изображение. Да, это была та самая птица, которая несла его накануне ночью.
Для Тарзана сон был неоспоримой реальностью, и он был уверен, что прошел
целый день с тех пор, как он улегся на дерево спать.
Но чем больше он думал о происшедшем, тем менее был он уверен в
истинности приключения, которое ему пришлось испытать. И все-таки он
совершенно не в силах был определить, где кончалась действительность и
начиналось фантастическое. Был ли он на самом деле в деревне чернокожих,
убил ли он старого Гомангани, ел ли мясо слона, был ли болен? Тарзан
почесывал свою растрепанную шевелюру и удивлялся. Все это было очень
странно, и, однако, он знал, что никогда еще не приходилось ему видеть,
чтобы Нума лазил по деревьям, и встречать Хисту с головой и животом старого
чернокожего, который был убит Тарзаном.
Под конец он со вздохом отказался от намерения понять непостижимое. И
все же в глубине сердца Тарзан-обезьяна чувствовал, что в его жизнь вошло
что-то новое, особенное, чего он прежде никогда не переживал, какая-то новая
жизнь, которая развивалась в то время, когда он спал, и сознание которое
переносилось в часы его бодрствования.
Затем он принялся размышлять, не могли ли те странные существа, которых
он видел во сне, убить его. Во время сна Тарзан-обезьяна казался совсем
другим Тарзаном -- ленивым, беспомощным, робким -- желающим убежать от своих
врагов, подобно тому, как бежал Бара-олень, самый робкий из всех существ.
Так вместе со сном впервые явился слабый проблеск понятия страха --
чувства, которого Тарзан никогда не испытывал в состоянии бодрствования.
Вероятно, он теперь испытывал то, через что прошли его ранние предки, и что
они передали потомству сначала в виде суеверий, а позднее в виде религии;
ибо они, как и Тарзан, видели по ночам такие вещи, которых не могли
объяснить, как объясняли свои дневные восприятия. И строили для них
фантастическое объяснение, заключавшее в себе причудливые образы; образы эти
обладали странной и жуткой силой, и в конце концов, именно им и стали они
приписывать необъяснимые явления природы, которые, повторяясь, вызывали в
них страх, удивление или ужас.
Как только Тарзан сосредоточил свое внимание на маленьких букашках,
какими представлялись ему буквы лежащей перед ним печатной страницы, живое
воспоминание о странных ночных приключениях поглотилось содержанием того,
что он читал. Это была история Болгани, гориллы, в неволе. Тут были
иллюстрации в красках, изображавшие Болгани в клетке, и нескольких
Тармангани, которые стояли у решетки и с любопытством глазели на
огрызающегося зверя. Тарзан, как всегда, немало удивлялся при виде странного
и, по-видимому, бесполезного убора из ярких перьев, которые покрывали тела
Тармангани. Он с усмешкой смотрел на эти странные существа: покрывают ли они
таким образом свои тела из чувства стыда за отсутствие волос на теле, или
они думают, что эти странные предметы придают красоту их внешности? В
особенности забавляли Тарзана причудливые головные уборы людей на картинках.
Он удивлялся, каким образом некоторые самки ухитряются удержать свои головы
в равновесии, и громко хохотал, рассматривая забавные маленькие круглые
штуки на головах самцов.
Медленно доискивался человек-обезьяна до смысла различных комбинаций
букв, и когда он читал, маленькие букашки -- как он всегда мысленно называл
буквы -- стали беспорядочно разбегаться в разные стороны, застилая зрение и
спутывая мысли. Дважды протер он с силой глаза; но только однажды ему
удалось увидеть буквы так, как они расположены. Он плохо спал прошлой ночью,
и в настоящее время был изнурен от потери сна и от легкой лихорадки,
перенесенной им, так что ему становилось все труднее и труднее
сосредоточивать внимание и держать глаза открытыми.
Тарзан убедился, что засыпает, и как только он проникся этим
убеждением, он решился покориться этой потребности, причинявшей ему почти
физические страдания. Но вдруг он был разбужен неожиданным стуком в дверь.
Быстро обернувшись, Тарзан с минуту стоял изумленный при виде показавшейся в
дверях огромной волосатой фигуры Болгани-гориллы.
Навряд ли существовал еще другой обитатель джунглей, которого Тарзан
так мало желал бы иметь своим гостем в маленькой хижине. И однако он не
почувствовал страха, даже тогда, когда заметил, что Болгани был в припадке
бешенства, которое нападает иногда на самых свирепых самцов. Обыкновенно
огромные гориллы избегают столкновений и прячутся от других обитателей
джунглей и в этом отношении являются наилучшими соседями; но когда на них
нападают, или когда на них находит бешенство, то на всем пространстве
джунглей нет ни одного существа, которое решилось бы искать с ними ссоры.
Но для Тарзана не было иного выхода. Болгани гневно смотрел на него
своими злыми, окаймленными красными кругами глазами. Тарзан потянулся к
охотничьему ножу, который он положил перед собой на стол. Но пальцы его не
нащупали оружия; он бросил быстрый взгляд на стол, отыскивая его. Взгляд его
упал на книгу, которую он рассматривал, она была открыта на изображении
Болгани. Тарзан нашел свой нож, лениво взял его в руки и с усмешкой взглянул
на приближающуюся гориллу.
Он не даст себя снова дурачить призраками, которые являются к нему,
когда он спит. Совершенно ясно, что через минуту Болгани превратится в
Намбу-крысу с головой Тантора-слона. Тарзан минувшей ночью достаточно
насмотрелся на эти превращения и знал теперь, чего можно ожидать. Но на этот
раз Болгани не изменил своей формы, он в своем обычном виде медленно
подходил к человеку-обезьяне.
Тарзан был немного смущен еще и тем, что он не ощущал неистового
желания броситься в какое-нибудь безопасное убежище, что было его
преобладающим чувством в необычайных ночных приключениях. Он был теперь
самим собой и будет готов к борьбе, если явится необходимость; но он все еще
был уверен, что перед ним не настоящая горилла, а таинственное призрачное
существо.
Сейчас она растает в воздухе, думал Тарзан, или превратится во
что-нибудь другое. Однако ни того, ни другого не случилось. Напротив того,
"видение" обрисовалось четко и ясно, как сам Болгани; великолепная черная
горилла дышала жизнью и здоровьем в полосе солнечного света, прорывавшейся
сквозь высокое окно позади юного лорда Грейстока.
-- Это одно из самых реальных переживаний, какие случаются во сне, --
думал Тарзан, пассивно выжидая, каков будет следующий забавный эпизод.
И вдруг горилла кинулась на него. Две могучие шершавые лапы схватили
Тарзана, огромные клыки сверкнули около самого его лица; отвратительное
рычание раздалось из звериной глотки, горячее дыхание обвеяло щеки Тарзана,
а он, все еще усмехаясь, смотрел на привидение. Тарзана можно ведь одурачить
раз или два, но не бесконечное же число раз подряд. Он знал, что этот
Болгани -- не настоящий Болгани, что будь он настоящий -- он никак не мог бы
найти вход в хижину: ведь один только Тарзан знал, как открыть щеколду.
Горилла, казалось, была смущена странной пассивностью безволосой
обезьяны. Она постояла с минуту, ее оскаленные челюсти были у самой шеи
Тарзана, потом она неожиданно пришла к какому-то решению. Вскинув
человека-обезьяну на свои волосатые плечи, с такой легкостью, с какой мы с
вами взяли бы на руки ребенка, Болгани повернулся, выскочил из хижины и
побежал к большим деревьям.
Теперь Тарзан был уже окончательно уверен, что это происходит с ним во
сне; поэтому он широко усмехнулся, когда гигантская горилла, не встретив
сопротивления, уносила его.
-- Сейчас, -- размышлял Тарзан, -- я проснусь и увижу себя опять в
хижине, где я уснул. -- При этой мысли он оглянулся и увидел, что дверь в
хижину открыта настежь. Что же это значит? Тарзан всегда заботился о том,
чтобы дверь была закрыта и заперта на щеколду для защиты от диких непрошеных
посетителей. Даже маленькая Ману-мартышка произвела бы роковые опустошения
среди сокровищ Тарзана, попади она внутрь хижины только на пять минут.
Вопрос, возникший в душе Тарзана, смутил его. Где кончались сновидения и
начиналась действительность? Как мог он быть уверен в том, что дверь хижины
не была на самом деле отперта? До сих пор все кругом него казалось вполне
нормальным, не было никаких причудливых искажений, вроде того, какие были во
время его первого сновидения. Не постараться ли немного изменить ход
сновидения -- пойти и затворить дверь? Так будет спокойнее. И во всяком
случае, это не принесет вреда, даже если все, что кажется действительно
происходящим, на самом деле вовсе не имело места.
Тарзан попробовал соскочить с плеч Болгани, но огромный зверь только
предостерегающе заворчал и прижал его к себе.
Могучим усилием человек-обезьяна вырвался, и когда он соскользнул на
землю, "приснившаяся" ему горилла свирепо повернулась к нему, снова схватила
его и запустила огромные клыки в загорелое, гладкое плечо.
Насмешливая улыбка сразу растаяла на губах Тарзана. Боль и горячая
кровь из раны пробудили в нем инстинкты борца. Во сне или на яву, но это не
было уже больше шуткой.
Кусаясь, царапаясь и рыча, они оба катались по земле. Горилла теперь
рассвирепела. Она то и дело выпускала из лап плечо человека-обезьяны, чтобы
захватить шейную артерию. Но Тарзану случалось не раз драться с такими
противниками, которые прежде всего старались повредить артерию жизни, и
всякий раз он увертывался от опасности, стараясь ухватить пальцами горло
своего соперника. К этому же стремился он и сейчас. Наконец это ему удалось
-- его громадные мускулы напряглись под смуглой кожей, когда он собрал всю
свою могучую силу, чтобы оттолкнуть от себя волосатый торс. И когда он душил
и сжимал Болгани, его другая рука поднималась до тех пор, пока острие
охотничьего ножа не дошло до свирепого сердца: быстрое движение руки -- и
нож погрузился по самую рукоятку.
С криком ужаса вырвалась Болгани-горилла из рук человека-обезьяны,
поднялась, сделала, шатаясь, несколько шагов вперед и повалилась на землю.
Несколько конвульсивных движений -- и животное затихло.
Тарзан-обезьяна стоял, смотря вниз на убитого, и запустил пальцы в
черную густую копну своих волос. Потом он нагнулся и тронул мертвое тело.
Красная, теплая кровь гориллы окрасила его пальцы. Он поднес их к носу и
понюхал. Потом покачал головой и повернулся к хижине. Дверь по-прежнему была
открыта. Он притворил ее и запер на щеколду. Вернувшись к мертвой горилле,
он опять остановился и почесал свою голову.
Если это было сновидением, что тогда было действительностью? Как мог он
отличить одно от другого? Что именно из того, что случалось в его жизни,
было реально и что было нереально?
Он поставил ногу на распростертое тело и, подняв лицо к небу, издал
воинственный крик обезьяны-самца. Где-то далеко отозвался лев. Это было
очень реально и... тем не менее, он не был в этом уверен. Смущенный, он
повернулся и ушел в джунгли.
Нет, он не знал, что было действительностью, и что ею не было. Но одно
было ясно и несомненно -- и он знал это твердо -- он никогда не будет есть
мясо Тантора-слона.
X
БОЙ ЗА ТИКУ
Утро было великолепное. Свежий ветер умерял зной тропического солнца. В
среде обезьян в течение нескольких недель царил полный мир, и никакой
внешний враг не покушался на их владения. Для обезьяньего ума все это было
очевидным доказательством того, что так будет и дальше, и что их жизнь
