горя.
***
-- Он вовсе не лежит мертвый на дне реки! -- вскричал Буковаи. -- Что
может этот человек знать о чарах волшебства? Кто он такой, что смеет спорить
с Буковаи-волшебником? Буковаи видит сына Момайи. Он далеко, он одинок и в
большой беде. Торопитесь же дать мне десять жирных коз, нов...
Но он больше не успел ничего уже сказать. Наверху, на том самом дереве,
под которым они сидели, поджав под себя ноги, притаилась какая-то фигура. И
когда пятеро чернокожих, привлеченные неожиданным шумом, подняли головы, то
они чуть не потеряли сознания: они увидели на дереве великого белого демона;
но когда они, кинувшись в бегство, снова взглянули наверх, то увидели рядом
с богом сияющее от счастья лицо маленького громко смеющегося Тяйбо.
Тарзан безбоязненно спустился к ним, держа мальчика на спине, и посадил
его рядом с матерью. Момайя, Айбито и Рабба-Кега окружили малыша и осыпали
его вопросами. Момайя искала глазами Буковаи, так как ее сын ей только что
поведал, сколько ему пришлось вытерпеть от жестокого старика. Но Буковаи не
было: не вступая на этот раз в общение с духами, он быстро догадался, что
близость Момайи отнюдь не является теперь надежной гарантией его
безопасности. Поэтому, несмотря на свой почтенный возраст, он пустился со
всех ног бежать к своему далекому логовищу, где считал себя в безопасности
от преследований чернокожих.
Тарзан тоже скрылся внезапно, верный своей привычке мистифицировать
чернокожих. Тогда Момайя взглянула на Раббу-Кегу. Мрачный блеск ее глаз не
предвещал ничего доброго, и он стал пятиться назад.
-- Итак, мой Тяйбо лежит мертвый на дне реки? -- взвизгнула женщина. --
Он находится далеко отсюда и в смертельной опасности? Вот как? Духи!
(Презрение, с которым Момайя произнесла это слово, сделало бы честь
первоклассному трагику). -- Момайя тебе покажет, что и она тоже умеет
вызывать духов! -- и с этими словами она схватила лежавший на земле
сломанный сук и ударила им Раббу-Кегу по голове.
Кудесник повернулся и со стоном бросился в бегство. Момайя побежала за
ним через ворота по деревенской улице и колотила его все время палкой, к
всеобщему удовольствию воинов, женщин и детей, сбежавшихся со всех сторон.
Все они боялись Раббу-Кегу, а бояться -- значит ненавидеть.
Таким образом, ко множеству пассивных врагов Тарзана прибавились еще
двое активных, которые провели всю ночь без сна, измышляя всевозможные планы
мести. Они не могли простить белому демону, богу джунглей того, что он их
представил в таком смешном и позорном виде, но, вместе с тем, чувствовали к
нему непреодолимый страх и уважение.
Молодой лорд Грейсток ничего не знал об их коварных замыслах, а если б
и знал, то не придал бы им никакого значения. Он спал, как и всегда, крепко
и беспробудно. И хотя он находился не под крышей, не среди четырех стен в
комнате, двери которой были бы заперты на случай визита незваных гостей, он
спал безмятежным сном. Его знатный родственник в Англии, который сегодня
поел слишком много омаров и выпил слишком много вина за ужином, спал гораздо
менее спокойно.
VII
СМЕРТЬ БУКОВАИ
Еще в детстве Тарзан-обезьяна выучился плести из волокнистых трав
джунглей гибкие веревки. Крепкие и прочные веревки вил он, Тарзан, маленький
Тармангани! Тублат, его приемный отец, испытал это на собственной спине.
Угостив Тублата горстью жирных гусениц, вы услышали бы от него длинные
повествования о тех многочисленных обидах, которые он претерпел от Тарзана,
именно благодаря этим ненавистным веревкам, но, излагая вам свое
неудовольствие, он, пожалуй, пришел бы в такую ярость, что вам было бы
небезопасно стоять с ним рядом.
Часто змеевидная петля падала вокруг шеи Тублата. Часто бросала она
его, к его стыду и позору, на землю, когда он меньше всего мог ожидать
нападения; и не удивительно, что он в своем диком сердце не чувствовал
никакой любви к приемышу и далеко не симпатизировал его проказам. Бывали
случаи, когда Тублат, внезапно застигнутый на дереве арканом, беспомощно
висел в воздухе, плавно качаясь на стягивавшей его шею петле. В этих случаях
маленький Тарзан вертелся тут же, на суку, рядом с ним -- и дразнил его,
осыпая насмешками и строя страшные гримасы.
Но был случай с арканом (единственный!), о котором Тублат вспоминал с
удовольствием. Ум Тарзана, такой же деятельный, как и его тело, побуждал его
постоянно придумывать новые игры. Только благодаря играм развивался он так
быстро. Упоминаемый случай научил его многому. В его памяти это событие
запечатлелось на всю жизнь и наполнило его безграничным удивлением.
Однажды Тарзан вздумал накинуть петлю на шею молодой обезьяны, которая
сидела на дереве. Но вместо нее он зацепил ветку. Он потянул к себе аркан и
этим движением еще больше затянул петлю. Тогда он, бросив веревку, полез на
дерево, чтобы освободить петлю. Карабкаясь наверх, он увидел, что один из
его товарищей схватил лежавший на земле конец аркана и побежал с ним вперед.
Тарзан закричал, и обезьяна отпустила веревку; а затем, когда Тарзан
схватился за петлю, обезьяна снова взяла веревку и потащила к себе. И Тарзан
вдруг повис в воздухе, плавно качаясь то в одну, то в другую сторону.
Мальчику это понравилось. Он крикнул обезьяне, чтобы она продолжала
раскачивать его. Он качался все быстрее и быстрее, но это его не
удовлетворило. Он перебрался с арканом еще выше, прикрепил петлю к одному из
самых верхних сучьев, продел в нее свои руки таким же образом, как и раньше,
и, взглянув вниз, ощутил сладкую жуть. Затем, встав на сук во весь рост, он
бросился с размаха в воздух, и его стройное тело закачалось из стороны в
сторону, точно маятник, на высоте тридцати футов от земли.
Ох, как это было восхитительно! Лучшей игры, чем эта, он еще не знал.
Тарзан был в восторге. Вскоре он убедился, что сгибаясь и выпрямляясь, он
может ускорить или замедлить движение. Он, конечно, предпочел ускорить темп!
Высоко над землей качался он, а внизу сидели обезьяны племени Керчака и
глядели на него с недоумением.
Если бы вы очутились на месте Тарзана, то все кончилось бы
благополучно, так как вы вскоре бросили бы качаться. Но Тарзан чувствовал
себя так же великолепно в воздухе, как и на земле. Во всяком случае, он даже
не чувствовал утомления, тогда как всякий смертный на его месте, лишившись
сил, безжизненно повис бы в воздухе. И вот это-то обстоятельство как раз и
было для него гибельным.
Тублат тоже глядел, как Тарзан качается в воздухе. Не было в джунглях
зверя, более ненавистного Тублату, нежели Тарзан -- эта безобразная,
безволосая, белая пародия на обезьяну. Если бы Тарзан был менее проворен, а
Кала, со своей материнской любовью, была бы менее бдительна, то Тублат давно
бы освободился от этого щенка, который только позорил честь его рода. Тублат
забыл обстоятельства, при которых Тарзан появился в их племени, и считал
мальчика своим собственным сыном, что еще более усиливало его досаду.
Высоко качался Тарзан-обезьяна, как вдруг веревка, не выдержавшая
трения о сухое дерево, неожиданно порвалась. Мальчик полетел стремглав вниз.
Тублат высоко подпрыгнул и испустил восклицание, которое у людей служит
выражением радости. Со смертью Тарзана кончатся и все мучения Тублата. С
этого момента он может жить мирно и беззаботно.
Тарзан упал с высоты сорока футов на спину в густой кустарник. Кала
первая бросилась к нему -- свирепая, страшная, любящая Кала. Несколько лет
назад такое падение на ее глазах были причиной смерти ее собственного
Детеныша. Неужели она таким же образом потеряет и этого? Тарзан лежал без
движения в чаще кустарника. Кале потребовалось несколько минут, чтобы
освободить его от веревок и вытащить оттуда; но он был жив. Он даже не
получил серьезных повреждений. Кустарник смягчил удар падения. Ссадина на
затылке указывала на то, что он ударился головой о гибкий ствол куста, чем и
объясняется его обморок.
Несколько минут спустя, он был уже весел, как всегда. Тублат же
рассердился. В порыве ярости он схватил первую попавшуюся обезьяну и стал ее
трясти изо всех сил, но был за это наказан. Обезьяна оказалась мохнатым,
воинственным молодым самцом, в полном расцвете силы здоровья, и хорошо
оттрепала его.
Но Тарзан кое-что понял. Он постиг, что продолжительное перетирание
изнашивает волокна веревки.
И вот настал день, когда этот предмет, который когда-то чуть не убил
его, спас ему жизнь.
Он уже вышел из детского возраста и стал сильным юношей. Некому было
теперь заботиться о нем, да он и не нуждался в нежном попечении. Кала
погибла. Погиб и Тублат. Со смертью Калы исчезло единственное существо,
которое искренне любило его. Оставались в живых только его враги. Звери
ненавидели Тарзана не потому, что он был более жесток, чем они сами. Нет,
они ненавидели его потому, что он обладал чувством юмора, свойственным
только людям. У Тарзана это чувство было, пожалуй, слишком развито и, может
быть, выражалось в слишком грубых и жестоких выходках, раздражавших его
друзей, и в жестокостях над врагами.
Но не эти выходки были причиной озлобления колдуна Буковаи, жившего в
пещере между гор, к северу от деревни вождя Мбонги. Тарзан отнял у него
жирный куш, заставив его солгать и доказав этим бессилие его волхвований.
Этого Буковаи не мог простить ему, тем более, что шансов на мщение было
мало.
Месяцами таил Буковаи свою ненависть к Тарзану. Мщение казалось ему
совершенно невозможным с тех пор, как Тарзан переселился в другую часть
джунглей, удаленную от берлоги Буковаи на много миль. Только один раз видел
черный колдун белого бога.
Но благоприятный случай представился, и к тому же совершенно
неожиданно. Тарзан несколько дней подряд охотился в джунглях далеко на
севере. Он отстал от своего племени, что с ним часто случалось. Ребенком он
любил возиться и играть с молодыми обезьянами, но теперь товарищи его
детских игр превратились в грубых самцов и в слишком нежных подозрительных
матерей, ревниво оберегающих своих беспомощных детенышей. И Тарзан видел в
своем собственном человеческом разуме более интересного товарища, чем в
какой-либо из обезьян племени Керчака.
В тот самый день, когда Тарзан охотился, небо внезапно стемнело.
Взлохмаченные тучи, подобно обрывкам парусов, неслись низко над верхушками
деревьев. Облака напоминали Тарзану испуганных антилоп, спасающихся от
преследований голодного льва. Но несмотря на то, что легкие облака бежали
быстро, джунгли были недвижимы. Ни один лист не шевелился, и тишина была
полная. Эта неподвижная тяжесть была невыносима. Даже насекомые утихли, как
бы в предчувствии чего-то страшного, а более крупные животные словно
замерли. Казалось, что лес и джунгли молчали с незапамятных времен, когда
еще не существовало звуков, так как не было ушей, чтобы им внимать, ибо мир
еще не был наполнен жизнью. На общем фоне природы лежал какой-то
болезненный, бледный, желтоватый отпечаток. Тарзан наблюдал эти явления
много раз в своей жизни, и всегда одно и то же чувство овладевало им. Он не
знал страха, но перед лицом жестоких и необъятных сил природы он чувствовал
себя маленьким, совсем ничтожным и одиноким.
Где-то далеко послышалось глухое рычанье. -- Львы ищут добычу! --
прошептал он, взглянув на быстро несущиеся по небу облака. Рычание
превратилось в рев. -- Они идут! -- сказал Тарзан и стал искать убежища в
густолиственном дереве. Внезапно деревья наклонили свои верхушки, как будто
верховное существо простерло с неба свою руку и провело ладонью по
