корректности внешним видом.
В его распоряжении имелись два ружья и проворный слуга, который быстро
заряжал их; к концу дня он, конечно, вернется домой со множеством убитых
птиц, которых ему хватило бы на долгое время, если бы он был даже очень
голоден. Но он не был голоден, так как только что плотно позавтракал.
Загонщикам -- их было двадцать три человека, и все они были в белых
куртках -- наконец, удалось заманить птиц в куст дикого терна. Теперь им
оставалось обойти куст с противоположной стороны, спугнуть добычу и погнать
ее под выстрелы. Лорд Грейсток был в сильном возбуждении, конечно,
настолько, насколько ему позволяло его достоинство. Он должен был сознаться,
что этот спорт занимателен. Кровь быстрее обращалась в его жилах, когда
загонщики подкрадывались к птицам. Какое-то необъяснимое чувство овладевало
им в эти минуты. Казалось, в нем заговорила горячая кровь отдаленного предка
-- волосатого, полуголого первобытного человека, жившего плодами своей
охоты.
И в это же самое время, на экваторе, в девственной чаще джунглей,
охотился другой лорд Грейсток -- настоящий лорд Грейсток. Он тоже был одет
по моде -- по моде наших прародителей до грехопадения. Был жаркий день, и он
не надел шкуры леопарда.
Настоящий лорд Грейсток не имел ни двух ружей, ни даже одного; не было
у него и проворного слуги, но зато он обладал кое-чем более существенным и
важным, чем ружья, слуги и даже двадцать три загонщика в белых куртках -- он
имел аппетит, меткий глаз и крепкие, как сталь, мускулы.
За обедом лорд Грейсток, живший в Англии, ел вкусно приготовленное мясо
животных, не им убитых и даже не им приготовленных, и пил дорогие вина.
Кончив есть, он вытер губы белоснежной салфеткой и встал из-за стола. Этот
лорд Грейсток и не подозревал, что он только самозванец, и что законный
обладатель его титула одновременно с ним кончает свой обед в далекой Африке,
в глубине джунглей. Настоящий лорд Грейсток не вытирал салфеткой своих губ,
он вытер губы окровавленными руками, а руки обтер о бедра и медленно пошел к
водопою. Подойдя к реке, он опустился на четвереньки, как его
соплеменники-обезьяны, и стал жадно пить воду.
В это время к водопою направился другой обитатель мрачного леса. То был
Нума-лев, с красно-бурой шерстью и черной гривой. Он важно и мрачно
приближался к реке. Тарзан-обезьяна услышал грозное рычание зверя еще
задолго до его появления, но он спокойно продолжал пить. Напившись вдоволь,
он медленно поднялся с земли с легкой грацией дикаря и с самообладанием,
достойным его высокого происхождения.
Увидев, что человек стоит на том месте, которое облюбовал себе он,
Нума, царь зверей остановился. Он широко раскрыл пасть, и его свирепые глаза
метнули искры. Спустя мгновение, он глухо зарычал и стал медленно наступать
на Тарзана. Тарзан тоже зарычал и стал медленно отступать, не спуская глаз с
хвоста Нумы. Если лев судорожно и быстро машет хвостом, то надо быть
настороже; если же Нума поднимает хвост стрелой кверху, то это значит, что
надо или защищаться, или бежать. Но хвост у льва пока был спокоен.
Тарзан уступил дорогу льву. Тот подошел к реке и стал пить, уже не
обращая внимания на Тарзана, стоявшего на расстоянии всего каких-нибудь
пятидесяти шагов от него.
Завтра они, может быть, перегрызут друг другу горло, но сегодня между
ними царило согласие. Тарзан оставил своего противника в покое и помчался по
лесу к селу Мбонги, вождя чернокожих.
Прошел один лунный месяц с тех пор, как человек-обезьяна в последний
раз был в селе Мбонги. Он уже давно не видел своего черного балу. Тарзан
взял тогда его к себе, чтобы любить его и заботиться о нем, как любила и
заботилась о своем балу Тика. Но он скоро убедился, что с черным балу такие
отношения невозможны.
Его любовь к чернокожему мальчику не уничтожила неутолимой жажды мести
и ненависти к чернокожим убийцам Калы. Гомангани были самыми непримиримыми
его врагами, и он иначе не мог смотреть на них. Сегодня он решил сыграть с
неграми одну из своих злых шуток.
Еще засветло подошел он к селению Мбонги и уселся на своем обычном
месте -- на ветке дерева, что росло у ограды деревни. В одной из крайних
хижин селения кто-то плакал навзрыд. Тарзана раздражал этот неумолчный,
горестный плач, и он решил пока уйти. Но и вернувшись через несколько часов,
он услыхал все те же надоедливые рыдания.
Решив положить этому конец, Тарзан бесшумно прыгнул с дерева и медленно
подкрался к хижине, откуда доносились эти печальные звуки. Костер ярко пылал
перед ней, также, как и перед другими лачугами села Мбонги. Несколько женщин
сидели на корточках у костра и громко завывали. Они вторили доносившемуся из
хижины плачу.
Человек-обезьяна усмехнулся, живо представив себе ужас чернокожих
женщин, когда он неожиданно предстанет пред ними при свете огня. Он
воспользуется их растерянностью для того, чтобы проскользнуть в избу,
задушит там плачущего и так быстро исчезнет в джунглях, что чернокожие не
успеют прийти в себя от неожиданности.
Много раз проникал Тарзан в хижины чернокожих Мбонги таким образом.
Таинственность и неожиданность, с которой он появлялся, всегда приводили в
ужас несчастных, суеверных негров. Их страх забавлял Тарзана и придавал в
его глазах этим приключениям особый интерес. Недостаточно было просто убить.
Тарзан, привыкший к зрелищу смерти, не находил в нем никакой особой
прелести. Давно уже отомстил он за смерть Калы, но лишь недавно стал
дразнить негров и находить в этом источник особых радостных ощущений.
Но только что он хотел прыгнуть в хижину, как на ее пороге показалась
какая-то фигура. Это была женщина с деревянной спицей в носу, с тяжелой
металлической серьгой, висевшей на нижней губе, и со своеобразной прической,
которая держалась на голове, благодаря грязи и проволоке. Лоб, щеки и грудь
у нее были татуированы.
Женщина подошла к огню, и Тарзан узнал в ней Момайю, мать Тяйбо. Момайя
взглянула на стоявшего в свете костра белого гиганта и в свою очередь узнала
его. С криком кинулась она к Тарзану. Сидевшие у костра женщины оглянулись,
но, узнав Тарзана, поступили совсем не так, как Момайя: они не кинулись к
нему навстречу, но как один человек вскочили и с испуганными криками
бросились бежать в противоположную сторону.
Момайя упала перед Тарзаном на колени, с поднятыми кверху руками. Она
стала быстро говорить, оглушив Тарзана целым водопадом слов, ему совершенно
непонятных. Тарзан взглянул на перепуганное лицо женщины, стоявшей на
коленях. Человек-обезьяна пришел в деревню, чтобы убить, но этот неудержимый
поток слов привел его в недоумение и даже ужас. Какое-то сложное чувство
охватило его. Он не мог убить мать маленького Тяйбо, но с другой стороны ему
надоели эти бурные каскады слов. Весь его вечер был испорчен, удовольствие
от затеянной шутки было отравлено, и он с нетерпеливым жестом повернулся и
скрылся в темноте. В следующее мгновение он уже мчался по темным джунглям, а
крики и плач Момайи становились все слабее и слабее.
Когда же их совсем не стало слышно, он облегченно вздохнул. Удобно
устроившись на дереве, под которым грозно ревел лев, Тарзан крепко заснул.
А в это самое время, в далекой Англии другой лорд Грейсток, раздевшись
с помощью лакея, лег на чистую простыню, громко выражая свое неудовольствие:
ему мешал кошачий концерт под самым его окном.
Настало утро. Тарзан пошел по свежим следам Хорты-кабана. Случайно
нагнувшись, он заметил на земле следы двух Гомангани -- взрослого и
мальчика. Человек-обезьяна, имевший обыкновение тщательно исследовать все
то, что происходило кругом него, склонился к земле, чтобы прочесть историю
следов, написанную в мягкой грязи звериной тропы. Мы с вами не сумели бы ее
прочесть, если б даже заметили эти следы. Если б кто-нибудь указал их нам,
мы увидели бы только ряд углублений, расположенных одно за другим и взаимно
перекрещивающихся. Но Тарзан знал историю каждого такого углубления. Ему
стало ясно, что дня три тому назад здесь проходил Тантор-слон, что Нума
охотился тут на тропе прошлой ночью, и Хорта-кабан медленно шел по ней час
тому назад. Но особенно заинтересовали Тарзана следы Гомангани. Исследовав
их, он заключил, что в течение вчерашнего дня здесь проходил старик, который
в сопровождении мальчика и двух гиен направлялся к северу.
В недоумении Тарзан запустил пальцы в волосы. По отпечаткам лап гиен
было ясно, что они не выслеживали обоих Гомангани, а спокойно сопровождали
их; он видел, что звери шли то рядом с людьми, то отставая от них, а иногда
один шел впереди, а другой позади. Это было странно и непонятно, особенно
когда Тарзан убедился, что в одном месте звери шли, почти соприкасаясь с
людьми. Кроме того, Тарзан по следу маленького Гомангани видел, что мальчик
страшно боялся идущего рядом с ним зверя, в то время, как старик шел
спокойно и не уделял гиенам особого внимания.
Тарзана прежде всего поразили странные взаимоотношения Данго и обоих
Гомангани, но его острые глаза уловили в следу маленького Гомангани нечто
такое, что заставило его сразу же остановиться, как остановились бы и вы,
найдя случайно на улице письмо и узнав по почерку, что оно написано вашим
другом.
-- Гоубюбалу!
Человек-обезьяна невольно вскрикнул, и в то же мгновение он вспомнил
умоляющую позу Момайи, бросившейся ему в ноги, и ее плач. Все было теперь
ему понятно -- рыдания матери, причитания чернокожих женщин, сидевших у
костра, и мольбы упавшей на колени Момайи. Маленький Гоубюбалу украден снова
кем-то. Мать Тяйбо, очевидно, была уверена в том, что похититель -- Тарзан,
и поэтому умоляла его вернуть ей сына.
Да, теперь все было понятно; но кто же мог украсть Гоубюбалу? Тарзан
недоумевал; странно было также и то, что Тяйбо сопровождали две гиены Данго.
Этого нельзя так оставить! Он должен все разузнать. Тарзан решил пойти по
следам.
Во многих местах следы обоих Гомангани совершенно терялись под
отпечатками бесчисленных звериных лап, и даже Тарзан становился часто в
тупик; но еле уловимый запах негров приводил его всякий раз снова на верную
дорогу.
***
Все это случилось внезапно и неожиданно для маленького Тяйбо, в течение
двух дней. Началось с того, что явился Буковаи-колдун, Буковаи-нечистый, у
которого лицо было изъедено язвой. Он пришел один, в солнечный полдень, к
тому месту реки, где ежедневно купались Момайя и Тяйбо. Страшный колдун
вышел неожиданно из-за большого куста около самого берега и своим появлением
так напугал маленького мальчика, что тот с громким плачем кинулся к матери.
Хотя Момайя и была в первый момент ошеломлена криком ребенка, она все же с
лютой звериной свирепостью повернулась, чтобы лицом к лицу встретить
надвигавшуюся опасность. Узнав Буковаи, она облегченно вздохнула и лишь
крепко прижала к себе Тяйбо.
Буковаи приступил прямо к делу.
-- Я пришел, -- сказал он, -- за тремя жирными козами, новой циновкой и
куском медной проволоки длиной в человеческую руку.
-- У меня нет для тебя коз, -- отрезала Момайя, -- ни циновки, ни
проволоки. Никакого зелья ты мне не давал! Белый бог джунглей вернул мне
моего Тяйбо. Ты здесь ни при чем.
-- Нет, я устроил это! -- пробормотал Буковаи своими изъеденными язвой
губами. -- Ты ничего не знаешь! Это я приказал белому богу джунглей отдать
тебе Тяйбо.
Момайя засмеялась ему в лицо.
-- Лгун! -- кричала она. -- Ступай обратно в свою гадкую берлогу к
гиенам! Уходи и спрячь свое мерзкое лицо в недра гор, чтобы солнце, увидев
