Эдгар Берроуз.
Тарзан 1-13
Возвращение в джунгли
Приключения Тарзана в джунглях
Приключения в недрах Земли
Сын Тарзана
Тарзан великолепный
Тарзан и город золота
Тарзан и его звери
Тарзан и запретный город
Тарзан и люди-муравьи
Тарзан и потерпевшие кораблекрушение
Тарзан и сокровища Опара
Тарзан и убийства в джунглях
Тарзан приемыш обезьяны
Эдгар Берроуз.
Тарзан и убийства в джунглях
Переводчики В. Анисимов, И. Владимирова
OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX
I
ГОЛОС ГИЕНЫ
По лесной тропе бесшумно двигался бронзовотелый человек-гигант, почти
полностью обнаженный, если не считать набедренной повязки. Это был Тарзан,
обходивший ранним бодряще-прохладным утром свои обширные владения-джунгли.
Лес в этом месте был редким, с отдельными открытыми полянами, на
которых росли разрозненные деревья. Продвижение Тарзана поэтому было
быстрым, то есть быстрым для перемещения по земле.
Если джунгли были бы густыми, то он двигался бы по деревьям, перелетая
с одного на другое с ловкостью обезьяны и со скоростью мартышки. Ибо был он
Тарзаном из племени обезьян, который, невзирая на свои многочисленные
контакты с цивилизацией с юношеских лет, сохранил в полной мере все свои
лесные повадки и силу.
Он выглядел безразличным к окружавшей его среде, однако безразличие это
было кажущимся, -- следствие того, что он прекрасно разбирался в запахах и
звуках джунглей. Все его органы чувств были обострены.
Тарзан, например, знал, что слева от него в ста футах в кустах лежит
лев и что царь зверей расположился рядом с наполовину съеденной тушей
задранной им зебры. Ни льва, ни зебры он не видел, но знал, что они там.
Уша-ветер донес эту информацию до его чувствительных ноздрей.
Многолетний опыт научил этого человека джунглей различать запахи как
льва, так и зебры. Следы льва с полным брюхом отличаются от поступи
голодного. Поэтому Тарзан равнодушно прошел дальше, зная, что лев не станет
на него нападать.
Тарзан всегда и во всем предпочитал полагаться на свое обоняние. Глаза
человека могут обмануть в сумерках и ночью, уши -- попасть под влияние
разыгравшегося воображения. Но обоняние не подводило никогда. Оно было
всегда безошибочным; оно всегда говорило человеку, что есть что.
К сожалению, человеку не всегда удается идти навстречу ветру -- либо
человек меняет направление движения, либо ветер.
Первое относилось сейчас к Тарзану, который пошел поперек ветру, чтобы
избежать встречи с рекой, которую он был не в настроении переплывать. В
результате его сверхтонкое обоняние, на время отошедшее на второй план,
уступило место иным органам чувств, поставляющим информацию.
Вдруг до слуха Тарзана донеслось нечто такое, чего не смогли бы уловить
ничьи иные уши, кроме его собственных -- далекий крик гиены Данго.
У Тарзана по обыкновению зачесалась голова, что с ним бывало всегда,
когда он слышал этот противный звук. Ко всем животным, кроме, пожалуй,
крокодила, Тарзан относился с уважением, но к Данго-гиене он испытывал
только отвращение. Он презирал гнусные повадки этой твари и не выносил ее
запаха. В основном из-за последнего обстоятельства он обычно избегал
появляться поблизости от Данго, чтобы не поддаться порыву убить живое
существо из слепой ненависти, что, по его мнению, было бы делом недостойным.
До тех пор, пока Данго не причиняла зла, Тарзан ее щадил -- ведь не мог
же он в самом деле убить зверя только потому, что ему не нравится его запах.
Кроме того, этот запах был дан Данго от природы.
Тарзан собрался было снова изменить направление движения, на сей раз
чтобы не приближаться к Данго, как вдруг услышал какую-то странную ноту в
голосе Данго, что заставило его изменить решение. Это была странная нота,
она говорила о чем-то необыкновенном. В Тарзане проснулось любопытство, и он
решил разобраться, в чем дело.
Он прибавил шагу. Оказавшись в лесной чаще, он перебрался на деревья,
совершая огромные перелеты с одного на другое, сокращая расстояние. Он
проносился мимо мартышек, которые заговаривали с ним на своем быстром языке,
и он отвечал им теми же быстрыми звуками, говоря, что спешит и не может
задержаться. В любое другое время он присоединился бы к ним, чтобы
порезвиться с детенышами мартышек под одобрительными взорами их матерей или
поиграть с зазывавшими его отцами в перебрасывание кокосовых орехов. Сейчас
же он торопился узнать, чем вызвана эта странная нотка в голосе Данго.
Тем не менее, один особенно игриво настроенный самец бросил кокосовый
орех без предупреждения. Это было сделано без злого умысла, ибо самец знал
быстроту реакции Тарзана. И все же молниеносный ответный бросок Тарзана
застал животное врасплох. Тарзан поймал орех и послал его назад почти одним
и тем же движением, и "бейсбольный мяч" джунглей, проскочив сквозь лапы
мартышки, с глухим стуком ударился о мохнатую грудь.
Раздался взрыв смеха мартышек, и шаловливый самец огорченно потер грудь
одной лапой, а другой -- озадаченно почесал голову.
-- Поиграй со своими братьями, -- выкрикнул Тарзан. -- Сегодня у
Тарзана нет времени для забав.
И он прибавил скорость. Голоса Данго и ее собратьев звучали все громче
и громче в его ушах, их запах становился все более отвратительным. Находясь
в воздухе, Тарзан сплюнул от отвращения, но с курса не свернул. Наконец на
краю поляны он глянул вниз и увидел зрелище, весьма необычное для этих
африканских зарослей.
На земле лежал частично изуродованный аэроплан. Там же, бродя кругами
вокруг обломков, обнаружился источник ненавистного Тарзану запаха --
полдюжины гиен с высунутыми языками, с которых капала слюна. Они двигались
безостановочной мягкой поступью, кружа вокруг аэроплана, время от времени
прыгая на фюзеляж и явно пытаясь добраться до чего-то, находящегося внутри.
Подавив отвращение, Тарзан с легкостью соскочил на землю. И хотя
приземлился он очень мягко, гиены услышали и резко обернулись. Они сердито
заворчали, затем отступили назад. Первый импульс гиен всегда отступить, за
исключением тех случаев, когда они имели дело с падалью. Затем, увидев, что
Тарзан один, гиены посмелее осторожно двинулись вперед с оскаленными
клыками. Между этим человеком и племенем Данго существовала старая взаимная
вражда.
Тарзан, казалось, не обращал никакого внимания на гиен. Лук и колчан со
стрелами, а также охотничий нож в ножнах оставались на своих местах --
Тарзан не схватился за них. Он даже не замахнулся в угрозе дротиком. Всем
своим видом он выказывал презрение. Однако Тарзан держался начеку. Гиен он
знал с давних пор. Трусливая -- да, но, подстегиваемая голодом, способна
неожиданно и дерзко напасть, пустив в ход клыки и когти. Сейчас он нюхом
чуял, что они голодны, и, оставаясь внешне презрительным, внутренне же был
собран.
Осмелев от внешнего безразличия Тарзана, гиены приблизились к нему.
Затем самая крупная из них вдруг бросилась вперед и прыгнула на Тарзана,
целясь ему в горло.
Не успели грозные клыки сомкнуться на его горле, как Тарзан выбросил
вперед бронзовую руку и схватил зверя за шею. Он повернул тело над своей
головой и с чудовищной силой швырнул гиену в ее же сородичей, повалив при
этом трех зверей на землю. Эти трое тут же вскочили, а первая гиена осталась
лежать неподвижно, и ее сородичи тотчас же накинулись на покалеченное тело
своего вожака и принялись его пожирать. Да, Тарзан из племени обезьян знал,
каким образом лучше всего обращаться с гиенами.
Пока те были заняты своей отвратительной трапезой, Тарзан обследовал
самолет и обнаружил, что тот разбит не полностью. Одно крыло оказалось
помятым, шасси же сломано окончательно. Но то, что относилось к этому
сооружению из металла и проводов, не относилось к той плоти и крови, которая
им недавно управляла -- к той плоти и крови, до которой гиены оказались не в
состоянии добраться. В кабине за штурвалом сидел пилот, наклонив вперед тело
и упершись головой в приборную доску. Он был мертв.
Самолет принадлежал итальянским военно-воздушным силам. Тарзан
постарался запомнить его номер и эмблему. Затем, забравшись на крыло и
приблизившись к кабине, открыл поврежденный люк и принялся пристально
осматривать тело пилота.
-- Мертв. Один-два дня, -- пробормотал Тарзан. -- Пулевое отверстие в
горле, чуть левее гортани. Вот это уже странно. Я бы сказал, что этот
человек был ранен в воздухе, но прожил еще и сумел посадить самолет. Причем
был не один. Но стреляли не его спутники.
Для Тарзана не составило особого труда определить, что мертвец был не
один. На земле возле самолета виднелись человеческие следы, причем не
туземцев, так как ноги людей были обуты в цивилизованную обувь. Тарзан также
заметил несколько окурков от сигарет и клочок Целлофановой обертки.
Заключение же Тарзана о том, что пилота застрелили не его спутники,
потребовало гораздо более тонких рас-суждений. С первого взгляда было
очевидно, что это случилось как-то иначе, но если его застрелили не они, то
кто же? Тем не менее, если бы стреляли его спутники, то выстрел произвели бы
либо сзади, либо справа. Однако пуля угодила в горло левее гортани.
Тарзан вполголоса выругался на языке джунглей.
-- Хотя это и кажется невероятным, -- проговорил он про себя, -- но в
пилота стреляли в воздухе и не его спутники. Но тогда кто же?
Он снова осмотрел рану. Покачал головой и нахмурил лоб.
-- Пуля вошла сверху... Но разве это возможно... разве что... разве что
стреляли с другого самолета. Так и есть. Точно! Это могло произойти только
так и не иначе.
Действительно, загадочная история -- в сердце Африки, вдалеке от всех
авиалиний. Тарзан попытался истолковать смысл этой загадки подобно тому, как
читал следы животных на звериных тропах, и пришел к определенному выводу,
столь определенному, что спросил сам себя:
-- Куда делся второй самолет?
До слуха Тарзана вновь донеслись звуки, издаваемые гиенами -- звуки
разрываемого мяса, хруст, чавканье, скрежет зубов -- и он сплюнул с
отвращением. Его так и подмывало броситься на гиен с дротиком и ножом и
прикончить их -- сделать еду из самих едоков, еду для стервятников. Но он
лишь пробормотал:
-- Здесь есть дела и поважнее. Дела, имеющие отношение к людям. Они --
в первую очередь.
И Тарзан продолжил осмотр. Он нашел одну перчатку, перчатку с правой
руки. Подобрал ее, вывернул наружу и понюхал подкладку. Ноздри его
затрепетали. Затем он бросил перчатку, но надолго запомнил то, что узнал
благодаря своему обонянию.
Тарзан спрыгнул на землю. Вид гиен, занятых своим отвратительным делом,
в сочетании с мерзкими звуками и издаваемым ими запахом привели Тарзана в
бешенство. Из его широченной груди раздался грозный крик, и он бросился на
гиен, угрожающе размахивая копьем. Животные бросились врассыпную. Тарзан
знал, что гиены вернутся, чтобы доесть падаль, но, по крайней мере, он
сможет закончить осмотр без их омерзительного присутствия.
Тарзан тщательно осмотрел землю.
-- Их было двое, -- тихо произнес он. -- Они двинулись в путь вот
отсюда. -- Тарзан указал рукой вниз, хотя разговаривал лишь сам с собой. --
И они пошли, -- Тарзан снова сделал жест рукой, -- в ту сторону. Следы
двухдневной давности, но еще достаточно четкие. Пойду по следам.
На такое решение Тарзана вдохновило несколько соображений. Те, кто
свалились с неба и сейчас находились в джунглях, если они еще живы, были
людьми и, возможно, нуждались в помощи. А кроме того, это люди чужие, и
Тарзану нужно было узнать, кто они такие и что делают в его владениях.
И Тарзан двинулся в путь без дальнейших рассуждений.
На тропе, по которой шел Тарзан, показался Тантор-слон, который издал
приветственный трубный клич и приготовился хоботом поднять Тарзана к себе на
спину, но у Тарзана не было времени для подобной роскоши. По следу лучше
идти, находясь близко к земле, и он крикнул:
-- Возвращайся к своему стаду, Тантор!
Но чтобы слон не обиделся, Тарзан прыгнул ему на спину, быстро почесал
Тантора за ушами, соскочил вниз и зашагал дальше по следам. Удовлетворенный
Тантор с высоко поднятым хоботом грузно затопал обратно к своему стаду.
В следующий раз Тарзана задержал Уша-ветер. Чуть изменив свое
направление, Уша донес до ноздрей Тарзана совершенно новый запах -- запах,
которого уж никак нельзя было ожидать в девственных африканских джунглях.
Тарзан моментально свернул со следа и двинулся навстречу этому новому
сигналу.
Запах становился все сильнее и сильнее, пока Тарзан наконец не
определил безо всяких колебаний запах бензина.
Снова загадка. Бензин предполагал присутствие человека, но
человеческого запаха в воздухе Тарзан не учуял. И все же запах бензина
служил как бы косвенным доказательством того, что он оказался прав в своем
предположении, а именно: о наличии второго самолета.
Предположение вскоре подтвердилось находкой Тарзана. На земле лежала
груда обломков того, что некогда было изготовленной человеком птицей,
аппаратом, летящим на крыльях над воздушными просторами Африки.
Теперь он был сломан и искорежен -- мрачное свидетельство трагедии.
Здесь, как понял Тарзан, крылась другая часть головоломки. Это был тот
самый второй самолет, в котором находился человек, выпустивший пулю,
поразившую горло того, другого человека и убившую его. Хвост самолета был
искромсан пулеметным огнем. Да, совершенно очевидно, в воздухе произошла
схватка, схватка неравная, ибо, судя по всему, человек во втором самолете
был вооружен одним лишь револьвером.
Неравная или нет, однако человеку номер два удалось избежать участи
человека номер один. Гляди, вот помятая трава. Номер два вернулся к
самолету, потом ушел.
Тарзан двинулся по следам и вскоре наткнулся на спутанную массу веревок
и шелка.
-- Парашют, -- произнес он. -- Номер два выбросился с парашютом.
Мысли Тарзана заработали. В глазах появилось отсутствующее выражение --
Тарзан попытался восстановить картину вероятных событий.
-- Первый самолет напал на второй. Это очевидно, так как у первого был
пулемет, а у второго -- нет. У пилота второго самолета был револьвер. Из
него он застрелил пилота номер один, который совершил вынужденную посадку,
затем умер и был брошен двумя спутниками. Второй самолет, прошитый
пулеметной очередью, рухнул вниз. Его пилот выбросился с парашютом и
приземлился здесь, в нескольких милях от первого. Таким образом, в общей
сложности на два упавших самолета приходилось трое живых людей, которые
отправились дальше. Живы ли они еще?
-- Но почему все это произошло? -- спрашивал себя Тарзан. Но на этот
вопрос он ответить не мог. Он представлял себе, что произошло, но не мог
представить почему.
А джунгли, он знал, скорее всего запрут ответ на замок смерти. Джунгли
суровы к пришельцам, не знакомым с их законами. У тех троих, выброшенных в
джунгли, было мало шансов выжить, если они уже не погибли.
Тарзан покачал головой. Подобный исход не удовлетворил его. В его душе
шевельнулись гуманные чувства. Второй самолет был английским, его пилот,
вероятно, тоже был англичанином, а двое других, наверное, были итальянцами.
В венах Тарзана текла английская кровь.
Для Тарзана жизнь человека представлялась не более ценной, чем жизнь
антилопы. Тарзан пришел бы на выручку антилопе, если та оказалась бы в беде,
и помог бы человеку в беде, если тот того заслуживал. С той лишь разницей,
что антилопа в беде всегда заслуживала помощи, а человек не всегда. Сейчас
же Тарзану не дано было знать, чего заслуживали эти люди, особенно
англичанин.
-- Англичанин, -- произнес он про себя. -- Начну с тебя. Остается
надеяться, что я найду тебя раньше, чем это сделают львы или воины из
племени Буйрае.
Итак, Тарзан двинулся по следам человека, которого он не знал. Тарзан
двинулся по следам лейтенанта Сесила Джайлз-Бертона.
II
НИТЬ СУДЬБЫ
Судьба -- это нить, которая соединяет одно событие с другим и одного
человека с другим. Нить, которой было суждено протянуться к Тарзану в
джунгли Африки, началась в лаборатории Хораса Брауна в Чикаго. От Тарзана
она потянулась назад к лейтенанту Бертону, от Бертона -- к человеку по
фамилии Зубанев в Лондоне, от Зубанева к Джозефу Кэмпбеллу, известному под
кличкой "Джо-дворняга", от Кэмпбелла -- к Мэри Грэм, которая сболтнула
лишнее, и наконец от Мэри Грэм к Хорасу Брауну, у которого она служила
секретаршей.
Это длинная нить, и на всем протяжении от Чикаго до Африки она
запачкана кровью, а в перспективе крови еще прибавится.
Хорас Браун был американским изобретателем. У него служила секретаршей
Мэри Грэм, которой он доверял и которая сболтнула лишнее. Хорас Браун
изобрел некий прибор, имевший чрезвычайное военное значение. Мэри знала об
этом, и Мэри отправилась на вечеринку. Именно на этой вечеринке Мэри
сболтнула лишнее.
Она не имела никакого дурного умысла, но, увы, Мэри не была хорошенькой
и обычно пыталась компенсировать свою непривлекательность остроумной
беседой. На сей раз, весьма некстати, она выбрала объектом своего остроумия
человека, от которого ей следовало бы держаться подальше, -- Джозефа
Кэмпбелла, он же Джо-Дворняга.
В глазах Мэри мужчина -- это мужчина, и хотя Кэмпбелл не отличался
привлекательной внешностью, ей польстил интерес, который он к ней проявил. И
она ошибочно приняла его интерес к тому, что она говорит, за интерес к ней
самой.
Хорас Браун изобрел электрический прибор для разрушения систем
зажигания любого двигателя внутреннего сгорания с расстояния до трех тысяч
футов.
-- Вы, конечно, сами понимаете, какое значение это может иметь в случае
войны, -- оживленно сказала Мэри, жестикулируя левой рукой не столько, чтобы
подчеркнуть важность сообщения, сколько продемонстрировать отсутствие на
своих ловких пальцах машинистки обручального кольца.
-- Ни танки, ни иная моторизованная техника противника не смогут
подойти ближе тысячи ярдов. Штурмовики рухнут на землю, не успев нанести
какие-либо серьезные повреждения на аэродромах. Оборудованные этими
приборами бомбардировщики окажутся неуязвимыми для атак истребителей...
Мэри продолжала болтать, не подозревая о существовании лейтенанта
Сесила Джайлз-Бертона, не подозревая о существовании Зубанева, не подозревая
о существовании Тарзана из племени обезьян, не подозревая о существовании
всех тех людей в отдаленных местах, на чьи жизни она неосознанно повлияла.
Все ее мысли были сосредоточены на том, что появился мужчина, проявивший к
ней интерес.
Джозеф Кэмпбелл глядел на нее с восхищением -- восхищением, вызванным
полученными сведениями, которое она неправильно истолковала как восхищение
ею самой. Он слушал в оба уха, запоминая каждую деталь, и уже строил планы.
Для него появились шансы сорвать крупный куш, потрясающие шансы, но пока он
еще не решил, каким именно образом это сделать.
-- Я бы хотел взглянуть на эту штуковину, -- небрежно бросил он.
-- Нельзя, -- сказала Мэри. -- Пока никому не дано ее увидеть. Ее
разобрали на части из соображений предосторожности, чтобы ее не украли. У
м-ра Брауна сохранились только чертежи в одном экземпляре.
-- Все равно, мне хотелось бы поговорить с ним, -- настаивал Кэмпбелл и
добавил с многозначительным видом: -- Это даст нам возможность чаще видеться
друг с другом. Может, я даже смогу финансировать м-ра Брауна.
Мэри с сожалением покачала головой. -- Боюсь, что и это невозможно. М-р
Браун вылетел в Лондон для переговоров с британским правительством. Видите
ли, согласно его планам, этим изобретением могут воспользоваться только наши
две страны...
Таким вот образом Мэри Грэм невинно потянула за кровавую нить судьбы.
Расставаясь вечером с Мэри Грэм, Джозеф Кэмпбелл обещал позвонить ей на
следующий день. Больше она его не видела. Джозеф Кэмпбелл исчез из ее жизни
так же, как сама Мэри Грэм исчезнет сейчас из этого повествования...
Неделей позже на другом берегу Атлантики Хорас Браун, заключивший
выгодную сделку с британским правительством, приступил к сборке своего
прибора в небольшой механической мастерской в Лондоне. А поскольку
предполагалось, что никто, кроме него самого и властей, не знает, чем он
занимается, то и не было принято никаких особых мер предосторожности для его
охраны. В течение дня ему помогали два надежных механика. Вечером он уносил
чертежи домой, в маленький пансионат, где снимал комнату, поскольку это было
близко от работы.
Николай Зубанев, русский эмигрант-изгнанник, проживал в том же
пансионате. Это был загадочный маленький человек, безобидный на вид. Однако
правительство, очевидно, не считало его безобидным, так как установило за
ним постоянное наблюдение, о чем Зубанев не догадывался. Как не догадывался
и другой постоялец, недавно прибывший из Америки, который подружился с
Зубаневым. Тем не менее, несмотря на бдительность правительства, однажды
утром Хорас Браун был найден мертвым. Чертежи исчезли. Исчезли также м-р
Зубанев и его новый друг, Кэмпбелл.
Правительство обратилось к своим многочисленным источникам информации.
Спустя неделю след Кэмпбелла и Зубанева обнаружился в Риме, Италия. Смысл
был очевиден: они отправились туда, чтобы продать украденные чертежи
итальянскому правительству. Британские агенты в Риме засуетились.
Одновременно из Кройдона на скоростном самолете в итальянскую столицу
вылетел лейтенант Сесил Дажйлз-Бертон. Газеты сообщили, что он совершает
полет в Кейптаун, Африка.
В Италии был только один человек, к которому Кэмпбелл и Зубанев хотели
обратиться со своим предложением, но добиться с ним встречи оказалось
нелегко. Зубанев, не доверявший никому, придумал способ спрятать чертежи на
тот случай, если итальянские власти решат силой завладеть бумагами. Он
спрятал их в двойном дне саквояжа и оставил в гостиничном номере.
Встреча оказалась удачной. Хозяин чрезвычайно заинтересовался. Была
достигнута договоренность о цене. Они оба будут обеспечены на всю жизнь при
условии, разумеется, если экспериментальный прибор, изготовленный по
чертежам, окажется способным выполнять то, для чего он был задуман.
В гостиницу Кэмпбелл и Зубанев вернулись окрыленные удачей. Но когда
они открыли дверь в номер Зубанева, их воодушевление улетучилось уже на
самом пороге. Кто-то побывал здесь в их отсутствие, перерыл все вещи, забыв
убрать за собой. Зубанев бросился к саквояжу с двойным дном. Саквояж
оказался на месте, двойное дно тоже, но чертежи исчезли!
В отчаянии они позвонили Хозяину, и немедленно все пришло в движение.
Были изданы приказы обыскивать каждого, покидающего Рим, и повторять обыск
на всех пограничных пунктах. Но какой-то аэропорт сообщил, что лейтенант
Сесил Джайлз-Бертон, англичанин, вылетел за 25 минут до получения приказа об
обыске, предположительно в Кейптаун.
Быстро проведенное расследование выявило далее тот факт, что означенный
авиатор останавливался в одной гостинице с Кэмпбеллом и Зубаневым и что он
покинул свой номер за каких-нибудь полчаса до их возвращения и обнаружения
пропажи.
Не прошло и часа, как Кэмпбелл и Зубанев вылетели на скоростном военном
истребителе, пилотируемом лейтенантом Торлини.
III
СЛОМАННЫЕ КРЫЛЬЯ
Лейтенант Сесил Джайлз-Бертон летел на юг, в сторону побережья Африки.
Внизу катились голубые воды Средиземного моря. До сих пор задуманное дело
продвигалось с необыкновенным успехом, и сейчас можно было бы спокойно
повернуть на запад и двинуться назад в Лондон. Но у лейтенанта имелись
причины поступить иначе.
Он получил приказ лететь на юг, в Бангали, где его отец был резидентом.
Похищенные чертежи следовало передать отцу, а самому направиться дальше в
Кейптаун, словно он и в самом деле совершал спортивный перелет, как
сообщалось в газетах.
Смысл заключался в том, что британское правительство благоразумно
решило не давать дружественной стране повода заподозрить его агентов в
похищении чертежей из-под носа Хозяина, хотя первоначально чертежи были
выкрадены из Англии. А поскольку отец лейтенанта Бертона являлся резидентом
в Бангали, выбор для выполнения этой операции пал на лейтенанта. Что может
выглядеть более естественным, чем желание сына повидаться с отцом и
остановиться по пути в Кейптаун? К тому же в официальных правительственных
бумагах была зафиксирована его просьба на такую остановку, и ее при
необходимости можно предъявить.
Хотя в Бангали и был запасной аэропорт, но находился он в стороне от
маршрутов основных авиалиний, и возникал вопрос, сможет ли Бертон
заправиться там горючим, поэтому он решил приземлиться в Тунисе и заполнить
баки.
Пока он заправлялся в тунисском аэропорту, вокруг его самолета
собралась небольшая толпа любопытствующих. После быстрого и
доброжелательного прохождения формальностей во французском аэропорту он
остался поболтать с двумя служащими, как тут к нему подошел местный житель.
-- Итальянцы, -- произнес он на безупречном английском, -- могут
обогнать вас по пути в Кейптаун, если вы слишком долго здесь задержитесь.
-- О! -- воскликнул один из французов. -- Соревнование. Я не знал
этого.
Бертон лихорадочно соображал. Его преследуют! Итальянское правительство
также постаралось создать впечатление, что это лишь спортивные состязания.
-- По правде говоря, это не официальные гонки, -- рассмеялся Бертон. --
Всего лишь личное пари кое с кем из итальянских приятелей. Если не хочу
проиграть, пора уматывать.
Через пять минут он снова был в воздухе и летел на юг на полной
скорости, испытывая чувство благодарности за находчивость и заботливость
своих сотрудников в Риме и сообразительность их агента, "местного" в Тунисе.
В Тунисе Бертон потерял полчаса, но уже темнело, и, если преследователи
в ближайшее время не обнаружат его, Бертон надеялся оторваться от них в
течение ночи. Он летел прямым курсом на Бангали, иначе говоря, восточнее
авиалинии на Кейптаун и западнее регулярной авиалинии Каир -- мыс Доброй
Надежды, -- маршрут, который, по предположениям преследователей, он скорее
всего должен был выбрать из-за его безопасности.
Время от времени он оглядывался назад и наконец в последних лучах
заходящего солнца увидел далеко позади серебристое мерцание, излучаемое
нижней поверхностью крыльев аэроплана.
Всю ночь этот самолет преследовал его, ориентируясь на язычки пламени,
вырывающиеся из патрубков работающих моторов его машины.
Самолет этот был скоростной и упрямо висел у него на хвосте.
Лейтенант пытался понять замысел противника. Он знал, что сам он им не
нужен, им нужны бумаги, которые он вез с собой. Если ему удастся добраться
до Бангали, чертежи окажутся в безопасности, ибо там лейтенант будет под
надежной защитой.
Но этому не суждено было сбыться. Когда забрезжил рассвет,
самолет-преследователь нагнал его и пошел рядом, едва не задевая кончиком
своего крыла. Лейтенант увидел, что это итальянский военный истребитель,
пилотируемый итальянским офицером. Двоих пассажиров он не узнал, хотя
предполагал, что это Кэмпбелл и Зубанев, которых он никогда не видел.
Внизу простиралось открытое пространство, и офицер-итальянец жестом
приказал ему приземлиться. До Бангали оставалось не более пятидесяти миль.
Когда лейтенант отрицательно покачал головой, те направили на него ствол
пулемета. Англичанин сделал вираж и спикировал, затем снова сделал вираж и
оказался под хвостом самолета противника.
Единственным оружием лейтенанта был табельный пистолет. Он выхватил
пистолет и стал стрелять в фюзеляж, надеясь перебить что-нибудь из системы
управления. Истребитель сделал вираж и ушел в сторону, а лейтенант резко
взмыл вверх.
Теперь они догоняли сзади и догоняли быстро. Лейтенант обернулся и
выстрелил в них четыре раза. Раздавшаяся в ответ пулеметная очередь оторвала
часть оперения и стабилизатор. Лишившись управления, самолет вошел в штопор.
Лейтенант пытался сделать все, что мог, но безуспешно. Выключив двигатель,
он выпрыгнул с парашютом и стал плавно спускаться вниз.
Паря в воздухе, он наблюдал за самолетом противника. Тот вел себя
странно, и лейтенанту показалось, что либо он ранил пилота, либо повредил
систему управления. В последний раз он увидел самолет, когда тот исчез за
лесом в нескольких милях к югу.
Итак, оба самолета рухнули на землю в разных местах, где их
впоследствии обнаружил Тарзан из племени обезьян, озадаченный своими
находками.
Бертон поспешно вскочил на ноги и отстегнул парашют. Он огляделся по
сторонам. Вокруг ни единой живой души. Он оказался посреди африканских
дебрей, имея лишь туманное представление о расстоянии до Бангали, который
находился, как ему думалось, в юго-восточном направлении.
В нескольких стах ярдах от лейтенанта лежал самолет -- груда
искореженных обломков. Он был рад, что выключил двигатель и что машина не
сгорела, так как в кабине оставались запасные патроны и небольшой запас еды.
Он понял, что попал в чертовски затруднительное положение, однако не
предполагал, что положение гораздо хуже, чем он себе это представляет.
Хорошо хоть, что чертежи, из-за которых он рисковал жизнью, были
надежно спрятаны во внутреннем кармане рубашки. Он ощупал их, чтобы
убедиться, что они не потерялись. Удовлетворенный, он пошел к разбитому
самолету за патронами и едой.
Не мешкая, он сразу же двинулся в том направлении, где, как ему
казалось, находился Бангали, ибо соображал, что если его преследователи
приземлились благополучно, то они отправятся на его поиски. Если до Бангали
всего пятьдесят миль, как он думал, и идти следует в том направлении,
которое он для себя определил, то, вполне вероятно, он дойдет туда на третьи
сутки. Бертон молил Бога, чтобы в этой местности не водились львы и чтобы
туземцы, если уж суждено с ними встретиться, оказались дружелюбными.
Но он оказался в местности, где водились львы, а туземцы в этих краях
не были дружелюбны. Бангали же находился в трехстах милях.
IV
ЗОВ В ДЖУНГЛЯХ
Прошло два дня, прежде чем нить, которая потянулась от Хораса Брауна в
Чикаго и уже успела частично обагриться кровью Хораса Брауна, устремилась
дальше в Африку и обвилась вокруг Тарзана, ненавидящего гиен. Третий день
Тарзан из племени обезьян шел по остывшему следу англичанина Сесила
Джайлз-Бертона. И тут судьба выкинула странное коленце.
Сесил Джайлз-Бертон, никогда ранее не бывавший в Африке, прошел через
страну свирепых буйрае целым и невредимым, а Тарзан из племени обезьян,
родившийся и выросший на этой земле, знающий ее как свои пять пальцев, попал
в засаду, был ранен и схвачен!
Случилось это следующим образом. Когда Тарзан приближался к лесной
чаще, ветер дул со спины, и поэтому его чувствительные ноздри не могли
уловить запахов живых существ, находящихся впереди. Таким образом, он не мог
знать, что по лесу навстречу ему движутся несколько десятков воинов буйрае.
Воины охотились и потому шли бесшумно, вот отчего Тарзан не услышал и не
почуял их приближения.
Неожиданно слева от Тарзана из леса выскочил лев. Из раны на боку
животного текла кровь. Разъяренный лев пробежал мимо Тарзана, но через
несколько ярдов резко развернулся и бросился прямо на него.
Сохраняя полнейшее спокойствие, Тарзан поднял короткий тяжелый дротик и
приготовился к поединку. Случилось так, что Тарзан оказался к лесу спиной...
В тот же миг из чаши прямо на Тарзана вышли буйрае...
Удивление их было велико, однако оно не помешало им действовать.
Чеманго, сын вождя по имени Мпингу, узнал в белом человеке Тарзана --
Тарзана, который когда-то отнял у деревни пленницу, которую собирались
подвергнуть мучительным пыткам и принести в жертву, -- Тарзана, который к
тому же сделал Чеманго всеобщим посмешищем.
Чеманго не стал тратить времени даром. Он метнул копье, и белый человек
рухнул на землю с вибрирующим в спине древком. Остальные воины решили добить
льва и набросились на него с громкими криками, выставив перед собой огромные
щиты.
Зверь обрушился на ближайшего к нему воина, налетев на щит и опрокинув
человека на землю, где тот прикрывался спасительным щитом, пока его товарищи
окружали льва и бросали в него свои копья.
Лев снова бросился в атаку, и снова на земле оказался воин,
загородившийся щитом, но на сей раз дротик пронзил дикое сердце, и сражение
закончилось.
В деревне вождя Мпингу возращение воинов, прибывших с белым пленником и
тушей льва, было встречено всеобщим ликованием. Однако ликование заметно
остыло, когда люди с опаской обнаружили, что их пленником является тот самый
грозный Тарзан.
Часть людей, подстрекаемые знахарем, потребовали немедленно прикончить
пленника, чтобы тот не смог проявить свои магические способности и навлечь
на них беду. Другие же советовали освободить его, утверждая, что дух убитого
Тарзана может причинить им несравненно больше вреда, чем живой Тарзан.
Разрываемый двумя противоположными идеями, Мпингу решил пойти на
компромисс. Он велел надежно связать пленника, приставить к нему охрану и
подлечить раны. Если к тому времени, когда пленник поправится, ничего
неблагоприятного не произойдет, то они поступят с ним так же, как с другими
пленниками, и тогда начнутся ритуальные танцы и общая трапеза!
Кровотечение у Тарзана прекратилось. Полученная им рана оказалась бы
смертельной для обыкновенного человека, но Тарзан был не обыкновенным. Он
уже обдумывал план побега.
Веревки с силой врезались в его тело, и охрана внимательно следила за
тем, чтобы путы не ослабели. Каждый вечер они заново связывали Тарзана,
удивляясь той могучей силе, благодаря которой человеку удавалось ослабить
натяжение пут по крайней мере настолько, сколько требовалось для
восстановления нормального кровообращения.
Эта ежевечерняя процедура стала серьезной проблемой для Тарзана. Более
того, она оскорбляла его чувство собственного достоинства.
-- Человек, не способный пошевелить руками, -- размышлял он, -- только
наполовину человек. Человек, не способный двигать руками и ногами, вообще не
человек. Он ребенок, которого нужно кормить из рук, как буйрае кормят меня.
И сердце Тарзана бешено заколотилось от испытываемого им чувства
унижения, унижения, троекратно возросшего от того, что его кормят такие
выродки, как дикари из племени буйрае. Однако что толку в том, что сердце
Тарзана бешено колотилось, если его запястья и щиколотки были намертво
связаны, а он лишен возможности освободиться от пут?
Душа Тарзана кипела от ярости, но рассудок оставался холодным.
-- Они кормят меня, чтобы я растолстел, -- говорил ему рассудок. -- У
человека из сплошных мускулов мясо слишком жесткое. Поэтому они стараются,
чтобы я нарастил слой сочного жира. Разве это достойный конец для Тарзана --
закончить свое существование в желудках буйрае? Нет, это не достойный конец
для Тарзана -- и такого конца не будет! Тарзан непременно что-нибудь
придумает.
И Тарзан принялся перебирать в уме различные варианты, отвергая по
очереди один за другим. Но все его пять органов чувств, более высоко
развитые, чем у любого другого человека, работали с обычной остротой.
В сложившейся ситуации три из его органов чувств мало чем могли помочь.
Он мог видеть, но какая от этого польза, если вокруг были лишь стены убогой
хижины? Какой смысл в осязании, если ноги и руки скованы путами? К чему
вкусовые ощущения, если ему приходилось есть пищу буйрае, а не добытую
своими могучими руками? Пищу буйрае, которую ему давали с тем расчетом,
чтобы мускулы покрылись слоем жира, который таял бы во ртах у этих ублюдков
и заставлял бы их причмокивать от удовольствия...
Нет, оставались только два чувства -- слух и обоняние, от которых могла
еще быть какая-то польза. А сверх того -- наивысшее необъяснимое шестое
чувство, которым Тарзан обладал до степени, не доступной другим людям.
Итак, проходили дни и ночи, а Тарзан все думал и думал, думал, когда
просыпался и даже во сне. Он был более, чем когда-либо, восприимчив ко всем
звукам и запахам, но, что наиболее важно, его шестое чувство целиком
обратилось к джунглям и любому посланию, которое те могли донести до него.
Посланий было много, однако Тарзан дожидался такого, которое принесло
бы ему надежду. Он слышал Шиту-леопарда. Но надежды на него не было. Он
вновь услышал Данго и с привычным отвращением учуял запах этого зверя.
Издалека донесся голодный рык льва Нумы. Острый слух Тарзана зафиксировал
его, но звук этот был лишен смысла, разве что у Тарзана мелькнула мысль, что
благороднее быть съеденным львом, нежели буйрае.
И вот Тарзан -- или, вернее, шестое чувство Тарзана -- получил новое
известие. В его глазах появился слабый блеск удивления, ноздри расширились.
Вскоре после этого Тарзан стал осторожно раскачиваться взад-вперед, и с
его губ стали слетать негромкие монотонно-напевные звуки. Стоявший у входа
стражник заглянул внутрь, увидел осторожное раскачивание Тарзана и спросил:
-- Что ты делаешь?
Тарзан прервал свои движения и монотонный речитатив только чтобы
сказать: "Молюсь". Затем продолжил начатое.
Стражник сообщил от увиденном Мпингу. Мпингу буркнул нечто
нечленораздельное и сказал, что боги буйрае более могущественны, чем боги
Тарзана.
-- Пусть себе молится, -- произнес Мпингу. -- Это его не спасет. Скоро
наши зубы и языки узнают его вкус.
Стражник вернулся к хижине и продолжал нести караул. Тарзан продолжал
раскачиваться и произносить монотонные звуки, только теперь уже чуть громче.
Он ожидал, что стражник велит ему прекратить, но тот ничего не сказал, и
Тарзан понял, что его план срабатывает.
Известие продолжало доходить до него, но теперь это было уже больше,
чем известие, полученное его шестым чувством. Известие дошло теперь до его
ноздрей -- несомненно!
Однако Тарзан действовал осторожно. Он посылал сигнал и очень медленно
увеличивал громкость с тем, чтобы у буйрае оставалась иллюзия, будто он
молится. Производимые им звуки незаметно усиливались с каждой минутой.
Настал миг, когда буйрае поняли, что голос Тарзана слишком громок, но
они предположили, что Тарзану просто не удается заставить своих богов
услышать его. И тут до них донесся знаменитый клич Тарзана, от которого
буйрае едва не лопнули барабанные перепонки. Это был словно гром, когда
небеса черны и сердиты.
Внезапно все стихло...
В дебрях джунглей слон Тантор поднял голову навстречу ночному ветерку,
и кончик его хобота судорожно задергался. Его уши зашевелились. Он
повернулся вполоборота, чтобы полностью уловить информацию, доносимую
ветром, еще раз принюхался -- и тогда он затрубил.
Он трубил, созывая свое стадо. Подошли другие слоны, встали рядом с ним
напротив ветра, прислушались и услышали то, что слышал он. Стадо отошло
далеко от своего обычного пастбища, послушно следуя за своим вожаком, ибо
последние несколько дней вожак вел себя очень беспокойно, словно чего-то
искал, и животные боялись ослушаться его.
Теперь они поняли, что вызывало его беспокойство и что его притягивало,
и сейчас они также сотрясали воздух своими трубными кличами, в нетерпении
топтали землю, ожидая сигнала своего вожака выступить в путь.
Тантор издал долгожданный сигнал, и стадо двинулось вперед!
Они шли быстро, стремительно, решительно -- прямо к цели. Они шли, не
сворачивая с прямого пути, разве что огибая огромные деревья. Молодые
деревца ломались, словно тростник. Огромное стадо целеустремленно шло
напрямик на деревню буйрае.
Тарзан из своего загона для пленников первым услышал грохот
надвигающегося стада. Глаза его вспыхнули огнем, губы сложились в улыбку.
Его "молитвы" были услышаны! Освобождение близилось -- быстрее, быстрее --
ближе, ближе!
Снаружи послышались крики паники. Тарзан услышал треск расщепляемого
дерева -- слоны наткнулись на деревенский частокол. Трах! Частокол рухнул.
Слоны вошли во внутреннюю территорию!
-- Тантор! Тантор! -- зычно позвал Тарзан. -- Тантор! Тантор! --
закричал он во весь голос. -- Иди ко мне!
Но Тантору не требовалось словесного приглашения явиться к Тарзану. Ему
хватало одного лишь запаха его друга -- человека, а голос Тарзана просто
подтверждал знание Тантора о его присутствии там.
Тарзан услышал, как Тантор обрушил хобот на хижину. Соломенная крыша
оказалась сметенной. Взглянув вверх, Тарзан увидел огромную тушу Тантора, а
еще выше над ним -- ночные звезды. В следующий миг Тантор опустил хобот в
хижину, обхватил им Тарзана, поднял его в воздух и усадил к себе на спину.
Тантор поднял свой хобот и застыл в ожидании. Теперь Тарзан, а не
Тантор стал вожаком стада.
И Тарзан издал свой знаменитый клич, послуживший сигналом к отходу.
Деревня лежала в руинах, не осталось ни одной целой хижины, а буйрае в ужасе
попрятались в кустах. Торжествуя победу, стадо покинуло деревню.
Забрезжил рассвет. Тантор и его слоны свое дело сделали. Настала
очередь мартышек, которые освободили Тарзана от пут и запрыгали вокруг него,
вереща от радости встречи. Тарзан почесал Тантора за ушами, и Тантор понял,
что его благодарят.
Затем, простившись со своими друзьями по джунглям, Тарзан запрыгнул на
дерево и скрылся из виду.
Тарзан решил, что сейчас нет смысла идти по следу английского авиатора.
Скорее всего, бедняга уже умер либо от голода, либо от клыков и когтей
одного из огромных хищников. Нет, теперь путь Тарзана лежал в другом
направлении, а именно -- в Бангали.
В течение нескольких ночей, находясь в плену, он слышал местные
африканские тамтамы, передававшие сообщение от резидента в Бангали для его
друга Тарзана из племени обезьян, в котором он просил Тарзана прибыть в
Бангали.
V
САФАРИ
То, что лейтенант Сесил Джайлз-Бертон уцелел в своих бесцельных
странствиях по джунглям, явилось одним из тех чудес, которые изредка
случаются в Африке. Черный континент, враждебный по отношению к чужакам,
пощадил этого человека. И участок нити судьбы, которая косвенно связывала
его с болтливой девицей в далеком Чикаго, еще не успел обагриться кровью.
Бертон дважды сталкивался со львами. На удачу всякий раз поблизости
оказывалось дерево, и он залезал наверх. Один из этих львов был страшно
голоден и вышел на охоту. Зверь в течение целого дня продержал Бертона на
дереве. Лейтенант думал, что умрет от жажды.
Но в конце концов терпение изголодавшегося льва истощилось, и он
отправился на поиски более легкой добычи.
Из-за второго льва Бертон волновался напрасно. Зверь набил свой желудок
и не обратил бы внимания даже на жирную зебру, свое любимое лакомство. Но
Бертон, в отличие от Тарзана, не умел различать разницу между голодным и
сытым львом. Подобно большинству людей, не знакомых с жизнью джунглей, он
был убежден, что все львы -- людоеды и истребляют всякое живое существо,
попадающееся им на глаза.
Основной проблемой Бертона было добывание пропитания. Он быстро терял в
весе. Он ел разные странные вещи, вроде саранчи, и вскоре понял, что
голодный человек станет есть все.
Быстро проходили дни, а он все еще искал Бангали, однако искал в
неверном направлении.
Одежда его истрепалась, висела лохмотьями. Волосы и борода отросли. Но
отвага осталась, Худой, как щепка, он продолжал надеяться.
Однажды утром он сидел на склоне холма, глядя вниз на маленькую
равнину. За время вынужденного пребывания в джунглях слух его обострился, и
теперь он неожиданно услышал звуки, идущие с верхнего края долины. Он
повернул голову и увидел... людей.
Люди! Живые существа! Первые, которых он увидел за все эти долгие дни!
Сердце лейтенанта бешено заколотилось, готовое выскочить из исхудалой груди.
Первым его порывом было вскочить и побежать к ним с громкими криками
радости. Но он тут же сдержался. Африка приучила его к бдительности. И
вместо того, чтобы броситься вниз, он спрятался в кустах и стал наблюдать.
Опрометчивого шага он не сделает.
Люди шли длинной вереницей. Когда они подошли поближе, он увидел на
некоторых из них солнцезащитные шлемы. Основная же масса была одета
минимально. Он отметил про себя, что те, на ком было меньше всего одежды,
тащили на себе самые тяжелые грузы.
Лейтенант догадался, что перед ним участники сафари -- белые и черные
люди.
Больше он не колебался и ринулся вниз к ним навстречу.
Колонну возглавляли местный проводник и группа белых. Среди белых были
две женщины. За ними следовала длинная вереница носильщиков и аскари.
-- Хелло! Хелло! -- выкрикнул Бертон прерывающимся голосом. На глазах у
него навертывались слезы, дыхание перехватило, и он шаткой походкой двинулся
к ним с распростертыми руками.
Сафари остановилось, дожидаясь его приближения. Ответных криков
приветствия не последовало. Бертон замедлил шаг. К нему отчасти вернулась
обычная английская сдержанность. Ему показалось странным отсутствие
приветливости с их стороны.
-- Какой ужас! -- вскричала одна из женщин, совсем молоденькая, увидев
его потрепанный вид. Но возглас этот был продиктован не столько жалостью,
сколько невежливой несдержанностью при виде его внешности, напоминающей
огородное пугало.
Лейтенант Бертон напрягся, и его потрескавшиеся губы искривились
улыбкой, в которой читалась горечь. Разве так встречают соплеменники
человека, попавшего в беду? Глядя на девушку, лейтенант Бертон негромко
произнес:
-- Мне жаль, леди Барбара, что ваше изумление, вызванное моими грязными
лохмотьями, не позволило вам увидеть, что носит их человеческое существо.
Девушка ошеломленно уставилась на него. На ее лице вспыхнул румянец.
-- Вы разве меня знаете? -- недоверчиво спросила она.
-- И весьма хорошо. Вы -- леди Барбара Рамсгейт. А этот джентльмен --
или я ошибаюсь, используя это слово? -- ваш брат. Лорд Джон. Остальных я не
знаю.
-- Наверное, до него дошли слухи о нашем сафари, -- вмешался один из
путешественников. -- Поэтому он и знает имена. Ну, приятель, что же
приключилось? Полагаю, вы отстали от своего сафари, заблудились,
изголодались и хотели бы присоединиться к нашему сафари. Вы не первый
покинутый, которого мы подобрали...
-- Прекрати, Голт, -- прервал его Джон Рамсгейт рассерженным тоном. --
Пусть сам все расскажет.
Лейтенант Бертон покачал головой, пронзая обоих мужчин по очереди
испепеляющим взглядом.
-- Такие же снобы в Африке, как и в Лондоне, -- мягко сказал он. --
Любой из ваших носильщиков, повстречайся я ему в такой ситуации, не стал бы
задавать вопросов, а дал бы еды и воды, даже если бы ему пришлось поделиться
последним из того, что у него есть.
Голт открыл рот, готовый возмущенно возразить, но девушка остановила
его. У нее был сконфуженный вид.
-- Простите, -- сказала она. -- Нам всем пришлось несладко и боюсь, что
наш внешний лоск местами пообтерся, и обнаружилось, что мы не так добры, как
нам это кажется. Я немедленно прикажу принести вам воды и еды.
-- Теперь уже не к спеху, -- произнес Бертон. -- Сперва я отвечу на
ваши невысказанные вопросы. Я совершал перелет из Лондона в Кейптаун, но
пришлось сделать вынужденную посадку. С того времени я пытаюсь выбраться из
джунглей, -- мне нужно попасть в Бангали. Вы -- первые встреченные мною
люди. Разрешите представиться. Моя фамилия Бертон. Лейтенант Сесил
Джайлз-Бертон, британские ВВС.
-- Но это невероятно! -- воскликнула леди Барбара. -- Не может быть.
-- Бертона мы знали, -- сказал лорд Джон. -- Вы на него нисколько не
похожи.
-- В этом нужно винить Африку. Я думаю, если вглядеться повнимательнее,
то вы узнаете гостя, приглашенного вами на уик-энд в замок Рамсгейт.
И лорд Джон, вглядевшись повнимательнее, наконец пробормотал:
-- Бог мой, ну да, -- и протянул руку. -- Примите мои извинения,
старина.
Бертон не принял протянутой руки. Плечи его поникли. Ему стало стыдно
за этих людей.
-- Эту руку, что вы сейчас предлагаете лейтенанту Бертону, следовало бы
протянуть заблудившемуся незнакомцу, -- тихо произнес он. -- Боюсь, что не
смогу пожать ее искренне.
-- Он прав, -- обратился лорд Джон к своей сестре, и та послушно
кивнула. -- Мы страшно сожалеем, Бертон. Вы окажете мне очень большую честь,
если примете мою руку.
Бертон пожал руку лорду Джону, и все повеселели. Леди Барбара
представила лейтенанта стоявшему рядом с ней человеку -- Дункану Тренту.
После еды Бертон познакомился с остальными членами сафари. Среди
участников был высокий широкоплечий человек, которого звали м-р Романов, и
именно Романов сообщил Бертону потрясшую его весть, что до Бангали не менее
двухсот миль. Романов рассказал ему об этом, пока его брил камердинер Пьер.
Очевидно, этот русский эмигрант путешествовал с помпой.
Далее Бертон узнал, что это сафари на самом деле состоит из двух
сафари.
-- Мы встретились с сафари Романова две недели тому назад, и поскольку
все шли в одном направлении -- на Бангали, то и объединились. Разница лишь в
том, что сафари Романова охотится с ружьями, а мы охотимся с фотокамерами.
-- Глупая идея, -- сказал Трент, который, как видно, положил глаз на
леди Барбару. -- Джон вполне мог отправиться в зоопарк и сделать свои
дурацкие снимки там, вместо того чтобы забираться в эту глушь и служить
кормом для насекомых.
Бертону также стало известно, что Джеральд Голт, человек, который
отнесся к нему с таким презрением, являлся проводником Романова. В сафари
участвовал еще один русский -- Сергей Годенский, профессиональный фотограф.
Внимание Бертона привлекли два других белых человека. Это были те самые
подобранные в джунглях, о которых уже упоминалось. Их звали Смит и Питерсон.
Они рассказали историю о том, что их бросили местные проводники.
-- Они что-то не веселы, -- заметил Бертон.
-- И к тому же отлынивают от поручаемых им дел, -- недовольно буркнул
Джон Рамсгейт. -- Бертон, вы не станете винить нас так сильно за наше
поведение, когда поближе познакомитесь с этим весьма своеобразным сафари.
Человек Романова, Голт, держит себя высокомерно, со всеми саркастичен. Все
его ненавидят. Пьер и мой камердинер Томлин влюблены в Вайолет, прислугу
Барбары. И, сдается мне, что Годенский и Романов терпеть не могут друг
друга. В общем, я бы не назвал нас очень дружной семейкой.
После обеда подали кофе и сигареты. Бертон растянулся на земле и сделал
глубокую затяжку.
-- Подумать только, -- произнес он, -- что всего лишь утром я умирал от
голода. Никогда нельзя знать, что тебе уготовила судьба.
Он неосознанно похлопал себя по сердцу, где под рубашкой хранились
чертежи изобретения Хораса Брауна.
-- Может, и хорошо, что нам не дано заглянуть в будущее, -- сказала
леди Барбара.
Прошли дни. Бертон сильно привязался к Джону Рамсгейту, а особенно -- к
Барбаре. Дункан Трент пребывал в хмуром настроении. В Бертоне он видел
соперника.
Затем начались неприятности из-за прислуги, Вайолет, когда Годенский
полез к ней с приставаниями, которые она недвусмысленно отвергла. Бертон,
случайно оказавшийся поблизости, свалил Годенского ударом с ног. Годенский,
вне себя от злости, выхватил нож. Неожиданно подошла леди Барбара. Годенский
убрал нож и сердито ушел.
-- Вы нажили себе врага, -- предупредила Барбара. Бертон пожал плечами.
Он уже пережил столько всего, что врагом больше, врагом меньше -- не имело
значения.
Но нажил он более, чем одного врага. К нему заявился Трент и
недвусмысленно посоветовал ему держаться подальше от леди Барбары.
-- Мне кажется, леди Барбара сама в состоянии выбрать себе общество по
своему усмотрению, -- тихо произнес Бертон.
Привлеченный разговором, из палатки вышел Томлин. На его глазах Трент
ударил Бертона, а Бертон послал Трента в нокдаун.
-- Отправляйтесь к себе в палатку и поостыньте, -- бросил Бертон Тренту
и пошел в свою палатку.
На следующее утро Рамсгейт уведомил Годенского, что по прибытии в
Бангали не будет нуждаться в его услугах. Все остальные старались не
замечать Годенского, даже двое приставших к сафари -- Смит и Питер-сон, и он
шел целый день в одиночестве, лелея свою злобу. Колонну замыкал Дункан
Трент, мрачный и нелюдимый.
Настроение у людей явно упало, и длинный переход под немилосердно
палящим солнцем не смог успокоить расстроенные нервы членов сафари.
Носильщики едва плелись, и Голту приходилось постоянно бегать взад-вперед
вдоль строя, осыпая их руганью и бранью. В итоге он вышел из себя и ударом
свалил одного из носильщиков на землю. Когда тот поднялся, Голт повторил
свое действие, и человек снова упал. Шедший поблизости Бертон вмешался.
-- Прекратите, -- приказал он.
-- А вам какое, черт побери, до этого дело? Я отвечаю за это сафари, --
огрызнулся Голт.
-- Мне все равно, за чье сафари вы отвечаете. Не смейте издеваться над
людьми.
Голт замахнулся. Бертон блокировал удар, и в следующий миг
сокрушительный ответный удар левой в челюсть послал Голта на землю. Для
Бертона это оказалось третьей дракой с того момента, как он присоединился к
сафари. Три нокдауна -- трое врагов.
-- Простите, Рамсгейт, -- сказал позже Бертон. -- Похоже, что я порчу
со всеми отношения.
-- Вы поступили совершенно правильно, -- одобрил его Рамсгейт.
-- Боюсь, что теперь вы заполучили настоящего врага, Сесил, -- сказала
леди Барбара. -- Насколько мне известно, у Голта весьма дурная репутация.
-- Еще один враг -- это уже не имеет никакого значения. Завтра мы будем
в Бангали.
Они еще несколько минут побеседовали и затем, пожелав друг другу
спокойной ночи, разошлись по палаткам. Бертон был счастлив, как никогда
ранее. Завтра он увидит отца. Завтра он выполнит задание. И он был влюблен.
Над лагерем, охраняемым сонным аскари, опустилась безмятежная тишина.
Вдалеке раздался рык охотящегося льва, и часовой подбросил дрова в костер.
VI
ПОЯВЛЕНИЕ ТАРЗАНА
Было раннее очень холодное предрассветное утро. Караульному аскари
хотелось спать еще больше, чем тому, которого он сменил на посту. Поскольку
было холодно, он пододвинулся как можно ближе к костру, привалился спиной к
колоде и сидя заснул.
Когда он проснулся, то увиденное им зрелище настолько его поразило, что
он на миг потерял способность двигаться. Так он сидел, вытаращив глаза,
уставясь на почти обнаженного белого человека, подсевшего рядом с ним к
костру и гревшего над огнем руки. Откуда взялся этот призрак? Секунду назад
его здесь не было. Но нет, пришелец был слишком реальным с его могучим
телосложением.
Незнакомец раскрыл рот.
-- Чье это сафари? -- спросил он на языке суахили. Аскари обрел дар
речи.
-- Кто вы? Откуда вы явились? -- Глаза его вдруг расширились еще
больше, и нижняя челюсть отпала. -- Если вы демон, -- сказал он, -- я
принесу вам еды, только не губите меня.
-- Я -- Тарзан, -- произнес незнакомец. -- Так чье это сафари?
-- Здесь два сафари, -- ответил аскари, благоговейно глядя на Тарзана.
-- Одно Бвана Романова, а второе Бвана Рамсгейта.
-- Они идут в Бангали? -- спросил Тарзан.
-- Да. Завтра мы будем в Бангали.
-- Они охотятся?
-- Бвана Романов охотится. Бвана Рамсгейт фотографирует.
Тарзан долго глядел на него, прежде чем снова заговорить, и затем
сказал:
-- Тебя следует выпороть за то, что заснул на посту.
-- Но я не спал, Тарзан, -- сказал аскари. -- Я только прикрыл глаза,
потому что им стало больно от света пламени.
-- Огонь едва не потух, когда я пришел, -- сказал Тарзан. -- Я
подбросил дрова в костер. Я здесь уже давно, и ты спал. В лагерь мог явиться
Симба и утащить кого-нибудь из людей. Вот он там, наблюдает за тобой.
Аскари вскочил на ноги и вскинул ружье.
-- Где? Где Симба? -- взволнованно спросил он.
-- Разве ты не видишь его глаза, горящие в темноте?
-- Да, Тарзан, теперь вижу. -- Аскари приложил ружье к плечу.
-- Не стреляй. Если ты его только ранишь, он нападет. Погоди.
Тарзан вынул из костра палку с горящим концом и швырнул ее в темноту.
Глаза исчезли.
-- Если он вернется, стреляй в воздух. Это может его отпугнуть.
Аскари сделался очень бдительным, но, следя за возможным появлением
льва, старался не спускать глаз с незнакомца. Тарзан грелся возле огня.
Через некоторое время подул свежий ветер и вскоре несколько изменил
свое направление. Тарзан поднял голову и принюхался.
-- Кто у вас умер? -- спросил он. Аскари быстро огляделся по сторонам,
но никого не увидел. Когда он ответил, голос его слегка дрожал.
-- Никто не умер, Бвана, -- возразил аскари.
-- Вон в той части лагеря лежит покойник, -- произнес Тарзан, кивком
головы указывая на палатки белых людей.
-- Нет там никакого покойника, и вы бы лучше уходили с вашими
разговорами о смерти.
Тарзан не ответил. Он просто сидел на корточках, грея руки.
-- Я должен пойти разбудить поваров, -- сказал вскоре аскари. -- Пора.
Тарзан ничего не ответил, и аскари отправился будить поваров. Он
рассказал им, что в лагере появился демон, и когда те посмотрели и увидели
белого человека, подсевшего к огню, их также охватил страх. Но еще больше
они напугались, когда аскари поведал им, что демон сказал, будто в лагере
есть труп. Те разбудили всех боев, ибо вместе не так страшно.
Десятник Рамсгейта пошел в палатку своего хозяина и разбудил его.
-- Бвана, в лагере демон, -- сказал он, -- и он утверждает, что у нас
здесь покойник. Но ведь в лагере нет мертвеца, правда, Бвана?
-- Конечно, нет, как нет и демонов. Сейчас я выйду. Рамсгейт торопливо
оделся и через несколько секунд вышел наружу, где увидел сбившихся в кучку
людей, глядящих в сторону костра -- там сидел почти обнаженный белый человек
гигантского роста. Рамсгейт направился к нему, и тот при его приближении
учтиво встал.
-- Могу ли я спросить, -- начал Рамсгейт, -- кто вы такой и чем обязан
этому визиту? -- Случай с Бертоном научил его, как следует обращаться с
незнакомыми людьми.
Человек жестом указал на костер.
-- Вот причина моего визита, -- сказал он. -- Сегодня ночью в лесу
необычно холодно.
-- Но кто вы такой, приятель, и почему разгуливаете ночью по лесу в
голом виде?
-- Я -- Тарзан, -- ответил незнакомец. -- А вас как зовут?
-- Рамсгейт. Что это за история насчет мертвеца в лагере, которую вы
рассказали нашим ребятам?
-- Это правда. В одной из тех палаток находится мертвый человек. Умер
он не так давно.
-- Но откуда вам это известно? Что навело вас на такую странную мысль?
-- Я чувствую его запах, -- ответил Тарзан. Рамсгейт вздрогнул и
оглядел лагерь. Неподалеку толпились наблюдавшие за ними носильщики, но в
остальном все выглядело нормальным.
Он снова поглядел на незнакомца, на сей раз повнимательнее, и увидел,
что человек этот красивой наружности и умный на вид. И все же Рамсгейт был
уверен, что незнакомец сумасшедший; вероятно, один из тех человеческих
отщепенцев, которые изредка встречаются даже в цивилизованном мире, бродящих
голыми по лесу. Обычно их называют дикарями, но в большинстве своем они
всего лишь безобидные придурки. Тем не менее, помня случай с Бертоном,
Рамсгейт решил оказать этому человеку уважение и предложить ему поесть.
Он повернулся с крикнул боям: -- Поторопитесь-ка с едой. Сегодня нам
рано выступать.
Шум в лагере разбудил кое-кого из белых, и они вылезли из палаток. В их
числе был Голт. Он подошел к костру, за ним потянулись и остальные.
-- Что тут у нас, хозяин?
-- Этот бедняга замерз и пришел погреться у огня, -- сказал Рамсгейт.
-- Все в порядке, пусть греется. Проследите, чтобы его накормили завтраком,
Голт.
-- Слушаюсь, сэр. -- Безропотность Голта удивила Рамсгейта.
-- Да, вот еще, Голт, пусть бои разбудят остальных. Я бы хотел, чтобы
сегодня мы выступили пораньше.
Голт повернулся к боям и прокричал приказ на суахили. Несколько боев
отделились от группы и пошли к палаткам своих хозяев, чтобы разбудить их.
Тарзан вновь занял свое место возле костра, а Рамсгейт отошел переговорить с
аскари, который ночью стоял на часах.
Он только приступил к расспросу часового, как его прервал крик,
донесшийся со стороны палаток белых, и он увидел боя Бертона, бегущего к
нему с встревоженным видом.
-- Идите скорее, Бвана, -- крикнул бой. -- Скорее сюда!
-- В чем дело? Что стряслось? -- спросил Рамсгейт.
-- Я иду в палатка. Я нахожу Бвана Бертона на полу. Он мертвый!
Рамсгейт ринулся к палатке Бертона, Тарзан следом за ним. Голт не
отставал от них.
На полу ничком лежало тело Бертона, одетого в одну лишь пижаму. Рядом
валялся опрокинутый стул и виднелись следы ожесточенной борьбы.
Пока трое прибывших осматривали тело, в палатку вошли Романов и Трент.
-- Это ужасно, -- воскликнул Романов, вздрогнув. -- Кто мог это
сделать?
Трент ничего не сказал. Он просто стоял и глядел на распростертое тело.
Бертона закололи в спину. Нож вошел под левую лопатку снизу и пронзил
сердце. На горле виднелись синяки, свидетельствующие о том, что убийца
задушил его, чтобы тот не смог позвать на помощь.
-- Тот, кто это сделал, -- человек недюжинной силы, -- сказал Романов.
-- Лейтенант Бертон сам был весьма силен.
И тут они с изумлением увидели, что белый незнакомец берет командование
в свои руки.
Тарзан переложил тело с пола на койку и прикрыл его одеялом. Затем
низко наклонился и внимательно осмотрел следы на шее Бертона. Тарзан вышел
наружу, и люди, озадаченные и испуганные, последовали за ним.
Выйдя из палатки, перед которой собрались практически все участники
сафари, Рамсгейт увидел свою сестру, подходящую к ним.
-- Что произошло? -- спросила она. -- Случилось что-нибудь?
Рамсгейт шагнул к ней и встал рядом. -- Случилось нечто ужасное, Бэбс,
-- сказал он, избегая ее вопросительного взгляда. Затем увел ее обратно в
палатку, где рассказал о том, что произошло.
Голт грубым окриком велел всем заняться своими обязанностями, собрал
всех аскари, которые находились ночью в карауле, и стал их допрашивать. Из
собравшихся вокруг них белых Тарзан был единственным, кто понимал вопросы и
ответы, которые произносились на суахили.
В течение ночи на вахте стояли четверо аскари, и все они утверждали,
что не видели и не слышали ничего необычного, за исключением последнего
караульного, который сообщил, что перед самым рассветом в лагерь пришел
незнакомый белый человек погреться у костра.
-- Ты видел его все то время, что он был в лагере? -- требовательно
спросил Голт. Аскари заколебался.
-- Бвана, моим глазам стало больно от огня, и я их закрыл. Но только на
миг. А все остальное время я видел его сидящим и греющимся у костра.
-- Ты лжешь, -- сказал Голт. -- Ты спал.
-- Может, чуточку соснул, Бвана.
-- Значит, этот человек вполне мог успеть пройти в палатку и убить
Бвану Бертона?
Голт говорил без обиняков, так как не знал, что Тарзан понимает язык
суахили.
-- Да, Бвана, -- ответил чернокожий. -- Мог. Я не знаю. Но он раньше
всех остальных узнал, что в лагере есть мертвый.
-- Откуда тебе это известно?
-- Он сам мне сказал, Бвана.
-- Этот человек был мертв до моего прихода в лагерь, -- спокойно сказал
Тарзан. Голт опешил.
-- Вы знаете суахили? -- спросил он.
-- Да.
-- Никому не известно, как долго вы пробыли в лагере. Вы...
-- О чем речь? -- вмешался Романов. -- Не могу понять ни слова.
Погодите, сюда идет лорд Джон. Ему и следует вести расследование. Лейтенант
Бертон был его соотечественником.
Рамсгейт и Романов внимательно выслушали пересказанную Голтом
информацию, полученную от аскари. Тарзан стоял с невозмутимым лицом,
опершись на копье. Когда Голт закончил, Рамсгейт покачал головой.
-- Не вижу оснований подозревать этого человека, -- произнес он. --
Какой у него мог быть мотив? Совершенно ясно, что это не было ограблением,
ибо Бертон не имел при себе ничего ценного. И это не могло быть местью,
поскольку они даже не были знакомы друг с другом.
-- Может, он чокнутый, -- предположил Смит. -- Только психи разгуливают
по лесу нагишом. А психи способны на все.
Трент кивнул головой. -- Психическое расстройство, -- проговорил он, --
с манией убийства.
Подошла леди Барбара и встала рядом с братом. Глаза ее высохли от слез,
и она держалась спокойно. С ней пришла Вайолет с красными веками и шмыгающим
носом.
-- Выяснили что-нибудь новое? -- спросила леди Барбара у брата.
Рамсгейт покачал головой.
-- Голт считает, что убийство мог совершить этот человек.
Леди Барбара подняла глаза. -- Кто он? -- спросила она.
-- Он говорит, что зовут его Тарзан. Он пришел в лагерь ночью, а когда
точно, никто вроде не знает. Но я не нахожу никаких оснований подозревать
его. У него не могло быть никаких мотивов.
-- Здесь есть несколько людей, у которых могли быть мотивы, -- с
горечью произнесла леди Барбара. Она поглядела прямым взглядом на Трента.
-- Барбара! -- воскликнул Трент. -- Неужели вы хотя бы на один миг
допускаете, что это сделал я?
-- Однажды он был готов убить лейтенанта, хозяин, -- обратился к
Рамсгейту Томлин. -- Я там был, сэр. Я видел, как Бертон сшиб его с ног. Они
ссорились из-за белой леди.
Трент изменился в лице. -- Это абсурдно, -- запротестовал он. --
Сознаюсь, что я тогда погорячился, но потом, когда поостыл, пожалел о
случившемся.
Вайолет обвиняющим жестом ткнула пальцем в Годенского.
-- Он тоже пытался его убить! Он сказал, что убьет его. Я сама это
слышала.
-- Раз уж на то пошло, то и Голт грозился его прикончить, -- сказал
Романов. -- Не могли же они все убить его. Я полагаю, что вернее всего
явиться к властям в Бангали, и пусть они во всем разберутся.
-- Что касается меня, то я не возражаю. -- сказал Голт. -- Я его не
убивал и не могу ручаться, что его убил этот человек. Но, согласитесь,
как-то очень подозрительно, что он единственный из всего лагеря знал, что
лейтенант Бертон мертв.
-- Об этом знал еще один человек, -- произнес Тарзан.
-- Кто? -- встрепенулся Голт.
-- Тот, кто его убил.
-- И все же мне хотелось бы знать, откуда вам стало известно, что он
мертв, -- сказал Голт.
-- Мне тоже, -- произнес Рамсгейт. -- Должен сказать, что это выглядит
несколько странно.
-- Все очень просто, -- сказал Тарзан, -- но, боюсь, что никому из вас
меня не понять. Я -- Тарзан из племени обезьян. Я прожил здесь почти всю
свою жизнь точно в таких же условиях, что и другие звери. Звери полагаются
на определенные органы чувств гораздо в большей степени, чем цивилизованные
люди. У некоторых из животных чрезвычайно острый слух. Другие отличаются
превосходным зрением. Но наиболее развитым у всех является чувство обоняния.
Без хотя бы одного из этих чувств невозможно выжить. Будучи человеком,
а значит, естественно, наиболее беззащитным из зверей, я был вынужден
развивать все из них. Смерть имеет свой особый запах. Он появляется почти
сразу же после кончины. Пока я обогревался у костра и разговаривал с аскари,
ветер посвежел и изменил свое направление. Он донес до моих ноздрей
свидетельство о том, что неподалеку лежит мертвый человек, вероятно, в
какой-то из палаток.
-- Бред какой-то, -- с отвращением сказал Смит. Годенский нервически
рассмеялся.
-- Он небось про себя думает, что мы тоже сумасшедшие, если поверим
такому рассказу.
-- Я думаю, он как раз тот, кто нам нужен, -- сказал Трент. -- Маньяк
вовсе не обязан иметь мотивы для убийства.
-- М-р Трент прав, -- согласился Голт. -- Давайте-ка лучше свяжем его и
доставим в Бангали.
Никто из этих людей Тарзана не знал. Никто из них не смог истолковать
то странное выражение, которое вдруг появилось в его серых глазах. Голт
двинулся к нему, Тарзан попятился. Тогда Трент выхватил револьвер и наставил
на Тарзана.
-- Одно неосторожное движение, и я тебя застрелю, -- произнес Трент.
Может, намерения Трента и были самыми благими, но тактику он выбрал
неверную. Помимо прочего, он сделал две роковые ошибки. Он стоял слишком
близко от Тарзана и не выстрелил сразу же после того, как выхватил оружие.
Тарзан выбросил руку вперед и перехватил его запястье. Трент нажал на
курок, но пуля всего лишь вонзилась в землю. Человек-обезьяна стиснул его
запястье посильнее, и Трент, вскрикнув от боли, выронил оружие. Все это
произошло мгновенно, и Тарзан попятился от людей, загораживаясь Трентом,
словно щитом.
Люди не смели стрелять, опасаясь попасть в Трента. Голт и Рамсгейт
ринулись вперед. Тарзан, держа одной рукой Трента, другой вытащил свой
охотничий нож.
-- Ни с места, -- сказал он, -- иначе убью. Он произнес эти слова тихим
ровным голосом, в котором однако ощущались острые металлические нотки. Голт
и Рамсгейт остановились, и тогда Тарзан начал отступать в сторону леса,
спускавшегося к границе лагеря.
-- Что же вы стоите, как истуканы? -- выкрикнул Трент. -- Неужели вы
позволите этому маньяку утащить меня в лес и зарезать?
-- Что же нам делать? -- вскричал Романов, не обращаясь ни к кому
конкретно.
-- Мы ничего не можем предпринять, -- сказал Рамсгейт. -- Если мы
попытаемся его схватить, он наверняка убьет Трента. Если мы этого не
сделаем, может, он и отпустит его.
-- Я думаю, мы должны задержать его, -- высказал предположение Голт, но
добровольцев не нашлось, и в следующий миг Тарзан исчез в лесу, волоча с
собой Трента...
В то утро отряду не удалось выступить в путь рано, и задолго до того,
как люди двинулись в поход, из леса вышел Трент и вернулся к своим. Он весь
дрожал от испуга.
-- Дайте-ка мне глоток бренди, Джон, -- обратился он к Рамсгейту. --
Боюсь, что демон сломал мне запястье. Боже, я совсем расклеился. Это не
человек. Он обращался со мной так, словно я ребенок. Когда же убедился, что
погони за ним нет, отпустил меня. И затем залез на дерево, словно мартышка,
и скрылся по деревьям. Говорю вам, это сверхъестественно.
-- Он ничего с вами не сделал после того, как уволок из лагеря? --
поинтересовался Рамсгейт.
-- Нет. Просто тащил за собой. Ни словечка не сказал, ни полсловечка.
Такое ощущение, будто... будто тебя волочит лев.
-- Хочется верить, что больше мы его не увидим, -- с надеждой в голосе
промолвил Рамсгейт.
-- Да уж, сомневаться не приходится, -- отозвался Трент. -- Наверняка
он и убил беднягу Бертона и теперь смылся.
Отряд медленно тронулся в путь, унося с собой тело Бертона на наспех
сколоченных носилках. Четверо носильщиков с убитым замыкали шествие, а
Барбара шла в голове колонны, рядом со своим братом, чтобы не видеть этого
скорбного зрелища.
До Бангали они в тот день не добрались, и пришлось снова разбить
лагерь. Все пребывали в унынии. Среди туземцев не слышалось ни смеха, ни
пения; и сразу после ужина все разошлись по палаткам спать.
Около полуночи лагерь проснулся от дикого крика и выстрела. Из палатки
выбежал Смит, деливший ее с Питерсом. Рамсгейт вскочил с койки и выбежал
наружу в одной пижаме, едва не сбив с ног Смита.
-- В чем дело, приятель? Ради Бога, что произошло?
-- Этот сумасшедший гигант, -- закричал Смит. -- Он опять был здесь. На
сей раз он убил беднягу Питерсона. Я выстрелил в него. Думаю, ранил, но
точно не знаю. Не уверен.
-- Куда он пошел? -- коротко спросил Рамсгейт.
-- Вон туда, в джунгли. -- И запыхавшийся Смит указал направление
рукой.
Рамсгейт покачал головой.
-- Погоня бессмысленна, -- сказал он. -- Нам его ни за что не найти.
Они прошли в палатку Питерсона и обнаружили его лежащим на койке. В
сердце его торчала рукоятка ножа. Спать той ночью в лагере больше не
ложились. Караул несли и белые, и аскари.
VII
РАЗВЯЗКА
В Бангали Тарзан сидел в бунгало полковника Джеральда Джайлз-Бертона.
-- Потрясение от вашего известия не столь велико, как могло быть, --
произнес полковник Бертон. -- Я уже давно потерял надежду увидеть моего
мальчика живым. И все же знать, что он был все это время жив и почти рядом
-- вот что трудно вынести. Они кого-нибудь заподозрили в убийстве?
-- Они все уверены, что это сделал я.
-- Нонсенс, -- сказал Бертон.
-- В отряде он имел стычки с тремя людьми. И все они угрожали ему
расправой. Но, судя по тому, что я слышал, все эти угрозы произносились в
запальчивости и, вероятно, ничего не стоили. Из них только у одного имелась
достаточная причина для убийства.
-- У кого? -- спросил Бертон.
-- У человека по имени Трент, который влюблен в леди Барбару. Это --
единственный реальный мотив, насколько мне известно.
-- Иной раз это очень сильный мотив, -- заметил Бертон.
-- Однако, -- продолжал Тарзан, -- Трент не убивал вашего сына. Это
исключено. Если убийца находился в лагере, я смог бы его установить, но мне
пришлось спасаться бегством.
-- Не смогли бы вы остаться здесь и помочь мне обнаружить его, когда
прибудет отряд?
-- Конечно. Вам не следовало и спрашивать.
-- Есть одно обстоятельство, о котором, мне кажется, вам необходимо
знать. В то время, когда мой сын потерялся, он имел при себе очень важные
для правительства документы. По официальной версии он совершал перелет из
Лондона в Кейптаун, но по инструкции должен был сделать здесь остановку и
передать бумаги мне.
-- И за ним гнались трое на итальянском военном самолете, -- произнес
Тарзан.
-- Ну да! Но как вы об этом узнали? -- заволновался Бертон.
-- Я наткнулся на оба самолета. Самолет вашего сына был сбит, но сам он
благополучно спустился на парашюте. Его парашют я нашел недалеко от
самолета. Но перед тем как выпрыгнуть, он выстрелил в пилота второго
самолета. Смертельно раненный пилот все же сумел посадить самолет и умер. Я
обнаружил его сидящим за штурвалом. Летевшие с ним двое других покинули
место аварии. Один из них, возможно, получил небольшую травму, так как я
заметил, что он прихрамывал, но он мог быть хромым и до этого. Точнее
сказать, разумеется, не могу.
-- Вы видели их? -- спросил Бертон.
-- Нет. Я пошел по их следам, но шел недолго, пока не натолкнулся на
самолет вашего сына. Затем, определив, что он англичанин, или предположив,
что это так, поскольку он пилотировал английский самолет, я последовал за
ним. Видите ли, он приземлился в местности, где во множестве водятся львы.
Ну да вы знаете, это там, где обитают буйрае.
-- Да, и буйрае хуже львов.
-- Да, -- согласился Тарзан, погружаясь в воспоминания. -- Я и раньше
сталкивался с ними. А на этот раз они едва не прикончили меня. После того,
как мне удалось уйти от них, я снова двинулся в Бангали, и сегодня рано
утром натолкнулся на это сафари.
-- Вы полагаете, те двое имели шанс завладеть бумагами моего сына?
-- Нет. Они пошли в другую сторону. Вероятно, к настоящему времени оба
погибли. Плохое место выбрали они для посадки. Полагаю, это были итальянцы.
Полковник Бертон покачал головой.
-- Нет. Один из них был американцем, другой -- русским. Их фамилии
Кэмпбелл и Зубанев. Я получил полную информацию о них из Лондона. Их там
разыскивали за шпионаж и убийство.
-- Ну а теперь они уже не смогут причинить кому-нибудь вред, -- заметил
Тарзан. -- И утром вы получите эти бумаги.
-- Да, получу бумаги, -- грустно произнес Бертон. -- Как странно,
Тарзан, что мы начинаем ценить счастье только тогда, когда теряем его. Я не
мстителен, но хотел бы знать, кто убил моего сына.
-- В Африке расстояния большие, Бертон, -- промолвил человек-обезьяна,
-- но если убийца вашего сына еще жив, я отыщу его прежде, чем он покинет
Африку. Это я вам обещаю.
-- Если его не найдете вы, не найдет никто, -- сказал Бертон. --
Спасибо, Тарзан.
Тарзан с чувством пожал руку Бертона.
Восемь носильщиков, несущих тела Сесила Бертона и Питерсона, замыкали
строй отряда, прибывшего к окраине Бангали и приготовившегося разбить
лагерь.
Рамсгейт и Романов немедленно отправились с сообщением к полковнику
Бертону. Они застали его сидящим в своем кабинете -- отгороженной веранде,
расположенной вдоль стены бунгало. При их появлении он встал и протянул руку
молодому англичанину.
-- Лорд Джон Рамсгейт, я полагаю, -- сказал он и, повернувшись затем к
русскому, добавил: -- и мистер Романов. Я ждал вас, джентльмены.
-- Мы пришли к вам со скорбной вестью, полковник Бертон, -- произнес
Рамсгейт, и у него дрогнул голос.
-- Да, я знаю, -- сказал Бертон.
Рамсгейт и Романов опешили от неожиданности.
-- Знаете?! -- воскликнул Романов.
-- Да. Мне сообщили вчера ночью.
-- Но ведь это невозможно, -- сказал Рамсгейт. -- Мы, наверное, говорим
о разных вещах.
-- Нет. Мы оба говорим об убийстве моего сына.
-- Странно! -- воскликнул Рамсгейт. -- Я не понимаю. Однако, полковник,
мы уже можем с уверенностью утверждать, что знаем, кто убийца. Прошлой ночью
в нашем лагере было совершено второе похожее убийство, и один из участников
нашего сафари видел убийцу в момент совершения преступления. Он выстрелил в
него и думает, что попал.
В этот миг открылась дверь бунгало, и неожиданно на веранду вышел
Тарзан!
Рамсгейт и Романов вскочили на ноги.
-- Вот он! Это убийца, -- выкрикнул Рамсгейт.
Полковник Бертон покачал головой.
-- Нет, джентльмены, -- произнес он тихо. -- Тарзан из племени обезьян
не убивал моего сына и не мог убить второго человека, потому что находился
здесь, в моем бунгало, всю прошлую ночь.
-- Но ведь Смит заявил, что видел этого человека и узнал его, когда
убили Питерсона вчера ночью, -- возразил Романов.
-- Что ж, в момент подобного возбуждения, да к тому же в темноте
человек легко может ошибиться, -- проговорил Бертон. -- Я предлагаю пойти в
лагерь и допросить кое-кого. Насколько я понял, трое из ваших спутников либо
нападали на моего сына, либо угрожали ему.
-- Да, -- сказал Рамсгейт. -- Моя сестра и я настаиваем, чтобы было
проведено тщательное официальное расследование, и я уверен, что мистер
Романов одного с нами мнения.
Романов наклонил голову в знак согласия.
-- Вы, разумеется, пойдете с нами? -- спросил Бертон.
-- Как вам будет угодно, -- ответил Тарзан. Со смешанным чувством члены
сафари встретили появление в лагере Тарзана вместе с Рамсгейтом, Романовым,
полковником Бертоном и нарядом местной полиции.
-- Они его поймали, -- обратился Голт к Тренту. -- Быстрая работа.
-- Следовало бы надеть на него наручники, -- сказал Трент, -- иначе он
ускользнет, как в прошлый раз, Они даже не отобрали у него оружие.
По предложению полковника Бертона всех белых участников сафари собрали
вместе для допроса. Пока их созывали, Тарзан тщательно осмотрел тело
Питерсона, уделив особое внимание рукам и ногам убитого, а также ране на
груди. Тарзан на миг низко склонился над телом, приблизив лицо к рукаву
кителя. Затем он вернулся к полковнику Бертону, перед которым собрались
вызванные люди.
Полковник-англичанин стал по очереди допрашивать каждого. Он
внимательно выслушал показания Вайолет, Томлина и леди Барбары. Он допросил
Годенского, Голта и Трента. Он расспросил Смита об убийце Питерсона.
-- Итак, вы утверждаете, что видели, как этот человек убил Питерсона?
-- Бертон указал на Тарзана.
-- Мне показалось, что это он, -- ответил Смит, -- но я мог и
ошибиться. Было очень темно.
-- Ну а теперь относительно моего сына, -- произнес Бертон. -- Есть ли
среди присутствующих кто-нибудь, кто желал бы предъявить прямое обвинение в
убийстве в чей-либо адрес?
Леди Барбара Рамсгейт напряглась.
-- Да, полковник, -- сказала она. -- Я обвиняю Дункана Трента в
убийстве Сесила Джайлз-Бертона.
Трент заметно побледнел, но промолчал. Все взоры были устремлены на
него. Тарзан нагнулся к полковнику и что-то шепнул ему на ухо. Бертон
кивнул.
-- Тарзан хочет задать несколько вопросов, -- объявил Бертон. -- Прошу
вас отвечать на них так, как если бы их задавал я.
-- Разрешите взглянуть на ваш нож? -- попросил Тарзан, указывая на
Пьера.
-- У меня нет ножа, сэр.
-- Тогда на ваш, -- обратился он к Голту. Голт вынул нож из ножен и
передал его человеку-обезьяне, который бегло осмотрел его и тут же вернул.
Затем он поинтересовался ножом Томлина, но оказалось, что Томлин ножа
не носит. Тарзан поочередно и быстро изучил ножи Смита, Годенского и Трента,
после чего обратился к Смиту.
-- Смит, -- сказал он, -- вы оставались в палатке после того, как
Питерсон был убит. Не могли бы вы сказать мне, как он лежал на своей койке?
-- Он лежал прямо на спине, -- ответил Смит.
-- Какой стороной его койка граничила со стенкой палатки?
-- Левой стороной.
Тарзан повернулся к Рамсгейту.
-- Как давно вы знакомы с этим Смитом? -- спросил он.
-- Всего несколько недель, -- ответил Рамсгейт. -- Мы встретили его и
Питерсона, когда те плутали в джунглях. Они сказали, что их бросили
проводники.
-- Когда вы его встретили, он хромал, не так ли? Джон Рамсгейт
изумился.
-- Да, -- ответил он. -- Смит сказал нам, что подвернул ногу.
-- А это тут при чем? -- взвился Смит. -- Разве я вам не говорил, что
этот парень шизик! Тарзан подошел вплотную к Смиту.
-- Дайте мне свой пистолет, -- потребовал Тарзан.
-- Нету у меня никакого пистолета, -- зарычал Смит.
-- Что это выпирает у вас из-под рубашки с левой стороны? -- с этими
словами Тарзан быстрым движением похлопал ладонью по этому месту.
Смит ухмыльнулся.
-- Не такой уж ты умник, каким хочешь казаться. Какой пистолет?
Тарзан обратился к леди Барбаре.
-- Мистер Трент не убивал Бертона, -- сказал он с полнейшей
убежденностью. -- Его убил Смит. Смит также убил Питерсона.
-- Гнусная ложь! -- вскричал Смит. -- Ты сам их убил! Это оговор!
Неужели вы все не понимаете этого?
-- Почему вы решили, что убийца -- Смит? -- спросил полковник Бертон.
-- Я должен внести одно уточнение в свое заявление, -- сказал Тарзан.
-- Их убил Кэмпбелл. Фамилия этого человека не Смит, а Кэмпбелл. Настоящее
имя человека, которого убили прошлой ночью, не Питерсон, а Зубанев!
-- Говорю вам, это подлая ложь! -- закричал Смит. -- У тебя нет против
меня никаких улик! Ты ничего не сможешь доказать!
Тарзан выпрямился в полный рост, возвышаясь надо всеми. Люди притихли,
даже Смит.
-- Лейтенанта Бертона убил очень сильный человек, левша, у которого
отсутствует средний палец на правой руке, -- произнес Тарзан. -- Рана,
оказавшаяся смертельной для Бертона, могла быть нанесена только в том
случае, если нож держали в левой руке. На его горле остались отпечатки
большого, указательного, безымянного пальца и мизинца.
Как вы, наверное, заметили, у Смита Или, вернее, Кэмпбелла на правой
руке нет среднего пальца. Я также обратил внимание на то, что, когда
попросил мужчин показать свои ножи, Кэмпбелл был единственным, кто передал
мне оружие левой рукой. Ножевая рана в груди Зубанева была нанесена ножом,
который держали в левой руке.
-- Но мотивы этих убийств?! -- вырвалось у Романова.
-- Полковник Бертон найдет их у Кэмпбелла под рубашкой! Это бумаги,
которые вез с собой лейтенант Бертон, когда его сбил самолет-преследователь,
в котором летели Кэмпбелл и Зубанев. Я знаю, что Питерсон, или, вернее,
Зубанев, находился в том самолете. Второй человек хромал, когда отходил от
самолета. Этот человек -- Кэмпбелл, который называет себя Смитом.
-- Но почему Смит, или Кэмпбелл, или как его там зовут, хотел убить
Бертона и Питерсона? -- спросил Джон Рамсгейт.
-- Ему и Зубаневу были нужны бумаги, находившиеся у Бертона, --
объяснил Тарзан. -- Никто больше о документах не знал. Кэмпбелл понимал, что
если он выкрадет бумаги и оставит Бертона в живых, то лейтенант немедленно
начнет энергичное расследование среди участников сафари. Он должен был убить
Бертона. Зубанева он убил, чтобы не делиться с ним деньгами, которые
надеялся выручить за эти бумаги, уже проданные ими заочно итальянским
властям. Эти документы, -- Тарзан внезапно рванул рубашку на груди
Кэмпбелла, -- находятся здесь!
Полицейские поволокли за собой Джозефа Кэмпбелла, он же Джо-дворняга,
-- Как вы узнали, что Зубанев находился в том итальянском самолете? --
спросил Рамсгейт с любопытством.
-- Я нашел его перчатку в задней части кабины, -- ответил
человек-обезьяна.
Рамсгейт в замешательстве покачал головой.
-- И все же я не понимаю, -- произнес он. Тарзан улыбнулся.
-- Это от того, что вы -- цивилизованный человек, -- сказал он. -- Лев
Нума или леопард Шита поняли бы. Когда я нашел эту перчатку, то понюхал ее.
Поэтому я носил с собой в памяти запах Зубанева. И по запаху Питерсона
понял, что он на самом деле Зубанев. Следовательно, Смит не кто иной, как
Кэмпбелл. А теперь...
Тарзан замолчал, обводя людей взглядом.
-- Я возвращаюсь домой, -- сказал он. -- До свидания, друзья мои. Было
приятно снова встретиться с соплеменниками, но зов джунглей сильнее. До
свидания...
И Тарзан из племени обезьян возвратился в джунгли...
Эдгар Берроуз.
Тарзан и потерпевшие кораблекрушение
Переводчики В. Анисимов, И. Владимирова
OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX
I
Иной раз бывает трудно решить, с чего начать повествование. Одна моя
знакомая, рассказывая о соседке, которая, спускаясь в подвал, упала с
лестницы и сломала при этом ногу, успевала перечислить все браки и смерти,
случившиеся в семье пострадавшей на протяжении нескольких поколений, и лишь
после этого излагала суть дела.
В данном случае я мог бы начать с Ах Куиток Тутул Ксиу из племени майя,
основавшего в 1004 г. н. э. Аксмол на Юкатане; потом перейти к Чаб Ксиб
Чаку, краснокожему, разрушившему Майяпан в 1451 г. и вырезавшему всю семью
тиранов Коком, но этого я делать не стану. Просто упомяну, что Чак Тутул
Ксиу, потомок Ах Куиток Тутул Ксиу, в силу необъяснимой тяги к перемене мест
и по совету Ах Кин Май, главного жреца, покинул Аксмол в сопровождении
большого числа своих единомышленников, знати, воинов, женщин и рабов и
отправился на побережье, где, соорудив несколько больших каноэ-катамаранов,
пустился в плавание по безбрежным просторам Тихого океана. С тех пор на его
родине о нем ничего не было слышно.
Произошло это в 1452 или 1453 году. Отсюда я мог бы совершить большой
прыжок во времени лет эдак на 485 или 486 и перенестись в день сегодняшний
на остров Аксмол, расположенный в южной части тихого океана, где правит
король Чит Ко Ксиу, но и этого я делать не собираюсь, ибо не хочу опережать
события, о которых пойдет речь.
Вместо этого перенесемся на палубу парохода "Сайгон", стоящего в
Момбасе в ожидании погрузки диких животных для отправки их в Соединенные
Штаты. Из трюма и клеток, расставленных на палубе, раздаются жалобный вой и
грозный рев пойманных зверей; зычный рык львов, трубный клич слонов,
непристойный "хохот" гиен, трескотня обезьян.
Возле поручней возбужденно разговаривают двое.
-- Говорю же тебе, Абдула, -- горячился первый, -- мы практически
готовы к отплытию, последняя партия должна прибыть на этой неделе, а расходы
с каждым днем увеличиваются. Пока ты его привезешь, может пройти целый
месяц. А вдруг ты его вообще не получишь?
-- Дело верное, сахиб Краузе, -- ответил Абдула Абу Неджм. -- Он ранен,
как сообщил мне Ндало, в чьей стране он сейчас и находится, так что взять
его будет не трудно. Подумайте, сахиб! Настоящий дикарь, с детства
воспитанный обезьянами, друг слонов, гроза львов. Улавливаете? В стране
белых людей он один принесет больше денег, чем все ваши дикие звери вместе
взятые. Вы станете богачом, сахиб Краузе.
-- Насколько я понимаю, он говорит по-английски ничуть не хуже самих
чертовых англичан, о нем я слышу уже не первый год. По-твоему, в Америке я
смогу выставить в клетке белого человека, говорящего по-английски? Абдула,
ты вечно твердишь, что мы, белые, чокнутые, а у самого-то с головой все в
порядке?
-- Вы не поняли, -- ответил араб. -- Полученное ранение лишило его дара
речи и способности понимать человеческий язык. В этом смысле он ничем не
отличается от любого из ваших животных. Они же не могут никому пожаловаться
-- их все равно не поймут -- вот и он не сможет.
-- Афазия, -- пробормотал Краузе.
-- Как вы сказали, сахиб?
-- Так называется болезнь, в результате которой теряется способность
говорить, -- пояснил Краузе. -- Она вызывается повреждением мозга. Но в
таком случае дело принимает иной оборот. Твое предложение выглядит
заманчивым и вполне реальным, но все же...
Он заколебался.
-- Вы не любите англичан, сахиб? -- спросил Абдула.
-- Еще как! -- выпалил Краузе. -- А почему ты спросил об этом?
-- Он -- англичанин, -- ответил араб елейным тоном.
-- Назови свою цену.
-- Расходы на сафари -- ничтожная сумма -- и стоимость одного льва.
-- Такая знатная добыча, а ты что-то скромничаешь, -- засомневался
Краузе. -- Почему? Я думал ты заломишь как всегда грабительскую цену.
Глаза араба сузились, лицо исказилось гримасой ненависти.
-- Он мой враг, -- процедил Абдула.
-- Сколько времени потребуется?
-- Около месяца.
-- Жду ровно тридцать дней, -- сказал Краузе. -- После этого отплываю.
-- Мне скучно, -- захныкала девушка. -- Момбаса! Как я ненавижу этот
город!
-- Вечно ты недовольна, -- проворчал Краузе. -- Дернул же меня черт
связаться с тобой. Через три дня отплываем, независимо от того, явится эта
арабская собака или нет. Тогда у тебя, я надеюсь, появится для нытья новый
повод.
-- Абдула, наверное, привезет очень интересный экспонат? -- спросила
девушка.
-- Еще какой!
-- А конкретно, Фриц? Розовый слон или красный лев?
-- Это будет дикарь, но об этом ни гу-гу -- английские свиньи ни за что
не разрешат мне взять его на борт, если пронюхают.
-- Дикарь! С головой, заостряющейся кверху, словно яйцо? На верхушке --
пучок волос, по всему лицу расползся нос, зато подбородка вообще нет. Он так
выглядит, Фриц?
-- Сам я его не видел, но, вероятно, ты не далека от истины.
Специалисты описывают их именно такими.
-- Гляди, Фриц! А вот и Абдула.
Смуглый араб поднялся на борт и направился к ним с невозмутимым
выражением лица. Удалась его затея или нет -- было неясно.
-- Мархаба! -- поприветствовал его Краузе. -- Эй кхабар?
-- Новости самые хорошие, -- ответил Абдула. -- Я поймал его. Привез в
клетке и оставил на окраине города. Клетка затянута циновками от любопытных
взглядов. Один аллах знает, чего стоило это предприятие! Мы набросили на
него сеть, но прежде чем удалось связать ему руки, он убил троих воинов
Ндало. Ну и силища у него! Как у слона! Пришлось держать его связанным,
иначе бы он в миг разнес клетку в щепки.
-- У меня есть железная клетка, с которой ему не справиться, --
произнес Краузе.
-- Я бы не судил столь категорично, -- предостерег араб. -- Если ваша
клетка не в состоянии выдержать напор слона, то советую не развязывать
нашего пленника.
-- Для слона моя клетка маловата, но для этого сгодится.
-- И тем не менее, я бы не стал развязывать ему руки, -- стоял на своем
Абдула.
-- Он что-нибудь сказал за это время? -- поинтересовался Краузе.
-- Нет, ни слова. Сидит и глядит. В глазах ни ненависти, ни страха.
Напоминает мне льва, кажется, вот-вот зарычит. Приходится кормить его с рук,
и когда он жрет свое мясо, урчит, словно лев.
-- Чудесно! -- воскликнул Краузе. -- Он произведет сенсацию. Я уже вижу
этих дураков американцев, горящих желанием выложить кругленькую сумму, чтобы
поглазеть на него. А теперь слушай: в сумерках я отчалю и пойду вдоль
берега, а ты грузи клетку на одномачтовое судно за чертой города и дожидайся
моего сигнала: три короткие вспышки прожектора, потом мигнешь ты.
-- Считайте, что уже сигналю, -- отозвался Абдула Абу Неджм.
К тому времени, когда Абдула принял сигнал с "Сайгона", поднялся ветер
и море заволновалось. Одномачтовое судно, маневрируя, подошло наконец к
пароходу с подветренной стороны. Были спущены тросы, которые прикрепили к
клетке с дикарем. Абдула направлял поднимаемую в воздух клетку. Неожиданно
"Сайгон" сильно накренился в сторону, клетка взмыла в воздух вместе с
вцепившимся в нее Абдулой. Клетка ударилась о борт парохода и поползла
вверх. "Сайгон" дал задний ход и налетел на суденышко. Вся команда
затонувшего судна погибла, а Абдула оказался на борту парохода, следующего в
Америку. Абдула запричитал, наполняя воздух стенаниями и призывами к аллаху
сохранить ему жизнь.
-- Тебе чертовски повезло -- ты уцелел, -- успокоил его Краузе. -- В
Америке заработаешь кучу денег. Я стану показывать тебя как шейха,
поймавшего дикаря; они хорошо заплатят, чтобы увидеть настоящего шейха из
пустыни. Куплю тебе верблюда и будешь разъезжать по улицам с плакатом,
рекламирующим мой аттракцион.
-- Чтобы меня, Абдулу Абу Неджма выставили, словно дикого зверя! --
завопил араб. -- Никогда! Краузе пожал плечами.
-- Как угодно, -- сказал он, -- но не забывай, что тебе захочется есть,
а в Америке осталось не так уж много ничейных финиковых пальм. Во время
рейса я, так и быть, стану тебя подкармливать, но по прибытии будешь
заботиться о себе сам.
-- Неверный пес! -- неслышно выругался араб.
II
Утро следующего дня выдалось погожим. Дул свежий ветер. "Сайгон" шел на
северо-восток, бороздя просторы Индийского океана. Животные на палубе вели
себя спокойно. Деревянная клетка, укрытая циновками, стояла в центре палубы.
Из нее не доносилось ни звука.
Джанетт Лейон поднялась вслед за Краузе на палубу. Ее черные волосы
развевались на ветру, легкое платье обволакивало фигуру, привлекая взгляд
необычайной пленительностью форм. Вильгельм Шмидт, второй помощник капитана,
прислонившись к поручням, наблюдал за ней сквозь полуопущенные веки.
-- Покажи мне своего дикаря, Фриц, -- попросила девушка.
-- Надеюсь, он еще жив, -- сказал Краузе, -- вчера ночью его здорово
потрепало, когда поднимали клетку на борт.
-- Что же ты раньше не поинтересовался? -- возмутилась девушка.
-- Все равно мы ничем не смогли бы ему помочь, -- ответил Краузе. -- По
словам Абдулы, с ним опасно иметь дело. Пойдем глянем на него. Эй, ты! --
крикнул он матросу-ласкару. -- Сними-ка циновку вон с той клетки.
Матрос бросился выполнять приказ. Подошел Шмидт.
-- Что там у вас, м-р Краузе? -- поинтересовался он.
-- Дикарь. Что, в новинку?
-- Встречал я как-то одного французишку, от которого жена сбежала с
шофером, -- отозвался Шмидт. -- Дикарь дикарем.
Матрос развязал веревки и стал стягивать циновку. В клетке на корточках
сидел гигант, спокойно глядя на людей.
-- Так он же белый! -- воскликнула девушка.
-- Белый, -- отозвался Краузе.
-- И вы собираетесь держать человека в клетке, словно дикого зверя? --
спросил Шмидт.
-- Он белый только снаружи, -- проворчал Краузе. -- Это англичанин.
Шмидт плюнул в клетку. Девушка разгневанно топнула ногой.
-- Никогда больше так не делайте, -- воскликнула она.
-- А тебе-то что? Разве ты не слышала -- это всего лишь грязная
английская свинья, -- процедил Краузе.
-- Он человек, к тому же белый, -- возразила девушка.
-- Это бессловесная тварь, -- ответил Краузе. -- Говорить не умеет,
человеческого языка не понимает. А то, что в него плюнул немец -- для него
большая честь.
-- Все равно, пусть Шмидт прекратит издевательство.
Пробили рынду, и Шмидт удалился, чтобы сменить на мостике первого
помощника капитана.
-- Сам он свинья, -- проговорила девушка, глядя вслед Шмидту.
С капитанского мостика спустился Ханс де Гроот и присоединился к Краузе
и девушке, стоявшим возле клетки с дикарем. Приятной наружности, лет
двадцати двух-двадцати трех, голландец был нанят на корабль первым
помощником капитана в Батавии перед самым отплытием, когда обнаружилось, что
его предшественник загадочным образом "упал за борт".
Шмидт, полагавший, что эта должность по праву принадлежит ему,
возненавидел де Гроота и не скрывал этого. То, что они враждовали, никого на
борту "Сайгона" не удивляло, ибо вражда являлась здесь скорее правилом,
нежели исключением.
Капитан Ларсен, который не мог подняться с постели из-за жестокого
приступа лихорадки, не разговаривал с Краузе, зафрахтовавшим судно, а члены
команды, состоявшей в основном из ласкаров и китайцев, в любой момент были
готовы перерезать друг друга. В общем, пленные звери были самыми
благородными существами на борту.
Де Гроот в течение нескольких секунд разглядывал человека в клетке.
Реакция его оказалась такой же, как и у девушки и Шмидта.
-- Это белый человек! -- воскликнул он. -- Надеюсь, вы не будете
держать его в клетке, словно дикого зверя?
-- Именно это я и собираюсь делать, -- обозлился Краузе. -- Не ваше
собачье дело. Не суйтесь, куда не следует, -- и он бросил сердитый взгляд на
девушку.
-- Дикарь принадлежит вам, -- сказал де Гроот, -- но хотя бы развяжите
ему руки. Держать его связанным -- излишняя жестокость.
-- Развяжу, -- недовольно буркнул Краузе, -- как только на палубу
поднимут железную клетку, иначе с его кормежкой хлопот не оберешься.
-- Он ничего не ел и не пил со вчерашнего дня, -- воскликнула девушка.
-- Мне все равно, кто он такой, Фриц, но я даже с собакой не стала бы
обращаться так, как ты обращаешься с этим беднягой.
-- И я не стал бы, -- отозвался Фриц.
-- Он ничтожнее собаки, -- раздался за их спинами голос. Подошел
Абдула. Он приблизился к клетке и плюнул в человека, находящегося в ней.
Девушка влепила Абдуле звонкую пощечину. Рука араба схватилась за кинжал, но
вмешался де Гроот, сжав его запястье.
-- Зря ты так, -- сказал Краузе. Глаза девушки метали молнии, кровь
отхлынула от лица.
-- Я не собираюсь стоять и безучастно смотреть, как он издевается над
человеком, -- сказала она. -- Это касается и всех остальных. -- И Джанетт
взглянула прямо в глаза Краузе.
-- Я поддерживаю ее, -- добавил де Гроот. -- Может быть, то, что вы
держите его в клетке, -- и не мое дело, но оно станет моим, если вы не
соизволите обращаться с ним достойно. Вы уже распорядились насчет железной
клетки?
-- Буду обращаться с ним так, как мне заблагорассудится, -- прошипел
Краузе. -- А что, интересно, вы предпримете в противном случае?
-- Изобью, -- ответил де Гроот, -- а в первом же порту сдам властям.
-- А вот и железная клетка, -- сказала Джанетт. -- Пересадите его и
снимите веревки.
Краузе испугался угрозы де Гроота сообщить обо всем властям и сбавил
обороты.
-- Да ладно вам, -- произнес он благодушным тоном, -- не стану я его
мучить. Я выложил за него немалые деньги и собираюсь заработать на нем
кругленькую сумму. Какой же мне резон относиться к нему плохо?
-- Вот и постарайтесь относиться к нему хорошо, -- сказал де Гроот.
Поднятую из трюма большую железную клетку поставили вплотную к
деревянной, дверь в дверь. Краузе достал револьвер. Затем обе двери были
подняты. Человек в клетке не шелохнулся.
-- Перебирайся, ты, немой идиот! -- заорал Краузе, наставляя на
человека револьвер. Тот даже не взглянул в сторону Краузе.
-- Принеси железный прут, эй ты там, -- скомандовал Краузе, -- и пихни
его сзади.
-- Погоди, -- сказала девушка, -- дай-ка я попробую. -- Она подошла к
противоположной стороне железной клетки и стала жестами подзывать пленника.
Тот глядел на нее, не шевелясь.
-- Подойдите на минутку, -- позвала она де Гроота. -- Дайте ваш нож, а
теперь сомкните запястья, словно они у вас связаны. Да-да, вот так. -- Она
взяла нож и стала изображать, будто перерезает веревку на руках у де Гроота.
Затем снова поманила человека из деревянной клетки. Он приподнялся, ибо не
мог выпрямиться во весь рост в низкой клетке, и перешел в железную.
Девушка стояла вплотную к решетке, держа в руке нож. Матрос опустил
дверь железной клетки. Узник подошел к девушке и, повернувшись к ней спиной,
прислонил запястья к решетке.
-- Ты говорил, что он глуп, -- сказала Джанетт Краузе, -- но это не
так. По одному его облику видно. -- Она перерезала путы, сковывавшие
побелевшие вспухшие руки человека. Тот обернулся и поглядел на нее, не
говоря ни слова, но глаза его, казалось, благодарили девушку.
Де Гроот стоял рядом с Джанетт.
-- Впечатляющий экземпляр, верно? -- спросил он.
-- И красивый, -- отозвалась девушка и тут же повернулась к Краузе. --
Вели принести воды и пищи, -- распорядилась она.
-- Хочешь стать его нянькой? -- усмехнулся Краузе.
-- Хочу, чтобы с ним обращались по-человечески, -- ответила она -- А
что он вообще ест?
-- Не знаю, -- откликнулся Краузе. -- Так что же он ест, Абдула?
---- Этот пес не ел двое суток, -- ответил араб, -- так что, думаю, он
будет жрать практически все. В джунглях он, словно зверь, питается сырым
мясом, добытым на охоте.
-- Постараемся снабдить его и мясом, -- сказал Краузе. -- Кстати, таким
образом будем избавляться от падали, если она у нас появится.
Он отправил матроса на камбуз за мясом и водой. Человек в клетке
уставился на Абдулу и глядел так долго и пристально, что араб сплюнул на
палубу и отвернулся.
-- Не хотел бы я оказаться на твоем месте, если он, не дай Бог,
вырвется из этой клетки, -- произнес Краузе.
-- Не стоило развязывать ему руки, -- ответил Абдула. -- Он опаснее
льва,
Вернувшийся матрос вручил мясо и воду Джанетт, которая передала их
дикарю. Тот отхлебнул глоток воды, затем прошел в дальний угол клетки,
уселся на корточки, вонзил в мясо крепкие белые зубы и урча принялся есть.
Девушка вздрогнула, мужчины неловко задвигались.
-- Так же ест и большеголовый, -- сказал Абдула.
-- То есть лев, -- пояснил Краузе. -- А под каким именем этого человека
знают туземцы, Абдула?
-- Его зовут Тарзан из племени обезьян, -- ответил араб.
III
"Сайгон" пересек Индийский океан, и на Суматре Краузе взял на борт двух
слонов, носорога, трех орангутангов, двух тигров, пантеру и тапира.
Опасаясь, что де Гроот осуществит свою угрозу и сообщит властям Батавии о
присутствии на корабле заключенного в клетку человека, Краузе не зашел в
этот порт, а двинулся дальше в Сингапур за обезьянами, еще одним тигром и
несколькими удавами. Затем "Сайгон" взял курс через Южно-Китайское море к
Маниле, последнему порту на долгом пути к Панамскому каналу.
Краузе благодушествовал. Пока все его замыслы осуществлялись без сучка
и задоринки, а если удастся доставить груз в Нью-Йорк, можно сорвать
солидный куш.
Однако, знай Краузе, что происходит на "Сайгоне", вряд ли он испытывал
бы такое воодушевление. Ларсен продолжал болеть и не выходил из своей каюты,
и хотя де Гроот считался хорошим офицером, он был новичком на судне. Как и
Краузе, он не знал того, о чем говорили на полубаке и на палубе в ту ночь,
когда на вахту заступил Шмидт. Второй помощник капитана имел долгую и
серьезную беседу с Джабу Сингхом, ласкаром. Разговор велся шепотом. После
этого Джабу Сингх долго и серьезно беседовал на полубаке с остальными
ласкарами.
-- А как же дикие звери? -- спросил Чанд у своего соплеменника Джабу
Сингха. -- Что делать с ними?
-- Шмидт сказал: выбросим всех за борт вместе с де Гроотом, Краузе и
остальными.
-- Звери стоят много денег, -- возразил Чанд. -- Их надо сохранить, а
потом продать.
-- Нас поймают и вздернут, -- вздохнул другой ласкар.
-- Нет, -- уверенно сказал Джабу Сингх. -- Пока мы стояли в Сингапуре,
Шмидту стало известно, что Германия и Англия объявили друг другу войну. Это
английский пароход. Шмидт утверждает, что немец имеет право захватить его.
Говорит, что мы получим денежное вознаграждение, но животные, по его мнению,
не представляют никакой ценности и будут только мешать.
-- Я знаю одного человека на острове Иллили, который с радостью
приобрел бы их, -- упорствовал Чанд. -- Нельзя позволить Шмидту выбросить
зверей за борт.
Ласкары переговаривались на своем родном диалекте, уверенные в том, что
матросы-китайцы не понимают их. Однако они ошибались. Лум Кип, пересекший
однажды Китайское море на фелуке, команда которой состояла из ласкаров,
выучил их язык. А также возненавидел ласкаров, потому что они третировали
его на протяжении всего рейса и не поделились добром, захваченным в
результате пиратских вылазок. Однако Лум никак не показал, что понял смысл
разговора, -- его лицо сохраняло обычное выражение глубокого безразличия, а
сам он невозмутимо попыхивал своей длинной трубкой.
Человек в большой железной клетке часто целыми часами расхаживал
взад-вперед. Время от времени он подпрыгивал, хватался за решетку потолка
клетки и, перебирая руками и раскачиваясь, двигался бросками от одного конца
клетки до другого. Стоило кому-нибудь приблизиться, как он прекращал
упражнение, ибо проделывал его не для забавы, а для того, чтобы сохранить в
форме свое могучее тело и не дать ему деградировать за время заточения.
Джанетт Лейон часто навещала его, проверяя, регулярно ли его кормят и
всегда ли у него есть вода. Она пыталась научить его своему родному языку --
французскому, но в этом не преуспела. Тарзан сознавал, что с ним произошло,
и, хотя не мог говорить и не понимал речи людей, мыслил он по-прежнему
связно и логично. Он задавался вопросом, сумеет ли когда-нибудь выздороветь,
однако не сильно тревожился из-за неспособности общаться с людьми. Больше
всего его беспокоило то, что он не мог общаться с ману, обезьянкой, или с
Мангани, большими обезьянами, к которым он относил орангутангов, находящихся
на палубе в соседних клетках. Увидев груз на "Сайгоне", Тарзан понял, какая
судьба его ожидает, но также осознал, что рано или поздно совершит побег.
Чаще всего эта мысль посещала его, когда на палубе появлялся Абдула.
Ночью, когда поблизости никого не было, он попробовал решетку на
прочность и убедился, что сумеет при случае раздвинуть прутья и выйти на
волю. Но если он сделает это сейчас, когда пароход еще находится в море, его
попросту застрелят, ибо он знал, что его боятся. Он стал дожидаться
благоприятного момента с терпеливостью дикого зверя.
Когда на палубе появлялись Абдула или Шмидт, он не спускал с них глаз
-- эти люди плюнули в него. Абдула имел все основания ненавидеть его,
поскольку Тарзан разрушил его прибыльный бизнес работорговца и браконьера по
части слоновой кости. А второй помощник капитана, будучи задирой и в то же
время трусом, относился к нему как к расовому врагу, который не в состоянии
дать отпор.
Абдула, ненавидевший Краузе и девушку и игнорируемый де Гроотом,
общался в основном со Шмидтом, и вскоре они, обнаружив между собой много
общего, стали близкими приятелями. Абдула, искавший повод отомстить Краузе,
с готовностью согласился помочь Шмидту в предприятии, затеваемом вторым
помощником.
-- Ласкары все как один на моей стороне, -- заявил Шмидт Абдуле, -- но
китаяшкам мы ничего не сказали, они враждуют с ласкарами, и Джабу Сингх
утверждает, что его люди не станут лезть на рожон, если китаяшки согласятся
на наши условия и получат свою долю.
-- Их не так уж много, -- сказал Абдула. -- Если они взбрыкнутся, мигом
окажутся за бортом.
-- Проблема в том, что они нужны для управления кораблем, -- пояснил
Шмидт, -- а что касается того, чтобы от них избавиться, то я передумал. За
бортом никто не окажется. Все они станут военнопленными, и, если что-то
сорвется, нас никто не сможет обвинить в убийстве.
-- Сможете управлять судном без Ларсена и де Гроота? -- поинтересовался
араб.
-- А как же, -- отозвался Шмидт. -- На моей стороне Убанович. Поскольку
он из России, да к тому же "красный", он терпеть не может Краузе и ненавидит
всех, у кого хоть на пфенниг больше, чем у него. Я назначу его первым
помощником, но ему придется присматривать и за работой в машинном отсеке.
Джабу Сингх станет вторым помощником. О, я давно все продумал.
-- А вы будете капитаном? -- спросил араб.
-- Конечно.
-- А я? Кем стану я?
-- Вы? О, черт! Да хоть адмиралом!
После обеда Лум Кип обратился к де Грооту.
-- Может, вас ночью убивать, -- зашептал он.
-- Ты это о чем? -- опешил де Гроот.
-- Вы знать Шмидта?
-- Конечно, а в чем дело?
-- Сегодня ночью он захватывать пароход. Ласкары захватывать пароход.
Убанович захватывать тоже, человек в длинной белой одежде захватывать тоже.
Они убивать Ларсена, убивать вас, убивать Клаузе, убивать всех. Китаец не
захватывать пароход, не убивать. Понимать?
-- Ты что, накурился опиума, Лум? -- спросил де Гроот.
-- Не курить. Подождать, там сами увидеть.
-- А матросы-китайцы? -- де Гроот не на шутку встревожился.
-- Вас не убивать.
-- Они дадут отпор ласкарам?
-- А как же. Вы давать им оружие.
-- Оружия нет, -- сказал де Гроот. -- Скажи им, чтобы вооружались
железными прутьями, ножами и всем, чем можно. Понял?
-- Я понимать.
-- Когда начнется заваруха, вы, ребята, бросайтесь на ласкаров.
-- Так и сделать.
-- Спасибо тебе, Лум. Этого я не забуду. Де Гроот немедленно отправился
к Ларсену, но тот в беспамятстве метался по кровати. Затем зашел в каюту
Краузе, где обнаружил его самого и Джанетт Лейон, и объяснил им ситуацию.
-- Вы верите китайцу? -- спросил Краузе.
-- Он не стал бы сочинять такую бессмыслицу, -- ответил де Гроот. --
Да, я верю ему. Он -- лучший матрос на пароходе, тихий, незаметный.
Добросовестно выполняет свою работу, ни во что не встревает.
-- Что же нам делать? -- спросил Краузе.
-- Я немедленно арестую Шмидта, -- сказал де Гроот.
Неожиданно дверь в каюту распахнулась, и на пороге с автоматом в руках
возник Шмидт.
-- Черта с два ты меня арестуешь, проклятый ирландец, -- прорычал он.
-- Мы заметили, как этот грязный китаяшка нашептывал тебе кое-что, и сразу
смекнули, что именно.
За спиной Шмидта толпились человек шесть ласкаров.
-- Взять их, -- скомандовал Шмидт. Отстранив вожака, матросы бросились
в каюту. Де Гроот заслонил собой девушку.
-- Не прикасайтесь к ней своими грязными лапами! -- вскричал он.
Один из ласкаров попытался оттолкнуть его и схватить Джанетт, но был
сбит с ног быстрым ударом. Мгновенно вспыхнула потасовка. Де Гроот и Джанетт
отражали нападение в одиночку -- Краузе тихо уполз в угол и безропотно
позволил связать себе руки. Джанетт схватила тяжелый бинокль и оглушила
одного из ласкаров, а де Гроот свалил с ног еще двоих. Однако силы были
неравны. В конце концов их обоих связали, а де Гроот от удара по голове
потерял сознание.
-- Это бунт, Шмидт, -- прошипел Краузе из своего угла. -- Тебя вздернут
на рее, если не освободишь меня.
-- Это не бунт, -- ухмыльнулся Шмидт. -- Судно английское, и именем
моего фюрера оно переходит в наши руки.
-- Но я-то немец, -- возразил Краузе, -- и зафрахтовал пароход я. Это
немецкое судно.
-- О нет, -- произнес Шмидт. -- Оно зарегистрировано в Англии и идет
под английским флагом. Если ты немец, значит, предатель, а мы в Германии
знаем, как поступать с предателями.
IV
Тарзан чувствовал, что на судне произошло что-то неладное, но что
именно, не знал. На его глазах плетками избили китайца, подвешенного за
большие пальцы рук. В течение двух дней он ни разу не видел девушку или
молодого помощника капитана. Тарзану перестали регулярно приносить воду и
пищу. Он видел, что плюнувший в него второй помощник капитана стал главным
на корабле. Сопоставив факты, Тарзан, хотя ничего и не знал, начал
догадываться о том, что произошло. Изредка мимо клетки проходил Абдула,
однако не задирал его, и Тарзан понимал почему -- араб боялся его, хотя
Тарзан и находился в железной клетке. Но из клетки можно вырваться. Тарзан
знал это, а Абдула этого опасался.
Теперь ласкары прохлаждались, а всю работу выполняли китайцы. Шмидт
осыпал их бранью и награждал тумаками по малейшему поводу или вовсе без
повода. Человек, подвешенный за большие пальцы рук и избитый плетьми,
провисел целый час, прежде чем его сняли и бросили на палубе. Жестокость
наказания возмутила Тарзана, однако он допускал, что человек этот серьезно
провинился и был наказан заслуженно.
Проходя мимо клетки с Тарзаном, второй помощник капитана всякий раз
останавливался и изрыгал ругательства. Один вид Тарзана приводил его в
неописуемую ярость, как и все, что питало его комплекс неполноценности.
Тарзан никак не мог взять в толк, отчего тот так сильно его ненавидит. Он не
знал, что Шмидт психопат и, следовательно, поступки его лишены разумной
мотивации.
Как-то раз Шмидт притащил гарпун и принялся тыкать им сквозь решетку,
норовя уколоть Тарзана. Абдула с одобрением наблюдал за этой сценой. Тарзан
ухватился за гарпун и выдернул его из рук Шмидта с такой легкостью, как если
бы перед ним стоял ребенок. После того как дикарь оказался вооруженным,
Шмидт уже старался не подходить к клетке вплотную.
На третий день после того, как Тарзан в последний раз видел девушку, на
палубу подняли старую деревянную клетку Тарзана и еще одну -- железную и
бОльших размеров. Чуть позже на палубу вывели девушку под конвоем двух
матросов-ласкаров. Ее заперли в деревянной клетке. Вскоре привели де Гроота
и Краузе, их затолкнули в железную. После этого с капитанского мостика
спустился Шмидт и подошел к пленникам.
-- Что все это значит? -- требовательным тоном спросил де Гроот.
-- Сами жаловались, что вас содержат взаперти внизу, не так ли? Вы
должны благодарить меня за то, что я распорядился поднять вас на палубу, а
вы опять проявляете недовольство. Здесь вам и свежий воздух и загар. Хочу,
чтобы вы выглядели наилучшим образом, когда придет время выставить вас
напоказ в Берлине вместе с другими представителями африканской фауны.
И Шмидт расхохотался.
-- Если хотите позабавиться тем, что заперли нас с Краузе, как диких
зверей, -- пожалуйста, но не можете же вы держать здесь мисс Лейон.
Выставить белую женщину на обозрение всем этим ласкарам! -- Де Гроот
старался не выдать голосом своего гнева и презрения. Он давно понял, что они
оказались в руках сумасшедшего и что перечить ему значит навлекать на себя
новые унижения, которые они уже с лихвой испытали.
-- Если мисс Лейон пожелает, она может разделить со мной каюту
капитана, -- проговорил Шмидт. -- Ларсена я приказал вышвырнуть вон.
-- Мисс Лейон предпочитает звериную клетку, -- с вызовом произнесла
девушка. Шмидт дернул плечом.
-- Ах вот как! Что ж, неплохая идея. Почему бы не поместить тебя в
клетку с одним из львов герра Краузе или тебе больше по вкусу тигры?
-- Все равно, только не с тобой, -- выпалила девушка.
-- А может, в клетку с дикарем, который тебе так понравился, -- не
унимался Шмидт. -- Вот будет представление, заодно и мы развлечемся. Абдула
говорит, что этот человек -- каннибал. Я перестану кормить его, как только
суну тебя к нему.
Шмидт ушел, беззвучно посмеиваясь.
-- Этот человек абсолютно невменяем, -- сказал де Гроот. -- Я с самого
начала заподозрил, что он несколько не в себе, но не предполагал, что он
самый настоящий сумасшедший.
-- Вы полагаете, он осуществит свою угрозу? -- с тревогой спросила
Джанетт.
Де Гроот и Краузе не ответили, и их красноречивое молчание послужило
ответом на вопрос, подтвердив худшие опасения. До этого она только кормила
дикаря и следила за тем, чтобы у него была вода, да и то всегда держалась
начеку, готовая в любой миг отскочить от клетки, если дикарю вздумается
схватить ее. На самом деле она очень боялась его, и лишь природная доброта
побуждала ее подружиться с ним.
Кроме того, Джанетт видела, что Краузе все это раздражает, а его она
втайне презирала.
Джанетт, застрявшая в Батавии без средств к существованию, ухватилась
за предложение Краузе поехать с ним, лишь бы выбраться, а куда -- неважно.
Перспектива оказаться в Нью-Йорке будоражила. Ей приходилось много слышать о
великом американском городе, слышать сказочные истории о том, как просто
красивой девушке стать там обладательницей норковых манто, соболиных шуб и
драгоценностей. Джанетт Лейон знала, что ее красоту оценят в любой стране.
Хотя де Гроот и Краузе оставили вопрос девушки без ответа, ответ вскоре
последовал. Вернулся Шмидт с матросами. Он и еще двое были вооружены
пистолетами, остальные держали в руках железные прутья, которыми пользуются
при обращении с дикими зверями.
Клетку Джанетт сдвинули с места и приставили к той, где сидел Тарзан,
дверь в дверь. Затем обе двери одновременно подняли.
-- А ну-ка ступай к своему дикарю! -- приказал Шмидт.
-- Вы не смеете, Шмидт! -- вскричал де Гроот. -- Ради Бога, не делайте
этого!
-- Заткнись! -- гаркнул Шмидт. -- Шевелись, потаскуха! А ну-ка,
пощекочите ее прутьями! Оглохли, что ли?
Кто-то из матросов ткнул Джанетт, и в тот же миг Тарзан зарычал и
двинулся вперед. Три пистолета нацелились на него. Просунутые сквозь решетку
прутья преградили ему путь. Рычанье повергло девушку в ужас, однако,
сознавая, что ее могут силой затолкать в соседнюю клетку, Джанетт храбро
вошла в нее сама с высоко поднятой головой. За ее спиной со стуком гильотины
упала железная дверь.
Де Гроот, Краузе, Шмидт и ласкары, затаив дыхание, ожидали трагической
развязки, при этом каждый испытывал различные чувства: Шмидт предвкушал
кровавое зрелище, Краузе нервничал, ласкары глазели с безразличием, а де
Гроота обуревали чувства, в принципе несвойственные флегматичным голландцам.
Окажись он французом или итальянцем, он, вероятно, стал бы кричать и рвать
на себе волосы, но, будучи голландцем, он держал свои эмоции в узде.
Джанетт Лейон в ожидании застыла у порога клетки. Она глядела на
Тарзана, а Тарзан глядел на нее. Он видел, что она дрожит от страха, и
жалел, что не может успокоить ее словами. Тогда он сделал единственное, что
мог -- улыбнулся ей. Джанетт хотелось верить, что улыбка эта -- ободряющая,
дружеская, но ей нарассказывали столько кошмаров о его свирепости, что она
засомневалась: это могла быть улыбка кровожадного предвкушения. На всякий
случай Джанетт заставила себя улыбнуться в ответ.
Тарзан подобрал гарпун, отнятый им у Шмидта, и двинулся к девушке.
-- Стреляйте же, Шмидт! -- вскричал де Гроот. -- Он убьет ее!
-- Что я, рехнулся? Стрелять в такой ценный экземпляр! -- откликнулся
Шмидт. -- Сейчас начнется потеха!
Тарзан подошел к Джанетт, вручил гарпун девушке, вернулся назад и сел
на пол в дальнем углу клетки. В значении этого жеста невозможно было
ошибиться. У Джанетт подкосились ноги, и, чтобы не упасть, она быстро села.
Подобная реакция обычно наступает после сильного нервного напряжения. Де
Гроота прошибло холодным потом.
От ярости и разочарования Шмидт затопал ногами.
-- И это дикарь! -- завопил он. -- Мне казалось, ты говорил, что он
совсем дикий, Абдула. Ты меня надул, подлый лжец!
-- Если не верите, что он дикий, зайдите к нему в клетку, -- ответил
араб.
Тарзан не спускал со Шмидта глаз. Он ничего не понял из слов этого
человека, но, наблюдая за его мимикой, жестами, поступками, составил о нем
свое мнение. Герр Шмидт получил очередное очко не в свою пользу; очередной
гвоздь был вбит в его гроб.
V
Наутро оба пленника, заключенные в большую железную клетку, пребывали в
прекрасном настроении. Джанетт радовалась тому, что осталась целой и
невредимой после ночи, проведенной вместе с существом, которое питается
сырым мясом, издавая при этом урчание, -- с дикарем, который голыми руками
убил троих африканских воинов, пока его самого не скрутили, и которого
Абдула называл каннибалом. От избытка чувств девушка пропела отрывок из
французской песенки, которая была популярна в Париже в ту пору, когда она
покидала этот город.
Тарзан же чувствовал себя счастливым потому, что понял слова песни.
Пока он спал, могучее здоровье взяло верх, и недуг оставил его столь же
внезапно, как и поразил.
-- Доброе утро, -- произнес он на французском, первом усвоенном им
человеческом языке, которому его обучил лейтенант-француз. Давным-давно
Тарзан спас его от смерти.
Девушка изумленно взглянула на дикаря.
-- Я... доброе утро! -- произнесла она, запинаясь. -- Я... я... мне
говорили, что вы немой.
-- Со мной произошел несчастный случай, -- объяснил он. -- А теперь я
опять здоров.
-- Я очень рада, -- сказала она. -- Я... -- девушка замялась.
-- Знаю, -- прервал ее Тарзан. -- Вы меня боялись. Бояться не стоит.
-- О вас рассказывали жуткие вещи, вы, наверное, и сами слышали.
-- Я не только не мог говорить, -- ответил Тарзан, -- но и не понимал
речи. Что же они говорили обо мне?
-- Что вы очень жестокий и что вы... вы... едите людей.
Тарзан улыбнулся редкой для него улыбкой.
-- Поэтому вас поместили сюда в надежде, что я вас сожру? Кто это
сделал?
-- Шмидт -- человек, который возглавил бунт и захватил пароход.
-- Тот самый, который плюнул в меня. -- произнес Тарзан, и девушке
показалось, что в его голосе прозвучали рычащие нотки. Абдула был прав, этот
человек и вправду напоминает льва. Но теперь она уже не боялась его.
-- Вы разочаровали Шмидта, -- сказала она. -- Он был вне себя, когда вы
передали мне гарпун, а сами отошли в дальний угол. Он прекрасно понял, что
вы даете понять, что мне ничего не грозит.
-- Почему он вас ненавидит?
-- Ненавидит? Не думаю. Он маньяк. Садист. Видели бы вы только, что он
сделал с беднягой Лум Кипом, и как измывается над матросами-китайцами,
-- Расскажите, пожалуйста, что произошло на судне, пока я был в
беспамятстве, и что они, если вам известно, собираются сделать со мной.
-- Краузе хочет доставить вас в Америку и выставить на обозрение в
качестве дикаря вместе с остальными дикими... то есть вместе со своими
животными.
Тарзан снова улыбнулся.
-- Краузе -- это тот, который сидит в клетке вместе с первым
помощником?
-- Да.
-- А теперь расскажите о самом бунте и о планах Шмидта, если знаете.
Девушка закончила рассказ. Для Тарзана все действующие лица
разыгравшейся на "Сайгоне" драмы встали на свои места. Получалось, что
только девушка, де Гроот и матросы-китайцы вели себя достойно. Они да еще
звери в клетках.
Проснулся де Гроот и первым делом окликнул Джанетт из своей клетки.
-- Как вы? -- спросил он. -- Дикарь вас не тронул?
-- Ничуть, -- заверила его девушка.
-- Сегодня я собираюсь побеседовать со Шмидтом. Попробую уговорить его
выпустить вас. Мы с Краузе согласны не высказывать ему никаких претензий,
если только он освободит вас.
-- Но здесь я в безопасности. Не хочу на волю, пока судном заправляет
Шмидт.
Де Гроот уставился на нее в изумлении.
-- Но ведь он наполовину зверь, -- воскликнул голландец. -- Пока он вас
не тронул, но никогда нельзя знать, что он выкинет, особенно если Шмидт
начнет морить его голодом, как обещал.
Джанетт рассмеялась.
-- Советую высказываться о нем поосторожнее, раз уж вы считаете его
кровожадным дикарем; в один прекрасный день он может вырваться из клетки.
-- Но ведь он меня не понимает, -- сказал де Гроот. -- И потом ему из
клетки не выбраться.
Краузе, разбуженный разговором, приблизился и встал рядом с де Гроотом.
-- Вот и я считаю, что ему не выбраться, -- сказал он. -- Шмидт уж
позаботится о том, чтобы не дать ему такого шанса. Шмидт знает, что его ждет
в противном случае. И не следует беспокоиться, что дикарь понимает нашу
речь. Он глуп, как пробка.
Джанетт повернулась к Тарзану, проверяя, какой эффект произвели слова
де Гроота и Краузе. Ей было интересно, даст ли он знать пленникам, что
прекрасно все понимает и наслаждается создавшейся ситуацией. К своему
удивлению, она обнаружила, что сосед по клетке улегся возле решетки и, судя
по всему, задремал. Завидя приближающегося Шмидта, она решила поостеречься и
не стала рассказывать де Грооту и Краузе о том, что дикарь понял бы все,
сказанное ими, если бы слышал разговор.
Шмидт подошел к клетке.
-- Надо же, еще живая, -- сказал он. -- Надеюсь, ночка, проведенная с
этой обезьяной, доставила тебе массу удовольствия. Если тебе удастся научить
его каким-нибудь трюкам, я разрешу тебе выступать вместе с ним в качестве
дрессировщика. -- Он приблизился к клетке и взглянул на лежащего Тарзана. --
Он что, спит, или ты его прикончила?
Неожиданно Тарзан просунул руку сквозь решетку, схватил Шмидта за
щиколотку и рванул на себя. Нога Шмидта оказалась в клетке, а сам он
опрокинулся навзничь. Шмидт заорал благим матом. Тарзан второй рукой
выхватил из его кобуры пистолет.
-- Помогите! -- вопил Шмидт. -- Абдула! Джабу Сингх! Чанд! На помощь!
Тарзан стал выкручивать ему ногу, пока тот не застонал от боли.
-- Пусть принесут еду и воду, иначе я оторву тебе ногу, -- произнес
Тарзан.
-- Английский пес умеет говорить! -- ошарашено воскликнул Абдула. Де
Гроот и Краузе опешили от неожиданности.
-- Если это так, значит, он понял, о чем мы говорили, -- сказал Краузе.
-- А может, понимал все с самого начала. -- Краузе стал припоминать, не
сболтнул ли он чего лишнего, ибо сознавал, что этому человеку не вечно
сидеть в клетке, разве только... Но теперь дикарь вооружен -- убить его
будет нелегко. Нужно посоветоваться со Шмидтом. Он заинтересован в том,
чтобы обезвредить этого человека, так же, как и сам Краузе.
Шмидт приказал принести еду и воду. Неожиданно де Гроот вскричал:
-- Эй, ты, в клетке! Берегись! Сзади! -- Но было уже поздно -- раздался
выстрел, и Тарзан рухнул на пол. Стрелял Джабу Сингх, незаметно подкравшийся
к клетке сзади.
Шмидт отполз в сторону, Джанетт выхватила из рук Тарзана пистолет и,
повернувшись, выстрелила в Джабу Сингха, который снова целился в
распростертое тело. Пуля угодила ласкару в правую руку, и он выронил оружие.
Затем Джанетт, держа ласкара на мушке, пересекла клетку, просунула руку
через решетку и подобрала пистолет Джабу Сингха. После чего вернулась к
Тарзану, опустилась на колени и приложила ухо к его груди.
Шмидта буквально колотило от бессильной злобы. Вдруг с мостика
крикнули, что впереди показалось судно, и Шмидт, прихрамывая, пошел
взглянуть на него. "Сайгон" шел без флага, готовый поднять флаг любого
государства, какое укажет Шмидт, когда возникает необходимость.
Судно оказалось английской яхтой, и, соответственно, Шмидт велел
поднять английский флаг. Затем он связался с яхтой по рации и спросил, нет
ли у них на борту врача, ибо у него на пароходе двое страдающих раненых, что
в принципе соответствовало действительности. Джабу Сингх уж точно страдал
под собственный вокальный аккомпанемент. Тарзан же тихо лежал там, где упал.
С яхты ответили, что у них на борту есть врач, и Шмидт сказал, что
вышлет за ним шлюпку. Он лично отправился со шлюпкой, набитой ласкарами,
вооруженными тем, что сумели найти -- пистолетами, ружьями, баграми, ножами
и прутьями, тщательно припрятанными от постороннего взгляда.
Подойдя к яхте, они ринулись на борт по трапу и высыпали на палубу
прежде, чем потрясенные яхтсмены успели сообразить, что к ним на яхту
явились со злым умыслом. В ту же минуту английский флаг на "Сайгоне" был
заменен на германский.
Люди на палубе яхты -- двадцать пять или тридцать мужчин и девушка -- в
изумлении глядели на непрошеных гостей, имевших по-пиратски свирепый вид и
державших наготове оружие.
-- Что все это значит? -- требовательно спросил капитан яхты.
Шмидт указал на германский флаг, развевающийся над "Сайгоном".
-- Это значит, что я захватил вас именем германского правительства, --
ответил Шмидт. -- Я беру вас в качестве трофея, и на яхте будет моя команда.
Останутся ваш инженер и штурман. Командование примет на себя мой помощник
Джабу Сингх. Он получил небольшое ранение, но ваш доктор поможет ему, а все
остальные перейдут на мое судно вместе со мной. Вы должны считать себя
военнопленными и вести себя соответственно.
-- Но позвольте, -- запротестовал капитан яхты. -- Это судно не имеет
вооружения, это не военное судно и даже не торговое, а частная яхта,
совершающая научную экспедицию. Будучи торговым судном, вы не имеете
никакого права нас захватывать.
-- Послушайте, старина! -- К Шмидту обратился высокий молодой человек в
парусиновом костюме. -- По какому праву...
-- Молчать! -- обрубил Шмидт. -- Вы -- англичане, а это уже достаточная
причина, чтобы вас захватить. Прекратите болтовню! Где врач? Займитесь своим
делом.
Пока доктор перевязывал Джабу Сингха, ласкары по приказу Шмидта
обыскивали корабль в поисках оружия и боеприпасов. Они нашли несколько
пистолетов и спортивных ружей. Когда доктор закончил перевязку, Шмидт
назначил новую команду яхты из числа своих людей и оставил несколько
матросов из прежнего экипажа яхты. Затем ласкары затолкали остальных в
шлюпку с "Сайгона", которая вернулась вместе с пленными на пароход.
-- Надо же! -- не унимался молодой человек в белом парусиновом костюме.
-- Какая неслыханная наглость!
-- Могло быть и хуже, Алджи, -- сказала девушка. -- Может, теперь тебе
не придется жениться на мне.
-- Скажешь тоже, -- возмутился молодой человек. -- Это будет еще хуже.
VI
Пуля, угодившая в Тарзана, всего лишь оцарапала голову, нанеся
неглубокую рану в мягких тканях, и оглушила его на несколько минут. Вскоре
однако он пришел в себя и теперь вместе с Джанетт Лейон наблюдал за
пленными, которые перешагивали через борт "Сайгона".
-- Шмидт стал пиратом, -- заметила девушка. -- Интересно, что он
намерен делать со всей этой оравой? Их человек пятнадцать, не меньше.
Ей недолго пришлось ждать ответа на свой вопрос. Шмидт отделил
восьмерых добровольцев, согласившихся работать в команде "Сайгона", и тех
увели. Затем он распорядился поднять на палубу еще две железные клетки и
поставить их в ряд с другими.
-- А теперь, -- объявил он, -- хотя я и понимаю, что не следует этого
делать, я позволю вам самим выбрать себе товарищей по клетке.
-- Позвольте! -- вскричал Алджернон Райт-Смит. -- Не станете же вы
сажать наших женщин за решетку!
-- Что годится для английского борова, годится и для английской
свиноматки, -- прорычал Шмидт. -- Давайте решайте да поскорее.
Пожилой мужчина с седыми моржовыми усами разгневанно фыркнул, и его
красное лицо побагровело.
-- Ты негодяй! -- выпалил он. -- Не смей так обращаться с английскими
женщинами.
-- Не надо волноваться, дядюшка, -- сказала девушка. -- Придется делать
так, как он говорит.
-- Ноги моей в этой клетке не будет, Уильям, -- сказала вторая женщина
с яхты, леди, чей возраст -- пятьдесят с небольшим выдавала располневшая
талия. -- Ни моей, ни Патриции, -- добавила она.
-- Нужно быть реалистом, -- произнесла девушка. -- Мы же абсолютно
беспомощны. -- С этими словами она вошла в клетку поменьше. Вскоре к ней
присоединились ее дядя и тетя, осознавшие наконец тщетность сопротивления.
Капитан Боултон, Тиббет, второй помощник капитана яхты, доктор Крауч и Алджи
были заключены во вторую клетку.
Шмидт расхаживал взад-вперед перед клетками, злорадствуя.
-- Хорошенький образовался у меня зверинец, -- сказал он. --
Француженка, немецкий предатель, голландский пес и семь английских свиней; с
моими обезьянами, мартышками, львами, тиграми и слонами мы произведем
сенсацию в Берлине.
Клетка, в которой томилась чета Ли и их племянница, стояла по соседству
с той, где сидели Тарзан и Джанетт Лейон, а по другую сторону находилась
клетка с четырьмя англичанами.
Пенелопа Ли искоса разглядывала Тарзана и морщилась от неприязни.
-- Скандал! -- шепнула она Патриции, своей племяннице. -- Этот малый
практически голый.
-- А он ничего, симпатичный, тетушка, -- заметила Патриция Ли-Бердон.
-- Не смотри на него, -- предостерегла Пенелопа Ли. -- А эта женщина,
как ты думаешь, его жена?
-- Она не похожа на дикарку, -- ответила Патриция.
-- В таком случае, почему она находится в одной клетке с ним? --
возмутилась миссис Ли.
-- Наверное, ее туда бросили, как нас -- сюда.
-- Как же! -- фыркнула Пенелопа Ли. -- На мой взгляд, она выглядит
распутницей.
-- Эй! -- прокричал Шмидт. -- Сейчас будем кормить животных. Все, кто
не на вахте, могут прийти посмотреть.
Перед клетками столпились ласкары, китайцы и кое-кто из команды яхты.
Принесли еду и воду. Еда -- отвратительное невообразимое месиво, содержание
которого не поддавалось определению как на вид, так и на вкус. Тарзану
кинули кусок мяса.
-- Какая гадость, -- фыркнула Пенелопа Ли, брезгливо отталкивая
неудобоваримую пищу. В следующий миг ее внимание привлекло раздававшееся в
соседней клетке урчание. Взглянув туда, она ахнула от испуга. -- Посмотрите!
-- прошептала она дрожащим голосом. -- Это существо рычит и ест мясо сырым.
Какой кошмар!
-- Я нахожу его очаровательным, -- возразила Патриция.
-- Бррр, -- поморщился полковник Уильям Сесил Хью Персиваль Ли, --
мерзкий тип.
-- Гадость! -- выпалила миссис Ли. Тарзан поднял глаза на Джанетт Лейон
и подмигнул ей с еле уловимой улыбкой, тронувшей его губы.
-- Вы и по-английски понимаете? -- спросила она. Тарзан кивнул. -- Вы
не против, если я их немножко разыграю? -- продолжала она.
-- Пожалуйста, -- ответил Тарзан, -- сколько вам будет угодно...
Они оба говорили по-французски и шепотом.
-- Ну и как? -- спросила она по-английски достаточно громко, чтобы ее
услышали в соседней клетке. -- Капитан вкусный?
-- Не такой вкусный, как швед, которого мне давали на прошлой неделе,
-- ответил Тарзан.
Миссис Ли побледнела, ее едва не стошнило. Она грузно осела на пол.
Полковник, и без того слегка пучеглазый, вытаращил глаза, потрясенно глядя
на соседнюю клетку. Подошедшая к нему вплотную племянница шепнула:
-- Мне кажется, они нас дурачат, дядя. Я заметила, как он подмигивал
девушке.
-- Моя нюхательная соль! -- простонала миссис Ли.
-- В чем дело, полковник? -- спросил Алджернон Райт-Смит из своей
клетки.
-- Этот дьявол ест капитана, -- ответил полковник шепотом, который
можно было услышать за квартал. Де Гроот усмехнулся.
-- О Боже! -- воскликнул Алджи. Джанетт Лейон отвернулась, скрывая
смех, а Тарзан продолжал рвать мясо своими крепкими белыми зубами.
-- Говорю вам, они насмехаются над нами, -- заявила Патриция Ли-Бердон.
-- Вы не можете заставить меня поверить в то, что цивилизованные люди
позволяют этому дикарю есть человеческое мясо, даже если он этого захотел
бы, в чем я сомневаюсь. Когда эта девушка отвернулась, я видела, как плечи
ее дрожат от смеха.
-- Что это, Уильям? -- вскричала миссис Ли, заслышав рев льва,
донесшийся из трюма.
Некоторое время звери вели себя неестественно тихо, но теперь они
проголодались, и недовольство льва спровоцировало остальных, в результате
чего через несколько секунд воздух наполнился диким воем, от которого кровь
стыла в жилах -- раскатистое рычание львов, кашляющее ворчание тигров,
отвратительный смех гиен, трубный зов слонов в сочетании с попурри из
звуков, издаваемых животными помельче.
-- О-о-о! -- вскричала миссис Ли. -- Как страшно! Уильям, немедленно
заставь их замолчать.
-- Хм, -- произнес полковник без своего обычного энтузиазма.
Вскоре однако смотрители приступили к кормежке. и шум затих. Вновь
воцарилась тишина.
Ближе к вечеру небо затянулось тучами, поднялся ветер, и с начавшейся
качкой звери снова забеспокоились. Ласкар стал разносить по клеткам ведра с
водой, минуя однако клетку, в которой сидел Тарзан. Матрос отпирал одну за
другой двери, поднимая их вверх ровно настолько, чтобы протиснуть ведро,
затем просовывал веник, которым заключенные должны были наводить чистоту.
Хотя его и сопровождали два других матроса с ружьями, он не стал отпирать
дверь в клетку Тарзана, поскольку Шмидт опасался, что тот совершит побег.
Тарзан всякий раз внимательно наблюдал за этой процедурой с самого
начала своего появления на "Сайгоне". Он заметил, что воду всегда разносил
один и тот же ласкар, и что вторично он появлялся, когда били четыре склянки
во время первой ночной вахты с последней проверкой пленников. Во второй раз
он приходил один, так как ему не нужно было отпирать клетки, но Шмидт на
всякий случай снабжал его пистолетом.
В тот вечер, когда ласкар передал воду в клетку, занимаемую семейством
Ли, полковник обратился к нему с просьбой:
-- Стюард, -- попросил он, -- принесите нам четыре стула и коврики.
И он протянул ласкару купюру в пять фунтов. Матрос взял бумажку и
спрятал ее под грязной набедренной повязкой.
-- Нет стулья, нет коврик, -- сказал он и двинулся к следующей клетке.
-- Эй, постой! -- крикнул полковник. -- Вернись! Кто капитан этого
судна? Я хочу видеть капитана.
-- Теперь сахиб Шмидт капитан, -- ответил ласкар. -- Капитан Ларсен
болеть. Его не видеть три-четыре дня. Может, умирал.
Он отправился дальше, и полковник уже не пытался его удержать.
Миссис Ли вздрогнула.
-- Значит, это на самом деле был капитан, -- выдохнула она испуганным
шепотом и как завороженная уставилась на кость в клетке Тарзана.
VII
С неба лились потоки дождя. Ветер со свистом гулял по клеткам,
пронизывая до костей беззащитных заключенных, Море штормило, и "Сайгон"
качало на волнах, словно скорлупку.
Тарзан стоял в клетке в полный рост, наслаждаясь тугими струями дождя,
громом и молнией. Разрывы молнии всякий раз высвечивали обитателей соседних
клеток, и в одно из таких мгновений он увидел, что англичанин набросил
пиджак на плечи своей жены и пытается прикрыть ее от ветра своим собственным
телом. Девушка-англичанка, как и Тарзан, стояла во весь рост и, казалось,
наслаждается схваткой со стихией. В тот же миг Тарзан, воспитанник обезьян,
решил, что эти двое ему нравятся.
Тарзан пребывал в ожидании -- он ждал ласкара с его ночной проверкой,
но на сей раз ласкар не явился. Владыка джунглей умел ждать. Терпению его
научили дикие звери, среди которых он вырос. Ласкар не пришел, так придет в
следующую ночь.
Шторм яростно нарастал. "Сайгону" удалось вырваться из эпицентра и
оставить его в стороне. Огромные волны, преследующие судно, грозно
обрушивались на корму. Исступленно завывал ветер, смешивая с дождем пену и
грозя потопить пленников в их клетках. Джанетт Лейон прилегла и попыталась
заснуть. Молодая англичанка ходила взад-вперед по узкой клетке. За ней
наблюдал Тарзан, ему был знаком этот тип людей, предпочитавших находиться на
открытом воздухе. Ее непринужденная походка служила тому подтверждением. Ей
наверняка удавалось все, за что она бы ни бралась, и она стойко переносила
тяготы. Тарзан был убежден в этом, поскольку наблюдал за ней с того самого
момента, как ее доставили на борт "Сайгона"; слышал, о чем она говорила, и
видел, что она воспринимает неизбежность с таким же настроением, как и он
сам. Ему представлялось, что девушка станет терпеливо дожидаться первой
возможности и тогда будет действовать отважно и с умом.
Молодая англичанка, воспринимающая дождь, ветер и качку как самое
обычное дело, остановилась возле стенки, примыкающей к клетке Тарзана, и
взглянула на него.
-- Ну как, капитан пришелся по вкусу? -- спросила она с мимолетной
улыбкой.
-- Он был немного солоноват, -- ответил Тарзан.
-- Наверное, швед был вкуснее, -- предположила она.
-- Намного, особенно темное мясо.
-- Почему вы пытались напугать нас? -- спросила она.
-- Ваши дядя и тетя не слишком благоприятно отзывались о нас в своих
репликах.
-- Знаю, -- согласилась она. -- Мне очень жаль, но они очень сильно
расстроились. Для них все это явилось страшным ударом. Я очень переживаю
из-за них, они пожилые и не смогут долго выносить все это. Как вы думаете,
что Шмидт собирается с нами сделать?
-- Невозможно представить, он сумасшедший. Его план -- выставить нас на
обозрение в Берлине, естественно, смехотворен. Если он доберется до Берлина,
то нас, англичан, конечно, интернируют.
-- Вы англичанин?
-- Мои отец и мать были англичанами.
-- Меня зовут Бердон. Патриция Ли-Бердон, -- сказала девушка. -- Могу я
узнать ваше имя?
-- Тарзан, -- ответил тот.
-- Тарзан и все?
-- И все.
-- Пожалуйста, расскажите мне, как вы очутились в этой клетке, мистер
Тарзан.
-- Просто Тарзан, -- поправил ее Владыка джунглей, -- без мистера. В
этой клетке я оказался потому, что Абдула Абу Неджм захотел мне отомстить.
Он подговорил вождя одного из африканских племен схватить меня, а у того
тоже имелись причины для мести. Абдула продал меня человеку по имени Краузе,
который скупал животных. Этот Краузе сейчас сидит в клетке по соседству со
мной. Шмидт, который являлся вторым помощником капитана, захватил судно
Краузе, а заодно и его дикаря, и всех животных, и самого Краузе тоже.
-- Если шторм усилится, он может нас лишиться, -- сказала девушка.
Она вцепилась в прутья -- пароход нырнул вниз с гребня волны и взмыл
вверх на гребне следующей.
-- "Сайгон" на вид суденышко хлипкое, -- проговорила Джанетт Лейон,
подходя к Тарзану, -- но я думаю, этот шторм оно выдержит. По пути сюда мы
попали в шторм похуже. Правда, тогда капитаном был Ларсен и мистер де Гроот
-- первым помощником. А теперь, когда во главе встал Шмидт, всякое может
случиться.
Пароход вдруг развернуло кормой к волне, и он скатился вниз, где
накренился, едва не черпая бортом воду. Раздался испуганный крик, и разряд
молнии осветил полковника и его жену, которых швырнуло на решетку клетки.
-- Бедная тетя Пенелопа! -- воскликнула молодая англичанка. -- Она
этого не перенесет. -- Патриция с трудом добралась вдоль решетки к своей
тете. -- Ты не ушиблась, тетушка? -- спросила она.
-- У меня переломаны все кости, -- ответила миссис Ли. -- Я всегда была
против этой дурацкой экспедиции. И вообще, какая разница, что за твари
обитают на дне океана -- в Лондоне-то их все равно не встретишь. Только
потеряли "Наяду" и вот-вот лишимся собственных жизней. Я надеюсь, твой дядя
удовлетворен.
Патриция с облегчением вздохнула, ибо поняла, что с тетей все в
порядке. Полковник благоразумно помалкивал -- двадцатипятилетний опыт
совместной жизни научил его, когда нужно промолчать.
Миновала долгая ночь, но яростный шторм не затихал. "Сайгон", как и
прежде, шел впереди шторма, замедлив скорость до пяти узлов и принимая его
на корму. Время от времени сзади накатывалась волна и едва не накрывала с
головой заключенных в клетках людей, которым ничего не оставалось делать,
как прижиматься к решеткам и надеяться на лучшее.
По собственному утверждению миссис Ли, она успела захлебнуться трижды.
-- Отныне, Уильям, -- заявила она, -- ты будешь читать исключительно
"Таймс", воспоминания о походах Наполеона и "Рим" Гиббона. Стоит тебе
взяться за что-нибудь другое, как ты совершенно лишаешься рассудка. Если бы
ты не прочел это "Путешествие Арктуруса", написанное этим злосчастным Бибом,
мы бы, без сомнения, находились бы в данную минуту дома и горя бы не знали.
Только потому, что он выудил массу отвратительных созданий с электрическим
свечением, тебе приспичило отправиться в путь, чтобы убедиться самому. Никак
не могу этого понять, Уильям.
-- Не будь слишком сурова к дяде, -- сказала Патриция. -- Он мог бы
обнаружить кое-что в водопроводной воде и стать знаменитостью.
Миссис Ли громко хмыкнула.
В тот день к клеткам никто не подходил, и пленники не получили ни еды,
ни питья. Звери в трюме также остались без кормежки, и их жалобный вой
перекрывал рев шторма. Лишь на третий день вечером явились двое китайцев с
едой. К тому времени заключенные настолько изголодались, что с жадностью
накинулись на принесенную пищу, несмотря на то, что это было холодное жидкое
месиво из сухарей.
Миссис Ли погрузилась в полное молчание. Это встревожило ее мужа и
племянницу, ибо они знали, что если Пенелопа Ли переставала жаловаться,
значит с ней действительно было что-то не так.
Приблизительно в девять вечера неожиданно стих ветер, наступившая
тишина была зловещей.
-- Мы попали в центр шторма, -- сказала Джанетт Лейон.
-- Скоро опять начнется, -- предположил Тарзан.
-- Этот недотепа должен был бы уходить от шторма, а не входить в него,
-- продолжила Джанетт.
Тарзан терпеливо ждал, словно лев у водопоя, ждал, когда появится
добыча.
-- Так оно лучше, -- сказал он девушке.
-- Не понимаю, -- откликнулась Джанетт. -- По-моему, хуже некуда.
-- Подождите, -- произнес Тарзан, -- думаю, скоро увидите.
Волны были по-прежнему высокими, но "Сайгон", казалось, приноровился к
ним, и скоро на палубе появился Шмидт и направился к клеткам.
-- Как поживает скотина? -- повелительно осведомился он.
-- Женщины умрут, если вы их оставите здесь, Шмидт, -- сказал де Гроот.
-- Почему бы вам не выпустить их и не поселить в каюте или, на худой конец,
определить в трюме, где они будут защищены от шторма?
-- Если я услышу еще хоть одну жалобу, -- рявкнул Шмидт, -- я брошу
всех вас за борт вместе с клетками. И вообще, какие могут быть претензии? У
вас бесплатный проезд, бесплатное питание и личные апартаменты. За последние
три дня вы также воспользовались, причем не раз, бесплатным душем и ванной.
-- Но, послушайте, моя жена умрет, если вы и дальше будете держать ее в
клетке, -- сказал полковник Ли.
-- Пусть умирает, -- ответил Шмидт. -- Мне как раз требуется свежее
мясо для дикаря и других зверей. -- И с этой прощальной любезностью Шмидт
вернулся на мостик.
Миссис Ли разрыдалась, а полковник разразился грозными проклятьями.
Тарзан ждал, и вскоре произошло то, чего он дожидался. Появился Азока,
ласкар, и приступил к запоздалой проверке. Он расхаживал с важным видом,
сознавая значимость собственной персоны -- смотрителя английских сахибов и
их леди.
В свете корабельных огней можно было различать предметы на некотором
расстоянии, и Тарзан с его натренированным ночным зрением сразу же заметил
Азоку, как только тот ступил на палубу.
Владыка джунглей встал, держась за два соседних прута решетки. Азока
прошел мимо клетки, стараясь держаться на расстоянии, чтобы не попасть
дикарю под руку. Джанетт Лейон встала рядом с Тарзаном. Она интуитивно
почувствовала, что должно случиться нечто важное.
Глаза ее были прикованы к товарищу по клетке. Она увидела, как
напряглись мышцы его плеч и рук. Тарзан вложил всю свою исполинскую силу в
поединок с решеткой. Прутья медленно раздвинулись, и Тарзан, приемыш
обезьян, шагнул на свободу.
VIII
Азока, ласкар, с высокомерным видом миновал клетку полковника, а когда
оказался перед клеткой с четырьмя англичанами, на его горле сзади сомкнулись
стальные пальцы. Он почувствовал, как из кобуры вытащили оружие.
Джанетт Лейон с изумлением наблюдала за той кажущейся легкостью, с
которой геркулесовы мускулы раздвинули прутья решетки. На ее глазах Тарзан
напал на ласкара и завладел его оружием. Потом она вышла следом через
образовавшийся проем, захватив с собой пистолеты, отобранные у Шмидта и
Джабу Сингха.
Азока сопротивлялся и порывался позвать на помощь, но как только
услышал зловещий голос, шепнувший ему прямо в ухо: "Молчать или я убью
тебя", сразу затих.
Тарзан оглянулся и увидел подошедшую сзади Джанетт Лейон. Затем снял со
шнурка, висевшего на шее Азоки, ключ от клеток и передал его девушке.
-- Пойдем отопрем двери, -- сказал он и обошел последнюю клетку, выходя
на ту сторону, где находились двери. -- Мужчины пойдут со мной, -- шепотом
объявил он. -- Полковник и женщины останутся здесь.
Тарзан остановился возле клетки полковника. Миссис Ли, задремавшая во
время затишья, проснулась и увидела его. Она взвизгнула.
-- Дикарь вырвался!
-- Заткнись, Пенелопа! -- цыкнул на нее полковник. -- Он собирается
выпустить нас из этой проклятой клетки.
-- Не смей на меня ругаться, Уильям Сесил Хью Персиваль Ли, --
возмутилась Пенелопа.
-- Тихо! -- прорычал Тарзан, и Пенелопа Ли в ужасе затихла.
-- Можете выходить, -- сказал Тарзан, -- но от клеток не отходите, пока
мы не вернемся. -- Затем он последовал за Джанетт к клетке, в которой сидели
де Гроот и Краузе и подождал, пока она отомкнула висячий замок.
-- Де Гроот может выйти, -- произнес Тарзан. -- Краузе останется.
Азока, заходи сюда. -- Тарзан повернулся к Джанетт. -- Заприте их. Дайте мне
пистолет, а другой держите при себе. Если кто-нибудь из них попытается
поднять тревогу; стреляйте без предупреждения. Как вы полагаете, справитесь?
-- Я стреляла в Джабу Сингха, -- напомнила ему девушка.
Тарзан кивнул и повернулся к мужчинам, стоявшим сзади. Пистолет Азоки
он передал де Грооту. Он оценивающе приглядывался к мужчинам с того момента,
как те оказались на борту, и сейчас велел Джанетт передать третий пистолет
Тиббету, второму помощнику с "Наяды".
-- Как ваше имя? -- спросил он.
-- Тиббет, -- ответил тот.
-- Пойдете со мной. Будем брать мостик. Де Гроот знает судно. Он и
остальные будут искать оружие. Пока же вооружитесь тем, что попадется под
руку. Очевидно, предстоит схватка.
Судно вышло из эпицентра шторма, и ветер взвыл с новой силой. "Сайгон"
мотало из стороны в сторону, а в это время Тарзан и Тиббет поднялись по
трапу на мостик, где за штурвалом стоял ласкар Чанд, а на вахте -- Шмидт.
Шмидт случайно обернулся именно в тот миг, когда вошел Тарзан, и, завидев
его, схватился за револьвер, одновременно предупреждая Чанда криком. Тарзан
рванулся вперед с быстротой Ары-молнии и ударил Шмидта по руке, когда тот
уже нажимал на курок. Пуля угодила в потолок, а в следующее мгновение Шмидт
был разоружен. Тиббет наставил на Чанда пистолет и отобрал у него оружие.
-- Беритесь за штурвал, -- распорядился Тарзан, -- и дайте мне его
пистолет. Посматривайте назад и стреляйте в любого, кто попытается напасть.
А вы оба спускайтесь к клеткам, -- приказал он Шмидту и Чанду.
Тарзан прошел следом за ними на палубу и отвел их к клетке, где сидели
Краузе и Азока.
-- Откройте вот эту, Джанетт, -- сказал он. -- У меня еще два зверя для
вашего зверинца.
-- Это бунт, -- завизжал Шмидт. -- И когда я доставлю вас в Берлин, вам
отрубят головы.
-- Марш в клетку, -- приказал Тарзан и толкнул Шмидта с такой силой,
что тот налетел на Краузе, и они оба свалились на пол.
Сквозь шум шторма послышался выстрел, и Тарзан поспешил на звук.
Спускаясь по трапу, он услышал еще два выстрела, а также брань и крики боли.
Оказавшись на месте схватки, он увидел, что на его людей с тыла напали
вооруженные ласкары, однако, к счастью, было больше шума, чем реальной
опасности. Ранило одного ласкара. Именно он и кричал. Кроме единственного
пострадавшего, ни та, ни другая сторона не понесла каких-либо потерь. Трое
из четверых ласкаров оставались на ногах и палили вовсю, не разбирая цели.
Сзади к ним подошел Тарзан с пистолетом в каждой руке.
-- Бросай оружие, -- крикнул он повелительным тоном, -- иначе убью.
Все трое обернулись почти одновременно. При виде направленных на них
двух пистолетов Тарзана двое ласкаров выронили оружие, а третий прицелился и
выстрелил. В тот же миг прозвучал выстрел Тарзана. Ласкар схватился за грудь
и упал вперед лицом.
Остальное было просто. В каюте Шмидта отыскались пистолеты, ружья и
патроны, захваченные на "Наяде", и, оказавшись безоружными, Убанович и
ласкары не оказали сопротивления, как не оказали и китайцы и перешедшие на
сторону Шмидта члены экипажа "Наяды", ибо все были очень рады, что больше не
нужно выполнять приказы сумасшедшего.
Взяв пароход под свой контроль, Тарзан собрал своих людей в маленькой
кают-компании. Пенелопа Ли по-прежнему глядела на него с отвращением и
страхом: для нее он оставался дикарем, людоедом, сожравшим ни в чем не
повинного капитана и несчастного шведа, и который рано или поздно съест их
всех. Остальные же должным образом оценили силу, отвагу и ум Тарзана,
вызволившего их из опасной ситуации.
-- Боултон, -- обратился Тарзан к капитану "Наяды", -- принимайте
командование кораблем на себя. Де Гроот будет вашим первым помощником,
Тиббет -- вторым. Де Гроот говорил, что на "Сайгоне" всего две каюты.
Полковник и миссис Ли займут каюту капитана, девушки -- каюту помощников
капитана.
-- А ведь если разобраться, он нами командует, -- шепнула мужу Пенелопа
Ли. -- Ты должен что-то предпринять, Уильям. Ты должен взять командование на
себя.
-- Не глупи, тетушка, -- шепотом урезонила ее Патриция Ли-Бердон. -- Мы
всем обязаны этому человеку. Он был великолепен. Видела бы ты, как он
раздвигал прутья в решетке, словно они были резиновые!
-- Ничего не могу с собой поделать, -- возразила миссис Ли. -- Я не
привыкла, чтобы мною командовали голые дикари. Пусть кто-нибудь одолжит ему
брюки.
-- Ладно, Пенелопа, -- сказал полковник, -- если тебе от этого будет
легче, одолжу ему свои -- ха! -- и останусь без оных -- ха-ха!
-- Фу, как вульгарно, -- фыркнула миссис Ли. Тарзан отправился на
мостик к де Грооту, чтобы сообщить последние новости.
-- Я рад, что вы не назначили меня капитаном, -- сказал голландец. -- У
меня не хватает опыта. Боултон -- толковый моряк. В свое время он служил в
Королевском флоте. А что с Убановичем?
-- Я послал за ним, -- ответил Тарзан. -- Он должен появиться здесь с
минуты на минуту.
-- Он ненавидит всех, -- сказал де Гроот. -- Большевик до мозга костей.
А вот, кстати, и он.
Появился Убанович. Сутулый, мрачный, глядящий исподлобья.
-- А вы что тут делаете? -- свирепо спросил он. -- Где Шмидт?
-- Он там, куда отправят и вас, если не согласитесь с нами
сотрудничать, -- ответил Тарзан.
-- Это куда? -- поинтересовался Убанович.
-- В клетку, к Краузе и парочке ласкаров, -- объяснил Тарзан. -- Я не
знаю, имели ли вы какое-либо отношение к бунту, Убанович, но если желаете и
дальше работать механиком, никто не станет ни о чем вас расспрашивать.
Хмурый большевик кивнул.
-- Ладно, черт с вами. Хуже, чем с этим психом Шмидтом, не будет.
-- Боултон -- капитан. Представьтесь ему и доложите, что вы механик. Вы
не знаете, что стало с арабом -- я его уже несколько дней не видел?
-- Ничего с ним не стало, -- буркнул Убанович. -- Сидит в машинном
отделении -- греется.
-- Пусть явится ко мне на мостик. Попросите также капитана Боултона
прислать нам пару матросов.
Тарзан и де Гроот устремили взоры в темноту. Нос парохода вошел в
огромную волну. Судно еле выкарабкалось.
-- Шторм крепчает, -- заметил де Гроот.
-- "Сайгон" выдержит? -- спросил Тарзан.
-- Думаю, да, -- отозвался де Гроот. -- Если сумеем удержать курс, то
сохраним достаточную скорость для маневра.
Вдруг сзади раздался выстрел. Стекло переднего иллюминатора разлетелось
вдребезги. Тарзан и де Гроот мгновенно обернулись.
На верхней ступеньке трапа стоял Абдула Абу Неджм с дымящимся
пистолетом в руке.
IX
Араб выстрелил снова, но из-за сильной качки промахнулся. В тот же миг
Тарзан прыгнул на врага.
Под весом обрушившегося на него человека-обезьяны Абдула сорвался с
трапа, и они вместе с грохотом рухнули на палубу. Араб оказался внизу --
оглушенная неподвижная туша.
Присланные капитаном Боултоном на мостик двое матросов появились на
палубе как раз в тот момент, когда все это произошло, и они рванулись
вперед, полагая, что оба упавших расшиблись и потеряли сознание, но в таком
состоянии оказался лишь один из них.
Тарзан вскочил на ноги, а Абдула Абу Неджм остался лежать там, где
упал.
-- Пусть один из вас спустится вниз и попросит у мисс Лейон ключи от
клетки, -- распорядился Тарзан. Затем схватил араба за руки и оттащил к
клетке, в которой находились Краузе и Шмидт. Когда принесли ключ, он отпер
дверь и втолкнул араба внутрь. Был ли тот жив или уже умер, Тарзан не знал.
И не хотел знать.
Шторм усилился, и незадолго до рассвета пароход упал в ложбину между
волнами, завалился на бок и на мгновение застыл в таком положении, словно
готовый вот-вот перевернуться. Затем его бросило на другой бок. Настал
очередной жуткий миг, когда конец казался неизбежным. Изменение в движении
судна мгновенно разбудило Тарзана, и он стал пробираться к мостику --
подвиг, который дался без особого труда человеку, выросшему в лесу среди
обезьян и большую часть жизни проведшему на деревьях. Вот и сейчас он чаще
перепрыгивал с предмета на предмет, чем передвигался на ногах, и вскоре
достиг цели. Он увидел, что оба матроса вцепились в штурвал, а капитан -- в
пиллерс.
-- Что стряслось? -- спросил Тарзан.
-- Штурвал заклинило, -- ответил Боултон. -- Если бы могли бросить
якорь, то сумели бы выровнять положение, но при таких волнах это невозможно.
А вы, черт возьми, каким образом оказались здесь в такую качку?
-- Я пробирался так, как обычно передвигаюсь по верхушкам деревьев, --
пояснил Тарзан.
Боултон проворчал нечто вроде "весьма любопытно", затем сказал:
-- Кажется, стихает. Если корабль сейчас выдержит, мы выкрутимся, но и
в этом случае окажемся в весьма затруднительном положении -- один из
матросов утверждает, что этот негодяй Шмидт вывел из строя рацию.
"Сайгон", словно доказывая, на что он способен, лег на бок так, что
палуба встала почти вертикально, и замер в таком положении.
-- О Боже! -- вскричал матрос. -- Сейчас перевернемся!
Но судно не перевернулось, оно качнулось в противоположную сторону,
однако не выправилось до конца. Теперь ветер дул порывами. Шторм определенно
шел на убыль.
Перед самым рассветом капитан спросил:
-- Вы что-нибудь слышите?
-- Да, -- отозвался Тарзан. -- Слышу и уже на протяжении некоторого
времени.
-- А знаете, что это такое? -- поинтересовался капитан.
-- Знаю, -- ответил человек-обезьяна.
-- Буруны, -- сказал Боултон. -- Теперь нам крышка. Медленно, словно
нехотя наступил рассвет, будто задерживаемый тем злым духом, который
направлял весь ход злополучного "Сайгона".
С подветренной стороны люди на мостике увидели остров вулканического
происхождения. Склоны гор покрывала тропическая растительность, вершины гор
терялись в низко нависших тучах. Волны разбивались о коралловый риф в
четверти мили от берега, и к этому рифу сносило "Сайгон".
-- Вон там, справа, в рифах проход, -- заметил Боултон. -- Думаю, пора
спускать шлюпки и переправлять людей на берег.
-- Вы -- капитан, вам и решать, -- откликнулся Тарзан.
Боултон приказал свистать всех наверх. Матросам был дан приказ
приготовиться к спуску шлюпок. Часть ласкаров, не дожидаясь команды,
захватила шлюпку и начала спускать ее на воду. Де Гроот выхватил пистолет и
бросился к ним, пытаясь остановить самоуправство, но опоздал -- шлюпка уже
коснулась воды. Его первым порывом было -- открыть огонь по нарушителям,
чтобы преподать урок остальным, однако вместо этого он повернулся и бросился
к другой группе ласкаров, пытавшихся захватить еще одну шлюпку. К де Грооту
примкнули вооруженные Боултон и Тиббет, и ласкары отступили.
-- Любого, кто ослушается приказа, расстреливать на месте, --
распорядился Боултон. -- Пока же подождем, посмотрим, что произойдет с
беглецами, прежде чем спускать вторую шлюпку.
"Сайгон" беспомощно дрейфовал в сторону рифов. Пассажиры и команда
облепили поручни, наблюдая за тем, как люди в спасательной шлюпке сражаются
с огромными волнами, пытаясь достичь прохода в рифах.
-- Да, шансов проскочить у них маловато, -- сказал доктор Крауч.
-- И чем "Сайгон" ближе к рифам, тем труднее будет следующим шлюпкам,
-- проговорил полковник Ли.
-- Этим подонкам не проскочить, -- добавил Алджи. -- И поделом.
-- А мне кажется, они проскочат, -- возразила Патриция. -- А вы как
думаете, Тарзан?
-- Сомневаюсь, -- ответил человек-обезьяна. -- Но если они потерпят
неудачу, при том, что у них на каждом весле по гребцу и нет ни одного
пассажира, это будет означать, что у других шлюпок отсутствует малейший шанс
на спасение.
-- Но почему бы не попытаться? -- настаивала девушка. -- Если "Сайгон"
напорется на рифы, нам всем конец, а в шлюпке, по крайней мере, появится
возможность бороться за жизнь.
-- Ветер и волны стихают, -- заметил Тарзан. -- Сразу за рифами --
спокойная вода, и если "Сайгон" не разобьется сразу, то, думаю, лучше
оставаться здесь, чем идти на шлюпках, которые разнесет в щепки, как только
они налетят на рифы.
-- Пожалуй, тут вы правы, -- произнес Боултон, -- но в подобной
экстремальной ситуации, когда речь идет о человеческих жизнях, я могу
говорить только от своего имени. Я останусь на корабле, но если наберется
достаточно желающих, я велю спустить шлюпку номер четыре.
Он обвел взглядом присутствующих, но глаза всех были прикованы к лодке,
приближающейся к рифам, и, похоже, никто не высказывал желания рискнуть.
-- Они не пройдут, -- повторил Тиббет.
-- Ни за что, -- согласился доктор Крауч.
-- Смотрите! -- воскликнула Джанетт Лейон. -- Они пошли прямо на рифы.
-- Эти негодяи поумнее, чем я думал, -- проворчал полковник Ли. -- Они
поняли, что через проход им не пройти, и теперь попытаются проскочить над
рифом на гребне волны.
-- Если повезет, им это удастся, -- сказал Боултон.
-- В таком случае им должно дьявольски повезти, -- добавил Крауч.
-- Они пошли! -- крикнул Алджи. -- Глядите, как гребут эти мерзавцы.
-- Они удачно выбрали волну, -- сказал Тиббет. -- Похоже, дело выгорит.
-- Глядите, глядите, они вон уже где! -- воскликнула Джанетт.
Спасательная шлюпка мчалась к рифам на самом гребне огромной волны.
Ласкары отчаянно работали веслами, пытаясь сохранить свое положение.
-- Они проскочили! -- закричала Патриция. Однако они не проскочили --
нос шлюпки налетел на коралловый выступ, и обрушившаяся волна перевернула ее
кормой вверх, вышвырнув ласкаров в лагуну.
-- Ну что ж, если не шлюпка, то люди проскочили, -- заметил Крауч.
-- Надеюсь, они умеют плавать, -- сказала Джанетт.
-- Надеюсь, что нет, -- буркнул полковник. Ласкары побарахтались в воде
минуту-другую и двинулись вплавь к берегу. Вскоре Джанетт воскликнула:
-- Да они же встают на ноги, идут вброд!
-- Неудивительно, -- произнес Боултон. -- Коралловые лагуны зачастую
бывают мелкими.
Ветер и волны быстро затихали. "Сайгон" медленно сносило к рифам.
Наступал ответственный момент. На плохо оснащенном "Сайгоне" имелось лишь
несколько спасательных поясов, три из них были отданы женщинам, остальные --
членам экипажа, заявившим, что не умеют плавать.
-- Как вы оцениваете наши шансы, капитан? -- спросил полковник Ли.
-- Если нас поднимет на риф, то шанс может появиться, даже если корабль
продержится там всего несколько минут, -- ответил Боултон. -- Но если
корабль разобьется до того, как сядет на рифы, то он затонет в глубокой
воде, и... в общем, сами можете догадаться, что тогда произойдет. Я прикажу
спустить на воду шлюпки, плоты и все, что может держаться на воде. И он
отдал приказ приступить к работе. Люди занялись приготовлениями. В разгар
работы с палубы послышался крик:
-- Эй вы там! Де Гроот! -- Это кричал Краузе. -- Вы что, намерены
оставить нас здесь, чтобы мы утонули, словно крысы в ловушке?
Де Гроот вопросительно взглянул на Тарзана, и человек-обезьяна
обратился к Джанетт.
-- Дайте мне ключ от клеток, -- попросил он и, получив ключ, направился
к клетке, в которой сидели Краузе с остальными. -- Я собираюсь выпустить
вас, -- сказал он, -- но смотрите, ведите себя прилично. У меня масса
оснований убить любого из вас, так что не давайте мне лишнего повода.
С этими словами он отпер дверь, и люди вышли наружу. Абдула выглядел
больным, а трое белых имели мрачный, хмурый вид.
Выпущенные на волю пленники подошли к поручням, и капитан Боултон
крикнул:
-- Приготовиться к спуску шлюпок и плотов! Идем на рифы!
X
Люди на борту судна замерли в ожидании. "Сайгон" был подхвачен волной и
взлетел над кипящей водой, вздыбившейся над рифом.
Волна со страшной силой швырнула их на острые коралловые скалы.
Послышался скрежет и треск расщепляемого дерева -- похоронный звон по
кораблю. "Сайгон" закачался, словно пьяный, и стал сползать к глубокой воде
с внешней стороны рифов. У людей замерли сердца в этот напряженный момент.
Если судно соскользнет обратно в море, многие погибнут, а в том, что оно
скользило назад, сомнений не было.
-- Перси, -- обратилась к полковнику миссис Ли, называвшая его так
только в моменты прилива нежности, -- Перси, если иной раз я и бывала
несправедливой, то теперь, когда мы стоим лицом к нашему Создателю, я
надеюсь, что ты меня простишь.
Полковник кашлянул.
-- Это я во всем виноват, не надо было читать небылицы этого Биба.
Едва "Сайгон" оказался на глубоководье, как следующая волна, больше
первой, подхватила корабль и с силой швырнула на риф. На сей раз судно
застряло крепко. Волна откатилась, оставив "Сайгон" на скалах в почти
горизонтальном положении.
-- Ну дела, -- пробормотал Алджи, -- похоже, выкрутились, а? Прямо Ноев
ковчег -- старая лоханка, набитая зверьем и выброшенная на вершину Арарата.
Одна за другой волны поменьше разбивались о корпус "Сайгона", а люди
суетились возле шлюпок и плотов, торопясь спустить их в лагуну. Накатившая
вскоре очередная большая волна накрыла корабль целиком, однако тот не
сдвинулся с места.
Шлюпки и плоты крепились к судну с помощью линей, не дававших им отойти
в сторону, но теперь возникал вопрос, каким образом усадить в них женщин.
Риф был узкий, и "Сайгон" застрял всего лишь в нескольких футах от ближнего
к берегу края рифа. Человек спортивного склада мог бы спрыгнуть с поручней,
перескочив при этом опасный участок, и приводниться в лагуне, но миссис Ли
не была человеком спортивного склада, и с ней возникла самая настоящая
проблема.
Она перегнулась через поручни, глядя на проносившуюся над рифом воду.
-- Мне ни за что не спуститься, Уильям, -- сказала она. -- А ты прыгай.
Не думай обо мне. Может статься, мы еще встретимся на более счастливом
свете.
-- Не говори ерунды! -- воскликнул полковник. -- Что-нибудь придумаем.
-- Сейчас я спрыгну вниз, -- сказал Тарзан, -- а вы спускайте ее сверху
со шлюпбалки. Я буду принимать с плота внизу,
-- Ни за что, -- возмутилась миссис Ли. Тарзан повернулся к капитану
Боултону.
-- Немедленно спускайте ее, -- резко бросил он. -- Капризам ее не
потакайте. Я сейчас спущусь проверить глубину. Те, кто не умеют плавать,
будут прыгать в воду, а я помогу им взобраться на шлюпку или на плот.
Тарзан встал на поручни, на мгновение замер, затем прыгнул далеко
вперед и нырнул в лагуну.
Люди бросились к поручням посмотреть на него. Тарзан вынырнул, затем
развернулся и исчез в глубине. Через некоторое время над водой показалась
его голова.
-- Здесь достаточно глубоко, -- прокричал он на корабль.
Патриция Ли-Бердон сняла с себя спасательный пояс, залезла на поручни и
прыгнула вниз, головой вперед. Когда она вынырнула, то обнаружила рядом с
собой Тарзана.
-- Излишне спрашивать, умеете ли вы плавать, -- произнес он.
Девушка улыбнулась.
-- Я останусь здесь и помогу вам принять остальных, -- заявила она.
Следующей, стараясь не удариться о край рифа, прыгнула Джанетт Лейон,
прыгнула, как умела.
Тарзан подхватил ее прежде, чем она коснулась поверхности воды.
-- Плавать умеете? -- спросил он.
-- Нет, -- созналась Джанетт.
-- Вы очень храбрая девушка, -- сказал Тарзан и поплыл, поддерживая
Джанетт, к шлюпке, где помог ей взобраться на борт.
К тому времени на судне началась операция по транспортировке
чрезвычайно разгневанной и протестующей миссис Ли, которую усадили на
сооружение, напоминающее детские качели и стали спускать вниз. Когда она
достигла поверхности лагуны, ее уже ждал Тарзан.
-- Молодой человек, -- обрушилась она на Тарзана, -- если со мной
что-нибудь случится, будете виноваты вы.
-- Замолчите, -- прикрикнул Тарзан.
Вероятно, никогда еще в жизни с Пенелопой Ли не говорили тоном, не
терпящим возражений, который не только поразил ее, но и привел в смиренное
состояние. Миссис Ли послушно сползла в руки Тарзана. Он подплыл вместе с
ней к плоту и подсадил, ибо влезть на плот было легче, чем в спасательную
шлюпку.
Тарзан поплыл назад к пароходу. Тросы продолжали висеть над самой
водой. Он уцепился за трос и, перебирая руками, взобрался на палубу. Люди
один за другим прыгали или ныряли с поручней. Тарзан остановил их.
-- Мне нужны десять-пятнадцать добровольцев для очень опасной работы,
-- сказал он. -- Нужны храбрые ребята.
-- Что вы собираетесь делать? -- спросил Боултон.
-- Теперь, когда остальные благополучно добрались до берега, я
собираюсь освободить животных, -- ответил человек-обезьяна, -- и заставить
их прыгнуть в воду.
-- Но позвольте, -- вскричал полковник Ли, -- многие из них -- опасные
хищники.
-- Их жизни столь же важны для них, как и наши для нас, -- ответил
Тарзан, -- и я не намерен оставлять их здесь на голодную смерть.
-- Ну да, ну да, -- согласился полковник, -- но, может, их лучше
ликвидировать. Это был бы наиболее гуманный способ.
-- Я же не предлагал ликвидировать вашу жену или друзей, -- возразил
Тарзан, -- и я никому не позволю ликвидировать моих друзей!
-- Ваших друзей? -- переспросил полковник.
-- Да, моих друзей, -- ответил Владыка джунглей, -- или, может, лучше
будет сказать -- моих соплеменников. Я был рожден и воспитан среди них.
Человека я не видел ни разу, пока не подрос, а белого человека впервые
повстречал, когда мне стукнуло двадцать лет. Так найдутся добровольцы, чтобы
помочь мне спасти их?
-- Клянусь Юпитером! -- воскликнул полковник. -- Предложение,
разумеется, рискованное. Я с вами, молодой человек.
Де Гроот, Боултон, Тиббет, Крауч, люди из экипажа "Наяды" и несколько
китайцев вызвались помочь ему, а также трое смотрителей-индусов, нанятых
Краузе для ухода за животными.
Пока те, кто не решился остаться с ним, покидали судно, Тарзан выпустил
орангутангов. Он разговаривал с ними на их языке, и они льнули к нему,
словно испуганные дети. Затем провел людей на нижнюю палубу и открыл большие
двойные двери в борту судна, через которые осуществлялась погрузка всех
крупных животных.
Первыми он освободил трех индийских слонов, поскольку те были понятливы
и хорошо выдрессированы. Тарзан попросил одного из индусов, погонщиков
слонов, сесть на самого большого и направить в лагуну, как только волна
накроет риф. Последовала короткая схватка с животным, прежде чем того
вынудили погрузиться в воду, но стоило первому слону поплыть, как остальные
два последовали за ним без особого принуждения. Потом были выпущены
африканские слоны. Это были дикие животные, гораздо более опасные и
непослушные, но стоило их вожаку увидеть индийских слонов, плывущих поодаль,
как он ринулся в лагуну следом за ними, и его собратья последовали его
примеру.
Тарзан с помощниками подтаскивали одну за другой клетки со львами и
тиграми к проему, открывали двери и опрокидывали клетки, вываливая зверей за
борт. Животных поменьше выгружали подобным же способом. Это была долгая и
трудная работа, но наконец она завершилась, и остались только змеи.
-- Ас ними что делать? -- спросил Боултон.
-- Гиста, то есть змея, мой заклятый враг, -- ответил Тарзан. -- Ее мы
ликвидируем.
Они стояли в проеме и наблюдали за зверями, плывущими к берегу, откуда,
согласно приказу капитана, уже возвращались к кораблю пустые шлюпки и плоты.
Вдоль линии берега тянулась узкая отмель, за которой начинались густые
джунгли, плавно поднимающиеся вверх к подножию вулканических гор, поросших
растительностью, гор, которые служили подходящим фоном для дикого и
неприветливого пейзажа.
Люди с корабля жались друг к другу на берегу, наблюдая за приближением
зверей. Но животные, выскочив на сушу, стремглав бросались в джунгли. Лишь
один из слонов обернулся, издавая трубный зов, да еще лев зарычал то ли в
знак вызова, то ли в знак благодарности, кто знает. А когда вокруг них
сомкнулись джунгли, звери начали новую жизнь в незнакомом мире.
Большинство матросов вернулось на корабль с плотами и шлюпками, и
остаток дня был проведен в доставке на берег судовых запасов.
Матросы работали в течение двух дней, снимая с парохода все, что могло
еще пригодиться, и пока половина отряда занималась переправкой на берег
необходимых предметов, другая половина вырубала площадку в джунглях, где
предполагалось разбить постоянный лагерь. Они выбрали это место из-за
протекавшего здесь ручья с пресной водой.
На третий день, когда работа была почти завершена, на вершине скалы,
примыкавшей к берегу с юга, появилась не замеченная никем группа людей
человек в двенадцать и стала разглядывать с высоты лагерь. Укрытые
растительностью, они наблюдали за пришельцами, прибывшими на их остров
впервые за много-много лет.
XI
Люди, изучавшие потерпевших кораблекрушение с "Сайгона", были воинами.
Их одежду составляли набедренные повязки. Концы ткани, свисавшие сзади, были
искусно расшиты цветными нитками или украшены перьями. Плечи покрывали
прямоугольные накидки, на ногах обуты сандалии, изготовленные из кожи
животных. Головы венчали уборы из перьев, а на одном из воинов перья
составляли сложный мозаичный рисунок. Одежду этого воина дополняла отделка
из нефрита, а пояс и сандалии были усыпаны нефритом и золотом, как и
браслеты на руках и ногах. Резные украшения, вдетые в нос, губу и мочки
ушей, тоже были сделаны из нефрита. Весь парадный наряд этого человека
отличался великолепием и не шел ни в какое сравнение с одеждой его
товарищей, ибо Ксатл Дин принадлежал к знатному роду.
Коричневые лица людей покрывала татуировка, но татуировка Ксатл Дина
была несомненно более вычурной. Вооружение группы составляли луки и стрелы,
каждый воин имел по два колчана, а кроме того, по копью и праще для метания
камней. Вдобавок к этому -- длинный меч, изготовленный из твердой породы
дерева. На лезвии меча через равные промежутки были сделаны вкрапления из
вулканического стекла. Для обороны они носили деревянные щиты, обитые шкурой
зверей. Понаблюдав некоторое время за чужаками, воины растворились в
джунглях.
На берег доставили карты и морские приборы, и в полдень капитан Боултон
попытался установить местонахождение острова. Но, приступив к решению этой
задачи и изучив карту, он обнаружил, что в радиусе нескольких сот миль нет
никакой суши.
-- Наверное, я ошибся в расчетах, -- сказал он де Грооту, и они вместе
принялись проверять и перепроверять данные, но всякий раз результат
оставался прежним -- они находились где-то в центре южной части Тихого
океана, в сотнях миль от земли.
-- Не может такого быть, -- воскликнул Боултон, -- чтобы существовал
никому не известный и не отмеченный на карте остров.
-- Я был такого же мнения, -- согласился де Гроот, -- но только до
последнего момента. Ваши выводы абсолютно правильны, сэр, и мы находимся на
неизвестном острове.
-- Имея притом столько же шансов быть когда-либо спасенными, как если
бы мы находились на луне. Если здесь не побывал ни один корабль со времен
Васко да Гама, то логично предположить, что до конца наших дней сюда больше
никто не заглянет.
-- Если за четыреста лет сюда не заходил ни один корабль, -- возразил
де Гроот, -- то наши шансы превосходны, ибо, как вам известно, рано или
поздно это должно случиться, и закон вероятности, согласно которому этот
остров остается необнаруженным, вот-вот исчерпает себя.
-- Вы хотите сказать, что закон сработает в нашу пользу, -- рассмеялся
Боултон. -- Что ж, хочется верить в вашу правоту.
Тарзан работал наравне со всеми. Для полковника с женой и двух девушек
были сооружены удобные хижины.
Затем Тарзан созвал всех людей.
-- Я позвал вас для того, чтобы сообщить о своем решении. Мы разделимся
на два лагеря. Абдула, Краузе, Шмидт, Убанович и ласкары должны покинуть
нас. Все наши беды из-за них. Это по их вине мы оказались выброшенными на
никому не известный остров, где, по словам Боултона, нам, вероятно, придется
провести всю оставшуюся жизнь. Если мы позволим им остаться в нашем лагере,
не оберешься неприятностей. Я знаю этот тип людей. -- Затем он обратился к
Краузе. -- Пойдете со своими людьми на север на расстояние по меньшей мере в
два долгих перехода, и чтобы ни один из вас не смел подходить к нашему
лагерю ближе, чем на десять миль. Того, кто ослушается -- убью. Все.
Отправляйтесь.
-- Ладно, мы уйдем, -- сказал Убанович, -- но возьмем с собой свою долю
провизии, оружия и патронов.
-- Возьмете с собой лишь свои жизни и больше ничего.
-- Не хотите же вы сказать, что отсылаете их в незнакомые джунгли без
еды и оружия? -- воспротивился полковник.
-- Именно это я и имею в виду, -- отозвался Тарзан, -- и им еще
повезло.
-- Вы не смеете поступать с нами таким образом, -- воскликнул Убанович.
-- Как можно содержать в роскоши кучу грязных буржуев и притеснять бедных
трудящихся. Я раскусил вас! Вы -- виляющий хвостом лизоблюд, заискивающий
перед богачами и власть имущими.
-- Подумать только! -- возмутился Алджи. -- Этот негодяй еще и речи
произносит.
-- Прямо как в Гайд-парке, -- сказала Патриция.
-- Вот именно, -- перешел на крик Убанович. -- Надменная буржуазия
издевается над честными пролетариями.
-- Пошел прочь, -- зарычал Тарзан. Абдула дернул Убановича за рукав.
-- Лучше пойдем, -- зашептал он. -- Знаю я этого малого, он сущий
дьявол, ему проще убить нас, чем оставить в живых.
Изгои двинулись на север, таща за собой упирающегося Убановича. Он
обернулся и крикнул напоследок:
-- Я ухожу, но вернусь, когда гнущие на вас спину рабы поймут, что
господами должны стать они, а не вы.
-- Слава богу! -- воскликнула Патриция Ли. -- Я рада, что они убрались,
это, по крайней мере, уже кое-что. -- И она бросила многозначительный взгляд
на Тарзана.
Вокруг лагеря в джунглях в изобилии росли кокосовые пальмы и бананы,
хлебные деревья и съедобные корнеплоды, а в лагуне водилась рыба, так что о
голоде не могло быть и речи. Но одна рыба Тарзана не устраивала.
Завершив благоустройство лагеря, он стал мастерить свои излюбленные
орудия охоты. Он собственноручно изготовил лук, стрелы и колчан, среди
корабельного имущества отыскал подходящий нож и веревку, а из остроги сделал
копье. Последним оружием он как бы косвенно признавал присутствие огромных
хищников, выпущенных им на остров. И вот однажды утром, когда все еще спали,
Тарзан покинул лагерь и пошел вверх по течению маленькой речушки, сбегавшей
с покрытых зеленью холмов. Избегая густой поросли, он двигался по деревьям,
перепрыгивая с ветки на ветку.
Итак, как я уже сказал, он оставил лагерь до того, как проснулись
остальные, да и сам Тарзан так полагал, но вскоре он почуял, что кто-то
преследует его, и, оглянувшись, увидел двух орангутангов, двигавшихся вслед
за ним по деревьям.
-- Тарзан охотится, -- сказал он на языке больших обезьян, когда те
нагнали его. -- Не шумите.
-- Тарзан охотится, Мангани не шумят, -- уверил его один из них.
И они втроем молча продолжили путь по деревьям тихого леса.
На нижних склонах гор Тарзану встретились слоны, поедающие нежные
побеги растений. Он заговорил с ними, и те приветственно затрубили. Они не
испытывали боязни и не уходили. Тарзан решил узнать, насколько они
дружелюбны, и спрыгнул на землю рядом с огромным африканским самцом и
заговорил с ним на языке, к которому прибегал на протяжении всей своей
жизни, когда разговаривал со своим любимцем Тантором.
На самом деле это вовсе не язык, и я не знаю, как его назвать, но с его
помощью Тарзану удавалось передать этим животным, с которыми он с
младенчества играл в детские игры, скорее свои чувства, нежели желания.
-- Тантор, -- произнес он и приложил руку к шершавой коже огромного
зверя. Гигантский самец стал переминаться с ноги на ногу, затем обернулся и
дотронулся до человека-обезьяны хоботом -- любознательное, пытливое
прикосновение. А когда Тарзан заговорил успокаивающим тоном, прикосновение
превратилось в ласку, Тогда человек-обезьяна подошел к огромному животному
спереди, положил руку на его хобот и произнес:
-- Нала!
Хобот плавно обвился вокруг туловища Тарзана.
-- Нала! Тантор, нала! -- повторил Тарзан, и хобот поднял его в воздух.
-- Бьят, Тантор, -- скомандовал Тарзан, -- танд бьят! -- И самец
опустил Тарзана на свою голову.
-- Вандо! -- сказал Тарзан и почесал слона за ушами.
Остальные слоны продолжали срывать побеги, уже не обращая внимания на
человека-обезьяну, а орангутанги, рассевшись на ближайшем дереве, принялись
возмущаться, поскольку боялись Тантора.
Теперь Тарзан решил провести эксперимент. Он прыгнул со спины слона на
ближнее дерево и отошел на небольшое расстояние в глубь джунглей. Затем
позвал:
-- Йад, Тантор, йад бьят.
По лесу пронесся ответный гортанный крик самца. Тарзан прислушался.
Раздался хруст ломаемых кустов, и вскоре перед ним замаячила огромная туша
Тантора.
-- Вандо, Тантор, -- похвалил он и стал удаляться по деревьям, к
немалому облегчению орангутангов, с неодобрением наблюдавших за всей этой
сценой.
Перед ними выросла крутая гора, и они то и дело попадали в такие места,
где могли пройти лишь Тарзан и его друзья -- обезьяны. Наконец они втроем
наткнулись на уступ, тянувшийся к югу. Уступ однако уводил в сторону от
речушки, с которой Тарзан расстался у подножия водопада, низвергавшегося на
скалы, столь отвесные и скользкие, что преодолеть их могла разве что муха
или ящерица и вряд ли кто-нибудь еще.
Они двинулись вдоль уступа, огибая склон горы, и вышли к большому
ровному плато, на котором рос густой лес. Тарзан прикинул, что здесь можно
хорошо поохотиться, и снова двинулся по деревьям.
Вскоре Уша-ветер донес до его ноздрей знакомый запах -- запах
Хорты-кабана. Вот оно, мясо, и Тарзан моментально превратился в дикого
зверя, подкрадывающегося к своей добыче.
Однако не успел он проделать и несколько шагов, как его тонкое обоняние
уловило два других запаха -- запах следов льва Нумы в сочетании с запахом
человека.
Тому, что эти два запаха перемешались, могло быть два объяснения: либо
человек охотился на льва, либо лев на человека. И поскольку Тарзан
определил, что это был запах одного человека, то пришел к выводу, что охоту
вел лев. И Тарзан поспешил по деревьям в том направлении, откуда доносился
запах.
XII
Тхак Чан на льва не охотился. Это невозможно, ибо он ни разу в жизни не
видел льва и вообще не подозревал о существовании такого зверя, как впрочем
и любой из его предков за всю историю их рода. Давным-давно, до того, как
Чак Тутул Ксиу покинул Юкатан, народ Тхак Чана знавал ягуара, и память о нем
перенес через огромный водный простор на этот отдаленный остров, где ее
увековечили в камне в храмах и на стелах, воздвигнутых повсюду. Тхак Чан был
охотником из города Чичен Ица, который основал на этом острове Чак Тутул
Ксиу, открывший его и назвавший Аксмол в честь города, где он родился.
Тхак Чан охотился за дикой свиньей, которая, если рассвирепеет, может
стать столь же грозной, как и лев Нума. Пока же Тхак Чану не везло.
Тхак Чан ступил на маленькую поляну среди леса, и тут же его испуганное
внимание привлек зловещий рык, раздавшийся с другой стороны поляны. Там
стоял самый жуткий зверь из тех, которых Тхак Чану когда-либо доводилось
видеть. Чудовище, злобно рыча, глядело на человека.
Огромный лев медленно вышел на поляну, и Тхак Чан повернулся и бросился
наутек. От раздававшихся за спиной громовых раскатов его едва не
парализовало от страха. Тхак Чан мчался, спасая собственную жизнь, по
знакомому лабиринту леса, а сзади прыжками его настигал голодный лев. В этой
неравной гонке у Тхак Чана не было бы шансов на спасение, даже если бы он
продолжал свой бег, но когда он споткнулся и упал, то понял, что это конец.
Он повернулся лицом к страшному незнакомому зверю, но не поднялся с земли,
ожидая атаки с изготовленным для броска копьем.
Из-за поворота тропы среди деревьев появился лев. Круглые желто-зеленые
глаза зверя уставились на человека. Тхак Чану показалось, что они горят
огнем ярости.
Зверь оскалил огромные желтые клыки и издал столь злобное рычание, что
у Тхак Чана сердце ушло в пятки. Лев не стал нападать, а просто двинулся к
своей жертве, ибо это был ничтожный человечишка, недостойный соперник для
царя зверей.
При виде приближающейся смерти Тхак Чан стал молиться чужеземным богам.
И тут, словно в ответ на его молитвы, произошло чудо -- с высокого дерева
над тропой спрыгнул обнаженный человек, гигант по сравнению с Тхак Чаном, и
упал прямо на спину этому свирепому зверю, которого Тхак Чан даже не знал
как назвать. Могучая рука обхватила зверя за шею, могучие ноги сплелись
вокруг его туловища. Зверь встал на задние лапы, оглашая воздух жутким
ревом, и попытался достать обидчика клыками и когтями. Чудовище прыгнуло
вверх, извиваясь и выгибаясь, затем бросилось на землю и принялось
перекатываться с боку на бок в отчаянной попытке освободиться, но молчащее
существо держалось цепко и свободной рукой вновь и вновь вонзало длинный нож
в рыжевато-коричневый бок зверя, пока тот не издал последний громовой рык и
не рухнул на землю. Зверь конвульсивно дернулся и в следующий миг затих.
Тхак Чан наблюдал за этой поразительной схваткой со смешанным чувством
ужаса и надежды. Он решил, что сам бог явился спасти его, хотя бога этого
боялся ничуть не меньше, чем зверя.
Когда животное испустило дух, Тхак Чан впился взглядом в человека или
бога, что для него пока оставалось неясным. Тот поднялся и встал одной ногой
на тело поверженного зверя. Затем поднял лицо к небу и издал долгий,
протяжный крик, столь жуткий, что Тхак Чан содрогнулся и закрыл уши руками.
Впервые с того момента, как остров Аксмол поднялся со дна океана, его
горы огласились победным криком обезьяны-самца, одолевшего своего
противника.
XIII
Тхак Чану доводилось слышать о разных богах, и он попытался определить,
кто же это такой. Был Хуиц-Хок -- Повелитель холмов и долин; Че --
Повелитель леса; были бесчисленные земные боги; потом еще, конечно, Ицамна,
правитель неба, сын Хунаб Ку, первого бога, и Хан Ахо, бог подземного
царства Ментал -- холодного, сырого, мрачного подземелья, где после смерти
поселяются души простолюдинов и тех, кто вел неправедную жизнь; был еще
Эйчукан, бог войны, которого несли в бой на специальных носилках четыре
полководца.
Скорее всего, это Че -- Повелитель леса. И Тхак Чан обратился к нему,
называя именно так, и вежливо поблагодарил за то, что тот спас его от
неведомого зверя. Однако, когда Че ответил, оказалось, что говорит он на
языке, которого никогда ранее Тхак Чану не доводилось слышать, и Тхак Чан
подумал, что это, наверное, язык богов.
Какое-то время Тарзан разглядывал этого странного маленького человека с
красновато-коричневым оттенком кожи, говорившего на удивительном не понятном
Тарзану языке, и затем сказал:
-- Дако-зан, -- что на языке великих обезьян означало "мясо", но Тхак
Чан лишь покачал головой и извинился за собственное невежество.
Увидев, что таким образом ничего не добиться, Тарзан вынул из колчана
стрелу и принялся рисовать наконечником на плотно утрамбованной земле
изображение Хорты, дикой свиньи. Затем приладил стрелу к луку и пронзил ею
рисунок зверя чуть ниже левой лопатки.
Тхак Чан заулыбался и возбужденно закивал головой, затем сделал знак
Тарзану следовать за ним. Пройдя несколько шагов по тропе, Тхак Чан
ненароком взглянул вверх и увидел на дереве орангутангов, глядящих вниз. Это
оказалось чересчур для Тхак Чана с его незатейливым воображением. Сперва
незнакомый ужасный зверь, потом бог, а теперь еще две омерзительные твари.
Дрожа всем телом, Тхак Чан вскинул лук и прицелился в обезьян. Подскочивший
к нему Тарзан вырвал из его рук оружие и позвал орангутангов, которые
спустились вниз и подошли к Тарзану.
Теперь Тхак Чан был убежден, что это тоже боги, и от одной мысли, что
он общается с тремя богами, Тхак Чан пришел в сильнейшее волнение. Ему
захотелось немедленно поспешить назад в Чичен Ица и рассказать всем своим
знакомым о чудесных событиях дня, но он тут же поймал себя на мысли, что ему
никто не поверит и что жрецы могут рассердиться. Заодно он припомнил случаи,
когда людей приносили в жертву в храме и за гораздо меньшие прегрешения.
Нужно что-то придумать. Тхак Чан повел Тарзана через лес в поисках
дикой свиньи, ломая голову над возникшей проблемой. Наконец у него созрел
великолепный план. Он приведет богов в Чичен Ица с тем, чтобы люди могли
сами убедиться, что Тхак Чан говорит правду.
Тарзан полагал, что его ведут поохотиться на Хорту, дикую свинью.
Поэтому, когда вдруг за поворотом обнаружилось, что джунгли кончились, а
впереди раскинулся прекрасный город, Тарзан удивился ничуть не меньше, чем
Тхак Чан, уверенный, что повстречался с богами.
Центральная часть города была выстроена на холме, на вершине которого
высилась пирамида, увенчанная, судя по всему, храмом. Пирамида была
сооружена из плит застывшей лавы, которые образовывали крутые ступени,
ведущие к вершине. Вокруг пирамиды располагались другие здания, скрывавшие
ее основание от взгляда Тарзана, а вокруг всей центральной части города
тянулась стена, в которой кое-где виднелись ворота. С внешней стороны стены
ютились ветхие тростниковые хижины, там, несомненно, жило беднейшее сословие
горожан.
-- Чичен Ица, -- объявил Тхак Чан, указывая рукой и жестом приглашая
Тарзана следовать за ним.
Человек-обезьяна насторожился, испытывая природное недоверие,
свойственное дикому зверю, которое было у него едва ли не врожденным. Он и
раньше не любил город и вообще с подозрением относился к незнакомым людям,
однако вскоре любопытство взяло верх над благоразумием, и он последовал за
Тхак Чаном в сторону города. Они миновали мужчин и женщин, работающих на
полях, где выращивались маис, бобы и овощи -- памятники проницательности Чак
Тутул Ксиу, который более чем четыреста лет тому назад догадался привезти с
собой с Юкатана семена и луковицы.
Работавшие в поле мужчины и женщины подняли головы, с удивлением
разглядывая спутников Тхак Чана, но еще больше изумились, когда Тхак Чан с
гордостью объявил, что это Че -- Повелитель леса, и два земных бога.
В тот же момент нервы обоих земных богов сдали, божества развернулись и
задали стрекача в сторону джунглей. Тхак Чан умоляюще призывал их вернуться,
но его увещевания оказались тщетными, и в следующий миг полусогнутые грузные
фигуры взметнулись на деревья и исчезли из виду. Наблюдавшие за происходящим
стражники, охраняющие ворота, к которым приближались Тарзан и Тхак Чан,
оживились и засуетились. Они вызвали старшего, и тот уже поджидал Тхак Чана
с его спутником, когда они подошли к воротам. Офицер по имени Ксатл Дин
оказался предводителем отряда воинов, обнаруживших на берегу потерпевших
кораблекрушение.
-- Кто ты такой, -- властно спросил он, -- и кого привел в Чичен Ица?
-- Я Тхак Чан, охотник, -- ответил спутник Тарзана, -- а это Че --
Повелитель леса, который спас меня от страшного зверя, когда тот собрался
меня сожрать. Те двое, что убежали, земные боги. Наверное, люди Чичен Ица
чем-то обидели их, иначе они пришли бы в город.
Ксатл Дин никогда прежде не видел бога, но и он почувствовал нечто
величественное в этом почти обнаженном незнакомце, который намного
возвышался над ним и его людьми, ибо рост Тарзана подчеркивался еще тем, что
майя -- народ низкорослый, и, по сравнению с ними, Тарзан каждой чертой
своего облика походил на бога. И тем не менее, Ксатл Дин сомневался, так как
видел на берегу незнакомцев, и предположил, что этот, наверное, один из них.
-- Кто ты такой, пришедший в Чичен Ица? -- грозно спросил он у Тарзана.
-- Если ты и в самом деле Че -- Повелитель леса, представь доказательства,
чтобы король Сит Ко Ксиу и главный жрец Чал Ип Ксиу смогли подготовиться и
приветствовать тебя подобающим образом.
-- Че -- Повелитель леса не понимает нашего языка, наиблагороднейший,
он понимает лишь язык богов.
-- Боги в состоянии понять любой язык, -- возразил Ксатл Дин.
-- Мне следовало бы выразиться иначе -- он считает ниже своего
достоинства говорить на нашем языке, -- поправился Тхак Чан. -- Разумеется,
он понимает все, о чем мы говорим, но богу негоже говорить на языке простых
смертных.
-- Для охотника ты слишком много рассуждаешь, -- высокомерно произнес
Ксатл Дин.
-- Те, кого боги выбирают себе в друзья, должны быть очень мудрыми, --
напыщенно проговорил Тхак Чан.
Тхак Чана распирало от гордости. Никогда раньше он не вел столь
пространной беседы со знатным человеком, в жизни ему редко доводилось
говорить что-либо, кроме "Да, наиблагороднейший" или "Нет,
наиблагороднейший". Самоуверенность Тхак Чана и впечатляющая внешность
незнакомца наконец возымели свое действие на Ксатл Дина, и он впустил их в
город и сам провел к храму, который явился частью королевского дворца.
Здесь были воины, жрецы и представители знати, блиставшие великолепием
головных уборов из перьев и украшений из нефрита. Одному из жрецов Ксатл Дин
пересказал историю, услышанную им от Тхак Чана.
Оказавшись в окружении вооруженных людей. Тарзан снова насторожился,
подвергая сомнению разумность своего прихода в город, который мог оказаться
западней, а побег из него -- непростым делом.
Жрец отправился сообщить Чал Ип Ксиу, главному жрецу, о прибытии в храм
человека, выдающего себя за Че -- Повелителя леса и желающего повидаться с
ним.
Как и большинство верховных жрецов, Чал Ип Ксиу к существованию богов
относился с известной долей скептицизма; они годились для простолюдинов,
верховному же жрецу они были ни к чему. Если уж на то пошло, он сам считал
себя олицетворением всех богов, и эта вера подкреплялась той властью, какой
он обладал в Чичен Ица.
-- Приведи охотника и его спутника, -- велел он жрецу, принесшему
известие.
Вскоре Тарзан из племени обезьян предстал перед ликом Чал Ип Ксиу,
главного жреца Чичен Ица. Вместе с ним пришли охотник Тхак Чан, Ксатл Дин с
несколькими приятелями, а также человек двадцать воинов и жрецов низших
званий.
Облик незнакомца произвел сильное впечатление на Чал Ип Ксиу, и он,
чтобы не попасть впросак, уважительно приветствовал пришельца, но когда
Ксатл Дин пояснил, что бог, оказывается, не говорит на языке простых
смертных, у верховного жреца зародились подозрения.
-- Ты докладывал о появлении на берегу чужаков, -- обратился он к Ксатл
Дину, -- может, он один из них?
-- Возможно, святейший, -- ответил тот.
-- Если он бог, -- произнес Чал Ип Ксиу, -- то и все другие должны быть
богами. Но ты же говорил мне, что их корабль потерпел крушение, и они были
выброшены на берег.
-- Верно, святейший, -- подтвердил Ксатл Дин.
-- В таком случае они всего лишь простые смертные, -- сказал верховный
жрец, -- ибо богам подвластны ветер и волны, и их корабль остался бы цел и
невредим.
-- И это тоже правда, наимудрейший, -- согласился Ксатл Дин.
-- Значит, он не бог, -- сделал вывод Чал Ип Ксиу, -- но из него
получится прекрасное жертвоприношение настоящим богам. Уведите его!
XIV
Непредвиденный поворот событий настолько поразил и потряс Тхак Чана,
что, забыв о своем невысоком социальном положении, простой охотник осмелился
возразить Чал Ип Ксиу, верховному жрецу.
-- Но, наисвятейший, -- вскричал он, -- если бы вы видели, какие чудеса
он сотворил. Меня чуть не загрыз огромный зверь, но он прыгнул ему на спину
и убил его; только бог способен на такое. Если бы видели поединок, а также
двух богов, которые его сопровождали, то убедились бы в том, что это
действительно Че -- Повелитель леса.
-- Ты кто такой? -- грозно спросил Чал Ип Ксиу.
-- Я Тхак Чан, охотник, -- пролепетал струхнувший Тхак.
-- Вот и занимайся своей охотой, -- предупредил Чал Ип Ксиу, -- иначе
закончишь свою жизнь на жертвенном алтаре или в водах святого колодца. Пошел
вон!
Тхак Чан побрел прочь, словно побитая собака с поджатым хвостом.
Но когда воины попытались схватить Тарзана, он повел себя совсем не
так, как перетрусивший охотник. Хотя Тарзан не понял ни слова из сказанного
Чал Ип Ксиу, но по его тону и поведению почувствовал, что происходит
неладное, а когда увидел плетущегося к выходу Тхак Чана, подозрения
усилились. Тогда-то воины и попытались взять его в кольцо и схватить.
Верховный жрец принимал Тарзана на площади, окруженной с четырех сторон
крытой колоннадой, и Владыка джунглей первым делом зоркими глазами
осмотрелся кругом. За колоннами он разглядел сад, чуть поодаль стояли низкие
строения. Тарзан не знал, что находится непосредственно за этими зданиями,
однако знал, что невдалеке проходит городская стена, а за ней и за полями --
лес.
Он стряхнул с себя руки схвативших его воинов, прыгнул на низкий
помост, на котором восседал Чал Ип Ксиу, отшвырнул верховного жреца в
сторону, промчался через сад и стал карабкаться вверх по стене здания.
Воины бросились в погоню, посылая ему вслед проклятья, стрелы и камни
из пращей, но до Тарзана долетали только проклятья, а они не представляли
опасности.
Тарзан пересек крышу здания и спрыгнул на проходившую за домом улицу.
Там ему встретилось несколько прохожих, которые в ужасе шарахались от
мчащегося на них бронзового гиганта. В конце улицы виднелись ворота, но не
те, через которые Тарзан входил в город, и выставленные здесь стражники
ничего о Тарзане не знали. Для них он был лишь почти обнаженным незнакомцем,
очевидно, человеком чужой расы, а, следовательно, врагом, пробравшимся в
Чичен Ица невесть с какой целью. Воины попытались загородить ему путь и
задержать. Тогда Тарзан схватил часового и, держа его за щиколотки, стал
размахивать им, словно дубиной, пробиваясь сквозь гущу воинов к выходу.
Наконец он оказался на свободе, впрочем, он ни на миг не сомневался в
благоприятном исходе, ибо с презрением относился к этим низкорослым людям с
их примитивным оружием. И они возомнили, что смогут задержать Тарзана,
Владыку джунглей! В тот же миг выпущенный из пращи камень ударил Тарзана по
затылку, и он свалился без чувств лицом вниз.
Придя в сознание, Тарзан обнаружил, что находится в деревянной клетке в
тускло освещенной комнате с одним-единственным окном. Стены помещения были
сложены из прекрасно отшлифованных и искусно пригнанных блоков из лавы.
Небольшое окно, размером два на два фута располагалось под самым потолком. В
комнате был выход, охраняемый тяжелой деревянной дверью, которая, как
определил Тарзан, запиралась на засов снаружи. Он не знал, какая участь его
ожидает, но догадывался, что нелегкая, судя по жестоким лицам Чал Ип Ксиу и
его приспешников -- жрецов и знати.
Тарзан проверил на прочность прутья своей деревянной клетки и
улыбнулся. Он увидел, что стоит ему захотеть, и он без труда сможет
выбраться из клетки в любой момент, но другой вопрос -- как выйти из
комнаты. Можно было бы вылезти через окно, не такое уж оно и маленькое, если
бы не два каменных стержня, служивших решеткой. Дверь же выглядела очень
внушительно.
Задняя решетка клетки находилась примерно в двух футах от дальней стены
комнаты, напротив входа. Выломав с этой стороны два прута, Тарзан вышел из
клетки. Первым делом он подошел к двери и взялся за дверную ручку. Дверь
была заперта. Тарзан попробовал высадить ее с разбегу -- та не поддавалась.
Тогда он встал перед дверью, сжав в руке выломанный из решетки прут -- рано
или поздно кто-нибудь ее откроет.
Тарзан не знал, что пробыл без сознания долгое время, что прошла ночь и
наступил новый день. Наконец он заслышал голоса. Голосов становилось все
больше, шум усиливался, и Тарзан определил, что там происходит какое-то
многочисленное сборище. Через некоторое время застучали барабаны, запели
трубы, начались ритуальные песнопения.
Пытаясь понять, что происходит в городе, Тарзан вдруг услышал скрежет
засова. Он напрягся, крепко сжимая выломанный прут. Открылась дверь, и в
комнату вошел воин -- воин, встретивший свою смерть быстро и без мучений.
Тарзан шагнул на порог и выглянул наружу. Почти прямо перед ним перед
алтарем стоял жрец, а на алтаре лежала девушка, которую удерживали за руки и
за ноги четверо мужчин в длинных расшитых одеждах и в головных уборах из
перьев. Стоявший над ней жрец занес нож из вулканического стекла, метясь в
грудь девушки.
Тарзан моментально оценил обстановку. До девушки ему не было дела.
Смерть живого существа мало что значила для него, перевидавшего множество
смертей и воспринимавшего смерть как естественный итог жизни, но Тарзана
возмутила жестокость и бессердечие самой церемонии. Его охватило желание
помешать исполнению кровавого замысла, а отнюдь не порыв сострадания и
милосердия.
Бросившись к алтарю, он вырвал нож из занесенной руки жреца, стоявшего
к нему спиной, поднял его самого в воздух и швырнул на двух других
служителей, рангом пониже, державших девушку. Те рухнули на пол храма.
Оставшихся двоих жрецов он свалил с ног ударом деревянного прута.
Невероятное происшествие повергло зрителей в состояние шока, и никто из
присутствующих не попытался остановить Тарзана, когда тот поднял девушку с
алтаря, перекинул ее через плечо и выскочил из двери храма. Тарзан помнил
дорогу, по которой его привели в дворцовый храм, и двинулся тем же путем
назад в город, миновав двух ошеломленных стражников возле ворот дворца.
Часовые проводили Тарзана, свернувшего на боковую улицу, недоумевающими
взглядами, и не посмели покинуть свой пост и броситься за ним в погоню, но
уже в следующий миг мимо них пронеслась разгневанно шумящая толпа,
преследующая чужеземца, который осквернил храм и похитил приготовленную
жертву с алтаря их бога.
Улицы города казались вымершими, поскольку все жители собрались на
площади храма, чтобы присутствовать при жертвоприношении, и Тарзану,
бежавшему по узкой извилистой улице, не встретилась ни одна живая душа. Он
бежал изо всех сил, ибо слышал рев преследующей его толпы и не испытывал
желания оказаться у нее в руках.
Девушка на его плече не пыталась сопротивляться или убегать; она была
чрезвычайно напугана. Вырванная из лап смерти неизвестно откуда взявшимся
полуголым гигантом, она находилась в полной прострации. Единственное, на что
у нее хватило сил -- думать об ожидающей ее жуткой судьбе. Девушка слышала
историю Тхак Чана, которая распространилась по всему городу, и она решила,
что ее на самом деле похитил Че -- Повелитель леса, -- мысль, от которой
маленькая Ицл Ча пришла в такой неописуемый ужас, что, даже при желании, не
смогла бы пошевелиться; ведь боги всесильны, и им нельзя перечить. Если Че
-- Повелителю леса вздумалось унести ее с собой, то сопротивление означало
бы верную смерть. Сознавая это, Ицл Ча тихо лежала на широком плече своего
спасителя, не смея шевельнуться.
По затихающим звукам погони Тарзан определил, что толпа отстала. Вскоре
он достиг городской стены, где, на счастье, поблизости не оказалось ворот.
Будь он один, то запрыгнул бы наверх, но с ношей это было ему не под силу.
Тарзан стал оглядываться по сторонам, ища способ преодолеть препятствие, и
вдруг увидел, что в одном месте, параллельно внутренней стороне стены,
лепились дома и сараи разной высоты. Выход был найден. Человек-обезьяна без
труда забрался на крышу низкого сарая, оттуда -- на крышу более высокой
постройки, затем на третью, оказавшуюся на одной высоте с верхним краем
городской стены.
Ицл Ча только сейчас решилась открыть глаза, крепко зажмуренные на
протяжении всего пути. Она увидела, что Че -- Повелитель леса, переносит ее
с крыши на крышу. Подбежав к краю последней, он не сбавил скорости, и это
заставило Ицл Ча вновь крепко зажмуриться, так как она решила, что сейчас
они оба упадут вниз и разобьются насмерть.
Оттолкнувшись от крыши, Тарзан прыгнул вперед и приземлился на стене.
По другую сторону, внизу, виднелась тростниковая крыша крестьянского дома.
Тарзан спрыгнул сначала на крышу, а оттуда на землю. В следующий миг он уже
бежал через возделанные поля к лесу, унося с собой почти бездыханную от
волнения Ицл Ча.
XV
Жизнь в лагере приобрела четкий распорядок и подчинялась военной
дисциплине, поскольку полковник Ли взял бразды правления в свои руки. Не
имея горна, он установил на шесте корабельный колокол, в который били каждый
день в шесть часов утра -- гулкая имитация побудки. Рында трижды в день
созывала людей к общему столу, звучала в девять утра и сигналила отбой в
десять вечера. Часовые охраняли лагерь круглые сутки, а рабочие команды
поддерживали порядок, рубили дрова или собирали в джунглях съедобные
растения и плоды. Это был и вправду образцовый лагерь. Каждый день в лагуну
выходили команды рыболовов, а в лес за дичью отправлялись группы охотников,
что позволяло разнообразить монотонный рацион, состоящий из фруктов и
корнеплодов. В обязанность женщин входила уборка хижин и починка
прохудившейся одежды.
Таинственное исчезновение Тарзана и его длительное отсутствие стало
темой многочисленных разговоров.
-- Скатертью дорога! -- заявила миссис Ли. -- Как только я впервые
увидела это жуткое существо, сразу же лишилась покоя, и только сейчас пришла
в себя.
-- Не понимаю, как ты можешь так говорить, -- возразила племянница. --
Я бы чувствовала себя намного спокойнее, если бы он был здесь.
-- Все время приходилось опасаться, как бы ему не взбрело в голову тебя
съесть, -- гнула свое миссис Ли.
-- Я провела с ним в запертой клетке несколько дней, -- сказала Джанетт
Лейон, -- и он ни разу не выказал по отношению ко мне ни малейшей
неучтивости, и уж конечно не угрожал расправой. Смешно даже думать.
Пенелопа Ли фыркнула. Она до сих пор не снисходила до признания самого
факта существования Джанетт, не говоря уже о том, чтобы удостоить ее
беседой. Миссис Ли с первого взгляда определила, что Джанетт -- развратная
женщина, а мнение Пенелопы Ли, как правило, не могло поколебать даже
постановление парламента.
-- Накануне ухода он мастерил оружие, -- вспомнила Патриция, -- и, мне
кажется, он отправился в лес на охоту. Наверное, его растерзал тигр или лев.
-- И поделом, -- бросила миссис Ли. -- Это надо же придумать --
выпустить всех диких зверей на остров, когда там находимся мы. Будет чудо,
если нас всех не растерзают.
-- Он отправился в джунгли, не взяв с собой огнестрельного оружия, --
рассуждала Джанетт Лейон, обращаясь в пространство. -- Полковник сказал, я
сама слышала, что все оружие на месте. Подумать только -- пошел в джунгли,
зная, что там все эти дикие звери, и взял с собой только острогу, лук и пару
самодельных стрел.
Миссис Ли сделала вид, будто ее совершенно не интересуют рассуждения
Джанетт Лейон, однако не смогла удержаться от соблазна ввернуть язвительное
замечание.
-- Он, наверное, чокнутый. Эти дикари все такие.
-- Не могу знать, -- произнесла Джанетт Лейон невинным тоном. -- Мне ни
разу не доводилось общаться с чокнутыми.
Миссис Ли фыркнула, а Патриция отвернулась, сдерживая улыбку.
Алджернон Райт-Смит, капитан Боултон и доктор Крауч решили поохотиться.
Они отправились в джунгли, в северном направлении, надеясь принести в лагерь
свежего мяса. Там они пошли темной звериной тропой, где на сырой земле время
от времени встречались кабаньи следы, вселявшие надежду и манящие вперед.
-- Скверное место для встречи с кабаном, -- заметил Крауч.
-- Верно, -- согласился Алджи.
-- Эй! Глядите! -- воскликнул Боултон, ушедший вперед.
-- Что у вас? -- поинтересовался Крауч.
-- След тигра или льва, -- ответил Боултон. -- Совсем свежий. Эта
тварь, похоже, только что пересекла тропу.
Крауч и Алджи принялись изучать отпечатавшийся в мягкой земле след
зверя.
-- Тигр, -- заключил Крауч. -- Сомнений быть не может. Я столько их
повидал на своем веку, что ошибиться невозможно.
-- Мерзкое место для встречи с полосатой кошкой, -- сказал Алджи. --
По... -- Его прервало чье-то кашляющее ворчание. -- По-моему, вот и она
сама! -- воскликнул Алджи.
-- Где? -- встрепенулся Боултон.
-- Вон там, слева! -- крикнул Крауч.
-- Ни черта не вижу, -- ответил Алджи.
-- Думаю, нам следует вернуться, -- пробормотал Боултон. -- Если эта
зверюга нападет, нам крышка. Наверняка один из нас погибнет, а, может, и не
один.
-- Пожалуй, вы правы, -- подхватил Крауч. -- Не хватало еще погибнуть в
двух шагах от лагеря.
Невдалеке раздался громкий хруст ломаемых веток.
-- О Боже! -- вскричал Алджи. -- Он идет сюда! И, бросив ружье, Алджи
вскарабкался на дерево. Остальные, не мешкая, последовали его примеру и не
напрасно. Едва они очутились наверху, как на тропу из своего укрытия
выскочил огромный бенгальский тигр. Зверь застыл, глядя по сторонам, и через
секунду-другую заметил спрятавшихся среди ветвей охотников. Подняв кверху
оскаленную морду, тигр зарычал, сверкая жуткими желто-зелеными глазами.
Крауч прыснул со смеху, вызвав недоумение своих спутников.
-- Я рад, что нас никто не видел, -- пояснил он. -- Какой ужасный удар
был бы нанесен британскому престижу!
-- Черт побери, что же нам оставалось делать? -- рассердился Боултон.
-- Вы, как и я, прекрасно понимаете, что мы не смогли бы осилить его даже с
помощью трех наших ружей.
-- Конечно, нет, -- откликнулся Алджи. -- Мы не успели бы даже
прицелиться, как он прыгнул бы на нас. Нам здорово повезло, что рядом
оказались деревья и мы успели на них взобраться. Милые верные деревья. Я
всегда любил деревья.
Рычащий тигр направился в их сторону и, когда оказался под деревом, на
котором спасался Алджи, прижался к земле и прыгнул вверх.
-- Клянусь Юпитером! -- воскликнул Алджи, забираясь повыше, -- он едва
не достал меня.
Тигр сделал еще две попытки под каждым из деревьев, затем вернулся на
тропу и лег неподалеку в ожидании.
-- Влипли, -- сказал Боултон.
-- Он же не на век там развалился, -- отозвался Крауч.
Боултон покачал головой.
-- Надеюсь, что нет, -- произнес он, -- но у тигров потрясающее
терпение. Знавал я одного парня, так того тигр всю ночь продержал на дереве.
Это было в Бенгале.
-- Ну знаете, это уж слишком. С нами ему такой номер не пройдет, --
зашумел Алджи. -- За кого он нас принимает, за полных идиотов? Неужели он
думает, что мы спустимся прямо ему в пасть?
-- Наверное, он думает, что когда мы созреем, то упадем вниз, как
спелые яблоки.
-- Черт, ну и ситуация, -- проговорил Алджи спустя некоторое время. --
Мне уже порядком это надоело. Эх, ружье бы.
-- Вон же оно, прямо под вами на земле, -- сказал Крауч. -- Почему бы
вам не спуститься за ним?
-- Эй, у меня идея! -- воскликнул Алджи. -- Только сейчас осенило!
Глядите.
Он снял с себя рубашку, разорвал ее на полоски, которые связал вместе,
и, когда таким образом получилась длинная веревка, сделал на одном конце
затягивающуюся петлю. Затем спустился на ветку пониже и бросил вниз конец
веревки с петлей, норовя зацепить ею ствол ружья, который возвышался над
землей на пару дюймов.
-- Умно? -- самодовольно спросил Алджи.
-- Очень, -- отозвался Боултон. -- Тигр восхищен вашей
изобретательностью. Видите, глаз с вас не сводит.
-- Если петля затянется позади мушки, я смогу поднять эту чертову
штуковину, и тогда полосатый приятель узнает, что почем.
-- Из вас получился бы гениальный изобретатель, Алджи, -- сказал Крауч.
-- Моя матушка хотела, чтобы я стал священником, -- отозвался Алджи, --
а отец хотел, чтобы я стал дипломатом, -- но ни то, ни другое поприще меня
не привлекало -- скучно, и я решил вместо этого заняться теннисом.
-- И стали никудышным теннисистом, -- рассмеялся Крауч.
-- Точно, дружище, -- не обиделся Алджи. -- Глядите! Получилось.
В результате многократных попыток петля наконец была брошена на ствол.
Алджи осторожно потянул. Петля задернулась за мушкой, и Алджи принялся
подтягивать ружье к себе.
Еще один фут, и ружье было бы у него в руках, но тут зарычавший тигр
сорвался с места и прыгнул высоко вверх. При виде атакующего зверя Алджи
выронил все, что у него было в руках, и молнией взвился вверх на безопасную
высоту. Выпущенные когти вспороли пустоту в дюйме от ступни человека.
-- Уффф! -- выдохнул Алджи, забравшись на ветку повыше.
-- Теперь вы и рубашки лишились, -- съязвил Крауч. Тигр постоял под
деревом, глядя вверх и недовольно ворча, затем пошел обратно и снова лег на
землю.
-- Сдается мне, наш приятель собирается продержать нас здесь всю ночь,
-- сказал Алджи.
XVI
Краузе и не думал выполнять приказ Тарзана и отойти от лагеря на
расстояние двух переходов. Изгнанники разбили свой лагерь на берегу в
каких-нибудь четырех милях от лагеря соседей, в устье другой реки, впадающей
в океан. Настроение у людей Краузе было препаршивым. Они угрюмо сидели на
берегу, питаясь фруктами, которые собирали для них в джунглях ласкары.
Несколько дней прошло в ожесточенных спорах и выяснении отношений. И Краузе,
и Шмидт хотели стать главарями. Победу одержал Шмидт, поскольку Краузе
струхнул, побоявшись связываться с психопатом. Абдула Абу Неджм сидел сам по
себе, ненавидя всех. Убанович много говорил громким голосом, призывая всех
стать товарищами и внушая, что никто не должен командовать другими.
Единственной нитью, которая все еще связывала этих людей, являлась общая
ненависть к Тарзану, поскольку тот прогнал их, не дав с собой оружия и
патронов.
-- Можно пойти туда ночью и выкрасть то, что нужно, -- предложил
Убанович.
-- Я уже и сам об этом думал, -- отозвался Шмидт. -- Отправляйся-ка ты,
Убанович, на разведку. Прямо сейчас. Заляжешь в джунглях в окрестностях
лагеря, выберешь место, откуда лагерь хорошо просматривается, и будешь вести
наблюдение. Так мы узнаем, где у них хранится оружие.
-- Сам иди, -- огрызнулся Убанович. -- Нечего мной командовать.
-- Я здесь командир! -- закричал Шмидт, вскакивая на ноги.
Убанович тоже встал -- громадный грозный увалень, крупнее самого
Шмидта.
-- Ну что? -- злобно спросил он.
-- Нам не стоит ссориться между собой, -- примирительно произнес
Краузе. -- Почему бы тебе не послать ласкара?
-- Будь у меня оружие, этот грязный большевик подчинился бы, -- буркнул
Шмидт и кликнул матроса-ласкара.
-- Иди-ка сюда, Чалдрап, -- приказал он. Ласкар подошел шаркающей
походкой, хмуро глядя исподлобья. Шмидта он ненавидел, но поскольку всю свою
жизнь выполнял приказы белых, привычка подчиняться оказалась сильнее.
-- Пойдешь в другой лагерь, -- приказал Шмидт, -- спрячешься в
джунглях, узнаешь, где у них оружие, патроны.
-- Пойти нет, -- сказал Чалдрап. -- Джунгли тигр.
-- Пойдешь как миленький! -- рявкнул Шмидт и ударом кулака сбил матроса
с ног. -- Я тебе покажу!
Матрос поднялся на ноги, кипя от ненависти. Он готов был убить этого
белого, но не решился.
-- А теперь пошел вон, языческий пес, -- заорал на него Шмидт, -- и
гляди не возвращайся, пока не выяснишь все, что нужно.
Чалдрап повернулся и зашагал прочь. Через минуту его поглотили джунгли.
-- Эй! Глядите! -- воскликнул Алджи. -- Что он теперь надумал?
Тигр поднялся с земли и навострил уши, глядя вперед на тропу. Он
склонил голову набок, прислушиваясь.
-- Почуял что-то, -- предположил Боултон.
-- Уходит, -- с надеждой сказал Крауч.
Тигр крадучись пошел в кусты, росшие вдоль тропы.
-- Это наш шанс, -- сказал Алджи.
-- Он не ушел, -- сообщил Боултон. -- Вот он, я его вижу.
-- Пытается обдурить нас, -- сказал Крауч.
Чалдрап очень боялся. Он боялся джунглей, но еще больше боялся
вернуться к Шмидту без информации, которую тот хотел получить. Ласкар
приостановился, решая, как ему поступить. Может, вернуться и затаиться возле
лагеря Шмидта, а там, выждав время, требуемое для выполнения задания,
явиться к Шмидту и выдать ему "тайну" местонахождения винтовок и патронов?
Чалдрап почесал затылок, и тут его озарила великолепная идея: он
отправится в лагерь англичан, расскажет им о намерениях Шмидта и попросит
разрешения остаться у них. Чалдрап воодушевился. Какая великолепная мысль,
лучшая из тех, которые иногда посещали его. И он, развернувшись, радостно
потрусил по тропинке.
-- Сюда идут, -- прошептал Крауч. -- Я слышу чьи-то шаги.
В следующий миг на тропу выбежал Чалдрап. Все трое одновременно
закричали, предупреждая человека об опасности, но было уже поздно.
Ласкар остановился в недоумении, поднял голову и посмотрел на людей,
ничего не соображая. В тот же миг из кустов выпрыгнул огромный тигр и,
вздыбившись нар перепуганным до смерти человеком, вцепился ему в плечо.
Чалдрап завопил. Огромный зверь встряхнул его. затем повернулся и
потащил в кусты. Потрясенные англичане беспомощно наблюдали за происходящим.
Из кустов донеслись человеческие вопли и рычание тигра. Через несколько
секунд вопли стихли.
-- О Боже! -- воскликнул Алджи. -- Это было ужасно.
-- Да, -- отозвался Боултон, -- но это наш шанс. Теперь тигру не до
нас. Главное -- не отвлечь его от добычи.
Они тихо и осторожно спустились на землю, подобрали свои винтовки и
тихо двинулись к лагерю, потрясенные трагедией, разыгравшейся на их глазах.
Все намеченные на день работы в лагере были выполнены, даже полковник
Ли не мог найти ничего, чем бы занять людей.
-- Кажется, я старею, -- сказал он жене.
-- Кажется? -- переспросила она. -- Ты только сейчас это обнаружил?
Полковник улыбнулся. Его всегда радовало, когда Пенелопа оставалась
верна себе. Всякий раз, когда она говорила что-нибудь приятное или доброе,
полковник начинал тревожиться.
-- Да, -- продолжал он, -- что-то я начинаю сдавать. Ничего не приходит
на ум, не знаю, чем бы, черт возьми, занять людей.
-- А мне кажется, что здесь уйма всяких дел, -- заметила Пенелопа. -- Я
всегда занята.
-- Думаю, люди заслужили право на короткий отдых, -- сказала Патриция.
-- Они не разгибают спины с самого начала нашего пребывания на острове.
-- Ничегонеделание всегда порождает недовольство, -- произнес
полковник, -- но я разрешу им расслабиться в течение оставшегося дня.
Ханс де Гроот и Джанетт Лейон уселись на берегу и повели разговор.
-- Странная штука -- жизнь, -- начал де Гроот. -- Всего каких-нибудь
несколько недель назад я стремился поскорее попасть в Нью-Йорк, молодой,
беспечный с трехмесячным жалованием в кармане. А уж планы, какие я строил на
это время! И вот теперь я здесь, где-то в Тихом океане, на каком-то острове,
о котором никто никогда не слышал -- и это еще не самое плохое...
-- А что тогда самое плохое? -- спросила Джанетт.
-- То, что мне здесь нравится, -- ответил де Гроот. Джанетт с
удивлением взглянула на него.
-- Что-то я не понимаю, -- сказала она. -- Вы, конечно, шутите?
-- Я говорю серьезно, Джанетт, -- произнес он. -- Я... -- Загорелое
лицо де Гроота вспыхнуло румянцем. -- Ну почему так трудно бывает произнести
эти три слова, если они идут от сердца?
Джанетт потянулась к де Грооту и положила свою руку на его ладонь.
-- Не говорите этих слов, -- сказала она. -- Никогда не говорите их ...
мне.
-- Почему? -- удивился де Гроот.
-- Вы же знаете о моем прошлом. О моих похождениях в Сингапуре,
Сайгоне, Батавии.
-- Я люблю вас, -- произнес Ханс де Гроот, и тогда Джанетт Лейон
разрыдалась. Вообще-то плакала она редко, да и то от злости или
разочарования.
-- Не смейте, -- прошептала она. -- Не смейте.
-- Разве вы совсем меня не любите, Джанетт? -- спросил он.
-- Не скажу, -- ответила она. -- Никогда не скажу
Де Гроот пожал ее руку и улыбнулся.
-- Вы уже сказали, -- промолвил он.
На этом месте их беседу прервал голос Патриции:
-- Что с тобой, Алджи, где твоя рубашка? В лагерь вернулись охотники, и
европейцы обступили их, желая выслушать рассказ о случившемся на охоте.
Когда рассказ был закончен, полковник решительно кашлянул.
-- С этим пора кончать, -- заявил он. -- С этого момента -- никакой
охоты в джунглях. С тиграми и львами в этой чаще нам не справиться.
-- А все по твоей вине, Уильям, -- вмешалась миссис Ли. -- Тебе нужно
было взять на себя командование раньше и запретить этому дикарю выпускать на
волю диких зверей.
-- Мне все же кажется, что он поступил по-джентльменски, -- возразил
полковник, -- и потом не забывай, он подвергается такой же опасности, что и
мы. Судя по всему, бедняги уже нет в живых. Наверное, его разорвал один из
этих самых зверей.
-- И поделом, -- повторила миссис Ли. -- Человеку, который разгуливает
перед дамами в таком непотребном виде, не имеет смысла жить, по крайней
мере, среди порядочных людей.
-- А я думаю, что он был толковым малым, -- сопротивлялся полковник. --
Не забывай, Пенелопа, если бы не он, еще неизвестно, что с нами бы стало.
-- Не забывай, тетя Пенелопа, что он спас тебя с "Сайгона".
-- Я только и делаю, что стараюсь об этом забыть, -- пробормотала
миссис Ли.
XVII
Когда Ицл Ча догадалась, что ее несут в лес, она не сразу сумела
разобраться в своих ощущениях. В Чичен Ица ее ожидала верная смерть, ибо
боги не могли допустить, чтобы у них безнаказанно отнимали их жертвы, и,
если она когда-нибудь вернется обратно, ее снова принесут в жертву.
Впереди же ее ожидала неизвестность, но Ицл Ча была молода, жизнь
казалась ей прекрасной, и, возможно, Че -- Повелитель леса не станет ее
убивать.
Когда они достигли леса, Че повел себя странно -- запрыгнул на нижнюю
ветку дерева, оттуда на другую, и вскоре девушка оказалась высоко над
землей. Ицл Ча охватил панический ужас.
Вдруг Че остановился и издал долгий протяжный крик -- жуткий неземной
крик, эхом отозвавшийся в лесу. Затем он продолжил путь.
Девушка изо всех сил старалась не зажмуривать глаз, но вскоре увидела
нечто такое, от чего ей захотелось снова зажмуриться. Тем не менее, она, как
завороженная, продолжала глядеть на двух несуразных существ, приближающихся
к ним по деревьям и что-то лопочущих на непонятном языке.
Че ответил на том же странном наречии, и Ицл Ча поняла, что слышит речь
богов, ибо эти двое, несомненно, боги земли, о которых рассказывал Тхак Чан.
Боги нагнали Че, все трое остановились и повели разговор на своем непонятном
языке. Ицл Ча случайно глянула вниз, где на маленькой поляне, над которой
они сейчас находились, увидела труп жуткого зверя, и догадалась, что это то
самое животное, от которого Че спас охотника Тхак Чана.
Девушка пожалела, что скептики из Чичен Ица не видят того, что довелось
увидеть ей, тогда они убедились бы в том, что это на самом деле боги и
раскаялись бы в своем непочтительном обращении с Повелителем леса.
Божественный спаситель донес ее до горной тропы, где опустил на землю,
и девушка пошла сама. Теперь она могла хорошенько его разглядеть. Какой он
красивый! Действительно, бог. Два бога земли ковыляли вперевалку рядом с
ним. Ицл Ча забыла про свои недавние страхи, напротив, она очень гордилась
тем, что оказалась в такой компании. Кто еще из девушек Чичен Ица когда-либо
прогуливался с тремя богами?
Так они вышли к месту, где заканчивалась тропа, и за ней открывался
жуткий обрыв. Че -- Повелителя леса это не остановило. Он вновь перекинул
Ицл Ча через свое широкое плечо и стал спускаться вниз по склону обрыва с
поразительной легкостью, как и два бога земли.
Взглянув вниз, Ицл Ча пришла в ужас. Крепко зажмурившись и затаив
дыхание, она тесно прижалась своим маленьким телом к Че -- Повелителю леса,
ставшему для нее чем-то вроде спасительного убежища.
Наконец они спустились вниз, и Повелитель леса вновь подал голос. Ицл
Ча показалось, что он сказал что-то вроде: "Йад, Тантор, йад!" И она не
ошиблась, именно это он и сказал: "Сюда, Тантор, сюда!"
Буквально через секунду Ицл Ча услышала звук, который никогда раньше не
слышала, как не слышал никто из народа майя. То был трубный зов слона.
Ицл Ча думала, что уже перевидала все чудеса, имеющиеся на свете, но
когда появился громадный слон-самец, крушивший стоявшие на его пути деревья,
маленькая Ицл Ча вскрикнула и упала в обморок.
Придя в себя, Ицл Ча не сразу открыла глаза. Она ощущала придерживающую
ее руку, а спиной чувствовала близость человеческого тела. Но почему они так
странно движутся, и что за шероховатая поверхность, которой касаются ее
голые ноги?
Ицл Ча со страхом приоткрыла глаза, но тут же пронзительно закричала и
вновь зажмурилась. Она сидела на голове этого жуткого зверя!
Повелитель леса расположился за ее спиной, придерживая девушку рукой,
чтобы она не свалилась на землю. Боги земли двигались параллельно,
перепрыгивая с ветки на ветку, и, казалось, недовольно ворчали. Для
впечатлительной Ицл Ча всего этого оказалось слишком много: за какой-нибудь
час или два с нею произошло столько событий, и она испытала столько
потрясений, сколько хватило бы на всю жизнь.
День клонился к закату. Лум Кип был занят приготовлением ужина для
европейцев. Процедура оказалась несложной -- нужно было поджарить рыбу и
сварить корнеплоды. Меню разнообразили фрукты. Лум Кип пребывал в отличном
настроении: ему нравилось работать на этих иностранцев, те хорошо к нему
относились, а сама работа была куда менее трудоемкой, чем рубка леса.
Люди собрались на берегу почти в полном составе -- обе девушки и
большинство мужчин. Они сидели на земле, обсуждая события дня, особенно
охотничью вылазку, закончившуюся трагедией. Патриция обеспокоено завела речь
о Тарзане -- доведется ли им когда-нибудь с ним свидеться, и разговор
переключился на дикаря и его предполагаемую судьбу. Полковник находился
внутри хижины, он брился, а его жена сидела снаружи, занимаясь штопкой.
Вдруг что-то привлекло ее внимание, и, взглянув в сторону леса, она,
пронзительно взвизгнув, упала в обморок. Люди моментально повскакали со
своих мест. Из хижины вылетел полковник, не успевший стереть с лица мыльную
пену.
-- О Боже, глядите! -- вскричала Патриция Ли-Бердон.
Из леса выходил огромный слон, на спине которого восседал Тарзан,
придерживающий руками сидевшую перед ним почти обнаженную девушку. Справа на
некотором расстоянии ковыляли два орангутанга. Не мудрено, что Пенелопа Ли
потеряла сознание. Выйдя из леса на несколько шагов, слон остановился,
отказываясь идти дальше. Тарзан с девушкой на руках соскользнул на землю и,
взяв ее за руку, повел к лагерю.
Ицл Ча чувствовала, что все эти люди -- боги, но страха почти уже не
испытывала, поскольку Повелитель леса не причинил ей вреда, как и боги
земли, и этот громадный странный зверь, на котором она ехала верхом через
лес.
Патриция Ли-Бердон оглядела шедшую рядом с Тарзаном девушку недоуменным
и несколько настороженным взглядом. Работающий неподалеку матрос сказал
своему напарнику:
-- Этот малый своего не упустит.
Услышав эти слова, Патриция поджала губы. Тарзана встретили молча, но
молчание это было вызвано удивлением. Полковник хлопотал возле своей жены, и
та вскоре открыла глаза.
-- Где он? -- прошептала Пенелопа Ли. -- Этого мерзавца нужно
немедленно прогнать из лагеря, Уильям. Его и эту распутную девку с ним. На
них обоих вместе взятых лишь пара жалких лоскутков, которыми даже младенца
толком не прикроешь. Я полагаю, он специально уходил, чтобы похитить
женщину, причем, подумать только, туземку.
-- Ты бы помолчала, Пенелопа, -- раздраженно произнес полковник. -- Ни
ты, ни я не знаем, что случилось на самом деле.
-- Тогда не стой, как пень, а пойди и узнай, -- бросила миссис Ли. -- Я
не могу позволить Патриции оставаться в одном лагере с такими людьми и сама
не останусь.
Тарзан прямым ходом направился к Патриции Ли-Бердон.
-- Я хочу попросить вас позаботиться об этой девушке, -- сказал он.
-- Меня? -- высокомерно процедила Патриция.
-- Да, вас, -- ответил он.
-- Значит, так, -- сказал полковник с мыльной пеной на лице. --
Объясните, что все это значит, сэр.
-- К югу от нас расположен город, -- начал Тарзан, -- довольно большой.
Его жители придерживаются некоторых языческих обрядов и приносят в жертву
богам людей. Эту девушку как раз собирались принести в жертву, но мне
удалось ее спасти. Возвращаться ей нельзя, потому что ее, конечно же, убьют,
так что мы должны о ней позаботиться. Если ваша племянница против, я попрошу
Джанетт. Она, я уверен, не откажется.
-- Ну разумеется, я позабочусь о ней, -- согласилась Патриция, -- с
чего вы взяли, что я против?
-- Первым делом это создание необходимо приодеть, -- вмешалась миссис
Ли. -- Стыд и срам! Тарзан посмотрел на нее с осуждением.
-- Это не ей, а вашим низменным мыслям нужна одежда, -- сказал он.
У Пенелопы Ли отвалилась челюсть. Она застыла с раскрытым ртом, не
находя слов. В следующую секунду она развернулась и прошагала в свою хижину.
-- Эй, приятель! -- обратился к Тарзану Алджи. -- Как вам, черт побери,
удалось уломать этого слона прокатить вас на своей спине? Ведь слон-то
африканский, дикий?
-- А как вы уламываете своих друзей, прося их об одолжении? -- вопросом
на вопрос ответил Тарзан.
-- Ну, знаете, приятель, у меня нет друзей, подобных этому.
-- Сочувствую, -- сказал человек-обезьяна и обратился к полковнику. --
Мы должны принять все меры предосторожности на случай нападения. В городе
много воинов, и я не сомневаюсь, что девушку будут разыскивать. Они
неизбежно наткнутся на наш лагерь. Конечно, им неведомо огнестрельное
оружие, и если мы будем начеку, то бояться нечего. Предлагаю разрешать выход
в джунгли только усиленными группами.
-- Я как раз отдал приказ, запрещающий выходить в джунгли, -- произнес
полковник. -- Сегодня один из ваших тигров напал на капитана Боултона,
доктора Крауча и мистера Райт-Смита.
XVIII
В течение последующих шести недель жизнь в лагере протекала размеренно
и без происшествий. За это время Патриция Ли-Бердон научила Ицл Ча многим
английским словам и выражениям с тем, чтобы юная девушка из племени майя
могла по крайней мере хоть как-то общаться с остальными, а Тарзан тем
временем уделял много внимания изучению языка майя, консультируясь с Ицл Ча.
Он был единственным из всего лагеря, кто время от времени отваживался
отправляться в джунгли, и из этих вылазок зачастую возвращался с дикой
свиньей.
Всякий раз, когда Тарзан отсутствовал, Пенелопа Ли закипала от гнева.
-- Он дерзкий и своевольный, -- жаловалась она мужу. -- Ты же
категорически запретил всем ходить в джунгли, а он нарочно тебя не
слушается. Его нужно наказать.
-- И как ты предлагаешь с ним поступить, дорогая? -- спрашивал
полковник. -- Вздернуть на дыбе, четвертовать или просто расстрелять на
рассвете?
-- Не пытайся острить, Уильям, тебе это не идет. Просто ты обязан
настоять на том, чтобы он подчинялся установленным тобою предписаниям.
-- И лишиться свежей свинины? -- спросил полковник.
-- Не нравится мне свинина, -- ответила миссис Ли. -- Кроме того, мне
не нравятся лагерные шуры-муры. Мистер де Гроот чересчур интимничает с этой
француженкой, а дикарь вечно липнет к этой туземке. Вот и сейчас, смотри, --
опять они болтают. Могу представить, что он ей говорит.
-- Он хочет выучить ее язык, -- объяснил полковник, -- и это может нам
здорово пригодиться, если придется когда-нибудь иметь дело с ее
соплеменниками.
-- Хм! Прекрасный предлог, -- возмутилась миссис Ли. -- А как они
одеты! Если я найду что-нибудь подходящее среди вещей с корабля, то сошью ей
балахон, а что касается его -- ты должен что-то предпринять. Гляди! Вот-те
раз. Теперь к ним подошла Патриция. Они разговаривают. Уильям, ты должен
прекратить это безобразие -- это неприлично.
Полковник Уильям Сесил Хью Персиваль Ли вздохнул. Ему и без того
приходилось несладко. Люди начали проявлять недовольство, были и такие, кто
стал подвергать сомнению его право командовать. Да и он сам задавался
вопросом, имеет ли он на это право, однако сознавал, что без командира жизнь
превратится в сплошной кошмар. Алджи, Боултон, Тиббет и Крауч, разумеется,
поддерживали его, а также де Гротт и Тарзан. Из них он больше всего
полагался на Тарзана, ибо понимал, что это тот человек, который в случае
бунта сохранит хладнокровие и трезвый рассудок. А теперь вот жена требует,
чтобы он заставил полудикого человека надеть брюки. Полковник снова
вздохнул. Патриция подсела к Тарзану и Ицл Ча.
-- Как ваши занятия? -- спросила она.
-- Ицл Ча говорит, что у меня прекрасно получается, -- ответил Тарзан.
-- А Ицл Ча неплохо овладевает английским, -- сказала Патриция. -- Мы с
ней уже можем разговаривать на довольно сложные темы. Она рассказала мне
очень интересные вещи. Вам известно, почему ее хотели принести в жертву?
-- Чтобы умилостивить какого-нибудь бога, наверное, -- предположил
Тарзан.
-- Да, бога по имени Че -- Повелителя леса, чтобы умилостивить его за
оскорбление, нанесенное ему человеком, который заявил, что Че -- это вы. Ицл
Ча, понятно, уверена в том, что ее спас не кто иной, как Че -- Повелитель
леса. По ее словам, многие из ее племени также верят в это. Она говорит, что
в истории ее народа это первый случай, когда бог спустился и забрал живым
предназначенное ему жертвоприношение. Это произвело на нее глубокое
впечатление, и никто никогда не сможет переубедить ее в том, что вы не Че.
Ее собственный отец предложил принести ее в жертву, чтобы добиться
благосклонности богов, -- продолжала Патриция. -- Какой ужас, но такие у них
нравы. Ицл Ча говорит, что родители часто так поступают, хотя обычно в
жертву приносят рабов или военнопленных.
-- Она рассказала мне много интересных вещей о своем народе и острове,
-- сказал Тарзан. -- Остров называется Аксмол, в честь города на Юкатане,
откуда сотни лет тому назад прибыл ее народ.
-- Тогда они -- майя, -- заметила Патриция.
-- Это очень интересно, -- произнес подошедший к ним доктор Крауч. --
Из того, что вы рассказали нам о своем пребывании в их городе и что поведала
Ицл Ча, напрашивается вывод, что они сохранили свою религию и свою культуру
почти нетронутыми на протяжении веков после переселения. Какая благодатная
почва для антрополога и археолога. Если бы вам удалось установить с ними
дружеские отношения, то мы смогли бы расшифровать письмена на их колоннах и
храмах в Центральной и Южной Америке.
-- Но поскольку все говорит за то, что мы останемся здесь до конца
наших дней, -- напомнила ему Патриция, -- то наши знания принесут миру очень
мало пользы.
-- Не могу поверить, чтобы нас когда-нибудь не спасли, -- сказал доктор
Крауч. -- Кстати, Тарзан, та деревня, которую вы посетили, на острове
единственная?
-- Этого я не знаю, -- ответил человек-обезьяна, -- но майя -- не
единственные люди на острове. На северной оконечности есть селение "очень
плохих людей", как их называет Ицл Ча. История острова, передаваемая в
основном из уст в уста, гласит, что уцелевшие жертвы какого-то
кораблекрушения смешались путем браков с туземцами, и в том селении
проживают их потомки, но они не общаются с туземцами, живущими в центральной
части острова.
-- Вы хотите сказать, что здесь есть туземцы? -- спросил доктор Крауч.
-- Да, и наш лагерь разбит прямо на юго-западной границе их территории.
В своих вылазках я далеко не заходил и поэтому никого из них не видел, но
Ицл Ча говорит, что они очень жестокие каннибалы.
-- Какое чудесное местечко уготовила нам судьба, -- заметила Патриция,
-- и, разумеется, чтобы оно было совсем чудесным, вы выпустили на волю массу
тигров и львов.
Тарзан улыбнулся.
-- По крайней мере, от скуки не помрем, -- промолвила Джанетт Лейон.
Подошли полковник Ли, Алджи и Боултон, чуть позже к ним присоединился
де Гроот.
-- Со мной только что разговаривали матросы, -- сказал голландец, -- и
просили узнать у вас, полковник, можно ли им попытаться разобрать "Сайгон"
на доски и построить лодку, чтобы выбраться отсюда. Они сказали, что лучше
погибнут в море, чем проведут здесь оставшуюся жизнь.
-- Я их вполне понимаю, -- согласился полковник. -- Что вы об этом
думаете, Боултон?
-- Попытаться можно, -- ответил капитан.
-- К тому же у них появится занятие, -- сказал полковник, -- и если оно
придется им по душе, они перестанут беспрестанно ворчать и жаловаться.
-- Вопрос в том, где им строить лодку, -- продолжал Боултон. -- На
рифе, естественно, невозможно, а на берегу не имеет смысла, так как лагуна
слишком мелка, и лодка сядет на мель.
-- В миле отсюда, к северу, есть бухта с глубокой водой, -- сказал
Тарзан, -- и без рифов.
-- К тому времени, как эти лоботрясы разберут "Сайгон" на части, --
заметил Алджи, -- и перенесут на милю по суше, они так вымотаются, что не
смогут построить лодку.
-- Или так постареют, -- предположила Патриция.
-- Кто сделает чертеж лодки? -- спросил полковник.
-- Матросы попросили меня заняться этим, -- ответил де Гроот. -- Мой
отец -- судостроитель, я работал на его верфи перед тем, как пошел в море.
-- Неплохая идея, -- сказал Крауч. -- Как считаете, можно построить
лодку таких размеров, чтобы мы все в ней уместились?
-- Все будет зависеть от того, сколько удастся вывезти с "Сайгона".
Если на днях случится сильный шторм, то судно может развалиться, -- ответил
де Гроот.
Алджернон Райт-Смит широким жестом указал в сторону джунглей.
-- Там леса предостаточно, -- сказал он, -- если "Сайгон" подкачает.
-- Работенка будет не из легких, -- заметил Боултон.
-- Ну, знаете, старина, у нас впереди целая жизнь, -- напомнил ему
Алджи.
XIX
Прошло уже два дня, а Чалдрап все не возвращался. Шмидт отправил в
лагерь Тарзана другого ласкара, приказав добыть сведения о ружьях и
боеприпасах.
Ласкары обосновались в отдельном лагере, неподалеку от того, в котором
расположились Шмидт, Краузе, Убанович и араб. Ласкары все время что-то
мастерили, но никто из компании Шмидта не обращал на них никакого внимания.
Их просто вызывали по одному и приказывали выполнить то или иное поручение.
Второй посланный Шмидтом на разведку ласкар также не вернулся. Шмидт
был вне себя от ярости и на третий день отрядил еще двоих с тем же заданием.
Ласкары угрюмо стояли перед ним, выслушивая указания. Когда Шмидт закончил,
оба ласкара повернулись и двинулись обратно в свой лагерь. Шмидт наблюдал за
ними и заметил, что они подсели к своим товарищам. Он выждал минуту-другую,
желая убедиться, что ласкары отправились в путь, но те оставались на своих
местах. Тогда он бросился к их лагерю с побелевшим от гнева лицом.
-- Я их проучу, -- злобно шипел он. -- Я покажу им, кто здесь хозяин.
Желтокожее отребье!
Но когда он подошел ближе, навстречу ему встали пятнадцать ласкаров, и
Шмидт увидел, что они вооружены луками, стрелами и деревянными копьями. Так
вот чем они занимались несколько дней!
Шмидт и ласкары стояли друг против друга, пока, наконец, один из
матросов не спросил:
-- Что тебе здесь надо?
Их было пятнадцать, пятнадцать угрюмых, злобных людей, причем хорошо
вооруженных.
-- Так вы пойдете в разведку насчет оружия и патронов, чтобы их
выкрасть? Да или нет? -- спросил он.
-- Нет, -- ответил один из них. -- Тебе надо, ты и иди. Больше мы не
подчиняться. Убирайся. Иди свой лагерь.
-- Это бунт! -- заорал Шмидт.
-- Убирайся! -- сказал рослый ласкар и натянул тетиву.
Шмидт развернулся и, съежившись, поспешил прочь.
-- В чем дело? -- спросил Краузе, когда Шмидт вернулся в лагерь.
-- Негодяи взбунтовались, -- отозвался Шмидт. -- И они все вооружены --
изготовили луки, стрелы и копья.
-- Восстание пролетариата! -- воскликнул Убанович. -- Я присоединюсь к
ним и поведу их. Это великолепно, великолепно. Идеи мировой революции
проникли даже сюда.
-- Заткнись! -- рявкнул Шмидт. -- Тошно тебя слушать.
-- Погодите, вот я организую своих замечательных революционеров, --
вскричал Убанович, -- тогда вы запоете иначе, тогда будете ходить на задних
лапках и лепетать: "Товарищ Убанович то", "Товарищ Убанович се". Я сейчас же
иду к своим товарищам, которые поднялись в полный рост и сбросили ярмо
капитализма со своих плеч.
Торжествующей походкой он направился к лагерю ласкаров.
-- Товарищи! -- крикнул он. -- Поздравляю вас с вашей замечательной
победой!!! Я пришел, чтобы повести вас к еще более великим завоеваниям. Мы
двинемся маршем на лагерь капиталистов, которые нас прогнали. Мы уничтожим
их и завладеем всем оружием, боеприпасами и провиантом.
Пятнадцать хмурых людей глядели на него молча, затем один из них
сказал:
-- Убирайся.
-- Как же так! -- воскликнул Убанович. -- Я пришел, чтобы быть с вами.
Вместе мы совершим замечательную...
-- Убирайся, -- повторил ласкар.
Убанович топтался на месте, пока к нему не направились несколько
человек. Он повернулся и пошел назад в свой лагерь.
-- Ну, товарищ, -- усмехнулся Шмидт, -- революция закончилась?
-- Безмозглые кретины, -- выругался Убанович. В ту ночь четверо людей
были вынуждены сами поддерживать огонь в костре, чтобы отпугивать диких
зверей. Раньше этим занимались ласкары. Им также пришлось добывать дрова и
по очереди стоять на вахте.
-- Ну, товарищ, -- обратился к Убановичу Шмидт, -- как тебе нравятся
революции теперь, когда ты очутился по другую сторону баррикад?
Ласкары, которыми перестали помыкать белые люди, улеглись спать и
позволили костру затухнуть. В соседнем лагере на вахте стоял Абдула Абу
Неджм, который вдруг услышал со стороны лагеря ласкаров свирепое рычание, а
затем вопль боли и ужаса. Проснувшиеся трое вскочили на ноги.
-- Что это? -- спросил Шмидт.
-- Эль адреа, Владыка с большой головой, -- ответил араб.
-- А что это такое? -- поинтересовался Убанович.
-- Лев, -- коротко объяснил Краузе. -- Добрался до одного из них.
Вопли незадачливой жертвы пронзали ночную тишину, удаляясь от лагеря
ласкаров, ибо лев оттаскивал добычу подальше от людей. Вопли вскоре затихли,
а затем послышался еще более жуткий, леденящий кровь звук -- звук
разрываемой плоти и хруст костей, сопровождаемый рычанием хищника.
Краузе подбросил в костер дров.
-- Проклятый дикарь, -- прошипел он. -- Выпустил на волю этих тварей.
-- Так тебе и надо, -- съязвил Шмидт. -- Нечего было хватать белого
человека и сажать его в клетку.
-- Это идея Абдулы, -- захныкал Краузе. -- Сам бы я до этого никогда не
додумался.
Той ночью в лагере больше не спали. До рассвета были слышны звуки
кровавого пиршества, а когда совсем рассвело, люди увидели, что лев бросил
жертву и пошел к реке на водопой, затем исчез в джунглях.
-- Теперь он проспит целый день, -- сказал Абдула, -- а ночью снова
явится за добычей.
Едва Абдула произнес эти слова, как с опушки леса послышались
отвратительные звуки и показались два крадущихся зверя. Это на запах крови
явились гиены, которые тут же принялись пожирать то, что осталось от
ласкара.
В следующую ночь ласкары вообще не разводили огонь и не досчитались еще
одного человека.
-- Идиоты! -- кричал Краузе. -- Теперь у льва выработалась привычка, и
он не оставит нас в покое.
-- Они фаталисты, -- сказал Шмидт. -- По их понятию, что предопределено
свыше -- неизбежно и неотвратимо, а поэтому бессмысленно что-либо
предпринимать.
-- Ну а я не фаталист, -- промолвил Краузе. -- И после всего, что
произошло, собираюсь спать на дереве. Весь следующий день Краузе мастерил
помост, выбрав для него подходящее дерево на опушке леса. Остальные
поспешили последовать его примеру. Даже ласкары и те засуетились, и
пришедший ночью лев обнаружил, что оба лагеря пусты, отчего он долго и
злобно рычал, расхаживая по территории в безуспешных попытках найти
очередную жертву.
-- Все, с меня хватит, -- заявил Краузе. -- Я иду к Тарзану и буду
проситься в их лагерь. Пообещаю выполнить все его условия.
-- Но как ты собираешься туда добраться? -- спросил Шмидт. -- Я не
рискнул бы снова идти по джунглям и за двадцать миллионов марок.
-- А я и не собираюсь идти через джунгли, -- сказал Краузе. -- Я пойду
берегом и в любой момент смогу забежать в воду, если мне кто-нибудь
встретится.
-- Мне кажется, эль адреа отнесся бы к нам благосклоннее, чем Тарзан из
племени обезьян, -- заметил араб.
-- Я ничего плохого ему не сделал, -- произнес Убанович. -- Не вижу
причины, почему бы ему не пустить меня обратно.
-- Вероятно, он боится, что ты организуешь революцию, -- мрачно пошутил
Шмидт.
Однако в конце концов решено было рискнуть, и ранним утром следующего
дня они двинулись берегом по направлению к соседнему лагерю.
XX
Ласкар Чанд увидел, что Краузе с тремя спутниками отправились вдоль
берега в сторону лагеря "Сайгона".
-- Они пошли в тот лагерь, -- сказал он своим товарищам. --
Собирайтесь, тоже пойдем.
И через несколько секунд они уже шагали по берегу по следам белых.
Тарзан завтракал в одиночестве. Он встал рано, поскольку в этот день
ему предстояло много дел. Лишь Лум Кип был на ногах, молчаливо занятый
приготовлением завтрака. Из своей хижины вышла Патриция Ли-Бердон, подошла к
Тарзану и села рядом.
-- Раненько вы сегодня встали, -- заметила она.
-- Я всегда встаю раньше других, -- ответил Тарзан, -- но сегодня
особая причина. Я хочу как можно раньше отправиться в путь.
-- И куда вы собрались? -- спросила она.
-- Собираюсь исследовать местность, -- ответил Тарзан. -- Хочу
поглядеть, что там, на другой стороне острова.
Патриция взволнованно подалась вперед, положив руку на его колено.
-- О, можно мне пойти с вами? -- спросила она. -- Мне очень хочется.
Из маленькой хижины, построенной специально для нее, за ними наблюдала
Ицл Ча. Черные глаза девушки сузились, маленькие кулачки крепко сжались.
-- Вам это не под силу, Патриция, -- сказал Тарзан. -- Мой способ
передвижения не для вас.
-- Я путешествовала по джунглям Индии, -- возразила она.
-- Нет, -- решительно произнес Тарзан. -- Идти по земле будет слишком
опасно. Я полагаю, вы слыхали, что здесь водятся дикие звери.
-- Тогда и вам нельзя идти, если это опасно, -- сказала она. -- С
вашим-то легкомысленным луком и парочкой стрел. Позвольте мне пойти с вами,
я возьму с собой ружье. Я меткий стрелок и участвовала в охоте на тигров в
Индии.
Тарзан поднялся, и Патриция вскочила на ноги, кладя ему руку на плечи.
-- Пожалуйста, не ходите, -- взмолилась она. -- Я за вас боюсь.
Но Тарзан лишь рассмеялся. В следующий миг он развернулся и пустился
бежать в сторогу джунглей.
Патриция проводила его взглядом. Тарзан запрыгнул на дерево и скрылся
из виду. Девушка негодующе повернулась и прошла к себе в хижину.
-- Я ему покажу, -- пробормотала она вполголоса. Вскоре она появилась с
ружьем и патронташем. Ицл Ча видела, как Патриция вошла в джунгли в том же
самом месте, что и Тарзан -- у берега маленькой речушки. Юная девушка из
племени майя прикусила губу, и на глазах у нее навернулись слезы -- слезы
разочарования и гнева. Хлопотавший возле костра Лум Кип что-то напевал себе
под нос.
Чал Ип Ксиу, верховный жрец, все еще сильно гневался из-за похищения со
священного алтаря юной Ицл Ча.
-- Храм осквернен, -- ворчал он, -- и боги разгневаются.
-- Может, и нет, -- отвечал Сит Ко Ксиу, король. -- Возможно, это и на
самом деле был Че -- Повелитель леса.
Чал Ип Ксиу недовольно взглянул на короля.
-- Он всего лишь один из тех чужаков, которых видел на берегу Ксатл
Дин. Если вы не желаете вызвать гнев богов, вам следует послать отряд воинов
в лагерь чужеземцев и вернуть Ицл Ча, ибо где ей еще быть, как не там.
-- Возможно, вы правы, -- промолвил король. -- По крайней мере, хуже от
этого не будет.
Он послал за Ксатл Дином и велел ему собрать сотню воинов, отправиться
в лагерь чужаков и захватить Ицл Ча.
-- Имея сотню воинов, ты сможешь многих из них убить, а пленных
привести в Чичен Ица, -- напутствовал король Ксатл Дина.
Набитая матросами шлюпка под командованием Тиббета вышла в лагуну и
двинулась к рифам, где предстояло продолжить работу по вывозке досок с
"Сайгона". Остальные же принялись за завтрак. Молчаливая Ицл Ча сидела с
хмурым видом и почти ничего не ела, поскольку потеряла аппетит. Джанетт
Лейон подошла к столу и села рядом с де Гроотом. Пенелопа Ли окинула их
презрительным взглядом.
-- Патриция уже встала, Джанетт? -- поинтересовался полковник.
Джанетт огляделась.
-- Ну да, -- ответила она, -- разве ее здесь нет? Она выходила, когда я
проснулась.
-- Куда же эта девица запропастилась? -- негодующе спросила Пенелопа
Ли.
-- Она наверняка где-то здесь, -- сказал полковник и громко позвал
племянницу. Было заметно, что он обеспокоен.
-- И этого негодяя тоже нет! -- воскликнула миссис Ли. -- Я так и
знала, что рано или поздно случится нечто подобное, Уильям. Зря ты позволил
этому человеку остаться в лагере.
-- Но объясни, в чем же дело, Пенелопа? -- взмолился полковник.
-- Ему еще и объясняй. Он ее похитил, вот в чем дело. Ставя блюдо с
рисом на стол, Лум Кип случайно услышал разговор и осмелился вмешаться.
-- Тарзан ходить туда, -- Лум Кип указал на северо-восток. -- Питрици
ходить туда, -- и указал в ту же сторону.
-- А может, это Патриция его похитила? -- предположил Алджи.
-- Глупая шутка, Алджернон, -- вскипела миссис Ли. -- Совершенно
очевидно, что произошло -- этот мерзавец заманил ее в джунгли.
-- Они долго говорить, -- угрюмо произнесла Ицл Ча. -- Они ходить
разное время. Они встречаться в джунглях.
-- Как ты можешь спокойно сидеть, Уильям, и позволять этой туземке
намекать на то, что твоя племянница договорилась о тайном свидании в
джунглях с этим невыносимым созданием?
-- Если Пат отправилась в джунгли, -- ответил полковник, -- то я молю
небеса, чтобы Тарзан был рядом с ней.
Патриция шла вдоль ручья в северо-восточном направлении, и, когда он
повернул на юго-восток, девушка повернула вместе с ним, не зная о том, что
Тарзан быстро продвигается на восток, к другой стороне острова, причем
движется по деревьям. Начался крутой подъем, и маленькая речушка весело
устремилась вниз к океану. Патриция поняла, что вела себя как упрямая глупая
девчонка, однако, будучи упрямой, решила подняться вверх по склону на
небольшую возвышенность и осмотреть остров с высоты. Подъем давался с
трудом, деревья постоянно загораживали вид, но девушка упорно карабкалась
вверх, пока не вышла на ровный уступ. Выбившаяся из сил, она присела
отдохнуть.
-- Мне думается, мужчинам следует отправиться на поиски Патриции, --
сказала миссис Ли.
-- Я пойду, -- вызвался Алджи, -- но только не знаю, где ее искать.
-- Кто это там идет по берегу? -- насторожился доктор Крауч.
-- Надо же, Краузе и Шмидт, -- сказал Боултон. -- А с ними Убанович и
араб.
Мужчины инстинктивно выхватили пистолеты и застыли в ожидании.
Люди вскочили из-за общего стола и напряженно глядели на изгнанников.
Краузе начал без обиняков.
-- Мы пришли просить разрешения вернуться и разбить свой лагерь по
соседству. Поскольку мы безоружны, то оказались не в состоянии защищаться.
Двое наших людей пошли в джунгли и не вернулись, а еще двоих в лагере задрал
лев. Вы не смеете нам отказать, полковник. Вы же не станете подвергать своих
соплеменников бессмысленной опасности. Если пустите нас обратно, мы обещаем
подчиняться вам и не причинять беспокойства.
-- Боюсь, у вас появятся причины для беспокойства, когда вернется
Тарзан и застанет вас здесь, -- сказал полковник.
-- Ты должен позволить им остаться, -- ввернула миссис Ли. -- Здесь
командуешь ты, а не этот мерзкий Тарзан.
-- Я думаю, было бы бесчеловечно прогнать их, -- сказал доктор Крауч.
-- Они были бесчеловечны по отношению к нам, -- резко возразила Джанетт
Лейон.
-- Милочка, -- взорвалась Пенелопа, -- вам следует знать свое место. Не
вам говорить об этом. Решение примет полковник.
Джанетт Лейон с безнадежным видом покачала головой и подмигнула де
Грооту. Заметившая этот жест Пенелопа взорвалась снова.
-- Нахалка! -- вскричала она. -- Вас, эту туземку и этого гнусного
Тарзана ни за что не следовало бы пускать в один лагерь с приличными людьми.
-- С твоего позволения, Пенелопа, -- холодно произнес полковник, -- я
сам в состоянии решить этот вопрос без посторонней помощи и уж по всяком
случае без необоснованных претензий.
-- Я всего-то хочу сказать, -- проговорила миссис Ли, -- что ты должен
разрешить им остаться.
-- Предположим, -- начал Крауч, -- мы позволим им остаться до
возвращения Тарзана. А там обсудим это дело с ним, они ведь скорее его
враги, чем наши.
-- Они враги всем нам, -- возразила Джанетт.
-- Можете оставаться, Краузе, -- принял решение полковник, -- во всяком
случае, до возвращения Тарзана. И глядите, чтоб без глупостей.
-- Разумеется, полковник, -- ответил Краузе. -- И спасибо за то, что
позволили нам остаться.
С того уступа, где сидела Патриция, открывался вид на океан, но не на
остров, который оставался сзади. Поэтому после передышки она двинулась
дальше и вскоре вышла на просторное, удивительно красивое место. Многие
деревья возвышались на островках великолепных орхидей. Среди богатой
растительности щедро росли имбирь и гибискус. С дерева на дерево перелетали
птицы с желтым и пурпурным оперением. Это была идиллическая умиротворяющая
картина, которая успокоила нервы Патриции и стерла остатки гнева.
Патриция радовалась обнаруженному ею тихому уголку и поздравляла себя с
удачей. Она решила отныне наведываться сюда почаще. Любуясь живописной
природой, Патриция вдруг замерла. Из кустов прямо на нее выходил огромный
тигр. Кончик его хвоста возбужденно подрагивал. Зверь оскалился, обнажив
громадные желтые клыки. Патриция Ли-Бердон произнесла в душе молитву,
вскинула ружье и дважды выстрелила.
XXI
-- Что-то у меня неспокойно на душе, -- сказала Джанетт. -- Не нравится
мне, что они постоянно здесь околачиваются. Я их боюсь, особенно Краузе.
-- Я за ними пригляжу, -- успокоил ее де Гроот. -- Дайте мне знать,
если он начнет к вам приставать.
-- А теперь еще вон эти, полюбуйтесь! -- воскликнула Джанетт, указывая
вдаль. -- Ласкары тоже решили вернуться. У меня от них мурашки по спине.
Джанетт замолчала. В тот же миг до них донеслись два слабых ружейных
выстрела.
-- Это должно быть Патриция! -- заволновался полковник. -- Она попала в
беду.
-- Вероятно, ей пришлось пристрелить этого негодяя, -- с надеждой в
голосе сказала Пенелопа.
Полковник бросился в хижину за ружьем и поспешил на звук выстрелов. Де
Гроот, Алджи, Крауч и Боултон кинулись следом.
Как только Боултона, бегущего последним, поглотили джунгли, Шмидт
повернулся к Краузе и усмехнулся.
-- Что тут смешного? -- недовольно спросил Краузе.
-- Давайте-ка поищем, где у них ружья и патроны, -- обратился Шмидт к
своим. -- Похоже, пробил наш час.
-- Что вы делаете? -- возмутилась Пенелопа Ли. -- Не смейте заходить в
хижины!
Джанетт ринулась к своей хижине за ружьем, но нагнавший ее Шмидт
отшвырнул девушку в сторону.
-- Без глупостей! -- пригрозил он.
Четверка взяла все имевшееся в лагере оружие и, держа ласкаров на
прицеле, приказала им забирать все, что пожелает Шмидт.
-- Неплохой улов, -- сказал он Краузе. -- Думаю, теперь у нас есть
почти все, что нужно.
-- Может, у тебя есть, а у меня -- нет, -- ответил коллекционер
животных и подошел к Джанетт. -- Пошли, милочка, -- сказал он. -- Мы начнем
все снова с того места, где нас разлучили.
-- Только без меня. -- Джанетт отшатнулась. Краузе схватил ее за
локоть.
-- С тобой, с тобой, милочка, и лучше по-хорошему, если не хочешь
неприятностей.
Девушка попыталась вырваться, и Краузе ударил ее.
-- Ради Бога, -- выкрикнула Пенелопа Ли. -- Ступайте с ним и не
устраивайте здесь сцен, я их ненавижу. И потом вам место рядом с ним, а
никоим образом не в моем лагере.
Полуоглушенную от удара Джанетт поволокли прочь. Жена полковника
смотрела им вслед. Группа двинулась вдоль берега в том же направлении,
откуда пришла.
-- Я расскажу полковнику о том, что вы нас ограбили, негодяи, --
крикнула им на прощание миссис Ли.
Ксатл Дин шел со своей сотней, рассыпавшейся по лесу, чтобы не
оставлять отчетливых следов. В середине пути они услышали два резких громких
звука, раздавшихся, казалось, совсем близко. Никто из воинов никогда ранее
не слышал выстрелов, и поэтому они не имели понятия, что это могло быть, Они
стали осторожно пробираться вперед, навострив уши. Впереди отряда шел Ксатл
Дин, который, выйдя на открытый участок в лесу, остановился от
неожиданности, так как взору его предстало странное, непривычное зрелище. На
земле лежал огромный полосатый зверь неизвестной породы. Судя по всему,
зверь был мертв, а над ним стояла фигура в странном наряде, держащая в руках
длинный черный блестящий предмет, не похожий ни на лук, ни на стрелу, ни на
копье.
Ксатл Дин пригляделся и понял, что это существо -- женщина, и, будучи
человеком неглупым, сообразил, что услышанный ими шум был произведен из той
непонятной штуковины, которую она держала в руках, и что, без сомнения, с ее
помощью женщина убила громадного зверя, лежащего у ее ног. Ксатл Дин
рассудил также, что если она сумела убить столь крупного и, очевидно,
свирепого зверя, то убить человека ей не составит труда. Поэтому он не вышел
вперед, а попятился и шепотом отдал приказ своим людям.
Майя бесшумно рассредоточились по джунглям, пока ни взяли участок в
кольцо. И когда Ксатл Дин постучал по дереву мечом, чтобы шумом привлечь
внимание девушки к себе, из джунглей крадучись вышли двое воинов и беззвучно
стали приближаться к ней сзади.
Патриция стояла, вглядываясь туда, откуда донесся звук, и напряженно
прислушивалась. Неожиданно сзади посыпались стрелы, кто-то выхватил из ее
рук ружье, и из джунглей выскочило множество причудливо одетых воинов в
великолепных головных уборах из перьев и расшитых набедренных повязках.
Воины окружили девушку. Патриция моментально узнала этих людей и не только
благодаря описаниям Ицл Ча и Тарзана, а также потому, что прочла множество
книг о цивилизации древних майя. Она была прекрасно знакома с их историей,
религией и культурой, ибо внимательно следила за всеми научными
разысканиями, которые проводили многочисленные археологические экспедиции.
Ей почудилось, что она вдруг перенеслась на несколько веков назад, в далекое
мертвое прошлое, к которому принадлежали эти маленькие темнокожие люди. Она
знала, что произойдет, если ее схватят, так как ей была известна судьба
пленников майя. Единственное, на что она надеялась, -- что мужчинам из их
лагеря, возможно, удастся ее освободить, и надежда эта была крепкой из-за ее
веры в Тарзана.
-- Что вы собираетесь со мной сделать? -- спросила она на ломаном языке
майя, которому выучилась у Ицл Ча.
-- Это решит Сит Ко Ксиу, -- ответил Ксатл Дин. -- Тебя отведут в Чичен
Ица, в королевский дворец.
И он приказал четверым воинам доставить пленницу к Сит Ко Ксиу.
Патрицию увели, а Ксатл Дин и оставшиеся воины двинулись дальше в
сторону лагеря "Сайгона". Ксатл Дин был весьма доволен собой. Даже если ему
не удастся привести Ицл Ча обратно в Чичен Ица, то он, по крайней мере,
обеспечил ей замену на алтаре жертвоприношений, и его несомненно похвалят и
король, и верховный жрец.
Полковник Ли со своими спутниками совершенно случайно оказались на той
самой тропе, по которой еще недавно шла Патриция. Они взобрались на уступ,
тянущийся вдоль склона горы, и, хотя сильно устали, продолжали идти чуть ли
не бегом. Они двигались шумно и неосмотрительно, ибо были одержимы
одним-единственным желанием -- как можно скорее отыскать Патрицию. И когда
им неожиданно встретился отряд воинов с перьями на головах, они от удивления
опешили. Майя ринулись на них с диким боевым кличем, осыпая градом камней,
выпущенных из пращей.
-- Стрелять поверх голов! -- скомандовал полковник.
От страшного шума майя на мгновение замерли, но Ксатл Дин быстро
сообразил, что это всего лишь шум и что никто из его людей не пострадал; он
приказал им снова идти в атаку, и отвратительный боевой клич вновь зазвенел
в ушах белых людей.
-- Стрелять на поражение! -- коротко бросил полковник. -- Нужно
остановить этих разбойников, пока они не достали нас своими мечами.
Вновь загремели выстрелы, и четверо воинов упали. Остальные дрогнули,
но Ксатл Дин гнал их вперед.
Эти предметы, которые убивали с громким шумом и на расстоянии, вселяли
ужас, и, хотя кое-кто из воинов уже едва не схватились с белыми людьми
врукопашную, они в конечном счете пустились в бегство, унося с собою
раненых. Следуя своей тактике, они двигались по джунглям врассыпную, чтобы
не оставлять хорошо обозначенных следов, по которым враги могли отыскать их
город. Горстка же белых, пошедшая в неверном направлении, в конечном счете
заблудилась, так как с трудом ориентировалась в густых джунглях. Когда они
вышли к крутому обрыву, то решили, что обогнули гору и спускаются по
противоположному склону.
Проплутав в густых зарослях около часа, они неожиданно для себя
обнаружили, что джунгли кончились, и обменялись изумленными взглядами, ибо
перед ними простирался берег и виднелся их собственный лагерь.
-- Провалиться мне на этом месте! -- воскликнул полковник.
Они подошли к лагерю, навстречу вышел Тиббет с озабоченным выражением
лица.
-- Что-нибудь случилось, Тиббет? -- обратился к нему полковник.
-- Не скрою, сэр, случилось. Только что я вернулся с "Сайгона" с
партией обшивочных досок и оказалось, что Шмидт со своей бандой украл все
оставшееся в лагере оружие и боеприпасы, а также значительную часть нашего
провианта.
-- Негодяи! -- возмутился полковник.
-- Но это еще не самое худшее, -- продолжал Тиббет. -- Они забрали с
собой мисс Лейон. Де Гроот побледнел.
-- В какую сторону они пошли, Тиббет? -- спросил он.
-- Обратно вдоль берега, -- ответил второй помощник. -- Наверное, к
себе в лагерь.
Де Гроот, сраженный горем и вне себя от ярости, бросился в указанном
направлении.
-- Погодите, -- окликнул его полковник. -- Куда вы?
-- Догнать их, -- ответил тот.
-- Они хорошо вооружены, -- сказал полковник. -- Одному вам с ними не
справиться, а людей мы сейчас дать вам не сможем, то есть нам нельзя
отлучаться из лагеря и оставлять миссис Ли одну, когда с минуты на минуту
лагерь могут атаковать эти размалеванные черти.
-- Я пойду в любом случае, -- упрямствовал де Гроот.
-- Я с вами, -- произнес Тиббет. Вызвались идти еще два матроса с
"Наяды".
-- Желаю вам удачи, -- напутствовал их полковник, -- но, ради Бога,
будьте осторожны. Советую вам подкрасться к лагерю со стороны джунглей и
стрелять в них из укрытия.
-- Есть, сэр, -- ответил де Гроот на ходу, и группа из четырех человек
пустилась рысцой по берегу.
XXII
Тарзан издали услышал стрельбу, возникшую в результате столкновения
между белыми людьми и майя. Он мгновенно развернулся и помчался назад,
откуда, как ему казалось, доносились выстрелы. Однако горное эхо,
подхватившее звуки, сыграло с ним злую шутку, и Тарзан не сумел правильно
определить направление, двинувшись в противоположную сторону. Его также
подвело предположение, что если схватке суждено произойти, то наверняка
возле лагеря "Сайгона" или лагеря Шмидта.
Зная, что лагерь Шмидта находится к нему ближе, чем его собственный, он
решил сперва наведаться туда, а затем берегом вернуться в лагерь "Сайгона",
если у Шмидта все будет тихо.
Приблизившись к опушке леса напротив лагеря Шмидта, он пошел медленнее
и осторожнее, что оказалось весьма предусмотрительным с его стороны, так
как, когда ему открылся вид на лагерь, Тарзан увидел, что люди возвращаются,
а четверо белых увешаны оружием.
Краузе вел за собой упирающуюся Джанетт Лейон, а ласкары были навьючены
кладью. Тарзан понял, что случилось, но не мог понять, как это могло
случиться. Он, естественно, предположил, что услышанная им стрельба
прозвучала в результате столкновения между его людьми и бандой Шмидта, и,
судя по всему, победу в схватке одержал Шмидт. Возможно, все белые люди
погибли, но где Патриция? Где маленькая Ицл Ча? За судьбу Пенелопы Ли он не
тревожился.
Перед полковником Ли встала дилемма. Теперь только четверо обладали
оружием -- явно недостаточно для обороны лагеря; он не мог отправиться и на
поиски Патриции, оставив Пенелопу без защиты, а также не мог разделить свою
небольшую вооруженную группу, ибо даже вчетвером им вряд ли удастся отразить
еще одну атаку Шмидта или майя, если те будут иметь численное превосходство,
и, конечно же, не приходилось надеяться на то, что вчетвером им удастся
взять приступом город Чичен Ица и освободить Патрицию.
В то время, как полковник безуспешно ломал голову над этими проблемами,
Патрицию Ли-Бердон привели в тронный зал Сит Ко Ксиу, короля острова Аксмол,
и командир конвоя доложил королю:
-- Благородный Ксатл Дин приказал доставить эту пленницу к нашему
королю и повелителю, сам же он со своими воинами проследовал дальше, чтобы
атаковать лагерь чужеземцев. Произошло сражение, ибо мы слышали непонятные
звуки, которыми эти белые люди убивают, но чем закончился бой, мы не знаем.
Король закивал головой.
-- Ксатл Дин правильно поступил, -- сказал он.
-- Отлично поступил, -- добавил Чал Ип Ксиу, верховный жрец. -- Из этой
женщины получится достойное жертвоприношение нашим богам.
Сит Ко Ксиу оценивающе оглядел белую девушку и нашел, что она
прехорошенькая. Он впервые в жизни видел белую женщину, и ему вдруг пришла в
голову мысль, что будет жалко отдавать ее какому-то богу, который может ее и
не пожелать. Вслух он не осмелился об этом сказать, но подумал, что девушка
слишком красива для любого бога, и, в действительности, по меркам любой
расы, Патриция Ли-Бердон была красавицей.
-- Я думаю, -- произнес король, -- что подержу ее некоторое время у
себя в служанках.
Верховный жрец Чал Ип Ксиу взглянул на короля с хорошо разыгранным
удивлением. На самом деле, он ничуть не удивился, поскольку знал своего
короля, который уже отнял у богов несколько симпатичных жертв.
-- Раз уж она выбрана для богов, -- произнес он, -- то боги
разгневаются на Сит Ко Ксиу, если он оставит ее для себя.
-- Хорошо бы устроить так, -- сказал король, -- чтобы ее вообще не
выбрали или, по крайней мере, хотя бы не сразу. И мне кажется, что боги не
очень-то ее и захотят.
Патриция, напряженно вслушивающаяся в разговор. смогла понять его суть.
-- Бог уже выбрал меня, -- промолвила она, -- и он разгневается, если
вы причините мне зло. Сит Ко Ксиу изумился.
-- Она говорит на языке майя, -- обратился он к верховному жрецу.
-- Но не в совершенстве, -- заметил Чал Ип Ксиу.
-- Боги говорят на своем языке, -- продолжала Патриция. -- Им ни к чему
говорить на языке простых смертных.
-- А что если она богиня? -- спросил король.
-- Я подруга Че -- Повелителя леса, -- сказала Патриция. -- Он уже и
без того сердит на вас за то, как вы к нему отнеслись, когда он приходил в
Чичен Ица. Если вы благоразумны, то отведете меня к нему обратно. В
противном случае он вас покарает.
Король почесал в затылке и вопросительно посмотрел на своего верховного
жреца.
-- Тебе должно быть известно о богах все, Чал Ип Ксиу. Тот, который
приходил в Чичен Ица, действительно Че -- Повелитель леса? Это был бог,
которого ты посадил в деревянную клетку? Это был бог, который похитил жертву
со священного алтаря?
-- Нет, не бог, -- твердо заявил верховный жрец. -- То был простой
смертный.
-- Тем не менее, мы не должны поступать опрометчиво, -- продолжал
король. -- Может, на время забрать девушку? Пусть ее отведут в Храм
Девственниц, и глядите, чтобы с ней обращались хорошо.
Чал Ип Ксиу вызвал двух жрецов рангом пониже и велел им отвести
пленницу в Храм Девственниц.
Патриция видела, что не произвела большого впечатления на верховного
жреца, в отличие от короля, но, по крайней мере, получала отсрочку, которая
даст возможность Тарзану и остальным, если они поспешат, выручить ее. И,
когда ее уводили из дворца, девушка не особенно волновалась и даже смогла
оценить красоты Чичен Ица.
Впереди высилась огромная пирамида, построенная из плит застывшей лавы.
Девушку повели по крутым ступеням боковой грани пирамиды к храму на вершине,
украшенному разными фигурами. Здесь ее передали верховной жрице, которая
отвечала за храм, в коем содержалось около пятидесяти девушек из знатных
семей, ибо считалось большой честью добровольно вызваться на эту службу. Они
поддерживали огонь в священных очагах и подметали полы в помещениях храма.
При желании любая из них могла вернуться в мир и выйти замуж; их стремились
взять в жены воины и представители знати.
Патриция вышла к колоннаде храма и стала глядеть на раскинувшийся внизу
город Чичен Ица. Вокруг подножия пирамиды тесно в ряд стояли дворцы и храмы.
За городской стеной виднелись соломенные крыши простолюдинов, а дальше до
самых джунглей тянулись поля. Патриции почудилось, будто она перенеслась на
много веков назад на древний Юкатан.
Тарзан затаился среди буйной растительности, наблюдая сверху за людьми.
Он понимал, что не стоит и пытаться выйти на открытое пространство, где он
окажется лицом к лицу с четверкой до зубов вооруженных бандитов, имея при
этом один только лук. Тарзан собирался действовать по-своему и ничуть не
сомневался, что сумеет вызволить Джанетт, не подвергая свою жизнь
бессмысленному риску.
Он подождал, пока бунтари подошли поближе, и ласкары сбросили на землю
свою поклажу, затем приладил стрелу и, натянув тетиву с такой силой, что
наконечник стрелы коснулся большого пальца левой руки, тщательно прицелился.
Тетива зазвенела, и в следующий миг Краузе вскрикнул и повалился на землю
лицом вниз. Стрела поразила его в самое сердце.
Люди в ужасе озирались по сторонам.
-- Что случилось? -- крикнул Убанович. -- Что с Краузе?
-- Он мертв, -- ответил Шмидт. -- Кто-то убил его стрелой.
-- Человек-обезьяна, -- констатировал Абдула Абу Неджм. -- Кто же еще?
-- Где он? -- спросил Шмидт.
-- Я здесь, -- раздался голос Тарзана. -- И стрел у меня достаточно.
Джанетт, идите прямо на мой голос и заходите в лес. Если кто-нибудь
попытается остановить вас, он получит то же, что и Краузе.
Джанетт быстрым шагом пошла к лесу, и никто не посмел задержать ее.
-- Проклятый дикарь! -- проорал Шмидт и разразился потоком ужасных
ругательств. -- Он от меня не уйдет! Сейчас я его прикончу!
Шмидт вскинул ружье и выстрелил в сторону леса, откуда звучал голос
Тарзана.
Снова зазвенела тетива, и Шмидт, схватившись рукой за торчащую из груди
стрелу, упал на колени и завалился на бок. В тот же миг Джанетт вошла в лес,
и Тарзан спрыгнул на землю рядом с ней.
-- Что произошло в лагере? -- спросил он, и девушка вкратце рассказала
о минувших событиях.
-- Значит, они позволили Шмидту с его шайкой вернуться, -- сказал
Тарзан. -- Полковник меня удивляет.
-- Во всем виновата его противная старуха, -- объяснила Джанетт.
-- Пошли, -- решил Тарзан. -- Нужно как можно скорее возвращаться.
Тарзан перекинул девушку через плечо и взобрался на дерево. Вскоре они
оказались на подступах к лагерю "Сайгона", а в это самое время к стоянке
Шмидта подходили де Гроот, Тиббет и двое матросов.
Де Гроот окинул быстрым взглядом лагерь, но Джанетт не обнаружил. На
земле лежали двое, а поодаль в кучку сбились перепуганные ласкары.
Первым де Гроота со спутниками увидел Абдула, который, поняв, что те
пришли с желанием отомстить и что пощады не будет, вскинул ружье и
выстрелил. Но промахнулся. Де Гроот и Тиббет бросились вперед, стреляя на
ходу. Матросы, вооруженные лишь острогами, бежали следом.
Завязалась короткая перестрелка. Ни та, ни другая сторона потерь не
понесла. Тогда де Гроот опустился на колено и тщательно прицелился. Его
примеру последовал и Тиббет.
-- Возьмите на себя Убановича, -- крикнул де Гроот. -- Я беру араба. --
Оба ружья выстрелили почти одновременно. Убанович и Абдула упали на землю.
Перед смертью пламенный большевик успел прошептать: "Да здравствует мировая
революция!", а Абдула Абу Неджм грязно выругался по-арабски.
Де Гроот и Тиббет, а за ними оба матроса рванулись вперед, готовые
прикончить любого, решившего оказать сопротивление, однако Убанович, араб и
Краузе были мертвы, а Шмидт корчился и стонал от боли, неспособный на
какие-либо действия.
Де Гроот склонился над ним.
-- Где мисс Лейон? -- прокричал он.
Стонущий и изрыгающий проклятья Шмидт чуть слышно пробормотал:
-- Дикарь, чтоб он сдох, он ее увел. Сказав это, он испустил дух.
-- Слава Богу! -- обрадовался де Гроот. -- Она в безопасности.
Забрав у убитых оружие и патроны и получив тем самым неоспоримое
преимущество перед ласкарами, люди де Гроота заставили их подобрать с земли
поклажу и погнали обратно к лагерю "Сайгона".
XXIII
Тарзан и Джанетт вышли из джунглей и направились к лагерю, где их
встретили понурые, опечаленные люди, из которых только у одного человека
нашелся повод для радости. Этим человеком оказалась Пенелопа Ли. Завидев
идущую пару, она обратилась к Алджи:
-- По крайней мере, с этим чудовищем была не Патриция.
-- Да будет вам, тетя Пен, -- раздосадовано произнес Алджи. -- Вы еще
скажите, что Тарзан и Джанетт нарочно подстроили все, чтобы встретиться в
джунглях.
-- Ничуть этому не удивлюсь, -- ответила она. -- Мужчина, который
заводит шашни с туземкой, способен на все.
Тарзан был возмущен тем, что произошло в его отсутствие, в основном
потому, что были нарушены его приказы, однако только сказал:
-- Их нельзя было подпускать к лагерю на пистолетный выстрел.
-- Это моя вина, -- признал полковник Ли. -- Я сделал это вопреки
здравому смыслу. Мне показалось, что будет бесчеловечно отправлять их
безоружных обратно, когда там бродит лев-людоед.
-- Полковник не виноват, -- гневно возразила Джанетт. -- Его вынудили
так поступить. Во всем виновата его противная старуха. Это она настояла, а
теперь из-за нее Ханс, возможно, убит.
Едва девушка произнесла последнее слово, как раздались звуки далеких
выстрелов. Стреляли в лагере Шмидта.
-- Вот! -- выкрикнула Джанетт и с ненавистью обратилась к миссис Ли. --
Если с Хансом что-нибудь случится, то ваши руки будут обагрены его кровью.
-- Что сделано, то сделано, -- произнес Тарзан. -- Теперь самое важное,
-- найти Патрицию. Вы уверены, что ее захватили майя?
-- Мы услышали два выстрела, -- пояснил полковник, -- и когда
отправились на поиски, наткнулись на целую сотню краснокожих. Мы их
рассеяли, но не сумели пройти по их следам, и хотя Патриции не видели,
думаю, они схватили ее еще до встречи с нами.
-- Теперь, Уильям, надеюсь, ты удовлетворен, -- заговорила миссис Ли.
-- Это ты во всем виноват и в первую очередь в том, что затеял эту дурацкую
экспедицию.
-- Да, Пенелопа, -- покорно согласился полковник, -- я тоже считаю, что
вся вина лежит на мне, но даже если постоянно твердить об этом, делу не
поможешь.
Тарзан отвел Ицл Ча в сторону, чтобы поговорить с ней без посторонних.
-- Скажи, Ицл Ча, -- начал он, -- что ваши люди могут сделать с
Патрицией?
-- Ничего, продержат два-три дня, от силы месяц, потом принесут в
жертву.
-- Посмотрите на этого негодяя! -- воскликнула Пенелопа Ли. -- Отвел
девчонку в сторону и что-то ей нашептывает. Представляю, что именно.
-- Они могут посадить Патрицию в клетку, в которой сидел я? -- спросил
Тарзан.
-- Я думаю, ее отправят в Храм Девственниц на вершине священной
пирамиды. Храм Девственниц очень почитаемое место и хорошо охраняется.
-- Я проберусь! -- сказал Тарзан.
-- Но вы же не пойдете?! -- воскликнула девушка.
-- Сегодня ночью, -- ответил Тарзан. Девушка обхватила его руками.
-- Пожалуйста, не ходите, -- взмолилась она. -- Вам ее не спасти, а они
убьют вас.
-- Глядите! -- возмутилась Пенелопа Ли. -- Такого бесстыдства я еще не
видела! Уильям, ты должен прекратить это. Я этого не вынесу. Никогда в жизни
я не общалась с распутными людьми.
Тарзан высвободился из объятий девушки.
-- Ну что ты, что ты, Ицл Ча, -- сказал он. -- Меня не убьют.
-- Не ходите, -- умоляла она. -- О, Че -- Повелитель леса, я люблю вас.
Возьмите меня с собой. Мне не нравятся эти люди.
-- Они были очень добры к тебе, -- напомнил Тарзан.
-- Знаю, -- ответила Ицл Ча угрюмо, -- но мне не нужна их доброта. Мне
нужны только вы, и вы не должны идти в Чичен Ица ни сегодня вечером, ни
вообще когда-либо.
Тарзан улыбнулся и похлопал ее по плечу.
-- Я иду сегодня, -- сказал он.
-- Вы любите ее! -- вскричала Ицл Ча. -- Вот почему вы идете. Вы
бросаете меня из-за нее.
-- Ну все, довольно, -- решительно произнес Тарзан. -- Больше ни слова.
Он отошел к людям, а Ицл Ча, обезумевшая от ревности, вернулась в
хижину и бросилась плашмя, колотя руками и ногами по земле. Через некоторое
время она встала, выглянула через порог и увидела, что вернулись де Гроот со
своими людьми. Воспользовавшись тем, что внимание всех было приковано к ним,
маленькая Ицл Ча незаметно выскользнула из хижины и побежала в джунгли.
Джанетт бросилась к де Грооту и заключила его в свои объятия. По лицу
ее текли слезы радости.
-- Я думала, что ты убит, Ханс, -- всхлипывала она. -- Я считала, что
ты убит.
-- А я очень даже живой, -- улыбался де Гроот. -- тебе больше не
придется бояться Шмидта и его банды. Они все мертвы.
-- Я рад, -- сказал Тарзан. -- Это были плохие люди.
Маленькая Ицл Ча бежала через джунгли. Она испытывала страх, так как
становилось темно, а ночью в лесу хозяйничали демоны и духи умерших. Но она
бежала вперед, подгоняемая ревностью, ненавистью и жаждой мести.
Она достигла Чичен Ица затемно, и охранник у ворот не хотел пропускать
ее, пока Ицл Ча ни объяснила ему, кто она такая, и что у нее есть важное
известие для Чал Ип Ксиу, верховного жреца. Тогда ее провели к нему, и она
упала перед ним на колени.
-- Кто ты? -- властно спросил верховный жрец, и тут же узнал ее. --
Значит ты вернулась. Почему?
-- Я пришла сказать вам, что человек который похитил меня с жертвенного
алтаря, явится сюда сегодня ночью, чтобы похитить из храма белую девушку.
-- Боги наградят тебя за это, -- промолвил Чал Ип Ксиу, -- и тебе снова
выпадет честь быть принесенной в жертву.
И маленькую Ицл Ча поместили в деревянную клетку дожидаться рокового
часа.
Тарзан медленно двигался лесом. Он не хотел появляться в Чечен Ица
раньше полуночи. Для него было важно, чтобы жизнь в городе затихла, и
горожане заснули. В лицо ему дул тихий ветер, донесший знакомый запах --
где-то неподалеку пасся Тантор, слон. Животное нашло более легкую дорогу к
плато, чем та, по которой ходил Тарзан, а на плато обнаружило богатую
поросль нежных вкусных побегов.
Тарзан не стал его окликать, а подошел совсем близко и лишь тогда
негромко подал голос. Тантор узнал голос Тарзана, Животное шагнуло к
человеку и в знак того, что признало его, обвило хоботом туловище
человека-обезьяны. По команде Тарзана слон поднял его к себе на загривок, и
Владыка джунглей подъехал таким образом к границе леса, близко подступавшего
к городу Чичен Ица.
Соскользнув со слона, Тарзан пошел через поля к городской стене.
Приблизившись к ней, он разбежался и запрыгнул наверх с ловкостью кошки. В
городе было тихо, улицы -- пустынны, и Тарзан добрался до подножия пирамиды,
не встретив по пути ни одной живой души. Тарзан стал подниматься по ступеням
к вершине, не догадываясь о том, что за дверью Храма Девственниц притаилась
дюжина воинов. Возле храма он остановился и прислушался, затем завернул на
подветренную сторону, желая острым обонянием удостовериться в том, что ветер
не несет с собой никаких подозрительных запахов.
Постояв там мгновение, удовлетворенный Тарзан осторожно прокрался к
двери. На пороге он снова остановился и прислушался, после чего зашел
внутрь, и, как только он сделал первый шаг, на него набросили сеть и тут же
затянули. В следующий миг на Тарзана кинулись воины. Тарзан настолько
запутался в сети, что не мог пошевелить рукой.
Вышедший из храма жрец поднес к губам свирель и дал три длинных
сигнала. Словно по волшебству город проснулся, зажглись огни, и людские
потоки устремились к пирамиде храма.
Тарзана понесли вниз по длинному ряду ступеней, там его окружили жрецы
в длинных расшитых одеждах и богатых головных уборах. Затем привели
Патрицию. Процессия, возглавляемая королем Сит Ко Ксиу и верховным жрецом
Чал Ип Ксиу, впереди которых шли барабанщики и музыканты, прошествовала
через город и вышла через восточные ворота.
Тарзана поместили на особые носилки, которые несли четыре жреца, за ним
под конвоем вели Патрицию, а за ней в деревянной клетке тащили юную Ицл Ча.
Круглый диск луны бросал тусклые лучи на эту варварскую процессию,
которую дополнительно освещали сотни факелов в руках горожан.
Поток людей двинулся через лес к подножию горы, откуда, следуя
извилистой, зигзагообразной тропой, поднялся на вершину, к краю кратера
потухшего вулкана. Лишь перед самым рассветом шествие, спустившись по узкой
тропе, достигло дна кратера, где остановилось у зияющего отверстия. Жрецы
принялись распевать псалмы под аккомпанемент флейт, барабанов и свирелей, и,
когда забрезжил рассвет, с Тарзана сняли сеть, и он был брошен в бездну,
невзирая на заклинания Ицл Ча, уверявшую жрецов, в том, что этот человек --
Че -- Повелитель леса. Она умоляла их не убивать его, но Чал Ип Ксиу велел
ей замолчать и произнес приговор, обрекший Тарзана на гибель.
XXIV
Патриция Ли-Бердон была не из тех плаксивых девиц, которые легко льют
слезы, но сейчас, стоя на краю ужасной бездны, она сотрясалась от рыданий. А
когда поднялось солнце, и его лучи проникли в глубь кратера, она увидела на
глубине семидесяти футов водоем, в котором кругами медленно плавал Тарзан. В
памяти девушки мгновенно вспыхнули прочитанные некогда описания священного
колодца в древнем Чичен Ица на Юкатане, и в душе Патриции вновь забрезжила
слабая надежда.
-- Тарзан! -- позвала Патриция, и тот, повернувшись на спину, посмотрел
вверх. -- Слушайте! -- продолжала она. -- Я хорошо знаю этот способ
жертвоприношения. Он практиковался племенем майя в Центральной Америке сотни
лет тому назад. Жертву на рассвете бросали в священный колодец Чичен Ица, а
если в полдень жертва была еще жива, ее поднимали наверх и присваивали
наивысший титул. Такой человек практически становился живым богом на земле.
Вы должны продержаться до полудня, Тарзан. Должны! Должны!
Тарзан улыбнулся ей и помахал рукой. Жрецы глядели на нее с
подозрением, хотя понятия не имели, что она сказала их жертве.
-- Как вы думаете, сможете, Тарзан? -- произнесла она. -- Вы обязаны
выдержать, потому что я люблю вас!
Тарзан не ответил. Он перевернулся на живот и медленно поплыл вокруг
водоема, который составлял в диаметре приблизительно сто футов и имел
вертикальные стены из гладкого вулканического стекла.
Вода была прохладная, но не ледяная, и Тарзан плыл, регулируя свои
движения с таким расчетом, чтобы не замерзнуть.
Люди принесли с собой еду и питье, сопровождая многочасовое томительное
зрелище праздничной трапезой.
По мере того, как солнце приближалось к зениту, Чал Ип Ксиу все
заметнее начинал проявлять признаки беспокойства и волнения, ибо если жертве
удастся продержаться до полудня, то действительно может оказаться, что это
Че -- Повелитель леса, и он, верховный жрец, попадет в чрезвычайно неловкое
положение.
Глаза всех присутствующих были прикованы к примитивным солнечным часам,
установленным возле края колодца, и когда тень легла на полуденную отметку,
поднялся невообразимый шум, поскольку жертва была все еще жива.
К ярости верховного жреца, люди признали в Тарзане Че -- Повелителя
леса и потребовали немедленно поднять его из воды. Вниз полетела длинная
веревка с петлей на конце, с помощью которой предполагалось вытащить его из
колодца, но Тарзан оттолкнул петлю, и сам взобрался по веревке на
поверхность. Когда он встал в полный рост на краю колодца, люди пали ниц,
моля о прощении и покровительстве.
Король и верховный жрец имели чрезвычайно сконфуженный вид, когда к ним
обратился Тарзан.
-- Я спустился на землю в обличии смертного, -- сказал он, -- чтобы
посмотреть, как вы правите моим народом в Чичен Ица. Я не доволен. Скоро я
снова приду проверить, исправились ли вы. Сейчас я ухожу и забираю с собой
эту женщину. -- И Тарзан положив руку на плечо Патриции. -- Я приказываю вам
освободить Ицл Ча и позаботиться о том, чтобы ни ее, ни кого другого не
приносили в жертву вплоть до моего возвращения.
Он взял Патрицию за руку, и они пошли вверх по крутой тропе к выходу из
кратера. Следом за ними потянулась длинная людская цепочка, поющая на ходу.
Подойдя к городу, Тарзан обернулся и поднял руку.
-- Стойте, где стоите, -- приказал он горожанам, а Патриции шепнул: --
А теперь я покажу им нечто такое, о чем они будут рассказывать своим внукам.
Она посмотрела на него с вопросительной улыбкой.
-- Что вы еще придумали?
Вместо ответа Тарзан издал дикий жутковатый крик и затем на языке
великих обезьян громко позвал:
-- Иди, Тантор, иди!
Тарзан и Патриция пересекли поле и уже подходили к лесу, как вдруг
навстречу им вышел огромный слон. У стоявших поодаль людей вырвался крик
изумления и страха.
-- А он нас случаем не затопчет? -- поинтересовалась Патриция, когда
они подошли к животному.
-- Он мой друг, -- ответил Тарзан, кладя руку на хобот огромного слона.
-- Не бойтесь, -- успокоил он Патрицию. -- Сейчас Тантор поднимет вас к себе
на спину.
И по команде человека-обезьяны слон поднял сначала девушку, а затем и
Тарзана.
Слон развернулся и двинулся к лесу. Тарзан с Патрицией оглянулись.
Жители Чичен Ица в ужасе стояли на коленях.
-- Об этом услышат их пра-пра-правнуки, -- заметила Патриция.
В лагере "Сайгона" царило смятение. Люди потеряли надежду дождаться
возвращения Тарзана. Многие из них предыдущей ночью не сомкнули глаз, и
долгие утренние часы тянулись мучительно медленно. Настало время
традиционного чаепития, а Тарзана все не было. Чай тем не менее подали, и
когда компания села за стол и с унылым видом принялась отхлебывать чай из
кружек, у всех в голове, должно быть, вертелась одна и та же мысль -- им уже
никогда не суждено увидеть Патрицию и Тарзана.
-- Тебе не следовало отпускать этого подлеца на поиски Патриции одного,
-- сказала миссис Ли. -- Конечно же, он скорее всего ее отыскал, и страшно
представить, что с ней произошло потом.
-- Ох, Пенелопа! -- с горечью воскликнул полковник. -- Почему ты так
несправедлива к этому человеку. Он ведь ничего дурного не сделал, наоборот,
только помогал.
-- Ха! -- произнесла Пенелопа. -- Ты очень простодушен, Уильям. Я его
сразу раскусила: он -- пролаза, хочет добиться нашего расположения, а потом,
вот увидишь, возмечтает жениться на Патриции. Разумеется из-за денег,
которые достанутся ей по наследству.
-- Мадам, -- ледяным тоном произнес де Гроот. -- Этот подлец, как вы
изволили выразиться, Джон Клейтон, лорд Грейсток, английский виконт.
-- Чушь! -- воскликнула миссис Ли.
-- Вовсе не чушь, -- возразил де Гроот. -- Мне об этом рассказал
Краузе, когда мы сидели в одной клетке. А тот узнал от араба, который знал
Тарзана много лет.
У миссис Ли отвалилась челюсть. Казалось, она сейчас осядет на землю,
но она быстро взяла себя в руки.
-- Нечто подобное я и предполагала, -- сказала она спустя мгновение. --
Я всего лишь критиковала его за склонность к нудизму. Почему вы раньше нам
об этом не сказали, молодой человек?
-- Не знаю, почему я вообще вам сказал, -- ответил де Гроот. -- Это не
моего ума дело. Если бы он хотел, чтобы мы об этом знали, он сказал бы сам.
-- Ой, а вот и он сам! -- вскрикнула Джанетт. -- И Патриция с ним!
-- Как замечательно, -- воскликнула Пенелопа. -- Какая красивая пара --
Патриция и лорд Грейсток.
Сидя на слоне, Патриция со своей высоты устремила взор в открытое море
и, когда они с Тарзаном спустились на землю, бросилась к поджидающим их
людям и, указывая в сторону рифов, закричала:
-- Глядите! Корабль! Корабль!
Корабль находился далеко, и люди бросились разводить костер на берегу,
а когда вспыхнуло пламя, стали кидать в него зеленые листья и поливать
керосином, пока высоко в небо не взметнулся огромный столб черного дыма.
Де Гроот с несколькими матросами вышли в море на шлюпке в отчаянной,
хотя и тщетной попытке дополнительно привлечь внимание корабля.
-- Они не видят нас, -- сказала Джанетт.
-- А другого корабля может еще сто лет не быть, -- промолвил доктор
Крауч.
-- Долго же нам придется ждать другого раза, а? -- сказал Алджи.
-- Они изменили курс, -- крикнул Боултон. -- Идут сюда.
Полковник прошел в свою хижину, и вернулся с биноклем в руках. Он долго
всматривался в даль, а когда опустил бинокль, в глазах его блестели слезы.
-- Это "Наяда", -- сказал он. -- И она действительно идет к острову.
В ту ночь, при свете тропической луны на палубе "Наяды" в удобных
шезлонгах расположились две пары. Тарзан положил руку на ладонь Патриции.
-- Сегодня утром, у священного колодца, вы, Патриция, в нервном
возбуждении сказали кое-что, о чем мы оба должны забыть.
-- Я понимаю, что вы имеете в виду, -- отозвалась девушка. -- Видите
ли, тогда я не знала, что это невозможно, но сказала то, что чувствую, и это
чувство сохранится навсегда.
-- Тарзан! -- позвал де Гроот с другого борта яхты. -- Джанетт пытается
убедить меня в том, что капитан не имеет права оформить наш брак. Но ведь
она ошибается, верно?
-- Я абсолютно убежден в том, что она ошибается, -- ответил
человек-обезьяна.
Эдгар Берроуз.
Тарзан и его звери
Полный перевод с последнего английского издания Э. К. БРОДЕРСЕН
Издательство "А. Ф. МАРКС" ПЕТРОГРАД 1923
OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX
I
ЛОВУШКА
-- Все это дело покрыто какой-то тайной, -- сказал д'Арно. -- Я знаю из
самых достоверных источников, что ни полиция, ни агенты генерального штаба
не имеют ни малейшего представления о том, как ему удалось это сделать. Они
знают только одно -- то же самое, что и мы: Николай Роков бежал...
Джон Клейтон, лорд Грейсток, тот, который был прежде известен под
именем Тарзана от обезьяньего племени, сидел молча в гостях у своего друга,
лейтенанта Поля д'Арно, в Париже, и созерцал носок своего безукоризненно
вычищенного ботинка.
Лорд был погружен в размышления: Николай Роков, его злейший враг, был
приговорен к пожизненному заключению на основании свидетельских показаний
Тарзана-обезьяны. И вот, оказывается, он бежал из французской военной
тюрьмы.
Тарзан вспоминал о бесчисленных покушениях Рокова на его жизнь. Ну,
теперь Роков покажет себя! Теперь он ни перед чем не остановится, лишь бы
отомстить Тарзану за свое заточение!
Тарзан недавно привез жену и маленького сына в Лондон, так как в
Африке, где они до этого жили, начинался дождливый период, чрезвычайно
вредный для здоровья.
После этого он поспешил в Париж навестить своего старого друга д'Арно,
и здесь известие о побеге Рокова отравило радость встречи. И он уже
подумывал о немедленном возвращении в Лондон.
-- Я не за себя боюсь, Поль! -- сказал он после долгого молчания, -- из
всех столкновений с Роковым я всегда выходил победителем. Теперь мне
приходится думать о других. Я знаю этого человека; я уверен, что он захочет
нанести удар не мне лично, а моей жене или маленькому Джеку. Он прекрасно
знает, что для меня этот удар будет больнее всего. Нет, Поль, я должен
немедленно вернуться в Лондон. Я останусь со своими близкими, пока Роков не
будет вновь арестован и обезврежен навсегда.
***
В то время, когда происходил в Париже этот разговор, два субъекта
подозрительного вида беседовали друг с другом в невзрачном домишке на глухой
окраине Лондона. Их мрачные, жестокие лица обличали в них иностранцев. Один
из них был смуглый, бородатый мужчина; у другого было бледное, изможденное
лицо, какое бывает после долгого заключения в тюрьме; лишь несколько дней
назад он сбрил свою черную бороду. Говорил последний:
-- Ты должен тоже непременно остричь бороду, Алексей, иначе он тебя
сразу узнает. Мы расстанемся здесь, а когда встретимся вновь на палубе
"Кинкэда", нужно надеяться, с нами будут еще два "почетных гостя". Они,
конечно, и не подозревают о том приятном путешествии, которое мы для них
придумали.
Через два часа я буду с одним из них в Дувре, а завтра вечером, если ты
будешь следовать моим указаниям, ты приведешь с собой второго, при условии,
конечно, если он вернется в Лондон так скоро, как я предполагаю. Я уверен,
что наши усилия увенчаются успехом, и мы из этого извлечем большую выгоду.
Благодаря глупости французских властей, скрывших на несколько дней факт
моего побега, я имел возможность разработать каждую деталь нашего плана так
тщательно, что ничто не может помешать его выполнению. Ну, а теперь до
свидания, Алексей, желаю успеха.
Три часа спустя, почтальон поднимался по лестнице в парижской квартире
Поля д'Арно.
-- Телеграмма для лорда Грейстока, -- сказал он лакею, вышедшему на
звонок. -- Он здесь?
Лакей ответил утвердительно и, расписавшись в получении телеграммы,
отнес ее Тарзану, который был занят приготовлениями к отъезду в Лондон.
Тарзан вскрыл телеграмму. Лицо мгновенно покрылось смертельной
бледностью.
-- Прочтите, Поль! -- сказал он, протягивая телеграмму д'Арно. -- Уже
началось! Д'Арно прочел следующее:
"Джек украден при участии нового лакея. Возвращайся немедленно.
Джэн".
Когда Тарзан взбежал на ступеньки своего лондонского дома, он был
встречен в дверях женой; Джэн Клейтон мужественно переносила несчастье: ни
одна слеза не показалась из ее глаз, и только маленькие руки сжимались от
негодования.
Она торопливо рассказала все, что знала о похищении мальчика.
Няня вывезла ребенка в коляске на утреннюю прогулку и катала его перед
домом, по солнечной стороне. Закрытый таксомотор подъехал к углу дома. Няня
не обратила на это особого внимания; она заметила только, что из автомобиля
никто не вышел и что мотор продолжал работать, как будто шофер поджидал
седока из дома, перед которым остановился.
Почти немедленно вслед за этим новый лакей Грейстоков. Карл, выбежал к
няне, крича ей, что барыня требует ее немедленно к себе и что маленького
Джека она может оставить на его попечении до своего возвращения. Это не
возбудило в няне никакого подозрения; она направилась к дому и уже дошла до
крыльца, но ей пришло в голову предупредить лакея, чтобы он не поворачивал
коляски, иначе солнце будет бить ребенку в глаза. Она обернулась, чтобы
крикнуть ему об этом, и с изумлением увидела, что Карл быстро катит коляску
к углу дома. В ту же минуту открылась дверца таксомотора, и в ней на
мгновение мелькнуло чье-то смуглое лицо. Почувствовав, что ребенку угрожает
опасность, няня с криком бросилась к автомобилю, но Карл успел вскочить в
него с ребенком и захлопнуть за собой дверцу. В ту же минуту шофер двинул
рычаг, чтобы дать ход. В моторе что-то было неисправно: шоферу пришлось
повернуть рычаг в обратную сторону и дать машине задний ход. Благодаря
этому, няня успела добежать до автомобиля и вскочить на подножку.
С громкими криками о помощи няня всеми силами старалась выхватить
ребенка из рук похитителей, но напрасно... Автомобиль помчался вперед, увозя
ее с собой. Вися на подножке, она цеплялась за дверцу и с отчаянием
продолжала звать на помощь, все еще не теряя надежды спасти маленького
Джека. Только когда таксомотор отъехал уже далеко от дома Грейстока, Карлу
удалось сильным ударом кулака сбросить ее на мостовую.
Крики няни привлекли внимание прохожих. Леди Грейсток, услышав крики
няни, также выскочила из дома. Она увидела самоотверженную борьбу няни со
злоумышленниками и сама бросилась догонять мотор, но он мчался так быстро,
что сейчас же скрылся из глаз.
Вот все, что леди Грейсток могла рассказать мужу. Она не понимала, кому
могло понадобиться похитить ее маленького Джека, и ей это стало ясно только
тогда, когда Тарзан сообщил о том, что Роков бежал из тюрьмы.
В то время, как Тарзан с женой обсуждали, что им предпринять для
спасения ребенка, раздался звонок телефона в кабинете. Тарзан быстро подошел
к аппарату.
-- Лорд Грейсток? -- спросил мужской голос.
-- Да.
-- Вашего сына похитили, -- говорил торопливо незнакомый голос, -- и
только я могу помочь вам вернуть его. Я хорошо осведомлен о планах
похитителей, так как должен признаться, сам принимал участие в деле. Я
должен был, знаете ли, получить свою долю награды, но вижу, что меня
собираются оставить в дураках. Но я не дам себя провести; я покажу им свои
когти! Послушайте, лорд, я хочу помочь вам вернуть вашего сына, но только с
условием, что вы не будете преследовать меня за соучастие в похищении. Идет?
-- Если вы в самом деле укажете мне, где находится мой сын, -- отвечал
Тарзан, -- вам нечего опасаться. Больше того, я вас щедро награжу, если при
вашей помощи верну мальчика.
-- Хорошо, -- ответил голос, -- я назначу вам место встречи, но имейте
в виду, что вы должны прийти один. Достаточно того, что я доверяюсь вашему
слову; доверять другим я не могу.
-- Когда же и где мы встретимся? -- спросил нетерпеливо Тарзан.
Таинственный голос назвал харчевню в Дуврском порту, представлявшую
излюбленное место сборища моряков.
-- Вы должны прийти около десяти часов вечера. Не стоит приходить
раньше: ваш сын будет в безопасности. Когда мы встретимся, я провожу вас
тайком к тому месту, где он припрятан. Но предупреждаю вас еще раз: вы
должны явиться один и отнюдь не пытаться вмешивать сюда полицию; я хорошо
знаю вас в лицо и буду следить за каждым вашим шагом. Если кто-либо будет
вас сопровождать или я замечу поблизости переодетых агентов полиции, я к вам
не подойду, и ваша единственная надежда вернуть сына будет потеряна.
Не дожидаясь ответа, незнакомец повесил трубку.
Тарзан передал содержание разговора своей жене. Она просила позволить
ей сопровождать его, но он наотрез отказался, боясь, что незнакомец, увидев
лишнего человека, приведет свою угрозу в исполнение и не подойдет к нему.
Нежно простившись с женой, Тарзан поспешил в Дувр; Джэн осталась дома
ожидать результатов его поездки. Никто из них не знал и не предчувствовал
того, что им предстояло пережить раньше, чем они снова увидят друг друга...
***
Прошло минут десять после отъезда Тарзана. Джэн Клейтон не могла найти
себе места; тревожно шагала она взад и вперед по мягким коврам кабинета. Ее
материнское сердце то мучительно сжималось, то разрывалось на части от
волнения. Она старалась уверить себя, что все окончится благополучно, но ее
угнетало какое-то тяжелое предчувствие...
Чем больше думала она обо всем случившемся, тем с большим ужасом
убеждалась, что разговор по телефону был каким-то ловким маневром со стороны
похитителей, быть может, для того, чтобы подольше удержать родителей в
бездеятельности, пока преступники успеют увезти мальчика из Англии. А, может
быть, это была ловушка, задуманная коварным Роковым для пленения Тарзана?
Оглушенная этой мыслью, она в ужасе остановилась.
-- Да, это несомненно так! Боже праведный, как мы были слепы! -- Джэн
бросила взгляд на большие часы, стоявшие в углу кабинета.
Было слишком поздно. Поезд, на котором должен был уехать Тарзан, уже
отошел. Но через час шел другой, которым она могла добраться до Дувра еще до
назначенного незнакомцем часа.
Вызвав прислугу и шофера, она отдала необходимые распоряжения. Десять
минут спустя, автомобиль уносил ее по шумным и людным улицам Лондона к
вокзалу.
***
В три четверти десятого Тарзан подходил к грязной харчевне на Дуврской
набережной. Когда он вошел в эту зловонную трущобу, какая-то фигура,
закутанная в плащ, проскользнула мимо него к выходу.
-- Следуйте за мной, лорд! -- шепнул ему властно незнакомец. Тарзан
молча повернулся и пошел за ним. Выйдя из харчевни, незнакомец повел Тарзана
по мрачным неосвещенным улицам по направлению к пристани, утопавшей во мгле
среди высоко нагроможденных тюков, ящиков и бочек. Здесь он внезапно
остановился.
-- Где мой мальчик? -- спросил Тарзан, не понимая, куда его ведет
незнакомец.
-- Вон на том пароходе. Его огни видны отсюда! -- отвечал тот мрачно.
Тарзан силился различить в темноте черты своего спутника; он казался
ему совершенно незнакомым. Если бы лорд Грейсток знал, что его проводником
был не кто иной, как Алексей Павлов, он догадался бы сразу, что его ожидает
предательский удар и что грозная опасность нависла над его жизнью.
-- Вашего сына сейчас никто не стережет! -- продолжал Павлов, --
похитители уверены, что теперь никто уже не сумеет его найти. На борту
"Кинкэда" теперь нет никого, если не считать двух человек команды, которых я
снабдил достаточным количеством джина, чтобы мы могли считать их неопасными
на несколько часов. Мы можем без всякого риска пробраться на пароход, взять
ребенка и вернуться с ним на берег.
Тарзан кивнул головой в знак согласия.
Спутник его направился к небольшой шлюпке, стоявшей у пристани. Они
вошли в нее, и Павлов торопливыми взмахами весел направил лодку к пароходу.
Казалось бы, густой черный дым, вырывавшийся из трубы парохода, должен был
навести Тарзана на подозрения, на мысль о ловушке, но он ничего не
замечал... Он весь был поглощен мыслью об опасности, угрожавшей его
маленькому Джеку.
С борта парохода свешивалась веревочная лестница; оба они быстро
взобрались по ней на палубу. Здесь спутник Тарзана увлек его за собою к
люку, отверстие которого зияло посреди палубы.
-- Мальчик здесь, -- таинственно сказал он, оглядываясь по сторонам. --
Знаете что? Лучше бы вам одному спуститься вниз, а то, пожалуй, он
испугается, закричит и разбудит матросов. Тогда все пропало. Я лучше
останусь здесь... постерегу...
Тарзан был так углублен в мысль об освобождении сына, что не обратил
внимания на странную тишину, царившую на палубе "Кинкэда": кругом не видно
было ни души, несмотря на то, что пароход был уже под парами. По густым
клубам дыма, с искрами вылетавшим из трубы, можно было заключить, что
пароход готов к отплытию. Но все это совершенно ускользнуло от внимания
Тарзана...
Думая лишь о том, что через минуту он прижмет своего любимого сына к
груди, он начал спускаться по крутой лестнице в трюм...
Но едва он очутился внизу, как тяжелая крышка люка предательски
захлопнулась над ним.
И только тогда, в это роковое мгновение, он понял, что сделался жертвой
злодейского умысла! Он не только не освободил сына, но и сам попал в западню
своего заклятого врага. Но было уже поздно...
Он бросился к крышке люка, стараясь приподнять ее своими могучими
плечами, но все его усилия были тщетны... Он зажег спичку и начал
исследовать помещение. Маленькая каморка, куда он попал, была отделена
перегородкой от главной части трюма; крыша над головой была единственным
выходом из этой тюрьмы. Было очевидно, что помещение приготовлено специально
для него. Если его ребенок и был на борту этого парохода, то, во всяком
случае, где-то в другом месте...
***
Все свое детство и юность, со дня рождения до двадцатилетнего возраста,
Тарзан провел в диких африканских джунглях, не подозревая даже, что он
человек, так как ему не пришлось ни разу встретить ни одного человеческого
существа. Он получил воспитание среди человекообразных обезьян. От них он
усвоил все их нравы и привычки. Жизнь в диких первобытных лесах, среди
тысячи опасностей, развила в нем сверхчеловеческую силу и ловкость, за что
его прозвали впоследствии "человеком-обезьяной".
В самый впечатлительный период жизни он научился переживать радости и
печали один, не делясь ни с кем -- так же, как поступают свободные звери
джунглей.
Поэтому и теперь он не выражал своего отчаяния ни слезами, ни
безрассудным буйством, а терпеливо ждал дальнейших событий. В то же время он
не оставался бездеятельным; голова его непрерывно работала над изысканием
способов выбраться из темницы: он тщательно осмотрел помещение, ощупал
толстые доски, из которых были сколочены стены, измерил расстояние от пола
до крышки.
Внезапно до его слуха донеслись перебои вращающегося винта парохода;
все задрожало от пущенной в ход машины. Пароход отчаливает. Куда его увозят
и какая судьба ожидает его?
Едва он задал себе этот вопрос, как услышал звук, покрывший собою
грохот машины. От этого звука кровь застыла у него в жилах. С палубы над его
головой ясно донесся пронзительный женский крик, крик отчаяния и ужаса...
II
БРОШЕН НА НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ
Когда Тарзан и его спутник скрылись в вечерней мгле, там, где они
только что были, в темном узком переулке появилась фигура стройной женщины.
Лицо ее было покрыто густой вуалью. Она шла очень быстро, почти бежала. У
входа в харчевню она на минуту остановилась, огляделась по сторонам, а затем
решительно вошла в грязный притон.
Десятка два подвыпивших матросов и подозрительных субъектов удивленно
взглянули на нее -- слишком необычно было видеть в этой грязной обстановке
прилично одетую даму.
Торопливыми шагами дама подошла к стоявшей за прилавком буфетчице.
Последняя оглядела странную гостью с ног до головы не то с завистью, не то с
неприязнью.
-- Скажите, пожалуйста, не заходил ли сюда сейчас высокий господин? --
спросила дама. -- Он должен был встретиться здесь с одним человеком и вместе
с ним куда-то отправиться.
Буфетчица отвечала утвердительно. Но она не могла указать направления,
по которому ушли эти двое. Один из матросов, стоявший неподалеку, вмешался в
разговор: он вспомнил, что у входа в харчевню он только что столкнулся с
двумя мужчинами, направлявшимися к гавани.
-- Проведите меня туда, я вам хорошо заплачу, -- с оживлением
воскликнула женщина, суя моряку в руку золотую монету.
Тот не заставил себя долго упрашивать и, выйдя из харчевни, повел
женщину в гавань.
Добравшись до набережной, они увидели на некотором расстоянии от берега
небольшую шлюпку: она быстро удалялась по направлению к ближайшему пароходу.
-- Вот они! -- воскликнул матрос.
-- Десять фунтов стерлингов, если вы сейчас же найдете лодку и
доставите меня на пароход! -- сказала женщина, вглядываясь в две мужские
фигуры на шлюпке.
-- В таком случае надо поторопиться, -- отвечал расторопный моряк, --
пароход уже три часа под парами и каждую минуту может отчалить.
Он поспешно направился к пристани. Женщина не отставала от него. У
причала была привязана шлюпка, тихо колыхавшаяся в волнах. Сесть в нее и
отчалить было делом одной минуты; моряк взялся за весла, и они бесшумно
поплыли к пароходу.
Через несколько минут моряк подтянул лодку у борту парохода и
потребовал обещанной платы; женщина, не считая, сунула ему в руку пачку
кредитных билетов, и беглый взгляд, брошенный матросом на деньги, убедил
его, что его труд щедро вознагражден. Он вежливо помог женщине взобраться по
веревочной лестнице на палубу, а сам остался около парохода, надеясь, что
щедрая дама пожелает вернуться на берег.
Но в этот момент раздался шум машины, пущенной в ход, и грохот цепей;
на "Кинкэде" подымали якорь. Минуту спустя вода забурлила под ударами винта,
и матрос увидел, что пароход медленно поворачивается к выходу из гавани.
Едва он взялся за весла, чтобы плыть к берегу, как с палубы парохода
донесся отчаянный женский крик; он услышал неясный шум борьбы, а затем все
стихло.
-- Черт возьми! -- проворчал матрос с негодованием. -- Работу перебили,
не сумел я воспользоваться случаем!..
Взобравшись на пароход, Джэн Клейтон нашла палубу совершенно пустой. С
минуту стояла она озадаченная. Где же ей искать сына и мужа? Она заметила
большую каюту, наполовину возвышавшуюся над палубой, и смело бросилась туда;
сердце ее тревожно билось, когда она спускалась по узкой крутой лестнице.
Она очутилась в длинном узком коридоре, по обе стороны которого находились
каюты, по-видимому, принадлежащие команде парохода. Она пробежала по всему
коридору, останавливаясь у каждой двери и стараясь уловить какой-нибудь
звук.
Зловещее молчание царило повсюду... У Джэн начинала кружиться голова и
ее испуганному воображению казалось, что биение ее сердца наполняет громовым
грохотом все судно.
Она принялась осторожно приоткрывать одну дверь за другой; все каюты
были пусты. Мысли начинали путаться в голове бедной Джэн. Где же ей еще
искать? Охваченная все возраставшей тревогой за сына и мужа, она даже не
почувствовала, как начал подрагивать весь корпус судна, и не обратила
внимания на шум машины, пущенной в ход.
Еще одна каюта оставалась необследованной. Она приоткрыла дверь, но
навстречу ей выскочил какой-то смуглый мужчина; грубо схватив ее за руку, он
втащил ее в каюту. Перепуганная неожиданным насилием, Джэн Клейтон
пронзительно вскрикнула, но в ту же минуту человек крепко зажал ей рот
рукой.
-- Когда мы отъедем от берега, дорогая моя, -- сказал он, -- можете
кричать, сколько вашей душе будет угодно, а пока...
Леди Грейсток обернулась, чтобы взглянуть на бородатое лицо, близко
наклонившееся к ней, и сейчас же с ужасом отпрянула: она узнала ненавистные
черты человека, подлость которого ей не раз пришлось испытать на себе.
-- Николай Роков! Мсье Тюран! -- прошептала она, содрогаясь.
-- Ваш покорный слуга и поклонник! -- отвечал Роков, отвешивая низкий
поклон.
-- Мой сын? Где мой сын? -- застонала она, не замечая его насмешливого
тона. -- Умоляю вас, отдайте мне сына, Роков, ведь вы же человек, в вас
должна оставаться хоть капля жалости. Скажите мне, ради бога, скажите, где
он? Если в вашей груди бьется сердце, не мучьте меня больше, отведите меня к
моему ребенку.
-- Вы должны беспрекословно повиноваться моим приказаниям, и тогда с
ним ничего дурного не случится, -- желчно проговорил Роков. -- Вам не мешало
бы помнить, сударыня, что вас никто не приглашал на судно и что бы ни
случилось, извольте пенять на себя.
Он повернулся к ней спиной и быстро вышел из каюты, заперев за собою
дверь на ключ.
После этого Джэн не пришлось видеть его в течение нескольких дней.
Дело в том, что Роков был плохим мореплавателем и не выносил морской
качки, а между тем в первый же день поднялась такая большая волна, что он
свалился на койку в сильнейшем приступе морской болезни.
Единственным посетителем леди Грейсток был в эти дни грязный швед,
повар с "Кинкэда", который приносил ей пишу. Звали его Свэн Андерсен.
Это был тощий верзила, с длинными рыжими усами, с желтым, болезненным
цветом лица, с черными ногтями на грязных заскорузлых пальцах. Один вид его
отбивал всякий аппетит у несчастной женщины, когда он приносил ей в каюту
пищу.
Его маленькие бесцветные глаза как-то странно бегали в узких щелках; во
всей его наружности, в жестах, в кошачьей походке сквозила скрытность и
какое-то смутное коварство. Засаленная веревка служила ему поясом; на поясе
висел отвратительно-грязный передник, а за поясом всегда был длинный нож,
еще усиливающий то отталкивающее впечатление, которое внушал этот субъект.
Хотя нож являлся несомненной принадлежностью его профессии, но Джэн не могла
отделаться от мысли, что это оружие, при малейшем поводе с ее стороны, могло
быть пущено в ход совсем не для кулинарных целей.
Повар обращался с леди Грейсток с угрюмой молчаливостью; она же,
напротив, постоянно встречала его приветливой улыбкой и не забывала
благодарить за принесенную пищу, хотя большей частью ей приходилось
выплескивать содержимое котелка в иллюминатор каюты.
В первые дни своего заточения -- ужасные дни тревоги и одиночества --
два вопроса неотступно сверлили ей мозг: жив ли ее муж и где ее ребенок?
Что-то подсказывало ей в глубине души, что сын ее находится тут же на
пароходе и что он жив. Но сохранили ли злодеи жизнь Тарзану? Самые мрачные
предчувствия терзали ее...
Леди Грейсток знала о том, какую непримиримую, животную ненависть питал
Роков к ее мужу и с каким вожделением он думал о мести. И ей казалось ясным,
что злодей заманил Тарзана на пароход не иначе, как затем, чтобы
удовлетворить свою жажду мести и навсегда покончить со своим врагом.
Тарзан в это время лежал в грязном трюме, не подозревая, что его жена
находится так близко от него. Тот же долговязый швед, который навещал Джэн,
приносил пищу и ему; Тарзан несколько раз пытался втянуть его в разговор, но
все усилия оставались бесплодными. Как узнать у него, действительно ли Джэн
находится на борту парохода? Но этот бестолковый верзила на все расспросы
отвечал, варварски коверкая английский язык, неизменной фразой:
"Я тумай, ветер скоро туть сильно". И Тарзану пришлось волей-неволей
отказаться от дальнейших попыток завязать с ним беседу.
Так прошло несколько недель. Несчастным пленникам они показались
месяцами. В каком направлении шел пароход, куда их везли и что их ожидало?
Все эти вопросы оставались без ответа...
За все время плавания "Кинкэд" остановился только один раз, очевидно,
чтобы погрузить уголь; затем он сейчас же продолжил свой путь, и несчастным,
тоскующим заключенным казалось, что этому плаванию не будет конца.
Однажды к Джэн Клейтон явился Роков; это был первый его визит с тех
пор, как он запер ее в маленькой каюте. Он был весь желтый, осунувшийся
после долгой морской болезни.
Войдя в каюту, он запер за собой дверь и немедленно приступил к делу:
он предложил леди Грейсток выписать на его имя чек на довольно крупную
сумму; он заявил ей, что она, наверное, не откажет ему в этой пустяковой
просьбе, взамен чего гарантировал ей неприкосновенность и свободу и обещал
доставить ее в Лондон.
Джэн серьезно его слушала.
-- Я согласна, мсье Роков, -- сказала она. -- Я выплачу вам сумму вдвое
больше этой, но при единственном условии, если вы высадите меня с мужем и
сыном в какой-нибудь цивилизованной стране, -- до тех пор вы не получите от
меня ни гроша. Ни о каких других условиях я и слышать не хочу.
-- Вы дадите мне чек сейчас же! -- сказал Роков угрожающим тоном, --
иначе ни вам, ни вашему мужу, ни ребенку больше не придется увидеть землю.
-- Поступайте, как вам угодно, я чека не подпишу! -- твердо сказала
леди Грейсток. -- Какая у меня гарантия, что вы, получив чек, не поступите с
нами так, как вам заблагорассудится?
-- Итак, вы отказываетесь исполнить мое требование? -- желчно
проговорил Роков, поворачиваясь к двери. -- Ладно, пусть будет по-вашему; но
помните, что жизнь вашего сына в моих руках, и если вы услышите его
предсмертные стоны, знайте, что ваше упрямство и скупость -- причина его
смерти.
-- Нет, нет, только не это! -- воскликнула несчастная мать. -- Вы не
будете, вы не можете быть до такой степени жестоким!
-- Не я жесток, а вы, сударыня! -- возразил Роков спокойно. --
Пустячной суммой денег вы можете спасти своему ребенку жизнь.
Разговор, как и следовало ожидать, окончился тем, что Джэн Клейтон
выписала чек на требуемую сумму и передала его Николаю Рокову. Последний,
получив то, чего добивался, немедленно покинул каюту с торжествующей
улыбкой.
На другой день после этого разговора Тарзан услыхал над своей головой
чьи-то шаги, а затем скрип открываемой крышки.
Он взглянул вверх и увидел просунувшуюся в светлое отверстие люка
гнусную физиономию Павлова.
-- Ну, вылезайте! -- скомандовал тот. -- Имейте в виду, что при
малейшей попытке напасть на меня или на кого-либо другого из находящихся
здесь, вы будете пристрелены, как бешеная собака.
Тарзан-обезьяна, не говоря ни слова, по звериному легко выпрыгнул на
палубу. Он быстро оглянулся вокруг, щуря глаза от яркого дневного света. На
почтительном расстоянии от него толпилось около десятка матросов,
вооруженных винтовками и револьверами. Перед ним стоял Павлов.
Тарзан продолжал оглядываться, ища глазами Рокова; он не сомневался,
что его враг должен быть на пароходе; но, к его удивлению, Рокова не было
видно нигде.
-- Лорд Грейсток! -- торжественно обратился к нему Павлов. -- В течение
последних двух лет вы изволили беспрерывно совать нос в дела мистера Рокова,
которые вас совершенно не касались. Вполне естественно, что ему пришлось
принять меры для ограждения себя от вашего непрошенного вмешательства, и вам
остается обвинять себя самого в тех несчастьях, которые обрушились на вас и
на вашу семью. С другой стороны, вы не можете не понять, что такая
экспедиция обошлась Рокову в немалую сумму денег, а так как вы являетесь
единственным ее виновником, то он, естественно, ожидает от вас покрытия всех
расходов по экспедиции. Я заявляю вам, лорд Грейсток, что только при условии
выполнения справедливого требования мистера Рокова, вы можете оградить свою
жену и ребенка от весьма неприятных последствий, а также сохранить свою
жизнь и даже получить свободу.
-- Сколько? -- деловым тоном спросил Тарзан. И прибавил:
-- Я прошу сказать, какую я могу получить гарантию, что вы выполните
ваши обещания. У меня очень мало оснований доверять таким подлецам, как вы и
мистер Роков.
Павлова всего передернуло при этих словах.
-- Вы не в таких условиях, чтобы позволить себе бросать людям
оскорбления, -- сказал он, повышая голос. -- Я отказываюсь дать вам иную
гарантию, кроме моего слова, но зато у вас может быть полная гарантия, что
мы сумеем быстро расправиться с вами, если вы сейчас же не подпишете
требуемого чека. Если вы не совсем еще потеряли рассудок, вы можете понять,
каким большим удовольствием было бы для нас отдать приказание этим молодцам
пристрелить вас. И если мы сохраняем вам жизнь, то только потому, что
придумали для вас другое наказание, и ваша смерть не входит в наши планы.
-- Ответьте мне только на один вопрос, -- сказал Тарзан угрюмо. --
Находится ли мой сын на этом пароходе или нет?
-- Его здесь нет! -- ответил Павлов. -- Ваш сын в полной безопасности в
другом месте. Если вы сейчас же беспрекословно исполните наши справедливые
требования, мы его не тронем. Если же ваше упрямство заставит нас
разделаться с вами, нам придется прикончить и ребенка, потому что нам тогда
незачем его держать. Вы видите, что вы можете спасти вашего сына от смерти,
только сохранив свою жизнь, а сохранить свою жизнь вы можете не иначе, как
подписав чек немедленно.
-- Хорошо, я согласен, -- сказал Тарзан после минуты раздумья.
Он слишком хорошо представил себе, что негодяи не остановятся перед
исполнением своей угрозы. Было ясно, что, согласившись на их требования, он,
быть может, сохранит жизнь ребенку.
Но в то же время он ни минуты не сомневался, что как только он подпишет
чек, они убьют его.
Сознание его было ясным, мысли уверенны и спокойны. Он твердо решил
умереть с достоинством и бороться до последней минуты. Он постарается задать
им перед смертью Ѕ такой урок, какого они никогда не забудут, и уже наметил
первой жертвой стоявшего перед ним Павлова. Он еще несколько раз огляделся
кругом, сожалея, что не было на палубе Рокова.
Тарзан медленно вынул из кармана чековую книжку и автоматическое перо.
-- Сколько? -- спросил он спокойно.
Павлов назвал громадную сумму. Тарзан едва удержался от улыбки:
алчность этих субъектов переходила всякие границы. Сумма была значительно
больше того, что было у него на текущем счету, и он знал, что такой чек не
будет оплачен банком. Он сделал вид, что колеблется, и начал торговаться, но
Павлов неумолимо стоял на своем. Тарзану пришлось, в конце концов, выписать
чек на всю сумму.
Когда он повернулся, чтобы передать Павлову бумажку, не имевшую ровно
никакой цены, он случайно взглянул за борт "Кинкэда". К величайшему
изумлению он увидел, что пароход находился недалеко от какого-то берега.
Почти к самой воде подходили густые тропические джунгли, а позади виднелись
гористые склоны, покрытые лесом.
Павлов заметил, с каким напряженным интересом вглядывался Тарзан в
расстилавшуюся перед ним местность.
-- Здесь вам придется высадиться! -- сказал он.
Тарзан с недоверием посмотрел на Павлова. Он не мог себе представить,
что его враги оставляют ему жизнь. Но зачем бы стали они его обманывать? Его
мускулы, напрягшиеся для последней борьбы, постепенно разжимались.
Он думал, что видит перед собою берег Африки, и знал, что, если его
здесь высадят, он сравнительно легко сумеет добраться до цивилизованных
стран.
Павлов взял написанный чек.
-- А теперь извольте скинуть одежду, -- сказал он лорду Грейстоку, --
она вам здесь не понадобится.
Тарзан медлил. Павлов молча кивнул в сторону вооруженных матросов.
Тогда Тарзан начал медленно раздеваться.
Вслед за этим была спущена на воду шлюпка, и Тарзан, под сильной
охраной, был отвезен на берег. Полчаса спустя, матросы вернулись на пароход.
И пароход тотчас же двинулся в путь.
Тарзан стоял на узкой полосе отмели, собираясь прочесть записку,
переданную ему на берегу одним из матросов. Вдруг до него донеслись какие-то
крики с удалявшегося парохода; он невольно поднял голову и увидел на палубе
человека, криками старавшегося обратить на себя его внимание.
Это был Роков. С отвратительным хохотом он поднимал высоко над головой
ребенка...
У Тарзана помутилось в глазах; он инстинктивно бросился вперед, чтобы
догнать пароход, но бессильно остановился у самой воды.
Он стоял долго, не сводя глаз с "Кинкэда", пока очертания судна не
скрылись за мысом.
Позади него на высоких ветвях деревьев пищали и ссорились мартышки; из
глубины девственного леса доносился зловещий вой пантеры.
Но Джон Клейтон, лорд Грейсток, погруженный в свое горе, ничего не
слышал, ничего не замечал вокруг себя.
Из чащи джунглей за его спиной высунулась отвратительная косматая
морда; злые, налитые кровью глаза наблюдали из-под нависших бровей за новым
пришельцем.
Тарзан продолжал стоять в каком-то оцепенении. Его терзали муки
сожаления, зачем он пропустил случай посчитаться со своими врагами?
-- Единственное утешение, -- подумал он, -- что Джэн в безопасности в
Лондоне. Какое счастье, что она не попала в лапы этих мерзавцев.
Косматое чудовище бесшумно подкрадывалось сзади к нему.
Тарзан медленно разворачивал бумажку...
Куда же девалось тонко развитое чутье дикого человека-обезьяны? Где
было его тонкое обоняние? Где был его острый слух, которому мог некогда
позавидовать любой из обитателей джунглей?
III
ГРОЗА ДЖУНГЛЕЙ
Тарзан развернул записку и стал читать ее. Вначале он почти не понимал,
что было в ней написано: его разум и чувства были притуплены горем. Но по
мере чтения сознание возвращалось к нему, и вся гнусность плана мести
вставала перед его глазами.
Текст записки был таков:
"Вы найдете здесь подробное изложение моих намерений относительно Вас и
Вашего сына.
Вы родились обезьяной, и Вам, по-видимому, всегда нравилось бродить
голым по джунглям; мы Вас и возвращаем к той жизни, для которой Вы созданы и
которая Вам по вкусу. Что же касается Вашего наследника, то мы, считаясь со
всемирным законом эволюции, полагаем, что он должен стоять несколько выше
своего отца.
Отец был человекообразным животным; сын займет следующую ступень в
развитии. Он не будет голым зверем, живущим на деревьях в чаще джунглей; он
будет ходить по земле на задних конечностях, носить передник и бронзовые
браслеты, а, может быть, и кольцо, продетое в нос. Мы сделаем из него почти
человека, отдав его на воспитание племени людоедов... Нам думается, что
способствуя такой естественной эволюции, мы вполне угодим сиятельному
лорду-обезьяне...
Я мог бы Вас убить, лорд Грейсток, но я считаю такое наказание слишком
мягким для того, кто был моим злейшим врагом. Будучи мертвым, Вы не
чувствовали бы никаких мучений, никакой тревоги за участь своего ребенка.
Нет, я оставлю Вам жизнь вместе с приятным сознанием, что судьба Вашего сына
в моих руках: я надеюсь, что это сознание так украсит Вашу одинокую жизнь,
что смерть покажется Вам приятнее всего на свете...
В этом мое мщение, лорд Грейсток, за то, что Вы осмелились поднять руку
против нижеподписавшегося
Н. Р.
P. S. В программу моей мести входят также и некоторые сюрпризы,
ожидающие Вашу уважаемую супругу, но догадываться о них я предоставляю
Вашему воображению".
Едва он окончил чтение записки, как легкий шорох за его спиной заставил
его быстро обернуться. Перед ним стояла во весь рост громадная
обезьяна-самец, готовая броситься на него. Чувство самосохранения мгновенно
пробудило в Тарзане все его прежние инстинкты, воспитанные джунглями.
Два года, протекшие с тех пор, как Тарзан покинул африканский берег, не
ослабили в нем той необычайной физической силы, которая сделала его некогда
непобедимым властелином джунглей. Напротив, ему часто приходилось
упражняться и развивать свою силу и ловкость, правда, в более мирной
обстановке, в его обширных владениях в области Узири.
Мышцы Тарзана мгновенно напряглись: он бесстрашно готовился встретить
зверя, голый и безоружный, хотя рассудок подсказывал ему всю нелепость
борьбы с косматым гигантом.
Другого выхода не было -- нужно было принять неравный бой, пользуясь
теми орудиями защиты, которыми наделила его природа, и постараться возможно
дороже отдать свою жизнь.
Взглянув на опушку леса, Тарзан заметил за спиной обезьяны еще целую
дюжину таких же страшных человекоподобных; это его, однако, нисколько не
устрашило: он хорошо знал нравы антропоидов, никогда не нападающих стаями;
их слабо развитые умственные способности, к счастью, не умеют оценить
преимущества общего нападения на врага; иначе, благодаря своей необычайной
силе и могучим клыкам, они бы давно сделались господствующими животными в
джунглях.
С глухим гортанным рычаньем зверь бросился на Тарзана, но человек не
растерялся: за время своего пребывания среди цивилизованных людей он
научился многим приемам борьбы, незнакомым обитателям джунглей.
В прежнее время он ответил бы на грубое нападение грубой силой; теперь
же он сделал легкий шаг в сторону и, когда зверь со всего размаху пролетел
мимо, он, с ловкостью лучшего боксера Англии, нанес ему сильный удар в
область живота.
Обезьяна взвыла от ужасной боли и, скрючившись, упала на землю, но
тотчас же готова была вновь подняться.
Однако человек предупредил ее: повернувшись быстрее молнии, он с диким
криком бросился на антропоида. Его крепкие зубы яростно впились в горло
зверя, чтобы перекусить сонную артерию. Мускулистыми руками он наносил ему
страшные удары по голове. Могучий самец потрясал воздух криками боли и
ярости, и морда его покрылась кровавой пеной.
Племя обезьян, расположившееся вокруг, с видимым удовольствием следило
за борьбой. Животные что-то бормотали и издавали глухие звуки одобрения,
когда боровшиеся вырывали друг у друга куски мяса и клочья шерсти. Вдруг они
застыли от удивления: могучая белая обезьяна вскочила их царю на спину и,
продев свои могучие лапы под мышки противника, с огромной силой нажала
сплетенными кистями на шейные позвонки. Царь обезьян взвыл от боли и, как
сноп, повалился в густую траву джунглей.
В годы своей дикой жизни, несколько лет тому назад, Тарзан во время
борьбы с исполинской обезьяной, Теркозом, случайно применил этот прием
борьбы цивилизованных людей -- "двойной нельсон".
Как и тогда, этот прием решил исход борьбы.
Небольшая кучка зрителей -- свирепых антропоидов -- услышала звук
хрустнувших позвонков, страшный вой их вождя и его предсмертное хрипение.
Затем голова обезьяны беспомощно повисла, и хрип прекратился.
Маленькие быстрые глазки зрителей перебегали с неподвижного тела их
предводителя на белую обезьяну, которая теперь поднялась во весь рост,
поставила ногу на шею сраженного противника и, откинув голову назад,
испустила дикий пронзительный вой -- победный крик обезьяны-самца. Тогда
только они сообразили, что царь их убит.
Мартышки на верхушках деревьев внезапно оборвали свою болтовню,
замолкли звонкие голоса ярко-сверкающих птиц, и только издали донесся
протяжный вой леопарда и глухое рычанье льва.
Это был прежний Тарзан; он окинул испытующим взором кучку обезьян,
стоявших вокруг него, и потряс головой, как бы для того, чтобы откинуть
густую гриву, спадающую ему на лицо, -- старая привычка, оставшаяся у него с
того времени, когда густые черные волосы свешивались ему на плечи и часто
спадали на глаза.
Человек-обезьяна знал, что теперь он может ежеминутно ожидать нападения
со стороны сильнейшего самца племени, чувствующего себя способным занять
место царя. В то же время ему был отлично известен закон обезьян, согласно
которому, кто угодно, совершенно чужой, мог взять на себя предводительство
над племенем, если он победил царя. Ему оставалось только пожелать -- и он
стал бы царем этого племени, как был им некогда, в годы ранней юности.
Но Тарзан знал по опыту, какие неприятные обязанности налагает
положение царя и как оно стесняет свободу; он был готов отказаться от своих
привилегий, полагая, что в этом случае вопрос о первенстве будет решаться в
племени единоборством сильнейших его представителей.
Эти мысли промелькнули в голове Тарзана в течение одной минуты. Он не
успел опомниться после своей победы над врагом, как к нему медленно
приблизился крупный молодой самец. Сквозь его обнаженные боевые клыки
раздавалось временами глухое ворчание.
Тарзан следил за каждым движением нового противника, стоя неподвижно,
как истукан. Сделай он шаг назад, он ускорил бы этим нападение зверя;
бросившись вперед, он также ускорил бы решительную схватку, если только
нападение не устрашило бы сразу самца и не обратило бы его в бегство.
Поэтому он стоял неподвижно.
Когда внимание обезьяны бывает привлечено каким-нибудь неизвестным ей
предметом или животным, она обычно подходит совсем близко к предмету своего
любопытства, грозно при этом ворчит и скалит клыки, покрытые пеной, а затем
медленно обходит его кругом. Так поступила и эта обезьяна.
Самец начал ходить вокруг Тарзана, устремив в него налитые кровью
глаза.
Тарзан поворачивался также медленно, оставаясь лицом к лицу со зверем и
не сводя своих глаз с глаз противника.
Он заметил, что зверь был ростом выше сажени и удивительно хорошо
сложен, хотя ноги у него были короткие, слегка согнутые. Его длинные
волосатые руки почти достигали земли, когда он стоял, выпрямившись во весь
рост, и его боевые клыки были необычайно длинны и остры. Этот экземпляр был
совершенно непохож на тех обезьян, среди которых вырос Тарзан.
Тарзан увидел, что имеет дело с совершенно другой породой обезьян, но
ему хотелось узнать, не сходно ли их наречие с языком племени Керчака. Он
обратился к зверю на языке своего детства.
-- Кто ты такой? -- глухо спросил он. -- Как ты смеешь угрожать Тарзану
из обезьяньего племени?
Косматый противник посмотрел на него с удивлением и любопытством:
-- Я -- Акут! -- ответил он на первобытном языке, совершенно схожем с
родным наречием Тарзана. Тарзан молчал.
-- Я -- Акут! -- говорил самец с ворчанием. -- Молак убит. Акут теперь
-- царь. Ступай прочь или я убью тебя!
-- Ты видел, как Тарзан убил Молака, -- отвечал человек-обезьяна. -- Он
мог бы так же легко убить и тебя, если бы захотел быть царем. Но Тарзан из
обезьяньего племени не хочет быть царем над племенем Акута. Тарзан хочет
жить в мире в этой стране. Тарзан из обезьяньего племени может быть полезным
для вас, и вы можете быть полезными Тарзану.
-- Ты не можешь убить Акута! -- сказал молодой самец. -- Никого нет
сильнее Акута. Если бы ты не убил Молака, Акут убил бы его сам. Акут будет
царем!
Вместо ответа человек-обезьяна одним прыжком бросился на громадного
зверя, ослабившего во время разговора свою бдительность. В мгновение ока он
схватил кисть Акута и, не дав ему времени опомниться, вспрыгнул на его
широкую спину.
Оба повалились на землю; но Тарзан хорошо рассчитал свое нападение:
прежде чем они коснулись земли, он успел добиться такого же положения рук,
какое сломало шею Молака.
Медленно и неумолимо усиливал он свой нажим на шею противника... Еще
минута и захрустят позвонки под его могучими руками. Человек-обезьяна
вспомнил, как он некогда дал возможность Теркозу сдаться; также и на этот
раз он решил предложить Акуту выбор между жизнью в дружбе с Тарзаном и
смертью...
-- Ка-года? -- прошептал он на ухо зверю, бессильно бившемуся под ним.
Это был тот же вопрос, который он задал некогда Теркозу, и на языке обезьян
это означало: "Сдаешься?".
Акут вспомнил хрустящий звук, раздавшийся перед тем, как переломилась
могучая шея Молака, и содрогнулся. Сильнейшему в племени все же не хотелось
лишиться своих прав вождя: он сделал еще отчаянную попытку вырваться из
цепких объятий противника; но новый сильный нажим на его позвоночник вырвал
едва слышный ответ: "Ка-года".
Тарзан ослабил немного свою хватку, но все еще не выпускал противника
из своих могучих рук.
-- Ты все же можешь быть царем, Акут! -- проговорил он. -- Тарзан
сказал, что он не хочет быть царем. Если даже кто-нибудь будет оспаривать
право Акута, Тарзан из обезьяньего племени поможет Акуту в его борьбе.
Тарзан выпустил самца, и тот медленно поднялся на ноги. Потряхивая
своей огромной головой и сердито ворча, он пошел вперевалку к своему
племени. Он испытующе посмотрел на одного, потом на другого из самых крупных
самцов, чтобы убедиться, не оспаривает ли кто-нибудь его первенство?
Самцы боязливо отошли в сторону, когда он приблизился, и Акут был
признан царем.
Через несколько минут племя двинулось в джунгли и оставило Тарзана в
одиночестве на берегу моря.
Раны, нанесенные Молаком, причиняли ему сильную боль, но он привык к
физическим страданиям и переносил их с терпеливостью диких зверей, научивших
его этому в джунглях.
Тарзан подумал о том, что прежде всего ему необходимо обзавестись
оружием для защиты и нападения. Первая встреча с обезьянами и доносившийся
дикий рев льва Нумы и пантеры Шиты были для него достаточным
предупреждением, что ему предстояла не очень безмятежная жизнь.
Это было возвращение к прежней жизни, полной опасностей и кровавых
столкновений, возвращение к жестокой борьбе за существование: отныне опять
либо он будет охотиться за кем-нибудь, либо кто-нибудь будет охотиться за
ним. Он знал, что каждую минуту, днем и ночью, он может оказаться лакомой
приманкой для хищника и что, рано или поздно, он попадет кому-нибудь на
обед. Это почти неизбежно случится, если он не раздобудет оружие, которое
можно противопоставить клыкам и когтям своих врагов. И Тарзан, не медля ни
минуты, отправился на поиски.
На берегу моря ему удалось найти каменную глыбу вулканического
происхождения. После долгих усилий он сумел отколоть продолговатый кусок
длиной дюймов в двенадцать и в четверть дюйма толщиной, один край которого
был слегка заострен. Для начала этот осколок мог заменить ему нож.
С этим примитивным оружием он отправился в джунгли на поиски особой
знакомой ему породы крепкого дерева. Он скоро нашел одно такое упавшее
дерево, срезал с него небольшой прямой сучок и заострил палочку с одного
конца, с помощью только что сделанного ножа.
После этого он выдолбил в стволе лежавшего дерева небольшое
чашеобразное углубление, в которое насыпал мелконакрошенную сухую кору. Сев
затем верхом на ствол, он вставил заостренный конец палочки в углубление и
принялся быстро вращать прут между ладонями.
Через несколько минут показался дымок, а затем и пламя. Собрав сухих
веток и положив их на огонь, Тарзан вскоре развел большой костер, в пламя
которого он положил свой каменный нож, а сам отправился к морю, чтобы
зачерпнуть немного воды.
Когда он вернулся, камень был накален докрасна. Тарзан вынул его и
брызнул на него водой неподалеку от края. Несколько крупинок откололось от
песчаной поверхности камня. Тарзан снова сунул камень в огонь и снова капнул
на него водой. Он повторял эту кропотливую операцию множество раз, и в конце
концов его примитивный охотничий нож стал довольно острым.
Тарзан испытал большое удовлетворение, когда ему удалось заострить
каменный клинок на протяжении нескольких дюймов. Он тут же срезал длинный
гибкий прут для лука, рукоятку для своего ножа, крепкую дубину и несколько
стрел.
Все это имущество он спрятал в дупле высокого дерева, близ небольшого
ручейка. На верхних его ветвях он устроил небольшую горизонтальную площадку
для сна, а несколько выше крышу из пальмовых листьев.
Занятый своей работой, он и не заметил, как наступили сумерки, и
почувствовал сильный голод.
Еще раньше он обратил внимание на протоптанную тропу, неподалеку от его
нового жилища, которая вела к ручью. По многочисленным следам было видно,
что по этой тропе разные животные спускаются к водопою. К этому-то месту и
направился, перебираясь с дерева на дерево, голодный Тарзан.
Он лазил по верхним ветвям деревьев с ловкостью обезьяны и, если бы его
не угнетало тяжелое чувство при воспоминании о недавних событиях, он был бы
вполне счастлив. Его грудь наполнялась диким ощущением свободы, его память
невольно обращалась к радостным картинам детства.
К нему вновь возвращались инстинкты прежней жизни, которая в
действительности была ему ближе, чем культурная жизнь с ее привычками,
приобретенными им за последние два года общения с людьми. О, если бы его
приятели -- чопорные сэры палаты лордов -- могли видеть, как он прыгает по
деревьям!
Он лег на нижнюю ветку высокого дерева, свешивающуюся над тропой, и
стал вглядываться в сторону джунглей, откуда должно было появиться
какое-нибудь животное, обреченное ему на ужин.
Ему не пришлось долго ждать. Едва он удобно устроился, поджав под себя
ноги, как заметил грациозную лань Бару, медленно направляющуюся к водопою.
Тонкое чутье сразу подсказало Тарзану, что Бара была не одна: какой-то
хищник преследовал стройное животное, не подозревавшее об опасности. Тарзан
не мог определить, кто именно подкрадывался к лани из глубины джунглей, но
ему было ясно, что это был крупный хищник, выслеживавший Бару с той же
целью, что и он сам; вероятнее всего лев Нума или пантера Шита.
Во всяком случае жертва могла бы ускользнуть от Тарзана, если бы Бара
продолжала двигаться к воде так же медленно, как теперь.
Но, очевидно, какой-то звук или шорох предупредил лань об опасности;
она на мгновение остановилась и затем быстрыми прыжками понеслась прямо к
ручью, чтобы, перебежав через него, спастись на противоположном берегу.
Из чащи джунглей, на расстоянии сотни шагов от мчавшейся лани, вдруг
выпрыгнула темная фигура льва Нумы. Тарзан ясно видел своего соперника. Бара
должна была пробежать под деревом, на котором сидел человек-обезьяна. Сможет
ли он вырвать у льва его добычу? Но раньше, чем голодный человек сам ответил
себе на этот вопрос, он спрыгнул с ветки на спину перепуганной лани.
Еще минута -- и Нума мог получить сразу две добычи, и, если Тарзан
хотел сегодня поужинать, он должен был действовать быстро.
Он схватил лань за рога и молниеносным движением скрутил ей шею, так
что хрустнул позвоночник.
Затем он перебросил добычу через плечо и, схватив в зубы ее переднюю
ногу, вскочил на ближайшую ветку.
Лев приближался гигантскими прыжками, рыча от ярости при виде
ускользавшей от него добычи. Тарзан схватился обеими руками за ветку, и в ту
минуту, когда Нума прыгнул вверх за ним, человек со своей добычей был вне
его досягаемости.
Ошеломленный этой неслыханной дерзостью, лев упал на землю, а Тарзан,
устроившись поудобнее на более безопасном месте, стал гримасами и криками
дразнить разъяренного зверя. А тот яростно бил себя по бедрам своим жестким
хвостом и втягивал ноздрями запах перехваченной у него добычи.
Своим новым ножом Тарзан отрезал сочный кусок от задней части лани и, в
то время как лев с рычаньем ходил внизу взад и вперед, лорд Грейсток с
жадностью рвал зубами теплое мясо с дымящейся кровью. Ни одно изысканное
блюдо в самом шикарном лондонском ресторане не казалось ему таким вкусным.
Кровь его добычи перепачкала ему лицо. От нее шел острый запах, столь
привлекательный для хищных зверей.
Насытившись вдоволь, Тарзан нанизал остатки мяса на острые сучья
дерева, а затем отправился по верхним ветвям к своей площадке; Нума,
горевший жаждой мести, продолжал следить за ним снизу.
Добравшись до площадки на верхушке дерева, Тарзан лег и заснул глубоким
сном. Проснулся он лишь на следующее утро, когда солнце стояло уже высоко.
IV
ШИТА
В течение последующих дней Тарзан был занят совершенствованием своего
оружия и исследованием джунглей. Он сделал тетиву для лука из сухожилий
лани, которая послужила ему ужином в первый день его пребывания на
необитаемом острове. Он предпочел бы для тетивы жилу Шиты, но это
приходилось отложить до более удобного случая.
Он свил также длинную веревку из сухой травы, наподобие той, которой он
много лет тому назад дразнил злого Тублата и которая впоследствии сделалась
в ловких руках мальчика-обезьяны замечательным арканом.
Он смастерил также ножны и рукоятку для своего охотничьего ножа и
колчан для стрел, а из кожи Бары вырезал себе кушак и передник на бедра.
Затем Тарзан отправился на исследование незнакомой местности. Он
определил сразу, что это не был родной ему западный берег Африки, так как в
этой местности солнце вставало со стороны моря.
Но это не мог быть и восточный берег Африки, так как он был убежден,
что "Кинкэд" не проходил через Средиземное море, Суэцкий канал и Красное
море, а для того, чтобы обогнуть мыс Доброй Надежды потребовалось бы
значительно больше времени. И он тщетно терялся в догадках, куда его
закинула судьба?
Ему приходило в голову, что пароход пересек Атлантический океан и
высадил его на каком-нибудь диком берегу Южной Америки; но присутствие льва
с несомненностью доказывало, что это не так.
Одиноко бродя по джунглям, вдоль побережья, Тарзан чувствовал сильное
желание иметь около себя какое-нибудь живое существо и начинал жалеть, что
не остался в стаде обезьян. Ему не пришлось их больше видеть после той
первой встречи, когда он победил Молака.
Теперь он почти совершенно стал прежним Тарзаном и, хотя сознавал, как
мало общего между ним и большими антропоидами, все же он предпочел бы их
общество полному одиночеству.
Во время своих скитаний он питался попадавшимися ему плодами и крупными
насекомыми, которых он находил в трухлявых, гниющих деревьях. Насекомые
казались ему таким же лакомым блюдом, как и в счастливое время его детства.
Когда он прошел милю или две, его ноздри уловили отчетливый запах
пантеры Шиты, доносившийся к нему поверху. Тарзан особенно обрадовался
встрече с Шитой. Он намеревался добыть у нее не только крепкую жилу для
тетивы своего лука, но и красивую пятнистую шкуру, чтобы смастерить себе
новый колчан и передник.
Перед этим Тарзан шел спокойно и беззаботно; теперь он пригнулся к
земле и стал красться ползком, чутко прислушиваясь к малейшему шороху. Легко
и неслышно скользил он сквозь чащу леса, выслеживая дикую кошку. Теперь он
был, несмотря на человеческое происхождение, такой же дикий и свирепый
зверь, как и тот, за которым он охотился.
Приблизившись к Шите, он сразу заметил, что пантера, со своей стороны,
тоже кого-то выслеживает, и в тот же момент порыв ветра донес до его ноздрей
запах больших обезьян.
Подкравшись совсем близко к обезьянам, пантера вспрыгнула на дерево;
Тарзан подошел еще ближе и увидел племя Акута, расположившееся на небольшой
лужайке. Некоторые из обезьян дремали, прислонившись к пням, другие бродили
около поваленных деревьев, обдирая их кору и лакомясь вкусными гусеницами и
жуками.
Сам Акут был всего в нескольких шагах от Шиты.
Большая кошка лежала, пригнувшись, на толстом суке, скрытая от глаз
обезьяны густой листвой. Она терпеливо выжидала, когда антропоид приблизится
к ней на расстояние ее прыжка.
Тарзан совершенно бесшумно занял позицию на том же дереве, немного выше
пантеры. В левой руке он сжимал свой новый охотничий нож. Он предпочел бы
применить здесь свой аркан, но листва, окружавшая зверя, мешала ему пустить
его в ход.
Акут тем временем подошел совсем близко к дереву, где его подстерегала
смерть. Шита медленно подтянула под себя задние лапы и со страшным ревом
бросилась на обезьяну. Но одним мгновением ранее другой хищный зверь прыгнул
сверху, и его боевой крик смешался с ревом пантеры.
При этом ужасном звуке Акут поднял голову и увидел падающую прямо на
него пантеру, а на спине ее белую обезьяну, ту самую, которая победила его у
залива несколько дней назад.
Зубы человека-обезьяны вонзились Шите в горло; его правая рука обвила
могучую шею зверя, левая наносила каменным ножом сильные удары в бок, под
левое плечо.
Акут с быстротой молнии отскочил в сторону, чтобы не очутиться под
борющимися, и в ту же секунду они шумно упали на землю у его ног. Шита
оглашала лес диким ревом и визгом, но белая обезьяна неумолимо добивала свою
жертву.
Глубоко в тело вонзился его безжалостный каменный нож, и с воем
смертельной боли упала большая кошка на бок; после нескольких судорожных
подергиваний пантера уже неподвижно лежала в траве.
Тогда человек-обезьяна вскочил на тело убитого врага, и поднял голову;
снова пронесся по джунглям его дикий победный крик.
Акут и другие обезьяны стояли пораженные, глядя то на мертвое тело
Шиты, то на гибкую фигуру человека, который ее победил в смертельном
поединке.
Тарзан заговорил первый. Он спас жизнь Акута с определенной целью и,
зная, как ограничены умственные способности у обезьян, счел нужным объяснить
им свою мысль.
-- Я -- Тарзан из обезьяньего племени, -- сказал он, -- я великий
охотник, могучий боец. В бою с Акутом я подарил ему жизнь, хотя и мог отнять
ее и сделаться царем. Теперь я спас Акута от смерти, от когтей кровожадной
Шиты. Тарзан -- друг племени Акута: если Акут или кто-либо другой из его
племени будет в опасности, пусть позовет Тарзана вот таким криком!
И Тарзан издал пронзительный звук, которым племя Керчака при
приближении опасности созывало своих членов.
-- И если вы услышите, что так кричит где-либо Тарзан, -- продолжал он,
-- вспомните, что он для вас сделал, и стремглав спешите ему на помощь.
Сделаете ли вы, как говорит Тарзан?
-- Хух! -- ответил Акут и остальные самцы его племени подтвердили
обещание единодушным "хух!".
Затем, как будто ничего и не случилось, они спокойно вернулись к своим
ленивым занятиям на лужайке, и к ним присоединился Джон Клейтон, лорд
Грейсток.
Он скоро заметил, что Акут все время старался держаться около него и
какое-то новое странное выражение появлялось в маленьких глазках самца,
когда он взглядывал на Тарзана. И один раз Акут сделал то, чего Тарзану не
приходилось ни разу наблюдать за всю свою жизнь среди обезьян: он нашел
особенно вкусное насекомое и передал его Тарзану.
Позднее, в часы, когда стадо охотилось, в гуще коричневых волосатых тел
всегда выделялось светлым пятном гладкое и чистое тело Тарзана. Он шел с
ними бок о бок и прикасался своим атласным телом к грубой щетине своих новых
друзей; мало-помалу его присутствие сделалось для них чем-то обычным, и они
стали смотреть на него, как на члена своего племени.
Если он случайно слишком близко подходил к самке, державшей детеныша,
она оскаливала клыки и рычала на него. Рычал также, выражая свое
неудовольствие, и молодой забияка самец, в особенности, если Тарзан
приближался к нему, когда тот был занят едой. Но так же они рычали в
подобных случаях и на других обезьян своего стада; и Тарзана это нисколько
не обижало. Он быстро отскакивал в сторону от самки-матери, встревоженной за
своего малыша, и сам рычал на ретивых молодых обезьян, оскаливая зубы не
хуже их. Но в то же время, он чувствовал себя в полной безопасности среди
этих могучих и свирепых предков первобытного человека.
Быстро свыкался он с образом жизни своей ранней юности и чувствовал
себя в обществе обезьян так, как будто никогда и не знал общества себе
подобных.
Пять или шесть дней он бродил по джунглям со своими новыми друзьями,
отчасти, чтобы не чувствовать так остро своего одиночества, но главным
образом для того, чтобы обезьяны окончательно свыклись с его обществом и
хорошенько его запомнили. Это требовало немало времени, так как у обезьян
память в большинстве случаев очень короткая.
Из опыта прежней жизни Тарзан хорошо знал, какую пользу сумеет ему
принести племя могучих и страшных зверей в минуту опасности.
Убедившись, что его образ достаточно запечатлелся в их памяти, он решил
на время отделиться от стада, чтобы продолжать исследование местности.
Однажды рано утром он отправился в путь, держась недалеко от берега по
направлению к северу. Целый день он двигался вперед высоко над землей,
перепрыгивая с дерева на дерево, и только с наступлением сумерек отыскал
удобное дупло, где и устроился на ночь.
На следующее утро, когда взошло солнце, он с удивлением увидел, что оно
встает из-за моря не прямо перед ним, как это было во все предыдущие дни, а
с правой стороны. Из этого он заключил, что береговая линия сильно свернула
к западу. Весь следующий день он продолжал свое путешествие вдоль побережья
и к вечеру заметил, что солнце закатилось как раз против берега. Результаты
исследования были теперь для него ясны: он находился не на африканском
материке, а на острове. Он выяснил также и то, что на острове нет никаких
признаков присутствия человека.
Обо всем этом он мог бы догадаться уже в первый день из записки Рокова;
ведь в том и заключалась ужасная месть его жестокого врага, чтобы оставить
Тарзана на всю жизнь на необитаемом острове...
Тарзан продолжал припоминать детали этого дьявольского плана мести: сам
Роков, без сомнения, отправился к африканскому берегу, чтобы отдать
маленького Джека на воспитание диким кровожадным людоедам...
Тарзан весь содрогнулся при мысли о тех ужасных мучениях, которые
ожидали его нежного мальчика. Даже в самом лучшем случае, если бы он попал к
дикарям, наделенным чувством человечности, и если бы они привязались к
маленькому, беспомощному существу, даже и тогда его жизнь была бы далеко не
сладкой. Тарзан был достаточно хорошо знаком с условиями жизни африканских
дикарей: это была сплошная цепь жестоких лишений и опасностей, постоянной
угрозы смерти и бесконечных страданий. И, увы, в этих суровых условиях
борьбы за существование именно те из дикарей, которые отличались мягкостью и
человечностью и способны были испытывать чувство жалости при виде чужих
страданий, именно они, как наименее приспособленные, терпели больше всего
невзгод.
А какая ужасная судьба ожидает ребенка, когда он станет взрослым. Ведь
те инстинкты и склонности, которые воспитает в нем жизнь среди каннибалов,
навсегда вырвут у него возможность общения с культурными людьми.
Людоед! Его маленький сын превратится в людоеда! Эта страшная мысль
стальным буравом сверлила мозг Тарзана.
Подпиленные зубы, изуродованный, сплющенный нос, лицо, изрезанное
безобразной татуировкой! Несчастный отец переходил от глубокого отчаяния к
взрывам бессильной ярости. О, если бы он мог почувствовать шею Рокова в
своих цепких пальцах!
А Джэн? Как она должна терзаться, бедняжка, от неизвестности и тревоги.
Тарзану казалось, что она была даже еще в худшем положении, чем он; ведь он
может быть спокоен, что, по крайней мере, одно из любимых им существ
находится в безопасности у себя дома; а она теперь томится в полном
одиночестве, не имея ни малейшего представления, где ее сын и муж.
Это было поистине счастьем для лорда Грейстока, что он не знал ничего о
судьбе своей жены, участь которой была не легче, чем у него. Знай он это, он
впал бы в такую глубину безысходного отчаяния, что нравственные мучения
парализовали бы совершенно его энергию, и он недолго мог бы бороться за свое
безрадостное существование.
Углубленный в эти мрачные мысли, Тарзан медленно продвигался в
джунглях.
Внезапно его ухо уловило какой-то странный звук, как бы царапанья
когтей о дерево. Что бы это могло быть?
Осторожно ступая, двинулся он в направлении, откуда послышался звук, и
вскоре открыл его причину: огромная пантера, великолепного золотистого
цвета, как-то странно билась у упавшего дерева.
При приближении Тарзана она обернулась и, оскалив зубы, грозно
заворчала. Тарзан увидел, что она не могла выбраться из-под дерева; большой
сук придавил ей обе лапы.
Человек-обезьяна стоял перед беззащитным животным. Попавшая в капкан
пантера была обречена на смерть от голода или безжалостных зубов другого
хищника; Тарзан вынул стрелу из колчана и уже натянул свой лук, чтобы
ускорить ее смерть, но внезапная мысль остановила его.
Это так легко -- оборвать жизнь несчастного животного в расцвете сил и
красоты... Это была бы холодная, бездушная жестокость в отношении отважного
хищника, попавшего в беду.
У Тарзана возникло острое желание поступить так, как он поступил бы,
если бы стоял перед человеком, а именно: вернуть пантере жизнь и свободу. Он
обошел вокруг дерева на почтительном расстоянии от хищника, держа свой лук
наготове. Позвоночник был несомненно цел, передние лапы крепко ущемлены, так
что животное не могло ими шевельнуть, но возможно, что и они не были
сломаны.
Тарзан положил стрелу обратно в колчан, перекинул лук через плечо и
подошел ближе; он начал мурлыкать, как мурлыкают кошки, когда они чем-нибудь
довольны. Это было самое приветливое обращение, которое Тарзан мог
произнести на языке Шиты.
Пантера тотчас же перестала ворчать и с каким-то странным выражением
глубоких зеленых глаз посмотрела на человека-обезьяну, как бы прося помочь
ей. Чтобы приподнять громадное дерево, нужно было подойти вплотную к
пантере, сильно рискуя попасть в ее опасные объятия. Но Тарзану из племени
обезьян чувство страха не было знакомо.
Без колебания подошел он к груде переплетенных сучьев, продолжая
дружески мурлыкать. Шита повернула голову к Тарзану, продолжая смотреть в
глаза умоляющим взором. Время от времени она, впрочем, оскаливала беззвучно
свои страшные клыки, но скорее для предостережения, чем для угрозы.
Тарзан уперся плечом под ствол дерева; он касался ногой мягкой
шелковистой шерсти пантеры, и ему было приятно это ласкающее прикосновение.
Медленно напрягал Тарзан свои могучие мышцы, и громадное дерево с
переплетающимися ветвями постепенно приподнималось над землей. Почувствовав,
что тяжесть, давившая на лапы, ослабевает, пантера отползла в сторону.
Тарзан опустил дерево на землю и, освободившись из сети ветвей, встал во
весь рост, сжимая рукоятку ножа.
Человек и пантера стояли друг против друга, и каждый ожидал, что
сделает сейчас другой.
Тарзан хорошо знал, что, освобождая хищника джунглей, он не на шутку
рисковал жизнью, его нисколько не удивило бы, если бы громадная кошка,
получив свободу, бросилась на него. Ведь она, наверное, была голодна.
Но этого не случилось. Пантера остановилась в нескольких шагах от
дерева и спокойно следила за движениями человека.
Тарзан, стоя неподвижно в трех шагах от Шиты, решил, что в случае
опасности он прыгнет на ветви ближайшего дерева. Это будет для него
спасением, так как леопарды не умеют лазить на деревья так высоко, как умел
человек-обезьяна. Но какой-то дух удальства заставил его подойти ближе к
пантере; Тарзан словно желал убедиться, способен ли зверь на проявление
черной неблагодарности по отношению к своему спасителю.
Когда человек приблизился, Шита осторожно и молчаливо отошла в сторону;
Тарзан не остановился; он прошел мимо пантеры, едва не коснувшись ее влажной
морды, а затем, не оборачиваясь, зашагал и дальше. Пантера одну минуту
смотрела ему вслед, как будто о чем-то раздумывая, а затем медленно
поплелась за ним, как собака, идущая по следам своего хозяина.
Шагая по лесу, Тарзан слышал, что пантера следит за ним, но не мог
решить, с дружескими ли намерениями, или с враждебными. Он представлял себе,
что пантера не хочет упустить лакомого куска и выслеживает добычу, чтобы
наброситься на нее, как только почувствует в себе силы. Но вскоре он
убедился, что это предположение неверно.
Уже смеркалось. Тарзан почувствовал голод. Он спрятался в густых ветвях
дерева, держа наготове аркан. Шиты он не видел нигде поблизости:
по-видимому, она спряталась в зарослях, когда увидела, что он остановился.
Тарзану не пришлось долго ждать; через полчаса петля затянулась на шее
проходившей под деревом лани; он быстро принялся сдирать шкуру с помощью
своего ножа, а затем, вспомнив о своем четвероногом спутнике, решил
подозвать его, чтобы разделить с ним трапезу. Он принялся мурлыкать так же,
как он это делал утром, когда хотел успокоить опасения зверя, но немного
громче и внушительнее.
Он не раз слышал, что именно подобное мурлыканье издают пантеры,
охотящиеся парами, когда одна из них поймает добычу и хочет подозвать свою
подругу. В ответ на призыв Тарзана раздался треск в кустах и из зарослей
показалось гибкое золотистое туловище странного спутника Тарзана.
Заметив убитую лань, пантера на минуту остановилась, раздувая ноздри и
втягивая аппетитный запах свежей крови; затем, издав пронзительный визг, она
побежала рысцой на зов человека, и оба, расположившись рядом на траве,
принялись насыщаться свежим мясом.
После совместного ужина Шита совсем привыкла к человеку и следовала за
ним по пятам.
Несколько дней бродила эта странная пара в джунглях. Когда одному из
них удавалось поймать добычу, он подзывал другого, чтобы разделить ее с ним;
охотясь таким образом, они доставляли себе обильную пищу.
Однажды после удачной охоты новые друзья расположились под деревом и
закусывали мясом вепря; острый запах крови привлек внимание льва Нумы.
Неслышно подкравшись, он внезапно выскочил из чащи переплетающихся лиан и с
яростным ревом бросился вперед, чтобы, пользуясь правом царя зверей,
отогнать своих слабых подданных от вкусной добычи. Увидев раздраженного
льва, Шита прыгнула в кусты, а Тарзан проворно вскарабкался на дерево. Нума
медленно принялся раздирать когтями добычу и проглатывать ее огромными
кусками; а в это время человек-обезьяна устроился на ветке, свешивавшейся
над пирующим львом, и спокойно разворачивал свой аркан.
Выбрав момент, он ловко накинул петлю на шею Нумы. Затем, затянув ее
резким движением, поднял барахтавшегося льва кверху так, что только задние
ноги животного касались земли. В то же время он не переставал звать Шиту.
Быстро прикрутив веревку к крепкому суку, он спрыгнул на землю и со
своим ножом набросился на пойманного льва с одной стороны, в то время, как
прибежавшая на зов пантера кинулась на него с другой.
Пантера рвала и терзала Нуму, а человек-обезьяна несколько раз всаживал
ему в бок каменный нож, и раньше, чем владыка зверей мог своими могучими
клыками перегрызть веревку, тело его повисло беспомощно и неподвижно на
суку.
И тогда победный клич человека-обезьяны слился с торжествующим ревом
пантеры в один могучий крик, громовыми раскатами пронесшийся по джунглям.
Когда последнее эхо этого крика замирало в воздухе, к берегам
необитаемого острова причаливали на длинной пироге два десятка чернокожих.
V
МУГАМБИ
Исследовав береговую полосу острова и обойдя его вдоль и поперек во
время своих многочисленных экскурсий в глубь девственного леса, Тарзан
окончательно убедился в том, что он был единственным человеческим существом
на острове.
Нигде не нашел он ни малейшего признака хотя бы временного пребывания
человека; впрочем, он не мог бы с уверенностью сказать, что никогда
человеческая нога здесь не ступала, так как знал, как быстро роскошная
тропическая растительность сглаживает всякие человеческие следы, но он
убедился в том, что на этом острове никогда не существовало постоянных
человеческих поселений.
На следующий день после столкновения с Нумой Тарзан, сопутствуемый
по-прежнему Шитой, повстречался с племенем Акута. При виде пантеры обезьяны
обратились в паническое бегство, и Тарзану стоило больших трудов их
успокоить и созвать обратно.
Ему пришло в голову произвести опыт: примирить этих наследственных
врагов. Тарзан хватался за все, чем можно было убить время и отвлечься от
мрачных мыслей.
Уговорить обезьян заключить мир с Шитой и не нападать на нее оказалось,
к его радости, делом нетрудным, несмотря на недостаток слов на обезьяньем
языке. Но утвердить в мозгу злобной и ограниченной Шиты, что она должна
охотиться вместе с обезьянами, а не на обезьян, было задачей почти
непосильной даже для человека-обезьяны.
Среди прочего оружия у Тарзана была длинная толстая дубина. Обвив свой
аркан вокруг шеи пантеры, он с помощью этой дубинки старался вдолбить в
сознание ворчливой громадной кошки, что она не должна нападать на громадных
косматых обезьян. Обезьяны, видя аркан на шее у своего врага, расхрабрились
и подошли поближе и с удивлением смотрели на невиданное зрелище.
Обезьянам показалось необъяснимым, почему пантера Шита не набрасывалась
на белую обезьяну. Но все объяснялось просто: когда пантера огрызалась и
рычала, Тарзан ударял ее по носу, внушая таким образом страх и уважение к
дубинке.
Труднее было объяснить привязанность, которую пантера питала к
человеку-обезьяне. Вероятно, что-то подсознательное в этом примитивном
разуме, подкрепленное к тому же еще вновь возникшей привычкой, заставляло ее
подчиняться своему спасителю. К этому, конечно, присоединялась сила
человеческого духа, имеющего всегда такое сильное влияние на существа
низшего порядка. В результате все это складывалось в могущественный фактор,
который доставил Тарзану господство над Шитой, как доставлял и раньше
влияние на всех зверей джунглей, с которыми ему приходилось сталкиваться.
Настойчиво продолжая свой эксперимент, Тарзан добился в конце концов
того, что человек, пантера и обезьяны бродили бок о бок по диким джунглям,
охотясь сообща за добычей и деля ее между собой; эта разношерстная компания
представляла собою как бы первобытную коммуну. И кто мог бы узнать в главном
члене этой страшной коммуны светского джентльмена, который только несколько
месяцев тому назад был желанным гостем всех модных лондонских салонов и
клубов?
Иногда члены коммуны отделялись на некоторое время друг от друга, чтобы
следовать свойственным каждому из них желаниям. Так однажды Тарзан
отправился бродить по берегу моря и прилег на песке погреться на солнышке.
Он уже задремал, убаюканный мелодичными звуками прибоя, как вдруг из-за
невысокой горки ближнего леса показалась чья-то черная голова.
Пара глаз с удивлением смотрела на гигантскую фигуру белого человека,
раскинувшегося в лучах жаркого тропического солнца. Затем голова обернулась
назад, делая знаки кому-то, стоявшему позади. Через минуту уже две пары глаз
наблюдали за человеком-обезьяной; затем появились новые головы, еще и еще...
Наконец, на фоне неба появилось около двадцати фигур, которые начали
красться к спящему, пригнувшись к земле; это были чернокожие огромного
роста; тела их были ярко разрисованы, а лица изрезаны татуировкой, что
придавало им чрезвычайно свирепый вид; странные головные уборы,
металлические украшения на руках и ногах и в носах и длинные копья дополняли
воинственный вид негров.
Лица черных воинов были обращены к ветру, так что их запах не доносился
до Тарзана. Лежа к ним спиной, он не мог видеть, как они перебрались через
гребень мыса и затем бесшумно поползли по густой траве к песчаному берегу,
где он дремал.
Душевные муки, испытанные Тарзаном, несколько ослабили его обычную
бдительность; дикари были уже совсем близко от него, когда он инстинктивно
почувствовал опасность и проснулся.
Увидев, что белый их заметил, негры разом поднялись во весь рост и с
поднятыми копьями бросились на свою добычу, издавая пронзительные боевые
крики.
Тарзан мгновенно вышел из оцепенения; он вскочил на ноги и, схватив
дубинку, принялся отражать неожиданное нападение. Первые ловкие удары
сразили ближайших врагов; окруженный со всех сторон, Тарзан продолжал
отбиваться, нанося удары направо и налево с такой яростью и силой, что сразу
выбил из строя человек семь и внес панику в ряды остальных.
Дикари немного отступили, стали о чем-то совещаться; человек-обезьяна
стоял неподвижно, скрестив руки на груди и, улыбаясь, смотрел на них. Через
минуту нападавшие выстроились полукругом и начали новую атаку. Тарзан
почувствовал, что положение становится серьезным: теперь дикари были
раздражены и мало-помалу приводили себя в исступление; они все быстрее и
быстрее кружились вокруг человека-обезьяны в фантастической боевой пляске,
потрясая тяжелыми копьями, издавая дикий протяжный вой и высоко подпрыгивая
вверх.
Внезапная мысль осенила Тарзана; до сих пор он молчаливо и спокойно
стоял в центре дикой пляски, непрерывно поворачиваясь, чтобы оставаться
лицом к лицу с нападавшими. Он испустил вдруг пронзительный крик, который
покрыл весь оглушительный боевой шум чернокожих; как пригвожденные к месту,
дикари остановились и с недоумением посмотрели друг на друга. Этот звериный
крик, до такой степени страшный, что кровь невольно похолодела у них в
жилах, не мог исходить из человеческого горла!
Немного оправившись от испуга, дикари принялись снова за своеобразное
наступление и уже занесли было копья, чтобы броситься на врага, но внезапный
шум в джунглях позади них снова остановил их. Оглянувшись, они увидели
картину, от одного вида которой застыла бы кровь и у более храбрых воинов,
чем воины племени Вагамби.
Из чащи джунглей выпорхнула громадная пантера с оскаленной мордой и
горящими глазами; за ней следовали десятка два больших косматых обезьян.
Пантера быстро и бесшумно скользила, пригнувшись к траве, обезьяны бежали
вприпрыжку на согнутых ногах, размахивая длинными руками и ударяя себя в
грудь с глухим, злобным ворчаньем.
Звери Тарзана явились на его зов.
Раньше, чем чернокожие успели оправиться от испуга, странная орда
набросилась на них с одной стороны, а Тарзан с другой. Дикари с отчаянием
защищались, и их копья поразили немало обезьян; но никакая человеческая сила
не могла противостоять свирепому натиску зверей, опьяненных запахом свежей
крови.
Страшные зубы и цепкие когти Шиты рвали и терзали черные тела; могучие
клыки обезьян впивались в шейные артерии, а Тарзан из обезьяньего племени
носился в гуще сражения, как бог войны, подбодряя и поощряя свое звериное
воинство и поражая врагов длинным каменным ножом.
Схватка длилась недолго; чернокожие в паническом ужасе бросились в
бегство, стараясь унести свои жизни; но из двадцати человек лишь одному
удалось избежать зубов разъяренных зверей.
Это был рослый дикарь в ярком головном уборе и с причудливой
татуировкой. Он был готов уже скрыться в густой растительности за гребнем
холма, но зоркие глаза человека-обезьяны заметили беглеца.
Оставив свою банду насыщаться мясом убитых, Тарзан бросился по следам
чернокожего, единственного человека, оставшегося в живых. За холмами он
увидел фигуру воина, который несся во весь опор по направлению к длинной
пироге, лежавшей на песке у воды.
Бесшумно, как тень, бежал человек-обезьяна за чернокожим. При виде
пироги он едва не вскрикнул от радости. Ведь на этой лодке он сумеет
добраться до той земли, откуда явились эти люди. Если даже они приехали не с
материка, а с острова, то ведь этот остров был населен человеческими
существами и, вероятнее всего, имел сообщение с материком, а, может быть, --
кто знает? -- это туземцы африканского побережья?
Тяжелая рука опустилась на плечо убегающего воина, даже и не
подозревавшего, что его преследуют. Он обернулся, чтобы броситься на своего
преследователя, но железные пальцы сжали ему кисти, и прежде чем он мог
высвободить руки, чтобы защищаться, он был повален на землю, и белый человек
уселся на него верхом.
Тарзан обратился к лежавшему под ним человеку на языке западного
берега.
-- Кто ты?
-- Я -- Мугамби, вождь племени Вагамби! -- отвечал чернокожий.
-- Я оставлю тебе жизнь, -- сказал Тарзан, -- если ты обещаешь помочь
мне выбраться с этого острова. Каков твой ответ?
-- Я не могу помочь тебе, -- ответил Мугамби, -- ты убил всех моих
воинов, и мне самому теперь не выбраться с твоего острова. Нет более в живых
ни одного гребца, а без гребцов мы не можем воспользоваться пирогой.
Тарзан встал и позволил своему пленнику подняться. Это был рослый и
сильный человек, великолепного телосложения, в физическом отношении --
черный двойник белого гиганта, стоявшего перед ним.
-- Идем! -- сказал человек-обезьяна и двинулся туда, откуда доносилось
рычанье и визг пирующей своры зверей. Но Мугамби стоял, как вкопанный, и на
лице его был написан суеверный ужас.
-- Они... набросятся на нас, -- сказал он, запинаясь.
-- Нет, -- ответил Тарзан, -- они мои.
Чернокожий все же не решался возвращаться к ужасным существам,
пожиравшим тела его воинов. Тарзан принудил его следовать за собою, и когда
они вышли из джунглей, их глазам представилась ужасная картина кровавого
пира, от которой волосы встали дыбом у черного вождя.
При виде людей звери подняли головы с угрожающим ворчанием, но Тарзан
бесстрашно приблизился к ним, таща за собой Мугамби, дрожавшего всем телом.
Как Тарзан заставил недавно антропоидов принять в свое общество Шиту,
так ему удалось, и даже еще легче, приучить их к Мугамби.
С Шитой, впрочем, дело обошлось не так просто: пантера долго не могла
понять, почему она не имеет права обойтись с Мугамби так же, как она
поступила с его воинами. Но она была вполне сыта и только кружилась около
чернокожего, издавая глухое рычание и не сводя с него сверкающих глаз.
Мугамби, полумертвый от страха, цеплялся за Тарзана, еле
удерживающегося от смеха при виде плачевного положения предводителя черного
племени. Наконец, Тарзан схватил пантеру за загривок, подтащил ее вплотную к
Мугамби и принялся щелкать ее сильно по носу каждый раз, когда она начинала
рычать на чернокожего.
При виде человека, справляющегося голыми руками с самым свирепым и
кровожадным хищником джунглей, глаза Мугамби чуть не выскочили из орбит. Он
был готов пасть ниц перед белым гигантом, который казался ему каким-то богом
джунглей.
Дрессировка Шиты так быстро подвигалась вперед, что вскоре Мугамби
перестал быть предметом ее внимания, и к вечеру он уже чувствовал себя в
некоторой безопасности в ее обществе.
Несмотря на это, новая компания не приходилась, видимо, ему по душе, и
он боязливо вращал белками каждый раз, когда тот или другой из звериной
банды слишком близко подходил к нему.
Когда солнце уже закатилось, Тарзан, Мугамби, Шита и Акут легли в
засаду у водопоя и скоро заметили приближавшуюся лань; когда по знаку,
данному человеком-обезьяной, все четверо бросились разом на не ожидавшее
нападения животное, Мугамби решил, что бедная лань умерла от испуга раньше,
чем ее коснулись звери.
Добыча была тотчас же поделена между участниками охоты, и дикарь развел
костер, чтобы поджарить свою часть добычи; Тарзан же, Шита и Акут принялись
поедать мясо в сыром виде, разрывая его своими острыми зубами и ворча друг
на друга, если кто-либо завладевал чужим куском.
Едва ли нужно удивляться тому, что белый человек оказался ближе к
зверям, чем чернокожий дикарь. Мы все рабы привычек, усвоенных воспитанием с
детского возраста, и, когда отпадают внешние обстоятельства, заставляющие
преодолевать их, мы легко возвращаемся вновь к тому, с чем сроднились и
связаны неразрывными узами.
Мугамби от роду не ел никогда сырого мяса, в то время, как Тарзан до
двадцати лет не пробовал жареной или вареной пищи и только последние три или
четыре года приобщился к столу цивилизованных людей. Но не только привычка
детства заставляла его предпочитать сырое мясо; нет, он находил, что вкус
его в значительной мере портился от жарения, и гораздо более любил сочное
мясо свежеубитой, еще теплой добычи.
Представителям культурного человечества, конечно, внушило бы ужас и
отвращение то, что Тарзан находил тонкий вкус в сыром мясе и считал
лакомством каких-то гусениц. Но мне думается, если бы и мы с детства
питались подобной пищей и привыкли бы видеть, что все окружающие едят то же,
то чувствовали бы к лакомствам Тарзана не больше отвращения, чем чувствуем к
изысканным гастрономическим деликатесам, которые способны вызвать рвоту у
африканского каннибала. Все дело здесь исключительно в привычке: близ озера
Рудольфа, например, живет племя, которое не ест ни баранины, ни мяса
крупного скота, в то время, как у соседних племен -- это обычная пища.
Недалеко от них другое племя любит ослиное мясо, от одного вида которого
ближайшие их соседи чувствуют тошноту.
Можно ли после этого принять как абсолютную истину, что устрицы и
лягушечьи ножки вкусны, а гусеницы и жуки совершенно несъедобны или что
сырая устрица, проглоченная живьем, вызывает меньше отвращения, чем чистое,
нежное мясо свежеубитой лани?
***
В течение следующих дней Тарзан был занят одной мыслью -- найти способ
использовать пирогу, чтобы добраться до материка. Он делал попытки научить
обезьян управлять веслами; несколько раз он сажал некоторых из них в легкую
лодку и давал им уроки гребного искусства в бухте, защищенной каменной
грядой, где море было всегда спокойно.
Дав обезьянам в руки весла, он объяснял им, что они должны подражать
его движениям. После двух-трех неудачных опытов он убедился, что потребуются
долгие недели терпеливой дрессировки, чтобы сделать из них гребцов, так
трудно обезьянам сосредоточиться на определенном деле и так быстро им
надоедает однообразное занятие.
Впрочем, из всех антропоидов один составлял счастливое исключение --
это был Акут. С самого начала он выказывал интерес к новому спорту.
Казалось, он сразу понял назначение весел, что доказывало в нем более
развитые умственные способности, чем у его сородичей, и Тарзан старался на
скудном языке обезьян дать понять ему, каким образом нужно управлять
веслами.
Отчаявшись в возможности выучить обезьян грести, Тарзан решил
приспособить пирогу под парус и принялся плести большое полотнище из
древесного лыка.
Расспрашивая Мугамби, Тарзан узнал, что материк лежит не на очень
значительном расстоянии от острова. Чернокожий вождь рассказал, что страна
племени Вагамби расположена в глубине материка, на верховьях реки Угамби, и
никто из его племени до сего времени не добирался до океана: на этот раз его
воины добрались до устья реки и отъехали слишком далеко от берега на своем
утлом суденышке. Захваченные отливом и сильным береговым ветром, они вскоре
потеряли из виду землю. Они пробыли в открытом море целую ночь и не
переставали грести, как им казалось, по направлению к родному берегу. Увидев
при восходе солнца землю, они очень обрадовались, считая, что перед ними
материк. Только от Тарзана Мугамби узнал, что он попал на остров.
Чернокожий вождь с опаской и недоверием смотрел на парус, который
Тарзан смастерил из столь ненадежного материала; он находил, что плетение
рассыплется при первом сильном порыве ветра.
Однако Тарзан надеялся, что, если ветер будет ему благоприятствовать,
он успеет на своем маленьком паруснике добраться до континента даже при
малой затрате сил. Он считал, что во всяком случае лучше погибнуть в
открытом море, чем оставаться на этом пустынном островке без надежды
когда-либо выбраться отсюда, так как было ясно, что остров этот не нанесен
на морские карты.
В течение нескольких дней пирога была оснащена, на ней был поставлен
парус, и при первом же попутном ветре она приняла на свой борт странный и
страшный экипаж, какого никогда не бывало ни на одном судне в мире.
Экипаж этот составляли, не считая самого Тарзана: Мугамби, Акут,
пантера Шита и дюжина громадных обезьян-самцов из племени Акута.
VI
СТРАШНАЯ КОМАНДА
По узкому проливу между рифами медленно двигалась пирога со страшной
командой. Она должна была выйти отсюда в открытое море. Тарзан, Мугамби и
Акут сидели на веслах: воспользоваться парусом было нельзя, потому что
высокий берег задерживал порывы ветра.
Шита лежала, свернувшись у ног Тарзана. Он решил держать дикого зверя
подальше от других путешественников: малейшего повода было бы достаточно,
чтобы Шита набросилась на кого-нибудь из них. Только на белого человека она
смотрела с покорностью, как на своего господина.
Мугамби сидел на корме судна, напротив него скорчился на дне пироги
Акут, а между Акутом и Тарзаном помещалось двенадцать волосатых антропоидов,
подозрительно озиравшихся по сторонам и с вожделением смотревших на родной
берег.
Все шло хорошо, пока лодка не вышла в открытое море. Но вот берег
остался позади, ветер вырвался на простор, натянув с силою парус, и легкое
судно понеслось по волнам, колыхаясь, как маленькая щепка.
И чем дальше неслось оно в море, тем выше и выше вздымались волны.
В лодке началась паника. Волны и качка привели обезьян в ужас.
Вначале они беспокойно оглядывались и вертелись, а потом начали визжать
и реветь. С большим трудом Акут удерживал их в повиновении, но когда одна
особенно сильная волна приподняла судно, обезьянами овладело такое отчаяние,
что, вскочив на ноги, они чуть не опрокинули пирогу. Тарзану и Акуту еле-еле
удалось успокоить их. Но все-таки мало-помалу спокойствие было
восстановлено, и постепенно обезьяны стали привыкать к качке.
Путешествие прошло без приключений, ветер был благоприятный, и после
часового плавания Тарзан заметил темную полосу берега. Из-за ночной темноты
нельзя было определить, тут ли устье Угамби? На всякий случай Тарзан решил
причалить к ближайшему месту и там ждать рассвета.
Лодка толкнулась носом о песок, повернулась бортом к берегу и
опрокинулась, вывалив всю команду. Волны прибоя окатывали людей и зверей, и
лишь с большим трудом удалось добраться до берега.
Всю ночь обезьяны сидели в кучке, тесно прижавшись друг к другу и
стараясь согреться. Мугамби развел костер и лег около огня. Тарзан и Шита,
мучимые голодом, отправились в ближайший лес за добычей.
Они не боялись ночной темноты и шли рядом друг с другом, когда тропа
была достаточно широкой или гуськом, когда она суживалась.
Вскоре Тарзан почувствовал запах какого-то животного. Крадучись,
подобрался он с Шитой к густым зарослям камыша близ реки и вдруг увидел там
крупную, неподвижную, темную фигуру. Это был огромный буйвол. Он спокойно
сидел в самой чаще тростника.
Все ближе и ближе подползали они к ничего не подозревавшему быку; Шита
с правой стороны, а Тарзан -- с левой. Они часто так охотились вместе,
подбадривая изредка Друг друга тихим мурлыканьем.
На мгновение они притаились, а затем, по мановению Тарзана, Шита
прыгнула буйволу на спину и вонзила свои острые зубы ему в шею. Животное с
ревом вскочило, но Тарзан в ту же минуту бросился на него и несколько раз
всадил ему под левое плечо свой каменный нож, цепляясь другой рукой за
густую гриву. Бык бешено помчался в камыши, потащив его за собой. Шита
мертвой хваткой вцепилась ему в горло, стараясь перегрызть шейную артерию.
Бык с ревом протащил обоих напавших на него врагов на несколько
саженей, но скоро в сердце ему вонзился нож. и он с ревом упал на землю.
Тарзан и Шита освежевали быка, наелись до полного насыщения свежего
мяса, а затем улеглись на отдых в чаще леса, через несколько минут голова
человека покоилась мирным сном на темно-бурой шерсти пантеры.
Когда наступил рассвет, они проснулись и вернулись к берегу. И повели
остальных членов отряда к убитой вчера добыче.
Прикончив буйвола, звери заснули, а Тарзан и Мугамби отправились искать
реку Угамби. Пройдя не более пятидесяти саженей, они действительно достигли
широкого потока, и негр сразу признал в ней ту реку, по которой он со своими
злополучными товарищами пустился недавно в океан.
Путешественники прошли по берегу до самого устья и увидели, что оно
находилось на расстоянии меньше одной мили от того места, куда пристала их
лодка.
Тарзан был очень доволен этим открытием. Он был уверен, что, следуя по
большой реке, они встретят туземцев, а от них он надеялся узнать что-либо о
Рокове и своем сыне. Он был убежден, что Роков не решался забраться далеко в
глубь материка, а постарался как можно скорее избавиться от ребенка после
того, как высадили Тарзана на необитаемый остров.
Тарзан и Мугамби сдвинули пирогу с берега и долго возились с ней,
стараясь спустить ее в море. Им мешал сильный прибой, и только после долгих
усилий им, наконец, удалось протащить пирогу через бурун на глубокое место и
сесть в нее; и они отправились, наконец, вдоль берега к только что
найденному устью Угамби. Здесь опять они испытали большие затруднения:
сильное течение реки и наступивший отлив не давали им возможности войти в
реку.
Только после долгих усилий, держась самого берега, где течение было
более слабое, они смогли подняться вверх. И лишь вечером, в сумерки, они,
наконец, достигли места, где поутру оставили свою звериную команду. Крепко
привязав лодку к толстому суку, путники вошли в джунгли. Все двенадцать
обезьян были налицо. Они лакомились плодами. Но Шиты нигде не было видно. Не
вернулась она и к ночи, и Тарзан подумал, что пантера, повинуясь голосу
инстинкта, бросила своего хозяина и отправилась на поиски себе подобных.
На следующий день рано утром Тарзан повел свою команду к реке. По
дороге он несколько раз останавливался и пронзительно кричал. И вот,
издалека послышался ответный крик, и гибкая фигура Шиты выпрыгнула из кустов
на берег как раз в ту минуту, когда Тарзан, Мугамби и звери осторожно
влезали в лодку.
Мурлыкая, как котенок, большая пантера подошла к Тарзану и потерлась о
него своими боками; затем по одному слову обезьяны-человека Шита легко
прыгнула в пирогу и заняла свое прежнее место на носу судна.
Когда все были уже на местах, оказалось, что двух больших обезьян не
хватало. Царь обезьян и Тарзан кричали и звали их целый час. Но ответа не
было, и лодка отплыла без них. Это были как раз те обезьяны, которых было
особенно трудно убедить покинуть родной остров. Они же проявляли особый
страх перед морским путешествием и наиболее беспокойно вели себя во время
качки. Поэтому Тарзан не без оснований решил, что они намеренно скрылись и
умышленно не откликались на призывы.
Около полудня лодка пристала к берегу, и путники отправились искать
пищу.
В это время какой-то стройный голый дикарь выследил их из-за густой
береговой растительности и исчез раньше, чем кто-либо из зверей и людей его
заметил.
Как быстроногий олень понесся он по узкой тропинке вверх по реке и в
страшном возбуждении примчался в туземный поселок в нескольких милях выше
того места, где в это время охотился Тарзан со своей командой. Прибежав к
предводителю, который лежал у входа в свою круглую хижину, дикарь закричал:
-- Другой белый человек пришел! Другой белый человек и с ним много
воинов. Они приехали в большой военной пироге! Они убьют нас и ограбят, как
это сделал чернобородый!..
Кавири, предводитель чернокожих и глава поселка, вскочил на ноги.
Он только недавно испытал много несчастий от белого человека, и его
сердце было полно ненависти и злобы. В одну минуту загремел грохот боевых
барабанов, созывая охотников из леса и пахарей с поля. Быстро были спущены
семь боевых лодок. В них уселись воины с раскрашенными лицами и с перьями на
головах. Неуклюжие боевые суда, управляемые сильными мускулами лоснящихся
черных рук, ощетинились длинными копьями и бесшумно скользили по поверхности
воды.
Кавири был хитрый полководец. Он не приказал бить в тамтам или трубить
в рог. Бесшумно хотел он напасть со своими семью боевыми судами на лодку
белого человека и победить врага численностью, раньше чем ружья последнего
могли принести смерть его воинам.
Судно Кавири шло на некотором расстоянии впереди других и, обогнув
крутую извилину реки, почти столкнулось с плывущей навстречу лодкой.
Кавири успел только заметить белое лицо человка, сидящего на носу
лодки. В следующее же мгновение лодки столкнулись, и чернокожие вскочили со
своих мест, издавая угрожающие крики и потрясая длинными копьями.
Но минуту спустя, когда Кавири был уже в состоянии рассмотреть, какой
командой управляется лодка белого человека, он отдал бы все свои бусы и все
украшения за возможность оставаться у себя в поселке как можно дальше
отсюда.
Едва лодки столкнулись, как со дна пироги белого человека поднялись во
весь рост страшные обезьяны Акута.
С диким рычаньем и лаем они в несколько мгновений своими длинными
волосатыми руками выхватили копья из рук чернокожих.
Воины Кавири были объяты ужасом, но им ничего не оставалось другого,
как защищаться.
В это время подоспели на помощь другие боевые суда.
Они окружили лодку Тарзана, но, увидев, какой неприятель находится
перед ними, все, кроме одной, повернули обратно и быстро поплыли вверх по
реке. Только одно судно подошло близко к пироге Тарзана, и лишь тогда
находившиеся на этом судне воины заметили, что их товарищи сражаются не с
людьми, а с какими-то "демонами". Тарзан кивнул Шите и Акуту, и те, не давая
воинам возможности отплыть, набросились на них с леденящими душу криками. И
тут произошло что-то неописуемое.
На одном конце судна громадная пантера рвала людей на куски, брызжа
кровью, а на другой стороне Акут впивался могучими клыками в горла воинов и
выбрасывал их одного за другим за борт.
Кавири был так поглощен отчаянной борьбой с "демонами", прыгнувшими к
нему на лодку, что не мог оказать помощь воинам другой лодки. Гигантский
"белый демон" выхватил из его руки копье с такой легкостью, как будто он,
могучий Кавири, был ребенком. Волосатые чудовища убивали его воинов, а
чернокожий великан, подобный самому Кавири, неистовствовал рядом с этой
страшной звериной шайкой, как будто сам он был зверем.
Кавири храбро боролся со своим противником. Он знал, что смерть
неизбежна, и хотел как можно дороже продать свою жизнь. Но он вскоре
убедился, что вся его сила ничтожна в сравнении со сверхчеловеческими
мышцами и проворством его противника. Этот последний, наконец, схватил его
за горло и бросил на дно лодки.
Голова Кавири закружилась, все предметы завертелись у него перед
глазами, он почувствовал сильную боль в груди, а затем потерял сознание.
Когда он открыл глаза, то увидел, что лежит на дне своей собственной
лодки. Руки и ноги у него были связаны. Большая пантера сидела рядом и
пристально на него смотрела.
Кавири содрогнулся и закрыл глаза, ожидая, что свирепый зверь вот-вот
накинется на него и положит конец его существованию.
Но все было тихо. Спустя некоторое время, Кавири снова решился открыть
глаза. Теперь он увидел, что рядом с пантерой сидит белый человек -- тот
самый, который победил его. Этот человек греб. Далее Кавири увидел кое-кого
из своих воинов, которые тоже гребли, а позади них сидели, скорчившись,
волосатые обезьяны.
Увидев, что чернокожий предводитель пришел в себя, Тарзан обратился к
нему.
-- Твои воины сказали мне, что ты предводитель многочисленного племени
и что твое имя Кавири.
-- Да, -- ответил чернокожий.
-- Почему ты напал на меня? Я ведь пришел с мирными намерениями.
-- Другой белый человек тоже пришел "с мирными намерениями" три месяца
тому назад, -- ответил Кавири.--
Мы принесли ему в подарок козу и молоко, а он стал в нас стрелять из
ружей и убил многих из моего племени, а затем ушел, забрав всех наших коз, а
также много молодых мужчин и женщин.
-- Я не такой, как тот белый человек, -- сказал Тарзан. -- Я бы не
сделал вам никакого зла, если бы ты не напал на меня. Скажи мне, что это был
за человек? Я тоже ищу одного белого, который мне причинил много зла. Быть
может, это тот же самый?
-- У него было нехорошее лицо с большой черной бородой, и он был очень,
очень злой. Да, очень злой!
-- Не было ли с ним маленького белого мальчика? -- спросил Тарзан, и
сердце у него замерло в ожидании ответа.
-- Нет, бвана, -- ответил Кавири, -- белого мальчика с ним не было.
Белый мальчик был с другими!
-- С другими! -- воскликнул Тарзан. -- С какими другими?
-- Их было трое: белый человек, женщина и ребенок, а кроме того шестеро
черных носильщиков. Они прошли вверх по реке за три дня до злого белого
человека. Они, должно быть, бежали от него.
Белый человек, женщина и ребенок!
Тарзан был прямо ошеломлен этим известием. Ребенок был, несомненно, его
маленький Джек; но кто была женщина? Кто мужчина? Может быть, кто-либо из
сообщников Рокова вошел в соглашение с какой-нибудь женщиной из компании
Рокова и украл у него ребенка!
В таком случае они, вероятно, решили вернуть ребенка в Англию и
требовать там награды или же держать его у себя до получения выкупа.
Теперь, когда Рокову удалось загнать их далеко внутрь страны, Тарзан
сумеет, быть может, настичь их, если только они не попадут в плен и не будут
убиты людоедами, живущими вверх по Угамби. Тарзан был убежден, что именно
этим-то людоедам Роков и хотел отдать ребенка.
Во время разговора с Кавири все три судна продолжали свой путь вверх по
реке по направлению к поселку. Воины Кавири гребли, бросая искоса взгляды,
полные ужаса, на страшных спутников. Три обезьяны из племени Акута были
убиты во время сражения, и, не считая Акута, осталось еще семь страшных
зверей, а кроме того еще была пантера Шита и, наконец, Тарзан и Мугамби,
которые казались дикарям страшнее зверей.
Воины Кавири во всю свою жизнь не видели такой страшной команды. Они
все время боялись, что кто-либо из зверей набросится на них. Действительно,
Тарзану с трудом удавалось успокаивать злобных животных и удерживать их от
нападения на чужих чернокожих.
Добравшись до селения Кавири, Тарзан сделал небольшую остановку. Он
хотел поесть и сговориться с предводителем, чтобы тот дал дюжину гребцов для
его лодки.
Кавири охотно согласился на все требования обезьяны-человека, так как
это ускоряло отъезд страшной банды. Но предводителю скоро пришлось
убедиться, что легче обещать гребцов, чем доставить их. Узнав о намерениях
Тарзана, те чернокожие, которые еще не успели бежать в джунгли, поспешили
убежать теперь. И когда Кавири хотел указать, кто именно из людей назначен
сопровождать Тарзана, то оказалось, что только он один, Кавири, и остался в
селении...
Тарзан не мог скрыть улыбки.
-- Они не очень жаждут сопровождать нас! -- сказал он. -- Но ты
оставайся дома, Кавири: ты очень скоро увидишь, как твое племя опять явится
к тебе.
Человек-обезьяна встал и, приказав Мугамби остаться с Кавири, скрылся в
джунглях с Шитой и обезьянами.
С полчаса молчание громадного леса прерывалось только обычными звуками
джунглей. Кавири и Мугамби сидели одни в селении, за высоким частоколом.
Вдруг издалека раздался зловещий звук. Мугамби узнал страшный боевой
крик обезьяны-человека. И немедленно с разных концов раздались такие же
крики. А время от времени в них вторгался и сопровождал их вой голодной
пантеры...
VII
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Оба дикаря, Кавири и Мугамби, лежали у входа в хижину. Когда в джунглях
послышались неистовые крики, они посмотрели друг на друга, и Кавири с плохо
скрываемым страхом спросил:
-- Что это такое?
-- Это бвана Тарзан и его команда, -- ответил Мугамби, -- но я не знаю,
что они делают; может быть, они пожирают твоих беглецов!
Кавири содрогнулся и с тревогой посмотрел по направлению к джунглям. За
всю свою жизнь в диких лесах ему ни разу не приходилось слышать такого
ужасающего крика.
Ближе и ближе слышались эти вопли. К ним примешивались испуганные крики
женщин и детей. Минут двадцать продолжался этот ужасающий хаос диких звуков,
пока кричавшие не приблизились на расстояние брошенного камня. Кавири встал
и хотел бежать, но Мугамби схватил его и не пускал -- таково было приказание
Тарзана.
Еще минуту спустя из джунглей выскочили насмерть перепуганные дикари и
бросились спасаться в своих хижинах. Они бежали словно испуганные овцы, а
позади них шли Тарзан, Шита и страшные обезьяны Акута и погоняли беглецов.
Тарзан встал перед Кавири со своей привычной спокойной улыбкой и
сказал:
-- Твой народ вернулся, и теперь ты можешь выбрать гребцов, которые
должны меня сопровождать.
Дрожа и шатаясь, Кавири пошел созывать свой народ из хижин, но никто не
отозвался на его зов.
-- Скажи им, -- приказал Тарзан, -- что если они не выйдут, то я вышлю
за ними свою команду.
Кавири исполнил приказание; спустя очень короткое время, все обитатели
селения вышли на улицу. Они дрожали и вращали широко раскрытыми испуганными
глазами.
Военачальник торопливо указал на двенадцать воинов. Их он избрал для
сопровождения Тарзана. Несчастные почти побелели от ужаса при одной мысли,
что им предстоит сидеть рядом со страшными обезьянами и пантерой в узкой
пироге. Но Кавири заявил им, что другого выхода все равно нет и что бвана
Тарзан будет преследовать их со своей страшной командой при первой попытке
бежать. Тогда они послушно и угрюмо направились к реке и заняли места в
лодке.
С чувством большого облегчения Кавири следил, как лодка удалялась вверх
по реке от его селения и, наконец, исчезла.
***
Прошло три дня. Странное общество плыло все дальше и дальше в глубь
дикой страны, лежащей по обе стороны Угамби -- этой почти не исследованной
еще реки.
По дороге троим из двенадцати воинов удалось бежать, но так как
некоторые из обезьян научились управлять веслами, то Тарзана не очень
смущала эта потеря.
Они, конечно, продвинулись бы быстрее, идя пешком по берегу, но Тарзан
думал, что на лодке ему будет легче держать свою дикую команду в
повиновении. Два раза в день они высаживались на берег для охоты, а ночь
проводили или на берегу, или на одном из многочисленных островков, которыми
была усеяна река.
Всюду при их приближении туземцы бежали в паническом страхе, и Тарзан
находил на своем пути лишь покинутые селенья.
Его это тревожило и приводило в смущение.
Ему крайне необходимо было навести справки у какого-нибудь дикаря,
живущего на берегу реки, но благодаря исчезновению жителей до сих пор это
ему не удавалось.
Видя, что ничего другого не остается, он решил высадиться и идти в
одиночестве по берегу с тем, чтобы его команда следовала за ним в лодке. Он
объяснил Мугамби свое намерение и приказал Акуту следовать указаниям
чернокожего.
-- Я присоединюсь к вам через несколько дней, -- сказал он, -- я должен
идти вперед, чтобы найти того белого человека, о котором я рассказывал тебе.
На следующей же остановке Тарзан остался на берегу и вскоре скрылся из
глаз своей команды.
Первые селения, встреченные им на пути, были также покинуты
обитателями, так быстро распространилась весть о лодке со страшной командой.
Но к вечеру он подошел к поселку, состоящему из многочисленных тростниковых
хижин и обнесенному грубым частоколом. Этот поселок не был покинут. Здесь
было налицо около двухсот туземцев.
Расположившись в ветвях гигантского дерева, которое свешивалось над
частоколом, Тарзан увидел женщин: они готовили ужин.
Обезьяна-человек терялся в догадках, каким образом войти в сношения с
туземцами, не пугая их и не пробуждая в них дикой наклонности сейчас же
вступить с ним в бой. Теперь, когда ему каждый день был дорог, у Тарзана не
было ни малейшей охоты вступать в борьбу с каждым племенем, встретившимся
ему на пути.
Наконец, его осенила оригинальная мысль. Убедившись, что он был хорошо
скрыт листвой от взглядов туземцев, он закричал так, как кричит разъяренная
пантера. Ему был хорошо знаком этот крик. Намерение его было достигнуто:
внимание всех жителей поселка обратилось к нему.
Уже становилось темно, и взгляд дикарей не мог проникнуть сквозь густую
зелень, скрывавшую обезьяну-человека. Увидев, что он возбудил их внимание,
Тарзан издал еще более пронзительный крик, а затем почти бесшумно спрыгнул
на землю и быстро подбежал к воротам деревни.
Здесь он начал стучаться в ворота, крича на туземном языке, что он
пришел как друг и просит пищи и ночлега.
Тарзан хорошо знал характер чернокожих. Крики пантеры напрягли их нервы
до крайности, а неожиданный ночной стук в ворота еще более усилил их страх.
Его нисколько не удивило, что они не сразу отозвались на его зов:
туземцы боятся всяких звуков, исходящих из темноты, приписывая их злым
демонам.
-- Впустите меня, друзья мои! -- продолжал он. -- Я преследую того
злого белого человека, который проходил здесь несколько дней тому назад. Я
хочу наказать его за все зло, которое он сделал мне, а может быть, и вам.
Если хотите, я вам докажу свою дружбу тем, что прогоню с дерева пантеру,
раньше чем она успеет напасть на вас. Если же вы не обещаете впустить меня к
вам и обращаться со мной, как с другом, я оставлю пантеру на дереве, и пусть
она сожрет вас.
Минуту длилось молчание. Затем послышался голос старого человека.
-- Если ты действительно белый человек и друг нам, мы тебя впустим, но
сначала прогони пантеру!
-- Хорошо, -- ответил Тарзан, -- слушайте: через несколько минут ее
здесь уже не будет!
Человек-обезьяна быстро вернулся к дереву и на этот раз с большим шумом
влез на дерево. Он зловеще рычал, прекрасно подражая пантере, и туземцы были
уверены, что зверь все еще находится там.
Добравшись до ветвей, нависших над частоколом деревни, Тарзан разыграл
там целое представление: он кричал на пантеру, пантера отвечала ему злобным
ворчаньем и ревом. Он сильно тряс дерево, как бы пугая зверя. Потом подражал
испуганному бегству пантеры и торжествующе кричал, словно празднуя победу.
Когда воображаемая пантера убежала, Тарзан снова спрыгнул с дерева и
побежал в сторону джунглей, громко стуча о стволы и подражая удаляющемуся
рычанию пантеры.
Несколько минут спустя, задыхаясь, он вернулся к воротам деревни и
сказал:
-- Я прогнал пантеру, теперь впустите меня!
Внутри послышались возбужденные голоса спорящих между собой туземцев,
но, наконец, подошло несколько воинов. Приоткрыв ворота, они с трепетом
заглянули в темноту. Вид белого, почти обнаженного человека не особенно
успокоил их, но Тарзан уверил их спокойным голосом в своей дружбе, и они,
наконец, впустили его.
Как только ворота были вновь закрыты, к туземцам вернулась их
самонадеянность, и толпа любопытных проводила Тарзана к хижине предводителя.
Переговорив с последним, Тарзан убедился, что Роков действительно
проходил здесь неделю назад. Предводитель сообщил ему также, что на лбу у
чернобородого белого были большие рога, и что его сопровождала тысяча
чертей. Дикарь прибавил еще, что злой белый человек оставался целый месяц в
его деревне.
Тарзана нисколько не удивило полное несоответствие этого рассказа с
утверждениями Кавири, который говорил, что Роков проходил через его поселок
только три дня тому назад и что отряд его был гораздо меньше. Он привык уже
к странной особенности дикарей уснащать действительные факты всякими
небылицами и путать числа и количества.
Ему было важно лишь проверить, находится ли он на верной дороге.
Убедившись в том, что он действительно идет по следам Рокова, он теперь был
уже уверен, что последнему не избежать встречи с ним. Путем перекрестных
вопросов, Тарзан узнал, что несколькими днями раньше Рокова здесь проходила
другая партия: в ней было трое белых -- мужчина, женщина с ребенком и
несколько туземцев.
Тарзан объяснил предводителю, что его отряд следует за ним в лодке и
прибудет, вероятно, на следующий день. Он просил принять отряд ласково и без
опасений и уверил своего собеседника, что сам будет следить, чтобы его
команда не причинила никакого зла здешним людям, если только прибывшим будет
оказан ласковый прием.
-- А теперь, -- сказал Тарзан, -- я улягусь под дерево спать. Я очень
устал. Скажи, чтобы мне не мешали.
Предводитель предложил ему переночевать в хижине, но Тарзан, зная,
какой тяжелый воздух в жилищах туземцев, предпочел улечься под открытым
небом. К тому же у него возник некий план; этот план легче было привести в
исполнение, если оставаться вне хижины. Предводителю же он объяснил, что
хочет быть наготове в случае возвращения пантеры, и предводитель с
удовольствием разрешил ему спать под деревом.
Тарзан всегда находил самым выгодным для себя производить на туземцев
впечатление существа, обладающего чудесной сверхъестественной силой. Он
считал, что внезапное и необъяснимое исчезновение всегда производит самое
сильное впечатление на их наивный ум. Поэтому, как только деревня
погрузилась в сон, он тихо встал, вскочил на дерево и бесшумно исчез в
таинственном мраке джунглей.
Весь остаток ночи человек-обезьяна быстро двигался вперед в глубь
страны. Его путь пролегал по верхней и средней террасе леса. Он предпочитал
верхние ветви гигантских деревьев, так как там его путь был освещен луной.
На рассвете он остановился, чтобы отдохнуть и с новыми силами
продолжать свои поиски. Дважды он встретил враждебно настроенных туземцев.
С большим трудом ему удалось склонить их к мирной беседе, и от них он
узнал, что действительно идет по следам Рокова -- "чернобородого белого".
***
Два дня спустя, все еще пробираясь вверх по Угамби, он подошел к
большой деревне. Предводитель местного племени, свирепого вида человек с
остро подпиленными зубами, что часто встречается у людоедов, принял его с
показной любезностью.
Обезьяна-человек чувствовал большую усталость и решил остаться здесь на
некоторое время на отдых, чтобы быть свежим и сильным при встрече с Роковым.
Эта встреча должна была, по его расчетам, произойти не сегодня -- завтра.
Предводитель подтвердил, что бородатый белый человек покинул деревню
сегодня утром и что бвана Тарзан, без сомнения, настигнет его через самое
короткое время. Другой же партии белых предводитель не видел и ничего не
слышал о ней. Так по крайней мере он говорил.
Тарзан не чувствовал особого доверия к этому острозубому человеку, но
он так нуждался в отдыхе, что решил все-таки остаться. Не испытывая ни
малейшего страха, он доверчиво расположился в тени хижины и спокойно заснул.
Как только предводитель удостоверился в том, что Тарзан спит, он позвал
двух своих воинов, показал пальцем на спящего белого человека и шепотом
передал им какое-то приказание. Минуту спустя стройные черные силуэты уже
бежали по береговой тропинке вверх по реке.
Затем предводитель позвал, кого следует, и дал приказ соблюдать полную
тишину в поселке: он запретил песни, громкие разговоры и никому не позволял
приближаться к спящему. Он проявлял особую заботу о своем госте.
Три часа спустя, на Угамби появилось несколько лодок. Они быстро
двигались вниз по течению, управляемые ловкими и сильными чернокожими. На
берегу стоял предводитель: когда лодки подъехали, он поднял свое копье
горизонтально над головой. Это был знак, что белый незнакомец все еще спит
спокойно в поселке.
В лодках находились его гонцы. Предводитель послал их перед этим к
отряду белых людей, находившемуся в этот день вблизи поселка. Гонцы
возвращались теперь именно с этими белыми людьми. Они увидели знак
предводителя и объяснили своим белым спутникам его значение. Лодки были
вытащены на берег, и туземцы и белые выпрыгнули из них. Белых людей было
около шести. Это были угрюмые люди с отталкивающими лицами. Особенно
отвратителен был среди них чернобородый мужчина, который ими командовал.
-- Где белый человек, о котором говорили твои гонцы? -- спросил он у
предводителя.
-- Здесь, бвана, -- ответил дикарь. -- Я поддерживал тишину в деревне,
чтобы он не проснулся до твоего прихода. Я не знаю, для чего он ищет тебя.
Но он подробно расспрашивал меня о тебе. Кроме того, он очень похож по
твоему описанию на того человека, которого ты высадил на пустой остров. Если
бы ты мне ничего о нем не говорил, я не узнал бы его, и тогда он пошел бы
вслед за тобой и, может быть, убил бы тебя. Если даже он тебе и не враг, то
все-таки, мне кажется, я хорошо сделал, что послал за тобой, бвана. А если
окажется, что он и вправду твой враг, то я хочу получить от тебя в услугу
ружье и снаряды.
-- Ты, во всяком случае, хорошо сделал, что позвал меня, -- ответил
белый человек. -- Все равно, друг он мне или враг, ты получишь за это ружье
и снаряды, если обещаешь и дальше держать мою сторону.
-- Да, я буду стоять за тебя! -- сказал предводитель. -- А теперь
пойдем смотреть на чужого человека.
С этими словами он повернулся и пошел к хижине, у которой мирно спал
ничего не подозревавший Тарзан.
За двумя вождями шли молча и остальные белые и два десятка черных.
Когда они подошли к хижине, на губах у белого появилась противная улыбка при
виде спящего Тарзана.
Предводитель дикарей посмотрел вопросительно на своего спутника.
Последний кивнул головой в знак того, что предводитель не ошибся в своих
подозрениях. Затем, повернувшись к воинам, он указал на спящего человека и
знаками приказал схватить и связать его.
Немедленно двенадцать воинов накинулись на спящего Тарзана и крепко
связали его. Все это произошло в один миг -- раньше, чем Тарзан мог сделать
малейшую попытку к своему спасению. Бросив взгляд на окружающую его толпу,
он сразу увидел злобное лицо Рокова.
Ехидная улыбка искривила лицо Рокова. Он подошел близко к Тарзану и
сказал:
-- Ну и дурак! Опять попался мне в руки!
Он ударил лежащего человека по лицу ногой и сказал:
-- Вот тебе мое приветствие. Сегодня вечером, перед тем, как мои
черномазые друзья скушают тебя, я, так и быть, расскажу тебе, что случилось
с твоею супругой и твоим милым наследником и что их ожидает впереди.
VIII
ПЛЯСКА СМЕРТИ
Сквозь пышную растительность джунглей в глубоком мраке ночи пробирался
большой гибкий зверь, бесшумно ступая своими бархатными лапами.
Иногда две горящие при свете экваториальной луны желто-зеленые точки
пронизывали густую листву, чуть-чуть шелестевшую от ночного ветра.
По временам зверь останавливался, приподнимал голову и обнюхивал
воздух. Иногда быстрый, короткий скачок на верхние ветки на несколько минут
замедлял его путь к востоку. Его чувствительные ноздри различали легкий
запах многочисленных четвероногих; запах этот вызывал слюну голода у
свирепого зверя.
Но он упорно продолжал свой одинокий путь, не обращая внимания на
сильные позывы голода, которые в другое время заставили бы его мгновенно
впиться клыками в чье-нибудь горло.
Всю ночь бежал зверь, сделав лишь утром небольшую остановку, чтобы
утолить голод. Он разорвал на куски случайную добычу и сожрал ее с угрюмым
ворчанием...
Уже наступили сумерки, когда дикое животное подошло к частоколу,
окружающему большую туземную деревню. Быстро и молчаливо зверь обошел вокруг
деревни, бросая зловещую тень на деревянный частокол. Он усиленно втягивал в
ноздри воздух и, насторожив уши, прислушивался к малейшему шороху.
Человеческий слух не расслышал бы никакого звука, но тончайшие звериные
органы слуха и обоняния восприняли нечто такое, что заставило его
остановиться. Вся фигура его внезапно преобразилась.
Как на стальных пружинах зверь быстро и бесшумно вспрыгнул на частокол,
словно громадная кошка, и исчез в темном пространстве между оградой и стеной
хижины.
***
В деревне на главной улице женщины разводили костры и наполняли котлы
водой. Они кипятили воду для большого пиршества, которое должно было
произойти ближайшей ночью. Около большого столба, что возвышался среди
костров, стояли группой и беседовали чернокожие воины. Их тела были
размалеваны широкими полосами белого, синего и желтого цвета: глаза, губы,
груди и живот были обведены цветными кругами. На волосах, обмазанных глиной,
торчали яркие перья и куски проволоки.
Деревня готовилась к празднеству; а в это время в одной из хижин лежала
связанная жертва. Она была предназначена для предстоящей оргии, и ее ожидала
смерть. И какая смерть!
Тарзан-обезьяна напрягал свои могучие мускулы, стараясь разорвать
опутывавшие его веревки, но они были так крепко стянуты, что даже гигантские
мышцы обезьяны-человека не могли с ними справиться.
Смерть!
Тарзану часто приходилось в своей жизни смотреть в глаза ужасной маске
смерти, и всегда он улыбался при этом. Он бы и в данном случае отнесся
спокойно к предстоящей гибели, если бы не был озабочен судьбой близких ему
существ: ведь им предстояло так много испытаний в случае его смерти...
Джэн никогда не узнает, какой смертью он умер; за это он благодарил
небо. Его утешала мысль, что она в безопасности у себя дома, среди любящих
друзей; они помогут ей перенести горе.
Но мальчик! Бедный мальчик! Что будет с ним?
Тарзан весь сжимался от душевных мук при этой мысли. Он -- могучий
властелин джунглей, единственный, кто мог бы спасти ребенка от ужасов,
которые готовил ему проклятый Роков, лежит связанный, как беспомощное,
попавшее в силки животное!
Роков в течение этого дня несколько раз заходил к нему и осыпал его
ругательствами и побоями; но ни одно слово, ни один стон жалобы и муки не
вырвались из уст гордого пленника.
Наконец, Роков оставил его в покое. Он решил приберечь к концу самую
сильную душевную пытку, придуманную для своего врага: перед тем, как копья
людоедов нанесут последний удар Тарзану, он откроет ему страшную тайну о его
жене...
Сумерки окутали деревню. До слуха обезьяны-человека достигал шум
приготовлений к его предстоящей пытке. Он ясно представлял себе картину этой
"пляски смерти"; ему приходилось неоднократно присутствовать на подобных
празднествах в бытность свою в Африке. И вот теперь ему самому предстояло
быть главным лицом в этой ужасающей забаве, центральной фигурой, привязанной
к столбу!
Его не ужасала сама по себе пытка медленной смертью, когда пляшущие в
хороводе воины отрезают куски мяса от живого тела жертвы. Он привык
переносить всякие физические боли и страдания. Но в нем жила неукротимая
любовь к жизни, и до последнего мгновения теплилась надежда на избавление от
смерти. Ослабь они свою бдительность хотя бы на одну минуту, его быстрый ум
и стальные мускулы, наверное, нашли бы путь к спасению и мести.
***
Лежа на земле в тяжком раздумье, он внезапно почувствовал знакомый
запах.
Он насторожился, и до его напряженного слуха донесся легкий, почти
неслышный шум. Он сразу догадался, от кого исходил этот шум...
Тарзан зашевелил губами, издавая слабые, человеческим слухом даже
невоспринимаемые звуки... Но он знал что тот, кто находился в недалеком от
него расстоянии, все-таки услышит его.
И, действительно, минуту спустя за стеной послышался легкий шорох
бархатных лап: зверь перелезал через забор. А затем обнюхивающая морда стала
отыскивать удобное место, через которое можно было бы пролезть внутрь
хижины.
Это была Шита, его верный друг. Она подошла к Тарзану, терлась об него
и тыкала своим холодным носом в лицо и шею.
Она внимательно обнюхала и его самого, и веревки, которыми он был
связан. Она как будто старалась понять, что ожидает ее господина.
Ее появление обрадовало Тарзана. Это было доброе предзнаменование. Но
сможет ли пантера помочь ему? Как внушить ей, чтобы она помогла ему? Тарзан
в упор глядел на нее и властно твердил зверю: "Перегрызи веревки! Перегрызи
веревки!"... Но Шита его не понимала и только покорно и ласково лизала ему
руки.
Послышались приближающиеся шаги. Шита глухо зарычала и забилась в
темный угол. В хижину вошел высокий обнаженный дикарь и, подойдя к Тарзану,
кольнул его копьем. Тарзан испустил неистовый крик, и как бы по сигналу в ту
же секунду из темного угла на дикаря накинулась пантера и вонзила в него
свои стальные когти и страшные клыки...
Дикий крик ужаса смешался с алчным визгом пантеры, а затем наступила
жуткая зловещая тишина, прерываемая лишь хрустом костей и звуком
раздираемого мяса.
Крики Тарзана и дикаря были услышаны в деревне и вызвали всеобщее
смятенье. Послышались испуганные голоса и шаги: к хижине приближалась толпа.
Услышав шум, пантера бросила свою окровавленную и растерзанную добычу и
бесшумно ускользнула в отверстие, откуда она пришла.
Туземцы подошли ко входу в хижину. Двое из них, вооруженные копьями, с
зажженными связками прутьев в руках, испуганно заглядывали внутрь. Они
боязливо жались к задним рядам, а те, что стояли сзади, подталкивали их
вперед.
Визг пантеры и вопли ее жертвы смутили и обескуражили празднично
настроенную толпу. Люди робко молчали -- и жуткая тишина погруженной во мрак
хижины казалась еще более зловещей.
Никто не знал, какая опасность таится в безмолвной глубине хижины.
Быстрым движением руки один из воинов бросил горящий факел в открытую дверь.
На несколько секунд пламя осветило внутренность хижины и погасло.
И те, кто стоял впереди, на мгновение увидели лежащего на земле крепко
связанного белого человека. Поодаль от него посреди хижины лежала другая
неподвижная фигура с перегрызанным горлом и разодранной грудью.
Это зрелище навело на суеверных дикарей гораздо больший ужас, чем если
бы они увидели самую пантеру. Они поняли, что кто-то напал на их товарища.
Но кто именно, этого они не могли постичь, и их испуганная мысль готова была
приписать это страшное дело сверхъестественной силе.
Они в ужасе бросились бежать, толкая и опрокидывая друг друга.
В течение целого часа Тарзан слышал отдаленные голоса, доносившиеся
откуда-то с противоположного конца деревни. Очевидно, дикари совещались и
возбуждали в себе смелость для вторичного обследования хижины. Это новое
обследование не заставило себя ждать.
Опять за дверями хижины послышались шаги и шум толпы. Первыми вошли
двое белых с горящими факелами и ружьями в руках. Рокова среди них не было.
Тарзан нисколько не был этим удивлен. Он был готов держать пари, что никакая
земная сила не заставит его, подлого труса, пойти на разведку, угрожающую
опасностью.
Увидев, что на вошедших в хижину белых людей никто не нападает, толпа
туземцев приободрилась. Несколько человек в свои черед вошли в хижину и
невольно застыли от ужаса при виде искалеченного тела их товарища. Они
молча, с тупым страхом созерцали страшную окровавленную фигуру воина и
связанного белого человека. А двое белых людей допрашивали Тарзана о том,
что здесь случилось. Но все их старания выведать что-либо остались
бесплодными. Тарзан не отвечал им ни слова.
Наконец, раздвинув толпу, вошел и Роков.
Взгляд его упал на окровавленный труп чернокожего, и он побледнел как
полотно.
-- Пойдем! -- сказал он предводителю. -- Пойдем, покончим с этим
дьяволом! Иначе он погубит у тебя еще и других людей...
Предводитель приказал поднять Тарзана и отнести его к столбу.
Однако, несмотря на суровый тон приказания, чернокожие долго не
решались исполнить его и робко мялись на месте: так пугал их связанный
таинственный пленник. Наконец, четыре молодых воина набрались храбрости,
грубо схватили Тарзана и с большой опаской вытащили его из хижины.
Выйдя наружу из пугавшего их жилья, туземцы, казалось, освободились от
одурманивавшего их ужаса. Десятка два чернокожих с диким воем окружили
узника, подталкивали и били его.
Затем они поставили его на ноги и крепко привязали к столбу, что стоял
среди разложенных на лужайке костров с кипящими котлами.
Роков видел это -- и к нему вернулось самообладание и обычная наглость.
Крепко привязанный к смертному столбу, беспомощный, лишенный всякой надежды
на спасение Тарзан, конечно, теперь уже не был опасен.
Он приблизился к человеку-обезьяне и, выхватив копье из рук ближайшего
дикаря, нанес первый удар беззащитной жертве. Струйка багряной крови потекла
из раны по белой коже гиганта, но ни один звук страдания не вырвался из его
уст. Роков взглянул в лицо своей жертвы и невольно содрогнулся: Тарзан
улыбался!
Эта презрительная улыбка привела Рокова в совершенное бешенство. С
залпом проклятий бросился он на беззащитного пленника и стал наносить ему
кулаками удар за ударом в лицо, но и этого ему показалось мало, и он начал
пинать Тарзана ногами в живот и грудь, лягаясь, словно взбесившаяся лошадь.
Задыхаясь от ярости, он поднял тяжелое копье и прицелился в могучее
сердце Тарзана, но к нему подскочил предводитель и оттащил его от жертвы.
-- Стой, белый человек! -- закричал он. -- Если ты лишишь нас этого
пленника и нашей "пляски смерти", то ты сам попадешь на его место!
Эта угроза подействовала на Рокова, и он воздержался от дальнейших
посягательств на пленника. Он встал в стороне и принялся осыпать своего
врага ругательствами и насмешками. Он говорил Тарзану, что на предстоящем
пиру съест его сердце. Он подробно со зловещими ужимками рисовал картину той
жизни, которая ожидала сына Тарзана, и намекнул, что месть коснется и жены
его, Джэн Клейтон.
-- Вы думаете, что она живет у себя в Англии? -- насмешливо спросил он.
-- Как вы глупы! Она находится теперь в руках у одной темной личности за
тридевять земель от Лондона! Я не хотел говорить вам об этом раньше; но
теперь, когда вас ждет смерть, -- и какая смерть! -- пусть известие о
страданиях жены дополнит ваши последние мучения, пока последний удар копья
не освободит вас навсегда и от них, и от самой жизни!
"Пляска смерти" между тем уже началась. Чернокожие людоеды закружились
с диким воем в хороводе вокруг костров, и их вопли помешали Рокову
продолжать нравственную пытку.
Пляшущие дикари, мерцающие огни костров, отблеск багрового пламени на
раскрашенных телах -- все закружилось в вихре вокруг несчастной жертвы у
столба, и у Тарзана потемнело в глазах.
В его памяти воскресла такая же сцена, когда он спас д'Арно из
подобного же ужасного положения в самый последний момент перед смертельным
ударом. Кто может теперь освободить его? На всем свете нет никого, кто бы
мог спасти его от мучений и смерти!
Но мысль, что он будет съеден этими дьяволами, не вызывала в нем
чувства ужаса или отвращения. Всю свою жизнь он видел зверей джунглей,
пожирающих мясо своей добычи, а потому и думы о предстоящем отвратительном
надругательстве над его телом не увеличивали его страданий, как это
случилось бы с обыкновенными белыми людьми.
Разве он сам не дрался из-за куска мяса какой-то отвратительной
обезьяны в те давно минувшие дни, когда он победил злобного Тублата и
приобрел уважение всех обезьян племени Керчака?
Танцующие приближались прыжками к Тарзану. Копья уже касались его тела,
уже наносили первые мучительные уколы, предшествующие более серьезным
поражениям. Пляшущие разгорячились, кровь возбудила их... Приближался конец
"пляски смерти" и вместе с тем конец Тарзана.
И человек-обезьяна ждал и жаждал последнего удара, который прекратил бы
его мучения...
Вдруг из таинственной тишины джунглей донесся пронзительный крик, так
хорошо ему знакомый...
На минуту дикари остановились, и в наступившем молчании с губ крепко
привязанного белого человека сорвался ответный крик, еще более зловещий и
ужасный.
Прошло несколько минут. Чернокожие колебались, но, побуждаемые Роковым
и предводителем, они вновь завыли и закричали, торопясь закончить пляску и
заколоть жертву.
Но копья еще не успели коснуться Тарзана, как из хижины, в которой
Тарзан был перед тем заключен, молниеносным прыжком выскочила темно-бурая
пантера с зелеными горящими глазами. Еще мгновение -- и Шита, верный друг
Тарзана, стояла около своего господина и грозно, с неутомимой свирепостью
рычала на всех окружающих.
И чернокожие, и белокожие окаменели на месте, объятые ужасом. Глаза
всех были устремлены на дикого зверя; его белые клыки сверкали в блеске
костров и гипнотизировали всех окружающих.
И только один Тарзан-обезьяна видел, как из темной внутренности хижины
появились еще какие-то фигуры.
IX
БЛАГОРОДСТВО ИЛИ ПОДЛОСТЬ
Джэн Клейтон видела из своей маленькой каюты на "Кинкэде", как ее мужа
отвезли на зеленый берег острова Джунглей. А затем пароход поплыл далее.
Несколько дней никто не входил в ее каюту, кроме Свэна Андерсена,
угрюмого и несловоохотливого повара. Она спросила его, как называется
местность, где высадили ее мужа?
Швед, как всегда, ответил идиотской фразой:
-- Я тумаю, ветер скоро туть сильно! Ничего больше она не могла от него
добиться. Джэн решила, что это единственная английская фраза, которую знает
повар, а потому больше его не расспрашивала.
Это не мешало ей, однако, всегда любезно встречать его и ласково
благодарить за отвратительное кушанье, которое он ежедневно приносил ей в
определенный час.
Дня через три после того, как Тарзан был высажен на необитаемый остров,
"Кинкэд" бросил якорь в устье какой-то большой реки. Вскоре после этого в
каюту Джэн вошел Роков.
-- Ну-с, моя дорогая, мы приехали! -- сказал он, бросая на нее гадкий
взгляд. -- Вам сейчас будет предоставлена свобода, и вы будете находиться в
полной безопасности! Мне стало жаль вас, и я постараюсь улучшить ваше
положение, как только могу. Ваш муж -- грубое животное, вам это лучше знать,
чем кому-либо другому, потому что вы сами нашли его голым в джунглях,
таскающимся со своими товарищами-зверями! А я джентльмен не только по
рождению, но и по воспитанию. Я предлагаю вам, дорогая Джэн, любовь
настоящего культурного человека. В ваших отношениях к несчастной обезьяне,
за которую вы вышли замуж только из какой-то прихоти, вам не хватало общения
с утонченным культурным человек. Я люблю вас, Джэн! Достаточно сказать вам
одно слово, и ни одна печаль не коснется вас. Даже ребенок вам будет
возвращен немедленно.
У дверей каюты, снаружи, остановился Свэн Андерсен с обедом для леди
Грейсток. Его голова на длинной жилистой шее была наклонена набок, близко
сидящие друг к другу глаза были полузакрыты; его уши, казалось, приподнялись
от напряженного внимания, а длинные рыжие усы повисли -- он весь превратился
в слух.
Выражение удивления на лице Джэн Клейтон сменилось гримасой отвращения.
Она невольно вздрогнула.
-- Я не удивилась бы, мистер Роков, -- ответила она, -- если бы вы даже
силой постарались принудить меня подчиниться вашим желаниям, но я никогда не
могла себе представить, что вы можете подумать, что я, жена лорда Грейстока,
добровольно соглашусь на ваше предложение даже ради спасения своей жизни. Я
вас всегда считала подлецом, мистер Роков, но до настоящего времени я не
знала, что кроме этого вы -- идиот!
Краска гнева залила бледное лицо Рокова, и он угрожающе приблизился к
ней.
-- Мы увидим, кто из нас идиот! -- прошептал он. -- Вот когда я подчиню
вас своей воле и когда ваше американское упрямство будет вам стоить всего,
что вам дорого, даже жизни вашего ребенка, тогда вы заговорите иначе!
Клянусь мощами св. Петра, я вырежу сердце мальчишки перед вашими глазами, и
тогда вы узнаете, что значит оскорблять Николая Рокова!
Джэн Клейтон гадливо отвернулась от него.
-- Не распространяйтесь! -- сказала она. -- Зачем мне знать, до каких
низостей может дойти ваша мстительная натура! Все равно вы не можете
подействовать на меня ни угрозами, ни низкими поступками! Мой сын не может
еще ничего решать сам, но я, его мать, могу с уверенностью сказать, что если
бы ему было суждено дожить до зрелого возраста, он добровольно пожертвовал
бы своей жизнью за честь матери. Поэтому, как сильно я ни люблю его, я не
могу купить его жизнь такой ценой.
Роков был взбешен. Он никак не ожидал, что эта женщина устоит перед
такими угрозами. Что же еще могло заставить ее покориться его воле?
Правду говоря, он ее ненавидел, ни о какой "любви" и речи быть не
могло! Но в его планы входило показаться в Лондоне и других столицах Европы
с женой лорда Грейстока как своей любовницей. Тогда чаша мщения была бы
полна.
С минуту он колебался. Но потом оглянулся и вдруг решился...
Его злобное лицо передергивалось от бешенства. Как дикий зверь прыгнул
он на нее и, сжимая ей горло своими пальцами, повалил ее на койку.
В эту минуту дверь каюты с шумом отворилась. Роков вскочил и
обернувшись, увидел повара. Маленькие глазки шведа выражали полнейшее
бессмыслие, и он, как ни в чем не бывало, стал сервировать обед для леди
Грейсток на маленьком столике каюты.
Роков с яростью накинулся на него.
-- Это что такое?! -- закричал он. -- Как ты смел войти без
предупреждения? Убирайся вон!
Повар обратил на Рокова свои водянистые глаза, бессмысленно улыбнулся и
сказал:
-- Я тумаю ветер скоро туть сильно. И он опять начал флегматично
переставлять блюда и тарелки.
-- Убирайся прочь, говорят тебе, или я выброшу тебя отсюда, болван! --
закричал Роков, угрожающе придвигаясь к шведу.
Андерсен продолжал на него глядеть с ничего не выражающей идиотской
улыбкой, но вдруг как бы невзначай схватился за рукоятку длинного острого
ножа, висевшего сбоку. Роков внезапно остановился и замолчал.
Затем он повернулся к Джэн Клейтон и сказал:
-- Я даю вам время до завтрашнего дня обдумать ваш ответ на мое
предложение. Если вы будете продолжать упрямиться, то завтра днем вся
пароходная команда будет отправлена на берег. На пароходе останутся только
я,
Павлов, ваш сын и вы... И тогда вы можете стать свидетельницей смерти
вашего сына.
Он сказал это по-французски, чтобы повар не мог понять его, и быстро
вышел из каюты.
Едва он скрылся, Свэн Андерсен повернулся к леди Грейсток и, хитро
улыбаясь, сказал:
-- Он тумать я турак! Он сама турак! Я понимать францусски.
Джэн Клейтон посмотрела на него с удивлением. Обычное бессмысленное
выражение исчезло с его лица -- он весь преобразился.
-- Значит, вы поняли, что он сказал? Андерсен осклабился:
-- Та, я поняла!
-- И вам известно все, что здесь происходило? Вы пришли меня защитить?
-- Вы быль хороший ко мне, -- пояснил швед, -- а он обращаль со мной,
как с собак. Я хочу помогать вам, леди. Я был западный берег много раз.
-- Но как вы можете мне помочь, Свэн, -- спросила она, -- когда все эти
люди против меня?
Свэн Андерсен опять принял прежний вид.
-- Я тумаю, ветер скоро туть сильно!
С этими словами он повернулся и вышел из каюты.
Джэн Клейтон сомневалась в способности повара оказать ей помощь; тем не
менее она была ему глубоко благодарна за то одно, что он уже сделал для нее.
Сознание, что среди всех этих негодяев она имела одного несомненного
доброжелателя, было для нее первым лучом надежды на избавление.
Весь этот день никто не являлся к ней, и только вечером Свэн принес ей
ужин. Она пыталась втянуть его в разговор, хотела узнать что-нибудь о его
планах, но он ограничился опять своим стереотипным бессмысленным
пророчеством о погоде...
Казалось, им овладела его обычная тупая бестолковость.
Однако, немного погодя, когда он уходил из каюты с. пустыми блюдами, он
еле слышно шепнул ей:
-- Не раздевайтесь и сверните ваша одеяло. Я за вами скоро приду!
Он хотел выскользнуть из каюты, но Джэн удержала его за рукав.
-- Мой ребенок? -- спросила она. -- Где он? Я не могу уйти без него.
-- Вы телайте, что я сказать! -- возразил Андерсен, нахмурив брови. --
Я вам хочу помогайт; не надо делайт глюпо!
Он ушел. Джэн Клейтон опустилась на койку в полном отчаянии. Что ей
делать? В уме у нее возникли смутные подозрения относительно намерений
шведа. Не будет ли еще хуже, если она последует за ним?
Она с силой сжала руки.
Нет, даже в обществе самого дьявола не могло быть хуже, чем с Николаем
Роковым! Ведь даже сам черт, по крайней мере, в английском представлении,
имеет репутацию джентльмена.
Она осталась одетой, как ей советовал швед. Одеяло ее было свернуто и
перевязано крепким ремнем.
Около полуночи послышался легкий стук в ее дверь.
Быстро вскочив, она открыла задвижку. Дверь бесшумно распахнулась; на
пороге показалась закутанная фигура шведа. В одной руке у него был сверток,
похожий на одеяло. Он подошел к ней и прошептал:
-- Несить это, но не телайт шум -- это ваша ребенка! Быстрые руки
выхватили сверток у повара, и мать крепко прижала спящего ребенка к своей
груди. Горячие слезы радости текли по ее щекам. Все ее существо содрогалось
от невыразимого волнения.
-- Идем! -- сказал Андерсен. -- Мало времени! Он взял ее сверток с
одеялом и, захватив в коридоре у двери свой узел, осторожно повел Джэн к
борту парохода. Здесь он взял ребенка к себе на руки и помог ей спуститься
по веревочной лестнице в стоявшую внизу шлюпку. А затем быстро и бесшумно
перерезал веревку, которой шлюпка была привязана и, нагнувшись над веслами,
беззвучно поплыл к берегам Угамби.
Андерсен греб сильно и уверенно. Лодка быстро скользила по воде.
Из-за туч показалась луна, и путники увидели устье притока, впадающего
в Угамби. К этой узкой речке швед и направил шлюпку.
Джэн Клейтон мучил вопрос: куда он ее везет? Знакомо ли ему это место?
Она не знала, что по своим обязанностям повара, швед уже был сегодня на этой
речке, в маленькой деревушке; он покупал там у туземцев провизию и,
воспользовавшись случаем, столковался с ними насчет бегства Джэн.
Несмотря на то, что луна ярко светила, поверхность реки казалась
совершенно темной. Гигантские деревья местами сплетались над серединой реки,
образуя как бы густой и темный свод. Огромные ползучие растения вились
причудливыми сплетениями вокруг толстых стволов до самого верха деревьев и
ниспадали оттуда длинными прядями до самой поверхности реки.
Река была спокойна, и тишина нарушалась лишь плеском весел да возней
купающихся гиппопотамов: фыркая и пыхтя, неповоротливые животные ныряли с
песчаной отмели в прохладную и темную глубину реки и плескались, словно
купающиеся люди.
Из густых джунглей с обоих берегов реки доносились жуткие ночные крики
хищников: можно было различить бешеный вой гиены, рев пантеры и глухое
рычанье льва. Кроме них слышались странные, непередаваемые звуки, которые
Джэн не могла приписать какому-либо определенному ночному хищнику и которые,
благодаря своей таинственности, казались ей сверхъестественными и необычайно
жуткими.
Она сидела на самой корме лодки, крепко прижав к груди своего ребенка.
Близость и теплота маленького, нежного, беспомощного тельца пробуждали в ее
сердце такую радость, какой она давно уже не чувствовала во все эти
печальные дни.
Она не знала, какая судьба ее ожидает. Новое, еще неведомое, тяжкое
несчастье могло разразиться над ней, но сейчас она была счастлива и
благодарила небо за этот, может быть, короткий миг, когда она могла вновь
обнять своего ребенка. Она с лихорадочным нетерпением ожидала рассвета,
чтобы увидеть милое личико своего маленького черноглазого Джека.
Она напрягала свое зрение, стараясь разглядеть любимые ею черты, но все
ее усилия были напрасны.
Было около трех часов утра... Лодка внезапно зашелестела днищем по
песку. Показался еле различаемый берег, и Андерсен причалил к отмели.
Наверху при бледном лунном свете нелепо обрисовывались очертания
туземных хижин, окруженных колючей изгородью -- бома. Андерсен громко позвал
кого-то. Потом еще раз крикнул. Но лишь через некоторое время из деревни
послышался ответный человеческий крик. Появление
Андерсена отнюдь не было здесь неожиданностью. Его ждали. Но негры
страшно боятся всяких звуков в ночной темноте.
Швед помог Джэн Клейтон с ребенком выйти на берег, привязал лодку к
небольшому кусту и, захватив одеяла, повел ее к изгороди.
У ворот деревни они были встречены туземной женщиной. Это была жена
предводителя, с которым Андерсен сговаривался днем. Она повела их к своей
хижине, но Андерсен заявил, что они намерены устроиться на ночлег прямо под
открытым небом.
Швед объяснил Джэн, что хижины туземцев не отличаются чистотой и кишат
разными насекомыми, а поэтому он и предпочел спать на земле.
С непривычки и от пережитого волнения Джэн долго не могла заснуть на
твердой земле: но сильное утомление взяло верх -- и, обняв ребенка, она,
наконец, крепко заснула.
Когда она проснулась, уже светало. Около нее столпилась куча любопытных
туземцев -- большею частью мужчин. У негритянских племен сильный пол наделен
любопытством в гораздо большей степени, чем женщины.
Джэн Клейтон инстинктивно прижала крепче к себе ребенка, но вскоре она
убедилась, что чернокожие ничуть не намереваются сделать зла ни ей, ни
ребенку.
Один из них предложил ей даже молока в каком-то грязном, закопченном
сосуде. Доброе намерение глубоко тронуло ее, и она приветливо улыбнулась
туземцу. Она взяла кувшин и, чтобы не обидеть чернокожего, поднесла молоко к
губам, с трудом удерживая тошноту от противного запаха.
Заметив это, Андерсен вывел ее из неловкого положения: он взял от нее
кувшин, хладнокровно выпил молоко и, вернув кувшин туземцу, подарил ему за
это несколько голубых бус, что привело дикаря в совершенное восхищение.
Солнце ярко светило. Ребенок все еще спал, прикрытый от солнца одеялом,
и Джэн с нетерпением ждала возможности взглянуть на любимое личико своего
сына. Поодаль от нее Андерсен разговаривал с туземным предводителем.
Последний что-то крикнул чернокожим, и те отошли от Джэн.
Она невольно была поражена тем, что повар разговаривал с предводителем
на туземном языке.
Какой удивительный человек!
Все время она считала его круглым невеждой и идиотом. Сегодня она
узнала, что он говорит не только по-английски и по-французски, но знаком
даже с языком дикарей западного берега Африки.
До этого времени он казался ей хитрым, жестоким, не заслуживающим
никакого доверия человеком. Сегодня он проявил себя совсем другим. Она даже
не верила, что он служил ей из чисто благородных побуждений. Весьма
возможно, что у него были другие планы и намерения, которых он пока еще не
раскрывал.
Раздумывая об этом, Джэн взглянула на него, на его хитрые глаза, на его
отталкивающее лицо, и вдруг невольно вздрогнула. Что-то смутно шепнуло ей,
что под такой отвратительной внешностью не могут скрываться высокие
бескорыстные побуждения.
Из свертка, лежавшего на ее коленях, раздался слабый писк. Ее сердце
радостно затрепетало. Это был голос ее сына!
Ребенок проснулся!
Быстро отдернула она покрывало с личика ребенка; Андерсен стоял рядом и
смотрел на нее.
Он увидел, как она пошатнулась и, держа ребенка на вытянутых вперед
руках, с глазами полными ужаса, пристально смотрела на маленькое лицо.
А затем с жалобным стоном упала без сознания на землю.
X
ШВЕД
Когда воины, сбившиеся в беспорядочную толпу около Тарзана и Шиты,
увидели, что их "пляску смерти" прервала обыкновенная живая пантера, а не
сверхъестественное чудовище, они ободрились. Перед их многочисленными
копьями даже и свирепая Шита была неизбежно осуждена на смерть.
Роков подстрекал предводителя поскорее закончить метание копий и
хороводную пляску. Чернокожий властитель хотел уже приказать это своим
воинам, но в это мгновение его взгляд случайно упал на необычайную группу,
которая виднелась вдали.
С криком ужаса он повернулся и пустился что было силы бежать.
Удивленные воины оглянулись, завизжали и тоже побежали вслед за ним, толкая
и давя друг друга. А за ними, тяжело переваливаясь, бежали чудовищные
косматые фигуры обезьян, ярко озаряемые луной и колеблющимся светом
догорающих костров.
Дикий крик человека-обезьяны покрыл собою вопли чернокожих, и в ответ
на этот боевой клич Шита и обезьяны бросились с ревом за беглецами.
Некоторые из воинов остановились и повернулись к разъяренным животным,
угрожая им копьями, но нашли кровавую смерть в объятиях страшных обезьян.
"Пляска смерти" превратилась в другое, не менее страшное зрелище, в
котором тоже царила и свирепствовала смерть. Но у нее теперь были уже другие
жертвы -- и многочисленные, а не одна, как раньше!
Когда вся деревня опустела и последний чернокожий скрылся в кустах,
Тарзан созвал к себе свою дикую команду. Он с огорчением убедился, что
никому, даже сравнительно понятливому Акуту, совершенно невозможно внушить
мысль освободить его от веревок, привязывающих его к столбу.
Потребуется, очевидно, слишком много времени, пока эта догадка осенит
их неразвитый мозг, а за это время он все еще будет томиться, привязанный к
столбу. И кто знает, что может теперь случиться. Разве не могут вернуться
сюда и дикари, и белые, и разве у белых нет такой надежной защиты против
животных, как ружья? Но даже если люди и не явятся сюда, он сам может
умереть с голода раньше, чем тупоумные обезьяны сообразят, что нужно
перегрызть веревки.
Шита, конечно, еще меньше понимала это, чем обезьяны. Тем не менее
Тарзан не мог не удивляться тем качествам, которые она уже проявила. Нельзя
было сомневаться в ее действительной привязанности к Тарзану. После того,
как чернокожие были прогнаны, она бродила с удовлетворенным видом взад и
вперед у столба, терлась своими боками о ноги обезьяны-человека и мурлыкала,
как довольный котенок. Тарзан был уверен, что она по собственному побуждению
привела обезьян для его спасения. Он с любовной гордостью убеждался, что его
Шита была воистину настоящим сокровищем.
Отсутствие Мугамби немало беспокоило Тарзана. Он старался разузнать от
Акута, что случилось с чернокожим? Были некоторые основания опасаться, что
звери в его отсутствие напали на Мугамби и растерзали его. Но на все его
расспросы Акут неизменно указывал молча назад, в том направлении, откуда они
вышли из джунглей. И Тарзан терялся в догадках...
Всю ночь он провел по-прежнему, крепко привязанный к столбу. С
рассветом он, к своей досаде, убедился, что его опасения оправдались: из
джунглей показались голые черные фигуры, они осторожно подкрадывались к
дереву. Чернокожие возвращались! Наступал день. Им теперь казалось уж не так
страшно, как ночью, схватиться со стаей зверей, выгнавших их так позорно из
деревни. Борьба могла кончиться для чернокожих успешно: их было много; у них
были длинные копья и отравленные стрелы. Нужно было только постараться
победить суеверный страх.
Спустя некоторое время, Тарзан заметил, что чернокожие стали
действительно готовиться к нападению. Они собрались на полянке, как и вчера,
раскрашенные, в перьях и украшениях, и начали дикий военный танец, потрясая
своими копьями и испуская громкие боевые крики.
Тарзан знал, что эти предварительные маневры обычно продолжаются до тех
пор, пока чернокожие не доведут себя до исступления; тогда, раздраженные,
бешеные, они уже не боятся ничего и кидаются прямо на врага.
Он полагал, что при первом натиске они еще не прорвутся в деревню; их
храбрость выдохнется, пока они добегут до ворот. Но вторая и третья попытки
могут кончиться печально для Тарзана и его зверей! Действительно так и
случилось! Взвинченные своей дикой пляской воины со страшным воем бросились
сломя голову к деревне, но пробежали только до половины полянки:
пронзительный, зловещий боевой клич человека-обезьяны привел их в такой
ужас, что храбрость у них сразу выдохлась. Тогда они вернулись на прежнее
место набираться нового запаса мужества. С полчаса они вновь завывали и
скакали, чтобы поднять дух, а затем опять бросились дикой ордой на деревню.
На этот раз они подошли уже к воротам деревни, но потерпели новую
неудачу. Шита и чудовищные обезьяны храбро кинулись на них и вторично
отогнали их в джунгли. Снова начались пляски и дикие взвизгивания. Тарзан не
сомневался, что на этот раз они уже войдут в деревню и закончат свое
кровавое дело, которое горстью решительных белых людей было бы доведено до
успешного конца. Его приводила в отчаяние мысль, что спасение его было так
близко и в то же время так недоступно и только потому, что его бедные дикие
друзья не могли догадаться освободить его от пут! Но он не осуждал их: они
сделали для него все, что могли. Он знал также, что и они умрут с ним в
бесплодной попытке его защитить.
Чернокожие готовились к последнему натиску. Несколько воинов вышли
вперед и побуждали товарищей следовать за ними. Еще минута -- и вся орда
хлынет через ворота в деревню.
Тарзан думал в эти минуты о своем маленьком сыне. Он знал, что ребенок
находится где-то здесь же, в этой дикой стране. Сердце отца разрывалось на
части от тоски по любимому мальчику: он не может уже ни спасти его, ни
облегчить мучения Джэн! О себе Тарзан не думал. Он считал себя уже погибшим.
Эти минуты были последние в его жизни. Помощь пришла к нему слишком поздно и
слишком неудачно. Никакой надежды на спасение больше уже не было.
Чернокожие в третий раз бросились на деревню. Тарзан мысленно прощался
с жизнью. Отвернувшись от бегущей орды дикарей, он стал смотреть на своих
обезьян: одна из них показалась ему какой-то странной. Взгляд ее был
неподвижно устремлен в одну точку. Тарзан посмотрел в том же направлении, и
вдруг все в нем просияло и расцвело: с облегченным сердцем увидел он дюжую
фигуру Мугамби; черный гигант во весь дух бежал к нему.
Огромный чернокожий тяжело дышал от сильного утомления и нервного
возбуждения. Собрав последние силы, он бросился к Тарзану и, когда первый из
дикарей достиг ворот деревни, Мугамби мгновенно перерезал веревки,
привязывавшие Тарзана к столбу.
На главной улице вокруг костров лежали тела дикарей, убитых зверями в
ночной схватке. Тарзан взял у одного из убитых копье и толстую дубину и,
разминая быстрыми движениями затекшие члены, приготовился к бою. И во главе
рычащей команды он и Мугамби встретили хлынувших в деревню дикарей.
Долго и жестоко дрались противники, но в конце концов дикари все-таки
потерпели поражение и были изгнаны из деревни. На их стороне было гораздо
большая физическая сила, но при виде двух великанов, чернокожего и белого,
сражающихся в обществе пантеры и чудовищных обезьян, их опять охватил
панический суеверный ужас...
В руки Тарзана попал один пленник. Его оставили в живых, и от него
обезьяна-человек пытался узнать, что произошло с Роковым и его командой и
куда они исчезли. Он обещал пленнику свободу за точные сведения, и
перепуганный чернокожий рассказал все, что знал относительно Рокова.
Рано поутру сегодня предводитель людоедов уговаривал белых вернуться в
деревню, чтобы перебить ружейным огнем страшную звериную команду, но Роков
выказал больше страха перед белым гигантом и его диковинными товарищами, чем
сами чернокожие.
Он ни за что не соглашался вернуться в деревню. У него были совсем
другие намерения: он собрал своих людей, поспешил с ними к реке, и там они
утащили несколько спрятанных туземных челноков, спустили их в воду и быстро
уплыли вверх по реке.
И Тарзану-обезьяне теперь приходилось снова пуститься на поиски своего
сына и в погоню за его похитителем.
День за днем они шли по почти необитаемой стране, и в конце концов
Тарзан узнал, к крайнему своему огорчению, что они идут по ложному пути. Это
было для него большим ударом. Ему вообще не везло: его немногочисленная
команда еще уменьшилась: три обезьяны из племени Акута погибли в последней
схватке с чернокожими. Теперь, считая самого Акута, оставалось всего пять
больших обезьян.
Сбившись с верного пути, Тарзан, конечно, не мог получить никаких
сведений о тех трех белых, которые шли впереди Рокова. Кто были мужчина и
женщина, он не мог ни от кого добиться, но что-то говорило ему, что ребенок
был его сын, и мысль об этом заставляла его продолжать свои поиски. Он был
уверен, что Роков гонится за этими тремя белыми, а потому, идя по следам
Рокова, он мог добраться и до той второй партии и спасти сына от угрожающей
ему опасности.
Убедившись в том, что он потерял след Рокова, Тарзан решил, что ничего
другого не остается, как вернуться назад, к тому месту, откуда он начал
поиски. Он так и сделал и вновь добрался до места своей прежней стоянки на
берегу реки. Тарзан предполагал, что Роков пошел на север. Вероятно, и те
белые, которые шли с ребенком, свернули с реки в этом направлении.
Однако он нигде не мог добыть точных сведений о том, что партия белых с
его сыном действительно идут в северном направлении. Ни один туземец,
которого ему приходилось расспрашивать, не видел и не слышал о них ничего,
хотя почти все они так или иначе вступали в сношение с самим Роковым.
Тарзану это казалось очень странным. Ему было очень нелегко добиваться
общения с туземцами: уже один вид его спутников сразу обращал негров в
бегство. Поневоле приходилось идти впереди одному, без зверей, и
подстерегать в джунглях какого-нибудь случайного туземца, вовлекать его в
беседу и подвергать допросу.
Однажды, выследив одного такого бродячего туземца, он застиг его в тот
момент, когда дикарь нацеливался копьем в какого-то раненого белого
человека, лежащего в кустах у тропинки. Тарзан всмотрелся -- и пришел в
крайнее изумление: он узнал этого белого человека. Это был повар с
"Кинкэда"...
Да, это был он! Его отталкивающие черты глубоко врезались в память
Тарзана: близко сидящие водянистые глаза, хитрое выражение и свешивающиеся
рыжие усы...
Тарзану мгновенно пришло в голову, что повара не было в числе тех
белых, которые были тогда в деревне с Роковым. Он их тогда всех видел, а
этого человека не видел -- значит, это именно о нем упоминал Роков, когда
мучил Тарзана моральной пыткой. И значит, в руках этого повара были жена и
ребенок Тарзана!
От сильного гнева у Тарзана ярко выступила на лбу широкая багровая
полоса -- там, где был шрам от скальпа, сорванного с его черепа Теркозом
много лет тому назад.
Убить этого негодяя! Отомстить за жену!
Но где оружие? Тарзан бросился на чернокожего и выбил у него из рук
копье. Взбешенный дикарь выхватил нож и, повернувшись к Тарзану, вырвал
копье обратно и в свою очередь кинулся на него.
Лежащий в кустах раненый швед был свидетелем страшного поединка: голый
чернокожий сражался врукопашную с полуобнаженным белым человеком, у которого
единственным оружием были зубы и кулаки.
Андерсен стал присматриваться к нему, и его глаза широко раскрылись от
удивления. Этот рычащий и кусающийся зверь был не кто иной, как тот хорошо
одетый и благовоспитанный английский джентльмен, который был пленником на
борту "Кинкэда".
Бой кончился. Вооруженный дикарь уступил страшной силе невооруженного
белого человека. Тарзан убил своего противника, не пожелавшего сдаться. И
швед увидел, как белый человек вскочил на ноги и, положив одну ногу на шею
убитого врага, издал ужасающий победный клич обезьяны-самца.
Андерсен содрогнулся от ужаса. Тарзан же, оставив поверженного дикаря,
повернулся к шведу и крикнул:
-- Где моя жена? Где ребенок?
Андерсен хотел ответить, но внезапный припадок кашля помешал ему. Из
груди его торчала стрела, и когда он закашлял, из пронзенного легкого
хлынула горлом кровь.
Тарзан молча ждал, когда раненый снова сможет говорить. Как величавый
истукан стоял он перед беспомощным человеком. Он вырвет из него нужные ему
сведения и затем убьет его!
Кашель прекратился. Тарзан, наклонившись над раненым шведом, повторил:
-- Жена и ребенок? Где они? Андерсен еле слышно прошептал:
-- Мистер Роков браль их...
-- Как вы сюда попали? -- продолжал Тарзан. -- Почему вы не с Роковым?
-- Я бежаль с вашим жена и сын от Роков. Они поймаль нас.
-- Что вы хотели сделать с ними и куда вы их дели? -- спросил Тарзан,
глядя на него глазами, полными ненависти. -- Какое зло вы причинили моей
жене и ребенку? Говорите скорее, или я разорву вас на клочья!
Лицо Андерсена выразило полнейшее изумление:
-- Я ничего им не делаль худо! Я хотел спасайт их от Роков! --
прошептал он.
Что-то было в голосе и в выражении шведа, что убедило Тарзана в
правдивости его слов. Еще больше значения придавало его словам то, что он не
казался испуганным.
Тарзан опустился перед ним на колени и сказал:
-- Мне очень жаль вас. Я встречал в обществе Рокова одних только
негодяев. Теперь я вижу, что был неправ. Я хотел бы перенести вас в удобное
место и промыть вашу рану. Я хочу, чтобы вы поправились как можно скорее!
Швед безнадежно покачал головой и тихо простонал:
-- Идит искать ваш жена и ребенок. Я уже умираль... После некоторого
колебания он прибавил:
-- Я боюсь гиена. Прошу вас убить меня! Тарзан содрогнулся. Несколько
минут тому назад он хотел убить этого человека как злоумышленника, теперь же
он не в состоянии был поднять руки против него.
Он приподнял голову шведа, чтобы переменить положение и облегчить ему
страдание. Но с ним сделался опять припадок удушья и кровь снова хлынула
горлом. Когда припадок прошел, Андерсен лежал с закрытыми глазами.
Тарзан думал, что он уже умер, но швед внезапно открыл глаза, посмотрел
на обезьяну-человека и еле слышно прохрипел:
-- Я тумаю ветер скоро туть сильно! И это были последние слова
злополучного шведа.
XI
ТАМБУДЖА
Тарзан вырыл в лесу неглубокую могилу и похоронил Андерсена. Это было
все, что он сделать в джунглях для человека, отдавшего свою жизнь за его
жену и сына.
Теперь, когда он наверное знал, что белая женщина была Джэн и что она
снова попала с сыном в руки Рокова, он решил с удвоенной энергией
преследовать этого негодяя.
С трудом напал он на верный след. В этом месте через джунгли проходило
много тропинок, перекрещивающихся в разных направлениях, и везде на них были
бесчисленные следы проходивших здесь туземцев, белых людей и диких зверей.
Тарзан очень внимательно изучал все следы не только своим прекрасным
зрением, но и очень развитым чувством обоняния. Однако, несмотря на все
предосторожности, он должен был к вечеру убедиться, что заблудился и
находится на совершенно ложном пути.
Он знал, что его звери будут идти по его пути, и потому старался как
можно отчетливее оставлять здесь свои следы. Для этого на перекрестках он
терся по обеим сторонам тропы о лианы и ползучие растения и глубоко
вдавливал ноги в вязкую почву, словно отпечатывая таким образом свой путь.
Он знал, что его звери легко разберут эту печать в огромной книге джунглей.
К ночи пошел проливной дождь и обезьяне-человеку не оставалось ничего
другого, как обождать до утра под защитой огромного дерева.
Но и с рассветом ливень не прекратился. Это была настоящая незадача для
Тарзана. Начался период дождей. Целую неделю солнце было скрыто тяжелыми
тучами и дождь лил как из ведра. Ливни смыли последние остатки следов,
которые Тарзан продолжал упорно, но тщетно разыскивать. Он стал опасаться,
что его звери потеряют и его след во время этих страшных ливней.
Местность была для него совершенно незнакомая, а из-за непогоды он не
мог направлять свой путь ни по солнцу, ни по луне, ни по звездам. Первый раз
в жизни Тарзан заблудился в джунглях!..
И это случилось как раз в то время, когда его жена и сын находились в
когтях его злейшего врага. Какие ужасные испытания должны были они перенести
в течение этого времени!
Тарзан хорошо знал своего врага; он не сомневался, что Роков,
взбешенный бегством Джэн и зная, что Тарзан идет на выручку, не замедлит
привести в исполнение свои планы мщения.
Дождь прошел. Солнце опять светило по-прежнему. Но обезьяна-человек все
еще был в неведении, какого направления ему держаться. Он знал, что Роков
оставил Угамби; но весь вопрос был в том, будет ли его враг продолжать идти
в глубь страны или же опять вернется (а может быть, уже вернулся) к берегам
Угамби.
В том месте, где он покинул реку, Угамби становилась узкой и пороги
препятствовали судоходству. Рокову не было смысла плыть далее по реке.
Однако, если он не вернулся к реке, то в каком же направлении мог он пойти?
Следовать по направлению, которое взял, было, Андерсен, Роков вряд ли
счел возможным, так как пересечь материк по направлению к Занзибару было
очень затруднительно, в особенности имея на руках женщину и ребенка.
Но страх все-таки мог принудить его к этой попытке, страх перед
зловещей командой человека-обезьяны, которая шла по его следам, и еще
больший страх перед справедливой местью Тарзана...
После долгих размышлений человек-обезьяна остановил свой выбор на
северо-восточном направлении, на пути к восточным германским колониям. Он
решил идти вперед до тех пор, пока не добудет от туземцев хоть каких-нибудь
сведений относительно Рокова,
На второй день по наступлении хорошей погоды он подошел к туземной
деревне. Ее обитатели при виде Тарзана обратились по обыкновению в бегство.
Тарзан преследовал их и после непродолжительной погони поймал одного
молодого воина. Негр был до такой степени перепуган, что бросил свое оружие
и, упав на колени, смотрел на обезьяну-человека глазами, полными ужаса, как
на самую судьбу или всемогущего демона.
С большим трудом удалось Тарзану успокоить молодого человека. Только
после долгих уговоров тот вновь получил дар слова и мог дать более или менее
связное объяснение.
Тарзан в конце концов узнал от него, что несколько дней тому назад
через их деревню проходила компания белых. Эти белые говорили, что их
преследует страшный белый дьявол, и советовали туземцам держаться настороже,
потому что "белый дьявол" шел в сопровождении ужасной шайки демонов.
Чернокожий юноша, напуганный этими рассказами и предупреждениями, счел
Тарзана именно за этого "белого дьявола" и с ужасом ждал появления "демонов"
в образе обезьян и пантеры.
Во всей этой истории Тарзан усмотрел военную хитрость Рокова:
последний, очевидно, всеми средствами старался затруднить ему путешествие и
возбудить против него туземцев.
Молодой воин проговорился, что белый человек, который был во главе
компании, обещал неграм большую награду, если они убьют "белого дьявола".
Видя, что человек-обезьяна не замышляет ничего дурного, туземец повел
Тарзана в деревню, созывая по дороге своих товарищей и уверяя их, что "белый
дьявол" обещал не делать им зла, если только они будут правдиво отвечать на
его вопросы.
Один за другим они возвращались в деревню, но страх их еще не прошел.
Это было заметно по их искаженным физиономиям и, в особенности, по
вращающимся белкам их глаз.
Предводитель вернулся одним из первых в деревню, и его-то больше всего
и хотел расспросить Тарзан. Это был маленький толстый мужчина с длинными
обезьяноподобными руками. Лицо его не обещало ничего доброго: на нем лежал
отпечаток лживости и низости.
Только суеверный страх, вызванный сказками о белом дьяволе и демонах,
удерживал его от намерения немедленно кинуться на Тарзана с самыми
кровожадными намерениями. Это был отъявленный людоед, равно как и все его
племя.
Тарзан подробно расспросил предводителя и, сравнив его показания с
показаниями молодого воина, убедился, что Роков и его сафари скрылись в
паническом страхе по направлению к далекому восточному берегу.
Многие из носильщиков Рокова, по словам дикаря, уже бежали от него.
Пятерых он повесил за воровство.
Судя по рассказам этих двух дикарей, а также и других жителей деревни
Ваганвазам, все спутники Рокова решили бежать от своего грубого и
бесчеловечного господина, бросив его на произвол судьбы. Предводитель
М'ганвазам отрицал присутствие белой женщины с ребенком в этой партии, но
Тарзан был убежден, что он лжет. Несколько раз человек-обезьяна старался
подходить к этому вопросу с разных сторон, но все-таки ему не удалось ни
разу уличить хитрого каннибала в том, что тот говорит неправду.
Тарзан попросил поесть, но получил еду лишь после некоторых переговоров
и колебаний. Во время завтрака он старался выведать что-либо еще и у других
находящихся здесь дикарей, но присутствие М'ганвазама парализовало им язык.
Убедившись в том, что эти люди знают о намерениях Рокова и о судьбе
Джэн и ребенка гораздо больше, чем они говорят об этом, он решил
переночевать в деревне, надеясь за это время узнать еще какие-нибудь важные
подробности.
Когда он объявил предводителю свое решение, он был удивлен резкой
переменой, происшедшей в обращении с ним чернокожего. Вместо прежнего
подозрения и недоброжелательства М'ганвазам вдруг стал проявлять льстивую
предупредительность и любезность.
Обезьяне-человеку была предложена лучшая хижина в деревне; оттуда
прогнали главную жену М'ганвазама, а сам предводитель перебрался временно в
хижину одной из своих младших жен.
Если бы Тарзан вспомнил о награде, которая была обещана за его
убийство, он бы понял роковое значение этой перемены в обращении
М'ганвазама.
То обстоятельство, что Тарзан оставался на ночлег в хижине М'ганвазама,
чрезвычайно облегчало последнему задачу в деле заработка награды. Поэтому он
настойчиво приглашал Тарзана, уставшего от долгого пути, пожаловать как
можно скорее на отдых в его "дворец".
Человек-обезьяна обычно избегал ночлега в туземных хижинах из-за
присущего им зловония, дыма и чада, но на этот раз он решил сделать
исключение в надежде поговорить с каким-нибудь молодым негром и узнать от
него всю правду. Поэтому Тарзан довольно любезно принял приглашение ночевать
в хижине молодых воинов, и ему было жаль выгонять на холод жену
предводителя.
Беззубая безобразная старуха, супруга предводителя, была очень
довольна. Поэтому предводитель не настаивал на своем предложении, тем более
что желание Тарзана только помогало ему привести свой план в исполнение.
Тарзан был помещен в хижине вблизи деревенских ворот и оставлен в ней
один. В эту ночь устраивались пляски в честь вернувшихся охотников, и все
молодые воины, по словам М'ганвазама, должны были принять участие в
празднике.
Как только человек-обезьяна был приведен в хижину, М'ганвазам созвал к
себе молодых воинов и приказал им провести ночь в обществе белого дьявола.
Никто из них, конечно, не был особенно обрадован этим приказанием, но
слово М'ганвазама было законом для его племени, и тут уже возражать и
противиться, конечно, не приходилось.
М'ганвазам сидел с воинами у костра и шепотом сообщал им план
затеянного им убийства. Старая женщина, которая благодаря Тарзану осталась
на ночь в своей хижине, подошла к костру, якобы для того, чтобы подбросить
дров, на самом же деле, чтобы подслушать речи заговорщиков. Они не обратили
на нее никакого внимания.
Несмотря на оглушительный шум и гвалт праздника и крики пирующих,
Тарзан заснул крепким сном. Проспав около двух часов, он почувствовал, что в
хижину кто-то вошел. Огонь в очаге потух, и все кругом было погружено в
глубокий мрак. Однако человек-обезьяна был уверен, что кто-то крадется к
нему впотьмах.
Это не мог быть воин, возвращающийся с празднества, потому что праздник
еще продолжался: дикие крики плясунов и шум тамтама все еще доносились с
улицы. Кто же это мог быть?
Тарзан-обезьяна вскочил и бесшумно и легко отпрыгнул в противоположную
сторону хижины, держа наготове копье.
-- Кто подкрадывается ко мне? Кто ползет, как голодный зверь? --
спросил он.
-- Тише, бвана! -- ответил старческий голос. -- Это ста-рая Тамбуджа,
которую ты не захотел выгнать на холод из ее хижины.
-- Что хочет Тамбуджа от меня? -- спросил человек-обезьяна.
-- Ты был ко мне добр, -- ответила старуха, -- поэтому и я хочу сделать
тебе добро. Я пришла предупредить тебя.
-- Предупредить? О чем? -- спросил Тарзан.
-- М'ганвазам приказал нескольким молодым воинам лечь спать в твоей
хижине. Когда пляски поутру кончатся, они придут в эту хижину. Если ты
будешь спать, М'ганвазам приказал убить тебя. Если же ты не будешь спать,
они будут ждать, пока ты не заснешь, и тогда они набросятся на тебя и убьют.
М'ганвазам непременно хочет получить награду, которую обещал за тебя белый
человек.
-- Я совсем забыл про награду, -- промолвил Тарзан. И прибавил:
-- Но как же М'ганвазам надеется получить награду, если белые ушли, и
он даже не знает, где они теперь находятся?
Тамбуджа возразила:
-- Они еще недалеко ушли и идут медленно. И наши гонцы могут легко
догнать их. Я не могу объяснить тебе, где их лагерь, но могу отвести тебя к
ним.
Занятые разговором, они не заметили, как в хижину прокрался в темноте
какой-то мальчуган и так же бесшумно и незаметно выскользнул.
Это был маленький Булао, сын предводителя от одной из его младших жен
-- мстительный, скверный мальчишка, всегда шпионивший за Тамбуджой и
наушничавший на нее отцу.
-- Так пойдем же скорее! -- воскликнул Тарзан.
Этих последних слов Булао не слышал, так как он уже бежал со всех ног
по деревенской улице на площадь, где его свирепый родитель пил туземное пиво
и восхищался танцами своих подчиненных. Они дико орали, кружились и высоко
прыгали, размахивая копьями. Тамтам и три священных барабана аккомпанировали
их пляске.
Когда Тарзан и Тамбуджа осторожно вышли из деревни и скрылись во мраке
джунглей, почти одновременно с ними два стройных и легких черных гонца
отправились в том же направлении, хотя и по другой дороге.
Через некоторое время, уже отойдя достаточно далеко от деревни, Тарзан
спросил старуху, видела ли она сама белую женщину и ребенка?
-- Да, бвана, -- ответила Тамбуджа. -- Я видела их: у нас в деревне
была белая женщина и маленький ребенок. Ребенок умер от лихорадки, и они
похоронили его здесь!
XII
ЧЕРНЫЙ НЕГОДЯЙ
Когда Джэн Клейтон пришла в себя после продолжительного обморока, ее
снова охватило отчаяние. Она с ужасом и тоской смотрела на Андерсена,
который держал на руках ребенка.
-- Что с вами? -- спросил он. -- Ви больная?
-- Где мой сын? -- закричала несчастная женщина, не обращая внимания на
его вопрос.
Андерсен протянул ей ребенка, но она, покачав головой, сказала:
-- Это не мой сын, вы это прекрасно знали! Вы такой же негодяй, как и
Роков.
Маленькие глазки Андерсена расширились от удивления.
-- Не ваша сын? -- спросил он. -- Ви сам сказаль, что ваша ребенок на
"Кинкэд".
-- Это не мой ребенок! -- печально возразила Джэн. -- Где же мой?
-- Там не буль другая ребенка. Я тумаль этот ваша. Я ошень жаль.
Андерсен беспокойно переступал с ноги на ногу. Было очевидно, что он
действительно не знал, что ребенок чужой.
Ребенок на руках у Андерсена запищал и потянулся ручонками к молодой
женщине.
Никакая мать в мире не могла бы противостоять этому призыву. И схватив
чужого ребенка, она прижала его к груди и, спрятав свое лицо в платьице
ребенка, тихо заплакала.
Слезы немного облегчили ее. После первого сильного потрясения,
вызванного разочарованием, в ней пробудилась надежда: может быть, в
последнюю минуту, перед самым отходом "Кинкэда" из Англии, каким-нибудь
чудом Джек был вырван из рук Рокова и подменен этим ребенком.
-- Вы не знаете, чей это ребенок? -- спросила она Андерсена.
Швед покачал головой.
-- Если ета не ваша сын, я не знаю, чей ета ребенка. Мистер Роков
говорила ета ваша сын! Я не могу ходить на "Кинкэд": Роков меня убиваль! Но
ви может туда ходить: я вас буду проводить до моря, а там чернокожий возиль
вас до "Кинкэд".
-- Нет, нет! -- закричала Джэн. -- Ни за что на свете! Лучше умереть,
чем опять попасть в руки этих негодяев. Нет, пойдемте дальше и возьмем с
собою этого ребенка. С божьей помощью мы как-нибудь отыщем моего Джека!
***
И они пустились в дальнейший поход через дикую страну!
С ними шло шесть туземцев. Эти "сафари" несли провизию и палатки,
захваченные предусмотрительно Андерсеном с "Кинкэда".
Дни и ночи беспрерывных мучений, которые переживала молодая женщина,
слились для нее в один непрерываемый кошмар. Она потеряла всякий счет
времени. Единственным утешением в этой жизни, полной непрерывных страхов и
страданий, был ребенок, к которому Джэн успела привязаться. Он до некоторой
степени заполнил пустоту в ее сердце после того, как она была лишена своего
ребенка. Джэн нашла существо, на которое могла изливать свою материнскую
любовь. Иногда она закрывала глаза и мечтала в сладком и печальном
самообмане, что ребенок у ее груди ее собственный.
Первое время они продвигались внутрь страны чрезвычайно медленно. Время
от времени случайно попадавшиеся им навстречу туземцы доставляли кое-какие
сведения, по которым можно было предполагать, что Роков еще не напал на их
след. Это последнее обстоятельство, а равно и желание Андерсена как можно
более облегчить молодой и нежной женщине тяготы путешествия, заставили их
идти медленнее, чем следовало, и часто останавливаться на отдых.
Швед проявлял свою заботливость к Джэн, чем только мог.
Он до сих пор был очень огорчен и страдал от своей невольной ошибки с
ребенком. И Джэн была вполне убеждена в его благородных побуждениях.
При остановках Андерсен тщательно следил за тем, чтобы палатка для Джэн
и ребенка была разбита на самом удобном месте; колючая изгородь -- бома --
вокруг нее изготовлялась как можно прочнее и непроницаемее.
Все, что было лучшего в их скромных продовольственных запасах, Андерсен
предоставлял Джэн и ребенку. Но более всего успокаивало и трогало ее его
почтительное и вежливое с ней обращение.
Она часто удивлялась, как могло такое врожденное благородство характера
скрываться под такой отталкивающей внешностью? В конце концов Джэн даже
перестала замечать его уродливость. Швед казался ей почти красавцем.
***
Однажды им пришлось испытать большое волнение.
Прохожие дикари сообщили им сведения, из которых несомненно следовало,
что Роков напал на их след и находится уже в нескольких переходах от них.
Беглецы тогда решили изменить направление и повернули к реке Угамби.
Купив в одной деревне, лежавшей на притоке Угамби, лодку, они двинулись
по этой речонке к Угамби, а затем поплыли вверх по этой реке. Они так быстро
продвигались вперед, что долгое время ничего не слышали о своих
преследователях. Достигнув места, где река переставала быть судоходной, они
покинули лодку и опять вошли в джунгли. И здесь их путь снова стал опасным и
трудным.
На второй день после того, как они покинули Угамби, случилась новая
беда: ребенок захворал лихорадкой. Андерсен хорошо знал, что печальный исход
неизбежен, но не решался сказать это Джэн. Он видел, что молодая женщина уже
всем сердцем привязалась к ребенку.
Вскоре ребенку стало так плохо, что пришлось сделать остановку.
Андерсен немного отступил в сторону от главной дороги, по которой они
следовали, и разбил лагерь на лужайке, на берегу небольшой речки.
Джэн ухаживала за маленьким больным, и вся была поглощена этим делом. А
между тем ее ожидало новое испытание. Один из черных носильщиков вдруг
прибежал с известием, что "белый дьявол" Роков со своим караваном находится
здесь, совсем близко! Чернокожий "сафари" едва не натолкнулся на их лагерь.
Очевидно, Роков каким-то образом напал на их след.
Беглецам пришлось немедленно сняться с лагеря и спешно продолжать
бегство, несмотря на то, что ребенку становилось все хуже и хуже. Джэн
Клейтон достаточно хорошо знала Рокова. Она была уверена, что первым же его
делом при их поимке было бы разлучить ее с ребенком; а это означало бы
верную смерть последнего.
Они двинулись вперед через густые заросли по старой, почти заросшей
тропе. Туземные носильщики один за другим покинули их и куда-то таинственно
исчезли. Они служили им верно и преданно только до тех пор, пока не было
опасности попасть в руки Рокову. Они так много слышали о его жестокости и
чувствовали к нему такой неопределенный страх, что без малейшего угрызения
совести бросили своих хозяев, едва только узнали, что "белый дьявол" гонится
за ними.
Тем не менее Андерсен и молодая женщина продолжали свое путешествие.
Швед шел впереди, чтобы прорубать дорогу в тех местах, где тропа совершенно
заросла; молодая женщина с ребенком держались сзади.
Так шли они весь день, а к вечеру поняли, что все их усилия спастись
напрасны. Временами ветер доносил до них совершенно отчетливо голоса
приближавшегося каравана.
Скорбные, изнемогавшие от усталости и волнения, они остановились.
Андерсен приступил к последним приготовлениям.
Он посоветовал Джэн приютиться позади большого дерева и тщательно укрыл
ее и ребенка сухим валежником и травой.
Оставив ей на всякий случай ружье и сумку с патронами и немного пищи,
он дал ей кое-какие указания относительно дальнейшего. После прохода
каравана Рокова Джэн должна была направиться в деревушку на расстоянии одной
мили отсюда, а затем пройти обратно к устью Угамби и ждать попутного
парохода, чтобы можно было оттуда пробраться на родину.
-- А теперь прощайте, леди! -- сказал Андерсен. -- Желаю вам счастья!
И он протянул ей руку.
-- Но куда же вы идете, Свэн? -- спросила удивленно Джэн. -- Почему вы
не хотите тоже спрятаться здесь? Почему вы не хотите идти со мной к океану?
-- Я хочу сказать Рокову, что вы умираль, и он больше вас не искаль! --
сказал швед. Джэн воскликнула:
-- Но вы идете на верную смерть! Остановитесь! Мы найдем какой-нибудь
способ к побегу!
-- Это не помогайт! -- возразил Андерсен. -- Они нас оба будут поймаль,
и тогда я не могу вам ничего сделайт, леди.
Указав на тропинку, по которой они только что пришли, он посоветовал
хранить полное молчание и тишину.
Через мгновение он уже шел спокойно и уверенно по этой тропинке
навстречу приближающемуся каравану Рокова. Она следила за ним, пока поворот
тропы не скрыл его из ее глаз...
Первым ее побуждением было бежать за ним, возвратить ему ружье или
уговорить вернуться. Ей было до отчаяния жаль его. Да и мысль остаться
одной, без друга, в страшных африканских джунглях, была слишком ужасна.
Джэн тихонько приподнялась, чтобы вылезти из своего убежища. Прижав
ближе к себе ребенка, она взглянула ему в личико. Оно было багрово-красного
цвета. Ребенок горел как в огне.
С криком ужаса Джэн Клейтон вскочила на ноги. Ружье и сумка с патронами
лежали забытые под валежником. Она забыла все: и Андерсена, и Рокова, и
страшную опасность, которая ей угрожала. Ее мозг сверлила только одна мысль:
ребенок захворал страшной тропической лихорадкой, и она не может ничего
сделать, чтобы облегчить его страдания!
Нельзя было терять ни минуты времени. Скорее в деревню, в жилье, к
людям, где может найтись хоть какое-нибудь целебное средство! Взяв на руки
ребенка, она побежала по тропинке, которую указал ей Андерсен.
Далеко позади нее послышались крики и выстрелы, а затем наступила
тишина. Новая тоска сжала ей сердце: она знала, что Андерсен встретился с
Роковым.
Полчаса спустя, еле держась на ногах от усталости, она добежала до
маленькой деревушки. К ней навстречу высыпала целая толпа: мужчины, женщины,
дети. Любопытные туземцы засыпали ее вопросами, кто она, что ей надо, что с
ней случилось? Но Джэн не знала их языка.
Она только с ужасом указывала на жалобно стонавшего на ее руках ребенка
и повторяла: "Лихорадка, лихорадка!".
Чернокожие не поняли ее слов, но какая-то молодая негритянка
догадалась, что ребенок болен. Она схватила Джэн за руку и потащила к себе в
хижину. Женщины окружили Джэн и старались успокоить ее и помочь ребенку.
Позванный ими знахарь развел в хижине огонь, повесил над ним глиняный
небольшой горшок и начал варить в нем какое-то странное зелье, делая
магические жесты и бормоча монотонные заклинания. Затем он опустил в горшок
хвост зебры и с заклинаниями и бормотаниями обрызгал им лицо ребенка.
После его ухода негритянки уселись в круг и начали вопить и причитать.
Джэн думала, что она сойдет с ума, но зная, что все это проделывалось
женщинами из добрых побуждений, она молча и терпеливо переносила этот ночной
кошмар.
Около полуночи она услышала внезапное движение в деревне. Слышались
голоса спорящих туземцев, но она не могла понять их слов и не догадывалась,
в чем дело. Вскоре послышались приближающиеся к хижине шаги. Джэн сидела,
скорчившись на полу около огня, держа ребенка на коленях. Ребенок лежал тихо
с полуоткрытыми закатившимися глазами. Дыхания почти не было слышно.
Джэн Клейтон с тоскою и ужасом смотрела на маленькое личико. Это не был
ее ребенок, это не была ее плоть и кровь, и все же как дорог и близок ей
этот бедный безвестный мальчик!
Смерть приближалась! Она видела это и, несмотря на все свое горе, она
считала эту смерть благодетельной, потому что она прекращала мучения
маленького страдальца.
Шаги остановились у дверей. Послышался тихий разговор, и, минуту
спустя, вошел М'ганвазам, предводитель племени. Джэн мельком видела его
накануне вечером, перед тем как женщины увели ее в хижину.
К ней наклонилось зверское коварное раскрашенное лицо дикаря, в котором
не было ничего человеческого; Джэн Клейтон показалось даже, что он больше
походит на гориллу, чем на человека.
Дикарь попробовал объясниться с ней, но видя безуспешность своих
попыток, обернулся к двери и позвал кого-то. В хижину немедленно вошел
другой негр, сильно отличавшийся по внешности от М'ганвазама и, по-видимому,
принадлежавший к другому племени. Он понимал по-английски и мог служить
переводчиком.
С первого же вопроса, предложенного М'ганвазамом, Джэн Клейтон
почувствовала, что дикарь допрашивает ее с какой-то определенной, пока еще
непонятной ей целью. Он проявлял особый интерес к ее намерениям,
расспрашивал, с какой целью и куда она путешествовала и почему ее
путешествие было прервано здесь в его деревне? Не видя причин скрывать
правду, она рассказала все, как было. На его вопрос, не было ли у ней с
мужем условлено встретиться здесь в деревне, она покачала отрицательно
головой. Тогда он изложил ей при помощи переводчика главную цель своего
визита:
-- Я только что узнал, -- сказал он, -- от людей, живущих на берегу
Угамби, что ваш муж шел вдогонку за вами вверх по реке. Он прошел уже далеко
по стране, но негры недавно напали на него и убили. Я говорю вам это затем,
чтобы вы не теряли времени на розыски мужа; лучше возвращайтесь назад к
реке. Вам больше нечего делать в этой стране!
Джэн шепотом поблагодарила М'ганвазама за его внимание. У ней не
хватило голоса. Ее сердце окаменело от нового удара. С опущенной головой
сидела она, глядя отсутствующим взглядом на ребенка. М'ганвазам беззвучно,
как кошка, вышел из хижины. Немного погодя послышался шум у входа: кто-то
еще вошел в хижину.
Женщины-негритянки по-прежнему сидели у огня; одна из них подбросила
сухих веток на догорающие уголья. Внезапно вспыхнуло пламя и осветило, как
по волшебству, хижину изнутри.
Джэн Клейтон онемела от ужаса: ребенок был мертв! Когда он умер, она
даже не заметила. Беззвучные рыдания подступили к ее горлу, ее голова упала
на маленький сверток у ее груди. С минуту в хижине царила полная тишина.
Затем туземные женщины разразились ужасным воплем.
Мужчина, стоявший некоторое время безмолвно в хижине, кашлянул и тихо
произнес:
-- Леди Клейтон!
Она испуганно подняла глаза и увидела перед собой насмешливое лицо
Николая Рокова.
XIII
БЕГСТВО
Прошло несколько минут...
Роков стоял молча с наглой усмешкой на губах; его взор упал на
небольшой сверток на коленях молодой женщины. Джэн прикрыла углом одеяла
лицо ребенка; было похоже, что он просто спит.
-- Вы, сударыня, напрасно причинили себе столько хлопот! -- иронически
промолвил Роков. -- К чему вам было лично везти сына к людоедам? Я сам бы
охотно доставил его сюда. Вы могли бы этим избавить себя от опасностей и
трудностей путешествия. В общем я, впрочем, очень благодарен вам за это. По
крайней мере, мне не пришлось возиться с вашим ребенком во время трудных и
подчас опасных переходов.
Он помолчал и после небольшой паузы продолжал с той же гадкой улыбкой:
-- Уже с самого начала я предназначал вашего сына именно для этой самой
деревни. М'ганвазам тщательно будет следить за его воспитанием и сделает из
него бравого людоеда. Если вам удастся вернуться в Англию, то, без сомнения,
вам будет приятно вспомнить, что ваш сын в полной сохранности живет здесь в
избранном людоедском обществе. Еще раз от всей души благодарю вас, леди
Грейсток, за то, что вы так любезно доставили сами вашего сына сюда. А
теперь я должен просить Вас вручить его мне, чтобы я мог передать его
приемным родителям.
Роков цинично усмехнулся и протянул руки к ребенку. К его удивлению,
Джэн Клейтон встала и без единого слова протеста положила маленький сверток
к нему на руки.
-- Возьмите его! -- сказала она. -- Слава богу, он теперь уже не в
вашей власти!
Сразу поняв значение этих слов, Роков скинул одеяло с лица мертвого
ребенка; он хотел удостовериться, правда ли это.
Все эти дни Джэн ломала себе голову над вопросом, знал ли Роков о том,
что ребенок чужой. Теперь ее сомнение рассеялось при виде злобы,
перекосившей лицо Рокова. Негодяй не мог скрыть своей досады на то, что
судьба помешала ему осуществить затеянное мщение.
Он бросил трупик ребенка обратно на руки Джэн, топнул ногой и стал
расхаживать взад и вперед по хижине. Не желая и не умея сдерживаться, он
ругался и размахивал кулаками. Наконец, он остановился перед молодой
женщиной и близко склонился над ней:
-- Вы смеетесь надо мной! -- закричал он. -- Вы думаете, вы меня
победили? Вздор! Я покажу вам, что значит иметь дело с Николаем Роковым. Я
лишился ребенка, которого я предназначал в сыновья к каннибалу, но, -- он
сделал паузу для того, чтобы придать больше веса своим дальнейшим словам, --
но я могу вместо этого сделать мать этого ребенка женой каннибала и, клянусь
мощами св. Петра, я это сделаю! Но только сделаю это после того, как получу
от вас то, что мне хочется!
Если он думал возбудить в Джэн ужас, то жестоко ошибся. Она была выше
этого: ее рассудок и нервы до того притупились, что уже не воспринимали
больше страданий и горя. К крайнему его удивлению он заметил у нее довольную
улыбку. Она в душе торжествовала: этот бедный маленький мертвец был
совершенно чужим ей, и Роков этого и не подозревал!
Она, конечно, с радостью бы бросила ему правду в лицо, но пусть будет
так! -- так лучше, так безопаснее Джеку, где бы он сейчас ни был.
Она не знала, где ее сын, не знала даже, жив ли он, но у нее все-таки
была слабая надежда, что он жив. Разве не могло случиться, что без ведома
Рокова, кто-нибудь из его соучастников подменил ребенка с целью передать его
друзьям Грейстоков в Лондоне за большой выкуп? Джэн все время нынче
разукрашивала эту мечту разными подробностями, и это была ее единственная
отрада!
Нет, Роков никогда не узнает, что это чужой ребенок!
Джэн прекрасно сознавала, что ее положение со смертью Андерсена стало
не только плохо, но безнадежно. Роков угрожал ей не попусту! Она была
уверена, что он постарается во что бы то ни стало исполнить свою угрозу. Ей
оставалось одно -- найти способ покончить с собой раньше, чем Роков приведет
в исполнение свой постыдный план.
Но для этого ей требовалось время, нужно было все обдумать и
приготовиться к смерти. Она чувствовала, что не сможет сделать этого
последнего и решительного шага, не испробовав всех способов и возможностей к
побегу. Она не дорожила жизнью, но в ней теплилась надежда, что каким-нибудь
образом она сможет вернуться к своему сыну, к своим материнским
обязанностям. Но она твердо знала, что не задумается при выборе двух решений
-- Николай Роков или самоубийство!
-- Ступайте прочь! -- крикнула она в исступлении. -- Оставьте меня с
моим умершим ребенком. Разве вы еще не достаточно причинили мне страданий и
горя? Что я вам сделала? За что вы продолжаете преследовать меня?
-- Вы страдаете за обезьяну-человека, любовь которого вы предпочли
любви джентльмена! -- ответил он. -- Но не будем об этом говорить. Мы
сначала похороним здесь вашего ребенка, и затем вы пойдете со мной в мой
лагерь, а завтра утром я вас приведу обратно и передам очаровательному
М'ганвазаму.
Он хотел взять ребенка, но она отвернулась с ним от него.
-- Я сама похороню его! -- сказала она. -- Прикажите вырыть могилу за
деревней.
Роков хотел поскорее покончить с этим делом, чтобы отвести затем ее в
лагерь. Он видел в ее апатии полную покорность судьбе и внутренне
торжествовал.
Позвав несколько человек чернокожих, он проводил Джэн за деревню. Там
под большим деревом чернокожие вырыли маленькую могилу. Завернув трупик в
одеяло, Джэн тихо положила его в приготовленную яму и, встав на колени,
произнесла тихую молитву над могилой безвестного младенца.
Спокойная, с сухими глазами, она встала и последовала за своим
мучителем в глубокий мрак джунглей по узкой тропе, которая соединяла деревню
Ваганвазама с лагерем международного проходимца и мошенника Николая
Рокова...
Тропа представляла собою как бы узкий коридор, стены его составляли
густые заросли, переплетающиеся сверху и не пропускающие лунного света.
Молодая женщина слышала, как трещит валежник под ногами крупных зверей, и до
слуха ее доносилось глухое рычанье охотившегося льва, похожее на гром, от
которого дрожала земля. Носильщики зажгли связки тростника и размахивали
ими, чтобы напугать хищников и держать их на почтительном расстоянии. Роков
торопил людей, и по дрожащему тону его голоса Джэн поняла, что он трусит.
Ночные звуки джунглей вызвали у нее воспоминание о тех днях и ночах,
которые она проводила в подобных же лесных зарослях со своим лесным богом --
бесстрашным и непобедимым Тарзаном из племени обезьян. У нее не было и мысли
о страхе, несмотря на то, что звуки джунглей были тогда еще новыми для нее.
Как чудесно все изменилось бы, если бы только она знала, что он тоже
здесь, в этой дикой стране, и ищет ее! Тогда было бы, для чего жить, и была
бы надежда на помощь! Мысль, что он умер, не могла уместиться в ее сознании.
Она не могла себе представить, что это огромное тело, эти могучие мышцы
навсегда оцепенели в мертвом покое. Неужели он в самом деле умер? Верить
этому или нет? Но для неверия не было оснований. Если бы Роков сказал ей,
что Тарзан умер, она, конечно, сочла бы это ложью без малейшего колебания. А
зачем было М'ганвазаму обманывать ее? Джэн, конечно, не могла знать, что
последний говорил просто по наущению Рокова.
Они достигли колючей изгороди, которой был окружен лагерь Рокова. Там
царило какое-то смятение. Джэн не знала, что это значит, но, очевидно,
случилось что-то особенное и притом крайне неприятное для Рокова: все лицо
его исказилось от злобы. Немного позже по обрывкам разговоров она
догадалась, что за время его отсутствия несколько человек из его отряда
бежали, захватив большую часть припасов и снаряжения.
Излив свою ярость на оставшихся, Роков вернулся к Джэн, которую
охраняли двое белых матросов. Он грубо схватил ее за руку и потащил к своей
палатке. Джэн изо всех сил отбивалась, стараясь вырваться, а матросы стояли
в сторонке и потешались над интересным зрелищем. Видя сопротивление Джэн,
Роков ударил ее несколько раз по лицу и в полусознательном состоянии втащил
ее в палатку.
Слуга зажег лампу, а затем, по знаку своего господина, вышел. Джэн
упала на пол посреди палатки. Немного придя в себя, она быстро обвела
глазами внутренность палатки, не упуская из вида ни малейшей подробности.
Роков приподнял ее с пола и потащил к походной кровати. На поясе у него
висел большой револьвер. Джэн видела его. Она ждала удобного случая овладеть
этим оружием. Она сделала вид, что лишилась сознания, но через полузакрытые
веки продолжала следить за Роковым. Воспользовавшись ее "обморочным
состоянием", Роков отнес ее на кровать; но вдруг какой-то шум снаружи
заставил его оглянуться.
Удобный случай, наконец, представился: ловким и быстрым движением Джэн
выхватила револьвер. Когда испуганный взгляд Рокова повернулся к Джэн, она
подняла револьвер и изо всей силы ударила им насильника между глаз. Роков
как сноп повалился на землю и потерял сознание. Молодая женщина легко
вздохнула: она была спасена от мерзких объятий!
Шум, привлекший внимание Рокова, продолжался. Джэн боялась, что сию
минуту сюда войдет слуга и увидит, что случилось. Она быстро подошла к
столику, на котором стояла чадившая лампа, и потушила ее. Очутившись в
полном мраке, она стала обдумывать дальнейший план действия.
Она была во враждебном лагере. А за пределами этого лагеря лежали дикие
джунгли, населенные страшными хищниками и еще более страшными людьми. Было
слишком мало шансов, что ей удастся остаться в живых среди всех этих
опасностей. Но мысль, что она уже прошла невредимой через столько опасностей
и что где-то там далеко ожидает сын, придала ей решимость. Что бы ни
случилось, что бы ей ни грозило, она все-таки постарается пересечь эту
страну ужасов и выйти к свободному океану...
Палатка Рокова стояла почти в центре лагеря. Вокруг нее стояли палатки
его белых спутников и туземцев. Пройти мимо них и пробраться сквозь колючую
изгородь казалось задачей почти невыполнимой; но другого выхода у нее не
было. Оставаться в палатке до тех пор, пока ее не обнаружат, было нелепо.
Это погубило бы все то, что она уже сделала для завоевания своей свободы.
Крадущимися шагами подошла она к стене палатки и ощупью искала двери,
но их не было. Тогда она вернулась к лежащему Рокову, ощупью отыскала у
пояса рукоятку ножа и прорезала им полотно палатки. Снаружи она
остановилась. С облегчением она увидела, что в лагере уже все спали. Только
один часовой сидел на противоположной стороне изгороди. Стараясь идти таким
образом, чтобы палатки скрывали ее от глаз часового, она подошла к колючей
изгороди.
Из мрака джунглей доносились ей таинственные жуткие ночные звуки и
грозное рычание львов. С минуту она колебалась. Мысль о хищниках приводила
ее в ужас. Здесь в темноте их голоса казались особенно страшными. Но минута
колебания прошла -- Джэн энергично потрясла головой и начала раздирать
колючую бому своими нежными руками. Она не обращала внимания на раны и
кровь. Часовой на другом конце лагеря ничего не видел и не слышал, и она
продолжала работать, пока не проделала в изгороди достаточно большое
отверстие, через которое она могла пролезть.
И вот она очутилась уже по ту сторону изгороди. То, что осталось
позади, было хуже, чем смерть. Впереди ее тоже ожидала верная смерть, но, во
всяком случае, это была быстрая, милосердная и чистая смерть. Без сожаления
и колебания она отошла от лагеря, и минуту спустя ее скрыла таинственная
темнота джунглей.
XIV
ОДНА В ДЖУНГЛЯХ
Тамбуджа повела Тарзана по извилистой тропе к лагерю Рокова; она шла
очень медленно: ее старые ноги плохо уже служили ей. Поэтому гонцы,
посланные М'ганвазаном для того, чтобы предупредить Рокова о прибытии
Тарзана, пришли в лагерь значительно раньше Тарзана и его спутницы.
Гонцы застали лагерь белого человека в полном смятении. Роков был
найден раненым и в бессознательном состоянии в своей палатке. Когда он
пришел в себя и увидел, что Джэн Клейтон скрылась, он пришел в ярость. Вне
себя от бешенства, он бегал по лагерю с винтовкой и грозил пристрелить
туземных часовых, по оплошности которых молодой женщине удалось бежать. В
конце концов его же подчиненные матросы обезоружили его из опасения, что и
последние туземцы разбегутся от страха.
Между тем прибыли гонцы М'ганвазама. Едва они успели передать Рокову
свое сообщение, как прибежали два других гонца. Они еле дышали от быстрого
бега и, волнуясь, сообщили, что произошло страшное событие: белый великан
убежал ночью от М'ганвазама и теперь идет к лагерю белых, чтобы отомстить
своим врагам.
В лагере поднялась страшная тревога. Чернокожих охватил панический
страх при одной мысли о близости "белого дьявола" с его бандой свирепых
зверей. Этот почти мистический страх был так велик, что дикари попрятались
где попало: в лесу, на прибрежье, в кустах, на деревьях. В лагере вскоре не
осталось никого из негров. Но, несмотря на всю поспешность, они не забыли
захватить с собой все, наиболее ценное, что было в лагере у Рокова.
Таким образом Роков и его семь матросов были и ограблены, и покинуты
туземными работниками. Видя свое безвыходное положение, Роков, как всегда,
со злобой накинулся на своих спутников, обвиняя их одних во всем
происшедшем. Но на этот раз матросы вовсе не были расположены сносить его
оскорбления и ругательства. Тиранические выходки и бешеный характер Рокова
довели его подчиненных до того, что они стали открыто возмущаться. И даже
более того: один из матросов вытащил в пылу гневных пререканий револьвер и
выстрелил в Рокова. Хотя он и промахнулся, но все-таки выстрел произвел на
Рокова сильное впечатление; попросту говоря, он перетрусил и поспешил к себе
в палатку.
Но его ждало еще одно сильное потрясение. Не успел он дойти до своего
убежища, как буквально оцепенел от ужаса: на опушке леса из густых зарослей
появилась гигантская фигура почти обнаженного белого человека. Роков со всех
ног бросился в свою палатку; там, в задней стене, все еще оставался
незашитым длинный разрез, который сделала ночью Джэн. Объятый ужасом, Роков
воспользовался этим отверстием, выскочил наружу и исчез в джунглях, не
заметив, что он бежит по следам Джэн Клейтон.
При виде обезьяны-человека все матросы обратились в такое же паническое
бегство. Тарзан увидел, что Рокова среди них не было, и потому не пустился
за ними в погоню. Ему был нужен только Роков; он надеялся найти его в
палатке. Что касается матросов, то он был уверен, что в джунглях они все
равно понесут справедливое наказание за все свои деяния. Джунгли сами
воздадут им должное... И он не ошибся: он был последним белым человеком,
который видел их на этом свете.
Тарзан вошел в палатку Рокова, но там никого не было, и
человек-обезьяна, рассерженный этой неудачей, хотел немедленно пуститься в
погоню за Роковым. Тамбуджа удержала его от этого, советуя ему вернуться в
их деревню.
-- Он, наверное, там! -- сказала старуха. -- Пойдем туда поскорее!
Предположение старухи показалось Тарзану правдоподобным, и вместо того,
чтобы отыскивать здесь следы Рокова, он отправился с нею обратно к деревне
Ваганвазам. Он надеялся, что Джэн была еще жива. Если, к счастью, это так,
то через какой-нибудь час ему удастся, наконец, вырвать ее из рук Рокова!
Тарзан очень сожалел, что с ним не было Мугамби, Шиты, Акута и прочей его
команды. Вот когда бы пригодилась их помощь!
К своему удивлению, он не нашел здесь в деревне и признаков пребывания
ни Джэн, ни Рокова. Но, зная лживость предводителя, он не стал терять
времени на бесплодные расспросы и поспешил обратно к покинутому лагерю,
чтобы отыскать там хоть какие-нибудь следы Рокова и Джэн. Он тщательно
обошел вокруг колючей изгороди и нашел здесь кое-что, привлекшее его
внимание. Изгородь в одном месте была разломана и разорвана, и по некоторым
признакам можно было предположить, что кто-то пролез через это отверстие из
лагеря и, очевидно, бежал в джунгли.
Превосходно развитое чувство обоняния подсказало Тарзану, что те двое,
кого он ищет, бежали здесь из лагеря и притом бежали в одном направлении.
Минуту спустя, он пошел по той же дороге, отыскивая слабые следы на земле.
***
В это время вдали от лагеря, в глухих зарослях девственного леса,
пробиралась по узкой тропе объятая ужасом молодая женщина. Каждую минуту она
боялась очутиться лицом к лицу с диким зверем или с таким же диким
человеком. Она шла по узкой тропе наугад, надеясь, что тропинка приведет ее
к большой реке. И вдруг остановилась в недоумении: окружающая местность
показалась ей странно знакомой. Что это значит?
По одну сторону тропы, под гигантским деревом лежала куча валежника.
Джэн с минуту подумала, и внезапно в ней проснулось воспоминание: да ведь
здесь ее спрятал Андерсен! Здесь он отдал свою жизнь после бесплодной
попытки спасти ее, Джэн, от посягательства негодяя! Да! Этого места в
джунглях ей никогда не забыть -- на всю жизнь оно врезалось в ее память.
При виде валежника Джэн вспомнила о винтовке и патронах, которые ей
оставил в последнюю минуту злополучный швед. Ее рука все еще сжимала
револьвер, выхваченный ею у Рокова. Револьвер, правда, хорошая защита, но в
нем было только шесть зарядов, а это слишком мало для ее длинного пути к
океану.
С замиранием сердца просунула она руку под валежник. Там ли клад,
оставленный ею? К великой своей радости она нащупала ствол винтовки и
сумочку с патронами и вытащила и то и другое из-под груды сухих ветвей. Джэн
повесила сумку через плечо и взяла наперевес тяжелое ружье. Вооруженная
таким образом, она почувствовала себя увереннее и с новой надеждой на успех
продолжала свой путь.
Ночь она провела на деревьях, а рано утром отправилась дальше.
Днем, пересекая небольшую поляну, Джэн чуть было не наткнулась на
громадную обезьяну, которая вышла навстречу из джунглей. Ветер дул поперек
лужайки, и Джэн догадалась встать так, чтобы очутиться против ветра. Она
успела спрятаться в густом кустарнике и держала наготове свою винтовку.
Чудовище медленно двигалось по полянке, время от времени обнюхивая
землю и как бы отыскивая чьи-то следы. И еще не успел этот гигантский
антропоид сделать несколько шагов, как из чащи джунглей показался второй
такой же, а затем еще и еще, и вскоре перед испуганной молодой женщиной
предстали целых пять свирепых зверей.
К ее удивлению, обезьяны, словно в нерешительности, остановились
посреди полянки. Они собрались в кучу и оглядывались назад, как бы ожидая
еще кого-то.
Джэн страстно молила бога, чтобы они ушли как можно скорее. Каждую
минуту случайный ветерок мог донести ее запах к обезьянам, и тогда никакое
ружье в ее руках не помогло бы ей.
Она взглянула по тому направлению, куда глядели животные, и ей
показалось, что она поняла, почему они толпятся здесь на лужайке, словно
прячась от кого-то. Очевидно, их выслеживал хищник... И, действительно,
через несколько минут Джэн увидела гибкую сильную пантеру: громадная кошка
бесшумно выскользнула из джунглей, оттуда же, откуда вышли и обезьяны.
Но каково было удивление Джэн, когда пантера вместо того, чтобы
кинуться на обезьян, близко подошла к обезьянам и, спокойно усевшись рядом с
ними, стала со спокойно заботливым видом облизываться.
Но еще через несколько минут удивление Джэн сменилось уже страхом: из
джунглей появился высокий чернокожий и приблизился к группе зверей. Она была
уверена, что еще секунда -- и от человека останутся одни клочья. Но черный
человек спокойно подошел к странной компании и, что еще страннее, заговорил
с ними...
Вскоре все это диковинное общество двинулось дальше и скрылось в
противоположной стороне джунглей. Со вздохом облегчения вскочила Джэн на
ноги и постаралась как можно дальше убежать от страшной банды; она ничего не
понимала, и вскоре ей стало казаться, что она просто видела странный сон...
***
На той же дороге, за полмили назад, другой человек лежал на земле
полумертвый от страха. Он спрятался за огромным муравейником и видел ту же
банду. Это был Роков. Для него это звериное общество не было ни новостью, ни
загадкой. Он узнал страшных союзников Тарзана. И как только звери прошли
мимо него, он первым же делом вскочил и бросился со всех ног бежать. Он
бежал по направлению к берегам Угамби.
Туда же шла и Джэн Клейтон. И когда она добралась, наконец, до реки,
Роков был так близко к ней, что они могли встретиться каждую минуту.
На берегу молодая женщина увидела большой челн, наполовину вытащенный
на берег и привязанный к дереву. Это была желанная находка! Если бы только
Джэн смогла спустить челн в воду! Быть может, ей удалось бы добраться до
океана! Отвязав веревку, Джэн схватилась за нос челна; толкая и раскачивая
его, она старалась столкнуть ладью в воду; но все ее усилия были напрасны.
Ей пришло тогда в голову навалить на корму лодки какую-нибудь тяжесть и
раскачивать челн до тех пор, пока он не спустится в воду.
Она нашла несколько тяжелых обрубков, с большим трудом подкатила их к
челноку, втащила в него и уложила на корме. И с радостью заметила, что челн
стал действительно опускаться в воду.
Она была так занята этой работой, что не заметила, как неподалеку от
нее появился какой-то мужчина. Он следил за Джэн -- и на его смуглом лице
играла хитрая и недобрая усмешка.
Челн был уже в воде. Джэн вскочила в него, положила туда же ружье и
сумку и уже хотела оттолкнуться веслом от берега. Вдруг в глаза ей бросилась
какая-то мужская фигура. Легкий крик ужаса вырвался у молодой женщины: перед
ней стоял Роков!
Он подбежал к берегу и, угрожая смертью, заставлял ее остановиться.
Джэн Клейтон ничего не знала о неудачах, постигших Рокова со времени ее
бегства из лагеря. Она была убеждена, что при нем есть оружие и что его люди
следуют за ним. Но она твердо решила не попадаться ему в руки. Лучше смерть,
чем то, что ее ожидает. Еще минута, и челн понесется по волнам! Только бы
попасть на середину реки, а там она уже вне власти Рокова. На берегу не было
другой лодки, и ни один человек, тем более такой трус, как Роков, не решится
броситься вплавь в реку, кишащую крокодилами.
Роков был, в сущности, более всего поглощен своим бегством. Он охотно
отказался бы от всех своих намерений по отношению к Джэн и даже наобещал бы
ей что угодно, если бы только она позволила и ему воспользоваться
драгоценной лодкой. Он подбежал к самой воде и протянул руку, чтобы схватить
нос судна. Но в эту минуту Джэн Клейтон напрягла все свои силы и оттолкнула
челн от берега.
Она на мгновение почти потеряла сознание от того страшного напряжения,
в котором находилась последние минуты. Но, слава богу, она спасена!
Но не успела она опомниться, как увидела торжествующую улыбку на хитром
лице Рокова. Он быстро нагнулся и с ликующим видом поднял еще остававшийся
на берегу конец веревки, которой челн был привязан к дереву.
Джэн Клейтон с широко раскрытыми от ужаса глазами смотрела на Рокова. В
последнюю минуту, когда, казалось, все шло благополучно, ее опять постигла
неудача, и она вновь оказалась во власти негодяя.
XV
ВНИЗ ПО УГАМБИ
На середине дороги между Угамби и деревней Ваганвазам Тарзан встретился
со своей дикой командой, которая медленно шла по его старым следам. Мугамби
едва мог поверить, что Роков и жена его господина Джэн Клейтон прошли так
близко от звериной команды. Ему казалось совершенно невероятным, чтобы два
человеческих существа могли пройти мимо них, не будучи замеченными чуткими
зверями. А между тем их следы неопровержимо доказывали это.
Тарзан, однако, сразу определил, что Джэн и Роков шли отнюдь не вместе,
а порознь. След ясно указывал, что молодая женщина шла впереди на большом
расстоянии от Рокова, но затем становилось столь же очевидным, что Роков
быстро настигал свою жертву.
Вначале следы диких зверей виднелись поверх отпечатков ног Джэн
Клейтон, между тем как следы Рокова доказывали, что последний проходил по
тропе уже после того, как дикие звери оставили отпечатки своих лап. Но чем
дальше, тем меньше было заметно следов зверей между отпечатками ног Джэн и
Рокова, и, дойдя до реки, Тарзан установил, что Роков был только на
несколько десятков сажень позади молодой женщины.
Он был убежден, что они здесь, совсем недалеко от него. Дрожа от
нетерпения и ожидания, он опередил свою команду. Он несся по деревьям,
перебрасываясь с ветки на ветку, и вышел к берегу как раз в том месте, где
Роков догнал Джэн. На песке прибрежья он нашел ясные отпечатки следов тех
двух людей, которых он искал, но ни лодки, ни людей не было.
Тарзан не сомневался, что они уплыли по реке в каком-нибудь туземном
челноке. Зоркий глаз обезьяны-человека быстро окинул взором течение реки.
Вдали, где река делала изгиб, Тарзан увидел челн, плывущий у берега под
тенью густо нависших деревьев. На корме виднелась фигура мужчины.
Вышедшая на берег вслед за своим предводителем звериная команда видела,
как он проворно помчался по болотистому грунту, перепрыгивая с кочки на
кочку, к небольшому мысу на повороте реки.
Тяжелые неповоротливые обезьяны не могли идти по вязкому берегу; Шита
тоже не любила такой ходьбы. Поэтому они пошли в обход по лесу. Мугамби тоже
последовал за ними.
После получасового быстрого бега Тарзан достиг мыса. Отсюда открывался
далекий вид на извилистую реку. И на ее светлой поверхности Тарзан сразу
увидел челн и в нем Николая Рокова. Роков был один. Джэн не было с ним. При
виде своего заклятого врага, широкая полоса на лбу обезьяны-человека
побагровела от гнева, и он испустил страшный звериный крик обезьяны-самца.
Роков содрогнулся при этом зловещем крике. Прижавшись ко дну лодки, стуча от
ужаса зубами, он, не отрывая глаз, смотрел на человека, которого боялся
больше всего на свете.
Находясь в челне на середине реки, Роков считал себя в безопасности; но
уже один вид Тарзана приводил его в трепет. Трудно описать, что стало с ним,
когда он увидел, что белый гигант бесстрашно нырнул в жуткие волны
тропической реки и поплыл к лодке...
Рассекая волны быстрыми движениями рук, человек-обезьяна приближался к
плывущему по течению челноку. Роков схватил лежащее на дне весло и, дико
глядя на своего преследователя, гнал, что было сил, неповоротливый челн. А с
противоположного берега на обнаженного пловца уже надвигалась зловещая рябь.
Тарзан достиг кормы судна. Вытянув руку, он схватился за борт. Роков
сидел, не шевелясь, словно парализованный ужасом...
Что-то плеснуло за спиной у Тарзана. Он недоумевающе обернулся и увидел
предательскую рябь. И понял, что это значит. В ту же минуту могучие челюсти
обхватили его правую ногу. Он с силой рванулся, стараясь освободиться и
влезть в челн. Страшная боль мутила его сознание. Роков вскочил и тяжелым
веслом изо всех сил ударил своего врага по голове... Руки человека-обезьяны
соскользнули с лодки, и он погрузился снова в воду.
На поверхности воды закипела и угасла недолгая борьба... Запенилась в
круговороте вода, всплыли пузыри, разошлись на воде сглаживаемые течением
круги. И этот водоворот, и эти пузыри, и круги отметили то место, где Тарзан
из племени обезьян скрылся в зловещих водах Угамби...
***
Подкошенный пережитыми волнениями и смертельной усталостью, Роков в
изнеможении повалился на дно лодки. В первый момент он не мог дать себе даже
отчета о случившемся. Потом, поняв все значение выпавшей на его долю удачи,
он торжествующе улыбнулся. Но радость его была непродолжительной. Лишь
только у него мелькнула мысль о том, что теперь можно уже считать вполне
безопасным дальнейшее путешествие до океана, как с берега до него донесся
дикий рев.
Он оглянулся: на берегу, в густой листве сверкали устремленные на него
злые глаза пантеры. Из-за нее выглядывали страшные обезьяны, а впереди этого
кошмарного звериного воинства чернела мощная фигура чернокожего гиганта,
который кричал и выразительно грозил Рокову кулаками...
***
Это было какое-то сумасшедшее бегство вниз по Угамби... Фантастическая
орда гналась за лодкой Рокова днем и ночью. Иногда преследователи шли почти
наравне с ним, иногда на время пропадали в лабиринте джунглей, чтобы вновь
появиться с воплями гнева, с угрозами, с щелканьем клыков и диким воем. Это
путешествие превратило крепкого, здорового Рокова в изнуренного, седого,
полубезумного старика...
Он плыл мимо населенных поселков. Неоднократно туземные воины пытались
в своих челнах перехватить его. Но всякий раз из джунглей появлялась
страшная команда и отгоняла испуганных чернокожих обратно на берег.
Нигде на своем пути Роков не встречал следов Джэн Клейтон. Он не видел
ее с того момента, когда схватил конец веревки, привязанной к лодке, и
смеялся от мысли, что она опять находится в его власти. Но это был лишь один
момент. В следующую же секунду молодая женщина схватила со дна челна ружье и
прицелилась ему в грудь...
Быстро выпустил он тогда веревку, и челн с Джэн уплыл вниз по течению.
Он же побежал по берегу вверх по реке к устью одного маленького притока: там
был спрятан его челн, в котором он и его люди плыли во время преследования
Андерсена и Джэн.
Что с ней? Роков не сомневался, что она попала в руки дикарей в
какой-нибудь из деревень, мимо которых она плыла к океану. Добравшись,
наконец, до устья Угамби, Роков воспрял духом: там на желтых водах бухты
стоял на якоре "Кинкэд".
Перед своей поездкой вверх по реке он отослал пароход грузиться углем,
оставив его на попечение Павлова. Он чуть не вскрикнул от радости, когда
увидел, что пароход уже вернулся и нагруженный стоял на рейде. Усиленно он
начал грести к пароходу, время от времени оборачиваясь и громко крича, чтобы
привлечь внимание экипажа. Но его крики не вызывали никакого ответа с палубы
молчаливого судна. Роков бросил беглый взгляд на берег: страшная команда уже
обогнала его и находилась на морском побережье.
Но что стало с теми, кого он оставил на "Кинкэде"? Где Павлов? Неужели
судно брошено экипажем? Неужели ему, пережившему все эти кошмарные дни и
ночи, предстоят еще новые испытания? Роков вздрогнул: ему вдруг
почувствовалось дыхание смерти.
Однако он продолжал грести и, спустя короткое время, нос челна
стукнулся о борт парохода. На одной стороне свешивалась веревочная лестница.
Но, когда Роков обеими руками схватился за нее, он услышал с палубы грозный
предостерегающий окрик и, подняв голову, увидел холодное, безжалостное дуло
ружья.
***
После того, как Джэн Клейтон насмерть перепугала на берегу Угамби своей
винтовкой Рокова и ей удалось, благодаря этому "жесту", ускользнуть в
челноке от его преследования, она все время держалась самого сильного
течения.
Все эти длинные дни и тяжелые ночи она держала лодку на страже. Только
в самые жаркие часы дня она ложилась на дно лодки, прикрыв лицо большим
пальмовым листом, и отдавалась течению. Это были ее единственные часы
отдыха, в другое же время она гребла, стараясь увеличить быстроту движения.
Напротив того, Роков, плывя следом за ней по той же реке, держался все
время в струе слабого течения, так как он старался уклоняться как можно
дальше от того берега, по которому шли его страшные преследователи, и
попадал в тихие заводи противоположного берега.
Таким образом, хотя Роков отплыл вниз по Угамби почти одновременно с
Джэн, она достигла бухты двумя часами раньше его. Увидев стоявший на якоре
пароход, она невольно прослезилась от радости и надежды. Но радость
сменилась тяжелым раздумьем, когда Джэн увидела, что это "Кинкэд": тот самый
"Кинкэд", на котором она уже перенесла столько испытаний!
Но у нее была надежда, что теперь, когда Рокова там нет и не будет, ей
удастся уговорить экипаж отвезти ее за большое вознаграждение в ближайший
цивилизованный портовый город. Во всяком случае, ей стоило пойти даже на
риск -- только бы добраться до парохода!
Течение быстро несло ее вниз по реке, и она почувствовала, что только
при напряжении всех сил ей удастся направить свой неповоротливый челн к
"Кинкэду". Она рассчитывала, что с парохода помогут ей, но, к ее удивлению,
на борту не было даже признака жизни. Челн несся все ближе и ближе к носу
парохода, а между тем никто не окликал ее. Еще минута, и ее отнесет за
пароход, и, если не спустят шлюпки для ее спасения, она будет унесена
течением в океан.
Джэн начала громко звать на помощь, но в ответ послышался только
пронзительный рев зверей из окрестных джунглей. Джэн изо всех сил налегла на
весла, чтобы подъехать к пароходу. Но челн относило течением в сторону, и,
казалось, что он ни за что не удержится около парохода и унесется в открытое
море.
Но в самую последнюю минуту челн попал в струю водоворота -- в одну из
тех крутящихся пучин, которых так много в устье быстрой реки. Быстрая
кружащаяся струя отбросила челн в сторону, и он попал под самый нос
парохода. Джэн успела ухватиться за якорную цепь. Прикрепив конец лодочной
веревки к цепи, она пустила челн вдоль борта, пока он не очутился под
спускавшейся с борта веревочной лестницей.
С перекинутым через плечо ружьем, она ловко вскарабкалась на палубу
парохода. Первым же делом она стала осматривать пароход. Она держала ружье
наготове, не без основания опасаясь какого-нибудь нападения. С первого же
взгляда Джэн поняла, почему пароход казался покинутым: в кубрике она
наткнулась на двух мертвецки пьяных матросов, которым, очевидно, была
поручена охрана судна.
Содрогаясь от отвращения, Джэн поспешила взобраться наверх и плотно
прикрыла люк над спящими матросами. Затем она отправилась на поиски еды,
нашла на кухне кой-какую провизию и, утолив свой голод, заняла на палубе
караульный пост с ружьем в руках. Она решила, что никто против ее воли не
причалит к борту "Кинкэда".
Прошло около часа. Ничто не показывалось на реке, что могло бы вызвать
у нее тревогу, но вот в излучине реки показался челн. На нем виднелась
фигура мужчины. Челн приблизился к пароходу, Джэн узнала Рокова и направила
на него дуло ружья...
***
Увидев, кто целит в него из винтовки, Роков пришел в неописуемую
ярость. Он всячески грозил Джэн и осыпал ее ругательствами. Видя, что это на
нее не действует, он переменил тон: начал умолять ее и соблазнять разными
обещаниями. На все его предложения Джэн отвечала одно: она никогда не
позволит Рокову быть на том же пароходе, где она, и при первой же его
попытке взобраться по лестнице, она его застрелит.
Не видя никакого другого выхода из положения, Роков решил, рискуя
каждую минуту быть отнесенным в открытое море, высадиться на берег. А на
другом берегу по-прежнему стояла и ждала его страшная команда.
К вечеру молодая женщина была сильно встревожена доносившимися с моря
криками. Это кричал Роков. Джэн выглянула за борт и с ужасом увидела
приближающуюся к "Кинкэду" пароходную шлюпку. В ней сидело несколько мужчин.
XVI
ВО МРАКЕ НОЧИ
Когда Тарзан понял, что его схватили могучие челюсти крокодила, он не
покорился судьбе и не оставил надежды на спасение. Так поступил бы только
обыкновенный человек, но не Тарзан-обезьяна! Раньше, чем чудовище утащило
его в воду, он набрал в легкие как можно больше воздуха, а затем напряг все
свои жизненные силы, чтобы высвободиться из пасти чудовища. Он нащупал свой
каменный нож, вытащил его и стал, что было мочи, долбить им толстую кожу
пресмыкающегося.
Боль и страх заставили крокодила еще быстрее поплыть в свою берлогу. И
в ту минуту, когда человек-обезьяна почувствовал, что уже задыхается, он был
выброшен на илистый грунт, а голова оказалась над поверхностью воды.
Несколько мгновений Тарзан жадно вдыхал спертый воздух берлоги, лежа на
вязком иле. Вокруг него был мрак и безмолвие могилы. Сцепившись с
крокодилом, Тарзан некоторое время лежал с ним рядом; он чувствовал
прикосновение холодного тела чудовища. Не теряя надежды на спасение, он
продолжал вонзать свой каменный нож в брюхо животного, пока не почувствовал,
что огромное туловище крокодила конвульсивно затрепетало и замерло в
неподвижности.
Высвободив свою ногу из его пасти, человек-обезьяна начал ногами
исследовать берлогу. Без сомнения, единственным ее входом и выходом было то
отверстие, через которое крокодил протащил его. Его первой мыслью было,
конечно, скорее выбраться отсюда, но это оказалось не так-то просто. Он
ежеминутно рисковал попасть в зубастую пасть другого такого же страшилища.
Мало того: если бы даже он благополучно выбрался на свободное течение,
то и там его каждую минуту ждала опасность нападения. Но другого выбора все
равно у него не было, и, наполнив легкие спертым и зловонным воздухом
берлоги, Тарзан нырнул в темное отверстие, которого он не мог видеть, а
только нащупал своими ногами.
Нога, которая побывала в крокодильей пасти, была сильно разорвана, но
кости остались целы. Мышцы и сухожилия были тоже не настолько повреждены,
чтобы нельзя было пользоваться раненой ногой. Тарзан ощущал мучительную боль
и только.
Но Тарзан из племени обезьян умел стойко переносить страдания, а
потому, исследовав ногу и убедившись в ее относительной целости, он больше
не думал о ней.
Быстро пролез и проплыл он через проход, выходивший на илистое дно
реки. Вынырнув на поверхность реки, он увидел недалеко от себя головы двух
крокодилов. Они быстро приближались к нему... С нечеловеческими усилиями
Тарзану удалось уйти от этой погони и, приплыв к берегу, он схватился здесь
за свешивающийся сук большого дерева.
Он успел сюда вовремя! Две огромные пасти защелкали под ним зубами, но
он был уже в безопасности. От пережитых волнений и усталости он ослабел и
прилег на берег, чтобы отдохнуть. Но он не спал: его глаза зорко
всматривались в даль... Он искал и ждал Рокова. Но ни лодки, ни Рокова нигде
не было видно.
Отдохнув и перевязав свою раненую ногу большим пальмовым листом, Тарзан
снова пустился преследовать своего врага. Он оказался теперь не на том
берегу, на который он вышел из джунглей, а на противоположном, но это ему
показалось безразличным.
Вскоре он с огорчением заметил, что его нога была повреждена гораздо
сильнее, чем это ему показалось сначала. Она очень мешала быстроте его
передвижения. По земле он еще мог двигаться довольно быстро, хотя и с
большим трудом и страданиями. Но прыгать с дерева на дерево во "втором
этаже" джунглей оказывалось прямо невозможным. А между тем этот способ
передвижения всегда был у Тарзана излюбленным и самым быстрым.
От старой негритянки, Тамбуджи, Тарзан узнал, что белая женщина, хоть и
была опечалена смертью ребенка, но будто бы говорила, что этот ребенок не
ее, а чужой. Тарзан не видел причины, почему Джэн стала бы отрекаться от
своего ребенка. Единственным объяснением могло быть, что женщина,
сопровождавшая вместе со шведом его сына, была вовсе не Джэн.
Чем больше он думал об этом, тем больше он приходил к убеждению, что
его сын умер, а жена находится в Лондоне и ничего не знает о судьбе своего
Джека. В таком случае, он неверно понял намек Рокова и напрасно все это
время так беспокоился за Джэн.
Но мысль о смерти сына повергла его опять в уныние. Несмотря на свою
привычку к жестокостям и страданиям, Тарзан содрогался при мысли о страшной
судьбе, постигшей ни в чем не повинного ребенка.
В продолжение всего путешествия к океану Тарзан думал о том, сколько
зла и горя принес ему и его семье Роков, и широкая багровая полоса,
обозначавшая всегда моменты его наивысшей животной ярости, не сходила с его
лба. Время от времени он издавал невольный рев или такое свирепое рычание,
что мелкие животные джунглей прятались от испуга в свои норы. О если бы ему
суждено было схватить этого негодяя!
В пути воинственные туземцы дважды пытались напасть на него, но,
услышав страшный обезьяний крик и увидев яростно набрасывавшегося на них
белого великана, немедленно обращались в бегство.
Тарзан привык передвигаться с быстротой самых проворных обезьян; ему
казалось поэтому, что он движется очень медленно; на самом же деле он
двигался почти с такой же скоростью, как Роков. Он подошел к океану в один
день с Джэн и с Роковым, но только поздним вечером, когда уже наступила
густая темнота. Над черной рекой и прибрежными джунглями навис такой мрак,
что даже Тарзан, глаза которого привыкли различать в темноте, едва мог
видеть на несколько сажен перед собой.
Он собирался исследовать морской берег в надежде найти следы Рокова и
женщины, которая, по его мнению, шла впереди Рокова. Он, конечно, и
представить себе не мог, что "Кинкэд" или вообще какой-либо пароход стоит на
якоре в нескольких саженях от него. Не единый огонек не выдавал присутствия
парохода. Внезапно внимание его было привлечено шумом весел: кто-то ехал в
лодке на недалеком расстоянии от берега. Вскоре этот шум прекратился, и
послышались звуки ног, подымавшихся по веревочной лестнице и ударявшихся о
стенки корабля. Что бы это могло значить?
Тарзан стоял на самом берегу, напряженно всматриваясь в густой мрак, но
нигде не мог обнаружить присутствия парохода. Вдруг грянули выстрелы, и
зазвенел отчаянный женский крик. Тарзан из племени обезьян забыл про свою
усталость и раны. Не колеблясь ни секунды, он бросился в воду и поплыл в
непроницаемой тьме туда, где стреляли и кричала женщина.
***
Шлюпка, привлекшая внимание Джэн, была также замечена Роковым с одного
берега и Мугамби с другого.
Роков подозвал шлюпку и в ней направился к "Кинкэду". Но не прошла она
и половины расстояния, как выстрел из ружья, грянувший в темноте, уложил
одного из матросов на носу шлюпки. Шлюпка начала двигаться медленнее,
ехавшие повернули к берегу и там остановились. Они ровно ничего не могли
различить в быстро наступившей темноте.
***
Дикая команда Тарзана находилась на противоположном берегу под
предводительством Мугамби.
Этот преданный человек знал все обстоятельства, приведшие Тарзана на
остров джунглей. Он знал, что его господин искал жену и ребенка, знал, что
они были украдены злым белым человеком, которого они преследовали вверх по
Угамби, далеко внутрь страны, а теперь обратно до океана. Он полагал, что
этот же самый человек убил и белого великана, которого Мугамби почитал и
любил преданнее и горячее, чем кого-либо из величайших предводителей своего
племени. И Мугамби твердо решил настигнуть злого человека и достойно
отомстить ему за убийство своего господина.
Мугамби сообразил, что имея в своем распоряжении небольшое судно, он
мог бы быстро расправиться со всеми врагами Тарзана, которые, как он знал,
находились на "Кинкэде". Но как добыть это судно?
***
Роков и его спутники отступили перед выстрелами Джэн, темнота укрывала
их где-то на реке. И Джэн решила использовать темноту и эту временную
передышку для последней и решительной попытки к своему спасению. С этой
целью она вступила в переговоры с двумя матросами, которых она заперла в
каюте; и под угрозой смерти они согласились повиноваться ей.
Становилось уже темно, когда Джэн выпустила их. С револьвером в руках
она выводила их по очереди, заставляя поднять руки вверх и тщательно
обыскивая их. Удостоверившись, что они безоружны, она приказала им поднять
якорь и пустить пароход свободно по волнам океана.
Она считала безопаснее довериться стихии, чем мстительному и жестокому
Рокову. Можно было надеяться, что "Кинкэд" будет замечен каким-нибудь
встречным кораблем.
Притом на пароходе имелось достаточное количество съестных припасов и
воды -- так по крайней мере ее уверили матросы -- потому Джэн имела
некоторые основания надеяться на успех ее замысла.
Надвигалась ночь... Тяжелые тучи нависли над джунглями и морем, только
на западе, на горизонте безбрежного океана, еще виднелась светлая полоса.
Темнота ночи благоприятствовала исполнению задуманного ей плана. В темноте
враги не заметят, что на пароходе что-то происходит и не смогут определить
направление, по которому быстрое течение унесет "Кинкэд" в океан. К рассвету
отлив увлечет "Кинкэд" в Бенгуэльское течение, которое направляется вдоль
берегов Африки к северу. Так как дул сильный южный ветер, то Джэн надеялась
скрыться из бухты Угамби раньше, чем Роков заметит исчезновение парохода.
Джэн с револьвером в руках стояла около работающих матросов и торопила
их -- и у нее вырвался вздох облегчения, когда якорь был, наконец, поднят к
бушприту... Она знала, что теперь она скоро выберется из дикой Угамби.
Все еще угрожая револьвером двум пленникам, Джэн приказала им идти в
каюту с намерением опять их запереть. Но они стали так горячо клясться
честно и верно служить ей, что она сдалась на их просьбы и разрешила им
остаться на палубе. Между тем "Кинкэд" незаметно, но быстро несся по
течению. На минуту пароход застрял на мели, но затем, повернувшись носом к
берегу, медленно тронулся вновь.
Джэн Клейтон уже поздравляла себя с удачей. Все шло хорошо. Вдруг она
услышала трескотню ружей и крик женщины -- громкий, пронзительный,
перепуганный... Стреляли и кричали в том месте, где перед этим стоял на
якоре "Кинкэд". Джэн вся превратилась во внимание: что такое происходило
там?
Матросы на "Кинкэде" были убеждены, что выстрелы обозначают появление
их командира. Им совершенно не нравился план Джэн носиться по океану по воле
ветра и волн. Тихонько -- за спиной Джэн -- они сговорились арестовать эту
женщину и позвать Рокова и его спутников на помощь. Судьба им
благоприятствовала: звук выстрелов отвлек внимание Джэн Клейтон от матросов.
Они, крадучись, подошли к ней сзади, схватили ее и связали. Когда матросы
вели ее по палубе, Джэн увидела силуэт мужчины, который перелезал через борт
"Кинкэда".
После долгих трудов, мук и испытаний ее героическая борьба за свободу
потерпела опять неудачу.
XVII
НА ПАЛУБЕ "КИНКЭДА"
Мугамби повернул со своей командой обратно в джунгли не зря: у него
была определенная цель. Он хотел раздобыть челн, чтобы переправить зверей
Тарзана на борт "Кинкэда". К вечеру он действительно нашел лодку,
оставленную кем-то на берегу небольшого рукава Угамби. Не теряя времени, он
согнал в лодку всю звериную команду и отчалил от берега. Впотьмах Мугамби не
заметил, что на дне лодки спала какая-то женщина.
Не успели они отплыть от берега, как одна из обезьян дико и злобно
зарычала и пришла в беспокойство. Мугамби наклонился, чтобы узнать, на кого
она рычит, и увидел лежавшую женщину. С трудом ему удалось удержать обезьяну
и успокоить женщину. К удивлению Мугамби, это была негритянка. Оказалось,
что она бежала из своей деревни, не желая быть выданной замуж за
ненавистного ей старого человека, и спряталась на ночь в челне, найденном ей
на берегу реки. Она была большой помехой Мугамби, но делать было нечего. Он
не хотел терять времени на высаживание ее на берег и позволил ей остаться.
Со всей скоростью, на которую они были только способны, страшные
спутники Мугамби мчали лодку ударами своих весел к устью реки и "Кинкэду".
Мугамби с большим трудом различал в темноте неясные силуэты парохода.
Чернокожий вождь был крайне удивлен, когда заметил, что пароход
движется вниз по течению. Он стал уговаривать свою команду налечь на весла,
чтобы нагнать пароход. В этот момент, на расстоянии сажени от его лодки,
неожиданно вынырнула из темноты другая шлюпка. Экипаж этой шлюпки заметил
ладью Мугамби, но не успел рассмотреть ее страшных пассажиров. Человек,
сидящий на носу чужой шлюпки, крикнул им, желая предупредить столкновение.
В ответ послышалось угрожающее ворчание пантеры, и человек на шлюпке
увидел перед собой горящие глаза Шиты. Пантера, положив передние лапы на
борт, готовилась прыгнуть на пассажиров шлюпки. Роков (это он был в шлюпке)
понял, какая опасность угрожает ему и его спутникам. И он приказал стрелять
по встречной лодке.
Эти-то ружейные залпы и крик перепуганной негритянки и слышали в
темноте Джэн и Тарзан.
Раньше, чем неповоротливые и неискусные гребцы Мугамби сумели
использовать свое преимущество, чужая шлюпка быстро повернулась, и матросы,
что было силы, налегли на весла, направляясь к "Кинкэду". Пароход,
толкнувшись об отмель, попал в полосу медленного течения, и его относило к
южному берегу Угамби. Таким образом "Кинкэд" предавал Джэн Клейтон прямо в
руки ее врагов.
В это время Тарзан бросился в воду и поплыл наугад к невидимой цели. Он
не видел в темноте парохода, и ему в голову не могло прийти, что совсем
близко от него находится большое судно. Плывя во мраке, он руководствовался
только звуками, доносившимися к нему с обеих лодок.
В его памяти живо встала его последняя встреча с крокодилом в водах
Угамби, и он невольно содрогнулся. Два раза он чувствовал чье-то
прикосновение к своим ногам, но никто не схватил его. В темноте перед ним
неожиданно выросла бесформенная высокая масса, и, к его удивлению, он
нащупал просмоленный борт корабля. С ловкостью обезьяны он ухватился за
якорную цепь, перелез через бортовую сетку и выскочил на палубу. На
противоположной стороне палубы -- он это ясно слышал -- происходила какая-то
борьба. Тарзан бесшумно побежал туда, спотыкаясь о канаты.
Теперь не было уже так темно, как прежде. Взошла луна. И, хотя во
многих местах небо все еще было обложено тучами, мрак не был так
непроницаем, как раньше. Зоркие глаза Тарзана увидели на корме фигуры двух
мужчин, боровшихся с женщиной.
На пароходе появилась новая неведомая сила... Матросы, тащившие молодую
женщину, первые узнали об этом... Эта сила прежде всего обрушилась на них:
чьи-то могучие руки схватили их за плечи. Еще мгновение -- и оба матроса
были отброшены в сторону с такой легкостью, с какой могучее маховое колесо
швыряет в воздух мелкие щепки.
-- Джэн!
Молодая женщина сразу узнала своего мужа и с радостным криком бросилась
к нему. Развязать ей руки, поднять ее, как ребенка, прижать к груди,
расцеловать, было для Тарзана делом одной минуты. Громадное, ослепительное
счастье засияло в его сердце...
-- Джэн! Джэн! Дорогая, любимая жена!
Но радость свидания была слишком коротка. Не успели оба супруга
опомниться, как увидели, что через борт "Кинкэда" лезут какие-то люди. Тучи
разошлись, и луна ярко осветила палубу. Перед Тарзаном стояли Роков и его
товарищи.
Тарзан быстро втолкнул Джэн в каюту, около которой они стояли, а сам,
не тратя ни секунды, бросился на Рокова. Двое матросов, стоявших позади
Рокова, прицелились в Тарзана и выстрелили.
А в полутьме позади них по веревочной лестнице на борт парохода
поднимались еще какие-то фигуры. Это была страшная звериная команда Тарзана!
Сначала появились и грозно рычали пять громадных обезьян с оскаленными
клыками и покрытыми пеной мордами, а за ними перепрыгнул через борт
чернокожий гигант; его длинное копье сверкало при лунном свете. Позади них
карабкался еще один зверь, и из всей этой странной команды он был самый
страшный. Это была Шита, пантера, с разинутой пастью и свирепыми глазами,
горящими ненавистью и кровожадностью.
Тарзан был жив. Матросы промахнулись: у них дрожали руки при виде
приближавшихся свирепых обезьян. Объятый паническим страхом, весь экипаж
"Кинкэда" попрятался по разным углам. Четыре матроса кинулись в кубрик и
пытались забаррикадироваться.
Там, в темной каюте, сидел, скорчившись, Роков. Возмущенные тем, что он
первый убежал и покинул их в минуту опасности, матросы набросились на него с
руганью и вышвырнули его обратно на палубу.
Тарзан и его заклятый враг встретились лицом к лицу...
Еще минута -- и Тарзан бросился бы на Рокова... Но Шита, следившая за
Роковым, предупредила своего хозяина. С оскаленными зубами могучий зверь
бесшумно подкрался к объятому ужасом человеку. Отчаянные крики о помощи
огласили воздух, когда Роков увидел, что к нему крадется свирепая пантера.
Тарзан подскочил к Рокову. Его сердце горело яростным огнем мести.
Наконец-то убийца его сына в его руках!
Однажды Джэн остановила его руку, когда он хотел покарать Рокова своей
властью. Теперь никто не остановит его -- он приговорил преступника к давно
заслуженной смерти и сам казнит его! Но тут он внезапно увидел Шиту,
готовившуюся отнять у него законную жертву его мщения. Тарзан громко
прикрикнул на зверя и приказал Шите отойти.
Роков воспользовался удобной минутой и бросился бежать на нос парохода.
Шита, не обращая внимания на голос своего господина, бросилась за ним.
Тарзан в свою очередь кинулся за ними, но вдруг почувствовал легкое
прикосновение к руке. Обернувшись, он увидел испуганную Джэн.
-- Не оставляй меня одну, -- прошептала она. -- Я боюсь твоих зверей.
Тарзан оглянулся. За Джэн стояло несколько обезьян. Две или три из них
подкрадывались к молодой женщине с оскаленными клыками и с угрожающим
рычанием. Обезьяна-человек отогнал их. Он совершенно упустил из вида, что
они не знают Джэн и вообще не умеют различать его врагов от друзей.
Роков забрался на капитанский мостик. Там он стоял у штурвала, дрожа
всем телом, и широко раскрытыми глазами глядел на зверя, медленно
подкрадывающегося к нему. Пантера ползла, глухо ворча. Роков стоял как
окаменелый -- его глаза были готовы выскочить из орбит, и холодный пот
выступил у него на лбу. Под ним на палубе стояли огромные антропоиды и,
словно выжидая момента, высматривали его снизу. Роков потерял всякую надежду
на спасение. Его колени дрожали. С его уст срывались какие-то
нечленораздельные звуки.
Пантера прыгнула на Рокова и повалила его на спину. Джэн Клейтон
невольно отвернулась в ужасе; громадные клыки Шиты разрывали несчастному
грудь и шею. Но Тарзан из племени обезьян не отвернулся. Торжествующая
улыбка трепетала на его губах. Багровая полоса на его лбу бледнела и,
наконец, совсем исчезла.
Роков отбивался, как мог, от рычащей, яростной пантеры, но все было
тщетно! Пантера мучила свою жертву, как кот мышонка! Все свои злодеяния он
искупил этой страшной смертью.
Когда борьба кончилась, Тарзан, по просьбе Джэн, хотел вырвать тело
Рокова из когтей пантеры для погребения; но раздраженная, опьяненная кровью
и борьбой, Шита, рыча, встала с ногами на свою добычу и готова была кинуться
на своего господина, и Тарзан должен был отказаться от своего намерения.
При свете луны зверь предавался кровавому пиршеству до утра, и когда
солнце встало, от злейшего врага Тарзана остались лишь обглоданные кости...
***
Из партии Рокова все были налицо, кроме Павлова. Четверо были
пленниками на "Кинкэде". Остальные погибли.
С помощью этих четырех уцелевших матросов Тарзан на "Кинкэде" решил
отправиться на поиски Острова Джунглей. Случайно остался в живых помощник
капитана. Он мог оказать Тарзану большую помощь в плавании.
На рассвете поднялся сильный западный ветер, и помощник не решился
выйти в море. Весь день пароход стоял на якоре в устье реки под прикрытием
берега. Хотя к вечеру ветер стих, решено было ждать следующего утра для
отплытия.
Звериная команда Тарзана днем беспрепятственно расхаживала по палубе
парохода -- Тарзан и Мугамби внушили ей, что они не смеют трогать никого на
"Кинкэде", но на ночь, из предосторожности, их запирали в трюм.
Радость Тарзана была безгранична, когда Джэн сказала ему, что ребенок,
умерший в деревне Ваганвазам, был не его сыном. Кто был этот ребенок и что
стало с их сыном, они не могли узнать, так как ни Рокова, ни Павлова не
было... Но уже надежда на то, что их сын остался в живых, была большим
утешением. Очевидно, маленький Джек вовсе не был привезен на борт "Кинкэда",
иначе Андерсен знал бы это. Он не переставал уверять Джэн перед своей
смертью, что ребенок, переданный им Джэн, был единственным ребенком на борту
"Кинкэда".
XVIII
ЗАМЫСЕЛ МЩЕНИЯ
Джэн и Тарзан, сидя на палубе, рассказывали друг другу свои
приключения, пережитые каждым из них с того времени, когда они расстались в
Лондоне. В это время с берега за ними следила пара злобных глаз.
Пока билось сердце Алексея Павлова, ни один человек, возбудивший к себе
его неприязнь, не мог считать себя в безопасности. В мозгу этого человека
уже рождались планы, каким образом помешать отъезду Тарзана и его жены на
родину!
Он придумывал один план за другим, но ни один не удовлетворял его: то
он считал его невыполнимым, то слишком мягким для своей мести. Но при каждом
новом плане Павлов приходил к заключению, что он ничего не сможет сделать,
пока не попадет сам на пароход, где находятся будущие жертвы его мести. Но
как добраться до корабля? Он мог достать лодку только в негритянской
деревушке, а Павлов не был уверен, что "Кинкэд" будет все еще стоять здесь
на якоре, пока он вернется на лодке.
Однако другого выхода не было. И, погрозив на прощанье Джэн и Тарзану
кулаком, Павлов скрылся в густых джунглях. Но по дороге в его уме возник
новый план, по его мнению, наиболее целесообразный. Он решил забраться ночью
на борт "Кинкэда", отыскать кого-либо из команды, кто остался живым после
той страшной ночи, и уговорить их вырвать пароход из рук Тарзана. В его
прежней каюте было оружие и патроны, а в одном потайном отделении даже была
спрятана адская машина, которую Павлов смастерил еще в то время, когда он
был анархистом.
Если бы только добраться до нее! В этом маленьком деревянном ящике было
достаточно разрушительной силы, чтобы в одну секунду превратить в прах всех
врагов на борту "Кинкэда".
Павлов решительно остановился на этом плане и уже предвкушал сладость
мести. И, несмотря на свою усталость, ускорил шаги, чтобы не опоздать и
застать "Кинкэд" еще на рейде. Конечно, все зависело от того, когда "Кинкэд"
отплывет. Павлов знал, что он ничего не сможет сделать днем, при свете.
Только ночью можно рискнуть на такой шаг. Если только Тарзан или леди
Грейсток его увидят, ему ни за что не попасть на судно.
Он догадывался, что "Кинкэд" задержался из-за сильного ветра. Если
ветер не стихнет до вечера, то все шансы будут на его стороне. Было слишком
мало вероятности, что Тарзан решится отплыть в темноте, так как извилистый
рукав Угамби отличался дурным фарватером и в нем было много мелей и
островков.
Поздно вечером Павлов добрался до деревушки на берегу Угамби.
Чернокожий предводитель встретил его подозрительно и недружелюбно. У него
было слишком мало оснований симпатизировать этому белому человеку: он так
же, как и все, кто так или иначе приходил в соприкосновение с Роковым или
Павловым, пострадал от их алчности, жестокости и распутства.
Павлов обратился к нему с просьбой дать ему челн. Но предводитель
угрюмо отказал. А в ответ на дальнейшие просьбы и увещания попросту
предложил белому человеку покинуть деревню. Предводитель был окружен
свирепыми воинами, которые, казалось, только и ждали повода, чтобы проткнуть
незваного гостя копьями. При таких условиях Павлову не оставалось ничего
другого, как уйти...
Человек десять вооруженных туземцев проводили его за деревню и на
прощанье предложили ему не показываться больше в их соседстве.
Подавив свою злобу, Павлов скрылся в джунглях, но там остановился и
стал выжидать, когда уйдут его конвоиры. Он напряженно прислушивался; слышал
удалявшиеся голоса чернокожих и, убедившись, что они действительно ушли и
никто не следит за ним, пробрался через кусты к берегу реки. Он решил во что
бы то ни стало добыть нужный ему челн.
Для него было вопросом жизни попасть на "Кинкэд" и уговорить остаток
экипажа перейти на его сторону. Оставаться здесь, среди опасностей
африканских джунглей, где он успел возбудить против себя всех туземцев, было
равносильно смертному приговору. А к этому присоединялась еще неутолимая
жажда мести.
Ему не пришлось долго ждать. Вскоре на поверхности реки показался один
из тех небольших неуклюжих челнов, которые мастерят туземцы. Какой-то
чернокожий парень выехал на нем из деревушки и, гребя одним веслом,
неторопливо направил его к середине реки. Там он пустил челн плыть по
течению, а сам беспечно улегся на дно своего челна.
Не подозревая о том, что с берега жадно следят за ним чьи-то жестокие
глаза, молодой негр медленно плыл вниз по течению. А в это время по берегу
шел, не отставая от него, Павлов. Чернокожий юноша проехал небольшое
расстояние, а затем направил лодку к берегу, где таился Павлов, к большой
радости последнего. Павлов спрятался в кустарнике и следил, куда причалит
челнок. В этом месте течение реки было очень медленное. Так же медленно
приближался и челнок. Парень, не торопясь, направил свою лодку под
небольшое, свешивающееся над водой дерево.
Павлов уподобился пресмыкающемуся: он лежал на траве. Жестокие, хитрые
глаза были устремлены на желанный челн; он оценивал взглядом фигуру юноши,
взвешивал свои шансы на успех в случае возможного столкновения. У него
оставалось уже очень мало времени, чтобы попасть на "Кинкэд" до рассвета.
Оставит ли когда-нибудь этот чернокожий болван свой челн? Павлов выходил из
себя. А юноша, не торопясь, с ленивой медлительностью осмотрел стрелы в
колчане, попробовал лук, вынул охотничий нож... Затем он потянулся и зевнул.
Посмотрел на берег, передернул плечами и опять улегся на дно, чтобы
вздремнуть до заката солнца.
Павлов слегка приподнялся. Он не отрывал глаз от своей жертвы.
Чернокожий парень закрыл глаза; он заснул. Павлов встал на ноги. Желанная
минута наступила...
Павлов подкрался поближе. Ветка захрустела под тяжестью его ног, и
юноша беспокойно повернулся во сне. Павлов вытащил револьвер и нацелился в
чернокожего. Он застыл в ожидании, но тот уже опять крепко спал. Белый
человек подполз еще ближе. Он знал, что необходимо выстрелить без промаха.
Близко наклонившись над спящим, Павлов приставил дуло револьвера к его
груди. Молодой негр продолжал безмятежно спать; нежный пушок лежал на его
темных щеках; он улыбался во сне.
Рука Павлова не дрогнула при виде картины счастливой безмятежной
молодости. С усмешкой на губах надавил он на курок. Послышался негромкий
сухой треск, слабо прозвучавший в сыром воздухе. Тело немного приподнялось.
Улыбавшиеся губы конвульсивно передернулись, и безвестный чернокожий мальчик
погрузился в глубокий, вечный сон.
Убийца быстро вскочил в челн, схватил мертвого мальчика и без зазрения
совести перебросил его за борт в темную, кишевшую крокодилами реку...
Отвязать веревку было делом одной минуты. И, схватив весло, Павлов стал
лихорадочно грести по направлению к бухте Угамби. Уже наступила ночь, когда
челн выехал из притока на реку Угамби. Павлов напрягал свое зрение, стараясь
пронизать быстро сгустившуюся темноту.
Стоял ли еще пароход в водах Угамби, или же Тарзан отважился выйти в
море? Это было весьма возможно, так как ветер утих. Эти вопросы сильно
тревожили Павлова. Ему казалось в темноте, что он несется с большой
скоростью; поэтому он все больше убеждался, что давно должен был достигнуть
места стоянки "Кинкэда".
Но вот перед ним показалась светящаяся точка -- это был мигающий свет
корабельного фонаря. Павлов перестал грести, предоставив челну плыть по
течению, изредка погружая бесшумно весло в воду, чтобы направить свое
примитивное судно к борту парохода.
Темная масса корабля как-то сразу выросла перед ним в темноте. Ни
единого звука не доносилось с палубы. Никем не замеченный, Павлов подплыл
вплотную к пароходу. Легкий стук его лодки, ударившейся о борт "Кинкэда"
почти не нарушил молчания ночи.
Дрожа от нервного возбуждения, Павлов несколько минут сидел неподвижно
в лодке. Наверху было все спокойно, ничто не свидетельствовало о том, что
его заметили. Тогда он осторожно направил челн вдоль борта, пока веревочная
лестница не оказалась как раз над ним. Привязав лодку, он вылез из нее и
поднялся, никем не замеченный, на палубу
Он чувствовал сильное нервное напряжение. Невольно подумал он о
страшной команде, которая сейчас находилась на пароходе, и мурашки забегали
у него по спине. Но кругом все было пусто и тихо. Даже вахтенного не было
нигде видно.
Павлов бесшумно подкрался к матросской каюте. Там тоже было тихо. Люк
был поднят. Заглянув вниз, Павлов увидел матроса: последний читал там книгу
при свете фонаря. Павлов хорошо знал этого матроса. Это был отъявленный
мошенник. На него-то, главным образом, он и рассчитывал при составлении
своего адского плана.
Осторожно спустился он по узкой и крутой лестнице в каюту. Матрос был
так углублен в чтение, что не заметил вошедшего. Только когда тот позвал
матроса по имени, последний поднял голову. Его глаза широко раскрылись от
удивления при виде знакомого лица, но в следующую секунду он нахмурился и
воскликнул:
-- Черт возьми! Откуда вы явились? Мы думали, что вы уже давно подохли.
Лорд будет очень рад вас видеть, прикажете доложить?
Павлов подошел к матросу с дружеской улыбкой и протянутой рукой с таким
видом, как будто встретился с дорогим приятелем. Матрос не обратил внимания
на протянутую руку и не улыбнулся в ответ.
-- Я пришел вам помочь! -- объяснил Павлов. -- Я хочу помочь вам
отделаться от этой английской обезьяны и его страшной команды, тогда нам
нечего будет бояться правосудия, если вернемся опять на родину. Мы можем
напасть на них ночью, когда они спят, а затем нетрудно будет справиться и со
зверями. Кстати, где они?
-- Они внизу, -- ответил матрос. -- Только знаете что, Павлов! Если вы
думаете восстановить нас против нашего нового капитана, то это ровно ни к
чему не поведет. Мы уже достаточно натерпелись от вас и от скотины Рокова.
Он съеден пантерой, и я готов биться о заклад, что и вас скоро постигнет та
же участь. Вы оба обращались с нами, как с собаками, и если вы рассчитываете
на нашу привязанность, то очень ошибаетесь.
Павлов спросил:
-- Вы хотите сказать, что вы меня выдадите? Матрос утвердительно кивнул
головой, но после небольшой паузы добавил:
-- Если вы сумеете меня кой-чем заинтересовать, то я, пожалуй, так и
быть позволю вам выбраться отсюда...
-- Надеюсь, вы не вздумаете выбросить меня на произвол судьбы в
африканские джунгли? -- сказал Павлов. -- Я через неделю там погибну!
Матрос возразил:
-- И все-таки у вас больше шансов спастись там, чем здесь. Здесь стоит
только мне разбудить товарищей, как они перережут вам глотку раньше, чем вас
увидит наш новый капитан. Вам необыкновенно повезло, что сегодня дежурный я,
а не кто-нибудь другой.
-- Да вы с ума сошли! -- воскликнул Павлов. -- Разве вы не понимаете,
что при первой возможности англичанин вас выдаст правосудию, и вы все будете
повешены!
Матрос улыбнулся.
-- Ничего подобного! Он нам при всех объявил, что Роков и вы во всем
виноваты, а мы были только слепым орудием в ваших руках! Поняли?
Павлов бесконечно долго упрашивал матроса; то он обещал ему сказочные
награды, то стращал его ужасными карами. Матрос был неумолим.
Он заявил Павлову, что перед ним только два решения: или остаться на
пароходе, и тогда он будет немедленно выдан лорду Грейстоку, или заплатить
матросу за позволение покинуть незамеченным "Кинкэд" и убраться долой!
Матрос требовал за это все деньги и все ценности, которые были у Павлова при
себе и в его каюте.
-- Решайте поскорее! -- прибавил матрос. -- Я хочу спать!
-- Вы поплатитесь за вашу глупость! -- сердито промолвил Павлов.
-- Замолчите! -- крикнул на него матрос. -- Если вы будете много
разговаривать, я могу передумать и не выпущу вас совсем!
У Павлова не было ни малейшего желания попасть в руки Тарзана. Даже
ужасы джунглей казались ему легче, чем смерть, которая его ждала от руки
человека-обезьяны.
-- Кто-нибудь спит в моей каюте? -- спросил Павлов. Матрос покачал
головой и сказал:
-- Нет! Лорд и леди спят в каюте капитана, помощник у себя, а в вашей
никого нет.
-- Прекрасно! -- промолвил Павлов. -- Я спущусь туда и принесу вам
деньги и драгоценности.
-- Я пойду с вами! -- сказал матрос и поднялся вслед за ним на палубу.
У дверей каюты матрос остался сторожить, а Павлов вошел один в свою
каюту. Он собрал вещи, за которые хотел купить свою сомнительную свободу, а
затем приступил к выполнению своего дьявольского плана. Лицо его осветилось
злорадной усмешкой...
Убедившись в том, что его никто не видит, Павлов открыл потайное
отделение бюро и вынул из него небольшой черный ящик и открыл его. Ящик имел
два отделения: в одном из них был часовой механизм, а в другом небольшая
батарея. Соединив провода, он стал ключом заводить механизм, прикрыв ящик
пледом, чтобы заглушить шум. Затем установил стрелку на циферблате и, закрыв
ящик крышкой, поставил машину опять на прежнее место.
Все с той же злорадной улыбкой Павлов собрал вещи, задул лампу и вышел
из каюты к ожидавшему его матросу.
-- Вот все мои драгоценности! -- сказал он. -- Теперь выпустите меня!
Матрос промолчал.
-- Хорошо! Но сначала нужно осмотреть еще ваши карманы!
Павлов поморщился.
-- Это еще зачем? Матрос усмехнулся.
-- А, может быть, вы там имеете что-либо такое, что в
джунглях вам не потребуется, а в Лондоне мне пригодится?
Ага! Так и есть!
Матрос вытащил у Павлова из кармана пачку денег. Павлов выругался. Он
утешался только тем, что матрос никогда не достигнет Лондона и не насладится
плодами своего грабежа.
Немного погодя, он уже греб к берегу. Его там ожидала первая жуткая
ночь в джунглях. Если бы он мог хоть немного предвидеть, что его ожидает в
последующие долгие годы, он бы предпочел броситься в море.
Убедившись в том, что Павлов отчалил, матрос вернулся в каюту и,
спрятав свою неожиданную добычу, мирно улегся спать.
В бывшей каюте Павлова в тишине ночи равномерно тикал небольшой
механизм в черном маленьком ящике: там таилась бомба. Она должна была
взорваться в известное время и мгновенно уничтожить "Кинкэд" со всем его
экипажем.
XIX
ГИБЕЛЬ "КИНКЭДА"
Вскоре после рассвета Тарзан вышел на палубу, чтобы узнать какая
погода. Ветер стих. Небо было безоблачное. Условия для путешествия были
вполне благоприятные, и Тарзан решил немедленно отплыть на Остров Джунглей,
чтобы высадить зверей. А затем в Англию!
Человек-обезьяна разбудил своего помощника и приказал поторопиться с
отплытием. Матросы, которых лорд Грейсток уверил, что они не будут отвечать
за поступки Рокова и Павлова, взялись с радостью за свое привычное дело.
Звери, выпущенные из своего заключения, прогуливались по палубе к
немалой тревоге экипажа. Матросы слишком хорошо еще помнили жуткую картину
ночной борьбы, когда столько людей нашли смерть от клыков и когтей этих
самых зверей. Им казалось, что звери и сейчас высматривают себе добычу.
Однако под бдительным взором Тарзана и Мугамби обезьяны и Шита должны были
смирять свои инстинкты, и матросы работали на палубе среди зверей.
Наконец, "Кинкэд" поднял якорь и вышел из бухты Угамби и поплыл по
водам Атлантического океана. Тарзан и Джэн Клейтон внимательно следили за
зеленой береговой линией, удалявшейся от них, и в первый раз
человек-обезьяна покидал свою родную землю без малейшего сожаления.
Ему казалось, что даже самый быстроходный пароход в мире не мог бы с
достаточной быстротой увезти его из дикой Африки... С таким нетерпением
рвался Тарзан в Лондон, чтобы возобновить там поиски сына. "Кинкэд" со своим
медленным ходом представлялся нетерпеливому Тарзану настоящей черепахой! По
мнению Тарзана, он совсем не двигался...
Однако "Кинкэд" все-таки шел вперед, и вскоре на западном горизонте
показались низкие холмы Острова Джунглей.
В бывшей каюте Павлова механизм в черном ящике продолжал тикать, и с
каждой минутой стрелки приближались все ближе к роковому моменту, когда
провода должны были соединиться и произвести взрыв.
Джэн и Тарзан стояли на мостике парохода и беззаботно смотрели на
приближающийся берег. Матросы собрались на носу парохода, следя за
выплывающей из-за океана землей. Звери забрались в тень на палубе и,
свернувшись, спали. Все было тихо и спокойно и на корабле, и на воде...
Внезапно грянул оглушительный треск... Крыша над каютами взлетела на
воздух; высоко вверх взвился столб густого дыма. Затем последовал страшный
взрыв, от которого пароход содрогнулся от носа до кормы.
На палубе произошла паника. Обезьяны, перепуганные взрывом, бегали взад
и вперед, рыча и ревя. Шита бросалась в разные стороны, издавая отчаянный
вой... Мугамби трясся всем телом... Только Тарзан и его жена сохранили
присутствие духа. Тарзан немедленно очутился среди зверей, успокаивал их,
разговаривал с ними спокойным тоном, гладя их мохнатые тела и уверяя их, что
ничего страшного нет.
Через несколько минут стало ясно, что главная опасность заключается
теперь в пожаре. Пламя лизало расщепленные доски каюты и оттуда
перебросилось уже на палубу. Каким-то чудом ни один человек на пароходе не
пострадал от взрыва; причины его никто на пароходе не знал... Никто, кроме
одного матроса. Последний сразу догадался, что это дело рук Павлова, однако
никому об этом не говорил. Он решил лучше умолчать об этом.
Между тем пламя все разгоралось. Тарзану стало ясно, что им не
справиться с огнем. Чем больше они заливали пламя водой, тем оно становилось
сильнее, словно в горевшей каюте был какой-то секрет, превращавший воду в
огонь...
Прошло с полчаса. Над обреченным пароходом вздымались черные клубы
дыма. Пламя достигло уже машинного отделения, и пароход остановился. Судьба
"Кинкэда" была решена.
Тарзан сказал своему помощнику:
-- Оставаться на пароходе бессмысленно! Нужно спустить шлюпки и, не
теряя времени, высадиться на берег.
Другого выхода не было. Почти весь пароход был охвачен огнем. Матросы
успели вынести свои пожитки; Другие каюты уже пылали. Немедленно были
спущены две лодки. Море было спокойно, переправа на берег произошла без
затруднений. Встревоженные звери при приближении к берегу жадно втягивали в
себя родной воздух; как только шлюпки пристали, Шита и обезьяны перепрыгнули
через борт и помчались в джунгли.
С грустью посмотрел Тарзан им вслед.
-- Прощайте, друзья мои! -- промолвил он. -- Вы были хорошими верными
товарищами, и мне без вас будет скучно!
-- Они еще вернутся, дорогой мой? Не правда ли? -- утешала его Джэн.
-- Это неизвестно! -- ответил Тарзан. -- Им было очень не по себе с тех
пор, как они попали в такое многочисленное людское общество. Мугамби и я --
мы их меньше стесняли, но ведь мы только наполовину люди. А ты, мой друг, и
матросы, вы слишком культурны для моих зверей -- они убежали именно от вас?
Вероятно, они боялись как-нибудь ненароком соблазниться, видя перед собой
такую чудесную пищу...
Джэн засмеялась и сказала:
-- А я думаю, они убегают от тебя. Ты так часто не позволял им делать
того, что им казалось вполне естественным. Им, как детям, захотелось дать
стрекача от родительской опеки!
Смеясь, она прибавила:
-- Во всяком случае, я надеюсь, что они не вернутся к нам ночью!
-- Или голодными, не правда ли? -- засмеялся Тарзан. Небольшая группа
людей целых два часа стояла на берегу и смотрела на горевший пароход. Затем
донесся слабый звук второго взрыва, и почти немедленно вслед за этим
"Кинкэд" погрузился в воду.
Причина второго взрыва не заключала в себе ничего таинственного.
Помощник объяснил, что огонь достиг паровых котлов, и их разорвало. Но
отчего произошел первый взрыв? Потерпевшие кораблекрушение долго и бесплодно
рассуждали об этом...
XX
СНОВА НА ОСТРОВЕ ДЖУНГЛЕЙ
Маленькое общество прежде всего позаботилось о том, чтобы найти пресную
воду для питья и разбить лагерь. Все понимали, что пребывание их на Острове
Джунглей может затянуться на месяцы и даже годы.
Тарзан знал расположение ближайшей речки и повел к ней немедленно всю
партию. Здесь мужчины тотчас же принялись за постройку жилья и за
изготовление кое-какой грубой мебели. Тарзан пошел в джунгли за пищей,
оставив Джэн на попечение верного Мугамби и негритянки. На матросов
"Кинкэда" он положиться не мог
Леди Грейсток страдала нравственно больше других, потерпевших крушение.
Ей казалось, что поиски ее сына бесполезны, и его положение, рисовавшееся ей
всегда в самых мрачных красках, не будет улучшено. Более того: ей думалось,
что она никогда не узнает ничего о судьбе маленького Джека.
Общество разделило между собой разные обязанности. Было установлено
постоянное дежурство на высоком холме, откуда виднелось на далекое
расстояние море. Здесь была собрана огромная куча сухого валежника, чтобы в
любой момент развести сигнальный костер. На высоком шесте, вбитом в землю,
развевался сигнальный флаг. Его смастерили из красной рубахи помощника
"Кинкэда".
Но на горизонте не показывались ни паруса, ни дым, и напряженные глаза
часовых безнадежно смотрели на пустое, безбрежное пространство океана.
Тарзану пришла мысль построить судно, на котором они могли бы отплыть
обратно на материк. Он показал матросам, как смастерить грубые инструменты,
и все горячо принялись за работу. Однако, чем дальше, тем очевиднее
становилось, что эта работа не под силу такой горсточке людей. Матросы стали
раздражаться, и к прежним невзгодам присоединились еще раздоры и
подозрительность.
И более, чем когда-либо, Тарзан боялся теперь оставлять Джэн с грубыми
матросами. Но ему волей-неволей приходилось по временам покидать ее, уходя в
джунгли на охоту: никто не приносил так много дичи, как он. Иногда его
заменял Мугамби, но копье и стрелы чернокожего не давали тех результатов,
как аркан и нож человека-обезьяны.
В конце концов матросы побросали свою работу и тоже стали уходить в
джунгли для охоты. Все это время в лагере не показывались ни Шита, ни Акут,
ни другие большие обезьяны. Но Тарзан иногда встречал их во время охоты в
джунглях.
***
В лагере злополучных пассажиров "Кинкэда" дела с каждым днем шли все
хуже и хуже.
Их лагерь находился на восточном берегу Острова Джунглей. А к северу от
них в это время расположился другой лагерь. Здесь, в небольшой бухте, стояла
на якоре парусная шхуна "Каури". Несколько дней тому назад на ней произошел
бунт матросов, окончившийся убийством офицеров и капитана. Тяжелые дни
пришлось пережить "Каури" с тех пор, как на ее борт в числе матросской
команды попали такие люди, как швед Густ, араб Момулла Маори и самый главный
негодяй во всей этой компании -- китаец Кай-Шанг.
Матросов было десять. Это были настоящие отбросы южных гаваней. Густ,
Момулла и китаец Кай-Шанг были заправилами и душою их кружка. Бунт был
организован ими. Они подстрекали матросов перебить начальство, захватить
шхуну и разделить между собой улов жемчуга, составлявший богатство "Каури".
Кай-Шанг убил спящего капитана, а Момулла Маори напал на офицеров и
часовых. Густ всегда находил предлоги отказаться от активного выступления,
но зато, умело воспользовавшись обстоятельствами, произвел себя в начальники
над мятежниками. Он присвоил себе все вещи убитого капитана "Каури" и даже
стал носить его мундир, чтобы показать, что он теперь начальник.
Кай-Шангу это было совсем не по душе. Он вообще не признавал никакого
начальства, а тем более не хотел подчиняться простому шведскому матросу.
Таким образом семена для распрей уже были посеяны в лагере мятежников.
Кай-Шанг понимал, что он должен действовать осмотрительно. Из всей этой
банды только один Густ имел достаточно знаний по навигации, чтобы вывести их
из Атлантического океана и обогнуть мыс Доброй Надежды. Там они могли найти
подходящий рынок для сбыта награбленного имущества и устроить дележку.
За день до того, как они увидели Остров Джунглей и нашли в нем
маленькую защищенную от ветра бухту, вахтенный заметил на южном горизонте
дым из трубы военного корабля. Никому из них не хотелось встречаться с
военными моряками и подвергаться риску быть допрошенными. Поэтому они решили
укрыться здесь на несколько дней и переждать опасность.
А теперь Густ уже совсем не желал выходить в море. Он был уверен, что
замеченный ими корабль послан специально на их поиски. Кай-Шанг указывал на
нелепость подобного предположения: ведь никто, кроме них самих, не мог
знать, что произошло на борту "Каури".
Но Густ стоял на своем. Этот алчный по натуре человек лелеял мечту
каким-нибудь образом увеличить свою долю добычи. У него созревал такой план.
Только он один мог управлять "Каури", и поэтому остальные не могли без него
покинуть Остров Джунглей. И вот. Густ собирался в один прекрасный день взять
с собой только самое необходимое количество людей и бежать на шхуне от
Кай-Шанга, Момуллы Маори и остальных.
Густ только и ждал теперь удобного случая; он надеялся, что
когда-нибудь Кай-Шанг, Момулла и трое или четверо из остальных уйдут все
вместе из лагеря на охоту, и он воспользуется их отсутствием для внезапного
отплытия. И Густ напрягал все силы своего ума, чтобы как-нибудь отвлечь их
от места стоянки "Каури". С этой целью он устраивал одну охоту за другой, но
подозрительный и хитрый китаец никогда не соглашался охотиться без Густа.
Однажды Кай-Шанг переговорил тайком с Момуллой Маори и сообщил ему свои
подозрения относительно шведа. Момулла посоветовал сейчас же расправиться
без лишних церемоний с изменником. Правда, у Кай-Шанга не было никаких
данных против шведа, и свои подозрения он основывал на догадках. Да и
убивать Густа не имело смысла, так как все они зависели от него. Однако он
решил его припугнуть и заставить согласиться на их условия.
После этого разговора Момулла стал опять приставать к шведу с
требованием немедленно отплыть в море. Но Густ стал приводить свои прежние
возражения: военный корабль, вероятно, еще крейсирует в южных водах и
подстерегает их и поймает их прежде, чем они обогнут мыс. Момулла высмеивал
его страх; он уверял, что никто ни на одном военном корабле не знает о
мятеже. Каким же образом и у кого их шхуна может вызвать подозрение?
-- Нет, извините! В этом-то вы и ошибаетесь, -- воскликнул Густ. --
Ваше счастье, что среди вас находится такой образованный человек, как я!
Иначе вы по незнанию попали бы в хорошую переделку! Негры -- дикари и ничего
не знают о радио.
Момулла Маори вскочил и схватился за рукоятку ножа. Я не негр! --
закричал он.
Я только пошутил, -- поспешил объяснить швед. -- Мы с тобой старые
друзья, Момулла, мы не должны ссориться. В особенности теперь, когда
Кай-Шанг замышляет украсть весь жемчуг. Если бы только он нашел человека,
умеющего управлять шхуной, он в ту же минуту бросил бы нас на произвол
судьбы. Он потому-то и говорит так много об отъезде, что хочет как-нибудь
отделаться от нас.
Момулла, помолчав, сказал:
-- Ты говоришь о радио... Причем тут радио?
-- Причем радио?
Густ почесал у себя в затылке. Он соображал, действительно ли Маори
настолько невежественен, что поверит такой нелепости.
-- Видишь ли, -- начал он, -- каждый военный корабль имеет
радиостанцию. На такой станции имеется аппарат, с помощью которого можно
разговаривать с другими судами на расстоянии тысячи миль и слышать все, что
говорится на тех судах. Ну, а когда мы стреляли на "Каури" и кричали, шуму,
я думаю, было немало. Мне думается, этот военный корабль находился не очень
далеко от нас и все слышал. Конечно, они не могли знать названия шхуны, но
они безусловно знают, что экипаж какого-то судна взбунтовался и убил своих
офицеров. И теперь они будут обыскивать каждое судно.
Швед старался придать своему лицу самый серьезный вид, чтобы не вызвать
в своем слушателе подозрений относительно правдивости своих слов. Момулла
сидел некоторое время молча, исподлобья глядя на Густа; затем, встав с
места, сказал:
-- Ты бессовестный лжец! Если ты завтра же не выведешь нас отсюда, то
тебе уже никогда не придется больше врать. Знаешь, что я тебе скажу? Я
слышал, как два человека сговаривались всадить тебе нож, если ты будешь еще
держать нас на этом проклятом острове!
-- А ты пойди и спроси Кай-Шанга, существует ли на военных судах радио!
-- сказал Густ, обидевшись. -- Он тебе тоже скажет, что корабли могут
говорить друг с другом на расстоянии тысячи миль. А потом скажи тем двум
дуракам, которые собираются меня убить, что им никогда не придется получить
своей доли добычи, потому что только я один могу вывести их отсюда!
Момулла действительно отправился к Кай-Шангу и спросил, существует ли
такой аппарат, посредством которого корабли могут переговариваться на
большом расстоянии. Кай-Шанг подтвердил ему это. Момулла был поражен; однако
он все же хотел покинуть остров. Он предпочитал встретиться с какими угодно
опасностями в открытом море, чем жить томительно и однообразно на
необитаемом острове.
Кай-Шанг сетовал:
-- Если бы у нас был кто-нибудь другой, кто мог бы управлять шхуной!
Однажды Момулла отправился на охоту с двумя товарищами. Они направились
на юг и еще не успели отойти далеко от лагеря, как вдруг услышали в джунглях
звук человеческих голосов.
Они знали, что никто из их компании не пошел в эту сторону. А так как
они были убеждены, что остров необитаем, то у них мелькнула мысль, не духи
ли это? Может быть, духи убитых офицеров и матросов с "Каури"?
Испугавшись, они хотели бежать, но у Момуллы любопытство пересилило
суеверный ужас. Показав жестом своим спутникам, чтобы они следовали за ним,
он пополз осторожно на четвереньках по тому направлению, откуда раздавались
голоса невидимых людей.
Вскоре он остановился на опушке небольшой полянки и облегченно
вздохнул. Это были вовсе не духи! Прямо перед собой он увидел двух белых
людей. Они сидели на дереве и были заняты серьезным разговором. Один из них
был Шнейдер, помощник с "Кинкэда", а другой -- матрос с того же парохода, по
имени Шмидт. Шнейдер говорил:
-- Мы это сможем легко сделать, Шмидт! Вовсе не так уж трудно построить
хороший челн, а трое гребцов смогут в один день доставить челн на материк,
если море спокойно и ветер попутный. Зачем нам ждать, пока этот упрямый
англичанин построит большое судно, чтобы забрать всю компанию? Матросы уже
устали, ведь им приходится работать весь день не покладая рук. Это совсем не
наше дело спасать англичанина. Пусть он сам заботится о себе и устраивается,
как хочет! -- Шнейдер остановился на минуту, а затем, пристально посмотрев
на собеседника, чтобы заметить, какой эффект произведут его слова,
продолжал. -- Ну, а женщину мы заберем с собой. Было бы глупо оставлять
такую хорошенькую бабенку на необитаемом острове, не правда ли?
Шмидт взглянул на него и усмехнулся. -- Вот откуда ветер-то дует! --
сказал он. -- Почему вы это сразу не сказали? Ну, хорошо! А что вы мне
дадите за мою помощь?
-- Она должна нам отвалить хороший куш, если мы ее доставим обратно в
цивилизованные места, -- пояснил Шнейдер, -- и я по-товарищески поделюсь с
теми двумя матросами, которые мне помогут. Я возьму половину, а они могут
разделить другую половину -- вы и тот второй, которого мы выберем. Мне до
черта надоел этот остров, и чем скорее мы выберемся, тем лучше. Как вы
думаете?
-- Идет! -- ответил Шмидт. -- Одному мне не добраться до материка. Да и
остальные также не смогут. Только вы знаете толк в этом деле. Значит, можете
рассчитывать на меня.
Момулла насторожил уши. Ему не раз приходилось плавать на английских
судах. Он понял разговор между Шнейдером и Шмидтом.
Он встал и направился к ним. Шнейдер и его собеседник испуганно
вздрогнули, словно перед ними предстало привидение. Шнейдер схватился за
револьвер. Момулла поднял правую руку ладонью вперед в знак своих мирных
намерений.
-- Я друг! -- сказал он. -- Я слышал, что вы говорили, но не бойтесь, я
вас не выдам. Я даже могу вам помочь, а вы за это поможете мне!
Он обратился к Шнейдеру:
-- Вы умеете управлять кораблем, но у вас нет корабля. А у нас есть
корабль, да управлять некому. Если вы хотите поехать вместе с нами и не
будете нас ни о чем расспрашивать, мы вас охотно примем к себе. А когда вы
нас довезете до нужного нам места, которое мы вам укажем, и нас высадите
там, мы отдадим вам и наше судно. Поезжайте тогда на нем, куда хотите.
Он помолчал и прибавил:
-- Вы можете взять с собой и женщину, о которой вы говорили. И мы тоже
не будем вас ни о чем спрашивать. Идет?
Шнейдер заинтересовался, но хотел иметь более подробные сведения.
Момулла заявил, что в таком случае им следует поговорить с Кай-Шангом. Тогда
Шнейдер и Шмидт последовали за Момуллой, к которому присоединились и
поджидавшие его товарищи. Момулла довел их до своего лагеря, но, не заходя в
лагерь, оставил их под присмотром товарищей, а сам отправился на поиски
Кай-Шанга.
Вскоре он вернулся с Кай-Шангом, которому уже успел вкратце сообщить о
выпавшей на их долю удаче. Китаец вступил в продолжительную беседу со
Шнейдером и убедился, что Шнейдер такой же мошенник, как и он сам, и так же
страстно желал покинуть остров. Кай-Шанг не сомневался, что Шнейдер примет
командование "Каури". В то же время он был уверен, что впоследствии он
всегда найдет способ принудить Шнейдера подчиниться его желаниям.
Возвращаясь после этого разговора в свой собственный лагерь, Шнейдер и
Шмидт чувствовали большое облегчение. Наконец, у них был вполне осуществимый
план выбраться с острова на настоящем судне. Не надо больше мучиться над
постройкой, не надо подвергать свою жизнь риску, отправившись в океан на
самодельной лодке, у которой больше шансов пойти ко дну, чем достичь
материка. Им помогут также захватить женщину или, точнее, женщин. Услышав,
что в другом лагере имеется еще и черная женщина, Момулла настоял на том,
чтобы и ее захватили.
Кай-Шанг и Момулла со своей стороны были тоже очень довольны. Теперь
они не нуждались больше в Густе и могли от него избавиться. Вернувшись в
лагерь, они немедленно пошли к нему в палатку. Нужно заметить, что хотя для
всей компании гораздо удобнее было бы оставаться на шхуне, но в силу
некоторых обстоятельств, по взаимному уговору, было решено расположиться
лагерем на берегу.
Дело в том, что никто из матросов "Каури" не доверял друг другу и никто
не решился бы сойти на берег, оставляя других на шхуне. Поэтому было решено
всем перебраться на берег и не пускать более двух или трех человек за один
раз на шхуну.
Направляясь к палатке Густа, Момулла ощупал лезвие своего ножа. Швед
почувствовал бы себя очень нехорошо, если бы ему довелось увидеть этот
многообещающий жест или если бы он мог прочесть мысли этого темнолицего
человека.
Густ случайно находился в палатке повара, стоящей в нескольких футах от
его собственной палатки, и поэтому он слышал, как сюда идут Кай-Шанг и
Момулла, но не подозревал, что им от него надо. На свое счастье, он в этот
момент выглянул из палатки и обратил внимание на странные крадущиеся шаги
обоих матросов; такую походку отнюдь нельзя было объяснить дружескими
намерениями. А когда они проскользнули в его палатку, Густ заметил длинный
нож, который Момулла держал за спиной.
Глаза шведа расширились, и волосы зашевелились на голове. Его загорелое
лицо побледнело от страха. Поспешно вышел он из палатки повара. Намерения
обоих его сотоварищей были слишком очевидны.
То обстоятельство, что он один умел управлять шхуной, было до сих пор
достаточной гарантией для его безопасности. Очевидно, случилось что-то
такое, что дало им избавиться от него.
Не теряя ни минуты, Густ опрометью пустился через береговую полосу в
джунгли. Он чувствовал непреодолимый страх к джунглям, из глубины которых
доносились страшные таинственные звуки. Но еще более он боялся Кай-Шанга и
Момуллы. Опасность, таившаяся в джунглях, была более или менее вероятной,
между тем как опасность, грозившая от его товарищей, была очень реальной.
Густ однажды видел, как Кай-Шанг задушил человека в темной аллее. Он
одинаково боялся как веревки китайца, так и ножа Момуллы. Поэтому его выбор
пал на джунгли.
XXI
ЗАКОН ДЖУНГЛЕЙ
Тарзану удалось, наконец, путем угроз и обещаний значительно подвинуть
постройку лодки. Уже был готов весь ее остов. Большая часть работы была
сделана самим обезьяной-человеком и Мугамби, несмотря на то, что они же
снабжали весь лагерь пищей.
Помощник с "Кинкэда" Шнейдер был один из главных недовольных. Однажды
он даже бросил работу и ушел со Шмидтом на охоту в джунгли. Он заявил, что
ему нужен отдых, и Тарзан, не желая вызывать лишних разговоров, позволил им
обоим уйти.
Однако на следующий день Шнейдер сделал вид, что почувствовал угрызение
совести, и сам добровольно принялся за работу. Шмидт тоже работал довольно
охотно. Тарзан был очень этому рад. Он решил, что они оба, наконец, осознали
необходимость совместной работы и поняли свои обязательства по отношению к
остальным членам их маленького общества.
Поэтому с легким чувством, какого он уже давно не испытывал за все
последние дни, он отправился в полдень на охоту подальше в джунгли. Он хотел
выследить стадо молодых ланей, которых будто бы видели накануне Шнейдер и
Шмидт. Шнейдер говорил, что он видел стадо на юго-западе. В этом направлении
человек-обезьяна и отправился в путь.
В это время с севера крались по лесу шесть подозрительных субъектов.
Они думали, что идут никем не замеченные. Но почти с самого того момента,
как они оставили свой лагерь, за ними полз высокий человек. В глазах этого
человека была видна ненависть, боязнь и любопытство. В его голове бродили
тревожные мысли: зачем крадутся к югу Кай-Шанг, Момулла и остальные? Это
неспроста!
И Густ в недоумении покачал головой. Надо это узнать! Он выследит их,
узнает, что они затевают, и, если нужно, помешает им. Ему пришло было в
голову, не ищут ли они его? Здравый смысл, однако, подсказал ему, что этого
быть не может, раз они уже достигли того, чего желали, т. е. прогнали его из
лагеря. Такие люди, как Момулла и Кай-Шанг, идут на убийство только из-за
денег, а так как у Густа денег нет, то, очевидно, они ищут кого-то другого.
Вскоре шестеро людей остановились на отдых. Они спрятались в листве,
окаймлявшей звериную тропу, по которой они шли. Чтобы удобнее было
наблюдать, Густ вскарабкался на дерево, спрятавшись так, чтобы его прежние
товарищи не могли видеть. Ему недолго пришлось ждать. Вскоре с южной стороны
подошел незнакомый белый человек. Увидев его, Момулла и Кай-Шанг вылезли из
своего убежища, поздоровались с ним и вступили в беседу. О чем они говорили,
Густ не мог расслышать. Затем белый человек вернулся в том же направлении,
откуда пришел.
Это был Шнейдер. Приблизившись к своему лагерю, он обогнул его и вбежал
с противоположной стороны. В сильном возбуждении, задыхаясь, словно он
только что летел сломя голову, он побежал к Мугамби.
-- Эй вы! -- закричал он. -- Ваши обезьяны схватили Шмидта! Они убьют
его! Бегите скорее на помощь! Вы один можете их отозвать... Возьмите с собой
в помощь Джонса и Сулливана и идите к Шмидту как можно скорее. Он там, на
звериной тропе около мили к югу. Я останусь здесь! Я слишком устал!
И помощник с "Кинкэда" бросился на землю, делая вид, что еле дышит от
изнеможения.
Мугамби колебался. Ему поручили охранять обеих женщин. Он не знал, что
делать, но Джэн Клейтон, слышавшая рассказ Шнейдера, присоединилась к
просьбе последнего.
-- Не теряйте времени, -- торопила она негра. -- Здесь мы в
безопасности. С нами останется мистер Шнейдер. Идите, Мугамби. Бедняге в
самом деле нужно поскорее помочь!
Шмидт, который в это время лежал за кустом у лагеря, от души смеялся.
Он наслаждался этой комедией!
Мугамби чувствовал себя обязанным повиноваться своей госпоже. Он
послушно отправился на юг с Джонсом и Сулливаном. Но, уходя из лагеря, он
все-таки очень сомневался, умно ли он поступает и к добру ли все это
Как только они скрылись из вида, Шнейдер вскочил и помчался на север в
джунгли. Спустя несколько минут на опушке леса показался Кай-Шанг. Шнейдер
увидел китайца и жестом дал ему понять, что дело сделано...
Джэн Клейтон и негритянка сидели у входа в палатку, спиной к
приближающимся негодяям. Они узнали о присутствии чужих в лагере только
тогда, когда перед ними появились шесть оборванцев.
-- Пойдем! -- сказал Кай-Шанг, жестом приказывая им встать и следовать
за ним.
Джэн Клейтон вскочила и оглянулась, ища глазами Шнейдера. Он стоял с
усмешкой на лице позади незнакомцев. Рядом с ним стоял Шмидт. Мгновенно она
поняла, что стала жертвой заговора.
-- Что это значит? -- спросила она, обращаясь к помощнику "Кинкэда".
-- Это значит, что мы нашли корабль и можем уехать с Острова Джунглей,
-- ответил Шнейдер.
-- Почему вы отослали Мугамби и двух других в джунгли? спросила она.
-- Потому что они с нами не поедут. Поедете только вы и негритянка.
-- Идем, идем скорей! -- повторил Кай-Шанг и схватил Джэн Клейтон за
руку.
Момулла с своей стороны потащил негритянку и, когда она начала кричать,
закрыл ей ладонью рот.
***
Мугамби между тем бежал по лесной тропе на юг. Джонс и Сулливан бежали
за ним. Около мили прошел он ради спасения Шмидта, но нигде и следа не было
ни человека, ни обезьян. Наконец, он остановился и испустил громкий
призывный клич, которым Тарзан и он сзывали антропоидов. Ответа не было.
Тогда Мугамби прошел еще с полмили, временами издавая призывный клич.
Вдруг он остановился пораженный. Он понял, что его обманули. Как
испуганный олень, помчался он обратно к лагерю. Опасения его подтвердились:
леди Грейсток и негритянки не было в лагере, а также и Шнейдера. Мугамби
пришел в такую ярость, что хотел убить Джонса и Сулливана, считая их тоже
участниками заговора. Им едва удалось убедить чернокожего в своей полной
невиновности.
Они стояли и обсуждали, куда могли пропасть обе женщины и для какой
цели Шнейдер увел их из лагеря. Они были так поглощены разговором, что не
заметили, как Тарзан спрыгнул в это время с ветки дерева и подошел к ним.
С первого же взгляда он увидел, что случилось что-то неладное. Услышав
от Мугамби об исчезновении Джэн, он гневно сжал кулак и нахмурил брови.
На что рассчитывал Шнейдер, похищая Джэн? Куда он мог деваться с ней на
этом маленьком островке, где ему некуда было уйти от мщения Тарзана? Нет!
Тут было что-то не так! Человек-обезьяна не считал его таким наивным.
Шнейдер не совершил бы такого поступка, если бы он не был вполне уверен, что
имеет возможность покинуть со своими пленницами Остров Джунглей. Но к чему
он взял с собой негритянку? Очевидно, с ним был еще какой-то чернокожий,
который пожелал иметь туземку.
-- Идем! -- сказал Тарзан. -- Нам остается только одно: идти по их
следам!
В это время с северной стороны лагеря из джунглей показался высокий
неуклюжий человек и направился к разговаривавшим. Он был совершенно им
незнаком: никто из них и не предполагал, что кроме них на этом острове есть
еще человеческие существа. Это был Густ.
-- Ваши женщины украдены, -- сказал он без обиняков. -- Если вы хотите
их спасти, следуйте, не теряя ни минуты, за мной. Если мы замешкаемся, то
уже не застанем "Каури" в бухте, и она выйдет в море.
-- Кто вы? -- спросил Тарзан. -- Что вы знаете о похищении моей жены и
чернокожей женщины? Густ промолвил:
-- Я слышал, как китаец Кай-Шанг и Момулла сговаривались с двумя людьми
из вашего лагеря. У меня есть с ними кое-какие счеты. Они замышляли убить
меня, и я хочу с ними посчитаться! Идемте!
Густ повел всех четырех через джунгли к северу. Они шли, и у всех была
одна и та же мысль: придут ли они вовремя?
Когда, наконец, они пробрались через последний ряд густой листвы и
перед ними показались бухта и океан, они убедились, что судьба им нанесла
жестокий удар. "Каури" с распущенными парусами медленно отплывала в открытое
море.
Что они могли сделать?
Широкая грудь Тарзана тяжело подымалась. Этот последний удар был самым
жестоким. В жизни Тарзана бывали моменты, когда он терял всякую надежду, но
никогда еще они не имели такой остроты и боли, как сейчас, при виде корабля,
отвозящего его жену неведомо куда. Джэн была еще так близко от него и вместе
с тем так страшно далеко! Молча следил он за шхуной. Он видел, как она
повернула к востоку и скрылась за мысом. Он упал на землю и закрыл лицо
руками.
Уже совсем стемнело, когда пятеро мужчин вернулись в своей лагерь на
восточном берегу. Ночь была жаркая и душная. Не было ни малейшего ветерка.
Никогда не видел Тарзан Атлантического океана таким спокойным. Он стоял на
берегу у самой воды и смотрел по направлению к материку. Сердце его было
полно отчаяния. Неожиданно из джунглей позади лагеря раздался вой пантеры.
Была какая-то знакомая нотка в этом зловещем крике, и Тарзан почти
машинально повернулся и ответил таким же криком. Минуту спустя черно-бурая
фигура Шиты скользнула в полумрак берега. Луны не было, но все небо горело
звездами. Дикий зверь безмолвно подошел к человеку-обезьяне.
Прошло много времени с тех пор, как Тарзан расстался со своим боевым
товарищем. Однако нежное мурлыканье убедило его, что зверь помнит узы,
связывавшие их прежде. Тарзан положил свою руку на спину Шиты; она прижалась
к нему, и он ласкал и гладил дикого зверя.
Вдруг он вздрогнул. Что это там такое? Он напряженно всматривался в
морскую даль, а затем позвал людей, сидевших на земле и куривших. Они
подбежали к нему, только Густ благоразумно остался в стороне, увидев
странного спутника Тарзана.
-- Смотрите! -- закричал Тарзан.
-- Огни! Огни корабля! Это должно быть "Каури". Они попали в штиль!
И весь охваченный возродившейся надеждой, воскликнул:
-- Мы можем их настигнуть! Мы доплывем к ним в нашем челне!
Густа взяло сомнение.
-- Они хорошо вооружены, -- заметил он, -- мы не можем захватить шхуну
-- нас только пятеро.
-- Нас теперь уже шесть, -- ответил Тарзан, указывая на Шиту, -- а
через полчаса нас будет еще больше. Шита стоит двадцати человек, а те
остальные, которых я сейчас позову, будут стоить целой сотни. Вы их не
знаете...
Человек-обезьяна повернулся к джунглям, закинул голову и прокричал
несколько раз призывный клич обезьяны-самца. Вскоре из джунглей послышался
ответный крик, затем еще и еще. Густ содрогнулся при мысли, в какую он попал
компанию. Не лучше ли было остаться с Кай-Шангом и Момуллой, чем связываться
с этим гигантом, который гладил пантеру и звал зверей из джунглей?
Через несколько минут обезьяны Акута появились из кустарников и вышли
на берег.
В это время пять мужчин старались спихнуть с берега неуклюжий челн.
Понадобились большие усилия, чтобы спустить его в воду. Весла с обеих
маленьких шлюпок, бывших на "Кинкэде", служили подпорками для палаток, так
как сами шлюпки были унесены волнами в следующую же ночь после высадки на
берег. Их взяли сейчас с собой, и когда Акут и его обезьяны вышли на берег,
все было готово к отплытию.
Страшная команда снова вступила на службу к своему господину и послушно
разместилась в лодке. Густа никакими силами нельзя было уговорить сесть в
лодку. Четыре человека взялись за весла, кое-кто из обезьян последовал их
примеру, и вскоре неповоротливая ладья медленно вышла в море и направилась к
колеблющимся огням.
На палубе "Каури" сонный матрос стоял на вахте... Внизу в каюте Шнейдер
расхаживал взад и вперед, гневно споря с Джэн Клейтон. Молодая женщина
случайно нашла револьвер в ящике стола в каюте, куда ее заперли, и теперь
она держала под прицелом помощника с "Кинкэда"...
Негритянка сидела тут же на полу, а Шнейдер ходил взад и вперед перед
дверью, то угрожая, то обещая, то уговаривая, но все безуспешно.
Вдруг с палубы донесся предостерегающий крик и выстрел.
На минуту Джэн ослабила свою бдительность и взглянула наверх на
окошечко в потолке. В то же мгновение Шнейдер набросился на нее.
Вахтенный заметил, что к "Каури" приближалось небольшое судно, и почти
в тот же момент из-за борта шхуны высунулась голова и плечи какого-то
человека. Матрос с криком вскочил на ноги и прицелился в непрошенного гостя.
Этот-то крик и последовавший за ним выстрел были услышаны в каюте.
Прежняя тишина на палубе сменилась всеобщей тревогой. Экипаж "Каури",
вооруженный револьверами, саблями и длинными ножами, бросился на палубу, но
тревога была поднята слишком поздно. Звери Тарзана уже были на палубе, а с
ними Тарзан и два матроса с "Кинкэда".
При виде таких небывалых страшных неприятелей мужество совсем покинуло
матросов шхуны. Некоторые из них дали было несколько залпов, но сию же
минуту бросились искать убежище. Иные полезли на мачты, но обезьяны лазили
гораздо лучше и быстро стащили их с высоких мачт. Тарзан поспешил искать
Джэн. Никто не удерживал зверей, и они излили всю ярость своей дикой натуры
на злополучный экипаж "Каури".
Шита выследила Кай-Шанга, пробиравшегося тайком в свою каюту. С
пронзительным воем Шита бросилась за ним, с воем, вызвавшим почти такой же
нечеловеческий крик и у объятого ужасом китайца.
Кай-Шанг добежал до своей каюты на секунду раньше пантеры и, прыгнув в
каюту, старался закрыть дверь. Но было уже слишком поздно. Крупное туловище
Шиты скользнуло в дверь раньше, чем она была защелкнута на замок. Дрожащий
Кай-Шанг забился в угол верхней койки и вопил от ужаса.
Шита без малейшего усилия прыгнула за своей жертвой и перегрызла ей
горло, словно маленькой мыши.
***
Шнейдер успел вырвать у Джэн револьвер, но в ту же секунду дверь каюты
открылась, и высокий полуобнаженный белый человек показался на пороге. Молча
и бесшумно прыгнул он в каюту. Шнейдер почувствовал только, как сильные
пальцы сжали его горло. Он обернулся, и его глаза расширились от ужаса: он
увидел перед собой человека-обезьяну.
Пальцы сжимали все крепче и крепче горло моряка. Он старался кричать,
просить, но ни один звук не выходил из его горла, и его глаза выскакивали из
орбит.
Джэн Клейтон схватила мужа за руки и старалась оттащить его от
задыхающегося человека, но Тарзан потряс головой.
-- На этот раз нет! -- промолвил он. -- Я уже однажды даровал жизнь
негодяям, и из-за этого нам обоим пришлось столько страдать. От этого
негодяя мы должны освободиться навсегда... Мы должны быть уверены в том, что
он больше никогда не повредит ни нам, ни кому-либо другому!
И с этими словами быстрым движением он свернул шею матросу. Послышался
треск позвоночника, и с отвращением Тарзан отбросил тело в сторону и вышел
на палубу с Джэн и негритянкой.
Борьба кончилась. Только Шмидт, Момулла и еще двое матросов остались в
живых: они спрятались в матросской каюте. Все остальные умерли страшной
смертью от клыков и когтей зверей Тарзана. Восходящее солнце осветило на
палубе "Каури" страшную картину; но на этот раз пролитая кровь была кровью
негодяев, а не невинных людей.
Тарзан вытащил из каюты четырех спрятавшихся там матросов. Не обещая им
ни освобождения, ни помилования, он заставил их работать на шхуне; иначе
грозил им немедленной смертью.
С восходом солнца поднялся сильный ветер. "Каури", распустив все
паруса, направилась к Острову Джунглей.
Здесь Тарзан взял на борт Густа и попрощался с Шитой и с обезьянами
Акута. Он высадил их на берег, дав им возможность продолжать их дикую
привольную жизнь. И, не теряя ни минуты, звери скрылись в прохладной глубине
своих любимых джунглей.
Без сомнения, они и не поняли, что Тарзан их покидает. Может быть, лишь
Акут, как более развитой, подозревал это. Он единственный остался на берегу,
когда маленькая шлюпка направилась обратно к шхуне, отвозя его господина.
Тарзан и Джэн стояли на палубе, и пока берег не скрылся из виду, они
видели одинокую фигуру волосатого антропоида, стоящего неподвижно на
песчаном берегу Острова Джунглей.
***
Три дня спустя, "Каури" встретился с кораблем английского флота
"Форватер". Благодаря ему лорд Грейсток мог связаться по радио с Лондоном.
Они получили известие, переполнившее их сердца радостью -- маленький Джек
находился в лондонском доме Грейстоков. Он был жив и здоров.
По приезде в Лондон Тарзан и Джэн узнали то необычайное сплетение
обстоятельств, которое сохранило им ребенка.
Оказалось, что Роков, опасаясь перевезти ребенка днем на борт
"Кинкэда", отдал его в убежище для случайно подобранных на улице детей,
намереваясь взять его вечером.
Его соучастник и главный помощник, Павлов, превзошел своего патрона в
хитрости. Надеясь получить громадный выкуп, если он возвратит ребенка
невредимым, он открыл тайну его происхождения начальнице убежища. С ее
помощью он заменил Джека другим ребенком. Он был убежден, что Роков никогда
и ни за что не догадается о подлоге.
Заведующая убежищем обещала сохранить ребенка до возвращения Павлова в
Англию; но и она, со своей стороны, тоже соблазнилась возможностью получить
большую награду и вошла в переговоры с доверенными лорда Грейстока.
Эсмеральда, старая негритянка, няня Джэн Клейтон, уезжавшая в Америку
на отдых, вернулась и удостоверила личность Джека. Выкуп был уплачен и,
спустя десять дней после похищения, будущий лорд Грейсток был благополучно
доставлен в отчий дом.
Таким образом, последнее и самое крупное злодеяние Рокова окончилось
неудачей, благодаря измене его "единственного" друга.
Лорд и леди Грейсток вполне успокоились, зная, что их злейший враг
погиб и не может уже замышлять против них новых козней.
Хотя судьба Павлова была неизвестна, но они имели полное основание
думать, что и он погиб в джунглях, и теперь лорд и леди Грейсток с полным
правом могли предполагать, что навсегда освободились от этих двух людей,
единственных врагов, которых Тарзан опасался.
***
Счастливая семья опять собралась в полном своем составе в доме
Грейстоков. Это было в день прибытия лорда Грейстока и его жены в Англию.
С ними вместе приехали Мугамби и негритянка, которую Мугамби нашел в
лодке на маленьком притоке Угамби. Негритянка заявила, что ей гораздо больше
по душе остаться у своего нового господина, нежели вернуться к старому мужу,
от которого она бежала.
Тарзан предложил им поселиться в его доме в обширных африканских
поместьях в стране Вазари. В непродолжительном времени чернокожая чета туда
и отправилась.
Весьма возможно, что мы еще встретимся с ними в диких страшных джунглях
и в бесконечных равнинах, столь любимых Тарзаном из племени обезьян. Кто
знает?
y
Эдгар Берроуз.
Приключения в недрах Земли
Тарзан и люди-муравьи Перевод В. Анисимова
OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX
ПРЕДИСЛОВИЕ
Как известно любому школьнику, Пеллюсидар -- это мир внутри Земли, мир
на внутренней стороне пустотелого земного шара, имеющий связь с земной сушей
и океанами.
Первооткрыватели Пеллюсидара Дэвид Иннес и Абнер Перри обнаружили его
совершенно случайно, когда на механическом геологоразведчике, изобретенном
Перри, отправились искать залежи антрацита.
Проникнув в земную кору, они прошли вглубь около пятисот миль. На
третий день пути Перри от недостатка кислорода лишился сознания, а Дэвид
находился на грани обморока. Вдруг нос машины протаранил свод внутреннего
мира, и в кабину ворвалось живительная струя воздуха.
Необычная судьба выпала на долю исследователей. Шли годы. О Перри -- ни
слуха, лишь Иннес однажды напомнил о себе, предприняв трудное и рискованное
путешествие на Землю, чтобы одарить обнаруженный им во внутреннем мире народ
эпохи неолита благами цивилизации.
В постоянной ожесточенной борьбе с первобытными племенами, дикими
зверями и рептилиями империя Пеллюсидара делала первые шаги по пути
прогресса.
В самом центре этой страны расположено солнце Пеллюсидара, навечно
застывшее в зените, даря жизнь и тепло джунглям. Здесь всегда царит свет и
не бывает ночей... В этой подземной стране не действует компас, отсутствуют
звезды и луна. Нет здесь такого понятия, как "горизонт". Человек здесь видит
ландшафт, покуда хватает зрения.
"Время" как понятие неприменимо к Пеллюсидару -- принципиально
вневременному миру. Здесь теряют смысл такие выражения, как "работать все
время", "время -- деньги", "делу время -- потехе час".
Трижды мы имели связь с Пеллюсидаром, вернее получали оттуда известия.
Первым благом цивилизации, которым одарил аборигенов талантливый Абнер
Перри, стала мощь огнестрельного оружия.
Известно и то, что он изобрел радио. Еще известно, что Дэвид Иннес стал
по сути императором Пеллюсидара.
Радио Пеллюсидара работало на необычной волне, которую, тем не менее,
удалось обнаружить Джейсону Гридли, и тогда молодой исследователь приступил
к организации экспедиции. Полученное по загадочной радиоволне сообщение об
Иннесе вдохновило Джейсона Гридли на опасное путешествие, к которому он
привлек Тарзана.
В последнем сообщении Перри, посланном им перед смертью, говорилось о
том, что Дэвида Иннеса, первого императора Пеллюсидара, захватили в плен
корсары и бросили в темницу, вдали от материка, вдали от его любимой страны
Сари, расположенной на огромном плато неподалеку от Лурал Аз...
Впрочем, нашлись скептики, утверждавшие, что Дэвида Иннеса и Абнера
Перри не существовало вовсе, а мир внутри земного шара -- не более чем
сказка...
I
КОРАБЛЬ 0-220
Остановившись, Тарзан напряг слух и потянул носом воздух. Будь на его
месте вы, то не уловили бы ни звука. И не ощутили бы никаких посторонних
запахов, кроме обычного сочетания запаха гнили, распространяемого
разлагающейся тропической растительностью, и аромата благоухающих растений.
Услышанные Тарзаном звуки доносились откуда-то издалека, и он
определил, что там люди и движутся они в его сторону.
Если бы сквозь лесную чащу пробирался носорог Буто, слон Тантор или лев
Нума, то Владыка джунглей едва бы заинтересовался. Но всякий раз, когда
приближался человек, Тарзан старался выяснить -- кто именно, поскольку
только человек способен нести с собой разрушения и неприятности.
Выросший среди огромных человекообразных обезьян, он привык общаться с
дикими животными. Познакомившись же с человеком, Тарзан стремился быть
начеку и находиться в курсе всего, что касалось очередного вторжения в
джунгли двуногого предвестника раздора.
У него имелись друзья среди местных племен, но это мало что значило, и
Тарзан старался выяснить цели и причины любого вторжения в его владения,
если пришельцем оказывался двуногий собрат.
Вот и сейчас он бесшумно пробирался сквозь заросли на заинтересовавшие
его звуки.
Острый слух Тарзана распознал звуки шагов и пения аборигенов,
сгибающихся под тяжестью грузов. Вскоре он уловил запах чернокожих. К их
запаху примешивался другой, принадлежащий, как сразу же установил Тарзан,
белому человеку. И он не ошибся. На тропе, на которой застыл в ожидании
Владыка джунглей, показалась экспедиция, возглавляемая белым человеком.
Рядом с ним шел другой белый, молодой. И когда взгляд Тарзана упал на
него, Владыка джунглей, выросший среди обезьян, испытал
необъяснимо-тревожное чувство при виде пришельца.
Теперь на тропинке появилась и голова колонны. Идущие впереди, завидев
Тарзана, сделали знак следующим сзади, успокаивая перепуганных туземцев,
которые, поскольку были родом из отдаленных мест, никогда Тарзана не видели.
-- Меня зовут Тарзан! -- объявил Владыка джунглей. -- Что привело вас в
страну Тарзана?
Молодой человек, идущий во главе отряда, отделился от группы,
направляясь к Тарзану. На его взволнованном лице заиграла улыбка.
-- Значит, это ты -- Владыка, поддерживающий огонь? -- спросил он.
-- Да, перед тобой Тарзан из племени обезьян, -- подтвердил приемный
сын Калы.
-- В таком случае мне чертовски повезло, -- обрадовался молодой
человек, -- ведь я разыскиваю тебя от самой Южной Калифорнии.
-- Кто ты такой? -- спросил Владыка джунглей. -- И зачем тебе
понадобился Тарзан?
-- Зовут меня Джейсон Гридли, -- ответил молодой человек. -- Мой
рассказ будет долгим, очень долгим. Надеюсь, у тебя найдется время пойти со
мной в наш лагерь -- мы его разобьем здесь неподалеку -- и хватит терпения
выслушать причины моего появления в твоей стране.
Тарзан ответил кивком головы.
-- В джунглях свободного времени предостаточно, -- добавил он. -- Где
ты собираешься разбить лагерь?
-- К сожалению, проводник, которого мне удалось найти на последнем
привале в маленькой деревушке, внезапно заболел и час тому назад отправился
назад, мои же люди с этой местностью не знакомы. Откровенно говоря, я не
имею ни малейшего представления, где найти удобное для стоянки место.
-- Найдется такое местечко, в полумиле отсюда, -- сказал Тарзан. --
Подходящее, с хорошей водой.
-- Прекрасно, -- отозвался Гридли, и отряд двинулся в путь. В
предвкушении долгожданной передышки люди заметно повеселели.
Расположившись наконец на отдых, отряд с наслаждением принялся пить
кофе, и Тарзан с Джейсоном вернулись к цели прихода американца.
-- И что же побудило тебя отправиться в такой долгий и нелегкий путь от
Южной Америки сюда, в самое сердце Африки? -- поинтересовался Тарзан.
На губах Гридли появилась улыбка.
-- Сижу я сейчас перед тобой, с трудом веря в свою удачу, и с каждой
минутой все больше убеждаюсь в том, насколько нелегко будет мне убедить
тебя, что я не сумасшедший. Однако, повторяю, у меня нет ни капли сомнения
насчет того, о чем я тебе расскажу, и доказательством тому -- огромная сумма
денег, а также то время и те усилия, которые потрачены мною на мой план, в
осуществлении которого, сознаюсь, я рассчитываю на твою помощь, Тарзан. Я
готов вложить еще больше средств, все свои деньги и время, которыми я
располагаю, но, увы, я не в состоянии полностью финансировать задуманную
экспедицию. В этом и заключается основная причина прихода к тебе.
Разумеется, я мог бы как-нибудь набрать необходимую сумму, но я уверен, что
ты согласишься встать во главе того опасного мероприятия, что я задумал. А
коли так, то в деньгах уже нет нужды.
-- Так или иначе, экспедиция, о которой идет речь, -- воскликнул
Тарзан, -- наверняка принесет громадную прибыль, если уж ты рискуешь своим
состоянием.
-- Ничего подобного, -- произнес Гридли. -- Насколько я понимаю, она
вообще не принесет ни цента.
-- Но разве ты не американец? -- улыбнулся Тарзан.
-- Так-то оно так, но далеко не каждый американец гоняется за прибылью.
-- Но тогда что же потянуло тебя в эти края? Объясни мне все по
порядку.
-- Тебе известно что-нибудь о теории, согласно которой Земля -- это
пустое сферическое тело, содержащее в себе животный и растительный мир?
-- Теория, которую полностью опровергают научные разыскания, -- ответил
человек-обезьяна.
-- Причем, к полному удовлетворению?
-- К полному удовлетворению ученых, -- уточнил Тарзан.
-- Поначалу и к моему тоже, -- воскликнул Гридли, -- пока я не получил
известие непосредственно из самого внутреннего мира.
-- Поразительно, -- отозвался Тарзан.
-- Я сам поразился, но факт остается фактом. Тогда я связался по радио
с Абнером Перри из внутреннего мира Пеллюсидара. Текст полученного ответа
при мне, как и заверенное письменное показание, сделанное одним из моих
друзей под присягой. Он как раз находился в тот момент со мной, мы вместе
слышали это сообщение. Вот бумаги.
Гридли полез в портфель и достал письмо и исписанные от руки листы
бумаги, свернутые в трубочку и перевязанные лентой. Бумаги он вручил
Тарзану.
-- Не стану тратить время на зачитывание всего, что относится к истории
Танара из Пеллюсидара, поскольку это не имеет прямого отношения к моей
затее.
-- Как знаешь, -- ответил Тарзан. -- Итак, я слушаю. В течение получаса
Джейсон Гридли читал выдержки из рукописи.
-- И тогда, -- сказал Гридли, откладывая рукопись, -- я убедился в
существовании Пеллюсидара. Потом еще неприятность, в которую попал Дэвид
Иннес. Все это заставило меня обратиться к тебе с предложением принять
участие в экспедиции, первой задачей которой станет освобождение его из
подземной темницы корсаров.
-- Каким образом? У тебя есть план действий? -- спросил Тарзан. --
Веришь ли ты в теорию Иннеса, утверждающего, что на каждом полюсе имеется
вход во внутренний мир?
-- Не знаю, чему и верить, -- ответил Гридли. -- Но, получив сообщение
от Перри, я намерен заняться этим вопросом вплотную и доказать, что теория
населенного мира, находящегося в центре земли и имеющего отверстия-выходы на
северном и южном полюсах, отнюдь не нова и что тому есть множество
подтверждений. Я обнаружил очень обстоятельное описание этой теории в книге,
написанной еще в 1830 году, и потом еще в одной, гораздо более ранней. В них
я нашел массу объяснений всем тем моментам, которые кажутся странными в
гипотезах исследователей.
-- Например?
-- Ну... теплые ветра и теплые океанские течения, которые идут с севера
и описаны всеми исследователями Арктики. Или, например, северное сияние --
что это? В интерпретации Дэвида Иннеса, объяснение достаточно простое. Это
лучи света, посылаемые солнцем внутреннего мира, которые проникают сквозь
туман и пелену облаков над полярным выходом. Далее, некоторые районы полюса
покрыты толстым слоем пыли. Откуда бы ей взяться на снегу и льду? Опять-таки
из внутреннего мира... И окончательным доказательством в пользу этой версии
являются отдаленные северные племена эскимосов, чьи предки пришли из этой
страны на север.
-- Разве норвежские экспедиции во главе с Амундсеном не опровергли
гипотезу о входе через земную кору на северном полюсе? И разве полеты
аэропланов не подтвердили, что в радиусе полюса не наблюдается никаких
загадочных явлений? -- домогался Тарзан.
-- Возможен только один ответ. Дело в том, что входное отверстие на
полярном полюсе настолько огромно, что воздушный корабль, дирижабль или
аэроплан могли пролететь мимо него даже на небольшой высоте и ничего не
зафиксировать.
-- Ты и в самом деле уверен, что существует не только внутренний мир,
но и вход в него на северном полюсе? -- спросил Тарзан.
-- Насчет существования внутреннего мира я не сомневаюсь, но не вполне
уверен в наличии полярного входа, -- ответил Гридли. -- Могу только заявить,
что для меня очевидна необходимость организовать экспедицию, что я и
предлагаю.
-- Допустим, что имеется полярный вход во внутренний мир; с помощью
какой техники ты планируешь его обнаружить и исследовать?
-- На данный момент наиболее доступное средство передвижения для
реализации моего намерения -- аэрокорабль специальной конструкции,
оснащенный по последнему слову техники. Он безопаснее всех других имеющихся
машин, так как работает на гелии. Я долго обдумывал эту проблему и пришел к
выводу, что если все-таки обнаружится полярный вход, то при попытке
проникнуть во внутренний мир препятствия, которые могут встретиться на нашем
пути, окажутся куда менее серьезными, чем те, что пришлось преодолеть
норвежцам во время их похода через льды полюса к Аляске.
Мы в короткое время покроем расстояние, которое считается огромным, и в
сравнительной безопасности подойдем к полярному морю, которое находится к
северу от земли корсаров, как описывал его Дэвид Иннес незадолго до того,
как его захватили в плен.
Наибольший риск заключается в том, что вполне вероятно мы не сможем
вернуться на поверхность земной коры. Может случиться, что запасы горючего и
гелия кончатся в результате длительного маневрирования или от атмосферного
давления. Естественно, можно бы воспользоваться более дорогостоящим топливом
"радиеном", но это не безопасно.
Думаю, что вакуумный танкер нашего корабля будет изготовлен из
материала, способного выдерживать колоссальное атмосферное давление. В наши
дни это вполне реально...
-- Твои последние слова напомнили мне одну историю, -- проговорил
Тарзан. -- Ее мне недавно рассказал один молодой человек, мой приятель, по
имени Эрих ван Харбен, он что-то вроде ученого-экспериментатора. Последняя
наша с ним встреча произошла, когда он возвратился из экспедиции в горы
Вирамвази. Тогда он и рассказал мне, что открыл некое племя, кочующее вдоль
озера на каноэ. Каноэ изготовлены из металла, легкого, как пробка, но
прочного, как сталь. Он прихватил с собой несколько образцов. Я сам видел
опыты, которые он производил в своей крошечной лаборатории в день нашей
встречи.
-- Где он, этот человек? -- зажегся Гридли.
-- Доктор ван Харбен в стране Учамби, где у него своя колония, --
ответил Тарзан. -- Отсюда на запад мили четыре.
Время перевалило уже за полночь, а они продолжали обсуждать детали
проекта, которым Тарзан живо заинтересовался.
Утром следующего дня они двинулись в страну Учамби, где располагалась
колония ван Харбена. Туда они прибыли на четвертый день пути, поскольку шли
непроходимой лесной чащей. Произошла встреча с доктором, его сыном Эрихом и
женой, красавицей Фавонией.
Вряд ли имеет особый смысл описывать подробности подготовки экспедиции
на Пеллюсидар, хотя часть этих работ была связана с открытием вышеназванного
племени и замечательного металла, который известен теперь под названием
харбенит.
Пока Тарзан и Эрих ван Харбен занимались поисками залежей и переправкой
найденного металла на побережье, Джейсон Гридли тоже не сидел без дела -- он
консультировался в Фридрихшафене с инженерами одной компании, на которой
после тщательных поисков остановил свой выбор. Тем предстояла нелегкая
задача построить аэрокорабль, способный достичь внутреннего мира.
Сюда были доставлены образцы харбенита, подвергнувшиеся самым различным
испытаниям. Заканчивалась работа над чертежами, и к тому времени, как
завершилась отгрузка руды, все было готово для строительства корабля,
которое проводилось с соблюдением самой строгой секретности.
Спустя полгода 0-220 -- так был назван аэрокорабль -- был готов взмыть
в небо.
На этом огромном, превосходно оборудованном аэрокорабле Тарзан и
Джейсон Гридли -- остальные даже толком не знали что к чему -- надеялись
найти полярный вход во внутренний мир и вызволить Дэвида Иннеса, императора
Пеллюсидара, из подземелья корсаров...
II
ПЕЛЛЮСИДАР
Наконец наступило утро прекрасного июньского дня, когда перед самым
рассветом 0-220 медленно выплыл из ангара. Предстоял испытательный полет,
условия которого приближались к экспедиционным. Корабль был в полном объеме
нагружен и оборудован. Три нижних танкера содержали воздух, а гидротанкеры
-- водяной балласт. Корабль двигался с такой легкостью и такой
маневренностью, что так и подмывало сравнить его с автомобилем, едущим по
хорошей дороге.
Членами экипажа являлись люди, которым предстояло участие в экспедиции.
Итак, в пробный полет вылетели: Запнер, непосредственно участвовавший в
конструировании корабля и избранный капитаном; два помощника -- ван Хорст и
Дорф, офицеры воздушных сил; Хайнс, навигатор-лейтенант; двенадцать
инженеров и восемь механиков; негр-кок и два филиппинца, кают-юнги.
Руководителем экспедиции был Тарзан, заместителем -- Джейсон Гридли.
Корабль взлетел над городом, и находившийся на контрольном пункте
Запнер не смог сдержать охватившего его восхищения.
-- Никогда не видел такого чуда! -- восторженно воскликнул он. --
Стоило прикоснуться к ручкам управления, как корабль уже набрал высоту!
-- Ничего удивительного, -- отозвался Хайнс. -- В корабле я и не
сомневался. Вот только, сдается мне команда слишком большая.
-- Опять ты за свое, лейтенант! -- рассмеялся Тарзан. -- Наверное,
думаешь, что команда такая большая из-за несовершенства корабля. Не забывай,
ведь нам предстоит полет в незнакомый мир, надолго ли -- никто не знает. Нас
может подстерегать опасность. возможно, придется схватиться с неприятелем, о
чем все вы многократно предупреждались. Будь нас даже вдвое больше, чем
необходимо для экспедиции, едва ли мы сумеем вернуться домой без
человеческих потерь. Нас ожидают неимоверные трудности, и все же я надеюсь,
что вернемся мы в полном составе, однако нужно досконально все взвесить,
учесть все возможности. А к тебе. Хайнс, у меня будет просьба -- дай нам
практические уроки по навигации, прежде чем мы встретимся с неприятностями.
Запнер засмеялся, а лейтенант согласно кивнул.
-- Научу всему, что умею. За мной самый роскошный обед, когда-либо
заказанный в Берлине, если корабль вернется, а я все еще буду его штурманом.
-- Договорились, а пока поговорим о деле, -- сказал Тарзан. -- Как
капитан отнесется к тому, чтобы позволить подчиненным помочь механикам и
инженерам? Ребята подобрались толковые, все схватывают на лету и в случае
необходимости помогут разобраться с моторами и вообще пригодятся в машинном
отделении.
-- Ты прав, Тарзан, -- согласился Запнер. Огромный сверкающий корабль
двигался на север
и спустя час летел над узкой полоской Дуная.
Чем дольше они находились в воздухе, тем сильнее
воодушевлялся Запнер.
-- Я абсолютно убежден в успехе полета этой машины! -- восклицал он. --
С каждой минутой я все больше убеждаюсь, что ничего подобного прежде не
видел. Потрясающий корабль. Он откроет новую эру в аэронавтике. Огромное
расстояние до Гамбурга мы покроем за рекордно короткое время.
-- До Гамбурга и обратно. Это основная задача нашего пробного полета,
-- уточнил Тарзан. -- Только вот не совсем понимаю, зачем нам возвращаться в
Фридрихшафен...
На Тарзана устремились удивленные взгляды.
-- А и правда, зачем? -- подхватил Гридли. Запнер пожал плечами.
-- Просто мы прекрасно экипированы, у нас отличный запас провизии, ну
и...
-- Но тогда к чему нам делать ненужный крюк в 80 миль? Только для того,
чтобы вернуться в Фридрихшафен? -- наседал Хайнс.
-- Если не возражаете, то летим дальше на север, -- заявил Тарзан.
Таким образом пробный полет 0-220 неожиданно стал началом длительного
путешествия в недра Земли.
К полюсу решили двигаться вдоль десятого меридиана к востоку от
Гринвича. Но сразу лететь этим курсом было неудобно, и корабль, миновав
западную часть Гамбурга, пересек Северное море и двинулся западнее
Шпицбергена над ледяными полярными пустынями.
Корабль летел со скоростью приблизительно 75 миль в час и к полночи
следующего дня до Северного полюса оставалось совсем немного. Через какое-то
время Хайнс торжественно объявил, что они достигли полюса.
Корабль стал медленно кружить над окаменелыми льдами, покрытыми снегом.
-- Мы должны узнать полюс по итальянским флагам, -- с улыбкой произнес
Запнер.
0-220 сделал правый разворот и взял курс чуть южнее, к 170-му
восточному меридиану.
С этого момента Джейсон Гридли не отходил от Запнера и Хайнса,
взволнованно наблюдая за приборами и всматриваясь в ледяную пустыню.
Гридли был убежден в том, что вход в северный полюс расположен в
радиусе 85‡ северной широты и 170‡ западной долготы.
Из всех измерительных приборов Гридли сосредоточил свое внимание на
компасе, которому отводилась немалая роль в теоретических разработках
Джейсона для определения местонахождения полярного входа. В течение пяти
часов корабль летел на юг. И вот настал момент, когда Гридли воскликнул:
-- Капитан! Остановите корабль! Если мои подсчеты правильны, то мы
сейчас как раз будем у полярного входа; дело в том, что компас отклонился, а
что касается курса, то мы на верном пути. Чем ближе к искомому месту, тем
страннее поведение компаса. Иначе говоря, по мере приближения к центру входа
стрелка компаса движется все более беспорядочно и хаотично. Вообще-то здесь,
над страной Пеллюсидара, компас становится ненужным. Давайте двигаться по
спирали вниз, в найденный нами вход.
Запнер задумчиво покачал головой.
-- Спуск возможен лишь при хорошей погоде. Если же разыграется вьюга,
мы непременно собьемся с курса, ведь практически мы остались без компаса.
-- Забирай вправо! -- скомандовал Гридли. Обстановка накалилась
настолько, что в течение последующих двух часов никто не промолвил ни слова.
-- Глядите! -- вскричал вдруг Хайнс, прерывая тишину. -- Внизу под нами
открытая вода!
-- Что и следовало ожидать, -- заговорил Запнер. -- Входа нет и быть не
может. Я всегда это знал, как бы вы меня не разубеждали. С того самого
времени, как Гридли ознакомил нас со своей теорией.
-- Пожалуй, из всего экипажа я единственный, кто поверил в эту
гипотезу, -- сказал Гридли с улыбкой, -- только не надо называть ее моей.
Она вовсе не моя. Однако не удивлюсь, если вам все же не удастся меня
опровергнуть. Тот, кто наблюдал за солнцем в течение нескольких последних
часов, думаю, согласится со мной в том, что именно в данной точке полярного
входа в недра земли нет. На этом участке земной коры полагается быть
огромной впадине и здесь, именно здесь, нам предстоит опуститься на большую
глубину. Может, кое-кто из вас и заметил, что полуденное солнце стоит
намного ниже, чем следовало бы, и по мере нашего движения оно опускается все
ниже и ниже. Несомненно, оно вскоре сядет совсем, а мы с вами увидим
полуденное солнце Пеллюсидара.
Вдруг зазвонил телефон, и Хайнс поднял трубку.
-- Вас понял, сэр, -- произнес он и положил трубку. -- Звонил ван
Хорст, капитан. Он говорил из рубки. Сказал, что впереди мертвая земля.
-- Земля?! -- воскликнул удивленный Запнер. -- Неужели Сибирь? Другой
суши здесь просто быть не может!
-- Но ведь Сибирь расположена на сотни миль южнее 85-го градуса, а мы в
данную минуту находимся на расстоянии не более 30 градусов южнее, -- сказал
Гридли.
-- В таком случае мы либо открыли доселе неизвестную арктическую землю,
либо же подходим к северным границам Пеллюсидара, -- проговорил лейтенант
Хайнс.
-- Именно так, подходим к границам. -- Лицо Гридли осветилось улыбкой.
-- О Боже! Взгляните на термометр!
-- Черт! -- воскликнул Запнер. -- Всего каких-нибудь плюс двадцать по
Фаренгейту!
-- Впереди пустыня с небольшим снежным покровом.
-- По описанию Иннеса, это -- северная часть земли корсаров, -- объявил
Гридли.
Новость молниеносно облетела весь корабль. Сомнения в существования
Пеллюсидара мгновенно рассеялись. Волнение нарастало. Члены экипажа, не
занятые вахтой, внимательно вглядывались вперед, ожидая увидеть лучи солнца
Пеллюсидара.
0-220 медленно двигался к югу. И когда полуночное солнце наконец
скрылось за горизонтом, взгляду людей открылось мерцание, исходящее от
центрального светила подземной страны.
Ландшафт местности, над которой летел 0-220, быстро менялся. Позади
осталась ледяная равнина, стали появляться возвышенности и хребты, поросшие
лесами. Это и на самом деле оказалась страна Пеллюсидар. Тот самый
Пеллюсидар, о котором грезил Джейсон Гридли.
Лес перемежался с равнинами, появились реки и ручьи. Но нигде не было
следов пребывания человека.
-- Точно преисподняя, -- сказал Тарзан. -- Капитан, давайте садиться.
И 0-220 стал медленно снижаться.
Посадочные лапы погрузились в землю, и днище кабины оказалось в
каких-нибудь шести футах от поверхности. Экипаж высыпал из машины, по колено
утопая в буйной растительности Пеллюсидара.
-- Нехудо бы разжиться свежим мясом, -- сказал Тарзан. -- Но наша
посадка распугала всю живность в округе. Ну да ладно, а вот в чем мы
действительно нуждаемся, так это в отдыхе, -- добавил он. -- В течение
длительного времени экипаж работал не покладая рук на износ, торопясь
завершить дела по подготовке экспедиции. Вряд ли среди нас найдется хоть
один, кто бы за последние три дня сомкнул глаза хотя бы на два часа Я
предлагаю остаться пока на корабле и разведать прилегающую местность, а уж
только потом начать систематическое изучение земли корсаров.
Предложение об отдыхе звучало заманчиво, и возражений не последовало.
-- Я считаю, -- продолжал Тарзан, обращаясь к Запнеру, -- что
необходимо настрого запретить людям покидать корабль без разрешения. Еще
напорются на дикарей или диких животных. На Пеллюсидаре каждый шаг может
грозить опасностью. Само собой, ко мне это не относится, -- улыбнулся
Тарзан.
-- Не сомневаюсь, что ты сам можешь достойно постоять за себя, где бы
ни находился, -- произнес Запнер.
-- А потом в одиночку я на охоте принесу больше пользы для общего
котла, чем с помощниками, -- добавил воспитанник обезьян.
-- Так или иначе, -- продолжал Запнер, -- приказ руководителя
экспедиции не подлежит обсуждению, и, разумеется, никто из членов экипажа не
станет возражать, если ты сам не станешь его выполнять. Хотя я уверен, что
никому из нас не захочется побродить в одиночку в этой стране.
Прошло немного времени, и весь экипаж, за исключением вахтенных,
погрузился в глубокий сон.
Первым проснулся Тарзан и вышел из корабля. Прежде всего он скинул с
себя одежду, которая раздражала его в течение всего полета. Стоя возле
корабля, Тарзан прислушался. Через несколько секунд он отправился в путь,
почти полностью обнаженный, вооруженный охотничьим ножом, дротиком и луком
со стрелами -- оружием, которое он с раннего детства предпочитал любому
огнестрельному.
Единственный, кто заметил уход Тарзана, -- вахтенный офицер Дорф, с
благоговейным испугом наблюдающий за тем, как Владыка джунглей безо всякого
сопровождения пересек долину и скрылся в лесу...
Оказавшись в лесу, Тарзан отметил про себя, что некоторые породы
деревьев ему не знакомы. И все же это был лес, его стихия, и этого оказалось
вполне достаточно, чтобы Тарзан немедленно устремился в чащу, где мгновенно
забыл о том, что еще недавно находился в цивилизованном мире.
Тарзан наслаждался одиночеством, хотя ему и нравились люди, с которыми
он сюда прилетел.
Вновь обретя свободу, Тарзан сейчас походил на школьника, удравшего с
уроков. Очутившись в знакомой и такой родной среде, лицом к лицу с природой,
Тарзан набрал полную грудь воздуха Пеллюсидара. Он перепрыгивал с дерева на
дерево, переполняемый чувством радости.
Пообвыкшись и успокоившись, Тарзан продолжал свой путь.
Мимо пролетали незнакомые ему птицы, вдали мелькали какие-то странные
звери. Но Тарзан не брался за оружие, с охотой он еще успеет. В этот момент
он просто жил и дышал. Обретя свободу, он потерял чувство времени. Не
задумывался о том, далеко ли он отошел от корабля и в каком направлении
идет. Не думал и о том, что над головой нет его друзей: солнца, луны и
звезд, так часто помогавших ему в скитаниях по джунглям Африки.
Но вот Тарзан насторожился и спрыгнул с дерева на четко обозначенную
тропу. Его взору открылось нечто новое и неожиданное. Следы давно
исчезнувшей эпохи. Гигантские деревья, резко пахнущие огромные цветы, росшие
тут в изобилии.
Нечто дикое и неизведанное ощущалось в окружающей обстановке. Тарзан
почувствовал опасность.
И в тот же миг он осознал, что собственно произошло. Хотя последствия,
как ясно понимал Тарзан, могли оказаться гибельными для него, губы его
скривились в некоем подобии улыбки -- улыбки горькой -- с оттенком
отвращения к самому себе.
Он, Тарзан, попал в примитивную ловушку, которая предназначалась для
неосторожного зверя.
Большой силок из сыромятной кожи, прикрепленный к ветке согнутого
дерева -- вот и вся премудрость. И в силке он, Тарзан. Все бы ничего, если
бы не петля, обмотавшая тело, наподобие лассо, и сковавшая руки.
Тарзан повис в воздухе. От земли его отделяло шесть футов. Петля змеей
обвила поясницу, крепко прижав руки выше локтей. И кроме всего прочего, он
висел вниз головой.
Тарзан принялся высвобождать руку, чтобы достать нож, но от тяжести его
тела сыромятная кожа растянулась и при малейшем движении затягивалась еще
туже. Хватка была мертвой. Положение становилось безвыходным.
Тарзан понимал, что ловушку, в которую он попал, смастерили руки
человека, а, значит, люди непременно придут проверить, не попалась ли
добыча. Будучи сам охотником, он знал это по своему опыту. Они обязательно
явятся за добычей, будь то зверь или птица. Он старался представить себе тех
людей, что населяют эту страну. И даже если он не сумеет завязать с ними
дружеские отношения, то все равно молил Всевышнего, чтобы человек пришел
раньше, чем появятся дикие звери. Размышляя о своей судьбе, он чутким ухом
уловил приближающиеся шаги, но это, судя по звуку, шел не человек. Тарзан
напряг обоняние, но запах приближающегося ни о чем ему не говорил. Вместе с
тем, Тарзан понял, что это существо уже его учуяло.
Зверь не спешил, и Тарзан сумел установить, что к нему приближается
копытное животное задолго до того, как оно появилось в поле его зрения.
Тарзан не испытывал страха, хотя не имел ни малейшего представления о том,
что это за животное. Вероятно, одно из тех странных существ, которые
водились на Пеллюсидаре, но не на внешней поверхности Земли.
Вдруг до него донесся новый запах, от которого, находись он в родных
джунглях, у него зашевелились бы волосы на голове от страха. Вернее, не от
страха, а в силу естественной реакции на своего извечного врага. Новый запах
чем-то напоминал Тарзану запах его врага. Не так пахли следы льва Нумы или
леопарда Шиты, так пахла огромная кошка, правда, несколько иначе. Тарзан
явственно ощущал ее приближение, крадущийся шаг. Он понимал, что она
спускается по тропе, идя на запах Тарзана или этого копытного животного.
Копытное животное выросло перед Тарзаном первым. Оно имело голову,
напоминавшую бычью, с выпиравшими вперед клыками. Огромный зверь загородил
собой всю тропинку. Увидев вдруг человека, он остановился, тупо глядя на
Тарзана.
Тарзан застыл в неподвижности, стараясь не вспугнуть эту "корову",
чистое страшилище юрского периода, поскольку неотрывно ощущал присутствие
следящей за ними громадной кошки. Но если Тарзан думал, что животное на
тропе при встрече со вторым зверем обратится в бегство, то он глубоко
заблуждался.
Копытная тварь также учуяла схоронившегося врага и воинственно забила
копытами, затем вонзила клыки в корни ближайшего дерева, задрала хвост и
пригнула клыкастую голову к земле, приготовившись к нападению.
Тарзану пришло в голову, что если зверь слегка толкнет его или заденет
головой, то от него, Тарзана, мало что останется.
Оглядываясь по сторонам и не выпуская зверя из поля зрения, Тарзан с
тоской сознавал всю свою беспомощность. С раннего детства он собственными
руками добывал себе пропитание. Работая бок о бок с Гримом Рипером, он
перевидал смерть во всех ее видах и не страшился ее. Он согласился бы
встретить смерть в поединке, но в таком положении, как сейчас, умирать не
хотел. Тарзана едва не колотило от безысходности. Погибнуть без единого
шанса на борьбу за жизнь -- совсем не так рисовался в воображении Тарзана
его конец...
Тарзан, беспомощно повисший в воздухе, отвел глаза от зверя. Он
чувствовал, как сжимается сердце при мысли, что нет возможности достойно
встретить смерть.
И в тот миг, когда Тарзан уже приготовился к смертельному удару, воздух
вокруг сотрясся от душераздирающего рева.
Тарзан повернулся и увидел такое жуткое зрелище, которое ему никогда не
доводилось видеть на Земле.
На шее огромного животного повис тигр таких чудовищных размеров, что
Тарзан замотал головой, отказываясь верить своим глазам. Гигантский
саблезубый тигр вонзил клыки в шею копытного страшилища, которое вместо
того, чтобы сбросить его, словно приросло к земле и только мотало огромной
головой, пытаясь достать клыками живую смерть, впившуюся в шею. Зверь,
содрогаясь, жутко ревел от боли и ярости.
Тигр изловчился и мощными саблями-клыками раздробил череп противника.
Смерть наступила мгновенно.
В пылу схватки тигр-гигант не заметил Тарзана -- были дела поважнее. И
лишь приступив к трапезе, он обратил свой взор на висящее тело. Тигр
мгновенно позабыл про еду. Пригнув голову, он пристально глядел на Тарзана,
скаля убийственные клыки. Зверь наблюдал за новой жертвой. Из пещерообразной
глотки раздался низкий, грозный рык. Бросив недоеденную добычу, он свирепо
захлестал длинным хвостом по земле и крадучись стал приближаться к Тарзану.
III
ГИГАНТСКИЕ КОШКИ
Роберт Джонс потянулся и, зевая, уселся на узенькой корабельной койке с
выражением удивления на лице. Затем поднялся на ноги и выглянул в открытый
люк. Несколько минут он неотрывно глядел на полуденное солнце, стоявшее над
головой, после чего поспешно оделся и заторопился в камбуз.
-- Ну и дела, -- проговорил он про себя. -- Будто и не спали совсем.
Солнце на том же месте. -- Настенные часы показывали шесть часов. Джонс
приложил ухо к часам.
-- Вроде не стоят, -- пробормотал он. Он снова вышел из камбуза,
посмотрел на солнце и покачал головой.
-- Черт, кто бы сказал, что сейчас готовить? Завтрак, обед или ужин?
Из своей каюты вышел Джейсон Гридли, который спустился в узкий коридор
и направился в камбуз.
-- Доброе утро, Боб! -- сказал он, останавливаясь на пороге. -- Не
откажусь от легкого завтрака.
-- Как вы сказали -- "завтрак", сэр? -- переспросил Джонс.
-- Ну да. Два-три тоста, кофе, парочка яиц -- все, что найдется под
рукой.
-- Я так и знал! -- воскликнул негр. -- Так и знал, что часы в порядке.
Это солнце, его проделки! Гридли понимающе улыбнулся.
-- Пойду похожу немного снаружи. Вернусь минут через пятнадцать.
Кстати, ты случаем не видел лорда Грейстока?
-- Нет, сэр. В последний раз массу Тарзана я видел вчера вечером.
-- Непонятно, в каюте его нет.
Гридли быстро обошел вокруг корабля. Вернувшись в кают-компанию, он
обнаружил там Запнера и Дорфа, сидевших за столом в ожидании завтрака.
-- Доброе утро, -- поприветствовал их Гридли.
-- Доброе утро. Хотя кто знает, может и добрый вечер, -- отозвался
Запнер.
-- Мы здесь находимся около двенадцати часов, -- подхватил Дорф, -- а
время то же самое, что и вчера, когда мы прилетели. Я как раз с вахты,
четыре часа стоял, и если бы не хронометр, то нипочем бы не знал, сколько
прошло времени -- четверть часа или неделя.
-- У меня тоже такое ощущение нереальности, и объяснить его я вряд ли
смогу, -- согласился Гридли.
-- Где же Грейсток? -- спросил Запнер. -- Обычно он ранняя пташка.
-- Не знаю. Спросил только что у Боба, но тот его не видел.
-- Он покинул корабль часа эдак три тому назад, может, и больше, --
сказал Дорф. -- В начале моей вахты. Он на моих глазах пошел к лесу и
скрылся в нем.
-- Напрасно он ушел один, -- потускнел Гридли.
-- Этот человек не даст себя в обиду, -- возразил Запнер.
-- Знаете, за время дежурства я видел кое-каких здешних зверей и
позволю себе усомниться, что с ними можно справиться в одиночку. Даже такому
человеку, как Тарзан. Тем более, при его-то оружии.
-- Вы хотите сказать, что он ушел без винтовки? -- спросил Запнер.
-- Я заметил у него только лук со стрелами. Надеюсь, он не забыл взять
с собой нож. А наше оружие, огнестрельное, вряд ли ему пригодится. Для этого
зверья, что я видел на вахте, пули -- это все равно что горошины, --
продолжал Дорф.
-- Ты не мог бы пояснее? -- встрепенулся Запнер. -- Говори прямо, что
ты видел?
-- Честное слово, об этом и говорить-то не хочется, до того
омерзительно. Самому не верится, черт
побери.
-- Может, тебе померещилось? Игра теней и все такое? -- спросил Запнер.
-- Ну хорошо, с час тому назад ярдах в ста от корабля прошел медведь.
-- Тоже мне, удивил, -- усмехнулся Запнер.
-- Может, и не удивил, но только медведь этот был такой огромный, что я
даже протер глаза, не поверил. И если бы мне пришлось охотиться на него, то
я предпочел бы стрелять из полевой пушки.
-- Из пушки в медведя? -- недоверчиво переспросил
Запнер.
-- Представьте себе. Потом еще тигры да не один, а с дюжину. Наши
бенгальские тигры -- это просто котята по сравнению с ними. А медведь --
таких огромных экземпляров я в жизни не видел. Клыки у них -- во! --
примерно от восьми дюймов до фута. Они шли к ручью на водопой. Потом
обратно, часть в лес, другие к реке. Даже имей Грейсток при себе ружье, он
ничего не смог бы сделать, вот что я вам скажу.
-- Если бы он встретился с ними в лесу, то сумел бы ускользнуть, --
сказал Гридли.
-- Не нравится мне все это, -- произнес Запнер, качая головой. --
Угораздило же его уйти одному.
-- Медведи и тигры -- это еще цветочки. -- Я видел кое-что и похлеще.
Роберт Джонс, имевший в некотором роде привилегии, вышел из камбуза и,
вытаращив глаза, с живейшим интересом слушал рассказ Дорфа об увиденных им
кошмарах.
-- Так вот, -- продолжал Дорф, -- я видел какие-то странные существа.
Следил за ними из корабля и сумел хорошенько разглядеть. Сперва я решил, что
это птица, но вот существо приблизилось, и я догадался, что гляжу на
крылатую рептилию с длинной узкой головой, внушительными челюстями и
множеством преострых зубов. На голове у нее какой-то нарост. Размах крыльев
футов с двадцать. На моих глазах она вдруг камнем упала на землю, а когда
взмыла вверх, в лапах у нее барахталась овца, причем далеко не мелкая.
Рептилия безо всяких усилий пролетела с этим грузом примерно с милю. Так что
эта пташка без труда сможет "покатать" и человека.
Роберт Джонс закрыл рот и на цыпочках вышел из помещения.
-- Похоже, это был птеродактиль, -- предположил Запнер.
-- Да, -- ответил Дорф. -- Я бы отнес эту мерзость к птеранодонам.
-- Вам не кажется, что пора отправляться на поиски? -- предложил
Гридли.
-- Боюсь, что Грейстока это не приведет в восторг, -- ответил Запнер.
-- Назовем это иначе, скажем, "охотничья вылазка", -- предложил Дорф.
-- Если в течение ближайшего часа он не объявится, -- сказал Запнер, --
придется нам предпринять нечто в этом духе.
К собеседникам присоединились Хайнс и ван Хорст. Узнав об отлучке
Тарзана и увиденных Дорфом животных, они неподдельно встревожились.
-- Давайте прочешем местность, -- предложил ван Хорст.
-- А если он вернется в наше отсутствие? -- спросил Гридли.
-- Давайте поднимем корабль в воздух.
-- А вы ручаетесь, что потом мы сумеем приземлиться именно в этом
месте? -- спросил Запнер.
-- Сомневаюсь, -- ответил лейтенант. -- Наши приборы в условиях
Пеллюсидара бесполезны.
-- Значит, мы должны оставаться на месте, пока он не вернется, --
заключил Гридли.
-- А если послать людей на поиски, -- рассуждал Запнер, -- где
гарантия, что они отыщут дорогу назад?
-- Проще простого, -- рассмеялся Гридли. -- Будут оставлять
опознавательные знаки, по ним и вернутся.
-- Тоже верно, -- согласился Запнер.
-- Предлагаю следующее, -- сказал Гридли. -- Пойдем мы с ван Хорстом, а
также Мувиро со своими людьми; это проверенные парни, солдаты, знающие
джунгли как свои пять пальцев.
-- Но здесь нет джунглей, -- вмешался Дорф.
-- В любом случае они ориентируются в лесу куда лучше, чем кто-либо из
нас, -- напирал Гридли.
-- Я считаю, что так и следует сделать, -- сказал Запнер. -- Тем более,
что вы в данный момент остались за руководителя, а, значит, мы обязаны
выполнять ваши приказы без обсуждения.
-- Мы с вами попали в экстремальную ситуацию, согласитесь. И все
принимаемые решения должны основываться на нашем жизненном опыте и знаниях.
Поэтому естественно, что за командование должен взяться наиболее опытный и
компетентный из нас. В данный же момент мы поступим разумно и плодотворно,
прибегнув к обсуждению, невзирая на ранг или возраст.
-- Узнаю стиль Грейстока, -- произнес Запнер. -- Поэтому с ним было
легко и просто. Совершенно с вами согласен. Ваш план представляется мне
более реальным и разумным.
-- Прекрасно, -- сказал Гридли. -- Лейтенант, вы идете со мной? --
спросил он, обращаясь к ван Хорсту. Офицер кивнул.
-- Я бы не смог вам простить, если бы вы не взяли меня с собой, --
сказал он.
-- Отлично. Тогда нужно как можно быстрее собраться и -- в путь.
Позаботьтесь о том, чтобы воины плотно поели, лейтенант, и скажите Мувиро,
чтобы он захватил винтовки. Они могут сгодиться.
-- Хорошо. Я как раз позавчера объяснял им преимущество огнестрельного
оружия, ведь они считают его признаком малодушия. Мувиро рассказал мне, что
воины предпочитают лук и стрелы, а пулевым оружием пользуются только для
практики, не для охоты, например, на льва или какое другое животное.
-- Погодите, как только они увидят тех тварей, что видел я, они тут же
возьмутся за винтовки, -- сказал Дорф.
-- И еще. Пусть они возьмут с собой по возможности больше патронов, они
ведь будут налегке, так как еду нам нет смысла брать. Пищу добудем на охоте.
-- Человек, который не сумеет приспособиться к этой стране, сдохнет с
голоду! -- воскликнул Запнер.
Гридли отправился в свою каюту, а ван Хорст -- выполнять полученные
распоряжения.
Практически весь экипаж принял участие в подготовке к спасательной
экспедиции. Наблюдавший за начавшейся суматохой Роберт Джонс благодушно
ворчал:
-- Ну, теперь парни прочешут не только лес, но и всю страну.
Оставшиеся члены экипажа провожали долгими взглядами поисковую группу,
которая пересекла долину и вскоре исчезла в темной чаще. Джонс в который раз
взглянул на полуденное солнце, покачал головой, ударил кулаком о кулак и
скрылся в камбузе.
Когда группа оказалась в лесу, Гридли попросил Мувиро взять на себя
руководство по поискам следов Тарзана, потому что он обладал самым большим
опытом жизни в лесу по сравнению со всеми остальными.
Вскоре обнаружились первые следы Тарзана, однако в глубине чащи они
потерялись.
-- Вот здесь, на этом месте Великий Бвана забрался на дерево, --
сообщил Мувиро, -- но среди нас нет такого человека, который мог бы
последовать за ним в гущу лиан, где он с такой легкостью передвигается на
любой высоте.
-- И что же ты предлагаешь, Мувиро? -- спросил Гридли.
-- Будь он в своих родных джунглях, -- сказал воин, -- то, без
сомнения, двигался бы прямым ходом к намеченной цели, если только не увидел
животное, за которым бросился на охоту.
-- Наверняка он здесь охотился, -- сказал ван Хорст.
-- Думаю, что если это и так, то он в любом случае двигался по прямой.
Другое дело, если он вдруг обнаружил какую-нибудь тропу или след.
-- И что он тогда предпринял? -- поинтересовался Гридли.
-- Наверное, стал бы выжидать над тропой или двинулся бы вдоль нее по
лианам и деревьям. Тарзан всегда отличался любознательностью и остался бы
верен этому свойству характера даже в столь необычных условиях.
-- Надо идти в лес в том же направлении и найти эту тропу, -- объявил
Гридли.
Мувиро с тремя воинами двинулись вперед, прорубая при необходимости
кусты и делая зарубки на стволах деревьев с тем, чтобы не сбиться с пути,
когда группа пойдет обратно. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь
густые кроны деревьев, поэтому ориентироваться по солнцу оказалось
невозможным.
-- Господи! Ну и чащоба! -- сокрушался ван Хорст. -- Как же мы отыщем
его? Это все равно что искать иголку в стогу сена... Может, выстрелить пару
раз, вдруг он услышит?
-- Неплохая идея! Но не из револьвера, а из винтовки. Она стреляет
громче, а значит, больше шансов, что Тарзан услышит.
Прогремели три выстрела. Естественно, никакого ответа не последовало.
По мере продвижения в глубь леса людей охватывало уныние от сознания
безнадежности поисков.
Деревья образовывали сплошную стену, смыкаясь вверху кронами в
непроницаемую толщу. Идти становилось все труднее, люди выбивались из сил.
Но вот наконец отряд вышел на тропу.
-- Продолжайте метить наш маршрут, ведь тропы могут пересекаться!
Идти теперь стало гораздо легче. Группа прошла несколько миль. Время
совершенно не ощущалось.
За продвижением людей издали наблюдали необычные огромные обезьяны,
внешним видом походившие на человека. Над группой, негодующе крича, на
небольшой высоте пролетали незнакомые людям птицы, громко хлопая крыльями.
-- Хоть бы одним глазом взглянуть на какое-нибудь чудовище или
человеческое существо, если они вообще здесь имеются, -- сказал ван Хорст.
-- Странно, что они нам еще не встретились. Вряд ли оттого, что они
хитрее нас с вами. И не потому, что они нас боятся. Скорее всего, их
насторожил незнакомый запах. Он кажется им подозрительным, -- сказал Гридли.
-- Вы обратили внимание, -- спросил ван Хорст, -- что звуки в основном
раздаются спереди от нас? Они напоминают мне трубные звуки, что издают
слоны. Слышите? Они, правда, далеко. Слышите?
-- Вроде нет. Ты уверен, что не ослышался? -- спросил Гридли.
-- Готов поклясться. У меня такое впечатление, что мы движемся прямо на
стадо хищных зверей.
-- Слава Богу, что солнце все время стоит в зените. Нам не грозит
ночевка в лесу.
В тот же миг люди услышали возглас одного из воинов, замыкающих
шествие:
-- Глядите-ка, Бвана, вон там!
Гридли и ван Хорст взглянули в указанном воином направлении и увидели
громадного зверя, медленно и тяжело движущегося по тропе.
-- Боже! -- вырвалось у ван Хорста. -- А я-то считал, что Дорф
привирает! О Господи! Неужели такое возможно? Мы живем в век телеграфа,
телефона, науки и техники, а сейчас стоим перед саблезубыми монстрами,
миллионами лет населяющими недра Земли!
-- Глядите в оба -- где один, там и другие!
-- Стрелять, Бвана? -- спросил один из воинов.
-- Пока нет. Держитесь все вместе и будьте начеку. Не исключено, что
они нападут.
Отряд медленно отходил назад. Вооруженные воины, образовав заслон,
пятились шаг за шагом от приближающихся зверей. Мувиро подошел к Гридли.
-- Я уже давно приглядываюсь к следам и чувствую по запаху слонов.
Впереди показались какие-то звери, их отсюда толком не разглядеть, но они
как пить дать похожи на слонов, -- тихо произнес Мувиро.
-- Кажется, мы попали в переплет, -- сказал ван Хорст. -- Куда ни ступи
-- то тигры, то слоны. Теперь еще, слышите, затрещали кусты, сейчас еще
какой-нибудь зверь выпрыгнет.
Ван Хорст высказал то, о чем думали все, однако предпочитали
помалкивать. Отряд продолжал двигаться медленно и осторожно. Вскоре их взору
открылась большая поляна, вокруг которой густой стеной высился лес.
На поляну выходило несколько троп, по которым двигались самые разные
звери. Жуткие чудовища, отдаленно напоминавшие быков. Какие-то существа
красного цвета, похожие на гигантских оленей. Мастодонты и мамонты,
слонообразные, с неестественно большими головами и ногами-колоннами, фута
три в ширину. Удлиненная голова с огромными челюстями и свинячьими ушами
переходила в могучее тело высотой в десять футов.
Моментально позабыв про тигров, подходивших со спины, Гридли и ван
Хорст вытаращили глаза, наблюдая за гигантскими слоноподобными,
собирающимися на поляне.
-- Вы когда-нибудь видели нечто подобное? -- спросил Гридли.
-- Нет, как и все мы, -- отозвался ван Хорст. -- Я думаю, что похожие
экземпляры водятся и на поверхности Земли, правда, им далеко до этих
гигантов.
Подошедший к беседующим Мувиро застыл, уставившись на стадо широко
распахнутыми глазами.
-- Что скажешь, Мувиро?
-- Пока мы целы, нужно убираться да поскорее. С поляны нужно уходить.
Эти огромные кошки нападут сейчас на слонов, и начнется такая бешеная
схватка, что вам даже и не снилось. Если нас не растерзают в клочья кошечки,
то растопчут слоники, мокрого места не останется.
-- Похоже, ты прав, -- согласился Гридли. Он вернулся к отряду,
приказал немедленно пересечь открытую местность, пока кошки не сцепились со
слонами.
-- Держитесь кучкой и не стреляйте без необходимости.
-- Глядите! -- раздался взволнованный голос ван Хорста. -- Тигры
выходят на поляну! Они начинают окружать слонов.
Группа людей вступила на поляну, на которой резвились дикие слоны.
Поведение животных неожиданно изменилось, когда стадо увидело тигров. Слоны
насторожились, озираясь по сторонам, обеспокоенные близостью гигантских
кошек.
-- Держитесь подальше от тигров! -- выкрикнул ван Хорст. -- Их тут
никак не меньше сотни!
Тигры выходили на поляну со всех сторон. Кольцо сжималось. Тигры не
стали кидаться на животных сразу, а медленно приближались, прижимаясь к
земле и готовясь к атаке.
И тогда самый крупный мамонт поднял хобот. Раздался грозно-призывный
клич. Тигры, словно по команде, бросились на вожака, вонзая в содрогающуюся
живую плоть клыки и когти. Разыгралось побоище. Кто-то из воинов не выдержал
и выстрелил. На выстрел ответил какой-то жуткий незнакомый звук, и вскоре
горстка людей увидела колоссальных размеров динозавра, который, подняв
хвост, шел прямо на них.
До леса же оставалось несколько сот ярдов. Джейсон Гридли мгновенно
оценил всю опасность создавшейся ситуации.
-- Дадим залп и бегом к деревьям! -- скомандовал он.
Грохнули выстрелы. Динозавр на какой-то миг приостановился, и тут люди
услышали сзади тяжелый топот. К лесу, спасаясь от тигров, мчались
перепуганные мамонты, грозя смести все живое.
-- Пли! -- выкрикнул Гридли, и грянул очередной залп.
Пули уложили динозавра, одного тигра и пару мамонтов, остальные же
безудержно неслись вперед, топча тела убитых сородичей и неумолимо настигая
людей, бегущих изо всех сил.
Люди понимали безысходность ситуации, и стрелки побросали оружие за
ненадобностью. Рядом проносились спасающиеся благородные олени, огибая людей
слева и справа.
Гридли и ван Хорст предприняли все возможное, чтобы остановить людей и
призвать их к дисциплине, но их старания не увенчались успехом. Им самим то
и дело приходилось увертываться от несущихся оленей. Вдруг в нескольких
шагах рухнуло большое дерево, поваленное животными. Гридли решил укрыться
возле поверженного ствола, а ван Хорст побежал дальше к лесу, до которого
было уже рукой подать. Гридли все же передумал, выскочил из укрытия и что
было духо пустился к опушке. Плечом к плечу с ним мчался огромный мамонт.
Не добежав до леса, Гридли увидел высокое толстое дерево, стоявшее на
отшибе, с разбегу взобрался на него и надежно спрятался среди могучих
раскидистых ветвей.
Оказавшись в укрытии, Гридли первым делом подумал о своих товарищах и
стал искать их глазами. К этому времени вокруг не оказалось никого из людей.
Звери ураганом неслись по поляне и исчезали в чаще. Гридли сознавал, что в
таком диком хаосе мало кому из группы удалось уцелеть.
Может, кто и сумел добежать до леса, но вряд ли смог схорониться в
спасительной чаще. Гридли особенно переживал из-за ван Хорста, бежавшего
последним.
Гридли стал смотреть на поляну. Звери потоком мчались вслед за своим
вожаком, повинуясь стадному инстинкту. Вперемешку с мамонтами бежали олени,
перепрыгивая гигантскими скачками через туши мастодонтов, а те нередко
подминали их под собой на бегу. Зрелище было ужасающим. Гридли разглядел,
что часть животных неслась со смертоносной ношей -- наскочившими на них
исполинскими кошками, терзавшими плоть бегущей жертвы. Он также оказался
очевидцем жуткой схватки между двумя тиграми, не поделившими добычу.
Истекающие кровью, они терзали друг друга, вырывая из туши соперника
огромные куски дымящегося мяса...
Когда животные скрылись в лесу, тигры вернулись к своей добыче и как ни
в чем не бывало принялись за пиршество. А на расстоянии в нетерпении
выжидали дикие собаки, гиены и волки, надеясь полакомиться остатками
трапезы.
IV
САГОТЫ
Тарзан, на которого собиралась прыгнуть огромная кошка, явственно
ощутил дыхание смерти. Но и сейчас, в последний миг жизни он восхитился
величием и великолепием атаковавшего его зверя.
Тарзан, будь такая возможность, выбрал бы смерть в открытом бою. Страха
он не испытывал, однако хотел бы знать, что с ним будет после смерти.
Владыка джунглей не принадлежал ни к одной религии, в Бога не верил, но, как
и все те, кто живет в постоянном общении с природой, испытывал некое
религиозное чувство. Ему не хватало знаний, чтобы объяснить загадочные
явления природы. Многого он просто не понимал. Когда он изредка размышлял о
Боге, то думал о нем примитивно -- как о своем, личном Создателе. И теперь,
когда он осознал несовершенство своей веры, ему хотелось надеяться, что
жизнь не закончится со смертью.
Так рассуждал про себя Тарзан в те считанные секунды, когда к нему
приближался тигр. Тарзан не сводил глаз с длинного прекрасного тела,
замершего для прыжка. Неожиданно прямо над тигром раздался звук, отвлекший
его внимание от Тарзана.
Зверь замер.
Теперь и Тарзан услышал над собой треск сучьев и разглядел крупное
животное, нечто вроде большой гориллы, уставившееся на него.
Из листвы соседних деревьев высунулись еще две морды, а на тропу откуда
ни возьмись выскочили несколько таких же косматых и свирепых животных.
Тарзан отметил про себя, что у этих существ очень много схожего как с
гориллой, так и с человеком.
Тарзан перевел взгляд на тигра и увидел, что тот как будто заколебался,
решая, что предпринять -- броситься ли на Тарзана или же схватиться с
гориллами.
В следующий миг хищник сделал свой выбор. Издав свирепый рык, он
двинулся на Тарзана. В ту же секунду одна из горилл молниеносно ухватилась
за кожаную петлю, державшую Тарзана, и стала тянуть вверх. Но зверь уже
прыгнул. На взмывшее ввысь тело хищника обрушились десятки увесистых дубин.
Рассевшиеся по веткам гориллы вкладывали всю свою могучую силу в удары,
стараясь попасть в голову. Упав на землю, тигр уже не вставал.
Расправившись с неприятелем, гориллы спустили Тарзана вниз и освободили
от пут. Две гориллы схватили его за руки, а третья сжала горло Тарзана,
занося другой рукой смертоносную дубину над его головой.
Из пасти гориллы, что стояла перед Тарзаном, неожиданно вырвались
гортанные звуки, от которых Тарзан опешил точно так же, как если бы вдруг
заговорил саблезубый тигр.
-- Ка-года? -- услышал Тарзан.
В родных джунглях Тарзана так говорили, когда предлагали сдаться.
Это слово, сказанное гориллой, живущей в чужом мире, шло из лексики
великих обезьян, язык которых, по мнению Тарзана, отличался чрезвычайной
простотой. С помощью этого языка общались между собой в джунглях великие
обезьяны, низшие обезьяны, гориллы, гиббоны и прочие особи.
То, что горилла знала этот язык здесь, на Пеллюсидаре, могло означать
только одно: наличие контактов с внешней Землей или же одинаковость законов
эволюции для всех.
Однако Тарзан рассудил иначе. Он подумал, что услышанное слово явно
свидетельствует о некоей связи с племенем обезьян, язык которых он знал с
младенчества, поскольку воспитывали и наставляли его великие обезьяны.
-- Ка-года? -- повторил самец.
-- Ка-года, -- ответил Тарзан. Услышав ответ на своем языке, горилла с
удивлением наклонила голову на бок.
-- Кто ты такой? -- раздался следующий вопрос.
-- Я -- Тарзан, искусный воин и великий охотник.
-- Что привело тебя в страну Мва-лота?
-- Я пришел как друг, -- объяснил Тарзан. -- Я не враждую с твоим
народом.
Гориллообразное существо опустило дубину. С деревьев стали сползать
другие ему подобные.
-- Откуда тебе известен язык саготов? -- изумился самец.
-- Это наречие моего народа, -- пояснил Тарзан. -- Меня ему научила
Кала вместе с другими обезьянами из племени обезьян Керчак.
-- Впервые слышим о племени Керчак, -- насторожился самец.
-- Да врет он все, -- вмешался второй. -- Давайте кончать его, он из
гилаков, не иначе.
-- Успеется, -- сказал третий. -- Предлагаю отвести его к Мва-лоту,
чтобы в обряде убийства могло принять участие все племя.
-- Так и сделаем, -- произнесла подошедшая горилла, -- отведем его к
себе, а там будем веселиться.
Тарзан прекрасно все понял, хотя в речи горилл преобладали гортанные
звуки и не соблюдались никакие правила синтаксиса.
Участь пленника была решена. Теперь саготы сосредоточили внимание на
тигре, который успел очнуться и отползал назад, сердито стуча по земле
хвостом.
Трое горилл связали Тарзану руки за спиной и накинулись на тигра,
нанося ему сокрушительные удары дубинами по голове. Добив зверя, они
принялись руками раздирать его на куски. Тарзан пристально изучал своих
недругов. По сравнению с гориллами из земных джунглей, эти были более
стройными и не такими тяжелыми. Руки и ноги имели большее сходство с
человеческими, чем у земных сородичей, однако тело, сплошь заросшее густыми
волосами, подчеркивало животную сущность. Их лица явственно выражали
свирепость, но, в отличие от горилл, эти человекообразные отличались
живостью ума.
На них полностью отсутствовала какая-либо одежда, -- ни лоскутка.
Насытившись свежатиной, обезьянолюди двинулись в ту же сторону, куда
направлялся и Тарзан, угодивший затем в ловушку.
Один из саготов занялся силком и аккуратно присыпал петлю листьями,
готовя ее к встрече с очередным гостем.
Хотя саготы и напоминали зверей, все их движения отличались
выверенностью и точностью. Скорее всего, они находились в самом начале своей
эволюции. Несомненно. это были уже люди, имели человеческий разум, но
внешний облик и лицо оставались пока еще обезьяньими.
Когда сагот двигался по тропе, то шел он, как человек, напоминая
Тарзану его соплеменников. И в то же время он, без сомнения, больше
полагался на свои органы обоняния, чем на зрение -- под стать любому
животному.
Саготы с Тарзаном отправились в путь и пройдя несколько миль,
остановились возле упавшего на тропу большого дерева, рядом с которым зияла
яма. Кто-то из саготов дубиной постучал по стволу условным сигналом:
тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук. Подождал секунду-другую и снова повторил
позывные. Потом еще раз, после чего саготы, все как один, прильнули ушами к
земле.
Откуда-то из леса донесся ответный сигнал: тук-тук, тук-тук,
тук-тук-тук.
Саготы удовлетворенно вздохнули, полезли на деревья и расселись на
ветках, словно дожидаясь чего-то. Двое саготов схватили Тарзана и затащили
его на дерево, поскольку с завязанными руками ему это было не под силу.
Тарзан, не проронивший за весь путь ни единого слова, обратился к
саготу с просьбой:
-- Развяжи мне руки, я ведь не враг.
-- Тар-гуш, -- позвал сагот, -- гилак просит, чтобы его развязали.
Огромный самец по имени Тар-гуш, более светлой окраски и, если это
слово вообще уместно, более изящный, чем остальные, впился в Тарзана
взглядом. Тар-гуш глядел на пленника, ни разу не моргнув, и Тарзану
почудилось, что он слышит, как со скрипом ворочаются мысли в этой косматой
голове. Казалось, сагот заколебался. Наконец он произнес:
-- Развязать.
-- С какой такой стати? -- возразил ему второй самец. В голосе его
слышались грозные нотки.
-- Потому что Тар-гуш сказал "развязать"! -- вмешался третий сагот.
-- Пусть не мнит себя Мва-лотом. Только король может приказать
"развязать", тогда мы и подчинимся.
-- Да, я не Мва-лот. Я Тар-гуш. И я велю развязать его. Или ты оглох,
Тор-яд?
-- Вот придет скоро Мва-лот и скажет свое слово. Ты мне не указ.
В ответ Тар-гуш молниеносно тигриной хваткой вцепился в горло Тор-яду.
Безо всякого предупреждения или колебания. В тот же миг Тарзан осознал все
различие между Тар-гушем и обезьянами, которых Тарзан так хорошо знал. Но
умственные способности и реакции Тар-гуша были такими же. Поваленный
Тар-гушем, Тор-яд свалился в близлежащие кусты. Безоружные, они боролись на
земле, время от времени издавая глухое рычание. Тар-гуш острыми клыками,
отсюда и его прозвище, вцепился в тело Тор-яда, который, извиваясь
по-змеиному, вырвался и отполз в сторону. Тар-гуш вскочил, схватился
длинными руками за ногу обидчика, перевернул его на спину и уселся сверху,
переводя дыхание.
-- Ка-года? -- сказал он, отдышавшись.
-- Ка-года! -- выдавил из себя Тор-яд. Тогда Тар-гуш поднялся на ноги и
отошел в сторону.
Затем с обезьяньим проворством вскарабкался на дерево, откуда приказал:
-- Развяжите руки гилаку!
Грозным взглядом обведя окружающих, он не обнаружил никого, кто бы
захотел разделить участь Тор-яда.
-- А если он вздумает убежать, убейте! -- добавил он. Пленнику
развязали руки. Тарзан прикинул, что саготы не дадут ему воспользоваться
ножом, а лук и стелы лежали на тропе. Саготы видели их, но не обращали
никакого внимания, видимо, не знакомые с этим оружием.
Тор-яд отошел в сторону и взобрался на дерево, держась подальше от
саготов. Вдруг Тарзан заслышал звуки шагов. Саготы оживились.
-- Идут! -- воскликнул Тар-гуш.
-- Это Мва-лот, -- объявил другой сагот и стрельнул глазами на Тор-яда.
До Тарзана наконец дошло значение условного стука, и все же он не
понимал, зачем понадобилось вызывать соплеменников.
Вскоре прибыли новые саготы. Тарзан без труда определил в толпе короля
Мва-лота. Во главе подошедших следовал большой самец. Тело его покрывала
седая шерсть, волосы на лице отличались голубоватым оттенком.
Завидя своих, саготы спустились с деревьев, забрав с собой Тарзана.
Король поднял руку.
-- Мва-лот явился, -- провозгласил он, -- со своими людьми.
-- Я -- Тар-гуш. -- Сагот сделал шаг вперед.
-- А это что такое? -- спросил Мва-лот, кивая на Тарзана.
-- Это гилак. Мы обнаружили его в ловушке, -- пояснил Тар-гуш.
-- И для этого требовалось нас вызывать? -- угрожающе спросил Мва-лот.
-- Его следовало доставить в стойбище. Он ведь в состоянии передвигаться.
-- Мы дали сигнал не только из-за этого мяса. -- Тар-гуш указал на
Тарзана. -- На тропе, откуда мы пришли, рядом с ловушкой лежит большое
животное, задранное тигром.
-- Здорово! Мы можем съесть его и позже.
-- И потанцевать, -- подхватил один из стражей Тарзана. -- Давненько мы
не танцевали, Мва-лот, даже не упомнить, когда мы в последний раз
веселились.
Саготы, возглавляемые Тар-гушем, отправились по тропе к готовой добыче.
Они бросали на Тарзана подозрительные взгляды и по всему чувствовалось, что
им не по душе его присутствие.
И хотя становилось ясно, что саготы отличаются от керчаков, Тарзан
чувствовал себя с ними как дома несмотря даже на то, что являлся пленником.
Неподалеку от Тарзана шел Мва-лот с подошедшим к нему Тор-ядом. Они
неслышно переговаривались, время от времени поглядывая на Тар-гуша, который
шел впереди. К концу разговора Мва-лот рассвирепел. Саготы глядели на своего
короля, видя, что тот вне себя от ярости. И лишь Тар-гуш, который ничего не
заметил, спокойно шел впереди. Мва-лот вихрем вдруг сорвался с места и,
подняв тяжелую дубину, безо всякого предупреждения бросился на Тар-гуша,
намереваясь проломить тому череп.
Жизнь научила Тарзана многому, и, самое главное, мгновенной реакции. Он
полностью отдавал себе отчет в том, что в создавшейся ситуации друзей у него
быть не может, но также понимал и то, что ни один из саготов не решится
окриком предупредить Тар-гуша об опасности.
И прежде чем его успели остановить, Тарзан с криком: "Криг-а, Тар-гуш"
метнулся в сторону и в прыжке сокрушительным ударом свалил с ног Тор-яда.
Услышав предупреждающий выкрик "криг-а", что на языке великих обезьян
означало "берегись", Тар-гуш стремительно обернулся и увидел мчавшегося на
него Мва-лота, занесшего над головой дубину. Но тут произошло нечто, от чего
Тар-гуш опешил. Он увидел, что гилак напал на Мва-лота, схватив его сзади за
шею. Затем рванулся к Тар-гушу, волоча короля за собой, и встал спиной к
дереву, рядом с Тар-гушем.
Саготы моментально вскинули дубины и двинулись на дерзких смутьянов.
-- Сразимся, Тар-гуш? -- выкрикнул Тарзан.
-- Они убьют нас, -- ответил тот. -- Не будь ты гилаком, мы смогли бы
убежать по деревьям, но ведь ты этого не умеешь. Придется оставаться и
встретить бой.
-- Если из-за меня, то не придется. Тарзан пройдет всюду.
-- Тогда пошли, -- сказал Тар-гуш, взметнув вверх дубину и размахивая
ею перед мордами противников.
Они рванули по тропе. Тар-гуш в мгновение ока вскарабкался на дерево и
с удивлением отметил, что безволосый гилак не отстает от него ни на шаг.
Воины из племени Мва-лота бросились вдогонку, но вскоре отстали и
прекратили преследование.
Удостоверившись в том, что погоня прекратилась, беглецы остановились.
Сагот произнес:
-- Я -- Тар-гуш!
-- А я -- Тарзан, -- назвался человек из племени обезьян.
-- Почему ты решил предупредить меня? -- спросил сагот.
-- Я же говорил тебе, что пришел к вам с дружескими намерениями, и
когда заметил, что Мва-лот собрался тебя прикончить, я и выкрикнул, ведь ты
-- единственный, кто потребовал развязать мне руки.
-- Зачем ты пришел в страну саготов? -- спросил Тар-гуш.
-- Я охотился.
-- А теперь куда собираешься?
-- Вернусь к своим, -- ответил Тарзан.
-- Где же они?
Тарзан заколебался. Он и сам точно не знал. Посмотрел на солнце, но оно
было скрыто кронами деревьев. Огляделся вокруг -- всюду листва. Ничто -- ни
солнце, ни листва, ни деревья не могли подсказать ему путь к кораблю. Это
были не родные, чужие солнце, листва и деревья. Не его родные джунгли.
Владыка джунглей растерялся.
V
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ГРИДЛИ
Джейсон Гридли, укрывшийся на дереве, оказался очевидцем леденящего
зрелища охоты жутких кошек. Он видел обезумевших животных, которых кромсали
тигры.
То был Пеллюсидар с его гигантскими хищниками, столь не похожими на
земных зверей.
Гридли вернулся мысленно к себе. Что же дальше? Он не сомневался в том,
что рано или поздно сюда явится человек Пеллюсидара, но что сулит ему эта
встреча? Гридли стал прикидывать, как ему добраться до корабля.
Не увидев вокруг никого из группы, Гридли несколько раз крикнул, но
никакого ответа не получил. Правда, он делал скидку на то, что голос его не
столь уж зычный, чтобы расслышать издалека. Гридли в глубине души надеялся,
что товарищам все же удалось избежать кровавой бойни, однако продолжал
тревожиться за ван Хорста.
Настало время подумать и о своей дальнейшей судьбе. Пора уходить отсюда
и пробираться к кораблю. В любой миг могли вернуться звери, схоронившиеся в
лесной чаще. Гридли посмотрел на солнце и пожалел, что на Пеллюсидаре нет
ночей. В ночной темноте ему было бы легче уйти отсюда незамеченным.
Затем Гридли стал соображать, сколько же времени прошло с того момента,
как поисковая группа покинула корабль. Однако здесь, на Пеллюсидаре,
определить время не представлялось возможным. Лишь безмерная усталость и
сонливость указывали на то, что поиск длится уже долго.
Вскоре на поляну вышли шакалы и дикие собаки. Они шныряли по кустам,
охочие до падали, и клацали устрашающими зубами. Гридли, голодный и злой, не
решался спуститься на землю.
Он глядел на лежавшее невдалеке от дерева огромное животное, задранное
насмерть, на тигров, бродивших среди убитых животных, и сознавал, что эти
гигантские полосатые чудовища могут броситься на него в любую минуту.
Наконец в голове у Гридли созрело решение, и он, невзирая на опасность,
спрыгнул на землю, зажав в кулаке нож. Не сводя глаз с оказавшегося
поблизости тигра, он принялся вырезать из туши мертвого зверя большие куски
мяса.
Огромная кошка находилась примерно в пятидесяти ярдах от Гридли. Тигр
заметил появление человека, но не оторвался от лакомой добычи. Гридли
вернулся на дерево, устроился поудобнее и закрыл глаза.
Голод давал о себе знать все сильнее и сильнее. Пришлось отломить
несколько сухих веток и развести нечто наподобие маленького костра, на
котором Гридли обжарил кусок мяса и впервые в жизни съел полусырым.
Утолив голод, он посмотрел вокруг и увидел, что насытившиеся тигры
неторопливо двинулись к лесу, уступая место шакалам, гиенам и диким собакам.
Отыскав среди веток сравнительно удобное для спанья место, где можно
было растянуться в полный рост, Гридли лег и мгновенно забылся крепким сном.
Проснувшись, он обнаружил, что поляна опустела и можно было уходить.
Гридли слез с дерева и, стараясь не обнаружить себя, стал выискивать
тропу, приведшую их сюда. От него шарахались дикие собаки, скаля грозные
клыки, однако Гридли не опасался их, ибо знал, что животные сыты, а, значит,
не нападут.
Достигнув края поляны, Гридли увидел несколько троп. Но какую из них
выбрать, он не знал.
Тогда он напряг память и попытался мысленно восстановить картину
движения поисковой группы. Определив таким образом нужную тропу, Гридли не
мешкая отправился назад к кораблю. Немилосердно палящее солнце, оставаясь в
одной и той же точке, не помогало Гридли ориентироваться на местности.
Он шел по бесконечной тропе, сознавая, что в любой момент на него могут
напасть звери, и поражаясь тому, что Тарзан отправился в лес в полном
одиночестве и практически безо всякого оружия. Гридли даже засомневался --
жив ли еще Тарзан.
Размышляя о участии своих товарищей, он двигался по тропе, которая
казалась нескончаемой. Может, она вовсе не ведет к кораблю? Гридли находился
на грани отчаяния от чувства безысходности и безмерной усталости. Да еще это
проклятое солнце, которое видит со своей высоты их корабль, но не хочет
указывать к нему путь!
Гридли мучился от жажды, и ему пришлось долго еще идти, пока, наконец,
не вышел к ручью, перерезавшему тропу.
Здесь он напился и сделал привал. Развел маленький костер и поджарил
кусок мяса. Запил его водой и зашагал дальше.
Шло время. Люди на борту корабля пребывали в гнетущем молчании.
Становилось все более очевидным, что ушедшие на поиски товарищи по
экспедиции не вернутся, и команда мрачнела с каждым часом.
-- Уже 72 часа, как их нет, -- произнес Запнер, который все это время
вместе с Дорфом не покидал верхней наблюдательной площадки. -- Впервые в
жизни чувствую себя таким беспомощным. Ума не приложу, что теперь делать.
-- Как мы все же зависим от случайностей, которые могут изменить всю
нашу жизнь.
-- На Земле, я считаю, в подобной ситуации мы знали бы, что
предпринять, -- сказал Запнер. -- А здесь, в этой стране, если поднять
корабль в воздух и двинуться на их поиски, нет никакой гарантии, что мы
сумеем вернуться сюда же. На Пеллюсидаре свои неведомые человеку законы,
здесь ни в чем нельзя быть уверенным.
Лейтенант Хайнс разглядывал лес в бинокль. От его внимательного взгляда
не ускользнули ни один зверь и ни одна птица, мелькавшие вдали. Вдруг Хайнс
взволнованно вскрикнул.
-- Что? -- подскочил к нему Запнер. -- Что там такое?
-- Человек! -- воскликнул Хайнс. -- Даю голову на отсечение, это
человек!
-- Где? -- Дорф вскинул к глазам бинокль.
-- Милях в двух от нас.
-- Ага, теперь вижу. Это либо Гридли, либо ван Хорст. Но вот почему он
один?
-- Возьми с десяток людей, лейтенант, -- велел Запнер, обращаясь к
Дорфу. -- Проследи, чтобы они были во всеоружии, и гоните навстречу. Дорога
каждая минута! -- крикнул он вслед.
Запнер и Хайнс не сводили глаз с Дорфа и его группы, вышедшей навстречу
человеку. Вскоре лейтенант разглядел в идущем Джейсона Гридли.
Они бросились друг к другу и обнялись, что было совершенно естественно.
Первый вопрос, заданный Гридли, касался участников пропавшей поисковой
группы.
Дорф пожал ему руку.
-- Никто не вернулся, вы -- единственный, -- ответил он.
Взгляд Гридли потускнел, он как-то разом постарел и почувствовал
смертельную усталость.
-- Не имею представления о времени, поскольку часы мои разбились, когда
тигр пытался достать меня на дереве. Как долго меня не было, Дорф?
-- Около семидесяти двух часов. Гридли оживился.
-- В таком случае еще не все потеряно! -- обрадовался он. -- А я-то был
уверен, что прошло не меньше недели. Несколько раз меня сваливал сон, но не
знаю, долго ли я спал. Потом я все шел и шел, томимый голодом и жаждой.
Поведав свои мытарства, Джейсон набросился на еду, затем принял ванну и
спустя полчаса, посвежевший, появился в кают-кампании.
-- Ты в состоянии повести новую партию на поиски ван Хорста и воинов?
-- спросил Запнер.
-- Ну конечно, -- ответил Гридли. -- Мы ведь с самой первой минуты, как
оказались в лесу, стали делать зарубки на деревьях, пока не вышли на тропу,
что вела налево. Так что, если разобраться, мое присутствие не требуется, и
коль скоро мы решим отрядить поисковую группу, то сопровождать мне ее не
обязательно.
Присутствующие с недоумением уставились на него, и наступила неловкая
пауза.
-- Дело в том, что у меня есть план получше. Нас здесь двадцать семь
человек, из них двенадцать умеют управлять кораблем. Значит, остальные
пятнадцать могут отправляться на поиски. Поведет их лейтенант Дорф. Капитан
Запнер и Хайнс останутся на корабле. Если же и эта поисковая партия не
вернется, вы сможете снарядить еще одну.
-- Но из твоих слов я понял, что ты не идешь, -- сказал Запнер.
-- Верно. С той лишь разницей, что собираюсь один полететь на легком
разведывательном самолете. И экспедицию следует послать через двадцать
четыре часа после моего вылета, не раньше. Так как к тому времени я или
отыщу их или сам пропаду.
Запнер задумчиво покачал головой.
-- Сложность в том, что как только ты потеряешь корабль из виду, тебе
придется очень нелегко. В условиях Пеллюсидара невозможно полагаться на
навигационные приборы.
-- Я все взвесил, -- произнес Гридли, -- и пришел к выводу, что это --
последний шанс отыскать пропавших.
-- Дай-ка и я порассуждаю, -- вмешался Хайнс. -- По сравнению со всеми
вами, у меня наибольший опыт полетов такого рода, не говоря, разумеется, о
Запнере, но им мы рисковать никак не можем.
-- Рисковать нельзя никем. Естественно, это не означает, что я несу
меньшую ответственность за судьбу пропавших, чем кто-либо из вас. Но так уж
все сложилось, что лететь должен я и ни кто иной. Вы должны понять мои
чувства и предоставить этот шанс мне.
Последние минуты тишины, в течение которых присутствующие пили кофе и
курили. Молчание прервал Запнер:
-- Первым делом тебе нужно хорошенько выспаться. К тому времени самолет
будет готов к полету. Получай свой шанс и постарайся сделать все возможное.
-- Спасибо. Пожалуй, ты прав, мне и в самом деле надо выспаться. Мне
очень жаль терять время, так что разбудите меня сразу, как только самолет
будет готов.
Гридли ушел спать. Тем временем поисковый самолет выгрузили из корабля
и досконально осмотрели. Еще прежде, чем самолет оказался готов к полету, в
люке корабля показался Гридли, поспешно спрыгнувший на землю.
-- Ты совсем мало поспал! -- обеспокоился Запнер, увидев Гридли.
-- Не знаю -- мало это или много, но я прекрасно отдохнул. По правде
говоря, мне уже и не спится. Нас ведь ждут товарищи, надеются, что мы их
спасем.
-- С чего ты начнешь поиск?
-- Полечу прямо над лесом. Мне кажется, что они идут в противоположном
от корабля направлении. Во время полета буду запоминать наиболее приметные
ориентиры, по ним и стану возвращаться. Таким образом смогу зайти далеко от
вас и надеюсь, что, заслышав шум двигателя, они постараются дать о себе
знать.
-- А приземляться будешь? -- спросил Запнер.
-- Конечно, если увижу их. Понапрасну же не стану, ибо полученный здесь
опыт показывает, что далеко углубляться в Пеллюсидар не следует.
Гридли тщательно осмотрел самолет, попрощался с офицером и помахал
рукой остальным.
-- До встречи, старина, -- попрощался Запнер. -- Да сопутствуют тебе
Бог и удача.
Механик крутанул винт, мотор завелся, и через считанные минуты самолет
взмыл в воздух. Гридли сделал два круга над кораблем и направился в сторону
леса.
Оказавшись в небе, Гридли в ту же секунду понял, насколько сложно будет
вернуться назад. Вдалеке виднелись горы, но горизонта как такового не было.
Он пристально разглядывал проплывавшую внизу местность, но не заметил ни
единой живой души.
Гридли решил снизиться, чтобы самолет легче было увидеть.
Полет длился уже два часа, в течение которых Гридли старался двигаться
по прямой. Он пролетал над лесами, холмами, равнинами, полянами, но не видел
ни единого признака человека. Гридли уже завершал намеченный маршрут, как
вдруг впереди появилась новая горная цепь. Гридли решил, что люди не могли
зайти в такую даль, и собрался было повернуть назад, как неожиданно боковым
зрением увидел в воздухе некий предмет и, моментально повернув голову, замер
от удивления.
Над самолетом летело устрашающих размеров существо с жуткими челюстями,
усеянными острейшими зубами. Нетрудно представить себе, чем чревато
нападение такого птенчика!
Гридли стал потихоньку снижаться, и, когда от земли его отделяли
несколько сот футов, гигантский тиранодон атаковал самолет. Громадные
челюсти ухватились за пропеллер. Раздался жуткий скрежет металла.
Теряя высоту, самолет или, вернее, то, что от него осталось,
перевернулся в воздухе, и Гридли выпал наружу. Он успел почувствовать удар
по голове, и сознание его померкло...
VI
ТАОР
-- И где же он, твой народ? -- выпытывал Тар-гуш. Тарзан лишь покачал
головой.
-- Не знаю.
-- А твоя страна?
-- Отсюда очень далеко, -- ответил Тарзан. -- Не на Пеллюсидаре.
Тар-гуш из всего разговора понял лишь то, что Тарзан потерялся. Сам он
никогда в подобную ситуацию не попадал. У Тар-гуша был сильно развит
"инстинкт очага". Окажись он в любой точке Пеллюсидара, даже в океане, он
непременно вернулся бы "домой", то есть туда, где родился на свет.
-- Я знаю, где находится племя людей, -- произнес сагот. -- Отведу тебя
к ним. Наверное, это и есть твой народ.
Тарзан, не имевший даже самого смутного представления о местонахождении
корабля, решил, что сагот говорит об экспедиции 0-220. Тарзан чувствовал,
что Тар-гушу можно довериться.
-- Когда ты в последний раз видел племя людей? -- спросил Тарзан,
выдержав паузу. -- Как долго ты жил после встречи с ними?
Но понятие времени было для Тар-гуша чуждым, и попытка Тарзана таким
образом выяснить, имеет ли сагот в виду экспедицию, не увенчалась успехом.
Вдвоем они отправились на поиски племени, которое имел в виду сагот.
Они являли собой странную пару: один весьма отдаленно напоминал человека,
второй же был Владыкой джунглей.
Поначалу Тар-гуш относился к Тарзану с недоверием, как к выходцу из
другой расы, однако постепенно подозрительность прошла, и он стал испытывать
к спутнику нечто вроде дружеских чувств.
Они охотились на пару и на пару сражались. Вместе запрыгивали на
деревья, когда на земле охотились огромные кошки, бок о бок шли по тропе
через равнины.
Жили они вольготно, как всякие охотники. Тарзан изготовил лук и стрелы,
но сагот шарахнулся от них в сторону. Вскоре однако он увидел, что этим
чудным оружием без труда можно поразить зверя и добыть пропитание, и живо
заинтересовался диковинным приспособлением. Тарзан научил его обращению с
луком и наглядно продемонстрировал, как сделать его самому.
Местность, которой шли Тарзан и Тар-гуш, изобиловала дичью, и воды тут
было вдоволь. В свое время Тарзан считал, что нет на свете места лучше его
собственных джунглей. Но чем дальше они углублялись в Пеллюсидар, тем богаче
и разнообразнее становилось животное царство.
Возникшая между саготом и Тарзаном дружба основывалась на
взаимоуважении и крепла с каждым днем. Молодые люди достигли такого
взаимопонимания, что не нуждались в многословных речах. Им хватало пары
слов, а нередко они понимали друг друга с полуслова. В результате долгого
странствия они оказались в мрачном лесу. Сагот вскинул руку и прислушался,
глядя ввысь, откуда послышался какой-то непонятный звук.
-- Скорей! -- крикнул он. -- Это синдар! Он сделал знак Владыке
джунглей последовать его примеру и рванулся к раскидистому дереву.
-- Что за синдар? -- поинтересовался Тарзан, поудобнее устраиваясь на
земле.
-- Синдар -- это синдар, -- ответил Тар-гуш. Иначе объяснить он не
умел.
-- Это живое существо? -- не унимался Тарзан.
-- Да. Живое. Могучее и свирепое.
-- Ну, тогда это не синдар, -- улыбнулся Тарзан.
-- А что же? -- спросил сагот.
-- Самолет.
-- А это что такое? -- вновь спросил Тар-гуш.
-- Трудно объяснить, чтобы ты понял, -- сказал Тарзан. -- Это такая
штука, которую изобрел человек, чтобы летать в небе.
С последними словами Тарзан вышел на поляну, чтобы иметь возможность
посигналить пилоту. Вполне вероятно, это был самолет с их корабля,
отправившийся на его поиски.
-- В укрытие! -- завопил сагот. -- Тебе синдара не побороть. Он нападет
на тебя и убьет, если не укроешься под деревом!
-- Он не причинит мне никакого вреда. В самолете мой друг.
-- Он похитит тебя, если не спрячешься под деревом! -- раздался вопль
Тар-гуша.
Самолет приближался, и Тарзан выскочил на небольшой открытый участок.
Стараясь привлечь внимание пилота, он изо всех сил замахал руками, однако
тот, судя по всему, ничего не заметил.
Тарзан замер, провожая тоскливым взглядом самолет, пока тот не скрылся
из виду. Он понимал, что пилот, рискуя собственной жизнью, разыскивает его,
и что он, Тарзан, должен любой ценой вернуться на корабль.
-- Да, это не был синдар, -- промолвил сагот, выступая из-под дерева и
подходя к Тарзану. -- Впервые вижу такое существо. Оно крупнее и, наверное,
гораздо страшнее синдара. Наверняка оно очень злое, иначе почему же оно так
жутко злилось и выло.
-- Оно совсем не живое, -- пояснил Тарзан. -- Его построил человек,
чтобы летать, как птица. Им управляет кто-то из моих друзей. Он разыскивает
меня.
Сагот покачал головой.
-- Как хорошо, что оно не село. Оно было страшно сердитое или же очень
голодное, слышал, как громко ворчало.
Тарзан понял, что саготу ничего не объяснишь про самолет, поскольку
Тар-гуш был уверен в том, что видел огромную летающую рептилию.
Тарзан не стал разуверять сагота. Сейчас Тарзана волновало лишь одно --
направление, в котором следует искать корабль. И поэтому он решил двигаться
курсом самолета, по которому, как уверял его сагот, можно выйти на племя
людей.
Вдалеке замерли звуки двигателя, и Тарзан с саготом направились к
холмам, шагая по хорошо протоптанной тропе.
Они шли, не разговаривая, и чуткий слух Тарзана ждал, когда послышится
звук возвращающегося самолета, но вместо этого услышал зловещий, хриплый
крик.
Тар-гуш застыл на месте.
-- Дайал! -- встревожился он. Тарзан удивленно взглянул на сагота.
-- Дайал злой-презлой! -- воскликнул Тар-гуш.
-- Что такое дайал?
-- Это страшная птица, но мясо у нее -- пальчики оближешь. Тар-гуш
проголодался.
Этим все было сказано. Пусть дайал и страшен. Сагот голоден, а мясо
дайала вкусное.
Они помчались в каньон, откуда доносились треск веток и истошные вопли
птицы. Тар-гуш бежал впереди, и, когда Тарзан поравнялся с ним, тот знаком
велел ему остановиться и глядеть в оба.
Их взору предстало существо, которому нельзя было найти определение.
Для саготов то был дайал и только. Голова птицы массивная, устрашающих
размеров, похожая на лошадиную. Клювообразная пасть злобно ощерена. Птица
беспомощно била крыльями. Тарзан пригляделся и увидел торчащий в туловище
дротик, изготовленный безусловно рукой человека.
Он изумленно разглядывал птицу, не в состоянии представить себе, каким
образом Тар-гуш одолеет ее, орудуя одной лишь дубинкой.
Тар-гуш отважно двинулся к птице. На полпути он увидел, что под
уставившейся на него птицей что-то шевелится. Приблизясь к ноге птицы,
Тар-гуш обрушил на нее сильнейший удар. Тарзан сообразил, что тот решил
перебить двигательный нерв рептилии. Пытаясь помочь приятелю, Тарзан
прицелился и пронзил тело дайала стрелой. Сагот отшатнулся, и следующая
стрела поразила птицу в голову.
Раненая рептилия заметалась по дну каньона, и Тарзан с Тар-гушем
отскочили в сторону. Разъяренная рептилия бросилась на Тарзана, который,
подпустив ее поближе, вонзил в нее нож.
Все это заняло считанные секунды, и лишь когда рухнувшая на землю птица
забилась в предсмертной агонии, Тарзан заметил человека, который, вероятно,
и ранил рептилию дротиком.
Человек успел встать на ноги и растерянно следил за происходящим. Кожа
его лоснилась на солнце. В руке он держал тяжелую дубину. Глаза умные,
телосложение пропорциональное.
Тар-гуш взялся за свою дубину и пошел на незнакомца.
-- Я -- Тар-гуш, -- объявил он. -- Буду убивать. Человек зажал в кулаке
каменный нож и ждал, переводя взгляд с одного пришельца на другого. Тарзан
вклинился между ними.
-- Погоди, -- произнес он. -- Почему ты хочешь убить?
-- Он -- гилак, -- ответил сагот.
-- Но он же ничего плохого тебе не сделал. И потом ведь он первым ранил
птицу, и благодаря этому мы вообще смогли ее убить.
Сагот минуты две думал, после чего затряс головой.
-- Но если не я, то он убьет меня! Тарзан обратился к незнакомцу:
-- Меня зовут Тарзан, а это Тар-гуш, -- указал он на сагота и стал
ждать ответа.
-- Я -- Таор, -- представился человек.
-- Давай будем друзьями, -- предложил Тарзан. -- Ведь мы не ссорились.
Таор ошарашено глядел на Тарзана.
-- Понимаешь язык саготов? -- спросил его Тарзан, рассчитывая получить
утвердительный ответ. Таор кивнул.
-- Немного, -- ответил он. -- Но отчего мы обязаны стать друзьями?
-- А к чему нам быть врагами? Таор замотал головой.
-- Не знаю... Так было всегда.
-- Мы же сообща одолели дайала, -- воскликнул Владыка джунглей. -- Если
бы не ты, Таор, мы бы потерпели неудачу. Мы должны стать друзьями, а не
врагами. Ты куда путь держишь?
-- Возвращаюсь в свою страну, -- сказал Таор, указывая туда, куда
направлялись Тарзан и Тар-гуш. Затем покосился на сагота.
-- Мы пойдем как друзья, Тар-гуш? -- спросил Тарзан с повелительными
нотками в голосе.
-- Такого никогда не бывало! -- возмутился сагот.
-- Так будет! -- улыбнулся Тарзан. -- Пошли.
Тарзан не сомневался в том, что они двинутся вслед за ним. Взяв нож, он
приступил к разделыванию птицы.
Таор и Тар-гуш заколебались, с подозрением разглядывая друг друга, но
уже спустя минуту присоединились к Тарзану и принялись ему помогать.
Таора сильно заинтересовал стальной нож Тарзана, которым он безо всякой
натуги рассекал мясо дичи.
Вскоре они развели костер и в полной тишине приступили к жареному мясу.
Тар-гуш не стал есть со всеми, а, взяв свою долю, отошел в сторонку, где
принялся поедать его, бросая косые взгляды на Тарзана и Таора. Очевидно,
звериный инстинкт в нем взял верх.
Покончив с едой, они двинулись по тропе через долину. Шли они долго, не
обмолвясь ни единым словом.
-- Здесь начинается Зорам.
-- Зорам? -- переспросил Тарзан. -- Что такое Зорам?
-- Моя страна. Она расположена в горах Синдара, -- ответил Таор.
Тарзану уже вторично доводилось слышать о синдаре. Впервые от Тар-гуша,
назвавшего этим словом самолет, а теперь вот от Таора, который назвал так
горы.
-- Может, объясните, что такое синдар? -- спросил он.
Таор не скрывал своего удивления.
-- А ты, собственно, откуда родом, если не знаешь, что это такое, и не
говоришь на языке гилаков?
-- Я не с Пеллюсидара, -- ответил Тарзан.
-- Я бы еще поверил, если было бы такое место, откуда ты мог бы прийти.
Разумеется, не из Молон Аз -- моря, которое омывает Пеллюсидар. Единственные
живые существа, которые водятся в тех краях -- крошечные демоны, несущие
смерть. Сам я их не видел, но уверен, что они на тебя ничуть не похожи.
-- Верно, я не из Молон Аз, хотя часто думаю, что мою страну тоже
населяют демоны -- как маленькие, так и большие.
Так они стали жить вместе, вместе охотиться, есть и спать. Постепенно
Тар-гуш свыкся с Таором и перестал относиться к нему с недоверием. Эти трое
представляли собой три различных исторических периода, между которыми
пролегли целые века.
Тарзан тщетно пытался определить, сколько времени он отсутствует на
корабле, однако начал сознавать, что движутся они вовсе не в сторону корабля
и что ему еще долго придется находиться в обществе Тар-гуша и Таора.
Они в очередной раз поели, поспали и вновь двинулись в путь. Вдруг
острое зрение Тарзана обнаружило впереди на открытом пространстве некий
непонятный предмет. Тарзана, еще не понимающего, что там лежит, влекла
вперед неодолимая сила. Он пустился бегом к загадочному предмету и, подбежав
вплотную, остолбенел от изумления.
Перед ним лежали обломки самолета...
VII
КРАСНЫЙ ЦВЕТОК ЗОРАМА
Красный Цветок Зорама -- Джана -- остановилась и огляделась по
сторонам. Она испытывала острый голод и валилась с ног от недосыпания.
Причиной тому -- четыре человека из Фели, гнавшиеся за ней по пятам. Фели
лежала у подножья гор Синдара, внизу от Зорама.
Детство свое Джана провела в горной стране Синдара.
Теперь же за ней гналась погоня, и девушка из последних сил пыталась
оторваться от преследователей. Здесь, в этой стране, особенно ценилась
красота девушек и их нередко похищали, увозя за реку. Джана, Красный Цветок
Зорама, мчалась быстрее молнии, рискуя своей жизнью и готовая наложить на
себя руки, лишь бы не достаться никому.
Недавно была выкрадена Лана, ее сестра, и все девушки Зорама трепетали
от страха, постоянно ощущая близкую опасность.
Такая участь представлялась Джане хуже смерти. Она не могла вообразить
жизнь без своей земли, без гор. Она, истинная дочь гор, не могла унизиться
до того, чтобы стать женой человека из низины.
Джану любили многие молодые воины Зорама, однако сердце девушки
оставалось свободным. Правда, Джана знала, что настанет такой день, когда
она уйдет с кем-нибудь из них, если только к тому времени ее не выкрадут.
Невдалеке от Джаны остановились передохнуть четверо преследователей.
-- Хватит рассиживаться, -- проворчал один.
-- Тебе ее не видать, Сирак. В этой стране удача на стороне синдарцев,
остальные же могут утереться. Сирак замотал косматой головой.
-- Я положил на нее глаз, и она будет моей. Я так решил.
-- Наши руки исцарапаны, сандали изодраны, ноги сбиты. Нам нельзя идти.
Мы погибнем, -- возразил другой.
-- Ты, возможно, и умрешь, но покуда жив, ты будешь идти. Я, Сирак, так
сказал. Слово вожака -- закон.
Воины недовольно зашумели, но Сирак цыкнул на них, и погоня
продолжилась.
Джана видела, как преследователи полезли в гору, и поняла, что они
вновь напали на ее след. Она отпрянула за скалу. Одетый на Джане хитон
скрадывал фигуру, не закрывая стройных ног. Полуденное солнце играло бликами
на бронзовой коже. Джана была обута в маленькие сандалии, на бедре у нее
висел каменный нож, в правой руке девушка сжимала дротик.
Взобравшись повыше на утес, Джана швырнула в карабкающегося следом
Сирака увесистый камень и выкрикнула:
-- Убирайся к себе в страну! Не для тебя Красный Цветок Зорама!
С этими словами она полезла еще выше на утес. По левую сторону от нее
виднелся Зорам, далеко-далеко отсюда. От родного города Джану отделяли
многочисленные скалистые утесы, и девушка понимала, что к своим она попадет
еще не скоро.
Она оказалась в чуждой ей местности, однако была готова без страха
встретить любое животное как в лесу, так и на равнине.
Справа стеной высились горы, слева находилось глубокое ущелье, сзади
приближались Сирак со своими воинами. В первый миг Джана испытала страх,
который вскоре улетучился, уступив место затеплившейся надежде.
В поисках пути к отступлению Джана потеряла немало времени, пока
наконец не сообразила, что ее нагоняют. Она встрепенулась и, подобно серне,
бросилась бежать, перепрыгивая с камня на камень.
Обернувшись на бегу, девушка увидела Сирака, который двигался следом с
некоторой опаской, но тем не менее довольно быстро. Сирак тяжело дышал,
однако шага не замедлял.
У Джаны, решившей ни за что не даваться в руки мужчинам, был один лишь
выход -- прыгать через ущелье, пусть даже она сорвется вниз и разобьется.
Подобрав платье, девушка из последних сил разбежалась и совершила
отчаянной смелости прыжок. Ей удалось зацепиться одной рукой за каменный
выступ. Внизу зияла пропасть. Джана неимоверным усилием подтянулась и
ухватилась за выступ другой рукой. На глазах выступили слезы, но девушка
продолжала цепляться за камень побелевшими пальцами.
Необходимо было спешить -- невдалеке показались преследователи. Из-под
ногтей сочилась кровь. Над головой -- жуткая скала, внизу -- верная смерть.
Стараясь не делать лишних движений и не расслаблять пальцев, Джана
медленно принялась нащупывать ногами скалу, отыскивая малейшую
шероховатость, и начала опаснейший спуск. Она двигалась дюйм за дюймом,
подгоняемая голосами преследователей.
Над выступом, за который чуть раньше держалась слабеющая девушка,
высунулось заросшее омерзительное лицо Сирака.
-- Хватайся за мою ногу! -- крикнул он Джане.
Видя, что девушка не станет этого делать, он велел воинам опустить его
как можно глубже в пропасть, держа за ноги. Сирак повис в воздухе, стараясь
руками схватить Джану за длинные волосы, чтобы подтянуть ее к себе.
Девушка в страхе закрыла глаза и приготовилась встретить смерть, ибо
решила, что предпочтет разбиться о камни, нежели достаться Сираку.
Сирака теперь отделяли от девушки считанные дюймы. Цепкие пальцы
мужчины коснулись волос Джаны. Но в тот же момент она нащупала ногой
крохотный выступ и сумела вывернуться из хищных рук Сирака.
Сирак пришел в бешенство, но близость девушки подстегивала его
решимость любой ценой завладеть строптивой красавицей.
Взглянув в ущелье, Сирак не на шутку испугался. Он недоумевал, каким
чудом девчонке удавался спуск, как она вообще сумела продержаться до сих пор
и не сорваться в ущелье. Он понимал, что продолжать погоню в данный момент
бессмысленно. Однако необходимо было спешить, ведь Джана могла сорваться
вниз, а лишиться лакомой добычи Сираку явно не хотелось.
И Сирак, насилу влезший обратно, сказал своей свите:
-- Будем искать спуск полегче.
Затем свесился в ущелье и хрипло прокричал:
-- Твоя взяла, горная девчонка! Я возвращаюсь домой, в низину Фели. Но
скоро я вернусь и поймаю тебя. Так и знай. Все равно не отвертишься. Ты
будешь моей!
-- Какой ловкий! -- крикнула девушка в ответ. -- Смотри, а то синдарцы
схватят тебя и вырвут твое сердце раньше, чем сумеешь добраться до своей
мерзкой низины!
Ответа не последовало, из чего девушка заключила, что преследователи
убрались той же дорогой, что и пришли сюда. Откуда ей было знать, что чужаки
отправились на поиски более легкого спуска, ведущего на дно пропасти, куда
двигалась сама Джана. А слова его имели целью усыпить бдительность беглянки.
Сердце Красного Цветка Зорама захлестнула жгучая ненависть к Сираку.
Джана продолжала спуск. Ей посчастливилось найти птичье яйцо. Находка
утолила и голод, и жажду.
Долго продолжался опасный спуск, но наконец девушка оказалась у
подножия. Сирак с воинами, отыскав гораздо более удобную дорогу, также
спустились вниз и находились сравнительно недалеко от Джаны.
Джана ступила на землю и остановилась в растерянности. В какую сторону
бежать? Внутренний голос сказал ей, что следует поостеречься и не идти по
равнине в сторону Зорама. Тогда Джана помчалась вниз, к долине, минуя каньон
слева.
Девушка впервые в жизни спустилась с родных гор в низину и ее поразила
красота чужой страны. Джане всегда казалось, что здесь жутко и страшно, ибо
населяли эту местность враждебные племена, похищающие девушек.
Она залюбовалась открывшейся взору прекрасной картиной, на какое-то
время даже позабыв об опасности.
Вдруг сверху донесся звук. Джана вскинула голову и увидела странное
существо.
Над ней находился синдар таких устрашающих размеров, что девушка не
сразу распознала огромную птицу. Ничего подобного видеть ей не доводилось.
В тот же миг она увидела еще одного синдара, не такого крупного,
который тараном пошел на первого. Раздался глухой стук, и оба рухнули на
землю. Пока два синдара падали, девушка заметила некий предмет, отделившийся
от сцепившихся птиц. Птицы уже врезались в землю, а предмет продолжал парить
в воздухе, неторопливо приближаясь к поверхности. Он крепился к чему-то
совершенно непонятному.
Когда этот предмет опустился на землю в нескольких шагах от Джаны,
глаза ее полезли на лоб от страха и потрясения. Предмет оказался человеком!
Ее народ по уровню цивилизации превосходил все остальные, но даже Джана
была не в состоянии объяснить загадочное появление человека. Высоко в небе
схватились два синдара, и вдруг из них выпадает человек. Кошмар да и только!
Недолго думая, Джана, что было вполне естественно, бросилась бежать. Не
успела она оказаться на безопасном расстоянии, как вдруг перед ней возникли
четверо преследователей во главе с Сираком.
Как и девушка, они оказались очевидцами произошедшей в небе сцены и
считали, что Джана бежит к ним в надежде на спасение.
Завидев своих мучителей, она метнулась вправо, стараясь увернуться.
Сирак бросился наперерез. Началась погоня.
Готовая на все, лишь бы не попасться в руки Сираку, девушка повернула
назад...
В тот же миг Джейсон Гридли, лишившийся сознания от удара по голове,
пришел в себя. Открыв глаза, он увидел, что лежит на мягкой траве в сказочно
красивой долине.
Он поднялся на ноги и стал сворачивать парашют. Серьезных ранений он не
получил -- местами содрана кожа, гудела голова.
Гридли первым делом подумал о самолете, но тут же отвлекся и посмотрел
вправо, где вдруг раздалось рычание.
Неподалеку оказались четыре дикие собаки, оскалившие свои жуткие пасти.
В следующий миг Гридли понял, что животные рычат не на него, его они еще не
заметили. Они глядели в другую сторону -- туда, откуда прямо на них мчалась
девушка. Гридли опешил, однако вскоре все понял, когда увидел четверых
мужчин, гнавшихся за ней.
При виде диких собак девушка заметалась, не зная, что делать. Сзади же
нарастал шум погони.
Животные бросились к ней. Оставался один только выход. Девушка
повернула и кинулась к Гридли. Джейсон моментально сообразил, что к чему.
Понял он и состояние девушки, которая приближалась к нему с опаской, но еще
больше опасалась преследования со стороны мужчин, своих врагов. Гридли стал
криками подзывать девушку.
За спиной Джаны был Сирак с воинами, слева надвигались дикие собаки.
Джана не могла решиться, куда бежать. Незнакомец незнакомцем, однако видно,
что он не такой грозный, как то, что ожидало ее сзади и слева.
И девушка вихрем помчалась к нему.
Гридли бросился к ней навстречу, выхватывая на бегу кольт 45-го
калибра.
Гиенособаки настигали девушку, бежавшая впереди уже разинула пасть,
намереваясь вцепиться в добычу.
В ту же секунду Джана споткнулась и упала. Собака едва не наскочила на
нее, и, когда Гридли выстрелил, тяжелая туша собаки погребла под собой
девушку.
Собаки, напуганные чуждым им звуком, попятились и бросились назад, к
Сираку с товарищами.
Гридли подскочил к убитой собаке, вытащил из-под нее девушку и поднял
на ноги, не подозревая, что оказался на волосок от смерти, ибо Джана
замахнулась каменным ножом. В любом мужчине, кроме жителя Зорама, Джана
видела заклятого врага, и первым импульсом девушки было убить его, спасая
свою жизнь. Но вдруг в глазах незнакомца она прочла такое странное
выражение, что рука ее опустилась. Джана безотчетно почувствовала, что
человек не станет причинять ей зла, что он ее спасет.
Девушка нерешительно улыбнулась Гридли. Тот поддержал ее за плечи и
загородил собой. Затем обернулся к преследователям, которые успели
оправиться от замешательства и приготовились к броску. Создалась следующая
расстановка сил: две дикие собаки атаковали Сирака с воинами, а третья --
Гридли с Джаной.
В воздухе замелькали дубинки. Один зверь с перебитой лапой взвыл, пока
его не утихомирил удар по голове. Второе животное повалило одного из воинов
на землю, и тот едва успел выхватить каменный нож, но воспользоваться им не
пришлось -- на помощь уже спешил Сирак, расправившийся со своим зверем.
Гридли же ничего этого не видел. Он не спускал глаз с собаки, летящей
прямо на них с Джаной.
Девушка мгновенно сообразила, что мужчинам сейчас не до нее и ей ничто
не мешает спастись от них бегством. На ее плечах лежала рука незнакомца, и
она незаметно высвободилась, хотя и чувствовала, что вреда он ей не
причинит. Напротив, от его прикосновения она испытывала ощущение
защищенности, давно позабытое. Так чувствует себя слабый, когда за него
заступается сильный.
Грохнул выстрел, брызнула кровь. Пуля не остановила зверя, и в
следующую секунду собака прыгнула, целясь в горло Джейсона.
Джейсон снова выстрелил, но тут же упал, подминаемый тяжестью
обрушившегося на него тела. Казалось, клыки зверя сейчас вопьются в горло
Гридли, но собака вдруг обмякла, и Джейсон, высвободившись, вскочил на ноги.
Над собакой стояла стройная девушка, сжимавшая в руке каменный нож.
Неожиданно девушка схватила Гридли за руку и воскликнула:
-- Они идут сюда! Они убьют тебя и заберут меня с собой! Не отдавай
меня!
Гридли, разумеется, не понял ни единого слова, но тон девушки и
застывшее на ее лице выражение ужаса говорили сами за себя. Он понял, что
эти мужчины куда более опасны для нее, чем дикие собаки.
Покончившие с собаками люди надвигались на Гридли с Джаной.
Гридли наставил револьвер на Сирака, шедшего впереди.
-- Убирайтесь! Молодая леди боится вас! Второй воин выкрикнул:
-- Я -- Глаф! Я убью тебя!
-- Если я правильно понял, то вы мне угрожаете. Позвольте заметить,
что, судя по вашему низкому лбу -- вы глупы, а ваше поведение говорит о том,
что вы просто пьяны!
Гридли не собирался убивать этого мужчину, как, впрочем, и подпускать
на близкое расстояние. Девушке явно грозила опасность. Мужчины взяли их в
кольцо. Нужно было что-то предпринять, и Гридли начал стрелять поверх голов,
чтобы отпугнуть нападавших.
Те застыли на месте, но, обнаружив, что остались невредимыми, двинулись
вперед, устремляясь к девушке. Они хотели поскорее вернуться домой и были
готовы сражаться.
И тогда Гридли принял решение стрелять в цель. Раздались два выстрела.
Двое упали.
"В этой маленькой стране произошло немало событий, причем далеко не
радостных", -- подумал Гридли.
Красный Цветок Зорама не сводила с Гридли восхищенного взгляда. Она
впервые видела такого мужчину, все в нем приводило ее в восторг. Как сильно
он отличался от всех остальных!
А его волшебное оружие, выплевывающее смерть! Какое чудо!
Джана с раннего детства усвоила истину, что от мужчины добра не жди, из
какого бы он ни был племени.
В глазах и улыбке незнакомца светилась такая теплота, что сердце Джаны
затрепетало. Меньше всего ей теперь хотелось бежать от него. Она
догадывалась, что человеку не по себе в этом, судя по всему, незнакомом для
него мире, и Джану охватило материнское чувство, пусть даже они не понимали
ни слова из тех, что говорили друг другу...
VIII
ДЖАНА И ДЖЕЙСОН
Тар-гуш и Таор с любопытством рассматривали обломки аэроплана, а Тарзан
лихорадочно разыскивал тело пилота. К немалому облегчению, трупа он не
обнаружил, зато заметил следы человека, обутого в ботинки. Эти следы могли
принадлежать только Гридли. Теперь Тарзан был уверен, что Джейсон не погиб.
Однако к своему удивлению вскоре рядом со следами Гридли он увидел отпечатки
маленьких сандалий. После минутного размышления Тарзан пришел к выводу, что
вместе с Джейсоном была какая-то женщина одного из племен Пеллюсидара.
Цепочка следов тянулась от разрушенного аппарата как раз в ту сторону,
откуда они только что пришли. Оставалось только двинуться в путь по этим
следам.
С большим трудом удалось оторвать Таора от самолета, который тот
разглядывал с нескрываемым интересом. Тарзан был засыпан градом вопросов.
Реакция Тар-гуша оказалась прямо противоположной. Он удивленно смотрел на
аппарат и задал лишь один вопрос:
-- Что это?
-- Это та самая штука, которая в прошлый раз пролетела над нами.
Помнишь, я объяснял, что она сделана руками человека? Ты еще назвал ее
летающей рептилией. Здесь был мой друг, что-то произошло, и эта штука упала.
Но другу удалось спастись, -- пояснил Тарзан.
-- У нее нет глаз. Как же она может летать вслепую? -- сомневался
Тар-гуш.
-- Она не живая.
-- Но я своими ушами слышал, как она ворчала, -- упорствовал сагот, не
в состоянии понять, что эта диковинная штука, столь похожая на синдара, не
живая.
Они прошли немного вдоль цепочки следов и увидели теранодона с разбитой
головой. Неподалеку валялся сломанный пропеллер. Причина катастрофы стала
ясна.
Спустя некоторое время они обнаружили парашют, а невдалеке четырех
мертвых гиенособак и трупы двух волосатых мужчин.
Осмотр показал, что две гиенособаки и оба мужчины были убиты из
огнестрельного оружия. На земле явственно виднелись следы борьбы и отпечатки
маленьких сандалий. Бросалось также в глаза, что оба мужчины были из одного
племени.
-- Из нижней страны Фели, -- пояснил Таор, -- а девушка из племени
Зорама.
-- Как ты догадался?
-- Люди горного племени шьют сандалии из другого материала и не так,
как в низине.
-- При первой встрече ты говорил, что ты из Зорама?
-- Да, это моя родина.
-- Так может быть ты знаешь девушку, которой принадлежат следы?
-- Да. Это моя сестра.
Тарзан с удивлением взглянул на него.
-- Как ты определил?
-- По отпечаткам. Ее сандалии не перевиты лианами, а таких больше ни у
кого нет.
-- Что же она делает так далеко от дома и каким образом оказалась
вместе с моим другом?
-- Это легко объяснить. Видимо, мужчины из Фели выкрали ее, но появился
твой друг и убил гиенособак и двух фелианцев. Наверное, моя сестра не сумела
от него убежать, и он захватил ее.
Тарзан улыбнулся.
-- Судя по следам, она и не собиралась от него убегать.
Таор согласно кивнул головой.
-- Верно. Но я ничего не могу понять. Женщины моего народа никогда не
согласятся жить с мужчиной из другого племени. Я знаю Джану. Она скорее
умрет, чем спустится с гор Синдара. Она постоянно твердила об этом и, думаю,
не лгала.
-- Мой друг не мог применить силу, -- сказал Тарзан. -- Если она пошла
с ним, то только по своей воле. Надеюсь, мы их найдем. По-моему, он лишь
провожает ее в Зорам: это добрый человек и не может оставить женщину в беде.
-- Там видно будет, -- ответил Таор. -- Но если он захватил ее силой,
его ждет смерть.
Тарзан, Тар-гуш и Таор продолжали свой путь, а в то же самое время
милях в пятидесяти восточное в обход великих гор Синдара продвигался отряд,
состоящий из десяти чернокожих и одного белого. Казалось, в мире не было
более унылых и растерянных людей. Мувиро и его воины едва спаслись от
обезумевших животных и теперь брели по равнине, не приближаясь к зарослям и
надеялись на спасательную экспедицию с корабля. Они понимали, что заметить
их можно только на открытом пространстве.
На корабле же волнение, связанное с исчезновением на сей раз Гридли,
достигло апогея.
Запнер послал второй отряд спасателей, но через несколько часов люди
вернулись ни с чем. Они прошли по тропе до большой поляны, но не обнаружили
ни малейших следов пропавших.
Дорф предположил, что растерявшихся людей могли запросто растерзать те
огромные кошки, которые во множестве бродили по округе.
-- Как бы то ни было, мы обязаны найти их. Живых или мертвых, --
ответил Запнер.
Откладывать взлет больше не имело смысла -- заработали двигатели, и
корабль взмыл в воздух. В журнале Роберт Джонс сделал запись: "Стартовали
днем".
Когда Сирак и его соплеменник бросились наутек и скрылись за выступом
скалы, Гридли, опустив кольт, повернулся к девушке.
-- Ну-с, что же дальше? Девушка покачала головой.
-- Я не понимаю тебя. Ты не владеешь языком гилаков.
-- Да-а, ситуация, -- пробормотал Джейсон. -- Думаю, надо осмотреть
местность и попытаться разыскать мой самолет. Будем молиться всем богам,
чтобы от него хоть что-то осталось.
Джана внимательно вслушивалась в слова Джейсона, затем тряхнула
головой.
-- Пошли, -- сказала она на своем языке, подкрепляя слово жестом.
Гридли двинулся в том направлении, в котором, как ему казалось, должен был
находиться самолет.
-- Нет, не туда, -- воскликнула Джана и, подбежав, попыталась
остановить его, указывая рукой в противоположную сторону -- на зубчатые
вершины гор, где лежал Зорам.
Гридли прекрасно понимал, что все попытки хоть что-то объяснить ей,
обречены на неудачу. Поэтому он нежно взял ее за руку и осторожно потянул за
собой в нужном направлении.
И вновь его располагающая улыбка сыграла свою роль. Даже понимая, что
незнакомец уводит ее от родного племени, от любимого Зорама, Джана
потихоньку пошла следом, раздумывая, почему она не боится его, а наоборот,
идет рядом. Вероятно, он не был гилаком, он не знал их языка.
После получаса поисков Гридли обнаружил останки самолета. К сожалению,
аппарат был поврежден так сильно, что не поддавался ремонту.
Джана с живейшим любопытством лазила по обломкам. Ей хотелось задать
тысячу вопросов, все было новым и непонятным, однако единственный на свете
человек, который мог бы на них ответить, не знал ее языка.
Гридли, конечно же, отлично понимал, что следует держаться открытого
пространства для встречи с товарищами. Не исключено, что для поиска снарядят
корабль и тогда его найдут гораздо быстрее. Будучи не в состоянии
определить, где север или юг, запад или восток, он сознавал, что самому ему
не выбраться. Тот длинный путь, что он проделал за несколько суток, корабль
покроет за каких-нибудь полчаса.
Гридли принялся жестикулировать, показывая рукой то в одну, то в другую
сторону, не сводя с Джаны вопрошающего взгляда. Тем самым он давал ей
понять, что готов пойти с ней, куда ей угодно. Девушка правильно поняла его
и указала на горы Синдара.
-- Там мой дом. Это Зорам, родина моего народа.
-- Железная логика, -- улыбнулся Гридли. -- А мне остается только
мечтать о том, чтобы еще и уяснить смысл ваших слов. Ручаюсь, что прелестное
создание с такими восхитительными зубками не может не быть интересным
собеседником.
Джана не дала Гридли развить эту тему и двинулась по направлению к
Зораму. Джейсону Гридли ничего не оставалось, как зашагать следом.
Девушка лихорадочно пыталась сообразить, каким образом ей общаться с
взволновавшим ее воображение незнакомцем. И она решила, что станет обучать
его своему языку. Но как это осуществить на практике? Ведь не было еще
такого случая, чтобы она сама или ее народ обучали бы какого-либо чужака
своему языку. Она не имела даже понятия, с чего следует начать.
И тогда Красный Цветок Зорама ткнула себя пальцем и сказала:
-- Джана.
Так она повторила несколько раз, после чего подняла вопросительно брови
и пристально посмотрела на Гридли.
-- Джейсон, -- ответил он, догадавшись, что от него требуется.
Итак, состоялся их первый диалог, послуживший началом постепенного
преодоления языкового барьера.
Шли они долго. Взбирались на холмы, пересекали ручьи и речушки. Джана
собирала орехи и фрукты, готовила пищу да так, что у Гридли текли слюнки. Он
не переставал любоваться своей спутницей, восхищаясь малейшим движением
точеного бронзового тела, стройного, как кипарис. Джана олицетворяла собой
гимн женской красоте.
Каждая черточка ее прелестного лица -- зубы, глаза, нос -- дышала
очарованием.
Наблюдая за девушкой, когда та орудовала каменным ножом, готовила пищу
и разводила огонь, играючи управляясь с громоздкими допотопными
приспособлениями, Гридли силился понять, откуда у этого хрупкого создания
берутся выносливость и сила.
Страстно желая научиться ее языку, он с опаской думал о том, что, когда
такой день настанет, не дай Бог обнаружится, что у Джаны мышление
примитивной дикарки.
Утомившись, Джана готовила себе под деревом ложе из травы и мгновенно
засыпала. Гридли же бодрствовал, оберегая ее сон, готовый в любой момент
отразить опасность. К огнестрельному оружию он прибегал редко, поскольку
крупные звери пока не встречались.
А когда Гридли все же засыпал, на вахту заступала Джана. Малейший шорох
-- и Джана предупреждала Джейсона об опасности.
Джейсон не имел представления о том, как долго они идут, но считал, что
дорога куда-нибудь да приведет. Они уже могли кое-как общаться и
обменивались короткими фразами. Джейсон старался как можно скорее овладеть
языком, который давался ему с трудом, особенно произношение, вызывавшее у
Джаны веселый смех. Зная, что понятие времени на Пеллюсидаре не существует,
Гридли ломал голову над тем, сколько времени им предстоит провести в пути --
дней, недель или лет, прежде чем они доберутся до дома Джаны.
Как-то раз на очередном привале девушка неожиданно спросила:
-- Почему ты все время на меня смотришь? Гридли покраснел и потупился.
Он только сейчас сообразил, что неотрывно наблюдает за Джаной. Он начал было
оправдываться, но тут же осекся и замолчал. Нелепо было бы объяснять ей, что
он любуется ее красотой.
-- Что же ты молчишь, Джейсон? -- допытывалась девушка.
-- Не знаю, что и сказать.
-- Расскажи, что ты видишь, когда глядишь на меня, -- не унималась
Джана.
Гридли удивился словам девушки, однако понял, что от него ждут
признания в любви. В любви? К этой полуголой дикарке, готовящей на
примитивном костре еду и зубами разрывающей полусырое мясо? Не имеющей
представления о цивилизации?
При одной этой мысли Гридли содрогнулся.
Ему вспомнилась Цинтия Френсис из Голливуда, дочь управляющего
известной фирмой. Перед внутренним взором возникло аристократическое лицо
Барбары Грин, дочери старого Джона Грина из Техаса, агента по продаже
недвижимости, проживающего нынче в Лос-Анджелесе. Конечно, Цинтия -- девица
избалованная, как, впрочем, и Барбара, но его вдруг охватил страх, что он
может оказаться отрезанным от привычной ему жизни. Отрезанным от
цивилизации, в обществе девушки из каменного века.
Он силился представить себе Джану на званом обеде в кругу своих
знакомых. Джана, нельзя не отдать ей должное, отличная спутница в
приключениях, но современный человек, то есть Гридли, не мог вообразить как
бы она вписалась в цивилизованное общество.
Если в его глазах временами и сквозило нечто большее, чем дружелюбие,
то теперь он искренне раскаивался в этом. Он прекрасно сознавал, что между
ними ничего не может быть. И не должно. Абсолютно ничего.
В ожидании ответа на свой вопрос Джана пристально наблюдала за Гридли.
Затем ее губы тронула легкая улыбка. Маленькая дикарка из каменного века,
она все же была настоящей женщиной, к тому же, далеко не глупой.
Она медленно отстранилась от Гридли и побрела прочь, не промолвив ни
слова.
-- Джана! Постой! -- воскликнул Гридли. -- Не обижайся! Куда же ты?
Девушка на миг остановилась и высокомерно вздернула подбородок.
-- Иди своей дорогой, гилак, -- произнесла она. -- Джана уходит...
IX
ГНЕЗДО СИНДАРА
Над горами Синдара сгустились тяжелые, темные тучи.
-- Быть воде, -- объявил Таор. -- Она обрушилась на Зорам, скоро будет
и здесь.
Стало темно. Несущиеся по небу черные тучи затянули полуденное солнце.
Впервые Пеллюсидар предстал Тарзану таким мрачным. Он испытывал
гнетущее чувство. Тар-гуш и Таор разделяли его впечатление. Казалось, они
чего-то боятся. С гор стали спускаться звери, которые метались в поисках
укрытия и не обращали на людей ни малейшего внимания.
-- Почему они не нападают на нас, Таор? -- спросил Тарзан.
-- Они напуганы. Чувствуют приближение воды. Теперь им не до добычи,
лишь бы понадежнее спрятаться.
-- А нам тоже грозит опасность?
-- Если поднимемся повыше, то нет. Вода заливает низины. Настоящая же
опасность грозит сверху, когда черные тучи раскалываются и вниз летят
огненные стрелы. Но и это не страшно, если оставаться на открытом месте,
ведь стрелы ударяют в деревья. Никогда не прячься под деревом, когда летят
стрелы. Дерево загорится.
Как только солнце скрылось, стало холодно. Поднялся порывистый ветер,
хлестающий, словно плеткой, обнаженные тела путников.
-- Собирайте хворост. Сейчас разведем огонь и согреемся.
От костра потянуло долгожданным теплом, но тут же полил дождь. С неба
хлынули потоки воды.
Ослепшие от дождя животные бестолково метались в поисках укрытия,
пытаясь спрятаться от непогоды.
Тарзан со спутниками набрели на небольшую пещеру, где и схоронились.
Вновь развели костер.
Тарзану казалось, что дождь никогда не кончится, но он, как и его
товарищи, безмолвно переносил тяготы создавшегося положения. Люди сидели
возле огня, слушая, как завывает ветер.
Постепенно буря стала затихать. Тучи рассеялись, выглянули первые
солнечные лучи, потеплело.
-- Я проголодался, -- сказал Тарзан.
Таор кивнул в сторону лежавших на земле тел мелких животных.
Сам он скрепя сердце принялся за сырое мясо, а Тарзан и Тар-гуш с
удовольствием подкрепились. Проглотив последний кусок, Тарзан улыбнулся. Он
вспомнил, как однажды обедал в лондонском клубе с человеком, которого едва
не хватил удар, когда он увидел, что Тарзан ест полусырое мясо.
Вскоре они выбрались наружу и возобновили поиски Джейсона и Джаны. Но
дождь начисто смыл все следы.
-- Нужно подождать, пока не сойдет вода. А там, если повезет, увидим
свежие следы.
-- Надо идти вправо, к подъему, -- сказал Таор. -- Они наверняка ушли
этим путем, другого нет. Мы непременно выйдем на их след.
Они полезли в гору, осматривая все вокруг, но никаких следов не
обнаружили.
-- Значит, они пошли в твою страну другой дорогой, -- решил Тарзан.
-- Возможно, -- отозвался Таор. -- В общем, ничего не остается, как
идти в Зорам. Там соберем мой народ, организуем поиски.
Наткнувшись на яйца птицы синдар, они приготовили их на огне и
приступили к еде. Вдруг Таор насторожился и стал прислушиваться.
Острый слух Тарзана также уловил неясные звуки хлопающих крыльев.
-- Синдар, -- прошептал Таор. -- А мы как на ладони.
-- Нас все-таки трое, -- сказал Тарзан. -- По части мозгов ей с нами не
тягаться.
-- Может, мы и прикончим ее, -- сказал Таор.
-- А ты уверен, что она нападет на нас? -- спросил Тарзан.
-- Она летит сюда и не сможет не заметить нас. Стоит ей завидеть
что-либо живое, как она тотчас же нападает.
-- И на тебя нападала? -- спросил Тарзан.
-- А как же, -- ответил Таор. -- Мы, люди из Зорама, не стыдимся своего
страха перед синдаром,
-- И тебе уже приходилось убивать этих птиц? Почему же ты не решаешься
сделать это еще раз? -- допытывался Тарзан.
-- Попытаться-то можно. Просто я никогда не схватывался с ней один на
один или втроем, если уж на то пошло. Нас всегда было много -- людей из
моего племени. Человек, охотящийся на синдара в одиночку, умирает от страха.
Когда же нас много, то и ран мы наносим ей много, и кто-нибудь непременно
смертельную.
-- Вот она! -- вскричал Тар-гуш, указывая вдаль.
-- Летит прямо на нас, -- голос Таора посуровел. -- Значит, заметила.
Тарзан положил дротик на землю, взялся за лук и натянул тетиву. Тар-гуш
принялся размахивать дубиной, издавая при этом звериный рык.
Громадная рептилия медленно приближалась, тяжело махая крыльями. Ее
ожидали трое почти безоружных мужчин.
Завидя людей, синдар камнем спикировал вниз. Выпущенная Тарзаном стрела
успела вонзиться в грудь рептилии по самое оперение.
Раздался разъяренный крик, и Тарзан поспешно выпустил еще три стрелы.
Гигантская птица пронеслась почти вровень с землей и на огромной
скорости налетела на Тарзана. Вцепилась острыми когтями тому в спину,
причинив острейшую боль, и взмыла высоко в небо вместе со своей добычей.
Таор и Тар-гуш замешкались, опасаясь ненароком поранить товарища, и в
итоге упустили птицу. Ощущая собственное бессилие, они беспомощно наблюдали
за рептилией, уносившей Тарзана далеко за горы Синдара. Стояли молча, пока
могучая птица не скрылась из виду.
Тар-гуш обернулся к Таору.
-- Тарзану конец.
Таор понуро кивнул головой.
Тар-гуш ничего не добавил к сказанному, отвернулся и стал спускаться в
долину, откуда они пришли. Он возвращался домой, к своему племени, поскольку
не стало связующего звена между ним и Таором.
Таор некоторое время глядел ему вслед, затем передернул плечами и
двинулся к Зораму.
Синдар летел над остроконечными горными вершинами, а Тарзан тем
временем лихорадочно соображал, как ему спастись. Он знал, что некоторые
птицы, знакомые ему по собственным джунглям, разжимают в полете когти с тем,
чтобы жертва разбилась о скалы, и лишь тогда принимаются кромсать
бездыханное тело. Ему хотелось надеяться, что синдары Пеллюсидара не имеют
подобной привычки. Оставалось крепиться, молить Бога, чтобы не лишиться
сознания, и набраться сил для схватки с летучей гадиной.
Внизу проплывали горные вершины. Тарзан прикинул, что птица пролетела
уже миль двадцать.
Впереди вдруг появилось гнездо, в котором копошились птенцы, вовсю
разевающие рты.
Увидев такой поворот событий, Тарзан выхватил из набедренной повязки
охотничий нож. Затем медленно поднял руку, нащупал ногу рептилии и ухватился
за нее, словно клещами. Теперь его жизнь зависела от силы удара --
единственный шанс на спасение.
Тарзан вонзил нож. Рептилия заверещала.
Птица конвульсивным движением сбросила добычу в гнездо к голодным
птенцам.
Тарзану повезло -- птенцов оказалось всего трое, правда, зубы у них
были уже острые, а челюсти сильно развитые.
Тарзан заработал ножом, отбиваясь от птенцов, и выбрался из гнезда,
отделавшись неглубокими царапинами. Рядом с гнездом громоздилась неподвижная
туша синдара.
Птенцы пронзительно пищали, но из гнезда не вылезали. Тарзан принялся
пристально осматривать пустынный ландшафт.
С напряжением вглядывался он в очертания скал, пытаясь восстановить
путь полета синдара.
Ближайшая более-менее ровная площадка, что он увидел, находилась футах
в двадцати пяти от гнезда синдара.
Тарзан размотал веревку, которую носил на себе под набедренной
повязкой, прикидывая, что ее должно хватить, чтобы спуститься на эту
площадку. Ухватившись за край гнезда, он начал рискованный спуск по веревке,
перебирая руками и отталкиваясь ногами от гранитной стены. Наконец он достиг
спасительной площадки.
Ноги и руки Тарзана болели от порезов, оставленных зубами птенцов,
спина представляла собой кровавую рану от когтей синдара, тело ломило и
ныло, и лишь теперь, оказавшись в относительной безопасности, Тарзан ощутил
безмерную усталость. А также беспомощность и обреченность, чего с ним ранее
никогда не бывало. Если даже он сумеет слезть с этой площадки, то корабля
ему все равно вряд ли сыскать. И все же с площадки нужно уходить.
Собрав остатки сил, он двинулся вниз. Нащупывая ногами еле различимые
выступы в скале, раздирая в кровь руки, он фут за футом преодолевал отвесную
стену и спустился-таки на вожделенную землю. Напрягши всю свою силу воли,
Тарзан побрел к лесу, где можно было укрыться и напиться воды.
Среди деревьев Тарзан заметил тропу, ведущую наверх, к каньону.
Передохнув и утолив жажду, Тарзан двинулся по тропе. Он шел, стиснув зубы,
измотанный, но предельно бдительный, готовый немедленно отразить любую
опасность.
Чутье говорило ему, что этой тропой прошли совсем незадолго до него. И
действительно, вскоре он услышал впереди себя чьи-то шаги. Тарзан определил,
что это не мужчина и что человек направляется в ту же сторону, что и он.
Поддавшись любопытству, Тарзан ускорил шаг, решив догнать идущего
впереди. Однако в следующую минуту он насторожился, услышав звериный рык.
Подобный звук животное издает перед самым нападением.
Впереди, в сотне шагов, обозначился каньон, где у самого входа в пещеру
тропа заканчивалась. Возле входа стоял мальчик лет десяти-двенадцати, на
которого наседал громадный пещерный медведь, чрезвычайно раздраженный.
Увидев Тарзана, мальчик было обрадовался, но когда понял, что человек
этот из чужого племени, гордо расправил плечи и вытащил каменный нож в
ожидании нападения.
Тарзан без труда восстановил картину событий.
Медведь вернулся к себе в пещеру и застал там мальчика, который не
сумел улизнуть, поскольку туша медведя загораживала выход.
С детства усвоив закон джунглей, Тарзан прекрасно понимал, что не
обязан выступать в рискованной роли спасителя. Но в пламенной душе Владыки
джунглей, горел огонь рыцарства, унаследованный им от родителей-англичан.
Поэтому он всегда заступался за слабого, даже если его собственной жизни
грозила опасность. К тому же это дитя из чужого племени понравилось Тарзану,
а медведь внушал чувство омерзения. Тарзан вспомнил свое далекое детство, то
время, когда он сам чувствовал себя беспомощным и обездоленным. И тогда он,
истекая кровью, приготовился спасать мальчика.
Он достал все имевшееся у него оружие. Левая рука держала веревку, лук
и стрелы, правая -- дротик.
Тарзан, понятное дело, рассчитывал исключительно на собственную
ловкость и удачливость, так как сознавал что практически безоружен перед
огромным животным.
Первым делом следовало отвлечь внимание медведя, чтобы мальчик смог
убежать. Тарзан закричал и в тот же миг выпустил стрелу, попавшую зверю в
спину.
Медведь взревел от боли, встал на задние лапы и повернулся мордой к
Тарзану в поисках обидчика.
Тарзан внутренне содрогнулся, увидев жуткие глаза зверя. Медведь,
яростно рыча, надвигался на Тарзана устрашающей глыбой.
Тарзан натянул тетиву и одну за другой выпустил еще три стрелы,
вонзившиеся медведю в грудь. Из последних сил размахнулся и метнул в него
дротик, отскочив тут же назад.
Зверь рухнул, но поднялся снова.
У Тарзана промелькнула мысль о том, что в любую секунду в пещеру может
возвратиться медведица. Что тогда? Бежать некуда -- справа от пещеры
высилась отвесная стена, слева же начинался крутой обрыв.
Тарзан с надеждой взглянул наверх -- не может быть, чтобы не нашелся
какой-нибудь выход! Вот и она, спасительная расщелина в гранитной стене,
тянущаяся над тропой в двадцати пяти футах от поверхности.
Не выпуская из левой руки веревку, Тарзан правой подобрал дротик.
Раненый медведь, тяжело дыша, неумолимо надвигался. Снизу послышалось
учащенное дыхание медведицы, спешащей на подмогу.
Тарзан зацепил веревочной петлей острый выступ рядом с расщелиной и с
ловкостью обезьяны стал карабкаться вверх по стене.
Он был спасен.
X
ГРИДЛИ В ПУТИ
Не требовалась проницательность Шерлока Холмса, чтобы догадаться, что
Джана оскорбилась, и Джейсон, неплохо разбиравшийся в психологии женщин,
отлично понимал почему. Красавица Джана знала о своих чарах и об их
воздействии на мужчин. По ее рассказам, многие домогались ее, мечтая сделать
хозяйкой очага, а один даже рисковал жизнью, выкрав ее и бежав через горы
Синдара.
Гридли находил негодование девушки совершенно естественным, ведь эта
красавица из каменного века была убеждена, что и он не сможет устоять перед
ее неотразимыми чарами. И все же он не вполне понимал причину подобной
яростной вспышки.
Им было хорошо и легко друг с другом. Обычно общение с женщиной быстро
наскучивало Гридли, и он начинал тяготиться избранницей. Но на сей раз все
было иначе -- ничего, кроме радости, Гридли не испытывал, и поэтому ему
стало грустно от того, что все так закончилось. Он решил, что пойдет следом
за Джаной, пока та не успокоится. Путь к Зораму полон опасностей и девушку
нельзя отпускать одну, без защитника. Правда, зря она назвала его гилаком,
на языке ее народа это слово имело не совсем приличный, бранный смысл. Он
догонит Джану и попросит прощения. И Гридли бросился ей вслед, но не успел
сделать и десяти шагов, как девушка стремительно обернулась, напоминая
разъяренную фурию, и, выхватив каменный нож, закричала:
-- Я же сказала -- ступай своей дорогой! Не желаю тебя видеть! Если не
оставишь меня в покое, я тебя убью!
-- Одну я тебя не оставлю, Джана, -- сказал Джейсон ровным голосом.
-- Красный Цветок Зорама обойдется без защитников, -- высокомерно
процедила девушка.
-- Давай все же пойдем вместе. Хотя бы в память о нашей дружбе. Я не...
Гридли замялся и замолк.
-- Ты никогда не любил меня, я знаю. И я ненавижу тебя, потому что твои
глаза лживы. Когда лживы губы, на это не обижаются, это так естественно. Но
когда лгут глаза, то, значит, лжет и сердце. А если лжет сердце, то и
человек насквозь лживый. Нет тебе доверия, и дружба твоя мне не нужна.
Ничего мне от тебя больше не нужно. Убирайся.
-- Ты не поняла, Джана, -- попытался объяснить Гридли.
-- Я поняла то, что если ты не оставишь меня в покое, я тебя убью, --
вскричала Джана.
-- Тогда убей, ибо одну я тебя не отпущу. И ничто меня не остановит,
даже твое отношение ко мне.
С этими словами он шагнул к девушке.
Девушка занесла нож, глаза ее полыхали огнем.
Вдруг она сорвалась с места и бросилась бежать. Она неслась с быстротой
ветра, и Гридли, которому мешала неудобная обувь и громоздкое оружие, не
поспевал за ней. Он взывал к Джане, умоляя ее остановиться, однако девушка
словно не слышала.
От досады Гридли разозлился, но тут же поймал себя на том, что не может
сердиться на Джану. Ему было хорошо с ней. Девушка овладела всеми его
помыслами. "Она издевается надо мной. Куда до нее Цирцее!"
Одно слово -- дикарка, но какая потрясающая женщина, гордая,
неприступная.
Впереди мелькнула и вновь исчезла ее фигурка. Джана игнорировала
Гридли, жалобно зовущего ее и пытающегося что-то объяснить...
Валясь с ног от усталости, Гридли, томимый жаждой и голодом, совсем
было отчаялся догнать девушку, как вдруг неожиданно для себя едва не налетел
на нее.
Джана застыла на краю зияющей пропасти. Слева виднелся Зорам, но путь к
нему преграждала пропасть. Девушка вглядывалась в чернеющую пустоту, решая,
как ей поступить. Вдруг она почувствовала присутствие Гридли.
-- Убирайся! -- гневно закричала она, рывком повернувшись к Джейсону.
-- Иначе я брошусь вниз!
-- Прошу тебя, Джана, позволь мне идти с тобой. Я не стану тебе
докучать, даже разговаривать не буду. Разреши только охранять тебя от
зверей.
Девушка захохотала.
-- Он меня защитит! Джана не скрывала сарказма.
-- Что ты можешь знать об опасностях, которые подстерегают в нашей
стране! Без этого диковинного оружия, изрыгающего огонь и смерть, ты --
ничтожество перед страшными зверями и птицами. Проваливай к своему племени!
Проваливай к своим спокойным женщинам, которых ты мне нахваливал! Только
настоящий мужчина пройдет там, где ходит Красный Цветок Зорама.
-- Что ж, ты меня убедила, но лишь отчасти и только в том, что я ползу,
как черепаха. Но и черепаха, да будет тебе известно, может принести какую-то
пользу. Короче, я пойду за тобой покуда хватит сил.
-- Не понимаю, о чем ты. Но если последуешь за мной, то будешь убит.
Попомни мои слова -- только мужчина пройдет там, где хожу я.
С этими словами девушка спрыгнула с края обрыва и исчезла из вида.
Джейсон подскочил к краю пропасти и с испугом глянул вниз. Девушка
успела спуститься на несколько ярдов. Она вплотную прижималась к
вертикальной стене, нащупывая ногами еле заметные выступы.
Джейсон затаил дыхание. Казалось невероятным, чтобы человек мог
спуститься по этой скользкой отвесной стене. Похолодевший от ужаса Гридли
впился взглядом в Джану.
Девушка продвигалась фут за футом, удаляясь от Джейсона, который лег
плашмя на самом краю и в гробовом молчании наблюдал за нею. Нервы его были
напряжены до предела, он панически боялся шелохнуться, чтобы ненароком не
вспугнуть Джану. "Боже мой! -- шептал он про себя. -- Какое самообладание!
Какое хладнокровие! И верно, тут способен пройти только мужчина!"
Джана размеренно продолжала спуск, не глядя по сторонам и не поднимая
головы.
Сняв ботинки, Гридли поднялся и стал спускаться вслед за девушкой,
двигаясь с максимальной осторожностью, чтобы не задеть Джану случайно
сорвавшимся из-под ног камнем.
Джана остановилась, наблюдая за продвижением Джейсона. Вначале она
глядела со злобой, сменившейся вскоре недоверием, перешедшим в удивление и
наконец в испуг.
Мысленно твердя, словно заклинание, слова Джаны -- "только мужчина
пройдет там, где хожу я" -- Гридли медленно спускался по отвесной стене,
цепляясь за малейшие шероховатости. Усталость, голод, жажда -- все
позабылось. Пальцы одеревенели от неимоверных усилий, ноги налились свинцом,
и все же Гридли фут за футом приближался к девушке.
Нескончаемый спуск завершился неожиданно скоро. Ноги Гридли лишились
опоры, изодранные в кровь руки не успели вовремя ухватиться за выступ, и
Гридли с шумом покатился вниз, к подножию скалы. Благосклонная судьба
распорядилась так, что Гридли упал на кусты и благодаря этому не разбился.
Продолжая лежать, Джейсон вскинул голову и встретился с затуманенным слезами
взглядом Джаны, в котором читался страх.
Гридли кое-как поднялся, прошелся возле скалы, отыскал свои ботинки,
сброшенные перед спуском, обулся и вновь устремил взор наверх. Джана уже
лезла по другой скале -- там находился родной ей Зорам.
На небосклоне Пеллюсидара Гридли заметил первую появившуюся тучу,
которая разрасталась на глазах, грозя пролиться дождем. Но он и представить
себе не мог, чем грозит здешняя непогода.
Удостоверившись в том, что Джейсон цел и невредим, Джана вновь испытала
жажду мести, хотя в какой-то миг и перепугалась за его жизнь.
Девушка прошла уже изрядный путь, как увидела признаки бури, готовой
разразиться с минуты на минуту. Она тут же подумала о той опасности, которой
подвергался Гридли, карабкавшийся следом далеко внизу.
Не раздумывая, Джана повернулась и стремглав помчалась по тропе, на
которую только что набрела. Необходимо было добежать до Джейсона прежде, чем
Ни него обрушится вода. Добежать и вывести его из каньона на высокое место,
ибо Джана прекрасно понимала, что вода затопит ущелье.
Со скалы срывались бурные потоки, грозя смыть девушку.
Она бежала сломя голову, впервые испытывая ужас перед разбушевавшейся
стихией. Порывы ветра едва не сбивали ее с ног. Вода в каньоне стремительно
прибывала. С неба стеной низвергался дождь, затопляя все кругом. Это конец!
Джейсона уже ничто не спасет! Его наверняка смыло водой! Он погиб!
Красный Цветок Зорама оцепенела, тупо уставившись на ревущие потоки
воды, беснующиеся под ногами. К чему теперь жить? Зачем?
Однако что-то вдруг словно ожгло ее. Очевидно, сработал первобытный
инстинкт самосохранения. Девушка отшатнулась и снова полезла вверх по скале.
Вода грозила увлечь ее вниз, но Джана упрямо стиснула зубы и продолжала
карабкаться вверх...
Джейсон Гридли, знакомый с проливными дождями Калифорнии и Аризоны,
знал, что такое наводнение. Теперь же, видя, с какой невероятной скоростью
прибывает вода, он осознал, что непогода в родных краях -- детские шалости
по сравнению с разбушевавшейся стихией на Пеллюсидаре.
Боясь останавливаться, он продолжал подъем. Стена оказалась почти
отвесной, и Гридли продвигался очень медленно. Скосив глаза, он увидел внизу
бурлящую воду, которая уже касалась его ног. Беснующийся ветер хлестал его в
лицо песком вперемешку с дождем, норовя оторвать Гридли от скалы и швырнуть
в кипящую пучину.
Гридли яростно боролся за свою жизнь и сумел выбраться на крошечную
площадку, имевшую нечто вроде навеса и отстоящую от пропасти.
А в то же время по другую сторону скалы в пещере от дождя укрывались
Тарзан, Тар-гуш и Таор.
Джейсон изнывал от неизвестности -- как там Джана, спаслась ли.
Продрогший, вымокший до нитки, голодный, Гридли стал думать о дальнейшем. Он
распрощался с надеждой отыскать Джану, хотя и знал, где расположена ее
родина.
Наконец буря миновала, показалось солнце, наполняя воздух теплом, и
Гридли воспрянул духом.
Стараясь держаться маршрутом Джаны, он двинулся в ту же сторону.
Сколько времени отнимали у него отдых, еда и питье -- Гридли не знал. Он
просто ложился спать, и когда набирался сил, то шел дальше.
Упрямо шагая вперед, рассчитывая встретить Джану, он никогда раньше не
испытывал такую беспомощность и такое одиночество.
Как-то на привале, очнувшись ото сна и собираясь в дорогу, Гридли с
недоумением обнаружил, что одежда его исчезла! Он заметался в поисках вора,
но безрезультатно -- никого поблизости не оказалось.
Итак, все, что осталось у Гридли -- это рубашка, лежавшая под деревом,
которую вор, очевидно, проглядел, и оружие. Холода Гридли не опасался --
лучи здешнего солнца согревали лучше любой одежды, но вот обувь... Правда,
Джана шла босиком, но так это Джана! А он, Гридли, человек цивилизованный.
Разорвав рубашку, Джейсон смастерил набедренную повязку, и вскоре
новоявленный Адам с двумя кольтами, заткнутыми за пояс, двинулся дальше.
Хуже всего пришлось его босым ногам, которые очень быстро сбились в
кровь. Тогда Гридли подстрелил мелкую рептилию и из ее кожи изготовил нечто
вроде сандалий, значительно облегчивших ходьбу.
Шло время. Гридли ел, пил, спал и снова шел. Отчаявшись отыскать
корабль, он лелеял в душе надежду набрести хотя бы на какое-нибудь племя
аборигенов. Правда, судя по рассказам Джаны, он вполне мог пасть жертвой их
подозрительности и недоверчивости. Во всяком чужаке они видели врага, и вряд
ли Гридли удастся расположить их к себе. И все же он страстно желал
встретить хоть какого-нибудь человека.
Спускаясь по горе к Зораму, Джейсон вышел к каньону. Его взору
открылось обширное плато, одним краем упиравшееся в отвесную скалу. Перед
обрывом возле небольшого костра, на котором что-то жарилось, стоял
бронзовотелый воин, сосредоточенно разглядывающий готовившуюся дичь.
Гридли внимательно рассматривал человека, прикидывая, как лучше к нему
подступиться, чтобы тот не усомнился в его дружеских намерениях. Он решил,
что вернее всего -- подойти к воину с пустыми руками, без оружия.
Джейсон сделал шаг к костру, но вдруг краем глаза заметил в пещере
некое движение. Он не мог разобрать, что там такое, поскольку фигура воина
загораживала вход в пещеру. В проеме затаилось нечто, совсем не похожее на
человека. Существо двинулось наружу, и Гридли увидел громадного динозавра.
Первым делом Джейсон подумал, что каменистая площадка рухнет под тяжестью
выползшего чудовища, но она выдержала.
Воин, также заметивший страшилище, молниеносно схватился за копье. В ту
же секунду Гридли, выхватив из-за пояса оба кольта, рванулся вперед, готовый
бок о бок сражаться против монстра.
XI
ПЕЩЕРЫ КЛОВИ
Тарзан молниеносно взобрался по веревке вверх, и медведь в
растерянности замер. Однако камень, за который крепилась веревка, не
выдержал тяжести тела Тарзана, и человек рухнул прямо на спину пещерному
чудовищу.
Трудно сказать, кто из них удивился больше. Зверь инстинктивно рванулся
в сторону, стараясь освободиться от неожиданного груза, но Тарзан,
вцепившись одной рукой в шею животного, другой уже доставал нож.
Завязалась борьба не на жизнь, а на смерть. Человек сражался молча,
вонзая нож в тело животного. Медведь ревел и хрипел, топчась на месте. Но
исход битвы был уже предрешен. Через какое-то время зверь свалился замертво.
Тарзан вскочил на ноги и, собрав оружие, сделал несколько шагов вперед.
Вдруг он лицом к лицу столкнулся с мальчиком. Тарзан замер, стараясь не
испугать его. Мальчик держал в руке дротик Тарзана, но, заметив человека,
рванулся в сторону, как будто ожидая нападения.
-- Я -- Тарзан из племени обезьян -- сказал Владыка джунглей. -- Я
пришел как друг, без злых намерений. Я не собираюсь никого убивать.
-- Я -- Овен, -- ответил мальчик. -- Если ты пришел к нам не убивать,
значит, хочешь похитить женщину. В любом случае воин племени клови обязан
убить тебя.
-- Тарзан не ищет женщину, -- возразил человек-обезьяна.
-- Тогда почему ты здесь?
-- Заблудился. Я живу в другом мире, не на Пеллюсидаре. Я потерял своих
друзей и не могу отыскать дорогу назад. Я хочу быть другом народа клови.
-- Почему ты вступил в схватку с медведем? -- неожиданно спросил Овен.
-- Потому что в противном случае он убил бы тебя Овен кивнул головой.
-- Хочется верить твоему объяснению. Человек моего племени поступил бы
именно так, но ты -- чужой. Ты враг, и мне не понятно, почему ты спас меня.
Можешь ли ты это растолковать?
-- Конечно.
Овен внимательно посмотрел на Тарзана. Это был симпатичный, стройный
мальчик с живыми умными глазами.
-- Почему-то я верю тебе, хотя прежде ни о чем подобном не слышал и
думаю, мои соплеменники вряд ли поверят мне, даже если я подробно обо всем
расскажу. Они не поверят, что ты не враг.
-- Где ваше селение?
-- Недалеко.
-- Я пойду с тобой, -- продолжал Тарзан, -- и сам поговорю с вашим
вождем.
-- Хорошо, -- согласился мальчик. -- Ты сможешь поговорить с вождем
Аваном. Это мой отец. Если тебя приговорят к смерти, я помогу тебе спастись.
Ты спас мне жизнь, когда медведь уже был готов разорвать меня на куски.
-- Зачем ты полез в пещеру? Ты не знал, что там дикий зверь?
-- Просто мне не повезло: я оказался не позади медведя, как ты, а
впереди него.
-- Я не знал, куда ведет тропа.
-- Я тоже. Мне еще не доводилось охотиться в одиночку. Но я уже достиг
возраста воина и хотел добыть какого-нибудь крупного зверя, чтобы доказать,
что я стал настоящим мужчиной. Обнаружив тропу, я пошел по ней. Услышав за
собой чьи-то шаги, я нырнул в пещеру. Медведь за мной. Я испугался и
подумал, что никогда больше не увижу свой народ и не стану воином. ТЫ же
поступил, как настоящий охотник: смело пустил ему стрелу в бок. От ярости он
забыл обо мне и ринулся на тебя. Ты настоящий храбрый воин. Расскажи мне о
твоей стране. Где она? Ваши мужчины охотятся или занимаются земледелием?
Тарзан попытался растолковать мальчику, что его страна находится не на
Пеллюсидаре, но это оказалось выше понимания Овена, и Тарзану пришлось
сменить тему разговора. Они шли к Клови, и Овен с увлечением рассказывал о
храбрости воинов его племени и красоте женщин.
-- Аван, мой отец, великий вождь, а мужчины -- великие воины. Мы часто
воюем с племенем Зорама или Дароза и похищаем их женщин, потому что у нас
мужчин больше, чем женщин. Сейчас один из наших -- Карб -- с двадцатью
воинами отправился в Зорам, чтобы похитить женщину. Они там очень красивые.
Когда я вырасту, обязательно украду женщину из Зорама.
-- А далеко Клови от Зорама? -- поинтересовался Тарзан.
-- Говорят, не очень. Я слышал, что за время пути воины едят шесть раз,
но сильный может поесть только два раза и остаться сильным. Обратно еще
ближе.
-- Как это?
-- Когда они возвращаются, их преследуют воины Зорама.
Тарзан невольно улыбнулся, выслушав это наивное объяснение.
Они продолжали свой путь, время от времени отвлекаясь для охоты. Овен
очень заинтересовался оружием Тарзана, особенно ножом со стальным лезвием.
Тарзан помог мальчику изготовить лук и стрелы и научил его пользоваться ими.
Овен понравился Тарзану, и за дорогу они подружились.
Когда они подошли к Клови, мальчик вдруг воскликнул:
-- Мы почти на месте. Там, внизу, -- наши пещеры. Надеюсь, Аван примет
тебя как друга, но ничего не могу обещать. Может, тебе лучше уйти, пока не
поздно? Еще есть время. Я не хочу твоей смерти.
-- Они меня не убьют. Я пришел как друг, -- ответил Тарзан, но в
глубине души шевельнулось сомнение: он знал, что поведение первобытных людей
может оказаться непредсказуемым.
-- Тогда пошли.
Тропа вела в каньон. Там, на плоской площадке, они увидели примерно
сотню мужчин и женщин.
При виде Тарзана мужчины повскакали со своих мест, сжимая в руках
копья, а женщины бросились к детям, торопливо уводя их к пещерам.
-- Спокойно! -- крикнул мальчик. -- Это я -- Овен и мой друг Тарзан.
-- Мы убьем его! -- закричали несколько воинов.
-- Где вождь Аван? -- спросил мальчик.
-- Я здесь! -- раздался вдруг низкий грубый голос, и Тарзан увидел
коренастого крепко сбитого дикаря, страшного на вид.
-- Если ты, Овен, привел пленника, мы растерзаем его.
-- Это не пленник. Он пришел как друг, а не как враг.
-- Он -- чужак, и его необходимо убить. Теперь он знает дорогу к нашим
жилищам, и если мы не убьем его, он вернется со своими людьми и погубит всех
нас.
-- Он потерял свой народ и не знает, как вернуться в свою страну.
-- Он лжет. Нет такого мужчины, который не знал бы, как найти дорогу в
свою страну. Пошли! Отойди, Овен, я убью его своими руками.
Он навис над Тарзаном, могучий и страшный.
-- Прежде чем убить друга Овена, придется сначала убить самого Овена!
Высокий воин, стоящий рядом с вождем, придержал его за руку.
-- Овен всегда был хорошим мальчиком. Он честен и умен. Если он
утверждает, что пришелец -- друг и не собирается причинять зла, значит, у
него есть на то основания. Сначала выслушаем его, а уж потом решим судьбу
чужака.
-- Что ж! -- воскликнул вождь. -- Может, ты и прав, Уман. Говори,
малыш. Объясни, почему мы не должны убивать его.
-- Потому что он, рискуя собой, спас мне жизнь. Мы охотились вместе, и
он не сделал мне ничего плохого. Он не только храбр, но еще и прекрасный
охотник. Думаю, для клови пригодится такой отважный воин. Он пришел к нам
как друг.
Аван задумался.
-- Ладно. Когда вернется Карб, соберем совет и решим, что делать. А
пока пришелец останется у нас как пленник.
-- Я не согласен, -- возразил Тарзан. -- Я пришел как друг и останусь
только при этом условии. Или вообще не останусь.
-- Пусть остается как друг, -- предложил Уман. -- Он пришел с Овеном и
не причинил ему никакого зла. Почему же мы думаем, что он обидит наш народ?
И потом, нас много, а он один, что он сможет сделать?
-- А вдруг он попытается украсть наших женщин? -- предположил Аван.
-- Нет, -- возразил Овен, -- этого не случится. Оставьте его. Жизнью
клянусь, что он не сделает нам ничего дурного.
-- Давайте оставим, -- сказал один из воинов. Овен был любимцем
племени, и любая его просьба, естественно, разумная, а не основанная на
мимолетном капризе, исполнялась без возражений.
-- Ладно, -- согласился Аван. -- Пускай остается. Но Уман и Овен будут
отвечать за все его поступки.
Не все в Клови отнеслись к Тарзану с полным доверием, в том числе Марал
-- мать Овена и Рела -- его сестра, но они обе безоговорочно верили Овену и
со временем признали Тарзана. Зато Уман сразу подружился с новичком. Уман
был сильным храбрым воином, и его голос много значил на совете старейшин.
Тарзан быстро освоился и естественным образом втянулся в жизнь племени,
не обращая внимания на тех, кто сторонился его. Он с интересом изучал обычаи
и традиции Клови, стараясь досконально выяснить их историю. Ему нравилось
беседовать с Марал -- это была умная женщина, и постепенно они подружились.
Марал рассказала, что сама она из Зорама, и была похищена Аваном, когда тот
был еще молод.
Однако большинство воинов относились к Тарзану с опаской, поскольку не
могли припомнить случая, чтобы пришелец оказался другом. Они ждали
возвращения Карба и его людей, надеясь, что дело все же закончится смертным
приговором.
Но узнав Тарзана поближе, и они прониклись к нему уважением. Особенно
восхищали их сила и ловкость, которую Тарзан проявлял во время охоты. Вскоре
недоверие сменилось дружелюбием.
А Тарзан вынашивал свой план. Он хотел с помощью племени клови
разыскать Джейсона Гридли и найти дорогу к кораблю.
Когда он пришел к племени клови, был полдень. И прошел день, а, может
быть, месяц, но солнце все так же стояло в зените.
Разговаривая с Марал, Тарзан помогал ей разжечь костер. В это время с
низины раздался сигнал, возвещающий о возвращении Карба. Послышались крики:
-- Карб! Карб идет! Победитель Карб возвращается с прекрасной пленницей
из Зорама! Великий Карб!
Спешно бросились разводить костры, и вскоре показался небольшой отряд.
Среди воинов шла юная девушка со связанными за спиной руками.
Тарзан обратил внимание на Карба. Это был человек, обладающий огромной
физической силой. Правильные черты лица добавляли привлекательности всему
его облику, но губы атлета были узкими и жесткими, а во взгляде сквозили
холод и неприязнь.
Тарзан посмотрел на девушку. Действительно, она была, пожалуй, самой
красивой девушкой Зорама. Аван, вождь племени, стоял в центре, дожидаясь
отряда. Он спокойно выслушал Карба, подробно рассказавшего о походе, затем
сказал:
-- Сейчас соберем воинов и решим, что делать с пленницей. А кроме того,
решим еще один вопрос, обсуждение которого мы отложили до возвращения Карба.
-- Какой же? -- спросил Карб. Аван указал на Тарзана.
-- Вот пришелец, явившийся к нам, чтобы стать одним из нас.
Карб перевел свой неприязненный взгляд на Тарзана, и по лицу его
пробежала тень.
-- Почему вы сразу не прикончили его? Немедленно убейте его!
-- Ты можешь высказать свое мнение, -- проговорил Аван. -- На общем
собрании воины должны решить, как с ним поступить.
Карб дернул плечом.
-- Если даже собрание постановит сохранить ему жизнь, я убью его
собственными руками. Карб не намерен жить вместе с врагом!
-- Тогда немедленно трубите сбор, -- воскликнул Уман. -- Посмотрим,
окажется ли Карб сильнее всех остальных воинов!
-- Мы проделали долгий путь и очень устали, -- произнес Карб. --
Давайте сперва поедим, отдохнем, а затем уж обсудим наши вопросы.
Воины, пришедшие вместе с ним, поддержали своего предводителя, и Аван
согласился отложить сбор.
Девушка не произнесла ни слова с тех пор, как ее привели в селение. Ей
развязали руки и подвели к костру, где Марал готовила пищу для нее.
Тарзану была известна жестокость африканских племен по отношению к
женщинам, и он крайне удивился, увидев, с какой трогательной заботой
относится жена вождя к пленнице.
Марал спокойно объяснила Тарзану причину своего поведения.
-- Любую девушку нашего племени тоже могут похитить и увести к чужим. А
если они узнают, что мы грубо обращаемся с их женщинами, то могут выместить
свою злобу на наших. А потом, почему мы должны плохо относиться к этим
девушкам? Нас мало, и мы живем бок о бок. Наша жизнь и без того трудна, а
если мы будем еще и ругаться, она станет вообще невыносимой. Женщина,
которая все время ссорится с другими, не может быть хорошей матерью. А в
таком случае может распасться все племя. Поэтому-то ты и не видел никогда,
чтобы женщины клови ссорились. Она обернулась к пленнице.
-- Присядь. В горшочке мясо. Поешь, а потом пойдешь отдыхать. Не бойся,
кругом друзья. Я ведь тоже из Зорама.
Девушка посмотрела на Марал.
-- Из Зорама? Тогда ты, наверное, понимаешь, что я сейчас переживаю. Я
хочу вернуться. Лучше умереть, чем жить где-нибудь в другом месте.
-- Привыкнешь. Я испытала то же самое. Но я привыкла и поняла, что
народ клови очень похож на народ Зорама. Они были добры ко мне. Они будут
добры и к тебе. Пройдет время, и ты станешь такой же, как я. Когда тебя
возьмет в жены один из вождей, ты будешь смотреть на мир другими глазами.
-- Никогда! -- вскричала пленница, топнув ногой. -- Никогда я не буду
женой человека вашего племени! Я -- Джана, Красный Цветок Зорама, и я сама
выберу себе мужа.
Марал грустно покачала головой.
-- Поначалу я тоже так говорила, да только все прошло. И тебя ждет та
же участь.
-- Нет! -- воскликнула девушка. -- Я уже сделала свой выбор и не выйду
замуж ни за кого другого!
-- Ты Джана? -- спросил Тарзан. -- Сестра Таора? Девушка удивленно
взглянула на Тарзана, поскольку только сейчас обратила на него внимание.
-- А ты тот самый пришелец, которого Карб собирается убить?
Тарзан кивнул.
-- Что тебе известно о моем брате Таоре? -- спросила Джана.
-- Мы шли в Зорам по вашим следам. Охотились вместе. Но одно
обстоятельство нас разлучило. Из-за ливня мы потеряли ваши следы. Мужчина,
который сопровождал тебя, как раз тот человек, которого я разыскиваю.
-- Что ты знаешь о нем?
-- Он мой друг. С ним что-то случилось?
-- Он сорвался в каньон во время бури. Вероятно, разбился, -- грустно
ответила девушка. -- Он из твоей страны?
-- Да.
-- А как ты узнал, что он шел со мной?
-- Я узнал его следы, а Таор твои.
-- Он был отважным воином, -- воскликнула Джана. -- И очень храбрым!
-- Ты уверена, что он погиб?
-- Да.
Они помолчали, думая о Джейсоне Гридли.
-- Ты был его другом, -- зашептала Джана, пододвинувшись к Тарзану. --
Они хотят убить тебя. Я знаю этот народ. Я знаю Карба. Он добьется своего.
Если мы сможем убежать, я отведу тебя в Зорам, и если ты мой друг и друг
моего брата, люди Зорама примут тебя.
-- О чем это вы шепчетесь? -- раздался вдруг рассерженный голос.
Оглянувшись, они увидели Авана. Не дожидаясь ответа, он приказал Марал:
-- Отведи женщину в пещеру. Она останется там до тех пор, пока собрание
не решит, кто станет ее мужем. Я приставлю к ней часового, который будет
сторожить ее.
Марал взяла девушку за руку. Джана обернулась и бросила на Тарзана
умоляющий взгляд. Тарзан, уже поднявшись на ноги, осмотрелся по сторонам. У
выхода из каньона, на тропе, которая являлась единственным путем к спасению,
собралось около сотни воинов. В одиночку он, может быть, и смог бы
прорваться, но вдвоем это было невозможно. Он покачал головой и тихонько
шепнул:
-- Жди.
Через мгновение Красный Цветок Зорама скрылась в темной пещере Клови.
-- Что же касается тебя, чужеземец, пока собрание не решит, как с тобой
поступить, -- ты наш пленник. Иди в пещеру и жди приговора.
Десяток воинов закрыли дорогу к свободе. Тарзан был уверен, что
собрание выскажется в его пользу, и когда огласят решение, воины с восторгом
будут приветствовать его. Но если сейчас рвануться по тропе и попытаться
скрыться, он будет немедленно схвачен ими же.
Момент становился критическим.
Наконец Тарзан решил подчиниться, оставив надежду на немедленное
освобождение. Уныло поплелся он ко входу в пещеру. Видимо, придется
разочаровать Красный Цветок Зорама, сестру Таора и друга Джейсона.
XII
ФЕЛИАНСКИЕ ТОПИ
Когда Джейсон Гридли бросился к высокому воину, приготовившемуся к
отражению нападения гигантской рептилии, он вдруг подумал, что картина эта
ему уже знакома. Стегозавр юрского периода.
Воин спокойно стоял, сжимая в левой руке нож, а в правой -- дротик. На
его лице не было заметно ни тени страха, лишь готовность постоять за себя.
Стрелять с такого расстояния было бесполезно, но Гридли решил, что
незнакомые звуки могут хоть на некоторое время отвлечь внимание чудовища. Он
дважды выстрелил, спускаясь вниз по каньону.
Стегозавр, заслышав хлопки выстрелов, повернулся и, заметив нового
врага, поднял свой хвост, как копье, по направлению к Джейсону.
Воин тоже услышал выстрелы и, заметив Гридли, рванулся к нему, пытаясь
защитить от страшного оружия чудовища. Первобытный человек знал, что в
трудную минуту помощь можно ожидать только от своих соплеменников, а этот
пришелец вместо того, чтобы броситься наутек от рычащей громадины, отвлекает
ее внимание. И он поспешил на помощь.
Прежде чем Гридли сумел разобраться в обстановке, огромный хвост
чудовища, рассекая воздух, как боевая палица, обрушился на землю совсем
рядом. Джейсон принялся торопливо стрелять сразу из обоих кольтов, метясь в
голову и стремясь поразить крошечный мозг рептилии.
Некоторые выстрелы достигли цели, и страшилище медленно осело на землю,
испуская крик ярости и боли. Однако спустя несколько минут оно вновь
поднялось на ноги, и вновь смертоносный хвост взметнулся в воздух.
-- Обходи его с боку! -- крикнул воин. -- Я зайду с другого! Где твой
дротик? Этого зверя одним шумом не убьешь!
Гридли метнулся в сторону, улыбаясь про себя наивности аборигена.
Воин стал заходить с другого бока, но прежде чем он успел метнуть свой
дротик, Джейсон несколькими точными выстрелами поразил чудовище. Стегозавр
замертво рухнул на землю.
-- Он мертв? -- удивился воин. -- Что же его убило? Ведь ни ты, ни я не
успели метнуть свои дротики. Джейсон показал кольт.
-- Вот это его и убило.
-- Звуком нельзя убить. Крик синдара еще никому не приносил вреда.
-- А он убит не звуком. Если ты внимательно осмотришь голову чудовища,
ты поймешь, что бывает, когда начинает говорить мое оружие.
Воин с уважением посмотрел на Гридли.
-- Кто ты? И что делаешь во владениях Зорама?
-- Боже мой! -- воскликнул Гридли. -- Так я в Зораме?
-- Да.
-- А ты из племени Зорама?
-- Да. А ты кто?
-- Скажи, ты знаешь Джану -- Красный Цветок Зорама? -- радостно
воскликнул Джейсон.
-- Что тебе известно о Красном Цветке Зорама, чужеземец? --
насторожился вдруг воин, и лицо его побледнело. -- Ответь, как зовут тебя в
той стране, откуда ты пришел?
-- Мое имя Гридли. Джейсон Гридли, -- ответил американец.
-- Джейсон! Джейсон Гридли! Скажи же, где Красный Цветок Зорама? Что ты
с ней сделал?
-- Где она -- я не знаю. Нас разлучила буря, и с тех пор я ищу ее. Но
откуда тебе известно мое имя?
-- Я долго шел за тобой, но во время бури вода смыла твои следы, --
ответил воин,
-- Зачем ты преследовал меня?
-- Ты был вместе с Красным Цветком Зорама, и я шел за тобой, чтобы
убить тебя. Но он сказал, что ты не сможешь принести Джане вреда. Он сказал,
что она пошла за тобой по доброй воле. Это правда?
-- Да. Она шла со мной по собственному желанию, а потом раздумала и
оставила меня. Я не сделал ей ничего дурного.
-- Похоже, он был прав. Что ж, подождем, пока я не отыщу ее, и если ты
не обидел ее, я не трону тебя.
-- Но кого ты называешь "он"? -- спросил Джейсон. -- На Пеллюсидаре
никто не знает меня.
-- Слышал ли ты когда-нибудь о человеке по имени Тарзан?
-- Тарзан! -- воскликнул Гридли. -- Ты видел Тарзана? Он жив?
-- Я видел его. Мы вместе охотились и шли следом за вами. Но сейчас его
уже нет в живых.
-- Неужели! Ты уверен в этом?
-- Да. Он погиб.
-- Как это случилось?
-- Мы пересекали вершину гор, его схватил синдар и унес.
Тарзан погиб... Гридли с трудом понимал слова воина. Он не мог
поверить, что этот отважный, мужественный человек мертв. Он не мог
представить, что в этом сильном загорелом теле больше не бьется такое
храброе благородное сердце.
-- Ты любил его? -- спросил воин, взглянув на окаменевшего Гридли.
-- Да.
-- Я тоже. Но ни Тар-гуш, ни я не могли спасти его. Синдар так быстро
схватил его, что мы даже не успели воспользоваться оружием.
-- Тар-гуш... Кто это?
-- Сагот. Один из тех волосатых людей, которые живут в лесу.
-- И он тоже был с вами? -- удивился Гридли.
-- Да. Они были вдвоем, когда я их встретил. Но теперь Тарзан погиб, а
Тар-гуш вернулся в свою страну. Я же отправился на поиски Красного Цветка
Зорама. Ты спас мне жизнь, чужестранец, но я не знаю, что ты сделал с
Джаной. Может, ты убил ее? Мне это не известно. Что же делать?
-- Я тоже ее ищу. Давай искать вместе, -- предложил Гридли.
-- Тогда, если мы ее отыщем, она сама скажет, убивать тебя или нет! --
обрадовался воин.
Естественно, Гридли тут же вспомнил, как рассердилась на него Джана.
Пожалуй, она захочет расправиться с ним своими собственными руками. Впрочем,
она может попросить об этом воина, видно, он ей больше по сердцу, а когда он
обо всем узнает, то с легкостью исполнит приговор.
-- Я иду с тобой, -- решился Джейсон. -- Если я обидел Джану, ты убьешь
меня. Как твое имя?
-- Таор, -- ответил воин.
Девушка рассказывала Гридли о своем брате, но даже если она и называла
его имя, американец просто не запомнил его и теперь решил, что Таор --
избранник Джаны.
Чем больше он размышлял над этой темой, тем сильнее укреплялся в своем
предположении. Если Таор был ее мужем, становилась понятной и его реакция на
возможную гибель Джаны. Но почему-то эти мысли приводили Джейсона в ярость.
Значит, с ее стороны это был обычный женский флирт! Она просто смеялась над
ним! Маленькая бестия! Она старалась влюбить его в себя, а сама уже была
замужем. Некоторое время Гридли отчаянно злился, но потом природное
благоразумие взяло верх, и он грустно улыбнулся.
-- Где вы расстались с Джаной? -- спросил Таор. -- Мы могли бы
вернуться к тому месту и поискать следы.
-- Боюсь, я не могу сориентироваться -- у меня нет компаса, -- ответил
Гридли. -- Последний раз я видел ее, когда она взбиралась по узкому ущелью.
Если ты знаешь это место, мы можем начать поиски оттуда.
-- Я знаю эту расщелину, -- ответил Таор. -- Если двое фелианцев, о
которых ты рассказывал, остались в живых и проникли в это ущелье, они
наверняка поймали Джану. Мы обыщем все вокруг и если не отыщем ее, спустимся
в низину, в страну фелианцев.
Они отправились в путь, и поскольку время для Таора не имело значения,
они шли без устали, лишь изредка делая привалы, чтобы поесть и отдохнуть.
Гридли не верил, что можно найти следы Джаны.
Джейсон познакомился с Таором поближе, и подозрительность сменилась
симпатией, хотя чувство ревности не покидало его. Они редко говорили о
Джане, но думали о ней постоянно. Джейсон вновь и вновь перебирал в памяти
подробности их совместного путешествия. Никогда в жизни он так не скучал по
женщине. Он старался забыть о ней, пытался вспоминать Цинтию Френсис или
Барбару Грин, но образ прекрасной Джаны стоял перед глазами. Даже мысли о
Тарзане, ван Хорсте, Мувиро не могли заслонить его.
В свою очередь и Джейсон пришелся по душе Таору.
Наконец они пришли к ущелью, но следов нигде не было видно. И никаких
признаков присутствия Джаны.
-- Надо спускаться в низину, -- решил Таор. -- В страну Фели. Даже если
мы не сумеем найти Джану, мы сможем за нее отомстить.
Мысль, содержащая в себе зерно примитивной справедливости, показалась
Гридли вполне естественной. Они спустились на землю Фели, и сердце каждого
горело жаждой мести. Низина заросла огромными деревьями, но животный мир был
здесь помельче. Правда, однажды им довелось стать свидетелями схватки
траходона и динозавра, которые щелкая страшными зубами бились не на жизнь, а
на смерть.
Удача сопутствовала им, и они успешно продвигались вперед. Джейсон не
мог представить себе, как люди живут в такой чащобе, пусть даже фелианцы.
-- Человек не может жить в таком лесу, -- сказал он Таору. -- Страна
Фели где-то в другом месте.
-- Нет, -- не согласился спутник. -- Сюда нередко спускались наши
воины, чтобы отбить похищенных женщин, и рассказывали об этом крае.
-- Возможно, ты и прав, но я все равно не представляю, как могут тут
жить люди. Я поверю только тогда, когда увижу кого-нибудь из них своими
собственными глазами.
-- Потерпи, скоро увидишь.
-- Почему ты так думаешь?
-- Взгляни вниз, и ты увидишь то, что я ищу. Гридли посмотрел в
указанном направлении, но кроме ручья ничего не заметил.
-- Именно этот ручей я и ищу, -- сказал Таор. -- Все, кто здесь
побывал, утверждают, что фелианцы селятся на правом берегу реки, в которую
впадает этот ручей. Свои жилища они строят на возвышенности подальше от
диких зверей. Жить возле реки -- совсем неплохо.
Они двинулись вперед, соблюдая все меры предосторожности, так как
деревня могла появиться в любую минуту, но прошло немало времени, прежде чем
Таор остановился и предостерегающе поднял руку.
Сквозь стволы деревьев Джейсон разглядел каменистое плато. Было ясно,
что территория расчищена и обработана руками человека. Вдалеке виднелся лишь
один дом, если это сооружение можно было вообще назвать домом. Уложенные
горизонтально бревна образовывали стену. Перпендикулярно им располагались
бревна меньшего диаметра. Щели в нижней части стены были замазаны глиной.
Подойдя чуть ближе, они обнаружили еще три таких же хижины. Подножие
холма утопало в растительности, а на склонах и на вершине деревья были
выкорчеваны. Пробраться к хижинам, оставаясь незамеченным, было абсолютно
невозможно.
Таор был уверен, что их уже давно обнаружили. Небольшие отверстия в
стенах хижин позволяли просматривать все подходы к селению.
-- Ну, что теперь будем делать? -- спросил Джейсон. Таор задумчиво
разглядывал кольты Гридли.
-- Что-то давно молчат твои шумные помощники, несущие смерть. Похоже,
только с их помощью мы сумеем освободить Джану или отомстить за нее.
-- Тогда пошли, -- решительно произнес Гридли. Бок о бок они двинулись
к деревне, не подозревая, что за ними пристально наблюдают из-за деревьев,
росших вдоль берега реки, несколько пар злобных глаз, сверкающих на
волосатых лицах...
XIII
ХОРИБЫ
Аван расставил часовых перед входом в пещеру, и, когда Тарзан захотел
войти внутрь, его остановили.
-- Стой, куда идешь?
-- В пещеру, -- ответил Тарзан удивленно.
-- Зачем? -- спросил часовой.
-- Я хочу спать, -- объяснил Тарзан. -- Раньше я свободно входил сюда и
мне никто не препятствовал.
-- Аван приказал, чтобы пришелец не подходил к пещере до тех пор, пока
не закончится собрание воинов. В это время подошел сам Аван и приказал:
-- Пусть войдет. Это я послал его сюда. Но обратно его не выпускай.
Тарзан без лишних слов вошел в мрачную пещеру. Когда его глаза привыкли
к темноте, он начал осматриваться в надежде отыскать Джану.
Около дальней стены собрались женщины и дети, несколько воинов у входа
о чем-то тихо разговаривали. В полном молчании Тарзан пробирался по пещере,
пытаясь найти Джану. Девушка первой заметила его и тихонько свистнула.
-- Как нам убежать отсюда? -- спросила она, пока Тарзан располагался
рядом.
-- Не знаю. Все, что мы в состоянии сейчас сделать -- это ждать
развития событий и приложить все усилия, чтобы остаться в живых.
-- Я думаю, что тебе в одиночку будет легче убежать, -- сказала Джана.
-- Ты же не пленник. Ты свободно передвигаешься, ходишь среди воинов,
наконец у тебя твое оружие.
-- Увы, сейчас я тоже пленник, -- вздохнул Тарзан. -- Аван только что
приказал, чтобы я оставался здесь до тех пор, пока собрание не решит мою
судьбу.
-- Да, твое будущее не внушает радости... Ясно, какая судьба ждет и
меня. Но я им не дамся. Ни Карбу, ни кому другому.
Они тихо переговаривались, потом замолчали, и каждый погрузился в свои
мысли. Нарушив молчание, Джана принялась задавать Тарзану вопросы о том
мире, из которого он пришел. Завязался долгий разговор. Джана не давала
Тарзану передохнуть, засыпая его градом вопросов, ответы на которые не
всегда понимала. Электричество и цивилизация, музыкальные инструменты и
книги -- все это оказалось недоступно ее разуму. И как она ни старалась
вникнуть в суть вещей, ей это не удавалось.
Спавший неподалеку от них воин проснулся и принялся будить соседа.
-- Просыпайся, пора на собрание.
Проходя мимо Тарзана, он узнал его и спросил:
-- А ты что тут делаешь?
Это был Карб.
Тарзан пристально и молча взглянул ему в лицо.
-- Отвечай, если тебя спрашивают! -- рявкнул Карб.
-- Ты не вождь. Можешь требовать ответа от своей жены или детей.
Карб побледнел от гнева.
-- Можешь идти, -- повелительно сказал Тарзан, указывая рукой на выход.
После минутного колебания Карб повернулся и пошел к выходу, будя по
дороге спящих воинов.
-- Считай, что ты уже труп, -- грустно произнесла Джана.
-- Про меня он давно все решил, так что хуже не будет, -- усмехнулся
Тарзан.
Опять наступило долгое молчание. Они знали, что в эти мгновения за
стенами пещеры решается их судьба.
Тарзан и Джана ждали. Вдруг в пещеру вбежал Овен. Он искал Тарзана.
-- Собрание решило убить тебя, -- зашептал мальчик, приблизившись, -- а
девушку отдать Карбу.
Тарзан вскочил на ноги.
-- Пока, -- крикнул он Джане. -- Сейчас или никогда. Если мы прорвемся
к тропе, только самые быстроногие воины смогут нас перехватить. И если ты,
Овен, мне друг, как ты говорил, то ты будешь молчать и дашь нам возможность
использовать этот шанс.
-- Я твой друг, потому-то я и здесь. Но тебе не добраться до тропы. Она
уже перекрыта, и воины готовы к бою. Они знают, что ты вооружен, и уверены,
что ты предпримешь попытку спастись бегством.
-- У нас нет другого выхода, -- ответил Тарзан.
-- Есть. Я знаю другой путь и покажу его вам.
-- Где? -- спросила Джана.
-- Идите за мной, -- сказал Овен и, отступив в темноту, скрылся в
небольшом углублении в скале. Джана и Тарзан бросились следом.
Ход в скале делался все уже и круче, так что передвигаться в темноте
становилось все труднее. Наконец Овен остановился и с усилием убрал глыбу у
себя над головой, открыв новый вход в лабиринт.
-- Там дальше тропа, которая ведет на вершину горы. Только вождь и его
старший сын знают об этой тропе. Если отец догадается, что это я указал вам
дорогу, мне не миновать смерти, но я все предусмотрел. Когда меня хватятся и
начнут искать, я буду уже мирно спать в своей пещере. Тропа крутая и
опасная, но это ваш единственный шанс. Идите скорее. Я спасаю твою жизнь так
же, как ты спас мою.
С этими словами он оставил их, скрывшись в темноте. Тарзан еще
некоторое время слышал его удаляющиеся шаги.
Тарзан протиснулся в темное отверстие и протянул руку Джане. Они
осторожно двинулись вперед, нащупывая ногами тропу.
Обоим казалось, что они идут целую вечность, но ничего не меняется. Все
так же не хватало воздуха, все так же сыпались из-под ног песок и камни.
Однако в конце концов впереди забрезжил солнечный свет.
-- В какой стороне находится Зорам? -- спросил Тарзан.
Девушка показала и добавила:
-- Но мы не доберемся до Зорама, двигаясь напрямик. Все тропы перекрыты
Карбом и его воинами. Не думай, что они так легко позволят нам уйти. Они
наверняка уже рыскают по всей округе.
-- Это твои края, ты ориентируешься здесь лучше, чем я. Я выполню все,
что ты скажешь.
-- Надо спуститься с гор по направлению к Клови, -- продолжала Джана.
-- Они будут искать нас именно в горах. Спустившись, мы тут же пойдем назад
в сторону Зорама. Сейчас мы находимся над Зорамом. Нужно как можно скорее
покинуть горы.
Спуск занял немало времени, так как местность вокруг была незнакомая.
Приходилось обходить пропасти и расщелины, неожиданно возникающие на пути.
Они несколько раз ели, трижды спали, но сколько дней заняла дорога, Тарзан
предположить не мог.
-- Здесь обитает глор Каре, -- сказала однажды Джана.
-- Это еще кто такой?
-- Лучше с ним не встречаться. Это ужасное существо. Я его не видела,
но некоторые воины Зорама с ним сталкивались. Он намного больше обычного
человека. Обычно он лежит на земле и ни на кого не нападает, но уж очень он
большой и страшный: две пары усов -- одна под носом, другая над глазами --
жуть!
-- Судя по твоим словам, Джана, у него мало врагов, от которых ему
приходится отбиваться, применяя свою силу.
-- Только хорибы охотятся за его вкусным мясом.
-- А это кто? Девушка вздрогнула.
-- Люди-змеи, -- прошептала она.
-- Люди-змеи? -- переспросил Тарзан. -- А как они выглядят?
-- Ох, давай не будем о них говорить. Они отвратительны. Хуже, чем
глоры. У них холодная кровь, и говорят, нет сердца. Им неизвестны нормальные
человеческие чувства, они не знают ни дружбы, ни любви.
Беглецы прошли еще около мили вниз по склону горы. Казалось, что все
вокруг вымерло, что было необычно для Пеллюсидара. Однако чутье подсказывало
Тарзану, что они были не одни. Он ощущал резкий запах, но не мог объяснить
его природу. Вероятно, так пахли змеи.
В целях безопасности Тарзан решил как можно скорее пересечь болотистую
низменность и подняться в горы, ведущие в Зорам. Они были уже почти у цели,
когда Джана вдруг схватила Тарзана за руку и испуганным жестом указала
вперед.
-- Глор! -- сдавленным голосом прошептала Джана. -- Надо лечь и
затаиться в высокой траве.
-- Он еще не заметил нас, -- возразил Тарзан. -- А может, ему до нас и
дела нет.
Невозможно описать невероятные размеры и устрашающий вид существа,
представшего их взору. Первое, что пришло на ум Тарзану -- это сходство
чудовища с грифами Пал-ул-дон. У него было два уса над глазами и два под
носом, волосатый клюв и волосатое подобие шеи. Вокруг глаз -- четко
обозначенные круги. Несомненно, это было огромное чудище юрского периода,
так напоминающее грифов.
Джана затаилась в траве и знаками призывала Тарзана сделать то же
самое. Нагнувшись, он наблюдал за животным.
-- Кажется, он учуял наш запах, -- тихо произнес Тарзан. -- Он стоит,
задрав голову и принюхивается. Вероятно, он необычайно быстро бегает, что
кажется невероятным для такого крупного зверя. Джана, он учуял запах, но,
похоже, не наш. Ветер справа, а он смотрит влево. По-моему, я тоже ощущаю
этот запах. Там передвигается что-то легкое и стремительное, и глор глядит в
ту сторону. Слышу какой-то звук. Глор двинулся на звук, видимо, желая
понять, что там такое.
Тарзан следил за глором, прислушиваясь к звуку, который издавало еще не
видимое существо.
-- Кто бы там ни был, -- прошептал Тарзан, -- он пересекает наши следы.
Они встретятся как раз позади нас.
Джана, не шевелясь, лежала в траве, боясь привлечь внимание глора.
-- Нужно убираться отсюда поскорее, -- шепнула она, -- пока нас не
заметили.
-- Группа всадников выходит из ущелья, -- продолжал наблюдение Тарзан.
-- Но, Бог мой, на чем они едут!
Приподнявшись, Джана посмотрела в ту сторону, в которую глядел Тарзан,
и в ужасе прошептала:
-- Это не люди. Это хорибы. И едут они на гороборах. Если они заметят
нас -- мы погибли. Никто в мире не в состоянии убежать от них, ибо на всем
Пеллюсидаре им нет равных в скорости. Замри. Наша единственная теперь
надежда на то, что они нас не увидят.
Заметив приближающихся хорибов, глор пронзительно взревел и, наклонив
голову, бросился на врагов. Тарзан рассмотрел, что воины вооружены пиками.
Рассыпавшись в цепь, они образовали полукруг и бросились в атаку. Все
происходило невероятно быстро. Глор яростно заметался в кольце врагов,
щелкая челюстями. Тарзан с недоумением размышлял, как же удастся хорибам
свалить десятитонную громадину.
Один из нападавших вырвался вперед и оказался ближе всех к глору. Тот
бросился на него, пригнув голову и раскрыв страшную пасть. Круг на мгновение
распался, затем сомкнулся вновь. Глор отскочил назад, видимо, ранив двух
хорибов.
Глор опять издал яростный рев и двинулся на таран, стремять разорвать
цепь. Тарзан ужаснулся: если хорибам не удастся сдержать глора, обезумевшее
животное помчится прямо в их сторону.
Опустив клюв и тяжело дыша, глор истекал кровью, хлеставшей из десятка
ран. С пиками наперевес к нему медленно приближались хорибы. Одновременно,
все разом, они воткнули в тело животного свои пики и так же дружно отскочили
назад. Израненный глор из последних сил попытался подняться, но через
мгновение рухнул на землю замертво.
Тарзан обрадовался, что сражение закончилось именно таким образом и
раненый зверь не добрался до них, но вдруг он обнаружил, что, перестроив
свои ряды, хорибы окружили их плотным кольцом. Вероятно, люди-змеи заметили
их раньше, но не подали вида, пока вели битву с глором.
-- Надо драться! -- решил Тарзан, и так как больше не было смысла
прятаться, он поднялся в полный рост.
-- Да, -- согласилась Джана, вставая рядом. -- Будем сражаться, хотя
конец известен: их больше полусотни, а нас всего двое.
Тарзан молча натянул тетиву. Хорибы осторожно окружали их,
приглядываясь к новой жертве. Наконец цепь подошла совсем близко.
Теперь Тарзан мог как следует рассмотреть людей-змей, восседающих на
своих отвратительных "лошадках".
Внешне хорибы немного напоминали людей: формой торса и конечностей. Их
трехпалые ноги и пятипалые руки были похожи на лапы рептилий. Почти
полностью их тела покрывала чешуя, хотя кисти рук, лицо и ноги производили
впечатление кожистых -- такая мелкая на них была чешуя. Сходство со змеями
дополняла окраска этого покрытия. На груди у каждого виднелся круг,
пересекаемый восьмиугольником.
На поясе у каждого из них в сыромятных ножнах висели костяные ножи,
запястье украшали браслеты. Раскраска и орнамент указывали на то, что это
были воины. Кроме ножей их вооружение составляли длинные пики с костяными
наконечниками. Они восседали на своих неуклюжих лошадях -- амадонах
третичного периода.
Тарзан всмотрелся в хорибов и понял, почему о них говорили: "у них
холодная кровь и нет сердца". Это были люди-рептилии.
В свою очередь и хорибы рассматривали Тарзана и Джану своими
немигающими глазами с отсутствующими веками. Впечатление от их взгляда было
отвратительным.
Вдруг один из хорибов сказал на чистом языке гилаков:
-- Вы не можете убежать. Бросайте оружие!
XIV
ЧЕРЕЗ МРАЧНЫЙ ЛЕС
Джейсон Гридли торопливо поднимался вверх по склону холма к селению, в
котором он надеялся отыскать Красный Цветок Зорама. Рядом бежал Таор,
готовый с оружием в руках вызволить сестру из плена.
В это время из-за деревьев за ними наблюдали несколько волосатых,
устрашающего вида, мужчин.
Таор был крайне удивлен, что из дома, к которому они приближались, не
доносилось ни звука.
-- Будь начеку, -- предупредил он Джейсона. -- Как бы нам не попасть в
западню!
Они подкрались к дому. Гридли заглянул внутрь.
-- Здесь никого нет! -- крикнул он. -- Дом разрушен.
-- Посмотрим в других, -- отозвался Таор. Но и другие хижины были
пусты.
-- Они ушли, -- сказал Джейсон.
-- Похоже на то, -- согласился Таор. -- Но они должны вернуться. Давай
спустимся вниз, спрячемся среди деревьев и дождемся их прихода.
Не подозревая о грозящей опасности, они спустились с холма и вступили в
лес по тропе, протоптанной фелианцами.
Едва они оказались под кронами деревьев, на них моментально набросилось
около десяти мужчин. В считанные секунды они были повалены на землю,
обезоружены и связаны. Затем их грубо поставили на ноги, и глаза Джейсона
расширились, когда он увидел, кто их пленил.
-- Пресвятая дева! -- вскричал он. -- Мало того, что здесь на каждом
шагу мамонты, птеродактили и динозавры! Никогда бы не подумал, что встречу
капитана Кидда, Лаффита и сэра Генри Моргана в сердце Пеллюсидара!
-- Что такое? -- прорычал один из напавших. -- Кто вы? Из какой страны?
-- Из доброй старой Америки, из США, -- ответил Гридли. -- А вы сами-то
кто такие, черт побери, и что вам от нас надо?
Он обратился к Таору:
-- Ведь это не фелианцы?
-- Нет, -- произнес Таор. -- Впервые вижу этих странных людей.
-- Нам все про вас известно, -- гаркнул один из длинноволосых мужчин.
-- Не пытайтесь нас одурачить.
-- Превосходно! Тогда отпустите нас, ведь мы идем с мирными
намерениями.
-- Как бы не так. Твоя страна постоянно воюет с корсарами. Ты --
сариан. Тебя выдало твое оружие. Я сразу понял, что ты из далекой Сари, как
только увидел его. Кидд и Балф обрадуются встрече. А может, -- обратился он
к спутникам, -- это сам Танар. Кто-нибудь знает -- его уже поймали в стране
корсаров или нет?
-- Меня не было, я в это время путешествовал, -- ответил один.
-- Что-то не припомню. Но если это он, нам причитается приличное
вознаграждение, -- отозвался второй.
-- Должно быть, он вернулся на корабль. Не имеет смысла ждать, забираем
этих плоскостопых.
Отряд двинулся вдоль берега. Через некоторое время показался корабль,
скрытый высокими деревьями и густым кустарником.
Пленники ступили на борт, и корсары столкнули корабль в узкое русло
реки.
Корсары занялись своими делами, и Гридли смог наконец рассмотреть их
получше. Они имели свирепый вид, головы повязаны платками, в ноздрях --
золотые кольца. Настоящие пираты!
О корсарах он слышал от Перри, благодаря которому имел о них некоторое
представление, однако воспринимал их все же как пиратов, знакомых с детства
по книжкам.
Таор приготовился к худшему, а Джейсон не терял надежды, поскольку из
разговоров команды он уловил, что везут их в страну Корсарию, в тот самый
город, куда был доставлен Дэвид Иннес, который первым отправился в
экспедицию и стал императором Пеллюсидара. Собственно говоря, Гридли и
затеял эту экспедицию, чтобы попасть именно в то место.
Корабль стремительно двигался вниз по течению. Из росшего по берегам
леса раздавались крики зверей, треск сучьев -- словом, там кипела жизнь.
Деревья в лесу росли сплошной стеной, не пропуская солнечных лучей. В воде
показались некие рептилии, и корсары встревожились, словно опасаясь чего-то.
Они пристально вглядывались в воду, как будто ожидая чьего-то появления.
Всем были розданы весла, включая пленников, и корабль полетел вперед.
Корсары совершенно игнорировали правый берег и в то же время не спускали
глаз с левого. Джейсон ломал голову над причиной для их тревоги.
Через какое-то время корсары заметили, что пленники совершенно
обессилели, и забрали у них весла. Джейсон попытался прикинуть, сколько
времени находится в пути корабль. Судя по всему, долго, хотя люди не спали и
не ели. Джейсону и Таору тоже не давали есть. Выбившись из сил, они рухнули
на голые доски палубы, и в тот же миг раздались взволнованные крики:
-- Вот они! Гребите вовсю! Если прорвемся, мы спасены!
Джейсон с трудом поднялся и стал смотреть туда, куда указывал
длинноволосый корсар. Остолбеневший Джейсон не мог даже подыскать названия
для тех существ, что приближались к кораблю на большой скорости. Похожие на
людей, они взгромоздились на спины рептилий -- это Джейсон видел отчетливо.
"Всадники" были вооружены длинными копьями, а их так называемые "лошади"
резво двигались к судну, рассекая воду. Когда расстояние между ними и
кораблем сократилось, Джейсон увидел, что это не люди, хотя имелось немалое
сходство. Головы этих тварей напоминали головы ящериц.
-- О Боже! -- вырвалось у Джейсона. -- Что это? Приподнявшийся на локте
Таор шепотом ответил:
-- Это хорибы. Лучше сдохнуть, чем оказаться у них в лапах.
Тяжелый корабль шел навстречу мерзким существам. Расстояние неумолимо
сокращалось. И в тот миг, когда должно было произойти столкновение, тишину
вдруг разорвали выстрелы -- корсары взялись за аркебузы. Хорибы
расступились, пропуская корабль, и стали окружать его с бортов. Извергая
пламя и дым, акребузы поливали чудовищ свинцовым огнем. Но на месте убитого
хориба возникали два новых. Твари подошли вплотную к судну, и корсары,
побросав весла, залегли на дне корабля. Хорибы схватились за свои длинные
копья, и началась бойня.
Безоружные Джейсон и Таор оказались в глубокой луже крови, среди
оторванных ног и рук, в окружении искалеченных и мертвых тел. Аркебузы не
затихали, но корабль уже лишился управления. Его зацепили хорибы и стали
подтягивать к берегу. Змееподобные люди прыгали со спин рептилий на борт и
расправлялись с уцелевшими.
Наконец резня завершилась. Из корсаров в живых осталось только трое, в
их числе и капитан Лайо. Хорибы скрутили им руки за спиной и приступили к
обходу корабля, закалывая раненых.
Джейсону и Таору повезло -- им также связали руки.
Собравшись вместе, хорибы, похоже, решили передохнуть. Гридли глядел на
чудовищ, еле сдерживая свое отвращение. Суровые корсары и те содрогались от
одного вида тварей.
-- Как думаешь, почему нас не убили? -- спросил Джейсон.
Лайо пожал плечами.
-- Кто их знает.
-- Не иначе как отдадут нас на съедение своим женщинам и детям.
-- Откуда ты взял? -- спросил Лайо.
-- Просто я знаю их повадки, хотя вижу в первый раз. Ведь это --
хорибы, люди-змеи. Они курсируют по реке между Рела Ам и Гиера Корса.
Наблюдавший за хорибами Джейсон неожиданно отметил про себя
удивительную способность чудовищ менять свою окраску. Во время сражения они
имели бледно-голубой оттенок, а как только расположились на отдых, чешуя их
сделалась красноватой.
Джейсон глядел на них как завороженный. Хорибы разлеглись на земле, но
Джейсон не мог определить, спят они или бодрствуют, поскольку глаза их не
закрывались. Лежа на коричневатой земле, они были почти не различимы,
сливаясь с ней по цвету.
Джейсон заснул, и ему приснился кошмарный сон, в котором он сражался с
хорибами.
Проснулся он от острой боли в плече: возле него стоял хориб и колол его
острой пикой.
-- Чего расшумелся, -- сердито произнес хориб. Остальные тоже
задвигались, поднимаясь с земли.
-- Вставай! -- приказал хориб, прервавший сон Джейсона. -- Я решил
развязать пленников. Убежать вы все равно не сможете, а если кто и
попытается, того мы убьем. Пошли! -- И хориб освободил руки Джейсона.
Для Гридли все эти твари были на одно лицо, и он с удивлением отметил,
что они различают друг друга.
-- Залезай! -- Хориб указал на горобора. -- Садись ближе к шее.
Джейсон подчинился. Уселся на скользкую холодную спину и обхватил
голыми ногами шею "лошади", содрогаясь от омерзения. Человек-рептилия
разместился сзади. Устроив таким образом всех пленных, твари направились в
сумрачный лес, двигаясь на удивление быстро.
-- Что вы намерены с нами сделать? -- поинтересовался Гридли, спустя
некоторое время.
-- Сперва вас посадят на яйца, а потом скормят нашим женщинам и детям,
-- ответил хориб. -- Пока они сыты -- их накормили рыбой и глором. Гилаки
для них -- лакомство.
Джейсон замолк, на душе сделалось гадко. Сидеть на яйцах и быть потом
съеденным -- такая перспектива не внушала оптимизма.
По сторонам мелькали деревья. В какой-то миг боковым зрением Гридли
увидел Таора, но вступить с ним в разговор не удалось. Вскоре впереди
засверкала гладь голубого озера. Оказавшись вблизи, Гридли разглядел в воде
змеевидных людей, направляющихся в их сторону.
Самки рептилий, такие же омерзительные, как и самцы, едва отличались от
последних. Единственное различие -- отсутствие усов и боевой раскраски, от
чего они выглядели какими-то голыми.
Пленников ссадили с "лошадей" и отвели на высокий берег.
Возле воды в грязи лежали самки, оберегающие яйца. Яйца были наполовину
погружены в прибрежную жижу и замазаны сверху той же грязью. Повсюду
виднелись небольшие гнезда, вокруг которых копошилось множество крохотных
хорибов, только что вылупившихся из яиц и старающихся выбраться на сухое
место. Они были предоставлены сами себе -- никакого внимания со стороны
взрослых. Новорожденные хорибы походили на ящериц, извивающихся в тщетных
попытках вскарабкаться на берег.
Подъехавший к гнезду первый хориб, перед которым сидел Таор, неожиданно
обхватил рукой голову спутника, зажав ему нос и рот, и нырнул в озеро вместе
со своей жертвой.
Гридли со страхом глядел, как в водной пучине исчезает его товарищ. На
этом месте в мутной воде озера Гридли заметил отверстие. Через секунду тем
же путем последовали Лайо и оба корсара вместе со своими стражниками.
Джейсон отчаянным усилием попытался вырваться из цепкой хватки мягких
пальцев, но холодные руки держали его крепко. И вот уже холодная ладонь
легла ему на лицо, и в следующий миг Гридли почувствовал, как над головой
сомкнулись теплые воды озера.
Гридли сопротивлялся изо всех сил, надеясь, что хориб вернет его на
поверхность, однако тот продолжал тащить его сквозь липкую грязь. Казалось,
легкие вот-вот разорвутся от нехватки воздуха. Перед глазами поплыли
огненные круги. Сейчас он потеряет сознание. Вдруг хориб снял с его лица
руку, освободив рот и нос. Джейсон судорожно глотнул воздух и ощутил, что
лежит, словно в постели, в теплой грязи, но не в воде.
Вокруг стоял непроглядный мрак. Пошарив подле себя рукой, Гридли
нащупал чьи-то мягкие тела. Затем раздалось бульканье льющейся воды, и
наступила тишина.
Могильная тишина.
XV
В ПЛЕНУ
Осознав бессмысленность сопротивления, Тарзан опустил оружие.
-- Что вы сделаете с нами? -- спросил он хориба, велевшего убрать
оружие.
-- Заберем с собой, там вам дадут еды, -- ответил хориб. -- От нас,
хорибов, не уйти. Это еще никому не удавалось.
Тарзан колебался.
-- Нужно подчиниться, -- прошептала подошедшая к нему Джана. -- Сейчас
бежать бесполезно, их слишком много. Надо пойти с ними, а потом попробовать
убежать.
Тарзан кивнул и сказал хорибу:
-- Мы согласны.
Они сели на шеи гороборов, за каждым из них пристроился воин, и группа
двинулась к мрачному лесу, из которого вышли Джана и Тарзан.
Идя к восточной части подножия гор Синдара, они оказались возле реки --
Реки Сумерек (Рела Ам). Хорибы атаковали корсаров как раз около места
слияния двух рек.
Они проделали миль пятьдесят, хотя на Пеллюсидаре определить точное
расстояние не представлялось возможным.
Пока Тарзана с Джаной везли на гороборах по лесу, в сотнях миль от них
в кромешной тьме очнулся Джейсон Гридли.
-- Боже! -- произнес он.
-- Кто это? -- послышалось из темноты, и Джейсон узнал голос Таора.
-- Я, Гридли, -- отозвался Джейсон.
-- Где мы? -- спросил другой голос, принадлежащий Лайо.
-- Ну и темень! Скорее бы уже они нас сожрали, -- произнес третий
голос.
-- Не волнуйся, за этим дело не станет, -- раздался четвертый.
-- Значит, мы снова вместе! -- воскликнул Джейсон. -- А я-то думал, что
нам крышка, когда нас по одному затаскивали в воду.
-- Но где же мы? -- спросил кто-то из корсаров. -- Что это за дыра, в
которую нас запихнули?
-- В моей стране эти громадные рептилии зовутся крокодилами, -- сказал
Джейсон. -- И они строят гнезда из ила, который достают со дна реки. С
поверхности имеется лишь один вход. Именно в такой дыре мы и находимся.
-- Может, попытаться всплыть? -- предложил Таор.
-- Попытаться можно, но они нас обнаружат и затащат обратно.
-- Выходит, мы должны барахтаться в этой грязи и дожидаться, пока нас
сожрут эти твари? -- вскричал Лайо.
-- Нет, -- произнес Джейсон. -- Необходимо продумать план побега.
Наступила тишина.
-- Как вам кажется, здесь, кроме нас, есть еще кто-нибудь? -- Гридли
понизил голос. -- Как будто слышно только наше дыхание. Придвиньтесь-ка ко
мне поближе.
Все сгрудились вокруг Джейсона.
-- У меня возникла идея, -- шепотом начал он. -- Наверху я обратил
внимание на то, что лес растет на самом берегу озера. Если прорыть до него
тоннель, мы сможем убежать.
-- А лес в какой стороне? -- поинтересовался Лайо.
-- Можно лишь предполагать, -- ответил Джейсон. -- Вполне вероятна
ошибка, однако такой шанс упускать нельзя. Думается, мы находимся прямо
напротив того места, где расположен вход.
-- Давайте копать немедленно! -- воскликнул один из корсаров.
-- Погодите, я схожу на разведку, -- сказал Таор. Под покровом темноты
он пополз к входу. Наконец, все принялись за работу.
В сердцах узников вспыхнула надежда. Люди под началом Гридли копали
каждый в своем месте, чтобы при выходе их труднее было бы схватить. Через
какое-то время они почувствовали под коленями землю и обнаружили, что
находятся в узкой и длинной пещере, предположительно тянувшейся вдоль
берега.
Землю было решено разбрасывать вокруг равномерным слоем, чтобы хорибы
ни о чем не догадались. Почва, к счастью, оказалась мягкой и податливой.
Копали, естественно, руками. Работали с остервенением, из последних сил.
Послышалось шуршание тел и плеск воды. Это приплыли хорибы с едой для
пленников. Все замерли. Хорибы почуяли неладное. В пещере, насколько они
могли разобрать во мраке, что-то происходило. Однако хорибы не рискнули
соваться в темноту, и поспешно убрались восвояси.
Земляные работы были в самом разгаре. Силы людей иссякали. Но настал
миг, когда забрезжила надежда на благополучный исход.
Джейсон решил подстраховаться и велел отыскать корни деревьев, чтобы
вылезти между ними.
Пятеро пленников копошились в непроглядном мраке под землей, а тем
временем над горами Синдара парил корабль 0-220.
-- Они здесь не проходили, -- заключил Запнер.
-- Скорее всего, ты прав, -- произнес Хайнс. -- Давайте искать в другом
направлении.
-- Боже мой! -- воскликнул Запнер. -- Знать бы только, в каком именно!
Хайнс покачал головой.
-- Искать можно всюду.
-- И я так считаю, -- подхватил Запнер и взял курс на Гиера Корса.
Корабль двигался к юго-востоку над лесной чащей, сквозь которую
пробирались Тарзан с Джаной, плененные рептилиями. Если бы Запнер знал об
этом! Но корабль продолжал полет на юго-восток, а внизу медленно двигались
пленники, размышляя о своей несчастной участи.
Стоило Тарзану оказаться в лесу, как он понял, что убежать проще
простого. Соскочить со спины горобора, броситься в кусты, взобраться на
дерево и -- свобода! На деревьях хорибам за ним не угнаться.
Но оставить Джану на произвол судьбы он не мог, как не мог и поделиться
с ней своим планом, ибо кругом было полно хорибов, что исключало разговор
даже шепотом. Впрочем, вряд ли девушка сможет двигаться с той же скоростью,
что и он.
Если бы он сумел подобраться к Джане, то схватил бы ее на руки, вскинул
на плечи и оторвался бы от погони. Для этого нужно дождаться благоприятного
момента.
Вскоре они вышли к западному концу озера, где кишмя кишели хорибы.
Изнемогавший от нетерпения Тарзан увидел наконец путь к спасению. Он
рассчитывал быстротой своих действий застать чудовищ врасплох и тем самым
выиграть несколько секунд. Этого будет вполне достаточно, чтобы схватить
Джану и помчаться к деревьям, что возвышались на краю деревни.
Нервы его были напряжены до предела. Он никогда бы не подумал, что
может так сильно волноваться. Однако в тот миг, когда он приготовился было
спрыгнуть со спины горобора, до него донесся некий запах.
Тарзан сразу понял, в чем дело. Запах доносился откуда-то спереди.
Мысли лихорадочно заработали.
Нельзя терять ни минуты, надо действовать. Знакомый запах усиливался.
Тарзан сознавал, что сейчас им вдвоем не уйти, однако имелся другой путь.
Они будут спасены!
Хориб сидел за Тарзаном почти вплотную. Одной рукой он держал
"уздечку", вторая оставалась свободной. Тарзану предстояло действовать
молниеносно, чтобы хориб не успел вцепиться в него незанятой рукой. Тарзан
принялся всматриваться в поисках подходящего места и вскоре заметил большой
куст -- то, что надо! С него -- на дерево. Вот оно -- спасение!
Тарзан пружинисто вскочил на ноги и в следующий миг оказался на дереве.
Все это заняло две-три секунды, и когда хорибы пришли в себя от
неожиданности, было уже поздно. Тарзан удалялся по верхней террасе,
образованной верхушками деревьев.
Джана ехала чуть сзади, и поэтому побег Тарзана произошел у нее на
глазах. Сердце ее замерло. Впервые в жизни она испытала самый настоящий
страх при мысли, что осталась одна среди чудовищ. Она почувствовала себя
брошенной. Тарзана Джана не винила -- он использовал появившийся шанс.
Напротив, она даже порадовалась за Тарзана. И все же в глубине души она
чувствовала, что Джейсон никогда не бросил бы ее в такой ситуации.
Тарзан ориентировался лишь по запаху и спешил что было сил,
перескакивая с ветки на ветку. Хорибов нужно было опередить во что бы то ни
стало.
Отойдя на значительное расстояние, Тарзан стал спускаться к земле.
Знакомый запах будоражил его. Он обнаружил, что искал. Спрыгнув с дерева,
Тарзан предстал перед десятком темнокожих воинов, которых снарядили с
корабля на поиски Тарзана.
Воины застыли в изумлении, выпучив глаза. Затем рухнули на колени и
стали ползать вокруг него, целуя ему руки и проливая слезы счастья и
умиления.
-- О, Бвана, Бвана! -- причитали они. -- Маланда любит своих детей. Он
вернул нам Большого Бвану в целости и сохранности.
-- Я с вами, дети мои! -- провозгласил Тарзан. -- Скоро здесь появятся
люди-змеи. С ними девушка, их пленница. Слава Богу, у вас есть оружие,
остается надеяться, что у вас достаточно патронов.
-- Мы их берегли. Стреляли только из луков.
-- Прекрасно. Теперь они придутся очень кстати. Корабль далеко отсюда?
-- Не знаю, -- отозвался Мувиро.
-- Не знаешь? -- разочарованно протянул Тарзан.
-- Мы заблудились. Теперь вот бродим, ищем корабль.
-- А как вы вообще очутились вдали от него, и почему вы одни?
-- Нас послали на ваши поиски, Бвана. С нами пошли Гридли и ван Хорст.
-- А они где?
-- Еще давно, я даже не могу сказать, как давно, нам пришлось
расстаться. Гридли мы не видели с тех пор. А куда делся ван Хорст,
неизвестно. Наверное, не обошлось без диких зверей. Мы набрели на пещеру и
там заснули, а когда открыли глаза, ван Хорста и след простыл.
-- Они приближаются! -- заволновался Тарзан.
-- Слышим, слышим, -- зашумели чернокожие.
-- Вам доводилось видеть змееподобных людей? -- спросил Тарзан, берясь
за оружие.
-- Нет, Бвана. Мы не помним, когда в последний раз видели человека.
Только жутких зверей.
-- Ну, теперь вам представится возможность встретиться с жуткими
людьми, но бояться их не следует. Огнестрельное оружие обратит их в бегство.
-- Когда это вы, Бвана, видели, чтобы мы боялись, -- с некоторым
вызовом воскликнул Мувиро. Тарзан улыбнулся.
-- Ладно-ладно. Сейчас мы рассредоточимся. Не знаю, каким точно
маршрутом они идут. Начнете стрелять -- не забудьте, что с ними девушка.
Будьте осторожны, не заденьте ее ненароком.
Среди деревьев показался первый хориб, который при виде чернокожих,
пронзительно закричал. Из леса, словно по команде, высыпала толпа хорибов. В
ту же минуту прогремел залп. Не знавшие до сих пор поражения хорибы меняли
свою окраску с серой на синюю и замертво валились на землю.
Тарзан увидел, что Джану, сидевшую на спине горобора, уводит один из
хорибов.
Единственная возможность выручить девушку -- убить горобора. Тарзан
выстрелил ему в спину. Хориб соскочил с горобора, подхватил Джану и
устремился к лесу.
Обезумевшие от ярости гороборы скучились, топчась на месте. Один из них
даже сбил с ног зазевавшегося Тарзана. Горобор словно свихнулся без своего
седока и метался из стороны в сторону.
Мувиро и его люди отважно сражались, укрывшись за стволами деревьев и
поражая в упор растерявшихся всадников.
Тарзан поднялся с земли. В голову ему пришла дерзкая мысль. Он
бесстрашно оседлал горобора, который, ничего не соображая, перепуганный,
вихрем бросился в чащу. Взявшись за уздечку, Тарзан направил свою "лошадь"
вслед за хорибом, уносившим Джану все дальше и дальше.
Горобор нес Тарзана с такой бешеной скоростью, что в считанные минуты
нагнал хориба с Джаной. На какую-то долю секунды горобор замедлил бег, что
дало возможность Тарзану выстрелить. Хориб рухнул на землю, не раненный, а
оглушенный выстрелом.
Тарзан проворно соскочил с горобора и увидел перед собой морду
человека-ящера. В тот же миг под ногами Тарзана разверзлась земля, и он
провалился в пустоту по самые плечи!
Забарахтавшись, он попытался выбраться на поверхность, но вдруг кто-то
вцепился в его щиколотки и потащил вниз. Холодные хваткие пальцы держали
крепко. Тарзан исчез в темной дыре...
XVI
ПОБЕГ
Корабль 0-220 неспешно облетал Гиера Корса. Экипаж пристально
вглядывался вниз, фиксируя любое живое существо. Встречались лишь звери,
птицы и разная нечисть. Людей не было видно. С горы стекала река, орошая
своими водами равнину. По подсчетам Запнера, люди, заблудившиеся в чужой
местности, непременно отыщут реку и пойдут по течению.
Корабль двигался над широкой полноводной рекой. -- Может, держась реки,
мы выйдем к океану? -- предположил Запнер.
Люди пристально разглядывали землю. Запнер решил посадить корабль и
пополнить запасы воды и продовольствия. Роберт Джонс вновь сделал запись в
журнале: "Приземлились в полдень".
Корабль опустился на берег моря, а между тем в сотнях миль к западу
Джейсон Гридли заканчивал рытье тоннеля. До поверхности оставалось совсем
немного, как вдруг Джейсон услышал звуки стрельбы. Он не поверил своим ушам,
отчаявшись встретиться с друзьями вновь. Вспыхнула искорка надежды. Правда,
стрелять могли и корсары. Не иначе, они снарядили экспедицию на поиски
командира Лайо. И все же лучше умереть от пуль корсаров, нежели быть заживо
сожранным мерзкими рептилиями.
Джейсон принялся копать с удвоенной энергией, стремясь как можно скорее
очутиться на поверхности. Ему чудилось, что наверху мечутся какие-то звери.
Над головой раздавались крики, выстрелы и топот ног. Возбуждение Гридли
нарастало. Он уже приготовился было вылезти на поверхность, как вдруг что-то
рухнуло ему на голову.
Первым порывом Гридли, который больше всего страшился хорибов, было
желание уползти назад. Ведь если его обнаружат, все их усилия пойдут
насмарку! И Гридли схватил упавшее на него тело и потащил в тоннель.
Тарзан отчаянно отбивался, пока ему не удалось освободиться от цепкой
хватки и выбраться на поверхность. И только тогда он сообразил, что это был
не хориб. Руки, которые недавно держали его, принадлежали человеку!
Хориб, готовый вступить в поединок с Тарзаном, вдруг обнаружил, что тот
исчез под землей, но причину выяснять не стал, а подхватил Джану и кинулся в
чащу.
Тарзан заметил их в последний момент и помчался вдогонку.
Джейсон спустился к товарищам по несчастью и велел им поторапливаться,
после чего вылез на поверхность как раз в тот миг, когда бронзовая фигура
Тарзана скрылась за деревьями. И хотя Джейсон видел бегущего всего какую-то
долю секунды, он понял, что это -- Владыка джунглей.
Но как он оказался здесь? Гнался ли он за кем-либо или, наоборот,
спасался от погони? Как бы то ни было, Гридли решил, что нельзя терять
Тарзана из виду, и помчался следом. Даже если он обознался, это все же
человек, а не чудовище, что совсем неплохо, поскольку человек -- союзник в
схватке со змееподобными людьми.
Тарзан вскарабкался на дерево и, двигаясь по кронам Деревьев, стал
преследовать хориба, тащившего сопротивляющуюся Джану. Догнав хориба,
Тарзан, не раздумывая, прыгнул на него сверху и нанес удар такой силы, что
тот рухнул, не издав ни звука. Тарзан зажал ему горло мертвой хваткой и
перекинул через себя. Хориб грохнулся о землю. Подняв оглушенную тварь в
воздух, Тарзан вновь швырнул хориба оземь. Свое действие он повторил
несколько раз. Джана глядела на новоявленного Геркулеса восторженными
глазами.
Вскоре с хорибом было покончено. Выпустив из рук обмякшее тело, Тарзан
достал нож и сказал Джане:
-- Бежим! Есть только одно место, где мы можем спастись.
Затем легко, словно пушинку, взвалил девушку на плечи и бросился к
высокому дереву.
-- Здесь тебе ничто не грозит. Вряд ли гороборы умеют лазать по
деревьям, -- сказал Тарзан, забираясь на дерево.
-- Прежде я думала, что отважнее всех -- воины Зорама. Но потом я
повстречала Джейсона и тебя, и мнение мое изменилось. Хотелось бы верить,
что Джейсон не погиб, -- добавила она с грустью. -- Он -- храбрый воин и,
вдобавок, добрый человек. Мужчины Зорама не грубы в своем обращении с
женщинами, но они очень эгоистичны, думают только о себе. Джейсон же всегда
думал в первую очередь о моем благополучии и безопасности.
-- Он тебе понравился? -- спросил Тарзан.
Девушка промолчала, готовая вот-вот расплакаться. Она ответила кивком
головы, не в силах произнести ни слова.
Когда они взобрались на дерево, Тарзан объяснил Джане, как следует
передвигаться. Вдруг он уловил легкий шорох. Кто-то торопливо пробирался в
их сторону.
Тарзан оставил девушку на дереве, а сам поспешно соскользнул на землю и
застыл как вкопанный. Перед ним стоял человек, в одной лишь набедренной
повязке. Тело его было вымазано грязью с головы до ног. На голове торчком
стояла заляпанная грязью густая черная шевелюра. При всей необычности
существа было ясно, что это не хориб. К тому же, оно было безоружным.
Беззащитное и одинокое, что делало оно здесь в лесу? Завидев Тарзана,
человек замер, глаза его полезли на лоб, и он завопил:
-- Тарзан! Ты ли это? Слава Богу, ты жив! Жив! В первую минуту Тарзан
опешил, не узнавая говорящего. А Джана, как только заслышала голос Гридли,
ринулась вниз.
Губы Тарзана медленно раздвинулись в улыбке. Наконец-то он узнал
Гридли.
-- Гридли! Джейсон Гридли! А Джана считает, что тебя уже нет в живых.
-- Джана! -- вскричал Гридли. -- Откуда ты ее знаешь? Ты ее видел? Где
она?
-- Здесь, со мной.
Спрыгнувшая на землю Джана не спешила выходить из-за ствола дерева.
-- Джана! -- Гридли бросился к девушке. Джана дернула плечами.
-- Джейсон! Сколько раз я тебе твердила -- не подходи к Красному Цветку
Зорама!
Джейсон поник, руки его опустились. Он медленно поплелся к Тарзану,
наблюдавшему за этой сценой с удивленно поднятыми бровями. Тарзан не стал
вмешиваться.
-- Пошли. Нужно найти воинов.
Едва он произнес эти слова, как впереди раздались громкие крики, в
которых Тарзан узнал боевой клич своих воинов. Тарзан с Джейсоном сломя
голову бросились на клич и успели предотвратить трагедию, едва не
разыгравшуюся у них на глазах.
Чернокожие воины оцепили вылезших из-под земли Таора и корсаров и
наставили на них винтовки. Жители Пеллюсидара, впервые увидевшие людей
черного цвета, решили, что они столь же опасны, как и люди-змеи. Обе стороны
приготовились к смертельной схватке. Но появление Тарзана, Джейсона и Джаны
остановило людей, вздохнувших с облегчением.
Таор обрадовался, увидев Тарзана невредимым, а когда взгляд его
остановился на Джане, то он словно ошалел от счастья. Бросился к ней с
возгласами радости, заключил в объятия и прижал к груди.
Гридли, наблюдавший за этой сценой со стороны, вдруг понял, что
чувство, которое он испытывает к этой прелестной дикарке, и есть любовь. Его
охватила безумная ревность. Культурный продукт цивилизации ревновал человека
из каменного века!
Таору, Лайо и корсарам сделалось как-то не по себе, когда обнаружилось,
что чернокожие, их явные враги, оказались друзьями.
После короткого отдыха люди стали обсуждать дальнейшие планы. Таор
собирался вернуться с Джаной в Зорам. Тарзан, Джейсон и их воины горели
желанием отыскать свою экспедицию. Лайо с корсарами намеревались вернуться
на свой корабль.
Тарзан и Джейсон не стали посвящать корсаров в истинную цель своего
появления на Пеллюсидаре, а постарались убедить их в том, что хотят посетить
Сари, чтобы повидаться с Танаром и его народом.
-- Сари далеко отсюда, -- сказал Лайо. -- Человек, который туда идет,
должен увидеть сто снов, пока будет проходить через Корсар Аз и чужие
страны, где врагов видимо-невидимо. Сари так же далеко, как и Страна Ужасных
Теней. Не всем удается вернуться оттуда живыми.
-- А обойти чужие страны можно? -- спросил Тарзан.
-- Да. Я бы сам вас провел, если бы мы шли из Корсарии. Но путешествие
было бы жутким. Никому не ведомо, какие ужасные племена и звери могут
встретиться из Корсарии в Сари.
-- А если мы пойдем в Корсарию, нас не примут за врагов, Лайо?
Корсар покачал головой.
-- Вас не примут за друзей.
-- И все же я не сомневаюсь в том, что, отыскав наш корабль, мы сумеем
добиться расположения корсаров.
Джейсон сказал:
-- Таору нужно в Зорам, это совсем недалеко. Проводим его с Джаной и
отправимся в Корсарию. Тарзан обратился к Таору.
-- Если вы присоединитесь к нам, мы доставим вас в Зорам очень быстро,
если, конечно, найдем наш корабль. Если же он не отыщется, мы проводим вас в
Зорам. Так будет намного безопаснее.
-- Хорошо, мы пойдем с вами, -- решил Таор. Вдруг он нахмурился, как
будто вспомнив о чем-то и спросил Джану:
-- Чуть было не забыл. До того как пойти с ними, я должен узнать о том
человеке, с которым ты оставалась наедине. Он обижал тебя? Если да, то я
убью его.
Джана, даже не взглянув на Джейсона, тут же ответила:
-- Тебе не придется его убивать. Если бы он дал повод, я сама
прикончила бы его.
-- Вот и хорошо, -- отозвался Таор. -- Приятно слышать, ведь он мой
друг. Ну так что, идем?
-- Наша лодка, вероятнее всего, там, где на нас напали хорибы, --
произнес Лайо. -- Отбив ее, мы сможем двигаться по Рела Ам.
-- Чтобы нас захватили в плен ваши люди! -- возразил Гридли. -- Нет уж,
Лайо, события приняли иной оборот. И если ты согласен идти с нами, вы
становитесь нашими пленниками.
Но все-таки было принято решение вернуться к Рела Ам и отыскать лодку
корсаров. После чего предполагалось начать поиски корабля 0-220 или большого
пиратского судна, капитан которого выслал корсаров вперед на разведку.
По пути к реке они не встретили ни одного хориба. Рептилии, скорее
всего, испугались чернокожих и попрятались.
Джейсон сторонился Джаны, один вид которой повергал его в глубокое
уныние. Он вдруг осознал, что даже тогда, когда решил, что не нуждается в
Джане, он уже любил ее. Любил так, как никогда никого не любил.
Впереди засверкали воды реки. Лодка корсаров оказалась на прежнем
месте. Хорибы исчезли. Люди воодушевились и без труда столкнули лодку в
быстрое течение. Набирая скорость, она двинулась к морю.
Оказавшись в море, люди, забыв про опасность, думали лишь об отдыхе
после всех пережитых приключений.
Наконец они достигли того места, где предположительно корсаров должен
был дожидаться базовый корабль.
Лайо и двое корсаров всполошились. Базового корабля как не бывало.
-- Ошибка исключена! Корабль стоял именно здесь, напротив этой
возвышенности, -- воскликнул Лайо.
-- Они ушли без нас. Бросили, -- возмутился корсар, награждая капитана
и команду нелестными эпитетами.
Лодка медленно дрейфовала в сторону открытого моря. Показался остров,
на котором, как уверял Лайо, было полно дичи.
Посовещавшись, люди решили, что охотиться следует не отходя далеко от
берега.
-- Земля корсаров находится к северо-востоку. Провалиться мне на этом
месте.
Началась подготовка к долгому путешествию в Корсарию. Мясо коптили на
костре, сушили. Запаслись также свежей водой, чтобы уже не останавливаться
до самой Корсарии. Учитывалось и то обстоятельство, что они могут попасть в
длительный шторм.
Джана работала не покладая рук. Оказываясь ненароком рядом с Джейсоном,
она не обращала на него ни малейшего внимания, словно того и не
существовало.
-- Джана, давай станем вновь друзьями, -- предложил он однажды. --
Пойми, вместе мы будем намного счастливее.
-- А я и так счастлива, как никогда, -- ответила девушка. -- Правда,
очень скоро Таор уведет меня обратно в Зорам...
XVII
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Подгоняемое ветром судно двигалось к океану, а в то же время 0-220, идя
тем же курсом, делал очередной круг, хотя Запнер и сам не верил в успех.
Экипаж пришел к выводу, что пора возвращаться на поверхность, пока не
погибли все.
Лейтенант Хайнс посоветовался с Дорфом и счел необходимым еще раз
осмотреть все вокруг. Пока они беседовали, огромный корабль летел в
прогретом местным солнцем небе Пеллюсидара. Члены экипажа оставались каждый
на своем месте.
Внизу раскрывалась впечатляющая по своим масштабам картина. Морская
гладь, побережье, холмы, леса, равнины.
Офицеры продолжали уточнять кое-какие детали, а Роберт Джонс в это
время понуро плелся к камбузу. Он рассеянно глядел в голубое пространство,
погруженный в свои мысли. Пеллюсидар угнетающе действовал на всех без
исключения.
Время тянулось томительно. Отправляясь в поход, Тарзан и Гридли не
могли предположить, что он затянется так надолго...
Чутье подсказывало корсарам, что пройдена треть маршрута, начиная с
того острова, где они пополнили запасы. Стоявший на носу судна Лайо
принюхался, словно охотничья собака, берущая след, и повернулся к Тарзану.
-- Боюсь, надвигается шторм. Нужно держаться поближе к берегу.
Но было уже поздно. Подул шквалистый ветер, и разбушевавшиеся волны
грозили перевернуть судно. Дождя не было, поскольку не было туч, но
обрушившийся на них ветер грозил немалыми бедами. Чернокожие воины, не
привыкшие к морским штормам, ударились в панику. Тарзан и Джейсон были
готовы к тому, что суденышко не выдержит и развалится на части. Тарзан
подошел к Гридли вплотную и, перекрывая свист и вой ветра, прокричал ему в
самое ухо:
-- Джейсон! Наша посудина не выстоит против шторма!
-- Черт с ней!
Гридли бросился искать Джану. Прижав ее к себе, он прокричал:
-- Возможно, скоро нам всем придет конец, и как бы ты ко мне ни
относилась, я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя...
Он понимал, что поступает не совсем корректно -- ведь Джану любит Таор
-- но он не мог перед смертью не открыть ей своих чувств... Таор относился к
Джане с таким вниманием! И хотя они вели примитивный образ жизни, они были
такими же людьми, как и он сам. Казалось странным, что ни Таор, ни Джана не
предпринимали попыток как-то сблизиться, не обнаруживали ни намека на
интимные отношения, а вели себя, словно брат и сестра.
На сей раз фортуна улыбнулась путешественникам, и им удалось
благополучно выбраться из шторма. Море успокоилось, ветер внезапно стих.
Земли не было видно.
-- Лайо, берег исчез, -- сказал Тарзан. -- Как теперь добраться до
Корсарии, не имея ориентиров?
-- Да-а, задача, -- отозвался Лайо. -- Единственное, что может помочь
-- так это ветер. Я знаю, откуда он обычно дует. В общем, пока отклонение от
курса минимальное. Ну да не беда, до суши мы доберемся.
-- Глядите, что это?! -- Джана указала рукой вперед. Люди устремили
взоры в указанном направлении.
-- Корабль! -- обрадовался Лайо. -- Мы спасены!
-- А что если нас встретят отнюдь не дружелюбно? Вдруг это не корсары?
-- Говорю же, корабль наш, другие здесь не появляются.
-- А вон еще один! И еще! -- воскликнула Джана. -- Их много!
-- Нужно уходить, -- сказал Тарзан. -- Хорошо бы уйти незамеченными.
-- Уходить? Но почему? -- спросил Лайо.
-- Нас слишком мало, чтобы отразить нападение, -- ответил Тарзан. --
Может, они и не враги вам, но нам -- как пить дать.
Лайо не стал перечить, так как корсаров на судне было всего трое. Трое
безоружных, тогда как у всех остальных имелось оружие.
Люди пристально следили за кораблями, приближавшимися с каждой минутой.
-- Пожалуй, это не корсары, -- заявил Лайо. -- Корабли какие-то
диковинные.
Корабли неслись на всех парусах. Высокие, с широкими корпусами, двумя
парусами и веслами по бортам.
-- Господи! -- произнес Джейсон. -- Кого только не встретишь на
Пеллюсидаре! Сначала испанские пираты, теперь -- викинги!
-- Правда с несколько модернизированной экипировкой, -- заметил Тарзан.
-- Видишь стволы пушек? Похоже, лучше ретироваться. Боюсь, нам не
поздоровится. Впрочем, уже поздно.
На палубе подходившего корабля появился человек.
-- Сдавайтесь, иначе мы вас потопим.
-- Кто вы? -- крикнул Тарзан.
-- Я -- Анорос, -- объявил человек. -- Да здравствует император
Пеллюсидара, Дэвид Первый!
-- Не иначе, кто-то из нас родился в воскресенье, -- пробормотал
Гридли. -- Небывалое везение!
-- А кто вы такие? -- спросил Анорос, когда его корабль подошел еще
ближе.
-- Друзья, -- ответил Тарзан.
-- У императора Пеллюсидара нет друзей в Корсар Аз.
-- Если среди вас есть Абнер Перри, то мы сможем доказать вашу
неправоту.
-- Здесь нет Абнера Перри. А что вам известно о нем? -- спросил Анорос.
Корабль Анороса подошел вплотную, и его воины перебрались на судно
корсаров.
-- Это Джейсон Гридли. -- Тарзан указал на американца. -- Абнер Перри
наверняка о нем рассказывал. Он организовал экспедицию из внешнего мира,
чтобы вызволить Дэвида Иннеса из корсарского плена.
Трое корсаров хмуро разглядывали подошедшие корабли.
Гридли пригласил Анороса к себе и дружески приветствовал его на борту
своего судна. Выяснилось, что среди других капитанов были Дакор Сильный,
брат Диона Прекрасного; Колк, сын Горка; Танар, сын Гхака, короля Сари.
Тарзан и Джейсон узнали, что корабли вышли спасать Дэвида. Их
странствие длилось так долго, что люди забыли, сколько раз они ели и спали.
Лишь недавно они нашли путь из Корсарии в Лурал Аз.
-- Теперь мы знаем, как добраться до города корсаров. Осталось недолго.
-- И вы рассчитывали отбить Дэвида с помощью десятка воинов? --
удивился Танар.
-- Нас было намного больше, -- ответил Тарзан. -- Так получилось, что
мы растеряли людей в пути, а часть осталась на корабле.
Вдруг раздался чей-то истошный вопль. Воины встревожились, глядя в небо
и отчаянно жестикулируя. Руки потянулись к оружию.
В небе показался корабль 0-220. Он медленно кружил, осматривая
местность.
-- Теперь я точно уверен, что кто-то из нас родился в воскресенье, --
воскликнул Гридли. -- Это наш корабль. Там наши друзья, -- добавил он,
обращаясь к Аноросу.
В мгновение ока новость облетела корабли. Выяснилось, что в небе не
рептилия, а воздушный корабль, в котором находятся друзья Абнера Перри и
всеми любимого императора Дэвида Первого.
Корабль 0-220 сел на воду, и Джейсон Гридли, попросив у воина дротик и
привязав к нему платок, принялся размахивать им, как флагом.
0-220 приближался к эскадре и вскоре оказался в пределах слышимости.
-- Как вы там? Все в порядке? -- прокричал Тарзан.
-- Да! -- донеслось в ответ, и Запнер радостно замахал руками.
-- Ван Хорст с вами? -- спросил Гридли.
-- Нет!
-- Значит, один все-таки пропал, -- огорчился Гридли.
-- Сможете взять нас на борт? -- спросил Тарзан. Запнер подрулил к
судну корсаров, и члены экспедиции перебрались на родной 0-220. Сперва
воины, затем Джана с Таором и наконец Гридли и Тарзан. Корсары остались
заложниками.
Перед тем как задраить люк, Тарзан сказал Аноросу, что если тот
собирается идти в Корсарию спасать Дэвида Первого, то воздушный корабль
будет сопровождать его эскадру и окажет, если понадобится, помощь.
Оказавшись на борту 0-220, Таор и Джана долго не могли прийти в себя от
удивления.
-- Приснится же такое, -- только и сумела вымолвить Джана.
Тарзан представил гостей экипажу. Знакомя Дорфа с Джаной, он пояснил:
-- Это Джана, Красный Цветок Зорама, сестра Таора.
Гридли остолбенел от неожиданности. Его словно парализовало. Всю его
ревность как рукой сняло. Оказывается, все знали об этом, а ему не сказали.
Гридли поначалу обиделся, но тут же сообразил, что, видимо, все считали, что
он в курсе, поэтому и не затрагивали эту тему.
На воздушном корабле царило приподнятое настроение, омрачаемое лишь
исчезновением ван Хорста.
0-220 медленно летел над морем, держась корабля Анороса. Вдали
показался берег страны корсаров. Анороса подняли на 0-220, где был составлен
тщательный план спасения Дэвида. Затем Анорос спустился на свой корабль, а
его место заняли трое корсаров.
Заложников подробно ознакомили с боевой мощью корабля 0-220.
-- Достаточно одной бомбы, -- пояснил Гридли, -- и от королевского
дворца останутся одни развалины. А если потребуется, мы разнесем вдребезги
всю Корсарию вместе со флотом.
По плану предусматривалось отправить одного из пленных с ультиматумом о
капитуляции.
-- Ты видел вооружение на корабле, Лайо. Как понимаешь, мы вполне можем
справиться и без эскадры Анороса. Ты скажешь королю корсаров, что мы явились
сюда за императором, и опишешь, что произойдет в случае отказа. Вопросы
есть?
-- Нет.
-- Отлично, -- сказал Тарзан. -- Растолкуй ему хорошенько, что ему же
будет лучше обойтись без кровопролития.
Дорф вручил Лайо какой-то сверток.
-- Надень-ка.
-- Что это такое? -- попятился Лайо.
-- Парашют, -- объяснил Дорф.
-- Что-что? -- переспросил Лайо.
-- Давай сюда руки.
Лайо продел руки в лямки, Дорф тут же защелкнул замок.
-- Теперь все зависит от тебя. Ни один человек на Пеллюсидаре еще не
спускался на землю на парашюте.
-- Я ничего не понимаю! -- уперся Лайо.
-- Доставишь ультиматум Тарзана своему королю.
-- Сначала посадите корабль, а уж потом я передам королю этот ваш
ульти... ультиматум.
-- Ничего подобного. Корабль останется в воздухе, а вот ты спрыгнешь
вниз.
-- Как?! Вы задумали убить меня! -- завопил Лайо.
-- Нет, -- рассмеялся Гридли. -- Слушай меня внимательно, и с тобой
ничего не случится. Ты видел немало занятных вещей на корабле, а значит
имеешь какое-то представление о мире, из которого мы прибыли. Сейчас у тебя
появилась возможность показать в действии прекрасное изобретение нашей
цивилизации. Клянусь, ничего дурного с тобой не случится. Как только
окажешься в воздухе, дерни правой рукой за это железное кольцо, и ты плавно
приземлишься.
-- Я же разобьюсь!
-- Ну, если ты струсил, найдется корсар и похрабрее. Уверяю тебя, все
будет в порядке.
-- Ничего я не струсил. Ладно, прыгну.
-- Не забудь передать Кидду, что если он не вышлет нам навстречу
корабль с императором, мы начнем бомбить город.
Дорф подвел Лайо к люку и открыл задвижку. Лайо занервничал.
-- Не забудь про кольцо. -- С этими словами Дорф выпихнул парашютиста
за борт.
Через несколько мгновений раскрылся белый купол. Теперь никто не
сомневался, что послание Тарзана достигнет адресата.
Не нужно обладать богатым воображением, чтобы представить дальнейший
ход событий. Через некоторое время в море вышел небольшой одиночный корабль.
Сверху его сопровождал 0-220, пока тот не поравнялся с кораблем Анороса и не
пошел с ним борт о борт.
Император Дэвид Первый был возвращен своему народу.
Когда судно корсаров ушло, Дэвида подняли на борт 0-220, где он
встретился со своими спасителями, пришельцами из другого мира, которых он
видел впервые.
От долгого пребывания в подземном плену Иннес выглядел изможденным,
слабым и худым.
Тарзан решил не сопровождать императорскую флотилию в Сари во избежание
новых злоключений.
Пришла пора завершить и без того затянувшееся путешествие.
-- Мы обещали доставить Таора и Джану в Зорам, -- напомнил Гридли. --
Сперва высадим корсаров возле их города, а оттуда -- в Зорам. Я не вернусь с
вами, поэтому прошу высадить меня на корабль Анороса.
-- Что ты сказал? -- удивился Тарзан. -- Ты хочешь остаться здесь?
-- Экспедицию организовал я. Поэтому я несу ответственность за жизнь
каждого из вас. Я не вправе вернуться, не разузнав о судьбе ван Хорста.
-- Но ведь ты собрался с флотилией в Сари. Как же ты его найдешь? --
недоумевал Тарзан.
-- Попрошу Дэвида Иннеса посодействовать в организации экспедиции для
его поисков, -- ответил Джейсон. -- Опираясь на местных жителей, я сделаю во
сто крат больше, чем находясь на борту 0-220.
-- Что ж, если ты так решил, мы незамедлительно доставим тебя к
Аноросу.
Нагнав корабль Анороса, 0-220 посигналил ему, чтобы тот остановился.
Тем временем Гридли собрал необходимые вещи, в том числе и огнестрельное
оружие.
Пока груз спускали на палубу, Джейсон прощался с друзьями.
-- До свидание, Джана. -- К девушке он обратился в последнюю очередь.
Джана промолчала, затем повернулась к Таору и сказала:
-- До свидания, брат.
-- Что значит "до свидания"? -- опешил тот. -- Что ты задумала?
-- Я отправляюсь в Сари с человеком, которого я люблю! -- ответила
Красный Цветок Зорама...
Эдгар Берроуз.
Тарзан приемыш обезьяны
Полный перевод с последнего английского издания М. В. ВАТСОН
Издательство "А. Ф. МАРКС", ПЕТРОГРАД 1923
OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX
I
В МОРЕ
Я был в гостях у одного приятеля и слышал от него эту историю.
Он рассказал мне ее просто так, безо всякого повода. Мог бы и не
рассказывать. Начал он ее под влиянием винных паров, а потом, когда я
сказал, что не верю ни одному его слову, это удивило его, и он,
подстрекаемый моим недоверием, счел себя вынужденным рассказать все до
конца.
Человек он был радушный, но гордый и обидчивый до нелепости. Задетый
моим скептицизмом, он, для подкрепления своих слов, представил мне какую-то
засаленную рукопись и кипу старых сухих отчетов Британского Министерства
Колоний.
Однако, я и теперь не решусь утверждать, что все в этом рассказе
достоверно. Ведь событий, изображаемых здесь, я не видел своими глазами. А
может быть это и правда, кто знает! Я, по крайней мере, счел благоразумным
дать главным героям рассказа вымышленные имена и фамилии.
Засаленная рукопись, с заплесневелыми и пожелтевшими листьями,
оказалась дневником одного человека, которого давно уже нет в живых. Когда я
прочитал этот дневник, и познакомился с отчетами Министерства Колоний, я
увидел, что эти документы вполне подтверждают рассказ моего гостеприимного
хозяина.
Таким образом, то, что вы прочтете на дальнейших страницах, тщательно
проверено мною и заимствовано из разных источников.
Если же этот рассказ не внушит вам большого доверия, вы все же
согласитесь со мною, что он -- изумительный, интересный, диковинный.
Из записок человека, которого давно нет в живых, а также из отчетов
Министерства Колоний мы узнаем, что один молодой английский офицер (мы
назовем его Джоном Клейтоном, лордом Грейстоком) был послан в Западную
Африку, в одну из британских прибрежных колоний, произвести там исследование
весьма деликатного свойства.
Дело в том, что жители этой колонии были народ простодушный; и вот,
одна из европейских держав, пользуясь их наивностью, стала вербовать их в
солдаты для своей колониальной армии, причем эта армия только и делала, что
отнимала резину и слоновую кость у дикарей, живущих по берегам Арувими и
Конго.
Несчастные жители британской колонии жаловались, что вербовщики,
соблазняя тамошнюю молодежь идти в солдаты, сулили ей золотые горы, а между
тем немногие из этих доверчивых рекрутов вернулись назад.
Англичане, жившие в этой колонии, подтвердили жалобы туземцев и
прибавили со своей стороны, что чернокожие солдаты, завербованные
иностранной державой, в действительности стали рабами: пользуясь их
невежеством, белые офицеры не отпускают их на родину по истечении срока
службы, а говорят им, что они должны прослужить еще несколько лет.
Ввиду этого, Министерство Колоний послало Джона Клейтона в Африку,
предоставив ему новый пост, причем конфиденциально ему было поручено
сосредоточить все свое внимание на жестоком обращении офицеров дружественной
европейской державы с чернокожими британскими подданными.
Впрочем, нет надобности распространяться о том, зачем и куда был послан
Джон Клейтон, так как в конце концов он не только не расследовал этого дела,
но даже не доехал до места своего назначения.
Клейтон был из тех англичан, которые издревле прославили Англию своими
геройскими подвигами в морских боях и на поле сражения, -- мужественный,
сильный человек, сильный и душою и телом.
Росту он был выше среднего. Глаза серые. Лицо правильное, резко
очерченное. В каждом движении чувствовался крепкий, здоровый мужчина,
прошедший многолетнюю военную выправку.
Он был честолюбив. Ему хотелось играть роль в политике. Оттого он и
перевелся из офицеров в чиновники Министерства Колоний и взялся исполнить то
поручение весьма деликатного свойства, о котором мы сейчас говорили.
Когда Джон Клейтон узнал, какие задачи возлагает на него Министерство,
он был и польщен и обрадован, но в то же время весьма опечален. Ему было
приятно, что его многолетняя служба в армии оценена по заслугам, что за свои
труды он получает такую большую награду, что перед ним открывается широкое
поприще для дальнейшей карьеры;
Но ехать теперь в Африку ему не хотелось: ведь не прошло и трех месяцев
с тех пор, как он женился на красавице Элис Рутерфорд, и ему казалось
безумием везти свою молодую жену в тропическую глушь, где лютые опасности
подстерегают человека на каждом шагу.
Ради любимой женщины он охотно отказался бы от возложенной на него
миссии, но леди Элис и слышать об этом не хотела. Напротив, она требовала,
чтобы он отправился в Африку и взял ее с собою.
Конечно, у юной четы были матери, братья, сестры, тетки, кузены,
кузины, и каждый и каждая из них выражали свои мнения по этому поводу; но
каковы были эти мнения, история умалчивает. Да это и не существенно.
Нам известно лишь одно: что в 18** году, в одно прекрасное майское утро
лорд Грейсток и его супруга, леди Элис, выехали из Дувра в Африку.
Через месяц они прибыли в Фритаун, где зафрахтовали небольшое суденышко
"Фувальду", которое должно было доставить их к месту назначения.
Ничего больше неизвестно о лорде Джоне Грейстоке и его супруге, леди
Элис. Они сгинули, исчезли, пропали!
Через два месяца после того, как "Фувальда" подняла якорь и покинула
гавань Фритауна, около полудюжины британских военных судов появились в водах
Южного Атлантического океана, тщетно пытаясь отыскать хоть какой-нибудь след
погибших именитых путешественников. Не прошло и нескольких дней, как у
берегов острова св. Елены этой эскадре удалось обрести осколки какого-то
разбитого судна, и все тотчас уверовали, что это -- осколки "Фувальды", что
"Фувальда" утонула со всем своим экипажем. Поэтому дальнейшие поиски были
приостановлены в самом начале, хотя много было любящих сердец, которые все
еще надеялись и ждали.
"Фувальда", парусное трехмачтовое судно, не больше ста тонн, было самым
заурядным кораблем в тех местах: тысячи таких суденышек обслуживают местную
торговлю и шныряют вдоль всего побережья. Их команда обычно состоит из
отчаянных головорезов и беглых каторжников -- всех народов и всех племен.
"Фувальда" не была исключением из общего правила; на судне процветал
мордобой. Матросы ненавидели начальство, а начальство ненавидело матросов.
Капитан был опытный моряк, но со своими подчиненными обращался, как зверь.
Разговаривая с ними, он знал только два аргумента: либо плеть, либо
револьвер. Да и то сказать, этот разноплеменный сброд вряд ли мог бы
уразуметь какой-нибудь другой разговор.
На второй же день после того, как лорд Грейсток и леди Элис отъехали из
Фритауна, им, довелось быть свидетелями таких отвратительных сцен,
разыгравшихся на борту их судна какие они издавна привыкли считать выдумкой
досужих беллетристов.
То, что произошло в этот день рано утром на палубе "Фувальды", явилось,
как это ни странно сказать, первым звеном в той цепи удивительных событий,
которая завершилась самым неожиданным образом: некто, еще не рожденный,
очутился в такой обстановке, в какой не был еще ни один человек, и ему была
назначена судьбою такая необыкновенная жизнь, какой, кажется, не изведал
никто с тех пор, как существует человеческий род. Началось это так.
Два матроса мыли палубу "Фувальды"; капитан стоял тут же, на палубе и
разговаривал о чем-то с лордом Клейтоном и его юной супругой.
Все трое стояли спиною к матросам, которые мыли палубу. Ближе и ближе
придвигались матросы; наконец, один из них очутился за спиной у капитана.
Как раз в эту минуту капитан, окончив разговор с лордом и леди, сделал шаг
назад, чтобы уйти. Но наткнувшись на матроса, он упал и растянулся на мокрой
палубе, причем зацепил ногой за ведро; ведро опрокинулось и окатило капитана
грязной водой.
На минуту вся сцена показалась забавной, но только на минуту.
Капитан рассвирепел. Он чувствовал себя опозоренным. Весь красный, от
унижения и ярости, с целым градом бешеных ругательств, накинулся он на
несчастного матроса и нанес ему страшный удар кулаком. Тот так и рухнул на
палубу.
Матрос был худой, маленького роста, уже не молодой, тем постыднее
казалась расправа, которую учинил капитан. Но другой матрос был широкоплечий
детина, здоровенный медведь, усы черные, шея воловья.
Увидев, что его товарищ упал, он присел к земле, зарычал, как собака, и
одним ударом кулака повалил капитана на пол.
Мгновенно лицо капитана из пунцового сделалось белым. Бунт! Это был
бунт! Усмирять бунты зверю-капитану приходилось не раз. Ни минуты не медля,
он выхватил из кармана револьвер и выстрелил в упор в своего могучего врага.
Но Джон Клейтон оказался проворнее: чуть только он увидел, что оружие
сверкнуло на солнце, он подбежал к капитану и ударил его по руке, вследствие
чего пуля угодила матросу не в сердце, а гораздо ниже -- в колено.
В очень резких выражениях Клейтон тотчас же поставил капитану на вид,
что он не допустит такого зверского обращения с командой и считает его
возмутительным.
Капитан уже открыл было рот, чтобы ответить ругательством на замечание
Клейтона, но вдруг его словно осенила какая-то мысль, и он не сказал ничего,
а круто повернулся и, с невнятным рычаньем, мрачно ушел на корму.
Он понимал, что не слишком выгодно раздражать британского чиновника,
ибо могучая рука королевы может скоро направить на него грозное и страшное
орудие кары -- вездесущий британский флот.
Матросы приподнялись с палубы: пожилой помог своему раненому товарищу
встать. Широкоплечий великан, который среди матросов был известен под
кличкой Черный Майкэл, попытался двинуть простреленной ногой; когда
оказалось, что это возможно, он повернулся к Клейтону и довольно неуклюже
выразил ему свою благодарность.
Слова его были грубы, но в них звучало искреннее чувство.
Он резко оборвал свою краткую речь и зашагал, прихрамывая, по
направлению к кубрику, показывая этим, что лорд Клейтон не должен отвечать
ему ни слова.
После этого ни Клейтон, ни его жена не видали его несколько дней.
Капитан не разговаривал с ними, а когда ему приходилось по службе сказать им
несколько слов, он сердито и отрывисто буркал.
Они завтракали и обедали в капитанской каюте, потому что так у них
повелось еще до этого несчастного случая, но теперь капитан не появлялся к
столу, всякий раз ссылаясь на какое-нибудь неотложное дело.
Помощники капитана, все как на подбор, были неграмотные бесшабашные
люди, чуть-чуть почище того темного сброда матросов, над которым они так
злодейски тиранствовали. Эти люди, по весьма понятным причинам, при всяких
встречах с прекрасно воспитанным лордом чувствовали себя не в своей тарелке
и потому избегали какого бы то ни было общения с ним.
Таким образом, Клейтоны -- муж и жена -- очутились в полном
одиночестве.
В сущности, это одиночество им было только приятно, но, к сожалению,
они таким образом стали отрезаны от жизни своего корабля и оказались
неподготовленными к той страшной кровавой трагедии, которая разыгралась
через несколько дней.
А между тем, уже тогда можно было предвидеть, что близка катастрофа.
Внешним образом жизнь на корабле шла по-прежнему, но внутри что-то
разладилось и грозило великой бедой. Это инстинктивно ощущали и лорд
Клейтон, и его жена, но друг другу об этом не говорили ни слова.
На другой день после того, как пуля капитана прострелила Черному
Майкэлу ногу, Клейтон, выйдя на палубу, увидел, что четыре матроса, с
угрюмыми лицами, несут какое-то бездыханное тело, а сзади шествует старший
помощник, держа в руке тяжелую нагайку.
Клейтон предпочел не вникать в это дело, но на следующий день, увидев
на горизонте очертания британского военного судна, решил потребовать, чтобы
капитан немедленно причалил к нему. Лорду Клейтону было ясно, что при тех
мрачных порядках, которые установились на "Фувальде", вся его экспедиция
может окончиться только несчастьем.
Около полудня они подошли так близко к военному судну, что могли бы
вступить в переговоры с ним; но как раз в ту минуту, когда Клейтон
вознамерился обратиться к капитану с изъявлением своего желания покинуть
"Фувальду", ему пришло в голову, что все его страхи вздор и что капитан
только посмеется над ним.
В самом деле, какие были у него основания просить офицера, командующего
военным кораблем великобританского флота, изменить свой рейс и вернуться
туда, откуда он только что прибыл?
Конечно, Клейтон может сказать, что он не пожелал остаться на борту
своего корабля, так как его капитан сурово наказал двух нарушивших
дисциплину матросов. Но такое объяснение покажется офицерам военного судна
смешным, и они втихомолку позабавятся над чувствительным лордом, а, пожалуй,
сочтут его трусом.
Ввиду таких соображений, Джон Клейтон, лорд Грейсток, не стал просить,
чтобы его доставили на военный корабль; но уже к вечеру, когда трубы
броненосца скрылись за далеким горизонтом, он стал раскаиваться в своей
излишней боязни показаться смешным, так как на "Фувальде" разыгрались
ужасные события.
Случилось так, что часа в два или три пополудни тот самый пожилой
матрос невысокого роста, которого несколько дней тому назад капитан ударил
по лицу кулаком, чистил на палубе медные части. Приблизившись к Клейтону, он
пробормотал еле слышно:
-- Будет ему нахлобучка... Помните мое слово: будет... Это ему даром не
пройдет...
-- Что вы хотите сказать? -- спросил у него Клейтон.
-- А разве вы. сами не видите, какие тут у нас заварились дела? Этот
сатана-капитан и его мерзавцы-подручные чуть не всю команду искалечили до
смерти... Вчера двоих, да сегодня троих. Но Черный Майкэл опять на ногах;
погоди, он покажет им, как измываться над нами. Уж он расправится с ними,
помяните мое слово.
-- Вы хотите сказать, -- спросил Клейтон, -- что команда корабля
затевает мятеж?
-- Мятеж! -- воскликнул старый матрос. -- Какой там мятеж! Не мятеж, а
убийство! Уж мы его укокошим, я вам это говорю!
-- Когда?
-- Скоро! А когда, не скажу, я и так наболтал слишком много. Но вы
хороший господин, вы тогда вступились за меня и за Черного Майкэла, и потому
я сказал вам словечко. Но держите язык за зубами, и когда услышите выстрелы,
ступайте в трюм и оставайтесь там, а не то попадет и вам.
И старик, закончив работу неподалеку от лорда, направился дальше к
другим, еще невычищенным, медным частям.
Леди Элис стояла тут же и слышала каждое слово матроса.
-- Недурные развлечения у нас впереди! -- сказал иронически Клейтон.
-- Нужно сейчас же предупредить капитана, -- воскликнула леди Клейтон.
-- Может быть, ему удастся отвратить катастрофу.
-- Пожалуй, это будет самое лучшее, -- отозвался лорд, -- хотя, чтобы
сохранить свою шкуру, я должен бы держать язык за зубами. Теперь, что бы ни
случилось на судне, матросы не тронут ни тебя, ни меня, потому что они
видели, как я заступился за этого старика и за Черного Майкэла. Но если они
узнают, что я предатель, что я разболтал обо всем капитану, нам обоим не
будет пощады.
-- Но, милый Джон, -- возразила жена, -- если ты не предупредишь
капитана о готовящемся на него покушении, ты тем самым окажешься виновным в
убийстве, ты будешь соучастником этих злодеев.
-- Ты не знаешь, что ты говоришь, моя милая, -- ответил Клейтон. --
Ведь я забочусь только о тебе. Капитан сам виноват, он заслужил эту кару;
зачем же я стану подвергать опасности мою жену ради спасения такого
жестокого зверя? Ты не можешь себе представить, мой друг, как ужасна будет
наша жизнь, если "Фувальда" окажется во власти этих головорезов и
каторжников!
-- Долг есть долг, -- заявила жена, -- никакие софизмы не помогут тебе
уклониться от выполнения долга. Я была бы недостойна тебя, если бы из-за
меня тебе пришлось хоть раз изменить своему долгу. Конечно, я знаю, что
последствия могут быть ужасны, но я безбоязненно встречу их рядом с тобою.
Лучше самая ужасная опасность, чем позор. А ты только подумай, как велики
будут твои угрызения совести, если с капитаном, действительно, случится
несчастье!
-- Ну, будь по-твоему, Элис! -- ответил, улыбаясь, Джон Клейтон. --
Может быть, мы напрасно тревожимся... Конечно, дела на корабле идут не
важно, но мы, кажется, сгущаем краски. Весьма возможно, что этот старый
матрос сообщал нам не реальные факты о положении вещей, а только свои мечты
и желания! Ему хочется отомстить обидевшему его капитану, вот он и сочиняет,
будто эта месть неизбежна... Вообще мятежи на кораблях уже вышли из моды.
Лет сто тому назад они были заурядным явлением, а теперь о них давно не
слыхать ... Но вот капитан идет к себе в каюту. Я пойду к нему сейчас и
скажу ему о том, что я слышал, так как мне хочется кончить это гнусное дело
скорее. Не очень-то мне приятно разговаривать с этим животным.
Сказав это, он с беззаботным видом направился к каюте капитана и
постучал к нему в дверь.
-- Войдите! -- сердито зарычал капитан. Когда Клейтон вошел в каюту и
закрыл за собою дверь, капитан рявкнул отрывисто:
--Ну?
-- Я пришел сообщить вам, что сегодня я случайно подслушал один
разговор, из которого мне стало ясно, что ваши люди затевают мятеж и
замышляют убийство.
-- Ложь! -- заревел вне себя капитан. -- И если еще раз у вас хватит
нахальства лезть не в свое дело и подрывать дисциплину на моем корабле, я не
поручусь за последствия! Черт вас возьми! Вы думаете, я очень боюсь, что вы
лорд? Наплевать мне на лорда! Я -- капитан корабля и никому не позволю
совать нос в мои распоряжения.
К концу этой яростной речи взбешенный капитан потерял всякий контроль
над собою, лицо у него покраснело, и последние слова он выкрикнул громким
фальцетом, стуча одним кулаком по столу, а другим потрясая перед самым носом
Клейтона.
Кулаки у него были огромные.
Клейтон не шелохнулся. Он спокойно стоял и смотрел разъяренному
капитану в глаза, как будто ничего не случилось.
-- Капитан Виллинг, -- сказал он, наконец, -- простите, пожалуйста, мою
откровенность, но я позволю себе высказать вам, что, по-моему, вы -- осел!
Сказав это, он немедленно повернулся и вышел из каюты своей обычной
непринужденной, спокойной походкой. Эта походка несомненно должна была
вызвать в таком вспыльчивом человеке, каким был капитан, новые приступы
ярости.
Если бы Клейтон ничего не сказал капитану, весьма возможно, что капитан
через минуту раскаялся бы в своей излишней горячности; но своим поведением
Клейтон раз и навсегда уничтожил всякую возможность примирения.
Теперь уже нельзя было надеяться, что, в случае каких-нибудь несчастий,
капитан окажется союзником Клейтона и вместе с ним примет меры для
самозащиты от взбунтовавшихся матросов.
-- Ну, Элис, -- сказал Клейтон, вернувшись к жене, -- ничего хорошего
не вышло. Этот молодец оказался неблагодарной свиньей. Накинулся на меня,
как бешеный пес ... А пускай матросы делают с ним, что хотят, мы должны
позаботиться о себе сами. Первым долгом идем к себе в каюту. Я приготовлю
мои револьверы. Жаль, что наши ружья и снаряды находятся внизу, в багаже.
Когда они пришли к себе в каюту, они нашли там страшный беспорядок.
Кто-то рылся у них в чемоданах и разбросал по каюте их платье. Даже койки, и
те были сломаны, а постель валялась на полу.
-- Очевидно, -- воскликнул Клейтон, -- кому-то наши вещи показались
очень интересны. Интереснее даже, чем нам. Но что искали эти люди? Посмотри,
чего не хватает. Клейтон перебрал все имущество, которое было в каюте.
Все оказалось в целости. Ничего не пропало. Исчезли только два
револьвера да пули.
-- Жаль, -- сказал Клейтон. -- Они взяли наиболее ценное. Теперь уже
нельзя сомневаться, что нам угрожает бунт.
-- Что же нам делать, Джон? -- воскликнула жена. -- Теперь я не стану
настаивать, чтобы ты пошел к капитану, потому что не хочу, чтобы ты снова
подвергся оскорблению. Может быть, будет лучше всего, если мы останемся
нейтральны. Предположим, что победит капитан. Тогда все пойдет по-прежнему,
и бояться нам нечего. А если победят матросы, будем надеяться (хотя,
кажется, надежда плоха), что они не тронут нас, так как увидят, что мы не
мешали им действовать.
-- Хорошо, Элис! Будем держаться по середине дороги! Они стали
приводить свою каюту в порядок и только тогда заметили, что из-за двери
торчит клочок какой-то бумажки. Клейтон нагнулся поднять ее, но с изумлением
увидел, что она сама пролезает в дверь. Было ясно, что кто-то просовывает ее
с той стороны.
Он ринулся вперед и уже взялся за ручку, чтобы распахнуть дверь и
настигнуть неизвестного человека врасплох, но жена схватила его за руку.
-- Не надо! -- шепнула она. -- Ведь ты хотел держаться "по середине
дороги".
Клейтон улыбнулся, и рука у него опустилась. Муж и жена стояли рядом и
смотрели, не двигаясь, как вползает к ним в комнату маленькая, беленькая
бумажка. Наконец, она остановилась. Клейтон нагнулся и поднял ее. Это была
сложенная вчетверо, грубая шершавая бумажка.
Развернув ее, Клейтоны увидели какие-то малограмотные каракули,
выведенные рукой, явно непривычной к перу.
Эти каракули предупреждали Клейтона, чтобы он не смел сообщать капитану
о пропаже револьвера и также не говорил никому о своем разговоре с матросом.
Иначе и ему и его жене -- смерть.
-- Ну, что ж, будем паиньки, -- сказал Клейтон с горькою усмешкой.
-- Нам ничего другого не осталось, как сидеть смирно и ждать своей
участи.
II
ДИКОЕ УБЕЖИЩЕ
Ждать им пришлось недолго. На следующее утро Клейтон вышел из своей
каюты, чтобы прогуляться по палубе перед завтраком. Вдруг раздался выстрел.
За ним еще и еще.
Посередине судна стояла маленькая кучка начальствующих. Матросы
обступили их пестрой толпой; Черный Майкэл впереди всех.
Стреляли офицеры. После первого же выстрела матросы разбежались и
попрятались, кто за мачту, кто за каюту. Из-под прикрытий они стали палить в
ненавистных пятерых человек, которые командовали ими.
Капитан убил двоих из револьвера. Трупы убитых остались валяться на
палубе.
Старший помощник капитана зашатался и упал ничком. Черный Майкэл
скомандовал: "вперед!" -- и бунтовщики кинулись на четырех офицеров. Ружей и
револьверов у них было всего шесть штук, и поэтому в ход пошли багры, топоры
и кирки.
Капитан выстрелил из револьвера, и пока он заряжал его, матросы
кинулись в атаку. Ружье второго помощника дало осечку. Оставалось всего
только два револьвера, чтобы встретить натиск мятежников. Последние быстро
подошли к офицерам, и те подались назад перед бешеной атакой команды.
С той и с другой стороны сыпались страшные проклятья. Ругательства,
треск выстрелов, стоны и вопли раненых превратили палубу "Фувальды" в
подобие сумасшедшего дома.
Едва офицеры успели отступить на несколько шагов, как матросы бросились
на них. Дюжий негр взмахом топора раскроил капитану голову от лба до
подбородка; минуту спустя, и остальные офицеры пали мертвые или раненые под
градом ударов и пуль.
Мятежники действовали быстро и решительно. Во время свалки Джон Клейтон
стоял, небрежно облокотясь у прохода, и задумчиво курил трубку, как будто
присутствуя на состязании в крикет.
Когда упал последний офицер, Клейтон решил, что ему пора спуститься
вниз, к жене; он боялся, что мятежники ворвутся в каюту и застанут ее там
одну.
Хотя по внешности Клейтон казался совершенно спокоен и безразличен, в
душе он был сильно встревожен. Судьба бросила их во власть разнузданных
зверей, и он боялся за безопасность жены.
Когда он повернулся, чтобы спуститься к ней в каюту, он, к своему
изумлению, увидел ее стоявшую почти рядом с ним.
-- Ты здесь давно, Элис?
-- С самого начала, -- ответила она. -- Как страшно, Джон! О, как
страшно! Что с нами будет в руках таких людей и на что мы можем
рассчитывать?
-- Мы можем, надеюсь, рассчитывать получить от них завтрак, -- сказал
он, спокойно шутя, чтобы ободрить ее, и добавил: -- Во всяком случае, я
сейчас же иду на разведку. Пойдем со мной, Элис. Мы должны им показать, что
не боимся и что заранее уверены в их корректном обращении с нами.
Матросы столпились вокруг мертвых и раненых офицеров. Безо всякой
жалости выкидывали они мертвых и даже еще живых своих начальников за борт.
Впрочем, они обошлись так же бессердечно и со своими ранеными и убитыми.
Один из бунтовщиков, заметив приближавшихся Клейтонов, закричал:
-- К рыбам и этих двух! -- и бросился на них, взмахнув топором.
Но Черный Майкэл не зевал. Его пуля уложила матроса на месте. Затем,
указывая на лорда и леди Грейсток, он громко крикнул, привлекая внимание
остальных матросов:
-- Эй вы! Эти оба -- мои друзья. Их не трогать! Поняли? Я теперь здесь
капитан, и мое слово -- закон, -- и, обращаясь к Клейтону, он добавил: --
Держитесь в стороне, и никто вас не тронет. -- С этими словами он сердито
взглянул на своих товарищей.
Клейтоны постарались в точности исполнить совет Черного Майкэла; они ни
на кого не обращали внимания и ничего не знали о дальнейших планах
бунтовщиков.
По временам к ним доносились слабые отзвуки ссор и споров, а два раза
злобное щелканье взведенных курков прорезало тихий воздух. Но Черный Майкэл
был подходящим вождем для этого разношерстного сброда головорезов и вместе с
тем умел держать их в строгом повиновении.
На пятый день после убийства офицеров вахтенный крикнул, что видна
земля. Был ли это остров или материк, -- Черный Майкэл не знал. Но он
объявил Клейтону, что если эта местность окажется обитаемой, лорд и леди
Грейсток будут высажены на берег со всем своим имуществом.
-- Вы тут недурно проживете несколько месяцев, -- объяснил он. -- А за
это время мы сумеем отыскать где-нибудь пустынный берег и разбредемся в
разные стороны. Я обещаю осведомить правительство о том, где вы находитесь,
и оно тотчас вышлет за вами военный корабль. Думаю, что вы нас не выдадите.
Но высадить вас в цивилизованную местность для нас совсем неподходящее дело.
К нам сразу же привяжутся с кучей вопросов, ответить на которые нам будет не
слишком удобно.
Клейтон понятно протестовал против бесчеловечной высадки их на
пустынный берег, где они либо станут добычей диких зверей, либо, быть может,
еще более диких людей.
Но протест его не имел успеха и только рассердил Черного Майкэла.
Волей-неволей Клейтон вынужден был покориться и постарался примириться со
своим безвыходным положением.
В три часа пополудни они подошли к красивому лесистому берегу против
входа в закрытую бухту. Черный Майкэл спустил небольшую шлюпку с матросами,
чтобы исследовать глубину и решить вопрос, может ли "Фувальда" безопасно
войти в бухту.
Час спустя люди вернулись и доложили, что дно глубокое как в проходе,
так и в самом заливе.
И прежде, чем наступила темнота, парусник, мирно став на якорь,
отражался в гладкой зеркальной поверхности бухты.
Берег, раскинувшийся впереди, утопал в прекрасной полутропической
зелени. Вдали рисовались холмы и плоскогорья, почти сплошь покрытые
первобытным лесом.
Не было и признака жилья. Но человеческое существование было здесь
возможным. Обилие птиц и животных, которых было видно даже с палубы
"Фувальды", обеспечивали пропитание, а сверкающая маленькая речка, впадавшая
в бухту, обещала в изобилии пресную воду.
На землю спустилась темная ночь. Клейтон и леди Элис все еще стояли у
борта в молчаливом созерцании местности, где им суждено было жить. Из мрака
девственного леса доносился страшный вой диких зверей: глухое рычанье льва
и, по временам, пронзительный визг пантеры.
Женщина боязливо прижалась к мужчине. Она предвидела те ужасы, которые
стерегли их во мгле грядущих ночей, когда они окажутся одни на этом диком и
пустынном побережье.
Черный Майкэл подошел к ним и заявил, чтобы они готовились сойти утром
на берег. Они пытались упросить его, чтобы он высадил их ближе к
цивилизованной местности, откуда со-временем можно было надеяться попасть на
родину. Но ни мольбы, ни угрозы, ни обещания вознаграждения не смогли
поколебать Черного Майкэла. Он ответил им:
-- Кроме меня на судне нет ни одного человека, который не предпочел бы
видеть вас обоих мертвыми ради своей безопасности. Хоть я и сам знаю, что
это единственный разумный способ застраховать наши шеи, не такой человек
Черный Майкэл, чтобы забыть одолжение. Вы спасли мне жизнь, -- в отплату за
это, я спасу вашу. Но это все, что я могу для вас сделать.
-- Команда больше ждать не согласна и, если я вас завтра же не высажу,
они могут передумать и отказаться оказать вам даже эту услугу. Я выгружу ваш
багаж и дам вам еще кухонные принадлежности и несколько старых парусов на
палатки. Кроме того, я снабжу вас провизией на первое время, пока вы не
найдете себе дичи и плодов. Вы, значит, сможете здесь недурно устроиться,
пока не явится помощь. Когда я буду уже в безопасности, то извещу британское
правительство о том, где вы находитесь. Хотя -- клянусь жизнью -- я и сам не
знаю в точности, что это за место! Но они сумеют вас отыскать.
Когда он ушел, Клейтоны молча спустились в свою каюту, оба погруженные
в мрачные предчувствия.
Клейтон не верил тому, что Черный Майкэл имеет хотя бы малейшее
намерение известить британское правительство об их местопребывании. Он не
был даже особенно уверен и в том, не злоумышляют ли мятежники какого-нибудь
предательства по отношению к ним на следующее утро, когда они должны были
очутиться одни с матросами на берегу.
Без присмотра Черного Майкэла, любой матрос мог их убить. Совесть же
Черного Майкэла этим не отягощалась.
Но, положим, они избегнут этой опасности. Разве им не придется тогда
стоять лицом к лицу с опасностями, еще более страшными? Если бы еще Клейтон
был один, он мог бы надеяться прожить долгие годы, потому что он сильный,
атлетического сложения человек.
Но что будет с Элис и тем другим крохотным существом, которому
предстояло уже скоро появиться на свет среди лишений и страшных опасностей
первобытного мира?
Клейтон вздрогнул, представив себе несказанные трудности и полную
безвыходность своего положения. К счастью, им не было дано предвидеть ту по
истине ужасную судьбу, которая должна была стать их уделом в страшных
глубинах мрачного леса.
Рано поутру на следующий день их многочисленные сундуки и ящики были
подняты на палубу в ожидании шлюпок для перевозки их на берег.
У них было очень много багажа, и притом самого разнообразного. Клейтоны
рассчитывали пробыть на новом месте служения семь-восемь лет и, кроме всяких
необходимых вещей, они везли много предметов роскоши.
Черный Майкэл твердо решил, что ни одна вещь, принадлежащая Клейнтонам,
не должна оставаться на борту. Делал ли он это из сострадания к ним, или
просто в виду собственных интересов -- трудно решить. Но несомненно, что
присутствие на борту вещей, принадлежавших пропавшему британскому чиновнику,
вызвало бы нежелательные толки в любом цивилизованном портовом городе.
Черный Майкэл с таким рвением приводил в исполнение свое решение, что
заставил даже матросов вернуть Клейтону похищенные у него револьверы.
В шлюпки были погружены солонина и сухари. Кроме того, их снабдили
небольшим запасом картофеля, бобов, спичек, кухонными принадлежностями,
ящиками, инструментами и обещанными Черным Майкэлом старыми парусами.
По-видимому, глава мятежников опасался того же самого, чего боялся и
Клейтон. Поэтому он сам проводил их на берег и сел в последнюю лодку только
после того, как все шлюпки, захватив свежей воды, отчалили к ждущей их
"Фувальде".
Клейтон и его жена молча стояли на берегу и смотрели вслед уходящим
лодкам. В груди у обоих теснилось предчувствие неминуемого несчастья и
ощущение горькой безнадежности.
А в это время из-за небольшого пригорка следили за ними другие глаза,
близко посаженные, -- глаза, злобно сверкавшие под густыми бровями.
Когда "Фувальда" прошла узкий пролив и скрылась из вида за мысом, леди
Элис охватила руками шею мужа и разразилась неудержимыми рыданиями.
Она вынесла храбро опасность бунта; с героической твердостью смотрела
на грозное будущее; но сейчас, когда они очутились в полном одиночестве, ее
измученные нервы не выдержали страшного напряжения.
Он не пытался остановить ее слезы. Слезы могли облегчить и успокоить
ее. Прошло много минут, прежде чем молодая женщина снова стала владеть
собой.
-- О, Джон, -- простонала она, -- какой ужас! Что нам делать? Что нам
делать?
-- Нам остается одно, Элис, -- он говорил так же спокойно, как если бы
они сидели в своей уютной гостиной, -- нам остается только одно: работать.
Работа должна быть нашим спасением. Не надо давать себе времени думать,
потому что это поведет к безумию! Мы будем трудиться и ждать Даже если
Черный Майкэл не сдержит своего обещания, то я уверен, что помощь придет, и
придет скоро, как только станет известным, что "Фувальда" пропала.
-- Дорогой мой Джон, если бы дело шло только о тебе и обо мне, --
зарыдала она, -- мы бы вынесли все, я знаю, но ...
-- Да, дорогая, -- ответил он нежно, -- я тоже думал об этом. Но мы
должны и это встретить мужественно, веря в наше умение справиться со всем, с
чем нам суждено столкнуться. Подумай! Сотни тысяч лет тому назад, в далеком
и туманном прошлом, наши предки стояли перед теми же задачами, перед
которыми стоим мы теперь, -- может быть даже в этих самых первобытных лесах.
И то, что мы с тобой сейчас очутились здесь -- живое свидетельство о том,
что они победили. Неужели мы не сделаем того, что сделали они, и даже лучше
их? Ведь мы вооружены высшим знанием! У нас есть способы защиты, которые
дала нам наука и о которых они не имели понятия. Элис, мы можем добиться,
чего добились они, вооруженные жалкими орудиями из костей и камня!
-- Ах, Джон, я хотела бы быть мужчиной. Я, может быть, также бы думала,
но я женщина и вижу скорее сердцем, чем головой. А все, что я вижу, слишком
ужасно, слишком немыслимо, чтобы выразить словами. Хочу надеяться, что ты
прав, Джон. Я сделаю все, чтобы быть храброй, первобытной женщиной,
достойной подругой первобытного мужчины!
Первой мыслью Клейтона было соорудить временное убежище для защиты их
во время сна от зверей, которые уже высматривали легкую добычу.
Он открыл ящик, в котором лежали его ружья и патроны, чтобы иметь их
всегда под рукой на случай неожиданного нападения, и они отправились на
поиски места для их первой ночевки.
В ста ярдах от берега они нашли маленькую ровную поляну, почти
свободную от деревьев; здесь именно и решили они выстроить свое будущее
постоянное жилище. Но сейчас им обоим пришла мысль, что лучше всего
соорудить небольшую площадку на деревьях -- повыше, так, чтобы до них не
могли добраться крупные хищные звери, в царстве которых они находились.
Клейтон выбрал для этой цели четыре дерева, составлявшие приблизительно
четырехугольник в восемь квадратных футов, и, срезав длинные ветви с других
деревьев, он устроил в десяти футах над землею раму из брусьев. Он крепко
привязал концы веток к деревьям веревками, которыми в числе других запасов
снабдил их Черный Майкэл. Поперек этого остова Клейтон положил более мелкие
ветки. Затем он устлав всю эту платформу исполинскими листьями лопуха, в
изобилии росшего вокруг, а поверх листьев положил большой парус, свернутый
много раз.
Семью футами выше Клейтон построил такую же, хотя и более легкую
платформу, которая должна была служить им крышей, а по сторонам вместо стен
повесил остатки парусов.
В конце концов, у них оказалось довольно уютное маленькое гнездышко. Он
перенес туда одеяла и часть ручного багажа.
День клонился уже к вечеру, но, пока еще было светло, Клейтон соорудил
грубую лестницу, по которой леди Элис могла взобраться в свое новое
помещение.
Весь день кругом них летали и щебетали птицы в ярком оперении и прыгали
болтливые мартышки, с изумлением и сильнейшим интересом следившие за
появившимися среди них новыми существами и за постройкой их странного
гнезда.
Несмотря на то, что оба они, и Клейтон и его жена, все время держались
настороже, они не видели крупных животных. Но два раза маленькие соседки их
-- мартышки -- с криком и визгом убегали с близлежащего холмика, бросая
назад испуганные взгляды. Было ясно, -- как если бы они говорили это
словами, -- что они спасаются от чего-то ужасного, притаившегося за холмом.
Как раз перед наступлением сумерек Клейтон кончил постройку лестницы,
и, наполнив большую чашу водой из близлежащего ручья, оба, муж и жена,
поднялись в свою, сравнительно безопасную, воздушную комнату.
Было очень тепло, и Клейтон откинул полог; они уселись по-турецки на
своих одеялах, и леди Элис стала пристально всматриваться в сгущающиеся тени
леса. Вдруг она вздрогнула и схватила Клейтона за руку.
-- Джон, -- шепнула она, -- смотри, что это такое? Человек?
Клейтон взглянул в указанном направлении и увидел смутно
обрисовывающийся на темном фоне силуэт... Какая-то темная фигура стояла во
весь рост на холме.
Одно мгновение она стояла, как бы прислушиваясь, а затем медленно
повернулась и исчезла в тенях джунглей.
-- Что это, Джон?
-- Не знаю, Элис, -- ответил он серьезно. -- Слишком темно, чтобы
разглядеть. Быть может, -- просто тень, брошенная луной.
-- Нет, Джон! Если это не человек, то это какая-то огромная и
отвратительная пародия на человека. Мне страшно!
Он крепко обнял ее и шептал ей слова любви и мужества. Для Клейтона
самым большим горем в их несчастии была душевная тревога его молодой жены.
Сам он был храбр и бесстрашен, но он обладал способностью понимать, какие
ужасные мучения может причинить страх более слабой натуре. Это редкое
качество было одной из многих прекрасных сторон характера, которые завоевали
молодому лорду Грейстоку любовь и уважение всех знавших его.
Вскоре затем Клейтон спустил полог, крепко привязав его к деревьям, так
что, за исключением маленького отверстия к морю, они были закрыты со всех
сторон.
Теперь в их маленьком воздушном гнездышке было совсем темно; они
улеглись на одеяла и постарались найти во сне хоть короткий отдых и
забвение.
Клейтон лежал лицом к отверстию с ружьем и парой револьверов в руках.
Не успели они закрыть глаза, как из джунглей за их спиной донесся
ужасающий крик пантеры. Этот крик все приближался; наконец, они услышали его
как раз под собой. В продолжение часа, а то и больше, пантера обнюхивала и
царапала деревья, поддерживавшие их жилье. Наконец, она удалилась вдоль
берега, и Клейтон ясно разглядел ее там под яркой луной: это было огромное,
красивое животное, самое большое из виденных им до тех пор.
В долгие часы темноты они только урывками засыпали. Непривычные ночные
звуки необозримых джунглей, наполненных мириадами животной жизни, держали их
истрепанные нервы все время настороже. Сотни раз вскакивали они от
пронзительных визгов или крадущихся движений каких-то таинственных существ.
III
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
Всю ночь они почти не смыкали глаз и с большим облегчением встретили
рассвет.
После скудного завтрака, состоявшего из соленой свинины, кофе и
сухарей, Клейтон начал работать над сооружением постоянного жилища: он ясно
понял, что они не могут надеяться на безопасность и спокойствие, пока не
отгородят себя от джунглей четырьмя крепкими стенами.
Работа оказалась нелегкой. На постройку маленькой хижины в одну
небольшую комнату ушел почти целый месяц, Клейтон строил ее из бревен около
шести дюймов в диаметре, а промежутки замазывал глиной, которую нашел на
глубине нескольких футов под поверхностью почвы. На одном конце комнаты он
поставил печь из небольших валунов, собранных на взморье. Когда дом был
готов, он обмазал его со всех сторон четырехдюймовым слоем глины.
Оконный переплет Клейтон устроил из веток около дюйма в диаметре, тесно
переплетенных крест-накрест в виде крепкой решетки, способной противостоять
натиску могучих зверей. Такая решетка не препятствовала доступу свежего
воздуха в хижину и, в то же время, являлась надежной защитой.
Двускатная крыша была крыта мелкими ветками, плотно пригнанными друг к
другу, а сверху была устлана толстым слоем длинных трав джунглей и пальмовых
листьев. Затем крыша была также густо обмазана глиной.
Дверь Клейтон сколотил из досок тех ящиков, в которых были упакованы их
вещи. Он прибивал доски крест-накрест до тех пор, пока не получилось такое
массивное сооружение, что, взглянув на него, они оба расхохотались.
Но тут Клейтон встретил самое большое затруднение: у него не было
петель, чтобы приставить массивную дверь у входа. Однако, после двухдневного
упорного труда, ему удалось соорудить две огромные и неуклюжие деревянные
петли, на которые он и повесил дверь так, что она свободно закрывалась и
открывалась.
Штукатурные и другие работы были завершены уже после того, как Клейтоны
перебрались в хижину. А это они сделали тотчас же, как только была закончена
крыша. Дверь они заставляли на ночь сундуками и ящиками, и, таким образом,
получалось сравнительно безопасное и довольно уютное жилище.
Изготовление кровати, стульев, стола и полок было делом сравнительно
легким, и в конце второго месяца лорд и леди Грейсток были довольно недурно
обставлены. Если бы не постоянная боязнь нападения диких зверей и не все
растущая тоска одиночества, они примирились бы со своим положением.
Ночью большие звери рычали и ревели вокруг их маленькой хижины, но к
часто повторяемым звукам и шуму можно до такой степени привыкнуть, что
вскоре перестанешь обращать на них внимание. В конце концов, Клейтоны
привыкли к ночным крикам и крепко спали всю ночь.
Трижды случалось им видеть мимолетные образы больших человекоподобных
фигур, похожих на ту, которую они видели в первую ночь, но никогда эти
видения не подходили к ним настолько близко, чтобы они могли сказать
наверное: люди ли это или звери?
Блестящие птицы и маленькие обезьяны привыкли к своим новым знакомым.
Они, по-видимому, до тех пор никогда не встречали людей, и теперь, когда
первый их страх рассеялся, они стали подходить к ним все ближе и ближе. Их
влекло к человеку то странное любопытство, которое управляет дикими
существами лесов, джунглей и степей. Спустя месяц, многие из птиц прониклись
таким доверием, что брали пищу из рук Клейтона.
Однажды к вечеру, когда Клейтон работал над рубкой деревьев (он
собирался прибавить еще несколько комнат к своей хижине), его маленькие
друзья -- мартышки с визгом бросились прочь от холма и попрятались в
джунглях. Они кидали назад испуганные взгляды и, становясь около Клейтона,
возбужденно затараторили, как бы предупреждая его о приближающейся
опасности.
И он увидел то, чего так боялись маленькие обезьяны: человека-зверя, то
загадочное существо, чья фигура уже не раз мелькала перед ними в мимолетных
полуфантастических образах. Зверь шел через джунгли полувыпрямившись, время
от времени касаясь земли своими сжатыми кулаками. Это была большая
обезьяна-антропоид; приближаясь, она яростно рычала и иногда глухо лаяла.
Клейтон находился довольно далеко от хижины и ревностно рубил выбранное
им для постройки дерево. Месяцы, в продолжение которых ни одно страшное
животное при дневном свете не осмеливалось приблизиться к хижине, приучили
его к беззаботности. Он оставил все свои ружья и револьверы в хижине. И
теперь, когда он увидел большую обезьяну, направлявшуюся прямо к нему через
кустарник, он понял, что путь к отступлению отрезан, и почувствовал, как по
его спине пробежала легкая дрожь. Он был вооружен одним топором и прекрасно
сознавал, что его шансы на успех в борьбе с этим жестоким чудовищем были
совершенно ничтожны. -- "А Элис, о, боже!" -- подумал он, -- "что будет с
Элис?"
Ему, может быть, удастся еще добежать до хижины. На бегу он крикнул
жене, чтобы она вошла в дом и закрыла за собою дверь.
Леди Грейсток сидела неподалеку от хижины. Услыхав крик мужа, она
подняла голову и увидела, что обезьяна с поразительной для такого большого и
неуклюжего животного скоростью прыгнула наперерез Клейтону.
Элис с криком побежала к хижине. Вбежав в нее, она оглянулась и у нее
захолонуло сердце от ужаса: страшный зверь уже пересек путь ее мужу. Теперь
Клейтон стоял перед обезьяной, схватив обеими руками топор и готовый ударить
им разъяренного зверя, когда тот на него накинется.
-- Запри дверь на засов, Элис! -- закричал Клейтон. -- Я могу топором
справиться с этой обезьяной.
Но он знал, что его ждет верная смерть, и она тоже это знала.
Напавшая на него обезьяна была большим самцом; она весила, вероятно, не
менее трехсот фунтов. Из-под косматых бровей злобно сверкали маленькие,
близко посаженные глаза, а острые волчьи клыки свирепо оскалились, когда
зверь на мгновение остановился перед своей жертвой. За спиной обезьяны
Клейтон видел, не далее как в 20 шагах дверь хижины и волна ужаса нахлынула
на него, когда он увидел, что его молодая жена снова выбежала из хижины,
вооруженная его винтовкой.
Она, которая всегда так боялась огнестрельного оружия, что не решалась
даже дотронуться до него, бросилась теперь к обезьяне с бесстрашием львицы,
защищающей своих детенышей.
-- Элис! Назад! -- крикнул Клейтон -- Бога ради, назад!
Но она не слушала, и в ту же минуту обезьяна накинулась на Клейтона и
ему уже было не до разговоров.
Человек взмахнул топором изо всей силы, но могучее животное своими
страшными лапами схватило топор, вырвало его из рук Клейтона и отшвырнуло
далеко в сторону.
Со свирепым рычанием кинулся зверь на беззащитную жертву, но прежде,
чем его клыки коснулись горла человека, раздался громкий выстрел, и пуля
попала обезьяне в спину между лопатками.
Отшвырнув Клейтона наземь, зверь обратился против нового врага. Теперь
перед ним стояла до смерти перепуганная молодая женщина и тщетно пыталась
выстрелить еще раз. Она не знала механизма ружья, и ударник беспомощно бил
по пустой гильзе.
С ревом бешенства и боли обезьяна бросилась на хрупкую фигуру -- и Элис
упала в обморок.
Почти одновременно Клейтон вскочил на ноги и, ни минуты не думая о том,
что его помощь совершенно бесполезна, бросился вперед, чтобы оттащить
обезьяну от неподвижного тела жены. И ему это удалось почти без усилия.
Громадная обезьяна безжизненно рухнула на траву перед ним -- она была
мертва. Пуля сделала свое дело.
Быстро осмотрев жену, он убедился, что она жива и невредима, и решил,
что огромный зверь умер в минуту прыжка на него.
Осторожно поднял он все еще бессознательное тело жены и снес его в
хижину; но прошло добрых два часа, пока, наконец, Элис пришла в себя.
Первые же слова ее наполнили смутным опасением душу Клейтона. Она
говорила:
-- О, Джон, как уютно нам дома! Мне снился страшный сон! Мне казалось,
мой милый, будто мы вовсе не в Лондоне, а в какой-то ужасной, дикой
местности и что на нас нападают страшные звери.
-- Да, да, хорошо, Элис! -- сказал он, гладя ее по лбу. -- А все-таки
попробуй-ка снова заснуть и не думай о снах!
Этой ночью в крошечной комнате на опушке первобытного леса, в ту пору,
когда леопард визжал перед дверью, а из-за холма доносился глухой рев льва,
-- у четы Клейтон родился маленький сын.
Леди Грейсток так и не оправилась от потрясения, вызванного нападением
большой обезьяны. Она жила еще год после того, как родился ребенок, но уже
ни разу не выходила из хижины и не сознавала, что она не в Англии.
Иногда она задавала Клейтону вопросы относительно страшных ночных
шумов, спрашивала, почему нет прислуги, и куда девались все знакомые.
Говорила о странной обстановке своей комнаты. Но хотя Клейтон и не пытался
скрывать от нее правды, она не могла понять его слов.
В других отношениях она была, впрочем, совершенно нормальна. А радость
и счастье, доставляемые ей ее маленьким сыном, и постоянное внимание и
попечение о ней ее мужа сделали этот год для нее очень счастливым -- самым
счастливым в ее молодой жизни.
Клейтон хорошо понимал, что если бы она владела вполне своими
умственными способностями, то этот год был бы для нее непрестанным
мучительным чередованием тревог и волнений. Поэтому, хотя он и горько
страдал, видя ее в таком состоянии, но временами был почти рад тому, что она
не может сознавать настоящего положения вещей.
Он давно уже отказался от всякой надежды на спасение. Спасти их могла
лишь какая-нибудь случайность. Все с тем же рвением трудился он над
усовершенствованием внутренности хижины. Шкуры львов и пантер устилали пол;
стены были украшены полками и шкафчиками. Прекрасные цветы тропинкой
распускались в причудливых вазах, сделанных его руками из глины. Занавеси из
трав и бамбука закрывали окна и -- что было труднее всего при том скудном
подборе инструментов, которыми он располагал, -- ему удалось гладко
обстругать доски для обшивки стен, потолка и пола.
То, что он оказался способен своими руками исполнить такую непривычную
для него работу, служило ему постоянным источником радостного удивления. Он
любил свою работу; ведь он исполнял ее для жены и для крошки, который был
отрадой им обоим, хотя и увеличивал в сотни раз ответственность и ужас его
положения.
В этом году на Клейтона несколько раз нападали большие обезьяны. Эти
страшные человекоподобные бродили теперь, по-видимому, в большом числе по
окрестностям. Но так как Клейтон никогда уже не выходил без ружья и
револьверов, он не очень боялся этих огромных зверей.
Он укрепил решетки окон и приделал к двери деревянный замок. Когда он
уходил на охоту за дичью, или собирал плоды для поддержания запасов питания,
он уже не боялся вторжения зверей в маленькую хижину.
Первое время он убивал дичь прямо из окон хижины, не выходя из дома, но
под конец животные стали бояться и избегать странного логовища, из которого
вылетал ужасающий гром его ружья.
В свободное время Клейтон часто читал вслух жене книги, взятые им с
собой из Англии. В их числе было много детских книг с картинками и азбуки.
Они рассчитывали при отъезде, что, прежде чем они смогут вернуться в Англию,
их ребенок успеет достаточно подрасти для такого чтения.
В свободные часы Клейтон иногда писал свой дневник, -- по своей
привычке всегда по-французски. Он заносил в дневник все подробности их
странной жизни; эту тетрадь держал он запертой в маленькой металлической
шкатулке.
Ровно через год после рождения маленького сына, леди Элис тихо
скончалась. Ее смерть была до того спокойной, что прошло несколько часов
прежде, чем Клейтон понял, что жена его действительно умерла.
Ужас его положения не сразу проник в его сознание. Он, по-видимому, не
вполне оценил значение этой утраты и страшную ответственность, связанную с
заботами о маленьком грудном ребенке, выпавшую на его долю.
Последняя запись в его дневнике была сделана утром сразу после смерти
жены; в ней он сообщает печальные подробности случившегося... Сообщает
деловым тоном, в котором сквозит страшная усталость, апатия и безнадежность,
и который еще усиливает трагический смысл написанного.
-- Мой маленький сын плачет, требуя пищи. О, Элис, Элис, что мне
делать?
Когда Джон Клейтон написал эти слова -- последние, которые ему было
суждено написать, -- он устало опустил голову на руки и склонился над
столом, сделанным им для той, которая лежала теперь неподвижная и холодная в
постели около него.
Долгое время ни один звук не нарушал мертвой тишины джунглей, кроме
жалобного плача ребенка.
IV
ОБЕЗЬЯНЫ
В лесу на плоскогорье, на расстоянии одной мили от океана, старый
Керчак, глава обезьяньего племени, рычал и метался в припадке бешенства.
Более молодые и проворные обезьяны взобрались на самые высокие ветви
громадных деревьев, чтобы не попасться ему в лапы. Они предпочитали
рисковать жизнью, качаясь на гнувшихся под их тяжестью ветках, чем
оставаться поблизости от старого Керчака во время одного из его тяжких
припадков неукротимой ярости.
Другие самцы разбежались по всем направлениям. Взбешенное животное
успело переломить позвонки одному из них своими громадными забрызганными
пеной клыками.
Несчастная молодая самка сорвалась с высокой ветки и свалилась на землю
к ногам Керчака.
Он бросился на нее с диким воплем и вырвал могучими клыками громадный
кусок мяса из ее бока. Затем, схватив сломанный сук, он принялся злобно бить
ее по голове и плечам, пока череп не превратился в мягкую массу.
И тогда он увидел Калу. Возвращаясь со своим детенышем после поисков
пищи, она не знала о настроении могучего самца. Внезапно раздавшиеся
пронзительные предостерегающие крики ее соплеменников заставили ее искать
спасения в безумном бегстве.
Но Керчак погнался за ней и почти схватил ее за ногу; она сделала
отчаянный прыжок в пространство с одного дерева на другое -- опасный прыжок,
который обезьяны делают, только когда нет другого исхода.
Прыжок удался ей, но когда она схватилась за сук дерева, внезапный
толчок сорвал висевшего на ее шее детеныша, и бедное существо, вертясь и
извиваясь, полетело на землю с высоты тридцати футов.
С тихим стоном, забыв о страшном Керчаке, бросилась Кала к нему. Но
когда она прижала к груди крохотное изуродованное тельце, жизнь уже оставила
его.
Она сидела печально, качая маленькую обезьяну; и Керчак уже не пытался
ее тревожить. Со смертью детеныша припадок демонического бешенства прошел у
него так же внезапно, как и начался.
Керчак был огромный обезьяний царь, весом, быть может, в триста
пятьдесят фунтов. Лоб он имел низкий и покатый, глаза налитые кровью, очень
маленькие и близко посаженные у широкого плоского носа; уши широкие и
тонкие, но размерами меньшие, чем у большинства его племени.
Его ужасный нрав и могучая сила сделали его властелином маленького
племени, в котором он родился лет двадцать тому назад.
Теперь, когда он достиг полного расцвета своих сил, во всем огромном
лесу не было обезьяны, которая осмелилась бы оспаривать у него право на
власть. Другие крупные звери тоже не тревожили его.
Из всех диких зверей один только старый слон Тантор не боялся его -- и
его одного лишь боялся Керчак. Когда Тантор трубил, большая обезьяна
забиралась со своими соплеменниками на вторую террасу деревьев. Племя
антропоидов, над которыми, благодаря своим железным лапам и оскаленным
клыкам, владычествовал Керчак, насчитывало шесть или восемь семейств. Каждое
из них состояло из взрослого самца с женами и детенышами, так что всего в
племени было от шестидесяти до семидесяти обезьян.
Кала была младшей женой самца по имени Тублат, что обозначало
"сломанный нос", и детеныш, который насмерть разбился у нее на глазах, был
ее первенцем. Ей самой было всего девять или десять лет.
Несмотря на молодость, это было крупное, сильное, хорошо сложенное
животное с высоким, круглым лбом, который указывал на большую смышленость,
чем у остальных ее сородичей. Она обладала поэтому также и большей
способностью к материнской любви и материнскому горю.
И все же она была обезьяной, -- громадным, свирепым, страшным животным
из породы, близкой к породе горилл,-- правда, несколько более смышленой, чем
сами гориллы, что в соединении с силой Керчака делало ее племя самым
страшным изо всех племен человекообразных обезьян.
Когда племя заметило, что бешенство Керчака улеглось, все медленно
спустились со своих древесных убежищ на землю и принялись снова за
прерванные занятия.
Детеныши играли и резвились между деревьями и кустами. Взрослые
обезьяны лежали на мягком ковре из гниющей растительности, покрывавшем
почву. Другие переворачивали упавшие ветки и гнилые пни в поисках маленьких
насекомых и пресмыкающихся, которых они тут же поедали. Некоторые
обследовали деревья и кусты, разыскивая плоды, орехи, маленьких птичек и
яйца.
Они провели в этих занятиях около часа; затем Керчак созвал всех и
приказал следовать за ним по направлению к морю.
В открытых местах обезьяны шли большею частью по земле, пробираясь по
следам больших слонов -- этим единственным проходам в густо перепутанной
массе кустов, лиан, вьющихся стволов и деревьев. Их походка была неуклюжа,
медленна; они переваливались с ноги на ногу, ставя суставы сжатых рук на
землю и вскидывая вперед свое неловкое тело.
Но когда дорога вела через молодой лес, они передвигались гораздо
быстрее, перепрыгивая с ветки на ветку с ловкостью своих маленьких
сородичей-мартышек. Кала все время несла крохотное мертвое тело детеныша,
крепко прижимая его к груди.
Вскоре после полудня шествие достигло холма, господствовавшего над
взморьем, откуда виднелась маленькая хижина. А к ней и направлялся Керчак.
Он видал, как многие из его племени погибали от грома, исходившего из
маленькой черной палочки в руках белой обезьяны, обитающей в странном
логовище.
В своем грубом уме, Керчак решил во что бы то ни стало добыть эту
палку, несущую смерть, и исследовать снаружи и внутри таинственную берлогу.
Он горел желанием впиться в шею страшного животного, которого он боялся
и ненавидел. Часто выходил он со своим племенем на разведку, выжидая
момента, когда белая обезьяна попадется врасплох.
За последнее время обезьяны не только перестали нападать, но даже и
показываться около хижины. Они заметили, что каждый раз маленькая черная
палочка с громом несла им смерть.
В этот день они не видели человека. Дверь хижины была открыта.
Медленно, осторожно и безмолвно поползли обезьяны сквозь джунгли к маленькой
хижине. Не слышно было ни рычания, ни криков бешенства -- маленькая черная
палочка научила их приближаться тихо, чтобы не разбудить ее.
Ближе и ближе подходили они, пока Керчак не подкрался к самой двери и
не заглянул в нее. Позади него стояли два самца и Кала, крепко прижимавшая к
груди мертвое тельце.
Внутри берлоги они увидели белую обезьяну; она лежала почти поперек
стола, с головой, опущенной на руки. На постели виднелась другая фигура,
прикрытая парусом, в то время как из крошечной деревянной колыбели доносился
жалобный плач малютки.
Керчак неслышно вошел и приготовился к прыжку. Но в эту минуту Джон
Клейтон встал и обернулся к обезьянам.
Зрелище, которое он увидел, заледенило всю кровь в его жилах. У дверей
стояло трое самцов-обезьян, а за ними столпились другие, -- сколько их там
было всего, он так никогда и не узнал. Револьверы и ружья висели далеко на
стене. Керчак кинулся на него.
Когда царь обезьян отпустил безжизненное тело того, кто еще за минуту
перед тем был Джон Клейтоном, лордом Грейстоком, он обратил внимание на
маленькую колыбель и потянулся к ней. Но Кала предупредила его намерения.
Прежде чем успели ее остановить, она схватила маленького живого младенца,
шмыгнула в дверь и забралась со своей ношей на дерево.
Она оставила в пустой колыбели своего мертвого детеныша. Плач живого
ребенка возбудил в ней материнскую нежность, которая была уже не нужна
мертвому.
Усевшись высоко среди могучих ветвей, Кала прижала плачущего ребенка к
груди; он инстинктивно почувствовал мать и затих.
Сын английского лорда и английской леди стал кормиться грудью большой
обезьяны Калы.
Между тем звери осматривали все находившееся внутри странной берлоги.
Убедившись, что Клейтон умер, Керчак обратил внимание на предмет,
лежавший на постели и прикрытый парусом.
Он осторожно приподнял край покрова, увидел под ним тело женщины, грубо
сорвал с него полотно, схватил огромными волосатыми руками неподвижное белое
горло и бросился на нее.
Он глубоко запустил свои клыки в холодное тело, но понял, что женщина
мертва, отвернулся, заинтересованный обстановкой комнаты -- и больше уже не
тревожил ни леди Элис, ни лорда Джона.
Ружье, висевшее на стене, более всего привлекало его внимание.
Он много месяцев мечтал об этой странной палке.
Теперь она была в его власти, а он не смел до нее дотронуться.
Осторожно подошел он к ружью, готовый удрать, как только палка
заговорит оглушительным, рокочущим голосом, как часто говорила она тем из
его племени, кто по незнанию, или по необдуманности, нападали на ее белого
хозяина.
В его зверином рассудке глубоко таилось нечто, подсказывающее ему, что
громоносная палка была опасна только в руках того, кто умел с нею
обращаться. Но прошло несколько минут, пока, наконец, он решился до нее
дотронуться.
Он ходил взад и вперед мимо палки, поворачивая голову так, чтобы не
спускать глаз с интересовавшего его предмета.
Мощный царь обезьян бродил по комнате на своих длинных лапах, как
человек на костылях, качаясь на каждом шагу, и издавал глухое рычанье,
прерываемое пронзительным воем, страшнее которого нет в джунглях.
Наконец, он остановился перед ружьем. Он медленно поднял огромную лапу
и прикоснулся к блестящему стволу, но сразу отдернул ее и снова заходил по
комнате. Казалось, будто огромное животное диким рычанием старалось
возбудить свою смелость до того, чтобы взять ружье в свои лапы.
Он остановился, вновь еще раз заставил свою руку неуверенно дотронуться
до холодной стали, и почти тотчас же снова отдернул ее и возобновил свою
тревожную прогулку.
Это повторилось много раз, и движения животного становились все
увереннее; наконец, ружье было сорвано с крюка. Громадный зверь зажал его в
своей лапе. Убедившись, что палка не причиняет ему вреда, Керчак занялся
подробным осмотром ее. Он ощупал ружье со всех сторон, заглянул в черную
глубину дула, потрогал мушку, ремень и, наконец, курок.
Забравшиеся в хижину обезьяны сидели в это время у двери, наблюдая за
своим главой. Другие толпились снаружи у входа, вытягивая шеи и стараясь
заглянуть внутрь. Случайно Керчак нажал курок. Оглушительный грохот пронесся
по маленькой комнате, и звери, бывшие у дверей и за дверями, повалились,
давя друг друга в безумной панике.
Керчак был тоже испуган -- так испуган, что забыл даже выпустить из рук
виновника этого ужасного шума и бросился к двери, крепко сжимая ружье в
руке.
Он выскочил наружу, но ружье зацепилось за дверь, и она плотно
захлопнулась за улепетывающими обезьянами.
На некотором расстоянии от хижины Керчак остановился, всмотрелся -- и
вдруг заметил, что все еще держит в руке ружье. Он его отбросил торопливо,
как будто железо было раскалено докрасна. Ему уже не хотелось взять палку.
Зверь не выдержал ужасного грохота. Но зато он убедился, что страшная палка
сама по себе совершенно безвредна.
Прошел целый час, прежде чем обезьяны набрались храбрости и снова
приблизились к хижине. Но когда они, наконец решились, то к своему огорчению
увидели, что дверь была закрыта так крепко и прочно, что никакие усилия
открыть ее не привели ни к чему. Хитроумно сооруженный Клейтоном замок запер
дверь за спиной Керчака, и все попытки обезьян проникнуть сквозь решетчатые
окна тоже не увенчались успехом.
Побродив некоторое время в окрестностях, они отправились в обратный
путь в чащу леса, к плоскогорью, откуда пришли.
Кала ни разу не спустилась на землю со своим маленьким приемыш, но
когда Керчак приказал ей слезть, она, убедившись, что в его голосе нет
гнева, легко спустилась с ветки на ветку и присоединилась к другим
обезьянам, которые направлялись домой.
Тех из обезьян, которые пытались осмотреть ее странного детеныша, Кала
встречала оскаленными клыками и глухим, угрожающим рычанием.
Когда ее стали уверять в том, что никто не хочет нанести вред детенышу,
она позволила подойти поближе, но не дала никому прикоснуться к своей ноше.
Она чувствовала, что детеныш слаб и хрупок, и боялась, что грубые лапы
ее соплеменников могут повредить малютке.
Ее путешествие было особенно трудным, так как она все время цеплялась
за ветки одною рукою. Другой она отчаянно прижимала к себе нового детеныша,
где бы они ни шли. Детеныши других обезьян сидели на спинах матерей, крепко
держась руками за волосатые их шеи и обхватывая их ногами под мышки, -- и не
мешали их движениям. Кала несла крошечного лорда Грейстока крепко прижатым к
своей груди, и нежные ручонки ребенка цеплялись за длинные черные волосы,
покрывавшие эту часть ее тела.
Кале было трудно, неудобно, тяжело. Но она помнила, как один ее
детеныш, сорвавшись с ее спины, встретил ужасную смерть, и уже не хотела
рисковать другим.
V
БЕЛАЯ ОБЕЗЬЯНА
Нежно вскармливала Кала своего найденыша, втихомолку удивляясь лишь
тому, отчего он не делается сильным и ловким, как маленькие обезьянки других
матерей.
Прошел год с того дня, как ребенок попал ей в руки, а он только что
начинал ходить. А в лазанье по деревьям он был уже совсем бестолковый!
Иногда Кала говорила со старшими самками о своем милом ребенке; ни одна
из них не могла понять, почему он такой отсталый и непонятливый, хотя бы,
например, в таком простом деле, как добывание себе пищи.
Он не умел находить себе еду, а уже больше двадцати лун прошло с того
дня, как Кала взяла его к себе.
Знай она, что ребенок уже прожил на свете целых тринадцать лун прежде,
чем попасть в ее руки, -- она сочла бы его совершенно безнадежным. Ведь
маленькие обезьяны ее племени были более развиты после двух или трех лун,
чем этот маленький чужак после двадцати пяти.
Муж Калы, Тублат, испытывал величайшую ненависть к этому детенышу, и
если бы самка не охраняла его самым ревностным и заботливым образом, он
давно бы нашел случай убрать малютку со своей дороги.
-- Он не будет никогда большой обезьяной, -- рассуждал Тублат. -- И
тебе, Кала, вечно придется таскать его на себе и заботиться о нем. Какая
польза от него для нас и для нашего племени? Лучше всего бросить его, когда
он уснет, в траве, а ты выносишь сильных обезьян, которые сумеют оберегать
нашу старость.
-- Нет, Сломанный Нос, ни за что, -- возражала Кала, -- если бы мне
пришлось даже всю жизнь носить его!
Тогда Тублат обратился к самому Керчаку и потребовал, чтобы царь своею
властью заставил Калу отказаться от Тарзана. Так назван был маленький лорд
Грейсток. Имя это означало "белая кожа".
Но когда Керчак заговорил с Калой о ребенке, она заявила, что убежит из
племени, если ее с ее детенышем не оставят в покое. А так как каждый из
обитателей джунглей имеет право уйти из племени, если оно ему не по душе, то
Керчак ее больше не беспокоил, боясь потерять Калу -- красивую, хорошо
сложенную, молодую самку.
Но Тарзан подрастал; он все быстрее и быстрее развивался и догонял в
успехах своих сверстников-обезьян. Когда ему минуло десять лет, он уже
превосходно лазил по деревьям, а на земле мог проделывать такие фокусы,
которые были не по силам его маленьким братьям и сестрам.
Он отличался от них во многом. Часто они дивились его изумительной
хитрости. Но он был ниже их ростом и слабее. В десять лет человекообразные
обезьяны уже совсем взрослые звери, и некоторые из них догоняют к этой поре
шести футов. Тарзан же все еще был подростком-мальчиком. Но зато каким
мальчиком!
С первых дней детства он научился ловко пускать в дело руки, когда
прыгал с ветки на ветку, по примеру своей гигантской матери. Подрастая, он
ежедневно целыми часами гонялся по верхушкам деревьев за своими братьями и
сестрами.
Он выучился делать прыжки в двадцать футов на головокружительной высоте
и мог с безошибочной точностью и без видимого напряжения ухватиться за
ветку, бешено раскачивающуюся от вихря. Он мог на высоте двадцати футов
перебрасываться с ветки на ветку, молниеносно спускаясь на землю, и был в
состоянии с легкостью и быстротой белки взбираться на самую вершину высокого
тропического гиганта.
Ему было всего десять лет, а он уже был силен, как здоровый
тридцатилетний мужчина, и обладал несравненно большей подвижностью, чем
тренированный атлет. И день ото дня силы его прибывали.
Жизнь Тарзана среди этих свирепых обезьян текла счастливо, потому что
он не помнил иной жизни и не знал, что во вселенной есть что-нибудь, кроме
необозримых лесов и зверей джунглей.
Когда ему исполнилось десять лет, он начал понимать, что между ним и
его товарищами существует большая разница. Маленькое его тело, коричневое от
загара, стало вдруг вызывать в нем острое чувство стыда, потому что он
заметил, что оно совершенно безволосое и голое, как тело презренной змеи или
другого пресмыкающегося.
Он пытался поправить дело, обмазав себя с ног до головы грязью. Но
грязь пересохла и облупилась. Вдобавок это причинило ему такое неприятное
ощущение, что он решил лучше переносить стыд, чем подобное неудобство.
На равнине, которую часто посещало его племя, было маленькое озеро, и в
нем впервые увидел Тарзан свое лицо отраженным в зеркале светлых, прозрачных
вод.
Однажды в знойный день, в период засухи, он и один из его сверстников
отправились к озеру пить. Когда они нагнулись, в тихой воде отразились оба
лица: свирепые и страшные черты обезьяны рядом с тонкими чертами
аристократического отпрыска старинного английского рода.
Тарзан был ошеломлен. Мало еще того, что он был безволосым! У него
оказывается такое безобразное лицо! Он удивился, как другие обезьяны могли
переносить его.
Какой противный маленький рот и крохотные белые зубы! На что они были
похожи рядом с могучими губами и клыками его счастливых братьев?
А этот тонкий нос -- такой жалкий и убогий, словно он исхудал от
голода! Тарзан покраснел, когда сравнил свой нос с великолепными широкими
ноздрями своего спутника. Вот у того, действительно, красивый нос! Он
занимает почти половину лица! -- "Хорошо быть таким красавцем!" -- с горечью
подумал бедный маленький Тарзан.
Но когда он рассмотрел свои глаза, то окончательно пал духом. Темное
пятно, серый зрачок, а кругом одна белизна! Отвратительно! Даже у змеи нет
таких гадких глаз, как у него!
Он был так углублен в осмотр своей внешности, что не услышал шороха
высоких трав, раздвинутых за ним огромным зверем, который пробирался сквозь
джунгли. Не слышал ничего и его товарищ-обезьяна: он в это время жадно пил,
и чмоканье сосущих губ заглушало шум шагов тихо подкрадывающегося врага.
Позади них, на берегу, шагах в тридцати, притаилась Сабор, большая
свирепая львица. Нервно подергивая хвостом, она осторожно выставила вперед
большую мягкую лапу и бесшумно опустила ее на землю. Почти касаясь брюхом
земли, ползла эта хищная большая кошка, готовая прыгнуть на свою добычу.
Теперь она была на расстоянии всего каких-нибудь десяти футов от обоих,
ничего не подозревавших, подростков. Львица медленно подобрала под себя
задние ноги, и большие мускулы красиво напряглись под золотистой шкурой.
Она так плотно прижалась к траве, что, казалось, будто вся
расплющилась; только изгиб спины возвышался над почвой.
Хвост больше не двигался. Он лежал сзади нее, напряженный и прямой, как
палка.
Одно мгновение она выжидала, словно окаменев. А затем с ужасающим ревом
прыгнула.
Львица Сабор была мудрым охотником. Менее мудрому свирепый рев ее,
сопровождавший прыжок, мог бы показаться глупым. Разве не вернее напасть на
жертву, прыгнув на нее безмолвно?
Но Сабор знала быстроту обитателей джунглей и почти невероятную остроту
их слуха. Для них внезапный шорох травяного стебля был таким же ясным
предостережением, как самый громкий вой. Сабор понимала, что ей все равно не
удастся бесшумно прыгнуть из-за кустов.
Не предостережением был ее дикий крик. Она испустила его, чтобы бедные
жертвы оцепенели от ужаса на тот краткий миг, пока она не запустит своих
когтей в их мягкое тело.
Поскольку дело касалось обезьяны, Сабор рассудила правильно. Звереныш
оцепенел на мгновение, но этого мгновения оказалось вполне достаточно для
его гибели.
Но то Тарзан, дитя человека. Жизнь в джунглях, среди постоянных
опасностей, приучила его отважно встречать всякие случайности, а более
высокий ум его выявлял себя в такой быстроте соображения, которая была не по
силам обезьянам.
Вой львицы Сабор наэлектризовал мозг и мускулы маленького Тарзана, и он
приготовился к моментальному отпору.
Перед ним были глубокие воды озера, за ним неизбежная смерть, жестокая
смерть от когтей и клыков.
Тарзан всегда ненавидел воду и признавал ее только как средство для
утоления жажды. Он ненавидел ее, потому что связывал с ней представление о
холоде, о проливных дождях, сопровождаемых молнией и громом, которых он
боялся.
Его дикая мать научила избегать глубоких вод озера; разве он не видел
сам, несколько недель до того, как маленькая Пита погрузилась под спокойную
поверхность воды и больше не вернулась к племени?
Но из двух зол быстрый его ум избрал меньшее. Не успел замереть крик
Сабор, нарушивший тишину джунглей, как Тарзан почувствовал, что холодная
вода сомкнулась над его головой.
Он не умел плавать, а озеро было глубокое; но он не потерял ничего от
своей обычной самоуверенности и находчивости. Эти черты являлись
отличительными признаками его изобретательного ума.
Он стал энергично барахтаться руками и ногами, пытаясь выбраться
наверх, и инстинктивно стал делать движения, подобные движениям плывущих
собак. Через несколько секунд нос его оказался над поверхностью воды, и он
понял, что продолжая такого рода движения, он сможет держаться на воде и
даже двигаться в ней.
Тарзан был изумлен и обрадован этим новым познанием, так неожиданно
приобретенным им, но у него не было времени долго об этом думать.
Он плыл теперь параллельно берегу и видел жестокого зверя, который
притаившись над безжизненным телом его маленького приятеля, схватил бы,
конечно, и его.
Львица напряженно следила за Тарзаном, очевидно, предполагая, что он
вернется на берег; но мальчик и не думал это делать. Вместо того, он
испустил громкий предостерегающий крик своего племени.
Почти немедленно издали донесся ответ, и тотчас же сорок или пятьдесят
обезьян помчались по деревьям к месту трагедии.
Впереди всех неслась Кала, потому что она узнала голос своего любимого
детеныша, а с нею была и мать той маленькой обезьянки, которая уже лежала
мертвой под жестокой Сабор.
Огромная львица, лучше вооруженная для сражения, чем человекоподобные,
все же не желала встретить этих бешеных взрослых самцов.
Яростно рыча, она быстро прыгнула в кусты и скрылась.
Тарзан подплыл теперь к берегу и поспешно вылез на сушу. Чувство
свежести и удовольствия, доставленное ему холодной водой, наполняло его
маленькое существо радостным изумлением. Впоследствии он никогда не упускал
случая окунуться в озеро, реку или океан, как только предоставлялась
возможность.
Долгое время Кала не могла привыкнуть к такому зрелищу, потому что,
хотя обезьяны и умеют плавать, когда бывают вынуждены к этому, но избегают
погружаться в воду и никогда не делают этого добровольно.
Приключение с львицей стало одним из приятных воспоминаний Тарзана:
такого рода происшествия нарушали однообразие повседневной жизни. Без таких
случаев, его жизнь являлась бы лишь скучной чередою поисков пищи, еды и сна.
Племя, к которому принадлежал Тарзан, кочевало по местности,
простиравшейся на двадцать пять миль вдоль морского берега и на пятьдесят
миль приблизительно вглубь страны. Изо дня в день бродили обезьяны по этой
территории, по временам оставаясь целые месяцы в одном и том же месте. Но
так как они передвигались по деревьям гораздо быстрее, чем по земле, они
часто проходили это расстояние и в несколько дней.
Переходы и остановки зависели от обилия или недостатка пищи, от
природных условий местности и от наличия опасных зверей. Следует, однако,
сказать, что Керчак зачастую заставлял обезьян делать длинные переходы
только по той причине, что ему было скучно долго оставаться на одном и том
же месте.
Ночью они спали там, где их застигала темнота, спали, лежа на земле и
иногда покрывая себе голову, а изредка и все тело большими листьями
громадного лопуха. Чаще, если ночи были холодные, то, чтобы согреться, они
лежали, прижавшись друг к другу, по-двое или по-трое; таким образом и Тарзан
все эти годы по ночам спал в объятиях Калы.
Не было никаких сомнений, что огромное свирепое животное горячо любило
своего белого детеныша. Он, со своей стороны, платил большому волосатому
зверю всей той нежностью, которая была бы обращена к его прекрасной молодой
матери если бы она не умерла.
Правда, когда Тарзан не слушался Калы, она слегка его шлепала, но
гораздо чаще ласкала, чем наказывала.
Однако Тублат, ее муж, продолжал ненавидеть Тарзана и искал случая
покончить с белой обезьяной.
Со своей стороны, и Тарзан пользовался всяким удобным случаем, чтобы
показать, что и он отвечает полной взаимностью на чувства своего приемного
отца. Если только он мог безопасно досадить ему, состроить рожу или послать
бранное слово, находясь в надежных объятиях матери, он это делал непременно.
Изобретательный ум и хитрость помогали Тарзану измышлять сотни
дьявольских проделок, чтобы насолить Тублату и отравить его и без того
тяжелое обезьянье существование.
Еще в раннем детстве Тарзан научился вить веревки, скручивая и связывая
длинные травы. Этими веревками он при всяком удобном случае стегал Тублата,
или пытался схватить его под мышки и подвесить на низких ветвях дерева.
Играя постоянно с веревками, Тарзан научился вязать грубые узлы и
делать затяжные петли, чем забавлялись вместе с ним и маленькие обезьяны.
Они пытались подражать Тарзану, но он один изобретал и доводил выдумки до
совершенства.
Однажды, играя таким образом, Тарзан закинул петлю на одного из
бежавших с ними товарищей, придерживая другой конец веревки в своей руке.
Петля случайно обвилась вокруг шеи обезьяны, принудив ее круто остановиться
среди разбега самым неожиданным образом.
-- Ага, вот новая игра, и хорошая игра! -- подумал Тарзан в тотчас же
попытался повторить эту штуку. После того, постоянной практикой и
старательными упражнениями, он отлично научился искусству закидывания на шею
жертвы петли аркана.
И вот тогда-то жизнь Тублата превратилась в какой-то кошмар. Спал ли
он, шел ли он ночью и днем, он никогда не мог быть уверен, что невидимая
беззвучная петля не охватит его шеи и не задушит его.
Кала наказывала Тарзана, Тублат клялся жестоко отомстить ему, даже
старый Керчак обратил внимание на его шалости, предостерегал его, грозил, но
все было напрасно -- Тарзан никого не слушался, и тоненькая крепкая петля
охватывала шею Тублата, когда тот меньше всего ожидал нападения.
Другим обезьянам эти вечные проделки Тарзана с Тублатом казались
забавными, так как "Сломанный нос" был тяжелый старик, которого никто не
любил.
В светлой головке Тарзана зарождались новые мысли, созданные его
человеческим разумом.
Если он мог ловить своих соплеменников-обезьян длинным арканом из трав,
почему бы не попытаться ему поймать им и львицу Сабор?
Это был лишь зародыш мысли, и ей суждено было медленно созревать и
таиться в его подсознании, пока, наконец, эта идея не осуществилась самым
блистательным образом.
Но случилось это уже много позже.
VI
БОЙ В ДЖУНГЛЯХ
Постоянные скитания часто приводили обезьян к запертой и безмолвной
хижине у маленькой бухты. Ее таинственность была для Тарзана неиссякаемым
источником интереса.
Он заглядывал в занавешенные окна, или взбирался на крышу и смотрел в
черное отверстие трубы, тщетно ломая себе голову над неведомыми чудесами,
заключенными среди этих крепких стен.
Его детское воображение создавало фантастические образы удивительных
существ, находящихся внутри хижины. Особенно подзадоривала его вторгнуться в
закрытую дверь полная невыполнимость этого плана.
Он лазил часами вокруг крыши и окон, пытаясь найти вход, но почти не
обратил внимания на дверь, потому что она, по внешнему виду, мало отличалась
от массивных и неприступных стен.
Вскоре после своего приключения со старой Сабор, Тарзан снова посетил
хижину и, подойдя к ней, заметил, что, с некоторого расстояния, дверь
казалась как бы отдельной частью строения, независимой от прилегающих к ней
стен. Впервые ему пришла мысль, что, быть может, здесь-то и кроется так
долго ускользавший от него способ вторжения в хижину.
Он был один, что случалось часто, когда он бродил около хижины, потому
что обезьяны ее избегали. История о палке, извергающей громы, еще жила в их
памяти, и пустынное обиталище неведомого белого человека оставалось
окутанным атмосферой ужаса и тайны.
О том, что он сам был найден здесь -- Тарзан не знал. Эта история ему
не была никем рассказана. В обезьяньем языке так мало слов, что их хватало
самое большее на то, чтобы поведать о палке с громом. Но для описания
неведомых странных существ, их обстановки и вещей язык обезьян был бессилен.
И поэтому, задолго перед тем, как Тарзан вырос настолько, чтобы понять эту
историю, она была попросту забыта племенем.
Кала туманно и смутно объяснила Тарзану, что отец его был странной
белой обезьяной, но мальчик не знал, что Кала не была ему родной матерью.
Итак, он в тот день направился прямо к двери и провел много часов,
исследуя ее; он долго возился с петлями, с ручкой, с засовом. Наконец, он
попал на правильный прием, и дверь с треском раскрылась перед его
удивленными взорами.
Несколько минут он не решался войти, но когда, наконец, его глаза
свыклись с тусклым светом комнаты, он медленно и осторожно пробрался туда.
Посреди пола лежал скелет, без малейших следов плоти на костях; к
костям налипли истлевшие, покрытые плесенью остатки того, что когда-то было
одеждой. На постели Тарзан заметил другой такой же страшный предмет, но уже
меньшего размера, а в крошечной колыбели около кровати лежало третье,
крохотное подобие скелета.
Мальчик только мимоходом обратил внимание на эти свидетельства страшной
трагедии давно минувших дней. Джунгли приучили его к зрелищу мертвых и
умирающих животных. Если бы он даже знал, что он смотрит на останки родного
отца и матери, и тогда он не был бы очень потрясен.
Внимание его привлекла обстановка и находившиеся в комнате предметы. Он
стал подробно и внимательно рассматривать все это: странные инструменты,
оружие, книги, бумаги, одежду -- то немногое, что уцелело от разрушительного
действия времени ч сырой атмосфере прибрежных джунглей.
Затем он открыл те ящики и шкафы, с которыми смог справиться благодаря
только что приобретенному опыту. То, что он нашел в них, сохранилось гораздо
лучше.
В числе других вещей там был охотничий нож, об острое лезвие которого
Тарзан немедленно порезал себе палец. Нимало не смущаясь, он продолжал свои
опыты и убедился, что этой штукой можно откалывать щепки от столов и
стульев.
Долгое время это занятие забавляло его, но наконец наскучило, и он
продолжал свои поиски. В одном из наполненных книгами шкафов ему попалась
книга с ярко раскрашенными картинками. Это была детская иллюстрированная
азбука.
С А начинается Аист, Гнездо свое вьет он на крыше. С Б начинается
Башня, Домов всех вокруг она выше.
Картинки его увлекли необычайно.
Он увидел много белых обезьян, похожих на него лицом
Дальше в книге он нашел несколько маленьких мартышек, похожих на тех,
которых он видел прыгающими на деревьях первобытного леса. Но нигде он не
встретил обезьян своего племени; во всей книге не было видно ни Керчака, ни
Тублата, ни Калы.
Сначала Тарзан пытался снять пальцами маленькие фигурки со страниц, но
быстро понял, что они не настоящие. Он не имел понятия о том, что они такое,
и не находил в своем первобытном языке слов, чтобы назвать их.
Пароходы, поезда, коровы и лошади не имели для него никакого смысла,
они скользили мимо внимания и не беспокоили его. Но что особенно
заинтересовало Тарзана и даже сбивало его с топку, это многочисленные черные
фигурки внизу и между раскрашенными картинками, -- что-то вроде букашек,
подумалось ему -- потому что у многих из них были ноги, но ни у одной не
было ни рук, ни глаз. Это было его первое знакомство с буквами алфавита. Ему
было тогда уже больше десяти лет от роду.
Он, никогда не видавший ничего печатного, никогда не говоривший с
кем-либо, кто имел бы хотя отдаленное представление о существовании писанной
речи, никак не мог угадать значение этих странных фигурок.
В середине книги он нашел своего старого врага Сабор, львицу, а затем и
змею Хисту, свернувшуюся клубком.
О, как это было занимательно! Никогда за все десять лет своей жизни он
не испытывал такого огромного удовольствия. Он так увлекся, что даже не
обратил внимания на приближающиеся сумерки, пока они не надвинулись на него
и не смешали во тьме все рисунки.
Тарзан положил книгу назад в шкаф и притворил дверь, потому что не
хотел, чтобы кто-нибудь другой нашел и уничтожил его сокровище. Выйдя в
сгущающуюся тьму, он закрыл за собой большую дверь хижины так, как она была
закрыта раньше. Но прежде чем уйти, он заметил охотничий нож, лежавший на
полу. Он поднял его и взял с собою, чтобы показать своим товарищам.
Едва только он вступил в джунгли, как из тени низкого куста встала пред
ним огромная фигура. Сначала он принял ее за обезьяну своего племени, но
через мгновение сообразил, что перед ним Болгани, громадная горилла.
Мальчик стоял так близко к ней, что бежать было уже невозможно, и
маленький Тарзан понял, что единственный выход -- остаться на месте и
биться, биться насмерть, потому что эти большие звери были смертельными
врагами его соплеменников и, встретившись с ними, никогда не просили и не
давали пощады.
Если бы Тарзан был взрослым самцом обезьяньего племени Керчака, он был
бы серьезным противником для гориллы, но он был лишь маленьким английским
мальчиком, правда -- необычайно крепким и мускулистым для своего возраста, и
конечно не мог сравниться со своим страшным противником.
Но в его жилах текла кровь того народа, в среде которого много могучих
бойцов и ловких спортсменов, к тому же у него была еще и собственная
тренировка, приобретенная им в его жизни среди хищных зверей джунглей.
Тарзану было чуждо понятие страха так, как его понимаем мы; его
маленькое сердце билось учащенно, но от одного возбуждения. Если бы
представилась возможность бежать, он конечно воспользовался бы этой
возможностью, но только потому, что рассудок ему говорил, что он неровня
громадному зверю. Когда же разум подсказал ему, что бегство немыслимо,
Тарзан смело и храбро встретил гориллу. Ни один мускул не дрогнул на его
лице, -- бесстрашно встретился он с ужасной обезьяной. Он схватился со
зверем, едва тот прыгнул на него, и бил его громадное тело своими кулаками,
разумеется -- столь же безрезультатно, как если бы муха ударила слона. Но в
одной руке Тарзан все еще держал нож, подобранный им в хижине отца, и когда
зверь, кусаясь, опять бросился на него, мальчик случайно ударил острием ножа
волосатую грудь гориллы. Нож глубоко вонзился в тело, и зверь завыл от боли
и бешенства.
В один миг мальчик узнал употребление своей острой блестящей игрушки.
Он немедленно воспользовался этим новым знанием, и когда терзающий,
кусающийся зверь повалил его на землю, он несколько раз погрузил ему нож в
грудь по самую рукоять.
Горилла, сражаясь по приемам своей породы, наносила мальчику ужасающие
удары лапой и терзала ему горло и грудь своими могучими клыками. Некоторое
время они катались по земле в диком бешенстве сражения. Истерзанный и
залитый кровью ребенок все слабее и слабее наносил удары длинным лезвием
своего ножа, затем маленькая фигурка судорожно вытянулась, и Тарзан, молодой
лорд Грейсток, покатился без признаков жизни на гниющую растительность,
устилавшую почву его родных джунглей.
Племя Керчака услышало издалека свирепый вызов гориллы, и, как всегда,
когда угрожала опасность, Керчак сейчас же собрал свое племя отчасти для
взаимной защиты от общего врага, так как горилла могла быть не одна,
отчасти-- чтобы сделать проверку, все ли члены племени налицо.
Скоро выяснилось, что отсутствует Тарзан. Тублат, страшно обрадовавшись
случаю, изо всех сил противился посылке помощи. Сам Керчак, тоже
недолюбливавший странного маленького найденыша, охотно послушал Тублата и,
пожав плечами, вернулся к груде листьев, на которых приготовил себе постель.
Но иначе думала Кала. Не успела она узнать, что Тарзан исчез, как она
уже мчалась по спутанным ветвям к тому месту, откуда еще ясно доносились
крики гориллы.
Темнота окутала землю, и только что взошедшая луна струила свой
неверный свет, бросая уродливые тени на пышную листву.
Редкие матовые лучи ее проникали до земли, но этот свет только сгущал
кромешную тьму джунглей.
Неслышно, подобно огромному призраку, перебрасывалась Кала с ветви на
ветвь. Она то быстро скользила по большим сучьям, то кидалась далеко в
пространство с одного дерева на другое и быстро приближалась к месту
происшествия. Ее опыт и знание джунглей говорили ей, что место боя близко.
Крики гориллы извещали, что страшный зверь находится в смертельном бою
с каким-то другим обитателем дикого леса. Внезапно крики эти смолкли, и
гробовая тишина воцарилась по всему лесу.
Кала ничего не могла понять: крик Болгани был несомненно криком
страданий и предсмертной агонии, но до нее не доходило ни единого звука, по
которому она могла бы определить, кто же был противником гориллы?
Было совершенно невероятным, чтобы ее маленький Тарзан мог уничтожить
большую обезьяну-самца. И потому, когда она приблизилась к месту, откуда
доносились звуки борьбы, Кала стала продвигаться осторожнее, а под конец
совсем медленно и опасливо пробиралась по нижним ветвям, тревожно
вглядываясь в обрызганную лунным светом темноту и отыскивая хоть
какой-нибудь признак бойцов. Вдруг на открытой полянке, залитой ярко
блестевшей луной, она увидела маленькое, истерзанное тело Тарзана и рядом с
ним большого самца-гориллу, уже совершенно мертвого и окоченевшего.
С глухим криком бросилась Кала к Тарзану, прижала белое окровавленное
тело к своей груди, прислушиваясь, не бьется ли в нем еще жизнь, и с трудом
расслышала слабое биение маленького сердца.
Осторожно и любовно понесла его Кала через чернильную тьму джунглей к
своему племени. Долгие дни и ночи пришлось ей просидеть около него, принося
ему пищу и воду и отгоняя мух от его жестоких ран.
Бедняжка не имела понятия о медицине; она могла только вылизывать раны
и таким способом держала их в относительной чистоте, пока целительные силы
природы делали свое дело.
Первое время Тарзан не принимал пищи и метался в бреду и лихорадке. Но
он поминутно просил пить и она носила ему воду тем единственным способом,
который был Б ее распоряжении, т. е. в собственном рту.
Ни одна женщина не сумела бы проявить большего самозабвения и
самоотверженной преданности к маленькому найденышу, чем это бедное, дикое
животное.
Наконец лихорадка прошла, и мальчик начал поправляться. Ни одной жалобы
не вырвалось из его крепко сжатых губ, хотя его раны мучительно болели.
Часть его груди оказалась разодранной до костей, и три ребра были
переломлены могучими ударами гориллы. Одна рука была почти перегрызена
огромными клыками, и большой кусок мяса вырван из шеи, обнажив главную
артерию, которую свирепые челюсти не перекусили лишь чудом.
Со стоицизмом, перенятым от воспитавших его зверей, Тарзан молча
выносил боль, предпочитая уползти в заросли высоких трав и безмолвно лежать
там, свернувшись в клубок, чем выставлять напоказ свои страдания.
Одну лишь Калу Тарзан был всегда рад видеть около себя. Но теперь,
когда ему стало лучше, она уходила на более продолжительное время для
поисков пищи. Пока Тарзану было плохо, преданное животное питалось кое-как,
чтобы только поддержать свое существование. И теперь Кала от худобы стала
тенью самой себя.
VII
СВЕТ ПОЗНАНИЯ
Прошло много времени, и оно показалось целою вечностью маленькому
страдальцу, -- пока, наконец, он встал на ноги и мог снова ходить. Но с этих
пор выздоровление его пошло уже так быстро, что через месяц Тарзан был таким
же сильным и подвижным, как прежде.
Во время своего выздоровления он много раз восстанавливал в памяти бой
с гориллой. И первой его мыслью было снова отыскать то чудесное маленькое
оружие, которое превратило его из безнадежного слабого и хилого существа в
победителя могучего зверя, наводившего страх на джунгли.
Кроме того, он всей душой стремился снова побывать в хижине и
продолжать осмотр тех диковинных вещей, которые находились там.
Однажды рано утром он отправился на розыски. Он скоро увидел начисто
обглоданные кости своего противника, и тут же, рядом, прикрытый опавшими
листьями валялся его нож, весь заржавленный от запекшейся крови гориллы и от
долгого лежания на влажной почве.
Ему не понравилось, что прежняя блестящая поверхность ножа так
изменилась, но все-таки в его руках это было достаточно грозное оружие,
которым он решил воспользоваться при первом случае. У него мелькнула даже
мысль, что отныне он уже не должен будет спасаться бегством от наглых
нападений старого Тублата.
Через несколько минут Тарзан был уже около хижины, опять открыл ее
дверь и вошел. Его первой заботой было изучить механизм замка, и пока дверь
была открыта, он внимательно осмотрел его устройство. Ему хотелось точно
узнать, что собственно держит дверь закрытой и каким образом она
открывается, как только прикоснешься к замку?
Тарзан увидел, что изнутри тоже можно притворить и запереть дверь на
замок. Он так и сделал, чтобы никто не мог потревожить его во время занятий.
Тогда он приступил к систематическому осмотру хижины; но его внимание
было опять главным образом приковано к книгам. Казалось, они имели на него
какое-то странное, непреодолимое влияние. Он не мог сейчас заняться ничем
иным -- до такой степени захватила его увлекательная сила и изумительная
тайна книг.
Здесь был букварь, несколько элементарных детских книжек, какие-то
многочисленные книги с картинками и большой словарь. Тарзан рассмотрел их
все. Больше всего ему понравились картинки, но и маленькие странные букашки,
покрывавшие страницы, где не было рисунков, возбуждали в нем удивление и
будили его мысль.
Сидя с поджатыми ногами на столе в хижине, построенной его отцом,
склонившись своим стройным и нагим телом над книгой, этот маленький
первобытный человек с густой гривой черных волос и блестящими умными глазами
представлял собою трогательную и прекрасную живую аллегорию первобытного
стремления к знанию сквозь черную ночь умственного небытия.
Лицо его поражало выражением напряженной мысли. Каким-то не поддающимся
анализу путем, он уже нащупал ключ к столь смущавшей его загадке о
таинственных маленьких букашках.
Перед ним лежал букварь, а в букваре был рисунок, изображавший
маленькую обезьяну. Эта обезьяна походила на него самого, но, за исключением
рук и лица, была покрыта каким-то забавным цветным мехом. Тарзан принимал за
мех костюм человека! Над картинкой виднелись семь маленьких букашек:
М-а-л-ь-ч-и-к.
И он заметил, что в тексте, на той же странице, эти семь букашек много
раз повторялись в том же порядке.
Затем он постиг, что отдельных букашек было сравнительно немного, но
что они повторялись много раз -- иногда в одиночку, а чаще в сопровождении
других.
Он медленно переворачивал страницы, вглядываясь в картинки и текст и
отыскивал повторение знакомого сочетания м-а-л-ь-ч-и-к. Вот он снова нашел
его под другим рисунком: там опять была маленькая обезьяна и с нею какое-то
неведомое животное, стоявшее на всех четырех лапах и походившее на шакала.
Под этим рисунком букашки слагались в такое сочетание:
М-а-л-ь-ч-и-к и с-о-б-а-к-а.
Итак эти семь маленьких букашек всегда сопровождали маленькую обезьяну!
Таким образом шло вперед учение Тарзана. Правда, оно шло очень, очень
медленно, потому что, сам того не зная, он задал себе трудную и кропотливую
работу, которая вам или мне показалась бы невозможной: он хотел научиться
читать, не имея ни малейшего понятия о буквах или письме и никогда не слыхав
о них.
Тарзану долго не удавалось справиться с поставленной им себе задачей.
Прошли многие месяцы и даже годы, пока он разрешил ее. Но спустя долгое
время, он все-таки постиг тайну маленьких букашек. И когда ему исполнилось
пятнадцать лет, он уже знал все комбинации букв, сопровождавшие ту или иную
картинку в маленьком букваре и в двух книжках для начального чтения.
Разумеется, он имел лишь самое туманное представление о значении и
употреблении союзов, глаголов, местоимений, наречий и предлогов.
Как-то раз (ему было тогда около двенадцати лет) в одном из ящиков
стола он нашел несколько карандашей. Случайно проведя концом одного из них
по столу, он с восхищением увидел, что карандаш оставляет за собой черный
след.
Тарзан так усердно занялся этой новой игрушкой, что поверхность стола
очень скоро покрылась линиями, зигзагами и кривыми петлями, а кончик
карандаша стерся до дерева. Тогда Тарзан принялся за новый карандаш. Но на
этот раз он уже имел в виду определенную цель.
Ему пришло в голову самому изобразить некоторые из маленьких букашек,
которые ползали на страницах его книг.
Это было трудное дело, прежде всего уже потому, что он держал карандаш
так, как привык держать рукоять кинжала, что далеко не способствовало
облегчению письма или разборчивости написанного.
Однако, Тарзан не бросил своей затеи. Он занимался письмом всякий раз,
когда приходил в хижину, и в конце концов практический опыт указал ему такое
положение карандаша, при котором ему легче было направлять и водить его. И
тогда он получил возможность воспроизвести некоторые из маленьких букашек.
Таким путем он стал писать.
Срисовывая букашки, он научился и другой вещи -- их числу. И хотя он не
мог считать в нашем смысле этого слова, он все же имел представление о
количестве, в основе которого лежало число пальцев на одной руке.
Роясь в разных книгах, Тарзан убедился в том, что ему теперь известны
все породы букашек, появляющихся в разных комбинациях. Он тогда без труда
расположил их в должном порядке. Ему было легко это сделать, потому что он
часто перелистывал занимательный иллюстрированный букварь.
Его образование, таким образом, шло вперед. Но самые важные познания он
приобрел в неистощимой сокровищнице громадного иллюстрированного словаря.
Даже после того, как он понял смысл букашек, он продолжал гораздо больше
учиться по картинкам, чем с помощью чтения.
После того, как он открыл расположение букв в алфавитном порядке, он с
наслаждением искал и находил знакомые ему комбинации. Слова, сопровождавшие
их, и их определения увлекали его все дальше и дальше в громадную область
знания.
К семнадцати годам Тарзан научился читать детский букварь и вполне
понял удивительное значение маленьких букашек.
Он уже больше не презирал своего голого тела, не приходил в отчаяние
при виде своего человеческого лица; он знал теперь, что он принадлежит к
совсем иной породе, чем его дикие и волосатые сотоварищи.
Он был ч-е-л-о-в-е-к, а они о-б-е-з-ь-я-н-ы. Маленькие же обезьяны,
скачущие по верхушкам деревьев, были м-а-р-т-ы-ш-к-и. Тарзан узнал также,
что старая Сабор л-ь-в-и-ц-а, Хиста з-м-е-я, а Тантор с-л-о-н.
Таким образом он научился читать.
С того времени его успехи шли очень быстро. С помощью большого словаря
и упорной работы здорового разума, Тарзан, унаследовавший способность к
мышлению, свойственную высокой расе, часто догадывался о многом, чего в
действительности не мог понять, и почти всегда его догадки были близки к
истине.
В его учении случались большие перерывы, так как племя иногда далеко
уходило от хижины, но, даже вдали от книг, его живой ум продолжал работать
над этими таинственными и увлекательными вопросами.
Куски коры, плоские листья и даже гладкие участки земли служили Тарзану
тетрадями, в которых острием охотничьего ножа он выцарапывал уроки.
Но в то время, как он следовал своей склонности к умственному труду, он
не пренебрегал и суровыми жизненными знаниями".
Он упражнялся с веревкой и играл со своим охотничьим. ножом, который
научился точить о плоские камни.
Племя окрепло и увеличилось со времени, когда поступил в него Тарзан.
Под предводительством Керчака ему удалось изгнать другие племена из
своей части джунглей, так что у племени была теперь в изобилии пища и почти
не приходилось терпеть от дерзких набегов соседей.
И потому, когда молодые самцы вырастали, они находили более удобным для
себя брать жен из собственного племени, а если и брали в плен чужих самок,
то приводили их к Керчаку, предпочитая подчиниться ему и жить с ним в
дружбе, чем устраиваться самостоятельно.
Изредка какой-нибудь самец, более свирепый, чем его товарищи, пытался
оспаривать власть у Керчака, но еще никому не удалось одолеть эту свирепую и
жестокую обезьяну.
Тарзан находился в племени на особом положении. Хотя обезьяны и считали
его своим, но Тарзан слишком заметно от них отличался, чтобы не быть
одиноким в их обществе. Старшие самцы уклонялись от сношений с ним и либо не
обращали на него внимания, либо относились к нему с такой непримиримой
ненавистью, что если бы не изумительная ловкость мальчика и не защита
могучей Калы, которая оберегала его со всем пылом материнской любви, -- он
был бы убит еще в раннем возрасте.
Самым свирепым и постоянным его врагом был Тублат. Но когда Тарзану
минуло около тринадцати лет, преследования его врагов внезапно прекратились,
его оставили в покое и даже стали питать к нему род уважения. Тарзан мог
наконец рассчитывать на спокойную совместную жизнь с племенем Керчака, за
исключением тех случаев, когда на кого-нибудь из самцов нападал припадок
безумного неистовства, которыми страдают в джунглях самцы диких зверей. Но
тогда никто из обезьян не был в безопасности.
Виновником этого счастливого для Тарзана поворота был никто иной, как
тот же Тублат.
Произошло это событие следующим образом. Однажды, все племя Керчака
собралось в маленьком естественном амфитеатре, лежащем среди невысоких
холмов, на широкой и чистой поляне, свободной от колючих трав и ползучих
растений
Площадка была почти круглой. Со всех сторон амфитеатр замыкали мощные
гиганты девственного леса; их огромные стволы были сплетены такой сплошной;
стеной кустарника, что доступ на маленькую гладкую арену был возможен лишь
по ветвям деревьев. Здесь, в безопасности от какого-либо вторжения,
устраивало свои собрания племя Керчака. В середине амфитеатра возвышался
один из тех страшных земляных барабанов, из которых антропоиды извлекают
адскую музыку при совершении своих обрядов. Из глубины джунглей глухие удары
их иногда доносятся до человеческого слуха, но никто из людей, никогда не
присутствовал на этих ужасных празднествах. Многим путешественникам удалось
видеть эти диковинные барабаны обезьян. Иные из них слышали даже грохот
свирепого, буйного разгула громадных человекообразных, этих первых
властителей джунглей. Но Тарзан, лорд Грейсток, был несомненно первым
человеческим существом, которое когда-либо само участвовало в опьяняющем
разгуле Дум-Дум.
Этот первобытный обряд послужил прототипом для всех служб, церемоний и
торжеств, какие устраивались и устраиваются церковью и государством. На заре
человеческого сознания, в седой глубине веков, за далекой гранью
зарождающегося человечества, наши свирепые волосатые предки при ярком свете
луны выплясывали обряды Дум-Дум под звуки своих земляных барабанов, в
глубине величавых джунглей, которые остались такими же и поныне. Все наши
религиозные таинства и обряды начались в ту давно забытую ночь, в тусклой
дали давно минувшего мертвого прошлого, когда первый мохнатый наш предок,
раскачав своею тяжестью ветку тропического дерева, легко спрыгнул на мягкую
траву, на место первого сборища.
В тот день, когда произошло событие, после которого Тарзан добился,
наконец, прекращения тех преследований, которым он подвергался в течение
первых двенадцати лет своей жизни, племя Керчака, состоявшее теперь уже из
целой сотни обезьян, шло молча толпою по нижним ветвям деревьев и бесшумно
спустилось на арену амфитеатра.
Празднества Дум-Дум устраивались обычно по случаю того или иного
важного события в жизни обезьян, например -- победе над враждебным племенем,
захвата пленника, умерщвлении или поимки какого-нибудь крупного хищника
джунглей и, наконец, по случаю смерти или воцарения владыки -- главы
племени. Каждый такой случай сопровождался торжественными обрядами и особым
церемониалом Дум-Дум.
В этот день, праздновалось убийство гигантской обезьяны из другого
племени. И когда обезьяны Керчака заняли арену амфитеатра, два могучих самца
принесли труп побежденного.
Они положили свою ношу перед земляным барабаном и уселись на корточках
возле него в виде стражи. Остальные участники торжества разлеглись в густой
траве, чтобы подремать, пока не взойдет луна. При ее свете должна была
начаться дикая оргия.
Долгие часы на поляне царила полнейшая тишина, нарушаемая лишь
нестройными криками пестрых попугаев и щебетом тысячи птиц, которые стаями
порхали среди ярких орхидей и гирлянд огненно-красных цветов, ниспадавших с
покрытых мохом пней и стволов.
Наконец, когда над джунглями спустилась ночь, обезьяны зашевелились,
поднялись и расположились вокруг земляного барабана. Самки и детеныши
длинной вереницей уселись на корточках с внешней стороны амфитеатра,
взрослые самцы расположились внутри полянки, прямо против них. У барабана
заняли место три старые самки, и каждая из них имела в руках толстую
суковатую ветку длиной около пятнадцати дюймов.
С первыми слабыми лучами восходящей луны, посеребрившей вершины
окружных деревьев, старые самки стали медленно и тихо ударять по звучащей
поверхности барабана.
Чем выше поднималась луна и чем ярче освещался ее сиянием лес, тем
сильнее и чаще били в барабан обезьяны, пока, наконец, дикий ритмический
грохот не наполнил собою всю окрестность на много миль во всех направлениях.
Хищные звери джунглей приостановили свою охоту и, насторожив уши и приподняв
головы, с любопытством прислушивались к далеким глухим ударам, указывавшим
на то, что у больших обезьян начался праздник Дум-Дум.
По временам какой-нибудь зверь испускал пронзительный визг или громовый
рев в ответ на дикий грохот праздника антропоидов. Но никто из них не
решался пойти на разведки или подкрасться для нападения, потому что большие
обезьяны собравшиеся всей своей массой, внушали лесным соседям глубокое
уважение.
Грохот барабана достиг, наконец, силы грома; тогда Керчак вскочил на
середину круга, в открытое пространство между сидящими на корточках самцами
и барабанщицами.
Выпрямившись во весь рост, он откинул голову назад и, взглянув прямо в
лицо восходящей луне, ударил в грудь своими большими волосатыми лапами и
испустил страшный, рычащий крик.
Еще и еще пронесся этот наводящий ужас крик над притихшими в безмолвии
ночи и словно мертвыми джунглями.
Затем Керчак ползком, словно крадучись, безмолвно проскочил мимо тела
мертвой обезьяны, лежавшей перед барабаном, не сводя с трупа своих красных,
маленьких, сверкавших злобою глаз, и, прыгая, побежал вдоль круга.
Следом за ним на арену выпрыгнул другой самец, закричал, и повторил
движения вождя. За ним вошли в круг и другие, и джунгли теперь уже почти
беспрерывно оглашались их кровожадным криком.
Эта пантомима изображала вызов врага.
Когда все возмужалые самцы присоединились к хороводу кружащихся
плясунов, -- началось нападение.
Выхватив огромную дубину из груды кольев, нарочно заготовленных для
этой цели, Керчак с боевым рычанием бешено кинулся на мертвую обезьяну и
нанес трупу первый ужасающий удар. Барабанный грохот усилился, и на
поверженного врага посыпались удар за ударом. Каждый из самцов,
приблизившись к жертве обряда, старался поразить ее дубиной, а затем
уносился в бешеном вихре Пляски Смерти.
Тарзан тоже участвовал в диком, скачущем танце. Его смуглое тело,
испещренное полосами пота, мускулистое тело блестело в свете луны и
выделялось гибкостью и изяществом среди неуклюжих, грубых, волосатых зверей.
По мере того, как грохот и быстрота барабанного боя увеличивались,
плясуны пьянели от его дикого ритма и от своего свирепого воя. Их прыжки
становились все быстрее, с оскаленных клыков потекла слюна, и пена выступила
на губах и груди.
Дикая пляска продолжалась около получаса. Но, вот, по знаку Керчака
прекратился бой барабана. Самки-барабанщицы торопливо пробрались сквозь цепь
плясунов и присоединились к толпе зрителей. Тогда самцы, все, как один,
ринулись на тело врага, превратившееся под их ужасающими ударами в мягкую
волосатую массу.
Им не часто удавалось есть в достаточном количестве свежее мясо.
Поэтому дикий разгул их ночного празднества всегда кончался пожиранием
окровавленного трупа. И теперь они все яростно кинулись на мясо.
Огромные клыки вонзались в тушу, разрывая кровавое битое тело. Более
сильные хватали отборные куски, а слабые вертелись около дерущейся и рычащей
толпы, выжидая удобный момент, чтобы втереться туда хитростью и подцепить
лакомый кусочек, или стащить какую-нибудь оставшуюся кость прежде, чем все
исчезнет.
Тарзан еще больше, чем обезьяны, любил мясо и испытывал в нем
потребность. Плотоядный по природе, он еще ни разу в жизни, как ему
казалось, не поел мяса досыта. И вот теперь, ловкий и гибкий, он пробрался
глубоко в массу борющихся и раздирающих мясо обезьян. Он стремился хитростью
добыть себе хороший кусок, который ему трудно было бы добыть силой.
С боку у него висел охотничий нож его неведомого отца, в самодельных
ножнах. Он видел образчик их на рисунке в одной из своих драгоценных книг.
Проталкиваясь в толпе, он, наконец, добрался до быстро исчезающего
угощения и своим острым ножом отрезал изрядный кусок; он и не надеялся, что
ему достанется такая богатая добыча -- целое предплечье, просовывавшееся
из-под ног могучего Керчака. Последний был так занят своим царственным
обжорством, что даже не заметил содеянного Тарзаном оскорбления
величества...
И Тарзан благополучно ускользнул из борющейся массы со своей добычей.
Среди обезьян, которые тщетно вертелись за пределами круга пирующих,
был и старый Тублат. Он очутился одним из первых на пиру и захватил уже раз
отличный кусок, который спокойно съел в сторонке. Но этого ему показалось
мало, и теперь он снова пробивал себе дорогу, желая еще раз раздобыть
хорошую порцию мяса.
Вдруг он заметил Тарзана: мальчик выскочил из царапающейся и кусающейся
кучи переплетенных тел с полосатым предплечьем, которое он крепко прижимал к
груди.
Маленькие тесно посаженные, налитые кровью свиные глазки Тублата
засверкали злобным блеском, когда они увидели ненавистного приемыша. В них
загорелась также и жадность к лакомому куску в руках мальчика.
Но и Тарзан заметил своего злейшего врага. Угадав его намерение, он
быстро прыгнул к самкам и детенышам, надеясь скрыться среди них. Тублат
быстро погнался за ним по пятам. Убедившись, что ему не удастся найти место,
где он мог бы спрятаться, Тарзан понял, что остается одно -- бежать.
Со всех ног помчался он к ближайшим деревьям, ловко прыгнул,
ухватившись рукой за ветку, и с добычей в зубах стремительно полез вверх,
преследуемый Тублатом.
Тарзан поднимался все выше и выше на раскачивающуюся верхушку
величавого гиганта лесов. Тяжеловесный преследователь не решился гнаться за
ним туда, и, усевшись на вершине, мальчик кидал оскорбления и насмешки
разъяренному, покрытому пеной животному, которое остановилось на пятьдесят
футов ниже его.
И Тублат впал в бешенство.
С ужасающими воплями и рычанием низвергнулся он наземь в толпу самок и
детенышей и накинулся на них. Он перегрызал огромными клыками маленькие
слабые детские шеи и вырывал целые куски мяса из спин и животов самок,
попадавших в его когти.
Луна ярко озаряла эту кровавую оргию бешенства. И Тарзан все это видел.
Он видел, как самки и детеныши бежали, что было сил, в безопасные места
на деревьях. А затем и большие самцы, что сидели посреди арены,
почувствовали могучие клыки своего обезумевшего товарища. И тогда все
обезьяны поспешно скрылись среди черных теней окрестного леса.
В амфитеатре, кроме Тублата, оставалось только одно живое существо --
запоздавшая самка, быстро бежавшая к дереву, на верхушке которого сидел
Тарзан. За ней близко по пятам гнался страшный Тублат.
Это была Кала. Как только Тарзан увидел, что Тублат ее настигает, он, с
быстротою падающего камня, бросился с ветки на ветку на помощь своей
приемной матери.
Она подбежала к дереву. Как раз над нею сидел Тарзан, затаив дыхание,
выжидая исхода этого бега взапуски.
Кала подпрыгнула вверх и зацепилась за ниже висевшую ветку. Она
оказалась почти над самой головой Тублата и была здесь уже в безопасности.
Но раздался сухой, громкий треск, ветка обломилась, -- и Кала свалилась
прямо на голову Тублата, сбив его с ног.
Оба вскочили на мгновение, но Тарзан еще быстрее спустился с дерева, и
громадный разъяренный обезьяний самец внезапно очутился лицом к лицу с
человеком-ребенком.
Ничто не могло быть более наруку злобному зверю. С ревом торжества
обрушился он на маленького лорда Грейстока. Но клыкам его все же не было
суждено вонзиться в это крошечное коричневое тело цвета ореха.
Мускулистая рука с молниеносной быстротой схватила Тублата за волосатое
горло. Другая рука вонзила несколько раз острый охотничий нож в широкую,
мохнатую грудь. Удары падали, словно молнии, и прекратились только тогда,
когда Тарзан почувствовал, что ослабевшее вялое тело рушится на землю.
Когда труп упал, Тарзан, обезьяний приемыш, поставил ногу на шею своего
злейшего врага, поднял глаза к полной луне и, откинув назад буйную, молодую
голову, испустил дикий и страшный победный крик своего народа. Друг за
другом, из своих древесных убежищ, спустилось все племя. Они окружили стеной
Тарзана и его побежденного врага, и когда все оказались налицо, Тарзан
обратился к ним.
-- Я Тарзан, -- крикнул он. -- Я великий боец. Все должны почитать
Тарзана и Калу, его мать. Среди вас нет никого, кто может сравниться с ним в
силе! Пусть берегутся его враги!
Устремив пристальный взгляд в злобно-красные глаза Керчака, молодой
лорд Грейсток ударил себя по могучей груди и испустил еще раз свой
пронзительный крик вызова.
VIII
ОХОТА НА ВЕРШИНАХ ДЕРЕВЬЕВ
На следующее утро после Дум-Дум, обезьяны медленно двинулись назад к
берегу, через лес. Мертвый Тублат остался лежать там, где он был убит,
потому что племя Керчака не ест своих.
Поход на этот раз был весь занят поисками пищи. Капустные пальмы, серые
сливы, визанг и сентамин встречались в изобилии; попадались также дикие
ананасы, а иногда обезьянам удавалось находить мелких млекопитающихся, птиц,
яйца, гадов и насекомых. Орехи обезьяны раскалывали своими могучими
челюстями, и только когда они оказывались слишком твердыми, они разбивали их
камнями.
Однажды путь их пересекла старая Сабор. Встреча с львицей заставила
обезьян поспешно искать убежище на высоких ветвях.
Правда, Сабор относилась с уважением к их численности и острым клыкам,
но и обезьяны, со своей стороны, проявили неменьшую почтительность к ее силе
и свирепости.
Тарзан сидел на низко опущенной ветке. Львица, пробираясь через густые
заросли, оказалась как раз под ним. Он швырнул в исконного врага своего
народа бывший у него под рукою ананас. Величественное животное остановилось
и, обернувшись, окинуло взглядом дразнившую ее сверху человеческую фигуру.
Сердито вильнув хвостом, Сабор обнажила свои желтые клыки и сморщила,
огрызаясь, щетинистую морду. Злобные глаза ее превратились в две узкие
щелки, в которых горели бешенство и ненависть.
С прижатыми ушами львица посмотрела прямо в глаза Тарзану, найденышу
обезьян, и испустила пронзительный боевой вызов.
И, сидя под нею на ветке, человек-обезьяна ответил ей страшным криком
своего племени.
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. А через минуту
громадная кошка повернула в джунгли, и лесная чаща поглотила ее, как океан
поглощает брошенный в него камень.
Но в уме Тарзана зародился серьезный план. Он убил, ведь, свирепого
Тублата, значит, он стал могучим бойцом? А, вот, теперь он выследит хитрую
Сабор и убьет ее тоже. Тогда он станет великим охотником.
В глубине его маленького европейского сердца таилось сильное желание
прикрыть одеждой свою наготу.
Из своих книжек с картинками он узнал, что все люди прикрыты одеждой,
тогда как мартышки и обезьяны ходят голые. Одежда -- знак силы,
отличительный признак превосходства человека над всеми созданиями. Не могло,
конечно, быть другой причины для того, чтобы носить такие отвратительные
вещи.
Много лун тому назад, когда он был гораздо моложе, Тарзану очень
хотелось иметь шкуру львицы Сабор, или льва Нумы, или пантеры Шиты, для
прикрытия своего безволосого тела. Тогда, по крайней мере, он перестал бы
походить на отвратительную змею Хисту. Но нынче Тарзан гордился своею
гладкою кожей, потому что она означала его происхождение от могучего
племени. В нем боролись два противоположных желания -- ходить свободно
голым, по примеру племени Керчака, или же, сообразуясь с обычаями своей
породы, носить неудобную одежду. И оба желания попеременно одерживали в нем
верх.
В течение всего того времени, когда, после бегства Сабор, племя
продолжало свой медленный переход через джунгли, голова Тарзана была полна
широкими планами выслеживания и убийства львицы. Много дней прошло, а он
только об этом и думал.
Но внимание его было однажды отвлечено страшным явлением.
Среди белого дня внезапно темнота спустилась на джунгли; звуки стихли.
Деревья стояли неподвижно, словно парализованные ожиданием надвигающейся
катастрофы. Вся природа как бы замерла. И вот издалека слабо донеслось
какое-то тихое, печальное стонание. Ближе и ближе звучало оно, разрасталось
и становилось все более оглушительным.
Большие деревья разом погнулись, словно их пригнетала к земле чья-то
могучая рука. Они склонялись все ниже и ниже, и все еще не было слышно
другого звука, кроме глухого и страшного стона ветра. И вдруг великаны
джунглей выпрямились и закачали могучими вершинами, как бы выражая этим свой
гневный протест. Из несущихся вихрем черных туч сверкнул яркий,
ослепительный блеск. Раскаты грома потрясли воздух, как канонада. Затем
сразу хлынул потоп, и джунгли превратились в настоящий ад.
Обезьяны, дрожа от холодного ливня, сбились в кучу и жались к стволам
деревьев. При свете молний, пронизывавших тьму, видны были дико-качавшиеся
ветки, льющиеся потоки воды и стволы, гнущиеся от ветра.
Время от времени один из древних лесных патриархов, пораженный ударом,
с треском ломался на тысячи кусков и рушился, повергая за собой бесчисленные
ветки окружавших его деревьев и множество мелких тварей. Большие и малые
сучья, оторванные свирепым вихрем, кружились и летели в неистовой пляске на
землю, неся гибель несчастным тварям подлесья.
Долго бесновался ураган, и обезьяны в смятении жались друг к другу,
подвергаясь постоянной опасности от падающих стволов и ветвей,
парализованные яркими вспышками молний и раскатами грома. Они притаились в
ужасе и безмолвно страдали, выжидая конца бури.
Конец был такой же внезапный, как и начало. Ветер прекратился
мгновенно, выглянуло солнце, и природа снова улыбнулась.
Мокрые листья и влажные лепестки чудесных цветов засияли в лучах
солнца. Природа смягчилась, и все живое простило ей гнев и причиненное ею
зло и занялось своими обычными делами. Хлопотливая жизнь опять потекла своей
чередой, как до наступления бури.
Но для Тарзана забрезжил свет неожиданного откровения:
он постиг тайну одежды. Как ему было бы тепло и уютно во время дождя
под тяжелой шкурой Сабор! И эта мысль была еще одной побудительной причиной
выполнить затеянный замысел.
В продолжение нескольких месяцев племя бродило близ отлогого берега,
где находилась хижина Тарзана, и он посвящал большую часть своего времени
учению. Но когда он скитался по джунглям, то постоянно держал наготове
веревку, и немало мелких животных попалось ему в петлю.
Однажды аркан обвил жесткую шею кабана Хорта. Зверь бешено прыгнул в
попытке сбросить его и стащил Тарзана с ветки, на которой тот лежал в это
время.
Зверь услышал шум падения, обернулся и, увидев легкую добычу -- молодую
обезьяну, нагнул голову и кинулся на захваченного врасплох юношу.
Но Тарзан, к счастью, не пострадал; он по-кошачьи упал на четвереньки,
широко расставив ноги. Очутившись перед кабаном, он мгновенно вскочил,
прыгнул с обезьяньей ловкостью на дерево и оказался в безопасности в то
время, как разъяренный Хорта тяжело промчался под ним.
Благодаря этому случаю, Тарзан на опыте узнал, чего можно ждать и чего
следует бояться при употреблении петли.
Он лишился своей длинной веревки, но зато понял, что если бы с ветки
стащила его Сабор, то исход был бы совсем иной, и он несомненно был бы убит.
Ему потребовалось довольно много дней, чтобы свить новую веревку. Когда
она была наконец готова, Тарзан отправился на затеянную охоту и залег
настороже среди густой листвы на большой ветке, как раз над звериной тропой
к водопою. Много мелких зверей прошло под ним невредимо. Мелкая дичь сейчас
не интересовала Тарзана. Для достижения своей цели ему надо было крупное
животное.
И вот, наконец, появилась та, которую он ждал. Играя мышцами под
бархатной пышной шкурой, жирная и блестящая, шла львица Сабор.
Ее большие лапы мягко ступали по узкой тропе. Она шла с высоко поднятой
головой, чутко и зорко следя за каждым движением и шорохом; медлительными и
красивыми движениями извивался ее длинный хвост.
Ближе и ближе подходила львица к месту, где Тарзан подстерегал ее на
ветке, уже держа наготове сложенный кольцами длинный аркан.
Тарзан сидел неподвижный, как бронзовый идол, и непреклонный, как
смерть. Сабор прошла под ним. Она сделала шаг, другой, третий -- и длинная
веревка взвилась над ней.
Широкая петля со свистом охватила ее голову. И когда Сабор,
встревоженная шумом, подняла голову, петля уже обвилась вокруг ее горла.
Тарзан крепко затянул аркан на глянцевитой шее, а затем отпустил веревку и
уцепился обоими руками за поддерживавшую его ветку.
Сабор была поймана.
Испуганный зверь кинулся бешеным прыжком в джунгли. Но Тарзану не
хотелось терять веревки, как в первый раз. Наученный опытом, Тарзан крепко
привязал конец аркана к стволу, на котором сидел. Не успела львица сделать
скачок, как почувствовала, что веревка стягивает ей шею. Она перевернулась в
воздухе и тяжело свалилась на землю.
План его, по-видимому, был удачен. Но когда он схватил веревку,
упираясь в разветвление двух могучих суков, то увидел, что очень трудно
подтащить к дереву и повесить тело такого мощного зверя, и притом зверя,
который яростно сопротивлялся, кусался, царапался и выл.
Тяжесть старой Сабор была громадная, и когда она упиралась своими
огромными лапами, пожалуй, только слон Тантор мог бы стащить ее с места.
Львица стала метаться на веревке и снова попала на ту тропинку, откуда
она могла видеть виновника нанесенной ей обиды. Воя от бешенства, она
внезапно прыгнула высоко вверх по направлению к Тарзану. Но когда она всей
тяжестью ударилась о ветку, на которой он сидел, ее обидчика там уже не
было.
Он успел перебраться на более тонкую ветку, футов на двадцать выше, и
его разъяренная пленница опять оказалась под ним. Одно мгновение Сабор
висела поперек ветки, а Тарзан издевался над ней и бросал сучья и ветки в ее
ничем не защищенную морду.
Затем животное снова соскочило на землю, и Тарзан быстро схватил
веревку; но Сабор догадалась уже, что ее держало, и, схватив тонкую веревку
в свои огромные челюсти, она перегрызла ее прежде, чем Тарзан успел вторично
затянуть петлю.
Тарзан был очень огорчен; так хорошо задуманный план пропал. Он сидел
на ветке, бранился и визжал на рычавшее под ним животное и, издеваясь над
львицей, строил ей гримасы.
Сабор целых три часа расхаживала взад и вперед под деревом. Четыре раза
приседала она и прыгала на кривлявшегося вверху, высоко над нею,
оскорбителя. Но это было столь же бесцельно, как гоняться за ветром, который
шептался и шелестел в верхушках деревьев.
Наконец, мальчику приелась эта забава. С пронзительным вызовом, он
ловко запустил в львицу спелым плодом, который густо и клейко размазался на
ее огрызающейся морде. Затем Тарзан быстро помчался по деревьям на вышине
ста футов над землей и в скором времени оказался среди своих соплеменников
Он рассказал им о своем приключении. Грудь его вздымалась от гордости,
и он так фанфаронил и хвастался, что произвел впечатление даже на своих
самых заядлых врагов, а Кала простодушно плясала от радостной гордости.
IX
ЧЕЛОВЕК И ЧЕЛОВЕК
Тарзан, обезьяний приемыш, продолжал жить своей первобытною жизнью в
джунглях еще несколько лет почти без перемен. Перемена была лишь в том, что
он становился сильнее и умнее, и многое узнал из своих книг о диковинных
краях, находящихся где-то за пределами его леса.
Его жизнь никогда не казалась ему ни однообразной, ни бесплодной. У
него всегда находилось занятие. Всегда можно было охотиться, искать плоды,
ловить в многочисленных ручейках и озерках рыбу Низу. Кроме того приходилось
постоянно остерегаться Сабор и ее свирепых сородичей. И эта постоянная
опасность придавала остроту и вкус каждой минуте жизни.
Часто звери охотились за ним, а еще чаще он охотился за зверями. И хотя
их жестокие, острые когти еще ни разу не коснулись его, однако бывали жуткие
мгновения, когда расстояние было так мало, что едва можно было просунуть
толстый лист между их когтями и его гладкой кожей.
Быстра была львица Сабор, быстры были и Нума и Шита, но Тарзан был
настоящей молнией.
Он сдружился со слоном Тантором. Как? Об этом не спрашивайте. Но
обитатели джунглей знали, что часто, в лунные ночи, Тарзан, обезьяний
приемыш, и слон Тантор подолгу вместе гуляли. И там, где путь по лесу был
свободен, Тарзан ехал, сидя высоко на могучей спине Тантора.
Но все остальные звери в джунглях были его врагами, -- все, за
исключением его собственного племени, среди которого он теперь имел много
сторонников.
За эти годы Тарзан много дней провел в хижине своего отца, где все еще
лежали нетронутыми кости его родителей и маленький скелет детеныша Калы.
Восемнадцати лет отроду Тарзан уже свободно читал и понимал почти все в
разнообразных книгах, которые хранились на полках в хижине.
Он мог также и писать, и писал отчетливо и быстро, но только
по-печатному. Рукописных букв он почти не усвоил, потому что, хотя среди его
сокровищ и было много тетрадей, но он считал лишним затруднять себя этой
другой формой письма. Позднее, впрочем, он кое-как научился разбирать
рукописи, но лишь с большим трудом.
Итак, в восемнадцать лет это был молодой английский лорд, который не
мог говорить по-английски, но тем не менее умел читать и писать на родном
языке. Никогда не видел он никакого другого человеческого существа, кроме
себя, потому что та небольшая область, где кочевало его племя, не была
перерезана ни одной большой рекой, по которой могли бы спуститься к ним хотя
бы дикие туземцы из глубины страны.
Высокие холмы закрывали ее с трех сторон, и океан -- с четвертой. Она
была населена лишь львами, леопардами, ядовитыми змеями. Девственные леса
джунглей до той поры не видели еще ни одного существа из породы тех зверей,
которые зовутся людьми.
Но однажды, когда Тарзан-обезьяна сидел в хижине своего отца,
погруженный в тайны книги, произошло роковое событие, и прежнее безлюдие
джунглей было нарушено навсегда.
Он увидел вдали на восточной окраине странное шествие:
оно двигалось гуськом по гребню невысокого холма.
Впереди шли пятьдесят черных воинов, вооруженных длинными копьями, с
железными остриями; кроме того, каждый нес большой лук с отравленными
стрелами. На спинах висели овальные щиты, в носах были продеты большие
кольца, а на сбитых, как шерсть, волосах красовались пучки ярких перьев.
Лбы их были татуированы тремя параллельными цветными полосками, а грудь
тремя концентрическими кругами. Их желтые зубы были отточены, как клыки
хищников, а большие и отвислые губы придавали еще более зверский вид их
внешности.
За ними плелись несколько сотен детей и женщин. Последние несли на
головах всевозможный груз: кухонную посуду, домашнюю утварь и большие тюки
слоновой кости. В приергарде шла сотня воинов, точно таких же, как и
неродовой отряд. Они, по-видимому, больше опасались нападения и погони
сзади, чем встречных врагов. Об этом свидетельствовало самое построение
колонны. Так оно и было. Чернокожие спасались бегством от солдат белого
человека, который так грабил и притеснял их, отнимая слоновую кость и
резину, что в один прекрасный день они восстали на своих насильников, убили
белого офицера и перебили весь маленький отряд его черного войска. После
того они несколько дней объедались их мясом; но внезапно ночью другой, более
сильный, отряд солдат напал на их поселок, чтобы отомстить за смерть своих
товарищей.
В ту зловещую ночь черные солдаты белого человека, в свой черед, в
изобилии поели мяса, а жалкий остаток когда-то могущественного племени
скрылся в мрачных джунглях-- на пути к неизвестности и свободе.
Но то, что означало свободу и поиски счастья для этих чернокожих
дикарей, несло ужас и смерть для многих из диких обитателей их новой страны.
Три дня медленно пробирался отряд сквозь дебри непроходимого леса.
Наконец, рано утром на четвертый день они добрались до небольшого участка
близ речки, который казался менее густо заросшим, чем все местности,
встреченные ими до тех пор.
Здесь чернокожие пришельцы занялись постройкой жилищ. Через месяц ими
уже была расчищена большая площадка, были выстроены хижины, кругом поселка
вырос крепкий частокол; было посеяно просо, ямс и маис, и дикари зажили
прежней жизнью в своей новой отчизне. Здесь не было ни бедных людей, ни
черных войск; не было сборов ни слоновой кости, ни резиной для жестоких и
корыстных хозяев.
Но прошло немало месяцев прежде, чем черные отважились забраться
подальше в леса, окружавшие их новый поселок. Многие из них уже пали
жертвами старой Сабор. Джунгли были полны свирепыми и кровожадными кошками,
львами и леопардами, и черные воины опасались уходить далеко от своих
надежных палисадов.
Но однажды Кулонга, сын старого вождя, Мбонги, зашел далеко к западу.
Он острожно шел в густых зарослях, держа копье наготове, и крепко прижимал
левой рукой к своему стройному черному телу длинный овальный щит.
За спиной у него висел лук, а колчан был полон прямыми стрелами,
старательно смазанными темным, смолистым веществом, благодаря которому даже
легкий укол становится смертельным.
Ночь застигла Кулонгу далеко от поселка отца, все на том же пути по
направлению к западу. Он влез на разветвление большого дерева и устроил себе
здесь нечто вроде площадки, на которой и улегся спать.
На расстоянии трех миль к западу от него ночевало племя Керчака.
На следующее утро с зарею обезьяны поднялись и разбрелись по джунглям в
поисках пищи. Тарзан, по своему обыкновению, пошел к хижине. Он хотел по
дороге найти какую-нибудь дичь и насытиться раньше того, как он доберется до
берега.
Обезьяны разошлись по окрестностям в одиночку, подвое и по-трое по всем
направлениям, но все же старались держаться поблизости друг от друга, чтобы
в случае опасности можно было крикнуть и быть услышанным.
Кала медленно брела по слоновой тропе в направлении к западу и была
поглощена переворачиванием гнилых веток, в поисках грибов и съедобных
насекомых. Вдруг какой-то странный шум привлек ее внимание.
Впереди нее на протяжении пятидесяти ярдов путь шел совершенно
открытый, и она из своего лиственного туннеля увидела подкрадывающуюся
фигуру страшного, невиданного существа.
Это был Кулонга.
Кала не стала терять времени на разглядывание его, она повернулась и
быстро двинулась назад по тропе. С ее стороны это вовсе не было бегством. По
обыкновению своих соплеменников, которые благоразумно уклоняются от
нежелательных столкновений, пока в них не заговорит страсть, она стремилась
не убежать от опасности, а избежать ее.
Но Кулонга не отставал... Он почуял мясо... Он мог убить ее и отлично
поесть в этот день. И он бежал за Калой с копьем, уже занесенным для удара.
На повороте тропы Кале удалось было скрыться, но Кулонга опять заметил
ее на прямом участке. Рука, держащая копье, откинулась далеко назад, и
мускулы в одно мгновение напряглись под гладкой кожей. Затем рука
выпрямилась, и копье полетело в Калу. Но удар был плохо рассчитан. Копье
только оцарапало ей бок.
С криком ярости и боли бросилась обезьяна на своего врага. И в то же
самое мгновение деревья затрещали под тяжестью ее товарищей. Племя уже
спешило сюда, прыгая с ветки на ветку в ответ на крик Калы.
Кулонга с невероятной быстротой выхватил лук из-за плеч и вложил в него
стрелу. Далеко оттянув тетиву, он послал отравленный метательный снаряд
прямо в сердце огромного человекоподобного зверя.
И Кала с ужасающим воплем упала ничком на глазах всех изумленных членов
своего племени.
С ревом и воем кинулись обезьяны на Кулонгу, но осторожный дикарь
помчался вниз по тропе, словно испуганная антилопа. Он достаточно знал о
свирепости этих диких, волосатых людей, и его единственным желанием было как
можно больше увеличить пространство между собою и ими.
Обезьяны преследовали его на довольно далеком расстоянии, стремительно
прыгая по деревьям, но, наконец, одна за другой, они бросили погоню и
вернулись к месту трагедии.
Никто из них до сих пор не видал другого человека, кроме Тарзана, и
потому все смутно удивлялись, что это за странное существо появилось в их
джунглях.
Вдали на берегу, около маленькой хижины, Тарзан слышал слабые отзвуки
стычки. И догадавшись, что с его племенем случилось нечто серьезное, он
поспешил туда, где раздавался шум борьбы.
Когда он добежал до места происшествия, то он застал здесь все племя.
Обезьяны в большом волнении кричали и суетились вокруг тела его убитой
матери.
Горе и злоба Тарзана были безграничны. Он несколько раз проревел свой
страшный боевой клич и бил себя в грудь сжатыми кулаками, а потом бросился
на труп Калы и горько рыдал над ней, изливая скорбь своего одинокого сердца.
Утрата единственного существа во всем мире, питавшего к нему дружбу и
нежность, была действительно великим несчастьем для него. Что из того, что
Кала была свирепым и страшным зверем! Для Тарзана она была нежной, близкой,
а потому и прекрасной.
Не сознавая того сам, он расточал ей все то почитание, уважение и
любовь, которые всякий английский мальчик питает к своей родной матери.
Тарзан никогда не знал иной матери и безмолвно отдал Кале все, что
принадлежало бы прекрасной леди Элис, если бы она была в живых.
После первого взрыва отчаяния, Тарзан опомнился и взял себя в руки.
Расспросив соплеменников, бывших свидетелями убийства Калы, он узнал все,
что их бедный лексикон позволял передать ему.
Однако, и этого было вполне достаточно. Он узнал, что странная,
безволосая черная обезьяна с перьями, растущими из головы, бросила в Калу
смерть из гибкой ветки и затем бежала с быстротой оленя Бары по направлению
к восходящему солнцу.
Тарзан вскочил и, забравшись на ветки, быстро понесся по лесу. Он
хорошо знал все изгибы слоновой тропы, по которой бежал убийца, и шел
напрямик по джунглям, чтобы пересечь дорогу черному воину, который не мог
идти иначе, как по извилистым изгибам.
На бедре Тарзана висел нож, унаследованный им от отца, а на плечах
лежала его длинная веревка, свитая в круги.
Через час человек-обезьяна снова спустился на тропу и принялся
внимательно осматривать землю.
В тонкой грязи на берегу крошечного ручейка он нашел такие следы ног
какие во всех здешних лесах оставлял лишь он, но они были гораздо крупнее
его следов. Сердце Тарзана сильно забилось. Неужели он преследует человека,
представителя своей собственной породы?
Здесь были две дорожки следов указывающие на противоположные
направления.
Итак, жертва, за которой он гнался, прошла здесь и вернулась той же
тропой. Вглядевшись в более свежий след, Тарзан заметил маленькую частицу
земли, которая катилась с края одного из следов в его углубление, -- это
значило, что след был совсем свежий и что таинственное существо, за которым
гнался Тарзан, прошло здесь только что.
Тарзан снова вскочил на деревья и быстро, почти бесшумно понесся высоко
над тропой.
Он не пробежал и мили, как действительно увидел черного воина. Воин
стоял на открытой поляне. В руке у него был его гибкий лук со стрелою,
которую он готов был спустить.
Против него стоял готовый кинуться вепрь Хорта, с опущенной головой и с
покрытыми пеной клыками.
Тарзан с удивлением смотрел на странное чернокожее существо. Оно так
походило на него общим обликом и все же отличалось лицом и цветом кожи.
Правда, в книжках своих он встречал рисунки, изображавшие негра, дикаря, но
как непохожи были те мертвенные отпечатки на это лоснящееся, черное, ужасное
существо, дышавшее жизнью!
К тому же, этот человек с туго натянутым луком напомнил Тарзану не
столько "негра", сколько "стрелка" из его иллюстрированного букваря:
С С начинается стрелок.
Как все это было удивительно! Тарзан пришел в такое возбуждение от
своего открытия, что чуть было не выдал своего присутствия.
Но на полянке перед его глазами происходило нечто совсем новое и
невиданное.
Мускулистая рука сильно натянула тетиву; вепрь бросился вперед, и тогда
черный человек спустил маленькую отравленную стрелу. И Тарзан увидел, как
стрела полетела с быстротой молнии и вонзилась в щетинистую шею вепря.
Едва стрела была спущена с тетивы, как Кулонга положил на нее вторую,
но не успел спустить ее, как вепрь стремительно бросился на него. Тогда
чернокожий перескочил через зверя одним прыжком, с неимоверной быстротою
всадил в спину Хорте вторую стрелу и почти мгновенно вскочил на дерево.
Хорта повернулся, чтобы еще раз броситься на врага, сделал несколько
колеблющихся шагов, словно удивившись чему-то; качнулся и упал на бок.
Несколько мгновений мышцы его еще судорожно сокращались, но скоро он уже
лежал неподвижно.
Кулонга слез с дерева.
Ножом, висевшим у него на боку, он вырезал на теле вепря несколько
больших кусков. Он ловко и быстро развел огонь посреди тропы и стал жарить и
есть это мясо. Остальную часть вепря он оставил там где она лежала.
Тарзан крайне заинтересовался всем виденным. Желание убить яростно
пылало в его свирепой груди, но желание научиться кое-чему новому было еще
сильнее. Он решил выследить это дикое существо и узнать, откуда оно явилось.
Убить его он решил на досуге когда-нибудь потом, когда лук и смертоносные
стрелы будут отложены в сторону.
Покончив свою еду, Кулонга исчез за ближайшим поворотом тропы, а Тарзан
спокойно спустился на землю. Своим ножом он тоже отрезал несколько кусков
мяса от туши Хорта, но не стал их жарить.
Тарзан видел и прежде огонь, но только когда Ара, т. е. молния, сжигала
какое-нибудь большое дерево. Но для Тарзана было непостижимо, чтобы
какое-нибудь существо из джунглей могло добывать красно-желтые острые клыки,
пожирающие деревья и ничего не оставлявшие после себя, кроме тонкой пыли. А
для чего черный воин испортил свое восхитительное кушанье, отдав его в зубы
огню, -- было уже совершенно вне понимания Тарзана. Быть может, Ара была
союзницей стрелка, и он делил с нею свою пищу?
Уж конечно он, Тарзан, никогда не, испортит так глупо хорошего мяса.
Поэтому он поел попросту и без затей сырого кабана. Остальную же часть туши
зарыл близ тропы так, чтобы можно была ее найти после своего возвращения.
Вдоволь покушав, лорд Грейсток вытер жирные, пальцы о свои голые бедра
и снова отправился по следам Кулонги, сына вождя Мбонги. В это же самое
время в далеком Лондоне лорд Грейсток, младший брат настоящего лорда
Грейстока, отослал обратно клубному повару поданные ему котлеты, заявив, что
они недожарены. А потом, окончив свой обед, окунул пальцы в серебряный
сосуд, наполненный душистой водой, и вытер их куском белоснежного камчатного
полотна.
Весь день выслеживал Тарзан Кулонгу, летал над ним по веткам, словно
злой дух лесов. Еще два раза видел он, как Кулонга метал свои стрелы: один
раз в Данго, гиену, а другой раз в мартышку Ману. В обоих случаях животное
умирало почти мгновенно. Яд Кулонги, очевидно, был свеж и очень силен.
Тарзан много думал об этом изумительном способе убийства в то время,
как, раскачивая ветки, он следовал за чернокожим воином в безопасном
расстоянии от него. Он понимал, что маленький укол стрелы не мог сам по себе
так быстро убивать диких обитателей джунглей. Лесные звери бывали в
сражениях со своими врагами истерзаны, расцарапаны, изгрызаны в кровь самым
страшным образом -- и тем не менее часто выживали.
Нет, в этих маленьких деревянных щепочках крылось что-то таинственное.
Недаром же одной царапиной они могли причинять смерть. Тарзан должен
обследовать это дело.
В ту ночь Кулонга опять спал в разветвлении большого дерева. А высоко
над ним притаился Тарзан.
Когда Кулонга проснулся, то увидел, что его лук и стрелы исчезли.
Черный воин был взбешен и испуган. Больше испуган, чем взбешен. Он обыскал
землю под деревом, осмотрел все ветки, но нигде не было и следа ни лука, ни
стрел, ни таинственного ночного грабителя.
Панический страх охватил Кулонгу. Он был безоружен! Ведь он оставил
свое копье в теле Калы. А теперь, когда его лук и стрелы пропали, он был
совсем беззащитен. У него оставался лишь нож. Его единственной надеждой на
спасение было -- как можно скорее добраться до селения Мбонги.
Он был уверен, что поселок недалеко, и быстрой рысью пустился по
дороге.
Тогда из густой зелени непроницаемой листвы, на расстоянии нескольких
ярдов от него, показался Тарзан и спокойно понесся за ним по деревьям.
Лук и стрелы Кулонги были крепко привязаны им к вершине гигантского
дерева. У подножия этого дерева Тарзан срезал острым ножом полосу коры со
ствола, и повыше надломил ветку. Это были отметки, которыми он обозначал те
места, где у него хранились какие-либо запасы.
Кулонга продолжал свое путешествие, а Тарзан все ближе и ближе
пододвигался к нему, пока, наконец, не оказался почти над головой
чернокожего. Он держал теперь наготове в правой руке свою сложенную кольцом
веревку.
Тарзан только потому откладывал этот момент, что ему очень хотелось
выследить, куда направляется черный воин, и вскоре он был вознагражден за
терпение: перед ним открылась внезапно большая поляна, на которой виднелось
множество странных логовищ. Лес кончился, и между джунглями и поселком
тянулись около двести ярдов обработанного поля.
В этот момент Тарзан находился прямо над головой Кулонги. Ему надо было
действовать быстро, иначе добыча могла ускользнуть. Жизнь в джунглях
приучила Тарзана во всех критических обстоятельствах, так часто возникавших
перед ним, действовать с молниеносной быстротой прежде еще, чем мысль
созрела.
И вот, когда Кулонга выступил на простор из лесной чащи, тонкие
извилистые круги веревки полетели на него с нижней ветки могучего дерева у
самой окраины полей Мбонги. И прежде, чем сын вождя успел сделать несколько
шагов по открытому месту, ловкая петля стянула ему шею.
Тарзан, обезьяний приемыш, так сильно дернул свою добычу, что крики
испуга были мгновенно подушены в горле Кулонги. Быстро перебирая руками
веревку, Тарзан тянул отчаянно упиравшегося чернокожего, подтащил его к
дереву и повесил его в воздухе за шею. Затем он взобрался повыше и втащил
все еще бившуюся жертву в густой шатер листвы. Он крепко привязал веревку к
громадному суку, спустился и всадил свой охотничий нож в самое сердце
Кулонги. Кала была отомщена.
Тарзан тщательно осмотрел чернокожего. Никогда еще не видел он
человеческого существа. Нож с ножнами и поясом немедленно привлекли его
внимание, и Тарзан забрал их себе. Медный обруч тоже понравился ему, и он
надел его себе на ногу. Затем он пришел в восхищение от татуировки на груди
и на лбу дикаря, полюбовался на остро отточенные зубы, осмотрел и присвоил
себе головной убор из перьев. После всего этого Тарзан решил пообедать, так
как он был голоден, а здесь имелось мясо -- мясо убитой им жертвы. Этика
джунглей позволила ему есть это мясо.
Можем ли мы судить его? И какое мерило могли бы мы приложить к этому
человеку-обезьяне, с наружностью и мозгом английского джентльмена и с
воспитанием дикого зверя?
У него даже не мелькнула никогда мысль съесть Тублата, которого он
ненавидел и который ненавидел его, хотя он и убил его в честном бою. Это
было бы для него так же возмутительно, как людоедство для нас.
Но кто был ему Кулонга, что его нельзя было съесть так же спокойно, как
вепря Хорту или оленя Бару? В глазах Тарзана он был просто одним из тех
бесчисленных диких существ, которые нападали друг на друга для
удовлетворения голода.
Но какое-то странное сомнение внезапно остановило Тарзана. Может быть,
благодаря своим книгам, он понял, что перед ним был человек? Может быть, он
догадался, что "стрелок" тоже человек?
Едят ли люди людей? Этого он не знал. Чем же объяснялось его колебание?
Он сделал усилие над собой, желая отрезать мясо Кулонги, но им овладел
внезапный приступ тошноты. Тарзан не понимал, что с ним. Он знал только, что
он не в состоянии попробовать мяса черного человека.
Наследственный инстинкт, воспитанный веками, овладел его нетронутым
умом и уберег Тарзана от нарушения того всемирного закона, о самом
существовании которого он не знал ничего.
Он быстро спустил тело Кулонги на землю, снял с него петлю и вновь
взобрался на деревья.
X
ТЕНИ СТРАХА
Усевшись на высокой ветке, Тарзан рассматривал селение состоявшее из
тростниковых хижин. За ними тянулись возделанные поля.
В одном месте лес подходил к самому поселку. Заметя это, Тарзан
направился туда, привлеченный каким-то лихорадочным любопытством. Ему так
хотелось посмотреть животных своей породы, узнать, как они живут, и
взглянуть поближе на странные логовища, в которых они обитают.
Жизнь среди свирепых тварей леса невольно заставляла его видеть врагов
в этих чернокожих существах. Хотя они и походили на него своим внешним
видом, Тарзан нисколько не заблуждался относительно того, как встретят его
эти первые виденные им люди, если откроют его.
Тарзан, приемыш обезьяны, отнюдь не страдал сентиментальностью. Он
ничего не знал о. братстве людей. Все, кто только не принадлежали к его
племени, были его исконными врагами, с самыми лишь незначительными
исключениями, вроде, например, слона Тантора.
Он сознавал все это без злобы и ненависти. Умерщвление -- закон того
дикого мира, в котором он жил. Удовольствий в его первобытной жизни было
мало, и самыми большими из них были охота и убийство. Но Тарзан и за другими
признавал право иметь такие же удовольствия и желания, даже в том случае,
если он сам становился предметом их посягательств.
Его странная жизнь не сделала его ни угрюмым, ни кровожадным. То
обстоятельство, что он убивал с радостным смехом, -- вовсе не доказывало его
прирожденной жестокости. Чаще всего он убивал, чтобы добыть пищу. Правда,
будучи человеком, он убивал иногда и для своего удовольствия, чего не делает
никакое другое животное. Ведь из всех созданий в мире одному лишь человеку
дано убивать бессмысленно, с наслаждением, только ради удовольствия
причинить страдания и смерть.
Когда Тарзану приходилось убивать из мести или для самозащиты, он это
делал спокойно, без угрызений совести. Это был простой деловой акт, отнюдь
не допускавший легкомыслия.
И потому теперь, когда он осторожно приближался к поселку Мбонги, он
просто и естественно приготовился к тому, чтобы убивать или быть убитым,
если его откроют. Он крался чрезвычайно осторожно, так как Кулонга внушил
ему глубокое уважение к маленьким острым деревянным палочкам, так верно и
быстро приносившим смерть.
Наконец, Тарзан добрался до большого, необычайно густо-лиственного
дерева, с ветвей которого свисали тяжелые гирлянды гигантских ползучих
растений. Он притаился в этом непроницаемом убежище, приходившемся почти над
самой деревней, и стал созерцать все происходившее внизу под ним, изумляясь
каждой подробности этой новой для него и диковинной жизни.
Голые ребятишки резвились на деревенской улице. Женщины толкли сушеное
просо в грубых каменных ступах или пекли из муки лепешки. Вдали, на полях,
другие женщины копали землю мотыгами, пололи и жали.
Какие-то странные, торчащие подушки из сушеной травы закрывали их
бедра, и у многих были медные и латунные запястья с гремучими кольцами. На
черных шеях висели забавно свитые круги проволоки. Вдобавок у многих в носы
были вдеты огромные кольца.
Приемыш обезьяны смотрел с возрастающим изумлением на этих странных
созданий. Он увидел также и мужчин, которые дремали в тени. А на самом краю
открытой поляны Тарзан заметил вооруженных воинов. Они, очевидно, охраняли
поселок от неожиданного нападения врага.
Ему бросилось в глаза, что трудились одни женщины. Никто из мужчин не
работал ни в поселке, ни на полях.
Наконец, глаза Тарзана остановились на старухе, сидевшей внизу прямо
под ним.
Перед нею, на маленьком костре, был прилажен небольшой котелок, и в нем
кипела густая, красноватая, смолистая масса. Рядом лежала груда отточенных
деревянных стрел. Женщина брала их одну за другой, обмакивала в дымящуюся
массу их острия и складывала на узкие козлы из веток, стоявшие по другую
сторону костра.
Тарзан пришел в большое волнение. Пред ним раскрывалась тайна
разрушительной силы маленьких метательных снарядов Стрелка. Он заметил, что
женщина очень старается не коснуться руками кипящего в котле вещества; и
один раз, когда крошечная капля брызнула ей на палец, она немедленно окунула
его в сосуд о водой и быстро стерла маленькое пятнышко пучком листьев.
Тарзан не имел никакого понятия о ядах, но его острое соображение
подсказало ему, что убивает именно это смертельное вещество, а не маленькая
стрела, которая только несет страшный состав в тело жертвы.
Ему страстно захотелось получить побольше этих маленьких смертоносных
лучинок! Если бы женщина хоть на минуту оставила свою работу, он бы сейчас
же спустился на землю и сумел захватить пучок стрел и снова вернуться на
дерево прежде, чем она успела бы вздохнуть. Он уже обдумывал, как отвлечь ее
внимание, как вдруг дикий крик донесся с конца открытой поляны. Тарзан
взглянул туда. Под деревом, на том самом месте, где час тому назад был
умерщвлен убийца Калы, стоял черный воин.
Воин кричал и размахивал над головою копьем. По временам он указывал на
что-то лежащее у его ног.
Весь поселок мгновенно поднялся. Вооруженные люди выбегали из хижин и
мчались, сломя голову, через поля к возбужденному воину. За ними побрели
старики, побежали женщины, дети, и в мгновение селение опустело.
Тарзан, обезьяний приемыш, понял, что они нашли труп его жертвы, но
совсем не это интересовало его сейчас. В деревне не осталось никого, кто мог
бы помешать ему набрать соблазнявший его запас стрел. Быстро и безмолвно
спустился он на землю около котла с ядом. С минуту он стоял неподвижно, с
интересом рассматривая селение своими живыми, блестящими глазами. Не было
видно никого. Взгляд его остановился на открытой двери ближайшей хижины.
Тарзану захотелось заглянуть в нее, и он осторожно подошел к строению с
низкой крышей.
Сперва он постоял у входа, чутко прислушиваясь. Ни звука! Тогда он
скользнул в полумрак хижины.
По стенам висело оружие -- длинные копья, странного вида ножи и два
узких щита. В середине хижины стоял котел, а у дальней стены лежала
подстилка из сухих трав, покрытая плетеными циновками, очевидно служившими
владельцам постелью и одеялом. На полу лежало несколько человеческих
черепов.
Тарзан не только ощупал каждый предмет, но и перенюхал их, потому что
он "видел" главным образом своими высокоразвитыми ноздрями. Он решил было
взять одно из длинных острых копий, снятых со стены, но не мог захватить
всего за раз из-за стрел, которые ему непременно хотелось унести. Он снимал
со стены одну вещь за другой и складывал их в груду посередине комнаты.
Поверх всего он поставил перевернутый котелок, а на котелке водрузил один из
ухмыляющихся черепов и надел на него головной убор убитого им Кулонги.
Затем он отошел в сторону, чтобы полюбоваться на свое произведение, и
усмехнулся. Приемыш обезьян любил шутить.
Но в то же мгновение он услышал снаружи множество голосов; раздавался
долгий жалобный вой и громкие причитания. Тарзан встревожился.
Не слишком ли долго пробыл он здесь? Быстро выскочив из дверей, он
взглянул вдоль улицы по направлению к воротам.
Туземцев еще не было видно, хотя он ясно слышал, что они приближаются
полями. Голоса их раздавались где-то совсем близко.
Как молния прыгнул он к груде стрел. Ухватив все, что можно было унести
одной рукой, он опрокинул ногой кипящий котел и исчез в листве дерева как
раз в тот момент, когда первый дикарь уже входил в ворота на другом конце
поселка. Качаясь на ветке, как дикая птица, готовая слететь при первой
опасности, Тарзан стал наблюдать за тем, что теперь происходит в деревне.
Улица была запружена народом. Четверо туземцев несли мертвое тело
Кулонги. За ними шли женщины, испускавшие страшные вопли и громко рыдавшие.
Передняя часть шествия подошла к дверям хижины Кулонги -- той самой, на
которую Тарзан произвел свой набег, и вошла в нее. Но вошедшие почти тотчас
же, в диком смятении, выскочили из нее обратно, возбужденно тараторя. Все
сразу окружили их. Все яростно жестикулировали и голосили, указывая на
хижину, пока несколько воинов не подошли и не заглянули туда.
Наконец, один из них вошел в хижину: это был старик, обвешанный
металлическими украшениями, с ожерельем из сухих человеческих рук,
ниспадавшими на грудь.
Это был сам Мбонга, король, отец убитого Кулонги. В течение нескольких
минут все молчали. Вскоре Мбонга вышел из хижины с выражением гнева и
суеверного страха, сквозившем на его страшном лице. Он сказал что-то воинам,
и в одно мгновение они бросились обыскивать каждую хижину и каждый уголок
поселка.
Едва начались поиски, как был замечен опрокинутый котелок, а заодно
была обнаружена и пропажа отравленных стрел. Однако, ничего больше они не
нашли, и, несколько минут спустя, вокруг вождя собралась перепуганная толпа
дикарей.
Мбонга никак не мог объяснить этот ряд страшных и таинственных
происшествий. Находка на самой границе их полей еще теплого трупа его сына,
Кулонги, зарезанного и обобранного чуть ли не на пороге отцовского дома,
была сама по себе достаточно загадочна; но страшные открытия в самом поселке
и в хижине мертвого Кулонги наполнили сердца дикарей несказуемым смятением и
вызвали в их бедном мозгу самые удивительные и суеверные объяснения.
Столпившись кучками, они говорили вполголоса, испуганно вращая по
сторонам белками своих вытаращенных глаз.
Тарзан все это время наблюдал за ними со своей высокой ветки. Многое в
их поведении было для него непонятно, так как он не знал суеверия, а о
страхе имел лишь очень смутное представление.
Солнце высоко стояло в небе. Тарзан сильно проголодался, а до того
места, где была им зарыта початая поутру туша вепря, было еще много миль.
И потому он повернулся спиной к поселку Мбонги и пропал в
густолиственной чаще леса.
XI
ОБЕЗЬЯНИЙ ЦАРЬ
Тарзан еще засветло добрался до своего племени, хотя он останавливался
по дороге, чтобы съесть остатки закопанного дикого вепря и чтобы снять лук и
стрелы Кулонги с вершины, на которой он их запрятал.
Тяжело нагруженный, спрыгнул он с дерева посреди племени Керчака.
Гордо выпятя грудь, принялся он за рассказ о славных своих приключениях
и гордо хвастался своею добычей.
Керчак ворча, отвернулся, он завидовал этому странному члену племени. В
своем маленьком злом мозгу он давно искал какой-нибудь предлог, чтобы излить
на него свою ненависть.
На следующее утро, при первых лучах зари, Тарзан принялся упражняться в
стрельбе из лука. Сначала он давал почти сплошные промахи, но постепенно
научился направлять маленькие стрелы, как следует. Не прошло и месяца, как
он уже метко стрелял. Но его успехи обошлись ему дорого: он извел почти весь
свой запас стрел.
Племя Керчака продолжало кочевать вдоль берега моря, так как охота
здесь была хороша, и Тарзан чередовал свои упражнения в стрельбе с чтением
имевшихся в отцовской хижине книг.
Как раз в это время молодой английский лорд нашел в хижине запрятанную
в глубине одного из ящиков металлическую шкатулку. Ключ был в замке, и после
недолгого обследования Тарзану удалось успешно раскрыть это хранилище.
В нем он нашел поблекшую фотографию гладко выбритого молодого человека,
осыпанный бриллиантами, золотой медальон на короткой золотой цепочке,
несколько писем и маленькую книжку.
Тарзан рассмотрел все это очень внимательно. Ему больше всего
понравилась фотография, потому что глаза молодого человека улыбались, а лицо
было открытое и приятное. Ему, конечно, и в голову не приходило, что это его
отец.
Медальон тоже понравился ему. Тарзан немедленно повесил его себе на
шею, в подражание украшениям, которые он видел у черных людей. Сверкающие
камни странно блестели на его гладкой, смуглой коже.
Содержания писем он так и не смог разобрать, потому что почти вовсе не
знал рукописных букв; он положил их назад в шкатулку вместе с фотографией и
обратил свое внимание на книжку,
Она была почти вся исписана тонким почерком, и хотя все маленькие
букашки были ему знакомы, но их сочетания казались ему странными и
совершенно непонятными. Тарзан давно уже научился пользоваться словарем и
хотел применить его; но, к его огорчению, словарь оказался тут бесполезным.
Во всей книге он не нашел ни одного понятного ему слова и спрятал ее обратно
в металлический ларец, отложив разгадку этих тайн на дальнейшие времена.
Бедный маленький обезьяний приемыш! Если бы только он знал, что эта
маленькая книжечка заключала в своем крепком переплете из тюленьей кожи ключ
к его происхождению и ответ на всю загадку его странной жизни! Это был
дневник Джона Клейтона, лорда Грейстока, написанный по-французски.
Тарзан поставил шкатулку в шкаф, но с той поры уже не забывал милого и
мужественного лица своего отца, и затаил в мозгу твердое решение разгадать
тайну странных слов, начертанных в маленькой черной книжке.
Но сейчас перед ним стояла важная и неотложная задача. Весь запас его
стрел кончился, и ему предстояло возобновить этот запас, сделав набег на
поселок черных людей.
Он отправился в путь на следующий день рано утром, и еще до полудня
очутился у деревни чернокожих. Он влез на то же большое дерево и, как в
прошлый раз, его глазам представились женщины работавшие на полях и перед
хижинами; и опять, как тогда, прямо под ним на земле бурлил котелок с ядом.
Несколько часов пролежал на ветке Тарзан, выжидая удобный момент, когда
поблизости никого не будет, чтобы захватить стрелы. Но теперь не случилось
ничего такого, что могло бы отвлечь жителей из поселка. Улица была все время
полна народу. День уже угасал, а Тарзан все еще лежал, притаившись над
головою ничего не подозревавшей женщины, которая хлопотала у котла.
С полей вернулись работницы. Охотники потянули из леса и, когда все
вошли в палисад, ворота были накрепко заперты. По всей деревне зажглись
костры и появились котелки над огнями. Перед каждой хижиной сидела женщина и
варила похлебку, и у всех в руках были видны лепешки из манноки и проса.
Неожиданно с лесной опушки послышался окрик.
Тарзан взглянул.
Это был отряд запоздавших охотников, возвращающихся с севера. Они с
трудом тащили за собой какое-то упирающееся животное.
Когда они приблизились к деревне, ворота распахнулись, чтобы впустить
их. Рассмотрев жертву охоты, чернокожий народ вождя Мбонги испустил
неистовый крик радости: дичь была человеком.
Когда пленника, все еще противящегося, потащили по улице, женщины и
дети набросились на него с палками и камнями. И Тарзан, обезьяний приемыш,
молодой и дикий зверь джунглей, удивился жестокому зверству животных своей
породы.
Из всех обитателей джунглей одни только леопард Шита мучил свою добычу.
Этика всех других тварей предписывала быструю и милосердную смерть.
Тарзан из своих книг извлек лишь отрывочные и скудные сведения об
образе жизни человеческих существ.
Когда он гнался в лесу за Кулонгой, то думал, что его след приведет или
к городу странных домов на колесах -- домов, пускавших клубы черного дыма из
большого дерева, воткнутого в крышу одного из них, или к морю, покрытому
большими плывучими зданиями, которые, как он знал, назывались различно:
судами, парусниками, пароходами и барками.
Поэтому он был очень разочарован жалким тростниковым поселком, который
ютился в его родных джунглях и где не видно было ни одного дома хотя бы даже
такой величины, как его собственная хижина на далеком берегу.
Тарзан убедился, что народ этот еще более злой, чем его обезьяны, и
жестокий, как сама Сабор, и он переставал относиться с прежним уважением к
своей породе.
Между тем чернокожие притащили пойманную жертву в середину деревни,
привязали ее к большому столбу, прямо против хижины Мбонги, и воины,
потрясая копьями и ножами, образовали вокруг него пляшущий и воющий хоровод.
Вокруг танцующих воинов уселись женщины: они били в барабаны и выли.
Это сразу напомнило Тарзану Дум-Дум, и теперь, он уже знал, что последует
дальше. Но все же сомнение закралось в него: не кинутся же чернокожие
внезапно на мясо еще живой жертвы? Обезьяны никогда не делали этого.
Кольцо вокруг пленника все суживалось и суживалось в то время, как они
скакали в разнузданной пляске под умопомрачительный грохот барабанов. Вдруг
мелькнуло копье и укололо жертву. Это послужило сигналом для пятидесяти
других копий.
Глаза, уши, ноги и руки пленника были проколоты; каждый дюйм его
трепещущего тела стал мишенью жестоких ударов. Дети и женщины визжали от
восторга. Воины облизывали толстые губы в предвкушении ожидавшего их
угощения и соперничали друг перед другом в гнусности омерзительных
жестокостей, которые они изобретали, пытая несчастного, все еще не
потерявшего сознания.
Тогда Тарзан, обезьяний приемыш, решил, что удобное время настало.
Глаза всех были устремлены на жуткое зрелище у столба. Дневной свет сменился
тьмою безлунной ночи, и только горящие костры бросали тревожные блики на
дикую сцену.
Человек-обезьяна гибко спрыгнул на мягкую землю в конце деревенской
улицы. Он быстро собрал стрелы -- на этот раз все, так как принес с собой
длинные волокна, чтобы связать их в пучок. Он связал их накрепко, не спеша,
и уже собирался уйти, как вдруг словно какой-то озорной бесенок залез ему в
душу.
Ему захотелось сыграть какую-нибудь ловкую шутку над этими уродливыми
созданиями, чтобы они снова почувствовали его присутствие среди них.
Положив связку стрел у подножия дерева, Тарзан стал пробираться по
затененной стороне улицы, пока не дошел до той самой хижины, в которой он
уже побывал, однажды.
Внутри была полная тьма, но, пошарив, он нашел предмет, который искал,
и не медля повернулся к дверям.
Но выйти он не успел. Его чуткие уши уловили где-то совсем близко звук
приближающихся шагов. Еще минута -- и фигура женщины заслонила вход в
хижину.
Тарзан безмолвно прокрался к дальней стене, и рука его нащупала
длинный, острый охотничий нож. Женщина быстро прошла на середину хижины и на
мгновение остановилась, ища руками вещь, за которой пришла. Очевидно, вещи
этой не было на обычном месте, и женщина в поисках все ближе и ближе
подвигалась к стене, у которой стоял Тарзан.
Она подошла теперь так близко, что обезьяна-человек чувствовал животную
теплоту ее голого тела. Он замахнулся охотничьим ножом, но женщина как раз в
это мгновение отодвинулась в сторону, и ее спокойное гортанное восклицание
обнаружило, что поиски ее, наконец, увенчались успехом.
Она повернулась и вышла из хижины, и когда проходила в дверях, Тарзан
разглядел, что она несет в руках горшок для варки пищи.
Он пошел за ней по пятам и, выглянув в дверь, увидел, что все женщины
торопливо шли к хижинам и выходили из них с горшками и котелками. Они
наполняли их водой и ставили на костры близ столба, где еще висела
неподвижная окровавленная, истерзанная масса.
Выбрав минуту, когда, как ему казалось, никого поблизости не было,
Тарзан поспешил обратно в конец улицы к своей связке стрел под большим
деревом. Как и в прошлый раз, он опрокинул котел, а затем гибким кошачьим
прыжком взобрался на нижние ветви лесного гиганта.
Бесшумно поднялся он выше, пока не нашел места, откуда сквозь просвет в
листве мог свободно видеть все, что происходило внизу.
Женщины рубили истерзанное тело пленника на куски и раскладывали их по
горшкам. Мужчины стояли кругом, отдыхая от разгульного танца. В деревне
воцарилось сравнительное спокойствие.
Тогда Тарзан высоко поднял предмет, взятый им из хижины, и с меткостью,
достигнутой годами упражнений в швырянии плодов и кокосовых орехов, бросил
его в группу дикарей.
Предмет упал среди них, ударив одного из воинов по голове и сбив его с
ног. Затем он покатился среди женщин и остановился у полуистерзанного тела,
которое они приготовляли для пиршества.
Оцепенев, в ужасе смотрели на него чернокожие.
Это был человеческий череп, который лежа на земле, скалил на них зубы.
Падение его с ясного неба казалось чудом. И чудо это охватило чернокожих
страшным суеверным страхом. Все, как один, разбежались по своим хижинам.
Своею хорошо рассчитанной выходкой Тарзан внушил дикарям вечный ужас перед
какой-то невидимой и неземной силой, подстерегающей их в лесу вокруг их
поселка.
Позже, когда они нашли перевернутый котел и увидели, что стрелы их
снова украдены, в их бедном мозгу людоедов зародилась мысль, что они
оскорбили какого-то могущественного бога, правящего этой частью джунглей. Он
мстит им за то, что, выстроив здесь поселок, они не подумали умилостивить
его предварительно богатыми дарами. С той поры народ Мбонги стал ежедневно
оставлять пищу под большим деревом, откуда исчезли стрелы. Это была попытка
задобрить таинственного Могучего.
Семя страха было глубоко посеяно в дикарях, и Тарзан, обезьяний
приемыш, сам не зная того, положил этим основу многих будущих несчастий для
себя и для своего племени.
В ту ночь он спал в лесу, недалеко от поселка, и следующим утром на
заре медленно двинулся в обратный путь. Он был страшно голоден, а ему как
раз попались только несколько ягод и подобранные на листьях гусеницы...
Увлеченный поисками еды, он случайно поднял голову над пнем, под которым он
рылся, и вдруг на тропе, менее, чем в двадцати шагах от себя, он увидел
львицу Сабор.
Большие желтые глаза ее были устремлены на него с злобным и мрачным
блеском; красный язык жадно облизывал губы, Сабор тихо кралась, почти
касаясь земли животом.
Тарзан и не думал бежать. Он был рад случаю, которого искал все прошлые
дни. А ведь теперь он был вооружен не одной лишь травяною веревкой.
Быстро снял он лук со спины и вложил в него стрелу, тщательно смазанную
ядом. Когда Сабор прыгнула, маленькая острая палочка встретила ее на
полпути, а Тарзан в то же мгновение отскочил в сторону. Громадная кошка со
всего размаху уткнулась в землю около него, а другая окунутая в смерть
стрела глубоко вонзилась ей в бедро.
С ревом зверь обернулся и прыгнул еще раз -- и опять неудачно; третья
меткая стрела попала ей прямо в глаз. Но на этот раз львица оказалась
слишком близко к обезьяне-человеку, чтобы тот мог увильнуть от падающего на
него
тела.
Тарзан рухнул под тяжестью огромной туши своего врага, но высвободил
при этом свой нож и успел нанести львице несколько ран. Одно мгновение они
оба неподвижно лежали; наконец обезьяний приемыш понял, что безжизненная
масса, упавшая на него, никогда больше не сможет повредить ни человеку, ни
обезьяне.
С трудом выкарабкался он из-под тяжелого звериного тела и,
выпрямившись, смотрел на свой трофей. Мощная волна ликования нахлынула на
него.
Глубоко дыша, он поставил ногу на тело могучего врага и, откинув назад
красивую молодую голову, проревел страшный победный клич обезьяны-самца.
Лес отозвался на дикий крик торжества. Птицы умолкли, а крупные хищные
звери отошли, оглядываясь, подальше, так как мало кто в джунглях искал ссоры
с большими антропоидами.
А в Лондоне в это время другой лорд Грейсток держал речь к людям своей
породы в палате лордов, и никто не дрожал от звуков его приятного, мягкого
голоса.
Сабор была совсем невкусной едой даже для Тарзана, но голод -- лучшая
приправа для жесткого и горького мяса, и вскоре обезьяна-человек исправно
набил себе желудок и приготовился заснуть. Однако, он сперва решил снять
шкуру с львицы, это была ведь одна из причин, ради которых он добивался
умертвить Сабор.
Тарзан проворно снял ее большую шкуру, потому что хорошо набил себе
руку на маленьких животных, и повесил свой трофей на разветвление высокого
дерева. Затем, свернувшись поудобнее, заснул глубоким сном без сновидений.
Недосыпавший в прежние дни, утомленный и плотно поевший, Тарзан проспал
целый солнечный круг и проснулся лишь около полудня следующего дня. Он
тотчас же спустился вниз к освежеванной туше Сабор, но, к досаде своей,
нашел от нее одни кости, чисто обглоданные другими голодными обитателями
джунглей.
Через полчаса неторопливого шествия по лесу он увидел молодого оленя, и
прежде чем маленькое существо узнало о близости врага, острая стрела
вонзилась ему в шею.
Яд подействовал так быстро, что, едва сделав несколько прыжков, олень
пал мертвым в кустарнике. Тарзан опять хорошо поел, но на этот раз не
ложился спать.
Он спешил туда, где кочевало его племя, и, встретив обезьян, с
гордостью показал им шкуру Сабор.
-- Обезьяны Керчака, -- кричал он, -- смотрите! Смотрите, что сделал
Тарзан, могучий убийца! Кто из вас когда-либо убил хоть одного из племени
Нумы? Тарзан сильнее вас всех, так как Тарзан не обезьяна. Тарзан... -- но
тут он был принужден прервать свою речь, потому что на языке антропоидов не
существовало слова для обозначения человека, и сам Тарзан мог только писать
это слово, да и то по-английски, а произнести его не умел.
Все племя собралось вокруг. Обезьяны слушали его речь, созерцая
доказательство его удивительного подвига.
Только Керчак остался стоять в стороне, кипя от ненависти и бешенства.
Внезапно что-то сорвалось в тупом мозгу антропоида. С бешеным ревом
бросился зверь на толпу.
Кусаясь и колотя своими огромными руками, он убил и искалечил с дюжину
обезьян, прежде чем остальные успели спастись на верхние ветки деревьев.
В безумии своего бешенства Керчак с визгом осматривался кругом, ища
глазами Тарзана, и вдруг заметил его сидящим поблизости на ветке.
-- Спустись-ка теперь, великий убийца, -- вопил Керчак, -- спустись и
почувствуй клыки более великого! Разве могучие бойцы забираются на деревья и
трясутся при виде опасности? -- И Керчак вызывающе испустил боевой клич
племени.
Тарзан спокойно сошел наземь. Еле дыша, смотрело племя со своих высоких
насестов, как Керчак, продолжая реветь, бросился на легкую фигуру
противника.
Несмотря на свои короткие ноги, Керчак достигал почти семи футов в
вышину. Его огромные плечи были оплетены громадными мускулами, а короткая
шея казалась сзади глыбой железных мышц, так что голова его представлялась
как бы небольшим шаром, выступающим из большой горы мяса. Оттянутые вниз
губы оскалили боевые клыки, а маленькие, злобные, налитые кровью глаза
сверкали страшным огнем безумия.
Выжидая его, стоял Тарзан -- тоже крупное и мускулистое животное. Но
его рост и сильные мышцы казались жалкими рядом с исполинской фигурой зверя.
Его лук и стрелы лежали в стороне -- там, где он их оставил, когда
показывал шкуру Сабор своим соплеменникам. Он стоял лицом к лицу с Керчаком,
вооруженный одним охотничьим ножом и человеческим разумом.
Когда его противник с яростным ревом бросился на него, лорд Грейсток
вынул из ножен свой длинный нож и с таким же неистовым вызовом быстро
бросился вперед навстречу противнику. Он был достаточно ловок, чтобы не
позволить длинным волосатым рукам охватить себя. В то мгновение, когда тела
их должны были столкнуться, Тарзан сжал кисть одной из рук своего противника
и, легко отскочив в сторону, вонзил по самую рукоятку свой нож в тело
обезьяны, пониже сердца.
Но прежде, чем он успел выдернуть нож, быстрое движение Керчака,
пытавшегося схватить его в свои ужасные объятия, вырвало оружие из рук
Тарзана.
Обезьяна готовила ужасающий удар в голову ладонью -- удар, который,
если бы попал в цель, легко проломил бы череп юноши.
Но человек был проворнее и, пригнувшись, сам нанес зверю могучий удар
сжатым кулаком под ложечку.
Керчак зашатался; к тому же смертельная рана под сердцем почти что
лишала его сознания. Но он приободрился на одно мгновение, как раз
достаточное, чтобы вырвать свою руку у Тарзана, и вступил с ним врукопашную.
Крепко прижав обезьяну-человека к себе, свирепый самец пытался поймать
своими громадными клыками горло Тарзана, но мускулистые пальцы молодого
лорда успели охватить шею Керчака.
Так боролись они: один -- стараясь перекусить шею соперника своими
страшными зубами, другой силясь -- сжать дыхательное горло врага своей
рукой, в то же время отстраняя от себя оскаленную пасть зверя. Более мощная
обезьяна начинала, казалось, медленно брать верх, и зубы надрывавшегося из
последних сил зверя были уже в дюйме от горла Тарзана. Но вдруг Керчак
содрогнулся всем своим грузным телом -- на одно мгновение как бы замер, а
затем безжизненно свалился на землю.
Он был мертв.
Вытащив нож, который так часто давал ему победу над мускулами более
могучими, чем его собственные, Тарзан поставил ногу на шею побежденного
врага, и снова громко, на весь лес, раздался свирепый крик победителя.
Таким образом молодой лорд Грейсток сделался царем обезьян.
XII
УМ ЧЕЛОВЕКА
Среди подданных Тарзана был один самец, который дерзал оспаривать его
власть. Это был сын Тублата, Теркоз. Но он так боялся острого ножа и
смертоносных стрел нового властелина, что осмеливался проявлять свое
недовольство только в мелочном непослушании и в постоянных коварных
проделках. Тарзан знал, однако, что Теркоз только выжидает подходящего
случая, чтобы внезапной изменой вырвать власть из его рук, и потому всегда
держался настороже против возможного нападения врасплох.
В течение долгих месяцев жизнь обезьяньего племени протекала
по-прежнему. Нового было только то, что, благодаря выдающемуся уму Тарзана и
его охотничьей ловкости, снабжение продовольствием шло теперь гораздо
успешнее, и еды было больше, чем когда-либо прежде. И потому большинство
обезьян было очень довольно сменой правителя.
Тарзан по ночам водил племя на поля черных людей. Здесь, по указаниям
своего мудрого вождя, обезьяны досыта ели, но никогда не уничтожали того,
что не могли съесть, как это делает мартышка Ману и большинство других
обезьян.
Поэтому, хотя чернокожие и досадовали на постоянный грабеж их полей, но
набеги обезьян не отбивали у них охоты обрабатывать землю, что несомненно
случилось бы, если бы Тарзан позволил своему народу бесчинно разорять
плантации.
В продолжение этого времени Тарзан много раз посещал по ночам поселок
для другой -- личной своей цели. Он время от времени возобновлял там свой
запас стрел. Скоро заметил он и пищу, которую негры теперь постоянно ставили
под деревом, и стал съедать все, что чернокожие оставляли для него.
Когда дикари убедились, что пища исчезает за ночь, они пришли в еще
больший ужас, так как ставить пищу для снискания благосклонности бога или
черта -- это одно, но уже совершенно другое, когда дух действительно
является в поселок и поедает приносимую пищу! Это было неслыханно и
наполнило их суеверные умы всякого рода смутными страхами.
Периодическое исчезновение стрел и странные проделки,
творимые невидимым существом, довели чернокожих до такого состояния,
что жизнь их в новом поселке сделалась невыносимой. Мбонга и его старейшины
стали усиленно поговаривать о том, чтобы навсегда оставить деревню и искать
новую более спокойную местность поглубже в джунглях.
Черные воины, в поисках места, забирались все дальше и дальше на юг, в
самую глубь лесов.
Появление этих разведчиков стало все чаще беспокоить племя Тарзана.
Тихое уединение первобытного леса было нарушено новыми, странными криками.
Не было больше покоя ни для зверей, ни для птиц. Пришел человек...
Другие животные приходили и ночью и днем, скитаясь по джунглям, --
свирепые, жестокие звери; но более слабые их соседи только на время убегали
от них, чтобы тотчас же вернуться, когда минует опасность.
Не то с человеком. Когда он приходит, многие из более крупных пород
инстинктивно покидают местность и чаще всего уже никогда более не
возвращаются; так всегда было с большими антропоидами. Они бежали от
человека, как человек бежит от чумы.
Некоторое время племя Тарзана еще держалось вблизи бухты, потому что их
новый царь и думать не хотел о том, чтобы навсегда бросить сокровища,
собранные им в маленькой хижине.
Однажды, несколько из человекоподобных встретили многочисленных
чернокожих на берегу маленькой речки, в продолжение многих поколений
служившей привычным местом водопоя, и увидели, что черные люди расчищают
джунгли и сооружают множество хижин. После этого обезьяны не захотели больше
оставаться у бухты, и Тарзан увел их вглубь страны, на много переходов
дальше, в место, еще не оскверненное ногой человеческого существа.
Но раз в месяц Тарзан, быстро перепрыгивая с ветки на ветку, мчался в
свою хижину, чтобы провести там день с книгами, а также чтобы пополнить
запас стрел. Последняя задача становилась все более и более трудной, так как
черные стали прятать на ночь свои стрелы в житницы и жилые хижины.
Тарзан за день должен был усиленно наблюдать, куда будут спрятаны
стрелы. Дважды входил он в хижины, пока их обитатели спали на своих
циновках, и похищал стрелы из-под самого носа воинов. Но этот способ
показался Тарзану слишком опасным, и потому он предпочитал ловить одиноких
охотников своими длинными смертоносными петлями. Обобрав с них оружие и
украшения, он бросал ночью эти трупы с высокого дерева на середину улицы
поселка.
Эти разнообразные случаи опять до того напугали чернокожих что если бы
не месячная передышка между посещениями Тарзана, внушавшая им каждый раз
надежду, что больше набегов не будет, то они вскоре опять покинули бы свой
новый поселок.
Чернокожие еще не заметили хижины Тарзана на далеком берегу, но
обезьяна-человек жил в постоянном страхе, что во время его отсутствий они
найдут ее и ограбят его сокровища. Поэтому с течением времени он стал
проводить все больше и больше времени близ жилища своего отца и все реже и
реже бывал среди обезьян. И вот, члены его общины стали страдать от его
пренебрежения к ним; то и дело возникали ссоры и распри, которые только
верховный вождь мог мирно уладить.
Наконец, некоторые из старейших обезьян завели разговор с Тарзаном по
этому поводу, и он после того целый месяц оставался без отлучек из племени.
Обязанности верховного вождя у антропоидов не трудны и не
многочисленны. После полудня придет, например, Така, и пожалуется на то, что
старый Мунго украл у него его новую жену. Тогда дело Тарзана, созвать всех
обезьян -- и если окажется, что жена предпочитает своего нового супруга
прежнему мужу, он приказывает, чтобы так и было, или же велит Мунго дать
Таке в обмен одну из своих дочерей.
Обезьяны считают окончательным всякое решение вождя -- каково бы оно ни
было, и, удовлетворенные, возвращаются к своим занятиям.
А то прибежит с криком Тана, прижав руку к боку, из которого хлещет
кровь. Она жалуется, что Гунто, муж ее, зверски ее укусил. А вызванный Гунто
говорит, что Тана ленива, не хочет носить ему жуков и орехов, или
отказывается чесать ему спину.
И Тарзан бранит их обоих, грозя Гунто смертоносными стрелами, если он
будет продолжать истязать Тану, а Тана, со своей стороны, должна дать
обещание исправиться и лучше исполнять свои женские обязанности.
Так все и идет. По большей части, это все маленькие семейные распри,
которые, если их не уладить, могут однако привести к значительным партийным
ссорам и даже иногда к расчленению племени.
Но Тарзану это стало надоедать. Он понял, что верховная власть
значительно ограничивает его свободу. Его страстно тянуло к морю, озаренному
ласковым солнцем, к прохладной комнате уютно построенного дома и к
нескончаемым чудесам многочисленных книг.
Когда Тарзан стал старше, он понял, что становится чужим в своем
племени. Их интересы все больше расходились с его интересами. Обезьянам были
чужды многие странные и чудесные грезы, которые мелькали в деятельном мозгу
их человека-вождя. Их язык был так беден, что Тарзан даже не мог говорить с
ними о многих новых истинах и о широких горизонтах мысли, которые чтение
раскрыло перед его жадными взорами. Он не мог сообщить им и о честолюбии,
тревожившем его душу.
У него уже давно не было друзей и товарищей. Ребенок может водить
знакомство со многими странными и простыми существами, но для взрослого
человека необходимо некоторое, хотя бы внешнее равенство ума, как основа для
дружбы.
Будь жива Кала, Тарзан всем бы пожертвовал, чтобы остаться вблизи нее.
Но теперь, когда ее не было, а резвые друзья его детства превратились в
свирепых и грубых животных, он чувствовал, что ему гораздо более по душе
спокойное одиночество своей хижины, чем докучливые обязанности вождя стаи
диких зверей.
Однако желание Тарзана отказаться от своего верховенства над племенем
сильно задерживалось ненавистью и завистью Теркоза, сына Тублата. Как
упрямый молодой англичанин, Тарзан не мог заставить себя отступить перед
лицом злорадствующего врага.
Тарзан знал отлично, что на его место будет избран вождем Теркоз, так
как свирепое животное уже давно установило право своего физического
превосходства над немногими самцами-обезьянами, которые осмеливались
восстать против его жестоких задираний.
Тарзану хотелось сломить этого злобного зверя, не прибегая к ножу или
стрелам. Его сила и ловкость настолько возросли вместе с его возмужалостью,
что он стал подумывать: не сможет ли он победить грозного Теркоза в
рукопашной схватке? Если бы только не огромные боевые клыки, дававшие такое
превосходство антропоиду перед плохо вооруженным в этом отношении
Тарзаном!..
Но однажды, силою обстоятельств, это дело было выхвачено из рук
Тарзана, и он мог спокойно избирать свой путь и либо остаться в племени,
либо уйти из него, не запятнав свою честь дикаря.
Случилось это так:
Племя спокойно искало себе пищу. Все разбрелись в разные стороны, когда
вдруг пронзительный крик раздался к востоку от того места, где Тарзан, лежа
на животе около прозрачного ручья, пытался поймать увертывающуюся рыбу
своими быстрыми коричневыми руками.
Как один, все члены племени быстро помчались по направлению к
испуганным крикам и здесь нашли Теркоза, державшего за волосы старую самку.
Он бил ее своими большими руками.
Тарзан подошел к нему и поднял руку в знак того, что Теркоз должен
перестать драться. Самка принадлежала не ему, а бедному старому самцу,
боевые дни которого уже давно миновали и который не мог защищать свою семью.
Теркоз знал, что поступает против законов своего племени, избивая чужую
жену. Но, будучи забиякой, он воспользовался слабостью мужа самки, чтобы
наказать ее за то, что она не захотела уступить ему нежного молодого
грызуна, пойманного ею.
Когда Теркоз увидел Тарзана, приближающегося к нему без стрел в руках,
он принялся еще сильнее колотить бедную самку, надеясь этим вызвать на бой
ненавистного властителя.
Тарзан не повторил своего предупреждения, а вместо того просто кинулся
на Теркоза.
Никогда, с этого давно минувшего дня, когда Болгани, вождь горилл, так
страшно истерзал его, не приходилось Тарзану выдерживать такого боя.
На этот раз нож Тарзана едва ли мог возместить собой сверкающие клыки
Теркоза, зато небольшое превосходство обезьяны над ним в смысле силы было
почти уравновешено изумительной ловкостью и быстротой человека.
Но все же, в конечном счете, антропоид имел на своей стороне некоторое
преимущество, и если бы не оказалось на лицо другой силы, которая повлияла
на исход битвы, Тарзан, приемыш племени обезьян, молодой лорд Грейсток, так
и умер бы, как он и жил, неведомым диким зверем в экваториальной Африке.
Но налицо было то, что возвышало Тарзана над всеми его товарищами
джунглей -- искра, в которой сказывается вся разница между человеком и
зверем -- разум. Разум уберег Тарзана от железных мускулов и жадных клыков
Теркоза.
Их схватка едва продолжалась несколько секунд, а они уже катались на
земле, колотя, терзая и разрывая друг друга, -- два большие свирепые зверя,
бьющиеся насмерть.
Теркоз имел дюжину ножевых ран на голове и груди, а Тарзан был весь
растерзан и обливался кровью. Его скальп был в одном месте сорван с головы и
висел над глазом, заслоняя ему зрение. Но молодому англичанину удавалось до
сих пор удержать ужасные клыки противника, рвущиеся к его шее, и теперь, во
время легкой передышки, Тарзан придумал хитрый план. Он обойдет Теркоза и,
вцепившись ему в спину зубами и ногтями, будет до тех пор наносить ему раны
ножом, пока враг не перестанет существовать.
Этот маневр был выполнен им легче, чем он думал, потому что глупое
животное, не поняв его намерения, не думало пытаться предупредить его.
Но когда, наконец, Теркоз понял, что его противник схватил его так, что
он не мог достать его ни зубами, ни кулаками, то он стремительно бросился на
землю. Тарзану ост
