сразу все  стало ясно: этот  белый был шпион и  предатель.
Именно ему вазири были обязаны набегом арабов в отсутствие Великого Бваны. И
к злобе негра против арабов прибавилась жгучая ненависть к белому шпиону.
     Войдя в деревню, Верпер торопливо направился  к палатке Ахмет-Зека. При
виде своего лейтенанта,  Ахмет-Зек  поднялся и  с удивлением оглядел рубище,
покрывавшее тело бельгийца.
     -- Что случилось? -- спросил он.
     Верпер  рассказал   все  по  порядку.  Он  пропустил  только  маленькую
подробность о  сумочке, которая  была  плотно привязана  к  его  кушаку  под
одеждой.  Глаза  араба  сузились  от  жадности,  когда он услышал о  золоте,
которое вазири закопали около развалин дома Грейстоков.
     -- Теперь уже нетрудно вернуться за ним и привезти его сюда! --  сказал
Ахмет-Зек. -- Но сначала мы подождем здесь быстрых вазири. Когда мы  всех их
перебьем, мы  подумаем и о  золоте. Оно от  нас не  уйдет, потому  что мы не
оставим в живых никого из тех, кто знает о его существовании.
     -- А женщина? -- спросил Верпер.
     --  Теперь ничего  не  остается  другого,  как продать ее  на север, --
ответил разбойник. -- За нее дадут хорошие деньги.
     Бельгиец одобрительно  кивнул  головой.  Мысли быстро  сменялись  в его
мозгу. Если  ему  удастся уговорить Ахмет-Зека послать его во главе  отряда,
который  повезет леди Грейсток на север, он сможет воспользоваться случаем и
улизнуть от своего хозяина. Он с радостью отказался бы от своей доли золота,
лишь бы только уйти подобру-поздорову со своей заветной сумочкой.
     Он уже  достаточно ознакомился с  приемами  Ахмет-Зека. Он знал, что ни
один член его шайки никогда  не  бывает добровольно  освобождаем от  службы.
Большинство бежавших  снова  попадались  в  его руки. Верпер  не раз  слышал
ужасающие крики этих дезертиров, когда их пытали  перед казнью. У  бельгийца
не  было ни малейшего желания  подвергнуться риску быть  пойманным  и  вновь
приведенным сюда.
     -- Кто пойдет на север  с женщиной? -- спросил  он. Ахмет-Зек на минуту
задумался.  Золото,  зарытое   у  дома  англичанина,  представляло  из  себя
значительно большую ценность, чем та  сумма, которую можно  было выручить за
эту  женщину.  Ему необходимо  было избавиться от нее как можно скорее, но и
золото  надо  было забрать не откладывая.  Из  всех  приближенных Ахмет-Зека
Верпер  был  самый подходящий для выполнения одного из этих  неотложных дел.
Араб,  знающий все  дороги и  племена  страны  так  же  хорошо,  как  и  сам
Ахмет-Зек,  легко  сможет  скрыться  на севере  с  деньгами,  вырученными за
продажу  женщины. Верперу  же  вряд  ли  удастся скрыться  в  стране,  столь
враждебной  европейцам, а  Ахмет-Зек со  своей  стороны  постарается,  чтобы
отряд,  который будет  сопровождать  бельгийца,  был составлен  из  надежных
людей, которые не  перешли бы  на сторону Верпера, если бы последний вздумал
дезертировать от своего господина. Наконец Ахмет-Зек заговорил:
     --  Я  не  вижу  необходимости нам  обоим  возвращаться за золотом.  Ты
поедешь  на север  с  женщиной. Я дам тебе письмо  к одному  моему приятелю,
который знает все рынки для этого товара. А я тем временем поеду за золотом,
и мы встретимся здесь после того, как покончим со своими делами.
     Верпер с трудом скрыл свою  радость, услыхав слова Ахмет-Зека. Впрочем,
неизвестно, удалось  ли еще  ему в самом деле скрыть ее от  подозрительного,
всевидящего ока араба. Тем не менее на этом порешили. Ахмет-Зек  и лейтенант
принялись  затем обсуждать подробности предстоявших им  путешествий, а после
того Верпер простился и удалился в свою палатку. Он давно уже мечтал о ванне
и  теперь  поторопился к  себе.  Приняв ванну, он прикрепил небольшое ручное
зеркальце  к задней  стене палатки  и, придвинув грубый Стул к  неотесанному
столу  и, вооружившись  бритвой,  принялся  удалять со  своего лица  густую,
жесткую растительность.
     В  списке всех  удовольствий,  составляющих привилегию сильной половины
рода  человеческого,  чувство  облегчения  и  свежести,  которое  испытывает
мужчина  после  того, как  он начисто выбрился, занимает далеко не последнее
место. Отогнав от себя на время усталость, Верпер после бритья развалился на
своем хромом  стуле, чтобы выкурить  перед  сном  папиросу.  Засунув большие
пальцы обеих рук  за пояс,  он нащупал драгоценный  мешочек, привязанный  на
ремешке вокруг поясницы. Он вздрогнул от радостного  волнения, когда подумал
о той ценности, какую представляло из себя это сокровище,  никому кроме него
не ведомое.
     Что  сказал  бы  Ахмет-Зек,  если  бы  он  это  знал?  Верпер  злорадно
усмехнулся. Как засверкали бы глаза старого мошенника, если бы только он мог
взглянуть  на  это  сокровище!  Верпер не имел еще  возможности полюбоваться
камешками, он даже не пересчитал их, он только  приблизительно догадывался о
том, сколько они должны стоить. Он расстегнул пояс и вынул заветный мешочек.
В палатке, кроме него, никого не было. Все обитатели  лагеря, кроме часовых,
давно ушли на покой.  Никто  и не войдет теперь в  его палатку! Сквозь  кожу
сумочки он нащупал форму и величину маленьких камешков. Он взвесил мешочек в
одной руке, потом в другой и, медленно повернув свой стул к столу, при свете
маленькой коптящей лампочки высыпал содержимое мешочка на грубые неотесанные
доски.
     Яркая, сверкающая игра камней превратила внутренность неопрятной убогой
палатки  в  великолепный  дворец  в  глазах   замечтавшегося  бельгийца.  Он
представлял   себе,   как  перед   ним,  владельцем  сказочного   богатства,
раскрываются  двери золоченых палат;  он  думал о власти,  о  наслаждениях и
роскоши,  которые  ему  всегда были  недоступны; в своих мечтаниях он  отвел
взгляд от  стола и  устремил его  туда, вперед, к  далекой  прекрасной цели,
высоко подымавшейся над серой, скудной земной обыденщиной.
     Глаза его бессознательно остановились на зеркале, все  еще висевшем  на
стене. Какое-то отражение шевельнулось на поверхности маленького зеркальца и
вернуло Верпера к действительности.  Он еще раз взглянул в глубину зеркальца
и увидел в нем мрачное лицо Ахмет-Зека, выглядывавшее из складок занавеси  у
входа в палатку.
     Верпер едва  подавил  крик ужаса. С редким самообладанием  он  медленно
перевел свой взгляд на стол, словно и не глядел в зеркало. Он,  не торопясь,
вложил драгоценные  камни обратно в  мешочек, запрятал его к себе за пазуху,
вынул  из портсигара папиросу,  закурил ее и встал. Зевая  и потягиваясь, он
медленно повернулся к дверям  палатки. Лица Ахмет-Зека  уже не  было видно в
складках занавески...
     Сказать, что Альберт Верпер был испуган, было бы мало. Он сознавал, что
лишился не только своего сокровища, но  и своей  жизни. Ахмет-Зек никогда не
позволил  бы никакому  найденному  им богатству проскользнуть  у него  между
пальцев.  Не простил бы  он и  обмана  лейтенанта,  который, завладев  таким
сокровищем,  не пожелал разделить его со своим господином. Бельгиец медленно
приготовился ко сну. Он не знал, слепили ли за ним, но, если бы кто-нибудь и
следил, он  не мог  бы подметить  и  следов  нервного  беспокойства, которое
Верпер тщательно старался скрыть.
     Два  часа  спустя, складки в  передней  части  палатки раздвинулись,  и
темный  силуэт  бесшумно  нырнул  в  темноту  палатки.  Медленно и осторожно
двигался  он по земле. В руке его был длинный нож.  Он ползком приблизился к
груде одеял, разостланных на нескольких ковриках у одной из стен палатки.
     Быстро  и легко его пальцы нащупали  под одеялом плотную массу, которая
должна была представлять из себя Альберта Верпера. Огромная рука поднялась в
воздухе,  остановилась  на мгновение  и опустилась.  Еще и  еще подымалась и
опускалась рука,  и каждый  раз  длинное  лезвие ножа  погружалось в фигуру,
лежавшую  под одеялами.  Но тело было как-то совершенно  безжизненно, и  это
поразило убийцу. Он лихорадочно откинул покрывало  и  дрожащими руками  стал
искать сумочку, которую он рассчитывал найти на трупе своей жертвы.
     Через  мгновение  он выпрямился с  проклятьем  на  губах. Ахмет-Зек под
покрывалами  лейтенанта нашел только  груду платья,  сложенного так, что оно
похоже было на туловище спящего человека. Верпер бежал...
     Ахмет-Зек бросился в деревню, грозным голосом сзывая сонных арабов. Они
повысыпали  из  своих палаток, заслышав гневный призыв  своего господина. Но
тщетно обыскивали они деревню с  одного конца до другого -- Альберта Верпера
и след простыл. В бешеной ярости Ахмет-Зек велел седлать коней, и,  несмотря
на  то,  что  ночь  была непроглядно  темна,  арабы  выехали  из  деревни  и
рассыпались по лесу в поисках беглеца.
     В то время как они выезжали  из деревенских хижин, Мугамби, прятавшийся
весь день  в густом  кустарнике у ворот,  проскользнул никем  незамеченный в
ворота.  Кучка  черных  стояла  у ворот,  глядя вслед  уезжавшим,  и,  когда
последний  араб выехал  из  деревни,  чернокожие  стали  запирать  ворота, и
Мугамби помогал им при этом, словно он всю жизнь прожил среди них. В темноте
его  приняли за своего и даже не  окликнули, а  когда все удалились  в  свои
палатки и хижины, Мугамби скрылся во мраке и исчез.
     В течение целого часа он пробирался ползком позади многочисленных хижин
и  палаток, стараясь  определить,  где  находилась его госпожа.  Наконец  он
остановился  около  одной  хижины: это была  единственная,  у  которой стоял
часовой.  Мугамби  спрятался в тени  за  углом палатки и стал ждать.  Пришел
другой часовой -- сменить своего товарища.
     -- Пленница внутри? -- спросил вновь пришедший.
     -- Да, она здесь!  --  отвечал  первый  часовой. -- Никто не переступал
этого порога с тех пор, как я здесь стою.
     Новый  часовой присел  на  корточки  у  дверей, а негр,  смененный  им,
направился к своей собственной хижине.
     Мугамби  подкрался  ближе к  углу  хижины.  В  руке он  сжимал  толстую
узловатую  палку.  Ничто не  нарушало его хладнокровного  спокойствия,  хотя
сердце его переполнилось радостью, когда он убедился, что леди действительно
здесь.  Часовой  сидел спиной к  углу,  из-за  которого  вылезал  чернокожий
великан; он не  видел огромной тени, приближавшейся к нему. Узловатая дубина
описала дугу  в воздухе  и опустилась с  глухим шумом  на голову часового. В
тишине  раздался звук тупого удара, треск раздробленных костей  -- и часовой
свалился одним безмолвным, безжизненным куском мяса.
     Через мгновенье  Мугамби  уже  обшаривал  внутренность хижины,  сначала
медленно,  выкликая  шепотом: "Леди!",  потом с  яростной поспешностью, пока
истина не предстала  перед  ним во всей своей ужасной  простоте: хижина была
пуста!
     XI
     ТАРЗАН СНОВА СТАНОВИТСЯ ЗВЕРЕМ
     Несколько мгновений  Верпер стоял над спящим Тарзаном с поднятым ножом,
но страх  остановил его. Что, если первый  удар  не  попадет  в  сердце  его
жертвы?  Верпер содрогнулся при мысли о том, что ожидает его в таком случае.
Если бы даже Тарзан проснулся смертельно раненый, он и в те немногие минуты,
которые ему осталось жить,  мог бы разорвать своего  убийцу на кусочки, если
бы только захотел; а Верпер не сомневался, что Тарзан захочет этого.
     Приглушенный звук мягких шагов снова раздался в тростниках, на этот раз
уже ближе. Верпер изменил свое намерение. Перед ним лежала  широкая равнина,
где  он мог скрыться.  Драгоценные камни принадлежали теперь  ему.  Остаться
здесь дольше  -- значило все равно погибнуть: либо от руки  Тарзана, либо от
зубов приближающегося хищника.  Он  повернулся  и стал  украдкой пробираться
сквозь тростник, направляясь к далекому лесу.
     Тарзан все еще спал. Куда  девалась та необыкновенная чуткость, которая
всегда охраняла его от неожиданных опасностей? Неужели этот нечуткий, крепко
спящий  человек  был  прежний  живой,  проницательный  Тарзан?  Может  быть,
страшный удар по голове, полученный им  при землетрясении в Опаре, только на
время притупил его чувства, -- как знать?
     Хищник все  ближе подкрадывался  в тростниках.  Тростник  зашелестел  и
раздвинулся, и в двух шагах  от  спящего показалась  массивная голова  льва.
Зверь остановился и, увидев спящего человека, весь согнулся и поджал  задние
лапы, а хвост его стегал по воздуху из стороны в сторону.
     Удары  хвоста  по   тростнику  разбудили  Тарзана.  Обитатели  джунглей
просыпаются живо -- ив самый момент пробуждения они уже овладевают сознанием
и состоянии  управлять всеми  своими способностями. Не успел  Тарзан открыть
глаза, как уже был на ногах с копьем в руке, готовый  к нападению.  Он снова
был Тарзаном из племени обезьян, чутким, бдительным, проворным.
     Нет таких двух львов, которые обладали бы одинаковыми характерами, да и
один и тот же лев при одних  и тех  же обстоятельствах  не  всегда поступает
одинаково.
     Что руководило львом  в его  желании прыгнуть на человека -- удивление,
страх или осторожность,  нам неизвестно. Мы знаем  только, что он не  привел
своих намерений в исполнение. Он вовсе не прыгнул на человека. Он повернулся
и прыгнул назад в тростник, в то время как Тарзан вскочил на ноги.
     Тарзан пожал  плечами и обернулся, ища своего товарища. Того  нигде  не
было видно. Сначала Тарзан  подумал, что Верпер  был схвачен и унесен другим
львом,  но осмотрев следы на  песке, скоро пришел к убеждению,  что бельгиец
ушел один через равнину. На  мгновение он был озадачен, но  потом решил, что
Верпер испугался, заслышав приближение льва, и в страхе бежал. Презрительная
улыбка появилась на  губах Тарзана, когда он  подумал о  том, что товарищ не
потрудился даже  предупредить его об  угрожающей опасности. Что ж? Таков был
этот человек! Тарзан не хотел больше ничего знать  о нем. Он ушел -- и бог с
ним, он может спокойно оставаться, где хочет, Тарзан не станет его искать.
     В  ста  ярдах  от  того  места,  где  он стоял,  среди  густой  заросли
тростников, одиноко  подымалось  большое  дерево.  Тарзан  подошел  к  нему,
взобрался наверх и, найдя удобный сук, уселся на нем и приготовился ко сну.
     Солнце стояло уже  высоко  в  небе,  когда Тарзан  проснулся. Его мозг,
возвращенный в примитивное состояние, не был занят никакими другими мыслями,
кроме сознания  необходимости  добывать  себе пищу  и  защищать свою  жизнь.
Поэтому  ему  незачем было  просыпаться, пока не угрожала  опасность или  не
давал себя чувствовать голод. На этот раз именно голод разбудил его.
     Открыв  глаза, Тарзан потянулся, зевнул  и сквозь  густую  листву  стал
осматривать  местность. Его  взгляд  скользил по  опустошенным полям и лугам
Джона Клейтона, лорда Грейстока, но Тарзан-обезьяна не узнал этой местности.
Как чужой смотрел  он  на  движущиеся фигуры Басули  и его воинов. Последние
приготовляли себе завтрак и собирались в поход,  чтобы отомстить  за разгром
дома их господина.
     Человек-обезьяна с любопытством оглядывал чернокожих. Где-то в  глубине
его сознания мелькала мысль, что все это имело какое-то отношение к нему, но
он никак не мог связать свою новую жизнь, с которой ему пришлось встретиться
после  того, как он  выбрался  из темных  подземелий Опара,  с  каким-нибудь
событием из его прошлой жизни. Словно сквозь туман вспомнил он безобразную и
страшную фигуру, волосатую, свирепую. И  смутное  чувство нежности  овладело
всем его диким существом, когда он  старался узнать ее. Его память вернулась
к  эпохе  его детства;  это была фигура  огромной  обезьяны-самки  Калы, его
приемной матери. Рядом с ней в памяти его вставали и другие человекообразные
фигуры: Теркоз, Тублат, Керчак и  еще  одна менее  свирепая фигурка -- Тика,
маленькая подруга  детских игр  Тарзана.  Медленно, очень медленно  работала
намять Тарзана. Но постепенно вглядываясь мысленно в образы, сохранившиеся в
его  сознании,  он  узнавал  их. Они  принимали определенный  вид и  форму и
получали  свои  места в  различных событиях  его  жизни, с которой  они были
близко  связаны. Картины  его детства,  проведенного среди обезьян, одна  за
другой  возникали  перед ним,  и по мере того,  как  они  становились ярче и
яснее,  в нем просыпалось желание вновь очутиться среди этих мохнатых зверей
с нависшими бровями.
     Он видел, как  чернокожие потушили огонь своего костра  и ушли, но хотя
лицо каждого из  них еще недавно  было ему  так же  хорошо  знакомо, как его
собственное, вид их сейчас не пробудил в нем никаких воспоминаний. Когда они
скрылись из виду, Тарзан слез с дерева и стал искать себе пищу.
     На широкой равнине  паслись целые стада диких животных. Тарзан  наметил
себе жертву среди небольшого стада жирных, лоснящихся зебр. Он далеко обошел
полосатое  стадо, стараясь  держаться против  ветра, но делал  он это не  по
каким-нибудь соображениям, а чисто инстинктивно.
     Он продвигался на четвереньках или полз  вперед на животе. Пара жирных,
молодых зебр щипала траву совсем близко от него. Тарзан остановил свой выбор
на самке, но и на этот раз им руководил лишь один инстинкт.
     Человек-обезьяна  спрятался за  густым  низким кустом вблизи  ничего не
подозревавших  животных. Он приготовил копье и осторожно  подтянул под  себя
ноги. Одним  быстрым движением он поднялся, метнул тяжелое копье в бок самки
и сам прыгнул тотчас же к ней с охотничьим ножом в руках.
     Одно    мгновение   животные    стояли   неподвижно,   оцепеневшие   от
неожиданности. Потом самка закричала от боли и испуга, и они оба повернули в
другую  сторону  и   бросились  бежать.  Но  Тарзан-обезьяна  мог  пробежать
несколько ярдов с такой же скоростью, как и зебры.
     Он  догнал  самку  и  одним  прыжком  очутился  у  нее  на  спине.  Она
повернулась,  стараясь  лягнуть и  укусить своего  врага. Но  Тарзан  крепко
держался  одной рукой  за  короткую  гриву,  другой рукой  вонзал нож  в бок
несчастного  животного. Ее  товарищ  остановился  на  минуту,  словно  желая
броситься ей на помощь, но, увидав мелькавшие вдали копыта  своего стада, он
повернул и бросился за ними. Молодая зебра боролась храбро и ожесточенно, но
коварный  нож  вонзился  ей  прямо  в сердце,  и  она грохнулась  на  землю.
Человек-обезьяна поставил ногу на ее  туловище  и  огласил равнину  победным
криком Мангани.
     Этот крик долетел до ушей Басули и заставил его остановиться.
     --  Это большие обезьяны, -- сказал он. -- Я давно  уже  не слыхал их в
стране вазири. Что могло привести их обратно сюда?
     Тарзан поднял  свою жертву и перенес  ее  под куст, за  которым  он сам
раньше прятался. Усевшись на труп  зебры, он отрезал большой кусок от задней
части  животного  и принялся  утолять голод теплым, сочащимся кровью  мясом.
Из-за  кустарника  вдруг  появились  две  гиены, привлеченные  пронзительным
криком  зебры.  Тарзан  оскалил  зубы  и зарычал. На это  приветствие  гиены
ответили тем же и отошли немного назад. Они не проявляли желания напасть  на
Тарзана, но продолжали  сидеть на порядочном расстоянии от него и не сводили
глаз.  Насытившись,  Тарзан  отрезал несколько  кусков мяса,  чтобы  взять с
собой, и направился к реке. Дорога к реке лежала мимо гиен, и Тарзан не счел
нужным изменять из-за них свой путь.
     Со  спокойным  величием  льва Нумы  направлялся  он  прямо на  ворчащих
животных. Сначала они оставались на месте, вызывающе  ощетинившись, но потом
отодвинулись  в  сторону, уступая дорогу могучему человеку-обезьяне.  Спустя
минуту, они уже разрывали остатки зебры.
     Сквозь  тростник  Тарзан продвигался к  реке. Его приход спугнул  стадо
буйволов. Огромный буйвол грозно замычал и стал бить землю передним копытом.
Налитые кровью глаза злобно  смотрели на  дерзкого  нарушителя его покоя. Но
Тарзан  прошел  перед  всем стадом, как  будто  не заметил  его присутствия.
Мычанье буйвола перешло в тихое  ворчание; повернувшись, он потерся мордой о
спину, согнав целый рой мух, бросил последний взгляд на Тарзана и вернулся к
своему  первоначальному   занятию.   Часть  его   многочисленного  семейства
последовала его примеру, другие  стояли, глядя  вслед Тарзану с удивлением в
больших глупых глазах, пока он не скрылся в тростниках.
     У реки  Тарзан утолил свою  жажду и  выкупался.  Он спрятался от жары в
тени  развесистого дерева неподалеку от своих разрушенных амбаров. Его глаза
были устремлены в ту  сторону  равнины, где  начинался  густой  лес. Желание
окунуться в его таинственную глубину  довольно долго занимало мысли Тарзана.
Он решил, что со следующим восходом солнца он пересечет  открытую  равнину и
войдет в  лес.  Ему  незачем  было торопиться: перед  ним  лежал  бесконечно
длинный ряд  дней, которые нечем  было  заполнить  кроме утоления  голода  и
исполнения  своих минутных  капризов.  Сожаление  о  прошлом  и опасения  за
будущее  не  омрачали  сознания  Тарзана.  Он  мог  по  целым  дням  лежать,
вытянувшись во  весь рост  на  качающейся  ветке, потягиваясь  всеми  своими
членами  и   наслаждаясь  благословенным  покоем  абсолютной  беззаботности;
никакие заботы,  никакие  сомнения не нарушали его умственного покоя. Только
слабо сознавая, что существует какая-то  другая жизнь, человек-обезьяна  был
совершенно счастлив. Лорд Грейсток перестал существовать.
     Несколько часов Тарзан тихонько раскачивался  на своем лиственном ложе.
Голод и жажда дали себя почувствовать. Лениво потягиваясь, он  слез с дерева
и  медленно двинулся к реке. Протоптанная  зверями  тропинка, по  которой он
шел, с  течением времени превратилась  в узкую длинную  канаву.  По обеим ее
сторонам   возвышались  зеленые  стены,  образованные   непроходимым  густым
кустарником  и   деревьями,   обвитыми  сверху   донизу  толстыми  ползучими
растениями. Тарзан  дошел почти до  того места, где тропинка выходит к реке,
когда навстречу показалось целое  семейство  львов. Они возвращались с реки.
Тарзан насчитал семь штук: взрослый лев, две львицы и четверо молодых львов,
которые   по   размерам  нисколько   не  уступали  своим  родителям.  Тарзан
остановился и зарычал, остановилось и львиное семейство. Большой лев впереди
обнажил клыки и испустил глухой, предостерегающий рев.
     Человек-обезьяна сжимал в руке свое копье, но он не рассчитывал с таким
ничтожным оружием вступать в бой с семью львами. Он стоял на  месте, ворча и
рыча;  львы  отвечали тем же.  Это  была  одна из тех встреч, которые  часто
случаются в джунглях.  Каждая сторона старалась отпугнуть другую. Ни  та, ни
другая не хотела уйти назад и уступить дорогу,  и в то же время не хотела  и
первой  начать  битву. Львы были  слишком  сыты,  чтобы  прельститься  такой
добычей,  а  Тарзан редко  употреблял в пищу  мясо  хищников; но тут уже был
вопрос чести, и никто не хотел ударить  в  грязь  лицом  и уступить. Так они
стояли,  оглядывая друг  друга и обмениваясь  комплиментами,  понятными лишь
одним обитателям  джунглей. Трудно сказать,  как долго  продолжалось  бы это
бескровное сражение. В конце  концов  Тарзану пришлось бы все равно уступить
более сильному по численности врагу.
     Конец  этому  бессмысленному положению  был  неожиданно  положен  лицом
совершенно посторонним,  которое незаметно приближалось со стороны  Тарзана.
Тарзан  вместе со львами производил такой шум,  что никто из  них  не слышал
ничего, кроме устроенного ими самими концерта. Тарзан и не почувствовал, как
сзади него какая-то огромная  туша  стремительно неслась прямо  на  него. Он
опомнился только тогда, когда она была уже совсем близко и спасение казалось
невозможным. Обернувшись,  он увидел  Буто-носорога,  готового  кинуться  на
него.  Но  сознание  было  так   неразрывно  связано  с  мускулами  у  этого
первобытного, не испорченного культурой человека, что в тот же момент, когда
он понял грозящую ему опасность,  он мгновенно повернулся и воткнул копье  в
грудь Буто. Борьба была  почти равная:  с одной стороны было тяжелое копье с
железным  наконечником  и могучие  мускулы человека-обезьяны,  с  другой  --
колоссальная сила Буто и необычайная быстрота его нападения. Описание всего,
что случилось  в тот  момент, когда Тарзан повернулся навстречу разъяренному
носорогу, займет  много  времени, и  потребовался бы исключительно чуткий  и
быстрый глаз, чтобы  сразу подметить все случившееся.  Когда Тарзан выпустил
копье  из  Рук и  взглянул  вниз, он  увидел огромный рог,  опущенный, чтобы
поднять его: так близко уже был Буто! Копье вонзилось в  тело носорога в том
месте,  где  шея соединяется с левым  плечом, и  почти насквозь пробило тело
животного. Кинув  копье, Тарзан сделал большой прыжок  и  опустился на спину
носорога, миновав большой твердый рог.
     Маленькие свиные глазки носорога яростно засверкали. Он заметил львов и
бешено  кинулся на  них.  Тарзан  в это  время  легким прыжком  уцепился  за
спутанную сетку ползучих растений и очутился на дереве. Первый лев сразу был
поднят  могучим рогом обезумевшего  зверя,  разодран и  отброшен в  сторону.
Остальные шесть  бросились на носорога, яростно кусая и  царапая  его,  а он
топтал их  и колол своим рогом. С высоты своего  убежища  Тарзан с интересом
наблюдал за горячей схваткой,  потому  что  высшие обитатели джунглей  любят
созерцать такие столкновения.  Для них это такое же развлечение, как для нас
театры,  скачки  и  различный  спорт.  Им часто  приходится наблюдать  такие
схватки,  и  каждый раз  они  доставляют им удовольствие, потому что  каждая
такая  схватка  чем-нибудь отличается от  всех  остальных.  Вначале  Тарзану
казалось, что Буто выйдет победителем. Он  уже покончил с четырьмя из семи и
жестоко ранил  трех остальных,  как  вдруг  во время  короткой  передышки он
неожиданно опустился на колени, перевернулся на бок и замер.
     Копье Тарзана  сделало  свое дело. Оружие, сделанное  руками  человека,
убило  зверя, который  мог бы отразить нападение  семи львов; копье  Тарзана
прокололо здоровые легкие,  и  Буто свалился  от  внутреннего кровоизлияния,
когда победа его была уже совсем близка.
     Тарзан  спустился  вниз;  раненые  львы,   ворча  и  визжа   от   боли,
поторопились  убраться с места роковой  битвы. Тарзан вытащил  копье из тела
Буто, отрезал себе кусок мяса и скрылся в джунглях. Этот эпизод был окончен.
Он был частью трудового дня; то, что для нас с  вами послужило бы  темой для
разговора  на всю  жизнь, забывалось Тарзаном, как  только скрывалось с  его
глаз.
     XII
     ЛЭ ХОЧЕТ МСТИТЬ
     Описав большой  круг в джунглях, Тарзан вышел  к  реке в другом  месте.
Здесь он напился и опять  взобрался на дерево. Он охотился, совершенно забыв
о прошлом и мало думая  о будущем.  А в  это время  сквозь  темные  джунгли,
открытые поляны и обширные луга продвигалась в поисках его мрачная, зловещая
процессия. Пятьдесят страшных, волосатых мужчин с кривыми, короткими ногами,
вооруженные ножами и большими дубинами,  двигались  за  прекрасной полунагой
женщиной. Это  Лэ,  верховная  жрица  огненного бога, и ее пятьдесят  жрецов
пустились  в  далекий  путь  на  поиски дерзкого  похитителя  их  священного
жертвенного ножа.
     Никогда прежде Лэ не переступала за  каменную ограду Опара, но  никогда
прежде в этом не было такой необходимости. Исчез жертвенный нож! Переходя из
рук  в  руки через неисчислимые века, он достался ей по наследству от одного
из  погибших  и забытых  атлантов как  символ  ее религиозного  авторитета и
царственной  власти.  Исчезновение  драгоценной  короны  или  великой печати
Англии не могло  бы привести британского короля в большее отчаяние и уныние,
чем то, в которое повергла Лэ,  верховную жрицу и царицу города Опара, кража
священного  ножа. Она была  властительницей жалких остатков великого народа,
выродившихся  детей древнейшей на земле  цивилизации. Когда Атлантида  много
тысячелетий тому назад  со всеми своими  могущественными городами, цветущими
полями,  великой   культурой  и  обширной  торговлей  погрузилась   в   воды
Атлантического океана,  она погребла с  собой  весь свой народ, кроме  кучки
колонистов, работавших на богатейших золотых  приисках в центральной Африке.
От  них  и   от  их  рабов  через  последующее  скрещивание  их  с  большими
человекоподобными обезьянами произошли кривоногие, коренастые мужчины Опара;
но странное  дело;  вследствие  ли  естественного  подбора, или  по  прихоти
природы,  род древних атлантов сохранился чистым и неиспорченным в женщинах,
происходивших от  одной принцессы  царской крови,  которая жила  в Опаре  во
время великой катастрофы. Одной из таких была Лэ.
     Негодование,   злоба  и  ненависть  кипели  в  душе   верховной  жрицы.
Религиозное усердие фанатика, алтарь которого был осквернен, еще усиливалось
гневом  оскорбленной  женщины.  Дважды  бросала  она  свое  сердце  к  ногам
богоподобного человека, и дважды он оттолкнул его.
     Лэ знала, что  она прекрасна; она действительно была хороша не только с
точки зрения доисторических атлантов, но и на взгляд наших современников. Лэ
была идеалом женской красоты.  До первого прихода Тарзана в  Опар Лэ никогда
не видела человеческого самца, кроме уродливых, кривоногих мужчин ее народа.
С одним из них она должна будет соединиться раньше или позже для того, чтобы
не прерывалась  прямая линия  верховных жриц.  Это  неизбежно,  если  только
судьбе не угодно будет  привести в  Опар других мужчин. До первого появления
Тарзана в Опаре Лэ и не подозревала, что существуют такие мужчины. Она знала
только   своих   отвратительных,   маленьких   жрецов   да  самцов   больших
человекоподобных  обезьян, которые с незапамятных времен жили в Опаре  и его
окрестностях,  пока  жители Опара не  стали  смотреть на  них, как на  почти
равных себе.
     В легендах Опара говорилось  о богоподобных мужах далекого прошлого и о
черных  мужчинах, которые  приходили сюда не  так давно; но эти всегда  были
врагами  и  приходили,  чтобы грабить  и  убивать. Эти легенды  поддерживали
надежду  в  народе  Опара,  что  в один  прекрасный  день неведомый  материк
подымется из волн Атлантического океана  и  пришлет свои  резные, украшенные
золотом галеры с рабами, прикованными  у  длинных  весел,  на  помощь  своим
несчастным изгнанникам-потомкам.
     Приход  Тарзана  пробудил  в сердце  Лэ  безумную  надежду  на то,  что
исполнение  древнего предсказания  близко. Этот прекрасный, могучий  человек
зажег  пламя любви в ее сердце, которое без  него  никогда не знало бы  этой
всепоглощающей  страсти.  Такое  прекрасное  существо,  как Лэ,  никогда  не
полюбило бы ни одного из отталкивающих ужасных жрецов Опара. Обычай,  долг и
религиозное  усердие могли бы заставить ее взять себе в мужья одного из них,
но о любви не могло быть и речи.
     Лэ   была  холодной,  бессердечной   женщиной,  дочерью  тысячи  других
холодных, бессердечных, прекрасных женщин, которые никогда не знали любви. И
когда любовь  пришла  к ней,  она  пробудила  страсть,  дремавшую в  тысячах
поколений, и Лэ превратилась в один пылающий, трепещущий порыв. И когда этот
порыв   встретил  препятствие,   вся  великая   сила   любви,   нежности   и
самопожертвования  была переплавлена своим  собственным пламенем  в  чувство
великой ненависти и жажды мщения.
     Обуреваемая  этими  страстями, Лэ  вела  свое  шумное  воинство,  чтобы
вернуть священный  символ ее высокого назначения и наказать дерзкого злодея,
причинившего ей столько мучений. Она мало думала о Верпере. Мысль о том, что
нож во  время бегства из Опара был в его руках, не возбуждала в ней  желания
отомстить ему. Конечно, он будет убит, когда будет схвачен, но его смерть не
доставит  Лэ  никакого удовольствия. Но  зато  с  какой радостью  будет  она
смотреть  на  предсмертные судороги Тарзана!  Какие пытки она придумает  для
него!  Она  заставит  его  умирать  долгой, мучительной смертью. Он  понесет
наказание,  равное по своей жестокости его преступлению. Он вырвал священный
нож из рук Лэ, он осквернил жертвенник и храм -- и потому он должен умереть.
Но  он к тому же еще презрел любовь  женщины и потому умрет  самой жестокой,
самой мучительной смертью.
     Лэ и  ее жрецы не были знакомы  с жизнью джунглей,  редкий из них бывал
когда-либо за пределами родного города; но их было много, и это  уже само по
себе  было  достаточной защитой. Они ушли уже  далеко от  дома и без  особых
происшествий продвигались по следам Верпера  и  Тарзана. Их сопровождали три
большие  обезьяны, которые должны  были выслеживать  их  жертву, потому  что
жрецы  не  умели  этого  делать.  Лэ  шла впереди. Она определяла порядок их
похода, она  выбирала место для стоянки, назначала час  для отдыха,  и, хотя
она была совершенно  неопытна в  этих вещах,  она природным  умом  настолько
превосходила своих  жрецов  и обезьян,  что делала все  гораздо  лучше,  чем
сделали бы это они.
     Лэ  была  жестокой  и  требовательной  госпожой.  Она  с  презрением  и
ненавистью смотрела на  этих уродцев, в среду  которых ее забросила жестокая
судьба, и вымещала на них  свой гнев  и свое разочарование. Каждый вечер она
заставляла их сооружать для себя нечто вроде палатки  для защиты от зверей и
поддерживать  костер  около этой  палатки  от  сумерек  до зари.  Когда  она
уставала от ходьбы, они должны были носить ее на импровизированных косилках,
и ни один из них  не оспаривал  ее права на власть и  командование.  Им и  в
голову не приходило, что могло  быть иначе. Для них она была богиня, все они
любили ее,  и  каждый  в душе надеялся, что на него падет ее выбор, когда ей
придет  время  выбрать себе товарища,  и  они  раболепствовали  перед нею  и
безропотно сносили ее неудовольствие и высокомерное презрение.
     Много дней продолжалось их  путешествие. Обезьяны легко находили следы.
Они  шли  несколько  впереди священного отряда, чтобы  предупредить жрецов в
случае  опасности. И вот однажды во время  полуденной  остановки, когда  все
лежали, отдыхая от утомительной ходьбы, одна из обезьян внезапно поднялась и
стала обнюхивать воздух. Несколькими гортанными звуками  она приказала  всем
замолчать и, поднявшись на дерево, побежала в ту сторону, откуда ветер донес
до нее запах человека. Жрецы безмолвно окружили Лэ и стали ждать возвращения
человекоподобного. Им недолго пришлось ждать. Через несколько минут обезьяна
появилась из густых зарослей джунглей, подошла прямо к Лэ и обратилась к ней
на  языке  больших обезьян,  который стал  разговорным  языком вырождающихся
жителей Опара.
     -- Большой Тармангани лежит там и спит, -- сказала обезьяна, указывая в
ту сторону, откуда она сейчас пришла. -- Пойдем туда и убьем его.
     -- Не смейте убивать его! --  холодным тоном приказала Лэ. -- Приведите
большого Тармангани ко мне живым  и невредимым. Месть принадлежит мне. Идите
же,  но  только  не  шумите!  --  закончила  она,  властным  движением  руки
приказывая всем жрецам следовать за обезьяной.
     Зловещий     отряд     осторожно     пробирался     сквозь     джунгли,
предводительствуемый большой обезьяной. Она остановила  жрецов неподалеку от
большого дерева. На массивной низкой ветке лежал Тарзан, вытянувшись во весь
рост.  Даже  во сне  одна  его  рука  обхватила  толстую  ветку,  а  сильная
коричневая нога вытянулась вперед и тоже обвилась вокруг ветки.
     Тарзан из племени  обезьян спал  сладким сном после сытного обеда.  Ему
снились Нума-лев и Хорта-кабан и другие  обитатели джунглей. Он  не видел ни
кривых,  волосатых  фигур внизу  неподалеку  от его дерева, ни трех обезьян,
которые вскочили к нему на дерево.
     Он проснулся только тогда, когда  три обезьяны  навалились на него всей
своей тяжестью и сбросили его вниз на землю. Он был совершенно оглушен своим
падением  и  не успел еще опомниться, как пятьдесят ужасных волосатых мужчин
окружили  его.  В  один  момент  Тарзан  стал  центром  кусающей,  кричащей,
дерущейся толпы. Они медленно одолевали его, хотя вряд  ли нашелся среди них
один, который не испытал бы на себе тяжелых кулаков и острых клыков Тарзана.
     XIII
     ПРИГОВОРЕННЫЙ К СМЕРТНОЙ КАЗНИ
     Лэ, издали  следовавшая  за  жрецами,  видела, как  они набросились  на
Тарзана,  и  громко крикнула, чтобы они  не убивали  его. Тарзан  ослабевал.
Многочисленные  враги  захватили  его врасплох.  Лэ недолго пришлось  ждать;
через несколько минут Тарзан, связанный, беспомощный, лежал у ее ног.
     -- Отнесите его к тому месту, где мы остановились, -- приказала Лэ.
     Жрецы снесли Тарзана на открытую поляну и бросили его под дерево.
     -- Постройте  мне палатку! -- распоряжалась Лэ. -- Мы здесь переночуем,
а завтра перед лицом огненного бога Лэ принесет в жертву сердце осквернителя
ее храма. Где священный нож? Кто взял его у Тарзана?
     Но никто не видел  ножа, и все они уверяли, что Тарзан не имел при себе
священного  орудия,  когда  они  схватили  его.  Тарзан  посмотрел  на  этих
отвратительных, грозящих ему уродцев и презрительно заворчал. Он взглянул на
Лэ и улыбнулся. Смерть не испугала его.
     -- Где нож? -- спросила его Лэ.
     -- Я не знаю, -- отвечал Тарзан. -- Тот человек унес его с собой, когда
он убежал от меня. Если вам  так нужен нож, я бы мог отыскать этого человека
и взять его у него. Но вы  связали меня, и теперь, когда я должен умереть, я
не  могу  получить его.  Зачем нужен вам  этот  нож?  Вы можете сделать себе
другой, точно такой же.  Неужели только  ради ножа вы следовали за  нами всю
дорогу? Отпустите меня, и я найду его и принесу его вам.
     Лэ горько рассмеялась. В тайниках своей  души она сознавала,  что не за
одно  лишь похищение  жертвенного ножа собиралась она предать его казни;  но
когда она взглянула на него, связанного и беспомощного,  слезы навернулись у
нее на  глазах,  и  она  должна была отвернуться,  чтобы  скрыть  их. Но она
осталась непреклонна в своем решении жестоко наказать Тарзана за то,  что он
осмелился отвергнуть любовь Лэ.
     Когда жрецы раскинули палатку, Лэ велела принести туда Тарзана.
     -- Всю ночь я  буду пытать его, -- прошептала она  своим жрецам, -- а с
первыми лучами зари вы приготовите пылающий алтарь, и я на нем принесу его в
жертву  огненному богу. Наберите  смолистых  сучьев и  сложите  их  в  форме
жертвенника  посреди  открытой лужайки, чтобы огненный  бог  мог радоваться,
глядя на наше дело.
     Вплоть до  заката солнца жрецы были заняты  устройством жертвенника. Во
время  работы они  пели заунывные  гимны  на  древнем  языке  того материка,
который лежит  глубоко  на дне  Атлантического  океана.  Они не знали смысла
произносимых ими слов, они только повторяли молитвы, переходившие от учителя
к ученику, еще с тех незапамятных времен, когда предки первобытного человека
раскачивались  на своих хвостах на  деревьях  в сырых, болотистых  джунглях,
там, где теперь находится Англия.
     Под сенью палатки Лэ ходила взад и вперед вокруг связанного по рукам  и
ногам Тарзана. Тарзан  был готов к смерти. Ни один луч надежды не пробивался
сквозь густой, безнадежный  мрак смертного приговора. Его могучие мускулы не
в состоянии были порвать множество веревок, связывавших его руки  и  ноги --
он уже не раз  тщетно пытался разорвать их. Он  не мог надеяться и на помощь
извне; только враги окружали его в этом  лагере. И  все  же он улыбался  Лэ,
когда она нервно шагала взад и вперед по палатке.
     А Лэ? Она сжала в руке нож и взглянула на лежавшего перед нею пленника.
Она смотрела на него и что-то говорила про себя, но не занесла над ним ножа.
     "Сегодня  ночью", -- думала она, -- "сегодня ночью, когда будет  совсем
темно, я буду мучить и пытать его".
     Она смотрела на его божественно прекрасное  тело, на улыбающееся лицо и
заставляла себя думать о том, что он Отверг ее любовь. Законы огненного бога
повелевают  покарать нечестивого, который осквернил святая  святых,  который
украл с  запятнанного кровью жертвенника  Опара жертву  огненного бога, и не
один, а три  раза. Три раза Тарзан обманул бога ее отцов! При этой мысли  Лэ
остановилась  и  опустилась на колени подле человека-обезьяны. В ее руке был
острый нож.  Она приложила острие к боку Тарзана  и надавила на рукоятку. Но
Тарзан только улыбнулся и пожал плечами.
     Как  он  был  красив! Лэ  наклонилась  низко над ним  и взглянула в его
глаза. Как прекрасно было его тело! Она сравнивала его с кривыми, уродливыми
человечками,  из числа  которых  она  должна была выбрать  себе  супруга,  и
вздрогнула при этой мысли.
     Наступили  сумерки,  а  за ними  пришла  и ночь.  Большой  костер пылал
недалеко  от  палатки.  Пламя  освещало  жертвенник,   воздвигнутый  посреди
лужайки,  и перед глазами  верховной жрицы  огненного  бога вставала картина
завтрашнего торжества.  Она  видела, как  это  прекрасное,  гигантское  тело
извивалось  в пламени костра,  она видела, как обгорали и  обугливались  эти
улыбающиеся  губы над  крепкими  белыми зубами.  Она ясно представляла,  как
огненные языки  слизывали густую, черную,  всклокоченную гриву этой красивой
головы. И много других страшных картин промелькнуло  перед закрытыми глазами
жрицы, когда  она стояла со сжатыми руками над тем, к  кому устремлялась вся
ее ненависть. Но было ли чувство, которое испытывала Лэ, ненавистью?
     Темная  африканская  ночь  спустилась  над лагерем,  освещенным  только
неровным  светом костра. Тарзан лежал спокойно в  сковывавших его путах.  Он
страдал от жажды и от острой боли, причиняемой ему туго затянутыми веревками
на  его  кистях  и щиколотках, но не жаловался.  Тарзан  был дитя джунглей с
выносливостью зверя  и  умом человека.  Он знал, что судьба  его решена, что
никакие мольбы  не смягчат  сурового приговора, и  он  не  тратил времени на
упрашивания, а терпеливо ждал --  в твердой уверенности,  что его мучения не
могут продолжаться вечно.
     Лэ стояла над ним в темноте. В руке ее был острый нож, а в душе твердое
решение  --  не медля,  не откладывая, начать  пытать своего  пленника.  Нож
касался тела Тарзана; лицо  Лэ было совсем близко от  его  лица. В это время
кто-то  подбросил  новую  охапку  сучьев в  костер, и яркое  пламя  внезапно
осветило внутренность палатки. У самых своих  губ Лэ увидела прекрасное лицо
лесного  бога,  и  любовь,  которую она  почувствовала  к  нему,  увидев его
впервые,  и  которую  она  лелеяла долгие  годы, мечтая  о нем,  захлестнула
женское сердце.
     С  кинжалом в руке стояла Лэ, верховная  жрица, над  дерзким существом,
осмелившимся  ворваться в святилище  ее  божества. Не  нужно пытки!  Смерть,
немедленная  смерть  дерзкому осквернителю  ее  святыни!  Один удар тяжелого
лезвия, а труп туда, в объятия пылающего костра! Рука занесла нож  в воздухе
и остановилась,  готовясь к удару, -- и Лэ, слабая женщина, упала без сил на
тело любимого человека.
     Ее руки  в немой ласке скользили по его обнаженному телу; она покрывала
его лоб, глаза, губы  горячими  поцелуями,  она  прикрыла  его  своим телом,
словно  защищая его  от ужасной судьбы, которую сама  же ему  приготовила, и
дрожащим, жалобным голосом  умоляла его  о  любви. Бурная, безумная  страсть
овладела прислужницей огненного  бога; в  течение  нескольких  часов  она не
могла совладать с  собой, но  наконец сон одолел  ее, и  она задремала подле
человека, которого  поклялась подвергнуть пытке.  А Тарзан, не тревожась  за
будущее, спокойно спал в объятиях Лэ.
     При  первых  проблесках зари  Тарзан был разбужен пением  жрецов города
Опара. Начатое в тихих,  мягких тонах, пение быстро разрослось в дикий вопль
кровавого вожделения.
     Лэ  зашевелилась; ее  прекрасная  рука крепче  прижала к себе  Тарзана,
улыбка   появилась  на  ее  губах,  и  она  проснулась.  Но  когда  значение
погребальных песнопений дошло до ее сознания, улыбка сошла  с ее лица, глаза
расширились от ужаса.
     -- Люби меня, Тарзан! -- воскликнула она. --  Люби меня  -- и ты будешь
спасен!
     Веревки, связывавшие Тарзана, остановили кровообращение и причиняли ему
страдание. С сердитым ворчанием он повернулся  на  бок спиной  к Лэ. Это был
его ответ. Верховная жрица вскочила на ноги,  горячая краска стыда, залившая
на мгновение ее  щеки, сменилась смертельной бледностью. Лэ подошла ко входу
в палатку.
     --  Сюда, жрецы  огненного бога! -- крикнула  она.  --  Приготовьтесь к
жертвоприношению.
     Кривоногие  уроды поспешили  на  зов  своей повелительницы  и  вошли  в
палатку.  Они  подняли  Тарзана,  вынесли его из палатки и,  продолжая путь,
отмечали такт, покачиваясь из стороны в сторону своими кривыми телами.
     За ними шла Лэ. Лэ  тоже качалась, но не в такт священному  песнопению.
Лицо  верховной  жрицы  было  бледно  от  мук  неразделенной любви  и  ужаса
предстоящего  обряда.  Но Лэ  была  тверда в своем решении. Неверный  должен
умереть.  Презревший  ее любовь  получит  возмездие  на  пылающем костре  за
оскорбление. Она  видела, как они положили прекрасное тело на жесткие ветки.
Она видела, как кривой, сгорбленный верховный жрец, с которым  она по закону
должна  была соединиться, приблизился к жертвеннику  с зажженным  факелом  и
остановился  в  ожидании ее приказаний.  Его  отвратительное, волосатое лицо
расплылось  в зловещую улыбку, обнажив длинные, желтые клыки. Руки его  были
сложены чашей в  ожидании теплой крови  жертвы -- красного  нектара, которым
наполняют в Опаре золотые жертвенные чаши.
     Лэ  приблизилась  с поднятым ножом, ее лицо обращено было к восходящему
солнцу,  губы  шептали молитвы пылающему божеству  ее народа. Верховный жрец
вопросительно взглянул на нее;  факел догорал, и огонь уже обжигал его руки,
а  хворост был так маняще близок. Тарзан закрыл глаза и ждал конца. Он знал,
что  ему  будет  больно,  потому  что  смутно  помнил  боль, причиненную ему
прежними ожогами.
     Он знал, что будет страдать и умрет, но не боялся.
     Смерть -- не  событие  для того, кто вырос в джунглях; она поджидает их
на каждом  шагу, следует за  ними по  пятам в течение дня и  ложится рядом с
ними по ночам. Человек-обезьяна вряд ли задумывался над тем, что ожидает его
после смерти. В то время как смерть приближалась, мысли Тарзана  были заняты
красивыми камешками, которые он потерял;  но в то  же  время он следил  и за
тем, что делалось вокруг него.
     Он  почувствовал, что Лэ наклонилась над ним, и открыл глаза. Он увидел
ее бледное, измученное лицо и слезы, застилавшие ее глаза.
     -- Тарзан, Тарзан! -- простонала она. -- Скажи мне, что ты любишь меня,
что ты вернешься со мною в Опар -- и ты будешь жить.  Я спасу тебя, несмотря
на гнев моего народа. В последний раз я спрашиваю тебя: что ты ответишь мне?
     В  последний  момент  женщина  восторжествовала  над  верховной  жрицей
жестокого культа. На алтаре лежало единственное существо, которое  пробудило
любовь  в  ее  девственной  груди,  а  подле  него  стоял  дикий  фанатик  с
отвратительным  звериным  лицом,  готовый по  первому ее  приказанию поджечь
костер. Этот урод  должен  будет  стать  ее  супругом,  если  она не  найдет
другого,  менее отталкивающего.  Лэ вздрогнула.  Она любила Тарзана безумно,
страстно,  но при  всей своей  любви  к  нему,  она готова  была  сейчас  же
приказать  зажечь костер, если  только Тарзан  и  на этот  раз  отвергнет ее
любовь. Тяжело дыша, она наклонилась над Тарзаном.
     -- Да или нет? -- прошептала она.
     Из далекой  глубины  джунглей  донесся слабый  звук,  который  наполнил
сердце Тарзана  надеждой на спасение. Он издал резкий,  пронзительный  крик,
который заставил Лэ  отступить на несколько шагов. Нетерпеливый жрец ворчал,
перенося факел из одной  руки в другую и все ближе  поднося его к  смолистым
сучьям.
     --  Отвечай  же! -- настаивала Лэ. --  Чем  ответишь ты на любовь Лэ из
Опара?
     Звук, привлекший внимание Тарзана, приближался; теперь и другие слышали
его. Это был резкий  рев слона.  Когда  Лэ наклонилась над Тарзаном, пытаясь
прочесть свой приговор в его глазах, она увидела,  как тень заботы пробежала
по его лицу.
     Теперь только она сообразила,  что обозначал его пронзительный крик. Он
призывал Тантора-слона к себе на  помощь. Брови Лэ нахмурились, дикий огонек
появился в ее глазах.
     -- Ты отказываешься от Лэ? -- вскрикнула она. -- Так умри же! Огонь! --
коротко приказала она, повернувшись к жрецу.
     Тарзан взглянул ей в лицо.
     --  Тантор идет сюда, -- сказал он. -- Я  думал, что он спасет меня, но
теперь  я  слышу по  его  голосу, что  он убьет меня  и тебя,  и  всех,  кто
попадется ему  на  пути.  С  хитростью  пантеры  Шиты  он  найдет  тех,  кто
попытается спрятаться от него, потому что Тантор охвачен любовным безумием.
     Лэ  хорошо знала, как  свирепеет слон-самец,  обезумевший от любви. Она
знала,  что  Тарзан  не  преувеличивает.  Хитрое,  жестокое  животное  могло
погнаться по джунглям за всеми, кто избежал его первого нападения, оно могло
метаться на одном месте, пока  не будут истреблены  все, кто находится подле
него, или пробежать  мимо и не вернуться. Трудно было  предсказать  заранее,
что сделает обезумевшее животное.
     -- Я не могу любить тебя,  Лэ! -- тихим голосом говорил Тарзан.  -- Я и
сам не знаю почему: ведь  ты так красива. Я не мог  бы  жить  в Опаре, когда
передо мною лежат широкие дикие джунгли. Нет, я не могу любить тебя, но я не
могу допустить, чтобы ты умерла, пронзенная  клыками Тантора.  Перережь  мои
веревки,  пока не поздно. Он уже  близко. Перережь их, и  я еще смогу спасти
тебя!
     Тоненькая струйка  дыма поднялась  над костром, сухие  сучья затрещали,
охваченные  пламенем.  Лэ  стояла неподвижно  как  статуя и с  немой  тоской
смотрела  на Тарзана. Огненные языки все  ближе подползали к нему.  Из  леса
донесся треск ломаемых ветвей  и  вывороченных стволов.  Тантор приближался.
Беспокойство  овладело   жрецами.  Они  бросали  пугливые  взгляды  назад  и
вопросительно смотрели на Лэ.
     -- Бегите! -- приказала она  и, наклонившись  над пленником, перерезала
связывавшие его веревки.
     Тарзан  вскочил  на  ноги.  Возмущенные  жрецы  закричали  от  гнева  и
возмущения. Жрец, державший факел, подскочил к Лэ.
     -- Изменница! -- крикнул он. --  Теперь и ты умрешь! С поднятой дубиной
он бросился на верховную жрицу, но Тарзан был около нее. Он прыгнул вперед и
вырвал дубину из рук разъяренного фанатика. Жрец  накинулся на него, кусая и
царапая.
     Схватив кривое, маленькое тело своими мощными руками, Тарзан поднял его
высоко над головой и  бросил в  толпу жрецов,  собиравшихся  уже кинуться на
своего  недавнего  пленника.  Лэ  с  ножом  наготове  спокойно  смотрела  на
происходившую перед ее глазами сцену.  Ее  черты  не выражали и тени испуга;
только гордое презрение к жрецам и восхищение перед  человеком, которого она
так безнадежно любила, можно было прочесть на ее прекрасном лице.
     В это  время  огромный,  обезумевший  слон  выскочил  на  поляну  из-за
деревьев. Оцепенев от ужаса, жрецы несколько секунд стояли как вкопанные, но
Тарзан  моментально  повернулся  к  Лэ,  схватил ее  на руки  и  помчался  к
ближайшему дереву.
     Слон со свирепым  ревом погнался за ним. Белые руки Лэ  крепко обвились
вокруг шеи  Тарзана.  Она почувствовала, как он подпрыгнул  в воздухе и стал
взбираться  на   дерево,  стараясь   уйти  подальше   от  жилистого   хобота
толстокожего. Ее поразили его сила и ловкость.
     Увидя,  что  его жертвы  ускользнули,  огромный слон повернул  назад  и
бросился за разбегавшимися  во все стороны  жрецами. Он поднял ближайшего из
них клыками и швырнул  высоко на дерево. Другого он обхватил хоботом  и стал
яростно колотить  им о ствол дерева, пока несчастный  жрец  не превратился в
одну сплошную кровавую массу. Тогда слон бросил его на землю и кинулся вслед
за убегавшими.
     Еще двое жрецов  погибли,  раздавленные  гигантскими  ногами, остальные
успели скрыться в  чаще джунглей. Теперь внимание  разъяренного слона  снова
обратилось к  Тарзану, потому что одним из симптомов безумия является резкая
перемена в сердечных привязанностях; то, что  возбуждало  любовь в здоровом,
вызывает ненависть в безумце.
     В джунглях  издавна была известна  дружба,  которая  существовала между
Тарзаном  и племенем  Тантора. Ни один слон  во всех джунглях не причинил бы
зла Тармангани, белой обезьяне. Но охваченный любовным безумием, самец хотел
уничтожить Тарзана, своего старого друга.
     Тантор  вернулся к дереву, на котором сидели Лэ и Тарзан.  Он поднялся,
уперся  передними  ногами в  ствол  и,  вытянув свой длинный  хобот, пытался
достать  им до Тарзана. Но человек-обезьяна заранее предвидел это и забрался
на  самую  верхушку дерева, до  которой не  мог дотянуться хобот слона.  Это
довело обезумевшего Тантора до исступления. Земля содрогалась  от его рева и
визга. Упершись головой в  дерево, он изо всех сил начал толкать его; дерево
наклонилось, но не упало.
     Странно вел себя на этот раз Тарзан. Если бы Нума, или Сабор, или Шита,
или какой-либо  другой зверь джунглей хотел  погубить его,  человек-обезьяна
прыгал бы на дереве, закидывая своего врага какими-нибудь импровизированными
метательными  снарядами и всячески  издеваясь  над ним. Он бы  бранил его  и
насмехался над ним; но сейчас он сидел совсем тихо на недосягаемой вышине, и
на его красивом лице было выражение глубокой печали и жалости.
     Тарзан любил  Тантора больше всех обитателей джунглей. Если  бы у  него
была возможность убить слона, он не сделал бы этого. Он  думал только о том,
как бы укрыться от него. Он знал, что пройдет пора дикой страсти -- и Тантор
станет прежним добрым  Тантором,  и Тарзан снова сможет вытянуться  во  весь
рост на широкой спине животного и нашептывать сказки в большие отвислые уши.
     Видя, что дерево  не  валится  от  его  толчков, Тантор рассвирепел еще
больше.  Он взглянул  на  верхушку,  где  укрывались от него эти двое, и его
маленькие залитые  кровью глазки засверкали безумной ненавистью. Он  обернул
хобот вокруг ствола, широко расставил огромные ноги и  начал дергать дерево,
стараясь вырвать  его  с  корнями.  Тантор был  громадный  самец  в расцвете
жизненных сил.
     Он  усердно  работал  хоботом  и,  к  изумлению  Тарзана, дерево  стало
медленно  поддаваться  у  корня.  Маленькие холмики  образовались у подножия
дерева,  оно  закачалось... Еще  момент,  и оно будет вырвано и  брошено  на
землю.
     Тарзан взглянул на Лэ, взвалил ее к себе на спину и в тот момент, когда
дерево стало медленно  склоняться к земле, он перепрыгнул  на стоявшее рядом
меньшее дерево.  Это был чрезвычайно  опасный  скачок:  Лэ  закрыла глаза  и
вздрогнула, но  когда она снова  открыла  их, она была цела  и невредима  на
спине Тарзана, который по верхушкам деревьев пробирался дальше в лес.
     Позади  них вырванное с корнями дерево с грохотом повалилось на  землю,
увлекая в своем падении меньшие деревья, встретившиеся на его  пути. Тантор,
убедившись, что его  добыча скрылась от него, яростно заревел  на весь лес и
бросился в погоню за убегавшими.
     XIV
     ЖЕНЩИНА ПОБЕЖДАЕТ ЖРИЦУ
     Вначале  Лэ зажмурила глаза  и в ужасе прижалась  к  Тарзану, но  через
минуту она набралась храбрости и приоткрыла глаза. Тарзан буквально летел по
верхушкам  деревьев, огромными  прыжками  перескакивая  с одного  дерева  на
другое;  но  теперь  Лэ  уже  не  боялась.  Она  чувствовала себя  в  полной
безопасности, так велика была ее вера в это необыкновенное существо, от силы
и ловкости которого зависела ее судьба.
     Она  подняла  глаза  к пылающему  солнцу  и  принесла  благодарственную
молитву своему  божеству  за то,  что  оно  не дало ей  убить  богоподобного
человека. И ресницы ее были влажны от слез.
     Странное существо  была  Лэ из Опара: вся сотканная из  противоречий  и
меняющаяся,  как  капризный ребенок. В одну минуту -- жестокая и кровожадная
прислужница безжалостного бога, в другую -- трогательно  мягкая женщина, вся
-- нежность и сострадание. Временами -- воплощение ревности и мстительности,
временами -- рыдающая девушка, великодушная и всепрощающая;  в одно и то  же
время -- девственно чистая и развратная, но всегда женщина. Такова была Лэ.
     Она прижалась щекой к плечу Тарзана и медленно  повернула голову,  пока
ее губы не коснулись его тела. Она любила его, она  с  радостью  пошла бы за
него на смерть, но час  назад  она была готова  вонзить нож  в его  сердце и
через час могла снова сделать это.
     Какой-то злополучный  жрец, искавший убежища в  джунглях,  показался на
глаза  взбешенному Тантору.  Животное  повернулось,  набросилось на  кривого
маленького  человека,  подняло  его  на  клыки  и  отбросило  в  сторону  и,
отвлеченное  от  своей  цели,  повернуло  на  юг  и скрылось в  чаще.  Через
несколько минут рев его затерялся в отдалении.
     Тарзан спустился на землю, и Лэ соскользнула с его спины.
     -- Созови свой народ! -- сказал Тарзан.
     -- Они убьют меня, -- проговорила Лэ.
     --  Они не убьют тебя, -- возразил Тарзан. -- Никто не убьет тебя, пока
Тарзан из племени обезьян с тобою. Позови их, и мы поговорим с ними.
     Лэ издала странный,  необыкновенный звук, похожий на звуки флейты, и он
разнесся  далеко по  лесу.  Вблизи и  издалека раздались ответные  клики  на
лающем языке жрецов Опара: "Мы идем, мы идем!".
     Еще и  еще повторила Лэ свой призыв,  и в одиночку и небольшими кучками
из  глубины  леса  стали  появляться  жрецы, и  вскоре большая  часть  свиты
приблизилась и остановилась в некотором  расстоянии от верховной  жрицы и ее
спасителя.
     С нахмуренными  бровями и  угрожающими  взглядами  они  стояли, ожидая,
чтобы заговорила Лэ.
     Когда собрались все, Тарзан обратился к ним:
     -- Ваша Лэ цела! -- сказал он. -- Если бы она убила меня, она сама была
бы теперь мертва, да и многих из вас уже не было бы в живых. Но она пощадила
меня,  чтобы  я  мог  спасти ее. Идите с ней своей дорогой  назад к Опару, а
Тарзан пойдет своей дорогой в джунгли. Да будет всегда мир между  Тарзаном и
Лэ! Я жду ответа.
     Жрецы заворчали  и  покачали головами. Они стали переговариваться между
собой,  и  Лэ  и  Тарзан  видели,  что  они  не  были  склонны  принять  его
предложение. Они не хотели взять Лэ назад, они хотели совершить свой обряд и
принести Тарзана в жертву огненному богу.
     Это надоело Тарзану.
     --  Вы   исполните  приказание  вашей  повелительницы,  --   сказал  он
нетерпеливо, -- и вернетесь  с ней в Опар, или же Тарзан из  племени обезьян
созовет обитателей джунглей и убьет вас всех. Лэ спасла меня для того, чтобы
я мог спасти вас и ее. Если же вы  не дураки, вы сами скажете мне, чтобы я с
миром  шел  своей  дорогой, и вернетесь  с  Лэ в Опар.  Я  не  знаю, где ваш
священный нож, но  вы можете сделать себе другой. Если я не  взял его от Лэ,
вы убили бы меня, и теперь ваш бог должен радоваться, что я взял его, потому
что  я  спас  его жрицу  от  обезумевшего Тантора.  Обещаете ли вы  мне, что
вернетесь с Лэ в Опар и не причините ей никакого зла?
     Жрецы  собрались в  кучу, совещаясь и  споря.  Они били  себя  в  грудь
кулаками, подымали глаза  и руки  к  своему пылающему богу,  ворчали и лаяли
между собой, и  Тарзану  стало наконец  ясно,  что  один  из  них  мешал  им
согласиться. Это был верховный жрец.
     Гнев и ревность переполняли сердце верховного жреца; его возмущало, что
Лэ открыто призналась в своей любви к чужеземцу, в то время как по обычаю их
религии она должна была принадлежать ему.
     Задача  казалась неразрешимой. Наконец  другой жрец  выступил вперед и,
подняв руку, обратился к Лэ.
     --  Кадж, верховный жрец, хочет вас обоих  принести в  жертву огненному
богу, -- объявил он,  --  но все мы, кроме Каджа, с радостью вернулись бы  в
Опар с нашей повелительницей.
     -- Вас  много  против одного, --  сказал Тарзан,  --  почему же  вам не
настоять на  своем? Вернитесь в Опар с Лэ и, если Кадж будет сопротивляться,
убейте его!
     Жрецы Опара приветствовали эту  мысль  громкими криками  одобрения. Она
казалась  им  внушением свыше.  Долгие годы  они  беспрекословно  покорялись
каждому  желанию  верховных жрецов,  и  им  казалось  невозможным  поступить
вопреки их  повелению;  но когда  они  сообразили, что могут заставить Каджа
поступить,  как они хотят, они  обрадовались, как  ребенок, получивший новую
игрушку.
     Они  бросились  вперед и  схватили Каджа. Громкими угрожающими голосами
они кричали ему что-то прямо в уши. Они угрожали ему дубинами и ножами, и он
наконец согласился исполнить их просьбу. Тогда Тарзан подошел к нему.
     -- Жрец! -- сказал Тарзан. --  Лэ возвращается в  свой храм под защитой
своих  жрецов. А  я, Тарзан из  племени обезьян,  обещаю  вам,  что тот, кто
причинит ей хотя малейшее зло --  умрет. Тарзан придет опять в Опар  еще  до
наступления следующих дождей и,  если  что-нибудь случится с Лэ, горе Каджу,
верховному жрецу!
     Кадж угрюмо обещал не причинять вреда своей повелительнице.
     -- Оберегайте  ее! -- крикнул Тарзан остальным жрецам. -- Охраняйте ее,
чтобы  она могла приветствовать Тарзана, когда  он в следующий раз  придет в
Опар.
     -- Лэ  будет там,  чтобы приветствовать тебя! -- воскликнула  верховная
жрица. -- И Лэ будет ждать твоего прихода, мечтая и тоскуя. О, скажи же мне,
что ты придешь!
     --  Кто  знает?  -- проговорил  Тарзан  и, быстро  вскочив  на  дерево,
направился на восток.
     Лэ постояла, глядя  ему вслед, тяжелый  вздох вырвался из ее  груди, и,
поникнув головой и  согнув  плечи, она, как старуха, последовала  за  своими
жрецами в родной, далекий Опар.
     Тарзан  бежал  вперед  по  верхушкам  деревьев,  пока  ночная  мгла  не
спустилась  над джунглями.  Тогда он  лег в  густой листве и  заснул крепким
сном.  Мысль  о завтрашнем  дне не тревожила его  сознания, и  даже образ Лэ
казался воспоминанием далекого прошлого.
     ***
     На севере, в нескольких переходах от того места, где лежал Тарзан, леди
Грейсток  с  тоской  и  надеждой  ждала  часа,  когда  ее  супруг  узнает  о
преступлении Ахмет-Зека и поспешит к ней  на  помощь. А в тот самый  момент,
когда  она рисовала себе приход Джона  Клейтона, предмет ее забот и  дум, ее
возлюбленный  муж  сидел голый подле упавшего  дерева  и  грязными  пальцами
старался извлечь личинку.
     Прошло два дня  со времени бегства Верпера. Тарзан вспомнил о  красивых
камешках  и ему захотелось  снова поиграть ими. А  так как  у  него не  было
никаких неотложных дел, он решил тотчас же отправиться на равнину и откопать
свою сумочку.
     Хотя на том месте, где были зарыты камешки, не осталось никакого знака,
и  оно ничем  не  отличалось  от  каждой другой пяди земли  на узкой полосе,
тянувшейся на несколько верст в длину до той линии, где тростники переходили
в  луга,  --  тем  не  менее  Тарзан  безошибочно,  с  твердой  уверенностью
направился прямо к тому месту, где он спрятал свое сокровище.
     Своим охотничьим ножом он раскопал неплотно лежавшую землю, под которой
должна была  лежать  его сумочка; но,  хотя вырытая им яма была глубже  той,
которую  он  выкопал  в первый раз, он  не нашел ни сумочки, ни  драгоценных
камней.
     Тарзан увидел, что его ограбили, и брови его мрачно нахмурились. Ему не
потребовалось долгих  размышлений, чтобы установить, кто был  виновником его
несчастья, и он, не задумываясь, решил отправиться вдогонку за вором.
     Следы, оставленные два дня назад,  в некоторых  местах были  совершенно
стерты. Однако  Тарзан  легко отыскал их.  Белый  человек спустя  двенадцать
часов не мог бы их проследить и на двадцать шагов, а черный потерял бы их на
первой версте, но Тарзан из  племени обезьян  еще в раннем детстве развил  в
себе до такой степени чувства, как никто из обыкновенных смертных.
     Мы чувствуем запах чеснока или водки в  дыхании разговаривающего с нами
человека или  же улавливаем  аромат дешевых  духов прекрасной  дамы, сидящей
рядом с нами, и мы  хвастаемся тонкостью нашего обоняния. Но, в сущности, мы
совершенно  не умеем обонять, и наши органы обоняния фактически атрофированы
в сравнении с обонянием, развитым у диких животных.
     На месте,  где  стояла  нога, долгое  время сохраняется  ее  запах.  Он
совершенно незаметен  для нас, но для  существ низшего порядка, особенно для
хищников  и преследуемых,  он  так  же  интересен и  временами более  ясен и
понятен, чем для нас печатная страница.
     Тарзан руководствовался, однако,  не  одним только обонянием.  Зрение и
слух  его  тоже  были  необыкновенно  развиты благодаря тому,  что  вся  его
молодость  прошла   в   джунглях,  где   для  сохранения  жизни  требовались
непрерывная бдительность и изощрение всех своих способностей.
     И так он шел  по следам Верпера, через лес на север, но давность следов
затрудняла его  работу,  и он продвигался вперед очень медленно.  Верпер был
уже на расстоянии двух дней от страны вазири, когда Тарзан бросился догонять
его,  и  с каждым  днем  расстояние между ним  и Тарзаном  увеличивалось. Но
Тарзана это  нисколько не  беспокоило. Он  знал, что настанет день, когда он
настигнет грабителя и расправится с ним, а пока ему незачем было торопиться.
И  он упорно и настойчиво  преследовал бельгийца, останавливаясь днем только
чтобы поохотиться и поесть, а ночью -- чтобы ненадолго заснуть и освежиться.
     На  пути  ему  попадались  отряды  диких  воинов,  но  Тарзан  старался
держаться  вдали   от  них:  он  преследовал   определенную   цель,  и   эти
незначительные встречи не должны были отвлечь его от главного.
     Это  были  отряды Басули  и  его союзников, созванных  гонцами со  всех
сторон. Они направлялись  к  сборному пункту, чтобы  оттуда уже всем  вместе
двинуться на  север и соединенными силами  осадить  крепость  Ахмет-Зека. Но
Тарзан смотрел на них как на врагов; он не помнил, чтобы он когда-нибудь был
дружен с чернокожими.
     Наступила ночь. Тарзан остановился около огороженной частоколом деревни
араба-разбойника.  Сидя высоко на  дереве, он смотрел вниз, наблюдая за тем,
что происходило внутри ограды.
     Следы  привели его  к этому  месту. Выслеживаемая им добыча должна была
находиться внутри, но как было найти ее среди стольких хижин? Хотя Тарзан  и
был уверен  в себе, он никогда не переоценивал своих сил и  способностей. Он
знал,  что не  сможет  противостоять многочисленному  противнику в  открытой
схватке. И  для  того,  чтобы  достичь  своей  цели, он  решил  прибегнуть к
хитрости и осторожности диких зверей.
     Он сидел на дереве, обгладывая окорок кабана Хорты. Он выжидал удобного
момента, чтобы  прокрасться  в деревню, и  в  это время  с наслаждением грыз
толстые круглые концы большой кости,  раскалывая ее на мелкие кусочки своими
сильными челюстями и высасывая восхитительный костный мозг. Но глаза его все
время были прикованы к деревне Ахмет-Зека.
     Тарзан видел там арабов в белых одеяниях и полуголых негров, но ни один
из них не  был  похож  на человека,  укравшего  его  драгоценные  камни.  Он
терпеливо ждал, когда в  деревне воцарится ночной покой. И вот наконец улицы
опустели,  и все,  кроме часовых у ворот, ушли  спать.  Тогда он спрыгнул на
землю, обошел  кругом деревни и  приблизился к частоколу  с  противоположной
стороны.
     У его пояса висела длинная веревка,  сделанная из сырой  кожи. Она была
крепче   и  надежнее  тех  травяных   веревок,   которыми  ему   приходилось
пользоваться в детстве. Размотав  ее, Тарзан разложил аркан на земле  позади
себя и одним быстрым движением закинул веревку наверх на острый конец одного
из столбов частокола. Туго затянув узел, он попробовал,  крепко  ли держится
веревка, и, схватившись за нее обеими руками, стал быстро и ловко взбираться
наверх. Свернуть веревку в кольцо и привязать ее к поясу было делом секунды.
Бросив быстрый взгляд вниз и убедившись,  что  кругом никого не было, Тарзан
осторожно спрыгнул на землю.
     Перед ним тянулись длинные ряды палаток и хижин. Исследование каждой из
них  в  отдельности  было  большой  опасностью;  но  опасность была явлением
слишком обычным  в жизни Тарзана,  чтобы  отпугнуть его. Он даже любил  риск
открытой схватки, когда в борьбе на жизнь и на смерть он  стоял лицом к лицу
с достойным противником.
     Ему не нужно было входить в каждое жилище через  дверь, окно или щель в
стене. Он мог по запаху определить, находилась ли внутри его добыча. Вначале
одно разочарование следовало за другим: Тарзан никак не мог напасть  на след
бельгийца. Но наконец он подошел к палатке, около которой почувствовал запах
вора,  и  запах этот был очень  силен. Тарзан прислушивался,  приложив ухо к
полотну палатки, но изнутри не доносилось ни звука.
     Он  обрезал веревку у колка и, приподняв край  палатки, просунул голову
внутрь.  Внутри было темно и тихо. Тарзан осторожно вполз в палатку -- запах
бельгийца  был очень  силен, но  это не был  живой запах. Прежде чем палатка
была осмотрена, Тарзан уже знал, что в ней никого не было.
     Он тщательно обыскал  всю палатку, но  не нашел ничего,  что указало бы
ему на местонахождение драгоценных  камней. Он увидел, что в  том месте, где
навалены были одеяла, полотно палатки было перерезано, и, обнюхав это место,
он заключил, что бельгиец недавно вышел как раз через это отверстие.
     Не долго думая,  Тарзан последовал  тем же  путем.  Следы  вели его все
время в тени позади  хижин  и палаток деревни -- и для Тарзана стало  ясным,
что бельгиец был один и,  прячась от людей,  тайком  крался по этой дорожке.
Он,  очевидно, боялся жителей этой  деревни, или действия  его  были  такого
рода, что он не желал быть накрытым.
     Следы довели Тарзана до задней стены одной из туземных хижин. Небольшое
отверстие, недавно  вырезанное в камышовой стене, вело внутрь хижины. Тарзан
безбоязненно пошел по следам и на четвереньках вполз в маленькое отверстие.
     Много разнообразных запахов  ударило в нос Тарзана, когда он очутился в
хижине. Среди них он ясно почувствовал вдруг запах, который в его  дремлющем
сознании пробудил некоторые воспоминания  о  прошлом. Это был слабый, нежный
запах женщины.
     И  одновременно  с  тем, как  Тарзан почувствовал  этот запах, странное
беспокойство  овладело  всем  его существом  --  непреодолимое  влечение,  с
которым  ему суждено было вновь познакомиться, тот могучий инстинкт, который
толкает самца к его  подруге. Запах бельгийца тоже был в хижине, и когда оба
эти запаха  смешались  и достигли  ноздрей Тарзана, ревнивый  гнев закипел в
душе  человека-обезьяны,  хотя  в зеркале его воспоминаний  не  было  ясного
образа той самки, которая возбуждала его желание.
     Хижина  тоже  оказалась  совершенно  пуста,  и,  убедившись в том,  что
похищенная сумочка не была спрятана здесь, Тарзан вышел  тем же путем, каким
он пришел -- через дыру в задней стене.
     Он опять пошел  по  следам бельгийца,  пересек открытую поляну, перелез
через частокол и скрылся в джунглях.
     XV
     ПОБЕГ ВЕРПЕРА
     Соорудив чучело и уложив его у себя в постели, Верпер пролез под задней
стеной  своей палатки и направился прямо к хижине, в которой находилась Джэн
Клейтон.
     У  дверей сидел на корточках  черный  часовой. Верпер  смело  подошел к
нему,  шепнул ему несколько  слов на  ухо, всунул ему в руку пачку табаку  и
прошел в хижину. Чернокожий подмигнул и усмехнулся, оскалив зубы.
     Верпер,  будучи  одним   из   приближенных  Ахмет-Зека,  мог,  конечно,
беспрепятственно входить  в  любое  помещение в деревне  и вне ее, и  потому
часовой не спрашивал его, имеет ли он право входить к белой пленнице.
     Войдя в палатку, Верпер шепотом заговорил по-французски:
     -- Леди Грейсток! Это я, г. Фреко. Где вы?  Но ответа не последовало. В
темноте Верпер с лихорадочной поспешностью обшаривал хижину. В ней никого не
было.  Удивление бельгийца  не поддается описанию. Он уже собирался выйти из
хижины  и  расспросить часового, как  вдруг  глаза его,  привыкшие немного к
темноте,  заметили у основания  задней  стены  пятно,  которое выделялось  в
окружающей  мгле.  При  ближайшем  осмотре  это пятно оказалось  отверстием,
прорезанным  в   стене.  Оно   было  достаточно  широко,   чтобы  пропустить
человеческое тело,  и Верпер, уверенный в том,  что  леди Грейсток  скрылась
именно отсюда,  не стал терять времени на бесплодные поиски, а последовал ее
примеру.
     Его жизнь висела на волоске.  Он должен был скрыться  и  уйти как можно
дальше от деревни, прежде  чем Ахмет-Зек откроет его  побег. По  двум весьма
существенным причинам он хотел устроить также побег леди Грейсток и скрыться
вместе с ней.
     Во-первых, если  бы он спас ее, он заслужил бы благодарность англичан и
таким  образом  был бы до  некоторой степени  обеспечен  от передачи в  руки
бельгийских  властей. Это  было  бы  чрезвычайно  важно  в  случае, если  бы
выяснилась его личность  и  ему предъявили бы обвинение  в убийстве офицера.
Во-вторых,  он  мог бежать только  в  одном направлении.  Он не мог идти  на
запад,  потому  что бельгийские  владения лежали  между  ним и Атлантическим
океаном.  Юг был  закрыт для него  из-за  присутствия  там  ограбленного  им
человека-обезьяны. На севере были друзья и союзники Ахмет-Зека. И  только на
восток  через  британскую  восточную  Африку он  мог пройти,  не боясь  быть
задержанным.
     Сопровождаемый  знатной англичанкой, которую он спас от ужасной судьбы,
и  представленный  ей  как француз  по имени Фреко, он  не без основания мог
надеяться на активную  поддержку со стороны англичан, когда они доберутся до
первого английского поста.
     Но теперь, когда леди Грейсток исчезла, его  шансы на  успех падали, и,
кроме  того,  окончательно рушилась надежда, которая  было  зародилась в его
душе. С тех пор, как Верпер впервые  увидел Джэн Клейтон, он питал затаенную
страсть к прекрасной американке -- жене английского лорда.
     После  того,  как Ахмет-Зек обнаружил  драгоценности, и бегство Верпера
стало неизбежным,  Верпер, мечтая о будущем, представлял себе, как он убедит
леди Грейсток, что муж ее умер, постарается заслужить ее благодарность и тем
самым завоюет ее сердце.
     В этой  части деревни, наиболее отдаленной от ворот, Верпер заметил две
или три  длинные  жерди,  приставленные  к  частоколу.  Они  были, вероятно,
приготовлены для  постройки хижин и случайно  оставлены здесь. Одним  концом
они упирались в верхний край частокола и представляли собой хоть ненадежную,
но все же доступную лестницу.
     Верпер  совершенно правильно  определил,  что леди Грейсток именно этим
способом перелезла через стену. Не мешкая ни минуты, он сразу же повернул на
восток.
     ***
     В нескольких верстах к югу Джэн Клейтон,  тяжело  дыша, лежала в ветвях
большого дерева, куда она забралась, спасаясь от голодной львицы.
     Ее бегство  из  деревни оказалось  легче,  чем  она предполагала.  Нож,
которым она прорезала камышовую стену хижины, она случайно нашла воткнутым в
стену ее тюрьмы.
     Он, вероятно, был забыт здесь прежним жильцом, когда тот ставил хижину.
     Обойти позади деревню, держась в тени, было делом нетрудным; счастливый
случай привел  ее  к жердям, приставленным к частоколу,  и,  таким  образом,
самая трудная задача была решена.
     Целый час бежала она на юг по дорожке, протоптанной  зверями, как вдруг
до ее чутких ушей долетел шорох мягких шагов  выслеживающего ее хищника. Она
поспешила взобраться на  ближнее дерево: Джэн  Клейтон была  слишком умна  и
опытна, чтобы продолжать путь хотя бы на несколько шагов после того, как она
заметила, что за ней следят.
     Верперу  повезло. Всю  ночь он продвигался сквозь джунгли,  и ничто  не
остановило  его  на  пути.  Но  на заре он заметил  конного  араба,  который
следовал по  его  пятам. Это  был  один из любимцев Ахмет-Зека. Много  таких
молодцов рыскало сейчас  по лесу  во всех  направлениях, разыскивая  беглого
бельгийца.
     Бегство Джэн Клейтон еще не было замечено, когда Ахмет-Зек и его сыщики
помчались в погоню за Верпером. Единственный человек, видевший Верпера после
его выхода  из  палатки, был черный  часовой у тюрьмы  леди  Грейсток, но он
никому не рассказал об этом.
     Он первый увидел  труп чернокожего, которого  убил Мугамби. Заключив  с
полным основанием, что это дело рук Верпера, и боясь гнева Ахмет-Зека, он не
посмел сознаться в том,  что впустил  бельгийца в  хижину.  И когда  в общей
суматохе, поднявшейся по поводу  исчезновения Верпера,  этот проштрафившийся
часовой нашел  труп убитого, он  тайком снес его в ближайшую палатку,  а сам
стал на часах у хижины, в которой должна была находиться пленница.
     Увидев за собою араба, бельгиец спрятался в густом  кустарнике. Длинная
прямая  тропинка пробегала в  этом месте, и под тенистыми  сводами леса, под
выпуклыми арками зеленых ветвей по ней ехал белый всадник.
     Все ближе  и ближе подъезжал он. Верпер приник к земле под спасительной
листвой своего убежища. Через тропинку зашелестели листья кустарника. Верпер
пристально взглянул  туда. Это не ветер  шелестел листвой  в чаще  джунглей.
Воздух был совершенно тих. По мнению бельгийца, только присутствие мрачной и
злобной силы могло быть причиной такого необыкновенного явления.
     Глаза  Верпера  впились  в  темную завесу  на  противоположной  стороне
тропинки. Постепенно перед ним  вырисовывались  очертания огромного,  бурого
чудовища со свирепыми желто-зелеными глазами, которые глядели через тропинку
прямо в его глаза.
     Верпер едва  не  вскрикнул от страха, но по дороге приближался  вестник
другой  смерти, такой же верной и  не менее ужасной.  И он молчал, скованный
ужасом. Араб подъезжал. На противоположной стороне тропинки лев приготовился
было к прыжку, как вдруг внимание его было отвлечено всадником.
     Бельгиец видел, как тяжелая  голова повернулась в сторону разбойника, и
сердце его перестало биться в напряженном ожидании. Араб  ехал шагом. А что,
если  нервный  конь  почует  близость  хищника и  понесется  вскачь, оставив
Верпера в лапах царя зверей?
     Но  лошадь не  подозревала  о  грозившей опасности.  Она шла  вперед  с
выгнутой шеей, пережевывая сорванную траву. Верпер опять перевел свой взгляд
на льва. Теперь все  внимание  зверя было направлено на коня и всадника. Они
уже были рядом со  львом, а он все еще не  двигался.  Может быть, зверь ждал
только  того, чтобы они проехали и не мешали ему  схватить первую намеченную
жертву. Верпер вздрогнул и приподнялся.
     В  этот  миг лев выскочил  из-за кустов  и  прыгнул прямо на  всадника.
Лошадь заржала от испуга и бросилась в сторону, едва не задавив Верпера. Лев
стащил беспомощного  араба с седла,  а лошадь прыгнула обратно на тропинку и
понеслась на восток.
     Но  она  мчалась  не  одна.  Когда  перепуганное животное наткнулось на
Верпера, бельгиец сразу заметил опустевшее седло, и не успел еще лев стащить
араба с одной стороны, как Верпер, ухватившись за край седла и гриву лошади,
вскочил на спину животного с другой стороны.
     Полчаса спустя голый великан,  пробиравшийся по нижним ветвям деревьев,
остановился  недалеко  от этого места с поднятой  головой  и  раздувающимися
ноздрями втягивал  в себя  утренний воздух.  Запах крови сильно ударил ему в
нос, смешиваясь с запахом льва  Нумы. Великан  наклонил голову на бок и стал
слушать.  Впереди  на тропинке раздавалось жадное чавканье  льва.  Хрустение
костей, громкое глотание больших кусков, довольное рычание -- все говорило о
близости царя зверей, занятого трапезой.
     Тарзан направился туда, не сходя с ветвей. Он не старался скрыть своего
приближения, и Нума заметил его. Громкое, зловещее рычание  раздалось  из-за
кустов подле тропинки.
     Тарзан остановился на низкой ветке над головой льва  и взглянул вниз на
жуткую картину. Могла ли эта неузнаваемая кровавая масса быть тем человеком,
которого  он искал?  Человек-обезьяна не  был уверен. Время  от  времени  он
спускался   на   тропинку,   чтобы  при   помощи   обоняния  проверить  свое
предположение, а именно, что бельгиец следовал по этой тропинке на восток.
     Он отошел  на некоторое расстояние  от льва, все еще держась на восток,
потом снова спустился и начал обнюхивать землю. Здесь  не было  следов того,
кого он  выслеживал.  Тарзан  вернулся к  дереву. Внимательными  глазами  он
оглядывал всю землю вокруг изуродованного трупа, стараясь заметить сумочку с
красивыми камешками; но ее здесь не было.
     Он бранил  Нуму  и  старался отогнать его от трупа,  но в ответ получил
лишь сердитое рычание. Тогда он стал срывать  маленькие веточки с ближайшего
сука и кидать ими в своего давнишнего врага.  Нума взглянул наверх,  оскалив
клыки, но не поднялся со своей добычи...
     Тарзан  приладил стрелу к  луку и, натянув  со всей силы  тугое дерево,
которое  только он  один мог  согнуть, выпустил ее в Нуму. Стрела  вонзилась
глубоко в его бок, и Нума вскочил и заревел от ярости и боли.
     Он  делал  тщетные  прыжки,  пытаясь  достать  насмехавшегося  над  ним
человека-обезьяну. Дергая зубами за выступающий конец стрелы, лев выбежал на
тропинку  и стал  метаться  туда  и  обратно  около своего мучителя.  Тарзан
выпустил еще  одну стрелу. На этот  раз он старательно  прицелился, и стрела
застряла в спинном хребте Нумы. Громадный зверь остановился, неловко подался
вперед и свалился ничком, парализованный.
     Тарзан спустился на тропинку, подошел ко льву и  глубоко вонзил копье в
свирепое сердце. Вытащив свои стрелы из тела  животного, он вернулся в кусты
и стал рассматривать бренные остатки добычи.
     Лица  уже не  было. Арабское  одеяние не возбудило  никаких  сомнений в
Тарзане; бельгиец вошел в арабский стан  и  вышел оттуда: там  он  легко мог
приобрести это одеяние.
     Тарзан  был так  уверен  в том, что тело принадлежало человеку, который
его  ограбил, что не  счел  даже  нужным удостовериться  в этом  по  запаху,
который смешивался с запахом хищника и свежей крови его жертвы.
     Все  старания Тарзана были обращены на разыскивание сумочки.  Но  ни на
трупе,  ни вокруг него не было никаких следов ни сумочки, ни ее содержимого.
Человек-обезьяна был разочарован  не  столько потерей разноцветных камешков,
сколько тем, что Нума лишил его возможности отомстить.
     Не  понимая,  куда  могло  скрыться  его  сокровище,   Тарзан  медленно
повернулся и пошел назад по тропинке.  В голове его назревал  новый план. Он
решил  с  наступлением темноты  снова  войти в арабскую деревню и  тщательно
обыскать  ее. Взобравшись на дерево, он по  ветвям направился прямо на юг, в
поисках добычи.  Он  был голоден, и ему хотелось позавтракать до  полудня, а
потом  лечь  на  каком-нибудь  дереве  подальше  от  лагеря,  где  ничто  не
потревожит его  покоя, и поспать до вечера, а с наступлением ночи приступить
к осуществлению своего плана.
     Сейчас  же после того, как  Тарзан сошел с  тропинки, на  ней  появился
высокий черный воин; твердым шагом он направился на восток. Это был Мугамби.
Он остановился подле трупа льва. На его лице появилось выражение недоумения,
когда он нагнулся, чтобы осмотреть раны животного. Тарзан извлек свои стрелы
из тела льва, но для Мугамби причина смерти зверя была так же ясна, как если
бы обе стрелы и копье все еще торчали в трупе.
     Чернокожий украдкой оглянулся вокруг. Труп был еще совсем теплый, и  из
этого он заключил, что убийца должен был быть где-нибудь поблизости; однако,
нигде  кругом  не было видно  ни  единого живого  существа.  Мугамби покачал
головой и продолжал свой путь по тропинке с удвоенной скоростью.
     Он  шел целый день, останавливаясь  по временам, чтобы крикнуть в чащу:
"Леди!" -- в надежде, что она, наконец, услышит и  откликнется. Но  к  концу
дня безграничная преданность привела его лишь к несчастью.
     Уже несколько месяцев Абдул-Мурак со взводом абиссинских солдат, въехав
в джунгли с  северо-востока, усердно разыскивал разбойника-араба Ахмет-Зека,
который  шесть  месяцев  тому  назад  нанес  тяжелое  оскорбление  его  царю
Менелику, ворвавшись на территорию Абиссинии и уведя с собой толпу рабов.
     Случилось  так, что  Абдул-Мурак в  этот  день, около  полудня,  сделал
привал  на той самой  тропинке, по которой  Верпер  и Мугамби  двигались  на
восток.
     Солдаты  только  что  слезли  с  коней,  когда Верпер,  не  замечая  их
присутствия, прискакал  на своей  измученной лошади к месту  их  стоянки. Он
был, конечно, моментально  окружен. Закидывая  его вопросами, солдаты  сняли
его с седла и повели к своему начальнику.
     Подчеркивая свое  европейское  происхождение,  Верпер старался  убедить
Абдул-Мурака, что  он  француз. Он рассказывал мрачному абиссинцу, что когда
он  охотился  в  джунглях,  на  него напали  разбойники, перебили  всех  его
спутников, и он сам спасся только благодаря чуду.
     Из случайной фразы, брошенной абиссинцем, Верпер узнал  цель экспедиции
и, сообразив, что эти люди -- враги Ахмет-Зека, поторопился взвалить на него
вину и за свое собственное несчастье.
     Боясь, однако, снова попасть в руки разбойника, он  старался отговорить
Абдул-Мурака  от  дальнейших преследований  Ахмет-Зека. Он уверял абиссинца,
что  у Ахмет-Зека было большое и сильное  войско, и  что  сейчас он поспешно
направлялся на юг.
     Рассудив, что для  погони за арабом  потребуется много времени,  и  что
исход битвы с ним очень сомнителен, Мурак без особого сожаления отказался от
своих планов и отдал  приказ  разбить лагерь и приготовиться к возвращению в
Абиссинию.
     Под  вечер  внимание  абиссинцев  было  привлечено  странными  звуками,
доносившимися  с запада. Чей-то могучий голос  несколько раз повторял одно и
то же слово: "Леди! Леди! Леди!"
     Абдул-Мурак  отдал  приказание  -- и  несколько абиссинцев,  крадучись,
пошли на звук этого голоса.
     Через полчаса они вернулись, таща за собой Мугамби. Первый, кого увидел
Мугамби  в  лагере  абиссинцев,  был  г.  Жюль  Фреко,  недавний  гость  его
господина, тот самый француз, который накануне  на глазах Мугамби вошел, как
свой, в деревню Ахмет-Зека.
     Мугамби видел роковую связь между несчастьями, обрушившимися на дом его
господина, и этим  французом -- и потому, когда он увидел, что Верпер его не
узнает, он не стал ему представляться.
     Ссылаясь  на  то, что  он  безобидный  охотник одного из  южных племен.
Мугамби просил  отпустить его на свободу; но Абдул-Мурак пришел в восхищение
от прекрасного телосложения воина и решил взять его с  собой в Аддис-Абебу и
принести в дар Менелику.
     Через  несколько минут  Мугамби  и Верпер были уведены  под конвоем,  и
тогда только Верпер узнал, что на него  смотрели скорее как на пленника, чем
на гостя. Он  пробовал  протестовать  против  такого  обращения  с  ним,  но
здоровенный солдат ударил его по лицу  и пригрозил пристрелить  его, если он
не успокоится.
     Мугамби  не  принимал своей неудачи близко к сердцу, Он ни на минуту не
сомневался,  что  во  время   путешествия  ему  не  один  раз   представится
возможность отвлечь бдительность своих стражей и бежать.
     Не расставаясь с этой мыслью, он все время старался  расположить к себе
абиссинцев. Он  постоянно расспрашивал об их императоре, стране и  выказывал
желание  скорее достичь цели их назначения, чтобы насладиться всеми хорошими
вещами, которыми, по их словам, изобиловала Аддис-Абеба.
     Таким  образом ему удалось усыпить их  подозрительность, и они с каждым
днем предоставляли ему все больше свободы.
     Пользуясь тем,  что  его  держали вместе с Верпером,  Мугамби  пробовал
допытаться  у  него о местонахождении Тарзана,  о  судьбе  леди Грейсток и о
нападении разбойника на владения  Грейстоков. Но так  как  Мугамби не хотел,
чтобы Верпер знал,  кто он, то ему приходилось подходить к вопросу окольными
путями; с другой стороны Верпер тщательно скрывал свою роль  в деле разгрома
владений его гостеприимного хозяина, и Мугамби ничего не удалось узнать этим
путем.
     Но пришел час,  когда  он  узнал  одну  очень странную  вещь,  и притом
совершенно случайно.
     Был знойный  полдень. Отряд  Абдул-Мурака подошел  к  цветущим  берегам
широкой, чистой,  прозрачной реки. Ее  песчаное  дно  не возбуждало опасений
относительно крокодилов, которыми кишели многие реки этого дикого  материка,
и абиссинцы решили воспользоваться случаем и окунуться в прохладные струи.
     Пленникам   тоже   разрешено   было  выкупаться.  Когда   Верпер   стал
раздеваться, Мугамби  заметил,  с какой  заботливостью  и  осторожностью  он
развязывал что-то, завязанное  вокруг его поясницы. Он снял эту таинственную
вещь вместе  с сорочкой и обернул сорочку вокруг нее, так что Мугамби не мог
увидеть предмета, так ревниво оберегаемого бельгийцем.
     Осторожность,  с  которой  Верпер   старался   скрыть  свое  сокровище,
показалась   очень   подозрительной  чернокожему  и   сильно  возбудила  его
любопытство. Но  Верпер в  это время так нервничал, что сверток,  который он
мял в руках, выскользнул и  упал на землю. И Мугамби заметил, как содержимое
сумочки рассыпалось по траве.
     Мугамби  бывал со  своим господином в  Лондоне.  Он далеко  не был  тем
непосредственным дикарем, за которого  его можно было принять. Он приходил в
соприкосновение  с  космополитической  толпой  величайшего  в  мире  города,
посещал музеи и останавливался у  витрин  магазинов, а, кроме всего, это был
умный и проницательный человек.
     В  тот  момент, когда драгоценные  камни  Опара  рассыпались, засверкав
перед его удивленными глазами,  он сразу понял,  что они такое. Но он увидел
еще кое-что, что заинтересовало его значительно больше, чем камни.
     Тысячу раз Мугамби  видел эту маленькую кожаную сумочку на поясе своего
господина.  Это  бывало  тогда,  когда  Тарзан  из  племени  обезьян,  желая
развлечься  и  повеселиться,  возвращался на  несколько часов к  первобытным
приемам  и  обычаям  своего  детства  и,  окруженный своими  голыми воинами,
охотился  на львов  и леопардов, слонов и буйволов тем примитивным способом,
который он так любил.
     Верпер  заметил, что Мугамби видел  сумочку  и  драгоценные  камни.  Он
торопливо  стал  собирать  их  снова  в  сумочку,  а  Мугамби  притворившись
равнодушным к этим пустякам, спустился к реке.
     На  следующее   утро  Абдул-Мурак  был  огорчен  и  обозлен  неприятным
известием:  ему сообщили,  что огромный  чернокожий  пленник скрылся  ночью.
Верпер  пришел в отчаяние,  узнав о  бегстве Мугамби; но, когда его дрожащие
пальцы  нащупали  сумочку на  своем  месте,  под  сорочкой,  и  сквозь  кожу
прощупали твердые очертания ее содержимого, бельгиец успокоился.
     XVI
     ТАРЗАН ОПЯТЬ СТАНОВИТСЯ ПРЕДВОДИТЕЛЕМ МАНГАНИ
     Ахмет-Зек с двумя приближенными  ушел  от  лагеря далеко  на юг,  чтобы
преградить  дорогу беглецу. Другие арабы  рассыпались  по  джунглям в разных
направлениях,  так что за  ночь  они  образовали в  джунглях большой  круг и
теперь все продвигались снова к центру.
     Около  полудня  Ахмет-Зек  и  его  спутники  сделали  остановку,  чтобы
отдохнуть. Они уселись  на корточках в  тени  деревьев на южном краю большой
поляны. Предводитель разбойников был в дурном настроении: мало того,  что он
был одурачен  неверным  (а уж  это само по себе было достаточно позорно), он
одновременно  с  этим  лишился  драгоценностей,  которых жаждало его  алчное
сердце, и это было уже слишком много. Нет, в самом деле, аллах, видно, не на
шутку разгневался на своего слугу.
     Ну, что же? Он все еще имел эту женщину. На  севере он выручит  за  нее
хорошую  цену, и,  кроме того,  у него был  еще клад, зарытый подле развалин
дома англичанина.
     Слабый  шум  в  джунглях, на противоположной  стороне  поляны, заставил
Ахмет-Зека  насторожиться.  Он  держал  ружье  наготове  и   приказал  своим
спутникам замолчать и спрятаться. Все трое засели  в кустах и устремили свои
взоры на противоположную сторону поляны.
     Вдруг  густая  зелень  раздвинулась,  и  из-за  нее  высунулась  голова
женщины.  Она  боязливо  оглядывалась  по  сторонам  и,  видя,  что  никакая
опасность  здесь ей не угрожает, вышла, наконец, на открытое место, как  раз
напротив Ахмет-Зека.
     Ахмет-Зек  затаил  дыхание, с губ его сорвалось проклятие. Он не  верил
своим  глазам: это была  его пленница. А он-то был уверен, что она находится
под надежной охраной в его лагере!
     Она, по-видимому, была одна,  но  Ахмет-Зек  решил  убедиться  в  этом,
прежде чем  схватить ее. Джэн Клейтон медленно пробиралась по  поляне. С тех
пор как она  покинула деревню  арабов,  она  дважды едва не попалась в  лапы
хищников, один раз чуть было не  наткнулась на сыщика Ахмет-Зека.  Хотя  она
уже почти отчаивалась в возможности когда-либо достичь безопасного места, но
в  ней была  твердая  решимость бороться до  тех  пор, пока ее  мытарства не
кончатся смертью или избавлением.
     В то  время  как арабы следили за  ней из-за кустов, а Ахмет-Зек ехидно
усмехался,  видя, что она  направляется  прямо  в  его  лапы,  из-за  листвы
ближайшего дерева другая пара  глаз следила за  сценой, происходившей внизу.
Это  были  удивленные,  беспокойные, сияющие диким серым блеском глаза. Тот,
кому  принадлежали  эти глаза,  мучительно  напрягал  свою память,  стараясь
понять, почему лицо и фигура этой женщины казались ему знакомыми.
     Неожиданный треск в кустах в том  месте, откуда появилась Джэн Клейтон,
привлек к себе внимание арабов и наблюдателя на дереве.  Женщина обернулась,
чтобы посмотреть, какая  новая опасность угрожала ей сзади. И в  этот момент
огромная  человекоподобная  обезьяна  показалась  из-за  кустов,  а  за  ней
ковыляла еще одна, и еще, и еще. Но леди Грейсток не стала останавливаться и
считать, сколько этих ужасных созданий бежало за ней по пятам.
     С   заглушенным   криком   она   бросилась  бежать  через   поляну   на
противоположную сторону, и когда она добежала уже до кустов, Ахмет-Зек и его
прислужники вскочили на  ноги  и схватили ее.  В  этот  самый  момент  голый
бронзовый гигант спустился с ветки дерева на правом краю поляны.
     Повернувшись к удивленным обезьянам, он  произнес  несколько  гортанных
звуков  и,  не  заботясь  о том,  какое впечатление произвели  его слова  на
обезьян, повернулся и бросился на арабов.
     Ахмет-Зек тащил Джэн Грейсток  к лошади,  привязанной у  дерева,  а его
слуги  торопливо  отвязывали  коней.  Женщина,  силясь вырваться  от  араба,
повернулась  и  увидела  человека-обезьяну,  который бежал  к ней.  Ее  лицо
просияло от радости.
     -- Джон! -- крикнула она. -- Благодарение богу, ты пришел вовремя!
     За Тарзаном  шли  обезьяны,  удивленные,  но послушные  его приказанию.
Арабы  увидели, что  им не успеть сесть  на коней.  Они понимали, что  им не
удастся убежать, и  что звери и человек настигнут их. Ахмет-Зек узнал в этом
человеке  своего  давнишнего  противника и решил раз  навсегда избавиться от
него.
     Крикнув своим арабам, чтобы они  следовали его примеру, он поднял ружье
и  прицелился  в бегущего  великана.  Его  спутники  с  неменьшей  быстротой
спустили  курки... Почти  одновременно раздались  три  выстрела.  Тарзан  из
племени  обезьян и  двое из его  человекообразных волосатых воинов  подались
вперед и упали ничком на зеленый ковер джунглей.
     Грохот выстрелов остановил  остальных обезьян. Ахмет-Зек и его товарищи
воспользовались  их  замешательством, вскочили в седла и помчались  галопом,
увозя с собой убитую горем женщину.
     Они прискакали к деревне, и Джэн Грейсток опять очутилась в заточении в
маленькой хижине, в которую она уже не  думала вернуться.  Но на этот раз  к
ней не только приставили второго часового, но связали ее по рукам и ногам.
     В  одиночку  и  по двое  возвращались арабы, разосланные  во  все концы
вдогонку  за  бельгийцем,  но все  они  приезжали  с  пустыми  руками.  И  с
возвращением  каждого нового гонца  росли гнев и досада  Ахмет-Зека, и такая
ярость  овладела  им  под конец,  что  никто не смел к  нему приблизиться. В
бешеном гневе метался он взад и вперед в своей шелковой палатке, но его гнев
ничем не помог ему. Верпер ушел, а с ним ушло и сокровище, которое возбудило
жадность Ахмет-Зека и навлекло смертный приговор на голову его лейтенанта.
     Когда арабы  скрылись из  виду,  обезьяны подошли  к  своим  товарищам,
простертым на  земле.  Один  был мертв,  но  другой, а также  большая  белая
обезьяна  еще  дышали.  Ворча  и бормоча  на своем странном языке, волосатые
чудовища окружили этих двух.
     Тарзан первый пришел в сознание. Он сел и огляделся вокруг. Из раны  на
его  плече  шла кровь. Когда в  него  выстрелили, он упал от неожиданности и
ранения на землю и лишился сознания, но он не был мертв. Медленно поднявшись
на  ноги,  он  прежде всего взглянул на то место,  где он в последний момент
видел самку, которая пробудила в его дикой груди такое странное волнение.
     -- Где она? -- спросил он.
     --  Тармангани увели  ее с собой, -- ответила одна из  обезьян.  --  Ты
говоришь на языке Мангани? Кто ты?
     -- Я  --  Тарзан,  -- отвечал  человек-обезьяна,  --  могучий  охотник,
храбрейший боец.  Когда я рычу, джунгли молчат и содрогаются  от ужаса. Я --
Тарзан из племени обезьян. Меня долго здесь не было, но теперь  я вернулся к
моему народу.
     -- Да, -- сказала  одна старая обезьяна, -- это в самом деле Тарзан.  Я
знаю его! Это хорошо, что он вернулся. Теперь у нас будет хорошая охота.
     Остальные    обезьяны    подошли    поближе    и    стали    обнюхивать
человека-обезьяну. Тарзан стоял очень  спокойно, с полуобнаженными  зубами и
напряженными мускулами, готовыми к действию; но никто не стал оспаривать его
права быть  среди них,  и  теперь, когда  осмотр  и обнюхивание окончились к
общему  удовлетворению,  обезьяны  снова  обратили свое  внимание на  другую
жертву разбойничьих выстрелов.
     Эта  обезьяна тоже была  только слегка ранена. Пуля, задев лишь  череп,
оглушила ее, и когда раненая пришла в себя, она чувствовала себя хорошо.
     Обезьяны рассказали Тарзану, что они шли  на восток. По дороге внимание
их  привлек  запах  самки,  и  они  стали выслеживать ее. Они хотели  сейчас
продолжать  прерванное  путешествие;  но  Тарзан  предпочитал  погнаться  за
арабами и отобрать у них женщину. После довольно продолжительных споров было
решено, что они все-таки сначала отправятся на несколько дней поохотиться на
восток, а  потом  вернутся и отыщут арабов. Так  как время не имеет большого
значения в глазах обезьяньего народа, Тарзан  сдался на их просьбы; он и сам
в это время мало превосходил обезьян своим умственным состоянием.
     Другая причина, по которой он  решил отложить свое  преследование, была
боль, причиненная раной.  Разумнее было подождать,  пока она заживет, прежде
чем снова вступать в борьбу со стреляющими из ружей Тармангани.
     И в  то время как Джэн Клейтон с туго связанными руками и ногами лежала
в своей темнице, ее естественный защитник бродил по джунглям, направляясь на
восток, в обществе целой толпы волосатых чудовищ. Он  терся  с ними плечом о
плечо так же просто, как за несколько месяцев до этого он пожимал руки своих
знакомых в одном из наиболее избранных и фешенебельных клубов Лондона.
     Но все  время в глубине его пострадавшего и притупленного мозга таилась
мысль, что ему нечего было делать здесь, что ему следовало быть, по каким-то
непонятным причинам, в другом месте, среди совершенно других существ. К тому
же его  все  время влекло назад к арабам, чтобы освободить  женщину, которая
привлекла его  дикие  чувства, хотя при обдумывании  плана в его мыслях было
скорее понятие "пленения", чем "освобождения".
     Для него она была такая же самка, как и всякая другая самка джунглей, и
он решил во  что бы то ни стало захватить ее и сделать своей подругой. Когда
он  приблизился  к  ней на поляне, где  ее  схватили  арабы,  нежный  запах,
возбудивший  его желание  еще ранее,  в  камышовой хижине, снова  долетел на
мгновение до его ноздрей, и он понял, что нашел ту, к которой стремился.
     История с  сумочкой до известной степени  тоже занимала его  мысли, и у
него, таким  образом, было  основание торопиться  в лагерь  разбойников.  Он
хотел завладеть красивыми камешками и этой самкой. После этого он вернется к
большим обезьянам со  своей новой подругой  и с блестящими игрушками, уведет
всю волосатую компанию в далекую чащу, неведомую человеку, и там он проживет
свою жизнь, охотясь и воюя с обитателями джунглей.
     Он обратился к своим товарищам-обезьянам,  объяснил им, в  чем дело,  и
пытался уговорить  их сопровождать его, но все они,  кроме Таглата и  Чолка,
отказались. Чолк  был молод и силен и одарен большим умом, чем его товарищи,
и,  следовательно, обладал  большей,  чем  они, силой  воображения. Ему  эта
экспедиция сулила приключения и поэтому сильно манила его.
     У Таглата  была  совсем  иная побудительная причина,  и  если бы только
Тарзан из племени обезьян подозревал о ней, он набросился бы на эту обезьяну
и задушил бы ее в ревнивой ярости.
     Таглат был уже не  молод,  но это  был громадный зверь  с колоссальными
мускулами,  жестокий   и,   в   силу  своего   большого  опыта,   хитрый   и
сообразительный.  Он отличался огромным  ростом, и вес  его  громадного тела
часто  давал ему возможность победить  более ловкого молодого  противника. У
него был мрачный и угрюмый нрав. Это выделяло его даже среди его нахмуренных
товарищей, где  такой характер является  скорее  правилом,  чем исключением.
Хотя Тарзан и не замечал этого, Таглат свирепо ненавидел его.
     Ему удавалось  скрывать свою ненависть только потому, что он безотчетно
трепетал перед разумом и волей более благородного существа...
     Итак, эти двое должны  были  сопровождать Тарзана в деревню Ахмет-Зека.
Когда  они  двинулись  в  путь,  остальные  обезьяны  удостоили  их   только
прощальным взглядом и  вернулись к своему важному занятию:  они в это  время
обедали.
     Тарзану стоило  больших трудов сохранить в умах  его  спутников цель  и
смысл  их   путешествия,  потому   что  сознание  обезьяны  не  может  долго
сосредоточиваться  на одном предмете. Одно дело -- предпринять  путешествие,
имея  в  виду определенную цель,  совсем  другое  -- помнить об этой  цели и
постоянно думать о ней. На пути встречается столько вещей, которые отвлекают
наше внимание!
     Вначале Чолк настаивал на том,  чтобы бежать  как можно быстрее, словно
деревня  разбойников  была  не на расстоянии нескольких  дней от  них,  а на
расстоянии  всего  лишь  часа;  но  через  несколько  минут  упавшее  дерево
привлекло  его  внимание:  под ним, наверное, можно было найти много вкусных
вещей. И когда Тарзан спохватился, что Чолк исчез, и вернулся искать его, он
нашел Чолка  перед гниющим  стволом,  из-под  которого он  усердно выкапывал
личинок и жуков, которые составляют существенную часть обезьяньего меню.
     Так как Тарзан  не  хотел  вступить в драку,  ему ничего не  оставалось
делать, как терпеливо ждать, пока иссякнут лакомые запасы под деревом.
     Когда  Чолк наконец кончил, оказалось, что исчез  Таглат. После  долгих
поисков  Тарзан  нашел  этого  достойного  господина  в созерцании  страшных
мучений  раздавленного им грызуна. Он сидел  и равнодушно смотрел  в  другую
сторону,  пока изуродованное существо, извиваясь от боли, медленно отползало
от него, и вдруг, в тот момент, когда несчастное создание было уже уверено в
своем  спасении,  он  протягивал  огромную  ладонь  и  прихлопывал  беглеца.
Несколько раз повторял он эту процедуру, пока это занятие ему  не надоело, и
тогда он окончил мучения своей игрушки, проглотив ее.
     Таковы  были  обескураживающие  причины,  которые отсрочивали  прибытие
Тарзана  в деревню Ахмет-Зека; но  человек-обезьяна был терпелив, потому что
для выполнения его плана ему были нужны Чолк и Таглат.
     Постоянно поддерживать в колеблющемся сознании человекоподобных интерес
к  их   предприятию  --  было  делом  нелегким.  Чолк  начинал  уставать  от
бесконечного  пути, привалы  были  редкие  и  короткие. Он  с  удовольствием
прекратил  бы  поиски  приключений,  если  бы   Тарзан  не  раздразнил   его
соблазнительными  картинками огромных запасов  пищи, которые  они  найдут  в
деревне Тармангани.
     Что касается Таглата, то последний лелеял свою тайную надежду с большим
постоянством, чем этого можно  было ожидать от обезьяны.  Но по временами он
был готов бросить это предприятие, и, если бы Тарзан  не заманивал и его, он
давно бы сбежал.
     Был душный тропический  день, когда тонкое чутье  трех путешественников
предупредило  их  о  близости арабского лагеря.  Они  приблизились  к  нему,
крадучись и прячась в густой зелени деревьев.
     Первым шел человек-обезьяна. Его  гладкая, бронзовая  кожа  блестела от
пота. Он весь  покрылся испариной в то время как  он пробирался через душную
чащу джунглей. За ним ползли Чолк и Таглат, странные, лохматые карикатуры на
своего богоподобного вождя.
     Молча добрались они до края открытой  поляны перед частоколом. Тут  они
взобрались на нижние ветки большого дерева, прилегающего к частоколу. Отсюда
можно было отлично видеть, что происходило внутри.
     Из ворот деревни выехал всадник в белом бурнусе. Тарзан, сказав Чолку и
Таглату,  чтобы они  оставались там, где сидели, сам  пролез по  ветвям, как
мартышка,  к  тропинке,  по  которой  ехал  араб. Он  перепрыгивал  с одного
гигантского дерева на другое с легкостью белки и  бесшумностью  бестелесного
духа.
     Араб  медленно ехал вперед, не подозревая об опасности, которая грозила
ему с деревьев позади него. Человек-обезьяна сделал небольшой круг и ускорил
свои прыжки, пока не забрался на дерево впереди араба. Здесь он притаился на
нижней  ветви,  свешивавшейся над  тропинкой. Араб приближался,  напевая про
себя дикую песню пустыни. На ветке  гигантского дерева, пожирая глазами свою
жертву, сидел  человек-зверь,  готовый загубить человеческую жизнь. Никто не
узнал бы в  этом существе английского  лорда, который несколько месяцев тому
назад занимал  место  в  палате лордов в Лондоне и  был  всеми почитаем  как
избранный член этого учреждения.
     Араб проехал под  нависшей  ветвью; наверху слегка  зашелестели листья.
Конь  вдруг захрапел  и присел: бронзовое человекоподобное существо упало  к
нему  на круп. Две мощные  руки обвились вокруг  араба и стащили с  седла на
тропинку.
     Десять  минут  спустя,  Тарзан  вернулся к  своим  товарищам с  охапкой
верхней арабской одежды  под мышкой. Он показал им свои трофеи,  рассказывая
низкими гортанными звуками, как он добыл их. Чолк и Таглат пощупали материю,
обнюхали ее и, приложив ее к ушам, старались даже вслушаться в нее.
     Тогда Тарзан повел их назад  через джунгли к  тропинке и там  все  трое
спрятались в кустах и стали ждать. Вскоре на тропинке показались двое черных
арабов Ахмет-Зека в белых бурнусах. Они возвращались в лагерь, весело смеясь
и разговаривая  между собой. Вдруг,  из-за кустов выскочили  три  гигантские
фигуры, и в следующий  же момент негры  лежали  мертвыми поперек тропинки, а
над ними  склонились фигуры трех убийц.  Тарзан и с них снял верхнюю одежду,
как он снял одежду своей первой жертвы, а затем спокойно вернулся с Чолком и
Таглатом на дерево, которое они себе облюбовали.
     Здесь человек-обезьяна нарядился сам и нарядил своих косматых товарищей
в эти одеяния, так что издали  их можно было  принять за трех одетых в белое
арабов, молча сидящих в лесу на дереве.
     До наступления темноты они не  уходили с этого места, потому что отсюда
Тарзан видел, что  происходило за  частоколом.  Кроме  хижины, в  которой он
впервые почуял запах самки и  подле  которой он сейчас  увидел двух часовых,
Тарзан наметил себе еще палатку Ахмет-Зека. Что-то  говорило ему, что именно
там он найдет свою сумочку с камешками.
     Вначале  Чолк и  Таглат были очень  заинтересованы своим  замечательным
нарядом. Они щупали его, нюхали и пристально оглядывали друг друга с видимым
удовольствием и удовлетворением.
     Чолк, который по-своему был шутником, протянул вперед длинную волосатую
руку, схватил капюшон бурнуса Таглата и спустил его ему  на глаза, закрыв от
него дневной свет.
     Но  старый  самец  был пессимист по  натуре; он не признавал  шуток. Он
допускал, чтобы к нему дотрагивались только в двух случаях: при поисках блох
или  при  нападении. Эта  вещь с запахом Тармангани, которая  закрывала  его
голову и глаза, не  могла  служить  для первой операции --  значит  это было
второе. На него нападали! Именно Чолк напал на него!
     С  сердитым  хрипом Таглат кинулся на Чолка, не  подняв даже  шерстяной
ткани, которая затемняла его зрение.
     Тарзан  кинулся  к  дерущимся.  Качаясь  и  чуть  не  падая  со  своего
ненадежного насеста,  три огромных зверя колотили и кусали друг друга, пока,
наконец, Тарзану не удалось разнять рассвирепевших обезьян.
     Так  как  извинение  --  вещь  незнакомая  диким  предкам  человека,  а
объяснение -- трудная и обычно бесплодная задача, Тарзан поспешил отвлечь их
внимание от недавней ссоры тем, что стал  знакомить их со  своими планами на
ближайшее будущее.  Обезьяны, привыкшие к частым спорам, в которых  теряется
больше волос, чем крови, быстро забывают о  таких незначительных схватках, и
через  минуту Чолк  и  Таглат  опять  сидели рядом  и спокойно  ждали, когда
человек-обезьяна поведет их в деревню Тармангани.
     Ночная мгла  уже давно  спустилась  на  землю, когда Тарзан повел своих
товарищей из их убежища вниз на землю и направился с ними кругом частокола к
отдаленному краю деревни.
     Подняв складки  своего бурнуса под  мышки,  чтобы ноги не запутались  в
длинных  полах,  Тарзан  с  небольшого  разбега вскочил на  верхушку забора.
Опасаясь,  что обезьяны  вздумают подражать ему  и только  зря  изорвут свою
одежду,  он велел им остаться внизу; затем  он спустил сверху к ним копье, и
Чолк, уцепившись  за  него,  быстро  вскарабкался  и ухватился  за  верхушку
частокола.
     Таким  же  образом  был поднят  Таглат,  и через минуту все  трое молча
спрыгнули вниз.
     Прежде всего  Тарзан повел их  к хижине,  в которой была заключена Джэн
Клейтон. Сквозь грубо заделанное отверстие в стене он старался уловить запах
самки, за которой он пришел.
     Чолк  и  Таглат,   прижав   свои   волосатые   щеки  к  лицу   кровного
аристократа-англичанина,   вместе  с  ним  обнюхивали  местность.   Все  они
убедились, что женщина была внутри, и каждый реагировал на это по-своему.
     Чолк  отнесся к этому  совершенно равнодушно. Самка была, все равно, не
для него, а для  Тарзана. Единственно,  чего он хотел,  это  скорее заняться
уничтожением  пищевых запасов  Тармангани. Он пришел, чтобы наесться досыта,
не прилагая к добыванию еды никаких усилий. Тарзан сказал ему, что это будет
его наградой, и он был этим вполне удовлетворен.
     Но злые,  налитые кровью глаза Таглата  сузились, когда он увидел,  что
близилась минута для осуществления его тщательно обдуманного плана.
     Он облизнулся, причмокнул своими отвислыми губами и затаил дыхание.
     Убедившись,  что самка была там,  где он  рассчитывал ее  найти, Тарзан
повел  своих  обезьян к палатке Ахмет-Зека.  Проходивший  мимо араб  и  двое
черных рабов заметили их, но ночь была очень темна, и белые бурнусы скрывали
волосатые тела обезьян и гигантскую фигуру их предводителя.
     Они  опустились  на  корточки,  словно  разговаривая между собою, и  не
вызвали  ничьего  подозрения.   Они  остановились  у  задней  стены  палатки
Ахмет-Зека.  Внутри  ее Ахмет-Зек  разговаривал  со своими  приближенными. А
Тарзан, притаившись снаружи у задней стены  палатки, внимательно прислушался
к их разговору.
     XVII
     ДЖЭН КЛЕЙТОН В СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ
     Лейтенант Альберт Верпер  с ужасом  думал о судьбе, которая ждала его в
Аддис-Абебе,  и мечтал о бегстве.  Но  абиссинцы после исчезновения  черного
Мугамби  удвоили  свою  бдительность,  боясь,  что Верпер  последует примеру
негра.
     Одно  время  Верпер  даже думал  подкупить  Абдул-Мурака.  Он собирался
предложить ему  часть содержимого сумочки; но,  боясь, что  тот потребует за
его освобождение и  остальную часть, оставил эту мысль и стал искать другого
выхода.
     Его осенила идея. Он придумал способ сохранить свое сокровище и в то же
время удовлетворить  жадность абиссинца, не вызывая в нем никаких подозрений
насчет сумочки.
     Через  день после бегства Мугамби, Верпер  стал добиваться аудиенции  у
Абдул-Мурака. Когда  Верпер предстал  перед ним, мрачный взгляд абиссинца не
обещал  ему ничего  хорошего.  Но  бельгиец вспомнил об общей слабости всего
человечества к золоту и решил довести дело до конца.
     Абдул-Мурак смотрел на него из-под нахмуренных бровей.
     -- Что ты хочешь от меня? -- спросил он.
     -- Свободы! -- ответил Верпер. Абиссинец презрительно усмехнулся.
     -- И ты потревожил меня, чтобы сказать то, что известно всякому дураку,
-- проговорил он.
     -- Я  могу  заплатить за  это,  --  сказал  Верпер.  Абдул-Мурак громко
рассмеялся.
     -- Заплатить за это? --  переспросил  он. -- Уж не  теми ли лохмотьями,
которые висят  на  твоих плечах? Или, может быть, под  твоей  одеждой скрыта
тысяча  пудов слоновой кости?  Убирайся  отсюда, дурак, и  если  ты  еще раз
явишься ко мне со своими глупостями, я прикажу тебя высечь.
     Но  Верпер настаивал.  Его свобода,  а может  быть и жизнь  зависели от
этого.
     -- Выслушай меня! -- умолял он. -- Что, если я дам тебе столько золота,
сколько могут  снести  десять  человек?  Пообещаешь ли  ты тогда,  что  меня
доведут целым и невредимым до первого английского поста?
     --  Столько  золота, сколько могут снести десять  человек?  -- повторил
Абдул-Мурак. -- Да ты с ума сошел! Где ты имеешь столько золота?
     -- Я не имею его, но  знаю,  где оно спрятано!  -- ответил  Верпер.  --
Обещай мне, и я поведу тебя к нему, если только тебе достаточно десяти мер!
     Абдул-Мурак  перестал  смеяться.  Он  пристально  смотрел на бельгийца.
Человек  казался  нормальным,  но  десять  мер золота! Это  было невероятно.
Абиссинец задумался.
     -- Хорошо! Предположим, что я пообещаю, -- сказал он. -- Как далеко это
золото отсюда?
     -- На расстоянии одной недели к югу!
     -- А знаешь  ли ты, какое  наказание ожидает  тебя, если мы  не  найдем
золота на том месте, которое ты нам укажешь?
     --  Если  его  там  не  окажется,  я  отвечу  своей  головой, -- сказал
бельгиец. -- Но  я знаю, что оно там. Я собственными глазами видел, как  его
зарыли.  И даже больше того: там не только  десять  мер, но столько, сколько
могут  снести пятьдесят человек. Оно целиком  будет  принадлежать тебе, если
только передашь меня под защиту англичан.
     -- Ты можешь  поручиться  своей жизнью,  что мы  там  найдем золото? --
спросил абиссинец. Верпер утвердительно кивнул головой.
     --  Отлично! -- проговорил абиссинец. -- Я  обещаю  тебе свободу,  если
даже  там  будет только  пять мер; но пока золото не  будет в моих руках, ты
останешься пленником.
     -- Я согласен, -- сказал Верпер. -- Завтра мы двинемся?
     Абдул-Мурак  кивнул  головой, и Верпер вернулся в тюрьму. На  следующее
утро  абиссинские  солдаты были  удивлены  приказанием повернуть  на  юг.  И
случилось  так,  что  в  ту  самую ночь,  когда  Тарзан  с  двумя обезьянами
пробрался в деревню разбойников, абиссинцы расположились на ночь несколькими
верстами восточнее деревни.
     Верпер  в  эту  ночь  мечтал  о  свободе  и  мысленно любовался  своими
драгоценностями. Абдул-Мурак тоже не мог заснуть от охватившего его волнения
при мысли о золоте, которое лежало всего в нескольких днях пути от него.
     А в это время Ахмет-Зек отдавал  приказание своим  помощникам снарядить
отряд  воинов   и   носильщиков,  чтобы  отправиться  к  развалинам   дуара,
принадлежащего англичанину и  принести  с собой  то  сказочное  богатство, о
котором говорил ему его лейтенант.
     А  пока  он отдавал  приказания, молчаливый  слушатель  притаился около
палатки  и ждал, когда можно будет войти в нее и отыскать сумочку с любимыми
камешками.
     Наконец арабы оставили  палатку.  Их  предводитель  тоже  вышел наружу,
чтобы выкурить трубку с одним из своих приближенных. Палатка опустела. Но не
успел еще последний араб выйти из нее, как в задней стене ее, приблизительно
на расстоянии шести футов от земли, появилось острие ножа, раздался шуршащий
звук разрезаемого шелка, и затем нож исчез, оставив за собой проход для тех,
кто находился снаружи.
     Тарзан вошел  в  палатку.  Вслед за  ним пролез  и Чолк,  но Таглат  не
последовал  за ними.  Он повернул обратно и в темноте  стал прокрадываться к
хижине, где лежала связанная самка, привлекая его животное внимание. У входа
сидели  двое часовых, беседуя вполголоса. Молодая женщина  лежала внутри  на
грязной циновке.  Сейчас  у  нее уже  не могло  быть никакой надежды,  и она
твердо решила сносить все муки, предстоявшие ей впереди, до тех пор, пока не
представится возможность прибегнуть к последнему средству, о  котором она до
сих пор даже думать не хотела -- к самоубийству.
     Белая,  безмолвная фигура  во мраке  подкрадывалась к часовым. Зверь не
сознавал  преимуществ,  которые  давал  ему этот  наряд.  Он  совершенно  не
воспользовался  им  и,  вместо того, чтобы  смело и  спокойно приблизиться к
часовым, предпочитал ползком подкрадываться  к  ним сзади. Таглат  подошел к
углу хижины и оглянулся. Часовые  были всего  в нескольких шагах от него, но
он  не  хотел  подвергать  себя воздействию  ненавистных ему  мечущих гром и
молнию палок, с  которыми так хорошо  умели обращаться Тармангани. Он найдет
более верный способ нападения.
     Таглат пожалел, что  поблизости  не было дерева, с которого он  мог  бы
спрыгнуть прямо  на часового; но хотя дерева и  не было, воспоминание  о нем
навело  животное на новую  мысль. Края крыши приходились над самыми головами
часовых,  и  оттуда  он  мог прыгнуть  на них, никем не  замеченный.  Одного
движения  могучих челюстей  будет  достаточно,  чтобы  прикончить  одного из
стражников прежде, чем другой успеет спохватиться, что  на  них нападают.  А
там уже нетрудно будет справиться и с ним.
     Таглат  отошел  на  несколько  шагов  от  задней  стены, набрался  сил,
разбежался и высоко  подпрыгнул. Ноги его попали на  крышу над самой  стеной
хижины.  Крыша, поддерживаемая снизу стеной, в течение нескольких  мгновений
выдерживала  тяжесть  звериного   тела;  но,  когда  Таглат  шагнул  вперед,
соломенная   кровля  осела  и  раздвинулась,  и  Таглат   полетел   вниз  во
внутренность хижины.  Часовые, услышав треск кровельных жердей,  вскочили  и
бросились  в хижину.  Джэн Клейтон тщетно пыталась  отодвинуться  в сторону;
огромная туша грохнулась  на пол так близко от нее,  что одна нога наступила
ей на платье.
     Обезьяна, почувствовав ее движение, нагнулась к ней и одной рукой мощно
подняла ее. Бурнус прикрывал ее волосатое тело, и Джэн Клейтон подумала, что
ее  обхватила  человеческая  рука.  Радостная  надежда  наполнила ее сердце,
которое до сих пор было  погружено  в бездну  отчаяния:  Джэн  Клейтон  была
уверена, что она в руках спасителя.
     Часовые были уже  в хижине,  но стояли в нерешительности,  не зная, кто
был  виновником  этого  треска,  и  боясь  двинуться вперед.  Их  глаза,  не
привыкшие к темноте, не могли ничего  разобрать, и они не слышали ни единого
звука, потому что обезьяна не  шевелилась, ожидая их нападения. Но видя, что
те не приближались, и сообразив, что с ношей на руках он не может вступить в
бой,  Таглат  решил одним напором прорваться на свободу. Нагнув  голову,  он
устремился прямо на  часовых,  загораживавших дверь. Могучий толчок его плеч
повалил их  на пол, и, прежде чем  они успели встать  на ноги, обезьяна была
уже далеко и во мраке ночи неслась к отдаленному краю деревни.
     Сила и быстрота ее спасителя удивили  Джэн Клейтон. Неужели  Тарзан  не
был убит пулей араба? Кто во  всех джунглях кроме него мог с такой легкостью
поднять взрослую женщину? Она произнесла его имя.  Ответа не последовало. Но
Джэн Клейтон все же надеялась.
     Одним огромным  прыжком он очутился на  частоколе, повис  там  на  одно
мгновение и спрыгнул на землю по ту сторону забора.  Теперь Джэн была  почти
уверена  в том, что она находится в объятиях своего  мужа, а когда  обезьяна
влезла  на  дерево и по  веткам  понеслась  в  джунгли, как  это  много  раз
проделывал Тарзан, она даже перестала сомневаться.
     Приблизительно  в  версте  от лагеря разбойников, на  освещенной  луной
прогалине,  ее  спаситель  остановился и бросил  ее  на  землю. Резкость его
движения удивила Джэн, но она все  же была убеждена, что это был Тарзан. Она
снова  позвала  его  по  имени.  Но  в  этот   момент  обезьяна,  стесненная
непривычной  человеческой  одеждой,  сорвала  с  себя  бурнус  --  и  глазам
пораженной ужасом  женщины  представились  страшное лицо и  волосатая фигура
гигантской человекообразной обезьяны.
     Вопль  ужаса вырвался из груди Джэн Клейтон,  и  она лишилась сознания.
Из-за  ближайших  кустов  лев  Нума  голодными  глазами  смотрел  на  них  и
облизывался.
     Тарзан обыскал всю палатку Ахмет-Зека.  Он раскидал постель и разбросал
по  полу содержимое всех мешков и  ящиков,  находившихся в палатке. Ни  один
предмет  не  ускользнул от его  зорких глаз. Он  перевернул вверх  дном  всю
палатку, но сумочки с красивыми камешками все-таки не нашел.
     Убедившись, что его сокровища здесь нет, Тарзан решил вернуться к самке
и завладеть ею прежде, чем продолжать свои дальнейшие поиски.
     Приказав  Чолку  следовать за ним,  он  вышел из палатки тем же  путем,
которым вошел, и,  совершенно открыто пройдя через всю деревню, направился к
хижине, в которой была заключена Джэн Клейтон.
     Ему бросилось в глаза, что Таглата здесь нет. А между тем Таглат должен
был  ждать  его около  палатки. Но, знакомый с  капризами  и  непостоянством
обезьян, Тарзан  не придал этому большого значения. Пока Таглат не мешал его
планам, Тарзану было безразлично, где он прятался.
     Когда Тарзан приблизился к хижине, он заметил у ее дверей толпу народа.
Люди казались очень возбужденными, и Тарзан, опасаясь, что Чолк, несмотря на
его костюм, будет узнан, велел ему уйти в конец деревни и там подождать.
     Чокл заковылял  к частоколу, стараясь  держаться в тени, а Тарзан смело
подошел  к взволнованной толпе. Торопясь узнать, в чем дело, он  смешался  с
толпой чернокожих и арабов, и совершенно упустил из виду, что только  у него
одного были копье, лук  и  стрелы, и что этим он должен  был навлечь на себя
подозрение.
     Работая плечами, он протолкался сквозь толпу  и был уже у самых дверей.
Но в эту минуту один из арабов опустил руку на его плечо.
     -- А это кто такой? -- спросил он и одновременно откинул капюшон с лица
Тарзана.
     Тарзан  из  племени  обезьян  никогда  в  своей  дикой  жизни  не  имел
обыкновения   вступать   в   рассуждения   с  врагом.   Врожденный  инстинкт
самосохранения признает различные приемы  и уловки, но словопрение не входит
в этот  реестр. Поэтому Тарзан и сейчас не стал понапрасну убеждать арабов в
том, что  не был  волком в  овечьей шкуре. Вместо  этого он  схватил  своего
обличителя  за  горло  и,  размахивая  им  из  стороны  в  сторону, разогнал
ощетинившуюся на него толпу.
     Действуя арабом, как оружием, Тарзан  расчистил себе дорогу к  дверям и
через секунду был уже в хижине.  Беглый осмотр убедил его в  том, что хижина
пуста. Но до  носа его дошел запах следов Таглата. Глухое,  зловещее рычание
сорвалось с губ Тарзана.  Услыхав это ворчание, люди,  напиравшие  к дверям,
чтобы  схватить дерзкого  пришельца,  отступили назад. Они  переглядывались,
перепуганные и  озадаченные. В  хижину  вошел человек,  а сейчас  они своими
собственными  ушами  слышали в ней  рычание дикого  зверя. Что бы это  могло
быть? Может быть, лев или леопард забрался туда, незамеченный часовыми?
     Тарзан увидел в потолке отверстие, через которое провалился Таглат.  Он
понял, что обезьяна  либо вошла, либо вышла через отверстие,  и,  в то время
как  арабы  замешкались,  не  решаясь  войти в  хижину,  Тарзан  подпрыгнул,
ухватился одной рукой за  верхний край  стены, вылез на крышу и  спрыгнул на
землю у задней стены.
     Наконец   арабы   набрались   храбрости  и  решились  войти  в  хижину;
предварительно они  даже  дали несколько ружейных  залпов  сквозь  стены. Но
хижина была  пуста. А в  это  время Тарзан  на краю деревни  искал Чолка, но
обезьяна исчезла бесследно.
     Лишенный  своей  самки,  покинутый  изменником-товарищем,  не  раздобыв
никаких сведений относительно местонахождения  своей сумочки, Тарзан перелез
через забор и скрылся во мраке джунглей. Он был сердит и печален.
     Приходилось временно отказаться от дальнейших  поисков сумочки. Было бы
безумием вернуться в лагерь арабов, когда  он  весь поднят на ноги. Во время
своего бегства из деревни  Тарзан  потерял  следы Таглата и теперь кружил по
лесу, стараясь снова напасть на них.
     Чолк долго оставался на своем посту. Но крики и выстрелы арабов нагнали
на  него безумный  страх: обезьяны страшно боятся гремящих палок Тармангани.
Он в ужасе перелез через забор, изодрав  при  этом на  клочки свой бурнус, и
пустился бежать в чащу джунглей, ворча и бранясь всю дорогу.
     Тарзан быстро продвигался в глубь джунглей в поисках следов Таглата. На
небольшой  освещенной   луной   просеке  большая   обезьяна  склонилась  над
бесчувственным  телом женщины --  той  самой,  которую  Тарзан искал.  Зверь
разрывал веревки,  опутывавшие руки  и ноги  женщины, нетерпеливо  дергая  и
грызя их.
     Тарзан шел несколько правее  просеки и не мог их увидеть, но  ветер дул
от них к нему и доносил до него их запахи.
     Еще момент --  и Джэн Клейтон  была бы  спасена,  хотя  Нума, лев,  уже
готовился к нападению. Но судьба, и без того неумолимо жестокая, на этот раз
превзошла себя: ветер на несколько минут  изменил свое направление, и запах,
который  должен  был  бы  привести  Тарзана  к  его   жене,  был  отнесен  в
противоположную сторону.
     Тарзан  прошел в пятидесяти шагах  от  того  места,  где  разыгрывалась
ужасная трагедия, и Джэн Клейтон была оставлена во власти обезьяны.
     XVIII
     БОРЬБА ЗА ЗОЛОТО
     Было  уже  утро,  Тарзан  должен  был  сознаться,  что и в выслеживании
Таглата  ему на этот  раз не повезло. Но Тарзан не отчаивался:  он, конечно,
найдет  Таглата, только это будет, вероятно, не так скоро,  как он думал. Он
поест,  поспит, а потом  снова отправится в  путь. Джунгли  велики, но также
велики и  ловкость  и хитрость Тарзана.  Таглат мог  уйти очень  далеко,  но
Тарзан все  же найдет его,  хотя  бы  ему пришлось обыскать каждое дерево  в
дремучем лесу.
     Размышляя таким образом, человек-обезьяна выслеживал  оленя Бару, чтобы
убить его и съесть. В течение получаса Тарзан шел по его следам по тропинке,
утоптанной  копытами  животных. Вдруг,  к  его  удивлению,  олень  показался
впереди его в конце узкой дорожки. Он с бешеной  скоростью бежал назад прямо
на охотника.
     Тарзан одним  прыжком отскочил в сторону  и спрятался в  густой зелени,
так что несчастная жертва и не заметила врага. Подпустив  к себе животное на
некоторое расстояние, Тарзан взобрался на нижнюю ветку развесистого дерева и
притаился в густой листве, как "дикий, хищный зверь, поджидающий добычу.
     Тарзан не знал, что  так безумно напугало оленя: может быть это был лев
Нума, или пантера Шита.  Но это мало интересовало человека-обезьяну; он  был
готов отстоять свою добычу от любого из  обитателей джунглей. Если бы ему не
удалось  сделать  этого  физической  силой, в его  распоряжении была другая,
высшая сила -- его проницательный ум.
     Олень бежал вперед прямо в разверстую пасть смерти.  Тарзан  повернулся
спиной  к  приближающемуся животному.  С  согнутыми  коленями  он  повис  на
покачивающейся  ветке  над тропинкой  и чутким ухом  прислушивался  к  стуку
приближающихся копыт.
     Через  секунду  олень  был  под  деревом, и в то  же  мгновение  Тарзан
спрыгнул  сверху на  его спину.  Тяжесть тела  придавила оленя к  земле;  он
рванулся  вперед  в напрасном  усилии подняться.  Могучие руки  отогнули его
голову далеко назад, круто повернули ее -- и Бара был мертв.
     Бара был убит почти  мгновенно, и так  же  быстры  были  и  последующие
действия  человека-обезьяны. Ему нужно было  торопиться, ибо он не знал, кто
преследовал оленя  и как далек был он отсюда. Свернув животному  шею, Тарзан
перевалил тушу  через плечо,  вскочил на дерево  и  снова  уселся на  нижних
ветках прямо  над тропинкой. Его  зоркие серые глаза были  прикованы  к тому
месту, откуда выбежал олень.
     Ждать пришлось недолго. Скоро до слуха Тарзана донеслись звуки копыт, и
Тарзан сразу определил, что приближается конный  отряд. Схватив свою добычу,
человек-обезьяна поднялся на среднюю террасу  дерева и уселся  поудобнее  на
толстом суку, откуда была видна вся тропинка внизу. Здесь он  отрезал сочный
кусок от  задней части оленя  и погрузил свои  крепкие, белые зубы в горячее
мясо, наслаждаясь плодами своей доблести и ловкости.
     На повороте извилистой тропинки показалась голова первой лошади. Тарзан
притаился:  один  за  другим  длинной,  узкой  лентой  мимо  него  проезжали
всадники, и  он внимательно вглядывался в каждое лицо. Одного из них  Тарзан
узнал.  Но  человек-обезьяна  настолько  умел владеть своими  чувствами, что
ничем не выдал своего внутреннего волнения; он не только не  издал ни одного
звука, но даже выражение его лица не изменилось.
     Внизу под деревом проехал Альберт Верпер. Он, конечно, и не подозревал,
что  пара  внимательных глаз исследует всю  его фигуру, стараясь  обнаружить
хоть какие-нибудь следы сумочки.
     Абиссинцы  ехали на юг. Полунагой белый великан с кровавой тушей оленя,
перекинутой через плечо, отправился следом за ними. Запас еды был необходим:
Тарзан  знал,  что  ему,  может  быть,  долго не  представится  случая вновь
поохотиться в то время, когда он будет преследовать бельгийца.
     Выхватить его из среды вооруженных всадников Тарзан решился бы только в
крайнем случае, потому что обитатели чащи привыкли действовать с хитростью и
осторожностью; только боль или гнев могут толкнуть их на опрометчивый шаг.
     Итак,  абиссинцы  и  бельгиец  направлялись к югу, а Тарзан  из племени
обезьян  неотступно  двигался  за ними  сквозь средний  ярус  покачивающихся
ветвей.
     Через  два  дня  они пришли к широкой равнине. За нею  вдали подымались
горы.  Тарзан  помнил  эту  равнину:  она  будила  в  нем  какие-то  смутные
воспоминания и непонятную тоску.
     Всадники выехали на равнину,  а за ними на порядочном расстоянии крался
Тарзан,  прячась  за  всеми теми  прикрытиями,  которые  попадались  ему  на
равнине.
     Около груды обгоревших балок всадники остановились. Тарзан, подкравшись
совсем   близко,  спрятался   в  густом   кустарнике  и  стал  наблюдать  за
абиссинцами. Он видел, как они вскапывали землю, и подумал, что они закопали
здесь  мясо и  теперь пришли  за ним. Потом  он вспомнил, как он сам закопал
камешки:  очевидно,   они  откапывали   вещи,   которые  были  здесь  зарыты
чернокожими.
     Затем  он  увидел, как  они вытащили какой-то грязный  желтый предмет и
чрезвычайно  обрадовались  при  этом.  И после  того  много  таких  же точно
грязно-желтых предметов  абиссинцы вытаскивали из вырытой ямы, и скоро целая
груда их лежала на земле, а Абдул-Мурак смотрел на них горящими от  жадности
глазами и нежно поглаживал их.
     Что-то   зашевелилось   в   сознании  человека-обезьяны.  Он  долго   и
внимательно смотрел на золотые слитки. Где это он видел  такие же точно? Что
это было? Почему Тармангани так добивались их? Кому они принадлежали?
     Он  вспомнил черных  людей,  которые  их  зарыли.  Эти вещи,  наверное,
принадлежали им.  Верпер, очевидно, хотел  украсть их так  же,  как он украл
сумочку с камешками. Глаза человека-обезьяны сердито засверкали. Он хотел бы
отыскать тех  черных  людей и  направить их против этих  воров. Но где могла
быть их деревня, он не знал.
     В  то время, как  эти  мысли мелькали в его голове,  целый отряд  людей
появился из лесу, выехал на равнину и стал приближаться к развалинам дома.
     Бдительный Абдул-Мурак первый заметил их, но они  уже  были на середине
равнины.
     Он  приказал  своим солдатам сесть на  коней  и быть  наготове. В глуши
Африки никто не может знать, дружествен или враждебен ему чужой отряд.
     Верпер вскочил в седло  и стал  вглядываться  в приближающихся людей. И
вдруг, побледнев, он обернулся к Абдул-Мураку.
     -- Это Ахмет-Зек и его разбойники, --  пробормотал он. -- Они пришли за
золотом.
     Ахмет-Зек еще издалека  заметил груду золотых  слитков и убедился,  что
его  опасения оправдались. Кто-то опередил его: другой пришел за  сокровищем
раньше, чем он.
     Араб  был взбешен. Последнее  время все было  против  него.  Он потерял
драгоценные камни, потерял бельгийца и вторично лишился англичанки. А теперь
кто-то пришел,  чтобы  похитить  его  сокровище.  И  он  еще  имел  глупость
полагать, что золото его в безопасности!
     Он не интересовался тем, кто были  эти воры. Но он  был уверен, что они
не отдадут  золота  без боя. Громко  гикнув, он пришпорил коня  и понесся на
абиссинцев. За ним, размахивая длинными ружьями над головами,  дико крича, с
бранью и проклятиями мчалась разношерстная орда его помощников-головорезов.
     Люди Абдул-Мурака встретили их ружейным  залпом  и  уложили  нескольких
арабов;  но разбойники уже накинулись на них, и в ход пошли сабли, пистолеты
и ружья.
     Как  только Ахмет-Зек  приблизился  к  абиссинцам,  он  увидел и  узнал
Верпера и бросился прямо на него. Бельгиец, ясно представляя участь, которая
ожидала  его  в руках Ахмет-Зека, повернул  своего коня и  помчался  бешеным
галопом прочь с поля битвы.
     Поручив  командование  одному  из  своих приближенных и  пригрозив  ему
смертной  казнью в случае, если он не  прогонит  абиссинцев  и  не  притащит
золота в лагерь, Ахмет-Зек  пересек равнину  и бросился  догонять бельгийца.
Даже здесь, рискуя потерять золото, он не мог отказаться от мести.
     В то  время, как преследуемый и преследователь мчались к далекому лесу,
битва   на  равнине  была  в  полном  разгаре.  Ни  свирепые  абиссинцы,  ни
закоренелые убийцы-разбойники не щадили и не просили пощады.
     Из-за кустов Тарзан наблюдал за кровавой схваткой. Он  со  всех  сторон
был окружен бойцами и не мог броситься за Верпером и Ахмет-Зеком.
     Место, где прятался Тарзан,  было окружено абиссинцами.  Арабы налетали
на них с дикими криками, то отступая, то  снова  с разбега  врываясь в кучку
абиссинцев, и своими кривыми саблями наносили удары направо и налево.
     Людей Ахмет-Зека было больше, чем абиссинцев, и разбойники медленно, но
верно  уничтожали  солдат Менелика. Для Тарзана исход битвы был безразличен.
Он  следил  за  борьбой  с   определенной  целью  --  выбраться  из   кольца
ожесточенных бойцов и погнаться за Верпером.
     Когда  он увидел  Верпера  на  тропинке,  на  которой он убил Бару,  он
подумал, что  зрение обманывает его: настолько он  был уверен, что  вор  был
убит  и  съеден  Ну мой;  но, следуя  за  отрядом  абиссинцев  и  пристально
вглядываясь  в течение нескольких дней, он убедился, что это был  именно тот
самый человек, которого он искал. И он уже не давал себе труда додумываться,
кому в таком случае принадлежал изуродованный труп, найденный им в лесу.
     Он сидел в разросшемся кустарнике, как вдруг двое конных бойцов, араб и
абиссинец, подскакали совсем близко к нему, яростно размахивая саблями.
     Шаг за  шагом  араб оттеснял своего противника назад в  кусты,  так что
лошадь абиссинца уже чуть не наступила на  Тарзана;  но  в этот  миг  кривая
сабля  расколола череп абиссинца,  и  труп его  свалился в  кусты и в  своем
падении едва не задел человека-обезьяну.
     Когда абиссинец упал  с седла, Тарзан  поймал  момент  --  и  тотчас же
воспользовался освободившейся лошадью.  Не успело испуганное животное прийти
в  себя и броситься наутек, как голый великан уже сидел верхом на его спине.
Сильная рука схватила его поводья, и удивленный араб увидел нового  врага на
месте того, которого он убил.
     Но этот  противник не  размахивал саблей, и его лук и копье преспокойно
висели  у  него на  спине.  Оправившись от удивления,  араб кинулся вперед с
поднятой  саблей, чтобы  уничтожить дерзкого незнакомца. Он  рассчитал удар,
который должен был уложить  человека-обезьяну. Но  удар пришелся по воздуху,
так  как  Тарзан вовремя  успел уклониться  от  него. И в  то же время  араб
почувствовал,  как  лошадь  противника  задела  его   ногу  и  сильная  рука
вытянулась и обхватила его вокруг  поясницы. Прежде чем он успел опомниться,
он был стащен с седла, его враг прикрылся им, как щитом, и пронесся вместе с
ним сквозь густую массу его товарищей.
     Миновав поле битвы, Тарзан швырнул араба на  землю, и когда тот немного
пришел в себя, он увидел, что его странный противник скачет через равнину по
направлению к лесу.
     Еще целый час продолжалась ожесточенная бойня. Прекратилась  она только
тогда, когда последний  из абиссинцев свалился мертвым на песок равнины.  Но
горсточке людей удалось все-таки спастись, и среди них был Абдул-Мурак.
     Победители собрались подле груды золотых слитков, вырытых  абиссинцами,
и  стали  ждать  возвращения  своего   предводителя.  Их  радость  несколько
омрачалась   воспоминанием   о  странном  голом   белом  великане,   который
промелькнул у них перед  глазами. Он промчался на вражеском  коне, увлекая с
собой одного из их товарищей. Этот последний теперь опять был среди них  и с
ужасом рассказывал о нечеловеческой силе этого странного существа.
     Им всем слишком  хорошо  было знакомо  славное  имя Тарзана  из племени
обезьян. В  этом  белом  великане  они сразу узнали заклятого  врага  лесных
разбойников, и его  появление  нагнало на  них панический ужас -- тем более,
что их уверяли, что Тарзана уже нет в живых.
     Суеверные по природе, они не сомневались в  том, что видели бестелесный
дух  умершего,  и  с  ужасом  оглядывались,  ожидая  его   возвращения.  Они
спрашивали себя, какую  месть учинит над ними этот дух, когда он  вернется и
увидит, что после того, как они разгромили его владения, они вернулись еще и
за его золотом.
     Они разговаривали между собой, и ужас их возрастал с каждой  минутой, а
из-за  тростников, у реки  кучка голых  черных воинов следила  за каждым  их
движением.  С возвышенного противоположного  берега эти  чернокожие услышали
шум  битвы и, осторожно спустившись к реке, перешли ее  вброд и спрятались в
тростниках, откуда они могли обозревать все поле битвы.
     Разбойники долго ждали Ахмет-Зека, и все время страх перед привидением,
которое  могло  каждую минуту возвратиться сюда, подкапывался под чувства их
преданности их предводителю.
     Наконец  один  из них осмелился  высказать  молчаливое  желание всех  и
заявил, что он  намерен отправиться в лес на поиски Ахмет-Зека. В  следующий
же момент все были на конях.
     -- Золото тут будет в полной сохранности! -- крикнул один из них. -- Мы
убили абиссинцев, а больше унести его некому. Идем искать Ахмет-Зека!
     И,  не задумываясь  более, они пришпорили  коней и в туче пыли, бешеным
галопом поскакали через равнину.  Из-за тростников  вдоль реки кучка  черных
воинов  кралась  к тому  месту,  где были навалены  на земле  золотые слитки
Опара.
     Когда Верпер достиг леса, он  все еще был впереди Ахмет-Зека;  но  араб
был на лучшем коне и уже догонял беглеца.
     Мчась  вперед с безрассудной  смелостью  отчаяния, бельгиец  все  время
понукал  лошадь,  и  без  того  летевшую  во  весь опор по узкой  извилистой
тропинке, протоптанной зверями.
     Позади себя он  слышал голос Ахмет-Зека.  Разбойничий атаман приказывал
ему остановиться, но Верпер лишь глубже вдавливал шпоры в окровавленные бока
своего загнанного коня. В лесу, в двухстах ядрах от опушки, упавший с дерева
сломанный сук лежал поперек тропинки. Это было незначительное препятствие, и
любая  лошадь  легко  перескочила  бы  его;  но  силы  лошади  Верпера  были
надорваны, она  едва держалась на ногах,  и,  когда сук подвернулся  под  ее
передние ноги, она споткнулась и всей тяжестью опустилась на тропинку.
     Верпер  перелетел через ее  голову  и  откатился на несколько ярдов. Он
быстро  вскочил и подбежал  к лошади.  Схватив  поводья, он стал тянуть  их,
пытаясь поднять ее; но животное не могло  или не хотело  подняться  и,  пока
Верпер стегал и бранил ее, Ахмет-Зек показался на повороте.
     Бельгиец моментально  оставил свои  попытки поднять умирающее животное.
Схватив  ружье,  он   опустился  на  землю  позади  лошади  и  выстрелил   в
приближающегося Ахмет-Зека.  Его пуля пролетела  слишком низко  над землей и
попала в грудь лошади араба, и  животное  свалилось на  землю в ста ярдах от
Верпера. Лежа на земле, бельгиец готовился ко второму выстрелу.
     Араб  опустился  на землю  вместе со  своей лошадью  и, все еще  сидя в
седле,  смотрел на  Верпера. Увидев  стратегическое положение, которое занял
бельгиец позади  своего свалившегося коня,  он, не теряя времени, последовал
его примеру, и спрятался за тушей своей лошади.
     Противники  лежали  и  попеременно стреляли  друг  в  друга  с громкими
проклятьями  и ругательствами, а Тарзан в  это время  приближался  к  опушке
леса. Он услыхал их редкие выстрелы  и, соскочив со взмыленного,  полуживого
абиссинского коня, направился вперед кратчайшим и более верным и удобным для
него путем -- по веткам лесных великанов.
     Он скоро  добрался до  места, откуда с  относительной безопасностью мог
наблюдать за действиями обоих противников. То один, то другой подымались они
над  телами лошадей, выпускали пулю  и немедленно опускались на землю позади
прикрытия, и заряжали ружье, чтобы через минуту повторить ту же операцию.
     Боевые запасы Верпера были очень скудны: Абдул-Мурак второпях  вооружил
его слишком небогатыми доспехами абиссинца,  павшего  одной из  первых жертв
борьбы за золото. Он видел, что пули его скоро иссякнут, и он будет снова во
власти  Ахмет-Зека. Бельгиец  обдумывал  план спасения.  Положение  казалось
безвыходным; единственная надежда  была на то, что ценою  драгоценностей ему
удастся купить свою свободу.
     У Верпера осталась одна пуля, и, воспользовавшись кратким перерывом, он
громко крикнул своему противнику:
     -- Ахмет-Зек!  Одному  аллаху ведомо,  кто  из  нас оставит  здесь свои
кости, если мы  будем продолжать наше глупое состязание. Ты  хочешь получить
сумочку, которую я ношу  на себе, а мне моя  жизнь и свобода дороже, чем эти
драгоценности.  Так пусть же каждый из нас  получит то, чего  он желает, и с
миром  пойдет своей дорогой! Я положу сумочку на труп моей лошади так, чтобы
ты мог ее видеть, а ты, в свою очередь, положишь ружье на тело твоей лошади.
Тогда  я уйду, оставив тебе сумочку,  а  ты  дашь мне  уйти, не причинив мне
вреда. Мне нужны только моя жизнь и свобода!
     Араб молча  обдумывал это  предложение.  Он  только  что  выпустил свой
последний патрон. И он ответил:
     -- Ну, что же, иди своим путем, только  сумочку оставь на виду. Видишь,
я кладу свое ружье курком к тебе. Иди же!
     Верпер  снял  с  себя сумочку. Печально  и нежно  он нащупывал  твердые
очертания камешков. О, если бы он мог вынуть хотя бы маленькую горсточку! Но
Ахмет-Зек стоял теперь,  вытянувшись во  весь рост, и не сводил с него своих
проницательных глаз.
     С тяжелым сердцем Верпер  положил сумочку нетронутой  на  тушу  лошади,
поднялся, взял в  руки  ружье  и,  не  отрывая взгляда  от Ахмет-Зека,  стал
пятиться   назад   по  тропинке,  пока  поворот  не   скрыл  его  от  взоров
подозрительного араба. Но даже  и тогда Ахмет-Зек не  двинулся  с  места. Он
боялся какой-нибудь выходки со  стороны Верпера -- одной из тех выходок,  на
которые он  сам  был способен при подобных обстоятельствах.  Он  опасался не
зря.  Как  только Верпер  скрылся  из поля  зрения  араба,  он спрятался  за
деревом, откуда ему был виден труп его лошади и  сумочка  на нем, и,  подняв
ружье, прицелился в то место, к которому должен был подойти Ахмет-Зек, чтобы
схватить сумочку.
     Но  Ахмет-Зек  не был дураком. Он  не слишком полагался на  запятнанную
честь вора и убийцы. Взяв с собой свое длинное ружье, он  сошел с тропинки и
стал двигаться параллельно ей, прячась в густой спутанной растительности. Он
полз на четвереньках осторожно и медленно и ни разу ни на мгновение не попал
под прицел ружья убийцы.
     Таким  образом,  Ахмет-Зек  передвигался  вперед,  пока не добрался  до
места,  против  которого валялась  мертвая  лошадь  его противника.  Сумочка
лежала  на  видном  месте,  а  неподалеку  от  нее  Верпер  ждал  с  нервным
нетерпением и удивлялся, почему араб не приходит за своей наградой.
     Вдруг  в  нескольких  дюймах  над  сумочкой  таинственно  и  неожиданно
появилось дуло ружья  и, прежде чем бельгиец  сообразил, какую хитрую  шутку
сыграл  с ним  араб, конец ружья  был  ловко просунут  под кожаный  ремешок;
сумочка поднялась в воздухе и через секунду исчезла в густой зелени.
     Разбойник ни на одно  мгновение не подверг себя опасности,  а Верпер не
решался выпустить наугад свой последний патрон.
     Ахмет-Зек тихонько рассмеялся про себя и  осторожно отошел на несколько
шагов  в  глубь  джунглей.  Он  был  уверен  в  том,  что  Верпер где-нибудь
поблизости ждет удобного момента, чтобы пристрелить его.
     Верпер не смел тронуться с места, его жадность не позволяла ему уйти, и
он стоял на одном месте с ружьем в руках, не сводя глаз с тропинки.
     Но  еще  один  человек  видел  сумочку,  и  этот  человек  не  побоялся
последовать за Ахмет-Зеком. Когда Ахмет-Зек наконец остановился, остановился
и он, и стоял над арабом, неподвижный и молчаливый, как смерть.
     Ахмет-Зек  провел  языком  по   губам,  распутал  веревку,  связывавшую
сумочку, и, сложив одну руку чашечкой, высыпал на ладонь часть содержимого.
     Только один  короткий  взгляд кинул он на камешки. Его  глаза сузились,
проклятье сорвалось с его  губ, и  он презрительно швырнул камешки на землю.
Он поспешно опорожнил  сумочку, осмотрел каждый  камешек  в  отдельности  и,
бросив  их  на землю,  стал  топтать  ногами  с безумной яростью.  Лицо  его
исказилось от гнева,  и он так сильно  сжал кулаки, что  ногти впились ему в
мясо.
     Сверху  Тарзан  смотрел  на  него  с  удивлением.  Ему  было  любопытно
посмотреть, чем кончится вся эта история. Он хотел видеть,  что сделает араб
после  того, как Верпер  оставил сумочку. Удовлетворив свое любопытство, он,
конечно, бросился бы на араба и забрал бы  у  него  красивые камешки -- ведь
они принадлежали Тарзану!
     И вот он увидел, как араб отбросил от себя пустой мешочек и, взяв  свое
длинное ружье  за ствол,  как  дубину, стал тайком  красться  сквозь джунгли
рядом с тропинкой, по которой ушел Верпер.
     Когда араб  скрылся  из виду,  Тарзан спустился вниз и  стал  подбирать
рассыпанные на земле камешки. Рассмотрев  их  вблизи,  он  поняв гнев араба:
вместо блестящих  и  сверкающих драгоценных камней, которые привлекли к себе
внимание человека-обезьяны в подземных кладовых Опара, в сумочке сейчас была
коллекция самых обыкновенных речных камешков.
     XIX
     ДЖЭН КЛЕЙТОН И ДИКИЕ ЗВЕРИ
     Тяжелые  времена  наступили  для Мугамби  после  его  побега из  лагеря
абиссинцев. Он  брел  через  незнакомую ему лесную страну, в которой  не мог
найти воды и с трудом добывал себе пищу. В течение каких-нибудь трех-четырех
дней он так ослабел, что с трудом волочил ноги.
     С  каждым  днем ему  становилось все  труднее  устраивать себе на  ночь
убежище от  диких  хищников,  а днем он еще  более  изнурял себя  поисками и
выкапыванием съедобных кореньев и отыскиванием питьевой воды.
     Лужи стоячей воды, разбросанные на большом  расстоянии  друг от  друга,
кое-как утоляли его жажду. Тем не менее состояние его было очень плачевно. И
трудно  сказать,  чем  кончилось  бы  для  него  это  путешествие,  если  бы
совершенно случайно он не вышел к большой реке, в  окрестностях которой было
обилие  плодов  и  дичи. Из  отломившегося  сука  он  сделал  себе  толстую,
узловатую  дубину  и, пуская в  ход  хитрость и ловкость  и это  примитивное
орудие, он стал опять легко добывать себе мелкую дичь.
     Зная, что  ему предстоит  еще очень  далекий путь до страны Вазири,  он
разумно решил остановиться здесь, пока не восстановятся его здоровье и силы.
Несколько  дней отдыха вернут ему силу, которая  понадобится для дальнейшего
путешествия. Пускаясь в путь в таком состоянии, в каком он находился сейчас,
он не мог надеяться когда-либо достичь своей цели.
     Мугамби  соорудил прочное заграждение  из колючего кустарника и  внутри
его устроил нечто вроде хижины с крышей, где он мог спокойно спать по ночам.
Днем он уходил на охоту; только  мясо могло вернуть ему  могучим мускулам их
прежнюю силу.
     Однажды, когда  он  охотился, кто-то стал следить за ним сквозь  густую
листву деревьев. Это были злые, залитые  кровью глаза на свирепом, волосатом
лице.
     Они  неотступно  наблюдали  за  Мугамби  в то  время, когда  он  убивал
маленького грызуна,  и  проследили за ним, когда он вернулся  в свою хижину.
Тот,  кому принадлежали эти глаза, продвигался спокойно  по веткам деревьев,
не теряя следов негра.
     Это был Чолк. Он смотрел  на ничего не подозревавшего человека скорее с
любопытством, чем с враждой. С тех пор, как Тарзан облачил Чолка в  арабский
бурнус,  в  душе  человекоподобного  проснулось желание подражать Тармангани
даже  в их костюме.  Однако бурнус  так стеснял его движения  и причинял ему
столько беспокойства, что он давно сорвал его с себя и бросил.
     Теперь он  видел Гомангани, наряженного  менее  стеснительным  образом.
Весь  его  туалет  состоял   из  мехового  набедренника,  нескольких  медных
украшений  и  головного убора  из  перьев. Это гораздо  более  было по вкусу
Чолка, чем развевающееся платье, которое постоянно запутывается между ногами
и цепляется за каждый куст и каждую ветку.
     Чолк оглядывал сумочку,  которая перевешивалась через  плечо Мугамби  и
болталась у него на боку. Она-то, главным образом, и привлекла его внимание,
потому что была украшена перьями и бахромой.
     С этого  дня  Чолк  стал постоянно вертеться около  хижины Мугамби.  Он
выжидал  случая,  чтобы тайком  или силой  завладеть  какими-нибудь  частями
туалета чернокожего.
     Случай скоро представился. Внутри своего  колючего заграждения  Мугамби
чувствовал себя в полной безопасности. Во время дневной жары  он вытягивался
на земле в тени своей  хижины  и спал до  тех  пор,  пока уходящее на  запад
солнце не уносило с собой расслабляющий полуденный зной.
     Наблюдая  за  Мугамби  с верхушки дерева,  Чолк  в один прекрасный день
заметил, что  черный воин, вытянувшись в своей  хижине, спал  крепким  сном.
Чолк дополз до ветки, свешивавшейся над заграждением,  и  соскочил на землю.
Мягко ступая и не производя ни малейшего шороха, не задевая на своем пути ни
листа, ни былинки, обезьяна подкралась к спящему.
     Наклонившись над ним, она стала  осматривать его украшения. Несмотря на
колоссальную  силу Чолка,  в  глубине  его маленького  мозга таилось  что-то
такое, что не позволяло  ему вызвать человека на  бой. Это было врожденное у
всех существ низшего порядка чувство странного страха перед человеком; страх
этот овладевал по временам даже самыми могучими обитателями джунглей.
     Снять кусок меха с бедер Мугамби, не  разбудив  его,  было  невозможно.
Единственными  легко отделимыми  от  него  вещами были  угловатая  дубина  и
сумочка. Последняя сползла с  плеча у чернокожего,  когда  тот повернулся во
сне.
     Схватив эти два предмета (это  было все же  лучше, чем  ничего!),  Чолк
поспешно  отскочил   и  взобрался  на   дерево.  И   все  еще   преследуемый
непреодолимым  страхом, который  нагнала  на него непосредственная  близость
человека, поторопился удрать в глубь джунглей. Если бы с ним были сейчас еще
другие обезьяны,  он не  побоялся бы напасть на двадцать человек, но  один в
поле не воин!
     Через некоторое время Мугамби проснулся и хватился сумочки. Эта пропажа
страшно взволновала его. Куда она могла деваться? Она была у  него  на боку,
когда он лег спать  -- в этом он был уверен: он помнил, что  он отодвинул ее
из-под себя, потому что она давила на  его  ребра и причиняла ему  боль. Да,
она была у него. Каким же образом она могла исчезнуть?
     Суеверный дикарь подумывал уже о духах умерших друзей и врагов. В самом
деле,  чему  можно было приписать такое таинственное  исчезновение  дубины и
сумочки, как  не  действию  сверхъестественных  сил?  Но  потом,  при  более
тщательном   осмотре,   чуткий   и   сообразительный  Мугамби  нашел   более
материальное объяснение случившемуся.
     Не земле около  себя он заметил слабый оттиск  огромных ног, похожих на
человеческие.  И  теперь Мугамби уже знал, кто  был  похититель  драгоценной
сумочки. Выйдя из-за своего заграждения, он стал во всех направлениях искать
новые следы. Он  взбирался на деревья, стараясь  определить, в какую сторону
убежал вор. Но слабые следы, которые оставляет за собой осторожная обезьяна,
предпочитающая  путешествовать  по  деревьям,   ускользали  от  бдительности
Мугамби. Только  один  Тарзан  мог  проследить  их,  но никакой обыкновенный
смертный  не мог  их  заметить, а  если  бы  и заметил  --  не  сумел  бы их
растолковать.
     Благодаря  своему отдыху, Мугамби  оправился и окреп -- и теперь  решил
продолжать свое путешествие. Найдя себе  другую  дубину, он  оставил реку за
собой и через лесную глушь стал пробираться к стране Вазири.
     ***
     В  то время, как Таглат  возился с  веревками, опутывавшими руки и ноги
его пленницы,  огромный лев, смотревший  из-за деревьев,  подкрадывался  все
ближе и ближе к своим жертвам.
     Обезьяна сидела спиной  к нему.  Она не видела широкой лохматой головы,
которая  выглядывала  из-за  зеленой густой стены. Таглат не подозревал, что
сильные  задние  лапы  уже  подогнулись под  бурым  животом  и  готовились к
внезапному прыжку;  и  об  угрожающей ей  опасности  обезьяна узнала только,
когда раскатистый торжествующий рев нападающего льва раздался за ее спиной.
     Даже не  оглянувшись  назад,  Таглат отскочил от  лежавшей  в  глубоком
обмороке женщины  и  бросился в сторону. Но было уже поздно.  Вторым прыжком
лев очутился на широкой спине обезьяны.
     Когда Таглат упал, в нем заговорил инстинкт самосохранения и проснулась
вся его ловкость, свирепость и сила. И, повернувшись на спину, он сцепился с
хищником  в  смертельной  схватке, такой  дикой,  такой отчаянной,  что  сам
великий Нума должен был затрепетать от ужаса. Схватив льва  за гриву, Таглат
погрузил  свои  желтые  клыки глубоко в  шею хищника  и,  не  раскрывая рта,
наполненного кровью и волосами его противника, глухо и дико зарычал.
     Лев  заревел  от ярости  и  боли.  Этот рев прокатился  по  джунглям  и
вспугнул  обитателей дикой чащи,  и они  в страхе  бросились  бежать  во все
стороны. Противники катались  по траве  с неистовым ревом, как одержимые. Но
вот  огромная кошка вытянула  задние  лапы  под животом,  вонзила свои когти
глубоко  в  грудь Таглата и изо всей силы  дернула  вниз, распоров все  тело
обезьяны. Выпотрошенное животное судорожно вздохнуло и  замерло  неподвижной
окровавленной массой под тяжелым телом победителя.
     Нума вскочил на  ноги и осмотрелся во  все  стороны -- не скрываются ли
где-нибудь  еще  враги? Но  его  взгляд  встретил  только  безжизненное тело
женщины  в нескольких  шагах  от него.  С  сердитым  ворчанием  лев  положил
переднюю  лапу на труп своей жертвы и, подняв голову, огласил  джунгли диким
ревом торжества.
     Его глаза блуждали по  просеке и наконец  снова остановились на молодой
женщине,  и он глухо заворчал. Его нижняя челюсть  поднималась и опускалась,
слюна сочилась из его пасти и стекала на мертвое тело Таглата.
     Большие неморгающие  глаза  впились  в неподвижное  тело  Джэн Клейтон,
Гордо  выпрямившаяся,  величественная  фигура  льва  неожиданно  съежилась и
осела, и медленно и осторожно, словно ступая по  чему-то  очень хрупкому, он
пополз к женщине.
     Судьба  смилостивилась  над  Джэн Клейтон  и  оставила ее  в счастливом
неведении грозившей ей опасности.  Леди Грейсток не знала, что лев подкрался
к  ней  и остановился  подле  нее.  Она не  слышала  его сопения,  когда  он
обнюхивал ее. Она не  чувствовала ни зловония горячего дыхания,  обдававшего
ее лицо, ни слюны, стекавшей на нее из открытой пасти.
     Наконец  лев  поднял  переднюю  лапу,  повернул тело  женщины на бок  и
остановился, снова  пристально вглядываясь в нее и все еще не зная, жива они
или мертва.  Но  шорох  или  запах,  донесшийся  из  джунглей, отвлекли  его
внимание. И  тогда его взгляд  уже  не вернулся больше к Джэн  Клейтон",  он
оставил ее, подошел  к останкам  Таглата и, усевшись  на трупе  своей жертвы
спиной к женщине, принялся утолять свой голод.
     За этим занятием увидела  его Джэн  Клейтон, когда она наконец  открыла
глаза. Приученная к опасности, она сохранила все свое самообладание даже при
виде этого  нового сюрприза, приготовленного ей судьбой. Она не вскрикнула и
не двинула ни  одним мускулом, пока  не  осмотрела во всех подробностях все,
что было перед нею.
     Она поняла,  что лев убил  обезьяну и теперь пожирал свою добычу меньше
чем в пятидесяти  футах  от нее.  Что  могла  она  делать?  Она должна  была
вооружиться терпением и ждать,  пока лев съест и переварит обезьяну, а потом
вернется к ней, чтобы завершить свое пиршество,  если к тому  времени она не
будет разорвана гиенами или другими лесными хищниками.
     Мысли одна другой мрачнее сменялись в ее мозгу. Вдруг она заметила, что
веревки  на руках и  ногах не причиняли ей больше  мучений  и что руки ее не
были соединены на спине, а лежали свободно по обе стороны ее.
     Она удивилась и  шевельнула рукой.  Что за чудо совершилось с  ней?  Ее
руки не были связаны! Осторожно и бесшумно она пошевелила ногами: и они были
свободны! Джэн Клейтон не могла знать, как это случилось; она не  знала, что
Таглат, разрывая веревки для  своих собственных гнусных  целей, перегрыз  их
ровно за секунду до того, как Нума напал на него.
     В  первый момент  сердце  Джэн  наполнилось  радостью и  благодарностью
судьбе. Но только на один короткий момент.
     К  чему  могла  послужить  ей  свобода,  когда  лев сидел всего лишь  в
нескольких шагах от нее?  О, если бы  освобождение  пришло к  ней при других
условиях,  с какой  радостью  она воспользовалась  бы  им! Но  свобода  была
послана ей лишь тогда, когда спасение было уже совершенно немыслимо.
     Ближайшее  дерево  было  в  ста  футах  от  нее,  а  лев  меньше чем  в
пятидесяти. Встать и бежать  к дереву -- значило навлечь на себя немедленную
гибель.  Нума несомненно слишком ревниво оберегал свою оставленную про запас
добычу,  чтобы  дать  ей  ускользнуть.  Была,  впрочем,  слабая  надежда  на
спасение, но возможность ее осуществления зависела всецело от индивидуальных
наклонностей этого льва.
     Может быть,  наевшись  досыта, он посмотрел  бы равнодушно  на  бегство
женщины. Но как могла она решиться на  такой риск?  Она  очень сомневалась в
удачном исходе такой попытки,  но  с  другой стороны совсем не была намерена
упустить эту единственную возможность спасения, не воспользовавшись или,  по
крайней мере, не попытавшись воспользоваться ею.
     Она  следила за движениями  льва. Для того, чтобы видеть ее,  он должен
был повернуть голову не меньше, чем в полоборота. Она попытается перехитрить
его.
     Бесшумно она перевернулась  на  бок и  откатилась на несколько футов по
направлению к  ближайшему дереву. Потом, приняв то положение, в  котором  ее
оставил  Нума,  она  лежала  несколько  минут  совершенно неподвижно, затаив
дыхание  и не  сводя глаз  со льва. Но  лев не слышал  ничего,  что могло бы
вызвать его подозрение. Тогда она еще раз повернулась и снова откатилась  на
несколько футов -- и снова  замерла в пытливом ожидании, не спуская глаз  со
спины зверя.
     Джэн Клейтон  казалось, что она уже часами  двигалась таким  образом, а
лев невозмутимо продолжал свою трапезу, не подозревая, что его вторая жертва
ускользала от него. Она была уже  в нескольких  шагах от дерева. Еще секунда
--  и  она  могла бы вскочить на ноги и,  отбросив  в сторону  осторожность,
сделать  дерзкий прыжок к  спасению. Но вот  лев повернул голову и остановил
свой взгляд на ней.
     Он видел, как она  повернулась и стала отползать от него. В этот момент
Джэн Клейтон взглянула в его сторону, и холодный пот проступил по всему телу
несчастной  женщины, когда  она  поняла,  что  в  двух шагах от цели  смерть
все-таки ее настигла.
     Долгое  время ни лев, ни женщина не шевелились. Зверь лежал неподвижно,
повернув  голову  через  плечо  и  устремив  глаза  на  жертву,  лежавшую  в
пятидесяти ярдах от  него. Молодая женщина  смотрела прямо  в свирепые глаза
животного и  не смела  пошевельнуть ни единым  мускулом.  Нервы  ее были так
напряжены, что она с  трудом  удерживала нарастающее  желание вскрикнуть. Но
прошло  еще несколько секунд -- и Нума вернулся  к своему прежнему  занятию.
Только оттопыренные назад уши говорили о том, что  лев был не совсем спокоен
за свою добычу.
     Зная, что малейшее  ее  движение  немедленно привлечет внимание  зверя,
Джэн Клейтон решила рискнуть и попытаться добежать до дерева и вскарабкаться
на нижние ветви.
     Собравшись с  силами, она вскочила на ноги, но почти одновременно с ней
вскочил и лев и, круто повернувшись,  с широко  открытой  пастью и ужасающим
ревом бросился за ней.
     Те, кто провел большую часть своей жизни в  Африке, охотясь на крупного
зверя, скажут  вам, что вряд ли найдется на свете другое существо, способное
развить  такую скорость, с какой  мчится  нападающий лев.  На  том  коротком
расстоянии,  на  котором лев  может сохранить  эту скорость,  она напоминает
гигантский паровоз,  движущийся на  всех  парах. И  потому, хотя расстояние,
которое нужно  было пробежать  Джэн Клейтон до дерева, было очень  невелико,
ужасающая скорость  льва губила  всякую  надежду  на  спасение  для  молодой
женщины.
     Но страх  может творить  чудеса. И  хотя лев  уже  оцарапал когтями  ее
башмак  в то время, когда Джэн Клейтон взбиралась на  дерево --  ей  удалось
уклониться от страшного удара мохнатой  лапы. И когда Нума ткнулся о дерево,
молодая женщина уже сидела на ветке, откуда он не мог ее достать.
     Еще некоторое время  лев вертелся вокруг дерева, рыча  и  вздыхая. Джэн
Клейтон  сидела  на  ветке ни жива  ни  мертва.  После страшного напряжения,
которое ей  пришлось  пережить, наступила реакция. Ей казалось, что она  уже
никогда  не посмеет  спуститься на землю. Ее  охватывал непобедимый ужас при
мысли о новых опасностях, которые ожидали ее на пути в страну Вазири.
     Было уже почти темно, когда лев наконец ушел с просеки. Его место подле
трупа обезьяны немедленно было занято кучкой гиен. Но если бы даже гиен и не
было  на  лужайке,  Джэн  Клейтон   все  же  не  решилась  бы  спуститься  и
приготовилась ждать  наступления дня,  чтобы покинуть страшное место, где ей
пришлось пережить  столько  ужасов.  Усталость  наконец одолела  ее,  и  она
заснула  глубоким сном, свернувшись клубочком  на двух почти горизонтальных,
близко друг от друга расположенных ветвях.
     Когда она проснулась, солнце было уже высоко  в небе.  Вокруг  все было
совершенно  спокойно. Только  обглоданные кости  обезьяны,  разбросанные  по
земле,  свидетельствовали о  том, что происходило  на  этом  месте несколько
часов назад.
     Джэн Клейтон мучили голод и жажда. Она понимала, что здесь ей  придется
умереть  от голода. Поэтому, набравшись храбрости,  она  слезла  с дерева  и
снова начала свое путешествие через джунгли.
     Она шла  на юг в  том направлении,  где по ее  соображениям должна была
находиться  равнина Вазири.  Она знала,  что теперь только  груда обгоревших
балок лежала на месте ее прежнего дома, но она  надеялась добраться до одной
из  многочисленных  деревень  вазири, разбросанных  вокруг  равнины, или  же
встретить по дороге кучку охотников из племени преданных ей чернокожих.
     День  уже клонился  к концу. Вдруг до ее  ушей  донесся звук  выстрела;
стреляли где-то недалеко впереди нее. За первым выстрелом последовал второй,
третий... Что это могло быть? Можно было предположить, что это стычка вазири
с  арабами;  но  так  как  Джэн не знала,  на  чьей  стороне будет победа  и
находится  ли  она  с  дружеской  или  вражеской  стороны,  она  не  посмела
приблизиться, боясь попасться на глаза врагу.
     Через  несколько  минут  она  убедилась,  что в  стычке участвовало  не
больше, как две или три  винтовки, так как до ее ушей не донеслось ни одного
ружейного залпа; но, все-таки боясь рисковать, она забралась на дерево около
тропинки, по которой шла, и, притаившись в густой листве, стала ждать.
     Когда выстрелы стали реже, она уловила звук человеческих голосов. Потом
стрельба  совсем  прекратилась, и  она услышала голоса  двух  мужчин, громко
перекликавшихся между  собой,  но  слов  она не  могла  разобрать.  За  этим
последовало долгое молчание,  которое было  прервано  крадущимися  шагами на
тропинке впереди нее. В следующий момент она увидела мужчину;  он пробирался
спиной к ней с ружьем  наготове,  и глаза  его были  упорно устремлены в  ту
сторону, откуда он пришел.
     Джэн Клейтон сразу узнала в нем г. Жюля Фреко, своего недавнего  гостя.
Она уже была готова окликнуть его, обрадованная  этой встречей, но он отошел
в сторону и спрятался в густой зелени. Его, по-видимому, преследовал враг, и
Джэн  не решилась  крикнуть,  боясь отвлечь  его  внимание  или  выдать  его
неприятелю.
     Не  успел  Фреко спрятаться, как  на  тропинке  появился  араб в  белом
бурнусе и стал тихонечко  красться вперед. Джэн хорошо видела с дерева обоих
противников.  Она  узнала в арабе  предводителя разбойничьей шайки,  которая
ограбила ее  владения  и взяла  ее в плен. И  когда  она увидела, что  Фреко
поднял ружье и прицелился в араба, ее сердце замерло в радостном ожидании.
     Ахмет-Зек  остановился  посреди тропинки. Его  зоркие глаза  обыскивали
каждый куст,  каждое дерево.  Его высокая фигура  была хорошей  мишенью  для
вероломного  убийцы.   Раздался  выстрел,  дымок  поднялся   из-за   кустов,
скрывавших бельгийца; Ахмет-Зек зашатался и упал на тропинку лицом вниз.
     Когда Верпер вышел из своей засады, он  был поражен  чьим-то  радостным
криком. Этот крик  раздался на дереве над  ним. Оглянувшись,  он увидел Джэн
Клейтон, которая легко  спрыгнула с ближайшего дерева и с протянутыми руками
бросилась к нему, чтобы поздравить его с победой над врагом.
     XX
     ДЖЭН КЛЕЙТОН СНОВА ПЛЕННИЦА
     Платье Джэн  было изодрано, волосы растрепаны, но она была так  хороша,
радуясь  встрече   с  другом  и  спасителем,  что  Альберт  Верпер  невольно
залюбовался ею.
     Бельгиец сильно  подозревал,  что Джэн  Клейтон знала  о его  участии в
нападении на ее владения. Но его подозрения были сразу рассеяны ее искренним
дружеским приветствием. Она была так счастлива, что неожиданно наткнулась на
друга,  и притом в такой  момент, когда надежда совсем было покинула ее. Она
торопливо рассказала ему  о несчастьях,  постигших ее с того времени, как он
покинул ее дом. И когда она заговорила о смерти своего мужа, она не  в силах
была удержаться от слез.
     -- Я потрясен,  -- сказал  Верпер  с притворным  участием,  -- но  я не
удивляюсь.  Этот злодей  (он  указал на  труп Ахмет-Зека) терроризировал всю
область. Он перебил всех ваших вазири и прогнал их из  страны далеко  на юг.
Люди  Ахмет-Зека захватили сейчас всю равнину вокруг ваших прежних владений,
и там вам нечего надеяться на помощь и спасение. Единственно, что нам  можно
сделать, это поторопиться на север к лагерю разбойников,  чтобы попасть туда
прежде, чем весть о смерти Ахмет-Зека дойдет до тех, кто у него там остался.
Там, путем хитрости, мы постараемся добыть проводников на север.
     --  Я думаю,  что это вполне осуществимо, -- прибавил он, -- ведь я был
гостем у  Ахмет-Зека  раньше,  чем  узнал  о том,  кто  он  такой.  И  люди,
оставшиеся в лагере,  не подозревают, что я стал его врагом, когда узнал  об
этом. Пойдемте  же! Нам нужно торопиться! Мы  должны прийти в лагерь прежде,
чем разбойники, сопровождавшие Ахмет-Зека в его последнем набеге, найдут его
труп и вернутся туда. Это наша единственная надежда,  леди  Грейсток,  и для
того, чтобы  эта попытка увенчалась  успехом, вы  должны всецело  довериться
мне. Подождите меня здесь одну минуту, я только сниму с трупа араба мешочек,
который он у меня украл.
     С этими словами Верпер направился  к трупу,  опустился на колени и стал
торопливо обшаривать его.
     К его изумлению и огорчению ни в одеянии, ни на теле Ахмет-Зека сумочки
не  оказалось.  Поднявшись,  бельгиец  пошел  назад  по  тропинке. Он  искал
каких-нибудь следов сумочки  или ее содержимого; он самым тщательным образом
обшарил траву около трупа своей лошади и даже углубился на несколько шагов в
джунгли  по  обе  стороны   тропинки,  но  не   нашел  ничего.  Озадаченный,
разочарованный и сердитый, он вернулся наконец к молодой женщине.
     -- Сумочка исчезла! -- объяснил он  коротко.  --  И я не решаюсь терять
время  на поиски; нам необходимо добраться до  лагеря  прежде, чем  вернутся
разбойники.
     Не  имея  представления  о  характере этого человека, Джэн  Клейтон  не
видела ничего  странного как  в его плане,  так и  во вполне  правдоподобном
объяснении его  прежней  дружбы с  разбойниками,  и с  живостью  приняла его
предложение.  И  вместе  с Альбертом Верпером она направилась  на  север, во
вражеский стан, где еще накануне она была пленницей!
     К  вечеру  следующего  дня  они  достигли  цели  своего  путешествия  и
остановились  на  краю  поляны перед  воротами деревни.  Верпер  предупредил
молодую женщину,  чтобы  она не удивлялась  ничему  тому, что услышит из его
разговора с разбойниками.
     -- Я скажу им, -- говорил он, -- что я поймал вас и отвел к Ахмет-Зеку,
но так как он сам в это время был занят  ожесточенной битвой с вазири, то он
направил меня сюда и велел взять отсюда  охрану и немедленно отвезти  вас на
север, а там как можно подороже продать вас одному известному работорговцу.
     Искренность  его тона  и  на  этот  раз  подкупила  Джэн  Клейтон.  Она
понимала,  что  приходится пойти  на  отчаянные  средства  для  того,  чтобы
спастись из отчаянного положения. И, хотя  она содрогалась при мысли, что ей
снова  придется  войти в  ненавистную деревню  разбойников,  она  не  видела
никакого другого  выхода  и  вполне  согласилась  со  всеми  доводами своего
спутника.
     Громко окликнув  часовых у  ворот, Верпер  схватил  Джэн  за руку  и  с
храбрым  видом  направился через поляну. Часовые открыли ворота и не  сумели
при  виде  его  скрыть  своего  удивления.  То  обстоятельство, что  беглый,
преследуемый лейтенант  вернулся  в лагерь  по  доброй  воле, совершенно  их
обезоружило.  Они ответили  на его  приветствие и  с  удивлением  оглядывали
пленницу, которую он привел с собой в деревню.
     Не  теряя  времени,  Верпер  направился к  арабу  Мохамет-Бею,  который
замещал  в  лагере  самого  Ахмет-Зека;  и тут  ему  удалось  своей  дерзкой
смелостью  рассеять подозрения Мохамет-Бея  и заставить  того  поверить  его
рассказу о том, что  побудило  его  возвратиться.  Тот  факт,  что он привел
убежавшую пленницу обратно,  прибавлял  весу его словам,  и через  несколько
минут  Мохамет-Бей уже дружески беседовал с Верпером... Полчаса назад он без
рассуждений пристрелил бы его, если бы встретился с ним в джунглях.
     Джэн  Клейтон  была  опять  водворена в хижину,  которую  она  занимала
раньше; но ее укрепляло сознание, что это  лишь комедия, которую она и Фреко
разыгрывали перед  легковерными  арабами, и она  перешла через порог  хижины
совсем  с другими чувствами, чем  в прошлый  раз,  когда надежда на спасение
была ничтожна...
     Ее  снова  связали  и  приставили часовых к ее дверям,  но прежде,  чем
Верпер вышел  от  нее, он прошептал ей на ухо несколько ободряющих слов.  От
нее  он пошел  прямо  в  палатку  Мохамет-Бея.  Он  соображал,  когда  могут
вернуться разбойники с трупом своего убитого  начальника. И чем больше он об
этом  думал,  тем  больше  опасался,  что  без  сообщников  план его  должен
провалиться.
     Что из того, если даже ему удастся  улизнуть из лагеря раньше, чем сюда
вернется кто-нибудь из арабов  Ахмет-Зека  с сообщением  о  его  смерти? Это
только  продлит на несколько  дней  его  жизнь  и его  нравственные мучения.
Ловкие наездники, знакомые с каждой дорожкой, с каждой тропинкой в джунглях,
настигнут его гораздо раньше, чем он успеет добраться до берега моря.
     Мохамет-Бей сидел на  циновке, скрестив ноги, и курил трубку; при входе
европейца он поднял голову.
     -- Привет тебе, о брат мой! -- сказал он.
     -- Привет и тебе! --  ответил Верпер. Некоторое время оба молчали. Араб
заговорил первый.
     -- Как чувствовал себя господин мой Ахмет-Зек, когда ты в последний раз
видел его? -- спросил он.
     --  Никогда  еще не  был  он  более защищен  от  грехов  и  опасностей,
угрожающих смертным, -- ответил бельгиец.
     -- Это хорошо! -- проговорил Мохамет-Бей, выпуская струйку синего дыма.
     Снова наступило молчание.
     -- А что, если окажется, что он умер? -- спросил бельгиец.
     Он   решил  открыть  правду  и  попытаться  подкупить  Мохамет-Бея  для
выполнения своего плана.
     Араб наклонился вперед, глаза его сузились и впились в глаза бельгийца.
     --  Верпер! -- сказал он. --  Я  много думал нынче вот  о  чем:  ты так
неожиданно вернулся в лагерь человека, которого  ты  обманул и который искал
тебя с  гневом в сердце.  Я много  лет прожил с Ахмет-Зеком. Даже  его  мать
никогда  не  знала его так  хорошо, как знал  его я.  Он  никогда  ничего не
прощает  и  никогда не доверился бы он человеку, который уже однажды обманул
его: это я знаю. Я много думал об  этом и пришел к заключению, что Ахмет-Зек
действительно  умер,  потому что в  противном случае ты никогда не посмел бы
вернуться  в  его  стан;  для  этого  ты должен  был быть или  более храбрым
человеком, или большим дураком.  А если  даже мои предположения недостаточно
основательны,  то я сейчас  из  твоих собственных  уст  слышал подтверждение
этому: разве ты не сказал, что Ахмет-Зек никогда еще не был более защищен от
грехов  и опасностей,  угрожающих  смертным?  Ахмет-Зек умер!  Тебе  незачем
отрицать  это.  Я  не  был его матерью или  любовницей, и потому тебе нечего
бояться,  что  я  потревожу  тебя  своими  стенаниями. Скажи  мне, зачем  ты
вернулся  сюда?  Верпер,  скажи  мне,  что  тебе  нужно?  Если  у  тебя  еще
сохранились ценности, о которых говорил мне Ахмет-Зек, я не вижу,  почему бы
нам с тобой не отправиться на север вместе и  не разделить между собой выкуп
за белую женщину, да, кстати, поделить и то, что находится в сумочке? Как ты
думаешь?
     Злые   глаза  сузились,   лукавая  улыбка  искривила  тонкие  губы,   и
Мохамет-Бей ехидно усмехнулся в лицо бельгийца.
     Верпер  был  одновременно  обрадован  и  обеспокоен  поведением  араба.
Равнодушное  спокойствие,  с  которым он  принял  известие о  смерти  своего
начальника, сняло немалую тяжесть  с плеч  убийцы  Ахмет-Зека; но требование
разделить с ним драгоценности не предвещало ничего хорошего для Верпера.
     Сознаться в том, что  он  потерял драгоценности,  значило бы навлечь на
себя гнев или подозрение араба, и  тогда все пути к спасению будут отрезаны.
Он поэтому решил солгать и  поддерживать Мохамет-Бея в приятной уверенности,
что драгоценные  камни все еще у него. Он решил положиться на будущее: ведь,
наверное, представится возможность скрыться от араба.
     Если ему удастся поместиться в одной палатке с Мохамет-Беем во время их
путешествия,  он  всегда найдет удобный момент и удалит со своей дороги  эту
угрозу его жизни и свободе. Во всяком случае, стоило выполнить этот план, да
кроме того он не видел другого выхода из затруднения.
     -- Да!  --  сказал  он.  -- Ахмет-Зек мертв.  Он  пал в битве с отрядом
абиссинцев  --  тех самых,  которые  меня  держали у себя в  плену. Во время
сражения я убежал,  но я  сомневаюсь,  чтобы кто-нибудь из людей  Ахмет-Зека
остался в живых.  Золото, за которым они поехали, теперь в руках абиссинцев.
Вероятно,  сейчас абиссинцы уже спешат сюда. Ведь они были посланы Менеликом
отомстить Ахмет-Зеку и его  приверженцам за набег на абиссинскую деревню. Их
очень  много, и, если мы  не поторопимся  уйти  отсюда, нас  постигнет та же
судьба, что и Ахмет-Зека.
     Мохамет-Бей  молча выслушал его. Он не знал,  можно ли доверять  словам
неверного,  но  рассказ  бельгийца  давал   ему  повод  оставить   лагерь  и
отправиться на север. Он не был расположен подвергнуть Верпера перекрестному
допросу.
     --  А если я поеду с тобой, --  спросил  он,  --  половина  драгоценных
камней и половина денег, вырученных за женщину, будут моими?
     -- Да, -- ответил Верпер.
     -- Ладно, -- сказал Мохамет-Бей, -- я пойду и прикажу  сняться с лагеря
завтра же на заре.
     И он  поднялся, чтобы  выйти из палатки. Но рука  Верпера опустилась на
его плечо.
     -- Погоди,  -- сказал он, -- раньше надо решить, сколько человек поедет
с  нами.  Если  мы будет  обременены женщинами  и  детьми, абиссинцам  будет
нетрудно догнать нас. Было бы гораздо лучше, если бы мы взяли лишь небольшую
охрану из наиболее храбрых людей. Мы скажем оставшимся в лагере, что мы едем
на запад. Тогда, если  придут сюда абиссинцы, их направят по  ложным следам;
если же  они  не захотят преследовать нас,  они во  всяком случае поедут  на
север медленнее, чем если бы они знали, что мы впереди.
     -- Змей  не так  мудр, как ты, Верпер! -- сказал Мохамед-Бей с улыбкой.
-- Все будет сделано, как ты этого хочешь: с нами поедут двадцать человек, и
мы поедем на запад!
     -- Хорошо, -- проговорил Верпер. И на этом они порешили.
     Рано  утром  Джэн  Клейтон после  бессонной ночи,  была  поднята  шумом
голосов  подле ее хижины. Через минуту к ней  вошел г. Фреко в сопровождении
двух  арабов.  Арабы распутали веревки,  связывавшие ее ноги,  и помогли  ей
подняться. Потом они развязали ей руки, сунули ей горсть сухарей и вывели ее
наружу при свете едва брезжившего утра.
     Она  вопросительно  взглянула  на  Фреко,  и,  когда  араб  отвернулся,
бельгиец  нагнулся  и шепнул  ей,  что все  складывается  как  нельзя лучше.
Молодая женщина успокоилась, и в душе ее вновь  зародилась  надежда, которая
потухла было за эту долгую, мучительную ночь.
     Скоро к  ней подвели  лошадь,  подняли ее  в седло  и, окружив  со всех
сторон,  вывезли за  ворота деревни и  через джунгли на запад. Через полчаса
кавалькада  повернула на  север и в продолжении всего  путешествия держалась
этого направления.
     Г.  Фреко  очень  редко разговаривал с Джэн, и  она  понимала, что  для
осуществления их плана он должен  был разыгрывать из себя ее притеснителя --
для  того, чтобы арабы  не узнали, что  он  ее  защитник.  И  она  ничего не
подозревала, хотя не  могла не заметить дружеских отношений между европейцем
и арабом, предводителем отряда.
     Но, если Верперу и удавалось избегать разговора с молодой женщиной,  он
совершенно не мог изгнать ее образ из своих мыслей. Сто раз в день его глаза
останавливались на ней,  и  он любовался красотой ее лица и фигуры. С каждым
часом  страсть его к ней росла, пока желание обладать ею  не  превратилось у
него в настоящую манию.
     Если бы Джэн  или Мохамет-Бей знали, что  происходило в мозгу человека,
которого   они  оба  считали   за  друга  и  сообщника,  внешнее,  кажущееся
спокойствие маленького общества было бы нарушено.
     Верперу не удалось устроиться на ночь в одной палатке с Мохамет-Беем, и
он придумал новый план убийства араба.
     На второй день путешествия Мохамет-Бей подъехал к Джэн Клейтон и поехал
рядом  с ней.  Со стороны могло  показаться, что  он только  сейчас  впервые
заметил ее; но уже много раз в течение этих двух дней из-под капюшона своего
бурнуса  он следил за  пленницей и  пожирал ее глазами.  Эта скрытая страсть
зародилась в  его  душе уже  давно, когда он впервые  увидел эту англичанку,
взятую в плен Ахмет-Зеком. Но пока был жив его суровый господин, он и думать
не  смел  об осуществлении своих желаний.  Теперь было  совсем  другое дело.
Теперь только эта  презренная собака -- Верпер -- стоял  между ним и молодой
женщиной. Разве  так трудно убить этого неверного  и взять себе  и женщину и
драгоценные камни?  А когда камни будут у него, ему  незачем будет продавать
женщину. Как ни велика  была бы сумма, которую ему предложили бы за нее, она
будет ничтожна  по  сравнению с теми  радостями,  которые  доставит ему  эта
пленница!  Да,  он  убьет  Верпера, возьмет  его сокровище  и  оставит  себе
англичанку.
     Он ехал рядом с ней, не отрывая от  нее  глаз. Как она была хороша! Его
руки сжимались и разжимались в непреодолимом желании схватить ее и сдавить в
своих объятиях.
     --  Знаешь  ли  ты, куда  везет  тебя  этот  человек?  --  спросил  он,
наклоняясь к ней.
     Джэн Клейтон утвердительно кивнула головой.
     --  И  ты  готова  стать  игрушкой  черного  султана?  Молодая  женщина
вытянулась во весь рост и отвернула  голову в сторону,  но не  ответила. Она
боялась  выдать  себя  и  г. Фреко,  боялась, что  у нее  не  хватит  сил  в
достаточной  мере разыграть ужас и отвращение перед участью,  которая  якобы
готовилась ей.
     --  Ты  можешь избежать этой участи, -- продолжал араб. --  Мохамет-Бей
спасет тебя!
     И  он  протянул  коричневую  руку  и сжал пальцы  ее  правой  руки  так
неожиданно и так сильно, что это движение выдало его животную страсть так же
ясно, как если бы он произнес признание.
     Джэн Клейтон выдернула свои пальцы из его руки.
     --  Скотина! -- крикнула она. -- Если  ты сейчас же не оставишь меня, я
позову г. Фреко.
     Мохамет-Бей  отодвинулся  и нахмурил  брови.  Его тонкая  верхняя  губа
приподнялась, обнажая ряд белых зубов.
     -- Г. Фреко? -- усмехнулся он. -- Тут нет такого! Этого человека  зовут
Верпер.  Он лгун, вор и  убийца.  Он убил  своего  капитана  в земле Конго и
убежал  под защиту  Ахмет-Зека.  Он повел  Ахмет-Зека грабить  твой дом.  Он
последовал за твоим мужем, чтобы украсть  его золото. Он сознался нынче мне,
что  ты  считаешь  его своим  защитником  и  что  этим  он воспользовался  и
постарался  заслужить твое доверие лишь  для того, чтобы  легче было повезти
тебя на  север и продать в гарем какого-нибудь черного  султана. Мохамет-Бей
-- одна твоя надежда.
     С  этими  словами  он  пришпорил  лошадь  и  присоединился  к  передним
всадникам, предоставив пленнице обдумать его слова на досуге.
     Джэн  Клейтон  не  знала,  что  было  истинно  и  что  ложно  в  словах
Мохамет-Бея. Но  от  его  слов  в душе ее  опять  погасла  надежда, и она  с
невольной подозрительностью  стала смотреть  на человека,  которого  считала
своим единственным защитником в целом мире врагов и опасностей.
     Для пленницы везли отдельную палатку и ночью ее ставили между палатками
Мохамет-Бея и Верпера.  К ней были приставлены двое часовых,  один спереди и
другой  сзади, и  при таких предосторожностях не  считали  нужным  связывать
пленницу.
     Вечером после  своего разговора с  Мохамед-Беем Джэн  Клейтон  сидела у
входа  в  свою  палатку,  наблюдая за  оживленной  деятельностью  маленького
лагеря. Она  поужинала принесенными ей лепешками из кассавы и не поддающимся
описанию  варевом,  в которое вошли:  свежеубитая  мартышка,  пара  белок  и
остатки  зебры,  убитой накануне.  Но  балтиморская  красавица в  борьбе  за
существование уже  давно притупила свои тонкие  чувства, которые  в  прежнее
время возмутились бы даже при наличии гораздо меньших оснований.
     Глаза молодой женщины скользили по вытоптанной лесной поляне. Но она не
видела  перед  собой  ничего: ни  кучки  людей, смеющихся и дерущихся  между
собой, ни джунглей, скрывавших от нее горизонт. Ее взгляд скользнул по всему
этому и остановился на далеком домике, окруженном спокойствием и счастьем. И
глаза  ее  наполнились  слезами  радости  и  печали.  Она  видела  высокого,
широкоплечего  мужчину,  возвращающегося  верхом  с  отдаленных  полей;  она
видела, как  сама она стоит у калитки в ожидании его  с  охапкой свежих роз,
только что сорванных с кустов. Все это ушло, исчезло в прошлом, уничтоженное
огнем,  пулями  и  ненавистью  этих  низких  жестоких  людей.  Джэн  Клейтон
вздрогнула и, едва  сдерживая рыдания, вернулась в  свою палатку и бросилась
на груду грязных одеял.  Уткнувшись в  них лицом,  она  долго плакала,  пока
благодетельный сон не принес ей временного облегчения.
     Джэн  Клейтон  спала, а в  это  время  из  соседней  палатки  вынырнула
высокая, темная фигура.  Она подошла к часовому у  входа в палатку пленницы,
нагнулась, шепнула ему что-то  на ухо,  и часовой кивнул и скрылся  в ночной
мгле. Темная  фигура подошла к задней стене  палатки  и  тоже сказала что-то
другому часовому, и тот удалился вслед за первым.
     Тогда темный человек вернулся ко  входу в палатку, развязал скреплявшие
полотно тесемки и бесшумно, как привидение, проскользнул во внутрь.
     XXI
     БЕГСТВО В ДЖУНГЛИ
     Верпер не спал. Он метался в своей постели и думал о прекрасной женщине
в соседней палатке. Он заметил,  что Мохамет-Бей неожиданно  стал  проявлять
интерес  к  пленнице, и, судя  по себе,  догадывался,  на  чем  основывалась
внезапная перемена в его отношении к ней. Сердце Верпера переполнялось дикой
ревностью  при  мысли,  что Мохамет-Бей может  привести  в  исполнение  свои
гнусные намерения относительно беззащитной женщины.
     Странное  дело!  Намерения Верпера  были нисколько не  лучше  намерений
араба,  а между  тем  он  считал  себя  защитником Джэн Клейтон и был вполне
убежден,  что, если  внимание  Мохамет-Бея  было  ей противно,  то такое  же
внимание со стороны Верпера могло быть ей чрезвычайно приятным.
     Муж  ее  умер, и Верпер воображал,  что он сможет заполнить в ее сердце
место, оставшееся свободным. Он мог предложить Джэн Клейтон вступить с ним в
брак, чего, конечно, не  сделает Мохамет-Бей.  Впрочем, такое предложение со
стороны араба было бы, конечно,  отвергнуто  с  величайшим презрением, точно
так же, как и его низкое вожделение.
     В конце  концов  бельгиец пришел  к убеждению,  что пленница не  только
имела  основание  полюбить  его,  но  что  она  различными,  чисто  женскими
приемами, уже дала ему почувствовать зарождающуюся привязанность.
     И  вдруг внезапная решимость  овладела им. Он  откинул свои покрывала и
поднялся. Натянув сапоги  и  прикрепив к  поясу  патронташ  и револьвер,  он
подошел ко входу в палатку  и выглянул наружу.  Перед  палаткой пленницы  не
было часового. Положительно, судьба играла ему в руку!
     Он вышел  и  подошел  к  задней стене соседней палатки.  И тут  не было
часового. Верпер смело приблизился ко входу и вошел внутрь.
     Луна  слабо  освещала  внутренность  палатки.  У  стены  чей-то  силуэт
наклонился  над  грудой одеял.  Какое-то слово  было произнесено шепотом,  и
другая фигура поднялась с одеяла и  села на постели. Понемногу глаза Верпера
привыкали к темноте. Он увидел,  что человек, склонявшийся над постелью, был
мужчина, и догадался, кто был этот ночной посетитель.
     Красные  пятна запрыгали перед глазами бельгийца. Нет! Этот человек  не
получит  ее!  Она принадлежит ему  и только  ему. Од никому не уступит своих
прав!
     Он перебежал  через палатку  и кинулся  сзади  на Мохамет-Бея. Араб был
поражен неожиданным нападением, но он  был  не из тех,  которые сдаются  без
боя.  Пальцы  бельгийца  искали горло араба, но тот  оттолкнул его  руку  и,
поднявшись, повернулся к своему противнику. Верпер тяжело ударил его по лицу
и  араб,  зашатавшись, полетел на  пол. Если бы  Верпер воспользовался  этим
случаем,  Мохамет-Бей  уже в  следующее  мгновение был бы в  его власти.  Но
вместо  этого бельгиец дергал рукоятку своего револьвера, стараясь  вытащить
его из кобуры, и,  как на зло, судьбе было угодно, чтобы в этот самый момент
револьвер застрял в своем кожаном футляре.
     Прежде чем Верпер высвободил оружие, Мохамет-Бей опомнился и набросился
на своего противника.  Верпер  опять ударил его в лицо. Араб возвратил удар.
Отчаянно борясь и  пытаясь задушить друг друга, противники метались на узкой
площади палатки, в то время как женщина с глазами, широко открытыми от ужаса
и удивления, следила за ними, не смея шевельнуться.
     Несколько  раз Верпер  пробовал  вытащить  револьвер.  Мохамет-Бей,  не
ожидая наткнуться на отпор, да  еще  на отпор такого рода, пришел в  палатку
невооруженный, с одним только ножом. И во время первой короткой передышки он
вытащил его из-за пояса.
     --  Собака!  --  пробормотал  он.  --  Посмотри  на  этот нож  в  руках
Мохамет-Бея!  Взгляни  хорошенько, неверный, потому что  это последняя вещь,
которую  ты увидишь  и  почувствуешь в твоей жизни.  Этим ножом  Мохамет-Бей
вырежет твое черное сердце. Если у тебя есть бог, молись ему сейчас -- через
минуту ты будешь мертв.
     С этими словами он ринулся вперед с высоко поднятым над головой ножом.
     Верпер все еще безуспешно дергал рукоятку своего оружия. Араб был почти
около него. В  отчаянии европеец подождал, пока Мохамет-Бей подбежит  совсем
близко к  нему. И тогда он бросился на  пол  к стене палатки  и вытянул одну
ногу.
     Хитрость удалась. Мохамет-Бей, стремительно несшийся вперед, споткнулся
о препятствие и грохнулся наземь. Он сейчас же вскочил на ноги и повернулся,
чтобы возобновить борьбу, но  Верпер был на  ногах раньше его, и  в его руке
сверкнул револьвер, освобожденный наконец из кобуры.
     Араб подался вперед, чтоб схватиться  с противником.  Раздался  громкий
выстрел, слабый  свет блеснул в  темноте, и Мохамет-Бей  упал,  покатился по
полу и замер у постели женщины, которую он хотел обесчестить.
     Почти одновременно с выстрелом в лагере раздались  возбужденные голоса.
Люди  перекликались  друг с  другом,  перепуганные  и недоумевающие.  Верпер
слышал, как они бегали туда и обратно, обыскивая лагерь.
     Джэн Клейтон встала и приблизилась к Верперу с протянутыми руками.
     -- Чем смогу я отблагодарить вас, мой  друг?  --  спросила  она.  --  И
подумать только, что  я сегодня едва не поверила гнусной лжи этого мерзавца,
когда он говорил мне о вашем вероломстве и о вашем прошлом. Я должна была бы
знать, что белый человек  и джентльмен не мог  не быть  защитником  женщины,
принадлежащей к одной с ним расе, среди опасностей этой дикой страны.
     Руки Верпера  бессильно повисли. Он  стоял, глядя на  нее, и не находил
слов для ответа. Ее доверие совершенно обезоружило его.
     Тем временем  в лагере арабы разыскивали,  кто стрелял. Часовые, снятые
Мохамет-Беем с их  поста, первые подали мысль осмотреть палатку пленницы. Им
пришло в голову, что женщина, защищаясь, могла убить их предводителя.
     Верпер  услышал,  что   сюда  идут  люди.  Если  в  нем  увидят  убийцу
Мохамет-Бея -- его ждет смерть.  Свирепые,  жестокие  разбойники разорвут на
части христианина, осмелившегося  пролить  кровь их предводителя.  Он должен
был найти какое-нибудь объяснение и помешать им увидеть труп Мохамет-Бея.
     Вложив  револьвер в кобуру, он быстро вышел из палатки и очутился лицом
к лицу с приближавшимися людьми. Ему удалось заставить себя улыбнуться, и он
с улыбкой вытянул руку, преграждая им дорогу.
     -- Женщина  сопротивлялась, -- сказал он, -- и Мохамет-Бей был вынужден
выстрелить в нее. Она не убита, а  лишь слегка ранена. Вы можете вернуться к
себе. Мы с Мохамет-Беем останемся подле пленницы.
     Он  повернулся  и вошел в палатку,  а  разбойники, удовлетворенные этим
объяснением, вернулись к своему прерванному сну.
     Когда Верпер снова очутился подле Джэн Клейтон, им руководили намерения
уже совсем  не  те, которые  за  десять минут до  этого подняли его  с ложа.
Возбуждение, пережитое им во время  его схватки с Мохамет-Беем, и опасность,
угрожавшая ему со стороны арабов, охладили пылкую страсть, во власти которой
он находился, когда впервые вошел в палатку.
     Но другое, новое чувство  закралось в  душу бельгийца.  Как бы низко ни
пал человек, чувства рыцарства и чести,  если только они когда-нибудь были в
его сердце, не  могут окончательно заглохнуть в  нем;  Альберт Верпер  давно
забыл  о рыцарстве и чести, но совершенно бессознательно Джэн Клейтон задела
давно замолкнувшую струну, и она отозвалась глубоко в сердце дезертира.
     Теперь,  впервые  за все время, он постиг, как безнадежно  мрачно  было
положение прекрасной пленницы, и впервые осознал всю глубину своего падения.
     Слишком много гнусности и подлости  лежало на его совести, чтобы он мог
надеяться  когда-нибудь  искупить  все  свои проступки. Но в  первом  порыве
раскаяния он искренне желал исправить, насколько  это будет в его силах,  то
зло, которое причинила этой милой, нежной женщине его безграничная жадность.
     Он  стоял молча,  погруженный в раздумье, и как  будто прислушивался  к
удалявшимся шагам арабов. Джэн Клейтон прервала его размышления.
     --  Что мы будем  делать теперь? -- спросила она.  -- Утром  труп будет
обнаружен. Они убьют вас, когда узнают.
     Верпер ответил  не  сразу. Несколько  мгновений  он думал, потом быстро
повернулся к женщине.
     --  У меня есть план! -- воскликнул  он. --  Для  его выполнения от вас
потребуется много  храбрости и самообладания. Но вы уже доказали, что  у вас
есть и то, и другое. Хватит ли у вас сил еще на одно испытание?
     -- Я готова на все, лишь бы бежать отсюда, -- отвечала она с улыбкой.
     -- Вы должны притвориться мертвой, --  пояснил он.  -- Я  вынесу вас из
лагеря. Я объясню часовым,  что  Мохамет-Бей приказал мне унести ваш труп  в
джунгли.  Это  на  первый  взгляд  странное  приказание я  объясню  тем, что
Мохамет-Бей питал к вам безумную  страсть и так раскаивался в  том, что убил
вас,  что  не  в  силах   был   больше  выносить  укоров  совести  при  виде
безжизненного тела.
     Движением руки  Джэн Клейтон остановила его.  Улыбка промелькнула на ее
губах.
     -- Да вы  лишились рассудка! -- воскликнула она. -- Неужели вы думаете,
что часовые поверят этой нелепой сказке?
     -- О, вы не знаете их! -- отвечал он. -- Несмотря на суровую  внешность
этих закоренелых преступников, в каждом из них  есть романтическая жилка.  И
эту жилку вы найдете у самых грубых, жестоких людей.  Это чувство романтизма
толкает  людей к дикой жизни  преступлений и разбоя. Не  беспокойтесь,  наша
хитрость удастся. Джэн Клейтон пожала плечами.
     -- Что же, попробуем, -- проговорила она. -- Ну, а потом что же?
     -- Я спрячу вас в джунглях, -- продолжал бельгиец, --  а утром приду за
вами один и приведу с собой двух лошадей.
     --  Но как объясните  вы смерть Мохамет-Бея? --  спросила  она.  -- Она
будет обнаружена прежде, чем вам удастся скрыться отсюда утром.
     --  Я не стану  объяснять  этого, -- ответил Верпер. -- Мохамет-Бей сам
объяснит это -- это мы предоставим ему. Вы согласны на риск?
     -- Да.
     -- Тогда  я сейчас принесу  вам оружие  и  патроны. И Верпер  вышел  из
палатки.
     Через минуту он вернулся со вторым револьвером и добавочным патронташем
вокруг пояса.
     -- Вы готовы? -- спросил он.
     -- Вполне готова, -- отвечала молодая женщина.
     -- Тогда лягте ко мне на левое плечо. И Верпер опустился на колени.
     -- Так,  -- сказал  он, поднимаясь на ноги. --  Теперь  свесьте  руки и
ноги, а также голову совершенно свободно, чтобы они  болтались. Помните, что
вы мертвы.
     В  следующий момент бельгиец уже проходил по лагерю  с телом женщины на
плече. Ограда из колючих растений окружала лагерь,  охраняя его от нападения
диких зверей. Двое часовых мерно шагали при ярком  свете костра. Один из них
заметил приближение Верпера.
     -- Кто ты такой? -- крикнул он. -- Что несешь ты на плече?
     Верпер спустил  капюшон своего бурнуса, чтобы  часовой мог  видеть  его
лицо.
     --  Это труп женщины, -- пояснил  он. -- Мохамет-Бей просил меня унести
его в джунгли, потому что он  не может  смотреть на лицо той, которую любил.
Необходимость  заставила его убить ее. Он  жестоко  страдает,  он совершенно
безутешен. Я с трудом удержал его от самоубийства.
     На  плече  говорящего Джэн,  перепуганная,  неподвижная,  ждала  ответа
араба.  Конечно,  он  рассмеется  и  не  поверит  этой  глупой  сказке.  Они
догадаются  о хитрости,  к  которой  прибегнул г.  Фреко,  и  тогда  они оба
погибли. Она уже думала о том, чем она сможет помочь своему спасителю, когда
через секунду он вступит в борьбу с часовыми.
     В это время она услышала голос араба, отвечавшего г. Фреко.
     --  Ты  пойдешь  один,  или  может быть  разбудить  кого-нибудь,  чтобы
проводить тебя? -- спросил араб,  и в голосе  его  не слышалось ни малейшего
удивления  по  поводу  того,  что  в характере  Мохамет-Бея  так  неожиданно
обнаружились нежность и чувствительность.
     -- Я пойду один, --  ответил  Верпер и мимо  часового  прошел  в  узкое
отверстие заграждения.
     Несколько минут спустя он уже  углублялся в джунгли  со своей ношей  и,
когда стволы деревьев скрыли от него  пламя лагерного костра, он остановился
и спустил ее на землю.
     -- Шш-шш, -- прошептал он, видя, что она хочет заговорить, и, отведя ее
еще немного глубже в лес, остановился под большим развесистым деревом. Здесь
он опоясал ее патронташем  и дал  ей револьвер,  помог  ей  вскарабкаться на
нижние ветви дерева.
     -- Завтра утром, -- прошептал он, -- как только мне удастся улизнуть от
них, я вернусь за  вами. Будьте мужественны,  леди Грейсток! Нам еще удастся
спастись.
     -- Благодарю вас, -- ответила она тихо. -- Вы были очень храбры и очень
добры ко мне.
     Верпер  не ответил, и ночная мгла скрыла  краску  стыда,  залившую  его
щеки. Он торопливо повернулся и направился назад к лагерю. Часовой со своего
поста  видел, как  бельгиец  вошел в  свою палатку, но  он не видел, как тот
ползком вылез из-под задней стены и подкрался осторожно к палатке, в которой
раньше находилась пленница и где сейчас лежало мертвое тело Мохамет-Бея.
     Приподняв задний край палатки, Верпер пролез внутрь и подполз к  трупу.
Не  медля ни минуты, он схватил  кисти рук мертвеца и потащил тело за собой.
Ползком он вышел наружу  и,  подкравшись к боковой стенке палатки, в течение
нескольких минут оглядывал лагерь: никто не следил за ним.
     Вернувшись к трупу,  он  взвалил его к себе на плечи и быстро перебежал
через открытое место, разделявшее палатку пленницы от палатки Мохамет-Бея. У
шелковой завесы палатки он остановился, опустил свою тяжелую ношу на землю и
притаился, неподвижно прислушиваясь.
     Убедившись наконец, что никто его не видел, он нагнулся, приподнял полу
палатки  и вполз вовнутрь, волоча за собой  бесчувственный предмет,  который
когда-то  был  Мохамет-Беем.  Он  уложил  труп в постель Мохамет-Бея и  стал
рыться  в  темноте,  разыскивая револьвер  араба. Найдя его,  он  вернулся к
постели, стал на колени перед грудой одеял и ковриков,  просунул правую руку
с  револьвером под  одеяла  и  левой  плотно обернул ее  несколькими  слоями
толстой ткани. Потом он нажал курок и одновременно с этим закашлялся.
     Заглушенный  выстрел  за  звуками   кашля  не  мог  быть  услышан  даже
непосредственно  за стеной палатки.  Верпер  был доволен.  Злорадная  улыбка
появилась на его губах, когда он вытащил револьвер из-под одеяла и осторожно
всунул  его в правую руку  мертвеца, поместив три пальца  вокруг рукоятки, а
указательный  прижав  к  курку.  Потом  он  привел  в  порядок  разбросанные
покрывала  и вышел  из палатки тем же  путем, как и вошел, спустив за  собой
шелковую полу и прикрепив ее, как она была раньше.
     Подойдя к палатке пленницы, он и тут спустил заднюю полу, чтобы не было
видно,  что  кто-то входил и  выходил  отсюда.  Затем  он вернулся  к  себе,
прикрепил к колку полотно палатки и кинулся на постель.
     На следующее утро он был разбужен криком раба Мохамет-Бея.
     -- Скорее, скорее! -- Мохамет-Бей лежит мертвый в своей палатке, он сам
убил себя.
     Верпер вскочил с постели, на лице его выражался испуг. Но при последних
словах  чернокожего он  облегченно вздохнул, и  испуг  на лице его  сменился
улыбкой.
     -- Я иду! -- крикнул он и, натянув сапоги, вышел из палатки.
     Взволнованные  арабы и негры  со  всех концов лагеря бежали  к шелковой
палатке Мохамет-Бея.  Когда Верпер вошел в  нее, толпа  арабов стояла вокруг
трупа своего начальника.
     Протолкавшись через толпу, Верпер подошел к  трупу. С минуту  он  молча
вглядывался в мертвеца, потом повернулся к арабам.
     --  Кто сделал это?  -- крикнул  он.  В голосе  его слышались угроза  и
обвинение. -- Кто убил Мохамет-Бея?
     И в ответ раздался целый хор возмущенных голосов.
     -- Мохамет-Бей не был убит, -- кричали они. -- Он сам убил  себя. Аллах
и вот это -- наши  свидетели! И они указали  на  револьвер в руке  мертвеца.
Вначале  Верпер симулировал недоверие, но потом дал себя все-таки уговорить,
что  Мохамет-Бей  покончил  самоубийством,  раскаиваясь  в  убийстве  горячо
любимой женщины.
     Верпер  собственноручно  обернул  покрывала  вокруг   трупа,   стараясь
спрятать места, обгоревшие во время  выстрела. Шесть чернокожих вынесли труп
на  поляну  и  опустили его в  неглубокую могилу, выкопанную  перед лагерем.
Когда  комья  земли  стали  падать вниз  на  одеяла,  обернутые  вокруг тела
Мохамет-Бея,  еще один вздох  облегчения вырвался из груди Верпера: его план
удался лучше, чем он предполагал.
     Со   смертью   Ахмет-Зека   и  Мохамет-Бея  разбойники   остались   без
предводителя  и после  короткого совещания решили вернуться на север к своим
племенам.
     Узнав, в  каком направлении они поедут, Верпер заявил, что он поедет на
восток к морю. Разбойники не знали ничего о сумочке Верпера, и так как они в
нем  сейчас совершенно не нуждались, они ничего не  имели против того, чтобы
он шел своей дорогой.
     Наблюдая  за  отъездом  арабов, Верпер остановил  свою  лошадь  посреди
поляны. Он благодарил бога, что наконец ускользнул из их цепких лап.
     Когда топот  их  коней замер в  отдалении, Верпер  повернул свою лошадь
направо и поехал к тому месту, где он накануне оставил леди Грейсток.
     Подъехав к дереву, он остановился и радостным голосом крикнул наверх:
     -- С добрым утром!
     Но ответа не последовало. Верпер тщетно вглядывался в густую листву. Он
слез  с  лошади и взобрался на дерево, откуда ему  были  видны  все  верхние
ветви. Дерево было пусто -- Джэн Клейтон исчезла.
     XXII
     СОЗНАНИЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ К ТАРЗАНУ
     Когда  Тарзан  перебирал  камешки,  брошенные  Ахмет-Зеком,  его  мысли
нечаянно  вернулись к  груде  желтых слитков, из-за которых  так ожесточенно
бились арабы и абиссинцы.
     Что  было  общего  между  этой  грудой  грязного  металла  и  красивыми
сверкающими  камешками, которые раньше  наполняли его сумку? Что  такое  был
этот металл? Откуда  он появился? Какая мучительная неясная мысль  все время
преследовала  его? Что значило то  смутное  воспоминание, почти уверенность,
что эта  груда  слитков имела  какое-то  отношение к его прошлому  и что она
принадлежала ему?
     Что было  в  его  прошлом?  Он  покачал  головой.  Бледные  картины его
детства,  проведенного среди обезьян, медленно проходили в  его памяти, а за
ними  следовала странная путаница лиц,  фигур и событий,  которые  как будто
никакого  отношения не  имели к  Тарзану из  племени  обезьян,  а  между тем
казались ему знакомыми.
     Медленно  и мучительно  восстанавливалась  его память по мере того, как
поврежденный мозг заживал благодаря прекрасному кровообращению.
     Впервые за долгое время образы, появлявшиеся в его сознании, показались
ему близкими и знакомыми; но он не мог ни водворить их на места, которые они
занимали в его прошлой жизни, ни назвать их по именам.
     Особенно часто в смутных воспоминаниях больного  мозга  появлялся образ
прекрасной самки. Кто была она? Кем была она Тарзану из племени обезьян? Ему
казалось что он ее когда-то видал на том самом месте, где абиссинцы откопали
эту груду золота; но только тогда окружающая местность была совсем другой.
     Там  было одно строение... нет, там  было  много строений... и там были
плетни, живые изгороди и цветы. Тарзан наморщил  лоб: он  был озадачен. Один
момент ему  уже казалось, что  он нашел объяснение всему этому, и вдруг  вся
картина побледнела, словно подернулась дымкой, и на ее месте появилась сцена
в джунглях: голый белый юноша, танцующий в кругу диких волосатых обезьян.
     Тарзан покачал головой и вздохнул. Почему он не мог вспомнить этого? Он
во  всяком  случае был  убежден,  что груда золота, место,  где  оно лежало,
нежный аромат все время ускользавшей от него самки, образ белой женщины и он
сам были каким-то образом неразрывно связаны между собой, и что прошлое было
связующим звеном между ними.
     Но  если в его воспоминаниях женщина  была  неразрывно  соединена с тем
местом,  то где же было и искать или  ждать ее, как  не там? Тарзан пойдет и
поищет ее.  Он привесил  пустую сумочку через плечо и по верхушкам  деревьев
направился назад к равнине.
     На опушке леса он встретил арабов, отправлявшихся на поиски Ахмет-Зека.
Спрятавшись,  он  дал им  пройти  и Потом  продолжал свой путь  к обгоревшим
развалинам Дома.
     Во  время своего  путешествия через  равнину он наткнулся на  небольшое
стадо  антилоп,  которое  паслось  на  полянке,  со всех  сторон  защищенной
кустами. Обстоятельства благоприятствовали охоте. В течение получаса  Тарзан
выслеживал жирную  годовалую антилопу -- и наконец одним прыжком подскочил к
ней и уложил  своим охотничьим ножом. Солнце уже склонялось к западу,  когда
Тарзан  уселся   возле  своей  жертвы,  чтобы  насладиться  плодами   своего
искусства, своей хитрости и силы. Утолив голод, он поднялся  и направился по
тропинке к  реке. Когда он напился,  ночь уже спустилась над равниной, а  он
был еще  на  расстоянии  полуверсты от того  места, где  лежала груда желтых
слитков и  где он надеялся найти  таинственную женщину или хоть какое-нибудь
указание на ее местонахождение.
     В глазах  обитателей джунглей  время не имеет определенного значения, и
торопливость, когда  она  не вызывается  ужасом, гневом или голодом, для них
вещь  глубоко  ненавистная.  Поэтому  завтра  --  а  впереди  был   длинный,
бесконечный  ряд  этих  "завтра"  --  будет  не  менее пригодно для  поисков
Тарзана, чем сегодня, и кроме того он устал и хотел спать.
     Он расположился  на ночь на ближайшем дереве  и  заснул глубоким  сном,
убаюканный хором диких голосов преследователей и преследуемых. Утром голод и
жажда разбудили его. Он слез с дерева и направился к реке, к  месту водопоя.
Приблизившись  к реке, он  увидел, что лев  Нума предупредил  его.  Огромный
зверь стоял у  места водопоя  и с жадностью лакал воду. Услышав шаги Тарзана
на тропинке позади себя, он поднял голову и через плечо взглянул на дерзкого
нарушителя его  спокойствия. Он  глухо зарычал; но Тарзан,  догадавшись, что
лев явился на водопой уже после завтрака, лишь немного отклонился с тропинки
и вышел к реке в другом месте, в нескольких ярдах от бурого хищника. Он стал
на четвереньки  и  погрузил  лицо в прохладную воду. С минуту лев смотрел на
человека; потом повернул  голову  к воде  и  продолжал  прерванное  занятие.
Человек  и  зверь утоляли  жажду,  стоя  почти рядом,  и  со  стороны  могло
показаться, что каждый из них забыл о присутствии другого.
     Нума  окончил  первым.  Подняв  голову,  он  устремил  свой  взгляд  на
противоположную сторону  реки с  той пристальностью, которая  характерна для
животных  этой  породы. Он стоял  совершенно неподвижно, и,  если бы  легкий
ветерок не играл его гривой, его можно было бы принять за статую, вылитую из
золотой бронзы.
     Глубокий вздох вылетел  из могучих легких.  Массивная  голова  медленно
повернулась  и  желтые  глаза  остановились   на  человеке.  Волосатая  губа
поднялась  вверх, обнажив  желтые  клыки. Царь  зверей снова  предупреждающе
зарычал  и,  величественно  повернувшись,   зашагал  по  тропинке  к  густым
тростникам.
     Тарзан из племени  обезьян  продолжал пить, но  краем глаза  следил  за
каждым движением зверя, пока тот  не скрылся из виду. Тогда чуткое ухо стало
прислушиваться к движениям хищника.
     Тарзан  окунулся  в  прохладные   струи,  позавтракал  яйцами,  которые
случайно  нашел в тростниках, и пошел вверх по реке к  развалинам  дома, где
вчера была навалена груда слитков.
     Велико было его изумление и огорчение, когда, подойдя к месту вчерашней
битвы,  он  увидел, что желтые слитки исчезли.  На земле, истоптанной ногами
людей  и  копытами лошадей, нельзя было  найти никаких следов. Слитки словно
испарились в воздух.
     Человек-обезьяна  не знал, что  теперь делать,  куда  пойти. Ничего  не
говорило о том, что самка  была здесь. Слитки исчезли, и если между самкой и
слитками была какая-нибудь связь, казалось бессмысленным ждать ее здесь, раз
слитки были унесены куда-то в другое место.
     Все исчезло:  красивые камешки, желтый  металл,  самка, его собственные
воспоминания.  Тарзан был недоволен, Тарзану  все опротивело  и  надоело. Он
вернется в джунгли  и отыщет Чолка. И он повернул  обратно к  лесу. Он бегом
направлялся к джунглям  и  на опушке  с проворностью  обезьяны взобрался  на
деревья.
     Он  шел  вперед  без  определенной цели,  радуясь  своей неограниченной
свободе  и надеясь наткнуться на следы Чолка или самки. Он не разыскивал их,
но был бы рад их встретить.
     Два  дня  бродил  он таким  образом по лесу. Ел, пил и спал, когда того
требовал его организм,  убивал, когда иссякали запасы, и нимало не заботился
о будущем. На третий день  утром до ноздрей его донесся слабый запах  следов
лошади  и   человека.  Не  медля  ни  минуты,  он  переменил  направление  и
потихонечку по ветвям деревьев  стал двигаться в ту сторону,  откуда донесся
запах.
     Скоро  он увидел одинокого  всадника,  ехавшего на  восток. В первый же
момент зрение подтвердило то, что  обоняние только подозревало: всадник  был
тот  самый человек,  который  украл его  камешки. Гневный огонек появился  в
серых  глазах  человека-обезьяны.  Он  спустился  на  нижнюю  ветку  и  стал
продвигаться вперед над самой головой Верпера.
     Один быстрый прыжок, и Верпер почувствовал, как что-то тяжелое упало на
круп  его  перепуганной лошади. Лошадь  захрапела и бросилась вперед.  В это
время стальные руки обвились вокруг  всадника. Он  и моргнуть не успел,  как
его стащили  с седла, и через секунду он уже лежал поперек тропинки, и голый
гигант придавил ему грудь коленом.
     Верпер с первого взгляда узнал Тарзана, и лицо его покрылось мертвенной
бледностью. Стальные пальцы сжимали его горло. Он пытался крикнуть, просить,
умолять, но жестокие пальцы не дали ему говорить.
     -- Где красивые камешки? -- кричал человек, сидевший  на его груди.  --
Что вы сделали с красивыми камешками? С красивыми камешками Тарзана?
     Пальцы  вокруг  его горла  разжались,  чтобы  позволить  ему  ответить.
Некоторое время Верпер задыхался от кашля.
     Наконец он овладел собой и заговорил:
     -- Араб Ахмет-Зек украл их у меня! Он заставил  меня отдать ему сумочку
и камешки.
     -- Я видел это, -- ответил Тарзан, -- но камешки в сумке были совсем не
те! Это были только  такие камешки, которые покрывают дно и берега рек. Даже
арабу они были не нужны, потому что он с гневом отшвырнул их, когда поглядел
на них. Нет, мне нужны мои хорошие камешки. Где они?
     -- Я  не знаю, я не  знаю! -- кричал Верпер. --  Я отдал их Ахмет-Зеку,
потому что иначе  он  убил бы меня. Через несколько  минут он  последовал за
мной  по тропинке,  хотя и обещал больше меня  не трогать, и  я  выстрелил и
застрелил его. Я обыскал  его, но не нашел у него сумочки, и, хотя я обыскал
потом джунгли, я и там не нашел ее.
     --  Я  нашел ее, говорю я  вам! --  заревел Тарзан, -- я нашел камешки,
которые  Ахмет-Зек  отбросил с презрением.  Это не были камешки Тарзана.  Вы
спрятали их. Скажите мне, где они, или я убью вас!
     И загорелые пальцы еще сильнее сжали горло бельгийца.
     Верпер старался высвободиться.
     -- Боже  мой, лорд  Грейсток! -- с  трудом прохрипел он. --  Неужели вы
совершите убийство из-за горсточки камней?
     Пальцы  Тарзана разжались,  удивление и недоумение выразились  в  серых
глазах
     -- Лорд Грейсток! -- повторил человек-обезьяна.  --  Лорд Грейсток! Как
это лорд Грейсток? Где я слышал это имя прежде?
     -- Да ведь вы же сами лорд Грейсток! -- воскликнул бельгиец. -- Вы были
ушиблены осколком  скалы в туннеле Опара  во время  землетрясения. Вы пришли
туда с вашими черными вазири  за золотыми слитками  из подземной комнаты. От
ушиба  вы утратили  память.  Вы Джон Клейтон,  лорд  Грейсток:  разве вы  не
помните?
     -- Джон Клейтон,  лорд Грейсток, -- повторил Тарзан. Несколько минут он
молчал и  сосредоточенно думал. Он провел дрожащей  рукой по лбу, и  вдруг в
глазах  его  засветилась искорка  понимания.  Забытое  имя разбудило смутные
воспоминания,  так   мучительно  преследовавшие  Тарзана.   Человек-обезьяна
отпустил горло бельгийца и вскочил на ноги.
     -- Джэн!  -- крикнул  он  и неожиданно  повернулся  к бельгийцу. -- Моя
жена?  --  спросил  он.  -- Что сталось с ней? Все  мое имение разрушено. Вы
имели  какое-то отношение ко всему этому. Вы пошли за мной в Опар, вы украли
драгоценности, которые я считал просто красивыми камешками. Вы подлец и вор!
Не старайтесь разубедить меня.
     -- Он хуже, чем вор, -- произнес спокойный голос позади них.
     Тарзан  с удивлением обернулся. На тропинке в нескольких шагах  от него
стоял высокий человек в военной форме. За ним стояло несколько черных солдат
в форме свободного штата Конго.
     -- Он -- убийца,  сэр! -- продолжал офицер. -- Я давно разыскивал  его,
чтобы предать суду за убийство старшего офицера.
     Верпер  вскочил  на ноги бледный, трясущийся от  ужаса. Судьба все-таки
настигла его, выискала его в глухих, непроходимых джунглях!  Он инстинктивно
устремился вперед, чтобы бежать,  но Тарзан из племени обезьян протянул руку
и схватил его за плечо.
     -- Подождите! -- сказал человек-обезьяна  своему пленнику.  -- Вы нужны
этому господину и мне  тоже. Когда я расправлюсь с вами, он  сможет получить
вас. Скажите мне, что стало с моей женой.
     Бельгийский  офицер с  любопытством оглядывал этого почти голого белого
гиганта. Странный контраст представляли примитивный наряд и вооружение с той
легкостью и беглостью, с которой этот человек говорил по-французски.
     Первое говорило о низшей, второе -- о высшей ступени культуры. Он никак
не мог  определить  социальное положение  этого  странного существа; но  ему
совершенно не нравился тот тон,  с  каким  этот  молодец собирался  дать ему
знать, когда он сможет овладеть пленником.
     -- Простите меня, --  проговорил он, выступая вперед и опуская  руку на
другое плечо  Верпера, -- но этот человек, -- мой арестант.  Он должен пойти
со мной.
     -- Он пойдет  с вами,  когда я сведу с ним  счеты,  -- спокойно ответил
Тарзан.
     Офицер повернулся  и сделал знак солдатам,  стоявшим на тропинке позади
него.
     Кучка  чернокожих  быстро подскочила  к  ним и окружила  Тарзана  и его
пленника.
     -- Закон и сила на моей стороне! -- заявил офицер. -- Не будем спорить.
Если у вас есть личные счеты с этим человеком, вы можете пойти вместе с нами
и в общем порядке подать на него жалобу в авторитетный суд.
     -- Ваши законные права весьма сомнительны, друг мой, -- ответил Тарзан,
-- и ваше приказание имеет только  кажущуюся, а  не  действительную силу. Вы
осмелились вступить на британскую  территорию с вооруженными людьми. Кто дал
вам  право на такое вторжение?  Где бумаги,  уполномочивающие  вас  на арест
этого человека? И откуда у  вас  уверенность,  что я не  могу привести  сюда
вооруженную силу,  которая  воспрепятствует  вашему  возвращению в свободный
штат Конго?
     Офицер потерял терпение.
     -- Я не намерен вступать в переговоры с  голым дикарем, -- закричал он.
-- Если вы  не  хотите сами пострадать, не вмешивайтесь в мои дела. Сержант,
возьмите арестованного!
     Верпер прижал губы к уху Тарзана.
     -- Не отдавайте  меня им, я покажу вам место, где я прошлой ночью видел
вашу жену, -- прошептал он. -- Она не может быть далеко отсюда.
     Солдаты   по  знаку   своего  сержанта  приблизились,  чтобы   схватить
дезертира. Тарзан схватил Верпера,  поднял его одной рукой, как он поднял бы
мешок муки, и прыгнул вперед, пытаясь прорваться сквозь кольцо окружавших их
солдат.  Кулаком правой руки он ударил по лицу ближайшего солдата и отбросил
его  назад в толпу его товарищей. Он вырывал  винтовки  из рук тех,  которые
преграждали ему дорогу, и черные солдаты падали направо и налево под могучим
натиском человека-обезьяны.
     Чернокожие  так  плотно  окружили его,  что  не  решались  стрелять  из
опасения  ранить  кого-нибудь из своих. Тарзан протолкался сквозь их толпу и
готов  был  уже бежать  в непроходимые  дебри джунглей, как один из  солдат,
подкравшись сзади, нанес ему тяжелый удар ружьем по голове. Тарзан упал, и в
следующий момент с дюжину черных солдат уже сидели на нем. Когда он очнулся,
он увидел, что  крепко  связан --  точно так же, как и  Верпер.  Бельгийский
офицер,  довольный  тем, что его  погоня увенчалась успехом, сразу  пришел в
хорошее  настроение.  Он  подтрунивал над  арестованными, говоря, что сам не
рассчитывал на такую быструю и легкую  победу. Но от  Тарзана ему не удалось
добиться ответа; зато Верпер был очень разговорчив и громко  высказывал свое
возмущение. Он  уверял,  что Тарзан  --  английский лорд, но  офицер  только
рассмеялся,  услышав  это,  и  посоветовал  своему  пленнику  приберечь свое
красноречие для оправдания себя перед судом.
     Как  только Тарзан пришел в себя и обнаружилось, что повреждение его не
серьезно,  арестанты были  окружены, и весь  отряд двинулся по направлению к
пограничной линии свободного штата Конго.
     К  вечеру  отряд  остановился  у  реки,  расположился  лагерем  и  стал
приготовлять  ужин.  Из густой листвы  недалеких джунглей пара  диких глаз с
напряженным  вниманием  следила  за  деятельностью   черных  солдат.  Из-под
нахмуренных бровей эти глаза наблюдали за тем, как устраивалось заграждение,
раскладывались костры и приготовлялся ужин.
     Тарзан и Верпер лежали связанные  за грудой походных ранцев. Когда ужин
был готов, охранявший их солдат приказал им встать и подойти к огню.
     Когда  гигантский   человек-обезьяна   поднялся,  выражение   удивления
появилось  в  глазах  существа, сидевшего  на дереве  в  джунглях, и  глухой
гортанный  звук  слетел  с  его  губ.  Тарзан  моментально насторожился,  но
ответный  крик  замер у  него  на  губах:  Тарзан  боялся вызвать подозрение
солдат.
     Вдруг его осенила блестящая мысль. Он повернулся к Верперу:
     -- Я сейчас  обращусь к вам громко на  языке, которого вы не понимаете.
Сделайте  вид,  что вы внимательно прислушиваетесь к моим словам, и время от
времени бормочите что-нибудь  такое, что могло бы казаться ответом на том же
языке. Наше спасение зависит от того, как вы справитесь с вашей задачей.
     Верпер кивнул головой в знак согласия, и  тотчас же Тарзан заговорил на
странном  наречии, которое  с одинаковым успехом  могло быть сравнено с лаем
собаки и болтовней мартышки.
     Солдаты  с удивлением посмотрели на человека-обезьяну. Некоторые из них
рассмеялись,  некоторые отодвинулись  от  него в  суеверном  страхе.  Офицер
приблизился  к  арестованным  и  остановился  позади  них,   с  интересом  и
любопытством прислушиваясь к этому странному языку. Когда Верпер пробормотал
в ответ какую-то чепуху, он не выдержал и,  подойдя поближе  к ним, спросил,
на каком языке они говорят.
     Судя по разговорам, которые офицер вел со своими арестованными во время
перехода, Тарзан догадывался приблизительно о степени  его образованности и,
руководствуясь этим, объявил, что они говорили по-гречески.
     -- О, я так и думал! -- ответил офицер. -- Но с  тех пор, как я  изучал
его,  прошло столько лет, что я не был уверен. В будущем, однако, я очень бы
просил вас изъясняться на языке более мне знакомом.
     Верпер отвернулся, чтобы скрыть усмешку, и прошептал:
     --  Что  ж!  Он  принял это за  греческий --  и  прекрасно! Но  один из
чернокожих солдат пробормотал своему товарищу:
     -- Я уже слышал эти звуки раньше. Однажды ночью я заблудился в джунглях
и  слышал, как  волосатые люди на  деревьях разговаривали между собой, и  их
слова были похожи  на слова этого белокожего.  Лучше бы нам было не находить
его. Он не  человек, он --  злой дух, и над  всеми нами стрясется несчастье,
если мы не отпустим его! И негр  с  ужасом  посмотрел в  черные джунгли. Его
товарищ нервно рассмеялся  и  подошел к группе солдат, чтобы рассказать им с
вариациями  и преувеличениями  то,  что  он  слышал. Через полчаса  личность
великана-пленника  была окружена целой легендой о  черной  магии и внезапных
таинственных смертях.
     А далеко  в окутанных ночной мглою джунглях волосатое  человекоподобное
существо  по  ветвям  деревьев  неслось  на  юг по  какому-то  таинственному
поручению.
     XXIII
     УЖАСНАЯ НОЧЬ
     Джэн  Клейтон  сидела  в  ветвях дерева, где оставил  ее  Верпер,  и ей
казалось, что эта долгая ночь никогда не кончится. Но наконец взошло солнце,
и  через час после  восхода  на тропинке показался одинокий всадник.  Сердце
молодой женщины вновь наполнилось надеждой.
     Просторный бурнус и широкий капюшон скрывали лицо и фигуру всадника; но
Джэн  хорошо  знала, что  это  г.  Фреко: ведь и он носил арабский костюм, а
кроме него никто не знал, что она здесь, и только он мог прийти за ней.
     То, что она видела, рассеяло страхи бессонной  ночи; но она многого  не
видела.  Она не  видела  ни  темного лица  под  белым  капюшоном, ни колонны
смуглолицых всадников,  медленно ехавших  за поворотом  тропинки  следом  за
своим предводителем.
     Наклонившись    вперед,    она    радостным    криком    приветствовала
приближающегося  всадника. При  первом ее слове человек взглянул вверх; Джэн
Клейтон увидела темное лицо Абдул-Мурака и в  ужасе отпрянула назад, но было
поздно.  Он уже видел ее и  теперь крикнул ей, чтобы  она спустилась. Она не
хотела  спускаться,  но  когда отряд темных  кавалеристов подъехал к  своему
начальнику, и по его приказанию один  из солдат  стал  взбираться на дерево,
чтобы стащить ее  вниз,  она  увидела, что сопротивление  будет  бесполезно.
Тогда  Джэн  медленно спустилась  на  землю  и, подойдя  к абиссинцу, во имя
человеколюбия и справедливости просила отпустить ее.
     Рассерженный  своим  недавним  поражением,  потерей золота  и  бегством
пленников, Абдул-Мурак менее всего был склонен сдаться на мольбы женщины.
     Разжалование,  а  может  быть  и  смерть ждали  его  дома за  неудачи и
несчастья, постигшие его.  Но хороший подарок мог смягчить гнев Менелика,  и
уж,  конечно, этот  нежный  цветок чужой  расы  будет принят  императором  с
большой благосклонностью.
     Когда  Джэн  Клейтон  окончила свою речь,  он кратко ответил, что готов
оказать ей покровительство, но что он должен отвести ее к своему повелителю.
     Молодой  женщине  незачем   было  спрашивать,  на  что  она  нужна  его
императору, и снова погасла надежда в ее душе. Она покорно дала поднять себя
в седло позади одного  из солдат  и под  новым конвоем стала  продвигаться к
тому, что теперь уже казалось ей неизбежной судьбой.
     В битве с разбойниками  Абдул-Мурак потерял  своих проводников. Сам  он
был  совершенно  незнаком  с местностью и сбился  с  дороги. Поэтому,  после
своего  бегства с поля  битвы, он очень мало подвинулся на  север. Сейчас он
направляется  на запад в надежде  наткнуться на какую-нибудь деревню, где он
мог бы найти проводников. Но, когда наступила ночь, он был так же  далек  от
своей цели, как и на заре.
     Унылые, павшие духом, мучимые голодом и жаждой, абиссинцы расположились
лагерем  в  дикой  чаще  джунглей. Львы,  привлеченные лошадьми, дико рычали
подле тернистого  заграждения, и  гул  их  диких голосов сливался с  ржаньем
насмерть перепуганных  коней.  Ни  люди, ни  звери  не могли  заснуть. Число
часовых было  удвоено, не  столько  на  случай нападения  львов, сколько для
поддерживания костров, которые были лучшей  защитой  от львов, чем тернистое
заграждение.
     Было  около полуночи,  но Джэн Клейтон, несмотря  на бессонницу прошлой
ночи,  не могла даже задремать. Предчувствие несчастья, словно черный полог,
висело  над  лагерем. Храбрые  воины  абиссинского  императора  нервничали и
волновались.  Абдул-Мурак  то и дело подымался  со своего ложа и  беспокойно
шагал  взад и  вперед  между  привязанными  лошадьми  и трещащими  кострами.
Молодая женщина видела его огромный силуэт на фоне яркого  пламени костров и
по его быстрым, нервным движениям поняла, что он боялся.
     Рычанье львов становилось все громче  и  яростнее; земля колебалась  от
невероятного  шума  и  рева.  Лошади  пронзительно ржали,  стараясь  порвать
сдерживавшие их  веревки.  Один из  солдат, более смелый, чем  его товарищи,
бросился  в  середину брыкающихся,  обезумевших от  страха  животных, тщетно
стараясь успокоить их.
     Огромный  лев, свирепый и бесстрашный, подскочил  к  самой ограде, ярко
освещенной  пламенем костров. Часовой поднял ружье и выстрелил, и  крошечный
свинцовый шарик навлек все силы ада на маленький лагерь.
     Пуля оставила глубокую болезненную борозду в боку зверя и привела его в
неописуемую ярость, но не лишила огромное тело его мощи и силы.
     Если  бы  лев не  был ранен,  то  колючие загромождения  и яркое  пламя
костров может быть отпугнули бы  его; но теперь боль и ярость заставили  его
забыть  об  осторожности,  и  с  громким  злобным  ревом  он  одним  прыжком
перескочил через барьер и очутился среди лошадей.
     Лошадь,  на  которую бросился лев,  отчаянно  ржала от  страха и  боли.
Несколько лошадей порвали свои  уздечки и бешено  метались по всему  лагерю.
Люди  вскочили  и бросились  к заграждениям  с ружьями  наготове, и вдруг из
джунглей  целое  стадо  львов,  ободренных  примером   товарища,  бесстрашно
бросилось на лагерь.
     По одиночке, по двое, по трое  перескакивали  они  через заграждение, и
маленькое  загороженное  пространство лагеря  наполнилось криками и  воплями
людей и ржаньем лошадей,  отчаянно  борющихся за свою жизнь с  зеленоглазыми
чудовищами джунглей.
     Когда первый лев бросился на лагерь,  Джэн  Клейтон вскочила на ноги, и
теперь  она  стояла,  пораженная  ужасом,  глядя на кровавую бойню, кипевшую
вокруг нее.  Мчавшаяся во  весь опор лошадь сбила ее с ног,  а через секунду
лев,  гнавшийся за другой  насмерть перепуганной  лошадью,  задел ее, и  она
снова упала на землю.
     Среди треска  ружейной пальбы  и рева  хищников  слышались стоны жертв,
схваченных обезумевшими при виде крови львами. Скачущие  хищники и мечущиеся
лошади мешали абиссинцам действовать совместными силами: каждый думал только
о себе  --  ив общей  схватке  беззащитная женщина была  совершенно  забыта.
Спастись было  невозможно.  Вокруг жужжали  наугад выпущенные  пули  солдат,
неслись  лошади, рыскали львы. Дьявольски хитрые, кровожадные хищники теперь
начинали плотным кольцом окружать людей и животных, оскалив  желтые  клыки и
выпустив  длинные,  острые  когти. Время  от  времени  львы кидались в  кучу
перепуганных  людей  и лошадей, и  иногда какая-нибудь лошадь, доведенная до
бешенства страхом  или болью, прорывалась сквозь кольцо, перескакивала через
заграждение  и  мчалась  в  джунгли.  Но  для мужчин и  для женщины не  было
спасения.
     Пораженная случайной пулей лошадь упала подле Джэн Клейтон; лев прыгнул
через тушу умирающего животного прямо на воина, стоявшего напротив.  Человек
поднял свое ружье и ударил  им по широкой голове Нумы, но в следующий момент
он был уже на земле, и хищник стоял на нем.
     Крича  от  ужаса,  солдат слабыми  кулаками колотил  лохматую  грудь  в
напрасном старании  оттолкнуть  от себя огромную кошку. Лев  опустил голову;
разверстая пасть с желтыми клыками закрылась над искаженным от  ужаса лицом,
и что-то захрустело в зубах хищника. И, повернув назад, он перешагнул  через
труп лошади и поволок за собою безжизненную окровавленную ношу.
     Джэн смотрела  на это широко  раскрытыми глазами.  Она видела, как лев,
спотыкаясь о  тело  своей  жертвы, прошел в  двух  шагах от  нее,  и, словно
прикованная, не могла оторвать от него глаз.
     Труп мешал льву  двигаться,  и это еще больше разъярило его. Он  злобно
тряс безжизненное  тело. Он  ворчал и рычал, и бросил наконец этот  предмет,
который стеснял его движения.  Он поднял голову и оглянулся в  поисках новой
жертвы,  на которой он мог бы  сорвать свою злобу. Его гневные желтые  глаза
остановились  на  женщине, щетинистые губы раскрылись, показывая  обнаженные
клыки. Ужасающий рев вырвался из дикой груди, и громадный  зверь пригнулся к
земле и приготовился прыгнуть на эту беззащитную жертву.
     ***
     Рано заснул лагерь, в котором лежали крепко связанные Верпер  и Тарзан.
Двое  чутких часовых  мерно шагали взад и  вперед, внимательно вглядываясь в
непроницаемую мглу джунглей.
     Тарзан  не спал. Тихо, но  мощно растягивал он веревки, связывавшие его
кисти. Мускулы напряглись под гладкой  загорелой кожей его плеч и  рук, жилы
на лбу раздулись от  силы напряжения. Одна веревка порвалась, другая, третья
-- и одна рука освободилась.
     Из джунглей  донесся глухой  гортанный звук, и человек-обезьяна застыл,
безмолвный  и  неподвижный как статуя. Его уши и ноздри сквозь  черную  мглу
старались уловить то, чего не могли разглядеть глаза.
     Опять раздался  таинственный  звук в густой листве за лагерем.  Часовой
внезапно остановился, пытаясь разглядеть что-нибудь  во мраке.  Волосы стали
дыбом на его голове. Он глухим шепотом окликнул своего товарища.
     -- Ты слышал? -- спросил он. Тот, дрожа, подошел поближе.
     -- Что слышал? -- спросил он.
     Снова повторился странный звук,  и  сейчас же в ответ  на него раздался
такой  же звук  из  лагеря.  Часовые прижались друг  к другу, вглядываясь  в
черную пустоту, откуда донесся голос.
     Деревья  склонялись над заграждением в противоположной  от них стороне.
Они не осмелились приблизиться туда. Они онемели  от страха и  не могли даже
разбудить своих товарищей -- и стояли, оцепеневшие от ужаса  в ожидании того
страшного, что должно было появиться из джунглей.
     Часовым  недолго пришлось  ждать. Что-то  большое,  темное  спрыгнуло с
дерева в лагерь. При виде этого  призрака один из  часовых пришел в себя. Он
громко закричал, чтобы разбудить  своих товарищей,  и,  подскочив к  костру,
подбросил в него охапку хвороста.
     Белый офицер и черные солдаты вскочили на ноги.  Пламя костра поднялось
высоко,  освещая  весь  лагерь,  и  проснувшиеся  люди  в  суеверном  страхе
отступили назад перед тем, что представилось их глазам.
     Десять  или  двенадцать  огромных  волосатых  чудовищ  показались   под
деревьями на  противоположном  конце лагеря.  Белый великан при помощи одной
освобожденной руки  поднялся на колени и кричал  что-то этим страшным ночным
посетителям на странном лающем языке.
     Верперу   удалось  сесть.  Он  тоже  видел  дикие  лица  приближающихся
человекоподобных и не знал, радоваться ему или пугаться. Огромные обезьяны с
ревом подскочили к  Тарзану  и Верперу. Чолк шел впереди. Бельгийский офицер
громко  крикнул, приказывая  своим  людям стрелять. Но негры  не  двигались,
исполненные суеверного страха  перед волосатыми лесными  людьми и уверенные,
что  белый великан, который  мог сзывать  зверей  джунглей, был больше,  чем
просто человек.
     Вытащив револьвер, офицер  выстрелил, и Тарзан, зная, какое впечатление
произведет пальба на его робких друзей, крикнул им, чтобы они поторопились.
     При звуке выстрела несколько обезьян повернулись и бросились бежать. Но
Чолк   и   с   полдюжины   других   кинулись   вперед   и,   по   приказанию
человека-обезьяны, схватили его и Верпера и понесли их с собою в джунгли.
     Путем   угроз,  упреков  и  ругательств  бельгийскому  офицеру  удалось
уговорить свою дрожащую черную команду дать залп по удалявшимся обезьянам.
     Это был разрозненный, разорванный залп,  но  одна пуля  попала в  цель.
Когда  джунгли скрыли  в себе  волосатых спасителей, Чолк, несший Верпера на
широком плече, зашатался и упал.
     Через секунду он снова был на ногах, но по его нетвердой походке Верпер
понял,  что он был тяжело  ранен. Он  ковылял далеко позади  других и только
спустя   несколько  минут  после  того,  как  они   по  приказанию   Тарзана
остановились, он медленно доплелся до них, покачиваясь из стороны в сторону,
и свалился под тяжестью своей ноши.
     При своем падении Чолк уронил Верпера  так, что тот упал лицом вниз,  и
тело обезьяны  лежало поперек его  спины.  Руки Верпера, все еще связанные у
него  на  спине,  почувствовали прикосновение  чего-то, что не  было  частью
волосатого тела обезьяны.
     Совершенно  механически его  пальцы  нащупали  этот  предмет.  Это была
мягкая  сумочка,  наполненная  маленькими  твердыми  зернышками.  У  Верпера
захватило дыхание. Он  узнал этот предмет. Это было невероятно  --  и все же
это была истина.
     Он лихорадочно пытался снять сумочку с обезьяны и надеть ее на себя, но
связанные  руки  не  могли справиться с  этой задачей. Ему, однако,  удалось
засунуть сумочку за пояс своих брюк.
     Тарзан сидел  недалеко  от  него  и  старался распутать  последние узлы
связывавших его веревок. Наконец  он  отбросил  от себя последнюю веревку  и
поднялся на ноги. Он приблизился к Верперу  и,  опустившись на  колени, стал
осматривать обезьяну.
     -- Он мертв! -- объявил он. -- А какое это было великолепное существо!
     Теперь он повернулся к Верперу и стал  разрывать его пути. Прежде всего
он освободил его руки и потом занялся узлами на лодыжках.
     --  Я  справлюсь  с  остальным,  --  сказал бельгиец.  --  У меня  есть
маленький перочинный нож, который они не заметили, обыскивая меня.
     Таким образом он избавился от услуг  человека-обезьяны,  чтобы  открыть
свой  ножичек  и перерезать ремень,  на котором висела  сумочка  через плечо
Чолка.  Справившись  с этим,  он переложил ее из-за пояса  к себе за пазуху.
Потом он поднялся и приблизился к Тарзану.
     Жадность  снова  овладела   им.  Забыты  были  все  добрые   намерения,
пробужденные в нем доверием Джэн  Клейтон. То, что сделало оно -- уничтожила
сумочка.
     Верпер не мог себе  представить, каким образом сумочка попала к большой
обезьяне.  Может  быть,  человекоподобное  существо   видело  его  стычку  с
Ахмет-Зеком, увидело сумочку у араба  и забрало ее  себе? Но сумочка эта, во
всяком случае, содержала в себе сокровища Опара:  это было несомненно, и это
было все, что нужно было знать Верперу.
     -- Теперь, --  сказал  человек-обезьяна,  -- исполните ваше обещание  и
покажите мне место, где вы видели мою жену.
     Продвигаться за медленно  двигавшимся бельгийцем  была  утомительная  и
скучная работа. Человека-обезьяну раздражало это промедление, но европеец не
умел бежать  по ветвям, как его спутники, и поэтому они  продвигались вперед
крайне медленно.
     Обезьяны некоторое время следовали  за ними, но  потом им это  надоело.
Передняя обезьяна  остановилась  на лужайке, и остальные присели  подле нее.
Они  сидели  и из-под нахмуренных  бровей смотрели вслед  удалявшимся людям,
пока те не  скрылись  из виду. Тогда одна обезьяна растянулась  под деревом,
другие  последовали ее  примеру, и  таким образом Верпер и Тарзан продолжали
свой  путь вдвоем. Тарзана  поведение  обезьян  нисколько не  удивило  и  не
огорчило.
     Не успели они отойти подальше от лужайки, как издалека до них донеслось
львиное рычание.
     Тарзан не обратил внимания на знакомые звуки, пока из той же стороны до
него не долетел слабый звук выстрела. И  когда за этим последовало отчаянное
ржание  лошадей и почти беспрерывная перестрелка, смешивавшаяся  со свирепым
рычанием целого стада львов, он сразу же насторожился.
     --  Кто-то  попал в беду, -- сказал он, поворачиваясь к Верперу.  --  Я
пойду туда. Это могут быть друзья.
     -- Может быть, ваша жена между ними, -- сказал бельгиец.
     Найдя сумочку, он стал бояться человека-обезьяны и все время думал, как
бы  скрыться  от  этого  гиганта-англичанина, который одновременно  был  его
освободителем и тюремщиком.
     При этих словах Тарзан подскочил, словно его подстегнули хлыстом.
     -- Боже мой,  --  крикнул он,  -- она может быть там, и на них нападают
львы! Они уже  в лагере,  я слышу это  по ржанью лошадей,  а вот  это кричит
человек. Останьтесь здесь. Я вернусь к вам. Я раньше должен пойти туда.
     И, вскочив  на  дерево,  он легко  и  быстро  понесся  вперед,  тихо  и
неслышно, как бестелесный дух.
     Минуту Верпер  стоял  на том месте,  где  его оставил человек-обезьяна.
Потом хитрая улыбка появилась у него на губах.
     --  Остаться  здесь?  -- проговорил он про себя.  --  Остаться здесь  и
ждать, пока ты вернешься и отнимешь от меня мое сокровище? Нет, мой  друг, я
не дурак.
     И, повернувшись на запад, Альберт Верпер  пробрался сквозь густую сетку
вьющихся растений и навсегда скрылся от лорда Грейстока.
     XXIV
     ДОМОЙ
     По  мере того  как Тарзан продвигался вперед к  лагерю  абиссинцев, все
сильнее становилась  его уверенность,  что  люди не могут там  справиться  с
рассвирепевшими хищниками. Наконец между  деревьями показался огонь лагерных
костров, и в следующую  секунду гигантская фигура  человека-обезьяны повисла
на  суке, свешивавшемся  над  лагерем. Он кинул быстрый взгляд  на  кровавую
бойню  внизу,  и  этот  взгляд сразу  охватил  все  поле  битвы.  Глаза  его
остановились  на фигуре  женщины, стоявшей  в двух шагах от  огромного льва.
Только круп лошади разделял ее от свирепого хищника.
     Лев  уже  готовился  к  прыжку,  когда  Тарзан увидел  эту  трагическую
картину. Голый и невооруженный человек-обезьяна висел почти над самым львом.
Медлить было нельзя. Тарзан ни на мгновение не колебался.
     Положение Джэн Клейтон  казалось  ей  самой таким  безвыходным, что она
словно окаменела под взглядом льва и с полной апатией ожидала его нападения.
Она  равнодушно ждала  тех  коротких мучений,  которые причинят ей  страшные
клыки и кривые, жестокие когти,  прежде чем наступит полное забвение горя  и
страданий.
     К  чему было  бежать?  Не  лучше  ли пасть  сейчас же? Ведь  все  равно
спасения не  было. Она не закрыла даже глаз, чтобы не видеть раскрытой пасти
льва. Она видела, как лев подобрал под себя задние  ноги, готовясь к прыжку;
и в тот момент,  когда он уже подскочил, сильное бронзовое  тело спрыгнуло с
дерева на землю.
     Широко раскрылись ее  глаза  от изумления, когда она увидела бронзового
гиганта.  Она забыла  о льве, о  своей собственной опасности --  перед чудом
этого воскресения.  С  полуоткрытыми губами, прижав  к  груди  руки, молодая
женщина наклонилась вперед, зачарованная странным видением.
     Она  видела, как мускулистое тело вскочило на  спину льва.  Она видела,
как лев был с силой отшвырнут в сторону в самый тот момент, когда он был уже
почти на ней.
     Тарзан, ее Тарзан был жив! Крик невыразимой радости сорвался с ее губ и
замер, когда она  увидела, что  ее муж был совершенно беззащитен  и что лев,
оправившись от удара, повернулся к Тарзану, чтобы отомстить.
     У  ног человека-обезьяны  лежало  разряженное ружье  убитого абиссинца;
изуродованное  тело последнего  лежало  на том месте, где его оставил  Нума.
Быстрый  взгляд, искавший на  земле  какое-нибудь орудие для защиты, заметил
винтовку,  и, когда  лев  поднялся  на задние лапы,  чтобы  схватить дерзкое
существо,  осмелившееся  поставить  свою ничтожную силу  между Нумой  и  его
добычей, тяжелое ружье  с шумом прорезало  воздух  и  раскололось на широкой
голове.
     Не как  обыкновенный смертный нанес удар Тарзан из племени обезьян, а с
безумной яростью, как дикий зверь со стальными мускулами, развитыми лазаньем
по деревьям.
     Расколовшийся ствол  ружья вошел глубоко в расколотый череп, и  тяжелое
железное дуло согнулось под острым углом.
     В тот  момент,  когда  лев  бездыханный упал  на  землю,  Джэн  Клейтон
бросилась в объятия мужа. На короткий миг он прижал дорогое существо к своей
могучей груди, но потом вспомнил об угрожающих им опасностях. Со всех сторон
львы бросались  на новые жертвы. Метавшиеся лошади  угрожали  растоптать их.
Пули оставшихся еще в живых абиссинцев жужжали над самыми их головами.
     Оставаться здесь дольше -- значило  погибнуть. Тарзан схватил свою Джэн
и поднял ее  к себе на плечо. Абиссинцы  видели, как голый гигант соскочил с
дерева в лагерь,  и  теперь  с удивлением смотрели, как  он снова вскочил на
дерево и исчез так же неожиданно, как и появился, унося с собой их пленницу.
     Они слишком  были  заняты самозащитой, чтобы пытаться остановить его; и
они  не хотели тратить драгоценных  пуль, которые  в следующий момент  могли
пригодиться,   чтобы  предотвратить  нападение  дикого   врага.   И   Тарзан
беспрепятственно скрылся,  унося с собой Джэн. И еще долго  до них доносился
шум бойни, пока наконец разрозненные звуки не замерли в отдалении.
     С  сердцем,   переполненным  радостью,  Тарзан  направлялся   со  своей
драгоценной ношей к тому месту, где он оставил Верпера.
     Он  был так счастлив, что решил  простить бельгийца  и даже помочь  ему
скрыться  от  преследующих его  властей.  Но когда  он пришел к этому месту,
Верпера  там не  оказалось. Тарзан несколько раз выкликал его имя, но ответа
не последовало.
     Убедившись, что человек умышленно скрылся от него, Джон  Клейтон решил,
что он вовсе не  обязан подвергать свою жену дальнейшим опасностям в поисках
бельгийца.
     --  Своим  бегством он признал свою вину,  Джэн,  --  сказал  он. -- Мы
предоставим его участи, которую он сам себе уготовил.
     Словно  возвращающиеся домой  голубки,  они  направились  к месту,  где
некогда  был их счастливый дом, а теперь царило опустошение и  разорение. Но
скоро все это будет восстановлено покорными черными руками преданных вазири.
     Их  путь лежал  мимо  деревни Ахмет-Зека, и  они увидели  на  ее  месте
обгоревшие и дымящиеся остатки частокола и хижин,  немых  свидетелей гневной
мести могучего врага.
     -- Это дело вазири! -- воскликнул Тарзан.
     -- Да благословит их бог! -- проговорила Джэн.
     --  Они  должно  быть недалеко впереди  нас, -- сказал Тарзан.  --  Там
Басули, а с ним и другие. Золото пропало, пропали сокровища  Опара, Джэн. Но
мы имеем друг друга и вазири. Нам остались любовь, преданность и дружба. Что
значат золото и драгоценности по сравнению с этим!
     --  Если бы  только был жив  Мугамби, -- отвечала  она, -- он и  другие
смельчаки, положившие свою жизнь за меня!
     Молча,  охваченные  радостью  и тихой печалью,  подвигались  они вперед
сквозь  знакомые  джунгли.  Под вечер  до  ушей Тарзана долетел  слабый звук
отдаленных голосов.
     --  Мы приближаемся к вазири, Джэн, -- сказал он.  -- Я слышу их голоса
впереди нас. Они, вероятно, сделали привал на ночь.
     Через полчаса они  подошли к толпе черных воинов, которых Басули созвал
на  войну  против разбойников. С  ними были женщины их племени, которых  они
нашли в деревне Ахмет-Зека. Посреди толпы  рядом  с  Басули  стояла  высокая
черная фигура,  бросавшаяся  в глаза даже  среди  великанов-Вазири.  Это был
Мугамби,  которого Джэн Клейтон считала умершим  под обгоревшими развалинами
ее дома.
     О, что это была за встреча! До поздней ночи пляски, песни и смех будили
звонкое эхо темного леса. Вновь  соединившиеся друзья без конца рассказывали
друг другу о  своих приключениях, своих  битвах с  дикими зверями  и  дикими
людьми, и заря уже занималась, когда Басули в сотый  раз описывал,  как он с
кучкой своих воинов наблюдал за битвой абиссинцев и разбойников, и как после
того, когда разбойники бежали, они  вылезли из  тростников  и унесли с собой
драгоценные  слитки,  чтобы  запрятать их  в  таком месте,  где  никогда  не
обнаружит  их глаз никакого  разбойника.  Из  их  отдельных  воспоминаний  о
бельгийце выяснилась  истина относительно  предательства Альберта Верпера. И
только  одна  леди  Грейсток нашла в нем кое-что достойное похвалы, но и  ей
самой трудно было связать его многочисленные гнусные поступки с единственным
примером чести и благородства.
     -- Глубоко в сердце каждого человека заложено зерно  справедливости, --
сказал  Тарзан.  --  Твое  доверие  больше  даже,  чем  твоя  беспомощность,
пробудили на  мгновение заснувшую совесть этого падшего человека. Этим одним
поступком он искупил все.
     ***
     Прошло  несколько  месяцев.  С  помощью  золота  Опара   верные  вазири
восстановили  разрушенные  поместья Грейстоков. Жизнь  обширной  африканской
фермы  вошла в свое русло и потекла тихо и мирно, как  до  прихода Верпера и
араба. Забыты были горе и невзгоды прошлого.
     Впервые  после  долгих  месяцев   труда  лорд  Грейсток  разрешил  себе
маленькое развлечение. Была устроена большая охота для того, чтобы преданные
им труженики могли отпраздновать окончание своей работы.
     Охота  оказалась очень удачной, и через  десять дней тяжело нагруженные
охотники повернули обратно и направились к равнине Вазири.
     Лорд и леди Грейсток с Мугамби и Басули ехали впереди колонны, смеясь и
разговаривая между собой с той дружеской фамильярностью и свободой, которыми
общность интересов связывает честных и умных людей каких бы то ни было рас и
племен.
     Вдруг лошадь Джэн Клейтон  испуганно попятилась  от какого-то предмета,
спрятанного  в  траве лесной  поляны. Зоркий  глаз  Тарзана искал объяснение
испуга лошади.
     -- Что  это?  -- воскликнул  он, соскакивая с седла. Через  минуту  все
четверо окружили кучку человеческих
     костей и череп, лежавшие в траве.
     Тарзан нагнулся и поднял кожаную сумочку, которая
     лежала между обглоданными костями. Крик удивления
     сорвался с его губ, когда он прощупал маленькие круглые
     предметы внутри ее.
     -- Сокровища Опара! -- воскликнул он, высоко поднимая сумочку. -- А вот
это  -- все, что осталось  от  Верпера! И он указал  на  кости у своих  ног,
Мугамби засмеялся.
     -- Взгляни-ка внутрь, Бвана, -- проговорил он,  -- и ты увидишь, каковы
сокровища Опара. Ты увидишь, за что бельгиец положил свою жизнь.
     И чернокожий рассмеялся еще громче.
     -- Чему ты смеешься? -- спросил Тарзан.
     -- Я наполнил сумочку бельгийца речными камешками, прежде чем убежал из
лагеря абиссинцев. Я оставил бельгийцу простые камни и  взял с собой то, что
он украл у тебя. Открой сумочку -- и ты увидишь.
     Тарзан  распутал  ремешок, завязывавший сумочку,  и  насыпал  горсточку
камешков к себе  на ладонь. Глаза  Мугамби широко раскрылись от удивления, а
Джэн Клейтон громко вскрикнула от восторга, когда из порыжевшей, истасканной
сумочки посыпались блестящие, ярко сверкающие камешки.
     -- Сокровища Опара! -- воскликнул  Тарзан. -- Но как попали они снова к
Верперу?
     Никто не мог ответить  на  этот вопрос, потому что  Чолк и Верпер  были
мертвы, а кроме них никто этого не знал.
     -- Бедняга! -- проговорил  человек-обезьяна, вскакивая в седло. -- Даже
после смерти он вернул мне потерянное.  Пусть же его грехи покоятся вместе с
его костями!



   Эдгар Берроуз.
   Тарзан и люди-муравьи

     Переводчики В. Анисимов, И. Владимирова
 OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX



     ГЛАВА ПЕРВАЯ
     На берегу Угого жило племя, вождем которого был Обебе. В темной хижине,
среди  грязи  и  нечистот,  на  корточках  сидел великан Эстебан  Миранда  и
обгладывал кости  полусырой  рыбы.  Его  шею охватывал железный обруч  раба,
соединенный несколькими футами ржавой цепи со вбитым у самого входа колом.
     Вот уже целый год Эстебан Миранда сидел на цепи, словно пес, и, подобно
псу,  время  от  времени вылезал из  своего  мрачного  убежища  погреться на
солнышке. В нынешнем  положении  развлечений у  Миранды оставалось  немного.
Во-первых, он все больше и  больше укреплялся  в  навязчивой идее, что он --
Тарзан из  племени обезьян.  Однажды  выдав  себя  за другого,  он настолько
вжился в новую роль, что, словно хороший актер, начал искренне верить, будто
он и в самом деле Тарзан из племени обезьян. Кроме того, он был поразительно
похож  на Тарзана.  Однако  деревенский  колдун  продолжал  утверждать,  что
Эстебан -- дьявол.
     Но  мнение колдуна не разделял вождь племени: поэтому  колдун на всякий
случай держал Эстебана подальше от общинного котла для варки мяса, ибо Обебе
давно уже хотел отведать мяса Миранды.
     Колдун подозревал, что дьявол только прикидывается Тарзаном, и если, не
дай  Бог,  с  ним   что-нибудь  случится,  на  племя  обрушатся  неслыханные
страдания.  Вот  почему  колдун оберегал жизнь испанца, ожидая подтверждения
одной из двух гипотез: если Эстебан умрет естественной  смертью,  значит, он
--  Тарзан,  и  прав  Обебе.  Если он будет  жить  вечно  или  исчезнет  при
загадочных  обстоятельствах  --  подтвердится  предположение колдуна:  он --
дьявол.
     После того, как Эстебан выучил их язык и сообразил, в чем суть дела, он
с меньшей настойчивостью стал утверждать, что он Тарзан из племени  обезьян.
Вместо этого  Эстебан  намекнул, что  состоит в  родстве с  нечистой  силой.
Колдун был удовлетворен. Все были одурачены.
     Кроме старого и  мудрого вождя, который никому не верил и полагал, что,
в отличие от соплеменников, его не так-то просто обвести вокруг пальца.
     Вторым развлечением Эстебана был мешок с алмазами, который один русский
по фамилии Краски  украл  у  человека-обезьяны. Испанец  убил Краски и таким
образом  стал обладателем мешка. Это был  тот  самый мешок,  который  вручил
Тарзану человек под сводами Башни Алмазов на равнине Алмазного Дворца, когда
Тарзан помогал Гомангани освободиться от тирании Болгани.
     Эстебан часами просиживал в полутемной хижине, перебирая и пересчитывая
драгоценности.  Много  раз он  раскладывал  их на кучки,  пытаясь определить
стоимость алмазов, на каждый из которых можно было купить весь мир.
     Сидя  среди  грязи и  нечистот  в  своей лачуге, питаясь  отбросами, он
воображал себя  Крезом -- обладателем несметных  сокровищ и  в фантазиях жил
его жизнью.
     Однако  стоило  Эстебану  заслышать  чьи-нибудь шаги, как он  торопливо
прятал драгоценности  в  складки  своих  грязных  лохмотьев,  служивших  ему
единственной одеждой, и вновь превращался в жалкого пленника-раба.
     В последнее время, после года своеобразного заключения и одиночества, к
развлечениям  испанца прибавилось  еще одно:  дочь колдуна  Хамиса  -- Ухха.
Девочка  лет  четырнадцати, она была симпатичная  и любознательная. Весь год
она наблюдала за  страшным пленником,  не рискуя приближаться, но постепенно
природное дружелюбие  взяло  верх над  страхом.  И  однажды  она  подошла  к
Эстебану, когда тот лежал, греясь на солнце, перед входом в свою хижину.
     Миранда, заметивший ее  боязливые  движения, ободряюще улыбнулся. Среди
жителей деревни друзей  у него не было. Если бы он смог познакомиться хоть с
кем-нибудь,  это  облегчило  бы его участь, а может  и  приблизило  мечту об
освобождении.
     Ухха наконец решилась и подошла к нему, замерев в нескольких шагах. Она
была еще ребенком, застенчивым и упрямым, пугливым и бесстрашным, но, тем не
менее, она была женщиной, а Миранда знал, как с ними обращаться.
     -- Я  живу  в деревне вождя Обебе  уже год,  --  произнес он,  с трудом
подбирая  слова  и запинаясь,  -- но никогда не предполагал, что в одной  из
хижин живет такая красавица. Как твое имя?
     Зардевшись от смущения, Ухха улыбнулась.
     -- Меня зовут Ухха. Я дочь колдуна Хамиса. Эстебан обрадовался выпавшей
удаче. После долгих мытарств судьба посылала ему шанс на спасение.
     -- Почему ты раньше не приходила? -- спросил он.
     -- Я боялась, -- простодушно ответила девушка.
     -- Почему?
     -- Боялась, -- в нерешительности повторила Ухха, -- боялась...
     -- Боялась, что я речной дьявол, который может  причинить тебе вред? --
улыбаясь, закончил фразу испанец.
     -- Да, -- кивнула она.
     -- Слушай, -- сказал Эстебан, понизив голос, -- только никому ни слова!
Я действительно речной дьявол, но тебя не обижу.
     -- А тогда почему ты не превратишься в кого-нибудь и  не возвратишься к
себе в реку?
     -- Ты  хочешь  узнать  мою  тайну,  так? --  спросил Миранда,  стараясь
выиграть время и придумать  убедительный ответ,  который  в  будущем  мог бы
способствовать его освобождению.
     -- Не только я, -- ответила Ухха. -- Это интересует многих, но никто не
знает ответа.  Обебе  утверждает,  что  ты --  Тарзан,  враг  Обебе  и всего
племени. Мой отец считает, что  ты  -- речной дьявол  и если задумаешь уйти,
превратишься  в  змею  и  проскользнешь  сквозь  ошейник на твоей  шее. Люди
удивляются, почему ты этого еще не сделал и уже не верят моему отцу.
     -- Подойди ближе,  прекрасная  Ухха,  -- прошептал  Эстебан. --  Никто,
кроме тебя, не должен слышать то, что я сейчас тебе скажу.
     Девочка приблизилась и склонилась над ним.
     -- Я самый настоящий речной дьявол, --  сказал Эстебан, -- и могу уйти,
когда захочу. Поздними ночами, когда все племя спит, я брожу по земле Угого,
но  под утро  возвращаюсь назад. Я жду,  Ухха. Я хочу испытать народ Обебе и
узнать, кто мне друг, а кто враг. Жаль, не знаю, как ко мне относится Хамис.
Если он друг, почему  не приносит вкусной еды и  питья? Я могу уйти в  любую
минуту, но жду, не отыщется ли среди людей племени Обебе хоть один смельчак,
готовый меня  освободить. Если найдется, значит, он и есть мой самый хороший
друг. Ему всегда и во всем будет способствовать удача, желания исполнятся, и
жить он будет  долго-долго. Ему ничего не нужно будет бояться,  даже речного
дьявола, ибо он,  наоборот,  будет во  всем ему помогать. Но  слушай дальше,
милая Ухха, только об этом молчок! Мое терпение не безгранично. Я обожду еще
немного, и если не найдется такого человека, я вернусь к моим отцу с матерью
и жестоко покараю народ Обебе. Никого не оставлю в живых!
     Девочка,  вздрогнув,  отпрянула.  Было  заметно,   что   речь  Эстебана
произвела на нее сильное впечатление.
     -- Не пугайся, -- успокоил он. -- Тебя я не трону.
     -- Но если ты уничтожишь всех?
     -- В таком случае, конечно,  ничем не  смогу тебе  помочь, но  все-таки
будем надеяться,  что  среди вас найдется  кто-нибудь и освободит меня, и  я
пойму, что в вашем  племени у меня есть друг. А теперь иди,  Ухха,  и помни:
никому ни слова!
     Девочка в задумчивости отошла, но вскоре вернулась.
     -- Когда ты разрушишь мою деревню?
     -- Через несколько дней.
     Ухха,  трепеща  от страха, бросилась к  хижине  отца.  Эстебан Миранда,
удовлетворенно ухмыляясь, вполз в свое логово забавляться драгоценностями.
     Когда  Ухха, дрожа от  ужаса, примчалась  домой,  Хамиса  в  хижине  не
оказалось.  Не было и  матери. Она  с детьми работала в поле, откуда недавно
вернулась и сама Ухха. Так что у девочки появилась возможность спокойно, без
помех, подумать обо всем услышанном.
     Ухха вспоминала  все новые  и новые подробности их  разговора,  которые
чуть было не вылетели из ее головы от страха. Нужно все  рассказать отцу! Но
тогда ее постигнет страшная кара! Что же делать?
     Ухха лежала на  циновке, напрягая свою маленькую голову над непосильной
задачей. Все ее мысли были обращены к пленному испанцу.  И вдруг ее осенило.
Почему же она раньше об этом не подумала? Он  ведь дал ясно понять, что если
его спасет  друг, то этот  человек будет  жить долго-долго и иметь все,  что
пожелает. Но Ухха  тут же отбросила эту мысль. Ей одной не  под силу  спасти
его!
     Когда поздно вечером отец вернулся в свою хижину, она спросила:
     --  Баба,  а  как речной  дьявол расправляется  с теми, кто встает  ему
поперек пути?
     --  Ну, он может отогнать рыбу из реки и зверей из джунглей, и мы будем
обречены на голодную смерть.
     Может обрушить огонь с небес и уничтожить все племя.
     -- А ты думаешь, он действительно все это может сделать, баба?
     -- Он может  не тронуть Хамиса, который защитил его от Обебе и  спас от
смерти, -- ответил колдун.
     Девочка вспомнила, как речной дьявол бранил Хамиса, не приносившего ему
вкусной пищи и  питья,  но  промолчала,  хотя и  понимала,  что отцу  грозит
опасность.
     -- Но как же он убежит  с обручем на шее? Кто-нибудь может снять с него
этот ошейник?
     --  Никто,  кроме вождя. В  его мешке хранится медный  ключ, с  помощью
которого отмыкается замок на  обруче, однако  речному  дьяволу все  это ни к
чему --  если он захочет  освободиться, ему достаточно будет превратиться  в
змею и  проскользнуть сквозь этот  ошейник.  Постой,  куда ты направляешься,
Ухха? -- спросил Хамис.
     -- Схожу-ка я к дочери Обебе в гости, -- ответила девочка.
     Дочь вождя перемалывала  маис. Когда  она заметила приближающуюся Ухху,
она приветливо улыбнулась, но тут же предупредила:
     -- Тише, не шуми: отец спит.
     Она  кивнула  в  сторону  хижины,  и обе  девочки, присев на  корточки,
принялись  тихонько  болтать.  Они  болтали об украшениях, о  юношах  из  их
селения и об их прическах -- словом, обо всем,  о чем шепчутся девочки любой
расы. Ведя беседу, Ухха  время от времени бросала  быстрые взгляды на хижину
Обебе,  а  сдвинутые  брови свидетельствовали  о  том, что она  напряженно о
чем-то размышляет.
     --  А кстати,  -- вдруг  спросила она, --  где медный браслет,  который
подарил тебе брат твоего отца во время рождения последней луны?
     Дочь Обебе покачала головой.
     --  Забрал обратно,  -- ответила  она,  -- и  отдал сестре  своей самой
молодой жены.
     Казалось, Ухха  была  обескуражена. А  может,  подруга  просто не хочет
показывать браслет? Ухха внимательно на нее посмотрела. Нет, не похоже. Ухха
глубоко задумалась,  и  брови вновь  сошлись  на  переносице. Вдруг лицо  ее
прояснилось.
     --  Слушай!  -- воскликнула она.  -- А то ожерелье из  бусинок, которое
твой отец выиграл на прошлом празднике, -- оно у тебя?
     -- Да, -- ответила подруга, -- только сейчас оно в  доме. Когда я толку
зерно, ожерелье постоянно соскальзывает, и поэтому я его снимаю.
     -- Можно на него посмотреть? -- спросила Ухха. -- Я сбегаю.
     -- Нет-нет, ты разбудишь Обебе, и он разгневается.
     -- Не  разбужу, -- возразила Ухха и, несмотря на попытки остановить ее,
поползла к хижине.
     -- Я покажу ожерелье, как только отец проснется, -- умоляла подруга, но
Ухха продолжала ползти вперед, не обращая на нее внимания.
     Оказавшись  в хижине, Ухха подождала, пока глаза привыкнут к полумраку,
и осмотрелась.  Прямо  перед собой  она  увидела спящего Обебе. С величайшей
осторожностью Ухха начала  приближаться к нему. Сердце ее бешено колотилось,
напоминая грохот тамтама во  время праздничного танца. Она боялась вождя  не
меньше,  чем речного дьявола, и ей казалось, что Обебе вот-вот  проснется от
стука ее сердца и прерывистого дыхания, но тот продолжал равномерно храпеть.
Подкравшись   вплотную,   Ухха  увидела  то,  за  чем   пришла.  Ухватившись
трясущимися руками за край мешка, она потянула его на себя, пытаясь вытащить
из-под грузного неподвижного тела вождя. Обебе зашевелился, и Ухха отпрянула
назад.  Спящий повернулся  на  другой бок,  и девочка, уверенная в том,  что
вождь проснулся, приготовилась было бежать, но страх сковал ее члены, и  она
осталась  неподвижной.  Обебе вновь  захрапел.  Ухха  так  волновалась,  что
мечтала уже только об одном: поскорее выбраться отсюда. Взглянув в последний
раз расширившимися от ужаса глазами на спящего, она вдруг увидела, что мешок
освободился  из-под  тяжести  тела  вождя.   Мгновение  спустя  девочка  уже
развязывала веревку дрожащими руками.  Ее била крупная дрожь, но страх перед
речным  дьяволом,  обещавшим  уничтожить  деревню,  оказался  сильнее.  Ухха
нащупала кусок металла -- единственный незнакомый предмет в мешке.  Конечно,
это  был ключ. Его вместе с ошейником и  цепью  Обебе снял с убитого  араба.
Торопливо  завязав мешок,  Ухха  сунула его на  прежнее  место и,  сжимая  в
похолодевшей ручонке ключ, поползла к выходу.
     Ночная мгла окутала землю, и люди Обебе разбрелись по  своим хижинам. В
мертвой тишине  Эстебан Миранда  вдруг услышал осторожные  шаги возле  своей
лачуги. Он  напряженно  прислушался.  Некто  или  нечто пыталось  проникнуть
внутрь.
     -- Кто  там? --  спросил испанец, стараясь  не  выдать  голосом  своего
страха.
     -- Т-с-с! -- послышалось в ответ. -- Это я, Ухха, дочь Хамиса. Я пришла
освободить тебя.  Знай,  в деревне  есть твой настоящий друг.  Теперь ты  не
погубишь нас?
     Миранда  ухмыльнулся.  Он  и представить не мог,  что  его хитрость так
скоро увенчается успехом и пробьет час освобождения. Судя по  всему, девочка
безоговорочно поверила  ему, и ни одна живая  душа  ничего не знает. Свобода
была близка как никогда.
     -- Как же ты собираешься освободить меня? -- спросил испанец.
     -- Смотри! -- ответила Ухха. -- Я достала ключ от твоего ошейника!
     -- Отлично! Где же он?
     Ухха приблизилась и протянула ключ. Она сочла свою миссию  выполненной,
но не тут-то было.
     -- Постой! -- повелительно приказал Миранда. -- Ты должна провести меня
до леса. Только так можно заручиться расположением бога реки.
     Напуганная  Ухха не  посмела отказаться. Спустя несколько минут испанец
освободился от ошейника.
     --  Добудь мне  оружие,  --  шепотом  приказал  он, и  Ухха  безропотно
отправилась исполнять приказ. Плохо соображая от страха, она, тем не  менее,
довольно скоро вернулась, неся с собой лук, стрелы и большой нож.
     -- Теперь веди, --  сказал  Эстебан. Осторожно пробираясь по задворкам,
они наконец подошли к воротам. К изумлению Уххи,  речной дьявол не знал, как
их открыть.  Но ведь он --  всемогущ!  Ей  пришлось самой отомкнуть  замок и
отодвинуть тяжелую створку так, чтобы в образовавшуюся щель мог протиснуться
человек. Впереди  блестела  полоска реки,  справа  поднималась темная  стена
джунглей. Эстебан Миранда  почувствовал  себя  свободным, но  в то  же время
испытал страх перед возможными опасностями и предстоящим одиночеством.
     Ухха  перевела  дух.  Она  спасла   своих   соплеменников  от  страшных
неприятностей. Теперь надо закрыть ворота и бежать домой, чтобы затаиться на
своей циновке. Ухха  понимала,  что завтра побег  обнаружится,  и эта  мысль
приводила ее в смятение.
     Вдруг Эстебан схватил девочку за руку.
     -- Пойдем, -- сказал он. -- Сейчас получишь награду.
     Пытаясь вырваться, Ухха закричала:
     -- Пусти меня! Мне страшно!
     Но  Эстебану самому  было страшно, и  он  решил, что вдвоем с маленькой
туземкой будет все же веселее, нежели одному. Потому, когда взойдет  солнце,
он отпустит ее, но пока пусть останется с ним.
     Ухха рванулась  из  цепких  лап Миранды.  Завязалась отчаянная  борьба.
Девочка  пронзительно  закричала, и  Миранда, одной рукой зажав  ей  рот,  а
другой схватив поперек туловища, бросился в чащу джунглей.
     А в  селении крепким  сном спали воины,  не  подозревая о разыгравшейся
трагедии.
     В лесу раздавался львиный рык.
     ГЛАВА ВТОРАЯ
     С веранды африканского бунгало лорда Грейстока медленно спустились трое
людей и направились  к калитке в живой изгороди, окружавшей одноэтажный дом.
Двое мужчин и  женщина в костюмах  цвета хаки. Старший держал в руках летный
шлем и защитные очки. Он слушал молодого человека и спокойно улыбался.
     -- Если бы мама была здесь,  ты бы не сделал этого, -- горячился юноша.
-- Она бы не позволила.
     -- Вероятно,  ты прав, сын мой, -- отвечал Тарзан, --  но очень хочется
слетать. Один-единственный полет  и  потом, обещаю, до самого  ее приезда не
поднимусь в воздух. Согласись, я способный ученик. Небольшой инструктаж, и я
вполне управлюсь самостоятельно. Не так ли, Мериэм?
     Женщина с сомнением покачала головой.
     -- Я постоянно беспокоюсь за вас, отец мой. Вы так часто  рискуете, что
кое-кому  это кажется  даже  неприличным.  Нужно  быть  благоразумнее  и  не
рисковать понапрасну.
     Молодой человек обнял жену за плечи.
     --  Мериэм  права.  Не  забывай  об  осторожности,  отец. Тарзан  пожал
плечами.
     -- Скоро  я стану дряхлым  беспомощным стариком.  Тогда  уж я постоянно
буду рядом с тобой и с твоей матерью.
     Из бунгало выбежал мальчик и бросился к Мериэм.
     -- Мавва! -- закричал он. -- Дакки ды? Дакки ду?
     -- Пусть идет с нами, -- разрешил Тарзан.
     -- Деа! -- воскликнул мальчик, победно оглядев взрослых. -- Дакки ек!
     Они  пересекли большую  поляну  и  подошли  к  кромке леса,  где  стоял
двухместный  аэроплан.  В  тени расположились  два воина, которых Корак, сын
Тарзана, обучал  летному делу.  Сейчас  они изучали механику, позже научатся
управлять аэропланом.
     Надев шлем и очки, Тарзан забрался в кабину.
     -- Может, возьмешь меня с собой, -- предложил Корак. -- Или кого-нибудь
из этих парней.  Мало ли что может случиться.  Вдруг -- вынужденная посадка?
Что ты будешь делать без механика?
     Тарзан отрицательно покачал головой и добродушно улыбнулся.
     --  Поехали!  Энди,  крутни эту  штуку, -- воскликнул  Тарзан, указывая
рукой на пропеллер.
     Спустя  мгновение  аэроплан взмыл в воздух, сделал  несколько кругов  и
полетел вдаль. Оставшиеся на земле следили за ним, пока он не исчез из виду.
     -- Как по-вашему, куда он направился? -- спросила Мериэм.
     Корак покачал головой.
     --  Мне  кажется,  у  него  нет  конкретного плана.  Просто  захотелось
попрактиковаться  в пилотаже. Но поскольку я  хорошо его  знаю, не удивлюсь,
если вдруг окажется, что он решил слетать в Лондон, чтобы навестить маму.
     -- Но это невозможно! -- воскликнула Мериэм.
     -- Для обыкновенного человека невозможно, а отец -- не обыкновенный!

     Тарзан  находился  в  воздухе уже  свыше  полутора  часов.  Наслаждаясь
полетом, простотой и легкостью управления аэропланом, он ощущал себя птицей,
парящей  над  джунглями, и  совсем  забыл  о курсе, времени и  том  огромном
расстоянии,  которое  он преодолел.  Вдруг впереди открылась  водная  гладь,
окруженная лесистыми холмами.  Тарзан  с  изумлением  узнал  страну водоемов
Угого. Значит, он находится  в  сотнях миль от дома! Пора  возвращаться.  Но
водная гладь манила к себе, и Тарзан поддался искушению рассмотреть  поближе
этот  загадочный  край,  о котором  даже  аборигены не  могли ничего  толком
рассказать.  Он  начал снижаться.  Под  крылом аэроплана  проносились озера,
похожие на кратеры потухших вулканов, леса, реки, о существовании которых он
и не подозревал. Вдруг Тарзан узнал Большой Колючий Лес. Он пробивался через
его  непроходимую  чащу  много  лет тому  назад. Тарзан  решил  полетать еще
немного  над  этим манящим  загадочным  краем,  прежде чем  вернуться домой.
Машина  легко слушалась  руля и, снижаясь, скользила  над бескрайним  лесом.
Тарзан забыл обо всем на свете, любуясь открывшейся панорамой, и  не заметил
огромного  старого дерева. Нос  аэроплана задел  его  верхушку, и, круша  на
своем  пути ветви,  самолет  рухнул вниз. После страшного  грохота наступила
звенящая тишина.
     ***
     По  лесной тропе  продвигалось огромное обезьяноподобное  существо.  На
широченные  плечи ниспадали  космы густых  волос. Бугры мышц придавали  мощь
всей лохматой фигуре. Большое лицо украшали приплюснутый нос, толстые губы и
маленькие  глазки  под низкими густыми  бровями.  Огромные плоские уши чутко
реагировали  на  малейший  шорох, постоянно шевелясь. Могучие  руки  сжимали
увесистую дубину.
     Обезьяна   двигалась   медленно   и   осторожно,   время   от   времени
останавливаясь и принюхиваясь.  Вдруг она замерла,  увидев на  тропе впереди
себя лежащую на земле неподвижную фигуру. Это был Тарзан.
     Гигантская  женщина-обезьяна  покрепче  сжала  дубину  и  приблизилась.
Страха она не испытывала, но ее примитивный мозг подсказывал, что происходит
нечто необычное.  Подойдя к  распростертому телу,  она  занесла  дубину  над
головой, но  после  некоторого колебания  опустилась  рядом  с  Тарзаном  на
колени, внимательно  осмотрела его одежду,  перевернула на спину и приложила
свое большое ухо к груди лежащего.  Ничего не услышав, она крепкими пальцами
рванула  рубашку,  разорвав  ее  пополам,  и  снова склонилась к обнаженному
израненному телу. Поднявшись  и  осмотревшись  по  сторонам, обезьяна  легко
взвалила  тело  Тарзана  на  плечо  и двинулась  дальше по  тропе,  которая,
попетляв по лесной чаще, взбежала на холм и наконец скрылась в узком ущелье.
     Сразу  за расщелиной образовался как бы полукруглый  амфитеатр,  куда и
понесла женщина свою добычу. Когда она появилась,  взоры всех присутствующих
обратились к ней. Ее тут  же  обступили  соплеменники, не  говоря  ни слова.
Женщина, тоже  молча, понесла  свою ношу к отверстию в пещеру. Вдруг одна из
соплеменниц уцепилась за Тарзана. В тот же миг женщина сбросила его с плеч и
нанесла мощный удар по голове обидчицы. Затем, загородив собой распростертое
тело, обвела  всех многозначительным взглядом, словно вопрошая, есть ли  еще
желающие покуситься  на  ее добычу.  Желающих не  нашлось,  и присутствующие
стали потихоньку разбредаться по своим углам. Женщина вновь взвалила Тарзана
на плечи и  вошла в пещеру. Положив  его у входа, она села рядом и принялась
пристально разглядывать его с головы  до ног.  Внимательно  осмотрев одежду,
она принялась разрывать ткань  своими мощными  лапами. С рубашкой  и брюками
она справилась довольно легко, затруднение вызвали лишь ботинки, но и от тех
вскоре остались  одни  клочья.  Нетронутой  оказалась  только одна  вещь  --
золотая  цепочка  с  крупным  алмазом,  полученная Тарзаном  еще от  матери.
Просидев некоторое  время в неподвижности и рассматривая  человека,  женщина
встала, снова подняла его и  вынесла на  середину овального амфитеатра, куда
выходило  несколько отверстий  в  скале. В одно  из  таких отверстий  она  и
втащила свою ношу. Положив Тарзана на землю  за  каменный выступ в полумрак,
женщина трижды хлопнула в ладоши, и тотчас отовсюду стали вылезать детеныши,
существ  шесть или семь. Старшему было  лет шестнадцать-семнадцать.  Все они
отличались  ловкостью  и  проворством.  Девочки  были  вооружены  дубинками,
мальчики -- безоружны. Когда все  собрались, женщина несколько раз постучала
кулаком по своей голове, затем по груди, указав на Тарзана. После нескольких
дополнительных жестов даже самому глупому стало ясно, что добыча принадлежит
ей и только  ей. Потом  женщина встала  и вышла из укрытия, завалив за собой
вход огромным  валуном. Она  возвращалась  в пещеру,  не обращая внимания на
свою недавнюю обидчицу, которая  только сейчас начала приходить в себя после
сокрушительного удара.
     Неожиданно раздались тяжелые шаги. Все встрепенулись,  и вскоре у входа
в  амфитеатр возникла  фигура огромной женщины, еще более  могучей,  чем та,
которая приволокла  Тарзана.  На одном плече она  несла убитую  антилопу, на
другом  -- еле живого полузверя-получеловека,  небольшого  роста,  лишенного
волосяного покрова, с кожей бронзового оттенка.
     Женщина,  принесшая  Тарзана,  поднялась  и, подойдя  ко входу  в  свою
пещеру, загородила его своим телом.
     Назовем ее "первой женщиной", ибо имени она, как и другие соплеменницы,
не имела. Обидчицу, получившую удар по голове, назовем "второй", и, наконец,
только что появившуюся -- "третьей".
     Итак,  Первая  женщина шагнула вперед, сверля взглядом Вторую и Третью,
которая прекрасно поняла намерения Первой и направилась к своей пещере. Но и
Вторая догадалась и двинулась за ней следом вместе с Первой. Никто из них не
произнес ни слова -- их губы не умели произносить слова, не умели смеяться.
     Заметив приближение двух женщин, Третья опустила добычу на землю, сжала
дубину и приготовилась к обороне. Казалось, она  должна была отступить перед
превосходящими силами противника, но, когда обе женщины подошли поближе, она
нанесла  мощный  удар  по  голове   Первой.  Та  рухнула  наземь   замертво.
Стремительность  атаки  обескуражила  Вторую,  которая  не  стала испытывать
судьбу, круто развернулась и бросилась наутек.
     В это время пленник Третьей женщины, пришедший  немного в  себя, быстро
оценил ситуацию и  решил  ею воспользоваться. Он пустился  бежать, но Третья
женщина, обнаружив, что добыча может вот-вот ускользнуть,  рванулась следом.
Вторая  женщина  тут же  вернулась, схватила  забытую  в  схватке антилопу и
помчалась прочь из амфитеатра.
     Как только пленник вскочил на ноги, стало ясно, что это мужчина или, по
крайней мере, особь  мужского  пола,  принадлежащая к тому же биологическому
виду, что и женщины, только  помельче и постройнее. Росту  в нем было  около
пяти  футов. Щеки и верхняя губа  покрыты редкими волосками. Лоб ниже, чем у
женщин, а глаза расположены ближе к  переносице. Длинные  ноги позволяли ему
бегать гораздо быстрее, чем  женщинам, поэтому  догнать  его  не  оставалось
никакой  возможности.  Поняв это,  Третья женщина схватила с  земли  длинный
толстый кнут  и,  раскрутив  его над  головой, сбила  мужчину  с  ног.  Удар
пришелся  точно по затылку, пленник упал, потеряв сознание... Оставив его на
время,  Третья женщина повернулась к  похитительнице антилопы,  не  успевшей
скрыться. Вторая  женщина, загораживая антилопу, приготовилась к схватке. Но
в  бой  вступить не пришлось: мощный удар  обрушился ей на голову, и дубинка
выпала из ее  рук. Опустившись на одно колено, она попыталась достать  из-за
пояса  заостренный камень, но новый, способный  сокрушить быка,  удар  опять
пришелся ей по голове и она, мертвая, упала на землю.
     Отдышавшись,  Третья женщина победно оглядела своих соплеменниц, как бы
спрашивая, найдется ли среди них кто-нибудь еще, кто пожелал бы  ее антилопу
и ее мужчину?
     Никто не  шевельнулся.  Она  резко подняла пленника и поставила его  на
ноги. Сознание  медленно возвращалось, и  он  старался удержаться  на ногах.
Однако это ему не удавалось. Тогда женщина вновь перекинула его через плечо,
на  второе  взвалила  антилопу  и пошла  к своей  пещере.  Там она разложила
костер, оторвала от туши антилопы кусок мяса, подержала его слегка над огнем
и предложила пленнику. Он  схватил полусырое мясо и принялся жадно рвать его
зубами. Женщина  сидела  рядом и  смотрела,  как  он  ест.  Видимо,  мужчина
понравился ей. Шею его украшало ожерелье из когтей и зубов диких животных, в
волосы вплетены палочки,
     Когда  мужчина насытился,  женщина  поднялась  и, грубо  схватив его за
волосы, потащила ко входу в пещеру. Он  отчаянно сопротивлялся,  но не сумел
противостоять насилию.
     В  опустевшем амфитеатре остывали два  трупа, а в высоком  угрюмом небе
появился первый стервятник.
     ГЛАВА ТРЕТЬЯ
     Вокруг неподвижно лежащего Тарзана собралась группа молодых аборигенов.
Его рассматривали с ног  до головы,  трогали, теребили, переворачивали. Один
из них заинтересовался золотой цепочкой  на шее  Тарзана, снял ее и надел на
себя. Однако  интерес к Владыке  джунглей,  который еще  не очухался, быстро
угас, и толпа медленно разошлась.
     Наконец сознание Тарзана начало постепенно проясняться. Приоткрыв глаза
и увидев своды пещеры, он тут же  снова  зажмурился,  попытался восстановить
дыхание   и,  спустя   некоторое   время,   окончательно  пришел   в   себя.
Приподнявшись, Тарзан огляделся. Прямо  перед  собой он увидел вход в другое
помещение, более освещенное. С трудом встав на ноги, Тарзан направился туда.
Эта комната выходила во внутренний дворик, расположенный прямо под  открытым
небом. Нигде не было видно признаков  человеческого жилья. Во дворике Тарзан
заметил несколько молодых алали, резвящихся на солнце. Он удивился: где он и
что  с ним  случилось? Тарзан  смог  вспомнить лишь  полет, удар  о дерево и
падение. После этого  наступал  провал  в  памяти. Некоторое время он стоял,
наблюдая за алали, не подозревавших  о его присутствии, а затем смело ступил
на  освещенное  пространство,  словно   грозный  отважный  лев,  презирающий
шакалов, вертящихся под ногами.
     Алали тут  же  заметили  его  и  окружили.  Девочки толкали  мальчиков,
стараясь выпихнуть их поближе к Тарзану.
     Тарзан попробовал заговорить с ними. Сначала на местном диалекте, затем
на  другом,  менее  распространенном.  Ответом  ему  было  молчание.  Тарзан
последовательно   перебрал  языки  известных   ему  обезьяньих   племен,  но
безрезультатно. Его не  понимали.  Присмотревшись, Тарзан понял,  что  алали
общаются при помощи жестов и достаточно вразумительно.
     Алали вновь потеряли  к  нему  интерес, и, предоставленный самому себе,
Тарзан начал осматриваться,  изучая обстановку  и прикидывая, как  бы отсюда
выбраться. Стены,  окружавшие дворик, были  достаточно  высоки, но  лишь для
тех,  кто  не  привык к жизни  в  джунглях.  Тарзану  же  ничего  не  стоило
взобраться  на стену,  необходимо  было  только  дождаться  темноты.  Тарзан
надеялся, что  к вечеру  алали угомонятся и  разойдутся  по  своим  пещерам.
Казалось, этому постоянному снованию, которое он  принял вначале за игру, не
будет конца.
     Вдруг одна  из  девочек схватила дубину  и  с  гримасой  ярости на лице
принялась  лупить  ею  по стене. Другие девочки  сделали то же самое, однако
мальчики  не поддержали  их,  продолжая свое бесцельное  снование. Тарзан  с
удивлением наблюдал за  происходящим, не в силах  объяснить  себе  поведение
молодых алали. Вдруг  его осенило: они  просто  хотят есть и  таким  образом
пытаются обратить на себя внимание.
     Неожиданно девчонка,  первой  начавшая  бить  по  стене,  обернулась  и
указала  на Тарзана.  Остальные тоже посмотрели в его сторону. Видя голодные
горящие глаза, Владыка джунглей  с  отчетливой ясностью понял, что следующие
удары будут предназначены  ему. Их мать, Первая женщина, добывавшая им пищу,
лежала мертвая.  Но алали понимали только одно: они голодны, а мать не несет
им еду. Алали не были людоедами, но при случае вполне могли насытиться мясом
себе подобного. Тем более, что Тарзана они вообще  не считали себе подобным,
а смотрели на него, как на обыкновенную добычу, которой  можно полакомиться,
как какой-нибудь  антилопой.  И  лишь  старшая  девочка  понимала,  что мать
принесла Тарзана  не для  того,  чтобы накормить детенышей. Она принесла его
только для себя. Она нашла мужчину.
     В этой стране  женщины охотились за мужчинами, а изловив, обращались  с
ними довольно  грубо  и  бесцеремонно:  им  легче было  поймать нового,  чем
кормить и стеречь его в течение срока, необходимого для вынашивания ребенка.
При таких полусемейных отношениях, лишенных и  тени любви и ласки, вырастали
дети,   которых   мать  до  поры   до  времени   кормила.   Отношения  между
соплеменниками  строились  на   силе  и  грубости.  Молодые,   не  познавшие
родительской нежности, не испытывали никакого чувства привязанности и друг к
другу.  С раннего детства их ожидала трудная жизнь. Необходимо было добывать
себе пищу  самостоятельно,  сопровождая мать на  охоте.  Подрастая, мальчики
уходили в джунгли и начинали жить в одиночку, а мать переставала отличать их
от других мужчин.  Девочки  же  жили  и охотились вместе с матерью,  пока не
находили  себе  мужчину. После  этого  они  отделялись от  матери  навсегда.
Следующий  сезон приносил  мужчине смерть,  а женщина отправлялась на поиски
нового мужа.
     Итак,  Тарзан  стоял  перед  толпой  рассерженных  женщин.  Молоденькие
девочки,  сжимая дубинки,  расположились поодаль.  Они  ждали,  пока старшие
убьют и разделают это существо, и можно будет полакомиться остатками.
     Одна  из  молодых  женщин,  подрагивая   всем  телом  от   возбуждения,
обернулась.  Тарзан  лихорадочно соображал, как помешать им осуществить свой
кровавый  замысел.  Оставалась  слабая  надежда на  помощь  юношей,  которые
безучастно наблюдали за разъяренными женщинами. Вдруг один из них сорвался с
места  и бросился в самую  гущу  толпы,  стараясь растолкать  их.  Несколько
женщин вступили с ним в драку. Он отбежал и  принялся бросать в толпу камни.
Двое рухнули на  землю. Одна  из старших девиц  неожиданно кинулась на рядом
стоящего юношу и сильным  ударом убила его. Это был тот самый юноша, который
снял с Тарзана золотую цепочку.
     Мальчик, бросавший в толпу камни, видя такой оборот событий, сообразил,
что одному ему  не выстоять,  и со всех ног бросился к Тарзану, полагая, что
вместе будет безопаснее. Он  встал рядом  с Тарзаном. Старшая девица жестами
объяснила ему, что сделает с ним, если он  не отойдет от вожделенной добычи.
Он ответил ей  на  том  же языке  жестом, что  не двинется  с места.  Тарзан
улыбнулся и поощрительно  похлопал мальчика по плечу. Тот свирепо оскалился,
пытаясь изобразить улыбку.
     Девица   приближалась.  Тарзан  несколько  растерялся,  не   зная,  как
поступить.  С одной  стороны,  он  не мог  оказать активного  сопротивления,
все-таки  перед ним стоял ребенок, к тому же женского пола. С другой, ему не
хотелось   достаться  на   обед   этому  примитивному   существу.   Активное
сопротивление предполагало  смерть противника, поэтому Тарзан задумался, как
бы попросту удрать, избежав кровопролития.
     Вдруг  Тарзан  увидел  Третью  женщину,   тащившую  в  пещеру  мужчину.
Естественно,  она не собиралась кормить детенышей  убитой ею Первой женщины,
но  и держать их взаперти не имело смысла: пусть позаботятся сами о себе или
подыхают с голоду. Она отодвинула тяжелый  валун, закрывавший вход в пещеру,
и протиснула в образовавшееся отверстие отбивавшегося мужчину. Затем подняла
дубину и постучала ею по  стене, привлекая внимание детенышей. Все двинулись
было к  ней,  но  тут  же  в ужасе отшатнулись --  это не  их мать! Мальчик,
защищавший Тарзана,  в страхе  спрятался у него  за спиной.  Перед  Тарзаном
возникла огромная женщина.
     Девица, намеревавшаяся  убить Тарзана,  казалось, напрочь забыла  о его
существовании.  Она  не  сводила  своих маленьких, близко посаженных глаз  с
пришедшей, и оторопела от страха. Третья женщина, не подозревавшая о наличии
мужчины  в пещере  Первой, удивилась, но,  разглядев  Тарзана,  решила,  что
неплохо  пополнить  свою  коллекцию  таким крупным  и  крепким  экземпляром.
Ситуация  становилась  критической,  и  шансы  на  спасение  катастрофически
уменьшались.  Женщина  медленно  приближалась,  сверля Тарзана  горящими  от
похоти глазками.
     Тарзан,  не  до  конца  сообразив, что  от него хотят,  решил  избежать
схватки. Рожденный в джунглях, он знал, когда нужно драться до последнего, а
когда  надо спасаться бегством. Он быстро  огляделся. Мальчик алали стоял за
спиной,  дрожа от страха. Сбоку высилась стена пещерного  двора, достигавшая
высоты поднятой руки. Прикинув высоту и силу толчка, Тарзан, подобно молнии,
взвился  вверх прямо перед  носом изумленной Третьей женщины.  Не успела она
сообразить,  что  произошло, как  Тарзан  с мальчиком на  плечах взмахнул на
стену,  цепляясь  за  каменные  выступы. Не раздумывая, он спрыгнул  вниз по
другую сторону стены и прямо перед собой увидел других женщин, потревоженных
его появлением.
     -- Скорей  бы стемнело, --  подумал  Тарзан. В этом  сохранялся шанс на
спасение,  ибо  женщины, вооружившись  дубинками,  приближались к  Тарзану и
мальчику.  Тот  первым  бросился  бежать  по  тропинке,  ведущей  прочь   из
амфитеатра. Мальчик, более быстрый на  ногу и привыкший при случае опасности
спасаться бегством, мчался впереди Тарзана. Неуклюжие грузные женщины бежали
позади,  отставая  все   больше.  Они  бросали  вслед  беглецам   камни,  но
наступающая темнота мешала  им поразить цель. Тропинка петляла  из стороны в
сторону, и преследователи постоянно теряли их из виду. Может быть, женщины и
не собирались убивать  мужчин, необходимых для  продолжения рода, но в таком
состоянии они были крайне опасны.
     Тонкий слух мальчика уловил, что топот начал стихать, погоня угасла. Он
огляделся  по  сторонам  и  вдруг  обнаружил,  что  остался один.  Странного
существа, с которым он только что бежал, не было. Но лес жил своей жизнью, и
воздух наполняли странные, непонятные шорохи. На  джунгли опустилась плотная
непроглядная тьма. Мальчик вздрогнул. Он почти физически ощущал тяжесть этой
темноты, давившей на плечи. Кругом не было видно ни зги. Казалось, он ослеп,
но,  лишенный  возможности говорить, он не мог ни  закричать,  ни позвать на
помощь. Ему почудилось, что в темноте кто-то подкрадывается к нему, но он не
мог объяснить это словами. Ему отчаянно захотелось вновь  оказаться рядом со
странным мужчиной,  которого он отбил у своей  сестры, и в его сердце  тлела
надежда, что  его не бросят одного в этой ужасной темноте. Мальчик был очень
испуган. До этого он  ни  разу не  покидал  пределов  своей пещеры.  Шорох в
кустах  поверг  его  в  неописуемый  ужас. Нечто огромное  двигалось  в  его
сторону. Прижавшись спиной к дереву, он окаменел от страха.  Он  принюхался,
но  это был  незнакомый запах  джунглей.  Однако инстинкт  подсказывал,  что
странный человек где-то поблизости и обязательно поможет ему. Мальчик ничего
не знал о львах и тиграх, но догадывался, что дикие звери страшны и свирепы.
Он  никогда не  отходил  далеко от своей матери, а  люди,  возвращавшиеся  с
охоты, ничего не могли  рассказать об обитателях джунглей,  ибо  были лишены
языка.
     Лев все ближе и ближе подкрадывался к мальчику, еле живому от страха.
     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
     Пробираясь сквозь заросли джунглей, Эстебан Миранда находился уже милях
в  двадцати  от  страшного  селения  каннибалов.  Он  крепко  сжимал  ладонь
маленькой Уххи, вздрагивая  от  страха  при звуках львиного  рыка. Казалось,
одновременно рычат сотни львов. Ухха, заметив трусость Миранды, презрительно
воскликнула:
     -- Ты  не речной дьявол! Ты сам боишься! И никакой  ты не Тарзан.  Отец
говорил, что  Тарзан не  знает  страха. Отпусти меня, я  залезу  на  дерево.
Только трус или  глупец будет  стоять  на земле, дожидаясь, пока его задерут
как безмозглую антилопу. Отпусти меня сейчас же!
     Девочка рванулась, пытаясь вырваться из железных рук испанца.
     -- Замолчи! -- крикнул он. -- Хочешь привлечь внимание львов?
     Однако поведение  девочки позволило  ему  выйти из состояния  шока.  Он
подхватил Ухху и  помог ей взобраться на ветки могучего дерева, после чего и
сам оказался  рядом. Теперь  они находились в  относительной безопасности, с
нетерпением ожидая  рассвета, когда могучий  рык  Нумы, оглашающий  джунгли,
затихнет.
     Когда первые проблески зари осветили землю, они, обессиленные бессонной
ночью, спустились вниз.  Ухха  тут  же опрометью  бросилась  прочь,  надеясь
встретить воинов Обебе, которые, конечно же, отправились на ее поиски.
     Миранда  и не  думал  ее преследовать,  а  рванулся в  другую  сторону,
содрогаясь при мысли, что может снова попасть в руки каннибалов.
     Он совершенно  потерял  ориентировку и не представлял,  где находится и
куда бежать. Единственное, на что у него  хватило сообразительности -- найти
тропу. по  которой они шли, и определить, где расположено селение  Обебе. Он
направился  на  запад,  рассчитывая  встретить дружественное  племя, которое
помогло бы ему добраться до своих.
     ***
     Палящие лучи солнца обжигали труп  Первой женщины, застывший на  том же
месте. В небе парил  огромный стервятник, снижаясь кругами. Все ниже  и ниже
опускалась страшная птица, и наконец села на мертвое тело. Через час от него
остался  лишь обглоданный  скелет. Взмахнув крыльями, гриф тяжело поднялся в
воздух и полетел к Великому Непроходимому лесу.
     ***
     Оторвавшись от погони, Тарзан вслед за мальчиком-алали влетел в мрачный
лес,  на который  уже  опускались  сумерки.  Он взобрался на дерево и дальше
передвигался  по веткам и кронам, быстро  догоняя мальчика. И когда раздался
страшный рык Нумы, Тарзан, оказавшийся прямо над ним,  схватил его за волосы
и втащил наверх. Мгновение  спустя на то место, где только что стоял  алали,
приземлился прыгнувший Нума.
     ***
     На следующее утро Тарзан начал готовиться  к охоте, поскольку пора было
позаботиться о пропитании. Фрукты, орехи  и яйца  птиц он без труда раздобыл
на  деревьях,  растущих  поблизости, но  нужно  было  и  мясо, а  для  этого
требовалось соорудить лук и стрелы. Тарзан отправился на поиски  материалов,
необходимых для изготовления оружия. Разыскивая нужные ветки, он вдруг учуял
запах оленя Бары. Проворно взобравшись на  дерево, где сидел мальчик, Тарзан
жестом позвал  его с собой,  но  тот был  так  робок и неуклюж, что  Владыка
джунглей передумал и жестом приказал ему оставаться на  месте.  Хотя мальчик
не  совсем  точно уяснил, что от  него требуется, тем не  менее  остался  на
месте, когда Тарзан направился в чащу.
     Он медленно пробирался  сквозь заросли, постоянно  принюхиваясь.  Запах
оленя ощущался все отчетливее, и Тарзан затаился. Вскоре он увидел небольшое
стадо оленей, неторопливо двигавшихся мимо него. Тарзан терпеливо ждал, пока
олени  подойдут  достаточно  близко,  и размышлял,  как  бы половчее поймать
добычу.  Выдержки  и терпения  у  него хватало.  Неожиданно  к запаху оленей
примешался  запах  Нумы,  но  почему-то  чуткие  и  осторожные  животные  не
встревожились, продолжая спокойно пастись. Сидя в засаде, Тарзан молил Бога,
чтобы  Нума убрался  поскорее  прочь. Вдруг позади  оленьего  стада раздался
треск кустов. Олени  взвились  и  рванулись.  В  тот  же миг  Тарзан заметил
молодого  льва,  явившегося  причиной   переполоха.   Владыка  джунглей  был
рассержен не на шутку: этот молодой глупец оставил их без мяса.
     Внезапно один из оленей сделал мощный прыжок в сторону и очутился прямо
под  деревом,  на котором затаился Тарзан.  Охотник  бросился  на шею зверя,
мгновенно прокусил ему горло и с добычей в руках взлетел на соседнее дерево.
Нума проводил взглядом Тарзана, ловко  передвигающегося по кронам. Улыбаясь,
человек крикнул:
     -- Отродье шакала! Ходи голодным, если не умеешь охотиться!
     Примерно в полдень Тарзан вернулся к мальчику-алали,  который терпеливо
дожидался его. У юноши был каменный нож, им он разделывал добычу, приносимую
матерью. С  нескрываемым любопытством  алали  наблюдал за Владыкой джунглей,
раскладывающим  костер.  Он  никогда  не  пробовал  жареного мяса  и  теперь
осторожно клал его в рот.
     На  другой  день,  запасшись мясом на несколько дней,  Тарзан  принялся
мастерить орудия охоты, показывая юному алали, как это делается.
     Обучая его  маленьким премудростям, Тарзан размышлял о  будущей  судьбе
мальчика.   Беспомощный   и   не   приспособленный   к  жестокой  борьбе  за
существование, он наверняка погибнет в  джунглях, если решит вернуться домой
самостоятельно. Но и с  собой Тарзан брать его не хотел: в охоте или в битве
он  будет  только  лишней обузой. Наконец после долгих размышлений  в голову
Тарзана  пришла  удачная  мысль: он  соорудит  мальчику  такое же оружие, по
сравнению  с которым  дубины  женщин-алали  выглядели детскими  игрушками, и
научит его обращаться с ним.
     Вдруг мальчик припал ухом к земле. Приподнявшись, он взглянул Тарзану в
глаза, затем ткнул пальцем в его сторону, указал на небо, на ухо и на землю.
Тарзан все понял и, приложив ухо к земле, услышал тяжелый топот чьих-то ног.
Быстро  собрав принадлежности  для охоты  и остатки  пищи, они взобрались на
дерево  и  расположились  в  укрытии.   Ждать  пришлось  недолга.  На  тропе
показалась огромная женщина отталкивающего вида,  затем другая, за  ней  еще
одна. Подчиняясь стадному инстинкту, на охоте они, видимо, держались сообща.
Медленно,  поводя  настороженными  ушами,  женщины прошли  под  деревом,  на
котором  прятались  Тарзан  с  мальчиком.  Охотницы  внимательно  обшаривали
взглядом ближние кусты, а их уши ловили малейшие шорохи.
     Выждав некоторое  время, беглецы спустились на  землю. Тарзан  мысленно
рассмеялся: Владыка джунглей прячется на  дереве от женщин! Но зато -- каких
женщин! Краткого  знакомства вполне хватило, чтобы понять, что это злобный и
непримиримый  противник, и без  оружия  Тарзан беспомощен  перед их тяжелыми
дубинами.
     Прошло  несколько дней. Тарзан  и  его  бессловесный  спутник мастерили
оружие, чтобы добывать пропитание более легким способом. Мальчик механически
повторял все движения Тарзана  и  молча  выполнял все его  указания. Наконец
наступил  день, когда  они отправились  на  настоящую охоту. К этому времени
алали  уже  кое-чему научился: бесшумно  двигаться  и  замечать все  кругом,
преследуя добычу, он  освободился от страх перед лесом  и зверями и даже при
виде огромных женщин уже не впадал в панический ужас.
     После  долгой  кропотливой  работы он смастерил себе  лук  и стрелы и с
большим уважением наблюдал, как ловко  Тарзан поражал цель из своего оружия.
Наконец пробил и его  час. Однажды на охоте он пустил стрелу в  стадо  диких
кабанов  и  вступил  в  схватку  с  раненым  вепрем.  Природная  ловкость  и
молниеносная  реакция помогли ему  выйти из схватки победителем. После этого
маленький алали навсегда освободился от страха и не бросался бежать при виде
грозного противника.
     Исподволь Тарзан обучал его  тонкостям  охоты.  Однажды  мальчик  ранил
огромного  медведя.  Взревев,  лесной великан двинулся прямо на  него.  Юный
охотник  хладнокровно  дождался,  пока  зверь  приблизится, и второй стрелой
сразил его наповал.
     ***
     В то время, когда Тарзан и маленький алали  продирались сквозь джунгли,
стремясь уйти  подальше  от территории огромных  женщин, Эстебан  Миранда  и
маленькая  Ухха, которую  он  снова  поймал и вел с собой,  брели  по лесу в
поисках тропы, ведущей на запад...
     ГЛАВА ПЯТАЯ
     Словно  верный пес,  юный алали льнул к  Тарзану,  который, овладев его
языком, мог поручить ему уже любое задание. Научившись обращаться с оружием,
мальчик стал более самостоятельным, и теперь они охотились врозь.
     Однажды  во  время  охоты Тарзан,  преследуя  оленя, вдруг почувствовал
запах женщины-алали. Взобравшись на дерево, он продолжил свой путь по кронам
и  ветвям. Прежде чем  он увидел женщину,  Тарзан ощутил  другой  незнакомый
запах.   Это  был  запах  мужчины,   но   какой-то   необычный,   доселе  не
встречавшийся. Запах  был  слабый,  но исходил  откуда-то  снизу.  Вскоре до
Тарзана донеслись  взволнованные голоса, которые  были едва  слышны.  Тарзан
осторожно двинулся вперед, совершенно забыв про оленя.
     Приблизившись,  он понял, что  голосов много, и  всего  шагах в  десяти
увидел  такое,  от  чего  впал  в изумление. Единственной  знакомой  фигурой
оказалась  женщина-алали,  но  ее  окружала  толпа  крошечных мужчин-воинов.
Вооруженные мечами и пиками,  они атаковали  огромные ноги женщины,  которая
медленно  отступала  к  лесу,  размахивая  дубиной  и  отбрыкиваясь.  Тарзан
мгновенно  сообразил, что воины-лилипуты пытаются повредить  ей сухожилия, и
сумей они сделать это, женщина оказалась бы поверженной.  Но одним движением
могучей ноги  она сбрасывала с  десяток крошечных бойцов. Смелость и  отвага
нападавших привели  Тарзана в восторг,  но, наблюдая за битвой,  он никак не
мог  понять, чего ради они, не  щадя жизни, преследуют отступающую  женщину.
Наконец  он  разглядел причину.  В левой руке великанша  сжимала  крошечного
человечка.  Вот  почему воины без устали  продолжали  атаку. В ней принимали
участие не только пешие, но и конные. Наездники, крепко сидевшие в седлах на
своих резвых лошадках, вызвали у Тарзана  восхищение.  С первого  взгляда он
понял,  что воины-лилипуты принадлежали к племени  пигмеев, забытому  людьми
белой  расы,  описание  которого  сохранилось  лишь  в  преданиях,  мифах  и
легендах.
     Тарзан  проникся  симпатией  к  маленьким  человечкам,  и,  когда стало
очевидно, что женщина-алали беспрепятственно  уйдет  от  преследователей, он
решил вмешаться. Когда он спустился на землю и вышел из-за деревьев, первыми
его  заметили  пигмеи.  Вероятно,  они приняли  его за  второго  враждебного
гиганта. Все отпрянули, послышались  возбужденные  крики.  Торопясь доказать
дружеские  намерения,  Тарзан  бросился  вслед за  женщиной, которая, увидев
Тарзана, не обратила на него почти никакого  внимания, поскольку привыкла  к
тому, что  мужчины боятся и слушаются ее.  Приблизившись  к женщине, Владыка
джунглей  языком  жестов, которому он научился у мальчика,  объяснил ей, что
она  должна  отпустить  маленького  воина  и убираться  прочь.  Лицо женщины
перекосила  свирепая  гримаса, и, подняв дубину,  она пошла на  Тарзана.  Он
вскинул лук.
     -- Убирайся или я убью тебя! Убирайся  и  сейчас же отпусти  маленького
человечка! -- на языке жестов предупредил ее Тарзан. Но  женщина,  не внемля
предупреждению, шла  напролом. Тарзан прицелился. Пигмеи, поняв наконец, что
второй  гигант  их  союзник, замерли  в  ожидании  скорой  развязки.  Тарзан
надеялся,  что женщина послушается его, и ему не  придется применять оружие.
Но одного взгляда  на  ее свирепое лицо было вполне достаточно, чтобы понять
тщетность  этой  надежды.  Она приближалась. Тарзан  натянул тетиву.  Стрела
поразила  ее прямо в  сердце,  и, проворно подскочив к падающей туше, Тарзан
успел выхватить у нее из руки маленького человечка.
     Остальные воины, видимо решив, что их соплеменник  попал в новую  беду,
бросились к Тарзану, громко крича и грозя оружием. Прежде чем они подбежали,
Тарзан осторожно опустил маленького воина на землю.
     Угрожающие крики сменились восклицаниями радости.
     Подскакав  на  своих  крошечных  лошадках  к  освобожденному воину, они
преклоняли перед  ним колена и целовали протянутую руку. Тарзану стало ясно,
что спасенный -- не простой воин, а, вероятно, их полководец. Тарзан с таким
интересом наблюдал за этой суетой, что, казалось, рассматривает муравейник.
     Теперь Тарзан смог  рассмотреть их как следует.  Самый высокий  из  них
достигал ростом дюймов восемнадцати. Несмотря  на смуглый  оттенок  кожи, не
вызывала сомнения  их  принадлежность  к  белой  расе. Черты  лиц отличались
правильностью, а сложение пропорциональностью.
     Мужчина, которого спас Тарзан, был самым юным.
     Пока  Тарзан разглядывал пигмеев, тот  приказал  своим  людям встать и,
повернувшись  к  спасителю,   сделал  жест,  выражавший  признательность   и
дружелюбие. Тарзан  ответил тем  же: он сделал шаг  вперед  и  протянул руку
ладонью вверх.
     Вероятно, истолковав  сей жест  по-своему, юноша протянул Тарзану  руку
для  поцелуя.  Но  Владыка  джунглей  решил  продемонстрировать  равенство в
знатности, поэтому он опустился на одно колено, взял крошечную ладонь в свою
руку  и  склонил   голову   без   намека  на  подобострастие,  но  с  гордым
достоинством. Маленький полководец,  казалось,  был  вполне  удовлетворен  и
поклонился  в  ответ с  неменьшим достоинством.  Затем он  знаком  предложил
следовать за всадниками, пересекавшими поляну.
     Тарзан не смог  отказаться от столь  любезного приглашения воспитанного
молодого человека и,  с любопытством разглядывая крохотных всадников,  решил
последовать за ними. Воины собрали убитых и раненых. Свои пики они вложили в
металлические ножны, прикрепленные справа у седла. Кроме миниатюрного меча у
пехотинцев не было другого оружия. Лезвия этих мечей, обоюдоострые, длиной в
полтора дюйма, оканчивались острым концом.
     Собрав  убитых  и раненых, они  начали строиться. В  это  время  юноша,
сопровождаемый шестью воинами,  ударами меча умерщвлял раненых,  которым уже
ничем  нельзя было  помочь. Жестоко,  но  вполне  оправданно.  Все кончилось
довольно  быстро.  Затем  прикрепили  оружие  к  седлам,  выкопали  могилу и
похоронили своих мертвецов.
     Пока одни  совершали  погребальный  обряд,  другие  изловили  антилопу.
Построившись, все двинулись  в  путь. Не раздалось ни слова  команды,  юноша
лишь  поднял свой  меч, и стройные  ряды, сомкнувшись,  двинулись  вслед  за
предводителем. Группа  воинов  осталась, чтобы сопровождать Тарзана.  Офицер
объяснил,  что ему  нужно двигаться  за  солдатами, которые будут  указывать
путь, ибо Тарзан явно не мог поспеть за всадниками, почти пересекшими поляну
и ускакавшими далеко вперед.
     Идя  за  воинами, Тарзан  думал о юном  алали, который  охотился где-то
неподалеку. Но он решил, что скоро вернется и разыщет мальчишку.
     Уже через час  такого пути  Тарзан начал  выбиваться  из  сил.  Он  еле
поспевал за всадниками. Равнина оказалась не такой пологой, как это виделось
из леса. В высокой  траве  резвилось множество антилоп,  которые убегали при
приближении всадников и великана.
     Ветер дул от Тарзана к зарослям,  и он не  мог определить, что за зверь
там прячется.  Когда же воины  с  пиками наперевес  окружили заросли, оттуда
раздалось  злобное  рычание, и  большая  африканская кошка,  выскочив  из-за
кустов,  бросилась  на офицера. Он  выставил  пику,  и  животное всей  своей
тяжестью обрушилось на ее острие, подмяв  под себя и всадника. Со  сломанным
копьем он упал с лошади. В этот момент  подоспели еще четыре воина и вонзили
свои копья в тело кошки. Через мгновение все было кончено.
     Тарзан отметил про  себя, что  пигмеи всегда были начеку  и действовали
слаженно и решительно.  Не прошло  и десяти минут, а огромный  зверь был уже
повержен. Да  и битва  с великаншей показала, что все  они  были  храбрыми и
мужественными. Офицер, который, как  выяснилось, не пострадал, упав с лошади
от удара зверя, тоже был храбр, хотя и очень молод.
     Они  двигались по равнине  уже часов шесть. Ветер переменился, и Тарзан
почувствовал запах оленя. Сделав знак  остановиться, Тарзан как мог объяснил
офицеру, что он голоден, а впереди -- добыча. Нужно подождать, пока он будет
охотиться.
     Офицер  понял  Тарзана, и пигмеи рассыпались  так  бесшумно,  что  даже
острый слух  Тарзана  не  смог уловить  ни единого звука. Он чувствовал, что
неподалеку пасется стадо антилоп. Вскоре из-за  деревьев  показались  первые
животные. Крепко сжимая лук и стрелы, Тарзан осторожно подкрадывался  к ним.
Пигмеи,  удивленно разглядывая невиданное  оружие, наблюдали  за  действиями
Владыки джунглей, затаив  дыхание.  Они были  поражены,  когда за  несколько
мгновений Тарзан поразил трех антилоп.
     Когда воины подошли к Тарзану, тот уже собирал добычу. Они  возбужденно
загалдели, не отрывая  взглядов от страшного оружия, которым Тарзан владел в
совершенстве.  Для  них  антилопы  были  такими  же огромными,  как слон для
человека. Приблизившись к Тарзану, они заулыбались и захлопали в ладоши. Тот
решил, что они ему аплодируют.
     Собрав стрелы и сложив их в колчан, Тарзан  жестом попросил  у  офицера
его меч. После  минутного  колебания, под  пристальными  взглядами остальных
воинов,  он решился и протянул оружие.  Тарзан  принялся спокойно  свежевать
подстреленных антилоп, затем отрезал кусок мяса и начал есть, жадно  глотая.
Пигмеи  пришли  в растерянность, а  некоторые в ужасе бросились прочь, видя,
что  их спутник ест сырое мясо.  Наверное, они  подумали,  что  этот гигант,
будучи голодным, может полакомиться и кем-нибудь из них.
     Освежевав остальные  туши  и сложив мясо  в  свою  сумку,  насытившийся
Тарзан двинулся дальше.
     Казалось, пигмеи продолжали оставаться в растерянности. Они приглушенно
переговаривались,  с  опаской оглядываясь  на  Тарзана.  За  себя  они  были
спокойны, так как не ведали страха, но  сомневались,  стоит ли  вести  этого
великана, который ест сырое мясо, к себе в страну.
     Полдень  был  на исходе, когда Тарзан заметил группу всадников, галопом
скакавших  им навстречу. Благодаря своему росту,  Тарзан  первым  увидел их,
тогда  как  остальным  мешал кустарник. Тогда он остановился  и,  прежде чем
офицер сообразил, что происходит,  осторожно сгреб всадника с лошадью своими
могучими руками и  поднял  их  над головой.  Маленькие  воины  всполошились,
раздались   крики   угрозы,  но,  заметив  улыбку  на  губах   Тарзана,  они
успокоились. Кивком головы он указал на приближающуюся кавалькаду, и офицер,
вглядевшись с высоты, сделал успокаивающий жест. Это были друзья.
     Минуту  спустя  Тарзан  был  окружен  толпой  возбужденных  дружелюбных
пигмеев,  среди которых он узнал и  юного полководца, спасенного  им  из лап
ужасной женщины.
     Между сановными пигмеями состоялась короткая беседа, и по выражению лиц
Тарзан  понял,  что  случилось  нечто  серьезное.  Он  не  догадывался,  что
предметом  обсуждения  являлся  он  сам.  Пигмеев  насторожило  то,  что  он
употреблял в пищу сырое  мясо, и им было  неясно, не принесет ли этот гигант
какую-то неизвестную  опасность их  народу. Однако  сомнения  быстро развеял
офицер сопровождения. Он доложил,  что,  несмотря на голод, Тарзан не тронул
никого  из  его  солдат, а  терпеливо  дожидался момента,  когда можно будет
поохотиться. Без дальнейших проволочек группа двинулась в дальнейший путь.
     Выйдя из леса на равнину, Тарзан увидел множество крошечных человечков,
снующих в отвалах пустой  породы. При более  внимательном рассмотрении стало
ясно, что это не просто нагромождение камней, а некое симметричное строение.
Рабочие сновали в одном и том же направлении по незаконченной  конструкции и
исчезали в отверстиях. Навстречу им  двигался другой поток рабочих, но уже с
пустыми руками, исчезавших в других отверстиях. На равном расстоянии от этих
человеческих потоков двигались вооруженные люди.
     Создавалось впечатление, что движутся муравьи в своем муравейнике.
     ГЛАВА ШЕСТАЯ
     Могучий белый мужчина, затаившись в непроходимой чаще,  припал к земле.
Одной рукой он зажимал рот маленькой темнокожей девочке, другой держал нож у
самой ее груди. Но глаза мужчины были устремлены не на девочку, а на  тропу,
по которой двигались охотники из  племени Обебе. Они  подошли совсем близко,
но Ухха не могла позвать на помощь, так как острый кинжал  упирался в грудь.
Она слышала, как  они, о  чем-то разговаривая, прошли  мимо.  Вскоре их шаги
затихли вдали, и испанец, вскочив на  ноги, поволок ее  на тропу, по которой
они брели долго и безрезультатно, продираясь сквозь чащу.
     ***
     В селении  пигмеев  Тарзана встретили  радушно,  и ему  было  позволено
остаться  здесь, пока он не  привыкнет к их укладу  жизни  и не  овладеет их
языком.  Легко усваивая самые разные  наречия и диалекты, Тарзан  не видел в
этом проблем. Прошло совсем немного времени, и он начал объясняться на языке
людей-муравьев. Поначалу он предположил, что ему  придется использовать язык
жестов,  как  это  было  с  алали,  но  вскоре  убедился,  что  люди-муравьи
изъясняются звуками, как  и  люди белой  расы.  Видя лингвистические  успехи
Тарзана, король пигмеев  Адендрохакис рекомендовал своим подданным  всячески
способствовать Тарзану в овладении их языком.
     Адендрохакис был особенно расположен к Тарзану потому, что спасенный им
юный полководец являлся наследником престола, принцем Комодофлоренсалом. Вот
почему были созданы все условия, чтобы Тарзану жилось хорошо среди населения
королевства.   Сотня  рабов  доставляла  ему  пищу  и  плоды.  Когда  Тарзан
прогуливался  среди  куполообразных  зданий,  несколько  всадников   скакали
впереди,  расчищая  дорогу, чтобы  он ненароком кого-нибудь не раздавил.  Но
Тарзан и так был очень осмотрителен, и несчастных  случаев подобного рода не
произошло.
     Овладев языком аборигенов, Тарзан узнал много интересного о жизни этого
славного народа. Принц Комодофлоренсал постоянно сопровождал гиганта,  давая
пояснения.  Собственно  от  него  и узнал Тарзан  так много. Он  не  уставал
знакомиться  с городом. Особенно  его заинтересовало сооружение относительно
больших  куполообразных  домов, которые  были  выше даже Тарзана. Их  высота
достигала десяти и более футов. Четыре отверстия образовывали  четыре входа.
Коридоры первого этажа отделялись перегородками, выполненными из гальки.
     Дворец Адендрохакиса  был  выстроен по такому же образцу. И вообще весь
город состоял из таких же куполообразных зданий, только меньших размеров.
     Внутри куполов  действовала  хорошая вентиляция  -- по наружной стороне
виднелось множество окон.
     Тарзан наблюдал  за  возведением  нового здания  с живейшим  интересом,
понимая,  что  это уникальная  возможность,  которая  может  не повториться.
Совершенная по-своему конструкция напоминала улей.  Понимая речь аборигенов,
Тарзан узнал, что рабы являются пленниками, захваченными в результате боевых
походов  или их потомками. Порой  сменялось так много поколений, что они уже
забывали свою родословную и считали себя жителями города и подданными короля
Адендрохакиса.  В  основном к  ним  относились  терпимо, особенно начиная со
второго  поколения. Почти все  пленники трудились  рудокопами, каменотесами,
строителями. Но уже второму поколению  жилось легче,  так как они  обучались
различным наукам и могли работать почти по призванию. Благодаря же смешанным
бракам, некоторым из них  удавалось  подняться  до уровня  привилегированных
классов.
     На  вопрос  Тарзана,  почему   делаются  такие  странные  исключения  и
разрешаются смешанные браки, ему ответили:
     -- Много  веков  тому  назад, еще в  годы правления  Кламатоаморсала  в
городе  Троханадалмакуса воины Велтописхаго  -- короля города Велтописмакуса
пошли войной  на наш Троханадалмакус и в жестокой битве победили нашу армию,
разгромив  ее. Тысячи мужчин и женщин были угнаны в плен. Единственное,  что
спасло  нас  от  полного  истребления --  храбрость  наших  рабов,  отчаянно
защищавших  своих хозяев.  Кламатоаморсал, мой  предок,  сражаясь с врагами,
обратил внимание на выносливость и смелость рабов. Они были намного сильнее,
в  то   время  как  аристократы,  возможно,  более  мужественные,  выдохлись
практически в самом начале битвы.
     Когда   сражение  закончилось,   Кламатоаморсал  собрал   всех  старших
офицеров, оставшихся  в  живых  и не  попавших  в плен. Он  сказал,  что  мы
потерпели  поражение  не  потому, что армия  враждебного  монарха  оказалась
сильнее, а потому, что наши солдаты оказались слабее. Он спросил, в чем  тут
причина,  и что делать? Самый  юный мужчина,  раненый и ослабевший от потери
крови,  предложил самое правильное  решение. Он  объяснил наше самое  слабое
место.
     Он обратил  внимание присутствующих на то, что вся раса Минанианс  была
древней и веками не происходило обновления  крови. В то время как  набранные
изо всех  городов рабы  перемешивались  и становились  все  сильнее с каждым
поколением. Так что они  вполне могли  со временем  или совершить революцию,
или выступить против своих врагов, хотя им и не разрешалось носить оружие.
     Этих рабов -- первого и второго поколения -- легко можно было узнать по
ярко-зеленым  туникам, доходящим  почти до  колен. Это было единственное  их
отличие от  остальных каст. На груди и  на спине они носили эмблемы  черного
цвета,  обозначающие  город,  в  котором раб  родился, и имя  рабовладельца,
которому он принадлежал.
     В городе  можно было заметить и рабов в белых туниках. Они надзирали за
работой  низших  каст, пользуясь полной  свободой  передвижения, и  обладали
множеством привилегий.  С кастами  других  рабов  их  объединял  лишь особый
покрой сандалий, указывающий на принадлежность тому или иному рабовладельцу.
     У  второго  поколения  рабов были такие же эмблемы. Они родились в этом
городе   и   считались  его  жителями.   Среди  них   тоже   имелись   более
привилегированные группы. Они носили маленькие значки на плечах, указывающие
на род занятий: парикмахер, повар, портной и т. д. Богатые  семьи занимались
сельским хозяйством, но все работы выполнялись рабами. Исключения составляли
лишь особо отличившиеся рабы.
     Все пространство вокруг города было окружено непроходимой чащей.
     Для  пигмеев, жизнь которых с таким интересом  изучал Тарзан, окрестный
лес  был  действительно  непроходимым. Для Владыки  джунглей он был  как дом
родной.  Он всегда  мог  укрыться в джунглях, спасаясь от врагов, но  Тарзан
находился  среди  дружественного  народа  и его очень интересовал  их  образ
жизни. Он замечал каждую мелочь и наслаждался жизнью.
     Внезапно все изменилось. Это произошло ранним утром, когда первые  лучи
солнца озарили небо на востоке.
     ГЛАВА СЕДЬМАЯ
     Юный алали,  сын Первой женщины, метался по джунглям в  поисках Тарзана
--  единственного человека, которому было отдано его примитивное сердце и за
которого он готов был отдать жизнь.  Но поиски оказались напрасными.  Вместо
Тарзана он встретил двух стариков из своего  племени, и они втроем двинулись
дальше.  Новые   знакомые  не  придали  никакого  значения  оружию  молодого
охотника.  Они  вполне обходились дубинками и  каменными  ножами.  Их рацион
составляли фрукты, орехи  и коренья. Юному  же алали этого теперь было мало.
Он  охотился  на антилоп и  птиц, радуясь той  легкости,  с  которой добывал
пропитание.  А  когда  еды  оказывалось  больше,  он  отдавал  излишки своим
попутчикам, которые неотвязно следовали за ним.
     Он уже существенно отличался от них -- старики  туго соображали и никак
не могли  понять, каким образом  ему так легко  удается  добывать  дичь. Сын
Первой женщины даже немного  загордился, видя такое к себе  уважение. Иногда
он  просто  забывал  об  осторожности  и  становился  безрассудным.  Однако,
несмотря  на  весь пиетет,  с  которым  старики  относились  к своему  юному
соплеменнику, они не верили, что такое легкое оружие может  помочь в схватке
с ужасными женщинами и противостоять их грозным дубинам.
     И  вот  однажды  они  столкнулись  с одним  из  этих страшных созданий.
Старики тут же бросились наутек и,  только отбежав на безопасное расстояние,
и убедившись,  что  за ними  нет погони, остановились, желая посмотреть, что
станет с их гордым молодым спутником.
     С  удивлением они увидели, что юноша  и не думал спасаться бегством. Он
стоял на том же самом месте, невредимый, и натягивал свой лук. Безумец! Один
удар дубинки  -- и  от него  мокрого места не  останется!  Смелость нужна во
время охоты, а не в схватке с непобедимой женщиной.
     Женщина,  удивленная  таким поведением слабого  мужчины,  с  изумлением
рассматривала его, а он спокойно стоял напротив, глядя ей прямо в глаза. Что
ж, надо проучить этого юного нахала!
     Она крепко сжала в руке камень.
     Старики с любопытством выглядывали из-за кустов. Вдруг они увидели, как
лицо женщины исказилось  гримасой боли, и  стрела вонзилась ей в  грудь. Она
опустилась  на  колени,  затем  рухнула  навзничь.  Несколько  конвульсивных
движений  -- и все  было кончено. Юный алали спокойно подошел к  остывающему
трупу,  выдернул   стрелу  и  стал  ждать,  пока   старики,  оправившись  от
потрясения, подойдут к нему.
     С гораздо  большим  интересом они разглядывали  теперь лук  и стрелы, а
также небольшую ранку на груди у женщины. Это казалось невероятным. Юноша же
высоко  поднял  голову,  горделиво  поглядывая  на  соплеменников.  Он  явно
наслаждался сложившейся  ситуацией, потому что  еще ни один мужчина-алали не
одерживал победы в схватке со столь грозным противником. Он решил еще больше
удивить их. Юный охотник схватил труп, подтащил к дереву и привалил спиной к
стволу. Затем, отойдя футов  на двадцать, он дал знак внимательно следить за
его  действием.  Подняв   тяжелое  копье,  он  с  силой  метнул  его  в  эту
своеобразную мишень. Копье легко прошило  мертвое тело насквозь. Возбуждение
охватило всех.  Один из стариков тоже захотел попробовать.  Он метнул копье,
но промахнулся. Второго  также постигла неудача. Затем они принялись изучать
лук и стрелы. Быстро летело время, но никто не вспоминал ни о еде, ни о сне.
Наконец сын Первой женщины решил, что пора мужчинам изготовить себе такое же
оружие. Это был знаменательный день в истории алали, но вряд ли они понимали
значение происходящего...
     ***
     Итак,  пребывание Тарзана в гостеприимном  городе Троханадалмакус  было
прервано целым рядом неожиданных событий, приведших к невероятной развязке.
     Тарзан спал на своей травяной постели, устроенной под деревом, растущим
на окраине  города  короля Адендрохакиса.  На востоке  уже  занималась заря,
когда Тарзан вдруг проснулся, разбуженный низким  гулом, который уловило его
чуткое  ухо. Звук был далеким  и нечетким,  но  тем  не  менее мешал  спать.
Проснувшись, Тарзан  продолжал лежать,  прислушиваясь.  Казалось, звук  идет
откуда-то  из  самых  недр  земли,  либо  с  ее   поверхности.  Можно   было
предположить, что неподалеку кто-то  стремительно  передвигается.  Некоторое
время Тарзан пребывал  в растерянности, но  внезапно  его  сознание пронзила
тревожная мысль,  и  он  вскочил  на  ноги.  Владения  короля  Адендрохакиса
начинались в сотне ярдов. Добежав до южного входа, Тарзан крикнул крошечному
часовому:
     -- Доложи  королю,  что  Тарзан  слышит приближение  к Троханадалмакусу
множество лошадей, и если он не ошибается,  то  каждая несет  на своей спине
вражеского воина.
     Слова  Тарзана   тут   же  были  переданы  дежурному  офицеру,  который
встревоженно спросил:
     -- Что случилось?  Гость короля  утверждает,  что слышит приближение  к
городу множества всадников? С какой стороны?
     Тарзан указал на запад.
     -- Это  Велтописмакасианс!  --  воскликнул  офицер  и,  повернувшись  к
часовым, приказал:
     --  Немедленно разбудите  Троханадалмакуса,  я предупрежу  всех жителей
королевства!
     И он бросился в  город поднимать народ. Весть  моментально облетела все
королевство,  и  вот  уже  из  северных  и южных  ворот каждого отсека стали
появляться  вооруженные всадники, из  восточных и западных -- пехотинцы.  Не
было никакой паники, все двигались с точностью хорошо отлаженного механизма.
Видно,  они действовали  по заранее продуманному плану. Во всех направлениях
двигалась конница,  окружая город непрерывной  лавиной, призванной  отразить
первый натиск врага. Эта оборонительная линия  защищала  городские стены, не
давая  противнику  проникнуть  в  центральную  часть  города,  его   сердце.
Пехотинцы  тоже  двигались  по  своим  направлениям,  прикрывая  в  основном
западный фланг. В самом городе оставался резерв,  свежие силы, которые могли
быть  использованы  в  нужный   момент.   Во  главе  этих  войск  стоял  сам
Адендрохакис, отвечавший за оборону города.
     Принц  Комодофлорендосал  командовал  основной группой  кавалерии перед
центральным входом, готовясь принять на себя главный удар.  Вся армия заняла
территорию примерно в две квадратные мили.
     Быстро  светало,  и Тарзан  уже  без  труда наблюдал за  всеми военными
приготовлениями. Он восхищался минаниансами. Ни  криков, ни  пения, лишь  на
лицах застыло выражение решимости и восторга. Они не нуждались в призывах  и
лозунгах.
     Тарзан поинтересовался  у  стоявшего  рядом  офицера,  нападают ли  его
соплеменники первыми.
     -- Нет, -- ответил офицер с улыбкой. -- Минаниансы никогда не  нападают
первыми.
     -- Как вы думаете, в самом городе будет сражение? -- спросил Тарзан.
     --  Вряд ли.  Пожалуй,  сегодня  будут  задействованы лишь кавалеристы,
продвинувшиеся  далеко  от  стен города.  Думаю,  пехотинцы даже  не  успеют
поднять лук и выпустить стрелу. Битва будет молниеносной. Ведь обычно только
кавалерия и сражается.
     -- Я  вижу, вы всей душой стремитесь  в ряды кавалеристов. Почему же вы
не с ними?
     -- Каждый должен быть на своем месте  и выполнять свой долг, -- ответил
офицер. -- Мы делаем одно дело, и любое место одинаково важно.
     Тарзан   взглянул  на   запад.  Воины  сохраняли   спокойствие,  ожидая
неприятеля.  Кавалеристы  развернулись  в  линию  длиной  около  двух  миль,
казалось, им нет конца. В рядах никакого волнения. Тарзан прекрасно сознавал
нависшую опасность. Он сравнивал пигмеев со своим народом и  испытывал к ним
искреннее  уважение.  Это были настоящие борцы за свободу, воины, герои. Они
шли в бой без понуканий и уговоров.
     Воспользовавшись  временным затишьем,  Тарзан подошел  к Адендрохакису,
окруженному  группой  офицеров.  На  короле  был  расшитый  золотом  камзол,
опоясанный  кожаным ремнем  с  золотой пряжкой. Сбоку  висел  меч в  ножнах.
Кожаные краги  закрывали  ноги,  золотая  кольчуга  защищала  верхнюю  часть
туловища, на голове красовался золотой шлем с забралом.
     Король узнал Тарзана и поприветствовал его.
     --   Капитан  доложил,  что   именно  вы   предупредили  о  приближении
неприятеля. Народ  выражает вам свою  признательность.  Как нам вернуть свой
долг? Тарзан сделал нетерпеливый жест.
     -- Ни о каком  долге не может  быть и речи, ваше  величество. Я ценю  и
дорожу вашей  дружбой. Разрешите мне присоединиться к вашему отважному сыну.
Вот все, о чем я хотел бы просить вас.
     -- Да самого  своего смертного часа я останусь твоим другом, Тарзан, --
произнес  взволнованный  и  растроганный король. -- Делай,  как  знаешь,  ты
свободен выбирать, но прошу, будь осторожен.
     Впервые  в  этой стране  Тарзана  назвали по имени. Обычно его величали
Спасителем  Принца,  Гостем  Короля,  Гигантом  из  Леса  и  тому  подобное.
Обращение же по  имени у минаниансов означало дружеское расположение. Теперь
Тарзан как бы признавался членом королевской семьи.
     -- Вы оказали мне большую честь.  Я сделаю все, что в моих силах, чтобы
помочь  вашему народу, -- понизив голос,  тихо прошептал Тарзан, тронутый до
глубины души сердечностью  и искренней любовью, с  которой король отнесся  к
нему.
     Тарзан занял свое место  на передовой. По пути он выломал огромный сук,
так  как  лук  и  стрелы   были  явно  бесполезны  в  схватке  с  крошечными
противниками.  Вдруг  он  увидел  скачущего  во  весь   опор  всадника,  но,
каких-либо  признаков  неприятеля  не   обнаружил.   Принц  Комодофлоренсал,
несколько удивленный появлением  Тарзана,  тем не менее  тепло приветствовал
его и объяснил ситуацию.
     -- Я только что  послал  к  королю гонца с донесением. Наши разведчики,
преодолев передовую линию противника, сумели проникнуть в их главный лагерь.
Самый  отважный смог вернуться и сообщить,  что их основные  силы  --  около
тридцати тысяч воинов -- готовы к атаке.
     Как только принц умолк, с запада послышался грозный гул.
     -- Идут! -- воскликнул принц.
     ГЛАВА ВОСЬМАЯ
     Усевшийся на рога мертвого Горго  гриф вдруг  ощутил некоторое движение
где-то поблизости.  Повернув голову  на шорох, он  увидел  львицу,  медленно
подкрадывающуюся к добыче. Но гриф  Ска не испугался. Львица скоро уйдет. Он
привстал и захлопал крыльями, отгоняя львицу от падали. Затем он успокоился,
но в тот же миг  что-то сильно ударило его в  шею, причинив резкую боль.  Не
успев взлететь, Ска  упал на спину и забился в конвульсиях, судорожно хлопая
крыльями о землю.
     Удивленная  львица уставилась на Ска. Она еще  никогда не видела, чтобы
Ска  вел  себя  так  странно.  Вдруг  птица  замерла.  Задрав  хвост, львица
бросилась прочь... Никогда больше Ска не поднимется в небо...
     ***
     -- Идут! -- воскликнул принц.
     Тарзан  пристально  вглядывался  в  сторону  запада,  откуда  доносился
грозный гул. С высоты своего роста он видел гораздо дальше,  чем низкорослые
минаниансы.
     -- Наши передовые дозоры опрокинуты, -- сообщил он принцу.
     -- Вы видите противника? -- спросил принц.
     -- Да.
     -- Пожалуйста, держите меня в курсе всего происходящего.
     --  Они двигаются  несколькими  рядами, растянувшись единым фронтом  на
несколько миль, -- доложил Тарзан.  -- Наши дозорные скачут  впереди них, не
будучи в состоянии остановиться и принять бой.
     Принц отдал короткую команду. Тотчас сотни всадников двинулись в разные
стороны, чтобы ударить по противнику с флангов.
     -- Их  вторые и  третьи линии  вклинились  в центр  нашей  кавалерии  и
продолжают приближаться, -- продолжал Тарзан.  -- Они сблизились с передовым
отрядом, шедшим им навстречу, и разорвали его ряды.
     Взволнованным тоном Комодофлоренсал отдал приказ.
     -- Пора начинать сражение. Вы же отправляйтесь в тыл -- через несколько
минут  здесь будет  вражеская конница. Как только они подойдут, мы вступим в
бой, плечом  к  плечу отстаивая город.  Если они решили  смаху  ворваться  в
город,  прорвав  нашу  цепь,  мы развернемся  и  начнем  преследование.  Все
происходит  молниеносно.  При  их  превосходящей   численности   они  сумеют
захватить немало пленных, впрочем,  и мы тоже. Это случится очень  скоро! Вы
должны срочно вернуться в город, если, конечно, еще не поздно.
     -- Думаю, мне лучше остаться, -- ответил Тарзан.
     --  Но они возьмут тебя  в  плен или убьют! Тарзан улыбнулся  и помахал
своей дубиной.
     -- Я не боюсь, -- просто сказал он.
     -- Это потому,  что ты еще с ними не сталкивался. Разумеется, твой рост
дает тебе  некоторое преимущество. Ты выше минаниансов  в несколько  раз, но
ведь врагов тридцать тысяч!
     Комодофлоренсал  сорвался  с места  и  поскакал  к своей  армии,  чтобы
объявить о готовности, поскольку враг приближался. Принц  безусловно сделает
все от него зависящее, чтобы их странный гость не оказался в  плену, так как
уважает его мужество и  желание помочь народу Минанианс. Но сейчас он должен
скакать к своим.
     Тарзан  наблюдал  за быстро  приближающимся противником. Цепь за цепью,
подобно  океанским волнам, катились  они на город. Все  видимое пространство
вокруг заполняла грозная лавина, приближаясь с каждой минутой. Тарзан видел,
как сошлись в схватке  передовые отряды. Каждый дрался со своим противником,
поединки протекали молниеносно. Убитые падали с  лошадей, но  черной лавине,
казалось,  не  будет  конца.  Встающие  на  дыбы  кони, окровавленные  мечи,
падающие трупы -- все  смешалось,  как  в кошмарном  сне.  Тарзан оказался в
эпицентре сражения. Он размахивал дубиной, разметая врагов в стороны, но ему
постоянно приходилось  сдерживать движения, так как он боялся задеть  своих.
Поэтому ему пришлось немного выждать, пока битва  не переместится в сторону.
Когда это произошло,  он оказался  в окружении  врагов.  Он видел  выражение
удивления на лицах поверженных противников, удивления, но не страха. Наконец
он  очутился  один среди  массы  всадников.  Они  шли волна  за  волной,  и,
казалось, ничто не может поколебать стройности их рядов.
     Тарзан отбросил  ненужную дубину и принялся сражаться голыми руками. Он
расшвыривал врагов в  стороны, сбрасывал их с  седел, но они все  шли и шли.
Они вертелись вокруг Тарзана,  соскакивали  с  лошадей и бросались на  него.
Один из  них, изловчившись,  высоко подпрыгнул  и  ударил Тарзана  головой в
живот. Удар был такой внушительный, что Тарзан задохнулся от боли и отступил
назад.  Другие  пытались  достать  его  своими  маленькими мечами или кололи
пиками  уже окровавленные ноги. Около сотни пигмеев окружали его и висели на
нем, и гигант ничего не мог сделать. Вместо упавших поднимались новые бойцы.
     Тарзан  с  грустной улыбкой подумал, что он в  несколько раз  больше  и
сильнее  их,  но  не  в состоянии одержать  победу.  Их  слишком  много.  Он
прекрасно понял, что окружен и помощи ждать неоткуда: воины Троханадалмакуса
сами едва отбиваются от наступающего противника.
     Он продолжал  отражать град  ударов, сыпавшихся на него со всех сторон,
как вдруг  кто-то вновь  очень  точно  двинул его  в живот, и, задохнувшись,
Тарзан потерял сознание и рухнул на землю. Словно  муравьи,  крошечные воины
бросились на добычу. На секунду придя в себя,  Тарзан сделал попытку встать,
но  это было  последним, что он  запомнил, прежде  чем окончательно потерять
сознание...
     ***
     Ухха лежала  на подстилке  из травы под большим  деревом в непроходимой
чаще джунглей. Была  ночь, но девочка не спала. Сквозь листву она  наблюдала
за белым человеком, лежавшим рядом  с небольшим костерком. Веки девочки были
прикрыты, поскольку она боялась, как бы мужчина  не заметил,  что она следит
за ним. Ухха не опасалась больше белого человека.  Только ненависть, дикая и
необузданная, наполняла ее сердце. Она давно  уже поняла, что  он не  речной
дьявол.  Эстебан Миранда боялся джунглей,  а речной дьявол ничего не боится.
Не верила она  и в то,  что  он -- Тарзан. В  детстве она  слышала множество
историй о смелости и непобедимости Владыки джунглей, а когда обнаружила, что
Эстебан Миранда боится диких животных и совершенно не приспособлен к жизни в
лесу, то  окончательно уверилась,  что он не  знаменитый  Тарзан,  а  просто
обыкновенный белый трус.  Она потеряла к нему всяческое уважение, а вместе с
ним исчез и страх. Правда,  он был намного сильнее ее, грубый и жестокий. Он
мог ударить ее, если злился. Но кроме физической боли он не мог причинить ей
другого вреда. Уже много раз маленькая  Ухха задумывалась над тем, как бы ей
убежать от него, но после первой неудачной попытки оставила эту мысль -- она
тоже боялась одна  оставаться  в джунглях. Но совсем  недавно  она  пришла к
выводу,  что белый вряд ли сможет ее защитить в случае нужды.  При первой же
опасности Миранда моментально бросался к ближайшему дереву, забыв о девочке.
Он мог  в  любой момент, спасая свою шкуру, бросить  Ухху, и тогда ее судьба
оказалась бы незавидной.
     Так что,  несомненно, одной ей хуже не будет. Но прежде чем она покинет
его, она  должна сполна отплатить за жестокость и грубость. Кроме  того, она
понимала,  что надо как-то умилостивить и своих соплеменников и  Обебе, ведь
это она помогла белому бежать. Ухха была почти уверена, что ей удастся найти
дорогу в родное селение, хотя путь предстоит трудный и долгий. Она не станет
убивать  белого, бог  этого не простит,  она лишь сыграет с ним злую  шутку,
которую тот запомнит до конца своих дней.
     Итак,  маленькая  туземка  лежала  на  своей подстилке  и  наблюдала за
испанцем, задремавшим у огня. Рядом с ним находился мешочек, который Эстебан
Миранда  никогда не выпускал из  рук. Маленькая Ухха  знала, как  дорожил он
содержимым  этого мешка. В нем хранились красивые камни. Девочка  не ведала,
что это были алмазы, она только понимала, что белый готов скорее  расстаться
с  жизнью,   чем   с  ними.  Миранда  мог  часами  любоваться   их  блеском.
Налюбовавшись, он прятал камни в мешок и очень берег его, боясь потерять. Да
и сейчас, во сне, он не расставался с мешком и не выпускал его из рук.
     От маленького костра разбегались  фантастические тени. Испанец  спал, а
Ухха осторожно за ним наблюдала.
     Вдруг  в  кустах мелькнула  голова огромного  льва.  Его  зеленые глаза
уставились на огонь. Нума был голоден. Он знал толк в человеческом мясе и не
имел  ничего  против того, чтобы отведать его и  сейчас, но  не любил  огня.
Поэтому он исчез так же внезапно, как и появился.  Нума  не боялся огня,  но
ему было  неприятно  смотреть  на  него,  как на полуденное  солнце, которое
слепило глаза и мешало охотиться. А пляшущие тени действовали ему на нервы.
     Ухха не обращала внимания на  эти тени. Она лежала тихо, не подозревая,
что только что здесь был голодный Нума. Ухха прислушивалась  к потрескиванию
костра и обдумывала план действий.
     Равномерное дыхание испанца  говорило  о  том,  что  он  спит.  Девочка
выждала  некоторое время,  потом подкралась к нему и привстала на колени.  В
руке она сжимала дубинку. Резко замахнувшись,  она опустила дубинку прямо на
голову спящего. Одного раза,  пожалуй, хватит. Ухха вскочила  на  ноги.  Она
надеялась, что  испанец, слегка оглушенный, скоро  очнется  и обнаружит, что
его драгоценные камни похищены.
     В  этом и  состояла месть Уххи! Она перерезала ножом веревку и, схватив
мешок, исчезла в джунглях.
     Долгое время скитаясь с испанцем,  Ухха потеряла ориентиры  и теперь не
имела  ни  малейшего представления о  том,  где  искать дорогу  к дому.  Она
наткнулась  на тропу, протоптанную слонами. Путь освещала луна.  Было как-то
жутко. Ухха  усилием  воли заставила  себя идти вперед,  стремясь как  можно
дальше уйти от Миранды, пока тот не пришел в сознание.
     В  сотне  ярдов  от  девочки  голодный  Нума  почуял  запах человека  и
насторожился. Теперь  ничто не  отвлекало его внимания: ни пляшущие тени, ни
огонь  --  был только  запах  человека.  Щелкнув  огромными  челюстями, Нума
затаился.
     Ухха торопливо шла по тропе. Она была уже рядом с Нумой, но тот медлил.
В запахе  приближающегося человека почудилось что-то странное. Впрочем, нет,
это всего-навсего беспомощное слабое существо.
     Ухха  остановилась,  не  подозревая, что в  нескольких шагах  притаился
огромный,  голодный и потому вдвойне  опасный зверь. Когда девочка двинулась
дальше,  Нума неслышно прыгнул на тропу сзади.  Так они и шли в ночи леса --
кровожадный  лев  и  маленькая темнокожая  девочка, не ведающая,  что смерть
крадется за ней по пятам.
     Шаг за шагом Нума постепенно сокращал расстояние, и наступил миг, когда
он решил поужинать.
     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
     Очнувшись, Тарзан  обнаружил,  что лежит  на  земляном полу в  огромной
комнате. Еще не понимая, что с ним произошло, он заметил, что помещение ярко
освещено, и, лишь окончательно придя в  себя, увидел  источник  света -- две
большие  свечи, футов  по  пять каждая. Эти свечи заинтересовали  его.  Чуть
позже он разглядел  человек пятьдесят мужчин  ростом с него самого. Кто  эти
люди? Где он?
     Он чувствовал боль во всем теле, особенно в скрученных за спиной руках.
Он  попробовал пошевелить пальцами, но безрезультатно. Ноги были свободны от
пут, и, с усилием приподнявшись, Тарзан сел.
     Как ни странно, но воины, находившиеся в комнате,  своей военной формой
и внешностью очень  напоминали солдат  Велтописмакасианса, но  были таких же
размеров,  что  и сам Тарзан.  Многие  из  них расположились на скамейках за
столами.  Кое-кто  был  ранен.  Между  столами  сновали  несколько  человек,
оказывая нуждающимся  необходимую помощь. Эти санитары были облачены в белые
туники, как и привилегированные рабы Троханадалмакуса. Один из них, заметив,
что Тарзан пришел в себя, приблизился к нему вплотную и воскликнул:
     -- Хо!  Наконец-то гигант очнулся. Твой рост мало  помог тебе, и теперь
мы такие же большие, как и ты! Мы тоже великаны!
     Он  повернулся  к  своим  товарищам, заливаясь смехом. Понимая, что  он
находился в  плену и окружен врагами, Тарзан решил  не произносить ни слова.
Поэтому он ничего не ответил.
     --  Он нем,  как  огромная грудастая женщина-алали,  -- съязвил один из
воинов.
     -- Наверняка, он пещерный житель, -- предположил другой.
     -- А может, он из Зерталаколос, -- сказал третий.
     --  Но  их  мужчины трусливы,  -- снова  вмешался  первый,  --  а  этот
сражался, как настоящий боец.
     -- Да, он и безоружный дрался до последнего.
     -- А ты видел, как он расшвыривал солдат в стороны?
     -- Он ведь не отступил ни на шаг и все время улыбался.
     -- Нет, он не похож на мужчину Зерталаколос. Спроси, какого он племени?
     Тот, кто первым обратил внимание на очнувшегося Тарзана, задал ему этот
вопрос, но ответом ему было молчание.
     --  Он  не понимает  нас,  --  произнес  воин.  -- Но не думаю, что  он
Зерталаколос. А вот кто -- ума не приложу.
     Он подошел к Тарзану и осмотрел его раны.
     -- Ничего страшного. Дней через шесть, а то и меньше, он будет здоров.
     Они промыли раны, наложили  какую-то мазь и  поставили  перед ним  еду,
воду и молоко  антилопы. Затем  освободили его руки, но стянули талию цепью,
прикрепив один конец к кольцу в полу.
     Поскольку  они  уверились,  что  Тарзан  не   понимает  их  языка,  они
заговорили  свободнее.   Но  этот  язык   оказался  весьма  похож  на   язык
Троханадалмакуса, и Тарзан понимал все. Из разговоров  он  уяснил, что битва
закончилась  не  в пользу короля Адендрохакиса.  Его  армия понесла  тяжелые
потери.  Было много  убитых и взятых в  плен, тогда как  противник  потерпел
гораздо меньший урон. Сражение завершилось молниеносно.
     Но как  они  сумели превратиться в людей  нормальных  размеров?  Тарзан
ломал голову, однако не находил объяснения. Чудеса, да и только!
     Раны  быстро затягивались. О  пленнике  тщательно  заботились, выполняя
особый королевский указ на этот счет.
     Наконец неделю спустя, полдюжины  конвоиров пришли за ним, сняли цепь и
куда-то повели. Они долго пытались втолковать ему, что от него требуется, но
Тарзан по-прежнему делал вид, что не понимает их языка. Однако из  разговора
конвоиров  он  уловил, что его ведут к  королю, пожелавшему  познакомиться с
необыкновенным пленником.
     Длинный   коридор,  по  которому  они  шли,  слабо  освещался  свечами.
Навстречу то и дело попадались рабы  и солдаты.  Рабы были облачены  в белые
туники с красными эмблемами, либо в зеленые, но тоже с красными эмблемами.
     Через  равные  промежутки  попадались  лестницы, ведущие вверх.  Тарзан
подумал, что  по конструкции здание напоминает те,  что  он  видел  в городе
Адендрохакиса, но, прикинув сообразно своему росту его пропорции  и размеры,
пришел в замешательство: здание должно было быть колоссальным.
     Наконец,  свернув  направо,  они остановились перед  входом  в  большое
помещение,   озаряемое   светом  множества  свечей.   На  полках   виднелись
рассортированные туники, сандалии, оружие и еще множество предметов.
     Сопровождающий подозвал раба в белой тунике и приказал:
     -- Зеленую тунику для парня из Троханадалмакуса!
     -- Кто его хозяин? -- поинтересовался раб.
     --  Он  принадлежит  Зоантрохаго,  --  ответил  конвоир.  Раб  проворно
засуетился  и  вскоре  принес зеленую тунику.  Достав  две  эмблемы и быстро
начертав на них  чернилами девиз,  он  прикрепил  их  на  спину  и на  грудь
Тарзану. Тот  не  мог прочитать, что  написано,  так как  не успел  овладеть
письменной речью.  Раб  подал  пару  сандалий,  и Тарзан, облачившись в этот
наряд, двинулся дальше, сопровождаемый своими конвоирами.
     Теперь  они  шли по  хорошо освещенным  коридорам,  стены  которых были
расписаны орнаментами, изображениями сцен охоты, сражений. Воинов попадалось
великое множество, больше стало и рабов в белых туниках, тогда как в зеленых
-- не встречалось совсем.
     Коридор  упирался  в  дверь, отделанную золотом.  Сопровождающий сделал
знак остановиться.
     -- По приказу короля мы привели раба Зоантрохаго, -- сказал он часовым.
-- Это великан, которого мы пленили в битве.
     Один из часовых повернулся к своему напарнику.
     -- Передай это королю!
     После долгих расспросов и досмотра часовые распахнули тяжелые двери,  и
Тарзан   очутился  в  тронном   зале.  Потолок,  украшенный  восхитительными
арабесками, поддерживали массивные деревянные колонны. На стенах, наполовину
скрытых панелями, виднелись узоры орнамента  и сцены  героических  походов и
битв.
     Кроме двух часовых в зале никого не было. Один из них приоткрыл дверь в
следующую  комнату, и  Тарзан увидел нескольких  воинов,  которые  в  богато
разукрашенных  нарядах  восседали  на  невысоких  скамейках.  Посередине  на
высоком  стуле возвышался воин,  внимательно слушавший говорящих.  Но  когда
начинал  говорить  он,  все замолкали.  Когда  он раздвигал  губы  в  легкой
усмешке,  все  начинали  громко  хохотать.  Их  глаза неотрывно  следили  за
выражением его лица, с тем, чтобы вовремя среагировать на малейшее изменение
его настроения.
     Конвоир,  приведший  Тарзана,  сделал знак  остановиться и, дождавшись,
когда наступит тишина и  сидящий в  центре  обратит на него  свое  внимание,
опустился на колено,  воздел вверх руки со сложенными ладонями и  выгнулся в
приветственном "поклоне".
     --  О,  Элкомолхаго,  король Велтописмакуса, владыка и  повелитель всех
людей!  Наимудрейший и  наихрабрейший! По  твоему  приказу  раб  Зоантрохаго
доставлен!
     -- Встань и подведи его поближе, -- приказал человек, сидящий  на стуле
с высокой спинкой, и, обратившись к свите, спросил:
     -- Это тот великан, которого мы захватили под Троханадалмакусом?
     -- Мы слышали о нем, о Наиглавнейший, -- ответили приближенные хором.
     -- И о храбрости?
     -- И о храбрости, Наимудрейший.
     -- Ну и что вы обо всем этом думаете? -- спросил король.
     -- То же, что и вы, о Великий Вождь!
     -- А что я думаю? -- снова спросил король, разглядывая окружающих.
     Приближенные в замешательстве обменялись быстрыми взглядами.
     -- Что он об этом думает? -- зашептались они. Наконец  один, с надеждой
взглянув на соседа, громко спросил:
     -- Что думаешь об этом ты, Гофолосо?
     --   Позволю   себе  заметить,  что   Зоантрохаго  прежде   должен  был
посоветоваться со Всемогущим и Всемудрейшим.
     -- Правильно! -- воскликнул король. -- А Зоантрохаго не  посоветовался.
А ведь именно я первым сформулировал вопрос и решил проблему.
     Раздались громкие крики восхищения.
     -- Ничто не может сравниться с нашими успехами, -- продолжал король, --
которых  вы  достигаете,  следуя  моим  указаниям.  Правда, пока  результаты
диаметрально  противоположны  тому, чего мы ожидали,  но мы  еще поработаем.
Через несколько дней я дам Зоантрохаго  формулу, которая совершит  революцию
среди Минуни. Таким образом мы перевернем мир!
     Тут  Эколомолхаго сделал паузу и обратил  внимание на  раба  в  зеленой
тунике, молча стоявшего перед ним  и слушающего всю эту ахинею. Он подошел к
Тарзану, постоял без слов, разглядывая его, затем спросил:
     -- Из какого города ты пришел?
     --  О,  Всезнаменитейший!  -- молвил один из  сопровождавших.  --  Увы,
бедное существо бессловесно.
     -- И не произнес ни единого слова? -- поинтересовался король.
     -- С тех пор, как был пойман, -- ни единого.
     -- Он из  Зерталоколос, -- убежденно произнес король.  -- Так стоит  ли
волноваться из-за какого-то низшего бессловесного существа?
     -- Вы только взгляните, -- вскричал Гофолосо, -- как быстро наш корифей
науки ухватил смысл происходящего и  разрешил все сомнения. Просто блестяще!
Какие же мы все глупцы!
     -- Что  было бы с нами  без нашего  великого  вождя! --  защебетали все
вокруг.
     Король   продолжал   рассматривать   Тарзана,   казалось,   не    слыша
восторженного щебетания. Наконец сказал:
     -- Нет, пожалуй, он не из Зерталоколос. Вы только взгляните на его уши!
Взгляните,  взгляните! Разве  такие  уши бывают у  бессловесного существа? А
волосы? А форма черепа? В нем должна быть мысль! Нет, он не из Зерталоколос!
     -- Просто  блестяще!  --  подхватил  Гофолосо. --  Я  же  вам  говорил!
Эколомолхаго, наш король, всегда  прав! Даже самый глупый из нас, видит, что
это -- не Зерталоколос. Да чего же все просто и мудро у нашего повелителя!
     В этот момент распахнулась дверь и появился часовой.
     -- О, Эколомолхаго, король Велтописмакуса! Пришла  ваша дочь, принцесса
Жанзара. Она желает видеть странного раба!
     Король утвердительно кивнул.
     -- Пусть войдет.
     Принцесса, видимо, ждавшая за дверью и все слышавшая,  немедленно вошла
в  зал  в сопровождении  двух  женщин и  полудюжины воинов  охраны.  При  ее
появлении все, кроме короля, встали.
     -- Входи, Жанзара, -- пригласил он. -- Вот полюбуйся на этого странного
великана, о котором говорят больше, чем о короле.
     Принцесса пересекла зал и остановилась  перед Тарзаном, который  застыл
на месте с  тех пор, как  его  ввели в  комнату. Он  стоял, скрестив руки на
груди,  безмолвный и абсолютно равнодушный к происходящему  вокруг. Взглянув
на принцессу, Тарзан отметил ее красоту. Она была первой женщиной Минанианс,
которую  ему довелось увидеть с  момента  своего пленения.  Тарзана поразили
прекрасные серые глаза  принцессы. Эта  была та самая девушка,  которую  его
друг Комодофлоренсал надеялся сделать королевой Троханадалмакуса. Вот почему
красавица вызвала  у  Тарзана такое  внимание. Вдруг он  заметил,  что глаза
принцессы потемнели.
     --  Что  случилось  с  этим  животным?  --  вскричала  она. --  Он что,
деревянный?
     -- Он  не знает  нашего языка, --  пояснил король. -- С тех пор, как он
попал сюда, он не произнес ни звука.
     -- Бессловесная тупая скотина! -- разъярилась принцесса. -- Я  заставлю
его сделать это.
     С такими словами она выхватила из ножен  кинжал  и что было  сил плашмя
ударила  Тарзана по руке.  Никто не ожидал подобной выходки, и все замерли в
удивлении. Однако Тарзан был готов к удару  -- перед тем, как вынуть оружие,
принцесса пробормотала под нос несколько бранных слов, смысл которых Владыка
джунглей быстро раскусил. Он не мог избежать удара, зато сумел удержаться от
вскрика,   который   принес   бы    коварной   злобной   принцессе   чувство
удовлетворения. Она хотела повторить удар, так как рассердилась не на шутку,
но тут вмешался король.
     -- Достаточно, Жанзара!  Не стоит обижать этого раба. Он  еще  сгодится
нам для экспериментов.
     --  Он  позволил себе  взглянуть  мне  в  глаза!  Да  еще  отказывается
разговаривать, зная, что я так хочу! Его надо казнить!
     -- Он не твой раб. Он принадлежит Зоантрохаго.
     -- Я куплю его!
     И, повернувшись к солдатам охраны, приказала:
     -- Приведите Зоантрохаго!
     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
     Когда  Эстебан  Миранда  очнулся,  костер  уже  догорел. Было  темно  и
холодно.  Трещала голова, по  всему телу  разлилась  слабость.  Дотронувшись
рукой до темени, он нащупал сгустки  запекшейся  крови и обнаружил  довольно
обширную рану. И  вновь впал в беспамятство. Когда же он окончательно пришел
в себя, был уже полдень. Миранда с трудом огляделся по сторонам. Где он? Что
с  ним? Он позвал по-испански женщину  с музыкальным именем, но Флора  Хакес
вряд ли могла его услышать.
     Приподнявшись,  он с удивлением обнаружил,  что  почти  голый.  Миранда
пощупал  жалкие  остатки  одежды, едва  прикрывавшие  его тело, и  обвел все
вокруг  бессмысленным  вопросительным  взглядом.  Заметив  свое  оружие,  он
подобрал  его и  принялся внимательно изучать. Долго не мог  он  понять, что
это. Нож, лук и стрелы. Он без конца трогал их, перебирал, рассматривал.
     Наконец он поднял голову, встал и, собрав оружие, направился в джунгли.
В  сотне  ярдов от своей стоянки Миранда набрел на льва,  доедающего останки
очередной жертвы, чуть в стороне от  слоновьей тропы. Лев угрожающе зарычал.
Человек  остановился,   прислушиваясь.  Замерев,   он  наблюдал   за  Нумой,
пожиравшим какое-то животное. Какое -- он не рассмотрел.
     Миранда бесшумно обошел  это место и двинулся дальше. Он был почти наг,
но не осознавал этого, драгоценности  его исчезли, но он  не помнил, что они
когда-то у  него были, Ухха покинула его, но он не хватился ее, ибо  начисто
забыл о ее существовании.
     Маленькая Ухха,  желавшая  проучить  испанца,  проиграла.  Ее удар  был
настолько силен, что Миранда лишился рассудка. Теперь этот жалкий труп молча
пробирался  сквозь  джунгли,  лишь  изредка  хихикая  или всхлипывая  словно
ребенок.
     Если бы Ухха могла увидеть его сейчас, то  пришла бы в ужас. Но она уже
ничего не могла увидеть, и  несчастное существо продолжало свой путь, убивая
мелкую живность и питаясь, чем придется.
     ***
     Принцессе  Жанзаре так и  не  удалось купить строптивого раба. Ее отец,
король, не позволил  сделать  этого. Придя  в  полное бешенство, она ушла  в
соседний  зал.  Проходя мимо трона, она,  отвернувшись в сторону,  процедила
сквозь зубы:
     -- Дурак! Я все равно куплю его и убью! Я так решила!
     Приближенные покачивали головами, но хранили молчание. Король поднялся.
     -- Отведите его в каменоломни.  Но передайте офицеру, что их величество
не желает чтобы пленника перегружали работой.
     Тарзана увели. Король тоже покинул зал, лишь свита осталась на месте.
     Когда  за  королем затворилась  дверь, один из приближенных подкрался к
ней на цыпочках и, прислонив ухо, прислушался.
     --  Кажется, старый  маразматик ушел, -- шепотом сообщил он  остальным,
поскольку все прекрасно знали, что и у стен есть уши.
     -- Нет, ты видел когда-нибудь такого идиота? -- спросил другой.
     -- Он всерьез  поверил, что он -- гений!  Иногда мне  кажется, что я не
вынесу подобного бреда.
     --   Вынесешь,    куда    ты   денешься!   --   воскликнул    Гофолосо,
главнокомандующий войсками королевства.
     --   Какая  откровенная   наглость!   --  воскликнул  Макахаго,   глава
строительства.  -- Он приписывает все наши  успехи себе,  а  в ошибках винит
других!
     -- Он собрал всех  нас, представителей разных наук, здесь, -- подхватил
главный зодчий, -- и хочет использовать наши знания, выдавая их за свои. Что
скажет наш народ?
     --  Легко представить, -- хмыкнул  Гофолосо.  -- Народ скажет,  что нас
взяли не за то, что мы  что-то  знаем, а за то, что мы ничего  не знаем. Что
тут возразишь?  Все это  может  когда-нибудь  обернуться бедой.  Я советовал
королю  избегать  насилия,  иначе  скоро  мы  станем  свидетелями революции.
Необходимо ослабить его влияние, нейтрализовать,  а я подниму армию и возьму
власть в свои руки.
     -- Смело, Гофолосо,  --  сказал Торндали. -- Тем более, солдаты уважают
тебя. Мы предпочли  бы иметь такого короля, за которым войска пойдут в бой и
победят.
     -- Смело, смело, Гофолосо! -- зашумели все вокруг. -- Смело и мудро!
     Начальник   королевской  канцелярии,  хранивший  до  поры   до  времени
молчание, покачал головой.
     --  Я бы не сказал, что  говорить о  государственной измене  -- смело и
мудро, -- тихо произнес он. Все разом обернулись к нему.
     -- Кто говорит о государственной измене, Вестако? -- спросил Гофолосо.
     --  Вы готовы на нее, чтобы спасти свою шкуру, -- продолжал Вестако. Он
говорил отчетливо и громко, не боясь, что  его могут подслушать, а, может, и
надеясь  на  это. -- Король так добр  ко  всем нам.  Он  честен  и заботлив.
Политика его мудра. Кто может оспорить это?
     Присутствующие замялись. Гофолосо нервно хихикнул.
     -- Ты смеешься, мой друг, --  пробормотал  он. -- Неужели  ты не понял,
что мы разыграли тебя? Это просто шутка.
     -- Э,  нет, -- заупрямился  Вестако,  -- может я чего и не понял,  но у
короля прекрасное  чувство юмора.  Я  передам  ему  вашу  шутку,  и если она
рассмешит его, я посмеюсь вместе с  ним и соглашусь,  что это  действительно
шутка.
     --  О, Вестако,  не стоит  этого делать.  Король  может неправильно все
понять. Мы ведь добрые друзья, и  сказанное здесь предназначалось только для
друзей, --  торопливо заговорил Гофолосо. -- И,  кстати,  мой добрый друг, я
только  что  вспомнил,  что тебе  понравился один мой  раб. Я как  раз хотел
подарить его тебе. Хочешь -- бери.
     -- Мне понравились десять твоих рабов, -- невозмутимо ответил Вестако.
     -- Они твои, -- воскликнул Гофолосо. -- Пойдем, ты сам их выберешь. Так
приятно сделать другу подарок.
     Начальник канцелярии пристально  взглянул на  остальных. Все напряженно
молчали. Наконец Троулдо, главный специалист по сельскому хозяйству, сказал:
     -- Если Вестако примет от меня в дар десять рабов, я буду очень рад.
     -- Надеюсь, они будут в белых туниках? -- произнес Вестако.
     -- Разумеется, -- прозвучало в ответ.
     -- Сочту за честь, если десять и моих рабов пополнят коллекцию Вестако,
-- добавил Торндали.
     -- И моих! -- воскликнул Макахаго, главный строитель.
     -- Ладно. Если ваши рабы появятся перед  моим управляющим в каменоломне
до восхода  солнца, я буду удовлетворен, --  ответил Вестако, потирая руки и
многозначительно улыбаясь.
     Тут его взгляд упал  на  молчавшего  до сих  пор Гефасто,  командующего
войсками города.
     --  Наилучшим  образом,  каким  я  могу  доказать свое  расположение  к
Вестако, -- откликнулся тот на немой  вопрос,  -- сообщить ему,  что приложу
все силы, чтобы предотвратить нападение на него моих воинов. Правда,  боюсь,
что  даже мой авторитет может оказаться бессильным. Хотя солдаты любят меня,
всякого можно ожидать.
     Он взглянул прямо в глаза Вестако, круто повернулся и вышел.
     Гофолосо  и Гефасто  были  самыми  независимыми и бесстрашными в  свите
короля.  Только  они  не  боялись  его  тиранической власти.  Природный  ум,
хитрость и знатное  происхождение  позволили им сосредоточить в своих  руках
большую власть.
     Торндали,  Макахаго   и   Троулдо  были  выбраны  королем   за  рабскую
преданность и готовность выполнить  любой  приказ.  Гефасто  не доверял  им,
зная, что они могут предать в любой момент.
     Что  касается  Вестако,  то  это  был   самонадеянный   и  бессовестный
взяточник, который не верил в честные намерения людей.
     Гефасто, идя вместе с Гофолосо по коридору, сказал:
     -- Думаю, Велтописмакусу явно не повезло с Вестако.
     -- Почему? -- вопросительно глянул на него Гофолосо.
     -- Он слишком подл как по  отношению  к  королю, так  и по отношению  к
другим  людям. Тут для него нет  разницы.  За  деньги  он  готов родную мать
продать. Понятия "честь", "дружба" ему не знакомы.
     -- А тебе не кажется, -- сказал Гофолосо, -- что  Вестако не лучше и не
хуже  других? Суть  в том, что король и наша  знать живут в особых условиях.
Бездеятельность и лень породили в их душах  подлость и прочие  пороки.  Надо
ограничить  свободное  время. Надо  заняться  делом,  которое  приносило  бы
удовлетворение и радость.  Мы пресыщены роскошью  и  удовольствием,  которые
получали вчера, получаем сегодня и будем получать завтра.
     -- Ты прав, друг мой. Повсюду царствует  расточительность. Мы расточаем
наше  время,  наше  баснословное  богатство.  Этот  порок  поразил  всю нашу
верхушку во  главе с королем.  Следует отобрать у них богатство, им оно ни к
чему. Масса людей нуждается, и надо раздать его по справедливости.
     -- К сожалению,  все это  -- теории, старина. Формально, основной налог
берется с  самых  богатых и поступает  в казну.  Фактически же будучи самыми
богатыми, причем,  очень  богатыми,  получая  с народа огромные  доходы,  мы
отдаем в виде налога  лишь  незначительную, мизерную часть. Что же  касается
раздачи этих богатств, то кто согласится поделиться с ближним по-братски?
     Ни ты, ни я, ни кто другой. Твои предложения не решат проблемы.
     --  Да,  но  надо  кончать с  подлостью и беспрерывным  пьянством. Ведь
королевство приходит в упадок.
     -- Королевству нужны войны. Небольшие, без особого кровопролития. Таким
образом  мы   займем   себя.  Как  бы  сезонные  войны,  позволяющие   снять
накопившиеся  за  определенное время  проблемы.  Другими  словами, не  успев
чем-либо пресытиться, мы это теряем. Война и труд  --  вот двигатель  бытия.
Мир  порождает  лень,  война  ее отрицает.  Война  из  каждого может сделать
человека.
     --  Думаешь,  война может сделать человека  и из короля?  Да еще  вино,
которое он обожает.
     -- Что за смутьяном ты стал с тех пор, как занял пост командующего.
     -- Ты меня не понял, -- возразил Гефасто нетерпеливо. --  Сама  по себе
война приведет город к гибели. Я  не против мира, но  я против  мысли, будто
мир или добродетель сами по себе укрепят нашу нацию. Они должны чередоваться
с войнами,  вином, развратом  и трудом,  особенно с упорным трудом, которому
обязательно нужен  мир и благоденствие. Ладно, поторопись. До восхода солнца
тебе надо успеть передать десяток рабов Вестако.
     Гофолосо горько улыбнулся.
     -- Когда-нибудь он дорого заплатит  за это, и я уж позабочусь, чтобы он
расплатился сполна.
     -- При условии, что его повелитель падет, -- произнес Гефасто.
     -- Да, когда его повелитель падет, -- отозвался Гофолосо.
     Командующий  пожал  плечами и улыбнулся.  Он еще  продолжал  улыбаться,
когда его друг свернул в соседний коридор и скрылся из виду.
     ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
     Тарзана вели из королевского  зала прямо к каменоломням Велтописмакуса,
расположенным в  четверти  мили от восьмого отсека. Девятый отсек еще только
строился, и вереница  тяжело нагруженных рабов исчезла  в  каменоломне, куда
вели  и Тарзана.  У  входа  они  остановились,  и дежурный  офицер  спросил,
открывая большую книгу, лежащую на столе:
     -- Как твое имя?
     -- У него нет имени, -- ответил  сопровождающий,  получивший от  короля
соответствующие указания.
     --  Что  ж, в таком случае будем  звать  его  Гигантом,  как  звали  до
пленения, -- решил офицер и сделал пометку в книге.
     Затем он повернулся к стоящему рядом солдату.
     -- Отведи его в туннель No 13  на 36-й уровень и передай приказ короля:
пусть подыщут ему  работу полегче. Проследи,  чтобы Гигант не  перетрудился.
Ступай. Впрочем, погоди. Сейчас его очередь, пускай поработает.
     Солдат выбрал кусок породы, взвалил на плечо Тарзана и приказал идти.
     Пройдя по узкому темному коридору, они попали в другой, более широкий и
лучше  освещенный.  По  нему  двигались  изнуренные  рабы.   Тарзан  обратил
внимание, что все время идет вниз и постоянно поворачивает направо, двигаясь
как  бы по спирали. Пол  был каменный, исшарканный и сбитый миллионами  ног.
Тоннель освещался горящими факелами, и время от времени попадались отверстия
пересекавших его других  коридоров. Были видны и ходы сообщения, соединяющие
различные  уровни.  Тарзан  внимательно  приглядывался,  стараясь  запомнить
хитроумные переплетения этого  лабиринта.  Но понять весь  сложный  механизм
было не так-то просто.  Когда они наконец достигли нужного им  36-го уровня,
Тарзан предположил, что они находятся футах в пятидесяти от поверхности.
     Выбравшись  из основного коридора, они попали  в другой,  по которому в
обоих направлениях сновали рабы. Наконец  они добрались до рабочего участка,
и  Тарзана  представили  Венталу,  который,  согласно   иерархии  Минанианс,
командовал  десятью рабами.  Когда  ему объяснили, что этого гиганта  нельзя
перегружать работой, десятник саркастически воскликнул:
     -- Ну что за  гигант?  Он  ничуть  не  выше меня! И почему  его  нельзя
использовать на тяжелых работах?
     Однако, подозвав помощника, Вентал тихо предупредил:
     -- Ты  должен следовать  указу короля. Об  этом немом рабе говорит  все
королевство.  Будь  с  ним  настороже.  Он  принадлежит Зоантрохаго,  а  ему
завидуют многие. Помни, если Зоантрохаго -- мозг короля-придурка, то Гефасто
-- его меч.
     Дав новому рабу задание,  Вентал отвел его в средний туннель и вернулся
назад. Тарзан должен был подтаскивать  куски породы ко входу в  туннель, где
их забирали другие рабы.  Работа не утомляла Тарзана,  и он мог наблюдать за
происходящим  вокруг,  присматриваясь к людям, трудившимся с ним бок  о бок.
Они были  примерно  одного  роста с Тарзаном, и  хотя он был все-таки  самым
высоким, разница составляла  лишь несколько дюймов.  Он понял, что среди них
есть немало  тех, кто участвовал в битве,  в которой он был пленен. Они-то и
рассказали  Тарзану  обстоятельства  его  пленения,  называя  его  при  этом
Зуантролом (гигантом). И они были почти такие же крупные, как  и сам Тарзан.
Это  вызывало  у Тарзана  недоумение,  но  как  он  не ломал  голову,  найти
объяснение никак не удавалось.
     Он по крохам собирал подробности битвы, запоминал расположение рабочего
отсека, входов  и выходов, постоянно  думая, как бы в  один  прекрасный день
выбраться из этого лабиринта.
     Как  только  надзиратель  куда-нибудь   отлучался,  тут  же  вспыхивали
разговоры,  выражающие  недовольство  королевской  властью.  В них принимали
участие и рабы, и солдаты, и офицеры. Тарзан решил, что этим тоже надо будет
воспользоваться при побеге, который рано или поздно обязательно произойдет.
     Наконец  долгий и  трудный  день закончился, и рабов  развели по  своим
отсекам, располагавшимся на тех же уровнях, на которых они работали. Тарзана
и нескольких других рабов отвели  в дальний конец туннеля,  заканчивающегося
небольшим входом в огромное помещение. Вход охранялся двумя стражниками.
     Внутри находились примерно пятьдесят  мужчин и женщин. Женщины готовили
еду  над  маленькими  кострами.  Дым  и  чад уходили в небольшие  отверстия,
прорубленные  в потолке.  Вероятно,  помещение  вентилировалось еще  как-то,
иначе пятьдесят человек  попросту  задохнулись  бы.  Здесь были  рабы разных
возрастов,  но стариков Тарзан не  заметил.  Кожа женщин  и детей отличалась
такой бледностью, какой Тарзан никогда не встречал. Позже ему объяснили, что
они  никогда не  видели  белого  света. И  дети,  рождавшиеся  в  лабиринте,
оставались  там навсегда. Женщины, захваченные в плен в других городах, были
обречены жить в подземелье до самой смерти.  Только чудо,  если какой-нибудь
воин выберет себе жену из их числа, могло спасти несчастных. Но обычно воины
женились  на  рабынях  в  белых  туниках,  с  которыми  они  встречались  на
поверхности.
     На лицах этих  женщин  лежала печать грусти и безысходности,  и  Тарзан
проникся  к  ним глубокой симпатией. Никогда в жизни  он  не видел выражения
такой безнадежности на лице живого существа.
     Тарзан как  новичок сразу же оказался в  центре внимания,  но  никто не
двинулся с места, так как слух о его особых привилегиях уже проник и сюда. О
нем уже все знали.
     Девушка,  готовившая пищу,  поймала его взгляд и махнула рукой.  Тарзан
приблизился.  Такой красавицы он  не  встречал никогда в  жизни.  Белизну ее
чистой и нежной кожи оттеняли иссиня-черные волосы, обрамлявшие лицо.
     -- Ты Гигант? -- спросила девушка.
     -- Я Зуантрол, -- ответил Тарзан.
     -- Он говорил мне о тебе, --  продолжала красавица.  -- Я буду готовить
тебе еду. До сих пор я готовила  только для него, но, если у тебя нет другой
девушки, я буду готовить и тебе.
     Казалось, она была немного смущена.
     -- У меня никого нет, кто мог бы позаботиться здесь обо мне, -- ответил
Тарзан. -- Но кто это "он", о котором ты говоришь?
     --  Мое  имя  Таласка,  -- сказала девушка.  -- А  его я знаю только по
номеру.  Пока он раб -- у него  нет имени.  Так  он  мне объяснил. Его номер
Восемьдесят в кубе плюс девятнадцать.  Вижу,  твой  номер восемьдесят в кубе
плюс двадцать один.
     Она  взглянула  на  непонятный  Тарзану иероглиф у него  на плече и  на
рукаве зеленой туники.
     -- А у тебя есть имя?
     -- Они называют меня Зуантрол.
     -- О, ты действительно большой, но тебя вряд ли можно назвать гигантом.
     --  А я думал, что ты Зерталаколол,  -- вдруг услышал  Тарзан  у самого
своего уха и, обернувшись, увидел раба, который и во время работы не спускал
с него глаз. Тот улыбнулся.
     -- Я Зерталаколол по моему хозяину, -- повторил Тарзан.
     Раб удивленно поднял брови.
     -- Я вижу, ты чертовски умен. Но я не  выдам  тебя.  С этими словами он
отошел и занялся своими делами.
     -- Что он хотел сказать? -- спросила девушка.
     -- Дело в  том, что с  момента, когда я  попал в плен,  я молчу,  и все
решили, что я  немой. А раз  немой, значит  я Зерталаколол  --  они ведь  не
говорят.
     -- Я их никогда не видела.
     Девушка с интересом взглянула на Тарзана.
     -- Считай, что тебе повезло. Они не очень-то приятны на вид.
     -- Все равно  интересно. Мне нравится все, что хоть капельку отличается
от моей теперешней жизни, от того, что окружает меня днем и ночью.
     --  Не теряй  надежды, -- подбодрил ее Тарзан. --  Если человек  сильно
захочет, он непременно возвратится на поверхность.
     -- Возвратится? Я никогда и не была там.
     -- Никогда не была  на поверхности? Ты хочешь сказать, с того  момента,
как попала в плен?
     -- Я родилась здесь и никогда не поднималась на поверхность.
     --  Ого!  Значит,  ты рабыня  второго  поколения.  Но у  Минанианс рабы
второго поколения получают белую тунику и свободно живут на поверхности.
     -- Это не для меня. Моя мать  не позволила бы мне этого. Она  предпочла
бы, чтобы я умерла,  чем стала женой  жителя  города или рабыней другого.  Я
должна умереть, как только ступлю на землю.
     -- Но как же тебе удалось избежать этого?
     -- Дело в том, что у  каждого хозяина  множество рабов,  и  он не может
упомнить  всех в лицо.  Что касается переписи,  то  факт моего рождения  был
скрыт, и обо мне просто не знают. Матушка присвоила мне номер умершего в тот
день раба, и мое появление на свет прошло незамеченным.
     -- Но ты очень красива. Твое лицо давно должно  было привлечь внимание,
-- не унимался Тарзан.
     Девушка на  мгновение отвернулась и  провела рукой по лицу  и  волосам.
Затем вновь предстала перед Тарзаном, неузнаваемо изменившись. Он не поверил
своим глазам -- таким уродливым и безобразным стало лицо красавицы.
     -- О, боже! -- вырвалось у него.
     Постепенно морщины разгладились, и лицо девушки вновь засияло красотой,
лишь горькая улыбка напоминала о невероятном превращении.
     --  Всему этому  меня научила моя матушка, -- тихо сказала девушка.  --
Так что, когда они появляются, они даже не глядят в мою сторону.
     -- Но разве не  лучше было бы выйти замуж за какого-нибудь воина и жить
в городе? Ведь воины  Велтописмакуса  вряд  ли  сильно отличаются  от  твоих
соплеменников?
     Она покачала головой.
     -- Это не для меня. Мой отец Манадаламакус. Спустя две луны после того,
как похитили  мою мать, родилась я, уже в этих катакомбах, вдали  от свежего
воздуха и солнечного света.
     -- А твоя мать? -- осторожно спросил Тарзан. -- Она здесь?
     Девушка грустно покачала головой.
     -- Увы.  Они пришли  за ней  двадцать лун тому назад и увели с собой. С
тех пор я ее не видела и не знаю, что с ней.
     -- А живущие здесь? Они не выдали тебя?
     -- Что  ты! Если  раб предаст  своего товарища, его просто разрывают на
куски. Но мы заболтались. Ты, должно быть, голоден.
     С этими словами  Таласка предложила Тарзану поужинать. Он предпочел  бы
сырое мясо, но,  поблагодарив  девушку, принялся жевать приготовленную пищу,
обдумывая услышанное.
     -- Странно, что не идет Аопонато, -- заметила она. -- Он никогда еще не
опаздывал.
     Смуглый раб, медленно  подходивший к ним, взглянул  на Тарзана,  и  тот
решил, что это и есть Аопонато.
     -- А вот и Аопонато,  -- сказал Тарзан Таласке.  Радостно  улыбнувшись,
она обернулась, но, увидев смуглого раба, отшатнулась и прошептала:
     -- Нет, это не он.
     Подошедший ткнул пальцем в сторону Тарзана и спросил у девушки:
     -- Ты что, готовишь ему? А мне, значит, отказываешься. Да кто он такой!
Чем он лучше меня? Отныне ты будешь готовить для меня постоянно.
     -- Ты легко найдешь  мне замену, Гарафтан. Иди к любой женщине и оставь
меня в  покое.  Мы имеем  право  выбирать, для  кого  нам  готовить, и  я не
собираюсь делать это для тебя.
     --  Имей в виду, тебе же лучше будет, если ты  согласишься, --  зарычал
смуглолицый. -- Ты будешь моей. Я просил тебя стать моей женой, когда этих и
в  помине  не  было. Если не  образумишься, завтра же расскажу  Венталу  всю
правду, и тебя заберут отсюда. Ты когда-нибудь видела Калфастобана?
     Девушка молчала.
     -- Ну так увидишь и станешь его наложницей. Они заберут тебя отсюда!
     --  Я  предпочту этого Калфастобана  тебе,  но знай,  никто  никогда не
коснется меня без моего согласия, -- презрительно сказала девушка.
     -- Ах  так!  --  зарычал раб  и шагнул вперед.  Схватив ее  за руки, он
притянул  девушку  к  себе.  Таласка  не  успела  увернуться,  и смуглолицый
склонился над ней, желая поцеловать, но тут сильные  пальцы сжали его плечо.
Раб выпустил жертву и отшатнулся. В тот  же миг могучий удар сбил его с ног.
Между ним и девушкой стоял сероглазый незнакомец с копной  черных волос. Раб
вскочил  на  ноги  и,  словно  бык с  налитыми  кровью глазами,  бросился на
Тарзана.
     -- Сейчас ты умрешь! -- прорычал он.
     ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
     Юноша-алали  гордо шел по  лесу. В руках  он  нес лук  и стрелы. За ним
следом двигались десять мужчин с таким же оружием.
     Навстречу им по тропе бесшумно и осторожно  пробиралась  женщина-алали.
Вдруг  она остановилась как вкопанная. Глаза ее сузились, уши насторожились,
ноздри нервно задвигались, нюхая воздух. Мужчины... И не один --  несколько.
Если  внезапно появиться перед  ними, нет сомнения,  они растеряются,  и  уж
одного-то можно будет  схватить,  прежде чем они разбегутся. Иначе она вновь
останется в одиночестве...
     С некоторых  пор  начали твориться  странные  вещи. Женщина ее племени,
отправившаяся  за мужчинами в  лес, не вернулась назад. Да и другие  тоже. В
джунглях находили трупы женщин, но причину их смерти никто объяснить не мог.
     Но уж  она-то не вернется в пещеру с пустыми руками. Внезапно свернув с
тропы, она  оказалась  прямо перед мужчинами,  хотя довольно далеко. Если ее
заметят, они успеют разбежаться. Она хотела укрыться,  но  было уже  поздно.
Один  из  мужчин  указал на нее  рукой.  Ухватив  дубинку  покрепче, женщина
неуклюже  побежала навстречу. С  удивлением и  радостью она  обнаружила, что
мужчины  и  не  собираются убегать. Вероятно,  от одного ее вида  эти  трусы
остолбенели.
     Но  что  это? Кажется, они  побежали ей навстречу! Вдруг она заметила в
руках у  них какие-то  странные  предметы. На  лицах же не  было  страха,  а
решимость и воодушевление. Но  что  за предметы у них в руках? Вдруг бегущий
впереди приостановился  и  от  него  отделилась  длинная  палка,  которая со
свистом вонзилась в руку женщине, и она поняла, что те, чьи трупы она видела
в  лесу,  погибли от этих палок. Женщина решила, что самое лучшее сейчас  --
спасаться  бегством  от  этих быстроногих  мужчин,  обладающих  смертоносным
оружием.
     Мужчины не преследовали раненую, они были удовлетворены уже тем, что их
боятся и от них убегают.
     Когда соплеменницы увидели свою раненую товарку, влетевшую в  пещеру  и
задыхающуюся  от быстрого бега, они  похватали дубинки и бросились к выходу,
думая, что  за ней гнался лев. Однако к их удивлению, возле пещеры никого не
было.
     -- От кого ты спасалась? -- жестами спросили они.
     -- Мужчины, -- показала она.
     Удивление  и пренебрежение отразились на лицах окружающих. Одна женщина
пнула ее, другая ударила по голове.
     -- Их было много, и они чуть не убили меня летающими палками. Смотрите!
-- Она выдернула стрелу  из кровоточащей раны. -- Они не побежали от меня, а
пошли навстречу. Все женщины, которые не вернулись, убиты ими.
     Этот рассказ  очень удивил  женщин.  Они не могли не верить своей самой
отважной   соплеменнице,  которая  сейчас  расхаживала  взад-вперед,  что-то
обдумывая.
     -- Пошли! -- дала она сигнал. -- Мы должны пойти все вместе, найти их и
примерно наказать!
     Она помахала огромной дубиной над головой и скорчила страшную гримасу.
     Остальные  заплясали  вокруг  нее  в  жутком  танце,  имитирующем сцену
будущей расправы, и вскоре жаждущая  мужчин и крови  дикая  орда двинулись в
путь...
     ***
     -- Сейчас ты умрешь! -- прорычал Гарафтан и бросился на Тарзана.
     Тарзан сделал  быстрый  шаг в сторону, уклоняясь от  удара, и Гарафтан,
потеряв равновесие, грохнулся  на пол. Прежде чем  встать,  он огляделся  по
сторонам в поисках оружия, и его взгляд остановился на жаровне. Он потянулся
к ней, но тут же раздались негодующие возгласы:
     -- Никакого оружия! Это запрещено! Только голыми руками!
     Но Гарафтан, переполненный  злобой,  ненавистью  и ревностью, ничего не
слышал  и  не  видел вокруг.  Схватив жаровню, он поднял ее и,  метя  в лицо
обидчику, бросился на Тарзана.  Но сейчас же два раба схватили его и вырвали
жаровню.
     --   Сражайся  честно,  --  приказали  они,  поставив  его  на  ноги  и
хорошенечко встряхнув.
     Тарзан стоял улыбающийся и бесстрастный. Приступ ярости удивил его.  Он
спокойно ждал Гарафтана. Гарафтан, заметив равнодушную  улыбку Тарзана, чуть
не задохнулся от злобы, душившей  его.  Он  бросился на противника.  Сильные
руки Владыки джунглей обхватили его поперек туловища и швырнули наземь. Рабы
разом выдохнули: "Ух-х!" -- и послышалось нечто, похожее на аплодисменты.
     Поверженный Гарафтан  поднялся и, глядя исподлобья, уставился на своего
врага. Он был оглушен, но не сдавался.
     Таласка вплотную подошла к Тарзану и заглянула ему в глаза.
     -- Ты очень  сильный, -- сказала она,  но Гарафтану почудилось, что  ее
взгляд  сказал гораздо больше.  Ему показалось,  что взгляд говорит о любви,
тогда как это было просто восхищение мужской силой.
     Из горла Гарафтана вырвался воинственный  крик, похожий  на визг дикого
вепря, и  он вновь  ринулся на Тарзана.  Тарзан  поднял  его над головой и с
силой бросил на пол. Этого оказалось достаточно.
     В дверях появились стражники и,  расталкивая рабов, кинулись к Тарзану.
Один  из  них  был  Калфастобан.  Он  остановился  перед  Тарзаном  и  перед
прекрасной Талаской.
     -- Что  тут происходит? -- закричал он. --  А! Теперь все ясно. Это ты,
Гигант? Решил продемонстрировать свою силу, не так ли?
     Он взглянул  на Гарафтана, пытающегося подняться  с пола.  Тот  был вне
себя от ярости.
     --  У  нас  подобные штуки запрещены, парень, -- продолжал Калфастобан,
размахивая  руками перед  лицом  Тарзана  и совершенно  забыв  в гневе,  что
новичок не понимает их языка. Вспомнив об этом, он сделал ему знак следовать
за собой.
     -- Сотня ударов поможет ему  понять,  как надо  себя  вести,  -- громко
заявил он и вдруг заметил Таласку.
     -- Не наказывайте его! -- забыв обо всем на свете вскричала девушка. --
Виноват Гарафтан. Зуантрол только защищался!
     Калфастобан  не мог  оторвать глаз  от лица девушки,  и, прежде чем она
сообразила, что  ей угрожает  опасность, коварная  улыбка  мелькнула  на его
губах. Таласка отпрянула и бросилась к Тарзану.
     --  Сколько тебе лет? -- гаркнул  Калфастобан.  --  Я  узнаю, кто  твой
хозяин и куплю тебя.
     Тарзан смотрел на Таласку, и сердце его наполнялось щемящей жалостью.
     --  А  ты,  глупое животное,  хоть  и  не  понимаешь меня, -- продолжал
Калфастобан, повернувшись  к  Тарзану, -- радуйся тому, что я скажу. На  сей
раз  тебе повезло:  я не  буду  тебя наказывать.  Но попробуй  еще раз  -- и
получишь  на  всю  катушку.  А  если  услышу,  что ты подкатываешься к  этой
куколке, которую я собираюсь купить, тебе не поздоровится!
     С этими  словами он  развернулся и  вышел вон.  Когда за ним  закрылась
дверь, чья-то рука опустилась Тарзану на плечо, и кто-то позвал:
     -- Тарзан!
     Было так странно слышать здесь, среди врагов, глубоко под  землей, свое
имя. Тарзан резко обернулся, и увидел сияющее лицо.
     --  Ком...  --  вырвалось у  Тарзана, но  его рот  прикрыла  осторожная
дружеская рука.
     -- Т-с-с! Здесь я Аопонато.
     --  Но что с тобой произошло?  Ничего  не понимаю! Ты такой же большой,
как и я! Что случилось с минаниансами? Они становятся гигантами?
     Комодофлоренсал грустно улыбнулся.
     -- Друг мой, это ты изменился, а мы остались прежними.
     Тарзан недоуменно поднял брови и вопросительно взглянул на него.
     -- Ты хочешь сказать, что я стал таким, как все минанианс?
     Комодофлоренсал кивнул.
     -- Конечно, в это трудно  поверить. Трудно поверить, что человек вместе
со своим оружием может настолько уменьшиться в размерах.
     -- Но ведь это невозможно! -- воскликнул Тарзан.
     --  Я узнал об этом несколько лун  тому назад,  -- продолжал принц.  --
Когда до меня дошли слухи, что они тебя уменьшили, я не поверил до  тех пор,
пока не вошел сюда и не увидел собственными глазами.
     -- Но как это все было проделано?
     --  Благодаря  уму великого  Зоантрохаго.  Когда между  нашими городами
устанавливается мир,  происходит обмен идеями и открытиями. Так мы узнаем  о
многих чудесах.
     -- До  сих пор я не слышал, чтобы минанианс говорили о колдовстве или о
чудесах, -- протестовал Тарзан.
     -- Тебя поймал Зоантрохаго. При помощи своих знаний он сделал так,  что
ты  потерял сознание,  а  уж  потом,  используя изобретенную им  аппаратуру,
уменьшил тебя.
     --  Надеюсь,  Зоантрохаго и  его чудесная  аппаратура  могут  совершать
обратные действия, -- зло проговорил Тарзан.
     -- Увы. До  сих пор  ему это не удавалось. Уменьшив животных, он не мог
вернуть  их  в прежнее состояние. Знаю  только, что  он ищет средство, чтобы
увеличивать  воинов  Велтописмакуса,  и с их  помощью  встать во  главе всех
минанианс. Но все его эксперименты  пока не дали  положительного результата.
Сомневаюсь, что тебе  смогут вернуть твой прежний рост, --  грустно закончил
принц.
     -- Но в моем большом мире я буду совершенно беспомощным.
     --  Об  этом не стоит волноваться,  мой  друг, так  как шансы выбраться
отсюда  практически  равны  нулю. Я  уж  и не  надеюсь  когда-нибудь увидеть
Троханадалмакус. Может быть, благодаря стараниям  и  военным действиям моего
отца, мы получим свободу, но это  маловероятно. Во время сражений мы нередко
берем в плен рабов в белых туниках, но почти  никогда -- в  зеленых. У нашей
армии не хватит сил так глубоко проникнуть в расположение противника.
     Тарзан пожал плечами.
     -- Посмотрим.
     Когда  Калфастобан ушел, Гарафтан отправился в  свой  угол, бормоча под
нос угрозы.
     --  Боюсь, он не угомонился, -- сказала Таласка, указывая на Гарафтана.
-- Сожалею, что это случилось по моей вине.
     -- По твоей? -- переспросил Комодофлоренсал.
     -- Да. Гарафтан угрожал мне, когда Аопонатандо вмешался и защитил меня.
     -- Аопонатандо? -- переспросил принц.
     -- Это мой номер, -- пояснил Тарзан.
     -- Благодарю тебя, мой друг. Жаль, что  меня не  было.  Таласка готовит
мне еду. Она хорошая девушка.
     Продолжая  говорить,  он  неотрывно смотрел  на  девушку,  и глаза  его
светились нежным блеском. Щеки Таласки покрылись легким румянцем.
     Тарзан улыбнулся.
     -- Так это тот самый Аопонато, о котором ты говорила? -- спросил он.
     -- Да, -- ответила девушка.
     --  Мне очень жаль, что  он тоже  попал  в плен, но о лучшем товарище и
мечтать нельзя. Мы втроем должны продумать план побега.
     Принц и девушка грустно покачали головами.
     Сидя    за   вечерней   трапезой,    они   тихо   переговаривались    с
присоединившимися к ним  другими  рабами, поскольку  у  Таласки  было  много
друзей. Все прониклись к Тарзану глубоким уважением.
     Перед сном принц сказал:
     -- У нас здесь удобств нет.
     -- Мне они ни  к  чему.  Лишь бы было  темно,  --  ответил  Тарзан.  --
Пожалуй, подожди, пока погасят свет.
     -- В таком случае ты прождешь целую вечность, -- засмеялся принц.
     -- А что, разве свет не гасят?
     -- Если бы это случилось, мы  очень быстро погибли бы.  Пламя свечей не
только разгоняет тьму, но и сжигает вредные  газы, которые могли бы отравить
нас.
     --  В  таком случае,  не  буду ждать, пока они  погаснут, --  улыбнулся
Тарзан и, растянувшись на полу, сказал:  "Муано" --  что  на языке минанианс
означало "Спокойной ночи".
     ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
     На  следующее  утро,  когда Таласка готовила  завтрак,  Комодофлоренсал
предложил Тарзану держаться на работе вместе.
     --  Ты прав, -- согласился  Тарзан. --  И обязательно  возьмем Таласку.
Готовить побег будем втроем. Принц посмотрел на него, но ничего не сказал.
     -- Возьмете меня  с собой? -- обрадовалась Таласка. --  Не  могу  в это
поверить!  Я  отправлюсь с вами в Троханадалмакус и стану твоей рабыней, так
как знаю, что ты никогда меня не обидишь.  Но Калфастобан  не забыл обо мне,
и, скорее всего, хозяин продаст бедную Таласку. Я слышала, что он уже многих
продал -- ему нужны деньги, чтобы заплатить налоги.
     -- Мы сделаем все возможное, Таласка. Как только подвернется случай, мы
с Аопонато заберем тебя. Но для начала нужно сделать так, чтобы мы все время
были вместе.
     -- У меня  возникла идея, -- сказал  Комодофлоренсал,  --  и, по-моему,
очень удачная. Они уверены, что ты не говоришь на нашем языке и не понимаешь
его.  С  таким рабом трудно общаться,  а  он должен работать. Я  скажу,  что
отыскал средство объясняться с тобой, и, быть может, нас не разлучат.
     -- Но как ты будешь это делать?
     -- Это уж моя забота. До того, как они  сообразят, что ты понимаешь  их
язык, я буду их дурачить.
     Вскоре план принца  принес результаты. Тарзан работал в третьем туннеле
на тридцать шестом уровне, где работа  была  самая  нудная  и изнурительная.
Гарафтан трудился тут же, он часто и подолгу смотрел на Тарзана.
     Итак,  Тарзан   спокойно   работал,  когда   появился   Калфастобан   в
сопровождении  четырех рабов  в  зеленых туниках. Тарзан не обратил  на  них
никакого  внимания,  пока  не  услышал  их  разговора.  Быстро  взглянув  на
говорящих, он заметил, что одним из свиты был Комодофлоренсал, известные под
кличкой Аопонато.
     Поймав   ответный  взгляд  принца,  Тарзан   незаметно  подмигнул  ему.
Калфастобан  знаком  приказал Тарзану приблизиться. Тот подошел и  застыл на
месте.
     -- Итак, мы слушаем, начинайте вашу беседу, -- произнес Калфастобан. --
Но я не верю, что он тебя поймет, нас-то он не понимает.
     Бедный  Калфастобан  и представить не мог, что существуют другие языки,
кроме его собственного.
     -- Я задам ему вопрос на его  языке, -- сказал принц. -- Если он кивнет
головой, значит он меня понял.
     -- Хорошо. Спрашивай.
     Комодофлоренсал повернулся к  Тарзану  и произнес  с  десяток  гласных,
Когда принц закончил, Тарзан кивнул головой.
     -- Вот видите, -- обратился принц к Калфастобану.
     -- Да, похоже он понял. Значит, Зерталоколол умеет разговаривать.
     Тарзан  даже  не улыбнулся, хотя  было забавно  глядеть,  как  с  самым
серьезным видом Комодофлоренсал дурачит Калфастобана, неся всякую ахинею.
     -- Скажи ему, -- вмешался один из воинов, -- что его хозяин Зоантрохаго
послал за  ним и  велел спросить, понимает  ли он, что он раб и  что от  его
поведения будут зависеть и условия  его жизни здесь. Зоантрохаго ценит жизнь
раба, но если он будет лениться или упрямиться, его накажут.
     Комодофлоренсал   снова   с   серьезным    видом   произнес   несколько
бессмысленных фраз.
     -- Скажи  им, -- ответил Тарзан на английском, которого, конечно, здесь
никто  не  знал, --  что при  первом же удобном  случае  я сверну шею  моему
господину, разобью глупую башку Калфастобана и совершу  побег вместе с тобой
и Талаской.
     Комодофлоренсал   с   важным   видом  выслушал  речь  Тарзана,   затем,
повернувшись к воинам, "перевел":
     --  Зуантрол говорит,  что прекрасно сознает  свое положение и счастлив
доказать свою  преданность великому  Зоантрохаго, которому он  благодарен за
его милость.
     -- Что это за милость? -- заинтересовались воины.
     --  Она  заключается  в  том,  что  его  хозяин  разрешил  мне  повсюду
сопровождать Зуантрола, ибо в противном  случае,  никого не понимая, он вряд
ли  сможет плодотворно трудиться на  пользу  своему господину, -- не моргнув
глазом ответил Аопонато.
     Тарзан  понял,  как  все-таки  трудно умнице-принцу  осуществлять  свои
планы. Он  понял, что дружба с принцем делает его  жизнь более безопасной  и
защищенной.
     -- Ладно, -- согласился один из воинов. -- Вы будете вместе. Сейчас вас
представят Зоантрохаго, он хочет поговорить с ним.  Пошли.  Калфастобан,  ты
отвечаешь за раба Зуантрола головой.
     С  оголенными  мечами  стражники  повели  Тарзана  и  принца по длинным
коридорам из подземелья  на поверхность,  где их встретил  солнечный  день и
свежий воздух. Здесь  Тарзан снова увидел вереницу тяжело нагруженных рабов,
шедших  в разных направлениях. Встречались и рабы  в белых туниках, свободно
разгуливающие  и  беседующие под  теплыми  лучами солнца.  За  ними никто не
следил, да, собственно, бежать им было некуда и незачем.
     Тарзана и  принца  вели в королевский отсек, и шли  они через  запасный
выход.  В отличие  от королевства  Троханадалмакуса  здесь  было очень много
зелени  и цветов. Даже не  верилось, что за его  стенами  могли  происходить
кровавые битвы. Убедившись, что их никто не слышит, Тарзан спросил у принца,
в чем причина такого различия.
     --  Красивые  деревья и  кустарники,  растущие  так  густо,  что  почти
образуют  лес, тоже  восхищали  меня  поначалу,  --  ответил  принц.  --  Но
представь себе, как легко  нашей  армии  под  покровом ночи подойти к  самым
воротам! Теперь ты понимаешь, друг мой, почему в нашем королевстве почти нет
растительности? Хотя мы тоже любим деревья и цветы...
     Один из стражников  метнулся к Комодофлоренсалу и,  дотронувшись до его
плеча, спросил:
     --  Ты  говорил, что Зуантрол не понимает нашего языка,  почему же ты с
ним разговариваешь?
     Принц не знал,  что,  собственно, слышал стражник.  Если он слышал, как
Тарзан  говорил на  языке минанианс, будет  трудно  убедить его  в том,  что
Гигант не владеет их языком. Но -- рисковать, так рисковать!
     -- Видишь ли, -- ответил Комодофлоренсал, -- он хочет выучить наш язык,
и я стараюсь помочь ему в этом.
     -- И как успехи? Чему-нибудь научился?
     -- Увы. Он очень бестолков.
     После  этого  они  шли  молча, поднимаясь  и спускаясь  по  ступенькам,
переходя с одного уровня на другой.
     Королевский отсек  поражал своими размерами. Здесь  находилось довольно
много народу.  Наконец они достигли верхнего уровня  высоко над  землей, где
комнаты  были полны  солнечного  света.  Они  остановились  перед массивными
дверями, и сопровождающий объявил:
     -- Скажи Зоантрохаго,  что мы  привели Зуантрола и  еще одного  раба --
переводчика.
     Послышался  тяжелый удар гонга,  и перед  ними вырос  охранник, который
провозгласил:
     --  Пусть войдут! Мой доблестный господин ждет своего  раба  Зуантрола.
Следуйте за мной.
     Они шли  довольно долго, пока  не очутились перед человеком, сидящим за
большим  столом,   уставленным   множеством  инструментов.  Он  взглянул  на
вошедших.
     -- Это твой раб Зуантрол, -- сказал приведший их раб в белой тунике.
     -- А второй? -- Зоантрохаго указал на принца.
     --  Он знает  странный язык Зуантрола и доставлен сюда с тем, чтобы  вы
могли общаться с Гигантом, если пожелаете.
     Зоантрохаго кивнул и обернулся к Комодофлоренсалу.
     -- Спроси  у  него,  чувствует ли  он  какие-нибудь изменения  в  своем
организме с тех пор, как я изменил его рост?
     Когда  вопрос  был передан Тарзану  на  тарабарском языке,  он произнес
несколько слов по-английски и отрицательно покачал головой.
     -- Он говорит, что не чувствует, достопочтенный Зоантрохаго, -- перевел
Комодофлоренсал.  --  Он спросил,  может ли  он  надеяться обрести  с  вашей
помощью  свои  прежние  размеры и вернуться на родину,  которая  расположена
далеко от Минанианс?
     -- Он должен  знать, что  ему  никогда  не разрешат вернуться домой, --
ответил Зоантрохаго.
     -- Но ведь он не  из  Минанианс, --  сказал  Комодофлоренсал. -- Он сам
пришел к нам, и мы обращались с ним не как с пленным, а как с другом, потому
что он из далекой страны, в которой нет войн.
     -- Что это за страна? -- поинтересовался Зоантрохаго.
     -- Мы не знаем, но он утверждает, что  его страна лежит за непроходимым
лесом. Поэтому мы и  не обращали его  в рабство,  а относились к  нему как к
гостю.
     Зоантрохаго засмеялся.
     -- Если  ты  веришь  всем  этим байкам, ты  слишком  простодушен. Мы-то
знаем, что за непроходимым лесом ничего нет. Я мог бы поверить, что он не из
Троханадалмакуса, но  он  из Минанианс. Это  точно. Странно только,  что  он
имеет размеры Зерталоколол. Некоторые такие экземпляры заселяют пещеры, но о
них мало что известно.
     Речь его была прервана ударами гонга. Посчитав их число, он сказал:
     -- Отведите рабов в соседнюю комнату. Когда придет  король, я пришлю за
ними.
     И не успели те выйти, как в комнате послышалось:
     -- О,  Элкомолхаго! Великий повелитель!  Наимудрейший!  Наикрасивейший!
Наихитрейший!
     Быстро обернувшись, Тарзан увидел Зоантрохаго и всех  остальных, павших
ниц перед королем, маленьким невзрачным человечком.
     Элкомолхаго тоже заметил уходящих рабов.
     -- Кто это покидает покои, когда вхожу я? -- вскричал он.
     -- Раб Зуантрол и его переводчик, -- объяснил Зоантрохаго.
     -- Верните  их! -- приказал король. -- Я хочу поговорить с тобой насчет
Зуантрола.
     Когда  Тарзан  и Комодофлоренсал  предстали перед  усевшимся  в  кресло
королем, им дали знак опуститься на колени.
     С самого детства принц  Комодофлоренсал знал традиции и обычаи. Как раб
он должен был преклонить  колени. И, повинуясь инстинкту, он, не раздумывая,
опустился на колено и поднял руку в приветственном жесте.
     Но  Тарзан не  шелохнулся.  Он думал о своем  друге, который  преклонил
колено, уронив  честь своего  королевства. Он отомстит за своего несчастного
друга и проучит этого зазнайку-короля.
     Элкомолхаго взглянул на него.
     --  Почему  он  не опускается  на  колени?  --  прошептал  Зоантрохаго,
согнувшийся  в  подобострастном поклоне.  --  На колени! -- приказал он, но,
вспомнив, что Гигант не понимает их  языка, велел Комодофлоренсалу перевести
приказ. Тарзан в ответ отрицательно покачал готовой.
     Элкомолхаго дал сигнал всем подняться.
     -- Отложим это, -- сказал он.
     Что-то подсказывало ему, что Зуантрол никогда не подчинится, и чтобы не
оказаться в двусмысленном положении, он предпочел смирить свою гордыню.  Это
было  благоразумное  решение,  потому что раба наверняка  убили  бы, пытаясь
поставить на колени, а терять такого раба не хотелось.
     --  Он  бестолков.  Постарайтесь только,  чтобы  в  следующий  раз  ему
растолковали что к чему.  Нужно подробно  объяснить  наши обычаи  и порядки.
Пусть знает, как вести себя, когда он  видит  короля, и его  приближенных. И
пусть не забывает, что он раб.
     ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
     Полсотни могучих женщин-алали прочесывали лес в поисках мужчин, которых
они жаждали проучить. На их памяти еще никогда мужчины не вели себя подобным
образом, и уж конечно женщины не испытывали перед ними никакого страха. Было
только одно желание -- посуровее наказать.
     Разъяренные женщины  бесшумно подкрались к  опушке, где горел небольшой
костер, на котором мужчины жарили мясо антилопы. Прежде  они не осмеливались
располагаться на открытом пространстве,  но  после того, как Тарзан дал сыну
Первой женщины  чудесное  оружие,  положение  изменилось.  Если  раньше  они
боялись покидать густые заросли, то теперь охотились, где  хотели и отдыхали
там, где им нравилось, греясь под лучами теплого солнца.
     Но они были слабы физически, на это и рассчитывали женщины.
     Атакующие  неслышно  приближались к стоянке мужчин.  Вдруг  один из них
поднял  голову  и видел толпу  свирепых  и  возбужденных  женщин.  Повинуясь
многолетней   привычке,   забыв   об   обретенной   независимости,   мужчины
повскакивали  со  своих  мест  и  бросились  наутек  под  прикрытие  могучих
деревьев.  Женщины  кинулись  за ними,  но  беглецы  уже  пересекли  поляну.
Дальнейшее  поведение  мужчин  можно  было  легко  представить.  Обычно  они
останавливались у ближайших деревьев и осматривались  в  поисках погони. Вот
из-за этой-то глупой привычки они и становились добычей женщин.
     Но не все мужчины  скрылись в лесу. Один из них спокойно стоял у костра
и ждал. Это был сын Первой женщины, которого Тарзан научил мужеству.
     Итак,  смелый юноша стоял перед пятьюдесятью  женщинами, натянув тетиву
своего  лука. Им  были  непонятны  причины  его поведения,  и они  бросились
вперед. Вдруг  одна из женщин рухнула  на землю. Из груди ее торчала длинная
палка.  Остальные, не придав этому значения, продолжали бежать. Но вот упала
вторая, за  ней третья.  Женщины  остановились. Если  один мужчина может  на
расстоянии убить столько женщин, что же говорить  об остальных, прячущихся в
лесу?
     И  действительно, приободренные мужчины выскочили  из  леса и побежали,
натягивая на ходу луки и выпуская стрелы.
     Упала еще одна преследовательница,  остальные повернулись  и  бросились
прочь.
     Началась новая эпоха. Впервые мужчины выиграли сражение.
     Бегущих  не  преследовали,  и, когда  сын Первой  женщины  появился  на
поляне, таща за волосы  сопротивляющуюся юную девушку,  все  раскрыли рты от
изумления.  Это  было  невероятно!  Мужчина  поймал   женщину,  которая  ему
понравилась! Все окружили их, засыпая вопросами на языке жестов.
     -- Зачем ты ее притащил? Почему ты ее не убил? Ты не боишься ее?
     -- Видите, она молода  и красива.  Я собираюсь держать  ее при  себе. А
если  она  не согласится,  я сделаю  вот так! --  с  этими  словами он ткнул
девушку под ребро длинной стрелой. Девушка в страхе опустилась на колени.
     Мужчины пришли в неописуемое волнение.
     -- Где женщины? -- спрашивали они на своем языке друг у друга.
     Но женщины исчезли. Один из мужчин бросился за ними вдогонку.
     -- Я иду!  --  подал он сигнал. -- Я  вернусь с женщиной,  но она будет
только моей и будет готовить только мне.
     Остальные, будто потеряв  рассудок,  устремились  за ним, оставив  юную
пару на поляне.
     --  Ты будешь мне готовить!  -- объяснил он, оборачиваясь к юной фурии,
зарычавшей в ответ. Юноша  поднял стрелу и с силой ударил древком девушку по
голове, сбив с ног. Стоя над ней,  он собрался бить ее до тех пор, пока  она
не покорится, но затем, ткнув ногой в бок, приказал:
     -- Вставай!
     Девушка  медленно  поднялась и взглянула  на  него  взглядом  преданной
собаки.
     -- Ты будешь готовить мне? -- грозной мимикой переспросил юноша.
     -- Всю жизнь! -- ответила она на языке жестов своего племени.
     ***
     Тарзан  сидел в небольшой комнате в ожидании  вызова  к хозяину.  Когда
Тарзана  привели  в  другое  помещение, он  увидел  Зоантрохаго и  короля  в
сопровождении двух воинов.
     -- Ты уверен, что он не понимает нашего языка? -- спросил Элкомолхаго у
Зоантрохаго.
     -- Он не произнес ни одного слова с тех пор, как был пленен. Мы думали,
что он -- Зерталоколол, пока  не  услышали, как он разговаривает с одним  из
рабов на своем языке, о Всемогущий, -- ответил тот.
     Элкомолхаго метнул  быстрый взгляд  на своего  подданного. Он предпочел
бы,  чтобы  Зоантрохаго  назвал его  при  всех "тагосото",  что  значило  --
"всеславный". Вообще-то он не доверял Зоантрохаго ни на грош.
     -- Мы никогда не обсуждали эксперимент во всех подробностях. Собственно
говоря, за этим я и пришел. Хотелось бы во всем разобраться.
     -- Слушаю, о Всемогущий, -- ответил Зоантрохаго.
     -- Называй меня Тагосото, -- фыркнул король.
     -- Да, Тагосото, -- повторил Зоантрохаго.
     -- Приступим. Не забывай, это дело государственной важности.
     Зоантрохаго  прекрасно   понимал,  что  король  имеет  в  виду,  требуя
обсуждения  подробностей эксперимента. Ему не терпелось узнать, как  удалось
уменьшить  раба  в  четыре  раза.  От  этого  разговора  зависела  и  судьба
эксперимента и судьба самого Зоантрохаго.
     -- Прежде чем  приступить к обсуждению, прошу тебя, Тагосото, выполнить
мою просьбу. Это позволит тебе полнее использовать мои способности.
     -- Чего же ты хочешь? -- нетерпеливо спросил король.
     В душе он побаивался  умного  ученого, и этот страх нередко  доходил до
ненависти. Придет время, и он с ним расправится,  но сейчас это время еще не
наступило. Прежде нужно выпытать все подробности эксперимента.
     --  Я  хотел  бы  стать членом  Королевского  Совета,  -- просто сказал
Зоантрохаго.
     Король  опешил от изумления. Меньше  всего он хотел видеть  Зоантрохаго
членом своего совета. Слишком тот был умен.
     -- Но там нет вакантных мест, -- пробурчал король.
     --   Ерунда.   Придумайте   новую   должность.  Например,   заместитель
Главнокомандующего.  В   отсутствие  Гофолосо  я   буду   присутствовать  на
заседаниях, а все свободное время посвящу работе над изобретением.
     Такой вариант короля вполне устраивал, и он быстро согласился.
     -- Отлично.  Сегодня же  тебя  назначат на эту должность, и,  когда  ты
потребуешься, за тобой придут. Зоантрохаго поклонился.
     -- А теперь, -- сказал он, --  поговорим о моих экспериментах, которые,
как  я  надеюсь,  помогут  нашим  воинам  увеличиться  в  размерах  и  стать
непобедимыми  в  сражениях. Потом, когда  в этом отпадет  необходимость,  мы
сможем вернуть их в прежнее состояние.
     -- Мне претит сама мысль о сражениях, -- лицемерно воскликнул король.
     -- Но мы  должны быть  готовы  к обороне, к  защите  от  агрессора,  --
парировал Зоантрохаго.
     -- А, это другое дело. Для этого нам потребуется совсем немного воинов,
зато другие смогут заниматься мирным созидательным трудом. Итак, начнем.
     Зоантрохаго  улыбнулся про  себя  и  перешел  к  другому  концу  стола,
остановившись подле Тарзана.
     -- Здесь, -- произнес он, указывая на голову  Тарзана,  -- расположено,
как  вам  известно, маленькое  овальное  красновато-серое  тело,  называемое
мозгом, которое управляет импульсами и движениями всех человеческих органов.
Мне  пришла в голову  мысль, что если повлиять каким-то образом на него,  то
можно  изменить и размеры самого человека. Я провел  множество экспериментов
на  животных и  добился  поразительных результатов.  Но  с человеком гораздо
труднее.  Я  перебрал массу вариантов,  но  до  окончательного  решения  еще
далеко.  Правда,  я уверен,  что стою на  правильном  пути, но нужно время и
время. Эксперимент вступает в свою заключительную стадию.  Я  уменьшил  рост
Гиганта  и теперь  хочу вернуть ему его  прежние  размеры, но  стопроцентной
гарантии пока нет. Видимо, не стоит торопиться,  ведь для этого эксперимента
потребуется несколько  лун. Постепенность  --  вот залог успеха. Представьте
себе, если по  голове ударить  слегка небольшим камушком, то реакция вряд ли
будет агрессивной. Если же  взять камень побольше и ударить  посильнее, то и
реакция изменится соответственно. Так  и  в моем эксперименте. Я  на  верном
пути, но спешить не стоит.
     -- Я  полагаю, что все  гораздо проще,  чем  тебе  кажется, --  перебил
король.  -- Вот ты  сказал,  что для того, чтобы  вернуть  рабу  его прежние
размеры,  нужно  треснуть  его камнем  по  черепу. Неверно. Думаю, его нужно
треснуть по лбу. Принеси камень, и мы докажем верность моей гипотезы.
     Зоантрохаго растерялся, не в силах найти нужные слова, чтобы отговорить
короля от его безумной затеи  и сделать это так, чтобы не задеть его глупого
чванства и не подвести под удар себя самого.
     -- Блестящая мысль, -- наконец  произнес он, --  но  я уже  пробовал ее
реализовать. Увы, безрезультатно. Немного терпения, и мы добьемся успеха.
     И  Зоантрохаго перешел  в соседнюю  комнату,  чтобы  продемонстрировать
результаты опыта с  грызуном.  Зрелище  было потрясающим.  Перед изумленными
зрителями предстал грызун, который быстро увеличивался  в размерах, сохраняя
при этом пропорции тела.
     Тарзан, внимательно следивший за каждым  движением и прислушивавшийся к
каждому слову,  запоминал увиденное до мельчайших  подробностей. Элкомолхаго
поднял   глаза  и  заметил  интерес,  который  проявляет  Тарзан   ко  всему
происходящему.
     -- Не стоит все это проделывать в присутствии раба, -- сказал он.
     -- Слушаюсь, Тагосото, --  ответил  Зоантрохаго.  И  Тарзана  вместе  с
Комодофлоренсалом отправили в другое помещение до окончания опыта.
     ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
     Пройдя  по многочисленным коридорам к центру отсека, Тарзан и  его друг
оказались в небольшой комнате. Свечей  не было, и  тем не менее слабый свет,
падающий откуда-то  сверху, рассеивал  тьму.  В  комнате  стояли стол  и две
скамьи.
     --  Наконец-то  мы  одни,  --  прошептал  Комодофлоренсал,  -- и  можем
поговорить. Но надо быть начеку, нельзя доверять даже стенам.
     --  Где мы? -- поинтересовался  Тарзан. --  Ты лучше знаешь архитектуру
Минанианс, чем я.
     -- Мы  на  верхнем уровне Королевского  отсека. Поэтому  тут  не  нужны
свечи,  без  которых  там, внизу, мы не  можем жить.  Воздух проходит  через
отверстия в крыше... Расскажи, что удалось тебе узнать в лаборатории.
     --  Я  понял, как меня уменьшили, но с  начала опыта  до его  окончания
должно пройти  несколько лун.  Даже  Зоантрохаго не знает  точно,  когда это
произойдет.
     -- Будем надеяться, что окончание опыта не произойдет в такой крошечной
комнатке.
     -- Отсчет времени начался, но, думаю, я успею выбраться отсюда.
     -- Ты никогда отсюда не  выберешься, --  горько произнес принц. -- Даже
если до обретения своих нормальных  размеров ты сумеешь пробраться через все
туннели и  коридоры,  то через  проходы верхнего уровня  не пройти.  Взгляни
сюда.
     Он подошел к окну и потряс решетку.
     -- Как ты пройдешь через эту преграду?
     --  Я  еще  не изучал, --  ответил  Тарзан, --  но никогда  не оставлял
надежду  на  побег, и  мне странно,  что ты и твои люди смирились  со  своим
положением и готовы остаться здесь навсегда.
     Тарзан пересек комнату и ухватился за прутья.
     -- Не так уж они и крепки.
     Он напрягся, и  прутья  прогнулись. Тарзан, как и принц, удивился силе,
которая  уже  начала к  нему  возвращаться. Очевидно, сказывались результаты
проведенного  над ним  эксперимента,  но  оставалось неясным,  когда  он был
произведен.
     Тарзан  разогнул два прута. Комодофлоренсал  с удивлением  и  восторгом
наблюдал, как Тарзан продолжает разгибать один за другим прутья решетки.
     -- Эти прутья послужат нам прекрасным оружием,  если придется сражаться
за свою свободу. Комодофлоренсал иронически улыбнулся.
     -- Ты собираешься победить вражеский город с населением в сорок  восемь
тысяч человек, вооруженный этим прутом?
     -- И моей хитростью.
     -- Вряд ли она тебе пригодится, -- возразил принц.
     -- Посмотрим.
     -- И когда же ты начнешь?
     --  Завтра  утром,  вечером, через месяц  -- кто  знает? Я жду удобного
случая и  обдумываю  план побега  с  той  самой минуты,  как только пришел в
сознание и понял, что нахожусь в плену.
     Комодофлоренсал покачал головой.
     --  Дай Бог, чтоб тебе повезло. Почему-то мне кажется, что с тобой и  я
смогу вырваться отсюда. Тарзан улыбнулся.
     -- Давай-ка сперва приготовим наше оружие. Скоро принесут еду, и нельзя
раньше времени вызывать подозрения.
     Вместе они легко отодрали железные прутья и приставили их на место так,
чтобы  ничего не было заметно.  Как только они  закончили, в  комнате начало
темнеть,  и  вскоре открылась  дверь,  и  двое  воинов со свечами  в руках в
сопровождении раба с едой и питьем вошли внутрь.
     Когда они собрались уходить, принц обратился к одному из них.
     -- Здесь темно. Не оставите ли вы хотя бы одну свечу.
     -- Вам это ни к чему, -- ответил воин.  -- Ночь без света пойдет вам на
пользу.  Завтра  вас   отправят   обратно  в  каменоломню,   а   там  свечей
предостаточно. И тяжелая дверь захлопнулась за  стражей. Когда шаги затихли,
узники с трудом нашли в темноте еду.
     --  Ну,  -- сказал принц, -- не  думаешь  ли ты, что отсюда будет легче
удрать, чем из каменоломни?
     -- Да. И нужно сделать это сегодня ночью. В  ответ Комодофлоренсал лишь
рассмеялся.  Поев  немного, Тарзан  подошел  к  окну,  вынул прутья  и через
образовавшееся  отверстие выбрался  наружу. Внимательно все  рассмотрев,  он
вернулся обратно в комнату.
     -- Как далеко отсюда до крыши отсека?
     -- Вероятно, футов двенадцать, -- ответил принц. Тарзан выдернул  самый
длинный прут из решетки.
     -- Слишком далеко.
     -- Что далеко?
     -- Крыша, -- пояснил Тарзан.
     --  А какая разница, далеко или близко,  если  все равно  мы не  сможем
убежать по ней?
     -- Всякое может случиться, все может пригодиться
     А пока мы  воспользуемся  шпилем,  который  пересекает  купол  и как бы
пронзает здание. Принц снова громко рассмеялся.
     -- Ты думаешь, что, выбравшись из города, сразу окажешься на свободе? А
патруль? Тебя тут же схватят, как только ты покинешь здание.
     --  Тем более,  шпиль  надежней, -- ответил  Тарзан. --  Мы постараемся
спуститься к основанию здания прямо над входом, и никто нас не заметит.
     -- Спускаться внутри здания по шпилю? -- воскликнул Комодофлоренсал. --
Ты  с ума  сошел!  Невозможно  перебраться  с одного  уровня на другой  и не
сломать себе шею. Между прочим, высота около сорока футов.
     -- Погоди-ка, --  перебил его  Тарзан и  принялся  в кромешной  темноте
обследовать комнату. Вдруг послышался скрежет металла по стене.
     -- Что ты делаешь? -- спросил принц.
     --  Погоди,  --  отозвался  Тарзан.  Комодофлоренсал замолчал.  Наконец
послышался голос Тарзана.
     -- Ты сумел бы найти комнату, где находится Таласка?
     -- Зачем?
     -- Мы пойдем за ней. Я обещал, что возьму ее с собой.
     -- Конечно, смогу.
     Тарзан продолжал молча ходить по комнате. Время  от  времени раздавался
металлический скрежет.
     -- Ты всех знаешь в Троханадалмакусе? -- вдруг спросил Тарзан.
     -- Нет. Тысячи людей, включая рабов. Как же я могу знать всех?
     -- Знаешь ли  ты  в лицо  тех,  кто  имеет право  входить в Королевский
отсек?
     -- Нет, и даже тех, кто  живет здесь, хотя наиболее известные воины мне
знакомы. Я знаю их или в лицо или по имени.
     -- А они тебя?
     -- Сомневаюсь.
     -- Хорошо! -- воскликнул Тарзан.
     Снова наступила тишина, и снова ее нарушил Тарзан.
     -- Могут ли воины свободно передвигаться по всем секторам, не опасаясь,
что их остановит патруль?
     -- Днем, кроме Королевского сектора, они могут ходить везде.
     -- А ночью?
     -- Нет, -- ответил принц.
     -- Днем воин может войти в карьер, если захочет? -- спросил Тарзан.
     -- Если он идет  по делу, его наверняка не  остановят. Вновь воцарилась
тишина.
     -- Пошли, -- сказал наконец Тарзан. -- Пора!
     -- Я иду с тобой, -- произнес Комодофлоренсал. -- Я верю тебе и считаю,
что лучше  смерть, чем  рабство. Пусть жить осталось немного, но зато я умру
свободным.
     -- Сегодня наш единственный шанс, и я думаю,  нас ждет  удача. Конечно,
то, что нам  придется вернуться за Талаской, увеличивает риск, но я  надеюсь
на лучшее.
     -- Но как мы убежим отсюда?
     -- Я же говорил, при помощи шпиля, а пока ответь:  может ли раб в белой
тунике свободно пройти в карьер днем?
     -- Нет, их в карьере не увидишь.
     -- Ты взял прут?
     -- Да.
     -- Тогда лезь за  мной в  оконный  проем и  поставь прут  на место так,
чтобы не было заметно пролома. Пошли!
     В  полной  темноте  Комодофлоренсал  подошел  к  окну и  нащупал четыре
железных  прута с  заостренными концами. Вот  что делал  Тарзан  в  темноте.
Шагнув вперед, принц наткнулся на Тарзана.
     -- Минутку, -- прошептал тот. -- Я расширяю дыру в решетке. Скоро будет
готово! -- Затем, обернувшись, приказал: -- Дай прут!
     Комодофлоренсал  подал один за другим  прутья, и Тарзан начал  бесшумно
трудиться.
     -- Я пойду первым. Когда свистну, лезь за мной в эту дыру.
     -- Куда? -- спросил принц.
     -- Вниз по шпилю.  И  дай Бог,  чтобы  было невысоко. Прутья я возьму с
собой.
     -- Прощай, друг, -- произнес Комодофлоренсал.  Тарзан улыбнулся и исчез
в дыре. В одной руке он сжимал прут, который при случае мог заменить оружие,
другой цеплялся за решетки, закрывающие овальные отверстия в шпиле на каждом
уровне.  В  нескольких десятках  футов под  ним должен был  быть  внутренний
дворик.  Может,  он образует  потолок  Королевского  отсека?  Добравшись  до
поверхности, Тарзан чуть слышно свистнул.
     -- Я ничего не вижу, --  прошептал принц. -- Куда  дальше? Здесь  можно
сломать себе  шею.  Я и представить себе  не  мог  подобного путешествия. Но
теперь я начинаю думать, что стоит лишь захотеть, и свобода придет.
     --  Потерпи, друг,  --  ответил  Тарзан. -- Мы  еще только  начали свой
поход. Трудности нас ждут впереди.
     Ухватив  покрепче свое  оружие,  они  начали  спускаться  в  отверстие,
проделанное  Тарзаном в  решетке,  и попали  в какую-то комнатку.  Осторожно
передвигаясь, беглецы наткнулись на множество бутылок. Принц шел за Тарзаном
след в след, стараясь не шуметь.
     -- Кажется,  мы  попали  в  кладовую,  где хранятся королевские  винные
запасы, -- прошептал принц. -- Я слышал об этом сотни раз от воинов и рабов,
которые  ни о чем,  кроме вина и высоких  налогов не  говорят.  Дверь  здесь
страшно тяжелая, и охраняется она так, будто тут спрятана королевская казна.
Правда, и охранникам кое-что перепадает.
     --  По-моему,  я  нашел  дверь,  --  прошептал  Тарзан,  --  и   оттуда
пробивается полоска света.
     Дверь  поддалась,  и  сквозь  узкую  щель  они  заглянули  в   соседнее
помещение. Прямо перед ними лицом вниз на  полу  лежал человек, и вокруг его
головы растекалось красное пятно.
     Тарзан приоткрыл дверь пошире. Стали видны еще двое, застывшие в тех же
позах, и еще один, лежащий на  диване. Беглецы прошмыгнули в  комнату, держа
оружие наготове.
     Быстро   осмотревшись,   они   обнаружили   еще  шестерых   стражников,
безжизненно распластавшихся в углу.
     ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
     Беглецы  замерли  в молчании,  готовые  к любой  неожиданности.  Тарзан
указал на трупы.
     -- Кто они? Почему их убили?
     -- Их не убили, мой друг, они просто пьяны, хотя это им строго-настрого
запрещено, -- засмеялся принц.
     -- Но я вижу на полу кровь, -- возразил Тарзан.
     -- Это не кровь, а красное вино.
     Тарзан вздохнул с облегчением и улыбнулся.
     -- Лучшей ночи для своей пьянки они не могли выбрать.
     -- Да, нам здорово повезло, -- весело прошептал Комодофлоренсал.
     Едва он успел закончить  фразу, как  отворилась дверь в противоположной
стене, и на пороге появились два воина. Они тут же заметили посторонних.
     -- Что вы тут делаете, рабы? -- воскликнул один из них.
     -- Т-с-с!  -- прошептал Тарзан, приложив  палец к губам.  -- Войдите  и
закройте за собой дверь. Только тихо!
     -- Да  поблизости и нет никого, -- нерешительно произнес тот, но тем не
менее вошел и притворил за собой дверь. -- Что все это значит?
     -- То, что теперь вы наши пленники! -- крикнул  Тарзан и, в один прыжок
очутившись у двери, загородил собою выход, сжимая в руке металлический прут.
     Зарычав,  воины  обнажили шпаги и  бросились на Тарзана.  В  тот же миг
принц ударом своего оружия выбил  шпагу из  рук одного из нападавших. Тарзан
отступил  к  двери.  Комодофлоренсал  подхватил  выпавшую  шпагу  и  пронзил
стражника насквозь. Удар Тарзана тоже был точен -- противник замертво рухнул
на пол.
     Улыбнувшись, принц произнес:
     --  С  помощью  железных  прутьев  мы  победили  лучших  фехтовальщиков
королевства. Честно говоря, я сомневался в успехе.
     Тарзан рассмеялся.
     -- Я думал точно так же.
     -- Что теперь? Идем дальше?
     -- Сначала мы переоденем незадачливых вояк, --  сказал Тарзан, снимая с
себя зеленую тунику и натягивая форму воина.
     Комодофлоренсал последовал его примеру. Выбросив трупы в проем у шпиля,
принц сказал:
     -- Пока их обнаружат, мы  успеем скрыться. Они снова вернулись к пьяным
стражникам, и принц принялся выгребать из их карманов деньги.
     -- На эти деньги, --  объяснил  он, -- мы сможем подкупить охрану, если
потребуется. Я хорошо знаю их.
     --  Я  не знаком со  здешними  порядками,  но тебе виднее,  --  ответил
Тарзан. -- Надо спешить.
     В  полной  тишине  они пересекли  комнату,  освещаемую  первыми  лучами
восходящего  солнца.  Перед  дверью мертвым  сном спали  стражники. Никем не
замеченные,  они  пересекли  несколько коридоров, стремясь подальше  уйти от
злополучного места.
     Навстречу попался раб в белой тунике. Он прошел мимо, не обратив на них
никакого внимания. Попалось еще несколько рабов. Город начинал просыпаться.
     -- Будет  лучше найти укромное местечко  и  переждать, поскольку  людей
становится все больше, -- предложил принц.
     Он схватил Тарзана за руку  и указал  на дверь  с  начертанным  на  ней
иероглифом.
     -- Вот как раз такое место.
     --  Что  это?  Да  там  полно  народу! Когда они проснутся,  нас  сразу
схватят, -- возразил Тарзан, заглянув в приоткрытую дверь.
     --  Нас не узнают. Наверняка они из разных отсеков,  их  просто застала
здесь ночь. Все-таки это шанс.
     Вслед  за  Тарзаном он  вошел в комнату. Раб в белой тунике подскочил к
ним.
     --  Место  на  двоих, --  потребовал  Комодофлоренсал,  протягивая  ему
золотой, вытащенный из кармана пьяного стражника.
     Затем, устроившись у стены, они заснули глубоким сном.
     Проснувшись, Тарзан обнаружил,  что  они остались  с принцем  одни.  Он
быстро разбудил друга, надеясь, что на них не обратили внимания.
     Умывшись,  Тарзан  и  Комодофлоренсал  вышли  в  коридор,  по  которому
двигались рабы в обоих направлениях. Здесь Тарзан впервые увидел женщин. Они
подошли к магазину.
     -- Тут можно купить еду. Давай перекусим.
     -- Блестящая мысль.
     Найдя свободное место, они расположились за столом, а  когда раб принес
им еду, принц расплатился  золотым. Раб удивился, так как  это  была слишком
высокая плата.
     Вернувшись  в коридор, беглецы  двинулись к первому этажу,  где  народу
было  еще больше. Оказавшись на нижнем этаже, они стали разыскивать  один из
четырех  коридоров,  ведущих  к  выходу. Беглецы  не  задавали  вопросов, но
внимательно прислушивались к окружающим, которые спрашивали, как пройти в ту
или иную  сторону. И услышали,  будто  двое рабов, пытавшихся убежать,  были
заколоты на верхнем уровне.
     -- Они были заперты в камере  Зоантрохаго,  --  сказал один.  --  Стали
карабкаться по шпилю и, сорвавшись, рухнули на решетку. Решетка не выдержала
их тяжести, и они провалились вниз, долетев до основной комнаты.
     -- О, я их видел вчера.
     -- Вы их просто не узнаете, так изуродованы их лица. Беглецы продолжали
свой путь по коридору рабов.
     ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
     -- Куда теперь? -- спросил Комодофлоренсал.
     -- Веди нас к каменоломням. Мы  должны найти  Таласку, я обещал ей,  --
ответил Тарзан.
     -- Но мы поставим под угрозу ее жизнь, и она прекрасно понимает, что ее
побег невозможен, а вот мы опять попадем в руки врагов.
     -- Будем надеяться, что не попадем,  -- возразил Тарзан.  -- Но если ты
сомневаешься, тебе лучше не ходить со мной. Только покажи дорогу к Таласке.
     -- Ты подумал, что я испугался?  Нет! Куда ты  -- туда и я, И если тебя
схватят, я разделю твою участь. Пусть нас постигнет неудача, но мы не должны
разлучаться. Я пойду за тобой хоть к черту на рога.
     -- Прекрасно. Показывай дорогу.  И напряги весь свой ум и знания, чтобы
отыскать ее как можно скорее.
     Вскоре они  никем не замеченные подошли к двери комнаты рабов. У  двери
стоял часовой.
     -- Мы пришли за рабыней Талаской, -- сказал Комодофлоренсал.
     Тарзан,  стоявший  поодаль,  заметил  огонек,  зажегшийся  в  глазах  у
часового.
     -- Кто вас послал? -- спросил тот.
     -- Ее хозяин, Зоантрохаго.
     Выражение лица охранника слегка изменилось.
     -- Что ж, заходите и забирайте ее, -- сказал он, распахивая дверь.
     Комодофлоренсал вошел внутрь, а Тарзан задержался у входа.
     -- Заходи, -- предложил часовой.
     --  Я подожду здесь, -- ответил Тарзан. -- Незачем двоим идти за  одной
рабыней.
     Охранник,  немного  поколебавшись,  закрыл  за  принцем  дверь  и вдруг
выхватил шпагу. Тарзан тоже обнажил оружие.
     -- Сдавайся, -- закричал часовой. -- Я вас узнал.
     -- Я так и понял. Ты умен, а глаза твои глупы. Они выдали тебя.
     -- Зато моя шпага поумнее! -- воскликнул воин, направляя острие в грудь
Тарзана.
     Это  был лучший  фехтовальщик  королевства.  Не  прошло и двух минут  с
начала поединка, как часовой  понял, что  его противник мало  в чем уступает
ему. Он получил удар в плечо и принялся громко звать на помощь.
     Его  крик был прерван точным ударом прямо в сердце. Дверь распахнулась.
На пороге стоял  Комодофлоренсал с  белым как мел лицом.  Увидев  за  спиной
Тарзана окровавленный труп,  он  с облегчением вздохнул. Через мгновение  он
был уже рядом со своим другом.
     -- Как это случилось?
     -- Он узнал нас. Но где Таласка? Почему ее нет с тобой?
     -- Таласка исчезла. Калфастобан купил ее у Зоантрохаго и увел с собой.
     -- Закрой дверь. Идем за ней.
     Закрыв дверь, принц повернулся к Тарзану.
     -- Но куда идти?
     -- Сначала  найдем Калфастобана,  --  ответил  Тарзан.  Комодофлоренсал
пожал плечами  и  двинулся  за ним. Они быстро шли по коридору, как вдруг от
колонны рабов отделился мужчина,  пересек им путь и, встретившись взглядом с
Тарзаном, юркнул в боковой коридор.
     -- Мы должны поторапливаться, -- прошептал Тарзан.
     -- Почему?
     --  Разве ты не  заметил мужчину, который только  что прошел мимо нас и
внимательно на нас глядел?
     -- Нет, а кто он?
     -- Гарафтан.
     -- Он узнал тебя?
     -- Точно сказать не могу, но, вероятно,  что-то  его насторожило. Будем
надеяться, что не узнал, хотя я опасаюсь худшего.
     -- В таком случае нельзя терять ни минуты. Они устремились вперед.
     -- А где карьер Калфастобана? -- спросил Тарзан.
     --  Я не знаю  здешних  порядков. Он мог  поместить ее сначала  в  одно
место, затем перевести в другое. Надо это как-то разузнать.
     Тарзан остановил раба, идущего в том же направлении, и спросил:
     -- Где мне найти Калфастобана Вентала?
     -- Не знаю. Лучше поинтересоваться в комнате охраны.
     Пропустив раба вперед, беглецы ускорили шаг. Надо во что бы то ни стало
найти  Таласку. Они были уже у выхода  из каменоломни,  как вдруг перед ними
возникли двое офицеров, и один спросил у часового:
     -- Почему в карауле четверо?
     -- Нас двое, -- ответил стражник.
     -- Мы не с ними, -- быстро произнес Комодофлоренсал.
     -- В таком случае, почему вы здесь и что делаете? -- продолжал офицер.
     -- Мы могли бы объяснить вам это с глазу на глаз, -- ответил принц.
     Офицер  приказал  беглецам  следовать  за  ним  и,  зайдя в  караульное
помещение, потребовал предъявить разрешение на проход.
     -- У нас его нет, -- ответил Комодофлоренсал.
     -- Нет пропуска? Как вы можете это объяснить?
     --  Очень просто, -- принц  вытащил из кармана золотую цепочку.  --  Мы
ищем  Калфастобана.  У  него есть раб, которого мы хотели бы купить.  Мы  не
успели выписать пропуск и решили  идти так.  Может быть, вы  проводите нас к
Калфастобану?
     Принц слегка поиграл золотой цепочкой.
     --  Что ж, попробую, -- ответил офицер. -- Его  карьеры на  пятидесятом
уровне над Королевским отсеком.
     -- Большое спасибо, --  поблагодарил Комодофлоренсал, кланяясь офицеру.
--  Если вы  согласны  присоединиться  к  нам -- примите этот  скромный знак
уважения.
     -- Благодарю вас за подарок, и да сопутствует вам
     удача.
     После взаимных поклонов они  вышли. Вернувшись в Королевский отсек, они
двинулись
     на восток.
     -- Карьер Калфастобана расположен в  той стороне,  -- сказала  девушка,
которую спросил офицер.
     -- А над ним? -- поинтересовался Тарзан.
     -- Длинная галерея, выходящая во внешний коридор. А кого вы ищете?
     -- Паластока, -- быстро  ответил принц, назвав первое пришедшее ему  на
ум имя.
     -- Не знаю такого, -- задумчиво произнесла девушка.
     -- Ну, теперь я  его найду, спасибо, -- сказал принц.  -- Мы пойдем как
раз через карьер Калфастобана, и он нам поможет.
     -- Калфастобан ушел  вместе с Хамадалбаном, -- продолжала  девушка,  --
но, думаю, они скоро вернуться. Вы можете подождать их здесь.
     -- Спасибо, но я надеюсь, что отыщу Паластока без особых проблем.
     Простившись  с офицером,  который  вернулся  на  свой  пост,  Тарзан  и
Комодофлоренсал двинулись по коридору, ведущему в карьер Калфастобана.
     -- Думаю, друг мой, -- сказал принц, -- нам надо спешить.
     Тарзан  осмотрелся.  Кругом  ни  души.  Прямо  перед собой  он  заметил
несколько плотно закрытых дверей. Тарзан  открыл одну из  них -- внутри было
темно.
     -- Принеси свечу, Комодофлоренсал.
     Принц взял две свечи из стенной ниши.
     В комнате они обнаружили запасы еды, свечей
     и прочих предметов. Вдруг послышались голоса, один
     из которых принадлежал Калфастобану.
     -- Пойдем в мои  покои, Хамадалбан, -- громко говорил он,  --  я покажу
тебе мою новую рабыню!
     Толкнув  принца,  Тарзан  быстро юркнул в комнату.  захлопнув за  собой
дверь.
     -- Ты слышал? -- прошептал он.
     -- Да, это Калфастобан. Снова раздался знакомый голос.
     --  Я тебе говорю -- это самая красивая  женщина. которую я  когда-либо
видел.
     Калфастобан остановился перед дверью и зазвенел ключами.
     -- Погоди, сейчас я ее позову. Входи! -- громко рявкнул он.
     В  комнату  медленно вошла  очаровательная девушка.  Это  была Таласка.
Одетая в белую тунику, она казалась еще прекраснее.
     --  Она  принадлежала  Зоантрохаго,  --  пояснил  Калфастобан,  --  но,
по-моему, он никогда ее не видел, иначе не продал бы ни за какие деньги.
     -- Ты хочешь взять ее в жены и ввести в свой круг?
     -- Нет,  -- ответил Калфастобан. -- Я подожду, пока можно будет продать
ее подороже. Думаю получить за нее кучу денег.
     Тарзан сжал ладони, будто  сжимал горло  врага. Комодофлоренсал стиснул
эфес шпаги.
     В комнату вошла служанка и остановилась на пороге.
     -- Двое часовых просят разрешения войти, и с ними раб в зеленой тунике.
     -- Пусть  войдут,  -- приказал  Калфастобан. Вошли  трое,  среди них --
Гарафтан.
     --  А! --  воскликнул Калфастобан.  -- Мой  славный раб  Гарафтан.  Что
привело тебя сюда?
     --  Он утверждает,  что ему  необходимо  сообщить вам нечто  важное, --
сказал часовой.
     -- Говори. Что случилось?
     -- Если я сообщу то, с чем пришел, то по возвращении рабы разорвут меня
на куски. Я  сильно рискую и надеюсь на вашу защиту. Вы всегда были добры ко
мне.  У меня огромная просьба: если моя  информация окажется для вас важной,
помогите мне получить белую тунику.
     -- Ты же знаешь, что это не в моей власти, -- ответил Калфастобан.
     --  Но  это  может  сделать  король,   если  вы  обратитесь  к  нему  с
ходатайством.
     -- Ладно.  Так  и быть. Обещаю поговорить с  королем,  если  информация
окажется действительно заслуживающей внимания.
     -- Вашего обещания для меня вполне достаточно, -- поклонился раб.
     --  Обещаю, обещаю,  -- нетерпеливо  перебил Калфастобан.  --  А теперь
говори, что знаешь.
     -- Новости  быстро распространяются по городу.  Недавно были обнаружены
трупы  двух  рабов  --  Аопонато  и  Зуантрола.  Поскольку  они,  как  и  я,
принадлежали Зоантрохаго, то мы жили  вместе,  и я хорошо знал их  обоих. Но
представьте мое удивление, когда я в главном коридоре вдруг заметил Аопонато
и Зуантрола, живых и невредимых, переодетых к тому  же в военную форму.  Они
направлялись к поверхности.
     -- А как они  выглядят? -- неожиданно поинтересовался один из  часовых,
приведших Гарафтана. Раб описал, как умел.
     --  Точно!  --  воскликнул воин.  -- Именно  они  останавливали меня  и
спрашивали, как найти Калфастобана.
     У  дверей постепенно образовывалась  толпа, привлеченная видом  раба  в
зеленой тунике. Одна девушка вдруг сказала:
     -- И меня недавно спрашивали те двое, как вас найти.
     Другая добавила:
     --  Минуту назад они проходили  через  наш отсек, но  искали  человека,
имени которого я не знаю.
     -- Да, да, -- подтвердили люди из толпы, видевшие беглецов.
     -- Видимо, имя было вымышленным.  Это просто предлог, чтобы найти меня,
-- предположил Калфастобан.
     -- Или пройти через отсек, -- добавил часовой.
     -- Нужно поспешить, если мы хотим их поймать!
     ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
     Калфастобан хотел тут же броситься в погоню, но Гарафтан удержал его.
     -- Погодите! А вдруг они находятся еще здесь. Нужно обыскать все вокруг
и перекрыть все выходы.
     --  Прекрасная  идея,  Гарафтан!  --  согласился Калфастобан. -- Нельзя
медлить. Сначала произведем обыск!
     С  этими словами он вытолкал всех вон, а через минуту обе тяжелые двери
были закрыты.
     -- Поскольку их двое,  мой господин, -- сказал Гарафтан, -- может быть,
вы дадите мне оружие?
     --  Я не  нуждаюсь  в защите,  но  для собственной  безопасности возьми
что-нибудь в кладовой.
     Калфастобан повернулся к Таласке и схватил ее за руку.
     --  А  ты не спеши,  моя красавица! Прежде чем мы  расстанемся, я  тебя
поцелую!
     Таласка размахнулась и ударила мучителя по щеке.
     -- Не смей трогать меня своими грязными лапами.  скотина! --  закричала
она, стараясь вырваться из его объятий.
     --  Ого!  Настоящая кошка!  -- воскликнул Калфастобан  и,  не  разжимая
объятий, потащил несчастную девушку в соседнюю комнату.
     Гарафтан  же открыл дверь  и  вошел в  кладовую.  В тот же миг стальные
пальцы мертвой хваткой сжали его горло. Он рванулся и слабо захрипел.
     --   Умри,   Гарафтан,  --  раздался   голос.   --   Получай  плату  за
предательство!  Ты  сам  выбрал  свою  судьбу.  Умри!  Но  прежде  знай, что
принимаешь смерть от рук тех, кого ты предал! Ты искал Зуантрола -- ты нашел
его!
     Стальные  пальцы еще крепче  стиснули горло задыхающегося раба, и через
секунду все было кончено.
     Оттолкнув от себя труп, Тарзан кинулся вслед за Талаской. Открыв дверь,
он  увидел  рассвирепевшего  Калфастобана,  пытающегося  сломить   отчаянное
сопротивление девушки. На плечо насильника опустилась тяжелая рука.
     Калфастобан выпустил свою жертву, отскочил в сторону и выхватил  шпагу.
Перед ним стояли два раба, в руке одного блестел стальной клинок.
     --  Как видишь, нас  только  двое.  Сейчас  нет  времени  выяснять твою
храбрость  и ловкость, согласно дуэльному кодексу. Уж извини. Если бы ты  не
обидел девушку, я просто запер бы тебя  здесь,  -- сказал Тарзан.  -- Но  ты
оказался невежей и грубияном, и наказанием тебе будет смерть!
     -- Гарафтан! -- в отчаянии завопил Калфастобан.
     -- Гарафтан мертв, -- спокойно пояснил Тарзан.  -- Он умер,  потому что
предал своих  товарищей. А ты умрешь за то, что мерзко вел себя по отношению
к даме. Заколи его, Комодофлоренсал. У нас мало времени, надо спешить!
     Острие  клинка  вонзилось  прямо  в  сердце  Калфастобана.  Подбежав  к
Таласке, Тарзан и принц помогли ей подняться.
     -- Зуантрол! Аопонато!  --  воскликнула девушка. --  Я уже не надеялась
вас увидеть. Что случилось? Почему вы здесь? Вы спасли мне жизнь,  но теперь
скорее уходите. Они не должны застать нас тут. Но я все-таки не понимаю, как
вы здесь очутились.
     -- Мы  замыслили  побег! -- воскликнул Комодофлоренсал. -- И  мы искали
тебя! Это было практически невозможно, но Тарзан сумел найти.
     -- Почему вы так заботитесь обо мне? -- спросила Таласка.
     -- Потому, что ты была добра,  когда  меня привели  к рабам, -- ответил
Тарзан. --  И кроме  того,  я  обещал  взять  тебя  с собой,  если  попробую
выбраться отсюда. Теперь уже трое беглецов искали путь к свободе.
     -- Комодофлоренсал,  ты лучше ориентируешься. Давай, думай! --  торопил
Тарзан. -- Куда, например, ведет этот ход?
     -- А черт его знает, -- пожал плечами принц. -- Может вести куда угодно
и никуда.
     Неожиданно они услышали приближающиеся голоса.
     -- Калфастобан, открой! Идут за Гарафтаном!
     -- Нужно бежать  по галерее, -- прошептал Комодофлоренсал, метнувшись к
двери в противоположном углу комнаты.
     А во входную дверь уже били чем-то тяжелым.
     -- Калфастобан, сюда  идут  рабы расправиться  с  Гарафтаном!  Открывай
скорее!
     Тарзан  лихорадочно  огляделся.  На  потолке  он заметил  отверстие, и,
оттолкнувшись изо всех сил, подпрыгнул высоко вверх.  Ухватившись руками  за
края,  Тарзан  подтянулся, протиснулся внутрь, затем выглянул из  отверстия,
взглядом меряя высоту.
     --  Слишком  высоко,  вам не  допрыгнуть!  Зацепившись  ногами  за край
отверстия, он свесился вниз.
     Дверь сотрясалась от мощных ударов. Слышались
     крики:
     -- Открой! Именем короля, открой!
     В другую дверь тоже ломились и вопили:
     -- Сами откройте! Мы заперты с внешней стороны!
     -- Как мы можем открыть, если вы заперты с внутренней стороны!
     -- Лжете! Вы ответите по всей строгости за невыполнение приказа короля!
     Пока  продолжалась суета и  неразбериха,  Тарзан  подхватил  Таласку  и
втянул девушку в отверстие.
     Казалось, тяжелые удары вот-вот разнесут дверь в щепки.
     -- Давай кувшин со  свечами, -- прошептал Тарзан принцу, -- и подпрыгни
что есть силы. Я помогу тебе забраться сюда.
     -- Лови кувшин. Больше свечей здесь нет. Я прыгаю!
     Подхватив принца сильными руками, Тарзан втащил и его в темную галерею.
     В то же мгновение дверь рухнула, и в комнату ворвались воины. Никого не
обнаружив, они открыли дверь в соседнюю комнату,  и из нее вышел Хамадалбан,
удивленно улыбаясь  и оглядываясь по сторонам. Разъяренные воины  уставились
на него.
     -- Кто здесь был? -- спросил Хамадалбан.
     -- Калфастобан и раб в зеленой тунике.
     --  Должно  быть,  они спрятались,  -- предположил один из  воинов.  --
Обыскать все кругом!
     Все бросились на  поиски, и вскоре стражник выволок  из темной кладовой
труп Гарафтана.
     -- Обе двери были заперты, -- продолжал Хамадалбан. -- Что бы это могло
означать?
     -- Чудеса да и только!
     -- Ищите внимательнее!
     Хамадалбан шагнул в комнату, где был найден мертвый Гарафтан.
     -- Теперь  надо  поскорее  убираться отсюда,  -- прошептал  Тарзан.  --
Кто-нибудь может обнаружить дыру.
     В   полной  темноте   они   двинулись  вперед,  соблюдая   максимальную
осторожность.
     -- Идите сюда, -- тихо позвал Тарзан. -- Я кое-что нашел.
     -- Что же? -- спросила Таласка, подходя ближе.
     --  Тут в стене  отверстие.  Сквозь него  вполне  можно  пролезть. Надо
зажечь свечу.
     -- Ни в коем случае. Только не сейчас, -- возразил принц.
     -- Тогда я пойду так. Надо разведать, куда ведет этот ход.
     Тарзан опустился  на  колени и  исчез  в  дыре. Было  темно, хоть  глаз
выколи. Принц и Таласка ждали Тарзана, но он долго не возвращался. В комнате
под  ними ясно  слышались голоса.  С затаенной тревогой  они  думали,  что с
минуты на минуту воины обнаружат отверстие в  потолке. Тогда лучше броситься
вниз и разбиться, чем снова оказаться в плену.
     -- Что с ним случилось? -- прошептала Таласка.
     -- Ты очень за него беспокоишься?
     -- А почему бы и нет? Ты ведь тоже волнуешься, не так ли?
     -- Да.
     -- Он великолепен.
     -- Да.
     Как будто в ответ на их  слова  из тоннеля, в  котором скрылся  Тарзан,
послышался тихий свист.
     -- Пошли, -- шепнул Комодофлоренсал. В кромешной тьме  Таласка  и принц
поползли вперед. Наконец они увидели Тарзана со свечой в
     руках.
     -- Как вы думаете, они полезут за нами? -- спросила Таласка.
     --   Думаю,   да,  --  ответил   принц.   --  И  лучше  идти  навстречу
неизвестности, тем  более,  что  тоннель наверняка приведет  в  какую-нибудь
комнату, а оттуда, может быть, легче будет убежать.
     -- Ты прав, не стоит здесь оставаться, -- согласился Тарзан. -- Я пойду
первым, Таласка за мной, а ты будешь замыкающим.
     Освещая дорогу, они двинулись вперед.  После утомительного передвижения
по  тоннелю они  неожиданно попали в комнату,  при  виде  которой у  Таласки
перехватило дыхание.
     -- Что это, Зуантрол? -- прошептала она, указывая рукой в темноту.
     На полу в углу лежала скрюченная фигура.
     -- И здесь! -- ткнула она пальцем в другой угол. Тарзан подняв свечу и,
приготовив шпагу, шагнул
     вперед. Нагнувшись над фигурой, он дотронулся до нее,
     и в тот же миг она рассыпалась в прах.
     -- Что это? -- повторила девушка.
     -- Это был человек, -- ответил Тарзан.  -- Но он умер  много лет назад.
Он был прикован к стене, даже цепь рассыпалась.
     -- А другой тоже?
     -- Их здесь  много, -- сказал Комодофлоренсал. -- Смотри, и там, и тут.
Этот прах говорит о  том, что  коридор  сообщается  с копями могущественного
Велтописмакусиана. Настолько  могущественного, что он бросал в темницы своих
врагов, не отдавая никому  отчета. Муравьи быстро делали свое дело, пожирая,
быть может, еще живых узников. Давным-давно между ними и Минаниансами велись
постоянные сражения. Матка муравьев плодила мириады новых  воинов, а  мы  не
успевали  уничтожать  их.  Наконец нам удалось  обнаружить  матку-королеву и
убить ее.  После  этого ни один муравей не  вползал в наше  королевство. Они
живут вокруг, но боятся нас. Однако, не исключена возможность новой войны.
     --  Ладно, -- перебил его Тарзан. -- Скажи, куда ведет этот коридор?  В
какое-нибудь помещение?
     -- Думаю, что так. И оно может  оказаться покоями кого-нибудь из членов
королевской семьи.
     Из  комнаты  смерти тоннель шел  резко  вниз и  заканчивался  следующей
комнатой, больше предыдущих. На полу лежало много трупов.
     -- Здесь нет цепей в стенах, -- заметил Тарзан.
     --  Нет.  Эти люди умерли  в  сражениях.  Обрати внимание на обнаженные
шпаги и положение скелетов.
     Беглецы на  мгновение остановились,  чтобы осмотреться,  и  вдруг до их
ушей донесся человеческий голос.
     ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
     Шли  дни, а  Тарзан все еще не  возвращался домой.  Сын его  начал  уже
всерьез волноваться.  Были опрошены жители прилегающих деревень, но  тщетно.
Никто не видел Большого Бвану. Корак разослал  по  всем пунктам  Африки, где
мог  приземлиться   самолет,   телеграммы   с  запросами,  но  ответы   были
неутешительными.
     И Корак послал несколько групп воинов на поиски отца. Долго и тщательно
прочесывали они джунгли, пока не попали в край, покрытый лесами, испещренный
холмами и равнинами...
     ***
     А  в  Королевском  отсеке  Элкомолхаго  трое  беглецов,  притаившись  в
комнате,  прислушивались к человеческим голосам, доносившимся, казалось,  со
всех сторон.
     Таласка придвинулась к Тарзану.
     -- Кто это? -- прошептала она. Тарзан покачал головой.
     -- Голос женский, -- заметил принц.
     Подняв  свечу высоко  над  головой, Тарзан подошел к стене.  Под  самым
сводом они увидели отверстие.
     Отдав свечу принцу, Тарзан вытащил шпагу и, подпрыгнув, скрылся в дыре.
Через несколько секунд в проеме показалось его лицо.
     --  Тут темно, как в преисподней. Думаю,  голоса  доносятся  из комнаты
подо мной. Поблизости нет ни одного живого существа.
     -- Как ты можешь знать об этом в такой темноте?
     -- Если  бы  здесь  кто-нибудь  был,  я учуял бы  его запах, -- ответил
Владыка джунглей.
     Спутники с сомнением переглянулись.
     -- Я уверен в этом, -- настаивал Тарзан.
     -- Могу поверить во что угодно, только не в это, -- улыбнулся принц.
     -- Ладно, пойду взгляну, что там такое, -- не стал спорить Тарзан.
     -- Нет, лучше не разлучаться! -- запротестовала Таласка.
     -- Хорошо, идем вместе.
     -- Две шпаги надежнее, чем одна, -- добавил принц.
     -- Хорошо, -- согласился Тарзан. -- Я  пойду первым, за  мной  Таласка,
потом ты.
     Принц кивнул, и через пару минут  они уже находились по  другую сторону
стены, освещая коридор свечой.
     -- Проход построен  вокруг  комнаты,  --  прошептал Комодофлоренсал, --
значит, где-то здесь должна быть дверь.
     Они  двинулись вперед по коридору. Вдруг они явственно услышали женский
голос:
     -- ...если они обрадуются мне.
     -- Достопочтенная госпожа, этого не случится, -- отвечал второй женский
голос.
     -- Зоантрохаго не продал мне раба и должен  быть наказан. Но  мой отец,
король,  поступил  очень  глупо, --  продолжал  первый  голос.  -- Он  убьет
Зоантрохаго, и  с  его  смертью  исчезнет последний шанс  узнать,  как можно
увеличивать  рост человека.  Если  бы они позволили мне  купить раба, он  не
убежал бы... Они думали,  что я собираюсь  казнить  его, но это абсолютно не
входило в мои планы.
     -- А что вы собирались с ним сделать, прекрасная принцесса?
     -- Не твоего ума дело, рабыня, -- резко ответила госпожа.
     На минуту воцарилось молчание.
     -- Я  узнал ее,  -- прошептал  Тарзан на ухо  принцу. -- Это  принцесса
Жанзара, дочь Элкомолхаго, которую ты собирался сделать своей женой.
     --   Она   действительно  так   хороша,   как   говорят?   --   спросил
Комодолфлоренсал.
     -- Она прекрасна, но обладает несносным характером.
     -- И я буду вынужден его терпеть? -- задумчиво проговорил принц.
     Тарзан промолчал. В его голове вызревал план. Наконец голос произнес:
     -- Он был очень красив. Намного красивее, чем все мои воины... -- После
непродолжительной паузы принцесса продолжила:
     --  Ты можешь идти.  Передай, чтобы меня  не тревожили до тех пор, пока
солнце не окажется между Коридором воинов и Королевским отсеком.
     -- Да будут ваши свечи гореть в веках, да будут они
     самыми прекрасными...
     Беглецы  услышали звук закрываемой двери. Тарзан продолжал искать вход,
но его обнаружила
     первой Таласка. Тарзан предупредил своих спутников:
     --  Ждите здесь. Я попробую увести ее оттуда. В  случае провала  нашего
побега, она станет заложницей.
     Без дальнейших объяснений он толкнул дверь и вошел в комнату принцессы.
Дверь раскрылась  с  таким  страшным  скрипом,  от  которого и  мертвый  мог
проснуться.
     Вскочив на ноги, Жанзара оказалась прямо напротив Тарзана.
     -- Это ты, Зуантрол! --  воскликнула она, тяжело дыша. -- Ты пришел  ко
мне?
     --  Я пришел не к тебе,  а за тобой, принцесса, -- ответил Тарзан. -- Я
не причиню тебе вреда, если ты не будешь шуметь.
     --  Я и не  собираюсь  поднимать  крик, -- прошептала Жанзара  и  вдруг
обхватила шею Тарзана руками. Мягко отстранив ее, Тарзан сказал:
     -- Принцесса, ты моя пленница. Ты пойдешь со мной.
     -- Да, я  твоя пленница  и готова идти с тобой  хоть на  край света. Ты
нравишься мне!  Я вправе  выбрать  для  себя  любого раба,  и он станет моим
принцем. Я выбрала тебя!
     Тарзан покачал головой.
     -- Ты  не любишь меня. И твои надежды напрасны, ибо  я не люблю тебя. У
нас очень мало времени. Идем. Тарзан положил руку на ее плечо.
     Глаза принцессы сузились.
     -- Ты, кажется, сошел с ума. Или ты не знаешь, кто я?
     --  Ты Жанзара, дочь короля,  --  невозмутимо  ответил Тарзан.  --  Как
видишь, мне известно твое имя.
     -- И ты смеешь отвергать мою любовь! -- в ярости задохнулась принцесса.
     -- О любви не может быть и речи. Единственное,  что меня волнует -- моя
свобода и свобода моих друзей.
     -- Значит, ты любишь другую?
     -- Да.
     -- Кто она? -- настаивала Жанзара.
     -- Ты  пойдешь  сама или тебя отнести?  -- нетерпеливо  спросил Тарзан,
оставляя вопрос без ответа.
     На мгновение  принцесса застыла  в напряженной  позе.  Ее темные  глаза
метали  молнии.  Постепенно  она  овладела  собой,  и лицо просветлело.  Уже
спокойным тоном она сказала:
     -- Хорошо, я  помогу тебе,  Зуантрол. Я спасу  тебя, потому что  ты мне
нравишься. Пошли! Следуй за мной.
     И принцесса пошла в противоположный угол комнаты.
     -- Но я не могу идти без друзей.
     -- Где они?
     Тарзан промолчал, опасаясь подвоха.
     -- Покажи мне выход, и я схожу за ними.
     -- Ладно, покажу. Может  быть, после этого ты полюбишь меня больше, чем
ее.
     Таласка и Комодофлоренсал слышали каждое слово.
     -- Он любит тебя, -- прошептал принц. -- Ты же видишь.
     -- Не уверена. То, что он не любит принцессу, еще  не означает,  что он
любит меня.
     -- Он любит тебя, и ты любишь  его! Я понял это с первого взгляда. Если
бы он не был моим другом, я проткнул бы его шпагой насквозь!
     -- И только за то, что он любит меня? Неужели я настолько плоха, что ты
предпочитаешь видеть своего друга мертвым, чем женатым на мне?
     -- Я... -- растерялся принц, -- я и сам не знаю, что говорю...
     Девушка рассмеялась, но вдруг воскликнула:
     -- Она куда-то его ведет! Нельзя оставлять его одного!
     И в тот момент,  когда Таласка взялась за дверную ручку, раздался голос
принцессы:
     -- Иди за мной, я покажу тебе, что такое любовь Жанзары!
     Тарзан не верил ей и колебался.
     -- Боишься? Не  доверяешь мне? -- продолжала принцесса. -- Тогда иди  и
сам все осмотри!
     Комодофлоренсал  и  Таласка вошли как  раз в  ту  секунду, когда Тарзан
сделал шаг вперед. Неожиданно  пол под его ногами раздвинулся, и он рухнул в
образовавшийся   проем.  Жанзара,  дико  захохотав,   заглянула  в   зияющее
отверстие. Ее трясло от злобы.
     --  Теперь ты знаешь,  что  такое  любовь Жанзары?! Если ты не достался
мне, то не достанешься никому! -- кричала она в исступлении.
     Краем глаза принцесса заметила Таласку и принца, бегущих в ее сторону.
     Оглушенный падением, Тарзан плохо понимал, что произошло. Он оказался в
ярко  освещенной  комнате,  перегороженной  тяжелой  железной  решеткой,  за
которой находился человек, закованный в цепи.
     -- Быстрее! Сюда!  -- закричал тот, и Тарзан вдруг увидел двух огромных
зеленоглазых животных, изготовившихся для прыжка.
     Сначала  Тарзан  подумал,  что  все  это ему мерещится, и протер глаза.
Перед ним стояли две огромные африканские кошки. Собственно в джунглях он не
испугался бы  встречи  с  ними, но  здесь  положение становилось угрожающим.
Звери подкрадывались все ближе и ближе, и Тарзан выхватил шпагу.
     -- Постарайся добраться до решетки, -- кричал узник,  -- я помогу  тебе
протиснуться сквозь прутья! В тот же миг одна из кошек прыгнула...
     ***
     Оттолкнув Жанзару, Комодофлоренсал бросился к провалу, в котором  исчез
его друг. В последнюю минуту он услышал крик принцессы:
     -- Так вот кого он любит! Но ты ему не достанешься, нет!
     Таласка отпрянула, а Жанзара выхватила нож и кинулась на нее.
     -- Умри, рабыня!
     Таласка  ловко перехватила кисть руки принцессы,  и  вскоре обе женщины
покатились по полу, сцепившись в смертельной схватке.
     ***
     Кошка  прыгнула.  В  этот момент  чуть ли не  на  голову  второй сверху
свалился  человек. Зверь попятился от неожиданности, а Комодофлоренсал  (это
был он) вонзил свою шпагу в пасть растерявшегося страшилища. Кошка отпрянула
в сторону, собираясь с силами для новой атаки.
     ***
     А в покоях принцессы  продолжалась  отчаянная борьба. Катаясь по  полу,
принцесса повторяла как заведенная:
     -- Умри, рабыня! Ты  не достанешься ему!  Но Таласка не  сдавалась,  и,
забыв в пылу схватки обо всем  на свете, обе женщины медленно приближались к
зияющему провалу. В последний миг Жанзара заметила страшную дыру и мгновенно
сообразила, что сейчас может произойти.  Но было уже поздно. С диким криком:
"Кошки! Кошки!" соперницы, не разжимая объятий, рухнули вниз.
     ***
     Комодофлоренсал не стал преследовать растерявшееся животное, а поспешил
на помощь Тарзану. Отбиваясь от  наседавшего зверя, они добрались до решетки
и, протиснувшись сквозь прутья, оказались в безопасности.
     Обе кошки с угрожающим рычанием принялись кидаться на решетку, но вдруг
на них сверху упали две сцепившиеся женские фигуры...
     ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
     Когда Тарзан и Комодофлоренсал сообразили, что  это Таласка  и Жанзара,
они, позабыв об опасности, бросились к ним на помощь.
     При  падении Жанзара  выронила  нож,  а Таласка, заметив это,  схватила
оружие и вскочила на ноги. Тарзан и принц были уже рядом.
     Жанзара с  трудом поднялась, оглядываясь по сторонам. Даже растрепанная
и  испачканная  она  не  утратила  своей  красоты,  наоборот,  казалась  еще
прекраснее.
     -- Жанзара!  -- вдруг вскричал  закованный узник.  --  Принцесса моя! Я
иду!
     Не  обращая  внимания на  кандалы, он схватил  скамейку -- единственное
оружие -- и, толкнув незаметную дверь в решетке, кинулся на выручку.
     Оба зверя,  истекающие  кровью, обезумевшие от  боли,  ярости и голода,
рыча  и скаля клыки, бросились  на  клинки шпаг, которыми мужчины загородили
девушек.
     Узник бесстрашно сражался с  кошками, раздавая удары направо  и налево,
и,  наконец, звери, поджав  хвосты, но  злобно урча, уползли в темный  угол,
служивший им логовом. Преследовать их не стали.
     -- Зоантрохаго! -- воскликнула принцесса.
     -- Твой раб! -- откликнулся узник, простирая руки вверх и стоя на одном
колене откидываясь назад.
     -- Ты спас мне жизнь, Зоантрохаго,  --  сказала Жанзара. -- И это после
того, что ты от меня натерпелся! Как мне тебя отблагодарить?
     -- Я люблю тебя, принцесса, и ты  давно знаешь  это.  Но теперь слишком
поздно. Меня бросили сюда  по приказу короля, и завтра  я умру.  Так пожелал
король. А ты помолвлена с другим.
     -- Знаю! -- вскричала Жанзара. -- Но  я его не люблю и никогда не выйду
за него замуж. Я ненавижу короля! Он  убил из ревности мою мать. Он глуп, он
самый глупый из всех глупцов!
     Вдруг она обернулась к беглецам.
     -- Эти рабы будут свободны, Зоантрохаго! И я помогу им. Я пойду с ними,
и мы все вместе выберемся отсюда.
     --  Но  куда бежать? Есть ли  среди присутствующих кто-нибудь,  имеющий
влияние в городе наших противников?
     -- Да, --  ответил Тарзан, ощущая  призрачную возможность освобождения.
-- Сын Адендрохакиса, короля Троханадалмакуса, старший сын.
     Жанзара взглянула на Тарзана.
     -- Я  была не права  и вела себя отвратительно. Я  просто капризничала,
будучи всесильной дочерью короля. Прости меня.
     Затем добавила, обращаясь к Таласке:
     -- Бери своего мужчину, девушка, ты будешь счастливее с ним, чем я.
     И она мягко подтолкнула Таласку к Тарзану. Но Таласка попятилась.
     -- Ты ошибаешься, Жанзара. Я не люблю Зуантрола, а он не любит меня.
     Комодофлоренсал быстро взглянул на Таласку. Тарзан утвердительно кивнул
головой.
     -- Ты хочешь сказать, что не любишь Таласку? -- удивился принц.
     -- Наоборот. Я очень люблю  ее, --  ответил Тарзан с улыбкой. --  Но не
так, как ты думаешь. Я люблю ее потому, что она добрая и отзывчивая девушка,
настоящий друг. Она попала в  беду, и ей надо  было помочь.  В моей стране у
меня есть жена, которую я очень люблю.
     Комодофлоренсал ничего  не  ответил  и  задумался.  Что будет, если они
сумеют вернуться в его  родной город?  Ведь по традиции, насчитывающей сотни
лет, он был  обязан жениться только на принцессе  другого рода. Он мечтал  о
Таласке, об этой маленькой рабыне, которая едва  помнила свою  мать и ничего
не знала  об отце. Он мечтал  о Таласке, но не мог сделать ее своей  женой в
родном королевстве, где она была бы только рабыней. Он любил ее и был в этом
уверен, но сделать принцессой не имел права.
     Но размышлять  над  этим  горьким вопросом  не было времени,  надо было
думать, как выбраться отсюда.
     -- Скоро придут кормить  животных,  -- сказал Зоантрохаго, показывая на
маленькую дверь в  стене. -- Вряд ли она запирается --  заключенному до  нее
все равно не добраться из-за кошек.
     -- Посмотрим.
     Тарзан пересек комнату и толкнул дверь. Дверь распахнулась, и он увидел
узкий коридор. Пятеро  беглецов, освещая  дорогу  свечами, двинулись в путь.
Присмотревшись к коридору, Жанзара сказала:
     -- Прекрасно! Он ведет на мою половину. Перед дверью моей спальни стоит
часовой,  он готов  жизнь за меня отдать.  Благодаря  мне  он  освобожден от
податей, так что вперед! И ничего не бойтесь!
     Правда, была опасность,  что  часовой поднимет шум прежде,  чем  узнает
принцессу, поэтому Жанзара пошла первой. Когда часовой загородил проход, она
воскликнула:
     -- Ты что, ослеп? Не видишь, кто перед тобой!
     -- Я в вашем распоряжении, принцесса Жанзара, -- прозвучало в ответ.
     Она приказала ему достать пять лошадей и оружие. Часовой взглянул на ее
спутников и, вероятно, узнал Зоантрохаго. Интересно, кто двое других мужчин?
Немного подумав, часовой сказал:
     -- Я могу не только ослепнуть для  моей принцессы сегодня, но и умереть
для нее завтра.
     -- В таком  случае приведи  шесть  лошадей!  --  приказала  принцесса и
повернулась к Комодофлоренсалу. -- Это ты принц Троханадалмакуса?
     -- Да.
     -- Если мы укажем тебе путь к свободе, ты не обратишь нас в рабство?
     -- Я введу вас в город как моих личных рабов, но потом освобожу.
     -- Такого еще никогда не случалось в истории, -- засомневалась девушка.
     -- Не случалось, так случится. Не стоит тратить время.
     Вскоре вернулся часовой с окровавленным лицом и руками.
     -- Пришлось захватывать лошадей силой. Надо торопиться,  иначе мы можем
попасть  в  капкан.  Он   передал  нож  и  шпагу   Зоантрохаго.  Они  быстро
продвигались вперед. Тарзан впервые
     сидел на маленькой лошадке Минанианс, но чувствовал
     себя вполне уверенно в седле.
     --  Троханадалмакус расположен  восточнее  Велтописмакуса, и,  если  мы
помчимся по Коридору женщин, они сразу сообразят, куда  мы держим путь. Надо
сбить их с толку.  Лошади у них быстрые,  и они, без сомнения, догонят  нас.
Единственная возможность на спасение -- направить их по ложному следу.
     -- Деревья, растущие вокруг выхода на поверхность, скроют нас. Быстрее!
-- вскричала принцесса.
     Все пришпорили лошадей. Сзади уже слышался шум погони.
     Никогда  еще  Коридор воинов  не казался  таким  длинным и никогда  еще
лошадей не понукали так яростно, пытаясь заставить их скакать быстрее.
     Они  домчались до  выхода на поверхность, и Оратарк,  часовой, вырвался
вперед, крича во все горло:
     -- Прочь с дороги! Дорогу принцессе Жанзаре!
     Шум погони  раздавался все  ближе,  и стражник  у  входа, подозрительно
оглядев их, сказал:
     --  Подождите минутку,  я  спрошу  у Нованда. Принцесса, погодите,  вот
он...
     Ничего не оставалось делать, как пришпорить лошадей, и те, взвившись на
дыбы,  рванулись  к  выходу.  Нованд  со своими  стражниками  шарахнулись  в
сторону.
     Теперь   беглецам  предстояло  как  можно   быстрее  пересечь  открытое
пространство и достигнуть  деревьев. В этом заключался  их шанс на спасение.
Еще одно усилие, и вот уже пятеро беглецов оказались среди деревьев.
     Теперь  они   ехали  рысью,  обдумывая,  где  остановиться  на  ночлег,
поскольку в лесу рыскали дикие звери.
     Обогнав  спутников, Тарзан  ехал впереди, высматривая подходящее место.
Пожалуй,  безопаснее  всего было бы  расположиться  на  деревьях, но  какими
гигантами они сейчас казались!
     Вернувшись к остальным, он услышал, как Комодофлоренсал сказал:
     -- Первым пойду я.
     Другие стояли перед входом в глубокую яму  и заглядывали вглубь. Тарзан
знал,  что  это вход в пещеру, в которых часто жили африканские  племена,  и
сомневался, что там будет безопаснее.
     -- Зачем принц это делает? -- спросил он Зоантрохаго.
     -- Если там кто-нибудь прячется, он убьет его.
     -- Почему? Разве вы едите их мясо?
     --  Нет. Но у нас будет  ночлег, -- объяснил Зоантрохаго.  -- Я  совсем
забыл, что  ты не Минанианс. Мы  устроимся на ночлег под землей, и нам будут
не страшны ни тигры, ни кошки. Это лучше, чем ничего.
     Через несколько минут Комодофлоренсал вылез из проема.
     -- Все в  порядке. Там никого  не было,  кроме  змеи,  которую  я убил.
Пошли! У всех есть свечи?
     Один за  другим  беглецы скрылись из  виду, и только  Тарзан  задумчиво
стоял  около входа,  и  горькая  улыбка играла на  его  губах.  Ему казалось
невероятным, что он, Владыка джунглей, должен прятаться от каких-то Нумы или
кошки.
     Вдруг  стоявшая  рядом  лошадь  шарахнулась  в  сторону, и прямо  перед
Тарзаном очутился огромный тигр!
     До чего же огромен он был!
     Тигр изготовился для прыжка, но  человек  не растерялся. В  тот момент,
когда зверь  прыгнул,  Тарзан исчез в проеме. Через миг тигр оказался на том
месте, где только  что стоял человек,  и тяжестью своего тела засыпал вход в
пещеру...
     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
     Вот уже три дня путники продвигались на восток, затем повернули  на юг.
Перед  ними  высился  непроходимый  лес.  А  к  юго-западу   от  него  лежал
Троханадалмакус -- всего в двух-трех днях  пути. Однако для уставших лошадей
и обессиленных людей дорога казалась бесконечной.
     На четвертый  день путешествия Таласка вдруг заметила маленькое облачко
пыли, появившееся вдали.
     --   Может   быть,  это  наши   из   Троханадалмакуса?  --  предположил
Комодофлоренсал.
     -- Кто бы это ни был, их намного больше, чем нас, -- сказала осторожная
Жанзара, -- и было бы лучше сначала спрятаться, а потом выяснять, кто они.
     -- Нужно добраться до леса раньше, чем они нас настигнут!
     И  вновь  начался  безумный  бег.  Лошади  мчались  во  весь  опор,  но
расстояние между беглецами и преследователями неуклонно сокращалось.
     --  Принцесса! -- донесся издали  крик. -- Король  обещал вам прощение,
только верните рабов. Сдавайтесь, пока не поздно!
     -- Никогда! -- воскликнул Зоантрохаго.
     -- Никогда! -- эхом вторила принцесса.
     Несмотря  на остроту  ситуации, Тарзан  порадовался  за  принцессу.  Из
злобной, капризной фурии  она превратилась в обыкновенную женщину, мечтающую
о любви и счастье. Тарзан догадывался, что она всегда любила  Зоантрохаго, а
все остальное -- глупые выходки избалованной принцессы.
     Комодофлоренсал и Таласка держались вместе, но ни слова о любви не было
сказано.
     А лес был уже так близок! Только бы успеть до него добраться!  Там  они
окажутся  вне  пределов  досягаемости.  На   всем  скаку   они  влетели  под
спасительные кроны деревьев, и крик восторга вырвался из груди.
     Но  крик  радости  тут  же  замер  на  губах.  Перед  лошадью  Оратарка
опустилась  гигантская рука. Рука выхватила  его из  седла и  подняла вверх.
Всадники натянули поводья, но было  уже поздно. Одного за  другим их сняли с
лошадей.  Преследователи,  увидев  все  происходящее,  мгновенно  развернули
лошадей и умчались прочь.
     Таласка,   оказавшаяся   в   ладони   женщины-алали,    повернулась   к
Комодофлоренсалу.
     --  Прощай!  --  крикнула она. -- Это конец, но я счастлива, потому что
встречаю смерть  рядом с тобой.  Это  самый счастливый  миг в  моей грустной
жизни!
     -- Прощай, Таласка! -- послышалось в ответ. -- То, что я не мог сказать
тебе при  жизни,  я скажу, умирая. Отдаю тебе  свою  любовь!  Скажи,  что ты
любишь меня!
     -- Всем сердцем!
     Они забыли обо всем на свете. Они были одни в своей любви и смерти.
     Тарзана схватил мужчина, и  Владыка джунглей удивленно раздумывал,  как
могло случиться, что мужчины и женщины  племени алали охотятся вместе. Вдруг
он увидел оружие мужчины: лук и стрелы.
     Теперь, будучи поднят высоко  над  землей, он разглядел, что его держит
сын  Первой  женщины. Они спасены!  Напрягая память,  Тарзан на языке жестов
приказал алали:
     --  Опусти меня на землю и  прикажи  своим людям сделать то  же самое с
остальными. Не нанесите вреда моим друзьям.
     На лице юноши появилось преданное выражение, и Тарзан, узнанный им, был
тут же  опущен на землю. Соплеменники,  подчинившись  приказу своего вожака,
осторожно  опустили беглецов на землю.  Только женщина колебалась, но  после
увесистой оплеухи и она аккуратно поставила Таласку на траву.
     Очень  гордый, сын Первой женщины рассказал об изменениях, произошедших
в жизни леса.
     В эту  ночь  беглецы  спокойно спали  на  открытом  воздухе, охраняемые
алали. Наконец-то они почувствовали себя свободными.
     Спустя   два   дня   алали  принесли   путешественников   во   владения
Комодофлоренсала. Навстречу им  выехали воины,  и  вскоре  округа огласилась
радостными криками.
     В тронном  зале Адендрохакис обнял принца и приветствовал  Тарзана  как
доброго старого друга.
     Жанзаре,  Зоантрохаго  и  Оратарку  была  дарована  свобода, а  Таласку
представили королю.
     -- Отец!  --  воскликнул  принц.  --  Я  связан традицией  королевства,
согласно  которой  обязан  жениться  на  принцессе   из  другого  города.  Я
отказываюсь от трона и вместо него беру в жены Таласку.
     Вдруг Таласка подняла руку, прося разрешения говорить.
     -- Ты связан клятвой взять в жены принцессу. Но обычай -- это не закон.
И, тем  не менее, ты вполне  можешь жениться на мне. Я  --  дочь  Галаскаго,
короля Манадаламакуса. Моя мать была выкрадена  Велтописмакусианами, а через
несколько месяцев родилась я. Там, в копях, меня и встретил Комодофлоренсал.
Мать научила  меня, как покончить  с жизнью, если  меня отдадут замуж не  за
принца. Но когда я встретила Комодофлоренсала, я все забыла.
     Тарзан был рад за своих друзей, но с грустью думал о своем доме. Вскоре
без  дальнейших  размышлений  он  тронулся  в  обратный путь, сопровождаемый
сотней  воинов. Через несколько  дней  его встретил  сын  Первой  женщины, и
Тарзан распрощался  со своими друзьями.  Что-то  перехватило его  дыхание, и
впервые в жизни Владыка джунглей понял, что его сердце плачет.
     В сопровождении сына  Первой женщины Тарзан  проделал длинный и трудный
переход,  пробираясь к дому.  Наконец  он  простился  со своим провожатым  и
продолжал путь один.
     На   следующий  день  он  проснулся   с  чувством  тошноты.  Его  стали
преследовать  кошмарные  видения.  Началось  сильное  головокружение,  и  он
почувствовал, что теряет сознание.
     Тарзан  попытался  спуститься с дерева, где устроился на ночлег. Успеет
ли он  добраться до земли,  прежде чем  потеряет  сознание? Он зацепился  за
ветку, и вдруг свежий воздух дохнул ему в лицо.
     Позади него  раздалось  грозное рычание.  Выхватив шпагу, он обернулся,
пытаясь рассмотреть  животное, скрывающееся  в листве  деревьев. Он  не  мог
представить, как далеко оно находится.  В  глазах потемнело. И чувствуя, что
он окончательно теряет  сознание,  Тарзан подумал,  что,  может быть, это он
принимает  свои  прежние  нормальные  размеры,   и  эксперимент  Зоантрохаго
подходит  к  концу.  Он споткнулся и, окончательно потеряв  сознание, рухнул
вниз.
     ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
     Воины,  посланные  Кораком на поиски  Тарзана, возвращались из  деревни
Обебе.  На  обочине лесной тропы  они увидели кости.  В  этом не было ничего
удивительного. Много костей  лежит  на тропах в африканских джунглях. Но тут
воины остановились. Это были кости ребенка.
     Усула слышал странные рассказы  в  деревне Обебе о Большом Бване. Обебе
ничего не знал о Тарзане, он старался убедить Усулу, что это все выдумки. Но
другие  жители  деревни  рассказывали,  что  белый  человек  целый  год  был
пленником Обебе, но потом сбежал. Сначала Усула решил, что это его господина
держали в заточение, но потом, сопоставив время, отказался от этой мысли.
     Увидев  же страшные  кости у тропы, он вспомнил рассказ о том, как Ухху
увел  Речной дьявол. Присмотревшись, он  заметил небольшой  мешочек, лежащий
среди  костей.  Заглянув  внутрь,  он  обнаружил алмазы, принадлежавшие  его
господину -- Тарзану. Эти камни были похищены  много лет назад  другим белым
человеком. И Усула решил вернуть находку жене своего господина.
     Спустя три дня,  пробираясь по тропе в Великом лесу, он внезапно замер,
схватившись за  оружие.  На  поляне он  увидел почти  обнаженного  человека,
лежащего на земле. Без сознания, он был жив, но не двигался.
     Осторожно  и бесшумно  Усула подошел  ближе. Человек был белым! На звук
шагов  он  приподнял голову, и повернул изуродованное  лицо, черты  которого
показались Усуле знакомыми.  Не раздумывая, он завопил  от  радости: Большой
Бвана!
     Бросившись к нему, Усула приподнял его, но мужчина только  рассмеялся и
залепетал, как  ребенок. Усула прикрыл его наготу  и принялся готовить пищу.
Долго пришлось Усуле ухаживать за ним, и мало-помалу  тот стал  крепнуть, но
рассудок не возвращался к нему. И Усула повел его домой...
     ***
     Они обнаружили множество ран на его лице, и старых и новых, и серьезных
и легких. И послали за хирургом в Англию, чтобы вылечить его.
     Собаки, обожавшие Тарзана, шарахались  от него, когда он проходил мимо,
Золотой лев провожал его грозным рычанием.
     Корак  не находил себе  места. Вскоре должна была вернуться  мать, и он
опасался, что  она не выдержит такого удара. Да  и стоит ли вообще  сообщать
сейчас ей обо всем.
     ***
     Колдун Хамис  разыскивал свою  дочь Ухху с  той  самой  ночи,  когда ее
похитил  Речной  дьявол. Он  бродил  по деревням, расспрашивая  жителей,  не
встречал ли кто его дочку.
     Ранним утром он возвращался  из очередного похода. Он брел по тропе,  и
вдруг  его старые, но острые глаза заметили  что-то необычное. Словно кто-то
подтолкнул его, и он пошел проверить. Подойдя  ближе, он увидел человеческое
колено,  высовывающееся  из  травы.  Вдруг глаза  его сузились,  и он  издал
протяжный вопль: перед ним лежало тело Речного дьявола.
     Замерев  над  неподвижным  телом,  Хамис  задумался. Спит дьявол или он
мертв? Колдун потряс его за  плечо. Безрезультатно. Но он не был мертвым. Но
он и не спал! Хамис опустился на колени  и припал ухом  к  его груди. Речной
дьявол был жив. Хамис быстро соображал. В глубине души он не верил в  речных
дьяволов, но чем черт не шутит? А ведь его дочь похищена!  Эта мысль привела
его  в ярость.  Он должен  вырвать правду, пусть даже из уст  самого Речного
дьявола!
     Перевернув тело лицом вниз, Хамис быстро скрутил  ему руки за  спиной и
крепко связал.
     Усевшись  рядом, он  стал  ждать. Не прошло  и часа, как дьявол  открыл
глаза.
     -- Где Ухха?  Где моя дочь? -- закричал колдун. Речной дьявол попытался
освободиться  от  пут, но  руки были  связаны крепко.  Он ничего не ответил.
Впечатление  было такое, что он  ничего не слышит и вообще плохо соображает,
где  находится.  Он  только  безуспешно  пытался  освободить  руки  и  после
нескольких  неудачных попыток  отвалился на спину и  затих. Через минуту  он
открыл глаза и внимательно посмотрел на Хамиса. по-прежнему храня молчание.
     -- Вставай! --  приказал колдун и вытащил нож Речной дьявол перевалился
на бок, затем поднялся  на  правое колено  и наконец встал на  обе ноги. Они
двинулись в сторону деревни Обебе.
     Когда  жители увидели, кого привел  Хамис, поднялся переполох. Они были
готовы тут же на месте разорвать  Речного дьявола на куски. Хамис  же хотел,
чтобы пленник сначала рассказал всю правду о дочери, но  пленник не проронил
ни слова.
     Колдун бросил пленника в ту же хижину, из которой он совершил побег, но
теперь у входа стояла охрана. Повторного побега нельзя было допустить. Обебе
пришел взглянуть на  Речного дьявола.  Он тоже задал ему несколько вопросов,
но пленник молчал.
     -- Я  заставлю его  говорить,  -- разозлился Обебе. -- После трапезы мы
займемся этим. Я знаю много способов развязывать языки.
     -- Но ты не должен его убивать раньше времени, -- предупредил Хамис. --
Я хочу прежде узнать, что стало с моей Уххой.
     -- Он заговорит раньше, чем умрет, -- успокоил его Обебе.
     -- Он Речной дьявол и никогда не умрет.
     -- Это Тарзан! -- вскричал Обебе, и они вновь заспорили.
     После того, как они поели, вокруг них столпились все обитатели деревни.
Пленника доставили в хижину Хамиса. Посреди комнаты пылал костер.
     --  Где Ухха,  моя  дочь?  --  потребовал ответа Хамис.  Речной  дьявол
по-прежнему молчал.
     -- Надо выколоть ему глаз раскаленным прутом. Может тогда он заговорит!
     -- Отрезать ему язык! -- предложила одна из женщин.
     -- Дура! -- закричал на нее Хамис. -- Тогда он вообще ничего не скажет!
     Снова  и  снова задавались вопросы,  но ответом было  молчание. Потеряв
терпение,  Хамис развернулся  и сильно  ударил пленника в лицо. Больше он не
боялся Речного дьявола.
     -- Ты ответишь мне сию же секунду! -- взвизгнул он и выхватил из костра
раскаленный стальной прут.
     -- Сперва правый глаз! -- закричал Обебе.
     ***
     Доктор  вошел  в  бунгало  Тарзана.  Леди  Грейсток  бросилась  к  нему
навстречу.  Это  был знаменитый  лондонский хирург, который с большим трудом
добрался сюда. Леди Грейсток и Флора Хакес,  ее  горничная, вошли в комнату,
где в качалке сидел Тарзан с забинтованной головой.
     -- Ты узнаешь меня? -- спросила леди  Грейсток.  Сын взял ее за плечо и
увел, плачущую, из комнаты.
     -- Он никого не узнает, -- сказал он. -- Подождем операции.
     Осмотрев Тарзана, великий хирург обнаружил избыточное  давление на мозг
после  сильного удара по черепу. Операцию нельзя было откладывать. После нее
давление могло ослабнуть и рассудок восстановиться.
     На следующее утро операция была проведена.
     В соседней комнате в горестном ожидании томились леди Грейсток и Корак.
     Наконец  спустя,  казалось,  целую  вечность,  дверь  открылась,  и  из
операционной вышел хирург. Вопросительные взгляды обратились к нему.
     --  Я  ничего не  могу  гарантировать.  Сама по  себе  операция  прошла
успешно. Результат  должен сказаться позже. Единственное, что я могу сказать
-- ему  нужен абсолютный покой. Никто кроме сиделки не должен входить в  его
палату. Разговаривать  с ним  нельзя.  Будем надеяться  на лучшее. Для этого
есть все основания.
     ***
     Колдун положил  руку на плечо Речного дьявола. В другой руке  он сжимал
раскаленный прут.
     -- Сначала правый глаз!
     Внезапно железные мускулы пленника напряглись и неимоверным усилием  он
разорвал стягивающие его путы.
     Железный прут выпал  из рук Хамиса, и он увидел  в глазах  дьявола свою
смерть. Обебе вскочил и вместе с воинами бросился к дьяволу. Но поздно!
     Схватив  Хамиса поперек туловища  и  подняв его  над  головой,  пленник
ринулся на Обебе. Тот, не выдержав, повернулся и бросился к себе  в  хижину.
Он уже вбежал внутрь, когда раздался оглушительный грохот, и  на него сквозь
проломленную крышу упало что-то тяжелое. Обебе в ужасе окаменел.  Это Речной
дьявол, проломив крышу, прыгнул на него, чтобы лишить жизни! Икая от страха,
Обебе  выхватил нож и, не  глядя, несколько раз вонзил  его в тело  дьявола.
Потом, вскочив на ноги, он опрометью бросился вон из хижины.
     --  Люди! Идите сюда! -- завопил  он. -- Теперь нам нечего  бояться! Я,
Обебе,  вождь  вашего  племени победил  Речного  дьявола своими собственными
руками!
     Взглянув на тело, которое выволокли воины из хижины, он осел.
     В лунном свете в  пыли деревенской улицы он разглядел  у своих ног труп
заколотого им Хамиса.
     Подошли  люди  и, увидев,  что  произошло, ничего  не  сказали. Им было
страшно.
     Обебе  обыскал хижину, облазил  окрестности, но  безрезультатно. Речной
дьявол исчез. Обебе побежал к воротам. Они были заперты. Но в пыли виднелись
отпечатки голых ног -- следы белого человека. Обебе вернулся к своей хижине,
где испуганный народ ожидал его, стоя у мертвого тела.
     --  Я был  прав, -- сказал он. -- Это  не Речной дьявол. Это  Тарзан из
племени обезьян. Только он  мог  поднять так высоко Хамиса и бросить с такой
силой, что бедный Хамис, проломив крышу, упал внутрь хижины. И только он мог
удрать через запертые ворота без чьей-либо помощи.
     ***
     На десятый  день  великий хирург  ожидал результатов  операции. Пациент
медленно  приходил в себя  от  действия  лекарств.  Он  отходил от  операции
намного медленнее, чем  того ожидал доктор. Тянулись  томительные часы, утро
сменилось полднем, наступил вечер, а больной все еще не произнес ни слова.
     Стемнело. Все  собрались  в  гостиной.  Наконец, отворилась  дверь  и в
комнату  вошла  сиделка.  За  ней шел  Тарзан.  Его голову скрывала  плотная
повязка,  оставлявшая  открытыми лишь  глаза и губы. Тарзана поддерживал под
локоть великий хирург.
     --  Теперь, я  надеюсь, лорд Грейсток быстро  пойдет  на  поправку,  --
сказал он. -- Очевидно, вам есть о чем поговорить. Хотя он еще не знает, кто
он. Но это обычное явление после подобных операций.
     Больной   сделал   несколько  несмелых,  неуверенных  шагов,  удивленно
озираясь по сторонам.
     --  Это  ваша жена,  Грейсток,  --  мягко сказал доктор.  Леди Грейсток
встала и  бросилась  к больному, протягивая к нему руки. Улыбка осветила его
лицо, он пошел к ней навстречу и обнял.
     Но вдруг кто-то оттолкнул их друг от друга. Это была Флора Хакес.
     -- Леди Грейсток! Это не ваш муж! Это Миранда. Эстебан Миранда! Неужели
вы полагаете, что  я не узнаю его из тысячи  мужчин? Я не  видела  его с тех
пор, как приехала  сюда, но как только  он вошел, я  сразу же  узнала его по
улыбке. Я уверена, что это он!
     -- Флора! -- вскричала убитая горем  леди Грейсток. -- Ты уверена? Нет!
Нет!  Ты ошибаешься! Господь  не  мог вернуть  мне  моего мужа, чтобы  вновь
отнять его! Скажи мне, мой муж, что это ты. Ты не солжешь мне!
     Мгновение  он  молча  стоял  перед  женщинами.  Его шатало от слабости.
Хирург подошел и поддержал его.
     -- Я очень слаб, -- пробормотал больной, -- возможно, я очень болен. Но
я -- лорд Грейсток. И я не знаю эту женщину.
     И он указал на Флору Хакес.
     -- Он лжет! -- воскликнула девушка.
     -- Да, он лжет, -- вдруг раздался позади них спокойный голос.
     Все обернулись. Перед ними стоял Тарзан.
     -- Джон! -- воскликнула леди  Грейсток, бросаясь к нему. -- Как я могла
ошибиться?! Я...
     Шагнув  вперед, Тарзан  заключил  свою любимую  жену в объятия  и  стал
покрывать ее лицо горячими поцелуями...



   Эдгар Берроуз.
   Тарзан и запретный город

   Издательство "А. Ф. МАРКС" ПЕТРОГРАД 1924
 OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX


     I
     ДВЕ ВСТРЕЧИ
     Сезон дождей был позади; и  лес,  и джунгли утопали  в  буйной  зелени,
украшенной мириадами тропических цветов оживленной  великолепной расцветки и
хриплыми  голосами   бесчисленных   птиц:  дерущихся,  любящих,  охотящихся,
скрывающихся  от погони.  Лес  был  наполнен трескотней  обезьян и жужжанием
насекомых,  которые, казалось,  были  заняты каким-то  важным делом:  летали
кругами и  никуда  не  попадали.  Они были очень  похожи  на  их  несчастных
двоюродных братьев,  живущих в неприглядных  джунглях из кирпича,  мрамора и
цемента.
     Неотделимой частью первобытного пейзажа был Владыка джунглей,  сидевший
в непринужденной  позе на  спине Тантора-слона и бездельничавший  в  пестром
свете  вечерних  джунглей. Человек-обезьяна, казалось,  совершенно  забыл об
окружающем его мире, но все его чувства были напряжены и следили за тем, что
происходит  вокруг. Его слух  и  его  чутье  достигали пределов,  куда более
отдаленных,  чем  пределы,  доступные  глазу.  Именно  чутью   ветер  принес
предупреждение  --  запах  приближающегося Гомангани. Мгновенно Тарзан  весь
обратился в слух. Он не собирался прятаться  или  убегать,  потому что знал,
что приближается только один  туземец. Если бы их было больше, он укрылся бы
в  ветвях  деревьев  и  следил  бы  за  их  приближением,   скрытый  листвой
какого-нибудь  могучего   лесного   патриарха,  потому  что  только   вечная
бдительность  позволяет   обитателям  джунглей  избегать  постоянной  угрозы
величайшего из всех убийц -- человека.
     Тарзан редко  думал о  себе как о человеке. С детства  он  был  взращен
животными  и  впервые  увидел  человека  почти  взрослым.  Подсознательно он
разделял людей на  группы,  ассоциируя  их с Нумой-львом и Шитой-пантерой, с
Болгани-гориллой и Хистой-змеей и с другими зверями, знакомыми ему.
     Готовый к любой  случайности, Тарзан  с широкой спины Тантора следил за
тропой,  по которой приближался человек. Тантор  уже начал беспокоиться,  он
тоже учуял человека,  но Тарзан успокоил его одним словом, и  огромный самец
послушно застыл на  месте.  Вскоре за поворотом показался человек,  и Тарзан
облегченно  вздохнул. Туземец  заметил  Тарзана почти  одновременно  с  ним,
остановился и, подбежав к нему, упал на колени перед Владыкой джунглей.
     -- Приветствую тебя, Великий бвана! -- воскликнул он.
     --  Приветствую  тебя, Огаби! -- ответил  человек-обезьяна.  --  Почему
Огаби здесь? Почему он не в своей деревне и не пасет свой скот?
     -- Огаби ищет Великого бвану, -- ответил чернокожий.
     -- Почему? -- спросил Тарзан.
     --  Огаби присоединился к экспедиции  белого  бваны Грегори,  Огаби  --
аскари. Белый бвана Грегори послал Огаби найти Тарзана.
     --   Я   не   знаю   никакого  белого  бваны   Грегори,   --   возразил
человек-обезьяна. -- Зачем он послал тебя найти меня?
     --  Белый  бвана  послал  Огаби  привести  Тарзана.  Он должен  увидеть
Тарзана.
     -- Где он? -- спросил Тарзан.
     -- Большое селение Лоанго, -- объяснил Огаби. Тарзан покачал головой.
     -- Нет, -- сказал он. -- Тарзан не пойдет.
     -- Бвана Грегори сказал, Тарзан должен, -- настаивал Огаби. -- Какой-то
бвана потерялся, Тарзан найдет.
     --  Нет,  -- ответил  человек-обезьяна.  --  Тарзан  не  любит  большие
селения. Они полны дурных  запахов и болезней, людей и других зол. Тарзан не
пойдет.
     -- Бвана д'Арно говорит, Тарзан приходить, -- прибавил Огаби, как будто
между прочим.
     -- Д'Арно в Лоанго? -- спросил человек-обезьяна. -- Почему ты сразу мне
об этом не сказал? Для бваны д'Арно Тарзан придет.
     Итак, попрощавшись с Тантором, Тарзан соскочил с его спины и направился
в сторону Лоанго. Огаби последовал за ним.
     ***
     В Лоанго было жарко, но в этом не было  ничего удивительного, так как в
Лоанго  всегда  жарко. Однако жара  в  тропиках  имеет  и свои положительные
стороны,  одна  из которых  -- высокий  стакан,  наполненный кусочками льда,
ромом,  сахаром  и  лимонным  соком.  Группа  людей  на  террасе  маленького
колониального отеля в Лоанго получала удовольствие от холодного коктейля.
     Капитан французских  ВМС Поль д'Арно сидел в удобной позе, вытянув ноги
под столом  и восхищаясь профилем Эллен Грегори, потягивал коктейль. Профиль
Эллен стоил того, чтобы им восхищаться, и не только ее профиль. Блондинка 19
лет,  живая,  с  прекрасной осанкой  и  очаровательной  фигурой  в  шикарном
спортивном   костюме,   она   была  притягательна  и  свежа,  как  стакан  с
прохладительным напитком, стоящий перед ней.
     -- Вы  думаете, что этот Тарзан, за  которым  Вы  послали, может  найти
Брайена? -- спросила она, поворачиваясь к капитану.
     "Ее анфас  еще прекраснее,  чем ее профиль", -- подумал д'Арно.  -- "Но
мне  больше  нравится ее  профиль, больше, потому что я могу  любоваться им,
оставаясь незамеченным".
     Вслух он сказал:
     -- Здесь никто не знает Африку лучше, чем Тарзан, мадемуазель, но вы не
должны забывать, что ваш брат пропал два года назад. Может быть...
     --  Да, капитан, -- перебил его третий член  группы, -- я  понимаю, что
мой сын, может быть,  уже  мертв, но мы  не оставим надежды, пока  не узнаем
точно.
     -- Брайен не  умер, папа, -- настаивала  Эллен. -- Я знаю это. Обо всех
мы знаем. Четыре члена экспедиции убиты, остальные остались в  живых. Брайен
просто пропал,  исчез.  Другие  привезли с  собой  рассказы -- удивительные,
просто необыкновенные рассказы. Что угодно могло случиться с Брайеном, но он
не мертв!
     -- Эта задержка не  очень  обнадеживающая, -- сказал Грегори. -- Прошла
неделя, как Огаби  ушел, а Тарзана все еще нет. Он может так и не найти его.
Я серьезно думаю, что нам нужно было  немедленно  трогаться в путь.  У  меня
есть Вольф. Он знает Африку как свои пять пальцев.
     -- Может быть, вы и правы, -- согласился д'Арно, -- я не хочу оказывать
на вас давление. Если  бы  можно было найти Тарзана и он  согласился  бы вас
сопровождать, все устроилось бы как нельзя лучше.  Но, конечно,  нет никакой
уверенности в том,  что  Тарзан  согласится  пойти с  вами,  даже если Огаби
найдет его.
     --  О, я думаю,  в этом  нечего  сомневаться,  -- ответил Грегори. -- Я
хорошо заплачу ему.
     Д'Арно возразил ему движением руки:
     -- Нет, нет, мой друг!  -- воскликнул он. -- Никогда не думайте  о том,
чтобы  предлагать  деньги  Тарзану. Он так  посмотрит на  вас своими  серыми
глазами, что вы сами себе покажетесь жалкими, а потом исчезнет в джунглях, и
вы никогда больше не увидите его. Он не такой, как другие, мсье Грегори.
     -- Хорошо, что же я  могу предложить ему? Зачем он пойдет тогда с нами,
если не ради вознаграждения?
     -- Может быть, ради меня, -- сказал д'Арно, -- может быть, ради причуды
--  кто  знает?  Если вы вдруг  придетесь  ему по душе,  если он почувствует
приключение, так много причин может побудить Тарзана провести вас  через его
леса и джунгли, но ни одной из них не будут деньги.
     За   другим  столом  в  дальнем  углу   террасы   черноволосая  девушка
наклонилась  к  своему собеседнику,  высокому худощавому  индусу  с короткой
черной бородой.
     --  Послушайте, Лал  Тааск, один из  нас  должен как-то познакомиться с
Грегори,  -- сказала она.  --  Атан Том  ждет  от нас, чтобы мы  делали  еще
что-нибудь, кроме бездельничанья на террасе.
     --  Для  тебя,  Магра, будет  очень  просто  случайно  познакомиться  с
девушкой,  -- предложил Лал Тааск. Вдруг в его глазах отразилось  удивление.
Он смотрел в сторону ворот во дворе отеля.
     --  Здорово!  --  воскликнул  он.  --  Смотри,   кто  идет!  У  девушки
перехватило дыхание.
     -- Этого не может быть! -- воскликнула она.
     -- Однако это так. Какая удача! Какая замечательная удача!
     В ее взгляде отразилось  большее, чем простое волнение. Группа Грегори,
занятая разговором, заметила Тарзана
     и Огаби, когда они уже стояли около их стола. Д'Арно
     радостно вскочил на ноги.
     --  Приветствую  тебя,  мой друг! -- произнес он.  Когда  Эллен Грегори
взглянула  в  лицо человека-обезьяны,  ее  глаза  тоже  выразили  удивление.
Грегори выглядел
     ошарашенным.
     -- Ты посылал за мной, Поль? -- спросил Тарзан.
     -- Да, но  прежде  всего разреши мне  представить тебе... Мисс Грегори!
Что случилось?
     -- Это Брайен, -- прошептала девушка, -- и все же это не Брайен.
     --  Нет,  --  поспешил  уверить ее  д'Арно,  --  это не  ваш  брат. Это
Тарзан-обезьяна.
     -- Совершенно необыкновенное сходство, --  сказал Грегори, поднимаясь и
протягивая руку человеку-обезьяне.
     ***
     -- Лал Тааск, -- сказала Магра, -- это он. Это Брайен Грегори.
     -- Ты права, -- согласился  Лал  Тааск. --  После того, как мы  все эти
месяцы строили планы, он  сам идет прямо к  нам в руки. Мы должны  доставить
его к Атан Тому, но как?
     --  Оставь  это  для меня,  -- сказала девушка. --  У меня есть план. К
счастью он нас еще не видел. Иначе он никогда бы сюда не пришел, у него ведь
есть причины не доверять нам.
     -- Пойдем! Мы зайдем в отель,  потом  позовем боя [мальчик-слуга],  и я
пошлю ему записку.
     В то время как Тарзан, д'Арно и Грегори беседовали, к ним подошел бой и
передал Тарзану записку. Последний прочел ее.
     -- Здесь, должно быть, какая-то ошибка, -- сказал он. -- Это адресовано
кому-то другому.
     -- Нет, бвана, -- сказал  бой. -- Она сказала, отдай это Большому бване
в львиной шкуре. Никакого другого бваны в львиной шкуре здесь больше нет.
     -- В  записке  сказано, что  она хочет видеть  меня в маленьком  салоне
рядом со входом, -- сказал Тарзан  д'Арно. -- Сказано  также, что это  очень
спешно. Подписано "старый друг". Но, конечно, здесь какая-то ошибка. Я пойду
и объясню.
     --  Будь осторожен, Тарзан, -- усмехнулся д'Арно, -- ты привык только к
коварству джунглей, но не к коварству женщин.
     --  Которое,  кстати,  считается  более опасным, -- улыбаясь,  добавила
Эллен.
     Легкая улыбка  озарила лицо  Владыки джунглей,  когда  он  посмотрел  в
прекрасные глаза девушки.
     --  В  это легко  поверить,  --  сказал  он.  --  Я думаю,  что  должен
предупредить д'Арно.
     --  О, какого  француза нужно  учить, как  обращаться  с женщинами?  --
заявила Эллен.
     -- Тогда женщины нуждаются в защите.
     -- Он очень милый,  --  сказала она д'Арно после того, как Тарзан ушел,
--  но я думаю, что его можно немножечко бояться. Есть что-то жестокое в его
улыбке.
     --  Улыбается он, кстати,  не очень  часто, --  сказал  д'Арно,  -- и я
никогда  не видел,  чтобы он  смеялся. Но ни один честный человек не  должен
бояться Тарзана.
     Войдя  в  маленький  салон, Тарзан  увидел  высокую стройную  брюнетку,
которая стояла  около  стола. Но он не видел глаз Лал Тааска, который следил
за ним через замочную скважину.
     --  Бой  принес мне эту  записку,  -- сказал Тарзан. --  Здесь какая-то
ошибка. Я вас не знаю, да и вы меня тоже.
     -- Здесь нет никакой ошибки, Брайен Грегори, -- сказала Магра. -- Ты не
проведешь такого старого друга, как я.
     Не  улыбаясь,  человек-обезьяна  окинул спокойным  взглядом  девушку  с
головы  до ног и  повернулся, чтобы покинуть  комнату.  Кто-нибудь другой  и
задержался бы, чтобы выяснить эту ошибку, но  не Тарзан.  Он сказал все, что
было необходимо, насколько это касалось его.
     --  Подожди, Брайен Грегори! -- крикнула Магра. -- Ты слишком  неучтив.
Ты не уйдешь сейчас.
     Тарзан обернулся, чувствуя угрозу в ее голосе.
     -- Это почему же? -- спросил он.
     --  Потому,  что это  опасно.  Лал  Тааск прямо за  твоей  спиной.  Его
пистолет почти касается тебя. Ты поднимешься ко мне наверх как  старый друг,
рука об  руку, и Лал Тааск будет идти за тобой. Один неверный шаг -- и... Ты
мертв!
     Тарзан пожал плечами.
     "Почему  бы и не пойти", -- подумал он. Каким-то  образом эти двое были
связаны с делом Грегори, а Грегори  были друзьями д'Арно. Мгновенно симпатии
Тарзана были отданы Грегори. Он взял Магру под руку.
     -- Куда мы идем? -- спросил он.
     -- Встретиться  с другим  старым  другом, Брайен Грегори, -- улыбнулась
Магра.
     Им нужно было пересечь  террасу, чтобы  попасть на лестницу, ведущую на
второй этаж другого крыла отеля. Магра улыбалась и весело болтала, Лал Тааск
шел за ними следом с пистолетом в кармане.
     Д'Арно посмотрел на них удивленно.
     -- Итак, это все-таки был старый друг, -- заметила Эллен.
     Д'Арно покачал головой.
     -- Мне все это не нравится, -- сказал он.
     -- Ты очень изменился, Брайен Грегори, -- сказала Магра улыбаясь, когда
они поднимались по  лестнице. -- И  мне кажется,  что  ты мне нравишься  еще
больше.
     -- Что все это значит? -- спросил Тарзан.
     -- Твою память  скоро освежат, мой друг, -- ответила девушка. -- В этом
зале есть дверь, за дверью человек...
     Около двери они остановились, и Магра постучала.
     -- Кто там? -- раздался голос из комнаты.
     -- Это я, Магра с Лал Тааском и другом, -- ответила девушка.
     Их  попросили войти,  и когда  дверь открылась, Тарзан  увидел полного,
лоснящегося, вкрадчивого  евроазиата,  сидящего  за  столом обычной  комнаты
отеля.
     У мужчины были заплывшие глаза и  жирные губы.  Тарзан окинул  взглядом
всю комнату. Ничего не  ускользнуло от его внимания. В противоположном конце
комнаты  находилось окно,  слева от  мужчины был платяной  шкаф,  около него
закрытая дверь, которая вела, очевидно, в соседнюю комнату.
     -- Наконец я нашла его, Атан Том, -- сказала Магра.
     --  А, Брайен  Грегори! -- воскликнул Том. -- Я рад  видеть вас  снова,
могу я сказать "друг мой"?
     -- Я не Брайен Грегори, --  сказал  Тарзан,  -- и  вы, конечно, об этом
знаете. Скажите мне, чего вы хотите?
     -- Вы Брайен Грегори, и я могу понять, что вы не хотели бы признаваться
в  этом  передо  мной, --  ухмыльнулся  Атан Том, --  и поскольку  вы Брайен
Грегори,  вы знаете, что  я  хочу:  я  хочу  знать  дорогу  в город  Эшер --
запретный город. Вы описали этот путь, вы сделали карту, я знаю это. Мне это
будет стоить десять тысяч фунтов -- это мое предложение.
     -- У меня нет никакой карты. Я никогда не слышал об  Эшере,  -- ответил
Тарзан.
     На  лице Атана  Тома отразилась  почти  маниакальная радость,  когда он
обратился к  Лал  Тааску  на  языке, которого не могли понять  ни Магра,  ни
Тарзан. Индус, стоящий позади Тарзана, вытащил из-под полы длинный нож.
     -- Только не это, Атан Том! -- закричала Магра.
     --  В чем дело? -- изумился Атан Том. --  Ружье  наделает слишком много
шума. Нож Лал Тааска сделает свое дело тихо.  Если Грегори  не хочет  помочь
нам, он не должен жить, чтобы быть нам помехой. Действуй, Лал Тааск!
     II
     ДВОЙНИК
     --  Не  могу  понять, -- говорил  д'Арно, -- почему Тарзан пошел с теми
двумя. Это на него не похоже. Если есть на свете человек, который так боится
незнакомых, это он.
     -- Может быть, это знакомые, -- предположила Эллен. -- Он, по-видимому,
в прекрасных отношениях с женщиной Разве вы не заметили, как она была весела
и дружелюбна?
     -- Да, -- ответил д'Арно. -- Я заметил это. Но я также обратил внимание
и на Тарзана. Происходит что-то странное. Мне это не нравится.
     В  то время  как д'Арно говорил все  это, Тарзан,  быстрый как  молния,
вывернулся  из-под ножа Лал Тааска, схватил его и  поднял над  головой. Атан
Том и Магра отскочили к стене в изумлении. Они застыли в ужасе, когда Тарзан
с силой бросил Лал Тааска на пол. Тарзан остановил свой взгляд на Атан Томе.
     -- Вы следующий, -- сказал он.
     --  Подожди,  Брайен  Грегори,  --  взмолился  Атан  Том,  отступая  от
человека-обезьяны и увлекая за собой Магру. -- Давай договоримся.
     -- Я не договариваюсь с убийцами, -- ответил Тарзан. -- Я их убиваю.
     --  Я только  хотел  напугать тебя, а не убивать, -- объяснил Атан Том,
продвигаясь по комнате вместе с Магрой.
     -- Зачем? -- спросил Тарзан.
     -- Потому  что у тебя есть то, что мне нужно  --  карта пути в Эшер, --
ответил Том.
     --  У меня нет никакой карты, --  сказал  Тарзан, -- и я снова повторяю
вам, что я никогда не слышал об Эшере. Что вам нужно в Эшере?
     -- Зачем  притворяться,  Брайен  Грегори? -- рявкнул  Атан  Том. --  Ты
знаешь  так же хорошо,  как  и я, что  в Эшере нам нужен  Отец  бриллиантов.
Будешь ты помогать мне или будешь продолжать лгать?
     Тарзан пожал плечами.
     -- Не понимаю, о чем вы говорите.
     -- Хорошо  же,  болван,  -- прорычал  Атан  Том.  -- Если ты не  хочешь
работать  со мной, ты не останешься в живых, чтобы мне мешать. -- Он вытащил
пистолет из бокового кармана и направил его на человека-обезьяну. -- Получай
же!
     --  Вы  не сделаете этого! -- закричала  Магра, выбивая пистолет, когда
Том нажал на курок, -- вы не убьете Брайена Грегори!
     Тарзан не мог понять, что заставило  эту странную женщину прийти к нему
на помощь.  Атан Том  тоже  не  мог этого  понять.  Он разразился  страшными
ругательствами и втолкнул  ее  в смежную комнату, прежде чем Тарзан смог ему
помешать.
     При звуке выстрела д'Арно вскочил на ноги.
     -- Я знал, -- вскричал он, -- я знал, что что-то здесь было неладно!
     Грегори и Эллен поднялись, чтобы последовать за ним.
     -- Остановись, Эллен. Оставайся здесь, -- скомандовал Грегори, -- мы не
знаем, что там случилось.
     --  Ну, папа,  -- ответила  девушка, -- я  пойду с вами. Отцовский опыт
научил Грегори, что лучшим способом контролировать дочь  было  позволить  ей
поступать по-своему, так как она все равно сделает по-своему.
     Д'Арно  был  уже  в верхнем  зале и громко звал  Тарзана, когда Грегори
догнал его.
     -- Не могу понять, в какой он комнате, -- проговорил он.
     -- Нужно заглянуть  во  все, --  предложила Эллен.  Снова д'Арно позвал
Тарзана, и на этот раз он ответил. Минуту спустя, все трое вошли в  комнату,
из которой раздавался его голос, и увидели, что он пытается открыть дверь  в
левой стене комнаты.
     -- Что случилось? -- с волнением в голосе спросил д'Арно.
     -- Какой-то  парень  пытался  пристрелить меня, -- объяснил Тарзан.  --
Человек,  пославший мне  записку,  стрелял  из  пистолета, затем  он затащил
девушку в эту комнату и запер дверь.
     -- Что вы собираетесь делать? -- спросил Грегори.
     --   Я  собираюсь  выломать   дверь   и   войти   к   ним,  --  ответил
человек-обезьяна.
     --  Разве  это  не опасно?  -- спросил  Грегори. --  Вы говорите,  этот
человек вооружен.
     Вместо  ответа  Тарзан  навалился  на  дверь  всем  своим весом, и  она
отлетела  к  противоположной  стене  комнаты.   Человек-обезьяна  вскочил  в
образовавшееся отверстие. Комната была пуста.
     -- Они скрылись, -- сказал он.
     -- Ступеньки от веранды ведут к черному ходу, -- сказал д'Арно. -- Если
мы поспешим, то сможем догнать их.
     -- Нет, пусть уходят, -- сказал Тарзан. -- У нас есть еще Лал Тааск. От
него мы узнаем об остальных.
     Они повернулись, чтобы войти в комнату, из которой вышли.
     --  Мы  допросим  его, и  он  ответит.  --  В  его  голосе  была  такая
жестокость, что Эллен подумала о его сходстве со львом.
     -- Если ты не прикончил его, -- заметил д'Арно.
     -- Скорее всего нет, -- ответил человек-обезьяна, -- он исчез!
     -- Как таинственно! -- воскликнула Эллен Грегори. Все четверо вернулись
к  своему столику  на  террасе, все, кроме Тарзана,  взволнованные и немного
расстроенные.  Эллен  Грегори  была захвачена всем  происшедшим.  Здесь были
таинственность и приключения. Она надеялась найти их в Африке, но не сразу с
самого начала. Романтика была тоже рядом с ней, но потягивая напиток, она не
подозревала  об  этом.  Через  край  своего стакана д'Арно уже  в  сотый раз
рассматривал ее профиль.
     -- Как выглядела женщина? -- спросила Эллен Тарзана.
     --  Выше  вас,  очень черные волосы, стройная,  довольно  красивая,  --
ответил Тарзан. Эллен кивнула.
     --  Она сидела за столом в  конце террасы перед тем, как вы  пришли, --
сказала она. -- С ней был какой-то человек, очень похожий на иностранца.
     -- Это, наверное, был Лал Тааск, -- сказал Тарзан.
     --  Очень эффектная  девушка,  -- продолжала  Эллен, -- как вы думаете,
зачем она завела вас в ту комнату и зачем спасла вам жизнь?
     Тарзан пожал плечами.
     --  Я знаю,  почему она завлекла меня в эту  комнату, но я  не понимаю,
зачем она ударила по руке Атан Тома, чтобы спасти меня.
     -- Что они от тебя хотели? -- спросил д'Арно.
     --  Они думают, что  я Брайен  Грегори, и хотят получить  карту  пути в
Эшер,  запретный город. Если верить им, там  находится Отец бриллиантов. Они
говорят, что  ваш  брат  сделал такую карту.  Вы  что-нибудь об этом знаете?
Может быть,  ваша экспедиция организована  только для того, чтобы найти Отца
бриллиантов? -- его последний вопрос был адресован Грегори.
     --  Я ничего не  знаю  об Отце бриллиантов,  -- ответил Грегори. -- Моя
единственная цель -- найти сына.
     -- А у вас нет карты?
     -- Есть, --  сказала Эллен, --  у нас есть очень приблизительная карта,
которую  нарисовал Брайен,  вложил в  письмо и  прислал нам.  Он никогда  не
предполагал, что мы ею воспользуемся, и она предназначалась только для того,
чтобы  дать  нам  представление, где  он  находится.  Она  составлена  очень
неаккуратно и схематично. Она давно у меня и хранится в моей комнате.
     -- Когда  бой  принес мне эту записку, ты  как раз  спрашивал, зачем  я
вызвал тебя, -- сказал д'Арно.
     -- Да, -- ответил Тарзан.
     --  Я был в Лоанго по  спецзаданию, когда встретил  мсье  и мадемуазель
Грегори,  -- объяснил д'Арно.  --  Я  очень заинтересовался  их проблемой, и
когда они спросили меня, знаю ли  я кого-нибудь, кто мог бы  помочь им найти
Эшер, я  подумал  о  тебе. Я не хочу  сказать,  что я осмелюсь  просить тебя
сопровождать их,  но я не знаю во  всей Африке никого, кто мог бы лучше тебя
справиться с этой задачей.
     Полуулыбка,  которую так хорошо знал  д'Арно и  которая освещала только
глаза Тарзана, появилась на его лице.
     -- Я понимаю, Поль, -- сказал он.  -- Я возьму  на себя руководство  их
экспедицией.
     -- Но  это  больше, чем  то,  на что  мы осмеливались рассчитывать,  --
воскликнула Эллен. -- Мы никогда бы не решились просить вас об этом.
     --  Я думаю,  что это  будет  интересно, -- сказал  Тарзан.  -- Ведь  я
встретил Магру, Атан Тома  и  Лал  Тааска. Мне  хотелось  бы  снова  с  ними
встретиться. Думаю, если я присоединюсь к вам, наши пути сойдутся.
     -- Я в этом не сомневаюсь, -- сказал Грегори.
     -- Вы уже сделали какие-нибудь приготовления? -- спросил Тарзан.
     -- Наша  экспедиция  собирается в  Бонго,  --  ответил  Грегори, -- и я
рискнул нанять белого охотника Вольфа возглавлять ее, но сейчас, конечно...
     --  Если  он   действительно   проявит  себя  как  охотник,  мы  сможем
использовать его, -- сказал Тарзан.
     -- Он приедет в отель утром. Мы сможем с ним поговорить. Я ничего о нем
не знаю, кроме того, что у него довольно хорошие рекомендации.
     ***
     За магазином  китайца  Вонг Фенга  есть  комната с зашторенными окнами.
Красный лакированный  Будда  покоится  здесь  в  своей  гробнице.  Здесь  же
несколько  великолепных  бронзовых изделий, пара  бесценных щитов, несколько
хороших  ваз,  все  остальное   --  разная  дребедень:  папье-маше,  дешевые
статуэтки  и куски мыла. В  комнате стояла китайская мебель из тика. Тяжелые
занавеси  закрывали  единственное  окно,  и  воздух  был  пропитан  тяжелыми
испарениями. Здесь нашли прибежище Атан Том и Магра. Том пребывал в холодной
ярости.
     -- Зачем  ты сделала это? -- спросил он. -- Почему  ты ударила по моему
пистолету?
     -- Потому что, -- начала Магра и замолчала.
     -- Потому что, потому что! -- повторил Том, передразнивая  ее. -- Вечно
женское. Ты знаешь, как я поступаю с предателями!
     Внезапно он набросился на нее.
     -- Ты любишь Грегори?
     -- Может быть, -- ответила она, -- но это мое дело. Все, что нас сейчас
касается  --  это  возможность попасть  в  Эшер  и достать Отца бриллиантов.
Семейство Грегори  тоже собирается туда.  Это значит, что бриллианта  у  них
нет, но  есть  карта. Вы знаете, что Брайен  сделал карту. Вы видели  ее. Мы
должны достать ее, и у меня есть план. Слушайте! -- Она подошла, наклонилась
к Тому и заговорила быстрым шепотом.
     Он внимательно слушал, постепенно на  его лице гнев сменился  довольной
гримасой.
     --  Блестяще,  моя дорогая, -- воскликнул  он. -- Лал Тааск сделает это
завтра, если он уже достаточно оправился. Вонг Фенг сейчас им занимается. Но
если это провалится, у нас еще есть Вольф.
     -- Если он будет работать на нас, -- сказала Магра. -- Давайте взглянем
на Лал Тааска.
     Они вошли в маленькую спальню рядом с  комнатой, в  которой происходила
беседа. Китаец варил что-то в чайнике на керосинке. Лал Тааск лежал на узкой
кровати. Он посмотрел на них, когда они вошли.
     -- Как ты себя чувствуешь? -- спросил Атан Том.
     -- Лучше, хозяин, -- ответил Лал Тааск.
     -- Будет холосо завтла, -- поспешил успокоить его Вонг Фенг.
     -- Каким образом вам удалось убежать? -- спросила Магра.
     -- Я просто притворился, что потерял сознание, -- ответил Лал Тааск, --
и когда они перешли  в другую комнату,  я выполз в туалет и спрятался. Когда
стемнело, мне удалось попасть на задний двор и затем  сюда.  Все же я думал,
что не выживу.  Я могу  почти  поверить этому человеку,  что  он  не  Брайен
Грегори,  если  только Брайену не удалось развить  в себе такую колоссальную
силу с того момента, как мы видели его в последний раз.
     -- Это Брайен, -- сказал Том.
     Вонг налил в чашку жидкость, которую он варил в  чайнике, и протянул ее
Лал Тааску.
     -- Пей, -- сказал он.
     Лал Тааск глотнул, скривился и сплюнул.
     -- Я не могу пить эту гадость, -- сказал  он. -- Что это  такое, дохлые
кошки?
     -- Только самая малость дохлой коски, -- сказал Вонг Фенг. -- Ты пей!
     -- Нет, -- ответил Лал Тааск, -- уж лучше умереть.
     -- Пей это, -- сказал Атан Том.  Как побитая дворняжка Лал Тааск поднес
чашку ко рту и, задыхаясь и кашляя, выпил ее.
     III
     ПОХИЩЕНИЕ
     Грегори с Тарзаном и д'Арно завтракали на террасе, когда приехал Вольф.
Грегори представил его Тарзану.
     -- Один из этих дикарей, -- заметил Вольф, рассматривая львиную шкуру и
примитивное оружие Тарзана. -- Я  видел кое-кого, похожего на этого типа, но
тот бегал на  четвереньках  и лаял как собака. Вы берете его  с нами, мистер
Грегори?
     -- Тарзан будет возглавлять экспедицию, -- сказал Грегори.
     -- Что? -- воскликнул Вольф. -- Это моя работа.
     -- Была,  --  сказал  Тарзан. --  Если хотите  присоединиться  к нам  в
качестве охотника, пожалуйста, для вас тогда найдется много работы.
     Вольф подумал с минуту.
     -- Я пойду с вами, -- сказал он, -- я очень пригожусь мистеру Грегори.
     -- Мы  завтра отплываем  в Бонга,  -- сказал  Тарзан.  -- Будьте здесь.
Раньше вы нам не понадобитесь. Вольф ушел, недовольно бурча себе под нос.
     --  Боюсь, вы  нажили  себе врага,  --  сказал  Грегори.  Тарзан  пожал
плечами.
     --  Я ему ничего не сделал,  кроме того, что  дал  ему работу. Однако я
буду за ним наблюдать.
     -- Мне нет дела до настроений этого парня, -- сказал д'Арно.
     -- У него хорошие рекомендации, -- настаивал Грегори.
     --  Но  он  явно не  джентльмен, -- заметила Эллен.  Ее отец добродушно
рассмеялся.
     -- Но мы нанимаем охотника, -- сказал он. -- Уж не надеешься ли ты, что
к нам запишется Виндзорский граф?
     -- Я могла бы это перенести, -- рассмеялась Эллен.
     -- Вольф обязан повиноваться и вести себя спокойно, -- заметил Тарзан.
     -- Он  возвращается,  -- возвестил д'Арно, все остальные повернулись  и
увидели, что приближается Вольф.
     --  Я решил,  -- сказал он Грегори,  --  что я  должен знать,  куда  мы
двинемся:  я  бы мог помочь в разработке маршрута. Видите ли, нам нужно быть
осторожными и не покидать места, где есть дичь. У вас есть карта?
     -- Да, -- ответил Грегори. -- Эллен, она была у тебя. Где она?
     -- В верхнем ящике моего шкафа.
     -- Пойдемте, Вольф, и познакомимся с ней, -- сказал Грегори.
     Грегори направился прямо в комнату своей  дочери,  Вольф последовал  за
ним, все  остальные  остались на террасе, занятые болтовней. Пожилой человек
минуту рылся в верхнем ящике шкафа Эллен, просматривая  бумаги, в которых он
и нашел нужную ему.
     -- Вот она, -- сказал он и разложил ее на столе перед Вольфом.
     Охотник изучал ее в течение нескольких минут, затем он покачал головой.
     -- Я знаю  дорогу, -- сказал он, -- но  я никогда не слышал ни об одном
из этих мест: Тиен-Бака, Эшер. -- Он указал на них пальцем. Дайте мне карту,
-- сказал он, -- я рассмотрю ее хорошенько. Я принесу ее завтра.
     Грегори покачал головой.
     -- У вас будет масса времени, чтобы рассмотреть ее с нами и Тарзаном на
пароходе по дороге в Бонга, -- сказал он, -- и она слишком ценна, она значит
для меня так  много. Я не  могу выпустить ее из рук.  С ней может что-нибудь
случиться. -- Он вернулся к шкафу и положил карту в верхний ящик.
     -- О'кей, -- сказал Вольф. -- Все равно. Я только хотел помочь.
     -- Благодарю вас, -- сказал Грегори. -- Я ценю ваше желание помочь мне.
     -- Ну, хорошо, -- сказал Вольф.  -- Тогда я исчезаю. Встретимся  завтра
на пароходе.
     Капитан   д'Арно,   который  отличался   изобретательностью,  обнаружил
множество причин, по которым он весь остаток этого утра должен был  провести
рядом с Эллен. Ленч устроить было просто: он пригласил Грегори, отца и дочь,
и Тарзана быть его гостями, но когда ленч был закончен, он упустил Эллен.
     -- Если завтра мы отправляемся в Бонга,  -- сказала она, --  я пойду  и
сделаю кое-какие покупки прямо сейчас.
     -- Не одна, конечно? -- спросил д'Арно.
     -- Одна, -- ответила она, улыбаясь.
     -- Вы считаете  это безопасным? Белая женщина одна, -- спросил он. -- Я
был бы куда более спокоен,  если  бы вы разрешили мне присоединиться  к вам.
Эллен рассмеялась.
     -- Ни одного  мужчины,  когда я  делаю  покупки,  конечно, если  он  не
собирается платить по счетам. До свидания!
     Базар в Лоанго находился на узкой извилистой улице и был набит неграми,
китайцами,  индусами  и  густой  пылью.  Это  было  отвратительное  место со
множеством запахов, незнакомых европейцу, и в большинстве  своем неприятных.
Там было много  выступающих вперед углов и темных подворотен. И в то  время,
как  Эллен  была охвачена  общей  для всех женщин  страстью покупать  во имя
самого  процесса  делать покупки,  Лал Тааск, скользя от  угла к подворотне,
неустанно следовал за ней.
     Когда она  подошла  к магазинчику  Вонг  Фенга, она  остановилась перед
прилавком, чтобы  рассмотреть какие-то безделушки, привлекшие ее внимание, и
пока  Эллен  была занята этим, Лал Тааск  проскользнул сзади нее  и  вошел в
лавку Вонг Фенга.
     Эллен еще  некоторое время повертелась около прилавка и затем, не ведая
об опасности, подошла к  магазину. Внутри ее уже подстерегал Лал Тааск,  как
кошка  подстерегает  беспечную  мышку.  Девушка совершенно  забыла  о всякой
осторожности,  ее   голова  была  занята  мыслями  о  покупках  и  о  полной
приключений экспедиции.  Поэтому  она  от  изумления  на какое-то  мгновение
потеряла возможность сопротивляться, когда Лал Тааск схватил ее в магазине и
потащил  вглубь,  в  темноту.  Но   только  одно  мгновение  она  оставалась
парализованной. Когда  она осознала опасность, она стала яростно отбиваться.
Эллен пыталась  кричать, звать  на помощь,  но  мужчина  зажал ей рот  своей
ладонью, хотя ее крики и не могли ничем помочь ей в этом гнусном месте.
     Лал  Тааск  был выносливый и сильный человек;  и  Эллен  вскоре  поняла
тщетность борьбы с ним. Он тащил ее в глубь лавки.
     -- Ведите  себя спокойно, -- сказал он,  -- и вам  не причинят никакого
вреда.
     -- Что вам от меня нужно? -- спросила она, когда он убрал свою ладонь с
ее рта.
     --  Здесь есть человек, который будет задавать вам вопросы,  -- ответил
Лал Тааск. -- Не  мое дело вдаваться в объяснения -- хозяин сам сделает это.
В ваших интересах прислушаться к его советам -- подчиняйтесь ему во всем.
     В самом  конце  лавки  Лал  Тааск  открыл дверь и провел  Эллен в плохо
освещенную  комнату, ту  самую,  которую мы уже  описывали. Магра  стояла  в
стороне,  но  Эллен узнала ее. Это  была женщина, которая заманила Тарзана в
комнату отеля, где он благодаря ей остался  жив. Тучного евразийца,  который
сидел  за столом  и смотрел на нее, она  никогда  не видела и только  сейчас
впервые увидела лицо человека,  который схватил ее и  узнала в  нем спутника
женщины.
     -- Вы Эллен Грегори? -- спросил мужчина, сидящий за столом.
     -- Да. Кто вы, и что вам от меня надо?
     -- Во-первых, --  сказал  Атан Том  учтиво, -- разрешите  уверить вас в
том,  что глубоко сожалею о необходимости  этой бестактности. У вашего брата
есть то, что я хочу. Он не пожелал послушаться голоса разума, таким образом,
у меня не было никакого другого выбора, кроме силы.
     --  Мой  брат? Вы  с  ним не  могли разговаривать.  Он  пропал где-то в
джунглях.
     -- Не лгите мне, -- отрезал Том. -- Я хорошо знаю вашего брата. Я был с
ним  в первой экспедиции. Он добрался до Эшера и  сделал карту окрестностей,
но не  позволил  мне  сделать копию.  Он  хотел  только один  владеть  Отцом
бриллиантов. А мне нужна карта пути  в Эшер, и я не выпущу  вас отсюда, пока
не получу ее.
     Эллен рассмеялась ему в лицо.
     -- Ваша  интрига была  совершенно излишня, -- сказала она. -- Вам нужно
было только попросить карту у моего отца. Он дал  бы вам ее копию. Если этот
человек  вернется  со  мной в отель, он может сразу  же снять копию. --  Она
кивком головы указала на Лал Тааска.
     Атан Том ухмыльнулся.
     --  Думаете,  меня так легко обмануть?  -- спросил он. Эллен с покорным
видом склонила голову.
     --   Тогда  продолжайте  разыгрывать  ваш  спектакль,   если   это  так
необходимо. Что я должна делать?
     -- Я хочу, чтобы вы написали и подписали своему отцу записку, которую я
вам продиктую, -- ответил Том. -- Если она не принесет мне  карты, он больше
никогда не увидит  вас. Я немедленно отправляюсь в глубь страны и беру вас с
собой. Там есть султаны, которые заплатят за вас хорошие деньги.
     --  Вы, наверное, сумасшедший, если думаете запугать меня такими дикими
угрозами.  Такие вещи сейчас происходят только на страницах романов.  Скорее
диктуйте ваше письмо, я обещаю, у вас  будет карта так скоро, как только ваш
посыльный  сумеет доставить ее, но какие  у  меня  будут  гарантии,  что  вы
отпустите меня в конце нашей сделки?
     -- Только мое слово, -- ответил Атан Том, -- но я могу уверить вас, что
у меня и в мыслях нет причинить вам вред. Все, что  мне нужно  -- это карта.
Идите сюда и садитесь, я буду диктовать вам.
     ***
     Когда  солнце  склонилось к закату и исчезло  за высокими деревьями,  а
тени  удлинились,  придав Лоанго мягкий  и  красивый  вид,  которого  у этой
деревушки  на  самом  деле не было, трое мужчин, обсуждавших  детали будущей
экспедиции вдруг почувствовали, что уже поздно.
     -- Удивляюсь, что  могло  задержать Эллен, -- сказал  Грегори,  --  уже
почти темно. Мне  не нравится, что ее нет так поздно, да еще в таком  месте.
Она уже давно должна была вернуться.
     -- Ей вообще не следовало бы уходить одной, -- заметил д'Арно, -- здесь
вовсе не безопасно для женщины.
     -- Да, --  согласился Тарзан.  -- Везде, где есть  цивилизации,  таится
опасность.
     -- Думаю, нужно пойти и поискать ее, -- предложил д'Арно.
     -- Да, -- согласился Тарзан.  -- Ты и я пойдем искать ее,  а вы, мистер
Грегори, останетесь здесь на случай, если она вернется.
     -- Не  волнуйтесь,  мистер  Грегори, --  сказал  д'Арно,  когда  они  с
Тарзаном выходили из комнаты, -- я уверен, мы найдем ее целой и невредимой в
каком-нибудь магазине, -- но это было сказано лишь для того, чтобы успокоить
Грегори. В сердце его был страх.
     Ожидая,  Грегори пытался  убедить  себя, что волноваться не  о  чем. Он
пытался  читать, но не мог сосредоточиться на книге. Перечитав полдюжины раз
одно и  то  же предложение и так и  не поняв его  смысла,  он оставил книгу;
затем  он встал  и начал  шагать  из  угла в  угол,  выкуривая  сигарету  за
сигаретой.  Он  уже собирался отправиться на поиски, когда  вернулся д'Арно.
Грегори посмотрел на него глазами, полными надежды. Д'Арно покачал головой.
     -- Не повезло, -- сказал  он, -- я нашел  несколько  торговцев, которые
вспомнили, что видели ее, но  никаких подтверждений тому, что  она  покидала
базар.
     -- Где Тарзан? -- спросил Грегори.
     -- Он ведет розыски в деревне. Если местные  жители  знают что-нибудь о
ней, он у них выпытает. Он говорит на их языке.
     -- Вот и он, -- сказал Грегори, когда Тарзан вошел в комнату.
     Оба вопросительно посмотрели на него.
     -- Ты нашел ее следы? -- спросил д'Арно. Тарзан покачал головой.
     --  Ни одного. В  джунглях  я нашел  бы  ее, но здесь, здесь,  в дебрях
цивилизации, человек не может найти даже себя.
     Едва он закончил говорить,  оконное стекло  разлетелось вдребезги  и на
пол упал какой-то предмет.
     -- Что это? -- вскричал д'Арно.
     -- Осторожно! -- закричал Грегори. -- Это может оказаться бомбой.
     -- Нет, --  сказал Тарзан,  -- это просто записка, привязанная к камню.
Давайте посмотрим ее.
     -- Это, должно быть, об Эллен,  --  сказал Грегори, взяв записку из рук
Тарзана. -- Да, так оно и есть. Это от нее. Слушайте!
     "Дорогой папа! Люди, которые меня задерживают, хотят иметь карту дороги
в Эшер. Они угрожают  увезти меня в глубь страны  и продать в  рабство, если
они ее не получат. Я  думаю,  они так  и  сделают.  Привяжи карту к  камню и
выбрось  из окна.  Не выслеживай  их  посыльного, иначе они  убьют меня. Они
обещают отпустить  меня,  не  причинив  никакого вреда, как  только  получат
карту!"
     -- Да, это  от Эллен. Это ее  почерк. Какие глупцы! Они могли бы просто
попросить  карту, и я  бы дал им ее. Я  хочу только найти Брайена. Я пойду и
принесу карту.
     Он поднялся и  пошел  в  комнату Эллен,  смежную  с  его комнатой.  Они
услышали,  как  он  чиркнул  спичкой, чтобы  зажечь лампу, и затем  услышали
возглас удивления.  Оба тотчас же вошли в комнату за Грегори. Он стоял перед
выдвинутым  ящиком шкафа. Лицо его было  белым как  мел. --  Она исчезла, --
сказал он. -- Кто-то украл карту.
     IV
     ОТЧАЯННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
     Вольф сидел за столом  в грязной комнате и при свете  керосиновой лампы
орудовал карандашом. Это было явно непривычное для него занятие. Каждый раз,
когда он проводил линию на бумаге, он смачивал карандаш языком, а потом грыз
его.  Наконец работа была окончена. Глядя  на  свой труд не без гордости, он
глубоко вздохнул и встал.
     --  Сдается мне, не очень-то приятное занятие среди ночи! -- проговорил
он с удовлетворением.
     ***
     Атан  Том сидел  в одиночестве  в комнате лавки  Вонг Фенга. Если  он и
волновался,  то внешне  это  проявлялось  только в  бесчисленном  количестве
сигарет,  которые он  выкурил.  Магра  охраняла Эллен  в  маленькой  смежной
спальне. Все трое ожидали возвращения Лал Тааска с картой пути в Эшер.  Одна
только Эллен была уверена,  что карту передадут. Остальные только  надеялись
на это.
     -- Он отпустит меня, когда получит карту? -- спросила Эллен.
     --  Он  может  еще продержать  вас, пока  она будет в  безопасности, --
ответила Магра, -- но я уверена, что потом он вас отпустит.
     -- Бедный  папа,  --  сказала девушка. -- Он будет ужасно  волноваться,
если  мое освобождение что-нибудь задержит. Мне хотелось бы написать ему еще
одно письмо.
     -- Я постараюсь устроить это, -- сказала Магра. -- Я очень  сожалею обо
всем этом, мисс Грегори, -- добавила она после кратковременного молчания. --
Я так  же  беспомощна в этом деле, как и вы, по причинам, которые я  не могу
объяснить, но  я  могу сказать  вам,  что  Атан Том  весь  охвачен  желанием
овладеть Отцом бриллиантов. В душе он неплохой человек, но я знаю, что он не
остановится ни перед чем, чтобы осуществить свое желание; я надеюсь, что ваш
отец пришлет карту.
     -- Вы действительно думаете,  что  он продаст меня  в рабство, если  не
получит ее? -- спросила американка.
     -- Совершенно точно,  -- ответила Магра. -- В крайнем  случае он мог бы
даже убить вас. Эллен содрогнулась.
     -- Я рада, что он получит карту, -- сказала она. Лал Тааск открыл дверь
в заднюю комнату лавки Вонг Фенга и вошел. Атан Том посмотрел на него.
     -- Ну? -- спросил он.
     -- Они сбросили ее, -- сказал Тааск, -- вот она. Он передал бумагу Атан
Тому. Она все еще была обернута вокруг камня. Том развернул ее и прочел. Его
лицо
     помрачнело.
     -- Это карта? -- спросил Лал Тааск.
     -- Нет, -- проревел Том. -- Они пишут, что ее украли. Они  лгут. Они не
проведут Атан  Тома. Девушку они больше не увидят, а  я найду Эшер  и без их
карты. Слушайте! Кто-то у двери. Посмотри, кто это?
     Лал Тааск приоткрыл дверь и выглянул наружу.
     -- Это Вольф, -- сказал он.
     -- Приведи его.
     -- Приятный вечерок, -- сказал Вольф, входя в комнату.
     -- Ты  пришел сюда не  только для того, чтобы  сообщить мне об этом, --
сказал Том. -- Что случилось?
     -- Что вы мне дадите за карту пути в Эшер? -- спросил Вольф.
     -- Пятьсот фунтов, -- ответил Том.
     -- Этого мало. Тысяча и половина доли, и я достану вам карту.
     -- Каким образом?
     -- Она уже у меня. Я выкрал ее из комнаты девушки.
     -- Она у тебя здесь? -- спросил Том.
     -- Да, -- ответил Вольф, -- но не пытайтесь делать никаких глупостей. Я
оставил  записку  у  старухи, где я  снимаю комнату. Если я не вернусь через
час, она отнесет ее в полицию.
     -- Давайте посмотрим карту, -- сказал Том. Вольф достал ее из кармана и
положил перед ним, но не слишком близко.
     -- Выкладывайте денежки -- и карта ваша,  -- сказал он. Атан Том достал
туго  набитый  бумажник из внутреннего  кармана  и  отсчитал пятьсот  фунтов
английскими
     банкнотами.
     -- Если бы у меня было столько денег,  я не стал  бы рисковать головой,
бегая за каким-то Отцом бриллиантов, -- сказал Вольф, набивая деньгами  свои
карманы.
     -- Ты все еще думаешь оставаться в экспедиции Грегори? --  спросил Атан
Том.
     -- Конечно, -- ответил Вольф, -- бедному человеку нужно работать,  но я
собираюсь сразу же присоединиться к вам, когда у вас будет этот бриллиант. Я
не забуду получить свою половину.
     --  Ты  можешь еще  кое-чем  помочь  мне, -- сказал Том, --  это  будет
гарантией успеха.
     -- Что это? -- спросил Вольф с подозрением.
     --  Я хочу, чтобы Магра попыталась  присоединиться к Грегори. Ты можешь
помочь  мне в этом.  Я хочу, чтобы она  подружилась с  ними и завела шашни с
Брайеном Грегори; тогда, если что-нибудь не будет получаться, у нее будет на
них какое-то влияние. Я не хочу, чтобы меня повесили, да и ты тоже.
     -- Что же я должен делать? -- спросил Вольф.
     -- Ты поведешь их по ложному пути. Когда они совсем заблудятся, приведи
Магру к Эшеру. Ты видел карту и  знаешь, куда  идти. Ты найдешь одну из моих
старых стоянок и подождешь меня там. Ты понимаешь?
     -- Да.
     -- И сделаешь это?
     -- Конечно. Почему бы и не сделать?
     -- Прекрасно. А сейчас иди. Встретимся у Эшера месяца через два.
     После того, как Вольф ушел, Том повернулся к Лал Тааску.
     --  Мы должны выбраться отсюда сегодня  же вечером,  --  сказал  он. --
Спустись к реке и  подкупи капитана  парохода, чтобы он согласился отплыть в
Бонга.
     --  Вы очень умны, хозяин, -- сказал Лал Тааск. -- Вы отпустите молодую
леди теперь, когда у вас есть карта?
     -- Нет. Они  не дали мне карту. Они могут еще нас догнать, и если у них
это получится, неплохо будет иметь пленницу.
     -- Снова я скажу, вы умный человек, хозяин.
     ***
     Было уже за полночь, когда Атан Том поднялся на борт речного парохода с
Лал Тааском и Эллен. У трапа он попрощался с Магрой.
     -- Присоединись к экспедиции Грегори любым способом, -- приказал он. --
Они  могут достичь Эшера, и я хочу,  чтобы с ними  был  кто-то,  кому я могу
доверять. Я должен быть готов к любой случайности. Если они  опередят меня и
достанут бриллиант, ты должна будешь найти возможность связаться со мной. Ты
даже сможешь постараться выкрасть бриллиант.  Следи за Вольфом. Я не доверяю
ему.  Он  согласился  увести их с правильного  пути и затем привести  тебя к
Эшеру,  где мы встретимся. Очень хорошо,  что ты влюблена в Брайена Грегори.
Это поможет. Продолжай в том же  духе. Мне сначала не  понравилось  это,  но
когда я подумал, я  увидел, как можно  это использовать.  Ну, прощай и помни
все, что я сказал тебе.
     Тааск  и  Эллен поднялись  на  пароход.  Тааск шел  рядом  с  девушкой,
приставив пистолет к ее спине на тот случай, если она закричит.
     --  Мне  кажется,  что  с вашей стороны очень  глупо удерживать  ее, --
сказала Магра.
     -- Я не могу отпустить ее,  -- ответил Том, -- хотя бы до тех пор, пока
ты не покинешь экспедицию Грегори. Разве это не понятно?
     --  Тогда  смотрите,  не  причините   ей  никакого  вреда,  помните,  у
английского  правосудия   длинные   руки.  --  Затем  Магра   повернулась  и
направилась обратно в селение.
     ***
     После бессонной ночи поисков Эллен, Грегори, Тарзан  и д'Арно собрались
в комнате Грегори, чтобы составить план действий.
     -- Боюсь, что нам не остается ничего сделать, кроме того, что поставить
в известность местные власти, -- сказал д'Арно.
     -- Думаю, вы  правы, --  согласился Грегори. -- Я так  боялся,  что они
убьют  ее, если мы  оповестим  полицию. Но  сейчас, мне кажется,  нам больше
ничего не остается.
     В дверь постучали, и трое мужчин повернули головы.
     -- Войдите, -- сказал Грегори.
     Дверь распахнулась, и в комнату вошла Магра.
     -- Вы! -- воскликнул д'Арно.
     Она не обратила на него никакого внимания, а посмотрела на Тарзана.
     -- Брайен  Грегори, -- сказала  она,  --  я  пришла помочь  тебе  найти
сестру.
     -- Что вы знаете о ней? Где она? -- спросил Грегори.
     -- Атан Том увозит ее в глубь страны. Он вчера отплыл в Бонга.
     -- Но пароход отходит не раньше завтрашнего дня, -- перебил ее д'Арно.
     -- Атан Том подкупил  капитана, -- объяснила Магра.  -- Я  тоже  должна
была ехать, но, неважно почему, я этого не сделала.
     -- Нельзя доверять этой женщине, -- сказал Тарзан.
     --  Ты всегда можешь доверять мне, Брайен Грегори. --  Она обернулась к
Грегори. --  Если вы сомневаетесь, оставьте меня с вами, хотя  бы в качестве
пленницы. Возможно, я буду вам полезна.
     Грегори, казалось, не слышал ее. Он выглядел потрясенным.
     -- Оба моих  ребенка,  -- сказал он. --  Сначала Брайен,  теперь Эллен,
отданы в жертву -- и ради чего?
     -- Не отчаивайтесь, мсье Грегори,  -- сказал д'Арно. --  Должен же быть
какой-нибудь выход.
     -- Но какой? --  спросил старик. -- Через четыре дня Том будет в Бонга.
Пароход  останется  там,  по  крайней  мере  на  один день.  Назад он  будет
возвращаться  по течению, и это займет, очевидно, два дня. Даже  если  нам и
удастся  уговорить капитана немедленно отплыть  в Бонга, Том опередит нас на
шесть  или семь  дней.  Он  будет уже далеко. У него,  наверное, есть карта,
которую  выкрали из  комнаты  Эллен.  У  нас карты нет. Мы не знаем, где его
искать.
     -- Не  беспокойтесь на этот счет,  -- настаивал д'Арно.  -- Если Том  в
Африке, Тарзан найдет его.
     -- Да, -- сказал Грегори, -- но что случится за это время с моей бедной
девочкой?
     -- Подождите! Я придумал,  --  воскликнул д'Арно. -- Есть  выход. У нас
здесь  есть гидроплан.  Я  уверен, мы  сможем добраться  на нем до Бонга. Мы
будем там тогда, когда мсье Том прибудет туда. Какой сюрприз для мсье Тома!
     --  Прекрасно!  --  закричал  Грегори.  --  Смогу  ли  я   когда-нибудь
отблагодарить вас, капитан?
     Какова бы ни была реакция Магры, на ее лице ничего не отразилось.
     V
     РЕШЕНИЕ НАЙДЕНО, НО...
     По  просьбе д'Арно  власти  с удовольствием  согласились  помочь; и  не
прошло  и двух часов, как вся экспедиция  погрузилась в  гидроплан,  который
стоял на  якоре на реке.  Магра казалась  довольной, когда  д'Арно помог  ей
подняться  на  борт  из  местного   каноэ,  которое  доставило  всех  членов
экспедиции к  гидроплану.  Вольф, который  никогда  не  летал, скрывал  свою
растерянность под напускной развязностью. В глазах Огаби был страх.
     -- Видите, как просто все устроилось! -- воскликнул д'Арно.
     -- Благодаря вам, -- ответил Грегори.
     -- Когда мы будем в Бонга, лейтенант? -- спросил Тарзан пилота.
     -- Через два или три часа, -- ответил Лавак.
     -- У парохода на это уйдет четыре дня против течения, -- сказал д'Арно.
-- Атан Том найдет хорошую встречу.
     Когда самолет поднялся в  воздух, Огаби  закрыл  глаза и  обеими руками
ухватился за  сидение. Когда он снова их открыл,  под ними уже был лес.  Его
лицо уже больше не было темным. Оно было пепельного цвета.
     -- Это  не место  для человека,  бвана, в желудке  птицы,  -- сказал он
Тарзану.
     -- Но ты  все же человек,  Огаби, -- ответил  Тарзан, -- поэтому  ты не
боишься. Помни об этом, когда нас настигнет буря.
     -- Какая буря? -- спросил Грегори.
     -- Приближается ураган, -- ответил Тарзан.
     -- Откуда вы знаете? -- спросил Грегори. -- В небе ни единой тучки.
     -- Тарзан всегда знает, -- ответил д'Арно.
     Как Тарзан узнал, что приближается  ураган, невозможно  было объяснить.
Может быть, как и у диких зверей, среди которых он вырос, у него была особая
чувствительность, присущая  только диким зверям. Как бы  там  ни было, через
полчаса  после  того, как он предсказал  ее,  самолет попал  в  самое сердце
тропической бури.
     Лавак,  который привык  к тропическим  бурям, считал, что она захватила
небольшую территорию, и они  скоро выйдут из нее. Опытный пилот с самолетом,
оборудованным всем  необходимым для  слепого полета, он просто  усилил  свое
внимание и продолжал полет. Самолет бросало  из стороны в  сторону,  и Огаби
потерял часть своего веса. Вольф  стиснул  кулаки так, что побелели костяшки
его пальцев.
     Через полчаса Лавак обернулся и жестом позвал д'Арно.
     -- Это  хуже,  чем  я  думал,  капитан, --  сказал он.  --  Не лучше ли
вернуться?
     -- Горючего хватит? -- спросил д'Арно. Лавак кивнул.
     -- Да, мсье, -- ответил он.
     -- Все остальное в порядке?
     -- Я не уверен насчет компаса.
     -- Тогда лучше продолжать полет, чем возвращаться, -- сказал д'Арно. --
Давайте лететь дальше. В конце концов все это кончится рано или поздно.
     Еще  два  долгих  часа  Лавак  боролся  с  ураганом,  затем мотор начал
захлебываться.  Д'Арно  поспешил к пилоту, но прежде чем он  успел  дойти до
него, мотор снова заработал. Это был  напряженный  момент  для  всех. Д'Арно
вздохнул с  облегчением.  И вдруг  мотор  снова  забарахлил и заглох совсем.
Лавак напряженно работал ручной помпой. Д'Арно повернулся к пассажирам.
     -- Пристегните  ремни,  --  сказал  он,  --  Мы, может  быть, пойдем на
посадку.
     -- Видимость плохая, -- сказал Лавак. Д'Арно посмотрел на альтиметр.
     -- У вас в запасе три тысячи метров, -- сказал он, -- обычная видимость
над  Бонга около  двухсот.  Снижайтесь  и  летите  как  можно  дальше, ищите
просвет.
     -- А если я его не найду? -- спросил Лавак. Д'Арно пожал плечами.
     -- Вы пилот,  -- сказал он,  --  и насколько  я понимаю, очень  хороший
пилот.
     -- Благодарю вас, -- сказал Лавак. -- Нужно быть очень хорошим пилотом,
чтобы провести самолет над лесом. Я не настолько хорош. Вы скажете им?
     -- Какая польза от этого? -- спросил д'Арно.
     --  Может быть,  им  нужно обсудить какие-нибудь дела  с богом -- дела,
которые они не успели обсудить.
     -- Что случилось? -- спросил Вольф, -- мотор не работает!
     -- Вы  сами ответили  на свой вопрос, -- сказал  д'Арно, возвращаясь на
свое место.
     --  Мы  снижаемся, --  сказал  Вольф.  --  Он  не  может  видеть,  куда
приземлиться. Мы разобьемся.
     -- Спокойно, -- приказал д'Арно, -- мы еще не разбились.
     Пассажиры  напряженно  ожидали,  пока  самолет  с   грохотом  снижался,
прорезая темные грозовые тучи.
     -- Какая сейчас высота, Лавак? -- спросил д'Арно.
     -- Три тысячи метров.
     --  Это  значит,  что мы  сейчас  находимся  на  расстоянии двух  тысяч
восьмисот  метров  от земли,  --  сказал  Грегори. --  Я помню просмотренную
карту. Почти вся эта земля на шестьсот футов  выше  уровня моря. Вдруг Вольф
вскочил.
     -- Я не вынесу этого, -- закричал он. -- Я выпрыгну. Тарзан схватил его
и усадил на место.
     -- Спокойно! -- сказал он.
     -- Да, спокойно! -- рявкнул д'Арно. -- И без того тошно.
     Лавак наконец с облегчением воскликнул:
     -- Мы спасены. Под нами вода.
     И через мгновение гидросамолет скользил по поверхности озера. Встречали
его только джунгли и лес. Если и были глаза, которые видели вновь прибывших,
они остались незамеченными, голоса джунглей стихли. По воде  шлепал дождь, и
ветер  раскачивал деревья. Но  Огаби не видел  всего этого и  не знал об  их
чудесном спасении: он потерял сознание.
     -- Вы знаете, где мы сейчас, лейтенант? -- спросил д'Арно.
     -- Понятия не имею, -- ответил Лавак.
     -- Никогда раньше не видел этого озера.
     -- Тогда мы заблудились? -- спросил Грегори. Лавак кивнул.
     -- Боюсь, что так, мсье. Мой компас не очень хорошо себя вел, и поэтому
мы сбились с курса.
     -- Как одиноко и безнадежно выглядит это место, -- сказала Магра.
     -- Это джунгли, -- с облегчением сказал Тарзан, почти так, как говорят:
"Это дом!"
     -- Какая неудача, -- сказал Грегори. --  Когда  уже не было сомнений  в
том, что мы  справились  со всеми  трудностями и нашли путь,  чтобы обогнать
Тома  и  спасти  Эллен,  случилось  это  несчастье.  Теперь   мы  совершенно
беспомощны. Мы никогда не догоним их! Моя бедная девочка!
     -- Нет,  нет!  Мой дорогой мсье Грегори,  вы не должны отчаиваться,  --
сказал д'Арно. -- Это только  временная задержка.  Лейтенант Лавак прочистит
мотор, и как  только позволит  погода,  мы двинемся в путь. У  нас  в запасе
много  времени. Том  доберется до  Бонга только  через  три дня.  Как только
прояснится, лейтенант найдет Бонга и без всякого компаса.
     Лавак провозился полчаса, потом позвал д'Арно.
     -- Мотор не засорен, мсье, -- сказал он. Он выглядел взволнованным.
     -- Тогда в чем дело? -- спросил д'Арно.
     -- У нас  нет горючего. Бак,  очевидно,  сильно протекал, потому что мы
наполнили его перед тем, как вылететь.
     -- А запасной бак? -- спросил д'Арно.
     -- Протекал именно запасной бак. Другой мы уже опустошили.
     Д'Арно покачал головой.
     -- Бедная девочка, -- сказал он.
     VI
     ПОБЕГ
     Огаби  напевал  себе  под нос,  поджаривая тушу  антилопы  на огне. Уже
четыре дня как  Огаби стал чувствовать себя значительно  веселее, так как он
был теперь  далеко от страшной птицы,  во чреве которой он едва  не умер. Он
очень боялся, что белые люди могут  решить вернуться и снова лететь. Если бы
все же они на это решились, он убежал бы и спрятался в джунглях.
     Пятеро белых сидели вокруг огня и наблюдали за ним.
     -- Ты  уверен, что знаешь, где мы сейчас  находимся, Тарзан? -- спросил
д'Арно.
     --  Да, я  вполне уверен,  что мы в юго-западном направлении от  Бонга.
Самец антилопы, которую я убил, водится именно в этом районе.
     -- Атан Том, наверное, сегодня уже ушел из Бонга, -- сказал Грегори. --
К тому времени,  как  мы  достигнем  Бонга, он будет далеко впереди нас.  Мы
никогда его не настигнем.
     -- Нам не нужно идти в Бонга, -- сказал Тарзан. --  Мы можем идти прямо
на север, им наперерез, и мы сможем продвигаться значительно быстрее их, так
как  нас  не  будут  задерживать  носильщики.   Мы  же   не   обременены  ни
носильщиками, ни поклажей.
     -- Вы считаете, что мы можем путешествовать без носильщиков и провизии?
-- спросил Грегори.
     -- У  нас  этого не было уже четыре  дня,  -- напомнил  ему  Тарзан. Он
быстро окинул взглядом лагерь. -- Где Магра? -- спросил он. -- Я приказал ей
не покидать  лагерь,  это  страна  львов;  и  если  я  не  ошибаюсь,  страна
каннибалов.
     Магра не  думала уходить  далеко от лагеря, но  лес  был  интригующим и
казался тихим и мирным.  Она шла медленно,  наслаждаясь цветами, наблюдая за
птицами. Она остановилась у красивой орхидеи, которая, как и многие красивые
женщины,  пила  жизненные  соки гиганта, поддерживающего ее.  Она  сразу  же
вспомнила предупреждение Тарзана и повернула назад к  лагерю. Она  не видела
огромного льва, следовавшего за ней по пятам.
     Все в лагере видели, как Тарзан поднялся на ноги, как он вскинул голову
и  как затрепетали его  ноздри; затем ко всеобщему  удивлению  он  побежал и
скрылся  за деревьями. Никто не знал, что  ветер принес ему запах Нумы-льва,
смешанный с запахом любимых духов Магры. Приближающаяся трагедия стала ясной
для него, и Тарзан поспешил в надежде успеть вовремя.
     Приближаясь к лагерю, Магра  услышала позади себя сердитое рычание царя
зверей.  В  то же мгновение  она  поняла  безнадежность  своего  положения и
бесполезность звать на помощь. Со своим обычным мужеством  она приготовилась
к  смерти,  но  даже перед  лицом смерти  она не  смогла удержать невольного
возгласа  восторга  при  виде  великолепного  животного.  Его  размеры,  его
величественная  осанка, ярость  его рычания  заставляли ее трепетать. Она не
хотела умирать, но чувствовала, что смерти прекрасней этой быть не может.
     Лев готовился к  прыжку.  Его тело было  прижато к земле,  хвост нервно
вздрагивал.  Он  стал  медленно  приближаться.  Вдруг  с  яростным  рыком он
бросился вперед, и в ту же минуту с дерева на спину льва спрыгнул человек.
     -- Брайен! -- закричала она с удивлением.
     Человек повис на спине зверя, его рычание смешалось с рычанием огромной
кошки. Взволнованная и испуганная Магра восхищенно наблюдала за поединком до
тех пор, пока  пронзенное  сердце  льва  перестало  биться, и огромный зверь
погиб.
     Магра  почувствовала  настоящий ужас,  когда Владыка джунглей  поставил
ногу на  тело зверя и испустил  победный клич самца обезьян. Всеми чувствами
она  ощутила, что человек этот  не был Брайеном  Грегори.  И какое-то  новое
чувство захлестнуло ее.
     Когда небывалый  крик нарушил  тишину джунглей; Вольф, Грегори  и Лавак
вскочили на ноги. Вольф схватил ружье.
     -- Боже мой! -- закричал он. -- Что это было?
     -- Тарзан победил, -- сказал д'Арно.
     --  Большой бвана  убил  Симба,  --  сказал Огаби. -- Разве  белые люди
глухие, что они не слышали рычания Симбы?
     --  Я, конечно, слышал,  -- сказал Вольф, --  но  этот дикарь не  может
убить льва. У него только нож. Лучше я пойду и поищу его.
     С  ружьем  в руках  он направился  в ту  сторону, откуда  раздался  так
поразивший их звук. Грегори и Лавак последовали за ним.
     -- Этот вой раздался, когда  лев  схватил  его, -- сказал Вольф. -- Он,
как пить дать, помер.
     -- По мне он совсем не выглядит мертвым, -- сказал Лавак.
     --  Я боюсь, что  была  настолько напугана, что слова благодарности  не
сразу пришли мне на ум. Может быть, они  здесь и не совсем уместны,  но я не
могу придумать ничего другого, чтобы  поблагодарить вас за то, что вы спасли
мне жизнь. Как бы глупы и  банальны не были мои слова, вы знаете, что я хочу
ими  сказать. Вы были прекрасны и немного  страшны тоже,  но  я знаю  теперь
наверняка, что вы не Брайен  Грегори. Он не смог бы убить льва так, как  это
сделали вы. Ни  один  мужчина во всем мире  не смог бы сделать этого. -- Она
остановилась. -- До  некоторых пор, всего  несколько минут тому назад, я все
еще думала, что влюблена в Брайена.
     Подтекст  в  словах Магры  и  ее  тон были  совершенно ясны,  но Тарзан
предпочел не заметить их.
     -- Мы  должны сделать все, чтобы найти его, -- сказал  он, -- не только
для мистера Грегори, но и для вас.
     Магра пожала плечами. Она была отвергнута, но она могла и подождать.
     -- А бриллиант? -- спросила она.
     -- Меня он не интересует, -- сказал Тарзан.
     ***
     Хорошо оснащенная экспедиция продвигалась в северовосточном направлении
от Бонга. В отряде  было  только  трое  белых:  девушка  и  двое мужчин,  но
носильщики, казалось, несли провизию,  которой хватило  бы на втрое  большее
количество людей.
     --  Очень  умно с моей стороны, -- сказал один из  мужчин, обращаясь  к
девушке,  --  забрать  всех носильщиков вашего отца. Ему понадобится  недели
две,  чтобы  набрать новых и закупить  провизию. Хотелось бы мне увидеть его
лицо, когда он достигнет Бонга и узнает правду.
     -- Вы  почти так же  умны, как недавние  мистер Диллинджер и Бэби Фейтс
Нельсон, -- ответила Эллен. -- И закончите вы так же, как и они.
     -- Кто они такие? -- спросил Том.
     --  Они  были  похитителями и убийцами, которых приговорили  к смертной
казни. Если бы вы не были глупы, вы отпустили бы  меня  в Бонга. У вас  есть
карта. Я больше ничем не могу быть вам полезной. Пока я  не вернусь к нему в
целости и  сохранности, мой отец  не оставит поисков. Не понимаю,  почему вы
хотите, чтобы я все-таки оставалась с вами?
     -- Может быть, вы мне нравитесь, дорогая, -- ответил Том.
     Девушка содрогнулась, поняв тайный смысл его слов. Весь остаток дня она
брела в молчании,  поджидая  случая убежать, но  Атан Том или Лал Тааск  все
время были начеку. Она была измучена и устала, когда  наконец они  раскинули
лагерь. В основном ее усталость была вызвана нервным напряжением, весь  день
слова Атан Тома звучали в ее ушах.
     После  ужина  она ушла  к  себе  в  палатку,  которая  была установлена
наискось от  палатки, которую занимал Том,  так как он  знал, что если она и
пыталась бы бежать днем, то ночью она не осмелится этого сделать.
     Том и Тааск разговаривали около палатки последнего. Глаза  Тома следили
за девушкой, входящей в  свою  палатку.  Лал Тааск  внимательно  наблюдал за
своим собеседником.
     -- Вы мой хозяин, -- сказал он, -- но из чувства долга ваш слуга должен
предупредить вас. Девушка белая, а у закона белых длинные руки, он проникнет
и в глубину джунглей и призовет к ответу.
     --  Занимайся  своими делами,  --  огрызнулся  Том. --  Я  не собираюсь
причинять ей никакого вреда.
     -- Рад слышать это. Я не хочу, чтобы  гнев белого человека обрушился на
меня. Если вы мудрый,  вы сделаете, как предложила девушка -- отправите ее в
Бонга, завтра же.
     Атан Том подумал и кивнул головой.
     -- Может  быть, ты и прав,  -- сказал он.  -- Завтра, если она захочет,
она вернется в Бонга.
     Мужчины расстались. Каждый пошел к своей палатке, тишина опустилась  на
спящий лагерь.
     Вдруг Том вышел из своей палатки. Его глаза смотрели на  лагерь. Никого
не было видно. Только аскари сидели у огня. При виде Тома они насторожились:
белый человек тихо крался по лагерю, но когда они поняли очевидную цель Атан
Тома, они усмехнулись. В стороне раздалось рычание льва. Только это и нежное
стрекотание цикад нарушали спокойствие ночи.
     Эллен не могла уснуть от страшных предчувствий. Она была полна отчаяния
и ужаса. Перемена в отношении к ней Атан Тома пугала ее. Каждый звук казался
ей опасностью. Она не  выдержала, встала  и выглянула из палатки.  Ее сердце
упало, когда она увидела подкрадывающегося Атан Тома.
     Снова  лев  возвестил о таинственной пустоте  тьмы ночи  в джунглях, но
куда большую опасность таил в себе полный вожделения  Атан Том, который  уже
отодвигал  полы  палатки Эллен. В нем было что-то отталкивающее. Девушка все
время это чувствовала. Она ощущала  себя в его присутствии  так,  как  может
себя ощущать человек в присутствии кобры.
     Атан Том  откинул  занавески и  вошел в  палатку. Похотливая,  масляная
улыбка на его губах исчезла, когда он увидел, что палатка пуста. Он не знал,
что девушка пробралась через заднюю стенку палатки за минуту до того, как он
вошел.  Он  не  знал,  когда  она убежала,  но  был  уверен, что она  должна
находиться где-то в лагере, потому что он не мог себе представить, чтобы она
решилась  сбежать  в  полные  опасности  ночные  джунгли,  спасаясь  от  его
преследований. Однако именно это она и сделала.
     Напуганная, она пробиралась в темноте, лишь кое-где разбавленной светом
луны.  Снова рычание охотящегося  льва  раздалось теперь уже гораздо  ближе;
сердце  у  нее  учащенно  забилось.   Однако  она  успокоила  себя  и  стала
пробираться  дальше, напуганная больше тем, что осталось  позади, чем львом,
который  поджидал  ее  впереди.   Она  только  надеялась,  что  зверь  будет
продолжать рычать, так  как только таким  образом  она  могла знать,  где он
находится. Если бы он прекратил  рычать,  то это могло  бы  означать, что он
почуял и преследует ее.
     Случайно  она наткнулась  на охотничью  тропу и дальше уже следовала по
ней. Она считала, что это была обратная дорога в Бонга, но это  было не так.
Эта дорога вела в направлении южнее Бонга,  что, может быть, было для нее  и
не так уж  плохо, так как лев был на  тропе, ведущей  к Бонга;  его  рычание
стихало по мере того, как она удалялась в глубь леса.
     После  ужасной ночи  к утру девушка вышла на открытое место. Когда  она
увидела, куда  попала,  то  поняла, что потеряла дорогу к Бонга, так как  их
отряд не  проходил  мимо этой поляны. Она поняла  также, что заблудилась,  и
сейчас  у нее не было никакого  плана.  Ее будущее, ее  жизнь  были  в руках
капризной фортуны. Как страшна может быть ее судьба в этой дикой стране, она
могла лишь представлять, однако, все же  решила  идти дальше  и надеяться на
лучшее.
     Она  была  так  рада вырваться из  леса,  что  пошла  вдоль  поляны  по
направлению к ближним холмам, игнорируя тот факт,  что хотя  лес и мог  быть
унылым и страшным, но все же укрывал ее от многих опасностей в своих ветвях.
Но в ее памяти  он был связан с Томом и львом. Хорошо еще,  что она пока  не
знала, что ее ждет впереди.
     VII
     НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ
     Чеманго,  сын  Мпингу,  вождя  Буирае,  охотился  с  тремя  воинами  на
льва-людоеда,  который терроризировал жителей  его селения. Они преследовали
его через  горы до  конца  равнины, за  которой начинался лес, но  когда они
спустились немного ниже с вершины холма,  с  которого можно было увидеть все
плоскогорье, они обнаружили другой объект для охоты.
     -- Белая женщина, -- сказал Чеманго, -- мы доставим ее нашему вождю.
     -- Подождите, -- сказал его  спутник, --  поблизости могут  быть  белые
мужчины с ружьями.
     --  Мы  можем  подождать и посмотреть,  -- согласился  Чеманго,  -- она
приближается к нам. Может быть, больше нет белых людей.
     -- Белые женщины не приходят сюда без белых мужчин, -- настаивал другой
воин.
     -- Может быть, она  ушла из  лагеря и заблудилась, -- возразил Чеманго,
-- эти белые женщины  очень беспомощны и глупы. Смотрите, у нее  нет оружия,
она не на охоте, поэтому она, должно быть, потерялась.
     -- Может быть, Чеманго и прав, -- согласился другой воин.
     Они подождали, пока  Эллен не вышла  на середину поляны, затем Чеманго,
вскочив на  ноги,  приказал остальным  следовать за  ним; и  все  четверо  с
криками устремились за белой девушкой.
     Настолько  неожиданным  было появление этой новой опасности,  что Эллен
секунду  оставалась парализованной страхом,  почти жалея,  что  убежала и от
Тома, и ото льва, затем она повернулась и побежала в сторону леса.
     Легкая,  атлетически  сложенная,  девушка,  казалось,  оставила намного
позади  своих преследователей. Она чувствовала,  что  если доберется до леса
раньше  их, то сможет спастись. Сзади нее уже слышались сердитые, угрожающие
крики Чеманго и  его спутников по мере того, как они удвоили усилия в погоне
за ней. Страх придал ей силы, а воины, обремененные  своими копьями и щитами
отставали. Эллен, посмотрев назад, почувствовала, что спасение близко, когда
путь ей  вдруг преградил  огромный лев,  который выпрыгнул  из чащи прямо на
нее. Это был людоед.
     Воины закричали еще громче, и лев замер в нерешительности. Теперь перед
девушкой встала  куда более  сложная задача. Она не видела спасения. Пытаясь
убежать  от обеих опасностей, она свернула  вправо, но ее движение привлекло
льва,  который стал преследовать ее; в то время  как  воины, не испугавшись,
бросились ему наперерез.
     Это были воины знаменитого племени охотников на львов, хорошо владевшие
мастерством своего опасного ремесла.
     Копье Чеманго пронзило тело животного, и одновременно копья двух воинов
тоже поразили зверя,  четвертый воин  оставил свое копье про запас.  Яростно
рыча, зверь  оставил девушку и повернулся к Чеманго, который распластался на
земле,  закрыв все свое тело огромным щитом. Остальные воины  пританцовывали
вокруг, визжа  изо  всех сил,  раздражая и сбивая с  толку льва, а четвертый
воин ожидал удобного случая, чтобы  нанести последний решающий удар. Наконец
удар последовал, и лев упал с копьем в сердце.
     Тогда Чеманго  вскочил и поднял беззащитную девушку  на ноги.  Она была
слишком  потрясена, чтобы  испытывать  страх или облегчение. Она  была жива!
Пройдет немного времени, и она пожалеет, что не умерла тогда.
     Несколько часов  они грубо волокли ее через равнину  и  холмы к другому
плато,  на котором расположилось  селение с  деревянными крышами, окруженное
палисадниками.  Пока  воины  вели  ее  через  селение,  разъяренные  женщины
преследовали  ее, ударяя  и плюя на нее. Она не  испытывала  страха,  а даже
улыбнулась, сравнивая  их со старыми  завистливыми женщинами цивилизованного
города, которые могли бы поступить так же, если бы жили в подобных условиях.
     Чеманго привел ее к своему отцу, Мпингу, вождю.
     -- Она была одна, -- сказал Чеманго. -- Ни один белый человек не знает,
что мы с ней сделали. Женщины хотят, чтобы ее сейчас же убили.
     -- Я здесь вождь, -- рявкнул Мпингу.  -- Мы убьем ее сегодня  ночью, --
торопливо прибавил он, поймав взгляд одной из своих жен. -- Сегодня ночью мы
будем пировать и танцевать.
     ***
     Отряд Грегори добрался до открытого плато.
     -- Я  знаю, где мы находимся, -- сказал Тарзан,  указывая  на  холм. --
Чтобы добраться до Бонга, нам нужно идти к северо-западу.
     -- Если  бы у  нас  было  оснащение  и  провизия, нам  не нужно было бы
возвращаться, -- сказал Вольф.
     -- Нам нужно  вернуться в Бонга, чтобы найти  следы Атан Тома  и спасти
Эллен, -- сказал Грегори. -- Если бы  у нас была карта, нам не нужно было бы
этого делать.
     -- Нам не нужна карта, -- сказал Вольф. -- Я знаю дорогу в Эшер.
     -- Странно, -- заметил Тарзан, -- в Лоанго ты говорил, что не знаешь.
     -- Ну, а сейчас знаю, -- прорычал Вольф, -- и если Грегори заплатит мне
сотню фунтов и половину бриллианта, то я доставлю его до Эшера.
     -- Мне кажется, ты мошенник, -- сказал Тарзан, -- но если Грегори хочет
заплатить тебе, я проведу его без носильщиков.
     Схватив Тарзана, который  совершенно не ожидал этого,  Вольф свалил его
на землю.
     --  Ни  один  еще  чертов обезьянщик  не  называл меня  мошенником,  --
закричал он, схватив пистолет,  но  он  не  успел выстрелить,  так как Магра
повисла на его руке.
     --  На вашем  месте,  мсье Вольф, -- сказал  д'Арно, -- я  бы убежал, и
бежал бы очень быстро, пока Тарзан не поднялся.
     Но Тарзан уже был на ногах, и прежде чем Вольф смог бежать,  он схватил
его за  горло и за пояс и высоко  поднял над  головой,  собираясь  ударить о
землю.
     -- Не убивайте  его, Тарзан!  -- крикнул Грегори, выходя вперед. --  Он
единственный  человек, который приведет нас в Эшер. Я  заплачу ему  столько,
сколько  он  захочет. Он может  взять себе бриллиант, если он там есть. Все,
что мне нужно -- это найти моих детей. Атан Том на пути в Эшер. Если Эллен с
ними, то только Вольф сможет нам помочь.
     -- Как хотите, -- сказал Тарзан, бросая Вольфа на землю.
     Отряд пересек равнину и,  огибая  холм,  вошел в  лес. Около небольшого
ручейка  был  раскинут   лагерь.   Магра,  будучи   единственной   женщиной,
пользовалась  привилегией? ее укрытие было самым лучшим и самым  просторным,
укрытия  остальных располагались  вокруг нее. Когда она  стояла  около своей
палатки,  мимо  проходил  Вольф.  Магра  остановила  его.  Это  была  первая
возможность поговорить с ним наедине после стычки с Тарзаном.
     -- Вольф, ты подлец! -- сказала она. -- Ты обещал Атан Тому увести их с
дороги.  Сейчас  ты продался и обещаешь довести их до Эшера. Когда  я  скажу
Атан Тому, что... -- она содрогнулась,  --  но ты  не знаешь его так хорошо,
как я.
     -- Может быть, ты и не скажешь всего  Атан Тому, -- ответил Вольф, имея
что-то в виду.
     --  Нечего мне угрожать, -- предупредила девушка, --  я тебя не  боюсь.
Оба мужчины убьют тебя,  если я скажу лишь слово. Тарзан просто свернет тебе
шею. Том наймет кого-нибудь, кто всадит тебе нож в спину.
     -- Он может то  же самое сделать  и с тобой, если я  скажу ему,  что ты
влюблена в эту обезьяну, -- огрызнулся Вольф, и Магра залилась краской.
     -- Не  будь  дураком,  --  сказала  она,  -- я  должна  быть  в хороших
отношениях с этими людьми; и если у тебя есть хоть капля здравого смысла, то
ты тоже станешь вести себя так же.
     -- Я не хочу иметь  ничего общего с этой гориллой, -- возмутился Вольф.
-- Я и он, мы не ровня друг другу.
     -- Это совершенно очевидно, -- сказала Магра.
     -- Но что касается  меня  и тебя, это другое дело, -- продолжал  Вольф,
игнорируя  иронию  Магры.  --  Мы  должны  быть более дружны.  Разве  ты  не
понимаешь,  что  мы  можем  прекрасно  провести  время. Это только  от  тебя
зависит. Я не так уж плох, если узнать меня поближе.
     --  Рада  слышать.  Я  думала,  что это  не  так. Вольф  нахмурился. Он
старался переварить то, что она ему сказала, но внимание его привлек Тарзан.
     -- Вот идет эта горилла. Посмотри, как он пробирается, извиваясь сквозь
деревья. Уверен, что его отец -- настоящая обезьяна!
     Магра, устав от Вольфа, подошла к д'Арно.
     -- Куда пошел Тарзан? -- спросила она.
     -- Поискать  местное  селение, -- ответил француз,  --  может быть,  мы
сможем  пополнить наши  запасы продовольствия  и  нанять пару  носильщиков и
повара. Это позволит Тарзану  продолжить свой  путь в поисках дочери мистера
Грегори.
     Пока Владыка джунглей прыгал с дерева на  дерево в поисках каких-нибудь
признаков  жизни, его мысли  возвращались к  событиям  последних недель.  Он
знал, что против них действовали трое подлецов: Том, Тааск и Вольф.  Он смог
бы справиться с ними, но сможет ли он справиться с Магрой? Он  не мог понять
этой девушки.  Дважды она спасала его от пуль, однако, он знал, что она была
сообщницей,  а, возможно,  и исполнителем  воли  Атан Тома.  Первый  раз она
спасла его, вероятно, потому, что приняла за Брайена Грегори,  но теперь она
знала, что он не Брайен. Он не мог  понять этого. Пожав плечами, он перестал
думать об  этом,  успокоенный сознанием, что он был предупрежден и все время
начеку.
     День кончался, когда  Тарзан оставил попытки  найти  местное селение  и
решил  вернуться  в  лагерь.  Вдруг  он замер  на  ветке  огромного  дерева,
прислушиваясь. Едва заметный бриз принес его обонянию  запах Ваппи-антилопы,
предлагая свежее мясо для лагеря; но  когда  он уже  был готов  преследовать
свою добычу, отдаленный бой барабанов достиг его ушей.
     VIII
     БАРАБАНЫ СМЕРТИ
     Когда наступила ночь,  Эллен, связанная и оставленная в грязной хижине,
услышала бой барабанов  на улице селения. Они звучали угрожающе, звук их был
мистическим и  страшным... Она  почувствовала, что это по  ней  они  звучат,
предвещая  ей дикую, страшную  смерть. Она  подумала, какую форму  примет ее
смерть,  когда придет к ней. Она  чувствовала, что почти радовалась  ей  как
избавлению  от ужаса, которым была  окружена.  В хижину пришли воины,  грубо
поставили ее на ноги, сняли путы,  стягивающие колени; затем они вытащили ее
на улицу,  поставили перед жилищем Мпингу-вождя и привязали к столбу. Вокруг
нее сгрудились визжащие женщины и кричащие воины. В призрачном свете костров
вся сцена казалась обреченной девушке  ужасным  фантастичным, но  страшным и
кошмарным сном, от которого ей предстояло проснуться. Все это было настолько
нереально, что она поняла, что это не сон только тогда, когда копье пронзило
ее плоть, и брызнула ее теплая кровь.
     ***
     Хорошо  оснащенный  отряд расположился  лагерем.  Носильщики  и  аскари
сидели  на  корточках  вокруг  костров  для  приготовления  пищи,  а   перед
центральным  костром  двое  мужчин,  которые  не  были  местными   жителями,
разговаривали  с  Мбули,  проводником,  когда их  ушей  достиг  слабый  звук
барабанов.
     --  Мбули говорит,  что это страна каннибалов, -- сказал Атан Том, -- и
что нам лучше поскорее убраться отсюда. Завтра мы можем намного приблизиться
к Эшеру. Девушка потеряна. Эти барабаны, может быть, бьют по ней.
     -- Ее кровь на вашей совести, хозяин, -- сказал Лал Тааск.
     -- Заткнись, -- огрызнулся Том. -- Она дура. Могла бы жить припеваючи и
наслаждаться плодами богатства, когда мы достанем Отца бриллиантов.
     Лал Тааск покачал головой.
     -- Женщин невозможно  понять даже вам, хозяин.  Она была очень молода и
очень красива, она любила жизнь,  а вы забрали ее у нее. Я предупреждал вас,
но вы не слушали меня. Ее кровь на вашей совести.
     Атан Том  с раздражением повернул к  своей палатке, но барабанная дробь
не давала ему ни минуты покоя.
     ***
     -- Барабаны! -- сказал д'Арно. -- Мне они не  нравятся; очень часто они
означают смерть для  какого-нибудь  бедняги. Когда  я впервые услышал их,  я
стоял, привязанный  к высокому столбу, и сотни раскрашенных  чертей  прыгали
вокруг меня, вонзая копья в мое тело. Они убивают не  сразу, только мучают и
как  можно дольше заставляют  страдать,  так  как  страдания  доставляют  им
удовольствие.
     -- Но как же вы спаслись? -- спросил Лавак.
     -- Появился Тарзан, -- ответил д'Арно.
     -- Он еще  не вернулся. Я волнуюсь за него, -- сказала Магра. --  Может
быть эти барабаны бьют по нему?
     -- Вы думаете, они могли схватить его? -- спросил Грегори.
     -- Не смею на  это  надеяться,  --  язвительно  заметил  Вольф. --  Эта
чертова обезьяна живуча как кошка.
     Д'Арно  в раздражении ушел прочь. Грегори, Лавак и Магра последовали за
ним, оставляя Вольфа в одиночестве.
     ***
     Барабаны рассказали Тарзану о многом. Они сообщили ему о приближающейся
пытке  жертвы  и  ее  смерти.  Жизни  чужестранцев  ничего  не  значили  для
человека-обезьяны, который  всю  свою жизнь имел дело со смертью. Смерть  --
это было то, что происходило со всеми живыми созданиями. Он не боялся ее, он
ничего  не боялся. Игра со смертью  была смыслом всей его  жизни.  Направить
свою  смелость, свою силу, ловкость и хитрость против смерти и победить -- в
этом  была  радость жизни  для  Тарзана. Когда-нибудь придет день, и  смерть
победит,  но  об  этом дне Тарзан не думал, во всех  ситуациях  он  не терял
своего  достоинства  и  самообладания,  потому  что  только  глупый  человек
бесцельно  бросается  своей жизнью;  Тарзан не уважал бессмысленный риск, но
если было необходимо, он совершал невероятно рискованные поступки.
     Когда он услышал барабанный грохот, то меньше всего думал о его ужасном
значении. Он подумал только  о  том, что  он  мог бы  указать ему  дорогу  к
местному селению, где  потом можно было нанять носильщиков. Сначала, однако,
он  должен  был разведать и  изучить характер местных жителей. Если они были
дикие и воинственные, он должен избежать их и отвести свой отряд стороной, а
барабаны предупреждали, что именно так это и было.
     Ориентируясь на звук дроби  барабанов,  Тарзан пробирался по деревьям к
их  селению.  Он  передвигался  довольно  быстро,  готовый  увидеть зрелище,
которым  не раз  восторгался  сам  во времена своей дикой  жизни --  зрелище
Гомангани,  испытывающего мучения  приближающейся  смерти. Барабаны говорили
ему о том, что жертва должна умереть, но время для смерти еще не пришло. Кто
был этой жертвой, человека-обезьяну не интересовало. Для него имело значение
только зрелище страданий. Возможно, он  успеет вовремя, а может быть, и нет.
А  если  успеет,  то  сумеет  ли  привести  свой план в  действие.  Вот  что
интересовало Тарзана в дикой игре, которую он любил вести.
     ***
     В то  время,  как Тарзан приближался к селению Мпингу-вождя, Атан Том и
Лал Тааск сидели и курили у ярко горящего костра.
     --  Черт бы побрал эти барабаны! -- пробурчал Лал Тааск.  --  У меня от
них мурашки по телу бегают, они меня раздражают.
     -- Завтра  ночью мы  не услышим  их, -- сказал Атан  Том, --  завтра мы
будем уже далеко на пути в Эшер -- в Эшер и к Отцу бриллиантов.
     -- Вольфу будет трудно  нас догнать, -- сказал Лал Тааск, -- и  если мы
будем возвращаться из Эшера другой дорогой, он никогда нас не найдет.
     -- Ты забыл о Магре, -- сказал Атан Том.
     --  Нет,  -- ответил  Тааск, -- я не забыл  о ней. Она найдет дорогу  в
Париж, как почтовый голубь свое гнездо.
     --  Ты  недооцениваешь  Вольфа,  -- сказал  Том, --  он ни  за  что  не
откажется от своей доли бриллианта, не бойся.
     -- И получит это! -- Лал Тааск указал на свой нож.
     -- Ты неисправимый! -- рассмеялся Том.
     -- О, эти барабаны! -- простонал Лал Тааск.
     ***
     --  Эти  барабаны! --  воскликнула Магра.  --  Вы когда-нибудь  слышали
что-либо более ужасное в своей настойчивости?
     --  Вечерняя  развлекательная программа, -- сказал Грегори, --  скучная
трансляция, которую невозможно выключить.
     -- Я  так беспокоюсь о  Тарзане, --  сказала Магра, -- он  один в  этом
ужасном лесу.
     --  Я бы о нем особенно не беспокоился, -- поспешил уверить  ее д'Арно,
-- он всю жизнь провел в ужасных лесах, и может сам о себе позаботиться.
     Вольф пробурчал:
     -- Теперь он нам не нужен. Я могу провести вас в Эшер. Лучше избавиться
от обезьяны.
     -- Я уже слышал об этом, Вольф, -- сказал д'Арно.  --  Тарзан  --  наша
единственная  надежда  попасть в  Эшер  и  выбраться  оттуда  живыми.  А  ты
занимайся своей охотой. Даже в этом ты не преуспел.  Тарзан приносит для нас
всю еду.
     -- Послушайте! -- воскликнул Лавак. -- Барабаны! Они умолкли.
     ***
     Кричащая  стая  окружила  беспомощную девушку.  Время от  времени копье
касалось ее  тела, и  она невольно  вздрагивала. Позже пытка может стать еще
более  изощренной,   или  какой-нибудь  обезумевший  дикарь,   пришедший   в
неистовство от возбуждающего танца, может вонзить свое копье в ее сердце и с
ненамеренным милосердием освободить ее от страданий.
     Когда Тарзан приблизился к самому краю открытого  места, где находилось
селение вождя Мпингу, он спрыгнул на землю и быстро побежал к  палисаду. Эта
часть  селения не была  освещена, а он знал, что  все племя соберется вокруг
самого большого костра, который освещал листву деревьев, растущих в селении.
Его  не  заметят,  а  какой  бы  шорох  он  ни произвел,  он  будет заглушен
барабанным боем.
     С  гибкостью Шиты-пантеры он  обогнул палисад и скрылся в тени  дальних
хижин, затем  бесшумно прокрался к большому дереву, которое скрывало  хижину
вождя, и перед ним открылась  вся деревня с танцующими и вопящими  дикарями.
Прыгая по веткам, он добрался до другой стороны  дерева и посмотрел вниз  на
дикую сцену. С ужасом узнал он жертву, привязанную к столбу.  Он увидел орду
вооруженных  воинов,  доведенных  до  экстаза  барабанами,  танцами,  жаждой
человеческой плоти. Он взял в руки стрелу.
     Когда один  из  танцующих  дикарей,  доведенный  до критической  точки,
остановился перед девушкой  и поднял свое копье над головой, чтобы  пронзить
ее сердце, наступила внезапная тишина; и Эллен закрыла  глаза. Конец пришел!
Она произнесла про  себя  молитву. Барабаны  забили с  бешеной  силой, затем
раздался крик предсмертной агонии.
     Уверенность дикарей исчезла, когда  стрела  пронзила сердце палача. Вот
тогда-то и замерли барабаны. Когда  воин закричал, Эллен  открыла глаза.  Он
лежал мертвый у ее  ног,  а на лицах  дикарей  племени Буирае  было написано
недоумение. Она увидела, как один из них, более смелый, крался к ней с ножом
в руках; затем  дикий крик  раздался  откуда-то сверху, и  Тарзан из племени
обезьян  поднялся во весь свой  рост, обратил  взор на луну и издал победный
клич  самца  обезьян. Он  был громче,  чем  бой  барабанов, и  слышен далеко
вокруг.
     ***
     -- Да, -- сказал д'Арно, -- барабаны  смолкли, они, наверное, уже убили
свою жертву. Какой-то бедняга нашел конец, успокоение от мучений.
     --  О! А  вдруг это Тарзан!  -- закричала Магра,  и в это  время тишину
пронзил неистовый крик.
     -- Боже мой! -- воскликнул Лавак.
     -- На этот раз победил Тарзан, -- сказал д'Арно.
     ***
     -- Какой ужасный звук! -- воскликнул Лал Тааск.
     --  Это Африка, Лал Тааск, -- сказал Атан  Том, -- и это  был  победный
клич самца обезьян. Я раньше слышал его в Конго.
     -- Это было далеко, -- сказал Лал Тааск.
     -- Однако, слишком близко для полного спокойствия, -- ответил Атан Том.
-- Мы разобьем лагерь очень рано.
     -- Но почему нам нужно бояться обезьян? -- спросил Лал Тааск.
     --  Я не боюсь обезьян, -- объяснил Атан  Том. -- Я сказал, что это был
победный клич  самца обезьян, но я не совсем в этом уверен. Я разговаривал с
Мбули.  Очень возможно, что человек, которого мы приняли за Брайена Грегори,
совсем не был Брайеном Грегори. Я спросил Мбули, слышал ли он когда-нибудь о
белом  человеке по имени Тарзан. Он сказал, что  слышал, что кое-кто думает,
что  это  дьявол,  и  что  все, кто поступает  плохо,  боятся его.  Когда он
убивает,  по словам Мбули, он испускает крик самца обезьян. Если  то, что мы
слышали,  не  было криком обезьяны, значит, это был Тарзан; и это  означает,
что он охотится за нами и слишком близко для полного спокойствия.
     -- Не хотел бы я снова увидеть этого человека, -- сказал Лал Тааск.
     ***
     Когда крик нарушил тишину  ночи, воин,  который  подкрадывался к Эллен,
выпрямился и отступил  в испуге. Остальные, оцепенев от ужаса,  отступили от
угрозы страшного крика, тогда Тарзан заговорил.
     -- Белый демон леса пришел к белой мемсаиб, -- сказал он. -- Трепещите!
-- И сказав это, он спрыгнул на землю рядом со  столбом,  надеясь  смелостью
этого  поступка устрашить  дикарей  на  несколько  минут,  а  за  это  время
освободить Эллен  и скрыться, но он не знал смелости Чеманго,  сына  Мпингу,
который был уже наготове с ножом в руке.
     -- Чеманго,  сын  Мпингу, не боится  демона леса,  крикнул он и прыгнул
навстречу  Тарзану с  ножом,  и  когда  последние  путы Эллен упали,  Тарзан
спрятал свой  нож  и  приготовился встретить сына вождя. С пустыми руками он
предстал перед вооруженным воином.
     Когда Чеманго с  занесенным  над  головой ножом был готов нанести удар,
Тарзан схватил его за правое запястье, уперся рукой в его живот и поднял над
головой с  такой  легкостью, как будто  он был  ребенком. Нож  выпал  из рук
Чеманго, когда Тарзан сжал его запястье.
     Эллен Грегори, почти  не  веря своим глазам, смотрела  с удивлением  на
необыкновенного человека, который  осмелился один бороться с целым  селением
каннибалов; она  не видела никакой  надежды, только сожалела,  что в  жертву
приносятся  две  жизни вместо  одной.  Это был  смелый, благородный жест, но
какой безнадежный!
     -- Откройте ворота, -- скомандовал Тарзан, -- или  Чеманго, сын Мпингу,
умрет!
     Дикари колебались. Некоторые стали роптать. Подчинятся они или нет?
     IX
     ЛЮБОВЬ И РЕВНОСТЬ
     -- Пойдем! -- сказал  Тарзан Эллен, и, не дожидаясь  ответа от дикарей,
все  еще удерживая  Чеманго над головой, он направился к воротам.  Эллен шла
рядом с ним.
     Некоторые воины стали приближаться к ним. Это был напряженный и опасный
момент. Затем заговорил Мпингу.
     -- Подождите! -- скомандовал он воинам, а затем обратился к Тарзану. --
Если я открою ворота, ты отпустишь Чеманго, не причинишь ему вреда?
     -- Когда я буду на  расстоянии брошенного копья от ворот, я отпущу его,
-- ответил человек-обезьяна.
     -- Откуда я знаю, что  ты сделаешь это? -- спросил  Мпингу. -- Откуда я
знаю, что ты не заберешь его в лес и не убьешь там?
     -- Ты можешь положиться на мои  слова, Гомангани, -- ответил Тарзан, --
я говорю тебе, что если ты не откроешь ворота и не дашь нам уйти, я убью его
сейчас.
     -- Откройте ворота! -- приказал Мпингу.
     Так Тарзан  и  Эллен  в  безопасности  покинули  селение  каннибалов  и
вступили в черную африканскую ночь. За воротами Тарзан отпустил Чеманго.
     -- Как вы попали в руки этих людей? -- спросил Тарзан Эллен по дороге к
лагерю.
     -- Я убежала  от Атан Тома прошлой ночью и хотела найти дорогу в Бонга,
но я заблудилась, и они схватили меня. Там был лев, он свалил меня с ног, но
они убили  его.  Это  было ужасно. Я  не  могла поверить своим глазам, когда
увидела вас. Каким образом вы там оказались?
     Он рассказал ей о событиях, которые привели его к селению каннибалов.
     -- Как хорошо будет снова увидеть  папу, -- сказала она,  --  я не могу
поверить в это даже сейчас. И капитан д'Арно тоже здесь -- как замечательно!
     -- Да, -- сказал Тарзан, -- он  с  нами,  и Лавак,  пилот,  который вел
гидроплан из Лоанго, и Вольф, и Магра. Она покачала головой.
     -- Не знаю, что и думать о Магре, -- сказала она. Когда меня схватили в
Лоанго, казалось, что она очень жалела об этом, но ничего не могла для  меня
сделать.  Я думаю,  она боялась Атан  Тома. Она, вероятно,  каким-то образом
связана с ним. Она очень загадочная женщина.
     -- Магра будет под наблюдением, -- сказал Тарзан, -- она и Вольф.
     ***
     Солнце   было   в  зените,  когда  Магра  вышла   из  своей  палатки  и
присоединилась к остальным у костра, где Огаби поджаривал остатки  антилопы.
Она  выглядела обеспокоенной. Спутники  пожелали ей доброго утра, но их лица
говорили о том, что на доброе утро это не было похоже. Она огляделась, будто
разыскивая кого-то.
     -- Тарзан не вернулся? -- спросила она.
     -- Нет, -- сказал Грегори.
     --  Это  ожидание  становится  невыносимым,  -- сказала  она.  -- Я  не
сомкнула глаз всю ночь, волновалась о нем.
     -- Но подумайте о мсье  Грегори и обо мне, мадемуазель, -- напомнил  ей
д'Арно, -- мы волнуемся не только о Тарзане, но и об Эллен, мисс Грегори.
     Грегори  быстро взглянул  на француза. Через несколько минут  все ушли,
оставив Магру и д'Арно вдвоем.
     -- Вам очень нравится мисс Грегори? -- спросила Магра.
     -- Да, -- согласился д'Арно. -- А кому она может не нравиться?
     -- Она очень милая, -- согласилась Магра. -- Мне хотелось бы помочь ей.
     -- Помочь? Что вы имеете в виду?
     -- Я не могу объяснить этого, но поверьте мне, как бы я ни вела себя, и
что бы вы обо  мне ни  думали, я была  беспомощна. Я связана клятвой другого
человека, клятвой, которую  я обязана уважать. Я не свободный человек. Я  не
могу всегда поступать так, как я хочу.
     -- Постараюсь поверить вам, -- сказал д'Арно, -- хотя я и не понимаю.
     --  Посмотрите! -- вдруг закричала  Магра. -- Вот они оба!  Неужели это
правда?
     Д'Арно поднял голову и увидел Тарзана и Эллен, приближающихся к лагерю.
Вместе  с Грегори он  бросился им  навстречу. На глаза  Грегори  навернулись
слезы,  когда  он  обнял  свою  дочь,  а  д'Арно  не  смог  говорить.  Лавак
присоединился к ним и был представлен Эллен, после чего он больше не спускал
с нее восхищенных глаз. Только Вольф  остался в  стороне. Угрюмый и злобный,
он даже не подошел поприветствовать ее.
     Когда  восторг  и радость встречи  немного  улеглись,  Тарзан  и  Эллен
принялись за остатки антилопы, а пока они  ели,  Эллен рассказывала о  своем
приключении.
     -- Том заплатит за это, -- сказал Грегори.
     -- Он должен умереть, -- воскликнул д'Арно.
     --  Я  хотел  бы  иметь  удовольствие  убить  его  собственноручно,  --
пробормотал Лавак.
     День  за  днем  маленький  отряд пробирался  через лес, через равнины и
холмы, но ни разу не  удалось обнаружить следы  Атан Тома.  Лавак или д'Арно
всегда были рядом с Эллен. Казалось, что только Эллен не догадывается об  их
чувствах,  но  всегда  трудно   определить,  насколько  женщина  остается  в
неведении. Она смеялась и шутила или разговаривала с  ними серьезно, никогда
не отдавая предпочтения кому-нибудь из них.  Д'Арно  всегда  был  дружелюбно
настроен и в хорошем настроении, а Лавак часто грустил.
     Тарзан  охотился  и  приносил  добычу для  отряда,  потому  что  Вольф,
казалось, не в состоянии был найти никакой добычи. Последнее  время он часто
уединялся и изучал карту пути в Эшер. Он был проводником.
     Рано утром Тарзан сказал Грегори, что отлучится на день или два.
     -- Но почему? -- спросил Грегори.
     -- Я скажу вам, когда вернусь, -- ответил человек-обезьяна.
     -- Нам ожидать вас здесь?
     -- Как хотите. Я все равно разыщу вас. -- И он исчез в джунглях.
     -- Куда пошел Тарзан? -- спросил д'Арно. Грегори пожал плечами.
     -- Я не знаю. Он не сказал  мне.  Предупредил, что будет  отсутствовать
дня два. Не могу представить себе, куда он ушел.
     Вольф присоединился к ним.
     -- Куда  по девался обезьянщик? --  спросил он. --  У нас хватит еды на
два дня.
     Грегори сказал ему все, что знал, а Вольф ухмыльнулся.
     -- Он  вас  покинул.  Никакой другой  причины уйти у него нет.  Вы  его
больше не увидите.
     Д'Арно, обычно никогда не выходивший из себя, ударил Вольфа по щеке.
     --  Больше ничего подобного я слышать  от тебя не хочу. Вольф схватился
за пистолет, но д'Арно сжал его руку
     прежде, чем тот успел им воспользоваться. Грегори стал
     между ними.
     -- Нельзя,  чтобы так продолжалось,  -- сказал он. -- У  нас ведь и так
хватает забот и без драк между собой.
     -- Простите, мсье Грегори, -- сказал д'Арно. Вольф повернулся и зашагал
прочь, бормоча что-то себе под нос.
     -- Как лучше поступить, капитан? -- спросил Грегори. -- Подождать здесь
Тарзана или продолжать путь?
     --  Лучше мы пойдем  дальше, -- сказал  д'Арно. -- Мы потеряем день или
два, если будем ждать здесь.
     -- А  если  мы  пойдем  дальше,  и Тарзан  не найдет  нас? --  возразил
Грегори.
     Д'Арно рассмеялся.
     -- Даже  сейчас  вы не знаете  Тарзана, -- сказал он. -- Можете  скорее
предположить, что вы потеряетесь на главной улице своего города, чем то, что
Тарзан не сможет найти нас через два дня в Африке.
     -- Очень  хорошо,  --  сказал Грегори, -- тогда  пойдемте!  Они шли  за
Вольфом, а Лавак рядом с Эллен.
     -- Каким ужасным для меня было бы все это приключение, если бы ни... --
он колебался, не зная, как продолжить.
     -- Если бы ни...? -- переспросила девушка.
     -- Если бы ни вы, -- ответил он.
     -- Я? Не понимаю, что вы имеете в виду.
     --  Это  потому,  что  вы  никогда  не  любили,  --  ответил он.  Эллен
рассмеялась.
     -- О!  --  воскликнула  она. --  Что  же  вы собираетесь  сказать,  что
влюблены в меня?
     -- Вы смеетесь над моей любовью? -- обиделся Лавак.
     -- Нет, -- сказала она, -- над вами. Магра и я -- единственные женщины,
которых вы сейчас  видите. Вы, конечно, должны были влюбиться в одну из нас,
ведь вы француз. Магра явно влюблена в Тарзана, и это  было бы пустой тратой
времени влюбляться в нее. Остаюсь я. Пожалуйста, забудьте об этом.
     -- Я никогда не забуду, --  сказал Лавак, -- и никогда не отступлюсь. Я
без ума от вас, Эллен. Пожалуйста,  дайте мне хоть какую-нибудь надежду. Я в
отчаянии. Я не отвечаю за свои поступки, если вы не скажете  мне, что у меня
есть хоть какая-то надежда!
     -- Простите,  -- сказала она серьезно, -- но я вас не  люблю.  Если  вы
собираетесь  продолжать в том  же духе,  то добьетесь того,  что станете мне
неприятны.
     --  Вы  жестокая, -- пробормотал Лавак и в  течение  всего  дня одиноко
брел, чувствуя растущую ревность к д'Арно.
     Был еще  один человек, которого тоже  занимали мысли о любви, и которые
он  должен  был высказать.  Это был  Вольф.  И  будем  великодушны,  назовем
чувства, которые владели им, любовью. Он вел весь отряд, но охотничья  тропа
была слишком простой, чтобы там потеряться, поэтому он ушел назад к Магре.
     -- Послушай, красавица, -- сказал он. -- Я жалею о том что тогда сказал
тебе. Я не  причиню тебе вреда. Я знаю, мы не всегда хорошо ладили,  но я на
твоей стороне.  Нет ничего, что я бы для тебя не сделал. Почему мы не  можем
быть друзьями? Мы бы многое смогли бы сделать, если бы работали вместе.
     -- Что ты имеешь в виду? -- спросила Магра.
     -- Я  имею  в виду то,  что у меня есть  все,  что нужно, чтобы сделать
женщину счастливой: большой бриллиант  и две  тысячи фунтов настоящих денег.
Подумай, что мы сможем сделать на эти деньги.
     -- С тобой? -- рассмеялась она.
     -- Да, со мной. Я недостаточно хорош для тебя? -- спросил он.
     Магра посмотрела на него и снова засмеялась. Вольф залился краской.
     --  Послушай,  -- сказал он  со злобой, --  если ты думаешь, что можешь
обращаться со  мной с таким презрением, то ты ошибаешься. Я  предлагал выйти
за меня  замуж,  но я  не  гожусь для тебя. Ладно, я вот что тебе  скажу:  я
всегда  добиваюсь  того, что  мне  нужно.  Ты  будешь  моей, и мне  даже  не
понадобится жениться на тебе. Ты влюбилась в этого обезьянщика, но  он  даже
не замечает тебя, да ведь он гол, как сокол.
     -- Проводник должен находиться во главе отряда, -- сказала Магра, -- до
свидания.
     Поздно вечером Тарзан спрыгнул с  ветки дерева прямо в середину отряда.
Все семеро остановились и собрались вокруг него.
     -- Я рад,  что ты вернулся, -- сказал  Грегори. -- Я  всегда  волнуюсь,
когда тебя нет.
     -- Я ушел искать следы Тома, -- сказал Тарзан, -- и я нашел их.
     -- Молодец! -- воскликнул Грегори.
     -- Он намного опередил нас, -- продолжал Тарзан, -- благодаря Вольфу.
     -- Каждый может ошибиться, -- проворчал Вольф.
     -- Ты не ошибся, -- отрезал Тарзан, -- ты  пытался преднамеренно увести
нас  с правильного  пути.  Давайте избавимся от  этого  человека.  Вы должны
рассчитать его.
     -- Вы не можете оставить меня одного в этой глуши, -- сказал Вольф.
     -- Ты  бы удивился,  если бы знал, на что способен  Тарзан, --  заметил
д'Арно.
     --  Я  думаю, это  слишком  жестоко,  --  сказал Грегори.  Тарзан пожал
плечами.
     --  Хорошо,  -- сказал  он, --  как  хотите,  но мы  освободим  его  от
обязанностей проводника.
     X
     ЦЕЛЬ БЛИЗКА
     Атан  Том и  Лал Тааск находились  во главе  отряда,  который вышел  из
густого  леса.  Справа от  них  текла тихая  речка,  а впереди  простиралась
открытая неровная местность. Вдалеке, за низкими холмами,  виднелась вершина
огромного потухшего вулкана.
     --  Посмотри,  Лал Тааск!  --  воскликнул Том. -- Это Тиен-Бака. В  его
кратере находится Эшер, запретный город.
     -- И Отец бриллиантов, хозяин, -- напомнил Лал Тааск.
     -- Да, Отец бриллиантов. Хотел  бы я, чтобы Магра была с нами и  видела
все это.  Интересно,  где они. Может быть, мы встретим их  на обратном пути,
едва ли они смогут догнать нас, они продвигаются так медленно.
     -- Если  мы  их  не встретим,  будет  меньше людей,  с  которыми  нужно
делиться, -- заметил Лал Тааск.
     -- Я обещал ее матери, -- сказал Том.
     -- Это было давно, и ее мать уже умерла, а Магра не знает об обещании.
     -- Память о ее матери никогда не умрет, -- сказал Том. -- Ты был верным
слугой,  Лал  Тааск.  Может  быть, я  расскажу тебе эту  историю,  тогда  ты
поймешь.
     -- Я весь внимание, хозяин.
     -- Мать  Магры была единственной женщиной, которую я  когда-либо любил.
Нерушимые  кастовые  законы  сделали  ее   недосягаемой  для  меня.  Я  ведь
полукровка,  а  она была дочерью магараджи. Я был в  услужении у ее отца;  и
когда  принцесса  вышла  замуж  за   англичанина,  меня  послали  в  Англию,
сопровождать ее. Когда ее муж  охотился в  Африке, он наткнулся на Эшер. Три
года он был пленником  в этом городе,  подвергался жестокостям  и  мучениям.
Наконец ему удалось  бежать,  и  он  вернулся домой, чтобы умереть от долгих
лишений. Но он принес с собой рассказ  об Отце Бриллиантов и добился  у жены
клятвы в том, что она организует экспедицию, вернется в  Эшер и накажет тех,
кто так  жестоко обошелся с ним. Отец бриллиантов был приманкой, завлекающей
добровольцев, но  карта, которую  он сделал, потерялась,  и  не было  ничего
предпринято. Принцесса  умерла, оставив Магру,  которой  было десять лет, на
мое попечение, так как старый магараджа тоже умер,  а его преемник  не хотел
иметь никакого дела с дочерью англичанина.
     Я всегда стремился начать поиски Эшера, и два года назад сделал  первую
попытку. Тогда же я узнал, что Брайен Грегори предпринял такую же. Он достиг
Эшера  и сделал карту, хотя он  так и не вошел  в город. В  следующий раз  я
последовал  за   ним,  но   заблудился.   Я  встретил  остатки  его  отряда,
возвращающегося обратно. Он  исчез.  Они  отказались  дать мне  карту, но  я
поклялся достать ее, и вот карта у меня.
     -- Откуда вы знали, что он сделал карту? -- спросил Лал Тааск.
     --  Наши отряды  объединились  на одну ночевку  во  время  его  первого
похода. Случилось так, что я заметил, как он делает карту. Именно она сейчас
у меня,  вернее, ее копия, которую он отослал домой.  Отец Магры погиб из-за
Отца  бриллиантов,  и поэтому  его  часть  принадлежит ей;  и есть  еще одна
причина: я еще  не так стар. Магра очень похожа на женщину, которую я любил.
Ты понимаешь, Лал Тааск?
     -- Да, хозяин. Атан Том вздохнул.
     -- Может  быть,  я  мечтаю  о  глупых  вещах. Посмотрим, а  пока  будем
продвигаться дальше. Мбули, собирай всех! Мы трогаемся в путь!
     Туземцы  перешептывались между  собой, пока  Том и Тааск беседовали,  и
теперь Мбули подошел к Атан Тому.
     -- Мои люди не пойдут дальше, бвана, -- сказал он.
     --  Постойте! --  воскликнул Том. -- Вы сошли с  ума.  Я  нанял вас  до
Эшера!
     -- В Бонга  до Эшера было  далеко,  и  мои люди  были храбры. Сейчас до
Бонга далеко, а до Эшера близко. Сейчас они вспомнили, что Тиен-Бака -- табу
[запрет], и они боятся.
     -- Ты их вождь, -- рявкнул Том. -- Заставь их идти.
     -- Никто не может, -- настаивал Мбули.
     -- Мы  раскинем  лагерь сегодня ночью у реки. Я сам поговорю с ними, --
сказал Том,  -- завтра они почувствуют себя  храбрее.  Они,  конечно  же, не
могут бросить меня сейчас.
     -- Хорошо, бвана, завтра они, может быть, и станут храбрее. Хорошо было
бы раскинуть лагерь здесь.
     Атан  Том  и  Лал  Тааск  хорошо  спали ночью,  убаюкиваемые  спокойным
журчанием реки,  и  Атан  Тому снился Отец  бриллиантов  и Магра.  Лал Тааск
думал, что ему снится сон, когда тишину ночи вдруг нарушил  голос, говорящий
на незнакомом языке. Но это был не сон.
     Солнце было высоко, когда Атан Том  проснулся. Он позвал своего боя, но
никто не ответил, он позвал  снова. Прислушался:  в  лагере  царила странная
тишина. Атан Том встал и вышел  из  палатки. Лагерь был  пуст. Он  подошел к
палатке Лал Тааска и разбудил его.
     -- Что случилось, хозяин? -- спросил Лал Тааск.
     -- Эти скоты сбежали, -- воскликнул Том. Лал Тааск вскочил и выбежал из
палатки.
     -- Аллах!  Они  забрали  всю  провизию и снаряжение. Они  оставили  нас
умирать. Мы должны поспешить за ними. Они не могли далеко уйти!
     -- Ничего подобного мы не сделаем, -- сказал Том. -- Мы пойдем дальше!
     В его глазах был странный блеск, которого Лал Тааск раньше не видел.
     -- Ты что  думаешь, что я прошел через  все это, чтобы повернуть сейчас
назад, потому что горстка подлых туземцев испугалась?
     -- Но, хозяин, мы не можем идти  одни, только вдвоем, --  взмолился Лал
Тааск.
     -- Молчать! -- скомандовал Том. --  Мы идем в Эшер -- в запретный город
и город Отца бриллиантов! -- он рассмеялся каким-то диким смехом.
     --  Магра будет  носить  лучшие в  мире  бриллианты. Мы будем  сказочно
богаты. Я,  Атан  Том, дворняжка,  заставлю стыдиться магараджу.  Я  засыплю
золотом улицы Парижа. Я... -- вдруг он замолчал и приложил ладонь ко лбу. --
Пойдем, -- сказал он уже нормальным голосом, --  мы будем  идти вдоль реки к
Эшеру.
     Лал  Тааск в молчании последовал за  Атан Томом по узкой тропинке вдоль
реки.  Земля была неровная, и тропинка была едва  заметна  среди  камней.  К
вечеру они достигли истока реки, по обе стороны  которой находились каменные
глыбы,  которые  настолько  возвышались  над  двумя  людьми,  что  последние
казались лилипутами. Из расщелины между скалами струилась река.
     -- Ну и место! -- воскликнул Лал Тааск. -- Дальше мы не сможем идти.
     -- Это дорога в Эшер, -- сказал Том, указывая на скалы. --  Видишь, она
извивается по скале.
     -- Ну и тропинка! -- воскликнул Тааск. -- Здесь не пройдет даже  горный
козел.
     -- Все равно. Это дорога, по которой мы пойдем, -- сказал Том.
     -- Хозяин,  это безумие!  -- закричал Лал  Тааск.  --  Давайте повернем
назад. Все бриллианты мира не стоят такого риска. Мы упадем в реку и утонем.
     -- Заткнись! -- отрезал Том. -- Иди  за мной! Прижимаясь к  скале, двое
мужчин  стали медленно  подниматься. Под ними  струилась река. Один неверный
шаг  -- и  они погибли. Лал  Тааск не  осмеливался  взглянуть  вниз. Лицом к
скале, ища руками опоры, которой  там  не было,  дрожа так, что  его  колени
могли в любую минуту не выдержать и он мог сорваться вниз,  Лал Тааск шел за
своим хозяином, весь покрытый испариной.
     -- Мы никогда не доберемся туда, -- проговорил он, переводя дыхание.
     --  Заткнись! --  рявкнул  Том.  -- Если  я  упаду, можешь поворачивать
назад.
     -- О,  хозяин, я даже этого не могу сделать. Разве можно повернуться на
этой ужасной тропинке?
     --  Тогда  иди и прекрати  морочить мне  голову. Ты действуешь  мне  на
нервы.
     -- Подумать только,  такой  риск из-за бриллианта! Если бы он был  даже
величиной с дом и уже у  меня в руках,  я бы  отдал  его за то, чтобы быть в
Лахоре.
     -- Ты трус, Лал Тааск, -- сказал Том.
     -- Да, я трус, хозяин, но лучше быть живым трусом, чем мертвым идиотом.
     Два  часа  они  медленно продвигались по узкой тропинке, пока совсем не
выбились из  сил,  и даже Том стал  жалеть, что  решился отправиться  в этот
путь. Но вдруг они  увидели, что тропинка сворачивает к небольшому поросшему
лесом ущелью. Когда  они достигли его, то упали на  землю почти без чувств и
пролежали в изнеможении до самой темноты.
     Наконец они поднялись и  развели костер, так как стало прохладно. Целый
день  они провели без пищи, но  есть было нечего, и они могли наполнить свои
желудки лишь водой из реки. Они прижались к костру в поисках тепла.
     -- Хозяин, это  дурное место,  --  сказал Лал  Тааск, -- у  меня  такое
чувство, что за нами наблюдают.
     -- Ты дурак, -- проворчал Том.
     -- Аллах, хозяин, посмотрите! -- срывающимся голосом закричал Тааск. --
Что это? -- Он показывал куда-то в темноту среди  деревьев, и затем какой-то
голос заговорил на незнакомом языке, а Лал Тааск потерял сознание.
     XI
     СТРАШНЫЙ ТАНЕЦ
     Унго,  вождь  обезьян, охотился со своей стаей. Они  были взволнованы и
раздражены, потому что  приближалось время Дум-Дума, а они все еще не  нашли
никакой  жертвы  для ритуального танца. Вдруг вождь поднял голову  и понюхал
воздух. Он прорычал в ответ на известие, которое принес ему ветер. Остальные
обезьяны вопросительно посмотрели на него.
     -- Гомангани,  Тармангани,  --  сказал он. --  Они  идут! -- И он повел
своих подданных в кусты, где они спрятались рядом с тропинкой.
     Маленький  отряд  Грегори шел по тропе, оставленной отрядом Атан  Тома.
Тарзан охотился за дичью.
     -- У Тарзана, очевидно, затруднения  с охотой, --  сказал д'Арно.  -- Я
еще не слышал его победного клича.
     -- Он прекрасен, -- сказала Магра. -- Мы умерли бы с голоду, если бы не
он, даже имея охотника.
     -- Невозможно убить дичь, которой нет, -- проворчал Вольф.
     --  Тарзан никогда не возвращается с пустыми руками, -- сказала  Магра.
-- Кстати, у него нет ружья.
     --  Другие обезьяны тоже находят пищу, -- съязвил  Вольф,  -- но кто же
хочет быть обезьяной?
     Унго наблюдал за ними, когда люди  появились на тропе рядом с  ним. Его
глаза горели яростью, и вдруг  неожиданно,  без  предупреждения  он бросился
вперед.  Вся стая устремилась  за  ним. Небольшой отряд в ужасе остановился.
Д'Арно  выхватил пистолет и выстрелил. Одна из обезьян  с  визгом  упала, но
другие уже были среди  них, и он  не мог больше стрелять, не подвергая риску
своих людей.
     Вольф бросился  бежать. Лавак и Грегори были брошены на землю, и на них
сыпались удары. Несколько минут ничего нельзя было  понять в ужасной свалке.
Потом  никто не мог припомнить,  что произошло. Обезьяны  снова  скрылись  и
унесли с собой Магру.
     Магра вырывалась из рук Унго,  пока не выбилась из  сил,  но обладатель
мощной груди, к которой ее прижали,  не обращал  ни малейшего внимания на ее
протесты. Один раз, разозлившись, он так  толкнул ее, что она почти потеряла
сознание; и она прекратила сопротивляться, не надеясь скрыться. Она думала о
той  страшной  участи,  что  ждет  ее.  Огромное  создание так  походило  на
человека, что она содрогалась от мысли о том, что ее может ожидать.
     Унго, вождь обезьян, притащил девушку на  небольшую поляну, где большие
обезьяны с  незапамятных времен исполняли  ритуальные обряды. Здесь он грубо
бросил ее на  землю, и две самки уселись  рядом  с ней, следя, чтобы  она не
сбежала.
     Собравшись  снова вместе, члены маленького отряда в  ужасе от страшного
происшествия обсуждали, что лучше всего предпринять.
     --  Мы могли  бы последовать за ними, -- сказал д'Арно, -- но нам ни за
что не удастся догнать их, если мы и настигнем их, что мы можем сделать даже
с нашими ружьями?
     --  Но не  можем  же мы просто стоять здесь  и  ничего  не  делать,  --
закричала Эллен.
     -- Я придумал, -- сказал  д'Арно. --  Я возьму ружье Вольфа и  пойду за
ними. Может быть, мне удастся убить нескольких обезьян и напугать остальных;
когда вернется Тарзан, пошлите его за мной.
     -- А вот и Тарзан, -- сказала Эллен, когда  на тропинке появился Тарзан
с тушей животного, перекинутого через плечо.
     Тарзан нашел всех  в  полном смятении. Все были возбуждены  и  говорили
разом.
     -- Мы не заметили их, пока они не напали на нас, -- сказал Лавак.
     -- Они были ростом с гориллу, -- добавила Эллен.
     -- Это были гориллы, -- вставил свое слово Вольф.
     -- Нет, это не гориллы, -- возразил  д'Арно,  --  но  едва ли мы вообще
успели их достаточно хорошо рассмотреть.
     -- Самый большой из них унес с собой Магру, -- сказал Грегори.
     -- Они  похитили Магру?  -- Тарзан выглядел озабоченным.  --  Почему вы
сразу не сказали мне об этом? Куда они ушли?
     Д'Арно показал, в каком направлении скрылись обезьяны.
     --  Идите  по  этой тропинке,  пока не найдете  подходящего  места  для
лагеря, -- сказал Тарзан и скрылся из виду.
     Когда  на  небе  появилась луна  и осветила поляну,  на  которой лежала
Магра, старые самцы забили в  примитивные земляные барабаны, а самые крупные
из  обезьян стали  танцевать  вокруг Магры,  угрожая  ей тяжелыми дубинками.
Самцы прыгали и кружились вокруг испуганной  девушки. Магра  не  знала,  что
означает это поведение. Она только догадывалась, что должна умереть.
     Владыка  джунглей шел по тропе больших обезьян  сквозь черноту ночи так
же  уверенно,  как  и  в  дневное  время.  Он  знал,  что  должен  появиться
неожиданно, но придет ли он вовремя?
     Когда луна поднялась  высоко, звук земляных барабанов точно  указал ему
направление  его  поисков, арену  Дум-Дума,  поэтому Тарзан  мог прыгать  по
деревьям  и  передвигаться быстрее.  Барабаны рассказали ему  о  том,  какой
опасности подвергалась Магра, что она жива, так как барабаны замолчат только
после ее смерти, когда звери будут драться  за  ее тело и  разрывать  его на
части. Он знал об этом, потому  что прыгал  и танцевал  под луной на  многих
Дум-Думах, когда Шита-пантера или Ваппи-антилопа были жертвами.
     Луна  была  почти  в зените,  когда он приблизился к  арене. Когда луна
будет  в зените,  наступит  момент  убить жертву,  а  на  арене  в это время
косматые  самцы  танцевали  танец охоты.  Магра  лежала  в том же положении,
выбившись из сил,  потерявшая надежду на  спасение, приговоренная к  смерти,
знавшая, что ничто не может ее спасти.
     Горо-луна была уже почти на пороге решающего момента, когда Тармангани,
на  котором ничего не было, кроме набедренной повязки, спрыгнул с дерева  на
арену.  С  яростными криками самцы  обернулись  в сторону пришельца, который
осмелился вторгнуться в святая святых их религии. Вождь обезьян был впереди.
     -- Я Унго, -- сказал  он. -- Я убиваю! Тарзан тоже стал на четвереньки,
как и вожак, и пошел навстречу ему.
     -- Я Тарзан-обезьяна, -- сказал он на языке первого человека, на языке,
на котором он говорил первые двадцать лет своей жизни. -- Я Тарзан-обезьяна,
могучий охотник, могучий боец. Я убиваю!
     Магра поняла  только одно слово из речи человека-обезьяны --  "Тарзан".
Она открыла глаза и увидела вожака обезьян и Тарзана, кружащихся друг против
друга. Какой смелый, но безнадежный поступок совершил ради нее этот человек!
Он отдавал свою жизнь, но это было бесполезно. Какой шанс был у  него против
огромного зверя?!
     Вдруг Тарзан схватил обезьяну за запястье и затем, быстро повернувшись,
поднял  огромного  зверя над головой  и  бросил на  землю;  но Унго сразу же
вскочил  на  ноги.  На  этот раз  он подавит человека своим огромным ростом,
разотрет в порошок огромными лапищами.
     Магра  трепетала за Тарзана, и когда она увидела, что он встретил зверя
рычанием, подобным звериному, и собирался вступить с ним в единоборство, она
пришла  в ужас. Разве  мог этот рычащий  зверь  быть  спокойным,  услужливым
человеком, которого она любила? Она в ужасе наблюдала за ним.
     Быстр, как Ара-молния, проворен, как Шита-пантера, Тарзан, уворачиваясь
от огромных  лап зверя, вспрыгнул на  его  косматую спину и сдавил за горло.
Обезьяна завизжала от боли.
     -- Ка-года! -- закричал Тарзан. -- Сдавайся!
     ***
     Члены  экспедиции  Грегори  сидели  вокруг  костра,  слушая  отдаленную
барабанную дробь и с беспокойством ожидая дальнейших событий.
     --  Это  Дум-Дум  больших   обезьян,  --  объяснял  д'Арно.  --  Тарзан
рассказывал  мне  о них.  Когда луна в  зените, самцы  убивают  жертву. Это,
наверное,  старше  человека  маленький  религиозный  обряд, который  положил
начало всем религиозным обрядам.
     -- Тарзан когда-нибудь видел его? -- спросила Эллен.
     -- Его вырастили большие обезьяны, -- объяснил д'Арно, -- и он танцевал
танец смерти во многих Дум-Думах.
     -- Он помогал им убивать мужчин и  женщин  и разрывать их на части?  --
спросила Эллен.
     --  Нет, нет! -- вскричал д'Арно.  -- Обезьяны  редко приносят в жертву
человека. Они поступили так  только однажды, когда Тарзан  был с  ними. И он
спас этого  человека.  В  качестве  жертвы они предпочитают  своего злейшего
врага -- пантеру.
     -- Вы думаете, что барабаны бьют по Магре? -- спросил Лавак.
     -- Да, -- сказал д'Арно, -- боюсь, что это так.
     -- Лучше  бы я сам  пошел за ней, -- сказал Вольф. -- У этого парня нет
ружья.
     -- У него  нет ружья,  но он хоть  пошел  в  правильном направлении, --
сказал д'Арно. Вольф погрузился в задумчивое молчание.
     -- У  нас у всех была  возможность что-то  сделать, когда вожак схватил
ее, -- продолжал д'Арно. -- Но, честно говоря, я был слишком потрясен, чтобы
думать.
     -- Все произошло так быстро, -- сказал Грегори. -- Все уже закончилось,
когда до меня наконец дошло, что случилось.
     --  Послушайте!  --  воскликнул д'Арно.  --  Барабаны  смолкли.  --  Он
посмотрел  на  луну.  -- Луна в зените, --  сказал он.  --  Наверное, Тарзан
опоздал.
     --  Эти гориллы разорвут его  на части, -- сказал Вольф. -- Если бы это
не касалось Магры, я бы сказал, на здоровье.
     -- Замолчите! -- крикнул Грегори. -- Без Тарзана мы пропали.
     ***
     Пока они говорили, Тарзан  и Унго дрались на  арене, Магра наблюдала за
ними, испуганная и пораженная.  Она едва могла  поверить своим глазам, когда
увидела огромную беспомощную в руках человека обезьяну. Унго визжал от боли.
Постепенно  Тарзан сворачивал ему  шею. Наконец  он не мог больше  терпеть и
взмолился: "Ка-года!" -- что означает "я сдаюсь"; и Тарзан  отпустил  его, а
сам вскочил на ноги.
     -- Тарзан -- вождь! -- крикнул он, повернувшись к остальным обезьянам.
     Он стоял так в ожидании, но ни один из молодых самцов не подошел к нему
оспаривать  его право вожака. Они видели, что  он сделал  с Унго  и боялись.
Так, благодаря закону вековой давности, Тарзан стал вожаком стаи.
     Магра не поняла.  Она  все  еще была  в  ужасе.  Вскочив на  ноги,  она
бросилась к Тарзану, обхватила его руками и прижалась к нему.
     -- Я боюсь, -- сказала она. -- Теперь они убьют нас обоих.
     Тарзан покачал головой.
     --  Нет, --  сказал он. -- они не убьют нас. Они сделают все, что  я им
скажу. Отныне -- я их вожак.
     XII
     ОПАСНОЕ ПОПОЛНЕНИЕ
     На  рассвете следующего дня после ночи, полной ужасов, Атан  Том и  Лал
Тааск повернули назад.
     -- Я рад, хозяин, что вы решили вернуться, -- сказал Лал Тааск.
     -- Без носильщиков и  аскари это было бы безумием, -- проворчал Том. --
Мы возвратимся в Бонга и наймем людей, которые не боятся никакого табу.
     -- Если мы доберемся живыми до Бонга, -- сказал Лал Тааск.
     -- Трусы всегда думают о смерти, -- огрызнулся Том.
     -- Кто же  не  станет трусом после вчерашней  ночи в  этой  дьявольской
стране? -- спросил Тааск. -- Вы видели это, правда? Вы слышали этот голос?
     -- Да, -- сказал Том.
     -- Что это было?
     -- Я не знаю.
     --  Это был злой дух,  -- сказал Тааск. --  Он  дышал  могилой. Люди не
могут противостоять силам потустороннего мира.
     -- Чепуха! --  возразил Том. -- Это имеет какое-то разумное объяснение,
которого мы не знаем.
     -- Мы не знаем, и я не стремлюсь узнать. Я никогда не  возвращусь сюда,
если аллах сохранит мне жизнь.
     -- Тогда ты не получишь своей доли бриллианта, -- предупредил Атан Том.
     -- С меня будет достаточно собственной жизни, -- ответил Лал Тааск.
     Мужчинам удалось  благополучно пройти  тропинку, и они  уже  находились
около  ее  начала.  Лал  Тааск  вздохнул  с облегчением,  и  его  настроение
улучшилось,  но Атан Том был угрюм и раздражителен. Он лелеял такие надежды,
что необходимость  вернуться, когда цель была уже почти достигнута, повергла
его в уныние. С опущенной головой он продвигался по  неровной узкой тропинке
в сторону своего бывшего лагеря на опушке леса.
     Когда они проходили одно из  сотни ущелий, дорогу  им преградили  около
дюжины белых  воинов, которые спрыгнули  откуда-то сверху. Это были стройные
мужчины, одетые в короткие туники, украшенные белыми перьями и расшитые так,
что были похожи на убор какой-то птицы. Они были вооружены копьями и ножами,
которые висели в ножнах у них на бедрах.
     Их старший приблизился к Тому и обратился на незнакомом языке, но когда
он обнаружил,  что никто из них не понимает друг  друга, он отдал приказание
своим  людям, которые  повели  Тома  и  Тааска вниз  по ущелью  к  реке, где
находилась посудина,  сравнить  которую можно было  лишь с  лодками, которые
плавали по Нилу  во времена фараонов. Это была открытая галера с двенадцатью
рабами, закованными в цепи.
     Под угрозой копий, упиравшихся им в спины, Том и Тааск были посажены на
галеру,  и  когда  последний  из воинов  вступил  на борт, лодка  отплыла  и
направилась вверх по  течению.  Атан Том разразился смехом,  и Лал  Тааск  с
удивлением посмотрел на него, воины тоже были удивлены.
     -- Почему вы смеетесь, хозяин? -- со страхом спросил Лал Тааск.
     -- Я смеюсь, -- крикнул  Том, -- потому что в конце концов мы достигнем
запретного города.
     ***
     Когда  Эллен  рано утром  вышла из  своей палатки, она  увидела д'Арно,
сидящего около золы догорающего костра; она присоединилась к нему.
     -- Пещерная обязанность? -- спросила она. Он кивнул.
     -- Да, -- сказал он. -- Я занимался этим и думал.
     -- О чем, например? -- спросила она.
     -- Например, о вас, и о том, что нам делать, -- ответил он.
     -- Я разговаривала вчера с отцом  перед  сном, -- сказала она, --  и он
решил  вернуться в Бонга, организовать отряд. Он не решается продолжать путь
без Тарзана.
     --  Он  умный  человек,  --  сказал  д'Арно.  --  Ваша   жизнь  слишком
драгоценна, чтобы рисковать  ею дальше. -- Он замолчал в смущении.  -- Вы не
знаете, как дорога мне ваша жизнь. Я  знаю, что сейчас  не время говорить  о
любви, но вы должно быть уже заметили...
     -- И ты, Брут! -- воскликнула девушка.
     -- Что вы имеете в виду? -- спросил он.
     -- Лейтенант  Лавак  тоже  думает, что  он влюблен в меня. Разве  вы не
понимаете, Поль, это потому, что я  практически единственная женщина в вашем
окружении, бедная Магра была без ума от Тарзана.
     -- В  отношении меня это неверно, --  сказал  он. -- Я не верю, что это
объяснение верно и в отношении Лавака. Он хороший парень. Я не могу порицать
его за то, что он полюбил вас. Нет, Эллен,  я уверен в  себе.  Видите, я уже
начинаю  терять  аппетит и  приобретаю  привычку  мечтать  при  луне.  -- Он
рассмеялся. -- Это явные симптомы. Скоро я начну писать стихи.
     -- Вы  очень милый, -- сказала она, -- я рада,  что у вас есть  чувство
юмора. Боюсь, что у бедного лейтенанта его нет, но, может быть, это от того,
что у него нет вашего богатого опыта.
     -- В этом мире должно существовать Общество защиты влюбленных.
     -- Чудак. Подождите, пока мы не вернемся туда, где будет много девушек,
тогда, --  она остановилась,  внезапно обернувшись.  Ее лицо  побледнело.  В
глазах стоял ужас.
     -- Эллен! Что случилось? -- спросил он.
     --  О,  Поль, обезьяны вернулись!  Д'Арно  обернулся и увидел  огромных
животных, карабкавшихся по деревьям; он позвал Лавака и Грегори.
     -- Боже! -- закричал он минутой позже. -- Тарзан и Магра с ними!
     -- Они пленники! -- воскликнула Эллен.
     -- Нет, -- сказал д'Арно.  -- Тарзан ведет обезьян! Был ли когда-нибудь
подобный человек?!
     --  Мне просто  дурно  от чувства облегчения, --  сказала Эллен,  --  я
никогда не ожидала увидеть их вновь.  Я думала, их уже нет в живых, особенно
Магры. Это похоже на привидение.  Да ведь  мы  даже знали, когда ее не стало
прошлой ночью -- когда замолчали барабаны.
     Тарзана и Магру бурно приветствовали, и Магра рассказала историю своего
приключения и освобождения.
     --  Я знаю,  это  кажется  невероятным, -- прибавила  она, -- но вот мы
здесь, и обезьяны тоже. Если вы не верите мне, спросите их.
     --  Чего  они  здесь  околачиваются?  --  спросил  Вольф.  -- Нужно  их
проучить. Они должны получить по заслугам за то, что украли Магру.
     --   Они  мой  народ,  --  сказал  Тарзан,  --  они   подчиняются  моим
приказаниям. Вы не причините им вреда.
     -- Может быть,  они и ваши, -- огрызнулся  Вольф, -- но вы не мой, я не
мартышка.
     -- Они пойдут с нами, -- сказал Тарзан Грегори. -- Если вы не будете их
трогать,  они вас тоже не тронут;  и они могут быть нам полезны. Видите, эта
разновидность человекообразных обезьян очень  высокоразвита. У них есть,  во
всяком случае,  зачатки  коллективизма, недостаток этого качества у животных
более низших  позволил человеку одержать верх над ними, когда они могли бы с
легкостью его уничтожить. Они свирепы в драке, если их вызвать на нее; и что
самое главное, они будут мне подчиняться.  Они  будут нам защитой от людей и
от зверей. Я сейчас отошлю их охотиться, но когда я позову, они придут.
     -- Он говорит  с ними! --  воскликнула  Эллен, когда Тарзан обратился к
Унго.
     --  Да, конечно, --  сказал д'Арно.  -- Их язык был первым,  который он
понимал.
     -- Видели бы вы, как он  дрался с огромным самцом, -- сказала Магра, --
я почти боялась его потом.
     Этой ночью, после того, как они раскинули лагерь, Лавак подошел к Эллен
и сел рядом с ней.
     -- Сейчас полнолуние, -- сказал он.
     -- Да,  --  ответила  она. --  Я  уже это заметила.  Я никогда не смогу
теперь смотреть на луну в зените и не вспоминать этот ужасный барабанный бой
и не думать о том, что пришлось пережить Магре.
     -- Я напомню вам  о более приятных вещах -- о любви. Полнолуние  -- это
время для влюбленных.
     -- Для лунатиков тоже, -- предположила она.
     -- Как бы я хотел, чтобы вы  меня полюбили, -- сказал он. --  Почему вы
не любите меня? Из-за д'Арно? Осторожнее с ним. Он известен своими победами.
     Девушке  было  неприятно слышать это. Как не  походило  это  на то, что
говорил д'Арно о своем сопернике.
     --  Пожалуйста,  не говорите об этом больше,  --  сказала она. -- Я  не
люблю  вас, и все.  -- Затем она встала и  ушла,  присоединившись к  д'Арно,
сидящему возле костра. Лавак остался на месте, задумчивый и раздраженный.
     Лавак  не был  единственным членом  экспедиции,  у  которого полнолуние
задело  душевные  струны.  Оно  и  Вольфу  послужило сигналом для очередного
объяснения. Самоуверенный эгоист, он не сомневался  в  том,  что  преодолеет
сопротивление Магры  и она сама бросится ему на шею. Но его слова и действия
отнюдь не отличались учтивостью. То же было и этим вечером.
     --  Что ты  находишь в этом  тупом обезьянщике? -- начал он разговор  с
Магрой. --  Ведь у него ничего нет, кроме набедренной  повязки.  Посмотри на
меня!  У меня две тысячи  фунтов и половина  доли в самом большом бриллианте
мира!
     -- Я смотрю на тебя,  -- ответила Магра, -- может быть, это и есть одна
из причин,  почему  я  не люблю тебя.  Ты  знаешь,  Вольф, существует  много
различных  слов, чтобы описать  такого  человека,  как ты, но я  не  знаю ни
одного настолько плохого, чтобы оно могло подходить тебе. Я не согласна была
бы на твое предложение, даже если бы у тебя были и Отец, и Мать бриллиантов,
но все равно для меня ты бы остался самым последним человеком на земле. Даже
и не пытайся снова  со  мной  заговаривать об этом,  или  я донесу  на  тебя
"обезьянщику",  и, может быть,  он  разделит  тебя  на две  части и  забудет
сложить обратно. Ты знаешь, как он не любит тебя.
     -- Думаешь, ты слишком хороша для меня? --  проворчал Вольф. -- Хорошо,
я тебе покажу. Я еще доберусь до тебя и до твоего грязного обезьянщика тоже.
     -- Только бы мне  не видеть, как  ты это  будешь делать, --  засмеялась
Магра.
     -- Я не боюсь его, -- хвастался Вольф.
     -- Ты даже не осмелишься всадить ему нож в  спину. Ты знаешь, я видела,
как  ты убегал,  когда  обезьяны  схватили  меня.  Нет,  Вольф, тебе меня не
запугать.
     XIII
     ЗАПРЕТНЫЙ ГОРОД
     Когда галера, в которой находились под стражей  Том  и Лал Тааск, плыла
по реке, они услышали, как один из воинов обратился к черному рабу  на языке
суахили.
     -- Почему вы  захватили  нас  в плен? -- улучив  момент, Том спросил на
суахили воина, -- и что вы собираетесь делать с нами?
     -- Я  захватил  вас  в  плен, потому  что вы  слишком близко подошли  к
запретному городу, -- ответил воин. -- Никто еще не приближался к запретному
городу и не  возвращался назад. Я веду вас сейчас туда. Ваша судьба в  руках
королевы Атки, но  вы можете  быть  уверены в  том, что  никогда не покинете
Эшера.
     Впереди галеры Том увидел мощную  стену Тиен-Бака, поднимающуюся высоко
в голубое африканское небо, а из огромной черной дыры  в стене текла река. В
этот естественный туннель плыла галера.  На корме  зажгли сигнальный фонарь,
вокруг  было темно;  наконец  появился  свет, и  галера  очутилась  в озере,
находившемся в кратере Тиен-Бака.
     Впереди  и  слева  Том  увидел строения небольшого  деревянного города.
Справа  и слева  за озером раскинулась равнина, местами покрытая лесом;  а в
отдалении в другом конце озера виднелся какой-то город.
     -- Где Эшер? -- спросил Том у воина.
     Тот показал по направлению ближайшего города слева.
     -- Вот Эшер,  -- сказал он, -- смотрите на него внимательно.  Если Атка
приговорит вас к галерам, вы никогда больше не увидите его снаружи.
     -- А другой город? -- спросил Том. -- Что это за город?
     -- Это Тобос, -- ответил воин. -- Если случится так, что вас приговорят
к военным галерам, вы его еще увидите, когда мы пойдем туда воевать.
     Когда  галера  подошла к Эшеру, Атан Том  повернулся к  Лал Тааску. Том
смотрел на город, а Лал Тааск вглядывался в глубину озера.
     --  Посмотри!  --  воскликнул  он,  --  моя  мечта  осуществилась!  Вот
запретный  город,  где-то здесь находится Отец  бриллиантов. Я приближаюсь к
нему. Это судьба! Я знаю, что буду обладать им.
     Лал Тааск покачал головой.
     -- У этих воинов острые копья, -- сказал он. -- В Эшере, наверное, тоже
есть много воинов. Не думаю, чтобы они позволили  вам взять Отца бриллиантов
с собой. Я  слышал  даже,  что  нас самих  отсюда не выпустят. Оставьте ваши
мечты. Лучше  посмотрите сюда  в  глубь озера. Вода такая чистая,  что можно
видеть  дно. Я видел много рыбы  и  какие-то  странные  создания, которых  я
никогда  не  видел.  Это гораздо  интереснее,  чем  город,  и это может быть
единственный раз,  когда  мы сможем на это посмотреть. Клянусь бородой, Атан
Том! Посмотрите! Это чудо, в самом деле чудо, хозяин!
     Том  посмотрел  в воду: и с его губ  сорвалось восклицание  восторга  и
удивления.  На дне озера он увидел  прекрасный  замок. Он увидел свет в  его
окнах, и пока  он смотрел на  него, то заметил, как  из замка вышла какая-то
странная фигура и стала расхаживать по дну. Куда направлялось  это существо,
он  не  смог узнать,  потому что галера быстро миновала  и замок, и странное
существо; вскоре они прибыли на место.
     -- Выходите! -- скомандовал воин. И Том, и Тааск вышли на пристань. Они
вошли в  город через узкие ворота  и по  узкой  извилистой  улице подошли  к
большому зданию в центре города.
     Перед  воротами  стояли  вооруженные  воины,  которые  после   краткого
разговора  пропустили воинов и их пленников; их провели в здание к какому-то
должностному  лицу,   которое,  выслушав   донесение  воинов,  обратилось  к
пленникам на суахили. Он выслушал объяснения Тома и пожал плечами.
     -- Может быть, вы говорите правду, а может быть, и нет, -- изрек он. --
Скорее  всего вы лжете, но это не имеет никакого значения. Эшер -- запретный
город. Ни  один посторонний,  который вошел в  него, не возвращается. Судьба
его -- будет ли он убит немедленно, или будет жить и  выполнять какую-нибудь
полезную  работу  -- полностью  зависит от  решения  королевы. О  вас  будет
доложено, ваша судьба решится, когда ей будет угодно.
     --  Если бы  мне разрешили  аудиенцию,  -- сказал Том, -- я уверен, что
смог бы убедить ее в честности моих намерений  и в том, что я даже могу быть
кое в чем полезен ей. У меня есть сведения, важные для нее и для Эшера.
     -- Можете сказать мне, -- произнес придворный, -- я передам ей.
     -- Я скажу все только самой королеве, -- ответил Атан Том.
     -- Королева Эшера не имеет обыкновения давать аудиенции заключенным, --
ответил с  высокомерием  придворный. -- Можете передать  ваши  сведения мне,
если они у вас действительно есть.
     Атан Том пожал плечами.
     -- Да, у  меня есть, что сообщить, -- сказал  он,  -- но никому,  кроме
королевы,  я   ничего   не   скажу.  Если   с  Эшером  случится  беда,   вся
ответственность падет на вас. Не говорите потом, что я вас не предупредил.
     -- Довольно  этой наглости! -- воскликнул придворный. --  Уведите их  и
заприте, и не перекармливайте.
     --  Хозяин, вы  не  должны настраивать его против нас,  --  сказал  Лал
Тааск, когда они лежали  на холодном каменном полу  камеры.  Если у вас есть
сведения для королевы, аллах знает, что это может быть, почему вы не сказали
этому человеку? Он передал бы королеве.
     --  Ты  хороший  слуга,  Лал Тааск,  --  ответил  Том.  -- Ты прекрасно
владеешь ножом. Эти качества заслуживают высокой похвалы, но тебе не хватает
воображения.  Совершенно  очевидно, что аллах почувствовал, что этих качеств
тебе вполне достаточно, и поэтому не наделил тебя умом.
     -- Мой хозяин мудр, -- ответил Лал Тааск. -- Я  буду молиться, чтобы он
придумал, как нам выйти из темницы.
     --  Именно  это  я и  пытаюсь сделать.  Неужели  ты  не  понимаешь, что
совершенно бесполезно  взывать к подчиненным. Королеве  здесь подчинено все.
Если мы сможем побеседовать с ней лично,  наше дело  предстанет  сразу перед
высшим трибуналом, и я сам смогу защитить нас лучше, чем это сделает кто-то,
кто совсем не заинтересован в нас.
     -- Снова я преклоняюсь  перед  вашим умом, хозяин, -- сказал Лал Тааск,
--  но я  все  еще в  недоумении, какую  важную информацию припасли  вы  для
королевы Эшера?
     --  Лал Тааск, ты безнадежен, -- вздохнул Том. -- Информация, которую я
собираюсь  передать  королеве, должна быть так же очевидна для тебя, как эта
муха на твоем носу.
     Дни уходили один  за другим, а Том и Лак  Тааск все еще лежали на сыром
полу,  получая  мизерное количество пищи. Все мольбы  Атан Тома о свидании с
королевой игнорировались воинами, которые приносили им пищу.
     -- Они заморят нас голодом, -- стонал Лал Тааск.
     --  Наоборот, --  заметил  Атан Том,  -- они, оказывается,  удивительно
хорошо разбираются в калорийных качествах  пищи. Они знают, какое количество
не даст нам умереть  с голоду. Посмотри на мою  талию,  Лал Тааск!  Я всегда
мечтал  о диете,  чтобы  похудеть.  Добрые  эшерианцы  предоставили мне  эту
возможность.
     -- Может быть,  для вас  это и хорошо, хозяин, но для  меня, у которого
никогда не было ни унции лишнего веса, это пахнет трагедией.
     -- Вот, -- воскликнул Атан Том, когда  по коридору  раздались  шаги, --
это идут сюда.
     Дверь  камеры  открылась,  и вошли  три воина. Один  из них снял  цепи,
которые сковывали арестованных.
     -- Что теперь? -- спросил Атан Том.
     -- Королева послала за вами, -- ответил воин.  Их повели через дворец в
большую комнату,  в  дальнем конце которой на троне сидела женщина.  Слуги с
опахалами  стояли с двух  сторон,  несколько  слуг стояли  у трона,  готовые
исполнить любой ее приказ.
     Когда Тома и Тааска подвели к трону, они  увидели красивую женщину  лет
тридцати. Ее прическа  была сделана так, что волосы торчали в разные стороны
на  девять или  десять  дюймов,  и  в них  были  вплетены  белые перья.  Она
выглядела  заносчивой   и  высокомерной.   Пока  она  холодно  рассматривала
пленников,  Атан Том  прочел  в  линиях ее рта  жестокость  и  скрытые искры
яростного гнева в блеске  ее глаз. Перед  ним была  женщина,  которую стоило
бояться,  женщина,  не щадящая человеческих жизней,  тигрица  в человеческом
облике. Первый  раз  в  жизни  Атан  Том  потерял душевное равновесие  перед
женщиной.
     -- Зачем вы пришли в Эшер? -- спросила она.
     -- Случайно, ваше величество, мы заблудились. Когда мы увидели преграду
на своем пути,  мы повернули назад. Мы покидали вашу территорию, когда воины
взяли нас в плен.
     --  Вы  сказали,  что  у  вас есть для меня  важные сведения. Какие это
сведения? Если вы ворвались ко мне и напрасно забрали мое время, я не пощажу
вас за это.
     --  У  меня  есть  могущественные  враги,  -- сказал  Атан  Том.  --  Я
заблудился, когда пытался убежать  от  них. Они  направляются в Эшер,  чтобы
выкрасть Отца бриллиантов, который, как они думают, хранится у вас. Я только
хочу оказать вам помощь и придумать для них хорошую ловушку.
     -- Их много, они вооружены? -- спросила Атка.
     -- Этого я не знаю, -- ответил Том, -- но я предполагаю, что это так. У
них неограниченные возможности.
     Королева Атка обратилась к одному из своих приближенных.
     -- Если этот человек сказал правду, мы не причиним ему вреда. Акамен, я
отдаю пленников  в  твои руки.  Предоставь  им свободу в разумных  пределах.
Уведи их. -- Затем она обратилась к другому приближенному.
     -- Следи за тем, чтобы за подступами к Эшеру наблюдали.
     Приближенный Акамен проводил  Атан Тома и Лал Тааска в прекрасные покои
в дальнем конце дворца.
     -- Вы можете ходить,  куда захотите  внутри дворца,  кроме королевского
крыла. Вниз спускаться тоже не имеете права. Там  хранятся секреты  Эшера, и
там смерть для пришельцев.
     -- Королева была  очень великодушна,  --  сказал  Том, -- мы  ничего не
сделаем  такого, что  может  обмануть  ее доверие. Эшер  -- очень интересный
город. Я только очень сожалею, что мы не можем выходить в город или к озеру.
     --  Это  будет небезопасно,  --  сказал Акамен. -- Вас может  захватить
галера из Тобоса. Они обойдутся с вами не так милостиво, как Атка.
     -- Мне хотелось  бы снова посмотреть на это прекрасное  строение на дне
озера, -- сказал Том. -- Вот почему я хотел выйти к озеру, и что за странное
существо вышло из него?
     -- Любопытство часто оказывается роковым, -- сказал Акамен.
     XIV
     ТЕТАН
     По следам экспедиции  Атан Тома  идти было нетрудно,  и группа  Грегори
быстро продвигалась вперед, не встречая на  пути почти  никаких препятствий.
Общее  недоверие  к Вольфу,  сомнения  в  отношении Магры,  угрюмая ревность
Лавака  прибавляли волнений  и  взвинчивали нервы членов  маленького отряда.
Трудности,  которые  они  преодолели,   тоже  отразились   на  их   душевном
равновесии. Таким образом, это была вовсе не веселая компания. Только Тарзан
оставался спокойным и уравновешенным.
     Был  полдень,  когда  они расположились отдохнуть.  Тарзан  вдруг  весь
обратился во внимание.
     -- Приближаются туземцы, -- сказал он. -- Их много, и они совсем рядом.
Ветер только что изменил направление, и я уловил их запах.
     -- Вот  и  они, -- сказал Грегори.  -- Да  это  же еще один отряд.  Вот
носильщики с поклажей, но я не вижу белых людей.
     -- Это  ваши носильщики, бвана, -- сказал Огаби. -- Это  люди,  которые
должны были встретить вас в Бонга.
     --  Тогда это, должно быть, те, которых украл Том, -- сказал д'Арно, --
но я не вижу Тома.
     -- Еще одна тайна черной Африки, -- предположила Эллен.
     Мбули, который вел своих людей назад в Бонга, остановился  в удивлении,
когда  увидел небольшую  группу  белых,  затем, видя, что его  люди  намного
превосходят  их  числом,  вышел вперед, немного  раскачиваясь из  стороны  в
сторону.
     -- Кто вы? -- спросил Тарзан.
     -- Я Мбули, -- ответил вожак.
     -- Где бвана? Вы бросили их?
     -- Кто вы такие,  белые люди, осмеливающиеся задавать вопросы Мбули? --
спросил туземец заносчиво. Преимущество в числе придавало ему смелость.
     -- Я Тарзан, -- ответил человек-обезьяна.
     Мбули сразу сник. Вся его заносчивость сразу слетела.
     --  Прости, бвана, -- умолял он, -- я  не знал,  что  это ты, я никогда
раньше не видел тебя.
     -- Ты знаешь закон, -- сказал Тарзан. -- Те, кто бросает бвану, жестоко
наказываются.
     -- Но мои люди не захотели идти  дальше, -- объяснил Мбули. -- Когда мы
дошли  до Тиен-Бака, они отказались идти дальше. Они  испугались, потому что
Тиен-Бака -- табу!
     -- Вы забрали все их снаряжение, -- продолжал  Тарзан, осматривая  груз
носильщиков, который они сбросили на землю. -- Даже всю пишу унесли с собой.
     --  Да, бвана, но им  не нужна пища, они должны были умереть. Тиен-Бака
-- табу. Бвана Том нас к тому же еще и обманул. Мы согласились служить бване
Грегори, но он сказал нам, что бвана Грегори хочет, чтобы мы пошли с ним.
     -- Несмотря  ни на что,  вы  были неправы, оставив  его. Чтобы искупить
свою  вину, вы должны следовать с нами до Тиен-Бака, нам нужны носильщики  и
аскари.
     -- Но мои люди боятся, -- пытался возразить Мбули.
     --  Туда,  куда  идет  Тарзан, могут  идти  и  ваши  люди,  --  ответил
человек-обезьяна. -- Я не заставлю их зря рисковать.
     -- Но, бвана...
     -- Но, ничего, -- огрызнулся Тарзан, затем он повернулся к носильщикам.
-- Собирайтесь, вы возвращаетесь к Тиен-Бака.
     Носильщики роптали, но подняли свою поклажу и повернули назад по тропе,
которую  только  что прошли, потому  что  воля  белого человека --  закон, и
потому что это был легендарный Тарзан, получеловек-полудьявол.
     Три дня шли они  по тропе к  Эшеру, и  к  вечеру седьмого дня отряд уже
расположился  на отдых на берегу тихой реки. Земля впереди была каменистой и
голой. Над  дальними холмами  возвышался потухший  вулкан, черная  запретная
масса.
     --  Итак, вот  он Тиен-Бака, -- сказал  д'Арно. -- Это, в конце концов,
просто старый вулкан.
     -- Однако наши носильщики боятся, -- сказал Тарзан. -- Нужно следить за
ними ночью. Они снова убегут. Я хочу пройти посмотреть, что там впереди.
     -- Будь осторожен,  -- предупредил  д'Арно. --  У  этого  места  плохая
репутация.
     -- Я всегда осторожен, -- ответил Тарзан. Тарзан пошел по  узкой тропе,
которая шла вдоль реки, по той самой  тропе,  которую  прошли Атан Том и Лал
Тааск. По своему обыкновению он шел  бесшумно,  но был настороже.  Он  видел
следы странных животных и понимал, что очутился в краю, где он мог встретить
незнакомую ему опасность. На маленьком клочке земли среди валунов и остатков
лавы  он  увидел  отпечаток  огромной  лапы  и  почувствовал  запах, который
говорил,  что обладатель этой лапы был здесь  недавно.  По размеру  следа он
понял, что существо было  огромным, и когда он услышал  перед собой страшное
шипение и рев, он  уже знал, что зверь был рядом. Увеличивая скорость, но не
забывая об осторожности, он продвигался по направлению к источнику звука, и,
подойдя к краю возвышенности, взглянул вниз и увидел белого воина в странном
одеянии,  подобного которому он никогда  не видел. Может быть, он  был  и не
прав,   но   он   видел  перед  собой  уменьшенного   страшного   динозавра,
могущественного  царя зверей, который  жил  миллионы  лет тому назад.  Может
быть,  тот,  которого  он  видел,  был крошкой по сравнению с его гигантским
предком, но все же это было огромное существо, ростом с буйвола.
     Тарзан увидел в воине  противника, а может быть, источник  информации о
стране. Если  динозавр  убьет его, он будет бесполезен для Тарзана. Действуя
так же быстро, как мыслил, Тарзан  спрыгнул с  утеса как  раз  в тот момент,
когда зверь бросился на  воина. Только человек, не знающий страха, мог пойти
на такой риск.
     Воин от удивления застыл на месте, когда увидел почти голого бронзового
гиганта,  спрыгнувшего  прямо сверху  на спину чудовища. Он  увидел, как нож
незнакомца безуспешно пытался  вонзиться в  бронированную  спину.  Он мог бы
скрыться, но не сделал  этого,  и когда  Тарзан нашел уязвимое  место в  шее
динозавра и вонзил в него свой нож, бросился к нему на помощь.
     Огромное  смертельно  раненное  животное  шипело  и  бросалось  во  все
стороны,  пытаясь освободиться от человека у себя на спине,  но, несмотря на
ранение,  животное еще не сдалось. Когда нож Тарзана  поразил артерию зверя,
копье  воина  вонзилось в сердце,  и  с  последней конвульсией  оно замертво
свалилось на землю. Тогда оба мужчины посмотрели друг на друга.
     Ни  один из них  не знал ни характера, ни намерений другого, и  оба они
были настороже,  когда  пытались найти общий язык. Наконец, воин нашел язык,
на котором оба могли говорить, язык, которому  его  народ научился у негров,
своих рабов, язык суахили.
     -- Я Тетан из Тобоса, --  сказал он. -- Я обязан  тебе своей жизнью, но
почему ты пришел мне на помощь? Мы будем друзьями или врагами?
     -- Я Тарзан, -- сказал человек-обезьяна. -- Давай будем друзьями.
     --  Будем друзьями, -- согласился  Тетан. --  Скажи  мне,  чем  я смогу
отплатить тебе?
     -- Я хочу попасть в Эшер, -- ответил Тарзан. Воин покачал головой.
     -- Ты попросил меня о том, чего я  не могу для тебя сделать,  -- сказал
он. -- Эшерианцы -- наши враги. Если я приведу тебя  туда, нас обоих посадят
в темницу. Возможно, лучше я уговорю своего короля принять тебя  в Тобосе, а
затем  предпринять поход на Эшер. В случае победы ты вступишь в город вместе
с нами. Но зачем тебе нужно в Эшер?
     --  Я  не один, -- сказал Тарзан, -- со  мной  отец и  сестра человека,
который, как  мы  думаем,  находится  в  плену  в  Эшере.  Мы  здесь,  чтобы
освободить его.
     -- Может  быть, наш король  позволит вам всем быть в Тобосе,  -- сказал
Тетан с сомнением. --  Правда, такого еще  не бывало,  но  ты спас жизнь его
племянника, к тому же вы враги Эшера. По крайней мере, можно его попросить.
     -- Как я узнаю его ответ? -- спросил Тарзан.
     -- Я  сообщу тебе, но мне  нужно еще кое-что сделать, -- ответил Тетан.
-- Я  здесь по поручению короля. Я иду по  единственной пешеходной тропе  из
Тиен-Бака, известной только моим людям. Сегодня я буду ночевать в  пещере, о
которой знаю  только я,  а  завтра  я буду уже в  Тобосе. Через  три  дня  я
вернусь, если Херат разрешит вам войти в Тобос. Если я не вернусь, вы будете
знать,  что он  отказал.  Подождите  не  более одного дня, затем  оставляйте
страну как можно быстрее. Оставаться в окрестностях Тиен-Бака слишком опасно
для пришельцев. Им всем грозит смерть.
     -- Пойдем в  наш лагерь,  -- сказал Тарзан, --  и проведи ночь  там. Мы
обсудим все с моими спутниками. Тетан колебался.
     -- Они чужестранцы, -- сказал он, -- а все чужестранцы -- враги.
     --  Только не мои друзья, -- заверил его Тарзан. -- Даю слово, что ни у
кого из  них  нет никакого желания причинить тебе вред. В  мире, из которого
они  пришли,  чужестранцев не считают  врагами,  пока  они  не проявят  себя
враждебно.
     -- Какой  удивительный  этот мир, --  заметил  Тетан.  -- Но я согласен
принять твое предложение.
     И они направились к лагерю Грегори. В это время  отряд воинов высадился
с галеры на  берег реки.  Эти воины были посланы  королевой Аткой для  того,
чтобы  захватить в плен членов экспедиции Грегори,  о которой ее предупредил
Атан   Том  в  надежде  завоевать  расположение  королевы  и  избавиться  от
нежелательных соперников.  Хитрый индус старался повлиять на королеву, чтобы
она  предоставила  ему  возможность свободно  передвигаться  по Эшеру, и тем
самым  дать  ему  время  для  составления  плана действий. Несмотря  на свое
безнадежное положение, Атан Том не оставил идеи овладеть Отцом бриллиантов.
     Члены  экспедиции  Грегори  с  удивлением  увидели, что Тарзан  вошел в
лагерь с каким-то незнакомцем в довольно странном одеянии.
     Тетан  носил черные перья, символ Тобоса, и на груди и спине его туники
был вышит силуэт буйвола.  Их  дружелюбная встреча  заставила его  забыть  о
скованности,  и  хотя   суахили   Грегори,  Эллен  и  Лавака  был  далек  от
совершенства,  разговор велся  очень  оживленно.  Он  многое рассказал им  о
Тиен-Бака, Тобосе и Эшере. Но когда затрагивался вопрос об Отце бриллиантов,
он становился немногословным,  из вежливости они не стали настаивать на этой
теме.  Его  сдержанность только  подогревала  их  любопытство,  так  как они
почувствовали, что здесь кроется какая-то тайна.
     Поздно  ночью тишина  спящего  леса  была нарушена какими-то  голосами,
обладатели  которых оставались скрытыми мраком ночи. В одно мгновение лагерь
пришел в смятение, и напуганные  туземцы  предались панике. Многие бросились
прямо в лес.  Вдруг  в воздухе  появились светящиеся  головы, а  неизвестный
голос  прокричал: --  Возвращайтесь!  Возвращайтесь! В  запретном Эшере  вас
ожидает смерть!
     -- Эшерианцы! -- закричал Тетан.
     Тарзан,  желая  разгадать загадку голов, прыгнул  в воздух  за одной из
них.  Д'Арно  пытался  собрать аскари,  но  они были так же  напуганы, как и
носильщики,  большинство которых  упало  от  страха  на землю,  а  остальные
закрыли глаза и заткнули уши.
     В  разгар  этого смятения в  лагерь ворвался  десяток  эшерских воинов.
Белые встретили их пистолетными выстрелами. Вольф выстрелил и промахнулся, и
вдруг воины исчезли так же внезапно, как и появились. Вдруг раздался женский
крик.
     В погоне за головой  Тарзан схватил  живого человека, как он  и ожидал.
Тот стал  сопротивляться,  но ему нечего было и думать тягаться с  Тарзаном,
который быстро обезоружил его и притащил в лагерь.
     -- Посмотрите, -- сказал Тарзан туземцам,  указывая на светящуюся маску
пленника.  --  Это всего лишь трюк, не бойтесь больше. Он такой  же человек,
как вы и я. -- Затем он обратился к пленнику:
     -- Ты можешь идти, -- сказал он. -- Скажи своим людям, что мы пришли не
как враги, и что, если они пришлют нам Брайена Грегори, мы уйдем.
     --  Я  скажу им, --  ответил  воин, но когда он был уже на значительном
расстоянии  от лагеря, крикнул:  -- Вы никогда  не увидите Брайена  Грегори,
потому что чужестранцы, которые попадают в Эшер, никогда не возвращаются.
     --  Слава  Богу,  это кончилось,  -- вздохнул  Грегори. --  Я не  очень
полагаюсь на то, что сказал этот парень. Он просто пытался напугать нас. Для
этого  предназначались и голоса, и  головы. Я подумал даже, что  мы попали в
беду.
     -- Кто кричал? -- спросил Тарзан.
     -- Похоже, что одна из наших  девушек, --  сказал Лавак,  -- но,  может
быть, это был носильщик. Они насмерть перепуганы.
     В это время им навстречу выбежала Магра:
     -- Эллен исчезла, -- кричала она. -- Это они ее забрали.
     Воины Эшера тащили Эллен в  галеру, которая находилась  на озере совсем
недалеко от лагеря. Во время суматохи в лагере один из воинов схватил Эллен,
и все они скрылись по направлению к реке. Ладонь,  прижатая ко  рту девушки,
заставила ее замолчать, и все попытки вырваться из рук похитителя были также
безуспешны.
     -- Пойдемте! -- крикнул Тарзан. -- Их галера должна быть рядом на реке.
Может быть, мы сможем догнать их до того, как они достигнут ее.
     И  он  выбежал из лагеря. За ним бросились все остальные. Но когда  они
достигли реки, то увидели, что галеру догнать уже невозможно.
     -- Мой Бог! -- воскликнул д'Арно. -- Мы  должны сделать  что-нибудь. Мы
не можем оставить ее без помощи.
     -- А что мы можем сделать? -- спросил Грегори в отчаянии.
     -- Боюсь, что вы больше никогда ее  не увидите, -- сказал Тетан. -- Она
красива.  Поэтому они скорее  всего отправят ее  во дворец Отца  бриллиантов
служанкой  священников.  Ни один человек, который  вошел  туда, еще не вышел
оттуда живым. Завтра она станет затворницей навсегда.
     -- Неужели их нельзя догнать? -- спросил Тарзан.
     --  Погодите! -- воскликнул Тетан.  -- Есть одна возможность.  Если они
раскинут  лагерь по  эту сторону туннеля, который  ведет в озеро  Хорас, мы,
возможно,  и догоним их, но это трудная дорога, и только сильные люди смогут
пройти по ней.
     -- Ты проведешь меня? -- спросил Тарзан.
     --  Да, -- ответил Тетан, -- но  что  мы сможем  сделать  вдвоем против
целой галеры воинов?
     Вместо ответа Тарзан посмотрел на  небо и испустил страшный клич, затем
он повернулся к д'Арно: -- Пойдем, -- сказал он, -- ты пойдешь с нами.
     -- Я тоже пойду, -- сказал Лавак. -- Вам нужны все мужчины.
     --  Вы  останетесь  здесь,  --  остановил  его Тарзан. -- Лагерю  нужна
защита.
     Лавак  был  недоволен, но он знал,  что Тарзану нужно  подчиниться,  и,
завидуя д'Арно, он смотрел, как трое мужчин удаляются.
     Пока  Тетан вел  их известным ему путем,  мысли  его витали  далеко. Он
думал о  странном  белом гиганте,  который вошел в его  жизнь.  Его  сила  и
красота  поражали  его,  но  сам  человек  казался  ему  удивительным. Какой
странный крик испустил он, когда  они покидали лагерь! Чем он вызван? Он все
еще  раздумывал  над этим,  когда  услышал  рычание, доносившееся  откуда-то
сзади. Кто-то шел за ними  по  пятам. Он оглянулся и  увидел какие-то темные
тени.
     -- Кто-то преследует нас, -- предупредил он.
     --  Да, -- ответил  Тарзан.  --  Мои обезьяны идут с нами. Я позвал их,
когда мы покидали лагерь.
     -- Твои обезьяны! -- воскликнул Тетан.
     -- Да, они  хорошие союзники и могут пройти  там, где  не смогут пройти
люди. Эшерианцы будут удивлены, когда их увидят.
     -- Да, -- согласился Тетан, который и сам был очень  удивлен,  его ужас
возрос,  но  не  перед  обезьянами,  а  перед  человеком,  который  мог  ими
повелевать.
     Тропинка  становилась  все круче.  Тетан  вел  их  к  тому  месту,  где
эшерианцы могли раскинуть лагерь.
     -- Далеко еще? -- спросил Тарзан.
     -- Мы достигнем этого места еще до рассвета, -- ответил Тетан.
     --  Если   они  действительно  расположились  здесь,  мы  воспользуемся
преимуществом  внезапности.  Они не  ожидают  здесь  никакой  опасности,  и,
очевидно, не будет никакой охраны лагеря.
     --  Бедняжка Эллен! -- сказал д'Арно. -- Что  станет  с  ней,  если они
все-таки доставят ее в Эшер?
     --  Тогда  вы больше никогда  не  увидите  ее,  --  ответил  Тетан.  --
Столетиями  наши  люди  пытались  покорить Эшер и  добраться до  дворца Отца
бриллиантов, но пока безуспешно. Как можете надеяться вы осуществить то, что
не удалось нам?
     -- Она должна быть здесь, -- сказал д'Арно. -- Должна!
     -- Да, такая  возможность есть, -- объяснил Тетан, -- но это всего лишь
возможность.
     XV
     КОВАРНОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО
     Вольф  был в ужасе. Странные происшествия, налет на  лагерь, проявление
силы  эшерианцев  --  все  это  заставляло думать  об  огромной  опасности и
бесполезности всего дела. Его желание жить было все-таки сильнее жадности, и
Отец бриллиантов  был забыт в  стремлении избежать того, что, казалось, было
неминуемой  судьбой  любой экспедиции,  решившей  проникнуть в  Эшер.  Когда
лагерь уснул, он разбудил Мбули.
     --  Ты что, собираешься оставаться здесь  со своими  людьми, чтобы быть
убитым или попасть в плен? -- спросил он.
     -- Мои люди боятся,  -- ответил вожак, --  но что мы  можем сделать? Мы
боимся оставаться здесь и мы боимся убежать от Великого бваны Тарзана.
     -- Этого обезьянщика вы больше не увидите, -- уверял Вольф чернокожего.
--  Он  и этот  пожиратель  лягушек  будут  убиты эшерианцами, которые после
придут сюда и  убьют вас или захватят в рабство. Как тебе  понравится,  если
тебя закуют в цепи и посадят на галеры на весь остаток твоей жизни?
     -- Мне не понравится это, бвана, -- ответил Мбули.
     --  Тогда слушай  меня. Эта девушка в опасности здесь. Я должен  спасти
ее,  поэтому я приказываю тебе и твоим людям отвести нас в Бонга. Сколько из
них пойдет с нами?
     -- Все, бвана.
     -- Хорошо! Собирай людей.  Пусть упакуют поклажу,  но смотри, чтобы они
не  шумели.  Когда  все  будет  готово,  возьми  пару  людей  и притащи сюда
девчонку. Сделай так, чтобы она не кричала.
     ***
     После бессонной ночи, полной раздумий о своем ужасном будущем, внимание
Эллен привлек слабый звук в лесу за лагерем, где ее похитители расположились
на  ночь. Начинало рассветать,  слабые тучи солнца  разгоняли  мрак, который
покрывал ущелье, и осветили  силуэты огромных обезьян и  людей, крадущихся к
лагерю.
     Вначале она испугалась  новой  опасности,  потом она  узнала Тарзана  и
почти  одновременно увидела  за  ним д'Арно,  и  надежда, которую  она давно
похоронила, снова  наполнила все ее существо. Она едва смогла  сдержать крик
радости, когда поняла, что спасение близко. Затем проснулся один из воинов и
увидел опасность. С криком, разбудившим всех остальных, он  вскочил на  ноги
и,  догадавшись, что  это попытка  спасти  девушку,  схватил ее и потащил  к
галере.
     Ободренный возгласом  Эллен, д'Арно  бросился в погоню,  пока два воина
дрались с Тарзаном  и  Тетаном, а обезьяны набросились на остальных.  Воин с
Эллен  на  руках  уже  почти  достиг  галеры. Он крикнул  рабам,  чтобы  они
приготовились  к немедленному отплытию, но д'Арно уже достиг его, и воин был
вынужден повернуться для защиты.  Позади д'Арно другой  воин Эшера бежал  на
подмогу товарищу. Поль не мог  выстрелить, не  подвергая опасности Эллен, но
он не знал, что сзади приближается другой воин.
     Все  это заняло несколько мгновений. Эллен, видя,  что воин  собирается
метнуть  в д'Арно  копье, отклонилась  в сторону  и  дала возможность д'Арно
выстрелить.
     Тарзан,  Тетан и обезьяны  расправились  с  оставшимися эшерианцами, за
исключением того, который угрожал д'Арно сзади. Тарзан увидел, что его  друг
в  опасности,  но он  был  слишком далеко,  чтобы  прийти  на помощь.  Эллен
крикнула д'Арно об опасности. Тот  успел повернуться  и выстрелить,  но пуля
отскочила от железного шлема.  Тогда Тарзан метнул свое копье. Хотя его цель
и  была вне досягаемости  броска  любого  другого  человека,  копье  Владыки
джунглей поразило воина. Эллен стало дурно, и она упала бы на землю, если бы
д'Арно не подхватил ее.
     -- Ну и бросок! -- удивился Тетан. -- В жизни еще не видел такого.
     -- Да и такого человека, как Тарзан, вы тоже в жизни еще не  видели, --
сказал д'Арно.
     Тарзан прошел  мимо  них и подошел  к  галере, где сидели  ошеломленные
рабы,  не  знающие,  что им делать, затем  он  позвал обезьян и  приказал им
садиться в галеру, приведя рабов этим в ужас.
     -- Не  бойтесь, они  не  тронут вас, -- успокоил их Тарзан, и, взяв  на
борт Эллен,  д'Арно и Тетана, он приказал им грести к лагерю Грегори. Д'Арно
сидел в  галере, нежно обняв Эллен за талию. Она  вовсе  не обиделась на эту
фамильярность. Наоборот, она выглядела счастливой.
     --  Я думал, что потерял вас, дорогая,  --  прошептал  Д'Арно.  Она  не
ответила, только  теснее прижалась  к нему и  вздохнула с радостью,  что для
д'Арно было, по крайней мере, признанием в любви.
     Грегори,  Лавак и  Огаби стояли  у реки,  когда галера  сделала  круг и
причалила к берегу.
     -- Эшерианцы  возвращаются! --  закричал Грегори. -- Лучше  спрячемся в
лесу. У нас троих нет никаких шансов справиться с ними.
     -- Подождите! -- сказал Лавак. -- В этой лодке полно обезьян.
     -- Господи! Так оно и есть, -- воскликнул Грегори.
     -- А вот бвана Тарзан,  -- закричал  Огаби. Через несколько минут лодка
причалила, и когда обезьяны выбежали на берег, Грегори обнял свою дочь.
     -- Благодарение Богу, что вы нашли ее, --  сказал он  Тарзану. --  Но у
нас плохие новости.
     -- Что еще случилось? -- спросил д'Арно.
     -- Магра и Вольф сбежали вместе с людьми и снаряжением.
     --  О,  я  никогда  бы  не  поверила,  что Магра способна  на  это,  --
воскликнула Эллен. Грегори покачал головой.
     -- Не забывай, -- заметил он, -- она была в сговоре с Томом.
     -- Однако она тоже сбежала, -- сказал Лавак.
     --  Что  же нам  теперь  делать?  Мне кажется,  что  это  конец  нашего
предприятия.
     --  По дороге, -- сказал Тарзан, -- я разговаривал с рабами  на галере.
Они говорят,  что  во  дворце  Отца бриллиантов есть  какой-то узник,  белый
человек. Возможно, это ваш сын. Я говорил с Тетаном, и он думает, что вполне
возможно король Тобоса примет нас  милостиво и  даже поможет в  освобождении
вашего сына, если посчастливится. При  данных обстоятельствах разумнее всего
было бы  направиться  в  Тобос.  У  нас  есть  галера,  и  ночью  есть  шанс
незамеченными миновать Эшер.  Я хотел  бы  сделать это. Но я не могу просить
вас всех рисковать далее своими жизнями. Если бы  я  знал,  что нам придется
столкнуться с  такими  опасностями, я  никогда бы не отправился в  путь  без
большого отряда.
     -- Я пойду с вами, -- сказал д'Арно.
     -- И я, -- поддержал его Лавак.
     -- Куда идет бвана Тарзан, туда иду и я, -- сказал Огаби.
     -- Тогда мы все идем, -- сказал Тарзан.
     ***
     Измученный воин, дрожа и запинаясь, стоял перед Аткой, королевой Эшера.
     --  Мы расположились на ночь в ущелье около туннеля, -- рассказывал он.
--  С  нами была девушка,  которую мы захватили  в  лагере  чужестранцев. На
рассвете на нас напали  трое  белых  и  стая  обезьян. Один  из  мужчин  был
тобосцем. Их вожак -- голый белый воин.  В начале битвы я потерял  сознание.
Больше  я ничего  не помню. Я пришел  в себя и увидел, что  вокруг меня одни
трупы. Галеры не было. Думаю, что они посчитали меня мертвым.
     -- В каком направлении они скрылись? -- спросила Атка.
     -- Этого я не знаю, -- ответил воин, -- но вполне возможно, что вниз по
течению, к своему лагерю. Королева обернулась к приближенным.
     --  Снарядите шесть галер, --  приказала она, -- и приведите этих людей
сюда, живыми или мертвыми! Они узнают гнев Брулора!
     XVI
     КРУШЕНИЕ ВСЕХ НАДЕЖД
     Вольф брел по тропе  в Бонга всю ночь, он спотыкался и очень устал. Его
состояние  отнюдь не  улучшилось  от  того, что ему приходилось  всю  дорогу
тащить сопротивляющуюся Магру. Он остановился отдохнуть. Носильщики сбросили
на землю свои тюки и сами легли рядом. Вольф вытирал пот со лба и усмехался,
глядя на девушку.
     -- Ты вполне могла бы больше не  сопротивляться, --  сказал он.  -- Так
было  бы легче нам  обоим. Я заполучил  тебя  и не  собираюсь терять. Можешь
принять это к сведению.
     -- Ты зря теряешь время, -- ответила Магра. --  Можно подвести лошадь к
воде... ты знаешь.
     -- И я могу заставить ее пить, -- рявкнул  Вольф. -- А ну-ка, иди сюда!
-- Он схватил ее и притянул к себе.
     Правой рукой Магра пыталась оттолкнуть его, а ее левая рука  искала его
пистолет.
     --  Перестань! --  закричала она. --  Я убью тебя!  -- но Вольф  только
смеялся в ответ и еще сильнее сжимал ее.
     Он умер  с отвратительной усмешкой на губах,  когда  Магра, вытащив его
пистолет, выстрелила  ему  в грудь. Когда Вольф упал, Мбули вскочил на ноги,
остальные туземцы устремились за ним. Белая девушка осталась теперь одна и в
их  власти;  Мбули знал, где за нее хорошо заплатят. Кстати, у мертвого было
две тысячи английских фунтов.
     Магра вскочила и приказала Мбули:
     -- Собирайте свою поклажу и поворачивайте назад к лагерю!
     Мбули подошел к ней. В его поведении появились непослушание и угроза.
     -- Делай так, как я тебе приказываю, Мбули, -- крикнула девушка, -- или
получишь то же, что и Вольф.
     -- Мы устали,  --  сказал Мбули, стараясь выиграть время. --  Дайте нам
отдохнуть!
     -- Отдохнете в лагере. Пойдемте!
     Подгоняя людей,  Магра  повела  их  по  тропинке  назад  к лагерю.  Они
ворчали, но повиновались, потому что видели, как она убила  Вольфа.  Она шла
сзади них.  Мбули -- сразу  перед ней,  и она  ни на минуту  не  давала  ему
забыть,  что к его спине приставлен пистолет. Она  гнала бы их еще  быстрее,
если  бы знала,  что ее спутники собирались оставить лагерь, но она не знала
этого.
     ***
     Пока в лагере обсуждали  планы действия, Лавак угрюмо стоял в стороне и
пожирал глазами д'Арно и Эллен, которые стояли, держась за руки, и когда все
разошлись по палаткам, он подошел к д'Арно.
     -- Вы  очень фамильярны с  мадемуазель  Эллен,  --  сказал он, --  и  я
понимаю, почему  она предпочитает вас,  потому что вы капитан, у вас  больше
денег, чем у меня.
     Д'Арно, которого вообще трудно было вывести из себя, вспыхнул:
     --  Свинья, ты обидел  меня  этими словами! --  отрезал  он и  отпустил
Лаваку пощечину.
     --  Со  мной  такие  шутки  не  пройдут! --  проревел Лавак  и выхватил
пистолет.
     К  счастью мимо  проходил Тарзан. Он  прыгнул  между двумя мужчинами  и
схватил лейтенанта за руку.
     --  Этого  еще  не  хватало!  --  рассердился  он.  --  У  нас  хватает
неприятностей и  без драк между собой. Ваш пистолет будет у меня, пока вы не
остынете  и не вспомните о  здравом смысле. А сейчас -- немедленно в галеру!
Мы отплываем в Тобос.
     -- Мы не можем позволить, чтобы это повторилось,  -- сказал Грегори. --
Если лейтенант настроен подобным образом, лучше ему подождать нас здесь.
     -- Как вы на это смотрите, Лавак? -- спросил Тарзан.
     -- Это больше не повторится, --  сказал он. -- Я просто потерял голову.
Если капитан д'Арно примет мои извинения...
     -- Конечно, --  сказал  д'Арно. -- Я сожалею обо всем и особенно о том,
что ударил вас.
     Затем  они  оба  пожали  друг  другу  руки и  холодно расстались.  Было
совершенно очевидно, что между ними могла быть теперь только вражда.
     -- А как  насчет обезьян? -- спросил Грегори, чтобы  заполнить неловкую
паузу.
     --  Я приказал  им остаться здесь до утра  и  поохотиться,  --  ответил
Тарзан. -- Если они не забудут, они останутся, только если охота не окажется
слишком плохой.
     Когда Тарзан собрался уже отправить галеру, его чуткий слух уловил звук
приближающихся шагов.
     --  Кто-то идет сюда,  -- сказал  он. --  Подождем  и посмотрим. Будьте
готовы к отходу, если это окажутся враги. Вскоре показались туземцы.
     -- Да это же наши люди! -- воскликнула Эллен.
     --  Да, -- сказал  Тарзан, --  и вот сзади них  Магра. Вы были  правы в
отношении ее.
     --  Я была  убеждена,  что  она нас  никогда так  не бросит, -- сказала
Эллен. -- Интересно, где же Вольф?
     -- Смотрите, она ведет  Мбули  под пистолетом, -- воскликнул д'Арно. --
Вот это женщина!
     Магра довела туземцев до реки.  Там она рассказала  о  том,  как  Вольф
уговорил  Мбули  и  его людей увести  ее силой и  дезертировать,  и о смерти
Вольфа.
     -- Я нашла это у него, -- сказала она. -- Две тысячи фунтов, которые он
получил за карту, украденную из комнаты Эллен.
     -- Ну, теперь мы от него избавились, -- сказал Грегори.
     Тарзан  приказал туземцам  погрузить снаряжение  в галеру,  и когда они
сделали это, отпустил их.
     --  Вы  можете подождать нас здесь, можете вернуться к себе домой. Но в
любом случае, вы будете наказаны за то, что вы сделали.
     Налегая на весла, рабы вели галеру вверх по течению, а члены экспедиции
отдыхали  после нервного  напряжения последних часов.  Лавак сидел  на носу,
глядя вперед,  так, чтобы  не  видеть  Эллен  и д'Арно, сидящих рядом друг с
другом.  Магра  сидела рядом с Тарзаном. Все  были  спокойны и  наслаждались
мирным течением реки.  Они направлялись в Тобос, успешно миновав Эшер. Какой
прием  им  окажут в Тобосе, они не знали. Даже Тетан не мог заверить их ни в
чем, кроме  того, что  он  постарается повлиять на  своего  дядю короля.  Он
считал, что тот факт, что Тарзан  спас его жизнь и что  все они были врагами
Эшера,  определит  положительное   отношение  короля  Херата  к  ним.  Магра
вздохнула и повернулась к Тарзану.
     -- Вы все так хорошо относились  ко мне, хотя и знали, что  я сообщница
Тома. Я хочу, чтобы вы знали, что теперь я на вашей стороне.
     Тарзан не ответил. Его  внимание привлекло нечто  другое:  галера  была
перегружена. Она  почти полностью была погружена в воду и продвигалась очень
медленно.
     -- Нужно все лишнее выгрузить на берег в том месте, где мы нашли Эллен,
-- сказал он. -- Если мы попадем в более быстрые воды, мы перевернемся.
     -- Посмотрите, -- закричал вдруг Лавак. -- Приближается галера!
     -- Эшерская! -- воскликнул Тетан. -- И вон за ней и другие.
     -- Шесть штук, -- насчитал Лавак.
     -- Боже мой! -- воскликнул Грегори. -- Нам лучше повернуть назад.
     -- Они тотчас же догонят нас, -- сказал Тетан. -- Мы пропали.
     Тарзан улыбнулся.
     -- Тогда делать нечего, остается только драться.
     -- У нас нет ни единого шанса? -- спросила Магра.
     -- Похоже на то, -- ответил д'Арно.
     В  ущелье  раздавались  воинственные  крики  эшерианцев.  Их  встретили
выстрелами и  стрелами. Но когда  мужчины  поднялись на  ноги, чтобы открыть
огонь, галера угрожающе накренилась, зачерпывая воду и мешая прицеливаться.
     Копье сразило одного из гребцов,  он замертво упал, и его весло  задело
гребца, сидевшего впереди  -- и через мгновение галера завертелась на месте,
а  передовая галера  эшерианцев с  огромной  скоростью продвигалась вниз  по
течению  ей  навстречу. Раздался страшный треск ломающегося дерева, и галера
эшерианцев врезалась в  галеру Грегори. Последняя начала погружаться в воду,
оставляя на поверхности воды пассажиров и визжащих рабов, закованных в цепи.
Затем приблизились другие галеры,  чтобы забрать на  борт тех, кто остался в
живых.
     Д'Арно и Эллен вытащили из  воды  и поместили в крайнюю галеру, которая
немедленно  направилась  в  Эшер.  Другие члены  экспедиции  плыли  вниз  по
течению, пока не были подобраны другой галерой. Тарзан плыл рядом  с Магрой,
ободряя ее и помогая. Грегори, Лавак и Огаби были рядом. Приближалась ночь и
скоро  должно было стемнеть. Когда всех  их подняли на  галеру, они  увидели
Тетана, но Эллен и д'Арно в галере не было.  Та, на которую  они попали, уже
скрылась из вида.
     -- Вы видели Эллен?  -- спросил Грегори. Но  никто не мог  ему ответить
утвердительно.
     -- Я почти желаю, чтобы она утонула, -- прибавил он.  -- Боже!  Зачем я
только затеял все это?
     -- Нам всем  было бы  лучше утонуть,  -- сказал Тетан. --  Для тех, кто
попадает в руки эшерианцев, надежды нет.
     -- Пока  с нами не  произошло  ничего, кроме того,  что  мы промокли до
нитки,  -- сказал  Тарзан.  -- Подождите, пока с нами действительно случится
что-нибудь очень плохое, тогда можете оставить надежду и падать духом.
     -- Но подумайте о том, что ждет нас впереди! -- воскликнул Лавак.
     --  Я  не  знаю,  что  нас  ждет впереди,  --  ответил Тарзан.  -- Мы с
одинаковым успехом можем ожидать как лучшего, так и худшего.
     -- Пресная философия, -- оценил Грегори.
     --  Мне  она  нравится,  -- сказала  Магра.  В  первой  галере  сидели,
прижавшись друг к другу, Эллен и д'Арно. Они дрожали от холода.
     -- Что же случилось со всеми остальными? -- спросила девушка.
     -- Я не  знаю, дорогая, -- ответил  д'Арно. -- Но я благодарю Бога, что
мы с вами вместе.
     -- Да, -- прошептала она и добавила. -- Мне кажется, это  конец,  но мы
встретим его вместе.
     -- Будьте мужественной, дорогая. Не отчаивайтесь, они пока не причинили
нам вреда.
     -- Бедный папа, --  сказала  Эллен. -- Вы думаете,  что  все  остальные
утонули?
     -- Может быть, их тоже подобрали, -- старался подбодрить ее д'Арно.
     -- Хотя вряд ли это так уж и хорошо, -- продолжала девушка. -- Теперь я
не удивляюсь, что бедный Брайен так и не возвратился из Эшера. Но что это?
     Пронзительный визг прорезал тишину ночи, эхо разнесло его на много миль
во все стороны.
     XVII
     ТАИНСТВЕННЫЙ ТУННЕЛЬ
     Атан  Том и  Лал Тааск  обедали  на  террасе дворца Атки,  выходящей на
озеро. С ними обращались как с гостями, но они знали, что  были  пленниками.
Лал Тааск продал бы свою душу, только  бы  выбраться  из этой страны, а Атан
Том все еще  лелеял мечту об  Отце  бриллиантов, который  представлялся  ему
камнем  размером с футбольный мяч.  Он  часто  развлекался тем, что старался
подсчитать его стоимость, затем он переводил стоимость  в фунты стерлингов и
покупал  яхты, дворцы, огромные  поместья.  Он  давал замечательные обеды  в
Париже, и в его  распоряжении были самые красивые женщины, которых он осыпал
бриллиантами.  Но  стены Эшера  все  еще  возвышались над  ним,  а  выше них
поднимались стены Тиен-Бака.
     Пока они сидели на террасе, к ним подошел придворный.
     -- Ваши враги, вероятно, уже пойманы, -- сказал он.
     -- Что будет с ними?  --  спросил Лал Тааск. Он думал о том, что  может
рано или поздно случиться с ним.
     -- Они узнают гнев Брулора, -- ответил приближенный Атки.
     -- Кто такой Брулор? -- спросил Том.
     -- Брулор -- наш  Бог, Отец бриллиантов, -- объяснил  эшерианец. -- Его
дворец  лежит на  дне  озера  Хорас  и охраняется жрецами  Брулора  и водами
священного Хораса.
     --  А  я думал, что Отец бриллиантов --  это камень! -- воскликнул Атан
Том в ужасе от мысли, что это мог быть человек.
     -- Что вы знаете об Отце бриллиантов? -- спросил приближенный.
     -- Ничего, -- поспешно ответил Том, -- просто я слышал это название.
     --  Ну,  хорошо,  --  сказал придворный.  --  Хотя  это  мы и не должны
обсуждать с чужеземцами, но я не прочь рассказать вам, что  Отец бриллиантов
-- это имя, данное Брулору  и камню бриллианту, который находится в ларце на
алтаре перед троном во дворце.
     Атан Том  вздохнул  с  облегчением.  В  конце  концов  Отец бриллиантов
существовал. Вдруг их ушей достиг странный визг, доносящийся с озера.
     -- Что это может быть?  -- удивился Акамен,  придворный.  -- Похоже  на
человеческий визг.
     -- Разве здесь водятся большие обезьяны? -- спросил Том.
     -- Нет, -- ответил Акамен. -- А почему вы спросили?
     -- Это похоже на обезьяний крик, -- сказал Том.
     ***
     -- Внутри будет очень темно, -- сказал Тарзан, когда галера, на которой
они находились, подошла к воротам туннеля, ведущего в озеро Хорас. Он сказал
по-английски:
     --  Каждый из  вас возьмет  на  себя двоих,  и  когда я скажу "криг-а",
бросайте их  за  борт.  Если мы будем  действовать  очень быстро,  мы сможем
сделать это, а как только двое ваших стражников будут за бортом, беритесь за
других.  Я  не  могу  сейчас  ничего сказать ни  Огаби, ни  Тетану, так  как
эшерианцы понимают суахили, но как только я дам вам сигнал, я скажу им.
     -- А что потом? -- спросил Лавак.
     -- Ну, мы, конечно, захватим галеру, -- сказал Грегори.
     -- Скорее всего нас убьют, -- сказал Лавак, -- но мне все равно.
     Когда галера приблизилась к туннелю,  воин, находившийся на носу, зажег
фонарь, так как внутри туннеля ничего не было видно. Тарзан пожалел об этом,
но от  своего  плана  не  отказался. Может быть,  так будет  труднее,  но он
чувствовал, что такой прекрасной возможности упускать нельзя.
     Внезапно человек-обезьяна вскочил на ноги и, столкнув за борт одного из
воинов, закричал: "Криг-а!"
     --  За борт  их! --  скомандовал он Тетану с Огаби, которые моментально
угадали его план.
     Хаос и неразбериха  поднялись  на галере,  когда  пять отчаянных  людей
напали  на воинов. Ошеломленные эшерианцы вначале настолько растерялись, что
справиться  с  ними не  составляло никакого  труда. Но затем, придя в  себя,
оставшиеся  воины собрались вместе  и организовали защиту, которая поставила
под угрозу смелый план Тарзана.
     Магра, сидящая в  середине, оказалась в самом центре битвы. Сжавшись  в
комок  между двумя  рабами,  она  с  восхищением  следила  за происходившим.
Горящий фонарь тускло  освещал  все происходящее,  придавая ему  мистическую
окраску.  Она почувствовала опасность поражения и услышала затем, как Тарзан
крикнул:
     --  Рабы,  помогите  нам,  и  вы завоюете  свободу!  Все как один  рабы
поднялись, закованные в свои цепи, и набросились на своих  хозяев с кулаками
и веслами. Воины падали в  темные  воды реки. Один из воинов повис  на спине
Тарзана,  пытаясь  вонзить  в  него кинжал.  Магра  схватила  его за руку  и
оторвала от  Тарзана. Он упал между  двумя рабами, которые выбросили  его за
борт.
     Когда в туннеле  раздался визг,  а  затем  и  крики,  Эллен прижалась к
д'Арно.
     -- Они дерутся, -- сказала она.
     -- Да,  -- ответил француз. --  Первый крик был кличем Тарзана, поэтому
можно быть уверенным, что они сражаются не на жизнь, а на смерть.
     -- По крайней мере, мы  будем знать, что не все они утонули, -- сказала
девушка. -- Может быть, папа еще жив.  Но разве они могут победить всех этих
воинов?
     --  На их  стороне Тарзан,  -- ответил д'Арно.  -- Я чувствовал бы себя
гораздо спокойнее, если бы вы находились в галере, в которой находится он.
     -- При условии, что вы тоже находились бы там, -- сказала она. -- Иначе
бы я не согласилась. Он привлек ее к себе.
     -- Какая горькая ирония в том, что мы встретились и полюбили друг друга
при таких обстоятельствах. Я согласен на любую судьбу, какой бы она ни была.
Но вы, лучше бы вы никогда не приезжали в Африку.
     -- И это говорит галантный француз? -- пошутила она.
     -- Вы знаете, что я имею в виду.
     -- Да,  но  вы  все-таки рады, что я в  Африке,  и я тоже, неважно, что
случится.
     В  галере Тарзана последний воин уже  был выброшен за борт, и маленький
отряд стал считать свои потери.
     -- Где Огаби? -- спросил Тарзан.
     -- Эшерианец вытолкнул его за борт, -- сказала Магра, -- бедняга!
     -- Мы хорошо  отомстили за него, -- сказал Лавак. -- Теперь нет  только
Эллен и д'Арно, -- сказал Грегори. -- Если они не утонули, то должны  быть в
первой галере. Мы никак не можем их спасти?
     --  Впереди нас пять  галер, -- сказал  Тетан,  -- а нас только четверо
мужчин. Нам нечего и думать о том, чтобы сразиться с  пятью галерами воинов.
Единственная надежда -- спасти их с помощью  моего короля, но  я уже говорил
вам, что тобосцы еще ни разу  не вступали  в Эшер. В лучшем случае, мы можем
пока  надеяться лишь на то, чтобы  спастись самим, что, может быть, и не так
уж  легко,  если какая-нибудь  из галер  ожидает нас впереди. Нужно потушить
фонарь и попытать счастья в темноте.
     Когда  галера наконец  достигла конца туннеля  и перед  ними  открылось
озеро, они увидели вдали фонари пяти галер, а слева -- огни  Эшера. Ни  одна
галера не ждала их, и путь в Тобос был открыт.
     Они прибыли  в Тобос сразу после рассвета. Стража у входа  в Тобос была
уже начеку, и даже присутствие Тетана не изменило их воинственности.
     -- Не похоже, чтобы они были настроены гостеприимно, -- заметила Магра.
-- Может быть, мы попали из огня да в полымя?
     -- Кто идет? -- спросила стража.
     -- Тетан, племянник короля, -- ответил Тетан.
     -- Мы узнали Тетана, но остальные -- чужестранцы, -- сказал воин.
     -- Они друзья, -- пояснил Тетан.
     --  Они чужестранцы,  а чужестранцы  могут  войти  в  город  только как
пленные,  --  настаивал  воин. --  Если они сдадутся  без боя,  пусть сложат
оружие.
     На таких условиях  им  было разрешено высадиться на берег, тотчас же их
окружили воины.
     -- Ты знаешь,  Тетан, --  сказал начальник,  -- что  это  против закона
ввести чужестранцев  в Тобос, поэтому,  несмотря  на то,  что  ты  племянник
короля, я должен задержать и тебя вместе со всеми.
     XVIII
     ПЛЕННИКИ АТКИ
     Эллен и д'Арно находились в предварительном заключении во дворце Эшера,
когда их позвали  предстать перед королевой. Когда  их ввели  в тронный зал,
Эллен вскрикнула от изумления.
     -- Да это же Том  и  Тааск! -- прошептала  она, обращаясь к д'Арно,  --
вон, рядом с троном.
     --  Так вот  он каков,  этот  Том, --  сказал  д'Арно,  --  хотел  бы я
добраться до  него. Они как  будто  бы  не под  стражей.  Что  бы  это могло
значить?
     --  Молчать!  -- приказал  стражник. Когда они  подошли  к трону,  Атка
посмотрела на них сурово.
     -- Зачем вы пришли в запретный город? -- спросила она.
     -- Чтобы найти моего брата, Брайена Грегори, -- ответила Эллен.
     --  Ты  лжешь!  --  отрезала Атка. --  Вы пришли,  чтобы  украсть  Отца
бриллиантов.
     -- Девушка невиновна, -- сказал  Том,  -- это мужчина и  его  сообщники
хотели  украсть Отца бриллиантов. Если вы отдадите  мне девушку, я присмотрю
за ней.
     --  Вы все лжете! -- воскликнула Атка.  --  Пошлите девчонку  во дворец
служанкой к священнослужителям, заключите мужчину под стражу.
     Неожиданно, прежде чем ему могли помешать, д'Арно вырвался из рук своих
стражников  и набросился на Атан Тома, его сильные пальцы сомкнулись  на шее
последнего.
     --  Это  последнее, что я сделаю  в своей жизни!  --  воскликнул он, но
стража оттащила его, прежде чем он смог исполнить свое намерение.
     --  В клетку его! -- приказала Атка.  -- Пусть  проведет остаток  своей
жизни, глядя на Отца бриллиантов, которого он домогался.
     -- Прощайте, Эллен! --  крикнул он, когда воины силой  поволокли его из
тронного зала.
     -- Прощай, Поль!  -- слезы  застилали ей глаза, когда она  смотрела  на
человека,  которого любила  и которого, как она думала,  видела в  последний
раз.
     Когда воины схватили Атан Тома и Лал Тааска,  Акамен подошел к королеве
и прошептал ей несколько слов. Она кивнула и приказала воинам отпустить их.
     -- Я  отдаю этих людей в распоряжение Акамена,  -- сказала  она. --  Он
будет в ответе за них. Уведите девчонку. Пусть женщины вымоют ее, прежде чем
ее отведут к священникам.
     Двое  воинов повели д'Арно вниз к лифту, который открыли двое слуг. Они
вошли в кабину вместе с ним. Кабина начала опускаться.
     -- Надеюсь, вы  хорошо насмотрелись на  мир,  прежде чем попали сюда во
дворец, -- заметил один из воинов, -- ведь вы видели его в последний раз.
     -- Почему? -- спросил д'Арно. -- Куда вы меня везете?
     --  Во дворец Брулора, -- ответил воин.  --  Он находится  на дне озера
Хорас,  священного  озера. Там  вы  проведете остаток своей жизни. Это может
быть короткая жизнь, а может быть и долгая. После того, как вы проведете там
несколько недель, вы будете молить бога, чтобы она была короткой.
     Д'Арно не мог судить  о глубине шахты, в которую  они  спускались.  Они
могли спуститься на двести футов, а может быть, и на большую глубину. Как бы
там  ни  было, он был уверен, что у него нет никакой надежды на спасение.  У
подножия шахты  воины передали  его двум священнослужителям, которые  повели
его  куда-то по  коридору,  находящемуся под дном озера.  Коридор  привел  к
большой  продолговатой  комнате,  в  дальнем конце которой  на  троне  сидел
пожилой человек. Его окружали священники и служанки, а перед ним был алтарь,
на  котором  находилась  большая шкатулка, усыпанная  бриллиантами.  По  обе
стороны комнаты  были клетки, которые  напомнили  д'Арно  львиные  клетки  в
зоопарке,  но  в  этих  находились  не  львы,  а  полуголые  обросшие  люди.
Священнослужители подвели д'Арно к трону.
     -- Вот человек, который хотел  похитить Отца бриллиантов. Его  прислала
королева Атка Брулору, -- сказал один из священнослужителей.
     -- У нас их и так  слишком много, чтобы всех прокормить,  -- проговорил
старик. -- Зутеб, посади его в клетку.
     Высокий священнослужитель, который держал большую связку ключей,  вышел
вперед и пошел к одной из клеток, которую он открыл, и знаками указал д'Арно
войти.  Когда  дверь  захлопнулась,  внезапный  холод  охватил  д'Арно.  Ему
показалось, как будто закрыли крышку его собственного гроба.
     Изможденный голодом бородатый мужчина  в соседней клетке с любопытством
посмотрел на него.
     -- Бедняга! -- сказал он. -- Тоже пришел за Отцом бриллиантов?
     -- Нет, -- ответил д'Арно. -- Я пришел сюда в поисках человека.
     -- Какого человека? -- спросил мужчина.
     --  Человека  по имени  Грегори, который  находится, очевидно,  здесь в
плену, -- объяснил д'Арно.
     -- Очень интересно, -- сказал человек. -- Но я не понимаю, зачем он вам
понадобился, потому  что  Брайен  Грегори --  это  я,  а я  не  помню, чтобы
когда-нибудь знал вас.
     -- Так это вы  Брайен  Грегори! --  воскликнул д'Арно. -- Наконец-то  я
нашел вас, но теперь это бесполезно для  нас обоих.  Я  могу  представиться:
капитан французского морского флота д'Арно.
     --  Это  ничего не проясняет,  -- сказал  Грегори,  --  почему  капитан
морского флота должен разыскивать меня?
     --  Это не так, --  ответил  д'Арно. --  Я случайно  оказался в Лоанго,
когда ваш отец организовывал экспедицию для ваших поисков, я присоединился к
ней.
     -- О, папа тоже отправился сюда? Надеюсь, что нет.
     -- И он, и ваша сестра тоже.
     -- Эллен? Неужели! Д'Арно кивнул.
     -- Да, к сожалению и она.
     -- Где она? Где отец?
     -- Я не знаю, где ваш отец, но ваша сестра была захвачена в плен вместе
со мной. Она в Эшере!
     -- Боже!  --  воскликнул Грегори. -- И я причина этому! И эта проклятая
вещь вон там в коробке!
     -- Это Отец бриллиантов? -- спросил д'Арно.
     -- Да, и точно так же называется  и Брулор -- Отец бриллиантов. Большой
бриллиант в коробке и Брулор -- божество, которое его охраняет, поэтому  они
называют и его Отцом бриллиантов.
     -- Этот старик на троне -- Брулор? -- спросил д'Арно. Брайен кивнул.
     -- Старый черт!
     Д'Арно рассматривал другие клетки.
     -- Это все люди из внешнего мира? -- спросил он.
     --  Нет, --  ответил Брайен. -- Некоторые из них -- эшерианцы,  которые
вызвали гнев Атки, некоторые из  Тобоса, а  в одной из клеток -- Херкуф.  Он
был священнослужителем, но как-то не поладил со стариком, и вот он здесь.
     -- И нет возможности освободиться? -- спросил француз.
     -- Никакой, -- ответил Брайен.
     Пока они разговаривали, эшерские женщины закончили натирать тело  Эллен
ароматическими  маслами в  одной  из  комнат  дворца и  одели  ее  в  одежду
служанки.
     -- Твое счастье, что ты красива, -- сказала одна из женщин, --  поэтому
ты попадешь к  жрецам, а не к воинам или  рабам. Конечно, тебя могут избрать
для жертвы, но если не выберут, то ты не  попадешь к воинам и рабам, пока не
состаришься и не станешь некрасивой.
     Когда туалет был закончен,  Эллен,  как  и д'Арно, опустили на лифте во
дворец Брулора и через коридор привели в комнату Брулора.
     -- Брайен! -- закричала она. -- О, Брайен, что они сделали с  тобой? --
Затем она узнала человека в клетке. -- Поль! И вы здесь?
     --  Молчи, женщина! -- приказал один из жрецов, и она  предстала  перед
Брулором.
     Пока  старик рассматривал ее, Зутеб, хранитель ключей, шепнул что-то на
ухо Брулору.
     -- Как тебя зовут, девушка? -- спросил Брулор.
     -- Эллен, -- ответила она.
     -- Из какой ты страны?
     -- Из Америки. Брулор почесал затылок.
     -- Такой страны нет,  -- сказал он. -- Здесь есть один пленник, который
говорит, что  он из этой страны, но я знаю, что он лжет. Ты не должна лгать.
Тебе будет лучше,  если ты всегда будешь говорить правду. Зутеб займет место
рядом с тобой. Эллен, -- продолжал  он, --  ты будешь  прислуживать  Зутебу,
хранителю ключей, и смотри,  девушка, служи ему хорошо. Слушай его  во всем.
-- Он стал делать какие-то мистические движения вокруг ларца с бриллиантом и
бормотать что-то на странном наречии. Когда он закончил, то посмотрел на две
фигуры, стоящие перед ним.
     -- Зутеб и Эллен! -- объявил он. -- Отныне вы муж и жена.
     -- Что происходит? -- спросил д'Арно.
     -- Старый черт женил Эллен и Зутеба, -- ответил Брайен, выругавшись. --
А мы сидим здесь в клетках как дикие звери и ничем не можем ей помочь. Вы не
можете себе представить, что это значит для меня, ее брата!
     -- А вы не  знаете, что это значит для меня, Брайен, -- сказал  д'Арно.
-- Я люблю ее.
     XIX
     ПОЕДИНОК
     Тетан,  Тарзан, Грегори, Лавак и Магра предстали перед королем Хератом.
Вокруг  трона  короля стояли воины с черными  перьями и рядом с ними  сидела
королева  Ментеб.  Херат  был крупным мужчиной  с черной бородой  и выбритой
верхней губой. Его лицо было суровым, заносчивым и жестоким. Он посмотрел на
Тетана.
     -- Ты знаешь  законы Тобоса, --  сказал он,  -- и, однако, ты осмелился
привести сюда  чужих.  Даже мой  племянник  не  имеет права нарушать  законы
Тобоса. Что можешь ты сказать в свое оправдание?
     -- На меня напало чудовище  рядом с Тиен-Бака, --  объяснил Тетан. -- Я
погиб  бы, если бы не этот человек, Тарзан. С риском для своей жизни он убил
чудовище и спас  мне  жизнь.  Когда я узнал,  что  его спутники были врагами
Эшера, я  постарался  помочь им, потому  что я  был многим обязан Тарзану. Я
думал, мой король, что ты будешь чувствовать то же, что и я. Может быть, они
и чужестранцы, но они не враги -- они мои друзья;  и  мои люди, и мой король
должны принять их как друзей.
     Гнев Херата несколько поутих, и он задумался.
     -- То, что ты  сказал мне,  уменьшает твою  вину, --  сказал он, -- и я
прощаю  тебя,  но факт  остается  фактом.  Они  чужестранцы  и  должны  быть
уничтожены. Однако благодаря необычным обстоятельствам я буду милостив и дам
им шанс на  спасение. Их жизни  будут зависеть от  трех условий:  во-первых,
один из  них должен  на арене убить эшерского воина, во-вторых, один из  них
должен на арене убить дикого льва, и, в-третьих, они должны достать для меня
Отца бриллиантов из дворца Эшера.
     Тетан повернулся к Тарзану.
     -- Прости меня, друг, -- сказал  он, -- что я привел тебя сюда умереть.
Вы заслужили лучшую участь.
     -- Мы еще не умерли, -- возразил человек-обезьяна.
     --  Передайте  девушку  женщинам. Они  проследят, чтобы с ней ничего не
случилось, -- сказал Херат. -- Посадите мужчин  за  решетку, пока я не пошлю
за одним из них, чтобы встретился с эшерским воином. Уведите их.
     Воины  повели  Тарзана, Грегори и  Лавака в камеру и приковали к стене.
Место  это было сырое и холодное, а на полу  не было и соломинки, на которую
можно было бы лечь.
     -- Гостеприимная страна, -- заметил Лавак.
     -- По крайней мере, король не лишен чувства юмора, -- сказал Тарзан.
     -- Это написано на его физиономии, -- заметил Грегори.
     -- Один из нас, может быть, и справится с эшерским воином, -- размышлял
Лавак, -- но  вряд  ли кто-нибудь  одолеет дикого  льва. Итак,  нас осталось
трое. Интересно, кто же будет следующим.
     -- Что же стало с Магрой? -- спросил Грегори.
     -- Старик Херат  не мог оторвать от нее глаз, -- сказал Лавак. -- Держу
пари, что он знает, где она.
     -- Они передали ее женщинам, -- сказал Тарзан. -- Надеюсь, Тетан сможет
помочь ей.
     --  Она будет  нуждаться в  этом,  -- заметил  Лавак,  --  и  может так
статься, что никто ей не поможет.
     ***
     Атан Том и Лал Тааск сидели в уютной комнате вместе с Акаменом в Эшере.
Если справедливо, что преступление карается смертью, то, очевидно, произошла
ошибка,  так  как  Том  и  Лал  Тааск,  казалось,  получали  от  жизни  одни
удовольствия.
     -- Для вас очень  важно, что  я имею влияние  на  королеву,  --  сказал
Акамен. -- Иначе вы  бы  оба жили в клетках дворца Брулора. И я смею уверить
вас, это место не из приятных.
     -- Мы многим обязаны вам, друг, -- ответил Атан Том.
     -- Придет время,  когда  вы сможете отплатить  мне свой долг, -- сказал
Акамен. -- Вы вспомните тогда то, о чем я вам говорил.
     Атан Том кивнул.
     --  Да,  -- сказал он, --  что вы  двоюродный  брат королевы и  станете
королем после ее смерти.
     -- Совершенно  верно, -- сказал Акамен, --  но  самое важное  для вас в
том,  что  если  бы  я был  королем,  вашим  жизням  не угрожала бы  никакая
опасность, если бы вы захотели, вы смогли бы вернуться в вашу страну.
     -- Только с  вашего согласия, благороднейший Акамен, -- уверил его Атан
Том. -- Я уверен, что это можно будет сделать самым лучшим образом.
     ***
     Грегори  и  Лавак,  проснувшись  утром  после  ужасной  ночи,  не могли
разогнуть от холода  ни рук, ни  ног. Тарзан, привыкший к  трудностям такого
рода, чувствовал себя гораздо лучше.
     --  Боже, ну и ночь! -- проворчал Грегори. --  Если бы те, кто  строили
это место, доставали материал из всех геологических образований земной коры,
и то они не смогли бы найти камни жестче, чем эти куски застывшей лавы.
     -- И  холоднее,  --  добавил  Лавак. --  Как вы  думаете, можно  отсюда
бежать? Я бы пошел на какой  угодно  риск, лишь бы  не  оставаться здесь. Не
можем ли мы напасть на них, когда нам принесут еду?
     -- Спокойно! -- предостерег Тарзан. -- Кто-то идет. Остальные ничего не
слышали. Только острый слух  человека-обезьяны мог уловить едва слышный звук
шагов по каменному полу  коридора, ведущего в  камеру.  Через  минуту-две  в
замке повернулся ключ, и в камеру вошли три воина.
     -- Один из вас должен сразиться с эшерианцем, -- сказал один из них. --
Он гигант, знаменитый убийца. Если  он будет побежден, а наш воин несомненно
победит, то одному  из  вас даруют свободу. Кто из  вас желает быть убитым в
первую очередь?
     --  Разрешите  мне, --  сказал Лавак.  -- Я готов  лучше  умереть,  чем
оставаться здесь.
     -- Нет, -- сказал Грегори. -- Лучше я. Я стар.
     -- Пойду я, -- сказал Тарзан. -- И я не буду убит. Воины рассмеялись.
     -- Хвастай, пока можешь.
     Они  провели  Тарзана к  маленькой  арене,  вокруг  которой  находились
дворцовые здания. С одной стороны была расположена галерея для зрителей, где
восседали король Херат и королева Ментеб со своими придворными.
     Тарзан  бросил  взгляд в ту  сторону  и увидел, что Тетан тоже был там.
Стража из воинов с перьями стояла около короля и королевы, а в конце галереи
находился барабан.  Когда Тарзан стоял, ожидая, в  центре  арены,  музыканты
поднесли инструменты к губам и  раздались звуки  фанфар. Через узкий дверной
проход,  который  находился внизу  под  королевской  ложей,  на  арену вышел
огромный мужчина.
     -- Удачи тебе, Тарзан! -- крикнул Тетан.
     --  Она  понадобится  ему,  --  сказал  Херат.  -- Ставлю тысячу против
одного, он умрет.
     -- Принято, -- сказал Тетан.
     Эшерианец  подошел к Тарзану и начал кружиться вокруг него, высматривая
незащищенное место.
     --  Я  убивал  таких  людей,  как  Мемет,  --  хвастался  он.  --  Я  с
удовольствием убью и тебя.
     Тарзан  только  зарычал, как он привык это делать  в  пору своей ранней
молодости,  но это  рычание удивило эшерианца,  потому  что это было рычание
льва. Это  несколько подействовало ему  на нервы,  и он решил расправиться с
Тарзаном как  можно  скорее,  поэтому  он  приближался, собираясь  обхватить
своего противника мощными руками. Так он сокрушил Мемета, сдавив ему грудную
клетку так,  что ребро проткнуло тому сердце. Тарзан  позволил ему применить
свою знаменитую  тактику.  Эшерианец  приложил  всю свою громадную  силу, но
мощная  грудь Тарзана  не поддалась. Он был удивлен.  Это невероятно.  Затем
Тарзан  с  рычанием  стал подбираться к горлу  врага, чтобы  впиться в  него
зубами. Эшерианец пришел в ужас. Он быстро бросил Тарзана и отступил.
     -- Кто ты? -- закричал он. -- Человек или зверь?
     -- Я Тарзан-обезьяна. Я убиваю! -- воскликнул человек-обезьяна.
     Как крыса, загнанная в  угол, в  ужасе от предстоящего, эшерианец  стал
наступать, опустив голову, и  тогда Тарзан  отскочил в сторону  и оступился.
Эшерианец  схватил его  и повалил  на землю,  он подскочил в  воздух,  чтобы
упасть на своего распростертого врага всем телом и сокрушить его.
     Из королевской ложи раздался крик:
     -- Я выиграл! -- кричал Херат.
     -- Может быть, -- согласился Тетан. -- Но пока смотрите!
     Пока  эшерианец  совершал  свой прыжок, Тарзан  перевернулся на  другую
сторону, и тот грузно повалился на землю. Оба одновременно вскочили на ноги,
и  эшерианец, выхватив нож, бросился на Тарзана. Он нарушил правила, но  был
слишком напуган, чтобы думать  об этом. Единственным его желанием было убить
человека-зверя.
     Когда противник бросился  на него с ножом, Тарзан отскочил  в сторону и
схватил его сзади, затем он поднял его над головой и бросил на землю. Он мог
убить его уже тогда, но он предпочел поиграть с ним, как кошка с мышкой. Это
было наказанием эшерианцу, пытавшемуся применить оружие.
     Человек поднялся на ноги,  и  когда Тарзан  стал  медленно подходить  к
нему, развернулся  и побежал, моля  о пощаде. Человек-обезьяна  бросился  за
ним, и  хотя он  мог  легко поймать его,  специально  отставал  на несколько
шагов,  время от  времени издавая рычание,  чтобы  нагнать на  эшерианца еще
больший ужас.
     --  Ты  пригласил  нас  сюда, чтобы  посмотреть состязание  в  беге? --
спросил Тетан, смеясь. Херат улыбнулся.
     -- Что-то случилось со знаменитым убийцей, -- сказал он.
     Полный  ужаса  и  отчаяния,  эшерианец  забился  в  угол.  Тарзан  стал
медленно, кругами приближаться к нему. Вдруг  обезумевший  от страха человек
выхватил нож и вонзил его в свое сердце.
     -- Ты проиграл, Херат, -- рассмеялся Тетан.
     -- Но твой Тарзан не убил его, -- возразил король.
     -- Он испугал его до смерти, -- сказал Тетан. Херат рассмеялся.
     -- Ты  выиграл,  -- согласился  он. -- Пошлите  за этим человеком.  Мне
нужно кое-что ему сказать.
     -- Я никогда не видела такого человека, -- сказала  королева Ментеб. --
Такой человек не должен погибнуть.
     Тарзана  привели  к  королевской  ложе  и  поставили  перед  королем  и
королевой.
     -- Ты  честно  заслужил  свою свободу, -- сказал  Херат,  --  и  я хочу
изменить условия. Ты будешь свободен независимо от выполнения остальных двух
условий. Все остальные могут самостоятельно завоевывать себе свободу.
     -- А  девушка? -- спросил Тарзан. -- Как быть с ней? Херат почувствовал
себя несколько неловко и бросил быстрый взгляд на королеву.
     -- Ей не  причинят  вреда, -- сказал он. --  И  если все условия  будут
выполнены, она как и все получит свободу. Ты будешь гостем Тетана, пока твои
товарищи  выиграют или проиграют, потом  ты можешь покинуть  страну. Решайте
между собой сами, кому завтра состязаться со львом.
     -- Я сам убью льва, -- сказал Тарзан.
     -- Но ведь ты уже завоевал  свободу -- воскликнула королева  Ментеб. --
Тебе незачем рисковать своей жизнью!
     -- Я убью льва, -- настаивал Тарзан.
     Херат вопросительно посмотрел на королеву.
     -- Если он хочет быть убитым, он будет убит, -- отрезал он.
     XX
     ПУТЬ К СВОБОДЕ
     В тронной комнате Брулора не было никого, кроме несчастных  заключенных
в клетках.
     -- Они все ушли и захватили Эллен с собой, -- сказал д'Арно. -- Что они
будут с ней делать?
     -- Я не знаю, -- ответил Брайен неопределенно. -- Здесь никто ничего не
знает. Здесь просто живут и страдают. Если кому-то повезет,  его выберут для
жертвоприношения, и  он умрет. Иногда  они выбирают одного  из  заключенных,
иногда одну из служанок. Это жестокое и кровавое зрелище.
     Когда он  кончил говорить,  какая-то странная  фигура вошла  в  тронную
комнату через  дверь в  стене.  Это  оказался  мужчина  в обтягивающем  тело
костюме со странным  шлемом  на  голове и не менее странным  сооружением  на
плечах. Он нес трезубец,  на конце которого  извивалась большая  рыба. С его
шлема и костюма капала вода.
     -- Боже! -- воскликнул д'Арно. -- Что это?
     --  Это птом с нашим  обедом, --  ответил  Брайен. -- А птомы в меньшей
степени  жрецы,  а в большей рыболовы. Они  выходят на дно озера Хорас через
шлюзы и ловят рыбу, которой нас кормят. Это  приспособление у него за спиной
доставляет  ему  кислород,  который  извлекается  прямо из воды и  поступает
малыми порциями.  Они говорят, что  с  таким  шлемом  человек может жить под
водой неограниченное время, если  говорить  о  кислороде.  Вы видите,  какие
тяжелые  металлические подошвы на его обуви, это помогает ему ходить по дну,
а не всплывать на поверхность вверх ногами.
     -- Удивительная вещь, -- сказал д'Арно, -- и вот эта рыба. Я никогда не
видел такой.
     -- Вы теперь много будете видеть такой рыбы, --  ответил  Брайен, -- и,
надеюсь, вы любите сырую рыбу. Если нет, то поскорее привыкайте -- это почти
все,  что  вы будете здесь есть, но  вы сможете видеть  жрецов и служанок за
обильной трапезой. Они  устраивают  здесь обед время от  времени,  чтобы еще
больше подчеркнуть наше унизительное положение.
     ***
     Зутеб повел Эллен  на один из верхних этажей дворца, где  располагались
его комнаты. В конце коридора он распахнул двери.
     -- Это ваш новый дом, -- сказал он. -- Разве здесь не прекрасно?
     Комната   представляла  собой  нагромождение   странного  вида  мебели,
причудливых ламп и тяжелых ваз. Через окно в  дальнем конце  комнаты девушка
могла  видеть рыб,  плавающих в  озере. Она  вошла,  почти  не  понимая, что
происходит  вокруг,  и остановилась у стола  рядом  с окном. На столе стояла
тяжелая ваза старинной  работы.  В голове у  девушки промелькнула мысль, что
здесь было бы очень интересно, если бы она  не находилась в состоянии страха
и безнадежности. Зутеб подошел к ней и положил руку ей на плечо.
     --  Ты  очень  красива, -- сказал он.  Она отстранилась с отвращением и
прижалась к столу.
     -- Не прикасайтесь ко мне! -- прошептала она.
     --  Подойди, -- сказал он. --  Вспомни, что сказал тебе  Брулор. Ты моя
жена и должна подчиняться мне.
     --  Я  вам  не жена и никогда ею не буду. Я скорее умру. Оставьте меня,
говорю вам. Прочь от меня!
     -- Я научу тебя, как быть послушной и хорошей женой, --  рявкнул Зутеб.
-- А ну-ка, подойди и поцелуй меня!
     Он попытался обнять ее, и когда он был занят этим, она схватила вазу со
стола  и опустила ему на голову.  Не  проронив ни звука, он свалился на пол,
она уже знала, что  убила его.  Первой ее реакцией было чувство  облегчения.
Она не испытывала никаких  угрызений совести, но что  ей было делать теперь?
Какая была возможность бежать из этого места, со дна озера?
     Некоторое время она стояла, глядя на тело человека, которого она убила,
затем медленно  до  ее сознания стали доходить  мысли, что она должна что-то
делать.  По  крайней  мере, она  могла  выиграть время,  спрятав  тело.  Она
осмотрела комнату, ища место,  где она могла бы спрятать его, содрогаясь при
мысли об этом мучении, но она успокоила себя и потащила тело через комнату в
кладовую. Тело было  тяжелым, но страх придал ей силы,  и наконец ей удалось
дотащить его до кладовой.  Прежде чем  закрыть  дверь, она сняла с покойника
связку  ключей  и взяла  его кинжал. Если  будет возможность убежать,  то ей
понадобятся ключи, и она была уверена, что ей понадобится нож.
     Первой ее мыслью было найти тронную  комнату и  увидеть д'Арно и брата.
Если побег был возможен, она возьмет с собой д'Арно и брата. По крайней мере
она еще раз увидит их. Крадучись по пустынным  коридорам, она нашла дорогу к
винтовой лестнице, по которой Зутеб привел ее сюда. В постоянном страхе быть
замеченной,  она подошла к  двери, которую, как ей казалось, она  узнала. Но
была ли  это  та  комната? Если да,  вдруг там окажутся  жрецы?  Минуту  она
колебалась,  потом открыла  дверь. Да, это была  тронная  комната,  и  кроме
заключенных там никого не было.
     Пока  счастье улыбалось ей, и она добилась невозможного, но сколь долго
она  могла  зависеть от случая?  Когда она проходила через комнату к  клетке
д'Арно, она увидела, что все заключенные  спали. Это и спокойствие во дворце
придавало ей уверенность, потому что  если  побег и был  возможен,  то лучше
всего его было осуществить, когда весь  дворец спал. То,  что эшерианцы были
уверены, что побег невозможен, говорило о том, что стражи у клеток не было.
     Эллен прижалась к  прутьям клетки  д'Арно и  прошептала его  имя. Чтобы
разбудить  его не потребовалось  и  нескольких  секунд,  но  для  испуганной
девушки они казались вечностью. Наконец он открыл глаза.
     -- Эллен! -- воскликнул он с удивлением.  -- Что случилось? Как вы сюда
попали?
     -- Тихо! -- предостерегла она.  -- Дайте мне возможность освободить вас
и Брайена из этих клеток, тогда мы придумаем какой-нибудь план.
     Она попробовала разные ключи и нашла подходящий. Когда дверь открылась,
он выскочил и заключил ее в объятия.
     --  Дорогая! --  прошептал он. --  Вы рисковали жизнью, но вам не нужно
было этого делать. Отсюда нет выхода.
     --  Возможно, что  и  нет, но по крайней мере, мы  сможем провести  эти
минуты вместе --  они никогда  не смогут отнять  их у нас --  и что касается
опасности для моей жизни, это не имеет значения. Я уже приговорена.
     -- Что вы имеете в виду?
     -- Я  убила  Зутеба, -- ответила  она,  -- и  когда они найдут тело,  я
представляю,  что они  со  мной  сделают.  --  И  она  рассказала  ему,  что
произошло.
     -- Какая вы храбрая, -- сказал он. -- Вы заслуживаете жизни и свободы.
     Д'Арно  взял у  нее  ключи  и отпер клетку  Брайена,  и когда последний
открыл глаза и увидел д'Арно и Эллен, он подумал, что это сон. Он должен был
выйти и дотронуться до них, прежде чем он смог поверить своим глазам.
     Они объяснили ему, что произошло за это время.
     --  А  что  же делать теперь?  --  спросил д'Арно.  --  Отсюда ведь нет
выхода.
     -- В этом я не уверен,  -- ответил Брайен. -- Священники знают какой-то
аварийный  выход,  который может  быть  использован, если  что-нибудь  будет
угрожать дворцу, опасность затопления, например.
     -- Нам от этого мало пользы, -- сказал д'Арно. -- Нам  нужно еще знать,
где этот ход.
     -- Я не знаю,  но здесь есть человек, который  знает. Один из узников в
клетке  рядом со мной,  бывший жрец. Если мы освободим  его, он, может быть,
выведет нас. Я знаю, что он очень хочет убежать. Я разбужу его.
     -- Давайте освободим всех бедных узников, -- предложила Эллен.
     --  Мы, конечно,  сделаем  это, --  сказал  Брайен,  затем он  разбудил
Херкуфа, бывшего жреца,  и  объяснил ему, чего  он хочет. Д'Арно в это время
освобождал  остальных заключенных, призывая их  к тишине.  Все они собрались
вокруг Херкуфа и Брайена.
     --  Если нас поймают, то  замучают до смерти, -- объяснил священник, --
если мы спасемся,  нам предстоит жизнь,  полная  опасностей,  потому что нам
нельзя  будет  появляться  в  Тиен-Бака  и нужно будет  весь  остаток  жизни
прятаться по пещерам.
     -- Я знаю, куда пойти, -- сказал пленник из Тобоса. -- Я  пойду в Тобос
и  покажу  всем  остальным  тайную  тропу  из  Тиен-Бака,  известную  только
тобосцам.
     -- Что  угодно, даже смерть, -- сказал Брайен, -- будет лучше,  чем эти
грязные клетки и обращение, которое мы здесь испытываем.
     -- Хорошо, -- воскликнул человек из Тобоса. -- Почему мы стоим  здесь и
разговариваем? Ты поведешь нас, Херкуф?
     --  Да,  -- сказал  бывший жрец. -- Пойдемте со  мной. Он повел  их  по
коридору, который проходил по дну озера  к подъемнику. Мгновение он  поискал
что-то за куском лавы. Стена раздвинулась перед ним  и открыла вход в скалу,
темный как ночь.
     -- Будем продвигаться  наощупь, -- сказал  он. --  Здесь много лестниц,
некоторые из них винтовые, но ям и боковых коридоров нет. Я пойду медленно.
     После  того,  как все вошли,  Херкуф  закрыл вход,  затем  занял  место
впереди, и они медленно стали подниматься наверх.
     -- Начинает казаться,  что невозможное  становится возможным, -- сказал
д'Арно.
     -- А  несколько  минут  назад это  казалось  совершенно невозможным, --
ответила Эллен.
     -- И всем этим мы обязаны вам, дорогая.
     -- Мы обязаны Зутебу, -- поправила она. -- Или Брулору,  за  то, что он
избрал хранителя ключей мне в мужья.
     --  Ну, как бы там  ни было,  но  мы получили,  наконец, передышку,  --
сказал Брайен. -- И бог знает, что произойдет еще с каждым из нас.
     Было еще темно,  когда все девять  человек  вышли на открытый  воздух в
конце секретного прохода.
     -- Где мы? -- спросил Брайен.
     -- Мы на  холме над Эшером,  -- ответил  Херкуф,  --  и мы можем дышать
свежим воздухом и наслаждаться свободой, по крайней мере, несколько часов.
     -- А куда мы пойдем теперь?
     --  Мы  должны  идти к  верховьям  реки,  --  сказал  тобосец.  --  Там
начинается тропа из Тиен-Бака.
     -- Очень хорошо, -- сказал Херкуф. --  Пойдемте! Я знаю ущелье,  где мы
можем спрятаться,  чтобы  не идти днем. До рассвета мы дойдем  до него.  Чем
дальше мы уйдем и чем надежнее будет наше убежище, тем лучше.
     XXI
     БИТВА СО СМЕРТЬЮ
     Магра  не  находилась  в  тюремной камере. Ее  поместили  в  прекрасную
комнату   и  ей  прислуживали   рабыни.  Она  не  могла  понять,  почему  ей
предоставили  такие  удобства, пока  не открылась дверь.  Когда она  увидела
Херата, то догадалась о причине  такого  обхождения. Он  улыбался и выглядел
очень самодовольным, как кошка, загнавшая в угол канарейку.
     -- С вами хорошо обращаются и хорошо прислуживают? -- спросил Херат.
     -- Да, ваше величество, -- ответила Магра.
     --  Я рад. Я хочу, чтобы  вы были счастливы. Вы моя гостья, -- объяснил
он.
     -- Очень мило с вашей стороны. Надеюсь, вы также  благородно обошлись и
с моими друзьями?
     -- Едва ли, -- ответил он. -- Хотя с ними я тоже поступил честно. Но вы
знаете, почему я обращаюсь с вами так хорошо?
     -- Потому что тобосцы -- добрый народ, я думаю, -- ответила  она.  -- И
их король -- добрый король.
     --  Чушь!  -- воскликнул  Херат.  -- Это  потому,  что вы  красивы, моя
дорогая, и потому  что вы мне нравитесь. Те, кто нравятся королю, могут жить
здесь прекрасно. Он подошел к ней.
     --  Я позабочусь,  чтобы  ты  жила как королева,  -- сказал он  и вдруг
заключил ее в объятия.
     --  Я не собираюсь  ублажать  вас таким  образом, -- отрезала  она.  --
Сейчас же оставьте меня. -- И пока  она говорила, она вытащила у него кинжал
и приставила его к боку короля.
     -- Ты, чертовка! -- закричал он и  отскочил в сторону. -- Ты  заплатишь
за это!
     -- Думаю, что  нет, --  сказала Магра, -- но вы -- да, если попытаетесь
снова надоедать мне.
     -- Ты осмеливаешься угрожать мне, ты, моя рабыня?
     -- Да, конечно, -- уверила его Магра. -- И это не пустая угроза.
     --  Ха,  -- усмехнулся Херат. --  Что же  ты можешь сделать,  кроме как
угрожать?
     --  Я могу  постараться, чтобы  об этом узнала королева.  Мои  служанки
сказали, что у нее вспыльчивый характер.
     -- Ты победила, -- сказал Херат, -- но давай будем друзьями.
     Пока король  Херат наносил  визит  Магре,  королева  Ментеб  лежала  на
кушетке  в одной  из  комнат своего дворца,  а женщины-рабыни  полировали ей
ногти и причесывали волосы.
     -- Эта история стара как мир, -- сказала королева капризно.
     --  Простите, ваше величество,  -- сказала  женщина,  которая  пыталась
развлечь королеву рассказом. -- А слышали ли вы рассказ о жене крестьянина?
     -- Сотни  раз, --  огрызнулась королева.  --  Каждый раз,  когда  Херат
выпивает слишком много  вина, он  рассказывает ее.  Я  единственный человек,
который не обязан  смеяться каждый раз,  когда он ее  рассказывает. Это  мое
единственное преимущество как королевы.
     -- О, я знаю, ваше  величество, -- воскликнула другая. -- Жили-были три
иностранца...
     -- Заткнись! -- приказала Ментеб. -- Вы все мне надоели.
     --  Может  быть,  мы пошлем за кем-нибудь,  кто  мог бы  развлечь  ваше
высочество,  --  предложила  другая.  Ментеб  подумала  минуту,  прежде  чем
ответила.
     -- Да, есть человек,  с которым  я  бы с  удовольствием поговорила,  --
сказала  она.  -- Это  человек,  который  убил  эшерианца на арене. Вот  это
настоящий мужчина! Меснек, может быть, ты сходишь за ним?
     -- Но,  ваше величество, а как же  король?  Другие  мужчины  не  должны
заходить в эти покои. А если сюда зайдет король и застанет его здесь?
     -- Херат  не придет сюда сегодня  вечером, -- сказала  королева. --  Он
развлекается со своими приближенными. Он сказал мне, что сегодня  ночью  его
здесь не будет. Иди и приведи мне этого сверхчеловека, Меснек, и скорее.
     Тетан и Тарзан беседовали в доме Тетана, когда вошла черная служанка.
     --  Благороднейший  Тетан, --  сказала она.  --  Ее величество королева
требует присутствия того, кто убил эшерианца на арене.
     -- Где? -- спросил Тетан.
     -- В покоях ее величества.
     -- Подожди за дверью, ты проводишь Тарзана к ее величеству.
     Тетан проводил служанку, и когда она ушла, обернулся к Тарзану.
     -- Ты должен пойти,  -- сказал  он. -- Но  будь очень  осторожен. Уходи
оттуда как  можно скорее. Будь  сдержан. Ментеб воображает,  что  она что-то
вроде сирены, а Херат безумно ревнив. Я думаю,  что он больше всего на свете
боится быть обманутым.
     -- Спасибо, --  сказал Тарзан. -- Я буду сдержан. Когда Тарзана ввели к
Ментеб, она приветствовала его улыбкой победительницы.
     -- Итак,  вы  тот  человек, который убил знаменитого убийцу, -- сказала
она. -- Это было очень интересно. Я не помню, когда я в последний раз видела
что-нибудь более интересное и развлекательное.
     -- Разве  это так увлекательно,  видеть как умирает человек? -- спросил
Тарзан.
     --  О, но  это  же  всего лишь эшерианец,  --  сказала  королева, пожав
плечами. -- Как вас зовут?
     -- Тарзан.
     -- Тарзан! Прекрасное имя. Мне оно нравится. Подойдите, сядьте рядом со
мной, скажите мне, что вы не будете драться со  львом. Я хочу, чтобы вы были
живы и остались здесь.
     -- Я буду драться со львом, -- сказал Тарзан.
     -- Но ведь лев убьет вас, а я не хочу, чтобы вы погибли, Тарзан.
     -- Лев  не убьет меня,  --  ответил человек-обезьяна. -- Но если я убью
его, вы заступитесь перед королем за моих друзей?
     --  Это будет бесполезно, -- сказала она. -- Закон есть закон, и  Херат
справедлив. Они все равно погибнут, но вы  должны жить и остаться  в Тобосе.
-- Вдруг она вздрогнула и вскочила.
     -- Боже мой! -- закричала она. -- Сюда идет король! Спрячьтесь!
     Тарзан остался стоять там же, где он стоял, скрестив руки на груди и не
пытаясь спрятаться. Таким и увидел его король, когда вошел в комнату.
     Лицо Херата омрачилось. Он рассердился, увидев человека-обезьяну.
     -- Что это значит? -- спросил он.
     -- Я пришел  искать вас, но вместо вас нашел здесь королеву, -- ответил
Тарзан.  --  И я только  что просил ее  ходатайствовать  перед вами за  моих
друзей.
     -- Я  уверен, что  вы лжете, -- сказал Херат. -- Хотя бы потому, что  я
знаю мою королеву. Думаю, я заставлю вас драться с двумя львами.
     -- Ее величество совершенно не виновата, -- сказал Тарзан. -- Она очень
рассердилась, когда я пришел.
     -- Она больше испугалась моему внезапному приходу, -- заметил Херат.
     --  Вы  несправедливы  ко  мне, Херат, -- обвинила его Ментеб. -- И  вы
также несправедливы к человеку, который говорит правду.
     -- Каким образом я несправедлив к нему? -- спросил король.
     --  Потому  что  вы  уже обещали,  что будет  один  лев,  а не два,  --
объяснила она.
     -- Я могу передумать, -- проворчал король, -- и во всяком случае, я  не
понимаю,  почему  вас  это  так волнует.  Вы  только укрепляете  меня в моих
подозрениях и заставляете  меня  напомнить вам о молодом воине, которого мне
пришлось послать на арену в прошлом году.  Я надеялся, что вы позволите  нам
забыть его.
     Херат приказал Тарзану уйти.
     -- Львы будут голодные, -- сказал он. -- Они будут совершенно голодными
завтра.
     --  Вы  не должны морить голодом своих боевых  львов, Херат, --  сказал
Тарзан. -- Это делает их слабыми.
     -- Они все-таки смогут постоять за себя, -- усмехнулся король. -- Голод
сделает их еще более свирепыми и проворными. Теперь идите.
     Почти в полдень на следующий день два воина пришли проводить Тарзана на
арену. Тетан уже ушел, чтобы присоединиться к королю и королеве в их ложе.
     Когда Тарзан вышел на середину  арены и остановился, Херат повернулся к
королеве.
     --  У  вас прекрасный  вкус,  ваше  величество,  -- сказал он. --  Этот
мужчина  действительно великолепный экспонат. Очень жаль,  что  ему придется
умереть.
     -- А я должна похвалить вас за ваш  хороший вкус, -- ответила королева,
-- так  как  женщина тоже  великолепный экспонат. Очень  жаль, что  ей  тоже
придется умереть.
     Так  Херат  узнал, что Ментеб  известно  о его визите к  Магре.  Король
выглядел очень  обескураженным, так как Ментеб не  постаралась даже понизить
голос, и придворные вокруг,  очевидно, слышали, что  она сказала. Поэтому он
был очень рад, когда увидел, как два льва вышли на арену.
     Тарзан тоже увидел их. Это были большие львы, и он понял, что его визит
к Ментеб может стоить ему жизни. Одного льва он мог бы одолеть, но как может
человек противостоять нападению  двух  огромных зверей? Он понял, что это не
состязание,  а убийство.  Однако, когда подошли  львы, он не проявил страха.
Один лев направился прямо к нему, а другой  остановился, осматривая арену, и
когда последний  начал приближаться к Тарзану, он находился на  значительном
расстоянии от первого. Это подсказало Тарзану единственный план, который мог
бы оказаться  удачным. Если бы они напали одновременно,  надежды на спасение
не было.
     Вдруг  первый лев  ринулся вперед и оказался перед Тарзаном. Херат весь
подался  вперед от напряжения, глаза его блестели. Он  больше всего на свете
любил  хорошую охоту, он любил  видеть пролитую кровь и распростертые  тела.
Ментеб вскрикнула.
     Тарзан  отпрыгнул и  оказался  позади зверя,  затем он  схватил  льва и
поднял  его  над  головой,  поворачивая  его  вокруг себя, пока  второй  лев
готовился к нападению.
     -- Ну и сила! -- восхищался Тетан.
     --  Я  почти жалею, что выпустил против него  двух львов, -- воскликнул
Херат. -- Такой человек заслуживает лучшей участи.
     -- Что? -- съязвила Ментеб. -- Три льва?
     -- Я не это имел в виду, -- сказал Херат раздраженно. -- Я имею в  виду
то, что такой человек заслуживает лучшей участи, чем смерть на арене.
     -- Боже! -- воскликнул Тетан. -- Посмотрите на него!
     Тарзан  бросил первого льва  в морду второго, и оба льва уже лежали  на
арене.
     -- Невероятно, -- воскликнула Ментеб. --  Если он останется в  живых, я
пощажу девушку.
     -- Если он победит,  я клянусь, что дарую ему свободу, -- кричал Херат.
-- Но боюсь, что у него мало шансов.
     Ментеб  в   своем  волнении  поднялась  с   места  и  подалась  вперед,
перегнувшись через перила.
     -- Посмотрите! Они дерутся друг с другом. Пока все происходило так, как
ожидал Тарзан. Один лев, думая, что другой набросился на него, атаковал его;
со страшным рычанием звери сцепились друг с другом.
     -- У этого человека не только огромная сила, но и  большая хитрость, --
сказал Херат.
     --  Он   великолепен!  --  воскликнула  королева.  Два  дерущихся  льва
приближались к королевской  ложе. Теперь нужно было сильно перегнуться вниз,
чтобы видеть их. Тарзан отступил и наблюдал за львами. Возбужденная зрелищем
Ментеб потеряла равновесие и перелетела через перила. Тарзан  успел  поймать
ее.  Львы   перестали  драться  и  обратили   внимание  на  своих  настоящих
противников. Тарзан ясно представлял себе, какая опасность грозит женщине, и
он стал  отступать к  двери,  через которую он попал  на  арену.  Он крикнул
Херату, чтобы ее открыли.
     В  королевской  ложе  царила  паника и хаос. Херат выкрикивал  какие-то
приказания, и воины  бежали ко  входу  на арену, но они  не  могли бы успеть
вовремя.  При  последних  конвульсиях  мертвого  тела своего  более  слабого
противника победивший лев повернулся  и с диким рычанием ринулся за Тарзаном
и королевой. Теперь времени добежать до двери не было. Тарзан опустил Ментеб
на  землю и  с ножом  бросился  на  льва. Он наступал с  рычанием, и  Ментеб
почувствовала, что кровь стынет у нее в жилах.
     -- Этот лев убьет их обоих! -- закричал Херат. -- Он дьявол!
     -- Мужчина тоже, -- сказал Тетан.
     Ментеб  была парализована звериной дикостью сцены. И прежде  чем  воины
успели  достичь входа на арену,  лев  уже напал на Тарзана. Избегая огромных
клыков, Тарзан схватил льва за черную гриву и вскочил ему на спину, вонзая в
бок  льва  нож.  Дико  рыча,  лев бросался  из  стороны в  сторону,  пытаясь
освободиться  от  этой  ноши на  своей  спине, и  рычание  человека-обезьяны
смешивалось  с  рычанием льва,  пока Ментеб не потеряла представление о том,
кого из них больше бояться.
     Наконец  нож  вонзился в сердце зверя, лев  упал на бок и  умер. Тарзан
поставил  ногу на тело своей добычи  и, подняв голову к небу, прокричал крик
победы,  крик   обезьяны-самца,  а  королева  Ментеб  стояла  беспомощная  и
восхищенная, когда воины пришли к ней на помощь.
     -- Он демон, -- воскликнул Херат, --  или Бог! Ментеб приказала Тарзану
проводит ее к Херату.  Она была еще слишком  слаба и могла лишь пробормотать
несколько слов благодарности. Когда она вошла в ложу,  то без сил опустилась
в свое кресло.
     -- Вы спасли мою королеву! -- сказал король. --  И таким образом дважды
заслужили себе свободу. Вы можете остаться  в Тобосе,  можете покинуть  его,
как вам будет угодно.
     -- Еще одно условие. И его нужно выполнить, -- напомнил королю Тарзан.
     -- Какое условие? -- спросил Херат.
     --  Я должен проникнуть  в Эшер  и привести Брулора  с  его ларцом,  --
ответил Тарзан.
     -- Вы уже достаточно сделали, -- сказал Херат. -- Пусть это делают ваши
друзья.
     -- Нет, --  ответил Тарзан. --  Я должен пойти. Никто из моих друзей не
сможет этого сделать. Может и я  не смогу, но я имею больше шансов,  и кроме
того мой лучший друг и дочь Грегори находятся там.
     -- Очень хорошо, -- согласился Херат. -- Но мы предоставим вам помощь в
любом размере. Это задание, с которым один человек не сможет справиться.
     -- Сотня тоже,  -- сказала Ментеб. -- Вы должны знать, что  мы пытались
уже много раз.
     -- Я пойду один,  --  сказал Тарзан. -- Если мне будет нужна  помощь, я
вернусь за ней.
     XXII
     ДВОРЦОВЫЙ ЗАГОВОР
     С  чувством  самодовольства  Атан  Том  развалился  в  кресле  в  своих
апартаментах во дворце Атки, королевы Эшера, пока Лал Тааск ходил по комнате
из стороны в сторону.
     -- Мне это  не нравится, -- ворчал  последний. -- Мы все погибнем из-за
этого.
     -- Но это совершенно безопасно, --  уверял его Атан Том. -- Все готово,
и когда все  закончится, мы будем в безопасности, фаворитами правителя Эшера
-- и это намного приблизит нас к Отцу бриллиантов.
     --  У меня  предчувствие,  -- сказал  Лал Тааск,  --  что мы не будем в
безопасности.
     --  Доверься Акамену, -- настаивал Том.  --  Он приведет тебя к спальне
королевы, и тогда ты будешь знать, что делать.
     -- Но почему не вы?  -- спросил Лал Тааск.  -- Ведь это вы так страстно
желаете завладеть Отцом бриллиантов, а не я.
     -- Я не смогу сделать этого потому,  что  у меня нет  опыта обращения с
кинжалом, --  ответил  Том, улыбаясь.  --  Успокойся. Ты что  совсем потерял
контроль над собой?
     -- Я не хочу делать это, -- сказал Лал Тааск.
     -- Ты сделаешь, как тебе приказывают! -- рявкнул Том.  Глаза Лал Тааска
опустились перед его господином.
     -- Последний раз, -- сказал он. -- Обещайте, что это в последний раз.
     -- Я обещаю, что после  сегодняшней ночи я  никогда ничего  от тебя  не
потребую, -- согласился Том. -- Тише, сюда идут!
     Дверь  открылась,  и вошел  Акамен.  Он  был бледен  и  взволнован.  Он
вопросительно посмотрел на Лал Тааска. Последний кивнул.
     -- Все понятно, -- сказал  Акамен.  -- Лал  Тааск выполнит эту  задачу.
Очень хорошо. Я все приготовил. Королева в своих покоях. Перед дверью стражи
нет.  Все будет  сделано за  несколько  минут.  Подозрение  падет на  одного
придворного. Королева сурово обошлась с ним, и  всем известно, что он  очень
зол на нее. Пойдем, Лал Тааск!
     Акамен повел его  через коридор к  спальне королевы. Без малейшего шума
он открыл дверь, и когда Лал Тааск с кинжалом  в  руке стал подкрадываться к
жертве, Акамен прижался к стене коридора, ожидая  удара, который сделает его
королем Эшера. Секунды казались  часами, пока  он ожидал момента, когда  Лал
Тааск подойдет к кровати королевы и нанесет удар.
     Он уже почти там! Кинжал поднят. И вдруг в комнате послышалось какое-то
движение,  из укрытий  выскочили воины и напали на несостоявшегося  убийцу и
его сообщника. Королева Атка  сидела на кровати. На губах ее застыла горькая
усмешка.
     -- Позовите  в  комнату  моих  приближенных,  -- приказала  она,  --  и
возьмите этих двух и того человека,  Тома.  Когда в комнату Атан  Тома вошел
воин  и приказал  ему идти  в  тронный зал именем королевы,  последний  едва
сдержал возбуждение, хотя  и  попытался изобразить удивление по поводу того,
что королева хочет видеть его в такое позднее время.
     --  Акамен,  --  сказала  королева, когда  все трое предстали  перед ее
троном, --  ты подготовил заговор с этими чужеземцами,  чтобы  захватить мой
трон  и  стать  королем.  Один  из  твоих  сообщников,  рассчитывая  на  мое
расположение,  поставил меня об  этом в известность. По-моему, это еще более
подло, чем  то, что  задумал  ты, и он  будет  наказан так  же, как  и ты. Я
приговариваю вас троих к клеткам во дворце Брулора -- это большее наказание,
чем мгновенная смерть. Чтобы ухудшить  наказание,  вы все будете  наполовину
голодными  все время, и вас будут  периодически подвергать  пыткам  во время
каждого полнолуния. Сначала у каждого из  вас  выжгут по одному глазу, затем
вы потеряете правые руки, потом левые, затем последуют ваши ноги по одной, и
после  этого,  я  думаю, мы сможем изобрести еще  что-нибудь, чтобы продлить
ваши мучения. -- Она повернулась к одному из приближенных. -- Уведите их!
     Атан  Том, Лал  Тааск  и  Акамен  в клетках, расположенных  рядом, были
теперь  единственными  заключенными дворца  Отца  бриллиантов.  Лал Тааск  и
Акамен проклинали Атан Тома, но он, казалось, не замечал ничего, кроме ларца
на алтаре.
     -- Нижайший из низших!  -- ревел  Акамен.  -- Ты предал нас. Если бы не
ты, я был бы королем Эшера!
     -- Вот Отец бриллиантов! -- шептал Атан Том.
     -- Собака! -- кричал Тааск. -- Годы я честно служил тебе, а  теперь  ты
принес меня в жертву!
     -- Здесь  находится Отец  бриллиантов, -- гудел Том. --  Из-за  него  я
предал бы свою мать и даже Бога!
     К ним подошел птом с извивающейся на трезубце рыбой.
     -- Вот ваш обед, будьте вы прокляты! -- крикнул он
     -- Но она же не приготовлена! -- воскликнул Атан Том. -- Уберите ее!
     -- Я  уберу  ее, -- сказал птом. -- Но вы  останетесь голодными.  Мы не
жарим рыбу для таких, как вы.
     -- Дайте мне рыбу! -- завизжал Лал Тааск. -- И пусть он голодает, но не
очень долго, он должен выжить, чтобы я мог пронзить его своим кинжалом.
     -- Нет, это я должен  получить право убить его, -- рычал  Акамен. -- Он
не дал мне стать королем.
     --  Вы оба  дураки, -- кричал  Атан Том.  -- Ничего не имеет  значения,
кроме Отца  бриллиантов. Помогите мне достать его, и я сделаю  вас богатыми.
Подумай, Тааск, что можно купить на него  в столицах Европы! Я продал  бы за
него свою душу!
     --  У тебя нет  души,  животное! -- визжал Тааск.  -- Дай мне только до
тебя добраться.
     ***
     Тарзан и Тетан вошли с воином в камеру, где находились Грегори и Лавак,
закованные в цепи.
     -- Херат смилостивился над вами, -- объяснил Тарзан, пока воин снимал с
них  цепи. --  Вы получили  свободу  внутри  города до моего  возвращения из
Эшера.
     -- Зачем вы идете в Эшер? -- спросил Грегори.
     -- Я  хочу разузнать, там ли ваша дочь и д'Арно, а также выведать, есть
ли  какая-нибудь  возможность  освободить  их. Потом  это дело,  связанное с
Брулором и Отцом бриллиантов. Чтобы все мы получили свободу, нужно доставить
их Херату.
     -- А другие условия уже выполнены? -- спросил Лавак. -- Вы убили львов?
     -- Они оба мертвы, -- ответил Тарзан.
     -- Я пойду в Эшер с вами, -- сказал Лавак.
     -- И я, -- сказал Грегори.
     -- Мне лучше идти одному, -- сказал Тарзан.
     -- Но  я  должен  пойти,  --  настаивал Лавак.  --  Должен  же я что-то
сделать, чтобы загладить свою вину перед д'Арно за мое скотское поведение по
отношению к нему. Пожалуйста, разрешите мне пойти с вами.
     -- Я тоже должен идти, -- настаивал Грегори.
     --  Я могу  взять  только  одного  из вас, --  сказал Тарзан.  -- Херат
настаивает, чтобы один из вас остался как заложник. Вы можете пойти со мной,
Лавак.
     Рано утром  Тетан  попрощался с Тарзаном и Лаваком, и они отправились в
Эшер.
     -- Я рассказал вам все, что я знаю об Эшере и  о дворце  Брулора на дне
озера Хорас, -- сказал тобосец. -- Пусть боги будут с вами!
     -- Мне не нужны боги, -- сказал Тарзан.
     -- Достаточно одного Тарзана, -- прибавил Лавак.
     ***
     Всю ночь девять человек шли от  своего последнего укрытия. Они промокли
и устали. Никакой погони пока не было заметно, но Херкуф слишком хорошо знал
своих людей, чтобы думать, что им позволят легко скрыться.
     -- Сейчас, когда начался рассвет,  необходимо  найти новое убежище,  --
сказал он.
     -- Нам  теперь  идти  до  Тобоса  только несколько часов,  --  возразил
тобосец, -- я могу показать вам тропу гораздо раньше.
     -- Несмотря на это я считаю, что день  нам следует провести в  укрытии,
-- настаивал Херкуф. -- У меня нет никакого желания быть водворенным обратно
в клетку.
     --  Что  такое еще  один  день,  если  мы  сможем обрести  свободу?  --
воскликнул Брайен.
     --  Я считаю, что  Херкуф  прав, --  сказал  д'Арно.  --  Мы не  должны
рисковать даже самой малостью.
     --  Послушайте! -- прошептала Эллен. -- Я слышу  голоса. Кто-то идет за
нами.
     --  Это, конечно,  эшерианцы, которые нас преследуют, -- сказал Херкуф.
-- Свернем поскорее  с  тропы и спрячемся. Не шумите. Идите за мной.  Я знаю
это место.
     -- Я их больше не слышу, -- сказала Эллен.
     -- Вся беда в том, что они находятся между нами и тем самым местом, где
мы собираемся спрятаться, -- сказал д'Арно.
     -- Я не думаю, -- ответил Херкуф. -- Они не решатся подойти так  близко
к Тобосу, поэтому, если они  нас  не найдут, то повернут назад.  Они пройдут
мимо нас позже, днем, а ночью мы сможем спокойно продолжать свой путь.
     --  Надеюсь, что вы  правы,  -- сказал Брайен. Шесть  эшерских  воинов,
идущих по тропе, подошли к месту, где только что находились беглецы.
     -- Их следы  здесь совершенно четкие, -- сказал  предводитель, -- здесь
они свернули не так  давно  в сторону.  Мы скоро настигнем их. Помните,  что
женщину и чужестранцев нужно доставить живыми.
     Почти ползком все шестеро стали  идти по  следу, такому ясному для них,
как широкая  дорога.  Они  не  разговаривали,  потому что  чувствовали,  что
беглецы  недалеко.  Двигались они почти  неслышно.  Каждый  думал о том, что
сделает с ним Атка, если они не выполнят ее приказ.
     Тарзан  и Лавак  шли по лесной тропе в Эшер. Вдруг  Тарзан остановился,
понюхал воздух и сказал:
     --  Впереди  нас  люди.  Оставайтесь  здесь. Я  заберусь  на  дерево  и
посмотрю.
     -- Это, очевидно, люди из Эшера, -- сказал Лавак, и Тарзан кивнул  ему.
Через минуту Тарзан уже был на дереве.
     Лавак смотрел на  него, пока он не скрылся  среди листвы. Он восхищался
силой  и ловкостью Тарзана. Хотя он не раз видел, как Тарзан  взбирается  на
деревья, он  никогда не  уставал восхищаться  им. Когда Тарзан  скрылся,  он
почувствовал себя ужасно одиноким и беспомощным.
     Пока  Тарзан прыгал по деревьям,  запах  становился все отчетливее.  Он
узнал тонкий аромат, исходящий от белой женщины. Он был знакомым, но его так
трудно было опознать! Это было только  намеком на что-то знакомое,  и Тарзан
прибавил  скорость. Пока он перелетал  с дерева на дерево, эшерианцы криками
триумфа раскрыли  свое присутствие.  Некоторые из беглецов бросились бежать,
что  вызвало  град копий со стороны  воинов.  Д'Арно, Эллен, Брайен и Херкуф
стояли на месте, зная, что теперь спасения не было. Копье пронзило одного из
бегущих,   и   когда  он  с  криком  упал,  остальные  оставили   надежду  и
остановились.
     Воины,  собрав свои копья, окружили беглецов  и  стали  бить их  тупыми
концами своих копий. Они давали выход своей ненависти, но когда  один из них
приблизился  к Эллен, д'Арно  свалил его на землю, и в ту  же секунду другой
воин поднял свое копье, чтобы пронзить им д'Арно. Эту сцену застал Тарзан.
     Эллен  закричала от ужаса, стараясь  предостеречь д'Арно.  В эту минуту
стрела  пронзила эшерианца, и  он  замертво  упал на землю. Остальные  воины
оглянулись вокруг, но  не  увидели  никого, кто бы мог выпустить стрелу. Они
знали, что никто  из беглецов не мог этого сделать, и поэтому были напуганы.
Только у д'Арно мелькнула слабая надежда на то, что это был Тарзан.
     -- Это кажется невероятным, --  прошептал он  Эллен, -- но кто во  всем
мире, кроме Тарзана, мог выпустить эту стрелу?
     -- О, если бы  это был он! -- воскликнула Эллен. Никто лучше Тарзана не
знал, как запугать и обмануть врага. Он видел удивление, которое посеяла его
стрела в  рядах врага. Слабая  улыбка тронула  его губы, когда  он  запустил
другую стрелу, выбирая жертву.
     Снова стрела  таинственного убийцы  поразила эшерского воина,  и  он  с
криком упал мертвый на землю.
     -- Кто это? -- закричал один из воинов. -- Я никого не вижу.
     Эшерианцы посмотрели друг на друга в замешательстве.
     -- Где он? -- спросил другой. -- Почему он не показывается?
     -- Это бог потусторонних людей, -- сказал д'Арно. -- Он всех вас убьет.
     --  Если  не убьет он, то  убьет  Атка,  --  сказал воин, -- если мы не
приведем вас в Эшер.
     И четверо оставшихся воинов повели пленников по тропе к Эшеру.
     -- Давайте  воспользуемся возможностью, --  предложил  Брайен.  --  Они
смущены и напуганы.
     --  Нет, --  посоветовал  д'Арно.  -- Они поразят  нас своими  копьями.
Сейчас мы не можем рисковать.
     Вдруг  из  листвы  деревьев  раздался  голос,  говоривший  на  суахили,
понятном эшерским воинам.
     -- Я Тарзан-обезьяна, -- протрубил он. -- Идите и оставьте моих друзей.
     --  Мы можем умереть  и здесь, и в  Эшере, -- сказал воин.  -- Нам  все
равно. Королева  казнит нас, если мы не  приведем беглецов, поэтому  мы  или
возьмем беглецов с собой или убьем их здесь.
     --  Убейте  их! -- крикнул  другой воин  и обернулся к Брайену, который
находился  ближе к нему, чем все  остальные, но когда  он поднял свое копье,
стрела пронзила его  сердце; и  еще  три  стрелы  с  молниеносной  скоростью
поразили оставшихся воинов. Беглецы смотрели с удивлением.
     --  Есть только  один человек  в мире,  которые может сделать  это,  --
сказал д'Арно, -- и мы очень рады, что он наш друг.
     Когда   Тарзан   спрыгнул   на   землю,  все   окружили   его,  выражая
благодарность, но он успокоил их жестом.
     -- Каковы ваши планы? -- спросил он.
     -- С нами житель Тобоса, который  собирается показать нам тайную  тропу
из Тиен-Бака, -- объяснил  д'Арно.  -- Мы не знали, что кроме нас еще кто-то
остался в живых.
     -- Вы видели папу? -- перебила его Эллен. -- Он утонул?
     -- Нет, -- ответил  Тарзан.  -- Он  и Магра в Тобосе и  в данный момент
живы и здоровы. Лавак ждет меня здесь на тропе. Мы  шли в Эшер, чтобы искать
вас.
     -- Мы все можем повернуть в Тобос, -- сказал Брайен.
     --  Все не  так просто, -- ответил Тарзан. --  Я должен  пойти в Эшер и
привести оттуда бога и бриллиант в Тобос  королю Херату,  тогда он освободит
Магру и вашего отца.
     Д'Арно горько улыбнулся.
     -- Я пойду с вами.
     -- И я, -- сказала Эллен. Тарзан пожал плечами.
     -- Вам было  бы гораздо лучше в  Тобосе, --  сказал  он, -- и  я  очень
сомневаюсь,  что  вы смогли бы вернуться в Бонга, если вам и удастся  живыми
выбраться из Тиен-Бака.
     -- Я думаю, нам лучше держаться вместе, -- сказал Брайен. --  Я пойду с
вами.
     --  Мой  долг быть  около Эшера,  -- сказал Херкуф. -- Я пойду  с вами.
Может быть, я из всех вас окажусь полезным.
     --  Очень  хорошо,  --  согласился человек-обезьяна. -- Я пойду приведу
Лавака.
     И через полчаса  маленькая группа была  уже  на пути в  Эшер, запретный
город Тиен-Бака.
     XXIII
     МАГРА
     Когда Магра  сидела в своей  комнате  во  дворце  Херата,  думая о всей
странной серии  приключений, которые привели ее в  этот  полуцивилизованный,
полуварварский мир, мечтая о богоподобном человеке, которого  она  полюбила,
дверь отворилась, и вошел король.
     Магра встала и пошла ему навстречу.
     --  Вы не должны были сюда приходить,  --  сказала она.  -- Из этого не
выйдет ничего хорошего.  Вы только подвергаете опасности мою жизнь. Королева
узнала о том случае. Она узнает и об этом. Она велит казнить меня.
     -- Не бойся, -- сказал Херат. -- Здесь я король.
     -- Вы только так думаете, -- сказала Магра презрительно.
     --  Я  Херат,  король! --  закричал  монарх.  --  Никто  не  смеет  так
разговаривать со мной, женщина.
     --  Неужели?   --   спросил  рассерженный  голос   за  его  спиной,  и,
обернувшись, он увидел королеву, стоящую в дверях. -- Наконец я вас поймала!
-- закричала она. -- Так что,  никто  не смеет так разговаривать с вами? Да?
Вы еще не слышали! Ну, погодите, когда  мы  будем с вами с глазу на глаз! --
Она обернулась к Магре. -- А ты, мерзавка, ты завтра умрешь!
     -- Но, моя дорогая, -- пытался возразить Херат.
     -- Никаких "но!" -- закричала Ментеб. -- Убирайтесь отсюда!
     -- Мне кажется, вы сказали, что вы здесь король, -- съязвила Магра.
     Они оба  ушли и девушка осталась одна.  Никогда еще в  жизни ей не было
так одиноко. Она бросилась на кушетку. Если бы это была  другая женщина, она
бы разрыдалась. Но Магра никогда не  плакала из-за себя. Жалость к себе была
не в ее характере.
     Как она хотела  бы, чтобы  Тарзан  был  здесь! Он  бы  помог  ей -- без
излишней жалости,  но  действием. Он нашел бы  возможность  спасти ее, и она
улыбнулась,  потому что  знала, что  в  философии  дикого  зверя  нет  места
страданию. Он слишком привык к смерти и  невысоко  ценит жизнь.  Она  должна
что-то делать. Магра ударила в гонг и позвала рабыню.
     -- Ты знаешь, где находятся пленники Грегори и Лавак? -- спросила она.
     -- Да, моя госпожа.
     -- Отведи меня к ним!
     Когда она пришла к Грегори, она  увидела, что с ним был  Тетан. Сначала
она колебалась, говорить  ли ей при тобосце, но вспомнила, что он все  время
дружески расположен к ним, Магра рассказала им все, что случилось.
     -- Я должна бежать сегодня ночью, -- сказала она. -- Вы поможете мне?
     -- Ментеб  вообще  порядочная  женщина, --  сказал Тетан, -- она  может
понять, что это не ваша вина и,  конечно, знает об этом. Она должна изменить
свое решение о  вашей казни,  но на  это надеяться  опасно. Я  знаю,  что вы
невиновны, и я знаю, что вы друг Тарзана, поэтому я помогу вам убежать.
     -- Вы поможете мне бежать вместе с ней? -- спросил Грегори.
     -- Да, -- ответил Тетан. -- Я вас впутал в это, и я вызволю вас отсюда.
Я  помогу вам, потому  что вы друзья  Тарзана, а Тарзан спас мне  жизнь.  Но
никогда больше не  возвращайтесь в  Тобос, потому что если вы сейчас убежите
от нее, Ментеб никогда вам этого не забудет. Идите по тропе западной стороны
южного  озера, эта  тропа приведет  вас к  Эшеру  и, очевидно, к смертельной
опасности там -- это закон Тиен-Бака.
     Через полчаса Тетан уже провожал Магру и Грегори через маленькие ворота
города и пожелал им удачи.
     ***
     --  Ну, вот, -- сказал  д'Арно, -- мы и пришли обратно, -- когда группа
из шести человек достигла тайного входа во дворец Брулора.
     -- Я провел два года, пытаясь вырваться из этой дыры, -- сказал Браейн,
--  а  теперь  я пытаюсь вернуться туда  сам. Этот Херат  задал вам  тяжелую
работку!
     -- Это  было просто  способом приговорить  всех нас к смерти, -- сказал
Лавак,  --  пример  тобосского  юмора.  По   крайней   мере  вначале  Тарзан
расправился  с этим типом  из Эшера  и со львами. И я  действительно начинаю
верить, что и сам Херат поверил в то, что он сможет заполучить Брулора и его
камень.
     -- Зачем они ему так нужны? -- спросила Эллен.
     -- Отец бриллиантов принадлежит  Тобосу, --  объяснил Херкуф, --  где и
расположен дворец настоящего бога,  Чона. Он украден воинами Атки много  лет
назад,  когда они напали на  галеру Чона, в  которой находился и камень, при
совершении  им  религиозного  обряда.  Брулор  -- ложный  бог.  Херат  хочет
свергнуть его.
     -- Вы  думаете, есть  какая-нибудь возможность, что мы сможем захватить
Брулора и Отца бриллиантов? -- спросил д'Арно.
     -- Да, -- ответил Херкуф.  -- Я  так думаю. У нас есть ключи, а я знаю,
где   спит   Брулор,  и  часы   дня,  предназначенные  для  размышлений.   В
действительности в это время Брулор спит после хорошей выпивки, к которой он
имеет  пристрастие.  В течение этого времени  тронная  комната пуста, и  все
обитатели  должны оставаться  в  своих комнатах.  Мы  можем пройти  прямо  в
тронную комнату и взять ларец, а потом в комнату Брулора. Если  мы припугнем
его смертью, он пойдет с нами, не произнеся ни звука.
     -- Все это выглядит  очень просто,  --  сказал  Брайен, -- даже слишком
просто.
     -- Я буду все время держать руки, сжатыми в кулак, -- сказала Эллен.
     -- Когда  будем делать попытку? -- спросил д'Арно.  Херкуф посмотрел на
солнце.
     -- Сейчас, -- сказал он, -- как раз подходящее время.
     -- Как насчет того, чтобы начать сейчас, Тарзан? -- спросил Брайен.
     -- Херкуф и я пойдем первыми, -- сказал Тарзан.  -- Остальные спрячутся
здесь и подождут нас. Если через час мы не вернемся, вы будете знать, что мы
попались, тогда попытайтесь спастись  сами. Найдите переход через реку,  она
находится где-то рядом с Тобосом. Выбирайтесь из Тиен-Бака. Бесполезно будет
пытаться  сделать  что-нибудь  для  Херкуфа  или  меня,  или спасти Магру  и
Грегори.
     -- Разве я не пойду с тобой, Тарзан? -- спросил д'Арно.
     -- Нет,  если  нас будет слишком много, может произойти неразбериха,  и
нас  могут  обнаружить;  и во  всяком  случае,  твое  место рядом  с  Эллен.
Пойдемте, Херкуф, нужно начинать!
     Объекты этого  теперь уже никому не нужного риска и  жертв медленно шли
по тропе в Эшер, пытаясь миновать его.
     В полном неведении о том, что произошло в Эшере, не зная даже, живы  ли
его сын  и дочь, Грегори шел рядом с Магрой, почти  не испытывая надежды  на
спасение.  Единственное, что его воодушевляло  --  это  сочувствие Тарзана и
Лавака, которые рисковали своими жизнями в попытке спасти его и Магру. Магру
воодушевляло то же чувство, подкрепленное любовью, любовью,  которая сделала
так много для нее -- изменила и облагородила.
     -- Все это кажется совершенно бесполезным, -- сказал Грегори. -- Только
двое из нас остались. И мы надеемся миновать два города, полные врагов. Если
один из них не захватит нас, то захватит другой.
     -- Я думаю, вы правы, -- согласилась Магра. -- Даже  если  силы природы
против  нас.  Посмотрите  вокруг  на  эти образования  лавы,  они все  время
угрожают  нам, бросают  вызов, текут и изменяются,  но, однако, все могло бы
выглядеть по-другому, если бы с нами был Тарзан.
     -- Да, я знаю, -- сказал Грегори, -- он вселяет уверенность. Даже стены
Тиен-Бака кажутся менее неприступными, когда он  с нами. Мы все настолько от
него зависим, что теперь без него совершенно беспомощны.
     -- А он  из-за нас пошел почти на верную  смерть, --  сказала Магра. --
Тетан  сказал мне, что если ему удастся попасть в Эшер, живым ему оттуда все
равно не выбраться. А зная Тарзана, можно быть уверенным, что он уже там. О,
если бы нам удалось догнать его раньше!
     -- Смотрите! -- воскликнул Грегори. -- Какие-то люди идут сюда!
     -- Они увидели нас, -- сказала Магра, -- мы уже не скроемся.
     -- Они выглядят старыми и слабыми, -- ответил Грегори.
     -- Но у них копья.
     Трое  оставшихся  в  живых  беглецов  из клеток дворца  Брулора  решили
продолжать свой путь к свободе, а не возвращаться с Тарзаном в Эшер.
     -- Кто вы? -- спросили они.
     -- Чужестранцы, ищущие дорогу из Тиен-Бака, -- ответил Грегори.
     Трое пошептались между собой, и  один из  них сказал: --  Мы тоже  ищем
дорогу из Тиен-Бака. Может пойдем вместе, так будет безопаснее,
     -- Мы не можем уйти, пока не найдем наших друзей, -- ответила Магра. --
Они шли в Эшер. -- Может быть, вы их видели. Одного из них зовут Тарзан.
     -- Да. Вы их видели? -- спросил и Грегори.
     -- Мы видели их вчера. Он и его друзья возвратились в Эшер.
     -- Его друзья? Кто еще был с ними? -- спросила Магра.
     -- С ним пять человек. Четверо мужчин и одна девушка.
     -- Кто это мог быть, Грегори? -- спросила Магра.
     -- Вы знаете их? -- спросила она у человека, который говорил за всех.
     -- Да. Одного звали  Херкуф,  другого  Лавак.  Там был  д'Арно,  Брайен
Грегори и девушка по имени Эллен.
     Грегори побледнел. Магра взяла его  за  руку, так  как подумала, что он
упадет.
     -- Не может быть, -- сказал он. -- Не могу  поверить, что все они живы.
Это  похоже  на возвращение  с того  света. Я  был так уверен, что их нет  в
живых.  Подумайте только, Магра! Мой сын и моя  дочь оба живы -- и на пути в
этот ужасный город. Мы должны спешить. Может быть, мы еще успеем перехватить
их. Скажите, -- обратился  он к беглецам, -- где мы можем их  найти, если их
еще не схватили эшерианцы?
     Мужчина объяснил, как им найти потайное место, вход в коридор дворца.
     -- Там вы найдете  их, -- сказал он,  -- если они еще не вошли в город.
Но  не входите сами. Если вам дорога ваша жизнь,  не входите  в  этот тайный
лаз.  Если они  это  сделали, они погибли.  Вы можете  с  таким  же  успехом
оставить попытку найти их. Вряд ли вы когда-нибудь увидите их снова.
     --  Не  очень ободряюще звучит, -- сказала  Магра,  когда они с Грегори
продолжили  свой  путь,  --  но, может быть,  они  переоценивают  опасность,
давайте не терять надежды.
     Грегори покачал головой.
     --  Боюсь,  что  опасность все-таки очень велика,  -- сказал он,  --  я
сильно сомневаюсь, чтобы опасность, которой чревато  посещение  Эшера, могла
быть переоценена.
     -- Какое  странное  место  этот  Тиен-Бака,  --  сказала  Магра,  -- не
удивительно, что оно -- табу.
     XXIV
     ЛОВУШКА
     Тарзан и Херкуф спускались по темному коридору  и винтовым лестницам  к
двери из камня, которая закрывала вход в потайной коридор.
     --  Вот мы и  здесь, -- сказал Херкуф. -- Если  Бог  с нами,  мы вскоре
будем в комнате  Брулора, рядом с троном. Я займусь им, а вы возьмете ларец.
Я  долго ждал  возможности  отомстить  за Чона,  истинного бога, и заставить
Брулора  заплатить  за унижения  и  муки, которым он  меня подверг.  Я  вижу
теперь,  что  я  пережил все только ради этого часа. Если мы попадемся,  это
будет означать смерть, но если наш план не удастся, я буду желать смерти.
     За  каменной дверью их ждала группа эшерских воинов, потому что один из
жрецов дворца выследил их и донес Атке.
     --  Они  должны  быть  рядом, --  сказал предводитель воинов, -- будьте
готовы!  Но не забывайте, что королева  приказала взять их живыми и замучить
до смерти.
     -- Я  не хотел  бы быть  на месте Херкуфа, когда Брулор  заполучит  его
назад в клетку, -- сказал один из воинов.
     -- А этот дикий человек,  -- сказал другой, --  это  он  убил так много
наших  воинов в  ту ночь  в туннеле. Я тоже не  хотел бы  быть на его месте,
когда Атка заполучит и его.
     Каменная дверь была  толстой и  очень  тщательно подогнана  под  стену,
поэтому шепот воинов не достиг ушей двоих  людей,  находящихся по другую  ее
сторону.  Не  ведая о ловушке,  в  которую  они  угодили,  Тарзан  и  Херкуф
подождали еще минуту и открыли дверь.
     В это время другой отряд воинов подкрался  к тем четырем, находящимся в
полном неведении, которые ожидали Тарзана и Херкуфа у входа в коридор.
     -- Наконец,  дорогая, -- сказал  д'Арно, -- я  вижу проблески  надежды.
Херкуф  знает порядки  во дворце,  и прежде чем его обитатели  покинут  свои
комнаты,  он  и  Тарзан  будут  здесь  с Брулором  и  этим  проклятым  Отцом
бриллиантов.
     -- Я уже ненавижу само название  этой вещи, -- сказала  девушка. -- Над
ним тяготеет какое-то  проклятие. Я чувствую это  так сильно, что  не верю в
возможность освобождения папы  и Магры. Что-то случится и превратит победу в
поражение.
     -- Я  не  удивляюсь  тому,  что вы так пессимистически настроены. Но на
этот раз вы ошибаетесь.
     --  Надеюсь,  что это  так. Я  не знаю  случая, когда бы  я  так желала
ошибиться.
     Лавак и  Брайен сидели на земле в  нескольких шагах от Эллен  и д'Арно,
причем первый  сидел спиной, чтобы  не видеть их нежной  беседы, которая все
еще причиняла  ему боль. Он сидел лицом  к холму  и  первым заметил эшерских
воинов,  как  только  они  появились.  Когда он  вскочил  на  ноги  с криком
предостережения,  остальные  тоже  обернулись  и  увидели,  что  их  надежды
разрушены, как карточный домик.
     Воины  победоносно  кричали,  сбегая с холма и размахивая копьями. Трое
мужчин могли  бы начать борьбу, какой  бы  бесполезной она  ни была, но  они
боялись за девушку, поэтому стояли в молчании, пока воины окружали их, и уже
через минуту вели их к ближайшим воротам города.
     -- Вы оказались правы, -- сказал д'Арно.
     -- Да, -- ответила она.  -- Над  нами тяготеет проклятие бриллианта. О,
Поль, лучше мне умереть, чем возвращаться в это проклятое место! На этот раз
для нас не будет никакой  надежды, и  я  больше всего боюсь того, что они не
сразу нас убьют!
     Пока четверо пленных шли в город, Херкуф повернул каменную дверь, и они
оба вошли, чтобы попасть в приготовленную для них ловушку. У них  не было ни
одного  шанса,  даже могучий  Тарзан не мог  сопротивляться.  Эшерианцы  все
хорошо продумали. Два воина сидели на корточках.  Они сразу схватили Тарзана
и  Херкуфа за  ноги и  свалили  их, а  когда они упали, дюжина других воинов
навалилась на них, связывая их по рукам и ногам.
     -- Вы знали, что мы идем? -- спросил Херкуф одного воина.
     -- Конечно,  -- ответил тот, -- стража наблюдала за подходами к городу,
потому  что Атка  считала, что вы  можете  вернуться, чтобы украсть  галеру.
Только  так  чужестранцы могут уйти из Тиен-Бака.  Лучше бы вы  оставались в
своей  клетке, Херкуф, потому  что теперь Брулор замучает вас, а  вы знаете,
что это значит.
     Тронный зал дворца был пуст. Там не было никого, кроме трех заключенных
в клетках, когда Тарзана и  Херкуфа ввели туда,  так как  период размышлений
все  еще  продолжался.  А в  течение этого времени  все  жрецы  должны  были
находиться в своих комнатах.
     Поэтому,  пока  воин ходил за разрешением  к  Брулору вызвать хранителя
ключей, чтобы  отпереть клетки и  посадить туда  новых  пленников, произошла
небольшая задержка. Херкуф тронул Тарзана за руку:
     -- Посмотри! -- сказал он, -- остальных тоже схватили. Тарзан обернулся
и увидел Эллен, д'Арно, Брайена и Лавака, которых тоже вводили в комнату. Он
приветствовал их одной из своих редких улыбок. Даже перед лицом смерти он не
терял самообладания. Вместо  того, чтобы так уверенно захватить Брулора, как
они собирались,  они сами оказались позорно схваченными и не смогли  оказать
ни  малейшего  сопротивления.  Д'Арно  заметил улыбку и улыбнулся Тарзану  в
ответ.
     -- Мы снова встретились,  мой друг, -- сказал он, -- но не там, где  мы
собирались встретиться.
     -- Ив последний раз,  -- прибавил Лавак,  -- больше встреч не будет, по
крайней мере, не в этой жизни. Что касается меня, то я  рад. Мне не для чего
жить. -- Он посмотрел на Эллен, но все и так знали, что он имел в виду.
     -- И  вы погибаете  из-за меня, --  сказал Брайен, -- из-за моей глупой
жадности, а я умру, не имея возможности расплатиться с вами.
     -- Давайте не будем  говорить об этом,  --  взмолилась Эллен,  -- и без
этого плохо.
     --  Если  кому-то суждено  умереть  от  медленных  мучений, об этом  не
следует  напоминать. Только это и занимает мысли. Иногда говорить об этом --
облегчение.
     Атан Том смотрел на шестерых пленников через решетку своей клетки.
     -- Наконец-то мы все вместе! -- кудахтал он. -- Все мы, кто  искал Отца
бриллиантов. Вот он здесь в  ларце, но  не трогайте его -- он мой. Он только
для меня одного, -- и он рассмеялся громким сумасшедшим смехом.
     -- Тише ты, свинья! -- проревел Лал Тааск.
     В эту минуту пришел хранитель ключей и открыл клетки.
     -- Засади их всех туда, -- буркнул один из воинов, -- всех, кроме этого
парня. -- Он кивнул головой в сторону Тарзана. -- Его хочет видеть королева.
     Атка  сидела на своем  троне из камня, окруженная придворными  в  белых
перьях, когда Владыка джунглей со  связанными руками вошел к  ней в  тронную
комнату. Долгое время она  рассматривала его  прищуренными глазами, оценивая
взглядом,  и Тарзан вернул ей ее  взгляд: так пойманный лев мог  смотреть на
зрителя через решетку клетки.
     --  Итак,  это  ты тот человек,  который убил так много моих воинов, --
сказала она наконец, -- и захватил одну из
     моих галер.
     Тарзан хранил молчание. Она не выдержала и топнула
     ногой об пол.
     -- Почему ты не отвечаешь? -- спросила она.
     --  Вы ни о чем  меня не спрашивали, -- сказал он, -- вы просто сказали
мне о том, что я уже давно знал.
     --  Когда  Атка  говорит,  человек,  которому оказывается такая  честь,
всегда должен отвечать. Тарзан пожал плечами.
     -- Я не люблю бесполезные разговоры, -- сказал он, -- но если вы хотите
это услышать, то я  не отрицаю, что я убил несколько ваших воинов. Я убил бы
еще больше той  ночью,  если  бы  на галере  их  было  больше. Вчера я  убил
шестерых в лесу.
     -- Так вот почему они не вернулись! -- воскликнула
     Атка.
     -- Думаю, что по этой причине, -- согласился Тарзан.
     -- Зачем ты пришел в Эшер? -- спросила королева.
     -- Освободить моих друзей, которые были здесь пленниками.
     -- Почему ты мой враг? -- спросила Атка.
     -- Я  вам не враг,  я только хочу освободить моих друзей, --  уверял ее
Тарзан.
     -- А Отец бриллиантов? -- прибавила Атка.
     -- Мне нет до него дела.
     --  Но ведь ты  союзник Атан Тома, --  обвиняла она его, -- а он пришел
украсть Отца бриллиантов.
     -- Он мой враг, -- сказал Тарзан.
     Она опять  смотрела на  него в молчании. Очевидно, какая-то новая  идея
пришла ей в голову. Она опять заговорила.
     --  Я думаю, -- сказала она, -- что ты не принадлежишь к лгунам. Я верю
тому,  что ты мне сказал, и я дружески отношусь к  тебе. Мне рассказали, как
ты дрался с моими воинами на  галере. Двое  приплыли  к берегу живыми. Такой
человек, как  ты,  очень  ценен  для  меня,  если ты будет  моим  союзником.
Поклянись мне в верности, и ты будешь свободен.
     -- А мои друзья? -- спросил Тарзан. -- Они тоже получат свободу?
     --  Нет,  конечно. Они  мне  не  нужны.  Зачем  мне отпускать их?  Этот
человек, Брайен  Грегори, пришел сюда  только для того, чтобы  украсть  Отца
бриллиантов. Я думаю, другие пришли помочь ему. Нет, они вскоре умрут.
     -- Я сказал вам, что пришел сюда освободить их, -- сказал Тарзан. -- Их
свобода -- единственное условие, при котором я останусь.
     -- Рабы не ставят условий Атке, -- разъярилась королева. Она обернулась
к придворным. -- Уведите его!
     Они  вернули  Тарзана  в  тронную   комнату  дворца,  но  руки  его  не
освободили, пока  не заперли  дверцу клетки. Было очевидно, что воины  Эшера
относились к нему с уважением.
     -- Ну, что хорошего? -- спросил д'Арно.
     -- Я здесь, в клетке, -- ответил Тарзан, -- вот и  весь ответ. Королева
желает нашей смерти.
     -- Королевам положено желать.
     Настроение  у  всех  было  подавленное. Только два человека  не  совсем
потеряли надежду: Тарзан, лицо которого редко отражало его чувства,  и  Атан
Том, который постоянно кудахтал и лепетал что-то об Отце бриллиантов.
     Когда  окончился  период  размышлений, тронная комната  стала  оживать.
Появились жрецы и служанки, и наконец вышел сам Брулор и занял свое место на
троне, а  все остальные стали  на колени и опустили перед  ним головы. После
короткой религиозной церемонии некоторые  из служанок начали танцевать перед
Брулором, затем  к  танцу присоединились несколько  жрецов.  В самом разгаре
танца вошел воин и объявил,  что пришла королева. Музыка и танцы  тотчас  же
прекратились, и танцующие заняли свои  места  рядом с Брулором. Звуки фанфар
известили  прибытие  королевы,  которая   появилась  в  сопровождении  целой
процессии  и остановилась около трона  Брулора. Она подошла ко второму трону
около Брулора и заняла свое место.
     После длинной церемонии королева произнесла приговор новым заключенным.
Эту  привилегию  она  иногда  уступала Брулору, который был  богом  только с
соизволения королевы.
     --  Пусть все, кроме женщины, --  приказала  Атка, -- будут избраны для
жертвоприношения, каждый по очереди, в медленных мучениях.
     Она говорила громко, чтобы было  слышно во всех концах комнаты, и слова
ее вызвали у д'Арно  надежду, что  Элен не  приговорена  к мучениям.  Но его
надежду разрушили дальнейшие слова королевы.
     -- Женщину отправьте в маленькую комнату  умирать  медленной  смертью в
жертву Холи Хорасу. Это будет ее наказанием  за убийство  Зутеба. Уведите ее
немедленно. Остальными займетесь тогда, когда скажет Брулор.
     Один из священнослужителей вышел и возвратился с тремя птомами, один из
которых  нес лишний  костюм.  Хранитель  ключей провел  их  к клетке  Эллен,
которую он  отпер.  Птомы вошли, сняли верхнюю одежду с  Эллен и  одели ее в
водяной костюм. Прежде чем они надели на нее шлем, она успела  обернуться  к
д'Арно, который стоял с землистым лицом, прижавшись к решетке своей клетки.
     --  Прощай,  дорогой  мой,  --  сказала  она.  --  Теперь это продлится
недолго.
     Д'Арно  не  смог ничего ответить,  слезы застилали  его  глаза. Один из
птомов надел шлем  на голову Эллен,  и они увели ее. Он смотрел на нее, пока
она не  скрылась из  виду, потом  он упал  на пол  своей клетки и лежал там,
обхватив голову руками. Брайен Грегори громко выругался. Он  проклинал Атку,
Брулора, Отца бриллиантов, но больше всего проклинал себя.
     Королева и ее свита удалились. Вскоре Брулор,  жрецы и их служанки тоже
покинули зал,  оставив обреченных людей одних. Атан Том все время лопотал об
Отце бриллиантов, а Лал Тааск и Акамен сыпали на его голову проклятия. Лавак
сидел на корточках  и смотрел  на дверь, которая  закрылась за Эллен. Брайен
шагал взад и вперед по своей  клетке, бормоча себе что-то под нос. Тарзан  и
Херкуф тихо  разговаривали друг с другом. Д'Арно был почти болен от отчаяния
и  безнадежности. Он слышал, что Тарзан  задавал Херкуфу  много вопросов, но
они не производили на него никакого  впечатления. Эллен ушла навсегда. Какое
значение могло иметь еще что-нибудь? Зачем Тарзан задает так много вопросов?
Это на него не похоже, и он тоже вскоре будет мертв.
     ***
     Унго и его стая стояли  у края кратера  Тиен-Бака  и смотрели вниз. Они
видели зелень равнин и лесов, и это привлекало их после голых скал.
     -- Мы спустимся вниз, -- сказал Унго.
     -- Может быть, Тарзан там, -- предположил другой.
     -- Там еда,  --  сказал  Унго. --  Тарзана  там нет.  Мы возвращаемся к
местам нашей прежней охоты. Здесь плохое место для Мангани.
     XXV
     НА ДНЕ ОЗЕРА
     Эллен Грегори,  несмотря на свое увлечение  приключениями и свою редкую
смелость,  была  очень  женственна. Она  принадлежала  к  той  разновидности
женщин, которая вызывает у мужчин желание защитить их. Сознание, что мужская
помощь  была  в  пределах досягаемости, придавало  ей смелость, а когда  она
очутилась одна среди врагов, безнадежно отрезанная от всех своих защитников,
она  превратилась в маленькую испуганную  девочку, готовую предаться панике.
Только благодаря своему сильному характеру она все еще держалась.
     Она  шла уверенной походкой  по коридору, через комнату, где находилось
много птомов, лежащих на небольших кроватях, играющих в кости, по следующему
коридору к массивной  двери, запертой  огромными болтами со штурвалами. Один
из птомов повернул штурвал. Дверь стала открываться.
     Она подумала, что эта дверь ведет в комнату пыток; что находится там за
ней,  и как долго еще ждать  спасительной смерти? Смерть!  Последнее убежище
человека, потерявшего  надежду,  конечная цель  жизни. Она  думала  об отце,
Брайене и д'Арно. Вскоре и они последуют за  ней.  Жаль, что они с д'Арно не
вместе. Так было бы легче для них обоих.
     Наконец дверь открылась, и птомы втолкнули ее в цилиндрическую комнату,
затем последовали за ней, заперли дверь и повернули болты. В противоположном
конце комнаты была такая же  дверь.  Она  не видела никаких инструментов для
пыток и размышляла о том, как  они будут убивать  ее, почему они  привели ее
сюда и зачем этот костюм. Она увидела, что птом повернул колесо, и задержала
дыхание, когда в комнату  хлынула вода. Не могли  же  они сейчас утопить ее?
Ведь вместе  с ней они тоже утонули бы. Комната  быстро наполнялась водой, и
когда она наполнилась до краев, один из птомов проделал какие-то манипуляции
с запорами второй двери. Когда она открылась настежь, они вывели ее прямо на
дно озера.
     При других  обстоятельствах она была  бы  очарована  красотой  картины,
которая открылась ей. Дно освещалось солнечными лучами. Ее  вели по  дорожке
из  гравия, проходившей между подводными садами, где выращивались деликатесы
для  Атки и Брулора. Странные красивые рыбы  проплывали мимо них, под ногами
ползали разноцветные крабы.
     Водоросли  колыхались в  такт их движениям,  а яркие  разноцветные рыбы
играли  между ними,  как  птицы  в  листве  земных  деревьев. Все  это  была
воплощенная красота движения  и тишины. Для девушки  тишина говорила больше,
чем красота или движение -- она напоминала ей о могильном молчании.
     Внутри дворца ей было тяжело идти,  тяжелые подошвы мешали ей,  а здесь
она  идет легко,  как будто  бы  летит  по воздуху  как перышко, не прилагая
никаких  усилий. Она чувствовала,  что  могла  бы  подпрыгнуть  высоко, выше
деревьев,  если  бы птом не держал ее  за руку; но это были только случайные
проблески отдельных мыслей; на самом деле она была объята ужасом и ни на чем
не могла сосредоточиться.
     Она  увидела впереди них маленькое полукруглое  здание  и  поняла,  что
птомы ведут  ее туда. Когда они подошли к зданию, у  которого,  казалось, не
было  ни  окон,  ни  дверей,  два  птома  схватили  Эллен  за руки  и  легко
подпрыгнули вверх вместе  с ней. Проплыв  немного,  они  оказались  на крыше
здания, где девушка увидела круглую дверь,  которая плотно прилегала к крыше
и выделялась только благодаря болтам,  удерживающим  ее. Она была похожа  на
дверь воздушной комнаты дворца, из которого они вышли.
     Комната, в которую они вошли,  была наполнена водой,  прошло  несколько
минут, прежде чем вода вышла; тогда птомы сняли с нее шлем и костюм, подняли
люк в полу, указали  жестом на лестницу и  подтолкнули  ее к спуску. Как и в
верхней  комнате,  здесь  было  окно  в  противоположной  стене. Через  него
просачивался свет озера.  Комната была абсолютно пуста, кроме лестницы, стен
и  окна в ней  не было  ничего. Птомы  закрыли дверь  в  потолке, и  в то же
мгновение она услышала, как в верхнюю комнату хлынула вода, затем вода стала
капать по одной  из  стен ее комнаты. И вскоре по стене уже  бежал маленький
ручеек.  Когда вода покрыла весь  пол,  она поняла, какого рода  мучение  ей
предстоит.  Комната будет медленно наполняться водой.  Она  сможет  продлить
свою  жизнь  и  агонию,  взбираясь вверх по  лестнице,  но это все равно  не
поможет.
     Она поняла,  какую страшную психологическую пытку  изобрели для нее эти
люди. Она должна  была умереть как кролик, попавший в  капкан. Она не знала,
хватит ли у  нее смелости  покончить  с этим быстро,  когда  воды  будет уже
достаточно, или она продлит свои мучения до последней ступеньки лестницы.
     В то  время  как  вода  медленно поднималась и наполняла  камеру смерти
Эллен, Херкуф шепнул Тарзану через прутья решетки:
     -- Скоро придет время. Вы все еще думаете, что вы сможете это сделать?
     --   Я   смогу   осуществить   свою  часть   плана,   --   уверил   его
человек-обезьяна. -- Когда придет время, дайте мне знать.
     Когда наступила  ночь и над  озером распростерся  мрак, какой-то слабый
свет все  равно  проникал через воду  в камеру смерти Эллен.  Это  был  свет
небесных звезд, но он не принес обреченной девушке никакой надежды. Вода уже
доходила до колен, и она стояла, держась одной рукой за лестницу, все еще не
зная, что ей делать. Она устало повернулась и опустила голову на руки. Эллен
думала  о Поле,  и о счастье,  которое могло бы  к ним прийти,  если бы  они
встретились при других обстоятельствах. И даже сейчас, когда  у  нее не было
никакой надежды,  мысль о нем заставляла  ее цепляться за жизнь, продлить ее
как можно дольше, потому что в ее  мечтах о возможном счастье  была какая-то
видимость грустного счастья настоящего. Она думала  о  Брайене,  без чувства
горечи  она  осуждала жадность, которая привела  его в  это ужасное место  и
стоила жизни стольким людям, которые его любили. И она молилась.
     ***
     Херкуф снова шепнул Тарзану:
     -- Время пришло, -- сказал он. -- Они все будут спать. Но решетки очень
крепкие.
     --  Не такие крепкие, как Тарзан, -- ответил человек-обезьяна. -- Я уже
пробовал их. Смотрите!
     Пока  он  говорил,  руки  его крепко  ухватились  за  два  прута. Мышцы
напряглись. Херкуф  наблюдал  за  ним, затаив дыхание,  с долей сомнения, но
вдруг  он  увидел,   что  прутья  разогнулись,  и  мгновения  спустя  Тарзан
протиснулся  сквозь  них, а  прутья  снова  выпрямил.  Таким же  образом  он
освободил и Херкуфа.
     -- Вы сильны, как боевой слон, -- с восхищением сказал священник.
     --  Пошли, --  сказал Тарзан. -- Мы  не можем терять ни  минуты. Ведите
меня.
     -- Да, -- ответил Херкуф, -- мы не можем терять времени. Даже если мы и
не задержимся нигде, мы можем опоздать.
     Тихо  крадучись, Херкуф и Тарзан  пошли к двери.  Остальные заключенные
спали. Никто  не  видел, как убежал Тарзан, и как он освободил Херкуфа. Даже
прутья почти совсем выровнялись, и по ним нельзя было узнать, как им удалось
выйти. Но  немногие даже могли  подозревать о том, что  таким способом можно
было получить свободу.
     Херкуф провел Тарзана по коридору в комнату птомов; жрец  открыл дверь,
Тарзан увидел жрецов низшего ранга, спавших на скамейках. Он увидел костюмы,
которые  висели на вешалках,  трезубцы и  шлемы.  Птомы спали все, а  дворец
оставался без охраны, так как считалось, что убежать оттуда невозможно.
     Осторожно двое  мужчин взяли  костюмы и шлемы, подняли три  трезубца  и
прошли через комнату, не разбудив ни одного птома.
     --  Пока боги были  с нами, -- прошептал  Херкуф, -- и  если  мы сможем
пройти  через  водную комнату,  оставаясь  незамеченными, у нас  будет  шанс
добиться успеха, если только мы не опоздаем.
     Когда  вода   достигла  плеч  Эллен,  она   сразу   оставила   мысль  о
самоубийстве.  Она  будет цепляться  за  жизнь до  последнего  момента.  Она
поднялась ступенькой выше. Разные мысли роились  в ее голове:  и приятные, и
горькие.  Она  думала  о  тщетности попыток  человека  получить  неожиданное
большое богатство и о страданиях, с которыми они связаны. Какая польза будет
Брайену или Тому, если они получат сейчас богатство? Потому что один из  них
потерял уже  сестру,  а  может  быть,  и  отца, а  другой  свой разум.  Вода
заставила ее  подняться  ступенькой  выше.  Шаг  за шагом она  шла навстречу
смерти.
     Херкуф и Тарзан благополучно прошли через воздушную комнату и вышли  на
дно  озера. Через сад птомов они направились к водяной  камере, где  к Эллен
медленно приближалась смерть.
     Когда они достигли воздушной комнаты над камерой Эллен, Херкуф принялся
выкачивать из нее воду. Но им обоим казалось, что это никогда не произойдет.
Они знали,  что вода поднималась  уже в течение  нескольких часов  в  нижней
камере,  и что смерть могла прийти к девушке  раньше, чем  они  успеют.  Там
внизу  Эллен  уже  на  самой  последней  ступеньке  жадно  ловила  последние
мгновения  жизни. Голова  ее  уже касалась  потолка. Выше  подниматься  было
некуда. Вдруг она напрягла слух и вся превратилась во внимание. Она услышала
шум в верхней комнате.  Что могло это означать?  Конечно, не спасение, может
быть, новое мучение.
     Наконец-то  воздушная комната опустела.  Тарзан и Херкуф стали пытаться
поднять  люк  в комнату, где  находилась Эллен, но  он не  поддавался,  даже
несмотря  на  сказочную  силу Тарзана. Но что происходит внизу -- камера это
или могила?
     А пока Тарзан и Херкуф  трудились  над люком, проснулся  птом и  сел на
свою скамейку,  протирая глаза. Ему  приснился  странный,  беспокойный  сон.
Итак, ему  приснилось,  что враги проникли в комнату птомов.  Он осмотрелся,
думая увидеть там  кого-нибудь, кого там не должно было быть. Механически он
посмотрел, на месте  ли его  костюм  и шлем. Их не было. Не хватало еще двух
костюмов. Тотчас же он разбудил своих товарищей и рассказал им о своем сне и
о пропаже. Все они были очень взволнованы, так как раньше ничего подобного у
них не случалось.  Они  моментально начали  поиски,  сначала пошли в тронный
зал, где обнаружили, что двух заключенных нет на месте.
     -- Сбежали Херкуф и этот человек по имени Тарзан, -- сказал один.
     -- Но  ведь взято три  костюма,  --  заметил другой.  На этот  раз  все
заключенные проснулись. Птомы задавали им вопросы,  угрожали,  но ничего  от
них не узнали,  так как сами  заключенные  ничего не  знали  и  были так  же
удивлены, как птомы.
     --  Я знаю! --  вскричал  один из птомов. -- Совершенно  ясно, что  они
пошли в маленькую комнату спасать  девчонку. Для  этого  они и взяли  лишний
костюм. Быстро! Надевайте шлемы. Именем Атки, вперед!
     -- Мы не должны все  уходить, остальные пленники тоже могут сбежать, --
заметил  один  птом,  поэтому  вышли  только шестеро  из  них. В костюмах их
совершенно невозможно  было отличить  друг от  друга,  но им не  приходило в
голову, что они могут по ошибке поймать кого-нибудь из своих.
     Люк  все еще не поддавался,  а драгоценные минуты шли  одна  за другой.
Наконец  им удалось отодвинуть  люк. Посмотрев вниз в темноту, они ничего не
увидели. Вдруг на поверхности им удалось различить бледное лицо. Неужели они
опоздали? Было ли это лицо мертвой девушки?
     Эллен, держась за лестницу и едва удерживая на  водой лицо, слышала шум
какой-то  работы  наверху;   люк   открылся,  и  она  увидела  двух  птомов,
склонившихся  над  ней. Когда  они  потащили  ее  в  воздушную  комнату, она
подумала, что ее ждут новые мучения.
     Они  помогли ей натянуть  костюм и  вывели  из комнаты на дно озера.  В
костюмах и шлемах она не узнала их, а  так как никаких средств общения у них
не было, она шла с ними, не подозревая, что они друзья, и думала лишь о том,
что готовит ей судьба.
     Когда  Херкуф  повел их  прочь  от дворца,  птомы,  преследовавшие  их,
обнаружили беглецов и поспешили перехватить их.  В тишине водных  глубин  ни
один  звук не  достигал ушей преследуемых,  и они не  знали о приближающейся
погоне,  пока  Тарзан,  всегда  и везде остававшийся  детищем  джунглей,  не
оглянулся и не увидел приближающихся птомов. Он тронул рукой Херкуфа и Эллен
и указал  на  погоню,  затем он  поставил их спиной к спине, чтобы они могли
отражать нападение. Каков будет исход битвы, он даже не мог предполагать. Он
знал,  что все они не привыкли  сражаться  в такой  среде и  таким  оружием.
Единственная прореха  в костюме означала  смерть, а их враги, конечно, умело
владели трезубцами. Но он не знал,  что птомы были так же не приспособлены к
битве под водой,  как и они. Иногда им приходилось обороняться от обитателей
озера, но никогда их врагом не был человек с оружием таким же, как и у них.
     Поэтому случилось так,  что первую  кровь пролили  Тарзан  и  Херкуф, и
только  сейчас впервые Эллен начала понимать, что она, может быть, находится
в руках  друзей,  но это  казалось невероятным, откуда  было взяться друзьям
среди птомов?
     Когда двое из них погибли, остальные птомы стали более осторожными. Они
стали  медленно  окружать Тарзана,  Херкуфа и Эллен,  но подступиться к  ним
никак не могли.
     Со всех сторон  их встречали  трезубцы. Вдруг один из птомов подпрыгнул
вверх,  решив атаковать их с нового  положения,  а  в это же время остальные
тоже перешли  в  наступление. Но они подошли слишком близко, и для  двоих из
них это  окончилось  смертью.  Один из  птомов  атаковал  Тарзана, но  Эллен
неожиданно  для  самой  себя подалась вперед  и поразила  птома  трезубцем в
грудь. Он задергался, как рыба на острие, а потом мешком свалился прямо к ее
ногам. Девушка едва не потеряла сознание.
     Оставшиеся птомы повернули назад к дворцу,  но  Тарзан, не желая, чтобы
они вернулись  с  подкреплением,  бросился их догонять. Итак,  он пустился в
погоню. Чувствовал он  себя  как человек  в  кошмарном  сне,  когда  делаешь
большие усилия,  но достигаешь малого. Но  птомам  приходилось  преодолевать
такие  же  трудности,  а  у них  не было  замечательной мускулатуры Тарзана.
Поэтому последний постепенно приближался к ним.
     На  близком  расстоянии  пользоваться трезубцами было  неудобно, и  оба
птома отказались от них, пустив в ход ножи. Пока они дрались, к ним подплыла
огромная  рыба,  и  Эллен с Херкуфом  устремились  прочь  от  нее,  как  два
уродливых робота в своих костюмах.
     Пальцы Тарзана уже касались запястья одного  из птомов, и ему уже почти
удалось выхватить у  него нож, когда  огромная рыба, напуганная приближением
Херкуфа и Эллен, бросилась в сторону в попытке скрыться и ударила Тарзана по
ноге. Он отлетел и упал на спину. Птом воспользовался благоприятным моментом
и прыгнул вперед, готовясь вонзить нож в сердце падающего Тарзана.
     Но Тарзан  снова  увернулся от удара.  В это  время  подоспели  Эллен и
Херкуф, поразившие птома  своими трезубцами. Когда Тарзан  поднялся на ноги,
Эллен подумала о человеке, чью жизнь она помогла спасти, кто он и каковы его
намерения по отношению к ней.
     XXVI
     ТАЙНЫ ЭШЕРА
     Во дворце Брулора все пришли в волнение и замешательство. Жрецы и воины
собрались  в  тронной  комнате,  расследуя  таинственное  исчезновение  двух
пленников. Замки  их камер были  не тронуты, и только д'Арно  догадывался  о
том, как в действительности  произошел  побег. Он заметил след  на  решетках
клетки Тарзана.
     -- Снова есть надежда, --  шепнул он Брайену, Взволнованный птом вбежал
в тронную комнату и, сорвав свой шлем, упал к ногам Брулора.
     -- О, Отец бриллиантов,  -- кричал он,  -- я был в маленькой комнате на
дне озера. Женщина исчезла.
     -- Исчезла? Куда? -- завопил Брулор.
     --  Кто знает? -- ответил птом. -- Я знаю наверняка, что  ее там нет, а
на  дне  озера  лежат  шесть трупов наших птомов.  Их  костюмы  проколоты  в
нескольких местах. Среди нас дьявол, о Отец!
     Брулор вскочил на ноги, трясясь от гнева.
     --  Они  не дьяволы,  -- закричал  он,  -- они  смертные, которые могут
умереть. Один  из них -- этот предатель  Херкуф, другой  -- человек по имени
Тарзан.  Тот,  кто доставит  их живыми или мертвыми, может потребовать любую
награду, но если сможете, то доставьте их живыми.
     Пока Брулор  неистовствовал, предметы  его гнева удалились от дворца на
приличное  расстояние.  Сняв  три  костюма  с  мертвых  птомов,  они  шли за
Херкуфом, который вел их по дну озера  в соответствии  с планом, который они
разработали с  Тарзаном раньше. Им повезло, удалось достать еще три костюма,
что  тоже  входило  в их  план,  фантастический,  безумный,  но  единственно
возможный в их ситуации.
     Когда  они  спустились  на  большую  глубину,  они  оказались   в  гуще
водорослей,  где  обитало  множество глубоководных  жителей. Поэтому им  все
время приходилось отражать атаки страшных подводных чудовищ.
     Эллен все еще была объята страхом. Она не знала, кто эти люди, куда они
ведут ее  и что собираются с ней  делать, и более того, она  не представляла
себе, как им удастся выйти  живыми отсюда, когда на  пути у них было столько
опасностей.  Она  чувствовала,  что  больше  не  выдержит.  И  вдруг   из-за
гигантских растений выплыл огромный морской змей и бросился на них.
     Мужчины  встретили   его  страшные   зубы  трезубцами,  а  его  длинный
чешуйчатый хвост спирально  обвился  вокруг них. Глаза  чудовища засверкали,
язык вывалился из  раскрытой  пасти,  и вдруг змей обвил  свой хвост  вокруг
Эллен и поплыл. Тарзан бросил запасной костюм, который был у него в руках, и
кинулся за ним. Херкуф остался на дне в совершенной растерянности.
     Случайно человеку-обезьяне удалось ухватиться за ногу
     Эллен, но он не мог освободить ее от пут сильного хвоста змея. Медленно
по телу  девушки он  стал  подбираться  к змею.  В то  же  время он  пытался
освободить ее от хвоста, но его кольца  еще сильнее обвивались  вокруг  нее.
Только благодаря своей необыкновенной силе  и  ловкости  Тарзан, несмотря на
сопротивление  воды и мешающий ему костюм, добрался наконец до  спины зверя.
Несколько раз он поразил ножом  тело зверя, а Эллен восхищалась смелостью  и
силой неизвестного спасителя.
     Болезненно  раненный,  но не  столь  серьезно,  змей  оставил девушку и
повернулся  к человеку,  который  осмеливался оспаривать его  превосходство.
Истекающий кровью,  разъяренный, он  думал  лишь о том, чтобы растерзать это
существо. Вонзив нож в челюсти змея  и причинив ему этим такую боль, которая
заставила  его отступить,  Тарзан  стал  медленно  подбираться к его  горлу.
Нуму-льва,  Шиту-пантеру,  Ваппи-антилопу  и человека  он  убивал, перерезав
артерию. Почему  бы не  попытаться сделать то  же самое со зверем, в котором
тоже течет кровь?
     Ему  удалось  добраться до  горла,  и здесь  на шее  у  зверя оказалась
нежная, ничем не защищенная кожа, одним движением ножа он перерезал артерию.
Кровь  хлынула в  ту же минуту, и змей забился в  конвульсиях,  перевернулся
вверх  животом  и  медленно поплыл  по течению.  Тарзан опустился  туда, где
стояла ошеломленная Эллен.
     Приближался рассвет, и в воду проникли первые лучи утреннего света, что
позволяло им видеть на большее расстояние.  Тарзан стал разыскивать взглядом
Херкуфа  и  увидел, что  тот приближается и  несет в  руках запасной  костюм
Тарзана.
     Эллен совсем обессилела, и Тарзану пришлось поддерживать  ее всю дорогу
к берегу.  Херкуф был не  в лучшем состоянии,  но ему  удалось выбраться  на
берег, и он, задыхаясь, без чувств повалился на берег. Только Тарзан казался
бодрым и не уставшим.
     Они в  первую  очередь  сняли  неудобные  костюмы, и Эллен увидела лицо
Тарзана.
     --  Тарзан! -- вскрикнула она удивленно.  -- Но я могла  бы догадаться,
что это вы. Кто еще мог сделать для меня то, что сделали вы.
     -- Поль, -- сказал он с улыбкой.
     -- Вы  милый, --  сказала она. -- Как приятно  снова чувствовать себя в
безопасности.  Как прекрасно  остаться в живых после  того, через что все мы
прошли,  после этой ужасной комнаты, где они хотели меня  утопить. Я все еще
не могу поверить, что убежала оттуда!
     Около берега Херкуф пронзил острогой рыбу, потом отвел  Тарзана и Эллен
в пещеру, где они могли отдохнуть, а сам развел костер и испек рыбу.
     -- Какие у вас планы? -- спросила Эллен.
     -- Херкуф знает, где  на  этой стороне озера спрятана лодка. Мы думали,
что безопаснее  будет  прийти сюда, чем  пытаться украсть одну  из  лодок  у
Эшера. Зная, что наш побег известен, везде будет расставлена стража. Сегодня
ночью мы  переплывем озеро,  а Херкуф и я опустимся в костюмах и постараемся
вызволить д'Арно, Брайена и Лавака. Поэтому мы и  взяли три костюма с убитых
птомов.  Мы  раньше  хотели  украсть  их  у  птомов,  а теперь нам  не нужно
проходить через их комнату.
     -- После того, как мы поедим и отдохнем, я посмотрю, на месте ли лодка.
Я  спрятал ее много  лет назад,  но она хорошо  спрятана, а туда  редко  кто
ходит. Я затопил ее в маленьком заливе под кустами.
     -- Она уже, наверное, сгнила, -- предположила Эллен.
     -- Не  думаю, -- ответил Херкуф. -- Она скорее бы сгнила, если бы  была
оставлена на воздухе.
     Они ели  рыбу  и  обсуждали свои  планы, вспоминали приключения,  через
которые они  прошли. Эллен спросила Херкуфа, как им удалось построить дворец
на дне озера.
     --  Мне кажется,  -- сказала  она, -- что инженерное  дело  не по плечу
эшерианцам,  потому  что  все,  что  я  видела  у них,  требует  для  своего
производства  только примитивные знания. За  исключением  этих  плавательных
костюмов. Здесь нет ничего, что бы указывало на изобретательский гений.
     --  Именно  изобретение  этих  костюмов  вместе  с  природным  явлением
позволило построить дворец, --  объяснил Херкуф. -- Мы  ведь  очень  древняя
раса. Мы живем в долине  Тиен-Бака уже более тысячи лет. Наше  происхождение
сохранилось только в легендах, но считается, что наши предки спустились сюда
с  севера,  они  принесли  с  собой  развитую  цивилизацию  и   значительные
инженерные познания.  Тогда существовало  два  племени. Одно поселилось там,
где сейчас находится Тобос, а другое  -- здесь, где Эшер. Один из эшерианцев
изобрел  шлем  для подводного плавания. Он  перекапывал все вокруг,  собирая
металлы,  и  экспериментировал с разными химическими  соединениями,  пытаясь
получить золото  из  простых  веществ.  Во  время своих  опытов он  случайно
получил  такое  химическое вещество, которое в  соединении  с водой выделяло
кислород. Но кончил он трагически, как раз  в тот  момент,  когда он пытался
превратить в  золото  полученный черный  порошок. Он  считал, что для  этого
нужно высокое  давление,  приложенное внезапно,  поэтому  он насыпал немного
порошка на камень и ударил по нему молотком. Был очень сильный взрыв и много
дыма. Крыша  дома изобретателя взлетела на воздух, а с ней и он сам. Один из
его  учеников,  который  случайно  остался  в  живых, видел все  это  своими
глазами. Хотя изобретателю и не  удалось сделать золото, он все-таки оставил
после  себя  гениальное  изобретение  -- подводный шлем,  который  претерпел
некоторые изменения и применялся в основном в спорте.
     -- Но какое отношение все это имеет к строительству дворца? -- спросила
Эллен.
     -- Я уже подошел к этому. Сейчас расскажу. Недалеко от  Эшера у берега,
там, где сейчас находится  дворец, вода постоянно бурлила, и часто  возникал
мощный водяной фонтан. Чем  было вызвано это  явление,  для эшерианцев долго
оставалось неразрешимой загадкой. Однажды молодой  эшерианец надел подводный
костюм и шлем  и  опустился  на дно  озера,  чтобы разгадать  природу  этого
явления. Он отсутствовал  полчаса, и  вдруг зрители, собравшиеся  у  берега,
увидели, как  он вылетел  из-под  воды  в том  самом месте, где  наблюдалось
феноменальное явление.  Чудом  он  остался  жив, и когда вернулся  на берег,
рассказал, что со дна озера бьет воздушный гейзер.
     --  Прошло еще несколько лет, прежде чем одному из эшерианцев  пришла в
голову идея постройки здания дворца вокруг гейзера и поселить  там жрецов  и
священные реликвии. Были пойманы тысячи рабов. Они  высекали стены дворца из
кусков лавы. Были  сделаны  бесчисленные  подводные  шлемы  и костюмы. Самой
сложной частью работы оказалась  задача накрыть воздушный поток, но и с этим
в  конце концов справились.  Так  начал свое существование дворец. Постройка
его длилась сотни лет и стоила многих тысяч жизней. Когда он был построен  и
укреплен,  то,  естественно,  был  весь  заполнен водой, но  когда  клапан в
огромной "шапке", под которой находился гейзер, открыли, вода была вытеснена
воздухом  и  вышла  через  односторонний  выпускной  клапан.  Сейчас  гейзер
поставляет во дворец свежий воздух и управляет дверями комнат.
     -- Как  прекрасно! -- сказала Эллен. -- Но откуда взялся этот воздушный
гейзер?
     -- Это, конечно, только гипотеза, -- ответил Херкуф, -- но считают, что
когда Тиен-Бака был действительно вулканом, вся вершина горы взлетела вверх,
и  когда  она снова  опустилась  в кратер,  там  остался воздух, сжатый  под
большим давлением. Получился огромный подземный воздушный резервуар.
     -- А когда воздух иссякнет? -- спросила девушка. Херкуф пожал плечами.
     -- Хорас затопит дворец. Но есть еще и другая  гипотеза. Возможно,  что
под  дворцом  существуют  огромные  залежи того  самого вещества,  благодаря
которому  функционируют наши  подводные костюмы. Вода из озера просачивается
туда, и таким образом постоянно образуется свежий воздух.
     --  Какая  работа  человеческого ума, сколько труда  и  жизней ушло  на
постройку этого дворца! -- воскликнула Эллен, -- и для чего?  Зачем люди так
разбрасываются своей энергией?
     --  Разве ваша  раса не  возводит храмов  для  своих богов?  -- спросил
Херкуф.
     XXVII
     ПЕЩЕРА ЧОНА
     Магра и Грегори остановились  на каменистом спуске. Солнце ярко светило
на безоблачном небе, над ними  возвышались хмурые скалы Тиен-Бака, под  ними
простирались  воды  священного  Хораса, а вдалеке виднелся вход  в  туннель,
ведущий во внешний мир. Он манил и звал их.
     -- Ну, вот  мы и пришли, -- сказал  Грегори.  -- Это,  очевидно, и есть
тайный вход в туннель.
     -- Да, -- сказала Магра, -- мы здесь. Что нам теперь делать?
     -- После  всего того,  что  нам  рассказали  эти  бедняги,  --  ответил
Грегори, -- было бы очень глупо бросаться своими жизнями  и  входить  в  эту
ловушку.
     -- Я вполне  с  вами  согласна, -- ответила  Магра,  --  нам ничего  не
удастся сделать, если  мы попадем в этот  дворец.  Нас поймают, и  мы только
расстроим планы Тарзана, если ему удалось то, что он задумал.
     --  Не могу  понять,  --  сказал Грегори, --  что  случилось  с  Эллен,
Брайеном, д'Арно и Лаваком. Вы не  думаете, что  они все могли проникнуть во
дворец на помощь Тарзану?
     -- Они могли. И их всех могли схватить. Все, что нам остается делать --
это ждать.
     -- Может быть, поищем  укрытия немного ниже? Если  мы  будем находиться
между Эшером  и  входом в туннель, они обязательно пройдут мимо нас, так как
выход здесь только один.
     -- Думаю, что вы  правы, --  согласился  Грегори,  --  но я сомневаюсь,
безопасно ли пытаться миновать Эшер днем?
     -- Так  же опасно, как и оставаться здесь. В любую минуту на  нас может
натолкнуться какой-нибудь эшерианец.
     -- Хорошо, -- сказал Грегори. -- Давайте попробуем. Здесь много больших
глыб лавы, будем прятаться за ними.
     -- Пойдемте, -- сказала Магра.
     Они стали осторожно спускаться, и  в  конце концов спустились к  озеру.
Между  ними и озером находилась гряда скал. Она располагалась  вдоль берега.
На ее вершине  росло несколько  деревьев. Небольшой  холмик  скрывал  ее  от
Эшера.
     -- Посмотрите! -- сказала Эллен. -- Похоже, что это пещера.
     -- Да, похоже на то, -- ответил  Грегори. -- Посмотрим. Если  там можно
жить,  то  нам повезло,  потому  что  там  можно спрятаться и  наблюдать  за
округой.
     -- А как насчет пищи? -- спросила Магра.
     -- Я думаю,  мы найдем фрукты  и  орехи на  одном из этих  деревьев, --
ответил Грегори, -- и если нам подвернется случай, будем ловить рыбу.
     Разговаривая, они  подошли ко входу  в пещеру,  которая, как оказалось,
прекрасно подходила  им. Они  вошли  с большими  предосторожностями. Сначала
ничего нельзя было различить. Свет проникал только через узкий проход.
     --  Я думаю,  что нужно  разведать,  прежде чем здесь  обосноваться, --
сказал Грегори.
     -- Я пойду с вами.
     Пещера  сужалась  и  превратилась  в  узкий коридор. Они  шли  по  нему
наощупь, пробираясь в абсолютной темноте, но вдруг за крутым поворотом стало
светло,  и  они, наконец вышли  на  площадку, куда  проникали солнечные лучи
через отверстие вверху. Здесь было просторно и красиво.  Стены были  покрыты
причудливыми рисунками, очевидно, результат эрозии.
     -- Необыкновенно! -- воскликнула Магра.
     -- Прекрасно. И краски необыкновенные, -- согласился  Грегори, --  но я
думаю, что нужно идти дальше, чтобы убедиться, что здесь безопасно.
     -- Да, -- сказала Магра. -- Вы правы. Здесь  есть проход, который может
еще куда-нибудь вывести. Давайте пойдем посмотрим.
     Они  обнаружили проход,  который  вел  в еще  один  коридор,  темный  и
холодный, Магра продрогла, пока пробиралась по нему.
     -- В этом месте есть что-то таинственное, -- прошептала она.
     -- Чепуха,  -- сказал Грегори. --  Это потому, что здесь темно. Женщины
не любят темноты.
     -- А вы любите? -- спросила она.
     -- Ну, нет, но если  место темное, это  не обязательно значит,  что оно
опасное.
     -- Но, -- настаивала она,  -- у  меня  такое чувство, как будто за нами
наблюдают.
     -- О, это только ваше  воображение, дитя мое, -- рассмеялся Грегори, --
у вас расшатались нервы. Это  не удивительно после всего того  горя, что вам
пришлось вынести. Странно, что мы все еще не сошли с ума.
     --  Я не  думаю,  что это воображение, --  ответила  Магра.  -- Я  могу
чувствовать,  что  мы  не  одни. Что-то здесь  есть рядом  с  нами.  Давайте
вернемся и уйдем из этого страшного места. Это злое место, я чувствую.
     --  Постарайтесь успокоиться, -- увещевал  ее Грегори, -- здесь  никого
нет, и даже если это место нехорошее, нам нужно все разузнать.
     -- Я надеюсь,  что вы правы, --  сказала  Магра, -- но я очень боюсь, а
как вы знаете, меня не так  просто напугать. Вот проход в стене, здесь может
быть другой коридор. В какой пойдем?
     --  Я думаю,  будем держаться вместе, --  ответил Грегори,  -- этот как
будто  главный.  Если мы будем  поворачивать  куда-нибудь, мы заблудимся.  Я
слышал о людях, которые терялись в  пещерах Кентукки или Вирджинии. Их так и
не находили.
     В  этот момент  чья-то  рука схватила Магру сзади  и потащила ее  через
отверстие, которое они только что прошли. Грегори услышал пронзительный крик
и повернулся назад. К своему ужасу он обнаружил, что он один. Магра исчезла.
Он  громко позвал ее, но ответа не  было.  Тогда он пошел  назад искать  ее.
Вдруг другая  рука схватила его и  потащила  за собой. Он отбивался, пытался
освободиться, но все его усилия были напрасны. Его тащили в боковой коридор.
     Магра тоже пыталась освободиться, но тоже безуспешно. Сильное существо,
которое тащило ее не издавало ни звука. Она не знала,  была ли она в руках у
человека или у зверя. После своей встречи  с  Унго у нее  были все основания
для сомнений.
     Коридор был длинный и, в конце концов, закончился второй пещерой. Здесь
только она рассмотрела того, кто ее схватил. Это  был белый человек с голыми
руками. Теперь  она видела,  что это человек.  В  пещере было  еще несколько
подобных ему. В центре пещеры был бассейн с водой.
     В конце пещеры стоял трон, перед троном  находился  алтарь, а за ним --
открытая арка, выходящая  на озеро. Арка была почти вровень с полом  пещеры.
Пещера выглядела изумительно, но вся сцена производила странное впечатление,
очевидно, присутствием суровых молчаливых фигур, облаченных в белое, которые
смотрели на Магру через прорези в одежде.
     Магра не  успела еще ничего  разглядеть,  когда притащили  Грегори. Они
посмотрели друг на друга.
     -- Вот мы и попались, -- сказал он. -- Похоже на Ку-Клукс-Клан. Вы были
правы. Кто-то из них за нами наблюдал.
     --  Кто  они?  --  спросила Магра, -- и чего они  от  нас хотят?  Боже!
Неужели мы и так недостаточно выстрадали?
     -- Теперь  я  не  удивляюсь  тому, что  Тиен-Бака  -- табу,  а  Эшер --
запретный город. Если я  когда-нибудь  отсюда выберусь, для меня он навсегда
останется табу.
     -- Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, -- сказала Магра грустно.
     -- Но ведь мы выбрались из Тобоса, -- напомнил он ей.
     --  Да, знаю,  но сейчас с  нами нет ни Тарзана,  ни Тетана. Мы одни  и
совершенно беспомощны.
     --  Может быть,  они не собираются  причинять нам  никакого  вреда,  --
предположил  он,  -- если бы только я знал их язык, я  бы спросил их. У  них
есть язык. Они шептались о чем-то.
     -- Попробуйте суахили, -- предложила она. -- Здесь все знают этот язык.
     --  Мой суахили несовершенен, --  сказал  он, -- но если они знают его,
может быть, они поймут. -- Он обернулся к одному из людей, одетых в белое, и
спросил:
     -- Зачем вы привели нас сюда. Что вы собираетесь с  нами делать? Мы вам
ничего плохого не сделали.
     -- Вы посмели войти  во дворец истинного бога,  -- ответил человек.  --
Кто вы такие, что осмелились войти во дворец священного Чона?
     -- Они шпионы Атки, -- сказал другой.
     -- Шпионы ложного бога Брулора, -- предположил третий.
     --  Ничего  подобного,  -- сказала  Магра, --  мы просто чужеземцы,  мы
заблудились. Единственное, что мы хотим -- это найти выход из Тиен-Бака.
     -- Зачем же вы пришли сюда?
     -- Мы искали место, где могли бы спрятаться, -- ответила девушка.
     -- Скорее  всего вы лжете.  Мы вас  продержим  здесь, пока не  вернется
истинный бог, тогда вы узнаете вашу судьбу и в каком виде примете смерть.
     XXVIII
     В ВОДАХ ХОРАСА
     Херкуф,  Эллен и Тарзан отдохнули и пошли искать лодку, которую спрятал
Херкуф. Бухта, где он затопил ее, находилась далеко от выбранной ими пещеры,
но весь их путь проходил через лес, и поэтому они ничего не опасались.
     Когда  они  достигли  заливчика,  Херкуф раздвинул ветви  кустарника  и
посмотрел в воду.
     -- Вот это место, -- пробормотал он, -- я  знаю, это то  самое место. Я
не мог ошибиться.
     -- Что-нибудь не так? -- спросил Тарзан. -- Вы не можете ее найти?
     --  Это то  самое место, -- повторил  Херкуф, -- но лодки здесь  нет. Я
хорошо  спрятал ее, но кто-то  нашел ее. Теперь все наши  планы рушатся. Что
нам делать?
     -- Разве мы  не можем  пройти по  берегу и подойти ко дворцу со стороны
Эшера? -- спросила Эллен.
     -- Это невозможно, нас схватят, -- ответил Херкуф.
     -- Может быть, построить плот? Херкуф покачал головой.
     -- У  нас  нет  инструментов. Но  даже если бы они  и были у нас, мы не
смогли бы ими воспользоваться. Нас бы заметили.
     -- Неужели мы должны теперь  бросить все?  -- воскликнула Эллен.  -- Мы
ведь не можем оставить Поля, Брайена и Лавака умирать.
     -- Есть выход, -- сказал Тарзан.
     -- Какой? -- спросил Херкуф.
     -- Когда стемнеет, я поплыву к Эшеру и выкраду лодку.
     -- Это невозможно,  -- сказал Херкуф.  -- Вы видели, с чем нам пришлось
бороться,  когда  мы  проходили  озеро прошлой  ночью.  Вы  не проплывете  и
половины  пути.  Вам  не  дадут  удержаться  на  поверхности.  Давайте лучше
вернемся.
     --  Но ведь  только  благодаря  необыкновенной  удаче  мы смогли  вчера
пробраться  по озеру, -- напомнил Тарзан. --  Во второй раз нам может уже не
повезти так, но даже если нам и удастся, все равно у  нас не будет лодки. Вы
же знаете, что  весь успех нашего плана зависит от нее.  Я переплыву сегодня
озеро.
     -- Пожалуйста, не делайте этого, Тарзан, --  взмолилась Эллен. -- Зачем
бесцельно бросаться своей жизнью?
     -- Я и не собираюсь этого делать. У меня с собой нож.
     Они  вернулись  в пещеру,  чтобы дождаться  темноты, так  и  не  убедив
Тарзана  в  бесполезности его плана. Херкуф  и Эллен были  в отчаянии. Когда
наступила  темнота, они  стояли у  берега и смотрели, как  Тарзан исчезает в
темных водах озера. Всматриваясь вдаль, они наблюдали за ним, пока он совсем
не исчез из вида.
     Тарзан проплыл без приключений  половину расстояния и вдруг увидел, как
вспыхнул какой-то  огонь. Он стал наблюдать за огоньком,  и  когда  тот стал
приближаться к нему,  понял,  что его  заметили. Если  его сейчас  настигнет
галера эшерианцев,  это будет означать смерть не только  для него, но и  для
тех людей, чьи  жизни он мог бы спасти, и поэтому он  попытался использовать
единственный свой шанс. Нырнув под  воду, он стал  уплывать, пытаясь уйти от
света  фонаря,  и,  оглядываясь назад,  он почувствовал, что может спастись,
потому что огонь стал уменьшаться; но когда он поднялся к поверхности, чтобы
вдохнуть воздух, то увидел, что к  нему приближается какая-то темная  масса.
Тарзан  понял,  что  случилось  то, чего так  опасались  Эллен и  Херкуф. Он
вспомнил свои слова: "У меня есть нож", -- и улыбнулся.
     На стене в Эшере заметили огонь на озере. Стражник доложил офицеру:
     -- Галера  из Тобоса, -- сказал  он, -- на  озере  сегодня нет эшерских
галер. Офицер кивнул.
     -- Странно, почему  они  рискнули зажечь огонь.  Обычно они  крадутся в
темноте. Ну, нам повезло. Может быть, удастся захватить добычу.
     Когда огромная рыбина повернулась и  приготовилась схватить Тарзана, он
вонзил  свой  нож  ей  в брюхо и  вспорол  его.  Огромная  рыба,  смертельно
раненная,  забилась  в  агонии  и привлекла  внимание  тех, кто  находился в
галере.
     Тарзан, уклоняясь от ударов хвоста и страшных зубов, увидел, что к нему
подплывают еще какие-то чудовища, очевидно, тоже привлеченные светом фонаря.
Это были страшные чудовища, которые пришли сюда в поисках жертвы.
     Тарзану  уже  не  хватало воздуха,  и  он  был  вынужден  вынырнуть  на
поверхность.  Он  знал,  что  окажется  вблизи  галеры,  но ему  приходилось
выбирать между галерой и перспективой утонуть от нехватки воздуха.
     Когда  Тарзан  вынырнул,  он  оказался  совсем  рядом с  галерой; воины
схватили его и подняли на борт. Вот и конец всех прекрасных планов. Но когда
он посмотрел  на  воинов,  то увидел,  что это тобосцы,  и услышал  знакомый
голос, который позвал его по имени. Это был голос Тетана.
     -- Мы  пытались  пробраться мимо Эшера без огней,  -- сказал  он, --  и
поймать рабов, но что ты здесь делаешь в самой середине Хораса?
     -- Я хочу подплыть к Эшеру и украсть там лодку, -- ответил Тарзан.
     -- Ты сошел  с ума, -- воскликнул  Тетан. --  Ни  один  человек  еще не
остался  в живых в этих  водах. Здесь все озеро  кишит  любителями пообедать
человечиной.
     -- Я уже имею об этом представление, но все-таки был на полпути к цели.
Ведь  речь идет  не только о моей жизни, но и о  жизни  моих друзей, которые
заключены в клетки дворца Брулора. Я должен попасть в Эшер и достать лодку.
     Тетан задумался на минуту, потом сказал:
     --  Я возьму  тебя с собой.  Я  смогу  высадить тебя  на берег  рядом с
городом,  но  я советую тебе оставить  это дело. Ты не  сможешь проникнуть в
Эшер, оставшись незамеченным.
     --  Я  не хочу выходить на берег, --  ответил  Тарзан, -- у  меня  двое
друзей на  той  стороне  озера.  Если  ты  доставишь  нас троих к месту  над
дворцом, мне не нужно будет выходить на берег и красть лодку.
     -- Но какая тебе от этого польза? -- спросил Тетан.
     -- У нас есть костюмы и шлемы.  Мы пойдем во дворец за нашими друзьями,
а  я еще прихвачу с собой  Отца  бриллиантов  и  Брулора  для Херата,  чтобы
освободить Магру и Грегори.
     -- Они уже освобождены, -- сказал Тетан, -- и Херат в ярости.
     Тетан не сказал, что он помог им, потому что вокруг были тобосцы.
     -- Но это  не играет роли, -- сказал Тарзан.  -- Мы не можем убежать из
Тиен-Бака без  помощи Херата. Нам  нужна галера  и провизия. Если я доставлю
Херату то, что он поручил мне, я уверен, он нам поможет.
     -- Да, -- согласился Тетан, -- но  ты не сможешь этого сделать. Какие у
тебя шансы? Тарзан пожал плечами.
     -- Я должен попробовать. Ты поможешь мне?
     -- Если я не смогу переубедить тебя, я помогу тебе. Где твои друзья?
     Тарзан указал в направлении пещеры, где находились Эллен и Херкуф.
     Со  стороны Эшера  шесть  галер с  потушенными огнями искали в  темноте
галеру из Тобоса, которую они уже больше не видели, так как огни на  ней уже
не горели. Поэтому они  разделились,  чтобы прочесать все  озеро  и  выход к
реке.
     Линия берега впереди  галеры, на  которой был Тарзан, казалась длинным,
темным силуэтом на фоне неба.  Никаких выступов берега не  было  видно, и он
казался  ровной черной массой,  без  разрывов и  выступов. Только счастливый
случай мог бы привести их к тому месту, где остались Эллен и Херкуф.
     Когда  они были совсем близко от берега, Тарзан  тихо позвал Херкуфа  и
немедленно услышал ответ справа. Через несколько  минут нос  галеры коснулся
гравия, Тарзан спрыгнул на берег и направился к тому месту, где стояли Эллен
и  Херкуф.  Они  были удивлены, увидев его  так  рано, удивлены  тем, что он
вообще  вернулся, потому что  они видели галеру и  решили,  что его схватили
эшерианцы.
     Тарзан  в  нескольких словах  объяснил, что случилось,  сказал Херкуфу,
чтобы  он забрал  костюмы и шлемы, потрепал Эллен по  плечу  и  направился к
галере. Они надели костюмы, шлемы же держали в руках.  Галера повернулась  в
сторону Эшера.
     Бесшумно галера проскользнула в глубь озера, весла ни  разу не плеснули
по воде.
     Где-то  на  середине  озера внезапно справа  от них  загорелся огонь, а
затем один за другим загорелись и остальные, образуя замкнутое кольцо вокруг
них. Раздался боевой клич эшерианцев.
     Ничто, кроме немедленного бегства, не могло спасти тобосцев, и поэтому,
когда галера  развернулась, чтобы  выбраться из сжимавшего ее кольца, Тарзан
окликнул Эллен  и Херкуфа, приказав им надеть шлемы, сам  оделся, взял Эллен
за руку и велел Херкуфу следовать за ними. Через секунду они уже прыгнули за
борт, а Тетан приказал рабам поторопиться.
     XXIX
     КРАХ ПОДВОДНОГО ЦАРСТВА
     Держась за руки, Тарзан и Эллен  медленно опускались на дно озера. Даже
если бы  Херкуф и  был рядом  с  ними,  они не могли бы  его видеть, поэтому
Тарзан  вынужден  был ждать наступления  дня, чтобы разыскать  Херкуфа,  без
которого  весь план мог бы  легко сорваться.  Тарзан знал и о  том, что  они
могли бы и не найти его, но он решил ждать и надеяться.
     Для  Эллен  было очень  тяжелым  испытанием  снова погрузиться  в  этот
мрачный мир,  где  ей  столько  пришлось  пережить. Едва  заметные очертания
каких-то странных существ проносились перед ними. Девушка все время ожидала,
что какое-нибудь  из чудовищ набросится  на нее, но  ночь прошла, и наступил
рассвет,  а  на  них  так никто  и  не  напал.  Ей  это  казалось чудом,  но
объяснялось  скорее тем, что они  неподвижно стояли  на  каменистом  дне, не
привлекая к себе внимания обитателей озерных вод.
     Когда солнечные лучи  проникли  к ним на дно, Тарзан  стал  разыскивать
Херкуфа, но его  нигде не было видно. Ничего не оставалось делать, как самим
отправляться ко дворцу Брулора.  Он не знал, что  он мог один сделать. Часть
его  плана была построена на том, что он должен был войти во дворец во время
всеобщего размышления и освободить пленников, но из  них только Херкуф знал,
как открываются  двери воздушных  комнат,  только  Херкуф знал  точное время
размышлений.
     Лишенная возможности разговаривать с Тарзаном, Эллен шла туда,  куда он
ее вел.  Она не знала о  его новых  планах, но в тот момент она была  больше
уверена в нем, чем он в себе.
     Они  прошли  совсем  немного  в  направлении  дворца,  когда  встретили
Херкуфа.  Он  тоже  ожидал  рассвета, так  как был уверен, что Тарзан  будет
делать  то же самое, а спрыгнув с  лодки почти  одновременно,  они  не могли
приземлиться  далеко друг от  друга. С огромным  чувством облегчения  друзья
продолжили путь вместе.
     Теперь Херкуф шел впереди, Тарзан и Эллен за  ним.  Они не прошли еще и
половины  пути, когда  перед  ними  возникла  преграда --  обломки  какой-то
галеры. Она,  очевидно, находилась здесь  уже в течение нескольких  лет.  На
галере были цепи, которыми приковывали рабов.
     Херкуф  проявил  заметное  волнение  при  виде  этой галеры, и  жестами
указывая  им  оставаться  на месте,  он  взобрался  на палубу галеры, откуда
немедленно вернулся,  неся  в руках очень красивый,  усыпанный  бриллиантами
ларец. Было совершенно очевидно, что он очень взволнован, но все, что он был
в состоянии сделать -- это  размахивать  перед ними  ларцом  и танцевать  от
радости.  Они  не могли знать,  что  он нашел, но  догадывались, что в ларце
находится какое-то сокровище.
     Дальнейший их путь прошел без особых приключений. Они  приблизились  ко
дворцу Брулора, держась густых зарослей. Подойдя  к дворцу, они нашли место,
где можно спрятаться. Здесь  они должны были  ждать,  пока  Херкуф не подаст
знак,   что  пора  действовать.   Сколько  времени   пройдет,  об  этом  мог
догадываться только Херкуф. Рядом с  ними находилось окно, через которое они
могли  бы  наблюдать за  событиями во дворце,  если  бы  они осмелились  это
сделать. Но так  как  снаружи было  светло,  они не стали испытывать судьбу,
ожидая наступления ночи и мучаясь от жажды, голода и усталости.
     Внутри   дворца   пленники   ужинали   сырой   рыбой.   Атан  Том   все
распространялся о своих  планах в  качестве обладателя  Отца бриллиантов, об
ослепительно прекрасном  мире, в  котором  он будет  вращаться,  о несметных
богатствах. Лал Тааск, ругаясь, проклинал его. Акамен размышлял в молчании о
потере  свободы и рухнувших мечтах о власти.  Брайен и д'Арно  разговаривали
вполголоса. Лавак  ходил по клетке из угла в  угол, как  пойманный  северный
медведь.
     -- Думаю, твой друг Тарзан сам убежал, а нас бросил, -- заметил Брайен.
     --  Вы так  думаете  потому,  что не знаете  его так хорошо, как я,  --
ответил д'Арно. -- Пока он жив, он будет стараться освободить нас.
     --  Он,  должно быть, сверхчеловек, чтобы  пытаться освободить нас,  --
сказал Брайен.
     --  Он и есть сверхчеловек. Конечно,  он может потерпеть неудачу, но он
будет ближе к цели, чем любой другой обыкновенный человек.
     --  Ну, по  крайней мере,  он вызволил из этой ужасной комнаты Эллен, в
которую  ее засадили,  -- сказал  Брайен. -- А как  переживал старый Брулор!
Конечно, прошло еще совсем мало времени. Тарзан еще не успел поместить Эллен
в  безопасное  место и  вернуться за  нами. Но  здесь каждая минута  кажется
часом, поэтому похоже, что он ушел отсюда очень давно. Ты знал о том, что он
собирается убежать?
     -- Да, он сказал мне, но я не видел, когда они с Херкуфом  скрылись.  Я
тогда спал. Я уверен, что он вызволил Эллен. Иначе он  сразу же  вернулся бы
за нами.
     -- Если только  его не убили, -- предположил Брайен. -- По крайней мере
мы знаем, что он ее спас. Из-за этого старый Брулор и бесновался.
     -- Я  думаю, в безопасности ли Эллен, вышла ли она  из этого проклятого
озера. Когда я начинаю думать об этом, мне кажется, что я схожу с ума.
     -- У нас уже  есть тут один, --  сказал  Брайен, кивая в  сторону  Атан
Тома, -- второго мы не выдержим. По крайней мере, подожди, пока ты пробудешь
здесь столько времени, сколько пробыл я, тогда  у тебя  будет  более весомая
причина сойти с ума.
     --  Вот все  они покидают тронную  комнату, -- сказал д'Арно. -- Пришло
время для размышлений. Хотел бы я знать, о чем они размышляют.
     -- Размышляют! Черта с два! -- воскликнул Брайен. -- Спроси у служанок!
     Уставшие уже Тарзан, Херкуф и  Эллен ждали рядом со  дворцом. С прошлой
ночи  они  не ели, не  пили и все  это время были на  ногах.  Сейчас  Херкуф
осторожно подкрался к окну, но из осторожности не  слишком близко. Было  уже
темно и маловероятно, что его могут заметить из дворца. Тронная комната была
пуста. Там  находились только заключенные. Он вернулся к Тарзану  и  Эллен и
кивнул им, что все в порядке, затем  положил ларец  к ногам  Эллен  и жестом
указал ей, что она  не должна трогаться с места. Когда Тарзан и Херкуф ушли,
она почувствовала себя страшно одинокой.
     Наступил момент,  которого так ждали  оба мужчины.  Что  им  предстоит?
Разрабатывая  план,  они учли каждую  деталь, и  у  каждого на трезубце была
рыба, так они и вошли в воздушную комнату. Через секунду они уже прошли ее и
теперь стояли в коридоре, ведущем в комнату птомов.
     Рядом с  ними была  дверь  в  тронную  комнату. Туда можно было пройти,
минуя  комнату птомов. Херкуф попытался  открыть дверь, но не смог. Он пожал
плечами.  Теперь не оставалось  ничего другого, как  попытаться пройти через
комнату птомов. Они молили бога о том,  чтобы все они спали. Очень осторожно
Херкуф открыл дверь в эту комнату и заглянул туда. Затем он кивнул Тарзану.
     Весь успех их плана зависел от того, смогут ли они проникнуть в тронную
комнату никем не замеченные, не заговорив ни с кем. Они уже прошли почти всю
комнату, когда один из птомов проснулся, сел на своей кровати и посмотрел на
них. С рыбой на острие они продолжали идти по комнате. Сонный птом  подумал,
что это кто-то из его товарищей, и снова заснул. Так они благополучно прошли
в тронную комнату.
     Эллен  ждала  в  одиночестве  в  темных водах  озера.  Она  была  почти
счастлива,  от сознания  того,  что  Тарзану  и  Херкуфу  удастся освободить
д'Арно,  Брайена и  Лавака,  но  в тот момент она  не знала о фигуре в белом
подводном костюме, проплывающей  как раз  у нее над головой. Кто бы  это  ни
был, было ясно, что он заметил ее и направляется к ней.
     Тарзан и Херкуф подошли к клеткам,  бросив  рыбу на пол.  Взволнованные
заключенные  смотрели на них с  большим вниманием. Они  никогда  не  видели,
чтобы птомы так  вели себя. Только д'Арно догадался, кто это  на самом деле.
Схватив  прутья  клетки,  Тарзан  разогнул их и без  единого слова  выпустил
заключенных, затем  он снял  шлем и сказал д'Арно, и Брайену и Лаваку, чтобы
они надевали шлемы и костюмы, которые нес Херкуф.
     --  Остальные,  -- сказал  он, -- могут  уйти через  потайной  коридор.
Кто-нибудь из вас знает, как его найти и как открыть дверь?
     -- Я знаю, -- ответил Акамен.
     --  Я  тоже, --  сказал Атан  Том.  --  Я  узнал  это  от Акамена. -- И
произнеся  эти слова,  он повернулся к  алтарю  и  схватил ларец, в  котором
находился Отец бриллиантов, проклятый ларец, который принес столько бед.
     Эллен почувствовала, как чья-то рука схватила ее  сзади. Она обернулась
и увидела странную фигуру в белом, стоящую лицом к ней, и сразу ее надежды о
благополучном  завершении  их  плана  рухнули.  Снова   она   была  охвачена
отчаянием.  Она  постаралась освободиться  от  руки, держащей ее,  но  у нее
ничего не получилось. Она понимала, что ей нельзя допустить, чтобы ее сейчас
схватили. От этого зависела  жизнь и судьба  ее друзей, она  знала, что  они
будут искать ее,  а эта задержка  может оказаться для них роковой. Внезапная
ярость  охватила  ее.  Визжа  и  сопротивляясь,  Эллен  постаралась  вонзить
трезубец в  грудь своего противника. Но  существо,  которое ее держало, было
проворным  и сильным. Оно вырвало трезубец  у нее из рук и отбросило  его  в
сторону,  затем  оно схватило ее  за  руку и  увлекло за собой к поверхности
озера. Девушка  все  еще  сопротивлялась,  но она  была беспомощна.  Что еще
ожидало ее? Кто теперь сможет найти и спасти ее?
     В тронном зале  дворца Тарзан и Херкуф видели, как все их попытки, весь
их риск и все их планы рушатся из-за тупой жадности трех человек, потому что
Атан Том схватил ларец, а Лал Тааск и Брайен Грегори навалились на него; все
трое дрались  из-за сокровища, рискуя жизнями. При  виде  сокровища в  руках
другого,  Брайен   забыл  все  свои   прекрасные   намерения,   и   жадность
восторжествовала.
     Тарзан выбежал вперед, чтобы  успокоить их, но  они решили, что он тоже
хочет  получить ларец; так они и дрались  в тронном  зале, а затем случилось
то,  чего  так  опасался  Тарзан:  открылась  дверь и  целая  армада  птомов
ворвалась в комнату. На них не было ни подводных  костюмов, ни шлемов,  но в
руках у них были трезубцы и ножи. Тарзан, Херкуф и освобожденные заключенные
повернулись, чтобы вступить с ними  в  бой. Брайен и Лал Тааск, осознав, что
речь идет о жизни или смерти,  на время оставили в покое ларец с бриллиантом
и тоже  включились в сражение. А Атан Том, все еще отчаянно цепляясь за свое
сокровище, прокрался  за  спинами  остальных  и направился  к тайному  ходу,
который вел к каменистому склону холма над Эшером.
     Тарзану пришлось, конечно, выдержать самый мощный натиск птомов.  Кроме
него только Херкуф был вооружен,  а  остальные дрались голыми  руками, но  с
таким остервенением, что птомы вынуждены были отступить. Тарзан выхватывал у
них оружие и раздавал своим друзьям.
     Как  раз в это время вошел трясущийся от ярости, раскрасневшийся старый
Брулор. Его визгливый голос заглушил возгласы и крики дерущихся.
     -- Проклинаю! -- кричал он. --  Проклинаю осквернителей дворца!  Смерть
им! Смерть им и тому, кто посмел взять  Отца бриллиантов! Зовите всех воинов
Эшера на помощь!
     Херкуф  увидел прямо перед собой ничем не защищенного Брулора, Брулора,
которого  он так ненавидел в  течение всех этих  лет. Он прыгнул  к  алтарю,
Брулор  отступил  назад,  визжа  и призывая  на  помощь,  но птомы,  которые
остались в  живых,  были слишком  заняты, так как уже  все  заключенные были
вооружены трезубцами и ножами убитых птомов.
     -- Умри,  захватчик! -- закричал  Херкуф. -- Столько лет  я ждал  этого
часа!  Пусть  теперь  приходят  сюда  воины  Эшера.  Теперь  я могу  умереть
счастливым.  Истинный бог будет отомщен, а то зло, которое  ты причинил мне,
смоется твоей кровью.
     Брулор  бросился на колени и взмолился о пощаде, но в  сердце у Херкуфа
не было  прощения.  Он поднял свой  трезубец и вонзил  его глубоко в  сердце
Брулора. Так погиб Брулор, ложный бог.
     Задыхающийся птом  предстал перед Аткой, которая  восседала среди своих
приближенных на банкете.
     -- Что случилось? -- спросила она.
     -- О, Атка! -- закричал птом. -- Заключенные освободились, они  убивают
птомов. Пошли немедленно своих воинов, или все птомы будут убиты.
     Атка не  могла представить себе,  чтобы  так случилось в  тронном  зале
Брулора,  однако, она поняла, что этот человек говорит  правду, поэтому  она
отдала приказание послать воинов, которые прекратили бы беспорядки.
     --  Они  скоро  наведут  порядок,  --  сказала  она  и  возвратилась  к
праздничному столу.
     Когда птомы были перебиты, Тарзан увидел, что Акамен  мертв,  а Тааск и
Том исчезли с ларцом.
     -- Пусть идут, -- сказал он. -- Отец бриллиантов приносит несчастье.
     --  Я не дам им уйти,  --  сказал Брайен,  --  для чего,  вы думаете, я
мучился  здесь в  этой дыре?  Теперь у меня  шанс получить  вознаграждение а
когда оно достается другим, ты говоришь: "Пусть идут"? Тарзан пожал плечами.
     -- Делайте так,  как вы считаете  нужным, --  сказал он и  повернулся к
остальным.  --  Пойдемте!  Нам  нужно  уйти  отсюда  раньше,  чем  подоспеет
подкрепление.
     Все четверо надели подводные костюмы и уже натягивали шлемы по дороге к
коридору, который вел в  воздушную  комнату. Брайен в это время уже дошел до
конца  тронного зала.  Он первый понял, что их настигли воины; бросившись на
пол, он избежал смерти, а воины ринулись в тронный зал.
     Когда все  остальные увидели их, они подумали, что на этот раз пропали,
но Херкуф указал им следовать за ним к воздушной комнате. Тарзан  не имел ни
малейшего  представления  о том, что  тот собирается делать. Он знал только,
что  они  не успеют пройти через  воздушную комнату,  как их настигнут воины
Атки. И  тогда они окажутся как крысы  в  ловушке. У него  не было  никакого
желания оказаться в таком  положении. Он лучше  повернется спиной  к стене и
начнет драться. Может быть, он сможет задержать  хоть  немного воинов и дать
остальным возможность скрыться. Так он думал, поэтому остался в тронном зале
и приготовился драться. Остальные, обернувшись, увидели, что Тарзан остался.
Д'Арно занял место  рядом с  ним, несмотря  на его протесты. Херкуф  бежал к
воздушной комнате, а Лавак мог  бы  для своей безопасности следовать за ним,
но предпочел остаться рядом с товарищами.
     Пока Херкуф  спешил  к  воздушной  комнате, воины задержались в тронном
зале,  пораженные  зрелищем   кровавого  побоища,  открывшегося  их  глазам,
смущенные  тем,  что  те трое,  которых они увидели, оказались  птомами.  Но
наконец, не  видя  никаких  других  противников,  командир  отряда  приказал
наступать. В это время Херкуф, которого не было  видно, возился с  какими-то
рычагами в воздушной комнате.
     С  криками воины приближались к трем  смельчакам, стоящим у выхода. Они
предвкушали легкую победу. Аналогичные мысли  пришли  и  к трем  несчастным,
решившим противостоять эшерианцам.  Воины окружили Тарзана, Лавака и д'Арно.
Тарзан  встретил их командира  трезубцем  и  ножом,  д'Арно и Лавак, стоящие
рядом с  Тарзаном  тоже  были полны  решимости дорого  продать свои жизни. И
вдруг сзади хлынул поток воды.
     Херкуф думал и действовал быстро, используя  единственный возможный для
них  выход. Открыв  обе  двери  воздушной комнаты, он  позволил  водам озера
хлынуть во дворец.
     Тарзан, д'Арно и Лавак были в безопасности в своих  подводных костюмах.
Они смотрели, как поток воды смывает их врагов, как, ругаясь и визжа,  воины
Эшера цепляются друг за друга, пытаясь избежать  смерти от вод Хораса. Но ни
одному  из них не удалось спастись. Вода затопила комнату  и поднималась уже
на второй  этаж. Это было  печальное зрелище.  И  все они были  рады,  когда
Тарзан жестом указал им следовать в воздушную комнату, за стеной которой они
оставили Эллен в саду птомов.
     XXX
     БРУЛОР, ОТЕЦ БРИЛЛИАНТОВ
     А Эллен в это время поднималась вверх,  пока  существо, тащившее ее  за
собой, не доставило ее к какой-то пещере на берегу озера. Здесь оно затащило
свою жертву в темную пещеру, что привело несчастную девушку в ужас.
     Магра и Грегори  ждали  возвращения истинного  бога уже  второй день. С
ними обращались неплохо: им давали есть, но их все время не покидало чувство
опасности  гроза была в самой атмосфере, в странном одеянии их стражей, в их
шепоте и молчании. Это действовало угнетающе на Магру и Грегори.
     Они  сидели рядом  с бассейном в центре  пещеры почти через сутки после
того,  как  их  захватили.  Фигуры в  белых одеяниях расселились вокруг них.
Вдруг на  поверхности  бассейна появились два  шлема и две уродливые фигуры,
одна в белом, а другая в черном костюмах. Они вышли на берег.
     -- Вернулся истинный бог, -- закричал один из жрецов.
     -- Теперь их будут судить, и они получат предназначенное им наказание.
     Когда обе фигуры сняли шлемы, Магра и Грегори застыли в изумлении.
     --  Эллен! --  воскликнул Грегори. -- Слава Богу,  ты  жива. Я  уже  не
надеялся увидеть тебя.
     -- Отец!  --  воскликнула  девушка.  --  Что  ты здесь  делаешь? Тарзан
сказал, что вы с Магрой в заключении в Тобосе.
     Мы убежали, -- сказала Магра, -- но может быть, было бы лучше, если  бы
мы не делали этого. Неизвестно еще, что нас ожидает здесь.
     Фигура в белом, которая захватила Эллен, сняв шлем, оказалась старцем с
длинной седой бородой. Он с удивлением посмотрел на Эллен.
     -- Девушка! -- воскликнул он, --  с каких это пор старый  Брулор делает
птомами девушек?
     -- Я  не  птом, --  ответила Эллен. -- я была  заключенной во дворце  и
таким образом решила спастись.
     -- Она, очевидно, лжет, -- сказал жрец.
     -- Если  это враги,  я об этом узнаю у  оракулов. Если  они  не  враги,
девушка  станет  моей  служанкой.  Но  если  они окажутся все-таки  врагами,
девушки  умрут вместе с мужчиной на алтаре истинного бога и  пропавшего Отца
бриллиантов.
     Если  вы  обнаружите, что мы не враги, -- спросила Магра, -- какую  это
пользу принесет людям, которых вы к тому времени уже убьете? Мы говорим вам,
что мы друзья и не желаем вам никакого зла.  Кто  вы такие, чтобы утверждать
обратное?  Кто вы такие, чтобы убивать этого  хорошего человека? -- Ее голос
дрожал от возмущения.
     -- Молчать, женщина! -- закричал жрец. -- Ты говоришь с Чоном, истинным
богом.
     -- Если бы он хоть отдаленно  был чем-нибудь похож на бога, он бы знал,
что мы не враги. Он не стал  бы убивать  невинного человека и задавать потом
идиотские вопросы.
     -- Вы не  понимаете, -- сказал Чон,  -- если  этот  человек невиновен и
сказал правду, он не умрет, когда я извлеку его внутренности. Если он умрет,
это будет говорить о том, что он виновен.
     Магра топнула ногой.
     -- Никакой вы не бог, -- сказала она, -- вы гнусный старый садист.
     Несколько жрецов бросились к ней с угрозой, но Чон остановил их.
     --  Не трогайте  ее,  она не  ведает,  что говорит. Когда мы научим  ее
понимать  правду, она поймет.  Я уверен,  что она  станет хорошей служанкой,
потому что у нее есть чувство справедливости и смелость.  Обращайтесь с ними
хорошо, пока они находятся среди нас в ожидании часа испытания.
     ***
     Атан Том бежал  по  тайному  ходу из  дворца Брулора. В руке он  держал
бесценный ларец, а за ним по пятам следовал Лал Тааск, чьи мысли были заняты
планами  убийства своего  хозяина. Не прочь он был  также стать  обладателем
сокровища. Он  слышал визг и  лепет сумасшедшего. Это только подогревало его
ярость. Сзади, следом за ними бежал Брайен Грегори. Все его благие намерения
были забыты,  когда Отец бриллиантов был  так близок  от него. Он  знал, что
готов даже на убийство, лишь бы завладеть им. Но  это совершенно не  смущало
его, потому  что его  жадность,  как  это  часто  бывает со  многими людьми,
граничила с безумием.
     Атан Том наконец выбежал  на открытое место к склону  холма.  Когда Лал
Тааск приблизился к выходу, он увидел своего врага всего в нескольких  шагах
от себя.  Но другие глаза тоже видели их обоих,  глаза  Унго, большого самца
обезьян, который  охотился со  своей  стаей среди больших камней  на вершине
холма. Вид  двух  людей и  визг Атан Тома  взволновал его. Он  вспомнил, что
Тарзан приказал  ему  не трогать  человека, если он  не нападал  на него; но
почему бы не включиться в игру этих двух людей. А поведение их казалось Унго
игрой.  Так же играющие  обезьяны гонялись друг за другом. Конечно, Унго был
немного  староват  для игры, но он,  как  и  все обезьяны,  любил  подражать
Тармангани. Его друзья тоже были объяты страстью подражания.
     Когда Брайен Грегори вышел из тайного хода, он увидел больших  обезьян,
очень возбужденных,  которые  бежали вниз  по холму  в  сторону Атан  Тома и
преследовавшего его Лал Тааска. Он увидел, как мужчины остановились и тут же
в ужасе бросились бежать от огромных зверей.
     На минуту  Лал Тааск забыл о мести, закон природы в тот момент заглушил
в нем все остальные чувства, но Атан Том еще сильнее цеплялся за свой ларец.
     Унго был в восторге от своей новой игры, когда  приблизился к визжащему
Тому. Том попытался  отбиваться  одной  рукой, так  как  другая  была занята
ларцом.  Но  антропоид  не собирался убивать  его.  Он  интересовался только
игрой,  поэтому  он выхватил у  визжавшего человека ларец и побежал  вперед,
надеясь, что кто-нибудь бросится за ним вдогонку, и игра продолжится.
     Лал Тааск, убегая, обернулся и осмотрел через плечо. Он увидел, что его
мечта о богатстве бесследно  исчезла  от него, не оставляя ему ничего, кроме
ненависти  к Атан Тому. Вне себя от  ярости, он  бросился назад к Атан Тому,
чтобы  отомстить. Лал Тааск  душил  и избивал визжащего Тома, когда подбежал
Брайен Грегори и оттащил разъяренного индуса от его жертвы.
     --  Что  вы  думаете,  идиоты,  -- закричал  он. --  Вы  шумите  вполне
достаточно для того, чтобы вас услышал каждый  воин в Эшере. Я должен был бы
убить вас обоих, но сейчас нужно забыть все  и объединиться, чтобы спастись.
Этот ларец мы никогда больше не увидим.
     Лал Тааск понимал,  что Брайен  Грегори был прав, но Атан Том не знал и
не  понимал ничего. Он мог думать  только об  Отце бриллиантов,  который  он
потерял  и,  подчиняясь  маниакальному  импульсу, он вдруг  вырвался  из рук
Брайена  и, издавая дикие звуки, пустился в погоню за Унго,  который исчез с
ларцом. Лал  Тааск пустился за ним с проклятиями на устах, но Брайен удержал
его.
     --  Пусть бежит, --  сказал он,  -- он  никогда  не  вырвет  коробку  у
обезьяны. --  Вместо  этого его скорее  всего  убьют.  Этот проклятый ларец!
Сколько людей страдало и умирало из-за него, а этот бедняга сошел с ума.
     -- Может быть, он самый счастливый из нас, -- сказал Лал Тааск.
     -- Лучше бы я  никогда  не  слышал о  нем, --  продолжал  Брайен,  -- я
потерял  отца и  сестру,  а  все  их друзья,  очевидно,  погибли  из-за моей
жадности.  Минуту  назад  я  еще   рисковал  бы  своей  жизнью  из-за  этого
бриллианта, но вид  этого лепечущего идиота привел меня  в чувство. Теперь я
не хочу  иметь  этот бриллиант. Я не суеверный,  но мне кажется, он приносит
несчастье.
     --  Может  быть,  вы  правы,  --  сказал  Лал Тааск.  --  Я  не столько
интересовался ларцом,  как тем, чтобы отомстить Атан Тому, но боги пожелали,
чтобы было по-другому. Я должен быть доволен.
     Как и всем обезьянам, Унго вскоре надоела его новая игрушка,  и, бросив
ее на  землю, он занялся  поисками  еды. Он уже собирался вести свою стаю на
поиски  добычи,   когда  внимание  его   привлек  громкий   визг.   Обезьяны
остановились  и  увидели  приближающегося  безумного  Тома.  Обезьяны   были
возбуждены,  и было неизвестно, нападут ли они на бросившегося на ларец Тома
или  убегут. В  течение минуты  они оставались на месте, явно  не  зная, что
предпринять. Их маленькие  красные глаза  горели. Затем они  стали  медленно
уходить, все еще издавая угрожающие крики.
     --  Это мое!  Это мое! -- визжал идиот. -- Я  богат!  Во всем мире  нет
такого богача!
     Большие  обезьяны  были  раздражены  видом  Тома,  Унго  уже  собирался
вернуться и заставить его замолчать навсегда, но в это время заметил Брайена
и  Лал Тааска и перенес  на них всю свою ярость. Они были Тармангани, а Унго
вдруг захотел убивать всех Тармангани.
     Привлеченные  криками  антропоидов  мужчины посмотрели вверх  и увидели
целую стаю обезьян, которые спускались к ним.
     -- Нужно быстрее уходить отсюда, -- сказал Брайен.
     -- Вот пещера, --  сказал Тааск,  указывая пальцем на скалу, -- если мы
успеем добежать туда раньше их, может быть, мы сможем  спрятаться. Вероятно,
они даже побояться сунуться в эту темную дыру.
     Бросившись бежать изо всех сил, мужчины  достигли пещеры намного раньше
обезьян. Внутри оказалось не так  темно, как они  предполагали. Они увидели,
что пещера была очень большой и имела несколько ходов.
     -- Пойдемте как можно дальше, -- сказал Брайен, -- может быть, если они
нас вначале не увидят, то оставят погоню.
     -- Здесь может быть  тупик,  --  предположил Лал Тааск,  --  но это наш
единственный шанс. На открытом месте они давно уже добрались бы до нас.
     Они пошли  по  темному  коридору, который  внезапно  закончился гротом,
таким красивым, что они замерли от восторга.
     -- Великий Бог! -- воскликнул Брайен. -- Ты когда-нибудь видел что-либо
подобное?
     -- Великолепно!  -- согласился Тааск. -- Но нам лучше спешить, обезьяны
приближаются, я слышу их крики.
     --  Здесь  есть другая пещера  в  этой стороне, --  сказал  Брайен,  --
пойдемте туда.
     -- Больше  идти некуда,  --  сказал  Лал  Тааск. Они  исчезли  в темном
проеме.  Унго со  своей  стаей с визгом влетел в пещеру.  Они  все еще  были
увлечены  охотой. Любой пустяк мог  бы отвлечь  их и  привлечь их внимание к
чему-нибудь другому. Но ничего подобного здесь не было. Поэтому они забегали
по  гроту в поисках своей  добычи, нюхая  воздух и попусту теряя время, пока
мужчины шагали по коридору к центру пещеры.
     XXXI
     ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
     Тарзан, д'Арно,  Херкуф  и  Лавак спешили выйти из  воздушной камеры  в
озеро к тому месту, где  они оставили Эллен,  но  ее там не было, хотя ларец
лежал на  том месте,  где  его  оставили.  Ничего  не говорило  о  том,  где
находится  Эллен,  и мужчины не  представляли даже,  где ее  искать. Они  не
решались разделяться,  поэтому  следовали  за  Тарзаном, который  безуспешно
пытался  разыскать Эллен. Пока  они  были заняты  поисками, внимание Тарзана
привлекло  приближение  нескольких  больших   морских  чудовищ,  которые  по
внешнему виду  чем-то напоминали  лошадь. Их было  шестеро, и  вскоре  стало
ясно, что они собираются нападать. Херкуф  знал, что они очень опасны, и все
другие вскоре поняли  это.  Животные были  величиной  с человека, на морде у
каждого из них был виден острый клык.
     Двое  из них напали на Тарзана, а остальные  по одному  на  каждого  из
мужчин.  Шестой кружил  в ожидании момента, когда он сможет напасть  на свою
жертву.
     Тарзану удалось одолеть одного из  своих врагов,  а д'Арно как будто бы
справлялся со своими. Лаваку приходилось трудно, но  когда он увидел шестого
зверя, подплывающего к  д'Арно сзади, он бросился на помощь своему товарищу.
В это  время зверь,  с которым он  дрался,  вонзил свой острый  рог в  спину
Лаваку. Так умер лейтенант Лавак.
     Когда  Тарзан вонзил свой нож в  сердце  второго врага, остальные звери
разбежались в испуге. Д'Арно опустился  на колени  перед Лаваком и тщательно
осмотрел его, потом  он встал и покачал головой. Все поняли, они повернулись
и  опечаленные снова принялись за свои безуспешные  поиски, думая о том, кто
из них окажется следующей жертвой в этой ужасной стране.
     Наконец они  решили оставить бесплодные  поиски, потому что теперь даже
д'Арно был  уверен,  что Эллен нет  в живых. И следуя  за Херкуфом,  который
держал в руках ларец, они  направились к  берегу и вышли на него недалеко от
Эшера.
     Сердце д'Арно было разбито. Херкуф жил новой надеждой, потому что знал,
что  находится в ларце и что это для него значит, только Тарзан-обезьяна был
непроницаем.
     --  Брулор мертв, Отец бриллиантов украден, --  сказал он.  -- Я должен
вернуться в Тобос, как и обещал Херату.
     --  В этом нет  необходимости, если  вы хотите остаться здесь  и искать
своих друзей, -- сказал Херкуф. -- Я объясню все Херату, а за то, что вы для
него  сделали, он выполнит любую вашу  просьбу. -- И он  постучал по  крышке
ларца.
     -- Что это? -- спросил д'Арно.
     -- Это  настоящий Отец  бриллиантов, -- объяснил Херкуф. --  Много  лет
назад  Чон, истинный  бог,  совершал  ежегодную поездку  по озеру  Хорас  на
большой галере. Как обычно, он вез с собой Отца бриллиантов.  Королева Атка,
завидовавшая Херату,  напала и потопила  галеру. Чон утонул, а я  был взят в
плен. Как  вы помните,  мы нашли разбитую галеру на дне озера.  Я узнал ее и
нашем там  ларец с бриллиантом,  который пролежал там  столько лет. Теперь я
уверен,  что  верну  Отца  бриллиантов  Тобосу.  Херат  выполнит любую  нашу
просьбу, потому что без Отца бриллиантов Тобос жил без бога все эти годы.
     -- Вы и Херкуф отнесете ларец Херату, -- сказал д'Арно Тарзану. -- Я не
могу уходить отсюда.  Возможно, Эллен жива и выйдет на берег. Я почему-то не
могу поверить, что она погибла.
     -- Отнесите ларец Херату, Херкуф, -- распорядился Тарзан. -- Я останусь
с д'Арно. Скажите Херату, что  если он  захочет, я  пойду  в Тобос. Мне  все
равно  придется  туда  пойти.  Нам  нужна   галера,  чтобы  возвратиться  из
Тиен-Бака.
     Херкуф быстро  добрался  до Тобоса, а Херат незамедлительно предоставил
ему аудиенцию, когда узнал, что это пропавший много лет назад жрец Херкуф, и
что у него есть  Отец бриллиантов. Поэтому прошло  совсем немного времени со
дня прибытия Херкуфа в Тобос, а он уже стоял перед королем.
     --  О, Херат,  вот  священный  ларец  с Отцом  бриллиантов.  Если бы не
Тарзан, его  бы никогда не  нашли. Я знаю, что он и его друзья  в опасности,
потому  что они находятся рядом с Эшером. Разве ты не пошлешь свои галеры им
на помощь?
     -- С этим,  -- воскликнул Херат, указывая  на  ларец,  --  наши силы не
могут  проиграть  сражение, потому  что бог  будет на нашей  стороне.  -- Он
обернулся к одному из своих военачальников. -- Приготовьте все галеры и всех
людей. Мы атакуем Эшер. Наконец-то приверженцы Чона победят! Предатели будут
наказаны!  Единственное,  что нам  не  хватает для полного  триумфа  --  это
присутствия нашего священного Чона.
     --  Он  будет  с нами  душой,  --  напомнил Херкуф. Итак,  король Херат
выступил  с  огромным количеством боевых  галер, чтобы отомстить  вероломной
Атке. Королева Ментеб и ее придворные дамы махали им вслед и желали удачи.
     ***
     Истинный бог Чон и его жрецы собрались в пещере на берегу Хораса.  Трое
пленников стояли перед  алтарем  у  трона. По  слову  Чона несколько  жрецов
схватили Грегори  и стали срывать с  него одежду.  Затем они бросили его  на
камень поперек алтаря. Чон поднялся со своего трона.
     -- Из  внутренностей  этого  человека пусть говорят оракулы! -- крикнул
он.  Он  замолчал,  и  жрецы начали  петь.  Эллен и Магра  смотрели на это с
ужасом.
     -- Нет! Нет! -- закричала Эллен, -- вы не должны этого делать. Мой отец
не сделал вам ничего плохого.
     -- Зачем тогда вы здесь, в запретном городе Тиен-Бака? -- спросил Чон.
     -- Я вам уже столько раз  об этом говорила. Мы пришли сюда искать моего
брата.
     -- Как ваш брат попал сюда?
     -- Он пришел сюда с научной экспедицией, -- воскликнула девушка.
     Чон покачал головой.
     -- Смерть  всем, кто войдет в Тиен-Бака, -- сказал Чон, -- но мы знаем,
зачем  все сюда приходят. Сюда  приходят только из-за Отца  бриллиантов. Для
нас -- это божество, для них -- просто вещь огромной ценности. Они готовы на
все,  чтобы завладеть им. Они готовы разрушать наши дворцы, убивать нас. Тот
факт, что им никогда не удается заполучить его, не уменьшает их вины.
     -- Мой  отец ни в чем  таком не  повинен. Он хотел вернуть своего сына.
Ему нет дела до вашего бриллианта.
     --  Здесь нет никакого бриллианта, -- сказал  Чон. -- Отец  бриллиантов
лежит  на  дне озера.  Если я не прав, считая что вы пришли только для того,
чтобы выкрасть его, я отпущу вас. Я справедливый бог.
     -- Но вы не правы,  -- настаивала Эллен. -- Поверьте мне на слово. Если
вы убьете моего отца, что хорошего принесет это вам?
     -- Может быть, вы говорите правду, а может быть, лжете, -- ответил Чон.
--  Оракулы   не  будут  лгать.  Из  внутренностей  этого  человека  оракулы
заговорят. Служители истинного бога, приготовьтесь к жертвоприношению!
     Когда жрецы стали натирать Грегори благовониями и  снова запели,  Эллен
протянула свои руки к Чону.
     -- О, пожалуйста, -- взмолилась она, -- если вам нужна жертва, возьмите
меня, не троньте моего отца.
     -- Молчать!  -- приказал Чон, -- если  вы лгали,  придет  и  ваш черед.
Скоро мы узнаем.
     ***
     После того, как Херкуф ушел, Тарзан и д'Арно отправились назад к Эшеру.
У них не было ни плана, ни надежды. Если Эллен жива, она могла быть в Эшере.
Если ее не  было в  живых, д'Арно не  волновала его  собственная судьба. Что
касается  Тарзана,  он  не  очень  заботился  о своей  жизни.  Вдруг  Тарзан
насторожился. Он указал на пещеру впереди них.
     -- Одна из обезьян  Унго только что вбежала в эту пещеру, -- сказал он.
--  Давайте  посмотрим.  Мангани обычно  не  интересуется  пещерами.  Что-то
необычное заставило их войти, посмотрим что.
     -- О, зачем беспокоиться,  --  спросил д'Арно, -- ведь нам нет никакого
дела до обезьян.
     -- Мне до всего есть дело, -- ответил человек-обезьяна.
     ***
     Брайен  и  Тааск  пробирались по  темному  коридору  и вдруг совершенно
неожиданно для себя попали на зрелище жертвоприношения Грегори. При  виде их
Чон, истинный бог, задержал свой нож, занесенный над Грегори.
     -- Именем бога! -- закричал он, -- кто смеет мешать нам?
     -- Брайен! -- закричала Эллен.
     -- Эллен! -- он бросился  через весь  зал  к своей сестре, но полдюжины
жрецов бросились ему навстречу и схватили его. Другие держали Эллен, которая
рвалась к брату.
     -- Кто эти люди? -- спросил Чон.
     -- Один из них -- мой брат, -- ответила Эллен.  -- О, Брайен, скажи им,
что вам не нужен их бриллиант.
     -- Не нужно, человек, -- рявкнул Чон, -- только оракулы говорят правду!
     ***
     -- Прекрасно!  Необыкновенно! -- воскликнул д'Арно, когда  они достигли
первого грота дворца Чона.
     -- Да, -- согласился  человек-обезьяна, -- но где же  Мангани?  Мы ведь
видели, как они вошли сюда. Я чувствую их запах. Они  только что были в этой
пещере. Но почему?
     -- Неужели у тебя нет души? -- воскликнул д'Арно.
     -- Я не  знаю  об  этом, -- улыбнулся  Тарзан, --  но у меня есть мозг.
Пойдем, найдем этих обезьян. Я чувствую и запах людей тоже. Но запах обезьян
так силен, что он почти заглушает тот, другой.
     -- Я ничего не чувствую, -- сказал д'Арно, следуя за Тарзаном.
     ***
     Чон был вне себя от ярости.
     -- Хватит, больше  не будет  никаких помех!  -- закричал  он. --  Нужно
задать оракулам много вопросов.  Пусть будет тишина. Если оракулы заговорят,
чтобы их  услышать, нужна полная тишина.  -- Три раза он  поднимал и опускал
нож над распростертым телом. --  Заговорите, оракулы. Пусть станет известной
истина.
     Когда  он в последний раз занес свой нож над жертвой, огромные обезьяны
с Унго во главе ворвались в зал. И снова жертвоприношение было прервано. Чон
и его жрецы, очевидно, впервые увидели этих животных.
     Вид стольких Тармангани и странные одеяния жрецов  удивили и  разозлили
обезьян. Поэтому они сразу бросились в атаку, забыв приказ Тарзана.
     Удивленные жрецы, которые держали Грегори, отпустили его, и  он вскочил
с  алтаря и  прислонился  к  стене  в состоянии, граничащем с  шоковым.  Чон
посылал  проклятия  и  распоряжения,   а  остальные   пытались  сражаться  с
разъяренными обезьянами.
     Зу-то и Га-ун увидели двух девушек, и Зу-то вспомнил, что Унго когда-то
убежал  с самкой  Тармангани,  поэтому,  побуждаемый  желанием подражать, он
схватил Магру, а Га-ун, следуя за ним, -- Эллен. И оба они скрылись со своей
добычей. В растерянности они бежали по коридору, не зная, как найти выход, и
попали в коридор, который вел куда-то наверх.
     Прежде  чем кто-нибудь был серьезно ранен,  в пещере раздался  властный
голос:
     -- Дан-до, Мангани!  -- приказал  он. Этот  голос приказывал на  языке,
неизвестном  никому из людей, и  большие обезьяны  тотчас  же заюлили  перед
Тарзаном, который стоял у входа в зал. Даже Чон прекратил свои проклятия.
     Тарзан окинул взглядом дворец.
     --  Мы все здесь, кроме Магры, Эллен и Лавака, -- сказал  он. --  Лавак
мертв.
     -- Девушки были здесь минуту назад, -- сказал Грегори, поспешно надевая
свою одежду.
     -- Наверное, они куда-нибудь спрятались, когда увидели обезьян.
     -- Эллен была здесь? -- воскликнул д'Арно. -- Она жива?
     -- Она была здесь, -- уверил его Грегори. Брайен громко звал девушек по
имени, но никакого ответа не последовало. Чон пытался прийти в себя.
     ***
     Зу-то  и  Га-ун  тащили  свою добычу по  узкому  извилистому  коридору,
который закончился небольшим  расширением с аркой, выходящей на озеро Хорас.
Зу-то  держал Магру  за волосы, а  Га-ун тащил Эллен  за одну ногу. Обезьяны
стояли в середине зала и оглядывались. Они не знали теперь, что им делать со
своими жертвами. Они выпустили девушек и начали лопотать между собой. И пока
они болтали, Эллен и Магра отступили к арке, находящейся над озером.
     -- Это самки Тарзана, -- сказал Зу-то, -- Унго и Тарзан убьют нас.
     -- Посмотри на их голую кожу и маленькие  рты, -- сказал  Га-ун, -- они
уродливы и ни на что не годятся. Если мы убьем их и бросим  в воду, Тарзан и
Унго никогда не узнают, что мы их взяли.
     Зу-то подумал, что это хорошая идея, поэтому он двинулся  к девушкам, а
Га-ун последовал за ним.
     -- Я убиваю! -- прорычал Зу-то на языке больших обезьян.
     -- Я убиваю! -- рявкнул Га-ун.
     -- Мне кажется, они собираются убить нас, -- сказала Магра.
     -- Я только и надеюсь на это.
     -- Мы сами выберем  себе смерть, --  воскликнула Магра,  --  следуй  за
мной!
     Проговорив это, Магра обернулась  и побежала к арке.  Эллен последовала
за  ней. Зу-то и Га-ун попытались схватить их,  но они опоздали, девушки уже
прыгнули прямо из отверстия скалы в воды священного Хораса. Их увидели воины
в галере эшерианцев.
     XXXII
     ПАДЕНИЕ ЭШЕРА
     Там, во  дворце,  Чону, наконец-то,  удалось  привести в  порядок  свои
расстроенные чувства и успокоить свои нервы. Он снова мог  сыпать проклятия,
что он и поспешил сделать.
     -- Будьте прокляты все,  кто осквернил дворец Чона, истинного  бога, --
кричал он.
     -- Чон! -- воскликнул Тарзан. -- Но ведь Чон мертв.
     -- Чон не мертв, -- ответил бог, -- я Чон.
     --  Чон  утонул  вместе   с  галерой  много  лет  назад,  --  настаивал
человек-обезьяна.
     -- Что вы знаете обо всем этом? -- спросил Чон.
     -- Я знаю то, что рассказал мне Херкуф, -- ответил Тарзан, -- а  он был
служителем у Чона.
     -- Херкуф! -- воскликнул Чон. -- Он жив?
     -- Да, Чон. Сейчас он находится по дороге в  Тобос с Отцом бриллиантов,
который мы нашли в разбитой галере на дне Хораса.
     -- Слава богу! -- воскликнул Чон. -- Когда  галеры  Атки напали на нас,
--  продолжал он  объяснять,  --  я  надел  мой подводный  костюм и  шлем  и
выпрыгнул за борт.  Так я  спасся и случайно нашел этот грот. Здесь я прожил
все эти  годы, пользуясь случаем и ловя птомов Брулора  -- птомов, которые в
душе все еще были преданы  истинному богу. Если вы сказали правду, вы уйдете
с моим благословением.
     -- Прежде всего,  -- сказал  Тарзан, -- мы должны найти девушек, д'Арно
пойдет со мной. Унго, уведи Мангани. Остальные обыщите главный коридор.
     Все стали искать  пропавших девушек, пока Чон и  жрецы читали молитвы в
честь счастливого возвращения Отца бриллиантов.
     ***
     Когда  эшерианцы  увидели  девушек,  которые  прыгнули  в воду,  офицер
приказал  им  изменить курс  галеры.  Эллен  и  Магра  увидели,  что  галера
приближается и  попытались  найти место, где они могли бы  выйти на  берег и
убежать, потому  что они знали, что в лодке их враги. Но галера догнала их и
эшерианцы втащили их на борт.
     --  Клянусь  Брулором!  --  воскликнул один  из эшерианцев, --  это  та
женщина, которая убила Зутеба, хранителя ключей от дворца. Атка отблагодарит
нас, безусловно,  эта женщина участвовала в кровавой резне во дворце и в его
затоплении.
     Магра посмотрела на Эллен.
     -- Что еще может с нами случиться? -- спросила она устало.
     --  Это конец, --  ответила Эллен, --  и я  надеюсь, что быстрый. Я так
устала.
     Когда  наконец они  достигли города  и предстали перед  Аткой, королева
набросилась на них с яростью и закричала, указывая на Эллен.
     -- Это из-за тебя затоплен дворец и утонули все жрецы и их  служанки. Я
не знаю, какое наказание придумать за такое преступление, но я постараюсь...
Уведите их!
     В камере, в которой они сидели,  закованные  в цепи,  девушки обсуждали
свое положение. Было очевидно, что ни одна из них не питает никакой надежды.
     --  Сколько  это  займет  времени,  --  говорила  Эллен,  --  придумать
наказание? Магра улыбнулась.
     -- Кто  знает, что взбредет в голову  этой жестокой женщине? -- сказала
она в ответ. -- Я думаю, что нам не придется слишком долго ждать решения.
     ***
     Сумасшедший Том бесцельно  бродил по берегам Хораса, постоянно лопоча о
своем  богатстве и  о  том, что он купит  в Европе. Он не  имел ни малейшего
представления ни о чем: ни где была  Европа, ни о том, как до нее добраться.
Он  помнил  только  о  том, что Европа  --  это было  такое место, где можно
удовлетворить любые аппетиты. Он был так занят своими безумными мечтами, что
не заметил даже приближения Тааска.
     Индус  разыскивал  Эллен и потерял Грегори  и Брайена. Вдруг он  увидел
Атан Тома с ларцом  в руках. Мгновенно он забыл обо всем. Его обуяло желание
схватить этот проклятый бесценный бриллиант. Подкравшись к Тому, он  прыгнул
на  него, и они стали кататься по  земле, осыпая друг  друга ругательствами.
Тааск был  моложе и  сильнее,  и  вскоре выхватил ларец из рук  Атан  Тома и
бросился бежать с ним.
     Визжа, безумный  схватил камень и  бросился  за ним.  В его глазах было
желание убить. Видя, что  ему не догнать Лал Тааска, Атан Том бросил в  него
камень,  который случайно попал в бегущего  человека, свалив  его на  землю.
Подняв камень, Атан  Том  стал  бить им по  голове  Лал Тааска,  пока она не
превратилась  в  сплошное кровавое месиво. Затем он схватил ларец и с визгом
бросился бежать.
     ***
     Идя  по следу девушек, Тарзан  и д'Арно оказались в том самом зале, где
были девушки, и увидели двух обезьян.
     -- Где самки? -- спросил Тарзан. Зу-то указал на озеро.
     -- Они прыгнули в воду, -- сказал он.
     Тарзан  посмотрел и увидел галеру эшерианцев, которая  уже подплывала к
городу, затем он и д'Арно вернулись в тронную комнату и рассказали,  что они
увидели.
     -- Я собираюсь вести обезьян на Эшер, -- сказал Тарзан. -- С их помощью
я, может быть, освобожу девушек.
     -- Мои служители тоже пойдут с вами, -- сказал Чон. И вся группа вскоре
вышла из  грота. Мужчины  были вооружены трезубцами и ножами, а обезьяны  --
страшными клыками и сильными мускулами.
     ***
     Взволнованный воин ворвался в  тронную комнату к Атке и упал  перед нею
на колени.
     --  О,  королева!  --  воскликнул  он,  --  флот  военных  галер Тобоса
приближается к нам.
     Атка обернулась к приближенным.
     --  Прикажите  всему нашему флоту выступать,  -- распорядилась она.  --
Сегодня мы уничтожим мощь Тобоса навсегда.
     Когда  эшерианцы высаживались  на берег, Тарзан проводил их взглядом до
города и вдруг увидел, что приближается флот тобосцев.
     -- Вот теперь настало время, -- сказал он, обращаясь к своему отряду.
     --  Мы не можем  проиграть сражения, -- сказал  один из  жрецов, -- Чон
благословил нас.
     Через  несколько минут Владыка  джунглей ввел свой  маленький  отряд  в
запретный  город.  Это  была  смелая   и  неожиданная  авантюра.  Удача  или
поражение, что их ждет?
     ***
     Когда встретились два флота, каждому стало ясно, что предстоит битва не
на жизнь,  а  на  смерть. Исход  этой битвы предрешит раз и  навсегда, какой
город будет управлять Тиен-Бака. И пока кровавая битва шла  на водах Хораса,
другая  происходила  перед  воротами  дворца  Атки,  так  как  Тарзан  хотел
ворваться в тронный  зал королевы. Он искал именно  Атку,  так как знал, что
если он схватит ее, это заставит эшерианцев освободить девушек, если они еще
были живы.
     Наконец  они  справились  с сопротивлением  и  ворвались в  тронный зал
королевы.
     -- Я пришел за  двумя  девушками, --  сказал  он, -- освободи  их, и мы
уйдем, откажешься -- и мы захватим тебя с собой.
     Атка сидела молча несколько минут, ее глаза смотрели на Тарзана в упор.
Она немного  дрожала и,  казалось, старалась взять себя в  руки. Наконец она
заговорила:
     -- Женщин сейчас приведут.
     Когда  Тарзан и его отряд вывели девушек из  Эшера,  Магра  бросилась к
нему и прошептала:
     -- О, Тарзан, я знала, что ты придешь. Моя любовь сказала мне об этом.
     Тарзан нетерпеливо покачал головой.
     -- Я не люблю такие разговоры. Оставь это для Эллен и Поля.
     Херат вошел в Эшер с победой. Это  был  первый король  Тобоса, которому
удалось  ступить на землю  Эшера. Чон из своего  укрытия видел победу  флота
Херата, и когда Тарзан вернулся со своим отрядом, Чон послал к Херату гонца,
призывая его именем бога к себе во дворец.
     Когда  закончились  приветствия  между Чоном и  Хератом,  истинный  бог
благословил  всех,  воздав  пришельцам  за  их  помощь  и  благодаря  их  за
содействие восстановлению его власти, возвращение Отца бриллиантов во дворец
Чона и счастливое воссоединение  Чона  с Хератом.  Затем Херат, Демонстрируя
свою благодарность и  щедрость,  сам предложил  снаряжение  и галеру  отряду
Грегори. Итак, все неприятности были позади.
     -- Мы опять все вместе, и все в порядке, -- сказал Грегори, -- и больше
всех мы обязаны этим тебе, Тарзан. Чем мы отблагодарим тебя?
     Грегори  был  прерван  визгом.  Двое  воинов  Херата  тащили  за  собой
сопротивляющегося Атан Тома.
     -- У этого  человека  ларец, -- сказал один  из  воинов.  -- В нем Отец
бриллиантов.
     --  Истинный Отец бриллиантов,  который  Херкуф принес  из  Тобоса,  --
сказал Чон,  -- находится в своем  ларце перед моим  алтарем.  Двух  быть не
может. Давайте посмотрим на то, что у этого человека в ларце.
     --  Нет, --  завизжал Атан  Том  -- не открывайте его! Это мое!  Я хочу
открыть его только в Париже. Я куплю весь Париж, я буду королем Франции!
     -- Молчи, смертный! -- приказал Чон.  Затем очень  осторожно он  открыл
ларец и дрожащий Том  уставился своими безумными глазами на содержимое ларца
-- кусок угля.
     При виде его,  сообразив,  что это, Атан  Том  завизжал,  схватился  за
сердце и упал замертво к алтарю истинного бога.
     -- Из-за этой чертовой поддельной вещи, --  воскликнул  Брайен Грегори,
-- мы страдали и погибали  здесь.  А по иронии судьбы  это и вправду -- Отец
бриллиантов.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: