тревожиться? Разве не было у них трех часовых, карауливших стадо с трех
различных сторон? Тарзан научил их этому и, хотя он был несколько дней в
отлучке, охотясь в одиночку и навещая хижину у моря, они все еще не забыли
его предостережений. Теперь можно было уже быть уверенным, что если они
будут продолжать еще некоторое время ставить часовых, это войдет в обычай и,
таким образом, увековечится.
Но Тарзан, знавший обезьян лучше, чем они знали сами себя, был убежден,
что они перестанут ставить караульных с того момента, как он от них уйдет, и
теперь он рассчитывал слегка позабавиться на их счет и дать им урок
осмотрительности, играющей в джунглях еще большую роль, чем в цивилизованных
странах. Если мы с вами существуем в настоящее время, мы обязаны этим
осмотрительности какого-нибудь косматого антропоида, жившего задолго до
потопа. Разумеется, обезьяны Керчака были всегда предусмотрительны
по-своему, Тарзан же лишь предложил новый дополнительный способ защиты.
На северной стороне просеки был сегодня поставлен Гунто. Он сидел,
скорчившись на разветвлении дерева, откуда можно было видеть джунгли на
значительном расстоянии. Он первый заметил неприятеля. Шорох внизу привлек
его внимание, и минуту спустя он увидел часть косматой гривы и мохнатой
желтой спины. Мимолетный взгляд в густой переплет зелени внизу -- и из
мощных легких Гунто вырвалось пронзительное: "Криг-а!". Этот крик служит у
обезьян предупреждением о приближающейся опасности.
Все племя подхватило этот крик, и "Криг-а!" прозвучало по всему
пространству джунглей, пока обезьяны не укрылись в безопасные места среди
нижних веток деревьев. Большие же самцы поспешили туда, где был Гунто.
Тогда на прогалине показался Нума-лев -- величественный и могучий -- и
из глубины груди его раздавался хриплый раскатистый рев. Шерсть его стояла
дыбом во всю длину мощного хребта.
Войдя на прогалину, Нума остановился, и в ту же минуту с ближайших
деревьев на него посыпался град каменных обломков и сухих сучьев, отломанных
от старых деревьев. Много раз удары попадали в цель; потом обезьяны
спустились на землю и, набрав еще камней, беспощадно преследовали льва и
дальше.
Нума обратился в бегство, но ему преградил дорогу целый ливень острых
обломков, а в конце просеки Тог встретил его с громадным обломком скалы,
величиной с человеческую голову, и повелитель джунглей упал, сраженный
камнем.
С криком, ревом и громким лаем взрослые самцы племени Керчака ринулись
на упавшего льва. Палки, камни и желтые клыки угрожающе тянулись к
неподвижно лежащему телу. В следующий момент Нума, не успев опомниться, был
бы убит и растерзан, и ничего, кроме кровавой массы сломанных костей и
спутанных волос не осталось бы от того, кто был когда-то самым страшным изо
всех обитателей джунглей.
Но в ту минуту, когда палки и камни были уже занесены над ним, а
огромные клыки обнажились, чтобы растерзать его, -- с дерева, как кусок
свинца, шлепнулась тщедушная фигурка с белыми бакенбардами и сморщенным
личиком. Она упала прямо на тело Нумы и стала плясать, визжать и громко
бранить самцов Керчака.
С минуту они стояли, парализованные от удивления. Это была Ману.
Мартышка Ману, маленький трусишка, проявляя полное пренебрежение к гневу
великих Мангани, прыгала вокруг тела Нумы-льва и кричала, что Мангани не
смели бить его. Что это могло значить?
И когда самцы остановились, Ману вытянула руку и смело схватилась за
мохнатое ухо льва. С напряжением всех своих маленьких сил она тянула тяжелую
голову до тех пор, пока она медленно не скользнула вниз, обнаружив
растрепавшуюся шевелюру и четкий профиль Тарзана-обезьяны.
Некоторые из старых обезьян настаивали на том, чтобы докончить то, что
ими начато. Но Тог, угрюмый, могучий Тог, одним прыжком очутился возле
Тарзана и, сев верхом на безжизненное тело, угрожал каждому, кто вздумал бы
ударить товарища его детских игр. И Тика, его жена, подошла также и заняла
свое место около Тарзана, оскалив клыки. Остальные последовали их примеру, и
под конец Тарзан был окружен кольцом волосатых бойцов, которые ни одного
врага не подпустили бы близко.
Удивленный Тарзан несколько минут спустя открыл глаза, придя в
сознание. Он посмотрел вокруг на окружающих его обезьян, и медленно к нему
вернулось сознание того, что произошло.
Постепенно широкая улыбка осветила его черты. Ушибов у него было много,
и они причиняли боль; но то благо, которое получилось из этого приключения,
стоило того, во что это обошлось ему. Он узнал, что обезьяны Керчака
послушались его совета, он узнал также, что у него есть друзья среди этих
угрюмых животных, которых он считал неспособными иметь чувств. Он узнал
также, что Ману-мартышка, даже маленькая трусливая Ману, рисковала своей
жизнью, защищая его.
Для Тарзана было очень приятно узнать все это; но он получил и еще
урок, который заставил его покраснеть. Он всегда был шутником, единственным
шутником в этой свирепой и страшной серьезной компании; но теперь,
полумертвый от побоев, он почти давал торжественную клятву раз навсегда
забыть проказы -- почти... но не совсем.
IX
КОШМАР
Чернокожие деревни вождя Мбонги пировали. А в это время над ними на
ветвях огромного дерева сидел Тарзан-обезьяна -- злой, страшный, голодный,
полный зависти. Охота была в этот день неудачна; голодные и сытые дни
попеременно выпадают на долю даже крупнейших хищников джунглей. Часто
Тарзану случалось не есть в течение всего того времени, что солнце совершает
свой обход. Иногда проходило несколько лунных месяцев, в течение которых ему
приходилось почти умирать с голоду; но такие времена выдавались не часто.
Однажды среди травоядных был период каких-то заболеваний, после которых
в долинах несколько лет почти отсутствовала дичь. Потом случилось, что
огромные хищники кошачьей породы так быстро расплодились и так опустошили
страну, что их добыча, которая была также и добычей Тарзана, была на долгое
время отпугнута из этих мест.
Но большей частью Тарзан питался хорошо. К сожалению, сегодня выдался
неудачный день; ему не везло на охоте, и всякий раз, когда он выслеживал
добычу, что-нибудь мешало ему овладеть ею. И теперь, когда он сидел,
примостившись на дереве над пирующими чернокожими, он испытывал все муки
голода, и острая ненависть к исконным врагам волновала его грудь.
Действительно, это были муки Тантала -- сидеть тут голодным в то время, как
эти Гомангани наполняли себя пищей до верха, так что их животы, казалось,
готовы были лопнуть. К тому же, они ели ломти слоновьего мяса.
Правда, что Тарзан с Тантором были лучшими друзьями, и Тарзан никогда
не отведывал слонового мяса. Но Гомангани все равно уже убили слона, и так
как они ели мясо животного, убитого не Тарзаном, а ими, то Тарзану не было
оснований терзаться сомнениями в этичности своего поступка, если бы ему
представился случай последовать их примеру. Знай он, что слон умер от
болезни за несколько дней до того, как чернокожие нашли его труп, он,
пожалуй, не пожелал бы с такой страстностью принять участие в их пиршестве:
Тарзан-обезьяна не был пожирателем трупов. Голод, однако, мог бы притупить и
самый эпикурейский вкус, а Тарзан вовсе не был эпикурейцем.
Он был в этот момент очень голодным диким животным, и только
осторожность держала его на привязи, так как большой кухонный котел в центре
деревни был окружен черными воинами, сквозь строй которых даже
Тарзан-обезьяна не мог надеяться пройти невредимым. Поэтому ему пришлось
ограничиться ролью наблюдателя и оставаться голодным до тех пор, пока
чернокожие не наедятся до отвала, до оцепенения, и тогда, если они оставят
какие-нибудь объедки, наилучшим способом использовать их. Но нетерпеливому
Тарзану казалось, что жадные Гомангани скорее лопнут, чем бросят пиршество,
не пожрав последнего куска. Время от времени они прерывали свое однообразное
занятие, исполняя отрывки охотничьего танца, те именно движения, которые
достаточно верно воспроизводили процесс пищеварения. Это было необходимо для
того, чтобы позволить им предаться еде с новой энергией; но после
истребления ужасающего количества слоновьего мяса и туземного пива они стали
слишком тяжелы для каких бы то ни было физических упражнений, и некоторые из
них дошли до такого состояния, что уже не в силах были подняться с земли, и,
устроившись поудобнее около большого котла, впали в бессознательное
состояние.
Было уже далеко за полночь, когда Тарзан убедился, что пиршество
подходит к концу. Чернокожие быстро погружались в сон, и лишь немногие еле
держались на ногах. Глядя на них, Тарзан не сомневался, что он легко может
войти в деревню и выхватить из котла большой кусок мяса под самым их носом,
но этого ему было мало. Только как следует наполненный желудок мог укротить
грызущие муки этого ужасного голода. Ему требовалось достаточно времени,
чтобы он мог спокойно опорожнить котел.
Под конец только один-единственный воин остался верен велениям своего
желудка. Это был старик с морщинистым животом, который теперь был гладок и
упруг, как барабан. С признаками дурноты и даже боли, он подобрался к котлу,
медленно ползя на коленях; в этом положении он проник внутрь котла и
выхватил оттуда кусок мяса. Потом он покатился на спину с громким стоном и
так, лежа на спине, старался пропихнуть пишу в свой переполненный желудок.
Для Тарзана было очевидно, что старик будет есть, пока не умрет, или
пока не останется ни куска мяса. Человек-обезьяна с отвращением покачал
головой. Что за гнусные существа были эти Гомангани! И, однако, изо всех
обитателей джунглей они одни походили на Тарзана, по крайней мере, внешним
видом. Тарзан был человек, и они тоже должны были быть какой-то породой
людей, подобно тому, как маленькие мартышки, большие обезьяны Керчака и
гориллы Болгани, -- все, очевидно, принадлежали к одному многочисленному
роду, хотя и отличались друг от друга величиной, наружностью и привычками.
Тарзану было стыдно за себя, так как изо всех животных, населяющих джунгли,
человек был им наиболее презираем -- человек и Данго-гиена. Только человек и
гиена ели до тех пор, пока не распухали, как мертвая крыса. Тарзан видел,
как Данго прогрызала себе путь в трупе мертвого слона, и как она продолжала
есть до тех пор, что не была уже в состоянии вылезти через то отверстие, в
которое она вошла.
Теперь он готов был поверить, что человек, если ему представится
случай, сделал бы то же самое. Человек был одним из самых противных существ,
со своими худыми ногами, большим животом, со своими ровными желтыми зубами и
толстыми красными губами. Человек внушал ему отвращение. Взгляд Тарзана был
пригвожден к отвратительному старому воину, который с омерзительными
гримасами катался под ним на земле.
Наконец, омерзительное существо, ползя на коленях, пыталось достать
другой кусок мяса. Старик громко стонал от боли, и в то же время, упорно
продолжал есть и есть, бесконечно есть. Тарзан не мог больше вынести: голод
и отвращение одинаково мучили его. Молча он соскользнул на землю; большой
ствол дерева был между ним и обжорой.
Человек все еще стоял на коленях, почти вдвое перегнувшись от боли
перед кухонным котлом. Его спина была обращена к человеку-обезьяне. Быстро и
бесшумно Тарзан приблизился к нему. Не раздалось ни одного звука, когда
стальные пальцы обхватили черную шею. Борьба была короткая, так как обжора
